Пробуждение
Сцены из пиратской жизни
Лето 1975
«...Еще на заре Касталии родился обычай обязывать младших студентов (еще не
принятых в Орден) писать особого рода новеллы или стилистические упражнения —
так называемые «жизнеописания», представляющие собой воображаемые биографии, относящиеся
к любой из прошлых эпох...
...В этом вольном и игровом жанре сохранились отголоски древнеазиатской веры
в последующее возрождение и переселение душ... Конечное, большинство этих воображаемых
жизней не было просто стилистическим упражнением или историческим экскурсом, —
нет, это была своего рода мечта, так сказать, идеальный или идеализированный автопортрет...»
Герман Гессе «Игра в бисер»
Часть первая
* * *
Начало этого короткого рассказа — или повести — о последних днях одной республики.
Она была расположена на северном конце Мадагаскара — острова, прилепившегося у
Африки. Длинный плоский мыс выступает в море. Мыс окружен стеной, напоминающей
русское городни.
Пять бастионов и пушки на них, кажущиеся сверху почти незаметными, делают мыс
практически неприступной крепостью. Но там, где этот мыс отходит от берега, никакого
вала и частокола нет — очевидно, обитатели форта могут не бояться нападения с
этой стороны. Длинный причал на берегу рассчитан примерно на десять кораблей —
неожиданно большое число, если учесть, что это Мадагаскар 1695 года, но вполне
понятно, если учесть, что поселение на мысу и есть Либерталия — республика пиратов,
основанная лет за тридцать до этого дня провансальским моряком Миссеном и иезуитом
Карачиолли....
* * *
В такую жару — как никак, близко экватор — хорошо лежать на солнцепеке, наполовину
в прохладной морской воде, наполовину — грудью на мелком песке. Пропуская песок
между пальцев, выбирать крупные красные зернышки и складывать их в кучку. А море
тихо плещет.
Звякают струны — это Карл настраивает гитару. Когда он начинает петь, глуховатый
и суровый голос почти заглушает гитару.
Песня — казалось бы, обычная пиратская песенка, четь аллегорическая, в стиле
эпохи, видящей в толстых античных тетках своих государынь и этим восхищающейся.
Тем не менее она не вяжется с покойным солнечным днем и плеском моря. Да и сама
аллегоричность нее непонятна Иву.
Нашел я бухту —
Глубока и широка,
Для высадки удобны берега
Здесь раны мы залечим,
Здесь корабли починим
И, новый флаг подняв,
Отсюда выйдем на врага.
Но бухты не покинем —
Все море станет бухтой,
А враг нечаянно сам зашел в нее
И нами в плен захвачен,
Пускай не знает сам.
«Надо же, — думает Ив, совершенно случайно, — сделать из мыса бухту может только
Карл...»
* * *
Ив — один из трех «героев» моего рассказа. Отец его погиб, а мать — неизвестно
кто, во всяком случае мальгашка. В Либерталии не так уж и много коренных жителей.
Не знавших иного мира и государства, кроме республики Свободы Равенства, воспитанных
на провидческие -гениальных (так говорят, да оно так и есть, наверно, даже Карл
не сомневается, на что он скептик) идеях Караччиоли. И сейчас, через двадцать
лет после гибели Караччиоли, продолжает воплощать их в жизнь его друг и сподвижник
Капитан Миссон. Благодаря Капитану Миссону, председателю Совета Республики, носящему
титул «Preserver» — Защитник, и сейчас, как тридцать лет назад, обновляются верфи,
строятся дома — а семьи пиратов все растут, растет приток последователей, и детей
становится больше, и по-=прежнему над Либерталией развивается белый флаг с гордой
надписью, словами самого Караччиоли:
«За Бога и свободу!»
* * *
Карл — официальный певец республики, изумительный канонир и астроном, был Иву
чем-то вроде старшего брата и наставника. Разница в возрасте — Карлу тридцать
лет, а Иву шестнадцать, — примерно соответствует этому положению. Что значит воспитание?
Ив, например, был уверен, что ему не суждено оставаться на уровне (тут можно,
говорил Карл, поставить и другое слово) на уровне того же Карла. Как и Карл, он
должен был всю жизнь идти, искать, стремиться, — хоть к истине. Вряд ли это могло
испортить Ива — хотя бы потому, что так Карл с ним никогда не говорил, — а точно
сказать, как у него получалось это воспитание трудно. Впрочем, разумеется, в первую
очередь тут был личный пример.
