РАННЕХРИСТИАНСКИЕ АПОЛОГЕТЫ II-IV ВЕКОВ

А. В. Вдовиченко

ХРИСТИАНСКАЯ АПОЛОГИЯ

Краткий обзор традиции

Явление апологии в истории христианства означало для христианства обретение дара общепонятной речи, способности к внешнему диалогу и самовыражению; постепенное угадывание в слове невысказанных харизматических свойств и их пристальное объяснение. Это была попытка преодолеть активное отчуждение со стороны многообразного исторически сложившегося (в том числе интеллектуального) контекста времени первых веков. Апология проторила еще один — по преимуществу рассудочный — путь для успешной проповеди Благой Вести. Наконец, это явление было проявлением простой и естественной воли к жизни в условиях столь же естественных жестоких гонений за непонятную гонителям веру.

Тематическое разнообразие и особенности апологий определяются разнообразием личностей адресатов, индивидуальными особенностями самих апологетов как писателей и мыслителей. С другой стороны, со II по V век менялось и отношение к христианству языческого государства, постепенно раскрывалось вероучение самой Церкви. Единым признаком, конституирующим апологию как жанр, остается засвидетельствованное любым из текстов апологетов упорное противостояние христианства стихии язычества и поэтому — обращенность к читателю или слушателю по преимуществу из язычников. Авторами апологий преследуется двоякая цель: отстоять христианство средствами литературной борьбы и одновременно огласить в истине своих явных или подразумеваемых адресатов — интересующихся собеседников или суровых противников, что для обеих сторон мыслилось небесполезным.

Христианская апология выступает как заметное событие истории, как досточтимое деяние веры, как многозначительный факт богословия и философии, наконец — как самостоятельное литературное явление.

1. АПОЛОГИЯ В ИСТОРИИ РАННЕГО ХРИСТИАНСТВА

Христианство явилось в мир как «царство не от мира сего». Тем более исключительное место предстояло ему занять, притом что земное царство повсюду не оставляло никакого места. По поводу новой религии в ее отношении к имперскому порядку оказалось невозможным избежать закономерного решения, взвешенного на единых весах общественной пользы: в евхаристических собраниях верных усматривались тайные сборища, в самоустранении от мира — ненависть к человеческому роду, в нежелании приносить жертвы императору и отеческим богам — атеизм и ниспровержение устоев традиционного благочестия. К тому же римские власти и прежде имели возможность убедиться в своей политической правоте по религиозному вопросу. Возможно ли подвергнуть сомнению исконную практику — столь политически выгодную — пополнять римский пантеон божествами покоренных народов? Однако позиция христиан предполагала в подобных вопросах несовпадение настолько радикальное, насколько почитание единого живого Бога несовместимо с формальной религиозностью и глубинным безверием. Историческое предназначение апологии реализовалось в попытке расположить временное к вневременному, объяснить неслыханное через общепризнанное, — по существу, представить истории внеисгорическое. Неизбежность непосредственного диалога осознается в момент, когда черты царства «не от мира» стали отчетливо различимы в делах его умножившихся граждан (которые были при этом римскими подданными). В этих услових апология возникает как реакция на ощутимый внешний стимул.

Апологию следует рассматривать как выступление христианства против языческой идеологии, воплощенной прежде всего в определенной позиции власти. Только власть была в состоянии остановить неразборчивую чернь или, наоборот, потворствовать ей и жертвовать христианскую часть населения стихийной злобе, а впоследствии и самостоятельно инициировать гонения. Угроза всевозможных лжеучений — иудеев и иудействующих, гностиков, различных ересиархов, которые зачастую тесно переплетались между собой, — была иной. По крайней мере, с их стороны христианам не грозила опасность физического уничтожения. Христианская апология, понимаемая в первоначальном смысле, выделяется из всех сочинений полемической направленности по признаку обращенности к администрации (или к тем, кто имел непосредственное отношение к формированию общегосударственной идеологии, включая те случаи, когда апологеты взывали ко всем образованным людям, как, например, Татиан, Климент Александрийский и некоторые писатели Ш в.). Кроме того, сами условия распространения сочинений не давали возможности авторам обратиться к «широкому читателю».

Поначалу христианство в империи, по выражению Тертуллиана, существует под покровом дозволенной религии, то есть иудейской.

Между появлением первых апологий и завершением периода>sub> umbraculo (под покровом) существует прямая связь, подтверждаемая приблизительным совпадением этих событий по времени. Для новой религии до царствования Траяна (98 — 117 гг.) длится ответственная стадия прорастания горчичного зерна, когда вся внутренняя мощь и будущее величие ведомы разве что самому зерну. Ни одно из гонений в это время не может быть однозначно истолковано как антихристианское — в основном преследовались стоившие Риму многих хлопот иудеи, среди которых современники пока не различали христиан или — в крайнем случае — считали последних иудейской сектой и не вдавались в дальнейшие подробности.

Положение дел наглядно представляет анализ источников, современных событиям. Упоминания Тацита (ок. 55 — ок. 120) и Светония (ок. 70 — ок. 140), без сомнения, обнаруживают пользование более ранними свидетельствами: и тот и другой авторы заимствуют свои сведения из несохранившейся современной истории Плиния Старшего, или из каких-то иных сочинений сенатских историков I века, или же от очевидцев — старших современников. Первое по хронологии событий сообщение Светония (Клавдий, 25) — император>judaeos> impulsore> Chresto> assidue> tumultuantes> Roma> expulit («изгнал из Рима иудеев, которые упорно бунтовали, подстрекаемые Хрестом») — убеждает в том, что сам автор «Жизнеописаний», несомненно знавший об Иисусе Христе и принятом написании его имени (см. другое упоминание имени христиан — Нерон, 16), дословно повторяет какой-то более ранний источник, однако без уверенности в том, что на самом деле имеется там в виду. Это означает по меньшей мере неясность сообщения в самом источнике (если не полную непричастность этого сообщения к христианскому вопросу), что, в свою очередь, говорит о неопределенном понятии современников о внутренних делах иудейской общины в Риме в то время, — тем более о самом христианстве. Можно допустить, что возмущение иудеев было реакцией на постановления апостольского собора (49 — 50 гг.)^[1], и тогда следует предполагать, что иудейские беспорядки в столице были следствием конфликта между строгими блюстителями Моисеева Закона и так называемыми «благочестивыми», которые зачастую не были иудеями по формальному признаку^[2]. Именно поэтому решение о необязательности обрезания, принятое на апостольском соборе, могло найти в них живой отклик. Так или иначе, предположение о том, что к началу 50-х годов I века в Риме уже были христиане, представлявшие противоборствующую сторону и вносившие разлад в среду иудеев, невероятно. Свидетельство Деяний (Деян 18: 2, 3) — источника, обыкновенно очень внимательного к фактам проповеди и преследования христиан, — толкует только об иудеях (а не о христианах в числе иудеев), изгнанных из Рима Клавдием (около 50 г.); при этом отсутствуют какие-либо указания на проповедь в Риме до того времени. К тому же апостол Павел по прибытии в Рим обнаруживает, что тамошние иудеи не знают ничего доподлинно о проповедуемом Павлом учении, но только то, что о нем везде говорят (Деян 28: 21 — 22).

