Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы: 1 век.

Веллей Патеркул

РИМСКАЯ ИСТОРИЯ

К оглавлению

Немировский А. И. Веллей Патеркул и его время.

Есть на языке Гомера и Аристотеля необычайно емкое слово — метаморфозы. Оно, как греческая губка, впитало огромное идейное и образное богатство. В нем и диалектика Гераклита с учением о вечном движении и изменении, и едва ли не основная линия античной мифологии с ее чудесными превращениями людей в животных, в растения, в камни и, наоборот, с очеловечиванием животного мира и мертвой природы. История Рима последних двух столетий Республики являет пример метаморфоз иного рода — социальных и политических перемен, подготовивших изменения во всех сферах духовной жизни римского народа.

Превращение Рима из италийского государства в мировую державу произошло с ошеломляющей стремительностью, не имевшей прецедентов в античном мире. Греческий юноша-эфеб, воспитанный в убеждении, что исконными врагами и поработителями его родины являются македонские цари, мог без должного внимания и интереса отнестись к известиям о развертывавшихся на полях Италии жестоких сражениях между римлянами и их противником, карфагенским полководцем Ганнибалом. И менее всего он мог ожидать, что Рим, истекая кровью, ввяжется в греческие дела и, разгромив Македонию, объявит себя освободителем Эллады (197 г. до н.э.). Весть о полном разгроме римлянами огромной армии сирийского царя Антиоха Великого (190 г. до н.э.) могла вызвать у того же наблюдателя, едва прожившего четверть века, удивление и некоторое смятение. Присмотревшись к своим «освободителям», тот же грек уже сочувствовал ничтожному македонскому царю Персею и радовался его первым победам над римскими легионами (169 г. до н.э.). И вот его, едва вступившего в расцвет жизненных сил, уже гонят вместе со 150 тысячами товарищей по несчастью в римское рабство (167 г. до н.э.). Если же ему повезет, он окажется в числе тысячи заложников, бессрочно взятых в Италию и лишенных родины.

Рим был подготовлен к борьбе с Карфагеном и эллинистическими монархиями в военном отношении, но далеко отстал от них в области культуры. Поэтому грандиозность перемен, происшедших на глазах одного человеческого поколения победителей и побежденных, не была осознана самими римлянами в историческом плане. В римском пантеоне не было музы истории, подобной греческой Клио. Не было и историков в подлинном, эллинском смысле этого слова. Имелись лишь летописцы (анналисты), дававшие примитивное погодное изложение событий, значительных и ничтожных, без осмысления их поводов, причин и последствий. Более того, в это время преобладало мнение, что латинский язык не пригоден для исторического повествования, и первые римские историки писали труды на греческом языке. Историком римских завоеваний, превративших Рим в мировую державу, становится один из греческих заложников, Полибий из Мегалополя. Жизненный опыт подтолкнул его к созданию исторического труда нового для греческого мира типа — всеобщей истории, в центре которой находилась история Рима. Грек Полибий стал первым подлинным историком Рима, не только собравшим огромный фактический материал, но и попытавшимся дать его научное истолкование.

Вслед за трагедией народов, лишенных самостоятельности и насильственно втянутых в орбиту великодержавной политики Рима, наступила трагедия самой римской гражданской общины. Огромность добычи оказалась непосильным грузом для свободных земледельцев Италии. Вытесняемые рабами, они нахлынули в «вечный город», чтобы там существовать за счет подачек богатых людей и рабовладельческого государства. Использование этой массы выброшенных за борт свободных граждан в политической борьбе, а затем и в междоусобицах, привело к невиданным по длительности и жестокости гражданским войнам (bella civilia) 91—30 гг. до н.э.

Гражданские войны подготовили наиболее крупную метаморфозу, которую современные исследователи с полным для этого основанием именуют «социальной революцией»¹. Она была направлена против отношений собственности, связанных с господствующей политической формой — городом-государством (полисом). Движущей силой революции были широкие массы италийского населения, поставленные в неравноправное положение по сравнению с римскими гражданами. Однако к власти пришли не они, а зажиточная верхушка италийского населения, ставшая прочной опорой нового политического режима — принципата. Единоличные правители, принцепсы, внешне не нарушая прерогатив старинного аристократического учреждения — сената, окружили себя «новыми людьми» (homines novi). Из них складывался военный и административный аппарат, фактически зависящий от воли главы государства. Преобразование римской аристократической республики в монархию произошло почти незаметно для современников этого переворота, поскольку ни Цезарь, ни Август не ликвидировали старых республиканских институтов, а, подчинив себе, ограничили их юрисдикцию маловажными, хотя и внешне почетными сферами.

Какую же роль в изменившемся римском обществе играла историография? Создатели нового политического режима понимали значение истории как сильнейшего идеологического оружия и осуществляли контроль над людьми, занимающимися историей, одновременно оказывая им материальную и моральную поддержку. Перед публикацией каждой из книг своей монументальной «Истории от основания Рима» Тит Ливий, первый профессиональный историк, знакомил с нею Августа, который осуществлял общую цензуру и давал отдельные практические советы. Советы превращались в рекомендации, когда речь шла о современности. Из 142 книг истории Ливия 22 были посвящены времени Августа, и он, будучи в них главной фигурой, естественно, желал выглядеть в наилучшем свете. Подобная ситуация оказалась для римской историографии новой, ибо раньше историки были свободны от такого контроля.

Новыми были и трудности, возникавшие у историков при освещении исторических событий. Ранее политическая история была публичной — решения принимались в сенате, где мог присутствовать и историк, если он был сенатором, и в народных собраниях, где происходило голосование. Со времени Августа история стала «тайной», ибо не были известны пути, которые проходило решение, принятое в императорских спальнях и кабинетах, до того, как его предлагали сенату. Это прекрасно понимал Дион Кассий, касавшийся событий 27 г. до н.э.: «События, происшедшие после этого времени, нельзя изложить тем же способом, как в предшествующие времена… многие вещи были утаены и скрыты… и многое случившееся осталось неизвестным» (Dio Cass., LIII, 19, 2—4).

Существенным обстоятельством, свидетельствующим об изменении общественного положения историков, являются факты их преследования властями. В 25 г. н.э. Кремуций Корд был обвинен в том, что в написанном им историческом труде хвалил убийцу Цезаря Брута, а другого убийцу Цезаря — Кассия — назвал «последним республиканцем» (Tac. Ann., IV, 34). Опасаясь казни, Кремуций Корд покончил жизнь самоубийством, а его труд по специальному решению сената был сожжен.

Результатом этого преследования было, по мнению Тацита, то, что «деяния Тиберия и Гая, а также Клавдия и Нерона излагались лживо, а когда их не стало, — под воздействием оставленной ими по себе еще свежей ненависти» (Tac. Ann., I, 1). Противопоставляя себя этим историкам, имена которых он не счел нужным называть, Тацит обещает «повести в дальнейшем рассказ о принципате Тиберия и его преемников без гнева и пристрастия» (Tac. Ann., I, 1).

Опущенные Тацитом имена историков, живших при преемниках Августа, могут быть восстановлены. Это помимо названного Кремуция Корда Аррунций, Ауфидий Басс, Тиб. Фенестелла, Веллей Патеркул, Сенека Старший; произведения же их утрачены, за исключением одного, принадлежащего Веллею Патеркулу. Это единственный документ эпохи, которую мы, вслед за Тацитом, можем назвать периодом упадка римской историографии. Нетрудно понять, почему современных исследователей исторической мысли древности привлекают такие корифеи, как Полибий, Саллюстий, Ливий, Тацит, и мало интересует Веллей Патеркул. Но в развитии историографии как процесса нет ни лакун, ни второстепенных явлений. Эпоха упадка заслуживает такого же пристального внимания, как периоды подъема.

Социальное положение и происхождение Веллея

Мы знаем поразительно мало о жизни латиноязычных историков конца республики — начала империи. Биография Тита Ливия — сплошная загадка². Немногим больше известно о Саллюстии³. В отношении Л. Аннея Флора даже возникает сомнение, в каком веке он жил⁴. Реконструкцией современных исследователей является биография Тацита⁵. И словно бы желая вознаградить нас за эти утраты, фортуна сохранила биографические сведения о Веллее. Мы получаем редкую возможность проследить, как социальное положение автора отразилось на освещении им эпохи.

Само обилие автобиографических данных в тексте «Римской истории» можно рассматривать как своего рода вызов тем, кто и в эпоху принципата считал знатность необходимым условием для получения высших государственных должностей. Предки Веллея, в его описании, — люди скромные, выделяющиеся лишь исполнительностью и верностью — теми качествами, которые в то время особенно высоко ценились. Дед историка по отцу Г. Веллей был praefectus fabrum (начальник ремесленников) в армии Помпея. Его же в числе других 360 выдающихся представителей всаднического сословия Помпей назвал судьями, пытаясь обуздать с их помощью в 52 г. до н.э. коррупцию в римских судах (Vell., II, 76, 1). Когда из-за преклонного возраста дед Веллея не смог сопровождать помпеянцев в бегстве из Неаполя, он покончил жизнь самоубийством (II, 76, 1). Из сообщений историка о своем деде можно заключить, что Веллеи были кампанской семьей, что подтверждается латинскими надписями из Капуи⁶. Об отце историка известно лишь то, что он дослужился до начальника кавалерии в германских легионах (II, 104, 3). Дядя историка, также Веллей Патеркул, но с дополнительным именем «Капитон» был в списке сенаторов, подписавших в 43 г. до н.э. обвинение М. Випсания Агриппы против Г. Кассия (II, 69, 5). Так же, как отец историка, он был начальником кавалерии. Таким образом, родственники Веллея по отцовской линии относились к тем семьям всаднического сословия, которые были введены в сенаторский ранг незадолго до принципата Августа.

Мать историка и ее предки принадлежали к влиятельной кампанской знати. Предок Веллея по материнской линии Деций Магий — один из "principes" Капуи, сохранивший в числе немногих капуанцев верность Риму во время перехода столицы Капуи на сторону Ганнибала⁷. Арестованный Ганнибалом, он был под стражей отправлен в Карфаген, но во время кораблекрушения у берегов Кирены скрылся от надзора карфагенян и бежал в Египет, где, пользуясь покровительством Птолемея IV Филопатора, умер (Liv., XXIII, 7, 4; 10, 3 ff.; Sil. It., XI, 157 ff.). Внук или правнук Деция Магия Минаций Магий из Эклана в области поселения гирпинов проявил себя как рьяный приверженец Рима в годы Союзнической войны (90—88 гг. до н.э.). Он совместно с Т. Дидием захватил Геркуланум, поддержал Л. Корнелия Суллу при осаде последним Помпей, приведя на помощь гирпинский легион (II, 16, 2). За это он был вознагражден римским гражданством, а два его сына получили претуру⁸. Дедом историка по материнской линии, очевидно, был Нумерий Магий из Кремоны, известный современникам как praefectus fabrum Помпея⁹. Историк сообщает, что дед усыновил его брата, получившего имя Магий Целлер Веллейян (II, 115, 1; 121, 3). Он был легатом Тиберия в войне против далматов (9 г. н.э.) и претором в 15 г. н.э.

Итак, по отцовской и материнской линии Веллей принадлежал к прослойке, из которой при Августе и Тиберии рекрутировались императорские чиновники и военные командиры — к всадническому сословию и италийской муниципальной знати. Это были «новые люди», связанные с императорской властью и обязанные ей своим положением.

Личность историка и его карьера

Будущий историк родился между 20 и 19 гг. до н.э. в семье префекта конницы Веллея Патеркула. Личное его имя является проблемой. Грамматик Присциан называет историка Марком. В кодексе «M» он носит имя «Гай», которое воспроизводит Беат Ренан на обложке первого издания труда Веллея, но на фронтисписе он назван Публием. Это странное противоречие объясняют тем, что сокращение «C.» содержалось в кодексе, открытом Ренаном, а «P.», т.е. Публий, — имя, которое носил историк, по мнению самого Ренана¹⁰. В настоящее время историки склоняются к мысли, что Веллея Патеркула, так же, как его деда, звали Гаем (II, 76, 1). Это же имя встречается на милевом столбе из Африки (CIL, VIII, 10311), где упомянут C. Velleius Paterculus leg. Aug., что, однако, не означает, что в надписи, как это считал В.И. Модестов, идет речь о нашем историке. Скорее всего, это один из его сыновей.

В течение восьми или девяти лет Веллей Патеркул занимал должность военного трибуна в римской армии, расквартированной во Фракии и Македонии (II, 101, 3). Начальниками его были П. Виниций, отец М. Виниция, которому посвящен труд, и П. Силий. В годы службы в должности военного трибуна Веллей Патеркул сопровождал приемного сына Августа Гая Цезаря в его окончившейся трагически инспекционной поездке на Восток (II, 101, 1). Из сообщения самого историка следует, что во время этой же службы он посетил восточные провинции и видел вход в Понт (Черное море) и оба его берега (II, 101, 3). Возможно, вместе с Г. Цезарем он побывал на Родосе, где тогда жил Тиберий. Он наблюдал встречу Г. Цезаря с парфянским царевичем Фраатаком на Евфрате (II, 101, 1).

После возвращения с Востока в 4 г. н.э. Веллей был свидетелем встречи Тиберия воинами и энтузиазма по поводу усыновления Тиберия Августом. 27 июня того же года он принял участие в германском походе будущего императора и стал префектом кавалерии в германской армии, сменив на этом посту своего отца. В 6 г. н.э. он вернулся в Рим для исполнения обязанностей квестора. После окончания квестуры он во главе контингента войск направился в Паннонию, где в то время вспыхнуло восстание местного населения (II, 111, 3). Зимой 6/7 г. н.э. Веллей был начальником стационарного римского лагеря в Сисции, на Дунае (II, 113, 3). В конце 8 г. н.э. Тиберий передал свои полномочия в Паннонии М. Лепиду, а сам направился в охваченную восстанием Далмацию (II, 115, 1). Веллей остался в Паннонии в армии М. Лепида, сопровождая его во время похода через незатронутые войной части Паннонии для соединения с Тиберием (II, 115, 2). В 9—10 гг. н.э. Веллей был участником похода Тиберия в Германию, имевшего целью восстановить там власть римлян после разгрома германцами легионов Вара (II, 114, 5—115, 2). Во время триумфа Тиберия в 12 г. н.э. он был щедро вознагражден, так же, как его брат Магий Целер Веллейян, отличившийся во время войны с далматами (II, 121, 3). Через некоторое время после кончины Августа историк и его брат были избраны преторами в качестве «кандидатов Цезаря» и вошли в сенат (II, 124, 4).

