Одна из странных для нормального человека особенностей жизни человека несвободного - радость от катастроф. "Не было бы счастья, да несчастье помогло".
В 1970-е годы среди москвичей бытовала байка о счастливчике, который попал под машину дипломата. Нога сломана, зато ему выплатили компенсацию, за которую можно было бы и шею сломать.
Жилищную политику большевиков исчерпывающе характеризует название научной монографии об этой самой политике: "Наказание жилищем". В 1990-е годы самой большой радостью стало узнать, что твой дом скоро снесут. Все сразу бросались разводиться или, наоборот, рожать детей, потому что новую квартиру давали пропорционально количеству заключённых в квартире сносимой (а если заключённые в разводе, то - по квартире каждому).
Представления о гибели всего мира в огне, характерные для многих религий, стали отправной точкой и для христианства. Бог строит дом спасения очень экономно. В ход идёт даже всякие греховные страсти - национализм, мачизм и прочие излишества нехорошие. Главное - фундамент каменный, а на нём такое ласточкино гнездо... Иисус использовал и апокалиптические настроения, характерные для иудеев Его времени (и напрочь отсутствующие в Ветхом Завете). Нужно растопить обледеневшее сердце? Даёшь костёр!
Сгорит мой дом, и "наш дом - планета", и "наша крыша - небо голубое". Было голубое небо - станет синенькое пламя как над газовой горелкой. Пфф - и нету великана! Отличный ответ на главный детский - и, следовательно, на самый глубокий вопрос: "Как это меня не будет, а всё остальное будет?" Не будет и всего остального! Аллилуйя! Как в старинной притче о завистнике: пусть у меня не будет глаза, зато у соседа не будет двух! умереть с миром в душе оставим ханжам, а умереть со всем миром, чтобы ни бозона не осталось - круто!
На этом костерке Иисус готовит райский шашлычок. По ту сторону мирового пожара нас ждёт такое... Апостол Павел, правда, оговаривает, что малость обгорим, но если впереди перспектива вселения в райский пентхауз, то можно и потерпеть.
Засада в том, что речь идёт не об одном переезде, а о двух. Один карикатурист проиллюстрировал поговорку о наполовине полном стакане картинкой, на которой в этом стакане - две рыбы. Одна рыба - головой вниз, вторая - головой вверх. Которая головой книз, говорит: "Стакан наполовину полон", которая вверх - соответственно... Богословы иногда называют это различием между "частным судом" и "общим судом". Частный - когда лично я умру, общий - соответственно... Говоря современным языком, частный суд - мастер оценивает отдельную деталь, общий - покупатель решает, нужен ли ему товар в принципе или нет.
Эгоизм побуждает человека жить лицом вниз, по поговорке - рыба ищет, где глубже. Благодать побуждает переехать из положения "стакан наполовину полон для меня" в положение "стакан наполовину пуст для всех". Да, если обратиться к небу, можно и задохнуться. Но лучше жадно хватать ртом воздух, чем булькать в тине! Именно так рыбы стали сперва двоякодышащими, а потом и прямоходящими! Жабры потеряли, зато сердце из двухкамерного стало четырёхкамерным!
Апокалипсис один, вот позиций по отношению к апокалипсису две. Одна - спиной. Человек живёт в тоталитарном государстве, сидит в Освенциме, мучается под кровавым деспотизмом - и упрямо прячет голову в ту самую воду на дне стакана. Жадно ловит слухи о том, что скоро придут освободители. Радостно пересказывает очередные кошмарные истории про беззакония и гнусности власти, делая однозначный вывод: "Всё, им скоро конец! Земля этого не вынесет!!" Вынесет-вынесет! Земля всё вынесет, вот человек не должен всё выносить. Деспотизму такие апокалиптические настроения только на руку. Пусть думают, что скоро конец - бунтовать не будут. Пусть обзывают нас антихристами - лишь бы сторонились Христа. А это точная закономерность - кого замкнуло на антихристе, тому не до Христа.
Из этой довольно глупой позиции дай Бог перейти в относительно нормальную, свободную. Тут свои апокалиптические ожидания. К властям большим претензий нет - вот к соседям по демократическому общежитию есть. Свобода обнаруживает, что те, кто под железной пятой кровавой хунты казался несчастным гением, просто самодовольные мещане, ограниченные, хамоватые, склонные к идолопоклонству. Квартирный вопрос более-менее решён, но пошло это на пользу не лучшим сторонам души.