Гонение при Нероне в 64 году, по свидетельству Тацита (Анн. XV, 44), было воздвигнуто на христиан как таковых. Однако определенность понятия о них является результатом подробного расследования, целью которого было отыскать наиболее вероятных в глазах толпы виновников пожара (по замечанию историка, Nero subdidit reos («подставил виновников»)). При этом более вероятно, что сами иудеи указали на христиан, поскольку вполне ощутили к тому времени бесповоротность их обособления. Несмотря на покровительство жены Нерона, иудейской прозелитки Поппеи Сабины, в момент, когда под угрозой оказалось благополучие самого императора, иудеи могли быть поставлены под подозрение и подвергнуться расправе как общепризнанные ненавистники рода людского, тем более что иудейские кварталы не пострадали от пожара. Им ничего не оставалось, кроме как выдать следствию известных им еще больших «ненавистников», которые также были в некотором смысле иудеями, особенно на сторонний взгляд. Кроме того, это было гонение не за веру, а за поджог, — неприязнь к иудеям была привычна, а ненависть к христианам еще не оформилась настолько, чтобы могло возникнуть особое гонение на саму их религию. Таким образом, факт целенаправленного преследования христиан говорит скорее об определенности ситуации в среде самого иудейского населения (включая прозелитов и сочувствующих), нежели об адекватности расхожих представлений о христианах извне, со стороны администрации и толпы.

Книга Деяний Апостольских сохранила несколько эпизодов, проливающих свет на внешнее положение христианства в империи времени Нерона. В главе 18 (Деян 18: 12 — 17) говорится о привлечении апостола Павла к суду по обвинению коринфских иудеев. Проконсул Галли- он не усмотрел в его поведении ничего такого, за что можно было бы преследовать его законом. Для него это дело не выходило за пределы дозволенной иудейской религии, а сами иудеи пока ничего не разъясняли или, возможно, разъяснить убедительно для римлянина не могли. Другой случай описан в главах 18 и 21 (18: 35, 21: 27), когда апостола Павла заключает под стражу комендант Иерусалима Клавдий Лисий, который, в конце концов не найдя за ним никакой вины, направляет его к прокуратору Антонию Феликсу (Деян 24); но и тот после выяснения сути дела посчитал Павла невиновным по закону. Иудеи обвиняют его в принадлежности к «назорейской ереси», но для прокуратора, как видно, это не более чем обычные ссоры иудеев между собой.

Во времена Домициана (81 — 96 гг.), в последние годы его царствования, среди гонимого населения оказались также и христиане. Тогда апостол Иоанн Богослов был сослан на остров Патмос. Традиция сохранили также имя Флавии Домициллы, жены некоего Флавия Климента, сосланной за исповедание Христа на остров Понтию (или Пандатерию) в 96 году. Однако эти гонения на христиан нельзя рассматривать обособленно от событий, связанных с взиманием иудейского налога и преследованием тех, кто не сделал предварительного заявления о своей принадлежности к иудейской религии. Если христиане и были преследуемы, то наравне с иудеями. Все сведения о специальном преследовании неконкретны и содержатся только в более поздних христианских источниках. Одновременно взимание иудейского фиска могло делать более заметным в глазах правительства различие между иудеями и христианами: последние, возможно, могли заявлять о том, что они исповедуют иную веру. Для царствования Домициана характерен другой неприятный для христиан эпизод, который передает Евсевий (Ц. И. Ш, 19 — 20), ссылаясь на древнее сказание: «Когда Домициан распорядился истребить всех из рода Давида, то кто-то из еретиков указал на потомков Иуды (он был братом Спасителя по плоти) как происходящих из рода Давида и считающихся родственниками Христа. Об этом Еге- зипп повествует дословно так: "Еще оставались из рода Господня внуки Иуды, называемого по плоти братом Господним. На них указали как на потомков Давида. Эвокат привел их к кесарю Домициану: тот боялся, так же как и Ирод, пришествия Христа"». Домициан, таким образом, искал потомков Давида, подозревая в них опасность для своего трона. Это главная причина беспокойства кесаря. Примечательно, что римская община христиан — последователей Христа, царя иудейского, — не рассматривается в этой ситуации как заговор, но основанием подозрения выступает общая для всех иудеев идея о грядущем царе из дома Давидова.

Серединой 90-х годов (возможно, последним годом царствования Домициана) датируется написанная Иосифом Флавием апология иудеев «Против Апиона» (между ужесточением отношения к иудеям и ее написанием нельзя не усматривать определенной связи). В своем предыдущем сочинении — «Иудейские древности» (XVIII, 3, 3) — автор упоминает христиан и Христа («Свидетельство Флавия» — Testimonium Flavianum). В первоначальном тексте, восстановленном по арабской рукописи «Всемирной истории» Агапия^[3], Иосиф говорит, что Христос был мудрым и добродетельным человеком и что многие люди стали его учениками. При этом живущий в Риме автор, обращаясь к языческому читателю и зная о христианах, ни в том, ни в другом своем сочинении не считает нужным подчеркнуть свою обособленность от приверженцев «назорейской ереси», что само по себе свидетельствует о незначительности внешних проявлений христианства в то время.

Уже в царствование Траяна, в 106 — 107 годах, мученическую кончину принял иерусалимский епископ Симеон, обвиненный проконсулом Аттиком в принадлежности к христианству и в претендовании на иудейский престол. Возможно, мученичество Симеона относится к более позднему времени, когда вспыхнуло восстание иудеев и политическая подозрительность была вполне понятна, и тогда этот факт еще более свидетельствует о продолжающемся смешении христиан и иудеев в глазах официальных представителей власти.