О своей деятельности в качестве сенатора в дошедшей до нас части труда Веллей ничего не сообщает. Не исключено, что об этом говорилось в недошедшем посвящении М. Виницию. Имелись попытки отождествить нашего историка с упомянутым Тацитом (Ann., III, 39, 1—2) П. Веллеем (Р. Vellaeus), сменившим в качестве легата Мезии Л. Помпония Флакка в 21 г. н.э.¹¹ Против этого говорит как различная форма имени историка и легата, так и отсутствие в самом труде намеков на участие Веллея в описанной им (II, 129, 1) операции Л. Помпония Флакка во Фракии.

Исчезнув из поля нашего зрения как военный и политический деятель, Веллей Патеркул возникает как человек, работающий над созданием исторического труда. Посвящение двух книг истории консулу 30 г. н.э. М. Виницию — последнее из автобиографических сведений. После 30 г. о Веллее Патеркуле ничего неизвестно.

В 31 г. н.э. был раскрыт заговор Сеяна, повлекший гибель не только его самого, но и ряда его сторонников. Был ли Веллей Патеркул в их числе? Указывая несколько случаев преследований этого времени, Тацит сообщает: «Мне не безызвестно, что большинство писателей обошли бесчисленные случаи несправедливых гонений и многие казни потому, что они были подавлены их обилием; и потому, что опасались наскучить читателям, повествуя о том, что им представлялось чрезмерно мрачным» (Ann., VI, 7, перевод А.С. Бобовича). Очевидно, по той или другой причине традиция не донесла сведений о гибели Веллея Патеркула. Мы никогда не узнаем, что явилось причиной гнева Тиберия: похвалы в адрес Сеяна, которые содержатся в его труде (II, 127, 3—128, 4), личная их дружба, восходящая ко времени совместной службы на Востоке, или навет какого-нибудь недоброжелателя. Но отсутствие сведений о Веллее логичнее всего объяснить его гибелью в это время.

Заглавие и композиция труда

В первом печатном издании труд Веллея имел заголовок: «Из двух книг Римской истории Веллея Патеркула к М. Виницию консулу». На самом деле перед нами всеобщая история, в центре которой находится изложение истории Греции (до ее превращения в римскую провинцию) и Рима с вкраплением некоторых сведений из истории ближневосточных стран¹². Изложение, вероятно, начиналось с Троянской войны и с рассказа о подвигах греческих и троянских героев, поскольку в дошедшей до нас начальной части первой книги повествуется о возвращении героев, в том числе строителя деревянного коня Эпея, на родину. Троянская война давала возможность Веллею, как и его предшественникам (среди них надо прежде всего отметить Ливия), соединить древние судьбы Трои и Рима в едином повествовании — связующим звеном служил не только Эней, согласно позднему преданию переселившийся в Италию и ставший родоначальником римлян, но и другие герои-колонисты. При этом если Ливий, выходец из Северной Италии, обращает внимание на предка венетов Антенора, то Веллей, предки которого связаны с Кампанией, уделяет больше внимания кампанский грекам.

Бесспорно, деление на две книги восходит не к средневековым переписчикам и не к издателю Ренану, а к самому историку. Это явствует как из его слов (II, 14, 1; II, 131, 1), так из параллелизма в книгах, например, в экскурсах об основании колоний (I, 14 — II, 38—39).

Две книги Веллея в их нынешнем состоянии неодинаковы по объему. В первой книге девятнадцать глав, во второй — сто тридцать одна. Но надо думать, что первоначально первая книга насчитывала примерно то же число глав, что и вторая¹³. Об этом можно судить по наличию в ней значительных лакун. Утеряны посвящение, изложение Троянской войны в начале текста, изложение греческой и римской истории между временем Ромула и III Македонской войной на протяжении 580 лет. Отрывок из этой лакуны, сохраненный Присцианом, указывает, что Веллей рассматривал образование афинской архе после победы над персами в 468 г. до н.э.

Вторая книга начинается с середины II в. до н.э., времени, когда, согласно Саллюстию, проявляется упадок нравов, связанный с исчезновением страха перед врагами — metus hostilis — после разрушения Карфагена (Sall. Cat. 10, 1; 41, 1; Iug., I, 11). План труда определялся сложившейся в конце Республики, прежде всего благодаря Саллюстию, концепцией римской истории. В эпохе от разрушения Карфагена до времени Тиберия Веллей намечает несколько периодов, каждый из которых завершается очерком развития литературы. Первый период, по Веллею, — от разрушения Карфагена до Союзнической войны, второй — от Союзнической войны до консулата Цицерона, третий — от консулата Цицерона до времени Августа, четвертый — время Августа, пятый — время Тиберия. При этом времени Августа посвящено 35 глав, а времени Тиберия (до и после вступления его на престол) — 38 глав.

Изложение истории Рима у Веллея не является строго анналистический. Рассказывая в хронологической последовательности о важнейших исторических событиях и римских политических деятелях, он при освещении более поздних фактов нередко возвращается к предшествующим. Так, он трижды говорит о судебном законе Гая Гракха: 1) при описании его деятельности как народного трибуна (II, 7, 2); 2) в рассказе о деятельности Ливия Друза Младшего (II, 13); 3) в связи с законом Котты о разделении судебной власти между сенаторами и всадниками (II, 32, 8). При этом если в первом случае он просто излагает содержание закона, то во втором и третьем — более или менее подробно раскрывает его значение. Излагая деятельность Гракхов, Веллей забывает упомянуть о законе, предусматривавшем выведение колоний. Но в связи с деятельностью Ливия Друза он характеризует этот закон как наиболее пагубный во всем законодательстве Гракхов и одновременно касается излюбленной темы колонизации (II, 15). Такой же перескок наблюдается и в II, 68, где вслед за событиями 43 г. до н.э. описываются пропущенные события и стоящие за ними люди консульства Цезаря (48 г. до н.э.).

Ошибочным является мнение, что Веллей Патеркул не обнаруживает понимания внутренней связи событий¹⁴. Понимание такой связи сказывается не только в приведенных выше примерах повторения предшествующих фактов в последующем изложении, но и в обобщениях-экскурсах. Так, в первую часть историк ввел обширный экскурс, касающийся основания римских колоний и расширения состава римского гражданства (I, 14—15). Соответственно во второй части имеется краткий обзор предшествующих заморских войн и их результатов (II, 38). Читатель получает представление о том, что захват полководцами земель и их превращение в провинции, платящие подати, — события, разделенные длительным промежутком времени: для Сицилии это 52 года, для Африки — 109 лет, для Испании — 250 лет. Историко-географические экскурсы дополняются экскурсами генеалогического и литературно-исторического характера.

Краткость как историографический принцип

Для историков поздней Республики общим правилом было изложение, изобилующее подробностями и художественными элементами. Благодаря этому создавались огромные по объему труды. Г. Эмилий Туберон написал историю Рима в 14 книгах, Г. Лициний Макр — в 16 книгах, Кв. Клавдий Квадригарий — в 23, Валерий Антиат — в 75.

Уже в середине I в. до н.э. в качестве реакции на это «многословие» историков-анналистов появились сравнительно краткие «Книга анналов» Т. Помпония Аттика¹⁵ и «Хроника» Корнелия Непота. Катулл, отправляя свою «книжицу» стихов Корнелию Непоту, характеризует адресата как «первого из италийцев, отважившегося изложить все века в трех ученых и трудоемких свитках» (Catul. Praef.). Во времена Катулла написание истории в трех книгах, таким образом, представлялось делом необычайно трудным, каким оно являлось на самом деле. Краткое изложение предполагает обоснованный отбор фактов и выявление между ними причинной и смысловой связи, чего могло и не быть в пространном рассказе. Именно эти задачи ставятся в исторических монографиях Саллюстия, в центре которых находились события, ограниченные десятилетием и даже несколькими годами.

Впрочем, труды Корнелия Непота и даже Саллюстия еще не открыли века кратких историй. В начале правления Августа появились первые книги римской истории Тита Ливия, охватывающие основание Рима и его историю, включая время царей. На написание труда, доведенного до времени историка и насчитывающего 142 книги, ушла вся его жизнь. Именно этот наиболее выдающийся в литературном отношении труд Ливия оказался последним в ряду полных изложений римской истории. Краткость как достоинство исторического труда несколько позднее на примерах Фукидида и Саллюстия оценил Квинтилиан¹⁶, а Веллей Патеркул воплотил его в своем произведении.

Четыре раза Веллей напоминает читателю, что он следует «предложенной форме труда» (II 16, 1; 38, 1; 66, 3; 96, 3), понимая под этим краткое изложение событий. В других случаях он ссылается на краткость (brevitas) своего труда (I, 16, 1; II, 29, 2; 38, 1; 52, 3; 53, 1; 86, 1; 89, 1; 96, 3; 99, 4; 103, 4), на «спешку» (festinatio) — I, 16, 1; II, 41, 1; 108, 2; 124, 1, на «беглость» (transcursus) — 11, 55, 1.

В некоторых случаях эти ссылки носят риторический характер, в других же они как бы служат оправданием действительных лакун в изложении. Например, в истории Веллея выпали Югуртинская война, борьба Клодия и Милона, законодательство Суллы, новая организация провинций при Августе и многое другое.

Видимо, ощущая чрезмерную краткость своего описания событий, Веллей постоянно указывает на нее и в виде оправдания обещает дать пространное изложение в «настоящем труде» (iusto opere — II, 48, 5; 89, 1; 99, 3), «истинных свитках» (iustis voluminibus — И, 114, 4; 119, 1). Впрочем, по нашему мнению, это не просто оправдание, а свидетельство действительной работы над серьезным историческим сочинением, которое осталось незавершенным и не увидело свет.

Портреты исторических деятелей

Краткость труда не помешала Веллею дать в своем произведении галерею портретов исторических лиц¹⁷. Л. Эмилий Павел, Метелл Нумидийский, братья Гракхи, Г. Марий, Цинна, Сульпиций Руф, Сулла, Помпей, Цицерон, Брут, Кассий и многие другие выдающиеся лица наделены образными характеристиками с выделением темных и светлых сторон. В тех случаях, когда Веллею кажется, что то или другое историческое лицо не заслуживает детальной оценки, все же указываются отдельные черты характера и внешности. Так, Веллей не ограничивается указанием, что Брут завладел семью легионами, перешедшими к нему от Г. Антония и П. Ватиния, но попутно замечает, что «…в Ватинии внешнее уродство состязалось с непристойностью нрава, будто его душа была заключена в самое подходящее вместилище» (II, 69, 4).

Враждебный Риму мир предстает в труде Веллея не как совокупность племен и народов с их этническими и историческими традициями, а опять-таки как ряд выдающихся личностей. В обычной для Веллея контрастной манере изображен Митридат Евпатор (II, 18, 1). Племя херусков упоминается мельком в числе других покоренных римлянами племен (II, 105, 1), но вождь херусков Арминий рассматривается как выдающаяся личность, контрастирующая с личностью побежденного им Квинтилия Вара (II, 118, 2; ср. II, 117, 2—3).

Веллей Патеркул завершает линию персонификации истории, которая развивалась в римской историографии еще в конце III — первой половине II в. до н.э. под влиянием эллинистических образцов. Греческие историки эпохи эллинизма, излагая политические и культурные события, видели прежде всего выдающихся людей. В изложении Полибием Второй Пунической войны, например, главную роль играли Кв. Фабий Максим, Ганнибал, Сципион Африканский.

Этой линии противостоит единственное произведение римского историка, труд Катона Старшего «Начала» (Origines). В нем были опущены имена римских полководцев, но зато фигурировало имя боевого карфагенского слона (Cato apud Plin. N.H. II, 51). Если Плинию Младшему, современнику Веллея, эта особенность труда М. Порция Катона представлялась очередным чудачеством прославленного цензора, то Цицерон, видимо, не относил ее к парадоксам, а рассматривал как результат отношения Катона к государству: «Катон обыкновенно говорил, что наше государственное устройство лучше, чем у других государств, ибо в тех, можно сказать, отдельные лица создавали государственный строй на основании своих законов и установлений… напротив, наше государство создано талантом не одного, но многих, оно результат жизни нескольких веков и поколений, а не одного какого-либо человека» (Rep., II, 2, перев. В. О. Горенштейна).

Изложение истории в духе Катона было не чем иным, как попыткой укрепления расшатавшихся полисных начал. «Личностный» подход к истории Саллюстия и Тита Ливия говорит о победе в историографии тех тенденций, с которыми безуспешно боролся Катон Старший. Веллей Патеркул был в этом отношении продолжателем Саллюстия и Ливия и предшественником Тацита и Светония, для которых биография стала естественной формой истории императоров и одновременно императорского Рима.

