Год издания I 

№ 2 (X-XII, 1994) 

В этом номере: 

Женщина в храме 

Архиерейский Собор 

Дело и "дело" священника Александра Борисова

К 

то хочет узреть оный Свет, 

Тот должен следующее в сердце хранить: 

Блюстись от телесных страстей 

                и непотребных скверн, 

Божбы и всякого гнева и возмущения, 

И рассеяния и памятозлобия, 

И совершенно людей не судить; 

А быть в самом помысле и сердце 

Чистейшим от плотских скверн, 

Кротким, смиренным, спокойным, 

Откровенным и чадом мира, 

Воздержным в пище и питии 

И неослабно заниматься молитвой; 

Началом же и концом во всем этом 

Иметь главу добродетелей - любовь. 

Преподобный Симеон Новый Богослов 

Журнал "Христианство в России" 

издается центром "Свет Христов"  ежеквартально, 

публикует эссеистику, обзоры периодической печати, 

рецензии на поступающие в редакцию книги. 

 Этот выпуск журнала подготовлен 

при поддержке фонда "MATRA". 

 "Свет Христов" - независимый частный центр 

 по распространению христианского просвещения 

и взаимопонимания между христианами. 

---

 Наталья Мирошниченко 

Записки современной паломницы 

Дивеево 

Доехать до монастыря несложно: поездом до Арзамаса, потом час езды на автобусе среди бескрайних полей. Издалека становятся видны золотые купола Троицкого собора и церквей, названий которых мы еще не знаем. Совсем вплотную к ним подступают деревенские дома. По улицам деревни разгуливают куры, собаки, а за деревней пасется стадо коров и коз. 

Местные жители охотно принимают паломников, и мы, несколько человек из одного прихода, небольшая мо-литвенная группа, поселились у одной хозяйки. Стояли жаркие летние дни; мухи, удобства в огороде, зато до храма—сто метров. 

Огромный Троицкий собор великолепен: белоснежный, двухэтажный, просторный внутри. На фоне пасто-ральных деревенских пейзажей он смотрится величественным пришельцем из другого, горнего мира. Был собор построен полностью по советам преподобного Серафима. Монастырские предания гласят, что он приходил на строительство собора с особой веревочкой, которой отмеривал строительное пространство и говорил, что Сама Божия Матерь ему во время своих явлений дает эти размеры, и Она-то и есть главная строительница этого собора. 

Недавно, шесть лет назад, монастырь, закрытый в двадцатые годы, был вновь открыт, а в 1991 году в Троицком соборе были положены честные мощи великого старца. 

Монахини живут в кельях под колокольней и около нее. В остальных монастырских постройках пока еще магазинчики и склады. Роскошные пруды, некогда окружавшие монастырь, теперь заросли. Так что много предстоит работы для восстановления былого великолепия обители. 

Поработать и поклониться Серафиму Саровскому приезжает очень много паломников. В дни больших праздников их столько, что вокруг собора ставятся десятки палаток, а у кого их нет, ночуют или в церкви на полу или просто на траве. Кстати сказать, любого паломника, независимо от того, работал он или нет, всегда два раза в день досыта накормят в трапезной. 

Нашу молодую и веселую группу монахини приметили сразу, но сначала присматривались. Когда же мы, присев у трапезной, спели несколько пасхальных песнопений, к нам сразу подошли и взяли всех на послушания. Мужчин—колоть дрова и носить котлы в трапезной, а мы — чего только за неделю не переделали! Мыли полы в трапезной, очищали в храме ковры от воска, вечером до самой темноты сажали и поливали цветы на клумбах, стирали, всего и не перечтешь. 

Говорят, труд сильнее молитвы. Правда это или нет, но монастырские послушания, даже самые тяжелые, наполняют душу радостью. Сама работа кажется какой-то возвышенно-осмысленной, а все заботы и проблемы, оставленные дома, кажутся пустяковыми и суетными. 

