Год издания II
№ 6 (октябрь-декабрь 1995 г.)
АКТУАЛЬНЫЕ КОММЕНТАРИИ
КНЯЗЬ И ИСТОРИК ЦЕРКВИ ПРЕДСТАЛ НА БОЖИЙ СУД
Митрополит Иоанн (Снычев) стал широко известен в последние пять
лет своей жизни как публицист. Под его именем выходили многочисленные
статьи и книги, причём статьи печатались в самых одиозных коммунистических
газетах (в "Советской России"), а книги продавались исключительно
на церковных лотках, но не в обычных магазинах. В этих текстах содержалась
квинтэссенция современного русского черносотенства: антисемитизм,
монархизм, антиэкуменизм, антидемократизм. По общему мнению, тексты
эти митрополит лишь подписывал, а писал их Константин Душенов, его
секретарь. Так ли это, станет ясно, когда и если появятся в печати
тексты за подписью самого К.Душенова. Тексты эти возбуждали ненависть
к митрополиту со стороны демократической интеллигенции, в том числе,
церковной. Он сделался одиозной фигурой и в глазах своих соратников
по служению, потому что позволил себе нарушить неписаный кодекс
поведения, по которому князь Церкви должен стараться молчать. В
тех своих интервью, которые он давал устно, владыка всегда был поразительно
беззлобив, кроток и одновременно антикоммунистичен.
Мало кто помнит, что под именем Иоанна еще в 1960-е годы появились
две рукописи: одна была посвящена биографии его учителя, знаменитого
историка российской иерархии нашего века, митр. Мануила (Лемешевского),
другая — церковным распрям 1020-х годов. Обе были вполне приличными
компендиумами, а биография митр. Мануила была отмечена несомненной
личной симпатией к герою и даже некоторым восторженным преклонением
перед усопшим. Когда он стал митрополитом Петербургским, обе были
изданы.
Смерть Иоанна произошла при обстоятельствах поистине трагических,
способных тяжёлой плитой лечь на память об умершем. Митрополит скончался
не во время богослужения, не тихой смертью в своей келье, а на пышном
приёме, в окружении носителей богатства, власти, земного довольства.
Все светские газеты сообщили об этой кончине, большинство — с лёгким
глумлением (вот, мол, каково с буржуями объедаться, а ну-ка посмотрим
теперь, кто станет следующим главным фашистом в Русской Церкви).
Но хуже глумления оказался похвальный некролог, подписанный политиками
совершенно определённой направленности, в основном, стойкими коммунистами
и атеистами. При жизни владыка был не в силах справиться с использованием
своего имени представителями искренне отвергавшейся им коммунистической
идеологии, тем более беззащитен он перед ними после кончины.
Для христианина ясно, что эти обстоятельства есть именно трагедия.
Не имеет даже значения, какую именно политику поддерживал покойный,
не имеет значения, праведно или нет нажили свои деньги люди, среди
смеха и разговоров которых он был призван Богом. Многие люди, в
том числе христиане, умирают в весьма неподходящих обстоятельствах,
и смерть их используется ближними и дальними в ничтожных эгоистических
целях, и всё же в том нет трагедии. Самые ужасные, позорные, глупые
смерть и похороны могут соответствовать душе умершего, и тогда можно
говорить о драме, но не о трагедии.
Митрополит Иоанн был несомненно благороднее, лучше, духовнее обстоятельств
и своей жизни, и своей смерти. Об этом можно сказать с ненавистью:
"Им манипулировало окружение". Но Божья правда заключается в том,
что в этом мире мало выбора: либо нами кто-то манипулирует, либо
мы, либо нас бьют по щеке, либо мы бьём. Владыка сделал свой выбор.
Он не был наивным дурачком. Он был настоящим монахом, каких очень
мало в любое время и в любой стране. Преуспев в молитве, он терпел
одну неудачу за другой как в светской, так и в церковной политике,
терял лицо в глазах публики. Он решился на это не потому, что действительно
сочувствовал какой-то политике и ради неё был готов пожертвовать
всем, а потому что готов был подписать многое, лишь бы ему оставили
малость — молитву. Он не придавал такого значения написанному слову,
как придавали его друзья и его противники, и поэтому больше заботился
о воздержании от страстей, а не от политических ошибок. Конечно,
это страшно опрометчиво с обычной точки зрения, но это не слишком
страшно с точки зрения Евангелия, которое больше заботится о людях,
а не о политике (выбор неизбежен!).
Митрополит Иоанн был несомненно усердным христианином, хотя, возможно,
никудышным политиком. Дай Бог, чтобы о каждом христианине можно
было так сказать. Никакого особого вреда его политические проповеди
не принесли. Кто не хотел ходить в Церковь, использовал их лишь
как предлог, чтобы ругать христианство, кто ненавидел "масонов",
ненавидел бы их и без его статей. Нравится нам или нет, но если
мы верим в Страшный Суд, мы верим в то, что судится человек не как
политик, не как литератор, не как администратор, а как личность.
Этим Суд Христов и страшен, хотя именно это безусловно непонятно
тем, кто считает политику самым важным делом на свете. Митрополит
Иоанн явно потратил не слишком много сил на то, чтобы разбираться
в политике, и это побуждает надеяться, что он разобрался с самым
важным — с совестью и с Богом.
Яков Кротов
МОЖНО ЛИ ВЕРОВАТЬ ТАКУЮ ВЕРУ?
Мало политических страстей, на нас ещё обрушиваются и религиозные.