Излагая «историю в лицах», Веллей Патеркул в то же время преследовал определенную политическую цель — показать, что позитивную роль в судьбах Рима играли выходцы из муниципиев, люди италийского происхождения, а не староримская знать. Веллей неизменно и настойчиво подчеркивает пользу, которую как в далеком прошлом, так и в эпоху принципата приносили Риму неродовитые люди. Среди них «новый человек» Тиберий Корунканий, добившийся высших жреческих и государственных должностей еще до Первой Пунической войны (II, 128, 1), Спурий Корвин, «рожденный во всадническом сословии» (II, 128, 2), М. Катон, «новый гражданин и даже уроженец Тускула» (II, 128, 2), «новый человек» Муммий (II, 128, 2), «человек всаднического происхождения» Гай Марий, ставший первым из римлян (II, 11, 1), а из более поздних примеров — Цицерон, «человек благороднейшей незнатности» (II, 34, 3), П. Вентидий, ставший консулом и триумфатором в том городе, в котором некогда был проведен во время триумфа как пленник (II, 65, 3), Азиний Поллион (II, 128, 3), М. Випсаний Агриппа, который «многочисленными подвигами облагородил свое незнатное происхождение» (II, 96, 1).

Выходцы из всаднического сословия, как показывают примеры Агриппы, Азиния Поллиона, Сеяна, да и самого Веллея Патеркула, пользовались поддержкой императорской власти и выдвигались на первый план. Из них формировался складывающийся государственный аппарат. Не с этой ли новой ролью всаднического сословия связан энтузиазм Веллея по отношению к новому режиму в лице Августа и Тиберия?

С другой стороны, знатность для Веллея иногда служит дополнением к отрицательной оценке персонажа. Клодий характеризуется как «человек знатный, красноречивый, дерзкий, ни в делах, ни в речах не знающий меры, кроме той, которую он сам себе определил» (II, 45, 1). Примерно так же оценивается и Курион: «Это был человек знатный, красноречивый, наглый расточитель как своего, так и чужого состояния и целомудрия, щедро одаренный беспутством, наделенный даром речи во вред государству» (II, 48, 3).

Напротив, современник Клодия и Куриона Антистий Вет оценивается как «человек настолько достойный, насколько можно себе представить человеческую честность» (II, 43, 4). Можно было бы думать, что давая такую характеристику, Веллей преследовал какую-то личную выгоду — квестор Антистий Вет был дедом Антистия Вета, консуляра и понтифика времени Тиберия. Но это допущение отпадает, если мы рассмотрим сведения о плебейском роде Антистиев. Из этого рода происходила жена Тиберия Гракха и впоследствии другая женщина — жена Гн. Помпея Магна, с которой заставил его развестись Сулла. Естественно предположить, что благожелательное отношение Веллея к Антистию Вету объясняется происхождением последнего из плебейского рода, традиционно поддерживавшего популяров. Римский читатель Веллея мог сопоставить: знатные роды нередко давали Риму негодяев, плебейские же — честных, преданных государству людей.

Видя в Веллее выразителя интересов всадничества и муниципальной знати, мы можем рассматривать появление его труда как следствие обострения идейно-политической борьбы в римском обществе времени правления Тиберия. Борьба и соперничество новых людей с нобилитетом, не оставлявшим надежд на возвращение утраченных привилегий, переносились на почву историографии. Исторические факты о заслугах неродовитых людей в изложении Веллея становились также средством укрепления нового политического режима, основанного новыми людьми вопреки сопротивлению старой аристократии.

Хронологические указания

В античной историографии трудно найти историка, который бы больше интересовался хронологией, чем Веллей. Его краткое сочинение пестрит датами, которые он пытается обосновать. Мы находим у него так много систем отсчета времени, что создается впечатление, будто он специально стремился продемонстрировать свою эрудицию в хронологии.

Отсчет лет ведется по олимпийской эре (I, 8, 4), введенной в оборот в эллинистическую эпоху; от времени падения Трои (I, 2, 1; I, 8, 4); от времени взятия Рима галлами (I, 14 2); от основания Александрии (I, 14, 3); от года начала царствования Пирра (I, 14, 6); от начала Пунических войн (I, 14, 8; I, 15, 2; II, 28, 2; II, 38, 2; II, 38, 4; II, 44, 4; II, 90, 2); от времени падения Карфагена (1, 13, 1); от своего времени в ретроспективном порядке (I, 5, 3; I, 6, 1; I, 7, 2; I, 7, 4; I, 8, 2; I, 12, 5 и др., еще 24 отсылки); от консульства Виниция (I, 8, 1; I, 8, 4; I, 12, 6; II, 7, 5; II, 49, 1; II, 65, 2); по спискам триумфаторов; по спискам цензоров; по спискам консулов¹⁸. При этом события не только датируются по одной из указанных систем, а используется несколько отсчетов одновременно.

При таком внимании к хронологии странно то, что в труде Веллея немало расхождений с датами других историков (обычно ошибки в пределах 1—3 лет). Объяснением этого феномена в последнее время занялся Ж. Эллегуар¹⁹. Ряд ошибок, причем наиболее значительных, он объяснил путаницей в латинских цифрах, в которой повинны античные и средневековые переписчики. Они, например, ошибочно принимали X за V и V за II. Некоторые ошибки связаны с небрежным использованием Веллеем консульских списков. Например, правильно определяя дату основания колонии Калес в Кампании — CCCL лет от консульства Виниция, Веллей указывает, что это было при консулах Сп. Постумий Альбине и Т. Ветурии Кальвине, но эти лица были консулами дважды — в 334 и 321 гг. до н.э.; только вторая дата, и то с ошибкой на один год, соответствует 350 г. от консульства Виниция. Многие ошибки связаны с использованием в разных частях труда различных источников, опирающихся на разные хронологические системы. В первой части труда использована хронология Катона Старшего, которой следовал Помпоний Аттик, тогда как с 49-й главы II книги даты даются по системе Варрона, относившего основание Рима, в пересчете на наше летоисчисление, к 751 г. до н.э. Использованием различных источников можно объяснить и то, что в одном случае Веллей относит возобновление Олимпийских игр к 793 г. до н.э., а в другом — к 776 г. до н.э.

В ряде случаев речь идет не об ошибках, а об иных хронологических принципах, которые Веллей отстаивает в споре с другими историками, например, с Катоном Старшим по поводу даты основания Капуи (I, 7, 2) или по поводу возраста Сципиона Эмилиана (II, 4, 7).

В разделах, посвященных основанию колоний, Веллей использует датировку не по годам, а по двухлетиям, трехлетиям, четырехлетиям, пятилетиям, служившим интервалами в выведении колоний. Последовательного использования такого принципа нет ни у одного другого римского историка.

Проблема источников

Немалые трудности возникают при определении источников, которыми пользовался Веллей Патеркул. Это связано не только с суммарным изложением событий, но и с потерей многих исторических произведений, которые могли быть доступны образованному человеку начала принципата. Исследователь конца прошлого века П. Кайзер применил к нашему автору модную в ту пору «теорию одного источника»²⁰. Этим источником была, по его мнению, историческая хроника Т. Помпония Аттика. Кайзер основывался на отклонении хронологических указаний Веллея на три года от хронологии Варрона, которое засвидетельствовано также в сохраненном Солином отрывке из Аттика (I, 27 М.). Шаткость предположения Кайзера особенно ясна в свете свидетельства Цицерона о том, что Аттик пользовался хронологией Варрона (Brut., 72).

Другой исследователь прошлого века Ф. Бурмайстер полагал, что Веллею была доступна вся литература, знание которой характеризовало уровень культурного человека того времени. В то же время главным источником Веллея Бурмайстер считал историческую хронику Непота, опираясь на сходство некоторых оценок у обоих историков и на обилие у Веллея, как и у Непота, биографических данных²¹.

В современных исследованиях о Веллее преобладает мнение, что он пользовался рядом трудов древних авторов. В ходе изложения Веллей ссылается на «Начала» Катона (I, 7, 3) и на неизвестные другим авторам «Анналы» Гортензия, откуда он заимствовал сведения о своих предках (II, 16, 3)²². Судя по всему, Веллей был также знаком с речами Цицерона и его письмами. Это явствует не только из панегирической оценки Цицерона, настоящего гимна ему (II, 66), но также из совпадения выражений Веллея и Цицерона об амнистии убийцам Цезаря «по примеру древних афинян»²³.

Подобные же совпадения свидетельствуют о знакомстве Веллея с трудами Саллюстия. Вслед за Саллюстием, или автором, на него опиравшимся, Веллей в начале II книги связывает падение нравов в Риме с уничтожением страха перед Карфагеном²⁴. Саллюстий, более чем другие авторы, оказал влияние на формирование стиля Веллея. К нему восходят контрастность в оценках личностей и использование в предложениях абстрактных слов в качестве существительных²⁵.

Среди авторов, оказавших влияние на Веллея, назывался также Трог Помпей²⁶. Но как справедливо заметил Ж. Эллегуар, различия между этими авторами столь велики, что знакомство Веллея с трудом Помпея Трога маловероятно²⁷. Столь же проблематичным является использование Веллеем в качестве источника произведения Варрона, на чем настаивает А. Де Франчиши, полагающий, что из него в «Римскую историю» вошли сведения об общественных сооружениях Рима²⁸. Для того, чтобы сообщить то немногое, что говорится у Веллея о постройках, не было нужды обращаться к специальному труду.

О знакомстве Веллея с грандиозным сочинением Тита Ливия, помимо упоминания Ливия в списке знаменитых историков, говорит совпадение выражений в рассказах об убийстве Тиберия Гракха (ср. Vell., II, 9, 6; Liv., XIV, 33, 5). Нет никаких оснований думать, что Веллей отрицательно относился к Ливию как к стойкому республиканцу, ибо само изложение Веллея сохранило следы республиканской традиции²⁹.

Семь раз на протяжении своего труда Веллей ссылается на Азиния Поллиона, восхваляя его как оратора (II, 36, 2),. подчеркивая его твердость и верность цезарианской партии (II, 63, 3), его успехи в борьбе с Секстом Помпеем в Испании (II, 73, 2), отмечая храбрую защиту им Венеции после Перузинской войны (II, 76, 2—3), приводя знаменитый ответ Азиния Поллиона, данный Октавиану перед битвой при Акции (II, 86, 2), характеризуя Азиния Поллиона как «нового человека» (II, 128, 3). Повышенное внимание к Азинию Поллиону является косвенным свидетельством использования Веллеем исторического труда Азиния Поллиона, написавшего историю Рима между 60 и, примерно, 31 г. до н.э.

Исследователи, поддерживавшие эту точку зрения, приводили в ее пользу также характер сведений Веллея о Поллионе³⁰. Так, фраза «Поллион сделал для Антония не меньше, чем Антоний для Поллиона» (II, 56, 3) логичнее всего объясняется чтением труда Азиния Поллиона. К Азинию Поллиону, возможно, восходит присущая Веллею объективность в оценке противников Цезаря. Так же, как Азиний Поллион (Asin. Poll. apud App. B.C., II, 82), Веллей не склонен к преувеличению числа убитых или взятых в плен при изложении войн времени Цезаря. Так, если, по словам Плутарха, Цезарь в ходе галльской кампании взял в плен до миллиона человек, то Веллей называет цифру четыреста тысяч (II, 47, 1). Поллион в своем труде уделял много внимания своей личности. Возможно, это сыграло какую-то роль во включении Веллеем в свою историю автобиографических данных. Обращают на себя внимание и некоторые текстуальные совпадения в трудах Веллея и Аппиана, особенно при описании проскрипций II триумвирата, объясняемые тем, что оба автора пользовались историей Азиния Поллиона.

Имеются и другие труды, которым мог следовать Веллей Патеркул. Было высказано мнение, что его сведения о времени Августа восходят к сочинению Мецената «О деяниях Августа»³¹ и к «Книгам о германских войнах» Ауфидия Басса³². В распоряжении Веллея были также недошедшие до нас «Записки о своей жизни» Августа³³. Совпадения между некоторыми фразами Веллея и Николая Дамасского объясняются использованием этого источника.

В двух случаях Веллей ссылается на эпиграфические источники: на надпись на медной доске храма Дианы Тифатины близ Капуи (II, 25, 4) и надпись на форуме Августа с перечнем покоренных народов (II, 39, 2). Надпись на медных досках близ мавзолея Августа с его «Деяниями» им не упоминается, однако есть основания думать, что историк ею пользовался. Такое предположение было впервые высказано Т. Моммзеном во втором издании RgDA (1883), полагавшим, что Веллей Патеркул должен был видеть этот монументальный текст во время прогулок по городу. Недавно французские историки Ж. Эллегуар и К. Жодри предприняли попытку это доказать, сравнив текст «Римской истории» с RgDA³⁴. Ряд мест я обоих текстах обнаруживает несомненную близость³⁵, но нельзя доказать, что все эти места восходят именно к этому источнику, а не к уже упомянутым «Запискам» Августа или к труду Мецената.

Помимо указанных исторических трудов, мемуаров и надписей, Веллей Патеркул мог также обратиться к архивным документам времени Империи. Как сенатор он мог пользоваться сенатскими протоколами и донесениями полководцев о ходе военных операций³⁶. Установлено, что Веллей использовал протокольную запись одной из речей императора Тиберия в сенате по поводу царя маркоманнов Маробода (II, 129, 3), которую более подробно излагает Тацит в «Анналах» (II, 65, 1) Использовались также источники, которые могут быть названы «археологическими». По руинам древних Кум и Неаполя историк судил о былом величии этих городов (I, 4, 1).

Против высказанных предположений о непосредственном обращении Веллея к ряду исторических трудов и памятников как будто свидетельствуют его же сообщения о крайне спешной работе над «Историей», приуроченной к вступлению в консульство М. Виниция. Однако есть основания думать, что Веллей начал собирать материал для своего труда не в тот день, когда его друг был избран консулом (в этом случае до вступления Виниция в должность оставалось пять месяцев), а задолго до этого. В пользу этого предположения говорят неоднократные ссылки Веллея на «настоящий труд», «настоящие свитки». Именно они дают основание думать, что «Римская история» представляет выдержку из вчерне законченного обширного труда, потребовавшего у автора большего времени и проработки многочисленных источников, ссылки на которые он сохранил или которые могут быть с большей или меньшей долей вероятности установлены³⁷.

