Однажды Сократ беседовал с Периклом, сыном знаменитого Перикла.
– Я надеюсь, Перикл, — так начал Сократ, — что когда ты станешь стратегом, то наше отечество укрепится и прославится в военном деле и одолеет врагов.
– Хотел бы я этого, Сократ, — сказал Перикл, — только как это осуществить, не могу себе представить.
– Хочешь, — отвечал Сократ, — побеседуем на эту тему и посмотрим, в чем уже сейчас есть возможность к этому?
– Хочу, — отвечал Перикл.
— Ты знаешь, конечно, что по количеству населения афинян нисколько не меньше, чем беотийцев? — сказал Сократ.
– Да, знаю, — отвечал Перикл.
– А как ты думаешь, где можно больше набрать крепких и красивых людей, — в Беотии или в Афинах?
– Думаю, и в этом Афины не отстанут.
– А где, по-твоему, больше взаимной благожелательности?
– В Афинах, я уверен: в Беотии многие, третируемые свысока фиванцами, относятся к ним враждебно; в Афинах я ничего подобного не вижу.
— Затем, афиняне — самые честолюбивые на свете люди, проникнутые чувством собственного достоинства; а эти чувства очень сильно побуждают людей бороться за славу и отечество.
– И в этом отношении афинян нельзя упрекнуть.
– Затем, подвигов предков, столь великих и в таком числе, ни у кого нет, как у афинян; а это поднимает дух у многих и зажигает в них стремление к доблести и героизму.
— Все это — правда, Сократ; но, ты видишь, со времени поражения Толмида с тысячным отрядом при Лебадии и Гиппократа при Делии, слава афинян по сравнению с беотийцами умалилась, а надменность фиванцев по отношению к афинянам возросла: беотийцы, прежде не дерзавшие даже в своей собственной стране противостать афинянам без помощи спартанцев и других пелопоннесцев, теперь грозят одни вторгнуться в Аттику; а афиняне, прежде разорявшие Беотию, боятся, что беотийцы опустошат Аттику.
— Я понимаю, конечно, что это так, — отвечал Сократ, — но, мне кажется, теперь отношение граждан к хорошему вождю лучше. Самонадеянность рождает в человеке небрежность, нерадение, неповиновение, а страх делает людей внимательнее, послушнее, дисциплинированнее. Это можно заключить из того, как ведут себя матросы на кораблях: когда они ничего не боятся, у них полный беспорядок; но, как только испугаются бури или неприятеля, они не только исполняют все приказания, но и молчат, напряженно ожидая команды, как хор.
— Но предположим, — сказал Перикл, — что теперь афиняне будут оказывать полное повиновение; уже пора бы тебе сказать, как нам побудить их опять воспламениться стремлением к старинной доблести, славе и благоденствию.
— Так вот, — отвечал Сократ, — если бы мы хотели, чтобы они заявили свои права на имущество, которым владеют другие, то всего скорее побудили бы их к этому указанием, что это — отцовское наследие, принадлежащее им по праву. Но, так как мы хотим, чтоб они стремились к первенству в доблести, то опять-таки надо указать, что доблесть издревле составляет их отличительную черту и что к ней они должны стремиться, чтобы быть выше всех.
— А как нам их этому научить?
– Полагаю, мы будем напоминать им, что самые отдаленные предки их, нам известные по преданию, были доблестными мужами, как они сами об этом слыхали.
— Ты разумеешь спор между богами, решение которого было предоставлено Кекропу и его друзьям за их доблесть?
– Да, а также говорю о воспитании и рождении Эрехтея, о войне при нем с жителями всего прилегающего материка, о войне при Гераклидах6с жителями Пелопоннеса и о всех войнах при Тесее, в которых они выказали свое превосходство над всеми народами тогдашнего времени. Если угодно, я скажу и о более поздних подвигах их потомков, незадолго до нас живших. Они отчасти одни боролись с народом, властвовавшим над всей Азией и Европой до Македонии, превосходившим силою и богатством народы прежних времен и совершившим замечательные дела; отчасти же в союзе с пелопоннесцами они прославились в боях сухопутных и морских: всем известно, что они намного превосходили своих современников.
– Да, это известно, — заметил Перикл.
— Поэтому, несмотря на множество переселений в Элладе, они все время оставались в своей земле, а многие предоставляли на их решение свои споры о праве, многие искали у них убежища от притеснений сильных.
— Да, — сказал Перикл, — и я дивлюсь, Сократ, как же это наш город клонится к упадку!
– Я думаю, вот почему, — отвечал Сократ, — как борцы какие-нибудь, в сознании своего большого превосходства над противниками и побед над ними, становятся небрежными и отстают от них, так и афиняне, вследствие своего превосходства, перестали заботиться о себе и через это становятся все слабее и слабее.
— Что же им теперь делать, чтобы вернуть себе прежнюю доблесть? — спросил Перикл.
– В этом, по-моему, нет никакого секрета, — отвечал Сократ. — Если им разузнать, какие порядки были у предков, и соблюдать их столь же строго, то они стали бы ничуть не хуже предков. Если не это, то надо взять за образец тех, кому теперь принадлежит первое место, и завести те же порядки, что у них: тогда, при одинаковом укладе жизни, афиняне были бы ничуть не хуже их, а при более строгом даже и лучше.