Так, 15 октября 1995 г. по первому каналу телевидения в программе
новостей показали сюжет, посвященный жизни религиозной общины "виссарионовцев"
под Минусинском. На одном из кадров лидер движения давал интервью,
причем перед ним был виден целый куст из микрофонов. Не один первый
канал, но и другие телередакции послали своих корреспондентов в
Минусинск, причем одновременно. За несколько дней практически такой
же сюжет прошел и по программе новостей НТВ. А 24 октября по первому
же каналу прошла "Тема", посвящённая сектантству, и вновь — Виссарион,
мунисты и пр.
Религиозные страсти, однако, оказались тесно связанными с политическими.
В Сибирь бороться с "виссарионовцами" поехал депутат Госдумы Виталий
Савицкий. Депутат этот начал свою политическую карьеру, подобно
многим, с защиты прав человека. Депутат — верующий человек, поэтому
защищал он, прежде всего, право на свободу веры. Но прошло несколько
лет, и этот же человек уже считает, что свобода веры в современной
России более всего нуждается в разоблачении ложных вер, в борьбе
с инаковерием. Благо, что депутатский мандат в России даёт право
бесплатно летать хотя бы и в Сибирь. Депутат поехал сам, взял представителей
власти, зазвал телевизионщиков. Оказывается, вовсе не нужно иметь
райком КПСС, чтобы организовывать кампании. Роль райкома может выполнить
и один человек. Кампания против Виссариона началась.
Кампания проходит в соответствии с законами не информации, а пропаганды.
Человек, который расположился перед телевизором доверчиво, отключив
мозг, может крепко пострадать. Ему говорят: "Сюда рвутся тысячи
виссарионовцев от 18 до 60 лет со всех концов России". Слово "рвутся"
сразу нарушает принцип объективности, настраивает на предубеждение:
нормальные люди не "рвутся", а "едут", в крайнем случае, "стремятся".
Ради Виссариона, продолжает диктор, люди "оставляют семьи, продают
квартиры, забывают друзей, добровольно записывая себя в заложники
без права возвращения". Далее в сюжете будет сказано, что сюда едут
и семьями, однако в начале выделены те, кто "оставил семью". Семью
оставляют многие — кто ради жены, кто ради карьеры, кто ради Бога.
Но об этом не напоминают, а создают образ жестокой, бесчеловечной
религии, посягающей на "ячейку общества". Заодно употреблено слово
"заложники", вызывающее ассоциацию с кровавыми драмами. Это не информация,
это метафора, и крайне неточная. Что хотели сказать журналисты?
Чем угрожает Виссарион миру? Почему его паства - "заложники", а
монахи в монастыре - нет? Этого не объясняют, потому что, видимо,
цель программы не объяснить, а напугать. И что означает "без права
возвращения"? Что люди не имеют денег на дорогу из Сибири в Москву?
Так в этом смысле у нас вся страна - заложница.
Является ли информацией фраза о том, что Виссарион — " бывший
минусинский милиционер патрульно-постовой службы, объявивший эти
земли в тайге землей обетованной"? Нет, это ерничество: милиционер
— и мессия! "Изречения постового милиционера". Такая фраза сильнее
дискредитирует милицию, чем любой фельетон. А почему бы милиционеру
не стал религиозным лидером? Мало ли у нас людей за последние пять
лет самым неожиданным образом изменили жизненные пути? Милиционер-мессия
не смешнее партсекретаря-президента. Однако религиозная концепция
Виссариона заклеймена сурово: "Умопомрачительная идея". Психопат,
одним словом. Больной человек. В психушку его...
Речи Виссариона в сюжете аккуратно и крайне недобросовестно смонтировали.
Он говорит: "Я считаю себя ребенком, который умеет играть в игрушки
и очень хочет научить вас играть в игрушки". Сказана простая вещь
о том, что религия с точки зрения неверующего человека — дело несерьезное,
а с точки зрения верующего несерьезен как раз "этот мир", сказано,
что не надо быть фарисеем в религии и для этого полезно относиться
к себе как к ребенку. А комментарий выворачивает: "Судя по всему,
его игрушки живые". По чему - "по всему"? Приговор опережает факты,
и оправдаться обвиняемому не дадут. Обвинен Виссарион в двуличии:
призывает других работать, а сам только "встречается с людьми",
пастырствует. Почему-то православных священников не смеют обвинять
сегодня (сегодня, вчера-то обвиняли!) в тунеядстве. Патриарха не
посмеют спросить, как Виссариона: "А где вы берете деньги на еду,
на одежду?"
Обвинения в адрес виссарионовцев таковы: "Отказываются от чая и
молока, перестают носить очки при зрении минус пять, а стирают белье
в ванной комнате при выключенном свете". "Фамилии свои помнят, но
предпочитают называть друг друга по именам". "Все работают, но деньги
здесь не выплачиваются". "Едят, по местным таёжным представлениям,
просто ничего, особенно те, кто добровольно и простодушно лишился
всех средств вообще, отдав их в общину: картошка, капуста, огурцы
и яблоки для таких, — деликатес". Все вообще — вегетерианцы.
Это же абсолютное точное описание православного монастыря: и отказ
от денег, от фамилий, от нормальной еды. Насчет очков и стирки (если
это правда, во что уже не очень верится, когда чувствуешь недобросовестность
корреспондента) — так в монастырях для смирения тоже могут заставить
морковку вниз ботвой сажать. И гордятся этим! Религия - сфера необычная.
Подобно Остапу Бендеру, журналистка особенно напирает на жалость
к детям: "Школьный день начинается не по звонку, а с молитвы, и
главное, что должен усвоить ребёнок как принцип жизни: твори, самовыражайся,
но тихо, не высовывайся". Помилуйте, да в любой религиозной школе
- хоть православной, хоть иудейской - начинают с молитвы. Что до
"не высовывайся", так это, во-первых, явный корреспондентский комментарий,
во-вторых, и в обычных школах тоже не учат "высовываться". Но там
и творить не учат.