Отношение христианства к язычеству было вполне определенным и коренилось в исконном несовпадении ветхозаветной религии с любой языческой, то есть в разграничении понятий единого Бога и многих богов. Первоначальное самоопределение для новой религии означало прежде всего обособление от иудеев и иудейсгвующих, что, кроме всего прочего, позволяло преодолеть непроницаемость обрядовой стороны иудаизма и таким образом обрести опору в обращенных из язычников. Последовательный «исход» из иудейства был едва ли не главной заботой всех христианских авторов, так или иначе проводивших внешнюю границу новой религии. Евангелисты засвидетельствовали противопоставление Иисуса Христа и Его учеников основной части иудеев (фарисеи и саддукеи) и язычникам (в основном эллинам, причастным каким- то образом к иудейским делам). Деяния апостолов и послания уделяют исключительное внимание проблеме отношений христианства к иудейству — в первую очередь, а затем уже к язычникам (так, апостол Павел в послании к Римлянам (1: 16) говорит: «Ибо я не стыжусь благовестео- вания Христова; потому что оно есть сила Божия ко спасению всякому верующему, во-первых, Иудею, потом и Эллину»). Так же и для автора «Дидахи», кроме христиан, существуют еще только два разряда людей — язычники (1:3 — возможно, интерполяция; 9: 5) и лицемеры (8: 1 — 2 — имеются в виду, вероятно, иудеи). Почти исключительно иудейской теме посвящено послание апостола Варнавы. Много говорит также само отсутствие христианских сочинений, которые с целью проповеди или оправдания были бы обращены к внешнему для иудейской или христианской общины адресату.

Первые специальные меры против христиан и их религии засвидетельствованы перепиской Плиния Младшего с Траяном. Наместник Вифинии около 112 года обратился к императору за разъяснением вопроса о христианских процессах, на которых ему еще не доводилось присутствовать. Из его слов понятно, что такие процессы были уже не новостью для империи начала II века, однако еще не настолько вошли в обычную практику, чтобы в их отношении имелись какие-то отработанные законодательные стереотипы. Письмо Плиния содержит подробный рассказ о применяемых им мерах. Тех, кто на основании доноса подозревался в христианстве, наместник спрашивал, христиане ли они.

Сознавшихся в этом он спрашивал во второй и в третий раз, уже пригрозив казнью. Тех, кто упорствовал, он отводил на казнь. При этом Плиний обнаруживает немалую осведомленность в христианских делах — «вся их вина, по их словам, состояла в том, что в известные дни, рано утром, они сходились вместе и пели песнь Христу как Богу, что во имя религии они обязывались не на преступление какое-нибудь, но к тому, чтобы не красть, не грабить, не прелюбодействовать, честно держать свое слово и возвращать вверенные залоги, что после этого они расходились и затем собирались снова для вкушения пищи, впрочем, обыкновенной и невинной». Однако, несмотря на это, «ничего другого, кроме суеверия грубого и безмерного», Плиний в этой религии не видит. В своем ответе император в основном одобрил действия своего подчиненного, в частности подтвердил необходимость преследовать христиан за потеп ipsum («за самое имя»), смягчив, правда, формулировку тем, что разыскивать их не следует и что безымянные доносы не должны иметь места. Отныне доказывать преступность христиан было излишним. Достаточно было услышать от подозреваемого, что он христианин.

Необходимость в определении официального отношения к христианам возникает в момент, когда христианство как явление приобрело заметный размах и превратилось в самостоятельный фактор внутригосударственной политики. Теперь новая религия встала перед необходимостью оправдать свою исключительность в масштабах целой империи, а не замкнутой в себе иудейской общины. Иудеи между тем продолжали пользоваться своими прежними правами, в том числе и правом не воздавать почестей языческим божествам. Вступив с государством в непосредственные отношения, христиане лишились их привилегий и в глазах язычества встали в один ряд с представителями прочих многочисленных суеверий. Государственная машина — обожествленный в лице императора единый порядок вещей — не усматривала различий между явлениями, которые имели хоть какое-нибудь отношение к понимаемому традиционно общественному благу. Ситуация, изложенная в письме Плиния, свидетельствует о том, что по большому счету для официальной власти было не важно, что исповедуют подданные (пестрота верований была делом привычным), но важно то, насколько упорна и неустрашима позиция подобных сообществ и потому — насколько велика для государства угроза претерпеть от их непреклонности.

К христианам были применимы различные пункты действующего римского права Их общество имело характер collegii illiciti (незаконных сборищ). Различные стороны христианского поведения можно было квалифицировать то как sacrilegium (святотатство) — преступление против веры, то как crimen laesae majestatis (оскорбление величества) — преступление против государства, то как ars magica — занятие волшебством. Уже закон XII таблиц запрещает ночные сборища, под категорию которых попадала сама христианская церковь с ее тайными богослужени
ями. Во времена императоров, когда подозрительность усилилась, даже открытые коллегии, где должен был присутствовать представитель римской власти, создавались крайне неохотно. Также римские законы не поощряли волшебства и магии. Так, некоторые подробности мученических актов имели характер предостережения против магических действий. Однако основной причиной гонений было то, что христиане не чтили богов по закону. Не только ХП таблиц, но и обычное право гласило, что добрый государь как сам должен чтить богов по законам, так равным образом принуждать к этому и подданных. Поэтому отказ христиан почитать языческих богов квалифицировался как преступление против веры — sacrilegium, или греческое йвебттц;. Под религией римляне понимали не факт личного убеждения, а факт внешнего, обрядового почитания богов. Поэтому заверения христиан, что они чтут Бога, не могло быть для них оправданием. Они не только не приносили жертвы, но и отвергали клятвы именем богов, отказывая себе в последней возможности оправдания. К тому же преступление против религии легко оборачивалось преступлением против государства, поскольку не почитающий национальных святынь, среди которых полагался и сам император, отрицал главенство власти в данных вопросах и шел против интересов всего государства. Оскорбление величества обозначалось специальным термином impietas (греческое dtoePeia), под категорию которого попадали самые незначительные проявления непочтения, тем более открытое непризнание императора богом.

Необходимым условием для судебного процесса было наличие обвинителя. Доносы поступали от взволнованных верноподданных из толпы, которым христиане были гораздо более заметны. Поначалу их отношение к христианству было однозначным. Расхожим представлениям о божествах, посылающих благо и зло, было свойственно искать для видимых следствий столь же видимые причины. Традиционный способ отношения к богам — общественные церемонии и жертвоприношения — христианами отвергался. Это было общепризнанным безбожием в отношении языческих богов, и это уже касалось благополучия всех. Столь же богомерзкими были теесговы вечери и эдиповы смешения — ходовые объяснения главного христианского таинства и замкнутости собраний верных. Всего этого было вполне достаточно, чтобы самым ревностным выступать в роли обвинителей, а любителям зрелищ — кричать в амфитеатрах «смерть безбожникам» и приходить в еще большую ярость от упорства неотрекшихся.

