Яков Кротов

РАЗНОЕ

Чарьльз Дж. Гальперин

Россия и Золотая Орда: Монгольское влияние на русскую историю. Блумингтон, 1985

Гальперин полагает, что русские книжники XIII-XV вв. выработали уникальную «идеологию молчания», не фиксируя факты, подтверждающие вхождение Руси в монгольскую империю и, представляя русско-ордынские отношения этой эпохи в духе X-XII вв., когда Русь была соседом, а не подданным народов степи (Гл.VI). Поэтому источники почти не говорят о влиянии Орды на русскую государственность, осложняя задачу историка.
Золотая Орда стала полностью автономной от Монгольской империи в 1368 г. и включала в себя, кроме Руси, бывшее государство волжских болгар, Сибирь (до Урала), северный Кавказ, Болгарию, Крым, причем экономическим и политическим центром Орды были крымские и каспийские степи (С. 25). Экономическую основу Орды составляли налоги с караванных путей, а не дань слабо развитой Руси (С. 28). Положение Руси в составе монгольского государства было «аномалией» (С. 30), т.к. она никогда не входила в состав улусов и сохраняла собственную администрацию. Такое положение автор объясняет отсутствием в России пастбищ для кочевого скотоводства, возможностью для монголов в короткий срок достичь любого района Руси. Управление Русью из степи было наиболее экономным и не ослабило влияния монголов на жизнь России (С. 32).
Первой формой монгольской администрации в Руси Гальперин считает систему баскачества. Впервые она описывается Кариини в 1245 г. Упоминания баскаков в летописях единичны. Система могла вводиться в разных русских регионах в разное время, начиная с момента завоевания. Главные функции баскаков: сбор налога («Дани») и войск, что подразумевало проведение ими переписей («число»). Однако во Владимиро-Суздальской земле переписи не проводили до 1257 г., в Новгороде — до 1259 г. и до этих лет баскаков там не было (С. 35). При этом из-за «идеологии молчания» ни один баскак в Новгороде вообще не упоминается. Источники XVI-XVII вв. чаще упоминают представителей монгольской администрации в предшествующую эпоху, но при этом называют их анахроничными терминами «воевода», «наместник» (С. 34). Резиденциями баскаков были главные политические центры (Киев, Владимир, Ростов и пр.). В России сохранилось много географических названий, происходящих от слова «баскак». Гальперин отмечает, что если эти названия даны местам, где располагались резиденции баскаков, то их было значительно больше, чем явствует из летописей; однако сам поддерживает гипотезу, что наименования отражают владельческую принадлежность таких деревень в XIII-XIV вв. (С. 35). Состав баскаков, известных по именам, очень пестр национально: из четырех известных имен баскаков есть армянское, славянское, татарское, мусульманское.
Управление страной требовало ее разделения на регионы, которые, как предполагает Гальперин, «были наложены на существовавшее политические деления России, не изменив и не заменив его» (С. 41). Такие регионы автор отождествляет с туменами (рус. «тьма»), отмечая, что невозможно установить, включал ли тумен в России 10 тысяч взрослых мужчин или плативших налог жилищ. Упоминания русских туменов в XIV в. Показывает, что великое княжение состояло из 15-17 туменов (С. 41).
Баскачество было упразднено в XIV в., точное время неизвестно (оно могло быть разным в разных районах). В 1380 г. Мамай говорил о системе как несуществующей, однако в 1382 г. упоминается рязанский баскак — видимо, последний (С. 37). В отличие от большинства историков, Гальперин не считает, что система была упразднена из-за сопротивления русских и указывает, что между известием о восстании против баскаков в Твери (1327 г.) и упоминанием о сборе дани русскими князьями (3 четверть XIV в.) оказывается большая лакуна. Он полагает, что баскачество совпало с расцветом урабнизированной бюрократии Золотой Орды (до конца XIV в.), поскольку система резидентов «необходимо требовала централизованного контроля из Сарая и изощренной документации» (С. 38).