Виссарионовцы представлены агрессивными людьми, по представлению
которых "всех остальных ждет не будущее, а конец света". Так каждый
второй православный думает точно так же. Сектанты — это те, кто
скрывает суть своего учения, говорили в телепередаче. Да в самом
Евангелии апостол Павел излагает тот же принцип: говорить новичкам
мягко, словно вспаивая их "духовным молоком", а уже потом можно
и "твердой пищей" попотчевать. Начинать с проповедей о блаженстве,
об утешении — а про несение креста, отречение от себя, о благодетельности
страданий — это уже попозже. И это — нормально! Ненормально других
упрекать за такой стиль проповеди.
Пропагандист, писавший закадровую текстовку, оказался куда сильнее
телеоператора. Не сумела камера изобразить гаденьких, гнусненьких
сектантов. Услышали мы одно, а увидели другое: нормальных, веселых,
здоровых людей. А потом показали "глас народа": дюжину грязно одетых,
злых женщин, насквозь нездорового мужичка, скукожившегося от крахмальной
колбасы, который сказал: "Веровать такую веру можно народу?!" Пахнуло
шукшинским "Верую", пахнуло всем самым холопским и коллективистским,
что есть в понятии "народ".
Ответ на вопрос, можно ли "веровать такую веру", до обидного прост:
конечно, можно. Вот упомянули в передаче, что "на кладбищах уже
есть безымянные захоронения". Подразумевается, что это - сектантские.
А может, мужички допились? Есть прокурор, ему платят деньги, вот
пусть и разбирается — убивают ли друг друга сектанты, или причиняют
вред своему здоровью, пусть судят за убийство. Но за веру судить
нельзя, а за убийство - не хочется. Намеки намеками, а в тайге,
видно, знают, что к сектантам не придерешься, а то б давно придрались
и выжили.
Депутат-ревизор, вернувшись из Сибири, устроил пресс-конференцию,
о которой сообщили все газеты (вот как надо вести предвыборную агитацию!).
В ней он заявил, что в тайге может произойти массовое самоубийство:
вот кончатся у Виссариона деньги и он убедит людей расстаться с
жизнью, чтобы не представлять им отчёта. А пробовал ли многоуважаемый
депутат убедить своих кредиторов покончить с жизнью, чтобы не отдавать
им денег? Ни депутат, ни телевидение не сообщили о Виссарионе ничего
конкретного, что подтверждало бы страшные предположения. О Виссарионе
вообще не сообщили ничего, что позволило бы понять, насколько далеко
он ушел от Церкви, страшный он еретик или так, блажит. Ясно одно:
никого он взрывать не будет, никого не уморит, никого не проклянет.
Это его фантазии, а не Виссариона. Поэтому, наверное, с ним и впредь
будут бороться; это вам не мэр Москвы, отказывающийся упразднить
прописку в принадлежащем ему граде. С начальством бороться себе
дороже, давайте лучше показывать свой героизм в схватке с инаковерующими.
Сюжет этот, да и вся кампания, не пройдет, однако, даром для сочиняющих
и для верящих злобе: ложь и агрессия отравляют не того, на кого
они направлены, а тех, кто лжет и верит лжи.
Борцы с сектантами делятся на умных и глупых. Глупые нападают на
сектантов, умные — на сектантские идеи. В передаче "Тема" участвовал
умный православный проповедник А.Кураев, которому хватило соображения
заявить, что не надо критиковать "привратников" — священнослужителей
той или иной конфессии. Однако он ударился в другую крайность, которую
можно назвать борьбой за духовный раздел мира. Его насмешливо спросили,
есть ли какая-нибудь религия, к которой он хорошо относится (кроме
православия), а он, не поняв насмешки, серьезно задумался и, наконец,
выдавил: "Ислам". Оказывается, мусульманство нравится, потому что
не наезжает на православных. Это напоминает древнее афонское изречение:
"Лучше чалма, чем тиара". Пусть мусульмане, пусть рога с копытами
— лишь бы нас не трогали. На идеи, на собственную веру, на спасение
душ, родившихся татарами, оказывается, наплевать. Мы отдаем исламу
всех татар, католичеству всех итальянцев, зато себе требуем всех
русских. Это, разумеется, лукавство, и православные ведут активную
"вербовку" и в Англии, и в Италии, и в Америке. Плохо, оказывается,
когда у меня уводят кадры, хорошо, когда я увожу у других кадры.
Возня вокруг новых религиозных движений не стоила бы выеденного
яйца, если бы не в ней не участвовали люди, близкие к власти. Из
участников "Темы" единственным лицом, включенным в процесс принятия
правительственных решений, является именно православный богослов
(он — член правительственной комиссии по религии). Депутат явно
без своего места у кормила власти тоже не останется. Чего они хотят?
Богослов — чтобы ему разрешили часами обличать инаковерующих по
телевидению (на улицах проповедовать — неправославно, а по телевизору
почему-то — православно). И все хотят изменить действующий Закон
о свободе совести так, чтобы чиновники могли с законным правом (а
не как сейчас, произвольно) одних миловать, а других казнить. Один
в этой стране есть нормальный демократический закон — и тот с момента
его принятия все пытаются "подправить". А вот если молчать и разрешить
подправить, избрать этого депутата, довериться этому богослову —
вот тогда мы узнаем, почем фунт лиха. Начав с Виссариона в тайге,
закончат разборкой с инаковерующими в Москве. И поэтому нужно защитить
чужую веру сейчас, чтобы не защищать свою веру завтра.