Правительство вводило стихийную ненависть в рамки законности (христиан, во-первых, не разыскивали, во-вторых, следили за тем, чтобы безымянные доносы не имели места), но не имело никаких причин останавливать ее. По всей видимости, на фоне общего отношения к христианам даже самые незначительные ограничительные меры выглядели чуть ли не слишком большим проявлением сочувствия. Христианская традиция зачастую придавала таким мерам большое значение,
когда искала проявлений благожелательности со стороны властей. Так, для Тертуллиана запрет разыскивать христиан свидетельствует о том, что Траян был убежден в их невиновности. Евсевий в начале IV века высказал похожую точку зрения. Однако потакание настроениям толпы, враждебной небольшой кучке безбожников, было совершенно естественным, а заступничество возможно было обосновать только через попрание устоев самого imperium готапит.

Среди форм преследования христиан по закону следует различать суд собственно суда и суд администрации. Решение первого в случаях христианских процессов было заранее известно. Форма второго давала больший простор субъективности должностного лица, имевшего jus coercitionis («право принуждения»), и в нем формальностям придавалось гораздо меньшее значение. Поэтому официальное отношение к христианам в пределах одной провинции зачастую определялось личными воззрениями на христианство местных начальников. Это обстоятельство ставило в еще более тесную зависимость популярное мнение и официальную реакцию на него. Форма coercitio (принуждения) стала применяться шире, по мере возрастания опасности христианства. Однако независимо от формы разбирательства зрелшцность государственного правосудия давала власти и ее подданным возможность угодить друг другу. Такова была вторая стадия в последовательном развитии отношений христианства и языческого государства.

В царствование Траяна, помимо многочисленных безымянных мучеников и исповедников, о которых, например, упоминает Плиний в своем послании императору, принял мученическую кончину епископ Игнатий Антиохийский (до 117 г.). Возможно, его смерть связана с событиями в Антиохии, вызванными сильным землетрясением, когда ожесточенный бедствиями народ мог потребовать смерти безбожникам. Епископ тамошней церкви был отправлен в Рим (по невыясненной причине) и там был отдан на съедение зверям. Приблизительно в это же время пострадал епископ иерусалимский Симеон. Вероятно, его смерть нужно рассматривать в связи с событиями иудейского восстания 115—117 годов, когда особое значение могло иметь происхождение из рода Давида. Ко времени Траяна значительно более поздняя христианская традиция относит и казнь Климента, епископа Римского, хотя историческая достоверность этого факта невелика. При Адриане (в 135 или 137 г.) мученически скончался епископ римской церкви Телесфор. В царствование Антонина Пия (138 — 161 гг.), около 155 года, был подвергнут сожжению епископ Поликарп Смирнский. Из второй апологии Иустина Философа известно, что в последний год царствования Антонина Пия в Риме приняли смерть несколько христиан. Этот процесс свидетельствует о том, что формулировка обвинения за потеп ipsum продолжала использоваться в качестве достаточного основания для вынесения смертного приговора. Вероятно, на 165 год, в царствование Марка Аврелия, падает мученическая кончина самого Иустина Философа и шести его учеников, также осужденных за потеп ipsum. Однако в последние годы правления этого императора апологеты христианства (например, Мелитон) указывают на какой-то новый указ, по которому христиане подвергнуты гонению и отданы в жертву всем проходимцам и клеветникам, и что гонение имеет повсеместный характер. О положении христиан в то время можно судить на основании сведений, содержащихся в послании церкви лионской и виенской к церквам асийским и фригийским. Христиане в этих галльских городах были лишены всех гражданских прав. Толпа подвергала их всевозможным притеснениям. Ввиду отсутствия презида в городе, муниципальные власти решили самостоятельно положить конец анархии, и начались аресты. Христиан бросали в темницы после предварительного допроса с пытками. Когда вернулся презид, аресты и пытки продолжились. На вопрос презида, каковы должны быть меры по отношению к римским гражданам, как поступать с теми, кто отпал от христианства, и с теми, кто остался ему верен, император ответил совершенно в духе рескрипта Траяна, что твердых в христианстве следует казнить — римских граждан мечом, прочих отправлять ad bestias (к зверям), а отступников отпускать на свободу.

При Коммоде Антонине, положившем конец череде блистательных императоров, положение христиан изменилось к лучшему. Гонения не были санкционированы верховной властью, но существующие законодательные нормы (в частности, по-прежнему имеющий силу рескрипт Траяна) предоставляли возможность президам преследовать христиан. К 180 году относится казнь в Карфагене исхлисских мучеников. В самом Риме в 183 — 186 годах пострадал образованный христианин Аполлоний. В сенате, куда ввиду принадлежности его к сенаторскому сословию было передано рассмотрение этого дела, Аполлонием была произнесена блестящая речь в защиту христианства, однако сенат остался на почве «древних законов» и осудил его. Приблизительно к этому времени относятся приводимые Тертуллианом примеры, свидетельствующие об ограждении христиан от ярости черни по желанию презида. Тертул- лиан упоминает несколько имен проконсулов в Африке, где ненависть к христианам была особенно велика. В десятый год царствования Сеп- тимия Севера (193 — 211 гг.) был издан указ, запрещавший под страхом смертной казни принимать иудейскую или христианскую веру. В это гонение в Александрии в числе других пострадали отец Оригена Леонид и христианская девственница Потамиена, в Карфагене — несколько мучеников, в числе которых образованная матрона Перпетуя и молодая рабыня Фелицитата. Гонения Септимия Севера продолжались, вероятно, до самого конца его царствования.

При императоре Антонии Каракалле (211 — 217 гг.) и при его преемниках Макрине (217 — 218 гг.) и Антонине Гелиогабале (218 — 222 гг.) христиане практически не подвергались преследованиям. Последний император относился к римской религии пренебрежительно и даже пытался объединить все религии под верховным главенством восточного бога Эль-габала, особенно рассчитывая в этом на иудеев, самарян и христиан. Он не успел столкнуться с невозможностью заставить их почитать чуждые святыни. Более достойный император Аврелий Александр Север (222 — 235 гг.) относился к христианам уважительно. Его мать Юлия Маммея, покровительствующая христианству, во время своего пребывания в Антиохии, вероятно в 226 году, слушала беседы знаменитого Оригена. Император Максимин (235 — 238 гг.) подвергал преследованию всех, кто был облагодетельствован его предшественником. В его действиях религиозные мотивы были незначительны, однако этот император, как и Сепгимий Север, обнаруживает все большее знакомство с формами существования христианства. Септимием Севером была запрещена христианская проповедь — жизненно необходимое условие и смысл существования христианства в мире. При Максимине правительство уже умеет отличать христианскую иерархию от обыкновенных мирян. Однако гонение при Максимине не имело повсеместного характера и затронуло далеко не всех христиан. То же положение оставалось при двух преемниках Максимина — Гордиане (238 — 244 гг.) и Филиппе (244 — 249 гг.). Последний даже был к христианству благосклонен.

