Мф 24 43 Но это вы знаете, что, если бы ведал хозяин дома, в какую стражу придет вор, то бодрствовал бы и не дал бы подкопать дома своего.

Лк. 12, 39 Вы знаете, что если бы ведал хозяин дома, в который час придет вор, то бодрствовал бы и не допустил бы подкопать дом свой.

Фома 25. Поэтому я говорю: Если хозяин дома знает, что приходит вор, он будет бодрствовать до тех пор, пока он не придет, и он не позволит ему проникнуть в его дом царствия его, чтобы унести его вещи. Вы же бодрствуйте перед миром, препояшьте ваши чресла с большой силой, чтобы разбойники не нашли пути пройти к вам. Ибо нужное, что вы ожидаете, будет найдено.

Фома 107. Иисус сказал: Блажен человек, который знает, [в какую пору] приходят разбойники, так что он встанет, соберет... и препояшет свои чресла, прежде чем они придут.

№138 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая.

Иисус сравнивает себя с вором - по неожиданности появления, не по отсутствию права на наше имущество. В Лк. это сравнение поставлено после призыва раздавать имение. Христос, конечно, не вор. Но вор, конечно, - Христос, во всяком случае, для христианина. О чем замечательно написал Гюго в "Отверженных", изобразив епископа, который пришедшему к нему вору дарит и то, что вор найти не сумел, и спасает от полиции. Бдительность не в том, чтобы заметить Христа в славе, а в том, чтобы заметить Христа в незваном госте. Там, где обычный человек чувствует себя изнасилованным - а после кражи это обычное и нормальное чувство - верующий чувствует, может быть, то же самое, но знает, что чувство чувством, а все же слава Богу, что у нас украли, а не мы украли, что у нас было, чем поделиться, да еще против своей воли, без своей воли, абсолютно смиренно, без малейшего повода собой гордиться.

ЧЕРНЫЙ ХОД

Часто поражаются тому, как можно святого сравнить с мошенником (в притче о "благоразумном" управителе), но вот эта притча - Бог как грабитель, который вламываеся в дом - куда поразительнее. Извините, "господ" для верующих нету. Есть Господин или, если угодно традиционнее, Господь. Все принадлежит ему.

Иисус не ввязывается в эти тонкости, Он обращается к тому, как человек воспринимает ситуацию, а не к тому, как оно есть на самом деле. Человек проходит - как хозяин, вот и разговор с ним как с хозяином. Христос не только "стоит и стучит", Он еще и вламывается, чтобы похитить самое ценное, что есть в доме -- то есть, хозяина дома, человека. Кража со взломом - вот что такое "обращение", "благодать" и т.п. Бог взламывает человека. Как ни загораживается человек имуществом, интеллектом, чувствами, а остается внутри нас какой-то черный ход, по которому в любой момент - опаньки, и из неверующего вышел верующий. Как создатель компьютерной программы иногда оставляет в ней "черный ход", несколько строчек кода, благодаря которым в любой момент может войти в нее и после того, как программа уже закодирована новыми пользователями - так и Бог в любой момент может вломиться в человека, даже если тот обвешался всевозможными щитами и защитами.

Единственное, что может утешить особо нервных, это то, что человек отвечает Богу тем же. К Богу тоже ведет "черный ход". Только это не какие-то окультные благоглупости - они-то как раз и не парадный ход, и не черный, а просто околесица и садово-парковый лабиринт, к дому отношения не имеющий. Можно к Богу идти через обряды, иконы, интеллектуальные изыскания. А можно вломиться напрямую. Это и называется мистикой.

На самом деле, в этом "черном ходе" человек и Бог обычно сталкиваются где-то посередине. Поэтому рационально рассудить, что "сперва" - наш интерес к Богу или интерес Бога к нам - совершенно невозможно. Кажется, что первый человек - но это потому, что Бог, в отличие от человека, ничем не защищен от посягательств, беззащитен, раскрыт. Однако, если человек действительно полагает, что он - первый, то выходит обычный ханжа и фарисей, и черный ход обращается в черную непроходимость.