Яков Кротов
РЕЦЕНЗИИ (В ПОРЯДКЕ ХРОНОЛОГИИ РАССМАТРИВАЕМЫХ ЯВЛЕНИЙ)
Максим Гуреев (Сегодня, 2.11.95) поместил резко ругательную рецензию
на книгу С.А.Иванова "Византийское юродство", посвящённую истории
юродства с истоков христианства до современности, упрекая его в
попытке научными методами анализировать "религиозную гениальность",
которая "неподвластна линейке и транспортиру, циркулю и увеличительному
стеклу". Он отрицает в принципе возможность писать о юродстве с
точки зрения истории культуры, как и размышлять о Троице с точки
зрения высшей математики.
Манук Жажоян оп. хвалебную рецензию на кн.: Rene Grousset. Histoire
de l’Armenie des origines a 1071. [Paris: Payot, 1995], 644 p. Третье
издание классического труда по истории Армении, в котором отдельная
глава посвящена принятию христианства в 301 г.
Андрей Лебедев ("Русская мысль", 15.11.95, с. 13) поместил хвалебную
рецензию на книгу: Архиеп. Георгий (Вагнер). Происхождение литургии
Иоанна Златоуста. Пер. с нем. Владимира Кейдана. Париж: Liturgica,
1995. 170 с. В основе книги диссертация, защищённая в 1971 г. в
Берлинском университете. Вагнер доказывает, что анафора подлинно
принадлежит Златоусту.
Российский православный университет ап. Иоанна Богослова. Вып.
1. М.: Отдел религиозного образования и катехизации Московского
Патриархата, 1995. 200 С. Тир. 2000.
Сборник открывается предисловием Н.И.Толстого, одного из авторов
письма от 23.2.1993 против "модернизма" в Церкви (оп. в кн. "Сети
обновлённого православия", М.: Русский вестник, 1995). Впрочем,
в предисловии автор, скорее, склоняется к идее богослужения на национальном
языке (во всяком случае, на немецком).
В целом сборник представляет сборник репринтов и архивных публикаций,
посвящённый двум основным темам: истории Библии на славянском языке
(материалы И.Евсеева, Н.Глубоковского с комментариями Иннокентия
Павлова) и истории РПЦ после революции (две публикации материалов
собора 1917-18 гг, о проблемах Типикона и о реакции соборян на расстрел
Николая Романова). Н.Н.Покровский публикует документы большевиков
об организации борьбы с Церковью в 1922-1923 гг. Завершается сборник
статьёй о прот. Владимире Лозине-Лозинском, одном из мучеников большевистского
террора. Публикации подготовлены тщательно и сослужат добрую службу
историкам этого периода.
Иван Хотяинцев
Евгений Бовкун (Известия, 2.11.95) поместил рецензию на книгу немецкого
журналиста Норберта Кухинке (известного в России как исполнителя
роли иностранца в фильме Э.Рязанова "Осенний марафон") "Воскресение
России: власть церкви и безвластие Кремля", вышедшей в Германии
в издательстве "Бенцигер ферлаг". "Кухинке уверен, что только церковь
способна восстановить здесь нормальную жизнь путем трудоёмкой, но
эффективной христианизации. По крайней мере, он наблюдал, как это
осуществляется монахами Никитского монастыря на Плещеевом озере,
работающими по 14-16 часов в день. Потребность в утешении через
веру и церковные институты, отмечает он, становится в России всё
заметнее".
Комментарий. Не совсем ясно, как могут монахи на Плещеевом озере
по 16 часов день заниматься христианизацией. Видимо, они все-таки
занимаются ловлей рыбой, а не человеков.
ИЗ СОВРЕМЕННОЙ АПОКАЛИПТИКИ
П. де Лобье. Время конца времен. Эссе на тему христианской эсхатологии.
Пер. А.Г. Крысова и Д.Б. Ключкова. — Минск: Тетра, 1995. —159 с
Патрик де Лобье (de Laubier) — французский социолог и богослов,
профессор Женевского университета, член папского совета "Справедливость
и мир". Мыслительный склад этого ученого сложился на стыке двух
сфер человеческого опыта и познания. С одной стороны, это интересы
чисто научные и сугубо профессиональные — интересы к судьбам социального
знания и социальных структур в их исторической динамике; с другой
стороны — интересы духовные, интересы, сложившиеся в ходе молитвенного,
жизненного и интеллектуального опыта современного просвещенного
европейского христианина. С точки зрения П. де Лобье, сами реальности
нашего почти что истекшего столетия, в частности, и крах "секулярной
религии прогресса" (c. 11), создают немалые и притом отчетливо сознаваемые
предпосылки для серьезного отношения ко многовековому христианскому
наследию, в частности, к эсхатологическому опыту в библейско-христианской
традиции.
Рецензируемая книга представляет собой попытку кратким и компактным
образом обобщить этот многовековой опыт: опыт переживания мiра как
ограниченного во времени и надлежащего перейти в иную, более подлинную
и зрелую систему духовных и космологических координат. Документальные
источники по истории этого опыта — библейские тексты, апокрифика
и религиозная письменность Древнего Израиля (в том числе и наследие
Кумранской общины), документы и учительные положения Католической
церкви, свидетельства христианских мистиков и святых (включая и
ХХ век). В корпус источников исследования де Лобье вошли и эсхатологические
свидетельства двух замечательных и глубоких деятелей православной
культуры XIX столетия — преп. Серафима Саровского и Вл. Соловьева.
С точки зрения П. де Лобье, соловьевское чаяние единства, свободы
и — одновременно — внутреннего духовного богатства и внутреннего
культурного многообразия Церкви дало этому русскому мыслителю особые
возможности для понимания глубины, трагизма и в то же время — неисчерпаемого
духовного смысла эсхатологической перспективы как церковной, так
и гражданской истории (см. с. 27 и сл.).
