Яков Кротов

Дневник литератора

К оглавлению "Дневника литератора"

К оглавлению за 1999 год

Опубликовано в "Итогах" 29.2.2000

Конечно, в принципе Шариков может эволюционировать в человека. Более того, эволюция и есть по определению превращение Шарикова в человека, этим она отличается от революции — превращения человека в Шарикова. Согнать Шариковых с одра власти уже не получится — во всяком случае, наших. Да в конце концов, нынешние Шариковы — уже эволюционировавший тип. Они беззаконствуют, но стыдятся этого, что само по себе неплохо. В оправдание своих беззаконий они ссылаются не на коммунистическое будущее, а на капиталистическое настоящее. Это вздор, но не утопия. Нынешние Шариковы еще могут воевать с собственным народом, но уже не в силах просто послать этот народ куда подальше и следить, как народ идет. Они в силах уничтожить чеченцев, но не в силах их еще разок выселить в чисто поле. Снарядов еще достаточно, а вот надзирателей уже маловато. У нынешних Шариковых хватает сил на кратковременное зверство, не на методичное, десятилетиями длящееся извращение всего и вся.

В конце концов, не Россия первая тоталитарная страна, шариковым которой предстоит эволюция. То же было в Испании (причем там шариковы были к тому же антикоммунистами и католиками — ничего себе замес). Из того, что лежит поближе — Польша. Вон Адам Михник к десятилетию начала эволюции польских шариковых писал о 1989-м годе:

"Тогда мы поняли, что путь к польской демократии должен напоминать испанский, что диктатура эволюционирует в демократию через компромисс и национальное примирение. Такая эволюция предполагает, что не будет мести, не будет победителей и побежденных ... именно с моральной высоты победы мы отвергли сладкую месть вчерашним врагам. Мы выступили за амнистию и против забвения. Это означает, что следует отказаться от мести, но сказать о прошлом всю правду. Судить о нашем проклятом прошлом должны историки, публицисты, люди искусства, а не прокуроры и следователи".

Правда, тут есть одна маленькая разница: в России никакой победы над тоталитаризмом не было и нет. Ни малейшей возможности люстрации, выявления стукачей, дискриминации коммунистических активистов ни разу не предоставлялось, хотя звону на эту тему было много. Может быть, потому и не представлялось, что звонили-то именно шариковы. У нас призывали отказаться от мести именно те, кому следовало бы мстить, и призывали исключительно со страху, потому что реально самомалюсенькой возможности отомстить ни разу не было.

У нас к компромиссу призывали куда больше, чем в Польше, но под компромиссом имели в виду отказ от всякого компромисса с демократией, абсолютное прощение тоталитаризму и принятие его наследства, какое уж оно есть. У нас прокуроры и следователи не имели ни малейшего желания "судить прошлое", а историки и публицисты не имели — и не имеют — настоящей возможности. Архивы по-прежнему наглухо закрыты, культура по-прежнему на коротком поводке у государства — точнее, у шариковых, потому что где шариковы, там государства нет. В школах и вузах по-прежнему правят такие же (а часто и те же) шариковы. Конечно, это уже не коммунистический тоталитаризм, это мумия тоталитаризма, и мумия-то рассыпающаяся, но веь и тот, самый кровавый тоталитаризм, тоже был не такой зверский, как в Камбодже.

Пространство свободы, зародившееся в России в конце двадцатого века, с концом века и заканчивается. От свободы остаются жалкие островки, финансируемые из-за кордона, ну и, конечно, где сталкиваются интересы собачащихся друг с другом шариковых, тоже не без подснежников. Но надежда не на них (нас): слово многое может в наиболее важных вещах, вроде спасения души, но мало что может в делах второстепенных, вроде спасения России. Вся надежда как раз на то, что эволюция не зависит от доброй воли шариковых или профессоров преображенских, равно как и злой воли недостаточно, чтобы остановить эволюцию, если уж она началась — а что она началась, это так же очевидно, как и то, что она еще в самом-самом начале.