Лк 15, 18 встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою

№108 по согласованию Фразы предыдущая - следующая.

В Лк. 15 18 вспыхивает слово о Воскресении: "Встав", - говорит младший, - пойду к Отцу. Вот это "встав" и есть именно то, что потом совершит Иисус - встав из гроба. Узловой момент покаяния оказывается не духовным, а телесным. Мало захотеть - нужно так захотеть, чтобы тело задвигалось. "Встать" технически означает, прежде всего, перенести центр тяжести вперёд. То, на чём сидим, ещё тянет вниз, но если удалось наклониться, начинается восстание. Любой поклон есть такое перенесение центра тяжести к Богу.

*

Как это знакомо! Человек отлично импровизирует злые дела, а добру приходится учиться. Извратизм: ведь знаем же о себе, что естественно нам быть добрыми и не представлять даже, что такое зло. Между тем, выругаться - это без проблем, украсть - без проблем. А вот вернуть украденное, попросить прощения, покаяться, - целая наука. Конечно, нужна она не тем, перед кем каемся. Ребенок, чтобы преодолеть свою гордыню, репетирует извинения. Когда мы мысленно ругаемся - это не репетиция, это реальность, и пресладкая, почему Господь и говорит, что за мысленную ругань человек судится, как за настоящую (Мф. 5, 22). Конечно, Богу наше покаяние вовсе не нужно, как родителям не нужны извинения сына. Богу нужен человек, родителям нужен сын. Только вот слово - слово извинения - пусть даже отрепетированное, корявое или гладкое - хоть сколько-то гарантирует, что человек действительно вернулся. Потому так трудно произнести это слово. В первый раз. А во второй-то полегче, а в сотый человек извиняется мелкой пташечкой. Как же: Бог милостив. Бог-с простит-с. И живет человек наподобие детской игрушечки: шарик на резиночке, скачет то вверх, то вниз, в уповании, что Бог резиночку не отпустит. Бог-то не отпустит, только шарик может так сплющиться от падений, что перестанет быть шариком, да и резиночка может попросту порваться. Это хорошо знал старший брат, только это в притчу не вошло, но на картине Рембрандта прекрасно показано в его взгляде: ну, пришел, ну, покаялся, так ведь он завтра же опять возьмется за старое... И Отец это прекрасно знает, а все-таки прощает.

9.2.2004.

Блудный сын мысленно репетирует извинения перед отцом (Лк. 15, 18). Как это знакомо! Человек отлично импровизирует злые дела, а добру приходится учиться. Извратизм: ведь знаем же о себе, что естественно нам быть добрыми и не представлять даже, что такое зло. Между тем, выругаться - это без проблем, украсть - без проблем. А вот вернуть украденное, попросить прощения, покаяться, - целая наука. Конечно, нужна она не тем, перед кем каемся. Ребенок, чтобы преодолеть свою гордыню, репетирует извинения. Когда мы мысленно ругаемся - это не репетиция, это реальность, и пресладкая, почему Господь и говорит, что за мысленную ругань человек судится, как за настоящую (Мф. 5, 22). Конечно, Богу наше покаяние вовсе не нужно, как родителям не нужны извинения сына. Богу нужен человек, родителям нужен сын. Только вот слово - слово извинения - пусть даже отрепетированное, корявое или гладкое - хоть сколько-то гарантирует, что человек действительно вернулся. Потому так трудно произнести это слово. В первый раз. А во второй-то полегче, а в сотый человек извиняется мелкой пташечкой. Как же: Бог милостив. Бог-с простит-с. И живет человек наподобие детской игрушечки: шарик на резиночке, скачет то вверх, то вниз, в уповании, что Бог резиночку не отпустит. Бог-то не отпустит, только шарик может так сплющиться от падений, что перестанет быть шариком, да и резиночка может попросту порваться. Это хорошо знал старший брат, только это в притчу не вошло, но на картине Рембрандта прекрасно показано в его взгляде: ну, пришел, ну, покаялся, так ведь он завтра же опять возьмется за старое... И Отец это прекрасно знает, а все-таки прощает.

9.2.2004