Постепенно отношения христианства и правительства переходят в третью стадию, наметившуюся уже при Септимии Севере и Максимине.

В непродолжительное царствование Декия (249 — 251 гг.) было воздвигнуто повсеместное гонение на всех, кто не почитал римских богов. Правительство теперь берет на себя инициативу и решительно выступает против запрещенной религии, в то время как ранее действия властей были по преимуществу реакцией на стихийные возмущения народного большинства. Ранее христиан не разыскивали и желали, чтобы те не попадались в поле зрения администрации. Теперь им предписывалась явиться в специально созданные комиссии (в случае неявки их приводили насильно) и засвидетельствовать свое отречение жертвоприношением богам. Отрекшимся (а возможно, и тем, кто не имел к христианству никакого отношения) выдавались письменные удостоверения благочесгивосш, так называемые libelli. Предпринимаемые меры были направлены прежде всего на то, чтобы продолжительными пытками заставить христиан отречься, но не истреблять их как таковых. В нравственном смысле это было гораздо более тяжким испытанием для христиан, а метод борьбы правительства — гораздо более изощренным и действенным. Это гонение отмечено множеством падших, но и множеством исповедников и мучеников. В Риме пострадал епископ Фабиан. Целерин, один из пресвитеров римской церкви, не раз был исповедником Христа, находясь в темнице девятнадцать дней и подвергаясь непрестанным пыткам. Другой пресвитер — Моисей — умер вследствие еще более продолжительных истязаний. Иерусалимский епископ Александр скончался в темнице, после того как был подвергнут мучениям.

Такая же участь постигла Вавилу, епископа Антиохийского. Подобная картина наблюдалась и в Карфагене, и в Александрии, и в Неокесарии, и в других городах. Гонение, постепенно затихавшее уже при Декии, совершенно прекратилось в начале царствования его преемника Галла (251 — 253 гг.), но затем в империи случилась страшная эпидемия, всем подданным предписано было принести очистительные жертвоприношения Аполлону. Принуждаемые к этим жертвоприношениям, в различных частях империи вынуждены были страдать и христиане.

В последние годы царствования Валериана (253 — 260 гг.) были изданы два указа против христиан. Первый запрещал им посещать места погребений, второй прямо предписывал казнить всех, кто окажется тверд в исповедании веры. Тогда принял мученическую кончину Кип- риан, епископ Карфагенский, Фруктуоз, епископ Тарраконский, также пострадал Сикст, епископ Римский, его дьякон Лаврентий и, подобно им, многие другие. Некоторые подробности событий позволяют утверждать, что гонение было направлено преимущественно на предстоятелей церкви и что простой народ теперь проявлял большую терпимость по отношению к христианам.

Следующий император, Галлиен (260 — 268 гг.), издал эдикт, приостанавливающий действие указов Валериана, но дозволенной религией христианство все еще не было признано. При Аврелиане (270 — 275 гг.) христиане заявляли о себе вполне открыто, хотя незадолго до своей смерти этот император издал какой-то враждебный христианству рескрипт (или только собирался это сделать).

Последними гонителями христианства были правители, которых также следует относить к разряду лучших в истории Римской империи. В 284 году в череде сменяющихся «солдатских императоров» власть достается Диоклетиану (правил до 305 г.). Он снисходительно относился к христианам в течение 20 лет своего царствования, но в 303 году, возможно под влиянием своего соправителя Галерия, им были обнародованы один за другим три эдикта, открывавшие невиданное по жестокости гонение. Первый лишал христиан гражданских прав. Места собраний подвергались разрушению, а священные книги — изъятию. Каждый мог быть обвинителем христиан, которым отказано было в праве защиты и обращении в суд. Второй эдикт предписывал всех христиан заключать в темницы, третий — принуждать различными пытками всех взятых под стражу духовных лиц к принесению жертв. В 304 году, когда Диоклетиан был уже при смерти, Галерий издал четвертый эдикт, по которому всех христиан повсеместно различными пытками принуждали к принесению жертв. Это гонение было настолько жестоким, что впервые появляются случаи самоубийства христиан из страха попасть в руки мучителей.

Наиболее продолжительным гонение было на Востоке, особенно на территориях Максимина Дайи, соправителя Галерия, во владениях которого были Сирия, Палестина и Египет. Этот император, уже после издания в 311 году эдикта, по которому христианство объявлялось религией дозволенной, попытался возбудить гонение по собственному почину, представив дело так, будто бы само население больших городов желает избавиться от христиан. Однако подобная инициатива уже не вызывала среди язычников кровавого энтузиазма, что само по себе свидетельствует о значительности нравственных завоеваний христианства и совершенно ином отношении к нему простого народа.

В дальнейшем, после официального признания, только в царствование Юлиана Отступника (361 — 363 гг.), христианская Церковь подверглась со стороны язычников прямой агрессии, находившей поддержку в лице высочайшей официальной инстанции. При Юлиане специальных гонений не предпринималось (самым суровым распоряжением было отстранение христиан от общественных должностей и стеснение в получении классического образования), однако сам император, действуя скорее как частное лицо и подавая тем самым пример, всячески провоцировал антихристианские выпады^[4].

Следует также учитывать, что язычество как определенная стихия жизни еще некоторое время сохраняло полную жизнеспособность, имея многочисленных сторонников из образованного сословия, укорененное в массе простого народа. Ситуация противостояния не теряла своей остроты примерно до второй половины V века, однако именно в этот период прежний грозовой фон постепенно рассеивается.