Эпоха междоусобиц и гражданских войн

Первый из полностью сохранившихся в труде Веллея периодов римской истории — столетие междоусобиц и гражданских войн. Оценка событий этого времени позволяет судить о политических убеждениях Веллея. Веллей отрицательно относится к аграрному движению братьев Гракхов. Мотивы выступления Тиберия Гракха, согласно Веллею, всецело эгоистические: страх перед наказанием, которое уже постигло консула Манцина за заключение справедливого мирного договора с мятежной Нуманцией, а также личные амбиции народного трибуна (II, 2, 2). Отдавая должное душевному благородству Тиберия и Гая Гракхов, историк считает, что все их законы проводились в угоду жаждавшей перемен народной массе, а их деятельность знаменует «начало гражданских беспорядков и безнаказанности убийств».

Видя в беспорядках и мятежах, независимо от причин, какими они были вызваны, и характера, какой они имели, бедствие для государства и сограждан, Веллей осуждает не только братьев Гракхов, но и иных возмутителей спокойствия. Деятельность Сервилия Главции и Апулея Сатурнина он классифицирует как «неистовство», а самих реформаторов называет «безумцами» (II, 12, 6). В соответствии с этим одобряется вооруженное подавление мятежников консулом Г. Марием и опускается то немаловажное обстоятельство, что Г. Марий первоначально поддерживал Главцию и Сатурнина и при их помощи получил свое шестое консульство³⁸.

Несмотря на то, что Ливий Друз Младший был продолжателем Гракхов, его деятельность оценивается Веллеем иначе. Ливий Друз, как полагает Веллей, выдвигая предложения, близкие гракханским, на самом деле исходил из интересов сената (II, 13, 2—3). Трагический исход жизни этого благонамеренного человека, согласно Веллею, был обусловлен тем, что сенат заблуждался в отношении истинных намерений народного трибуна и не усмотрел разницы между ним и Гракхами. Негативная позиция сената, не понявшего выгод деятельности Ливия Друза Младшего, имела последствием попытку последнего найти опору в италиках путем дарования им прав римского гражданства (II, 13, 3—14, 1—3).

Освещение деятельности Ливия Друза Веллеем расходится с тем, какое мы находим у других античных авторов. Так, Аппиан в «Гражданских войнах» рассматривает планы и деятельность Ливия Друза на фоне противоречий между народом и привилегированными сословиями, с одной стороны, и сенатом и всадниками — с другой. По его мнению, против Ливия Друза объединились сенат и римские всадники, в то время как народ горячо поддерживал трибуна (App. B.C., I, 36—37). Также и у Флора, сведения которого в этом вопросе восходят к Т. Ливию, законы Ливия Друза объясняются противоречиями между сенаторами и всадниками (II, 5). Очевидно, и Аппиан пользовался в указанных главах Ливием или идущей от него традицией, тогда как сведения Веллея восходят к иному источнику, установить который не представляется возможным.

Союзническую войну 90—88 гг. до н.э. Веллей Патеркул изложил в двух главах (II, 14—15). Сочувствие историка всецело на стороне восставших италиков. Веллей, сам выходец из италийской муниципальной знати, считал дело италиков справедливым, поскольку «они были лишены прав гражданства в том государстве, которое они подняли на высшую ступень могущества, и, будучи той же крови и происхождения, третировались как варвары» (II, 15, 2).

Со времени гражданских войн Мария и Суллы и диктатуры Суллы изложение событий римской истории становится у Веллея Патеркула более обстоятельным. Десятилетию 89 — 79 гг. до н.э. посвящено десять глав. Предводители враждующих политических группировок осуждаются за гибельное для государства честолюбие. Живописуются сцены насилия, произвола и жестокости. В то же время Гн. Помпей, приникший участие в гражданских войнах на стороне Суллы, рисуется как в высшей степени положительная личность (II, 19). Историк обрисовывает его как гражданина без каких-либо пороков, поскольку стремление Помпея занять в свободной республике место, соответствующее достоинствам, Веллей не считает пороком. В изложении последующих событий, вплоть до появления на политической арене Г. Юлия Цезаря, Помпей оценивается как величайший римский полководец. Успешным завершением Помпеем затянувшихся Митридатовых войн Веллей заканчивает период римской истории, характеризующийся достижением высшего военного могущества и максимальным расширением римской державы, после чего, как и в первой книге, дает краткий обзор территориальных приобретений Рима начиная с Первой Пунической войны.

Не меньшее восхищение как человек и военачальник вызывает у Веллея Патеркула Г. Юлий Цезарь (II, 41—42). В его личности историк выделяет неукротимую силу духа, неумеренную щедрость, непомерное честолюбие, выносливость в перенесении трудностей, трезвость ума, позволяющую принимать продуманные решения, благородство. Несмотря на восхищение Цезарем, нельзя сказать, что в гражданских войнах, разгоревшихся между Помпеем и Цезарем, симпатии Веллея на стороне Цезаря. Помпей и Цезарь для него равновеликие герои Рима, столкновение между которыми — результат происков ничтожных людей или следствие несовершенства человеческой природы, не могущей обойтись без гибельного соперничества.

Начиная с сообщения о завещании Цезаря, в повествование входит Г. Октавий (II, 59, 1). Касаясь происхождения будущего принцепса, его биограф Светоний Транквилл приводит сведения о причислении Сервием Туллием рода Октавиев к патрициату и о последующем переходе его в плебс. Этим данным противопоставлена цитата из «Записок» самого Августа о происхождении из всаднического рода, древнего и богатого, в котором первым сенатором стал отец принцепса (Suet. Aug., 3). Веллей говорит о происхождении Г. Октавия (Августа) почти теми же словами, какими, согласно Светонию, говорил о своем происхождении Август: «Его отец происходил хотя из непатрицианской, но из видной всаднической семьи» (II, 59, 2). Отсюда явствует, что источником Веллея в его рассказе об Августе служили его «Записки».

Изложение гражданских войн после смерти Цезаря, в которых Г. Октавий — Октавиан Август был одним из главных героев, говорит об известной объективности историка. Не чувствуется его вражды к защитникам Республики. Брут и Кассий осуждаются не как противники цезарианцев, а как убийцы Цезаря, проявившие вероломство и неблагодарность по отношению к своему благодетелю. Несмотря на печальный опыт Кремуция Корда, Веллей без страха говорит о величии души Брута (II, 72, 1). Но историк в то же время обходит ужасы проскрипций одной фразой: «Участь всего этого времени никто не смог достойно оплакать, тем более никто его не может выразить словами» (II, 67, 2). Чувствуется, что проскрипции II триумвирата не только во времена самого Августа, но и при Тиберии были запретной темой.

Принципат Августа

В изложении принципата Августа внутренняя политика стоит на заднем плане. В самых общих чертах подчеркивается, что была «восстановлена прежняя, старинная форма правления», восстановлены земледелие, отношения собственности, «улучшены старые законы и целесообразно добавлены новые» (II, 89, 4). О предпринятой Августом ревизии сената сказано, что «сенат избран без суровости, но с надлежащей строгостью» (II, 89, 4). В то же время в поле зрения историка — династическая политика Августа, а также конфликты с некоторыми из сенаторов, добивавшихся большего влияния в государстве или стремившихся устранить Августа.

Военные операции времени Августа раскрываются последовательно, по кампаниям: 1) германская кампания, завершившаяся захватом Германии до Эльбы; 2) восстание паннонцев и его подавление; 3) восстание далматов и его подавление; 4) восстание германцев во главе с Арминием; 5) военные действия с целью восстановления утраченного положения в Германии.

В поле зрения историка все, что, с его точки зрения как профессионального военного, может объяснить возникновение войн и их ход: стратегические замыслы римских и вражеских военачальников, их опытность и человеческие качества, численность римских и вражеских войск, уровень их военной подготовки, особенности местности, затрудняющие или облегчающие военные действия, расположение стационарных римских лагерей. Перед нами не дилетантское освещение военных операций, свойственное большинству античных историков (кроме Фукидида и Полибия — у греков и Цезаря — у римлян), а их профессиональное описание, которое, несмотря на краткость, дает о войнах времени Августа больше сведений, чем все рассказы Светония и Диона Кассия. К тому же это свидетельство очевидца, сохраняющее ощущение масштаба военных действий, подробности военных операций, значительных и второстепенных, дающие возможность понять, как действовали римские полководцы в различных обстоятельствах, в том числе и критических.

Особенно детально Веллей описывает военные действия в Германии, в которых он участвовал в качестве начальника конного отряда армии Тиберия. Историк с гордостью называет себя воином Тиберия Цезаря (II, 104, 3). Он говорит о преданной любви легионеров к Тиберию, почти обожествлении его (II, 104, 4). Если описание радости народа при возвращении Тиберия с острова Родоса (II, 103, 5) кажется обычной риторикой, то изображение поведения воинов и испытываемых ими чувств к главнокомандующему в полной мере отвечает тому, что нам известно о превращении ополчения в профессиональное войско. Легионеры давно уже перестали чувствовать себя римскими гражданами, выполняющими свой воинский долг. Они служили не сенату и римскому народу, а полководцу, в руках которого были их жизнь и смерть, возвышение по служебной лестнице, благосостояние.

Знаки внимания Тиберия к подчиненным, которые Веллей описывает с таким умилением (II, 14, 1—2), — это проявление тех же изменений, но на этот раз в положении военачальника. Римский полководец эпохи Республики не нуждался в каких-либо мерах, которые обеспечивали бы ему личную преданность воинов. Он был выборным лицом, и его дальнейшая карьера зависела не от тех, кем он командовал, а от популярности в комициях и поддержки сената. Такие примеры, как попытка воинов помешать проведению триумфа нелюбимого полководца, в республиканскую эпоху единичны, императорскую эпоху, а также и в конце Республики, полководец мог рассчитывать на положение, ставящее его над сенатом, над народом и над законом. Поэтому возникает известная зависимость полководца от армии, которая, как это неоднократно выявлялось, была единственной реальной силой, могущей обеспечить приход к власти. Полководец, как это и делал Тиберий (II, 14, 3), мог идти на послабление дисциплины, на нарушение субординации, ибо отныне он считался не с существующей традицией, а с собственными целями.

Сам Веллей подчеркивает различие поведения двух полководцев в одинаковой ситуации — при мятеже воинов. Германик действовал с мягкостью, даже кое-что, «не роняя своего достоинства, обещал», «многое простил», в то время как Друз «проявил прежнюю военную суровость» и беспощадно расправился с мятежниками (II, 125, 3—4). Мягкость Германика по отношению к мятежным воинам, хотя он и отклонил их призыв возглавить легионы для захвата власти (на последнее обстоятельство Веллей лишь намекает — II, 125, 3), очевидно, была одной из причин его последующей почетной опалы.

Веллей писал историю войн времени Августа уже после него и после насильственной смерти Германика, имя которого объединило всех недовольных правлением Тиберия. Поэтому, не отрицая заслуг Германика и называя его «заслуженным полководцем», историк говорит о нем с известной сдержанностью, видимо, не желая выставлять себя почитателем Германика. Нет оснований и для утверждения, что Веллей преуменьшил заслуги Друза, приписав Тиберию честь расширения границ Римской империи до Эльбы, в то время, как еще до него, в 9 г. до н.э., Эльбы достигло войско Друза³⁹. Однако в данной и следующей главе (II, 106—107) Веллей не излагает историю войн с германцами, а делится впечатлениями о походе, участником которого он был. Приоритет Тиберия подчеркивается лишь в том, что он провел в Эльбу римский флот со стороны моря (II, 106, 3). О подобной операции Друза неизвестно.

Достоверность данных Веллея по истории войн времени Августа явствует также из его оценки противников римлян — паннонцев и германцев. В отличие от других римских историков, характеризовавших паннонцев как воинственных дикарей, историк сообщает, что большинство из них было грамотно и занималось изучением наук (II, 90, 5). Таким образом, паннонцы изображаются достойными противниками Рима, подготовленными к ведению войны. И эта характеристика приобретает тем большее значение, что Веллей был сам непосредственным участником Паннонской войны, которая получила оценку как «тяжелейшая из внешних войн после Пунической» (Suet. Aug., 16, 1).

Не понаслышке знал Веллей Патеркул и германцев. Историк подчеркивает, ссылаясь на собственный опыт, не только свирепость германцев, но и их изворотливость, благодаря которой им удалось обмануть бдительность римлян и нанести им жесточайшее поражение (II, 118). Совсем не «дикарём» встает из описания Веллея предводитель маркоманнов Маробод, «варвар скорее по происхождению, чем по разуму» (II, 108, 2). Все его действия, начиная от захвата царской власти и ухода вместе со всем народом в защищенную Герцинским лесом Богемию, характеризуются как целесообразные. Дается высокая оценка качествам Маробода как полководца, создавшего прекрасно подготовленное войско, и дипломата, действующего в соответствии с обстоятельствами и умело организующего сопротивление соседних народов захватническим планам римлян. Восстание паннонцев, сорвавшее подготавливаемую против Маробода широкомасштабную военную операцию, изображается как триумф его политики. Высокая оценка историком Маробода, а также Арминия, разумеется, не говорит о каком-либо сочувствии «варварам». Это стремление римского патриота предотвратить военные катастрофы, подобные той, какая постигла римлян в Тевтобургском лесу.

Находясь в свите юного наследника Августа, Веллей Патеркул посетил восточные провинции Империи и был свидетелем дипломатических переговоров Гая Цезаря с парфянским царевичем: «Мне как военному трибуну, командующему своими воинами, удалось увидеть это весьма славное и памятное зрелище» (II, 101, 2). С этим рассказом связано сообщение Веллея Патеркула о том, что в составе римского войска он побывал во Фракии, Македонии, Ахайе и Азии, увидел все восточные провинции, ведущий в Понт пролив и оба его берега (II, 101, 3). Очевидно, впечатлениями об этом периоде жизни историк намеревался поделиться в своем пространном труде.