* * *
В детстве Ив играл в те же игры, что и остальные дети. Так же любил строить
кораблики, плутать в джунглях. Впрочем, сейчас ему казалось, что до шестнадцати
лет он был настоящим стариком и лишь недавно, как-то не то сразу, не то незаметно,
стал юношей. Да он и вправду был могучим седым рыцарем, когда, раздобыв тяжелый
длинный меч, искал в малагасийских зарослях драконов; как умудренный годами старец,
в десять лет он рассуждал о моральной сущности и сочинял законы для Либерталии
— хотя и конституция Караччиоли его, разумеется, вполне удовлетворяла. Лет в тринадцать
он, как ученый, боящийся, что знания его умрут вместе с ним, рассказывал — себе
да Карлу — о придуманных им странах и древних, загадочных, погибших цивилизациях.
* * *
«Древние, загадочные, погибшие...» звучит очень экзотически и может вызвать
законное удивление. Но это тоже в стиле эпохи, да, кстати, и не только семнадцатого
века... Знания — помимо опять-таки Карла — Ив черпал из библиотеки Республики.
Она помещалась в единственном каменном здании Либерталии, специально построенном
для этой цели. Библиотеку собрал Миссон. Ни разу он не забирал у капитанов все
книги сразу, но только те, которые были совершенно необходимы и не столь уж редки
— за исключением того достопамятного случая, когда ему подвернулась библия Гуттенберга.
Эта библия сделалась национальным сокровищем Либерталии.
* * *
Впрочем, главным сокровищем республики был флот. Восемь кораблей, из них флагманский
— «Виктура» — первый, захваченный Миссоном. Корабли выходили в рейды по два —
по три, и каждый раз возвращались с добычей. На заре Либерталии пираты брали только
самое необходимое, но вскоре Караччиоли провозгласил, что вначале для построения
республики будут необходимы деньги, что их отмена произойдет не сразу — после
этого почти ни один корабль не уходил из рук либертальцев без потерь. Зато появилась
возможность приобретать некоторые товары на континенте.
В Либерталии жили, как правило, только женщины — и белые, и мальгашки-аборигенки,
с которыми многие пираты вступали в брак. Они занимались земледелием, собирали
кокосы и бананы, а моряки, которые временно находились на берегу в промежутках
между рейдами, занимались строительством. Миссон мечтал о времени, когда в Либерталии
не будет деревянных домов, и это будет настоящий городок, каких так много в его
родном Провансе.
* * *
Впрочем, нет, извините, в Либерталии был, кроме библиотеки еще один каменный
дом — небольшая церковь в приятном романском стиле. Церковь была общая для всех
верующих, а литургию совершали по католическому обряду, хотя и много упрощенному
и приближенному к протестантскому. Строить отдельную церковь для протестантов
было хлопотно, да и моряки прекрасно молились вместе. В церкви был орган, хоть
и не очень роскошный, но с чистым и глубоким звуком. Играл на нем опять-таки Карл,
он немного пробовал обучить этому делу Ива, но у того не хватило терпения. Однако
саму музыку он очень любил, особенно Баха, которого почитал и Карл. Тогда лейпцигского
кантора еще не успели забыть. Вот два отрывка из дневника Ива, написанные под
впечатлением органной музыки.
* * *
Бах. Фуга до мажор
Размеренное звучание органа убыстряется, одинокая мелодия подхватывается то
одним голосом, то другим — одновременно, почти не сливаясь, они льются вместе.
Как композитор понял законы строения мелодии, так каждый человек должен понять
и подчинить себе судьбу.
Как здесь, почти по-ученически старательно, последовательно, неопровержимо
должна звучать в моей судьбе главная мелодия, вместе с ней — разноголосые повторения,
усложненные, менее четкие, но зато более стремительные, они тоже должны подчиниться
главной мелодии; какая-то на время может занять ее место, но тогда и сама становится
столь же строгой — и все равно завершаются в мощном аккорде.
Понять: понять, насколько властен разрешить себе любить, или смеяться, или
быть спокойным; поняв, использовать эту власть, чтобы понимать и — если бы — использовать
первооснову, тот хаос звуков, который рождает всякую музыку, всякую мелодию.
* * *
Бах. Адажио до мажор
В каждом из нас дремлет любовь, но кто и где совершает чудо ее пробуждения?..
Так тихо и осторожно начинается музыка, точно кто-то пробует дудочку, подбирая
незатейливый мотив.
Точно кто-то мягко ступает в темноте
освобождаясь от одиночества, но боясь обмануться
все уверенней звучат шаги — и слышно, как где-то шагают навстречу сколько раз
мы могли разойтись сколько раз расходились
так просто и так обыденно — разойтись в темноте.