Первая апология, по свидетельству Евсевия (Ц. И. IV, 3, 1 — 2, где сохранен отрывок в несколько строк^[5]), была написана Кодратом и подана императору Элию Адриану (117 — 138 гг.) в 20-х годах П века. К тому же императору обратился и Аристид со своей апологией, переработка которой в конце прошлого века была обнаружена американским ученым Р. Харрисом в значительно более поздней «Повести о Варлаа- ме и Иоасафе». Из восьми сочинений, приписываемых Евсевием (Ц. И. IV, 18) Иусгину Философу, в действительности ему принадлежат только три, среди них две «Апологии» (первая — около 150 — 155 гг., вторая — около 164 — 165 гг.). У Евсевия (Ц. И. IV, 26,1; 27,1) сохранились сведения об Аполлинарии, епископе Иерапольском, обратившемся с речью к императору Марку Аврелию. Ему же принадлежали и другие сочинения апологетической направленности — «К эллинам» в пяти книгах, «Об истине» в двух книгах. Ритор Мильтиад также в царствование Марка Аврелия написал три апологии — против эллинов в двух книгах и апологию христианской философии. Возможно, после 165 года Тати- аном написано «Слово к эллинам». Мелитону, епископу Сардскому, помимо других сочинений вероучительной направленности, принадлежит апология, адресованная тому же императору (ок. 172 г.). Приписываемая Мелитону апология, сохранившаяся на сирийском языке, вероятно, относится ко времени императора Каракаллы (211 — 217 гг.). К тому же императору обратился Афинагор с «Прошением за христиан». Феофил Антиохийский (после 180 г.) написал три книги «К Автолику». Второй половиной П века датируется анонимное послание «К Диогни- ту». В это же время Гермий написал «Насмешку над языческими философами». В конце П — начале Ш века написаны так называемые «Высказывания Секста» — христианская переработка этических положений неопифагорейства, стоицизма и платонизма. Климент Александрийский посвятил первую часть задуманного им трехмастного сочинения апологетической теме («Увещание к эллинам» — начало Ш в.). Ориген в середине Ш века создает одну из самых значительных христианских апологий — сочинение «Против Кельса». К середине Ш века также относится написанное Григорием Чудотворцем сочинение «К Феопомпу о способности и неспособности Бога страдать». К жанру апологий возможно отнести и сочинения Евсевия Кесарийского «Евангельское при- уготовление» в 15 книгах (312 — 322 гг.) и «Евангельские доказательства» в 20 книгах. Кроме того, им же написана небольшая работа «Против Иерокла».

В дальнейшем, после официального утверждения христианства, сочинения апологетической направленности появляются в царствование Юлиана Отступника — Григория Богослова «Обличительное слово на Юлиана», Иоанна Златоуста «Слово на память священномученика Ва- вилы», книги Кирилла Александрийского против Юлиана. Пожалуй, самой поздней грекоязычной апологией является сочинение Феодори- та Кирского «Лечение эллинских недугов» в 12 книгах (вторая четверть V в.). Ряд латинских апологий открывают Минуций Феликс диалогом «Октавий» и Тертуллиан сочинениями «К язычникам» в двух книгах (197 г.), «Апологетик» (адресовано африканским наместникам, написано в конце 197 г.), «О свидетельстве души», послание к проконсулу Африки Скапуле (212 г.). В середине Ш века Киприан, епископ Карфагенский, написал послание к Донату, возможно, ему же принадлежит сочинение «О том, что идолы не есть боги» и послание «К Деметриану». В самом начале IV века Орнобий написал семь книг «Против язычников». Лактанцию принадлежит апология «Божественные установления», кроме того, прослеживается апологетическая тематика в сочинениях «О гневе Божием», «О смерти гонителей». В 346 — 348 годах Фир- миком Матерном написано сочинение «Об ошибочности языческих верований». В 417 — 418 годах Орозий написал семь книг «Истории против язычников». Августин в 413 — 426 годах создает 22 книги сочинения «О граде Божием».^[6]

2. АПОЛОГИЯ КАК АКТ ХРИСТИАНСКОЙ ВЕРЫ

Апология была вторична по отношению к главному свидетельству христианской веры — мученичеству. Греческое царти<; (свидетель) применительно к тем, кто избирал для себя страдание и смерть за имя Христово, прежде всего имеет в виду факт свидетельства. Действие обладало гораздо большей целостностью и простотой, по сравнению со словом, рискующим показаться витиеватым. По примеру Самого Иисуса Христа, лучшим удостоверением в истинном существовании того, чего не видел глаз и что не приходило на ум человеку, был подвиг добровольного страдания, при котором доверие к свидетельству приобреталось по цене жизни свидетеля. Мученичество постепенно создавало достаточное — на сторонний взгляд — нравственное основание для существования христианства в мире. Поэтому любое литературное выступление христиан, обращенное к язычникам, имело под собой нечто большее, нежели ораторскую изысканность выражения или логическую безупречность мысли.

«Кто не удивится мужеству [мучеников], их терпению и любви ко Господу? Рассекали бичами их тела так, что даже видны были внутренние вены и артерии; но они терпели. Даже стоящие около них плакали от жалости, а они были столь мужественны, что ни один из них не вскрикнул и не восстенал. Сим показали они всем нам, что славные мученики Христовы во время мучения своего были вне тела или паче Господь, представ им, беседовал с ними. Устремляя внимание ко благодати Христовой, они презирали мирские казни, в один час искупляя себя от муки вечной. Огонь бесчеловечных мучителей был для них прохладен, ибо, воочию видя огнь вечный и неугасимый, они желали избегнуть его, взирая очами сердечными на блага, соблюдаемые страдальцами, которых ухо не слыхало, око не видало и которые на сердце человеку не всходили, но которые показуемы им были Господом, так как были они уже не человеки, а ангелы. Подобным образом и те, которые осуждаемы были на снедение зверям, претерпевали многие тяжкие страдания: их простирали на колючих раковинах и истязали другими различными мучениями, чтобы продолжительностью истязания довести их, ежели то возможно, до отречения» (Муч. св. Поликарпа 2: 1-4).

Поначалу мученики казались не более чем фанатиками. Все внешние признаки были налицо: нераскаянность и упорство в суеверии грубом и безмерном, по выражению Плиния. Даже у тех, кто не доверял молве, имелось явное доказательство бесчестия христиан: они не приносили жертвы богам. К тому же в христианах длительное время видели только иудейскую секту, приписывая им общеизвестные и заранее осужденные иудейские черты. Тацит в начале П века писал: «Иудеи считают богопротивным то, что для нас священно, и, наоборот, что у нас запрещено, ибо безнравственно и преступно, у них разрешается» (Ист. V, 4). Единственным смягчающим обстоятельством для их религии была ее древность (Ист. V, 5). У христиан не было и этого. Тот же историк в XV книге «Анналов» (написано около 120 г.) дает христианам сугубо негативную характеристику, в которой различимо умонастроение современника Траяна и Адриана: Нерон придал изощренным казням тех, «кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев». Уже в самом конце П века Тертуллиан (К язычникам, I, 11) опровергает мнение о том, что христиане, как близкие к иудеям по религии, также будто бы поклоняются ослиной голове^[7].