Описание смерти Августа отличается от рассказов Тацита (Ann., I, 5) и Светония (Suet. Aug., 92) в деталях (II, 123). Если Тацит сомневается в том, что Тиберий, вызванный с дороги в Иллирик, застал Августа живым, а Светоний рисует смерть Августа на руках у Ливии, то Веллей Патеркул изображает Тиберия единственным, кто проводил умирающего императора к праотцам и принял державу из его рук. Очевидно, версия Веллея имела распространение в дворцовых кругах, и современник не мог ее отвергнуть, отдав предпочтение слухам, неблагоприятным для Тиберия или для Ливии (ее даже обвиняли в убийстве супруга).

Веллей донес до нас ощущение страха, охватившего римское общество при вести о кончине того, кто держал в своих руках власть почти пятьдесят лет (II, 124, 1). Это был страх перед возобновлением гражданских междоусобиц, перед возрождением всего того, от чего победитель в прежних гражданских войнах избавил римское общество. Никто уже не помышлял о возвращении сенату и комициям независимого положения. Римские граждане успели превратиться в подданных, и их волновало лишь то, в чьи руки они попадут. В силу своих личных качеств Тиберий вызывал антипатию у многих. Но другой кандидатуры не было. Поэтому предложение сената о передаче Тиберию всех тех полномочий, какими обладал Август, было совершенно естественным. Необычным было лишь то, что Тиберий отказывался принять власть. Светоний и Тацит, касавшиеся этого отказа в своих трудах, объясняют его лицемерием (Suet. Aug., 21; Tac. Ann., I, 11—12). Веллей же, напротив, считает отклонение Тиберием высокой чести искренним, а ее принятие — уступкой доводам государственной пользы, а не личного честолюбия (II, 124, 2). Не исключено, что Тиберий действительно колебался в принятии решения, а не разыгрывал комедию отказа, ибо по своей натуре он был человеком замкнутым, склонным к уединению. Таким образом, у нас нет оснований для того, чтобы принимать версию поздних историков, отвергая мнение человека, лично знавшего Тиберия.

Принципат Тиберия

На главах, посвященных Тиберию как принцепсу (CXXIII—CXXXI), обычно основываются все исследователи, обвиняющие историка в низкопоклонстве и сервилизме. При этом изложению первых шестнадцати лет правления Тиберия противопоставляют рассказ П. Корнелия Тацита обо всем периоде пребывания Тиберия у власти и из этого сравнения делают заключение о качествах Веллея как историка. Ошибочность такого подхода видна из того, что негативная оценка Тацитом Тиберия относится преимущественно к тому времени, которое находится вне поля зрения Веллея Патеркула. Тацит подчеркивает, что, когда Тиберий не занимал еще никакой должности или при Августе принимал участие в управлении государством на вторых ролях, жизнь его была безупречной, и он заслуженно пользовался доброй славой (Ann., VI, 51). Да и впоследствии, будучи по натуре порочным, он прикидывался добродетельным. Превращение Тиберия в чудовище Тацит датирует временем после обнаружения измены Сеяна (Ann., VI, 51). Таким образом, Тиберий-чудовище неизвестен автору дошедшего до нас исторического труда, поскольку измена и падение Сеяна относятся ко времени после его написания. С другой стороны, сопоставление оценок Тиберия обоими историками, относящихся к одному и тому же времени, не дает основания говорить о противоположности их позиций.

Но даже без учета этих обстоятельств расхождение во взглядах на Тиберия Тацита и Веллея не означает, что последний лгал или ошибался, ибо давно уже появились сомнения в справедливости оценки Тиберия Тацитом⁴⁰. В XX в. мнение о необъективности подхода великого историка к Тиберию стало едва ли не преобладающим⁴¹, хотя продолжают высказываться и противоположные точки зрения⁴².

У нас в последнее время к этому вопросу обратился А.Б. Егоров, выступивший с критикой попыток «реабилитации» Тиберия в западной историографии⁴³. Следует прежде всего заметить, что объективная оценка отношения Тацита к Тиберию, не имеющая ничего общего с «реабилитацией» этого римского императора, присутствует не только в западной, но и в советской историографии: водораздел между советским и буржуазным антиковедением проходит не по этому вопросу. Так, по мнению наиболее авторитетного советского исследователя Тацита Г.С. Кнабе, оценка Тацитом Тиберия была тенденциозной, а сведения о политических процессах, какие могут быть извлечены из «Анналов», разрушают картину «массового террора», которую с присущим ему литературным талантом живописует Тацит. По подсчетам Г.С. Кнабе, даже при активном сопротивлении сенатской верхушки политике императора к судебной ответственности было привлечено всего 124 человека, а казнено не более 20; при этом суровые репрессии обрушились на людей, стремившихся устранить Тиберия насильственным путем⁴⁴. Таким образом, масштабы преследований в годы правления Тиберия несопоставимы с массовыми казнями и гонениями эпохи Суллы и второго триумвирата, когда жертвами репрессий стали сотни людей, подчас даже не занимавшихся политической деятельностью. Поэтому современники Тиберия, особенно имевшие возможность наблюдать его вблизи как военачальника и администратора, не воспринимали его как мрачное чудовище, и неумеренные похвалы иногда были искренними.

Для А.Б. Егорова уверенность в непогрешимости Тацита служит основанием для негативной оценки Веллея Патеркула: «Восемь глав Веллея, посвященных времени после смерти Августа, состоят из общих фраз и бесконечных восхвалений принцепса и его окружения. Сам Тиберий у Веллея Патеркула совершенно безлик, очевидно, это не реальное лицо, а образ идеального правителя, во многом собравший в себе качества идеального государственного деятеля Республики»⁴⁵.

Было бы ошибочным отрицать панегирический характер оценки Веллеем Тиберия⁴⁶. Но при этом неточно, что Тиберий у Веллея безлик и что он вобрал черты идеального государственного деятеля Республики. Особенностью творческой манеры Веллея является создание портретов политических деятелей, которые не повторяют друг друга. Тиберий ближе всего не к республиканским деятелям, а к Августу, хотя их образы не совпадают. Несмотря на краткость описания деятельности Тиберия, Веллей не опускает примеров недовольства его политикой. Он сообщает о заговорах Друза Либона и Силия Пизона, разумеется, их осуждая (II, 130, 3). В изображении Веллея Тиберий далеко не баловень судьбы. Перечисляя потери им близких людей, Веллей восклицает: «Какими горестями, Марк Виниций, терзало его это трехлетие! Какое скрытое и тем более жестокое пламя сжигало его грудь — он вынужден был страдать, возмущаться, краснеть из-за невестки и внука» (II, 130, 4).

Особого рассмотрения заслуживает вопрос об отношении Веллея к Сеяну. Можно ли видеть вслед за Р. Саймом⁴⁷ в Веллее ярого приверженца Сеяна? Биография Сеяна (II, 127, 2) начинается с оценки его родственных связей. Это создает впечатление, что выбор Тиберием Сеяна, «как помощника во всем» во многом объясняется поддержкой последнего целым кланом Сеянов: отцом — «принцепсом всаднического сословия», дядей, родными и двоюродными братьями, занимавшими выдающееся положение в государстве. Сказав, действительно, несколько общих слов о качествах Сеяна — верности, трудолюбии, физической силе, Веллей переходит к его особенности сохранять под внешним спокойствием бдительность. Сравнивая веллееву оценку Сеяна с его же характеристиками Элия Ламии (II, 116, 3) или Лициния Нервы (II, 116, 4), мы можем понять, что особой симпатии к Сеяну Веллей не питал, хотя могущественный временщик и привлекал его как выходец из «новых людей». Вудмен обратил внимание на то, что Веллей скорее преуменьшает, чем преувеличивает заслуги Сеяна⁴⁸. Не сообщается об участии Сеяна в подавлении восстания в Иллирии, о чем говорят Тацит (Ann., I, 24, 1—2) и Дион Кассий (LVIII, 9, 16). Умалчивается о причастности Сеяна к восстановлению сгоревшего театра Помпея. Эта заслуга приписывается одному Тиберию (II, 130, 1).

Несмотря на биографический характер и панегирический тон изложения в последних восьми главах, Веллею удалось изложить главные факты внутренней и внешней политики первой половины принципата Тиберия, причем их оценка мало чем отличается от оценок враждебного Тиберию Тацита. Веллей пишет: «На Форум было возвращено доверие, с Форума изгнан мятеж (seditio), с Марсова поля — домогательства, из курии — раздоры» (II, 126, 2). О том же Тацит сказал следующим образом: «Тогда впервые с Марсова поля выборы были перенесены в сенат, ибо, хотя до этого времени все важнейшее принадлежало решению принцепса, кое-что совершалось и по настоянию триб» (Ann., I, 15, 1). Более пространное сообщение Тацита оказывается неточным, поскольку трибы собирались в другом месте, на Форуме, — за годы бездействия трибутных комиций об этом успели позабыть. Что касается оценок самого факта Веллеем и Тацитом, то они практически однозначны. Тацит также положительно оценивает этот акт: «И народ, если не считать легкого ропота, не жаловался на то, что у него отняли законные права, да и сенаторы, избавленные от щедрых раздач и унизительных домогательств, охотно приняли это новшество» (Ann., I, 15, 2 — перев. А.С. Бобовича). При этом Веллей добавляет драгоценную подробность: реформа комиций была «собственноручно составлена» Августом, а ее проведение было первым из дел нового принцепса Тиберия (II, 124, 3). Передача прерогатив комиций сенату не рассматривалась ни современными, ни последующими историками как антидемократическое мероприятие: выборы давно уже превратились в чисто символический акт.

Имеются и иные совпадения в оценках Веллея и Тацита, «великодушие принцепса, — пишет Веллей, — защитило от убытков не только отдельных граждан, но и города: восставлены города Азии» (II, 126, 4). Тацит говорит о «благородной щедрости Тиберия к разрушенным городам Азии» (Ann., II, 48). «Провинции защищены от беззаконий должностных лиц», — сообщает Веллей. Многочисленные иллюстрации к этому сообщению можно отыскать у Тацита, Светония и Диона Кассия.

Веллей говорит о финансовой помощи Тиберия обедневшим сенаторам с целью восполнения их ценза, необходимого для сохранения в списке сената, подчеркивая при этом, что сенат должен был санкционировать эту помощь (II, 129, 3). О том же на примере Проперция Целера сообщает Тацит в «Анналах» (I, 75, 3—4). Таким образом, несмотря на краткость и панегирический тон, Веллей не только не опустил ничего существенного во внутренней политике Тиберия до 31 г., но и осветил ее объективно.

Характеристика Веллеем внешней политики Тиберия в целом совпадает с ее оценкой Тацитом. Согласно Тациту, Тиберий стремился удержать приобретенное, смягчать своими рекомендациями внешнюю политику Рима, воздерживаться от применения оружия (Ann., VI, 32, 1). Равным образом и Веллей рисует Тиберия как правителя, мудро сдерживающего внешних врагов, не вступая с ними в открытый военный конфликт, и постоянно подчеркивает мудрость его рекомендаций, обеспечивавших сохранение мощи Римской империи и безопасность ее границ. Удивительно, что и Веллей, и Тацит иллюстрируют внешнюю политику Тиберия двумя одинаковыми примерами — отношениями с Марободом и с Раскуполом, нарушившим равновесие сил во Фракии (II, 129 — Tac. Ann., VI, 32). Это дает основание предположить, что Тацит был знаком с сочинением Веллея и оно, несмотря на отрицательное отношение историка к возвеличению Тиберия, дало ему некоторые факты, которые он интерпретировал по-своему. Приведя пример с Марободом, Тацит осуждает Тиберия, в то время как Веллей использует этот пример для защиты позиции императора.

Литературные экскурсы

«Римская история» Веллея — единственный из дошедших до нас исторических трудов, содержащий очерки литературы как греческой, так и латинской. Первый из очерков, посвященный Гомеру (I, 5), затрагивает спорные вопросы античного гомероведения.

Веллей уверен, что Гомер не имел образцов для подражания и что именно он впервые создал жанр героического эпоса (I, 5, 2). Этот взгляд противоречит мнению ряда античных знатоков литературы, называвших предшественников Гомера по именам, равно как и современному взгляду на возникновение эпоса. Веллей полагает, что ошибаются те, кто относит жизнь Гомера ко времени, близкому к Троянской войне. Он считает, что акме Гомера отстоит от его времени на 950 лет, т.е. приходится на 920-е гг. до н.э. (I, 5, 3). Здесь он спорит, не называя имен, с Филостратом, Кратесом из Малла и Эратосфеном, считавшими, соответственно, что Гомер жил через 24, 60 и 100 лет после Троянской войны. Датировка Веллея согласуется с датами грамматика Аполлодора из Александрии, относившего, согласно А. Геллию (A. Gell., XVII, 21, 3), акме Гомера к 914—913 гг. до н.э. Веллей отвергает как несогласующуюся со здравым смыслом гипотезу о рождении Гомера слепым (II, 5, 3). До него легенду о слепоте Гомера оспаривал Цицерон (Tusc., V, 114). Легенда о слепоте Гомера имеет исток в фантастической этимологии александрийских грамматиков, толковавших имя Ομηρος от ο μη ορων («тот, кто слеп»).

В той же главе о Гомере упоминается Архилох, имеющий, по мнению Веллея, то общее с эпическим поэтом, что и он был создателем своего жанра и в этом жанре не имел достойных соперников (I, 5, 3). Архилох был создателем лирического ямба (Hor. Ep., I, 19, 23) и ставился в древности так же высоко, как Гомер. Но это был поэт не X, а VIII в. до н.э.⁴⁹

За Гомером следует Гесиод. Веллей полагает, что Гесиод был отделен от Гомера ста двадцатью годами (I, 7, 1), справедливо отвергая существовавшую в древности легенду о Гомере и Гесиоде как современниках и соперниках. Отводя Гесиоду в поэзии второе место после Гомера, Веллей следует за распространенной в древности оценкой обоих поэтов — один лишь Квинтилиан ставил на второе место после Гомера Вергилия (Quint., X, 1, 85). Как и другие античные авторы, Веллей противопоставляет Гесиода Гомеру в том отношении, что у первого имеются биографические сведения, а у второго они отсутствуют, полагая, что Гесиод сознательно избежал ошибки Гомера, ничего не сказавшего о своей родине и родителях.