В XV в. баскаков сменяют даруги (летописное «дороги»), которые постоянно жили в Сарае (С. 39). Как и в предыдущий период, господство Орды обеспечивалось ее военной мощью, однако, местное управление и сбор дани перешли к князьям, которые подчинялись распоряжениям «даруг». Указания передавались через «эличей» (послов). Гальперин проводит статистический анализ известий о послах и заключает, что «максимальное число посольств отмечено в 1 половине XV в. — после упразднения системы баскаков до упадка влияния Орды. Послы были важными чиновниками, вероятно, монгольскими аристократами. Они пользовались имперской системой почтовых станций («ямов»). Русские летописи, фиксируя имена послов, часто добавляют эпитет «силен» или «лют» (С. 40). Преимущество системы даруг/послов Гальперин видит в ее дешевизне: «Чиновники, жившие в степи, для пастбищной экономики обходились дешевле, чем жившие в лесах» (С. 40).
Роль русских князей в административном аппарате Орды увеличилась после передачи им фиска. Автор отмечает, что князья изменили порядок сбора налогов, освободив от них свои личные владения, и что они утаивали от татар часть дани. Князья также выставляли войска по требованию Орды, получая и соответствующую часть трофеев.
После освобождения Россия сохранила ордынскую административную модель, развив ее. Хотя термин «баскак» не употреблялся как слишком одиозный, все полномочия баскаков перешли к данщикам. Сохранены были вместе с терминами такие татарские институты, как темга (таможня), казна, сохранилось название монет — «денька» (С. 91). В значительной степени по татарскому образцу в XIV-XVI вв. строилась русская армия, без изменений сохранилась ямская система. Татарское влияние заметно в системе приказов. Гальперин считает необходимым исследование языка московского делопроизводства в подтверждение гипотезы о татарском влиянии на него и отмечает. Что дипломатический протокол Руси XV-XVII вв. сохранил ордынский стиль.
«Парадоксальным образом заимствованные Москвою институты были характернее для мировой монгольской империи XIII в., чем для Золотой Орды» (С. 94). Гальперин не считает возможным говорить о заимствовании этих институтов еще в XIII в., отрицая существование развитого управленческого аппарата в России этого времени, и полагает, что у конце XV — начале XVI вв. русские брали те монгольские институты, которые не были связаны с эпохой, когда ислам стал государственной религией Орды. Русское государство не уподобилось Золотой Орде, поскольку было «христианским и сельскохозяйственным» (С. 95). «Прагматизм побуждал русских использовать, где необходимо, монгольские образцы, но в определенных пределах. Пришло время, когда эти формы перестали удовлетворять потребностям России и были отброшены» (С. 95).
Гальперин отвергает традиционный тезис о том, что русское самодержавие было инициировано монголами и последовательно опровергает три довода в его обоснование. Он указывает, что нет свидетельств, будто татары уничтожили вечевую систему, и что они вообще рассматривали ее как угрозу себе. «Как и когда вече перестало функционировать, неизвестно, но не в результате последовательной татарской политики» (С. 96). Он не согласен, что Орда сломила хребет боярству, вне зависимости от того, была или нет аристократия одним из препятствий к развитию русского самодержавия. Он указывает, что эпоха татарского ига была золотым веком московского боярства. Нельзя обвинять татар и в том, что они «оказывали разрушающее влияние на русскую политическую мораль» (С. 96). Автор указывает, что политическому коварству князья научились задолго до появления монголов, а с другой стороны — что монголы не были развращеннее своих западных современников.
Монгольское иго отразилось в русской политической идеологии. Хан рассматривался как царь, причем он смешивался с императором Византии, поминался, как и он, на литургии, изображался в его регалиях (С. 98). Чингизыды считались на Руси, в соответствии с монгольской традицией, законными носителями царского титула. Русские подчеркивали, что на Куликовом поле они сражались с узурпатором (не-чингизидом) Мамаем, общим врагом Дмитрия Донского и законного царя Тохтамыша (С. 99). С 1480 г. русское самодержавие рассматривало себя как преемника власти татарских ханов. Гальперин объясняет появление в 1572 г. на русском троне марионеточного царя Симеона тем, что он был чингизидом и потому с русской точки зрения имел хотя бы номинальное право на царское достоинство (С. 101). Даже в XVII в. присвоение царского титула Грозным связывалось с завоеванием им Казани — остатков Орды. Имперские традиции Золотой Орды использовались в дипломатических сношениях и с Западом и, особенно, с Востоком, пока господство России над степью не стало абсолютным.