Самым любимым послушанием у нас была сортировка свечей. Представьте: огромный собор. Тишина, только мы и десятки ящиков с разбросанными после праздника свечами. Раскладываем—огарки к огаркам, тонкие к тонким, большие к большим, медовые к медовым. Свечи белого, желтого, темного воска. Каждую приходится нюхать и складывать в определенный ящик. Никто не произносит ни слова, пахнет разогретым на солнце воском. Вдруг прибегает послушница, сестра Надежда: "Ой, сестрочки, какие вы хорошие, какие добрые! Давайте вместе помолимся!" Удивительная эта сестра Надежда- всегда радостная, всегда д оброжелательная, для всех найдет послушание, да еще спросит, нравится ли, если нет, то даст другое. Говорят, недавно прислала письмо, просила наших молитв—что-то у нее со зрением приключилось. Дай-то ей Бог здоровья! 

Настоятельница монастыря—игуменья Сергия, женщина образованная, статная, властная. Содержит всех в строгости. Есть в монастыре и схимонахини. Одна из них была монахиней еще в дореволюционном Дивееве. А в основном—монахини и послушницы довольно молодые женщины. Желающих поступить в монастырь очень много, и большей частью это молодые девушки. 

Основное занятие насельниц монастыря—молитва и труд от зари до зари. Как мы ходим на работу и выполняем каждый свои обязанности, так и монахини имеют каждая свой участок работы. Например, одна свечи продает, другая заведует снабжением, третья пишет иконы, четвертая отвечает за дела в трапезной. Есть в монастыре и своя пекарня, где пекутся просфоры. А при мощах препо 

 добного—мантийная монахиня Екатерина, красивая, молодая, благостная. Я с ней одного возраста, но называла ее матушкой, потому что между мной и ею—пропасть. 

Мы уходили из дома к ранней Литургии и возвращались глубокой ночью, когда все небо было усыпано яркими звездами. Без сил падали и засыпали. К Причастию подходили каждый день, и все боялись, что нам не разрешат так часто это делать. Даже, чего греха таить, -- платочками менялись, одежду другую одевали, чтобы священник не узнал, смех, да и только! Но главное—каждый имел как последний аргумент слова преподобного Серафима, о том, что если священник не разрешит часто причащаться Святых Тайн, то отвечать ему: "Мой духовный отец благословил меня причащаться как можно чаще". Но все обошлось. Нас батюшка хоть и приметил, но подойти к причастию никому не отказал, хотя при нас отказывал многим и на исповеди и возле самой Чаши. 

После Литургии мы шли в трапезную обедать, затем расходились по послушаниям. Вечером—ужин. После ужина—монашеское вечернее правило с величанием преподобному Серафиму и вечерня. На вечерне стоишь, подходит послушница: "Сестрица, постой здесь, присмотри за подсвечником". Подходит другая с толстой тетрадью: "На вот, поминания читай, пока служба идет". 

А после вечерни мы, взяв в руки четки, медленно друг за другом шли по Канавке, по которой, как говорил преподобный, "Сама Пречистая каждую ночь ходит". Тишина, сгущаются летние синие сумерки, вдоль тропинки стоят могучие вековые деревья и тихо в душе звучит: "Богородице,Дево, радуйся...". Серафим Саровский наказывал, проходя по Канавке, прочитать 150 раз "Богородице", а потом "душой как бы в Горнем Иерусалиме окажешься". 

Стояли жаркие дни. Наработаешься—пот градом катится. Можно пойти на святые источники купаться. Их возле монастыря три. За деревней—Казанский источник, у прудов—источник матушки Александры—основательницы обители, а подальше—источник батюшки Серафима. У всех источников построены часовенки и купальни. Заходишь в купальню, снимаешь с себя все и—с головой в ледяную родниковую воду. Пару раз нырнешь—дух захватывает и тело немеет. Словно заново родишься. Обсохнешь на солнышке—и снова за работу. 