Греческая трагедия представлена в труде Веллея именами ее классиков Эсхила, Софокла и Эврипида⁵⁰ (поэты названы по старшинству), старая комедия — именами Кратина, Аристофана и Эвполида, новая комедия — именами Менандра, Филемона и Дифила (в этом случае избран порядок по начимости творчества), философия — именами Сократа, Платона и Аристотеля, ораторское искусство — именем Исократа (I, 16, 3—5).

Из слов Веллея о том, что Сократ упоминался им уже раньше (I, 16, 4), следует, что существовала не дошедшая до нас глава, где должно было говориться о писателях и ученых классической эпохи. С уверенностью можно сказать, что в ней говорилось об историках V—IV вв. до н.э. Геродоте, Фукидиде и Ксенофонте. Это ясно из того, что в II, 36, 2 Саллюстий назван «подражателем Фукидида», уже известного, таким образом, читателям «Римской истории».

Равным образом следует думать, что в утраченной части труда Веллея имелся раздел, посвященный литературе и науке эпохи Александра и его преемников. В этом случае там должны были быть упомянуты Демосфен и ораторы его поры, а из философов — основатель стоической философии Зенон и его антагонист Эпикур. Труд Веллея обнаруживает бесспорные следы знакомства с философской терминологией стоиков.

Характеризуя древнейший период римской литературы (I, 17), Веллей называет родоначальника римской трагедии Акция (170—86 гг. до н.э.), опуская группировавшихся вокруг него авторов «грубых и неотделанных трудов». Считается, что он имеет в виду Ливия Андроника и Гн. Невия. В одну триаду Веллей группирует поэтов Цецилия Статия (234—166 гг. до н.э.), Теренция (190—159 гг. до н.э.) и Афрания (вторая половина II в. до н.э.), подчеркивая, что они процветали в одну эпоху (I, 17, 1). Римскую историографию Веллей начинает с Катона Старшего, опуская его предшественников, старших анналистов, — он называет их «темными и архаическими авторами» (II, 17, 2). Древнейшее ораторское искусство Рима, как пишет Веллей, представлено именами П. Лициния Красса, Сципиона Эмилиана, Тиберия и Гая Гракхов, Г. Фанния.

Следующий период развития римской литературы, согласно Веллею, охватывал время от разрушения Карфагена до окончания Союзнической войны. Характеризуя развитие ораторского искусства, Веллей называет тех же ораторов, какие былти упомянуты в 17-й главе первой книги, добавляя к ним Г. Папирия Карбона, Метелла Нумидийского, Л. Лициния Красса, М. Антония, Г. Цезаря Страбона (II, 9, 1—2). Называя среди ораторов Кв. Муция Сцеволу, Веллей замечает, что он был более знаменит в юриспруденции, чем в ораторском искусстве.

Отбор Веллеем выдающихся римских ораторов согласуется со списком лучших ораторов в трактате Цицерона «Брут» (см. Cic. Brut., 82; 83; 85—88; 99—102; 120; 135; 138). Но Цицерон характеризует творческую манеру каждого из них, Веллей же ограничивается одними именами.

Римская трагедия представлена именами Акция и Афрания (они уже упоминались в 17-й главе первой книги) и Пакувия, автора двенадцати трагедий и одной претексты.

Упоминая имя автора сатир Г. Луцилия, Веллей сообщает факт из его биографии: он служил всадником под стенами Нуманции, когда осаждающей армией руководил Сципион Эмилиан (II, 9, 4). О том же сообщает и сам Луцилий в своих стихах, говоря, что он входил в «когорту военачальника» cohors praetoria (Lucil., 407—408, 1348). Установлено, что термин cohors praetoria соответствует термину cohors amicorum; таким образом, Луцилий просто находился в свите Сципиона Эмилиана.

При отсутствии биографических сведений об историках-анналистах важно свидетельство Веллея, что старшим из них по возрасту был Л. Целий Антипатр, а ровесниками были Л. Корнелий Сизенна, П. Рутилий Руф, Клавдий Квадригарий, Валерий Анциат (II, 9, 5—6). Как создатель нового литературного жанра (имеются в виду ателланы) характеризуется Веллеем Л. Помпоний (II, 9, 6). На самом деле, он придал давно существовавшим народным сценкам литературную форму.

В другом литературном экскурсе характеризуется литература конца Республики (II, 36). Тут упоминаются не только такие знаменитые ораторы, как Гортензий и Цицерон, но также ораторы, мало или вовсе неизвестные. Среди поэтов конца Республики фигурируют Варрон, Лукреций и Катулл. Хотя известный философ и ученый М. Теренций Варрон писал и стихи (Менипповы сатиры), скорее всего, под «Варроном» подразумевается П. Теренций Варрон из Нарбона, переводчик «Аргонавтики» Аполлония Родосского, автор сатир и панегирического эпоса «Война с секванами».

Среди писателей эпохи второго триумвирата и времени Августа фигурируют «принцепс поэзии» Вергилий (70—19 гг. до н.э.), за ним Рабирий, далее Саллюстий и Ливий, за ними Тибулл (54—19 гг. до н.э.), Овидий (43 г. до н.э. — 17 г. н.э.). Может показаться странным, что среди этих знаменитых писателей назван Рабирий. Но о Рабирии до Веллея писал Овидий, восхищавшийся его талантом (Ovid. Pont., IV, 16, 5), а после Овидия — Квинтилиан (Quint., X, 1, 90). Из этих упоминаний явствует, что Рабирию принадлежала поэма о войне между Октавианом и Антонием⁵¹.

В обзорах римской литературы Веллея имеются труднообъяснимые пропуски: для раннего периода — Энний и Плавт, для времени Августа — Гораций и Проперций. По мнению Р. Гоара, пропуск Энния объясняется тем, что во времена Веллея он считался устаревшим поэтом, Гораций же выпущен потому, что Тиберий был оскорблен тем, что Гораций не упомянул его в своих одах⁵². Довод в отношении Горация кажется нам неубедительным. Вряд ли Веллей находился в столь близких отношениях к Тиберию, что знал о его обиде на Горация. Напротив, Веллею было известно, что Тиберий не разрешил вернуться старику Овидию на родину, когда это было всецело в его власти. Однако Овидий назван Веллеем среди великих поэтов времени Августа. Это, на наш взгляд, ослабляет довод Гоара.

Можно думать, что литературные вкусы Веллея — это вкусы его времени. Как правило, оценки Веллея совпадают с оценками близких к нему по времени авторов Сенеки Старшего и Квинтилиана. Сам выбор имен поэтов, ораторов, историков, авторов трагедий и комедий не оставляет сомнений, что Веллей Патеркул достаточно хорошо ориентировался в истории литературы. Попытка сделать литературный процесс частью истории в римской историографии является уникальной. Во всяком случае, ни в одном из дошедших до нас исторических трудов на латинском языке мы не найдем стольких имен литераторов. И даже если допустить, что Веллей Патеркул был знаком не со всеми их произведениями, само по себе появление на страницах исторического труда, тем более столь краткого, имен поэтов, историков, авторов трагедий и комедий наряду с именами консулов и полководцев — достаточно знаменательное явление. Оно, с одной стороны, — свидетельство внимания к литературе как средству идеологического воздействия со стороны основателей империи и, с другой — показатель возросшего интереса самих римлян к до того малопочетной деятельности литераторов.

«Монументальная пропаганда»

Показателен интерес историка к памятникам архитектуры и скульптуры, служившим украшению Рима. Этот интерес может быть понят в свете «монументальной пропаганды», инициатором и мастером которой был Август, похвалявшийся, что принял Рим кирпичным, а оставил его мраморным (Dio Cass., LVI, 30)⁵³. Можно думать, что Веллей был знаком с трудом Витрувия, который мог быть ему близок не только как новый человек, но и тем, что и сам происходили от человека, бывшего praefectus fabrum. Давая краткое сообщение о том или ином политическом деятеле, Веллей сопровождает его указаниями на осуществленные в его время постройки. Так, в кратком сообщении об Антиохе IV Эпифане он находит нужным пояснить, что это тот Антиох, который начал постройку Олимпейона в Афинах (I, 10, 1). В рассказе о Метелле Македонском его строительной деятельности уделено не меньше места, чем войнам (I, 11, 3). Создается впечатление, что сооружение портиков и украшение Форума казались историку не менее значительным деянием, чем победа над Лже-Филиппом. Приводя анекдот о невежестве Муммия, доставившего в Италию шедевры греческого искусства в качестве трофеев своих побед, историк одновременно хвалит полководца за то, что он способствовал украшению Рима, и в завуалированной форме критикует роскошь частных построек своего времени (I, 13, 5). В поле его зрения — сооружение дома Ливия Друза на Палатине, в котором впоследствии обитали Цицерон и Цензорин, а в 30 г. — Статилий Сизенна (II, 14, 3). Он сообщает о постройках Помпея (II, 48, 2).

Говоря о строительной деятельности Августа, он сообщает о храме Аполлона, сооруженном на купленной у частных лиц земле и окруженном роскошными портиками (II, 81, 3), и о посвящении им храма Марсу (II, 100, 2). Упомянут также форум Августа с надписями, восхваляющими победы Августа (II, 39, 2). Он особо подчеркивает рвение в строительной деятельности Тиберия, воздвигшего множество прекрасных зданий и этим увековечившего свое имя и имена близких. Среди этих построек конкретно указаны храм Августа и восстановление сгоревшего театра Помпея (II, 130, 1—2).

Молитва за Тиберия

Сочинение Веллея заканчивается молитвой (votum), использующей римские традиционные формулы обращения к богам с целью снискать благоволение к отдельным лицам и государству. В эпоху раннего принципата появляются молитвы за принцепса, с которым связывалось благополучие империи (одна из них дошла в тексте протокола Арвальских братьев, где богов призывают продлить жизнь и правление Домициана⁵⁴. В предшествующей Веллею историографии не было молитв за принцепса⁵⁵. Возможно, Веллей первым первым перенес молитву за императора из политической практики того времени, когда участие в публичном молебствии служило показателем благонадежности, в свой труд.

Молитва богам за благополучие Тиберия согласуется с кризисной ситуацией, обрисованной самим Веллеем в предшествующей главе в форме сочувствия принцепсу, вынужденному краснеть за невестку и внука. На самом же деле речь идет о неудавшемся заговоре Агриппины, завершившемся изгнанием ее и ее сына. Последовавший за этим заговор Сеяна был частью этого кризиса, который, к несчастью для римского общества (и, возможно, для возносившего молитву историка), был преодолен. Боги словно бы вняли молитвам и сохранили Тиберию жизнь. Начинается последнее семилетие царствования Тиберия, превратившего прекраснейший из островов Тирренского побережья в мрачную крепость и, если верить Светонию и Тациту, в место чудовищного разврата.

Есть основание думать, что историк был одной из первых жертв разнузданного террора, в ходе которого были уничтожены как представители республиканской оппозиции, так я наиболее рьяные приверженцы нового режима, полагавшие, что смена принцепса будет способствовать укреплению принципата. Можно думать, что Веллей позаботился, чтобы его труд попал не только к Виницию, но и на Капри. В изменившихся условиях и при возникновении слухов о причастности Веллея к заговору Сеяна сочинение Веллея могло явиться отягчающим обстоятельством, и кара должна была постигнуть не только вполне лояльного историка, но и его труд.

Веллей Патеркул перед судом исторической критики

Первая известная нам оценка Веллея принадлежит гуманисту Юсту Липсию. Он отметил, что «компендий Веллея им писан с пониманием и обладает системой»⁵⁶. Исходя из отсутствия у Квинтилиана сведений о Веллее, Юст Липсий пришел к выводу, что Веллей Патеркул не пользовался в древности авторитетом. Знаменитый французский мыслитель Ж. Боден в своем трактате «Метод легкого изучения истории» превознес краткий и ясный способ, с помощью которого Веллей Патеркул изложил римские древности⁵⁷. Монтескье в трактате «Дух законов» дал Веллею следующую оценку: «Веллея Патеркула не следовало бы презирать, если бы он не был заражен лестью».

Развернутую критику Веллея Патерукла как историка мы находим в предисловии аббата Паулюса к выполненному им переводу труда Веллея (1770). Французский ученый считал, что в своей лести Веллей дошел до крайности, восхваляя Августа, в котором порок восторжествовал над добродетелью, и превознося Тиберия, заслужившего вечное проклятие. Паулюс согласен с теми, кто отыскивал достоинства в стиле Веллея, но его возмущает, что историк применяет одни и те же изобразительные средства при описании добродетельного Катона и чудовища Ливии. Сравнивая Тацита и Веллея, Паулюс показывает, что первый мыслит и глубина его мысли не всегда доступна читателю, в то время как второй старается казаться глубокомысленным. В целом труд Веллея рассматривается как свидетельство начавшегося упадка вкуса.

В прошлом веке в целом господствовала отрицательная оценка Веллея как историка. Например, В.И. Модестов полагал, что, поскольку изложение истории у Веллея дано с «придворной» точки зрения, от него нечего ожидать сколько-нибудь широкого понимания исторических событий. «К чести» Веллея В.И. Модестов относил то, что тот высоко оценивает республиканских политических деятелей — Катона Младшего и Цицерона и не набрасывается с ругательствами на Брута и Кассия⁵⁸. В конце XIX в. суровую оценку Веллею как историку дал немецкий филолог Г. Зауппе⁵⁹. Кропотливо выявив все ошибки и неточности в его труде, Зауппе пришел к выводу, что это произведение дает ложное представление о римской истории и содержит множество неправомерных пропусков важных событий в дошедших до нас частях. Напротив, Ф. Гельбинг в заслугу Веллею поставил то, что его рассказ — единственное свидетельство современника о времени Августа и Тиберия, первое по времени сообщение о поражении германских легионов Квинтилия Вара⁶⁰. Французский историк римской литературы Э. Нажотт высоко ценил Веллея Патеркула, защищая его от обвинений в лести Тиберию. В качестве доказательства добросовестности историка он приводит его оценки Тиберия Гракха и Помпея Великого, а также тот факт, что Веллей не скрывает роли Октавиана в трагедии Цицерона, гений которого он превозносит⁶¹.