В Мф. 24, 43 Иисус сравнивает себя с вором, который роет подземный ход, чтобы похитить деньги из кладовой. Конечно, точнее другое сравнение - Бога с хозяином, Который не даст злу украсть верующих в Него людей (Ио. 10, 29). Но в данном случае Иисус подыскивает аналог не для Бога, да и не для человека, а для очень конкретного эмоционального состояния, которое польские харцеры выражали в лозунге: "Чувай!" (не отсюда ли "чувак"), а Козьма Прутков - "Бди!" Хотя, если вспомнить еще и притчу о вороватом (или, как деликатно принято называть его, "неправедном") управителе, то слишком часто всплывают в речах Спасителя образы воровства. Как будто Он действительно ощущает себя вором. Впрочем, действительно: в Иисусе осуществились такие языческие интуиции, как вера в "солнечное божества", вера в "воскресающее божество", - да и вера в божество хитрое, крадущее (Гермес, Локи). Потому что слишком часто в перевернутом мире грехопадения надо украсть, чтобы спасти. К примеру, из Янтарной комнаты уцелели лишь те предметы, которые немецкие солдаты украли, прежде чем весь этот раритет отправили в Германию фюреру. Из людей спасутся лишь те, кого Бог сумеет украсть, прежде чем они будут отправлены своему фюреру - не в Германию, а намного дальше. Разумеется, это делает воровство обычное не меньшим, а большим грехом - ведь вор, таким образом, не просто насилует человека, он еще и с Богом конкурирует.

НОЧЬ

"Если бы ведал хозяин дом, в какую стражу придет вор, то бодрствовал бы и не дал бы подкопать дома своего".

Догадаться, в какое время придет вор - нетрудно: ночью. Ночь - любопытное время. "Спящие спят ночью, и упивающиеся упиваются ночью" (1 Фес 5.7). Ночь, как лошадь, делает подлеца подлее, а благородного - благороднее. Видения чаще происходят ночью. В посланиях апостольских уже пословицею выговаривается, что "день Господень так придет, как тать ночью" (2 Пет 3.10; 1 Фес 5.7). Молитва ночью углубленнее от обычной. Целиком ночной молитве посвящен 133 псалом. Монахи полагали ночную молитву обязательной каждоднево - отсюда остались в наших утренних молитвах слова "полунощную песнь приношу" - эту молитву читали, просыпаясь среди ночи. Мирянам обычай Церкви предлагает в два важнейших праздника - Рождество и Пасху - ночное богослужение.

Обычно богослужение ночью объясняют тем, что Церковь снисходит к нетерпению членов Своих, которым хочется поскорее встретить Воскресение или Рождество. Но, во-первых, может в древности и были такие благочестивцы рьяные, но мы вполне потерпели и бы и поспали бы, а во-вторых, ночные молитвы должны быть не исключительными - ради больших праздников - а постоянными в нашей практике.

Другое объяснение, распространенное среди монахов и культурологов, связывает ночь с господством сил зла. Господь с горечью теребит заснувших апостолов, Господь предупреждает: "все вы соблазнитесь обо Мне в эту ночь" (Мф 26 31). Ночь - время соблазнов, время - по статистике - самых тяжелых и скверных преступлений. Молящийся ночью, следовательно, как бы выходит на передовую сражаться с бесами. Но это ведь еще не объяснение. А почему, собственно, ночь - время бесов и гадостей? Падшие ангелы - существа не от мира сего, не какие-нибудь вампиры, и не должны быть в зависимости от смены света и тьмы. Действительно, если вдуматься, днем зло не слабее, чем ночью, и грешим мы в основном все-таки днем - только днем у нас хватает сил не только на грех, но и на самообман, на успокоение собственной совести - а ночью сил хватает на что-то одно.

В этом, наверное, разгадка. Ночь - время зла не потому, что бесы особенно сильны ночью, а потому, что люди ночью особенно слабы. Мы устаем, мы спим или хотя бы клюем носом. Так человек совершенно физиологическим путем получает то, что лишь с огромным трудом дается путем духовным: освобождение от мирских попечений. Бодрствуя всю ночь или хотя бы просыпаясь среди ночи, мы оказываем вырванными из потока суеты; наши способности суетиться - мыслить, чувствовать суетно - спят, открыты лишь глаза. Мы ощущаем в себе некую пустоту и беспомощность. Ночь - не наше время, она ничейная.