Cогласно книге П. де Лобье, сама христианская эсхатология, в отличие
от своеобразных и великих эсхатологий язычества и Востока, тесно
связана с историзмом и тем самым парадоксальна. Связь христианской
эсхатологии с историей людей сложна и многозначна. История заведомо
ограничена и заведомо преодолима. И, тем не менее, непреложно входя
в домостроительство Царства Божия, она несводима и неразменна. Ибо
несет в себе тот Богочеловеческий смысл, помимо которого Царство
Божие нам попросту не дано: "Мы созданы ради конца, история есть
лишь отсрочка перед концом, но, ожидая этот конец, человечество
переживает историю, которая может быть расшифрована созерцанием
жизни Христа. Церковь переживает жизнь Христа. Эта тайна светлее
всех мифов и глубже всех гностических учений" (c. 19).
Конец мiра и его пресуществление в "жизнь будущего века" (vita
futuri saeculi)" — все это может быть понято лишь в христологической,
Богочеловеческой перспективе. На взгляд Патрика де Лобье, эту вещь
с особой остротой понял французский поэт Шарль Пеги (1873-1914).
Огромный опыт поэта, молитвенника и общественного деятеля, для которого
равно дороги были и свобода людей, и милосердие к обездоленным и
слабым, привел Пеги к идее, что в замыслах и судьбах Божиих — не
только заслуженное нами, людьми, возмездное правоcудие1, но и превосходящее
меру наших падений и заслуг "Правосудие любви, Правосудие надежды"
(цит. на с. 47) 2.
Эсхатологический опыт — соприроден истории. Каждая историческая
эпоха несет в себе весть о конце. И наша нынешняя эпоха в этом плане
— не исключение. Более того, она как бы и знаменует собой некоторое
сгущение эсхатологической драмы истории: планомерное, "научно"-обоснованное
братоубийство миллионов людей, ядерные взрывы, экологические бедствия.
Апокалиптическая специфика нашей эпохи была разгадана еще на исходе
прошлого века, причем особые заслуги в этом плане П. де Лобье связывает
с мистическим опытом и трудами Вл. Соловьева. Именно Соловьев отчетливо
понял, что сам накал всеохватной ненависти к Богу — будь то в сфере
теоретических излияний (Ницше или Маркс), будь то в сфере угаданных
Соловьевым пустосвятной идеологии, структуры и практики будущей
тоталитарной государственности, — сам этот накал есть существенное
апокалиптическое свидетельство (см. с. 70-73).
Cугубо русским словом "пустосвятство" я обмолвился не случайно.
Ибо зло в облачении святыни — также вызов Богу. Отблесками апокалиптической
грозы окрашена не только нынешняя история ("наша с вами история"),
но и история глубокого прошлого. Так, продолжая мысли Вл. Соловьева
и — отчасти — о. Александра Меня, де Лобье указывает, что попытки
западных средневековых теократов насадить Царство Божие средствами
земного принуждения также были отчасти апокалиптичны (см. с. 117-120)
3.
Апокалиптические образы ХХ века, как показывает Патрик де Лобье,
являлись во всей их наглядности и жестокости и двум великим христианским
свидетелям Польши — блаженной сестре Фаустине, молившейся за страдальцев
и грешников Земли, за мытарствующих посмертно и за узников преисподней,
и святого Максимилиана Кольбе, чей путь к небесному прославлению
пролегал через адские щели Освенцима.
То, что эсхатологическая ситуация ХХ века окрашена не только взрывами
богоненавистничества, но и разного рода пустосвятными соблазнами,
было недвусмысленно подтверждено откровениями французской духовной
свидетельницы Марты Робэн (1902-1981). Привожу на сей счет выписку
из книги Патрика де Лобье:
"Марта Робэн, имевшая личный опыт общения с бесом, как и многие
другие мистики, говорила, что он может выступать в разных обличиях,
как отвратительных, так и обольстительных: "Я говорила вам, что
он был красив, это правда. Но нельзя сказать, чтобы лицо его было
светлым. Скорее, следует сказать, что он ослеплял. Он был все время
охвачен злобой," — объясняла она Ж. Гиттону. — "Но когда появляется
Дева, он бессилен перед Ней. Дева столь прекрасна, но не только
лицом, но и всем обликом. Он же способен принять любое обличие,
— изображая даже Страсти Господни. Но он не может принять облик
Девы, он не властен над Ней. Если бы вы видели его падение при появлении
Девы, вы бы рассмеялись" 4. 6 февраля 1981 года в 17 часов ее обнаружили
агонизирующей рядом с кроватью: "он убил меня," — прошептала она"
(c. 139-140).
...Кстати сказать, опыт обращения ко Пресвятой Богородице в самые
страшные минуты земных и сверхземных испытаний согласуется и со
многократно удостоверенным с православным опытом Ее заступления
перед Господом от происков нечистых сил:
Сiя бо прегражденiе вражды разрушивши,
миръ введе и Царствiе отверзе... 5
Христианский эсхатологический опыт ХХ века — века, когда мiрское
сознание металось и продолжает метаться между мертвящими крайностями
индивидуализма и стадности, — подтвердил одну из изначальных и существеннейших
истин христианства. Это — истина на все времена, истина о том, что
личность человеческая — самое драгоценное и неразменное в творении.
Так, Марии Вальторте (Valtorta), итальянской свидетельнице середины
ХХ века, было подтверждено, что по очищении и пресуществлении нашего
земного мiра в Царство Божие люди будущего Царства сохранят свою
неповторимость, сохранят свои земные свойства, но — помимо прежних
земных отпечатков злобы, греха и безобразия (см. с. 155-156)...