Созданию благоприятного впечатления о христианах не способствовала и вынужденная замкнутость их обществ. Времена пламенной проповеди сменились периодом, когда евангельские истины, насажденные апостолами, произрастали медленно и приносили плоды постепенно. Начиная с конца I века традиция не знает фактов открытой проповеди с целью обращения как можно большего числа слушателей. В ранней христианской литературе не содержится наставлений толковать Евангелие всем и каждому. Предстоятели церквей скорее видели свою задачу в том, чтобы призывать верующих «молиться за царей, за власти и князей, даже за преследующих и ненавидящих христиан и за врагов креста, чтобы плод веры был явен для всех», «чтобы поведение [христиан] было безупречно среди язычников»^[8] (ср.: св. Поликарп «Поел, к филадельфийцам» 10; 12). Для наиболее ревностных христиан в их отношении к языческому миру решающее значение имели слова Иисуса Христа о малом стаде, о невозможности метать бисер и о том, что Царство Божие приблизилось. В этом полагалось несокрушимое основание и величайшая нравственная сила новой религии, что было жизненно необходимо для утверждения ее среди враждебного мира. Однако стороннего наблюдателя из язычников могла неприятно поражать некая пренебрежительная самодостаточность христиан, которую нельзя было не подозревать в такой их позиции. С виду христиане были скрытны и уверены в своей избранности, иногда даже вызывающе презрительны и враждебны к язычникам.

В мученичестве Поликарпа, епископа Смирнского, прослеживаются некоторые черты этой ситуации. Германик своим мужеством на суде и в сражении со зверями только еще более возбудил ярость толпы, возопившей: «Смерть безбожникам! Разыскать Поликарпа!» Другой христианин, фригиец по имени Квинт, явился сам и побудил некоторых других самовольно идти на мучение^[9]. Воины, посланные за Поликарпом, не зная его в лицо, были удивлены, что перед ними предстал почтенный старец. На суде проконсул сперва попросил Поликарпа поклясться Фортуной Кесаря и сказать «смерть безбожникам». Тогда епископ, обратив глаза к небу и указав рукой на окружавшую его толпу, произнес «смерть безбожникам!». Проконсул продолжал настаивать, по всей видимости не желая доводить дела до смертного приговора. Поликарп на это открыто признался в том, что он христианин. Проконсул сказал: «Убеди народ!», на что епископ отвечал: «Я тебя только удостаиваю ответа. Ибо нас учили начальникам и властям, поставленным от Бога, воздавать приличную и безвредную для нас честь; а их я считаю недостойными того, чтобы защищаться перед ними». На угрозу сжечь его Поликарп сказал: «Ты грозишь огнем, который час горит и скоро гаснет, потому что тебе не известен огнь будущего суда и вечной казни, который уготован нечестивым. Но что медлишь? Делай, что намерен».

Первоначальная обособленность, располагавшая к осуждению со стороны, была единственно возможной. Распространение христианства и конечное его признание означают ее постепенное преодоление. В этом процессе мученичество первых веков имело решающее значение, но ситуация, когда христиане принимали мучения как необходимое условие достижения Царства Божия, а простой народ при этом наблюдал за тем, как кровосмесители и людоеды упорствуют в своих мерзостях, — была непродуктивна для дела самой проповеди: никакой адекватности понимания не было. При том что, по выражению апостола Павла, «проповедь наша не в убедительных словах человеческой мудрости, а в явлении Духа и силы» (1 Кор 2: 4), второе было немыслимо в мире без первого, — начиная с необходимости засвидетельствовать изустно само имя Христово, за которое и принималось страдание, говорящее уже красноречивее слов. Апология, как явление словесной проповеди, через обращение к самым образованным из язычников пыталась приспособить их взгляд к узрению существа того, о чем свидетельствовала кровь мучеников. Суровость их подвига прокаляла любое христианское слово до последнего смысла, определяя собой единственное его мерило, корректируя возможную неточность выражения.

Некоторые из апологетов приняли мученическую смерть или стали исповедниками; во многих случаях о судьбе авторов сохранились недостаточные сведения. Вручение апологии означало признание в принадлежности к противозаконной религии и при обычном ходе дела грозило обернуться осуждением на смерть. Характерно, что среди защитников христианства не было анонимов, за немногим исключением, как, например, в случае с «Посланием к Диогниту» (впрочем, и это возможно объяснить утратой имени в рукописной традиции). Авторы были готовы подтвердить свои слова подвигом. Известно, что Иустин принял мученическую смерть вместе с шестью своими учениками. Как христианин подвергся уже в преклонном возрасте истязаниям Ориген.

Примечательно, что апология не оказывала ощутимого воздействия на реальное положение дел. Между изменением отношения к христианам со стороны правительства (тем более — толпы) и возникающими христианскими памфлетами не наблюдается прямой связи. Так, Евсе- вий, неоднократно упоминая о таких сочинениях (Ц. И. IV, 3, 1 — 3; 13, 8; 16, 7; 24, 1; V, 17,5), только однажды говорит, что следствием поданных Иусгином и другими братьями апологий (IV, 8—9; 12 — 13) явился императорский указ о христианах. Однако приводимый текст его, очевидно, подложный. Никакой юридической силы подобные сочинения также иметь не могли, — любая оправдательная речь обрывала саму себя признанием в христианстве.

Так, во время гонений, которым подвергли христиан в Лионе, один образованный молодой человек по имени Веттий Эпагаф предложил выступить защитником христиан и доказать, что они не делают ничего худого, что в безбожии и непочтении к императору их обвиняют напрасно. Но презид в ответ на это предложение лишь спросил его, не христианин ли он. Ответив утвердительно, он тотчас оказался в числе осужденных на смерть. С точки зрения практического приложения апологию следует рассматривать как существенный вклад в развитие вероучения самой Церкви, как один из главных факторов становления ее самосознания.

Тем не менее апологеты обращались именно к языческой аудитории, ставя перед собой задачу огромной интеллектуальной значимости и сложности. На основании самого языческого права христианство оправдано быть не могло. Апологеты шли по пути перерождения язычества в тех его понятиях, на которых зиждилось само языческое право. Значение имело не только убеждение в достоинствах христианского образа жизни. Безумное мира надлежало также защитить через доступное объяснение и, следовательно, обосновать традиционными методами чуждое эллину, «неразумное», содержание. Первоначальная неразде- ленность и цельность знания Истины, стяжаемого живой верой, впервые на почве христианства подверглась попытке анализа, итогом чего впоследствии явился синтез апофатического и катафатического богословия в трудах позднейших отцов Церкви. При этом апологеты прибегли к единственно возможному способу, избирательно прививая к христианству огромный массив античного гуманитарного наследия и преображая его.

3. АПОЛОГИЯ КАК ЛИТЕРАТУРНОЕ ЯВЛЕНИЕ

Судебная апология была традиционным жанром античной риторики. От «классической» защитительной речи христианская апология как разновидность словесного искусства имела значительные отличия.

Прежде всего, первая создавалась для произнесения на конкретном судебном разбирательстве, в ответ на определенное обвинение, выдвинутое неким лицом. Затем, судебная речь была особой частью процесса и рассматривалась как необходимое условие правозаконносги. Кроме того, она опиралась на действующее законодательство и общепринятые мнения, по возможности ища в них союзников.