Оптимизм вселяет одно: обилие страшилок про конец света, бесконечные фильмы про кометы, врезающиеся в Землю, про обледенения, наводнения, нашествия инопланетных чудищ, в общем, разной степени удачности пересказы Апокалипсиса. Боимся конца - значит, сохраняем чувство пропорций. Из хрущобы - в коттеджик на Гавайях, а толку? Переехали из царства деспотизма в царство свободы, но понимаем, что до царства небесного ещё далеко. Причем, тут "далеко" как во фразе "от завтрака до обеда шесть часов, а от обеда до завтрака восемнадцать часов". От меня до конца мира несколько десятилетий, самое большее, а от конца мира до меня несколько дней. Вот и выбирай, в какой системе отсчёта жить.
* * *
Один апокалипсис – страшная и загадочная книга, страшная правда о страшном конце. К счастью, апокалипсисов много, писались они до Христа, писались они и много позже. Кто видел один триллер – тот будет бояться любого шороха, кто видел два триллера – будет невозмутим даже среди грозы.
Можно не читать двух апокалипсисов. Даже нужно их не читать: Церковь включила все апокалипсисы, кроме текста Иоанна Богослова, в число «апокрифов», книг, которые чем больше читаешь, тем меньше знаешь – как с супружескими изменами, которых чем больше, тем меньше супружества. Чтобы почувствовать, как повторение меняет предмет, вполне достаточно читать обычный Апокалипсис. В нем удвоение возведено в куб.
Один всадник на бледном (на самом деле, «хлористом», «зеленоватом») коне – кошмар. Но когда рядом скачут еще всадники на черном, белым и гнедом конях, это уже не кошмарные звери, а ослепительные цвета. Что повторяется, то вычеркивается. Общий знаменатель – не знамя, а подставка для знамени.
Иоанн вычеркивает почти все, потому что весь его текст – почти! – составлен из многократных повторов. Дальше всего от понимания Апокалипсиса вечно оказываются те, кто решает, что семь печатей, семь звезд, семь светильников, - это все ужасно важно и подлежит тщательному толкованию. Важно это ужасно, толкованию не подлежит никакому, потому что бессмысленно толковать толкование.
«Апокалиптические картины» в отчаяние ввергнуть не могут, они слишком (и специально) карикатурны. В отчаяние может повергнуть то, сколько же людей не желали видеть в Откровении – откровение. Откровение Иоанна Богослова постоянно пытаются открыть. Что же мешает увидеть, что ларчик-то не просто открывается безо всякого ухищрения, но что ларчик – открыт?
Человек не видит будущего, когда пытается смотреть глазами всего человечества. Поэтому в третьем лице можно говорить о прошлом и настоящем, но не о будущем. В Библии почти все книги написаны в третьем лице, ведь они – о том, что было. От первого лица написаны только Апокалипсис (и те небольшие апокалипсисы, которые кусочками вкраплены в тексты Ветхого Завета) и Песнь Песней. Понятно, почему: Песнь Песней говорит о будущем любви, Апокалипсис говорит о будущем веры.
Нельзя любить от третьего лица (хотя любителей изображать такую любовь много, слишком много), нельзя от чужого лица и веровать. В одиночку человек умирает, в одиночку воскресает, - а Апокалипсис именно о смерти и воскресении. По этой же причине Апокалипсис – единственная из книг Нового Завета, которую не читают во время богослужения.
«Быть или не быть» написано для публики, потому что бытие человеческое вообще процедура до ужаса публичная. «Воскресать или не воскресать» написано для себя. Апокалипсис написан для себя, это не одна из книг Библии, а записная книжка среди книг. Соответственно, и читать Апокалипсис нужно только для себя. Поэтому его бессмысленно толковать – ведь толкуют всегда для другого. Когда толкуют Откровение, то обычно толкуют, чтобы ближнего убедить, испугав, завербовать, поразив, или просто смешать с грязью, запутав.
