Яков Кротов

ИСТОРИЯ ЯЗЫКА: НОВОЯЗЫЧЕСТВО

В 19-м веке был популярен цирковой номер: хрупкая девушка удерживала рвущихся в разные стороны лошадей. Потела, но удерживала. Фокус был в том, что лошади были соединены с собой прочной проволкой, которая облегала не менее прочный металлический корсет девушки. Барышне оставалось делать вид.

То же в пропаганде, точнее, в новоязе. Новоязычник (а как еще называть того, кто разрушает язык, превращая его в новояз?) трудится в поте лица, доказывая, что черная лошадь и белая лошадь суть две серых лошади и он прекрасно ими повелевает.

Берется Америка и берутся большевики (не Россия — отождествление России с большевиками, не отдающими Кремль, есть уже пропаганда, которая тем наглее, с чем большй яростью доказывается, что нынешние большевики вовсе не большевики, а вполне обычные политики).

Про Америку доказывается, что она есть страна империалистическая, только (внимание!) империализм современный есть империализм нового типа, тонкий, почти воздушный, когда вроде бы ничьи свободы не ущемляются, соки не высасываются. Но результат прежний: вавилонская башня, которая обрушится и погребет под собой человечество.

Про большевиков же доказывается, что рабство, которое они продолжают поддерживать в доставшейся им стране, есть вовсе не рабство, а особого вида свобода. Бомбежка собственных граждан это борьба с террористами, регистрация и прописка это возможность человеку спокойно жить, отсутствие нормального суда есть счастливая возможность быстро разделаться с преступностью.

Можно назвать это новязычество стяжательством: стягиваются противоположности к некоей дыре, каковая объявляется "центром". На первый взгляд: компромисс, искусство середины, а по сути -- просто дырники, о которых писал еще Владимир Соловьев.

Противостоять этому новоязычеству так же возможно, как и противостоять язычеству вообще. Достаточно вникать в детали, и тогда выяснится, что бомбежка Белграда и бомбежка Грозного имеют друг с другом весьма столько же общего, сколько две лошади, рвущиеся в противоположных направлениях. И дело даже не в том, что одно насилие осуществляется несколькими странами на основании хоть каких-то международных договоренностей, а другое насилие осуществляется вопреки всем внутренним и международным законам, дело даже не в том, что число жертв несопоставимо. Дело в том, что одни бомбят и стыдятся, а другие бомбят и радуются: наконец-то мы делаем то, что надо. Одни совершают зло и сознают, что это плохо и без этого можно было бы обойтись, другие уверены, что только злом побеждается зло, да и добро заодно.

Разница такая же, как между полицейским, который застрелил преступника и идет на исповедь покаяться в этом, и милиционером, который со скуки запытал до смерти подвернувшегося ему под руку прохожего (с настоящим бандитом связываться не стал — боязно), и радуется тому, что в мире стало больше порядка.

Бомбить или не бомбить, пытать или не пытать, для многих жителей современной России вопрос дискуссионный. Было бы и странно ожидать иного в стране, где проводят опросы на тему о том, можно ли ругаться матом или справлять большую нужду посреди улицы (ответы, как правило, утвердительные — а почему разбомбить город можно, а нагадить посреди него нельзя?). Все логично: нельзя же ожидать, что большевизм просто исчез, как струйка дыма, не оставив следов. Прокоптились изрядно. Но с теми, у кого копоть в голове, разговор должен, а вот с теми, у кого голова абсолютно ясная и в голове этой четко просматривается одно: стремление доказать, что наше черное есть такое же серое, как и их белое, — с этим не стоит разговаривать. Им не поможешь, и сам прокоптишься.