Громче и громче
и звучным, уверенным аккордом разрывается мелодия
встретившись, узнали друг друга.
После долгой дружбы, после случайной встречи, от которой застыло сердце, после
всех безответных встреч, узнали друг друга.
Когда?
* * *
Тут можно добавить, что Миссон и Совет Республики сквозь пальцы смотрели на
связи мальчишек четырнадцати-шестнадцати лет с мальгашками. Ив тоже — кажется,
почти год, встречался с Заной — маленькой, даже изящной мальгашкой. Маленькая
— это Иву нравилось, потому что н и сам был невысокого роста, да и вообще не богатырь.
Детей у них вроде бы не намечалось — об этом заботилась сама девочка, были какие-то
там травы и прочее, да и если бы были, или в Республике, или у мальгашцев им бы
нашлось место. Карл в этой связи не видел ничего дурного, и советовал Иву только
не особенно увлекаться. Как-то раз он заметил, что подобная терпимость очень помогла
бы в свое время ему, Карлу.
* * *
С Заной было хорошо — может быть, еще и потому, что они почти все время молчали.
И счастье одновременно, почти одинаково входило в них, и, кажется, одинаково видели
они и голубое небо, и деревья, и равно счастливо смотрели на тростниковый потолок
хижины. Иной раз они одновременно начинали говорить об одном и том же — и потом
долго смеялись этому. Но сказать, что это была та любовь, о которой мечтал Ив?..
Они играли, и кроме этой игры и этого удовольствия у них не было ничего общего
— хотя, конечно, Ив не представлял себе, чего бы он хотел.
Да и стоит ли так много думать о любви?
* * *
Маленьким Ив иногда играл сам с собой — мысленно. Уцепившись за какую-то случайную
мысль, он думал: вот сейчас я подумал, что... а сейчас — я подумал, что я подумал,
что.., а сейчас, а сейчас — и так — пока хватало сил, потому что, раз начав, уже
было трудно кончить, даже запутавшись во всех этих «сейчас».
От такой игры можно было свихнуться. До сумасшествия можно было дойти, спрашивая
себя: в сем причина того, что я подумал так-то, в чем причина этого поступка,
есть ли у меня самого самостоятельная мысль, или я — колокольчик в связке других
колокольчиков и мы раскачиваемся, звеним сами, дергаем и заставляем звенеть других,
и не известно — ни кто начал звенеть, ни кому и зачем нужен или хотя бы интересен
весь этот звон.
* * *
Отчасти (а может быть и целиком — Иву казалось, что отчасти) на такие мысли
наталкивал его Карл, и книги, которые Карл давал ему читать или пересказывал.
В основном это были краткие изложения античных мыслителей, моралистические сочинения,
но попадались и в высшей степени живые, с примесью скептицизма, иронически написанные
книжицы, которые своим юмором давали возможность во время и посмеиваться, и одновременно
шевелить мозгами.
* * *
Да, сколько Ив себя помнил, Карл всегда был рядом с ним. Он был учителем и
после занятий в школе, устроенной \Миссоном, где учились, кстати, и мальгашцы.
Карл занимался с ним латынью, обучал правилам стихосложения. Началам истории,
—в се это было неоценимо, потому что в школе-то основными предметами были картографии,
навигация, математика, а преподавали в основном старые моряки, сошедшие с кораблей
на берег.
Ив и вообще много времени проводил с Карлом, и хотя разговаривали они о своих
личных делах не очень часто — таких разговоров обе не любили, но само присутствие
Карла помогало успокоиться и сосредоточиться.
Часть вторая
* * *
Возвращавшийся из очередного рейса «Виктуар», на котором находился и Миссон,
был застигнут отчаянным штормом, потерял одну мачту и еле добрался до Либерталии.
Миссон смеялся, но говорил, что это напомнило ему тот шторм, который погубил Караччиоли
и первых его подвижников. Только два человека, Миссон и старый Диего, уцелели
после того шторма и добрались до нового поселения на Мадагаскаре. И новые последователи,
которые с нетерпением ждали Караччиоли, до той поры руководившего ими только в
письмах, как апостол Павел, так и не увидели его.
Итак, по случаю своего чудесного избавления, Миссон и пригласил всех на прием,
то есть устроил веселую пирушку, на которую приглашались все, кто был на берегу.
* * *
—У, вонючий же табак! — воскликнул какой-то моряк, устроившийся на подоконнике,
и запустил трубкой в противоположную стену. Осколки так и брызнули во все стороны!
Миссон и не взглянул в его сторону, но сидевшие у стола — ближе к моряку, вскочили
и, ухватив его за ноги, вышвырнули из окна, но через минуту тот опять устроился
на прежнем месте.