— Ты хочешь сказать, по-видимому, — заметил Перикл, — что нашему городу далеко до совершенства: когда афиняне будут уважать старших так, как спартанцы? У нас с презрением смотрят на всех стариков, начиная с отцов. Когда они будут заниматься так гимнастическими упражнениями? Они не только сами пренебрегают здоровьем, но и над теми, кто заботится, смеются. Когда будут так повиноваться властям? Они даже хвалятся неуважением к ним. Когда будут так единодушны? Вместо взаимной поддержки для общей пользы, они друг другу вредят, завидуют больше, чем чужим, больше всех на свете ссорятся как в частных, так и в общественных собраниях, чаще всех на свете ведут тяжбы между собою и предпочитают наживаться друг от друга таким способом, чем путем взаимной поддержки; на общественное достояние смотрят как на чужое, тоже дерутся из-за него и чрезвычайно бывают рады, когда обладают силой в такой борьбе. Вследствие всего этого у нас в городе полная сумятица и засилье зла, страшная вражда и ненависть среди граждан, и потому я очень боюсь всегда, как бы родину нашу не постигло такое бедствие, какого она не в силах будет перенести.
— Нет, Перикл, — возразил Сократ, — ты ни в каком случае не думай, что афиняне страдают таким неисцелимым недугом порока! Разве не видишь, какая у них дисциплина во флоте, как точно на гимнастических состязаниях исполняют они приказания руководителей и в хорах не хуже кого другого слушаются учителей?
— Вот это-то и удивительно, — сказал Перикл, — что такие люди подчиняются начальникам, а гоплиты и конники, которые, как кажется, должны состоять из отличающихся благородством граждан, больше всех заражены духом неповиновения!
Тут Сократ сказал:
– А Ареопаг, Перикл, составляется разве не из выдержавших испытание граждан?
– Конечно, — отвечал Перикл.
– Так знаешь ли ты судей, которые при решении судебных дел и во всей вообще своей деятельности поступали бы с большим благородством, соблюдением законов, достоинством, справедливостью?
– Не могу их упрекнуть, — отвечал Перикл.
– А в таком случае, — сказал Сократ, — не надо отчаиваться, будто у афинян порядка нет.
— А между тем, — возразил Перикл, — как раз в военной службе, где особенно требуются ограничение своей воли, дисциплина и повиновение, они ни на что подобное не обращают внимания.
– Может быть, потому, — отвечал Сократ, — что здесь начальники–то у них люди совершенно невежественные. Разве не видишь, управлять музыкантами, певцами, танцовщиками никто, не знакомый с этим делом, даже и не возьмется, точно так же, как и борцами и кулачными бойцами. Всякий, кто управляет ими, может показать, где он научился тому, чем управляет; а стратеги в огромном большинстве случаев действуют наобум. Тебя, конечно, я не считаю таким: думаю, ты можешь сказать с не меньшей точностью, когда начал учиться стратегии, чем когда начал учиться борьбе; думаю, много военных приемов унаследовал от отца и хранишь в памяти своей, много других собрал отовсюду, где только можно было научиться чему-нибудь полезному для стратегии. Думаю, о многом ты размышляешь, чтобы не осталось неизвестным тебе что-нибудь полезное для стратегии; если заметишь у себя недостаток таких сведений, ты ищешь людей, знающих это, и не жалеешь подарков, расточаешь им любезности, чтобы получить от них недостающие тебе сведения и иметь в них хороших помощников.
(Тут Перикл сказал:
– Я вполне понимаю, Сократ, хоть ты говоришь это, но у тебя и мысли нет, будто я забочусь о пополнении знаний; ты хочешь только показать мне, что будущему стратегу необходимо заботиться обо всем этом; конечно, и я согласен с тобой в этом отношении.
— А обратил ли ты внимание, Перикл, — продолжал Сократ, — на то, что на границах нашей страны по направлению к Беотии тянутся высокие горы, чрез которые ведут в нашу страну узкие и крутые проходы, и что она посредине разрезана неприступными горами?
– Конечно, — отвечал Перикл.
— А слыхал ли ты, что мисийцы и писидийцы в стране царя, занимающие совершенно неприступные места и легковооруженные, могут набегами наносить много вреда стране царя, а сами оставаться независимыми?
— И про это слыхал, — отвечал Перикл.
– А не думаешь ты, — продолжал Сократ, — что и афиняне в том возрасте, когда человек еще не отяжелел, если будут иметь вооружение полегче и занимать горы на границе нашей страны, будут наносить вред врагам и послужат великим оплотом нашим гражданам?
– Думаю, Сократ, — отвечал Перикл, — и это все полезно.
— Так если нравится тебе этот замысел, — продолжал Сократ, — испробуй его, дорогой друг: если ты что-нибудь из него приведешь в исполнение, тебе будет слава, а государству польза; если не сможешь, то ни государству не повредишь, ни сам не осрамишься.