24.7.88

Чэндлер Дж. А.

Государственная политика и местное управление

Нью-Йорк, 1988. 202 С.

Книга содержит краткий очерк истории местного управления Великобритании, начиная с XVIII в. Чэндлер показывает снижение роли органов местного управления в политической жизни страны по мере развития национальной промышленности со связями, выходящими за пределы отдельных регионов. «После того, как богатство стало основываться на сложных национальных и интернациональных связях, капиталистическая элита потеряла интерес к местному управлению и сосредоточилась на управлении государством через программы национального масштаба, которые единообразно внедрялись в стране. Лидеры тред-юнионов, определявшие политику лейбористской партии, последовали их примеру» (33). Политический упадок органов местного управления выразился в передаче функций Министерства местного управления Департаменту окружающей среды (1970 г.), для которого это стало лишь одним из направлений деятельности, и ярко проявился в послевоенных реформах, которым в основном посвящена книга.
Первая реформа местного управления была проведена в 1960-1975 гг., причем на ее ход не оказала существенного влияния смена лейбористов консерваторами в 1970 г. «стилем реформы стало медленное движение вперед после предварительного скрупулезного изучения проблемы компетентными лицами, независимыми от правительства с заинтересованными сторонами до обсуждения в парламенте» (139). Местные власти почти единодушно выступили и против этой, и против второй реформы, хотя цели реформ были противоположны. Лейбористы хотели сократить количество местных органов управления, расширить границы регионов, создать полноправные централизованные органы управления, В Лондоне вместо Совета графства Лондон был создан Совет Большого Лондона и под ним — муниципальные советы (районы с населением с 100-250 тт. чел.). Территория страны была, где возможна, разделена на регионы, куда одновременно входили и города, и сельская местность, с единым органом управления (муниципальные графства и их советы) (С. 149). При завершении реформы консерваторами была введена всюду, по настоянию местных органов власти, двухзвенная система управления с делегированием большинства функций низшему звену (С. 154). Кампания Совета графства Лондон и ассоциаций органов местного управления против реформы мало повлияла на правительство и общественное мнение (С. 142).
Правительство Тэтчер избрало органы местного управления объектом преследования, т.к. главная их задача — поддержание системы общественных услуг — противоречила философии тэтчеризма с ее акцентом на личную предприимчивость и ответственность (С. 159). Постоянно снижались правительственные ассигнования на местное управление. Избирательный манифест тори в июле 1983 г. включал в себя проект реформы местного управления, а уже в октябре 1983 г. была опубликована соответствующая Белая книга. Сроки реформы были очень сжаты по сравнению с реформой 1960-1975 гг., прежде всего из-за отказа правительства проводить детальные расследования проблемы с привлечением заинтересованных сторон. Белая книга была подготовлена даже без осведомления заинтересованных депутатов-тори. В качестве причины реформы указывалось, что Совет Большого Лондона и советы муниципальных графств (Yreat London Сoumil a Metropolitan Connties louncils) являются лишним звеном в управлении и потому «претендуют на стратегические функции без реального базиса» (С. 164). Функции центральных советов после упразднения переходили к низшим советам регионов и районов Большого Лондона, многие — транспорт, полиция, пожарная служба — к центральным правительственным органам, изымаясь, что подчеркивает Чэндлер, из ведения демократически избираемых органов (С. 164). Против реформы выступали непосредственно органы местного управления, а не их ассоциации, которые, однако, симпатизировали оппозиции. Сопротивление реформе было неожиданным для правительства: ведь упраздняемые органы конфликтовали с низшими звеньями местного управления, и объяснялось тем, что в результате реформы увеличивалась подконтрольность органов местного управления правительству. Ассоциация местных властей объявила бойкот реформы, что лишило правительство части информации, но, в конечном счете, реформу не остановило, а лишь сделало ее менее выгодной для ассоциации. Муниципальные советы графств выбрали путь давления на политиков, а Совет Большого Лондона развернул кампанию в средствах массовой информации (С. 168). Такое отсутствие единства в оппозиции ослабило ее. Удалось добиться сохранения лишь некоторых централизованных общественных служб (например, в сфере образования), но в 1985 г. были упразднены демократически избираемые единые органы управления и для Лондона, и для графств.
Чэндлер заключает, что послевоенные реформы местного управления свидетельствуют о том, что в Великобритании существует не столько система органов местной власти (Local goverment), сколько местной администрации, и юридически, и политически подчиненной воле центрального правительства. Реформы 1983-1985 гг. проводились без оглядки на мнение местных властей, но и длительные консультации лейбористов в 1960-1973 гг. были лишь актом вежливости. Контрасты между городским и сельскими регионами лишают их политического единства (С. 182). В Британии, в отличие от Франции, депутаты не сохранили тесной связи с местными властями, и «центральное правительство в целом равнодушно к претензиям местных властей быть демократическими представителями местных общин» (С. 182), хотя и предоставляет им значительную административную самостоятельность, чтобы избавиться от мелочных хлопот. Положение местных властей и их ассоциаций в политической системе страны автор уподобляет положению слуги в богатом доме.