— Послушай, друг, — завязал он разговор с морячком, сидевшим поближе, — что
ж так сурово? Ради этого, что ли, я сюда ехал?
— А ты сам откуда?
— Из Антверпена.
— Так не ты первый. У нас одного голландца даже выпороли — чтобы перестал жаловаться.
И ведь странное дело, именно эти протестанты аккуратненькие, а как к нам приедут,
так хуже пиратов с южного берега — пожаловался морячок в пространство над столом.
Услышав про «пиратов с южного берега» все оглянулись, но затем разговор пошел
так же спокойно, как и до того.
* * *
— Что, Карл, может ты споешь? —с просил Миссон с другого конца стола, и в зале
сразу стало тихо, даже дым, казалось, застыл.
Все очень любили Карла и его песни, нов се знали, что в последнее время у него
с Миссоном есть какие-то разногласия. Его считали своим, но его образованность
настораживала, не вязалась она как-то с простыми и всем понятными идеалами Равенства
и Братства. В общем, все замолчали.
Карл спокойно отставил в сторону бокал, кивнул Иву и тот, мгновенно вскочив,
принес гитару, стоявшую у дверей. Карл пощипал струны и начал петь — голос его
звучал ровно, даже без обычной хрипотцы, слишком, подумалось Иву, ясно.
— Дрожите, лиссабонские купцы,
Свои жиры студеные трясите,
Дрожите, королевские дворцы
И скаредное лондонское Сити...
Ив огляделся. Все слушали с видимым восхищением, но сам Миссон, ссутулившись,
низко наклонился над столом, так что длинные волосы закрыли лицо, и вертел в руках
нож.
И если в ясный, солнечный денек
В последний раз запляшем мы на рее,
Мы вас во сне ухватим за бока,
Мы явимся незваными гостями...
И никогда мы не умрем, пока
Качаются светила над снастями.
Ив подумал, что эта песня хоть и глаже, но все-таки неинтересней, чем пени,
которые Карл пел недавно на пляже, когда они были наедине. Она была, конечно,
бодрей, но не увлекала, все в ней было ясно и без размышления, точно сетка меридианов
и параллелей она делила еще раз все на установленные области, Иву не хотелось
даже притоптывать под бойкую мелодию, как это делали пираты — ему было скучно.
Карл, почти не делая перерыва, начал еще одну:
— Капитан, обветренный как скалы,
Вышел в море, не дождавшись дня,
На прощанье поднимай бокалы
Золотого терпкого вина.
Внимательно вглядевшись в знакомое до черточки лицо Карла, юноше увидел, что
и ему было скучно, — но более того — когда Миссон наконец поднял голову и взглянул
в их сторону, Ив понял, что капитан тоже скучал, и чем-то был видимо раздражен.
— Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза...
* * *
Раньше Миссон редко разрешал Иву ходить с ним в плавание — да десятилетнему
мальчику и не под силу было справиться даже с работой юнги. Но когда Ив все-таки
попадал на корабль, то весь рейс он надрывался, где отставая от других. Однообразные
будни, редкие, точно отрепетированные погони и абордажи, рискованные высадки на
южном побережье под носом у диких пиратов — все это Ив принимал как испытание
на стойкость. И он с отчаянием замечал, что уже к середине плавания его тянуло
домой.
Ему не хватало маленького домика; как откровения вспоминались вечера с Карлом,
тихая музыка органа — и просто хотелось отдохнуть.
А потом он вспоминал плавание с точкой. На берегу, казалось, не хватало того
морского простора, уверенности в себе, постоянной настороженности испытания. Самые
мельчайшие детали, приходившие в голову, вызвали сожаление и тоску, и он специально
заново переживал эти «приключения», чтобы получить удовольствие от мысли, что
и у него были и еще будут такие минуты «кайфа».
* * *
Кто в детстве не мечтал? Так и Ив мечтал перед сном, надеясь, что мечты приснятся
ночью и станут по-настоящему отчетливыми и волнующими. Он сам заменял раненного
капитана, побеждал мальгашцев, находил зарытый кем-то клад.
Наяву мысль тоже отталкивалась от любого, мельчайшего события и заводила в
своей, не по-земному манящий мир. Стоило взяться за шахматы, и он уже изобретал
новую еще более интересную игру, и сам же обыгрывал всех, даже Карла, или вырезал
из сандала самые красивые шахматы в мире, украшал доску инкрустаций и алмазиками,
а всех то, что происходило в это время на доске, казалось только слабым отражением
этих деяний.
То, что его окружало, казалось давно знакомым. Необычайное можно было только
придумать.