Но хозяин всегда находится. Либо приходит зло на эту ничейную территорию и захватывает ее, либо приходит Бог. Именно в расчете на человеческую слабость и растерянность именно ночью устраивались не так давно обыски и допроса: чтобы легче было проникнуть внутрь наших домов и наших мозгов. Именно в расчете на те же слабость и растерянность встречаются ночью Рождество и Воскресение: чтобы Богу легче было - как вору ночью - проникнуть в дом нашей души. Это не значит, что, бодрствуя, мы всегда настроены против Бога. Нет, мы часто очень даже желаем Его, - а Он почему-то медлит. Мы прикладываем все усилия, чтобы верить в Него - а Он не откликается. И вдруг, ночью, приходит откровение. Ведь со времен Авраама откровение Бога о Себе происходит именно ночью!

Мы слишком много сил прикладываем днем, чтобы встретить Бога. Мы превращаем религию в суету. Мы хотим верить, а средство выбираем самое неподходящее - заботу о Боге. В результате усилий наших чувств может родиться вера в человека-спасителя, ложная, разумеется. В результате усилий нашего разума может родиться вера в Бога Творца - истинная, разумеется. Но именно ночью, когда и чувства и ум наши спят, вера не творится и не открывается нами, а открывается нам: вера в Богочеловека, вера одновременно и безрассудная, и невероятная чувствам, вера, вершина которой - Воскресение, но ничуть не менее невероятно Рождество - начало Пасхи. Эта вера - не наша собственность, не наше достижение, и Господь приходит как разбойник - только не чтобы взять, а чтобы дать сокровище веры.

Почему бы не придти днем? И что это за вера, которая ждет, пока уснут наши чувства и ум, которая предпочитает полусонных раззяв? Ответ прост: наши сознательные усилия часто являются главной причиной наших неудач в задуманном деле.

Вспомним: ведь ночь ассоциируется не только со всякими религиозными явлениями. Ночь - время любви, любви в самом полном смысле. Но подросток, рассуждающий о любви сугубо логически или только переполненный любовными чувствами, испытывает страх, неприятие, даже отвращение от мысли о том, что любовь - не только то, что происходит днем, не только прогулки, поцелуи, цветы, но и то, что происходит ночью... Ведь это может быть противно, если сосредоточенно размышлять об этом: и, действительно, такие корифеи как Мопассан и Толстой оставили замечательные тексты, где отвращение к ночной стороне любви выражено с замечательной силой и искренностью.

Ночь - время любви, той любви, которая выше наших чувств и нашего разума, которая, на взгляд не любящего или любящего только сердцем и умом, противна и делает нас подобными животным. Чтобы войти в тайну этой любви, нужно, чтобы многие части нашего существа - особенно нашей психики - заснули и отключились; слишком часто импотенция начинается с того, что человек позволяет своему рассудку или чувствам господствовать в любви. А от нас ночь любви требует совсем другого - не чувств или рассудка, а всего нашего существа. Усталость упраздняет наши представления о любви как платоническом восхищении и/или (одновременно!) зверином скотстве - и тогда, ночью, приходит к нам подлинная любовь, соединяя несоединимые днем души и тела в единую плоть.

Подобна этому ночная усталость упраздняет и наши дневные - логичные, ясные - представления о том, что есть человек и что есть Бог. И тогда, ночью, как приходит к нам таинство любви, приходит нам и таинство веры в Богочеловека, соединяя несоединимое для дневного нашего разума. И мы достигаем вершины Божией любви к нам - та вершины, которую рождественский гимн называет "свет разума". Это, разумеется, не наш разум и не наш свет, и для нас часто этот свет разума приходит в молчании ума и в ночной тьме. Приходит вера - дар, вера в невозможное, в соединение человека и Бога. Ночью мы настолько устаем, что теряем способность сопротивляться Богу, и Он преодолевает наше недоверие: "Как возможно Невидимому стать видимым, Творцу - полюбить меня до такой степени, чтобы стать такой же тварью, как я?". Он приходит как разбойник, и дом нашей души наполняется Его присутствием, и мы понимаем, что - да, так и должно быть, происходит невероятное для самого яркого света мира сего. Христос рождается и воскресает - и ночным таинством веры и любви преодолеваемся мы как тварь и Бог соединяется с нами, становится Сыном Человеческим и делает нас Сынами Божиими.