В один из дней мы поехали в Саровский лес к ближнему источнику Серафима Саровского. Вышли из автобуса на повороте дороги и роскошное зрелище предстало нам: в низине за перелеском сверкал золотом куполов город Сарова. Особое это место—более пятидесяти лет подвизался преподобный Серафим в Саровской пустыни. Уходил на пятнадцать лет в затвор, откуда снова вернулся в Сарову уже умудренным старцем. Именно в Саровскую обитель шли к нему люди со всей России. "Радость моя, гряди, гряди ко мне",- улыбался старец каждому. 

Сейчас старинный город Сарова—Сараклыч, заложеннй ширинским ханом Бехметом в тринадцатом веке—всем печально известный Арзамас-16. Из-за ядерного завода вход и въезд туда только по спецпропускам. Окружает его лес—сухой, светлый, сосновый. Нашли мы и источник. Просто чудом нашли. На изгибе реки—крест, а под крестом—родничок, впадающий в речку. После купания долго сидели под огромным дубом, одиноко стоящим среди огромной поляны. 

Когды мы уезжали, послушницы, которые пришли нас проводить, плакали, расставаясь с нами, и старались что-нибудь подарить на память. Но разве можно подарить что-либо большее, чем радость совместной искренней молитвы? "Если кто-нибудь поработает в Дивееве, того батюшка Серафим снова к себе позовет",- говорили они. 

Вологда 

В Вологодский Спасо-Прилуцкий монастырь мы поехали не просто так, а на празднование 600 лет преставления Димитрия Прилуцкого. 

Выезжали из Москвы, погода была теплая и оделись мы легко. А тут на тебе: мороз под тридцать да вьюга. Ладно, приехали с горем пополам в монастырь. Он открылся вновь совсем недавно. Разруха жуткая, вода ведрами из колодца, колодец за тридевять земель за семью сугробами. Отопление печное, а дрова там же в тридевятом за теми же сугробами. Удобства на улице, на улице минус двадцать шесть. Ну и чистоты особой в помещениях не наблюдается. Одно слово—мужики, хоть они и монахи. 

На заваленной всяким хламом кухоньке-трапезной хозяйничает дама сочных форм, жена завхоза матушка Вера. Усадила нас за стол, кормит чем Бог послал. Едим. Смирно сидим. Вдруг влетает монах с развевающейся рыжей бородой и радостно так нам: "А-а! Попа-ались!" Что он имел в виду, понятия не имею, но мы подняли головы от мисок и согласились, мол, да, попались. Монах чему-то обрадовался и убежал. 

Потом нам показали монастырское хозяйство и обрисовали фронт работ, после чего мы порешили, что здесь нам и конец настанет. Самые хитрые-богомольные смекнули, что к чему, и чинно удалились на парадную службу. А мы четверо—две Ленки и две Наташки остались. Растопить печку в зале оказалось делом мудреным, и от этой затейной радости я, по уши изгваздавшись, начисто отказалась, предоставив ее краснеющему послушнику. Прибежал завхоз—Евгений Александрович, развеселый бородатый дядька, сграбастал нас и увел мыть полы в залах и на лестнице. 

Зал большой, грязный, и мыли мы его весь день. Отсутствие удобств создало дополнительные развлечения. Короче, взялись мы мыть лестницу. Моем, а вода тут же превращается в ледяную корочку. Прибежал снова Евгений Александрович, полюбовался на нас сзади как мы трудимся, потом присмотрелся и пришел в ужас: "Да вы что! Владыке под восемьдесят, а лестница мало того, что крутая, так еще и ледяная!" Решили мыть с солью. Не помогло. Замерзает проклятая. Я предложила посыпать песочком. Это довело завхоза до точки кипения и он мгновенно откуда-то приволок новую исполкомовскую дорожку. Мы тут же сошлись на мнении, что так оно мягче падать будет, даже если вместе с дорожкой. 

В итоге всех этих лихорадочных приготовлений к грядущему праздничному банкету мы едва успели забежать в храм на полиелей. Нас помазали и отправили снова делать дела, пояснив, что труд сильнее молитвы. С чем мы и согласились. 