* * *
Когда Миссон взял его в разведочный рейд «Виктуара» вокруг Мадагаскара, он
был обрадован, тем более, что на этот раз с ним поехал и Карл. Вообще-то освобожденный
от работы на корабле, на этот раз он заменял раненного лекаря, и хотел собрать
какие-то материалы по растительности Мадагаскара.
* * *
Корабль остановился на стоянку недалеко от берега. Было еще светло...
И вдруг Ив увидел вокруг незнакомый, волшебный мир. Места, которые он знал
с рождения теперь, казалось, открывались заново. В тысячный раз взглянув на океан,
он заметил, что опускающееся солнце выжгло в ней свое отражение; дома на далеком
мысе — настоящие и в воде — были насажаны на иголку берега как бабочка на булавку.
Небо, вечернее небо, было вершиной этих чудес: и в беспредельности, и в изменчивости
облаков. Закат показался Иву торжественной службой.
В этом мире живом, как тело, мечты сами оказались ненужным отзвуком.
* * *
Ив сначала сам не поверил себе, когда, взглянув на небо, ощутил, что оно —
не божество больше, а его брат, что оно позволяет не только любоваться собой,
но разговаривать, не только учиться, но и учить.
Казалось, что один шаг сделать — и не будет на туче; небо было кругом, оно
незримо окружало Ива, когда он закрывал глаза, лишь у неба можно было найти совет
и утешение.
Больше не надо было молитв и сравнений. И небо, и земля слились, и частью их
стал Ив.
Часть третья
* * *
«Точно Христос воскресший, Миссон после шторма принялся творить свои прежние
чудеса», — так потом сказал Карл. Хотя именно Карл рассказывал \ему легенды, сложенные
о первом поколении либеров, в таких же рассказах об этом плавании Миссона Иву
чудилась какая-то насмешка, да он и сам не раз за время похода испытывал чувство
неловкости. Поэтому он не останавливал Карла.
«Триада», нагруженная золотом и слоновой костью, захваченными в стычке с малобарскими
пиратами, погналась за голландским суденышком, отставшим от какого-то каравана.
Когда испуганный голландец первый остановил корабль, Миссон со всем Советом перешел
на его борт, забрал бочонок портвейна и выдал удостоверение, что ограбили шхуну
— это был и пропуск среди индийских пиратов. Восхищенный невиданным благородством,
голландец выстроил команду на палубе. Миссон выслушал троекратное «Ура!» и произнес
речь — точнее, на память прочем вступление к «Конституции Караччиоли». Пять голландцев
тут еж перешли на «Триаду».
* * *
Дальше — больше. Встретив торговое судно Кампании, Миссон обобрал его, а когда
увидел среди команды нескольких негров, пригласил их на «Триаду» и разразился
еще одной речью — «Бумажке можно было дать лет тридцать», == сказал Карл.
«Вот пример позорных законов и обычаев, против которых мы выступаем. Можно
ли найти что-либо более противоречащее божьей справедливости, чем торговля живыми
людьми? Разве этих несчастных можно продавать, словно скот, только потому, что
у них другой, чем у нас, цвет кожи? У разбойников, наживающихся на торговле рабами,
нет ни души, ни сердца. Они заслуживают вечных мук в геенне огненной. Мы провозгласили
равенство всех людей без исключения. Поэтому в соответствии с нашими идеями я
объявляю этих африканцев свободными и призываю всех вас, братья мои, обучить их
нашему языку, религии, обычаям и искусству мореплавания, дабы они могли зарабатывать
на жизнь честным трудом и защищать свои человеческие права!..»
Негры, однако, оказались упрямее голландцев-матросов, и не захотели остаться
на «Триаде». Они оказались искусными штурманами, которые подряжались проводить
корабли от Мыса Доброй Надежды к Индии. За это занятие они получали оружие и ткани,
которые и доставляли своему племени. Впрочем, один из них, соблазненный высокой
платой, остался у Миссона, чтобы провожать корабль в плавании вокруг Мадагаскара.
* * *
Обход Мадагаскара прошел успешно, мальгашцы, предупрежденные королем Сейтбо,
встречали их дружелюбно, но того, чего хотел Миссон не нашли — места для основания
новой колонии. Либо болота, либо поселения мальгашцев, либо — близость пиратов,
но что-нибудь да мешало.
Впрочем, Миссон никогда не терял надежды в то, что ему удастся основать колонию
в Европе, захватив какой-нибудь город, стать там новым Риенци. Он жадно собирал
политические новости со всех концов земли, и даже завел рукописный журнал, вроде
корабельного, куда эти новости записывались.