В оценках исследователей XX в. можно обнаружить такие же расхождения. Для Р. Сайма период между Ливием и Тацитом — провал в развитии римской историографии, иллюстрируемый произведением Веллея. Веллей оценивается как лживый, вводящий в заблуждение, болтливый и раболепствующий историк⁶². И. Лана, желая защитить Веллея от обвинений в преобладании у него риторического элемента и отсутствии критического подхода к фактам, высказывает мнение, что Веллей — не ритор и не историк, а официальный пропагандист императорского режима и идеологии в тех формах, какие они приняли во времена императора Тиберия. Выделение Веллеем заслуг «новых людей» Лана ставит в связь с попыткой Тиберия заменить старую римскую аристократию новым социальным классом, римской и муниципальной «буржуазией»⁶³.

Против этой оценки Веллея выступил Ж. Эллегуар, не отыскавший в «Римской истории» прямого противопоставления «новых людей» нобилитету. По его мнению, это произведение придворного историка, не преследующее какой-либо политической цели⁶⁴. Возвращаясь к оценке Веллея в современной научной литературе, Ж. Эллегуар призывает принимать во внимание как цель его труда, так и то обстоятельство, что выпячивание роли личности в истории — это не столько особенность труда Веллея, сколько общая тенденция римской историографии, обусловленная аристократической и иерархической структурой римского общества, в результате чего на передний план выдвигались заслуги личностей, а не народа⁶⁵. Эллегуар возражает против оценки труда Веллея как панегирика Августу и Тиберию, не отрицая наличия в нем панегирических тенденций. Образы Тиберия у Тацита и Веллея, по мнению Ж. Эллегуара, не исключают друг друга, как это обычно считается, и, несмотря на известные отличия, представляется возможным выделить некоторое количество действительных черт преемника Августа⁶⁶.

Сходную оценку дает Веллею английский историк А. Вудмен. Споря со своим соотечественником Р. Саймом, видевшим в труде Веллея «историю, выродившуюся в биографию и панегирик»⁶⁷, он считает «Римскую историю» органической частью римской историографической традиции со всеми присущими этой традиции особенностями и недостатками. Подчеркивая, что предшествующие Веллею римские историки ставили своей целью возвеличение деяний римского народа и обоснование его роли принцепса всех народов, Вудмен видит в Веллее продолжателя этой «патриотической» и «шовинистической» линии, с той лишь разницей, что энтузиазм по отношению к римскому народу переносится на его главу — принцепса. Неправомерным Вудмен считает обозначение посвященной Тиберию части труда Веллея термином «панегирик», поскольку такой же характер имело изложение Ливия и многих его предшественников. Пытаясь оправдать Веллея хотя бы от части обвинений в сервилизме, Вудмен показывает, что в оценке историком Сеяна отсутствуют некоторые из его заслуг, упомянутые Тацитом и Светонием⁶⁸.

Если в характеристиках Веллея как историка наблюдается резкий перепад мнений от негативного до всецело положительного, то его оценки как писателя и стилиста в основном позитивны. Уже первый издатель и первый критик Веллея Беат Ренан считал, что по прелести и блеску стиля Веллей не уступит никому. Э. Норден, сравнивший в своем классическом труде художественные манеры многих римских прозаиков, увидел в Веллее Патеркуле первого латинского автора, реализовавшего в истории риторический подход. Характер этой реализации позволил Нордену высказать предположение, что в юности, до того, как стать солдатом, Веллей был завсегдатаем школ декламации⁶⁹.

Принимая этот тезис, А. Вудмен дополняет его примерами, свидетельствующими о том, что Веллей пользовался в своем труде практикой контроверсий и свазорий, о которой мы знаем по произведению Сенеки Старшего⁷⁰.

Ряд исследователей высоко оценивает искусство, с каким Веллей дает портретные характеристики, находя в них даже психологическую глубину⁷¹.

Используя труды своих предшественников, прежде всего написанные на латинском языке филологические диссертации конца прошлого и начала нашего века, Ж. Эллегуар дал исчерпывающую характеристику языка и стиля Веллея Патеркула⁷².

«Римская история» Веллея в отечественной историографии

Традиция изучения Веллея в отечественной историографии бедна: первый и пока единственный из опубликованных русских переводов Веллея появился 210 лет назад (см. с. 53). Из оставшихся неопубликованными работ нам известна по названию филологическая диссертация И.И. Лихтенфельда, по-видимому, сопровождавшаяся переводом⁷³.

В послевоенной советской историографии мы находим наряду с уничижительными отзывами о Веллее как историке⁷⁴ вполне благоприятную оценку его труда. Н.А. Машкин рассматривает труд Веллея как «одно из немногих дошедших до нас исторических произведений, отражающих официозный взгляд на падение Республики и начало Империи»⁷⁵. По его мнению, Веллей Патеркул был знаком с первоисточниками, которые он излагал близко к тексту, и близость к первоисточникам составляет одно из достоинств его труда; в ряде случаев Н.А. Машкин показывает, что сведения Веллея не противоречат показаниям других источников⁷⁶, а иногда заслуживают предпочтения⁷⁷. В монографии Н.А. Машкина нет стандартных обвинений Веллея во лжи и раболепии. С.И. Соболевский и М.Е. Грабарь-Пассек в «Истории римской литературы», рассмотрев доводы «хулителей» и «апологетов» Веллея, присоединились к последним и недвусмысленно высказались о необходимости реабилитации Веллея от необоснованных обвинений в сервилизме⁷⁸.

Наша оценка Веллея Патеркула является развитием взглядов Н.А. Машкина, С.И. Соболевского, М.Е. Грабарь-Пассек, хотя с некоторыми суждениями наших предшественников мы не согласны. Так, в частности, мы не разделяем мнения Н. А. Машкина о Веллее как об официозном историке и не считаем его труд «придворной историей», как С.И. Соболевский и М.Е. Грабарь-Пассек. Веллей не был профессиональным историком, каким с полным для этого основанием можно считать Тита Ливия. Это любитель, занявшийся историей на склоне лет. Пробуя силы на новом для себя поприще, вряд ли он рассчитывал стать в один ряд с Саллюстием и Ливием. Он гордился не своей эфемерной деятельностью историка, а тем, что ему, не принадлежащему к старой знати, посчастливилось служить под началом выдающихся римских полководцев, быть свидетелем римских побед и объездить едва ли не всю Римскую империю. Направляя выжимку из еще не законченного «надлежащего» труда вновь избранному консулу Виницию, предки которого, как и предки Веллея, происходили из Кампании, он не пытался его убеждать, что режим, основанный Августом и воспринятый его приемным сыном Тиберием, лучше, чем старая республика. Он просто хотел напомнить влиятельному сенатору о себе, начавшем службу при старшем Виниции, и обосновать закономерность того, что лучше всего государству служат «новые люди», к которым он относил как адресата, так и самого себя.

Будучи человеком италийского происхождения, выходцем из города, оказывавшего Риму наиболее упорное сопротивление, Веллей — римлянин до мозга костей и один из наиболее убежденных и рьяных защитников римского империализме как политики расширения Римской империи за счет независимых народов⁷⁹. Сопротивление римской агрессии для него безумие, за которым следует неотвратимое наказание и восстановление порядка, желанного не только для здравомыслящих людей, но и для богов. Героями истории для Веллея являются те, кто способствовал расширению Римской империи, а предметом наивысшей гордости то, что среди них были такие же «новые люди», как он сам, достигшие высокого положения благодаря верности Риму, энергии и самоотверженности, благочестивому служению богам, способствовавшим превращению Рима в мировую державу.

Молитва этим богам, которой завершается труд Веллея — уникальный исторический документ, позволяющий увидеть римлянина начала Римской империи с его фанатичной убежденностью в вечности римского владычества. Поразительно, что этот человек был современником палестинского безумца, провозгласившего догмат иной веры. Веллей мог встретиться с ним во время посещения восточных провинций, но, разумеется, не смог бы его понять, так же, как столетие спустя, когда новая религия обрела уже многочисленных прозелитов, не мог понять и принять его учения Тацит (Ann., XV, 44).

Исторический труд Веллея Патеркула, несмотря на беглость изложения, — ценный исторический источник, к которому должен обращаться каждый, кто хочет получить представление о последнем столетии Римской республики и раннем принципате. В нем найдется немного фактов, какие нельзя отыскать в более пространных изложениях Тацита, Плутарха, Светония, Аппиана. Однако важны не только факты, но и их оценки, характеризующие время историка и его отношение к происшедшим в Риме переменам. То, что автор — современник этих перемен и активный участник описанных им событий, делает его свидетельства поистине драгоценными.

* * *

История текста

Обстоятельства, связанные с биографией римского сенатора Веллея Патеркула, сделали его небольшое сочинение недоступным современникам. С изменением отношения к Тиберию, главному герою истории Веллея, и в связи с появлением в эпоху Антонинов исторических трудов Тацита сочинение Веллея не должно было пользоваться популярностью. Но оно не исчезло. Об этом свидетельствуют ссылки на Веллея у авторов VI в. Присциана (Inst., VI, 11, p. 248 Hertz) и схолиаста Лукана (Schol. Luc., IX, 178)⁸⁰.

Открытие рукописи Веллея Патеркула в библиотеке Мурбахского монастыря (Эльзас)⁸¹ в 1515 г. было полной неожиданностью⁸². Рукопись сильно пострадала от времени. В ней отсутствовало начало и имелись значительные лакуны, главным образом, в первой книге. Чтение затруднялось также тем, что в ней, как и во всех рукописях VIII в., к которым она, без сомнения, должна быть отнесена, не было пунктуации и словораздела.

Открыватель манускрипта друг Эразма Роттердамского немецкий гуманист Беат Ренан (Бильде фон Рейнах) сразу же оценил значение находки. Однако издание рукописи задержалось. Требовалось снять с манускрипта копию, и эта работа, напоминавшая дешифровку, была поручена переписчику. К тому же прошел слух, будто в Милане обнаружен полный список «Римской истории» Веллея Патеркула. Убедившись в ложности этого слуха, Ренан в 1518 (или в 1519-м) приступил к подготовке найденной им рукописи к печати. В его распоряжении к тому времени была сама рукопись и ее копия, выполненная безымянным переписчиком. О ходе работы можно судить по его обращениям к Фридриху Саксонскому и «К читателю», опубликованным в издании «P». Ренан сообщает о своих героических усилиях восстановить трудные для чтения места и при этом жалуется на переписчика, который недостаточно добросовестно выполнил порученную ему работу. Из этого ясно, что Ренан сверял копию переписчика с оригиналом и его корректура легла в основу издания «P» (editio princeps).

В ходе типографских работ в базельской типографии Фробения с рукописью Беата Ренана и с изданием «M» познакомился базельский гуманист Бюрер, который сличил оба текста и высказал критические замечания в приложении, занимающем в «P» десять страниц без нумерации. Обращение Бюрера к «M» явствует из его постоянных отсылок типа: «древнейший экземпляр имеет» или «древнейший экземпляр имеет так, и чтение можно считать лучшим». Последняя фраза и ряд других указаний говорят о том, что Бюрер не просто занимался сличением текстов, но и вносил поправки.

Вновь найденный текст сразу привлек к себе внимание, поскольку содержал сравнительно подробное изложение антиримского восстания германцев и этим импонировал патриотическим чувствам активных тогда в Европе противников папской курии. Интерес к этой стороне труда Веллея Патеркула подчеркивает также и весьма выразительная гравюра на титульном листе «P». В верхней ее части изображены стоящие друг против друга два рыцарских войска в полном вооружении. На одном штандарте имя «Арминий», на другом — «Квинтилий Вар».

В 1835 г. И.К. Орелли, подготавливая издание Веллея Патеркула, впервые воспользовался найденной им незадолго до того в библиотеке Базельского университета копией Веллея Патеркула. Эту копию снял 11 августа 1516 г. юный друг Ренана Бонифаций Амербах. Поскольку копия «A» местами значительно отличалась от «P», Орелли и большинство издателей прошлого века полагали, что Амербах копировал «M», и видели в «A» наилучшее чтение, свободное от погрешностей безымянного переписчика начала XVI в. и некорректных эмендаций Ренана. Против этого мнения еще во времена Орелли решительно выступил Д. Фехтер, считавший, что Амербах копировал список безымянного переписчика, на ошибки которого сетовал Ренан⁸³. В последнее время к этому мнению присоединился А. Вудмен, приведший веские доказательства того, что Амербах копировал список переписчика XVI в., внося в него некоторые поправки⁸⁴. Это позволило Вудмену прийти к выводу, что «A» имеет вторичное значение и только в немногих случаях его чтение лучше, чем «P». Что касается «M», то к нему после Ренана и Бюрера, насколько нам известно, никто не обращался. Последнее упоминание об этом манускрипте относится к концу XVIII в.⁸⁵, после чего он бесследно исчез.

В XIX и первой половине XX в. была проделана серьезная работа над текстом «Римской истории» Веллея Патеркула. Среди толкователей Веллея были такие крупные филологи, как Фр. Хаазе, Т. Моммзен, О. Ян, Л. Траубе, Эд. Норден. По подсчетам А. Диле, только между 1873 и 1932 гг. было предложено более 1500 поправок к тексту Веллея Патеркула⁸⁶.