25.7.88

Неизвестный автограф П. П. Флоренского

Предлагаемый вниманию читателей неизвестный автограф П. А. Флоренского есть его дарственная надпись на книге: П. Флоренский. Первые шаги философии. В. I. Сергиев посад, 1917. Экземпляр, на котором сохранился автограф, сейчас находится в Государственной публичной исторической библиотеке (Москва), под шифром Ч 50/866. Надпись сделана на форзаце очень беглым почерком. По содержанию своему она далеко выходит за рамки обычного авторского написания. Смысл этой краткой, но насыщенной надписи проясняется в сопоставлении с письмом Флоренского к Н. П. Киселеву. Киселев (1884-1965, филолог) был командирован Наркомпросом в Оптину пустынь с определенными, видимо, полномочиями. В письме Флоренский выражает очень слабую надежду на возможность «отстоять всю Оптину от разгона» (П. А. Флоренский. Собрание Сочинений. Т. 1. Париж, 1985. С. 368). Надпись Киселеву сделана уже по его возвращении. Поразителен ее тон, который можно назвать даже экзальтированным, разительно отличающимся от трезвой интонации письма до поездки, кончавшегося словами: «Времена тяжкие, будем бодрствовать». Стоит ли оговаривать, что поездка Киселеву в Оптину не попала, вопреки чаянию Флоренского, в историю культуры? Видимо, некая пламенная надежда промелькнула — что характерно для тех смутных лет. Вряд ли восторг о. Павла относится к последовавшей организации в Оптиной музея (существовал до 1928 г.).
Андрей Свирелев.
25.7.88

Глубокоуважаемому Николаю Петровичу Киселеву на добрую память о посещении Посада после знаменательной поездки в Оптину, поездки, долженствующей быть записанной не только в истории русской культуры, но и в истории культуры более, чем только русская — душевно расположенный к нему священник Павел Флоренский.
1919.V.16. Сергиев Посад, в день Вознесения Господня, т.е. в тот день, когда дается праздничный отпор всякой попытке отвлеченного спиритуализма и празднично утверждается идея воплощения.