Ближе к ночи пошли мы устраиваться на ночлег. Поскольку мы полу с монахами разного, нас попросили по-кинуть на ночь пределы монастыря и отправили в так называемый в народе "раковый корпус" к матушке Марии. Ма-тушка Мария—монахиня и расчудесная старушка, а "раковый корпус"—правое крыло домика, в левом крыле которого находится онкологический диспансер. Болящих там почти никого и нам заботливо выдали уйму матрасов. Мы их разбросали на полу в двух крохотных комнатушках. Помимо нас там уже жили штук десять старушек-паломниц. Они добродушно сообщили нам, что живут там уже месяц, но за отсутствием всяких удобств еще ни разу не мылись. И, хотя жара и духота стояли невыносимые, попросили не открывать форточку по причине боязни сквозняков. А когда легли спать, по некоторым признакам выяснилось, что видать, питались они весь месяц капустой и горохом. Топор бы повис в воздухе и не шелохнулся. Еле дождались мы пяти утра, чтобы соскочить с матрасов и убежать работать. Кроме того была еще одна прелесть раннего вставания: ведро общего пользования было еще не совсем полным. 

Дошли через поле и сугробы до монастыря. Надо успеть огромные шторы погладить, пришить к ним колечки, столы расставить, помочь официантам, приехавшим с провиантом из городского ресторана. Кстати сказать, поразило отношение местных жителей к монастырю. Зашли в первый попавшийся дом и попросили утюг, и женщины, узнав, для кого он понадобился, тут же выдали нам его без лишних слов. 

Думали, что хоть на крестный ход успеем—да где там, только из окошка и увидали. Матушка Вера носилась за нами как наседка, хлопающая крыльями и причитала: "Ой не успеем!". 

Успели! После службы стали съезжаться гости. Отцы и матери города, местные тузы, духовенство, даже чуть не вся пожарная команда заявилась. Стол буквой "О" поставили, народу уйма. И нас усадили. Я в аккурат напротив митрополита оказалась. Вкусно было очень. Ели мы, ели, народ вокруг простой и веселый, шум, гам. Отец города вручил в подарок митрополиту ценную старинную книгу из церковного обихода. А в конце банкета принесли два торта невероятных размеров. Один в розочках для всех, а на стол митрополита взгромоздили другой—весь из безе, в виде белого пятиглавого храма с оградкой. И надпись соответствующая на съедобной табличке. 

Закончился банкет. Духовенство стало выходить поочередно в двери. В дверях как в воротах стояли мы, ловили каждого и брали благословение. Я так увлеклась, что очередное духовное лицо шарахнулось от меня с воплем: "Дьякон я, дьякон, отпустите меня, не имею я права давать благословение!" 

А когда в зале все рассосалось, началось самое ужасное. Мы, группа по ликвидации последствий банкета, пошли прибирать со столов. И начали не откуда-нибудь, а с митрополичьего стола. На нем невинно красовался нетронутый белоснежный торт. Сгрудились мы вокруг него в восхищении. И тут самая юная и бойкая Леночка протягивает пухленькую ручку, и—цоп! -- хватает белую главку. Это был сигнал к разграблению. Через несколько секунд торт стал напоминать крейсер "Аврора": три толстых трубы по периметру. Одна экзальтированная дама содрала надпись "600 лет" и нежно ее к себе прижимала. Я хапнула самую большую главку и пыталась запихнуть ее к себе в карман. Из жадности еще и содрала ажурный сладкий заборчик. Закончив мародерство, мы с чистой совестью пошли трудиться. Вдруг входит в зал настоятель—отец Ефрем. Добрейший человек, три высших образования. Глянул он на торт и остолбенел. Сунул палец в него, облизал: "Безе было... И кто ж его так..." Совестно нам стало, но мы не сознались, тем более что кроме нас вокруг никого не было и дело было ясным. 