* * *
— Ты понимаешь, Ив, все-таки в истории основания Либерталии Миссон — орудие
в руках Караччиоли. Он сам не отрицает, что до встречи с монахом и не помышлял
об основании республики, да даже и о восстании на «Виктуаре». И после смерти Караччиоли
Миссон потерял веру в себя, и то, что делает сейчас — либо копирование, причем
неудачное, либо продолжение уже выверенной политики. С виду все благополучно,
но наша Конституция уже давно молчит, ее слова отскакивают от нашего сознания,
и все потому, что «освобождение» свободных негров, «накопление» денег — теперь
это уже просто грабеж, настоящее пиратство, ничем не лучше малабарского. Пиратство,
только прикрытое маской Робин Гуда. Как будто бедняки плавают туда-сюда из Лиссабона
в Бомбей.
Возразить что-нибудь открыто — кто решиться! Ведь Миссон друг Караччиоли, ведь
спорить с Защитником Республики — это спорить с Либерталией, спорить со свободой,
равенством и братством — слишком много для одного человека.
А ведь Караччиоли, хоть и держал в ежовых рукавицах всю команду, вел либеров
к цели более высокой, чем та, которую поставил Миссон — прованский городок ...
Что молчит о ней Миссон — это еще ладно, но ведь и старый Дон молчит, как нубиец.
* * *
Старый Дон — единственный, кроме Миссона, оставшийся в живых из первых подвижников
Караччиоли после циклона 1664 года. Он был, не считая Миссона, единственным, кто
видел Караччиоли, но, как метко выразился Карл, молчал как нубиец.
Часть четвертая
Проводы
* * *
— Я уезжаю, Ив.
— Знаю. Мне сказал Картли.
— Ты поймешь почему, не сейчас, так потом.
— Кажется, я могу понять это сейчас.
— Это кажется.
— Наверно. Но все же это бегство.
— Да ты поймешь, Ив, хотя — только ради тебя я хотел бы остаться.
* * *
— Ну, так старый Дон не зря молчал, дорогой Карл. Я действительно капитан Миссон
— удивляюсь, как вы раньше этого не поняли. И уж совсем грустно — что вы не раскрыли
мое инкогнито. Я...
Ив весь напрягся и рука еще раз нащупала рукоять кинжала.
— А ведь я, Карл, Основатель и Покровитель этой блаженной страны. Я — Караччиоли.
Ив коротко сказал: «А!..» и опустился на землю. Из окна по-прежнему доносились
два спокойных голоса.
— Что ж, такого я действительно не мог бы придумать... Интересно... Но чем
же вам мешал Миссон?
— Да, разве он мне мешал? Просто после того шторма мне пришло в голову, что
из нас двоих на самом деле должен был утонуть я, ведь мои же мечты должны были
мешать развитию Республики. А новообращены либертийцы не стали бы слушать иезуита,
поверьте, но Миссон — каким они его представляли — мог их утихомирить. На само-то
деле Миссон мешал Республике уже тем, что не верил в изменение. Что это значит?
Например, он так и не научился грабить корабли, а потом удивлялся, что у нас не
хватает денег для расплаты с аборигенами. И голландцев сумел усмирить не он, точнее
он, но по-моему способу и настоянию: потому что лишь я, вдохновитель Либерталии,
видел, какие возможности заложены в ней для преобразования мира и людей.
— О, Господи! Вы же не на заседании Совета! Неужели плети и изгнание — логическое
продолжение равенства и братства?
— А без плетей первая же команда голландцев, присоединившаяся к нам, обратила
бы всех на путь зла, устроила бы обычный пиратский корабль, а так — результат
налицо? Что же до изгнания...
— Видите ли, Карл, во-первых, у нас нет изгнания — есть просто свободный выезд,
а, во-вторых, еще ни один человек не покинул нашу коммуну. Точнее, ни один человек
не приехал из Либерталии в другой город или страну.
— Как?!
— И уезжавшие по моему совету, как вы или Брив, те, кто оставлял Либерталию
по собственной инициативе —в се лежат где-то в море, и даже слух о том, что они
делают без Либерталии, не мешает нам.
— Это заслуга Миссона, Карл, — ведь он предложил мне, еще не зная здешней обстановки,
и организовать секретную гвардию для защиты от диких пиратов и военных судов...
И хотя у вас действительно мало барахла, вроде «Лиссабонских купцов», зато великолепные
песенки в духе — уж извините — Миссона, но именно поэтому вы уезжаете нынче из
нашей благословенной страны. Прощайте, дорогой Карл!