Проповедь на рождественскую всенощную нач. 1990-х гг., кажется.

Образы в притче Иисуса об ожидании противоречат друг другу. Можно сделать вывод, что виноват редактор, который механически соединил сказанное Иисусом в разное время по сугубо внешнему признаку – во всех случаях речь идёт об ожидании. Вот о редакторе мы что-то знаем, неважный редактор. Об Иисусе ничего не знаем. При этом учёный исходит из того, что хороший текст – непротиворечивый текст. Это означает, что учёный плохо знаком с ораторским искусством, с поэтикой речи. Он хорошо знаком с поэтикой академического языка, с правилами построения студенческих работ, вот с такими, мягко говоря, неполными представлениями и к Евангелию подходит. Причём, если такой горе-филолог начнёт «исследовать» Мандельштама, ему даже диплома не выдадут, а уж в профессора ни за что не допустят, а с Иисусом – пожалуйста, тут контроль профессионалов ослаблен, потому что вмешивается авторитет религиозных администраторов. Иногда это вмешательство «от противного», но результат тот же.

Перескакивание с одного образа на другой абсолютно оправдано и разумно, если цель говорящего – не описание ожидаемого, а призыв к ожидающим. Да ждите кого хотите, фантазируйте себе хоть Бога, хоть вора, хоть майя лысого, хоть хозяина, хоть слугу, - только ждите! Так ждите, чтобы искры во все стороны! Чтобы кто ни попадёт к вам, имел с вашего ожидания немедленную практическую пользу!! Вам для ожидания нужен стимул, нужно кем-то себя воображать? Воображайте кем угодно – всё правда! Считай себя Богом, считай себя рабом, если не можешь вырваться из садомазохистской плоскости, только другому пусть от этого будет лучше!

«Пусть будет лучше другому» - вовсе не самоцель, это лишь лакмусовая бумажка. К счастью, другому далеко не всегда плохо, и не так уж часто в нас нуждаются. Дай Бог, настанет время уже и на земле, когда наша помощь будет никому не нужна.  Вот зачистим всех экстремистов, националистов и взяточников… И что тогда? Тогда окажется, что у филантропии есть одно слабое место – она паразитирует на чужом несчастье и на чужой силе, заполняя внутреннюю пустоту филантропа. Конечно, не всякого – Гааз свидетель! Но – бывает. Человек словно таскает воду из колодца к страждущему, добро от Бога к нуждающемуся. Подъехали к Богу словно к бензоколонке, подзаправились – и к больным. Вроде бы и при деле, а по сути – паразиты. Не симбионты, а именно паразиты. Избыточное звено, а должны быть – недостающим.

Проверяется это старостью.  Пока были силы – был приличный человек, а нет сил – и налицо довольно мерзкий и эгоистический старикашка. Или старушка. Помочь никому не может, а сам по себе он никогда и не существовал. И к Богу ему теперь незачем обращаться – он ведь для других старался, а сам-то, для себя особой необходимости в Боге не видел. Э, да такие и архиереи есть! Такие состарившиеся эгоисты могут быть счастливы, могут быть несчастны, это уж как повезёт, но окружающим это безразлично.

Вот от такого эгоизма и пытается излечить Господь. Да, благотворите, служите, прислуживайте, бодрствуйте, но – знайте, что всё это не главное, а главное впереди. Человек живёт не для того, чтобы есть, но человек и не для того, чтобы кормить. Человек живёт для встречи с Другим. Уж в каком виде этот Другой явится – в виде трёх подвыпивших соседей, в виде блистания небесного, в виде грабителя, - не суть, суть в ожидании. Душе хочется стабильности, а Богу хочется движения. Вот пусть у тебя стабильно будет нестабильность. Только привыкнешь к одному – ищи другое. Только обустроился – пора углубляться. Или подыматься, неважно, потому что верх с низом постоянно меняются – в отличие от человека, к сожалению для человека.