По дороге в "раковый корпус" мы встретили деревенскую лошадь смешной волосатой породы. Не имея сахара и мучимые раскаянием, скормили ей белый заборчик с торта. Вот потом скажи кому, что в вологодской глуши кормили забором волосатую лошадь—в дурдом упекут. Главка, кстати, не на пользу пошла. Пока я вещи собирала, положила ее на стульчик, а на этот стульчик сослепу старушка уселась и превратила сладкую главку в кучку белой трухи. В храм мы все же попали. Для нас его специально открыли. Зашли мы, приложились к мощам, потом к иконе Дмитрия Прилуцкого. Вдруг Лена как вскрикнет: "Ой! Я на иконе в масло какое-то попала! И пахнет хорошо!". Нам бы, глупым, понять, что это чудо, икона мироточит, а мы хлопнули ушами и пошли. Только через некоторое время я поняла, что это было на самом деле чудо. 

Несколько недель спустя я была с той же Леной в Печерском монастырею Монах, принимающий исповедь, почти не говорит, только слушает, смотрит вниз. Подхожу, и в конце исповеди сознаюсь, что обеими руками копалась в торте на столе митрополита. Монах удивился, глянул на меня. Потом подходит Елена и говорит что-то такое, отчего он с ужасом посмотрел на нее, а потом на меня. Допаломничались... 

Рижская пустынь 

Поездка в Спасо-Преображенскую Рижскую пустынь оказалась самой тяжелой. Одна дорога заняла более суток: поездом до Риги, от Риги до Елгавы, от Елгавы полтора часа автобусом, а дальше—километров десять пешком, потому что в ту глухомань не ходит ни одно средство передвижения. Хорошо еще, что от автобуса нам помогли довезти вещи и подарки для монахинь на старенькой монастырской "Победе". 

В стороне от дорог, среди глухих лесов находится Рижская пустынь, духовником которой с 1968 года до своей кончины был известный старец архимандрит Таврион Батозский. В крохотном монастыре он отстроил кельи, украсил храмы, возродил высокий духовный строй монастыря. Тысячи людей ехали к нему со всех концов России. Многие молодые священники получили благословение на служение у отца Тавриона. С момента рукоположения он каждый день, даже в одиночке Казанской тюрьмы (старец много лет провел в сталинских лагерях) совершал Литургию. В обители же он ежедневно призывал паломников к Чаше Христовой. Недавно община отца Георгия Кочеткова обратилась к Синодальной комиссии по канонизации с просьбой рассмотреть вопрос о причислении архимандрита Тавриона к лику святых. 

Монастырь действительно очень маленький, его можно обойти кругом за пятнадцать минут, но очень уютный и ухоженный. Службы ведутся в бревенчатой церковке во имя преп. Иоанна Лествичника. Видимо, при ее застройке не спилили ни одного дерева: прямо среди ступенек растут три огромные сосны.Есть и кирпичный храм, но он не отапливается и зимой служб там нет, только читаются часы. 

Для паломников выстроена двухэтажная деревянная гостиница. Чисто, уютно, в холле висят иконы и лампадки—там можно в любое время молиться, не мешая другим паломникам. Зашли мы в светлую комнату, положили вещи рядом с кроватями, застеленными белоснежными душистыми простынями, и решили открыть окно. Открыли, выглянули—а под самым окном—кладбище. Белые кресты один к другому рядами вьются среди деревьев. Кладбище занимает почти всю территорию монастыря. Первые захоронения еще времен Первой мировой войны, последние—служителей и монахинь обители. На некоторых, особо почитаемых могилах горят неугасимые лампады и каждый вечер после монашеского правила их обходят крестным ходом с иконой. 

В дни нашего прибывания приезжала в пустынь настоятельница, игуменья Магдалина, которая живет в Риге. Матушке под девяносто лет, а лицо без единой морщинки. Благостная, улыбающаяся. Когда она отъезжала обратно, сбежались все инокини и послушницы, зазвонили в колокола. Вышла матушка Магдалина, каждого благословила крестом и села в зеленый монастырский "Москвич". Я, грешным делом, подумала: "Никак мужчина-шофер ее повезет?". Нет, вышла монахиня, поправила очки на носу, лихо сдвинула камилавку, и сев за руль, громко сигналя, под звон колоколов выехала за ворота. Мы вернулись к своим послушаниям. 