Каждая эпоха истории — в своем роде последняя. Какими же видятся
Патрику де Лобье черты предстоящей нам эпохи именно как последней
эпохи? Материально-технологическое единство нынешнего человечества
чревато новыми духовными и культурными раздорами.
Милосердие, достоинство и правоупорядоченность, cтавши универсальными
императивами человеческой жизни, порождают массу новых доселе не
виданных проблем и провоцируют реакции отталкивания и беснования.
Но христианству свойственно ценить и почитать свободу. Свободу поисков
самого себя, cвободу веры, молитвы и проповеди, свободу служения
Богу и людям. Это и есть, по словам П. де Лобье, та "цивилизация
любви", которой и предстоит предварить апокалиптическую эпоху именно
как эпоху конца истории.
"Цивилизация любви" в канун апокалиптической мистерии едва ли должна
быть идилличной, как не был идилличен Вход Господень в Иерусалим
в канун Мистерии Креста и Воскресения. Отблеск Царства и Его Славы
ложится на обреченную концу историю. Таков парадокс надежды и трагизма
(см. с. 115-120)...
Любой верующий человек не может уйти от вопроса: когда это свершится?
Любой верующий человек мучится психологическим противоречием неизвестности
и неизбежности. С одной стороны — "не ваше дело знать времена и
сроки" (Деян. 1:7). А с другой — "не прейдет род сей, как все будет"(Мф.
24:34) и "гряду скоро!" (Откр. 22:20).
Неразрешенный и долженствующий разрешить собою историю Апокалипсис
— т.е. в буквальном смысле Откровение неполной состоятельности истории
и Откровение Царства на исходе истории — был, есть и будет. Он —
духовная константа истории. Он — всегда. Как и само обозначенное
Тетраграммою Имя Господне (JHWH) знаменует Его присутствие всегда.
Истории без эсхатологии не дано. Не полна, не состоятельна, не полновесна
без нее история. Только эсхатологический контекст, контекст Царства
Божия, и делает время людей историей в подлинном и осознанном смысле
этого слова. И только духовно состоятельное чувство истории открывает
нам пока еще малопонятную, таинственную, но всегда насущную перспективу
Божественной Славы.
ПРИМЕЧАНИЯ
/1/ В текстах Ветхого Завета понятия правосудия обозначаются словами
din и mispat, в текстах Нового Завета — krisis. Согласно Мф. 23:23,
правосудие, наряду с милостью и верой, — "важнейшее в законе".
/2/ Вспомним в этой связи Ин. 3:19 — "суд же состоит в том, что
свет пришел в мiр...".
/3/ Позволю себе в этой связи некое свидетельство мемуарного плана.
Мне припоминаются слова одного из великих христианских свидетелей
нашего столетия — о. Александра Меня. Слова эти были сказаны о Великом
Посту 1972 года. На свой страх и риск воспроизвожу их по памяти:
"Средневековая триумфалистская Церковь искушалась демонстрациями
своего могущества на своих "красных площадях" и "партийных съездах".
Не мог Господь принять от нее такого дара".
/4/ Здесь П. де Лобье приводит цитату по книге: Monique de Huertas.
La stigmatisee: Marthe Robin. — Centurion, 1990, p. 219.
/5/ Догматик-Богородичен первого гласа.
Евгений Рашковский
Pikus Tadeusz. Bylem swiadkem przelomu: Wspomnienia z Moskwy lata
1990 - 1992. Warszawa: Fundacja im. Prymasa Tysiaclecia, 1994. P.
152. - Священник Тадеуш Пикус. Я был свидетелем перемен. Воспоминания
о Москве с лета 1990 до 1992 года. Варшава, 1994.
Книга воспоминаний польского священника Тадеуша Пикуса "Я был свидетелем
перемен". Пикус провёл в России два года. В настоящее время о. Пикус
также живёт в России, работая над диссертацией, посвящённой отцу
Александру Меню как апологету. Автор не встречался с о.А., но упоминает
его гибель в ряду значительных событий, и цитирует его как экумениста.
Пикус был направлен в России в качестве священника для поляков,
живших в Москве в специальной гостинице "Дружба" за счёт строительной
компании. В этой гостинице он 27 мая 1990 года открыл часовню Милосердия
Божия. Книга написана в поразительно уравновешенном и спокойном
стиле, вызывающем в памяти мемуары XVIII века, в которых люди описывали
свою карьеру, умудряясь не сказать практически ничего о себе самом
и о своей эпохе. Избегая личного и широких обобщений, Пикус, однако,
превосходно владеет искусством детали, через которую и доносит до
читателя всё, что считает нужным. Замечательны его рассказы о юноше
из Архангельска, который захотел стать ксендзом, потому что прочёл
соответствующую статью в "Словаре атеиста", который никогда не читал
ни Библии, не видел ни одного священника. Отец — воинствующий безбожник
— привёз его в Москву в костел, чтобы ксендз разубедил юношу. Пикус
лишь дал мальчику пару книжек для ознакомления, и тот более не возвращался.
Утешает православное самолюбие и рассказ о некрещёной женщине, которая
в костёле случайно подошла к причастию и получила облатку, но не
знала, что с ней делать. Не только у нас бывают провалы!
Как и всегда в столь горячих мемуарах, написанных лицом не частным,
интересно не столько то, о чём Пикус пишет, сколько то, о чём он
умалчивает. Описание его знакомства с костёлом св. Людовика на Лубянке
в Москве, с настоятелем, запуганным КГБ до такой степени, что он
был в состоянии нарушить своё обещание (С. 16), — любопытно, но
для русского человека ничего удивительного в этом нет. Все были
запуганы. Описаны перипетии борьбы за костел на Малой Грузинской,
но ни единым словом не объяснено, почему не было аналогичной борьбы
за костел свв. Петра и Павла. Такая дипломатичность похвальна для
священника, но весьма огорчительна для будущих историков.