Жизнь часто сравнивали с песочными часами. Песок сыпется, верхняя чашка пустеет… Так вот нет! Песок-то сыпется, но колба может и не пустеть, а наполняться. Не пустота, а простор. Не вакуум, а Дух. Чем меньше своих сил, тем больше места надежде на Бога и просто Богу. Вот это и есть смысл ожидания. Мы ведь не молодеем, здоровее от ожидания не будем, но само ожидание может и должно быть освобождением от эгоизма, замешанного на силе и самоуверенности. Все, дай Бог, будем старыми, и никому помочь не сможем, и нас уже дети будут возить на каталках, как мы их когда-то катали. Но каталки одинаковы, а вот катающиеся нет. И бывает такой старик, к которому сами врачи подходят, постоят и идут дальше – потому что он умирающий, а жизни в нём больше, чем в них. А бывает старик, которому обходят за версту, хотя он о Боге говорит, потому что, хотя яд в нём высох, а запашок-то остался и даже усилился.

Из проповеди 2012 г.

Есть в Евангелии Фомы такое изречение:

"Да был бы среди вас знающий человек! Когда плод созрел, он пришел поспешно, - его серп в руке его, - (и) он убрал его. Тот, кто имеет уши слышать, да слышит!"

В переводе Трофимовой оно под №26, в западных переводах №21, объединено с более привычной притчей о том, что слуги должны бодрствовать, чтобы воры не залезли. Впрочем, про серп и в "обычном" Евангелии есть ("обычное Евангелие" - это вроде "ежедневного конца света"), только эта притча не из самых популярных, в идиомы не пошло.

У Марка (4, 29) эта притча - в числе метафор Царства Божия: оно и горчичное зерно - было почти невидимым, стало огромным, оно и тайное, становящееся явным, оно и свеча, которую ставят не под горшок, а на высокий подсвечник, и зерно обычное, которое должно прорасти...

Но есть две синкопы, два сбоя в этом ряду - одно про то, что кому будет дано, тому прибавится, а у кому не дано - у того отнимется (в других евангелиях это совершенно в другом контексте) и вот это - про серп. Сбой, потому что начало - да, как в притче о горчичном зерне или о сеятеле, что-то бросают в землю и оно растет. Но в тех притчах выращенное замечательно тем, что оно выросло, и никто не призывает рубить горчичное дерево или выдергивать колос веры, выросший на хорошо вспаханной душевной почве, а тут - серп.

Составитель мини-хрестоматии из притч тут проявил механичность мышления, подобрал образы по принципу "о каком материале идет речь". Зерно, семена, деревья. А в притче о серпе ключевое слово не существительные, а наречие - "немедленно". Это притча о бдении, о напряженном внимании, и составитель Евангелия Фомы проявил тут лучшее понимание смысла, поставив ее сразу после притчи о грабителях. Чтобы "немедленно" убрать урожай, не дав ему перестояться, надо бдительно следить за состоянием посевов.

Если акцент на существительном - жатва, воровство - то смысл получается весьма кривой. Ну что - Бог разве грабитель? Он хозяин! Таков первоначальный - и только первоначальный - смысл образа у древнего пророка: Бог судит мир как крестьянин косит урожай. Серп и колосья, топор и дерево.

Эта незнаменитая притча решительно отличается от двух других притч, где использована метафора жатвы: знаменитое "жатвы много, а делателей мало" (Мф. 9, 37) и менее знаменитая о терпении к сорнякам: пусть растут до жатвы (Мф. 13, 30). Что ж, такова судьба тех символов, которые взяты из самого привычного обихода.

Так что не стоит спешить зачислять Евангелие Фомы в "гностические". Или, точнее, не стоит делать христианство религией невежд, незнаек. Да, Марк тут не использует термина "знающий человек". Но смысл от этого не меняется: не будь эгоистом, не живи в мире своих фантазий, мечтаний, схемок. Вглядывайся в реальность. Царство Божие - внутри, но Царство Божие внутри нас как воздух внутри нас. Если закрыть рот и нос и не дышать, то начнем задыхаться. Если не вглядываться в мир внешний, то и внутренний мир скукожится и исчезнет. Вглядывайтесь, изучайте, познавайте, исследуйте и не бойтесь от знания потерять веру. Бог не от знания и не от незнания, а от благодати и открытости для благодати.