Послушания были тяжелыми. Работа на кухне—дело привычное: помыть посуду, почистить овощи. Но вот пришлось работать и на лесоповале. Некоторые старые деревья возле монастыря в лесу спилили, чтобы посадить новые, а старые пустить на дрова (отопление в пустыни печное). Мы обрубали и сжигали сучья. Нам выдали галоши, фартуки, рукавицы, и вид у нас стал как у колымских заключенных в тридцать седьмом. Когда закончили с сучьями, пошли прибирать дорожки вокруг храма к празднику. Умаялись страшно. Хилой меня не назовешь, но к концу дня я буквально висела от усталости на граблях. Представить не могу, как монахини выполняют без помощи паломников эти работы каждый день, да еще стоят в храме службы. 

Единственный священник и духовник в пустыни—отец Тихон, веселый, жизнерадостный, с гусарскими усами иеромонах лет под пятьдесят. Жизненная энергия его меня просто поразила—он один ведет все службы: всенощная, заутреня, утреня, исповедь, Литургия, по понедельникам соборование, молебны, вечерня или всенощная. Да еще вечером, почти ночью, заглянет к нам в трапезную такой же жизнерадостный, как и утром: "Как вы, паломнички, себя чувствуете, не устали?" У нас уже сил нет ложку держать в руках, голова от миски не поднимается от усталости. А он смеется: "Вижу, что все хорошо—вон как живо ложками мотаете!" 

Пустынь славится семью мироточивыми иконами. Мироточат большая и малая иконы Толгской Божией Матери, Распятие, икона Сергия Радонежского, Иоанна Лествичника и две алтарные иконы Серафима Саровского. Божией благодатью посланы эти благоуханные капли мира. Ни с одним из земных запахов невозможно его сравнить или спутать. Есть и особый обряд в монастыре: все по очереди подходят и прикладываются к мироточивым иконам, а потом на амвоне отец Тихон всех помазует этим миром, смешанным с елеем. Подходим и мы. Батюшка приговаривает: "Вот вы какие чистенькие, исповедались, причастились, соборовались. Теперь идите и держите эту чистоту, не грешите". Потом подумал и добавил: "Хотя тело есть, значит и грехи будут. Ничего, нагрешите, еще приедете". 

Службы монастырские долгие, стоять их с непривычки тяжело. Паломникам можно стоять только в крохотном притворе. Остальное место для монахинь. Идет отец Тихон, кадит, все сдвигаются, совсем тесно делается. А кадит он особенно—не просто всем, а каждому персонально: иконам—по три взмаха, монахиням—по два, каждому молящемуся—по одному. 

Конечно, находиться по нескольку часов в молитвенном напряжении—огромный труд, который дается не сразу. Небольшие победы над своими слабостями происходят постепенно. Например, нелегко каждый день вставать к службе в пять утра. Но постепенно душа и тело дисциплинируются. Приходит радость и легкость необыкновенные. 

Особую радость доставляет общение с сопаломниками и монашествующими. Откуда-то появляется забота друг о друге, желание помочь. Бывает, сил нет стоять уже на службе, вдруг, чувствуешь—кто-то скамеечку подсовывает. Обернешься, это монахиня как-то почувствовала, что мне необходимо сесть. Пример—главное в духовной жизни—пример послушания, пример любви, пример терпения и молитвы. 

Да и условия в жизни в монастыре способствуют оставлению "всякого житейского попечения". Все просто и аскетично. Нет привычных удобств. А когда лишаешься привычных благ цивилизации, вдруг понимаешь свою беспо-мощность и привязанность к ним. Кругом удивительная природа, нет суеты, невозможно понять, какой век, какая страна, даже какое время года, потому что стоял теплый февраль, Сретенье, кругом зеленый мох, зеленые сосны и яр-кое солнце. 

 Перейти к следующей части