Из Апокалипсиса вечно шьют штандарт, под которым человечество должно чего-то там делать или куда-то там двигаться, похожи на попытку сделать из носового платка знамя. А Апокалипсис – носовой платок, и прикладывать его нужно к собственному шмыгающему носу и к своим покрасневшим глазам. Другому предлагать Апокалипсис просто негигиенично.
Апокалипсис не нужен другому, ибо он всегда – о том, что другой спасен и свят. Апокалипсис – книга о спасении другого по той простой причине, что он написан не мной. Не я видел ангелов, не я видел праведников у престола Агнца, не я вошел в небесный Иерусалим. Я – тот, кого автор Откровения увидел в горящей сере, в пещерах и в пасти дракона.
Это так просто, казалось бы, - вспомнить, что ты не Иоанн Богослов. Но сколько же раз люди, считающие себя богословами, решали, что и Апокалипсис, коли у них есть диплом теолога, они могут читать с точки зрения праведника. Конечно, они все понимали с точностью до наоборот.
В Средние века Апокалипсис понимали и лучше, потому что считали, что все окружающие спасены. Все были крещены, все были в лоне Церкви – во всяком случае, формально. И тогда человек, в котором жила совесть, пугался и начинал иллюстрировать Апокалипсис, потому что чувствовал про себя – нет, я недостоин, я не устою, и я боюсь. Это был святой страх, и это были дивные иллюстрации, потому что они были миниатюры, а не плакаты, не для показа по телевидению или, поскольку телевизора еще не было, - не для вывешивания на стенах замков и на перекрестков. Рисовал конец света каждый в одиночку, и смотрел конец света каждый в одиночку, - как, собственно, это и будет при действительном конце истории, когда спасется всякий, кто будет искать не убежища в толковании или в толпе, а замрет – единственный грешный человек перед Единственным Праведником - Христом.
Апокалипсис потому не читают в церкви, что он - не про всех, а про каждого.
Апокалипсиса потому не следует ждать как события наподобие мировой войны, что
апокалипсис, как и Царство Христово, уже совершается постоянно вокруг нас, но
виден он лишь тем, кто в Духе. Ведь и автор апокалипсиса не писал: "Вы увидите".
Он писал: "И увидел я" - в прошедшем времени. Когда рядом умирает неверующий
человек - это уже Апокалипсис, как и смерть христианина - уже есть воцарение Христа.
Апокалипсис как литературный жанр - просто увеличительное стекло, через которое
показано наше серое, мелочное и столь спокойное существование. И чаять какого-то
еще апокалипсиса - все равно что просить зажигалку, стоя у горящего дома.
*
Бог "долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию",
— писал апостол Петр (2 Петр 3, 9), объясняя христианам, почему Господь
не приходит в Своем могуществе, хотя обещал придти скоро. Отсрочка Суда кажется
невыносимо долгой и томительной, когда человек не соучаствует в Христовой любви.
Стоит вступить на путь следования за Христом, подражания Его смирению, Его Кресту
— и человек с радостью встречает каждую минуту, когда он может любовью своей предупредить
окружающих, что Бог есть, и ждёт, и приближается. Но не только других ждёт Бог,
и христианская жизнь не есть лишь самопожертвование и ожидание других. Как Царство
Божие начинается и существует уже здесь и сейчас, неаметно для многих становясь
рядом с царством зла и смерти, так и на небо христианин возносится вместе с Христом
уже здесь, на земле — возносится, распинаясь вместе с Христом в самоотречении,
возносится, воскресая вместе с Христом из бессилия и бездвижности к любви.
*
ПРОТИВ ПРАКТИЧНОСТИ
Вы следите за комбинацией нашего жаргона с секулярным. А то читаешь "Всероссийская научно-практическая конференция "Апокалипсис как явление культуры" - и в голове начинает роиться... "Мастер-класс ведёт Блудница Вавилонская"... "Как чистить коня бледного и какой корм ему задавать"...
* * *
Статистика неумолима: большинство преступлений, насилий, истязаний совершаются родными над родными. Это даже не "апокалипсис мелкого греха", это вполне себе апокалипсис крупного греха. Всадники Апокалипсиса не за горизонтом, а за плинтусом на родной кухне! Как говорил у одного великого русского, но не великорусского писателя герой (Толстый Пацюк), "Тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами". Армагеддон посреди нас, почему и Христос сюда же просится.