Тяжелые шаги капитана, в которых теперь Иву чудилась поступь монаха, удалились.
Несколько слов прозвучало у крыльца — там стояли Малиновые — какие слова, слышно
не было, — и те по очереди поднялись в комнату...
Борьбы Ив тоже не слышал.
* * *
Маленькими, но резкими шагами — очень смешными со стороны, да какая разница!
— Ив шел между пальмами редкого леса, высвеченного солнцем, а голову затопило
апатией, отвращением, и все события последних дней слились в одну тошнотворную
мысль; и на что ни поглядеть —в се гасло.
«Бессилие человека самому определить свое место в жизни, во всяком случае —
в семнадцать лет — очевидно. Это место полностью определяется теми, кто окружает
меня, а если человек это осознает, он должен сделать какой-то выбор. А оснований-то
для выбора, своих собственных открытий — у него нет...
Чужие привычки, чужие поступки, а сейчас, когда что-то зашевелилось в моей
голове, это тело даже не имеет сил идти, как обычно, но потом все же будет — еще
как! — шутить, смеяться, наслаждаться своей пустотой...
Я и не жил никогда, меня никогда не было — было и есть отражение, да еще перепутанное,
искажение Мессона, то бишь — Караччиоли, от, да и Карла одновременно, Диего, Сантоса...
сколько у тебя в мозгу хороших мыслей — и все, оказывается, чужое, они непонятно
откуда взялись, непонятно для чего...»
Пустота — Ив (а что это такое?) обессилено прислонился к жесткой коре дерева.
Куда еще можно было идти, что еще можно было делать после этого потрясения, первого
разочарования, вынувшего из тела все прежние желания и мысли — мысли, оказавшиеся
чужими, бесплодными, и чужие должны их додумывать.
Страшным казалось будущее движение — и механическим. Казалось, что здесь, под
этим деревом, и должна, если по честному, наступить смерть.
* * *
На траве были разложены пищали, и Ив, присев на бревно, чистил их одну за другой
от ржавчины. Вдруг он услышал, как кто-то быстро шагает, причем мягкий звук шагов
по пыльной дороге сопровождался странным постукиваньем. Из-за угла дома появился
высокий малагайсиец, в тугой набедренной повязке — стучали, оказывается, ожерелья
из акульих зубов. На одной рук у него был круглый щиток, в другой — дротик. Мальгашский
царек, на дочери которого был женат Миссон — к восстановлению единства между черными
и белыми братьями.
Царь был взволнован, длинно и непонятно бормотал — ругался, кажется.
Поднялся на ступеньки Дома Совета и, резко толкнув дверь, вошел.
* * *
— Позови Диего, Капитан — сказал вождь, не здороваясь.
Миссон открыл окно и крикнул в улицу:
— Диего! Эй, Диего, иди в Совет, где ты там? Диего!
Они уселись: Миссон — в кресло Защитника, вождь — на резную скамью.
Наконец в комнату вошел Диего.
— В чем дело? — нарочито грубо спросил он, глядя на Миссона. Тот повернулся
к вождю.
— Ты взял Та-Гуру? —с просил вождь резко.
— Какого Та-Гуру?
— Образ Бога Могучего, Огненного, что стоял под навесом у моей хижины?
— Эту деревяшку-то? Я...
— На кой черт? — вмешался Миссон. Теперь и он говорил резко и раздраженно.
— Уж больно дерево хорошее, капитан: сухой, выдержанный самшит. Распятие будут
резать.
Немного помолчали.
— Уже начал? — спросил Миссон.
— Распилил, подтвердил Диего.
Вождь крикнул что-то злое и выбежал из комнаты.
Миссон широкой ладонью ухватил Диего за воротник и выпихнул мастера в дверь.
Ив наблюдал, как сначала из Дома Совета выскочил вождь, а почти сразу после
него вышел Диего, достал трубку, раскурил, и побрел к столярной мастерской.
* * *
— Капитан, вождь хочет много-много топоров, материи, бус.
— Это еще зачем?
Негр недоуменно посмотрел на капитана.
— Вождь сказал, что вам нетрудно будет их достать, а если вы не захотите —
могут ведь и все мальгашки уйти из Либеры. Пускай пираты сами рожают детей — или
берут их с судов.
Миссон улыбнулся шутке и подумал, что в следующий рейс, им должен подвернуться
какой-нибудь колониальный корабль. Да и зачем попусту дразнить вождя? Тот тоже
хорош, впрочем, бабами воюет.
— Через три недели присылайте людей.
* * *
— Ив, пусти, пусти, ведь больно... да что с тобой?