Пикус начинает книгу с описания своих антирусских настроений, типичных
для поляка его положения и времени, а к концу книги предстаёт уже
изменившимся, пожалуй даже, полюбившим Россию человеком. При этом
он абсолютно трезв и пишет о худшей стороне русской действительности
(цитируя слова другого поляка о том, что в России все время забивают
гвоздь, приставив его к стене шляпкой, — видимо, польский аналог
русского выражения "делать всё через з..."). Правда, о поляках Пикус
пишет тоже с трезвостью, выдающей в нём духовное лицо: они и пьют,
и спекулируют, и предпочитают порнографию костёлу. Всё же он любит
соотечественников, — неудивительно, что проникся симпатиями и к
русским, которые тоже умеют пить, спекулировать и доносить.
Очень оригинально обозначил Пикус проблему "Церковь и КГБ": он
просто упомянул, что среди польских прихожан его часовни были стукачи.
Когда ему об этом сообщили добрые люди, он сказал: "Они попали в
прекрасное место". Впрочем, доброта Пикуса не возымела действия,
и после августовского путча стукачи просто испарились, не перевоспитавшись.
Отношения с Православной Церковью обозначены в книге символическими
мазками. Первое знакомство — радушный приём в Отделе внешних церковных
сношений, традиционное вешание лапши на уши на тему о нехватке священников
в Православной Церкви. А затем — то, о чём не писалось в те годы
в газетах — фантастическое по агрессивности и глупости требование
Московской Патриархии: пусть католики не используют в своём богослужении
русский язык (С. 78, 112). Представим себе, что государственная
англиканская Церковь запретила бы лондонскому православному приходу
служить на английском языке — сколько было бы вою. А Пикус вполне
спокойно рассматривает проблему. Он рассказывает, как к нему пришло
несколько молодых старообрядцев, как он допустил их до причастия,
и как эти "староверы" стали просить кое-что в мессе сделать на православный
лад: кадило, песнопения. Сперва Пикус соглашался, затем изменил
свою позицию. Во-первых, пишет он, "элементы православной литургии
являются собственностью православной Церкви. Нельзя их использовать
без согласия владельца. Во-вторых, механический перенос идей и символов
вообще неуместен в богослужении" (с. 79).
Разумеется, всё механическое неуместно в духовной жизни. Однако
тезис о том, что православная Церковь есть "владелец" определённого
обряда явно противоречит и здравому смыслу, и католической теологии
(которые, что любопытно, всё время совпадают друг с другом). Во-первых,
Католическая Церковь "владеет" и восточным обрядом, и многими другими.
Во-вторых, православной Церкви как единого целого не существует,
и непонятно, какая из полудюжины православных Церквей в нынешней
России "владеет" этим обрядом. Скорее, всё-таки, старообрядцы, нежели
"никониане" разных толков.
Другое дело, что использование отдельных элементов, конечно, попахивает
разрушением целого, непониманием целого. Именно поэтому униатство
в его галицийском варианте провально: оно сохранило лишь элементы
восточного обряда, разрушив целое введением элементов обряда латинского.
Что думает Пикус о восточном обряде как о полноправном в католической
Церкви? Ведь именно, когда он был в Москве, развернулась бурная
деятельность "епископа" Викентия Ясно-Полянского, авантюристическая
и безумная. А Пикус ничего об этой деятельности не пишет — и это
лучший отзыв.
Проблему отношений с православной Церковью Пикус решает весьма
типически: "Церковь должна действовать ... с учётом языка, культуры
и обычаев данного народа. Нельзя самовольно использовать элементы
литургической традиции иного обряда" (С. 80). Это рассуждение поразительно
(для католика) нелогично. Казалось бы, если уж действовать с учётом
православной традиции, так именно и насаждать католичество восточного
обряда. Ведь западный обряд именно изолирует Католическую Церковь
от русского образованного общества, придаёт католичеству привкус
"чаадаевщины", намеренного отстранения от своей культуры, противостояния
предкам. Не используйте элементы, используйте православную традицию
целиком, имеете на это полное каноническое право, если хотите действовать
"с учётом".
Одно логическое звено пропущено в рассуждении Пикуса — или даже
два. Во-первых, в традиции русского народа есть не только молитва
по-православному, но и ксенофобия. Насаждать католичество восточного
обряда — гусей дразнить. Отказ от него есть попытка умилостивить
молоха озлобленной подозрительности: да не посягаем мы на ваши тропари
и кондаки, успокойтесь. Однако, это не успокаивает, ибо подозрительность
рождается не фактами, а ненавистью. Более того, это развращает носителей
ксенофобии, укрепляя их. Так, отказ "вмешиваться во внутренние дела"
другого народа всегда есть предание на смерть физическую и духовную
многих людей и измена собственным убеждениям.
Второе логическое звено, объясняющее отказ Пикуса от "конкуренции"
с Православной Церковью, от дразнения русского национализма — польский
национализм. Оказывается, в ектенью московские поляки вставляли:
"Да будет в Советском Союзе как можно больше польских священников"
(С. 78). Пикус вынужден объяснять в своей книжке, что Церковь —
едина, что католики — не обязательно поляки. Это ж до какого градуса
надо довести национализм, чтобы потребовались такие объяснения (на
польском, напомним, языке!). Впрочем, польский национализм получил
заслуженное возмездие: поляков выжили ("элиминировали" у Пикуса
- с. 86) из храма св. Людовика. В связи с этим Пикус выдаёт примечательную
характеристику "советского стиля": "ему обязательно одно снести,
чтобы другое построить" (С. 86).