Между 1520 и 1932 гг. появилось 47 изданий «Римской истории»⁸⁷, в последующие годы — 5 новых изданий.

Комментирование текста Веллея является настолько сложной и трудоемкой работой, что занимавшиеся ею авторы диссертаций ограничивались комментариями к нескольким десяткам глав⁸⁸. Объемистая книга А. Вудмена содержит детальный комментарий, но лишь к 94—131-й главам⁸⁹. Обстоятельный комментарий ко всему труду, учитывающий всю проделанную работу над Веллеем, представил Ж. Эллегуар в своем образцовом издании «Римской истории». Вступительная статья, латинский текст, французский перевод, комменарии и указатель потребовали двух томов (468 стр.).

Наш перевод основывается на трех изданиях — стереотипном тойбнеровском Штегмана (1968), частичном издании Вудмена (1977), издании Эллегуара (1983). Мнения предшествующих издателей по поводу тех или иных сложных для понимания мест, приводимые в сносках к изданию Штегмана, также принимались во внимание. В некоторых случаях мы предлагаем собственное толкование текста, обычно же следуем за издателями, принимая или отвергая предлагаемые чтения.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Утченко С.Л. Кризис и падение Римской республики. М., 1965, с. 23 и след.

2. См. Немировский А.И. У истоков исторической мысли. Воронеж, 1979, с. 181; Он же. Социально-политические и философско-религиозные взгляды Тита Ливия. — ВИ, 1977, № 7, с. 173 и след.

3. Единственно надежный источник биографии историка — краткие замечания в трудах Саллюстия «Заговор Катилины» и «Югуртинская война».

4. Немировский А.И. Исторический труд Аннея Флора. — В кн.: Немировский А.И., Дашкова М.Ф. Луций Анней Флор — историк Древнего Рима. Воронеж, 1977, с. 3 и след.

5. Syme R. Tacitus. Oxford, 1958, v. II, p. 621 f.; Кнабе Г.С. Корнелий Тацит. М., 1981, с. 54 и след.

6. CIL, X, 1154; 1403; 1612; 3898; 3924; 3937.

7. Liv., XXIII, 7—10.

8. Эти сведения Веллей Патеркул заимствовал из «Анналов» Гортензия (II, 16, 3). Возможно, один из этих сыновей, П. Магий, упомянут Цицероном как народный трибун 87 г. до н.э. (Cic. Brut., 179). Наличие Магиев в Экулане засвидетельствовано надписью, где упомянут кваттуовир М. Магий Сур (CIL, 12, 1722). Другой Магий из Экулана, М. Магий Максим, при Августе дважды был префектом Египта (CIL, IX, 1125). Согласно мнению И. Ланы (Lana I. Velleio Paterculo o della propaganda. Torino, 1952, p. 61), поддержанному Ж. Эллегуаром (Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus. Introduction. P., 1982, p. X), дедом Веллея Патеркула был М. Магий Максим, а не Нумерий Магий.

9. Caes. B.G., I, 24—26; Cic. Ad Att., IX, 7, 2.

10. Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus. Histoire Romaine. P., 1982, p. VII.

11. Sumner G.V. The Truth about Velleius Paterculus. — HSCLPH, LXXIV, 1970, p. 276—277.

12. Дж. Самнер назвал труд Веллея «всеобщей историей в миниатюре» (Sumner G.V. Op. cit., p. 282).

13. Таково мнение Дж. Самнера (Sumner G.V. Op. cit., p. 281). Л. Ферреро настаивает на том, что первая и вторая книги были неодинаковы по объему (Ferrero L. Νόστοι e χτίσεις in Trogo e Velleio Paterculo. — In: Studi in onore di L. Castiglione. Firenze, 1960, I, p. 271—289).

14. Модестов В.И. Лекции по истории римской литературы. СПб., 1888, с. 571.

15. Время появления "Liber annalis" Аттика определяется в пределах 50—46 гг. до н.э. на основании сходных мест с трактатом Цицерона «Брут» (Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. XXXIV).

16. Quint., X, 1, 73. Ср. его похвалы «бессмертной стремительности Саллюстия» (X, 1, 102) и «знаменитой Саллюстиевой краткости» (IV, 2, 245).

17. Зауппе так оценил труд Веллея: «В его истории мы имеем не столько развитие событий в естественном порядке, сколько перечень расположенных хронологически портретов галереи римской истории» (Sauppe H.M. Velleius Paterculus. Frauenfeld, 1837).

18. Сведения о хронологических указаниях Веллея взяты нами из работы: Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. LXXXVII—LXXXVIII.

19. Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. LXXXVII—XCII.

20. Kaiser P. De fontibus Vellei Paterculi. B., 1884.

21. Burmeister F. De fontibus Vellei Paterculi. Halle, 1893.

22. А. Диле сомневается в том, что эти сведения могли содержаться в «Анналах» Гортензия, и полагает, что Веллей пользовался устной семейной традицией (Dihle A. Velleius Paterculus. — RE, VIII A, 1933). Однако Веллей, интересовавшийся своей родословной, мог проверить семейное предание в «Анналах» Гортензия, содержащих, наряду с другими данными, описание Союзнической войны. В то время будущий великий оратор служил военным трибуном.

23. Vell., II, 80 — Cic. Ad Att., XI, 9, 1.

24. Woodman A. Sallustian Influence on Velleius Paterculus. — In: Hommage à M. Renard. Bruxelles, 1968, t. I, p. 785—799.

25. Например, II, 87, 2 — «жестокость Антония погубила Д. Брута» или II, 119, 5 — «вражеская дикость растерзала полусожженное тело Вара» (см. Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. LXIII).

26. Perna R. Le fonti storiche di Velleio Paterculo. Lucera, 1925, p. 18.

27. Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. XXXV.

28. Franciscis A.De. Una fonte di Velleio Paterculo. — RdAA, XXIV—XXV, 1949—1950, p. 73 sqq.

29. Dihle A. Op. cit., col. 644.

30. Zecchini G. Asinio Pollione. — In: Aufstieg und Niedergang der Römischen Welt. B. — N. Y., 1982, Bd. XXX, 2, S. 1287.

31. Krause. ed. Velleius Paterculus. Lpz., 1800, S. 44.

32. Marx F.A. Die Uberlieferung der Germanen Kriege besonders des augustischen Zeit. — Klio, XXIX, 1936, S. 202—218.

33. Существование этих записок удостоверено Светонием (Suet. Aug., 85, 1) и Судой (Suda, ed. Bernardy, I, p. 851).

34. Hellegоuarc'h J., Jodry Cl. Les Res Gestae d'Auguste et l`Historia Romana de Velleius Paterculus. — Latomus, 1980, XXXIX, p. 803—816.

35. 0собенно RgDA, I, 1 — Vell., II, 61, 1—3, а также соответственно: 8, 2 — II, 89, 3—4; 26, 4 — II, 106, 2—3.

36. Jodry Cl. L'utilisation des documents militares chez Velleius Paterculus. — REL, 1951, XXX, p. 265—284.

37. Hellegоuarc'h J. Les buts de l'oevre historique de Velleius Paterculus. — Latomus, 1964, XXIII, p. 669 ff.

38. В столь же кратком изложении событий трибуната Сатурнина и его единомышленника Сервилия Главции Флор (II, 4, 6) отмечает, что Г. Марий первоначально оказывал мятежникам поддержку.

39. Wells C. German Policy of Augustus. Oxf., 1972, p. 159, 218 f.

40. Sivers G. Tacitus und Tiberius. Hamburg, 1851.

41. March F. The Reign of Tiberius. Oxford, 1931; Kornemann E. Tiberius. Stuttgart, 1960; Ciaceri E. Tiberio successore di Augusto. Roma, 1931; Hanslik R. Tiberius. — Kleine Pauly, 1975, Bd. V, S. 813—818.

42. Syme R. Tacitus, I, p. 283 ff.

43. Егоров А.Б. Развитие политической системы принципата при Тиберии. — В кн.: Социальная структура и политическая организация античного общества. Л., 1982, с. 135 и след.

44. Кнабе Г.С. Указ. соч., с. 163.

45. Егоров А.Б. Указ. соч., с. 163.

46. О связи оценки Веллеем Августа и Тиберия с панегирической традицией в римской литературе см.: Woodman A. Questions of Date, Genre and Style of Velleius Paterculus. — CQ, 1975, XXV, p. 290 ff.

47. Syme R. Tacitus, I, p. 368.

48. Woodman A. Questions of Date, Genre and Style…, p. 296 ff.

49. Согласно Цицерону (Tusc., 1,3), Архилох был современником Ромула.

50. Обращено внимание на то, что Веллей — единственный из античных авторов, упоминающий вместе трех великих трагиков: Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. 44.

51. Возможно, это и есть «Поэма об Актийской войне», дошедшая в отрывках на папирусе из Геркуланума: Benario H.W. "Carmen de Bello Actiaco" and Early Imperial Epic. — ANRW, 30, 2, 1983 p. 1657.

52. Goar R. Horace, Velleius Paterculus and Tiberius Caesar. — Latomus, XXXV, 1976, p. 43—54.

53. Подробнее о «монументальной пропаганде» см.: Немировский А.И. Нить Ариадны. Из истории классической археологии. Воронеж, 1972, с. 154 и след.

54. Fratres Arvales, ed. Henzen, 110 ff.

55. Поскольку в предисловии к своему труду Т. Ливий обращается к богам, Вудмен допускает, что сочинение Ливия завершалось подобной молитвой (Woodman A. Op. cit., p. 275). Но в эпитомах нет никакого следа молитвы.

56. Iustus Lipsius, Quaestiones, p. 8.

57. Bodin J. Methodus ad facilem historiae cognitionem. P., 1566.

58. Модестов В.И. Указ. соч., с. 570—576.

59. Sauppe H.M. Velleius Paterculus. — Ausgewälte Schriften. B., 1896, S., 49 ff.

60. Helbing F. Velleius Paterculus. Ein Beitrag zur Kritik seiner Historia Romana. Rostock, 1888, S. 7.

61. Нажотт Е. История латинской литературы. М., 1914, с. 540.

62. Syme R. The Roman Revolution. Oxford, 1939, p. 393; Syme R. Mendacity in Velleius. — AJPh, 1978, XCLX, p. 45—63.

63. Lana I. Velleio Paterculo o della propaganda. Torino, 1952.

64. Hellegоuarc'h J. Les buts…, p. 637 ff.

65. Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus.

66. Hellegоuarc'h J. La figure de Tibère chez Tacite et Velleius Paterculus. Mélanges P. Wuilleumier. P., 1979, p. 167 ff.

67. Syme R. Danubian Papers. Bucarest, 1971.

68. Woodman A. Velleius Paterculus, p. 32.

69. Norden E. Die antike Kunstprosa. Leipzig, 1915, Bd. I, S. 302.

70. Woodman A. Velleius Paterculus, p. 10.

71. Paladini M. L. Studi su Velleio Paterculo. — Acme, 1953, VI, p. 447 ff.; Rieks R. Homo, humanus, humanitas. München, 1967.

72. Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. LXI—LXXIII.

73. Древняя Греция и Древний Рим. Указатель литературы 1895—1959. М., 1961, с. 272, №6439.

74. Маяк И.Л. Взаимоотношения Рима и италийцев в III—II вв. до н.э. М., 1971, с. 35.

75. Машкин Н.А. Указ. соч., с. 117.

76. Там же, с. 21, 184, 230, 232, 257, 275, 302, 379, 424, 429.

77. Там же, с. 81.

78. Соболевский С.И., Грабарь-Пассек М.Е. Веллей Патеркул. — В кн.: История римской литературы. М., 1962, т. 2, с. 35—41.

79. Hellegоuarc'h J. L'imperialisme romaine d'après l'oeuvre de Velleius Paterculus. — In: L'ideologie de l'imperialisme romaine. P., 1974.

80. Э. Клебс (Klebs E. Entlehnungen aus Velleius. — Philologus, 1890, bd. 49, 285 ff.) сделал попытку найти в античной литературе следы знакомства с сочинением Веллея у Сульпиция Севера, Колумеллы, Квинтилиана, Солина. Более или менее убедительно доказывается (по сходству выражений) использование труда Веллея Сульпицием Севером. — Chron. Sulp., I, 45, 3 — Vell. II, 43, 3; I, 10, 4; II, 89, 1.

81. Murbachensis (сокращенно «M»).

82. История находки рукописи Murbachensis («M») представлена в переписке Беата Ренана (см. Horawitz A., Hartfelder K. Briefwechsel Renanus. Lpz., 1886), особенно письма от 15 ноября 1520 г. (№184) и от 8 декабря 1520 г. (№186).

83. Fесhter D. Die Amerbacher Abschrift des Velleius Paterculus. Basel, 1844.

84. Woоdman A. Velleius Paterculus, p. 16 ff. Ж. Эллегуар в своей рецензии на книгу Вудмена (Latomus, 1980, XXXIV, p. 198—201) солидаризуется с этим мнением английского филолога.

85. Это письмо в Рим от 10 августа 1786 г., извещающее о продаже аббатством Мурбаха книг и манускриптов, в том числе «манускрипта Веллея Патеркула, единственного из существующих» (Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. LXXVII). Из высказанного автором письма опасения, что книги и манускрипты могут погибнуть в России, можно заключить, что представители России были потенциальными покупателями.

86. Dihle A. Velleius Paterculus. — RE, VIII A, col. 639.

87. Список важнейших изданий Патеркула см. в конце книги.

88. Так, Дж. Сильверберг ограничил свою диссертацию комментированием 1—28-й глав II книги (Silverberg J.C. Commentary to the Roman History of Velleius Paterculus. (Book II, 1—28. Harvard, 1967), а Массауэр комментировал лишь 90—123-ю главы (Massauer B. Historischantiquerischer Kommentar zur Paterculus. Wien, 1968). Обе эти работы были нам недоступны.

89. Woodman A. Velleius Paterculus, passim.