Ив разжал пальцы, и Зана, высвободившись, поднялась с травы и отошла на несколько
шагов — где лежала ее юбка. Он смотрел, удивляясь мгновенному и жуткому приступу
злости, и вдруг понял, что и гибкое, смуглое тело, и вдруг подумал, что еще минуту
назад не видел ничего, кроме него, не думал ни о чем, кроме любви, и действительно
любил ее, но только ведь — никого больше...
* * *
А вечером другого дня Ив шел, почти бежал, по каменистому берегу, а солнце
садилось, и в его лучах все становилось строже и красивее: и четыре дерева вдалеке,
и корабль, и аккуратные деревянные стены; и вот он бежал, спотыкаясь, задевая
край прилива, бежал от отчаяния и обиды, а небо было таким же, как в океане, так
же он вглядывался в темнеющие тучи, и так же боялся шторма, хотя был на твердой
земле...
* * *
20 августа 1695 года все пять кораблей Республики во главе с «Либерте» отправились
в погоню за португальским караваном — добыча была редкая, потому что охрана по
неизвестным причинам задержалась в Кейптауне.
В Либерталии оставались женщины, дети, да тридцать моряков — в случае нападения
пиратов западного побережья они вполне смогли бы защитить поселок благодаря хитроумной
системе укреплений.
* * *
...С корабля видневшийся вдали мыс казался Иву воплощением всей вселенной,
как видели ее древние: край гигантского диска, усыпанный огнями Либерталии, точно
застывший в зеркально-черном океане. Круглая луна в темном, совсем беззвездном
небе освещала и этот гигантский купол, и земляной кружок; она разгоняла сумрак
над океаном. Но ничто не двигалось в бесконечном первобытном просторе...
* * *
Где-то за океаном, где-то: в Европе, в Америке, была настоящая жизнь, там люди
боролись, спорили, и дым благополучия не застилал им глаза — горький дым.
А я, думал Ив, вырос в этом придуманном мирке, как в книге с золотым обрезом,
в которой раз и навсегда расставлены в кажущемся порядке буквы.
Аккуратные, золотистые домики, аккуратные, подтянутые моряки, аккуратные, блестящие
кораблики, а люди, уезжавшие почему-либо (почему-то!) из Либерталии, вовсе не
уезжали, а исчезали в этой безмятежной голубизне...
Вавилонскую башню строят у нас, и в каждом этаже делают очередной Дом совета,
и ставят кресло Защитника, и воздвигнут до неба и повыше, и все ведь без споров,
без болтовни, хоть языков у нас и немало — только что нет евреев.
А ты можешь спать с Заной, если нечем заняться...
* * *
В темноте можно было разглядеть лишь фигуру Миссона — его собеседника видно
не было, лишь слышен дрожащий голос.
— Куда идет корабль?
— Из Калькутты в Лондон, затем в Нью-Йорк, синьор.
— Груз?
— Кость, специи, ткани, колониальные товары, синьор.
— Забираем специи. Все остальное дарю вам.
— Вы настоящий джентльмен, капитан!
— Не встречали португальского каравана?
— нет, не встречали, синьор.
— Они уклонились от курса, надо не терять времени — бросил Миссон кому-то из
своей свиты.
— К утру догоним, капитан.
Двое матросов спустились в трюм вместе с американцем. Через пятнадцать минут
все было сделано.
— Прощайте, синьоры, до встречи! — крикнул Миссон и спустился по трапу в шлюп.
За ним полезли пираты.
И тут Ив, неожиданно для себя, отступил в темноте и прижался к холодной мачте.
Было слышно, как отчаливал шлюп.
Вдруг кто-то задел его локтем. Лицо осветил резкий свет фонаря, но Ив не зажмурился.
— Кто это? — спросил голос. Это был капитан «Глазго», вполне, как видно, оправившийся.
— Это я, — Ив сделал шаг вперед и почти столкнулся с капитаном. — Я был захвачен
этими бандитами, сэр, и теперь чудом, чудом, убежал от них.
— Француз?— Хотел бы назвать себя американцем, сэр.
— Кем были на корабле?
— Юнгой, сэр.
— Отлично, юнгой, будете и у нас. Приедем в Америку — посмотрим. У нас не пропадете.
Эпилог
Либерталия вскоре после отплытия флота была захвачена и разрушена мальгашцами.
Все жители были вырезаны.
Корабли Миссона, на десятый день плавания уже почти настигавшие караван, попали
в центр циклона и пошли ко дну.
Через двадцать лет капитан Миссон появился в Лондоне, где и издал книгу воспоминаний
под именем капитана Джонсона.
Его следы теряются после отъезда в Америку.
|