В сущности, Католическая Церковь, ограничивая свою активность в
России поляками и немцами, не воздерживается от прозелитизма, а
лишь ограничивает прозелитизм кругом людей с определенными национальными
корнями. Таким образом, она повторяет националистическую позицию
Православной Церкви, которая всех русских зачисляет в свои члены.
Пикус критикует высокомерие и зазнайство всех западных людей вообще,
не только поляков. "Им было трудно понять, что советский человек,
какой бы он ни был, всё же человек" (С.88). Это не славянское добродушие,
это именно западная ксенофилия, потребность видеть ближнего в ином.
В противостоянии этому зазнайству (а не монополизму Московской Патриархии)
Пикус приходит к выводу, что главная миссия католиков в России —
не миссионерство, не прозелитизм, а попечение о душах. Вывод, разумеется,
нелогичный, ибо и пастырская деятельность может вестись (и ведётся
в России) в духе высокомерия и зазнайства. Проблема не в том, что
католики должны как-то необычно вести себя в России, а в том, что
католики и на своём родном Западе должны вести себя как-то иначе
по отношению к внешнему (секулярному) миру. Уже тридцать лет католики
выдавливают из себя клерикализм и триумфализм, но, похоже, их хватит
еще лет на триста (заметим для гармонии, что у православных запасено
этого добра намного более).
Примечательно, что Пикус, при всей своей корректности, отмечает,
что он "начал подумывать о возвращении" именно после столкновений
с польским национализмом (С. 96), который дискредитировал идею вселенскости
Церкви. Может быть, логичнее было бы задуматься над идеей восточного
обряда? Но трудно это требовать, помня о тех авантюристах, которые
изгадили эту идею в первые годы религиозной свободы в России, да
и о том, что даже самые просвещённые католики, спокойно критикующие
польский или французский национализм, не могут — эмоционально не
могут — принять как вполне полноправную часть "вселенскости" мысль
о женатом духовенстве. А пока восточный обряд с его женатым духовенством
будут рассматриваться лишь как "отклонение" от "нормы" целибата,
до тех пор психологический раскол с православием будет налицо, какие
бы вежливые слова ни говорили друг другу архиереи и богословы. В
общем, все ошибки, какие можно сделать, чтобы сделать Церковь (в
данном случае, католическую) наиболее одиозной в глаза светского
общества — националистичной, трусливой, высокомерной — были сделаны.
Такова церковная история. Пикус, между прочим, не слишком прав,
когда пишет широковещательно, что русские люди не уважают своё духовенство
за сотрудничество с КГБ (С. 121). Уважают, и, по опросам, даже более
русское общество уважает церковную иерархию, нежели западное.
Предубеждённости, конечно, очень много в этой книге, она для русского
более интересна как свидетельство психологии польского католика.
Пикус одновременно с грустью пишет о том, что поток гуманитарной
помощи привлёк множество иждивенцев, которые отхлынули, когда кончился
"гумпом", а о том, что "секты" еще активнее использовали "подкуп".
Конечно, никакой статистики такого рода нет. Если говорить о том,
какая религиозная конфессия даёт наибольшие выгоды своим членам
в современной России — это, конечно. не сектанты, не католики, а
именно православие (всех мастей), и выгоды эти наиболее важные с
церковной точки зрения: не материальные, а психологические. Сектанты
не столько дают, сколько берут (и американских баптистов, к примеру,
совершенно шизофренически обвиняют одновременно в подкупе душ и
в обирании пасомых). Принадлежность к православию в России даёт
уверенность в своей правоте, которую раньше давала принадлежность
к компартии. Это стоит дороже любых долларов. Любопытно описание
редкого случая дискуссии автора с о. Игнатием Павлюсом, который
был послан в Иркутск: Пикус утверждал, что католики получают слишком
много пожертвований на миссии и это может развратить даже священников,
что "Церковь не может жить лучше, чем та среда, в которой она живёт"
(с. 123, примечательно бессознательное отождествление "Церкви" и
"духовенства"), а Павлюс вяло сопротивлялся. За ним была правда
факта: жизнь в Иркутске сама по себе есть такой крест, что если
даже в клозете будет золотой унитаз, это не перевесит серости и
грязности окружающей среды.
Другим любопытным случаем внутрикатолических разногласий является
недовольство Пикуса (и архиеп. Тадеуша Кондрусевича) деятельностью
неокатехумената. Это движение командировала в Москву двух священников
для попечения о нескольких семьях; Кондрусевич был возмущён: ведь
в провинции есть миллионные города, где есть католики, но нет ни
одного священника (с. 121-122). Не возгордится ли "малое стадо",
которое к тому же, как саркастически замечает Пикус, с молоком матери
впитало убеждение, что количество переходит в качество? Этот спор
ксендзов между собою не совсем понятен русскому человеку, как не
совсем понятно и то, при чём тут несчастный закон перехода количества
в качество, известный уже Лао-цзы.
В целом, стоит отметить, что наш журнал уже неоднократно обозревал
мемуары иностранцев о России этих лет (Янси, Биллингтона, фон Хайдт).
Примечательно, что это всё воспоминания лиц частных. В России же
издано уже немало воспоминаний об этих же годах — но лишь лиц номенклатурных.
Само по себе это различие ярко свидетельствует об отличии свободного
мира, где интересуются мнением свободных же людей, от малосвободного,
где больше всего интересуются мнением тех, кто держал свободу за
жабры и может повторить это увлекательное занятие.
Иван Хотяинцев
|