Для произнесения христианских апологий не было и не могло быть ни конкретного судебного разбирательства, ни установленного в ходе процесса «состава преступления», ни обвинителя — главного противника обвиняемого. Далее, сама христианская апология была a priori беззаконна, как и принадлежность к преступному сообществу. И, наконец, существующим законодательным нормам Римского государства и расхожим представлениям о благочестии христианский апологет в основном не мог вверить существо своего дела. Хотя многие христианские апологии — по преимуществу из тех, в которых отчетливо проявлена юридическая тематика, — представляют собой по форме некое подобие классической защитительной речи (в роли обвинителя выступает обобщенный образ всех недоброжелателей христиан, подразумеваемый процесс — разнообразные проявления ненависти и повсеместные расправы над ними, а судьи — те, к кому обращается со своей речью апологет (в основном императоры); при этом сама речь имеет целью вынесение оправдательного «приговора» и взывает к здравому смыслу и добрым чувствам адресатов), — безусловно, это невольная «стилизация», возникшая сама собой как наиболее естественная форма для подобного содержания. По всей видимости, сами христианские авторы рассматривали произведения с указанными признаками как особый жанр возникающей христианской литературы.

Несколько более общее значение, приложимое к более широкому кругу сочинений, возникает впоследствии как именование одного из главных направлений христианской полемики. Так, Евсевий называет апологиями только те сочинения, которые были вручены императорам. При этом сочинение Татиана «Слово против эллинов», рассматриваемое в науке нового времени среди апологетических, названо у Евсевия книгой. Также — три книги «К Автолику» Феофила Антиохийского именуются у него посланием. Многие писатели, в основном из создателей «ученых» апологий, не следуют, что касается формы, классическому образцу. Зачастую слово 'аяоХоуга приобретает и у самих христианских авторов более широкое значение — словесная защита вообще. Так, Евсевием совместно с Памфилом была написана апология в защиту Оригена против воздвигнутого на него в среде христиан обвинения в неправославии, но к указанному кругу это сочинение, безусловно, не относится. Наиболее общим и наиболее верным признаком христианской апологии в современном ее понимании выступает скорее тематический, нежели строго формальный критерий: к апологиям относятся полемические сочинения, оправдывающие христиан и их вероучение перед лицом язычников.

Деление апологий на «юридические» и «ученые» весьма условно и также имеет в виду особенности содержания. «Чисто» юридические в истории христианской литературы практически не представлены. Многие авторы затрагивали вопросы правовых оснований для гонений, однако по нормам римского права оправдать христианство было нельзя. Для юридического оправдания неизбежно приходилось использовать неюридические аргументы. Вторая группа выделяется более отчетливо^[10]. Эти сочинения, как правило, принадлежат позднейшему периоду, когда ситуация потеряла прежнюю остроту и вопросы правовых оснований были сняты.

По хронологическому критерию апологии П века обыкновенно рассматривают как отдельную группу. В основном она совпадает в своих границах с апологиями, не относящимися к чисто «ученым». Кроме того, их особенностью является то, что они создавались в период наиболее интенсивного становления христианства. По сравнению с более поздними эти сочинения обладают достоинством оригинальности и новизны мысли. В них присутствуют первоначальные интуиции сложных богословских построений, подвергнувшиеся впоследствии тщательной разработке и конкретизации, в том числе и в позднейших апологиях.

Существует еще одна возможность тематического деления — по признаку отношения авторов к предшествующей культурной истории человечества. Воззрения апологетов на этот предмет распределяются по двум основным полюсам. Первая точка зрения сводится к полному отрицанию какой-либо пользы языческой культуры^[11]. Вторая признает за ней определенные положительные свойства и видит в ней постепенное приготовление к восприятию Слова Божия. Любому автору следовало прежде всего занять одну из этих позиций, чтобы тем самым определить общий тон обращения к языческой аудитории.

Ближайших предшественников христианской апологии следует искать среди грекоязычных апологетических сочинений иудеев. Со времени империи Александра иудеи в диаспоре и в самой Палестине оказались перед лицом авторитетного эллинства, испытывая вынужденную необходимость найти с ним общий язык. Таковым, безусловно, мог стать только греческий, поскольку гораздо большую потребность быть услышанными и понятыми испытывали сами иудеи. Септуагинта свидетельствует об одной из самых ранних попыток адаптировать своеобычное иудейское содержание к общепринятому языку ойкумены (в известном письме Аристея к Филократу говорится о том, что перевод был предпринят по инициативе самого Птолемея Филадельфа, что обнаруживает по меньшей мере со стороны иудеев ревнивое желание представить не односторонней саму необходимость греко-иудейского языкового контакта). Там же, в Египте, создаются III Маккавейская книга, греческие добавления к Книге Эсфирь, Книга Премудрости Соломона, Вторая книга Еноха^[12]. Это первая группа сочинений, написанных в традиционных формах иудейской литературы, но на греческом языке. Для оформления второй группы^[13] основными критериями также являются греческий язык и иудейское авторство, но эти сочинения написаны в формах, традиционных для греческой литературы. В их число входят сохранившиеся во фрагментах произведения Филона (поэта), Феодота, Езекииля (драматурга), Аристея, Эвполема, Псевдо-Эв- полема, Аристобула, Деметрия, Клеодема Малха и Артапана, к которым также примыкает довольно большое число стихотворных отрывков, приписываемых их анонимными сочинителями классическим греческим авторам и оракулам. Насколько можно судить по этим фрагментам, при создании таких сочинений преследовались в числе прочих апологетические и полемические цели. Они обращены не только к национальному самосознанию грекоязычных непалестинских иудеев, но ориентировались также на внешнего читателя и слушателя. Указанные авторы были в основном из числа александрийских евреев (с наибольшей определенностью это можно утверждать в отношении Филона- поэта, Езекииля, Аристея, Аристобула, Деметрия, Артапана). В это время были поставлены и частично разработаны основные вопросы взаимоотношений эллинсгва и иудейства: о преимущественной древности иудейского закона (Арисгобул, фр. 3; Эвполем, фр. 5); об иудейской традиции как источнике греческой мудрости (Псевдо-Эвполем, фр. 1 и 2); о недостаточности греческих религиозных представлений (фр. псевдогреческих поэтов); о личности Моисея как первого мудреца и совершенного законодателя (Эвполем, фр. 1; Езекииль); о соответствии ветхозаветных патриархов персонажам греческой мифологии (Арта- пан, фр. 1, 2, 3); о сходстве некоторых основополагающих воззрений греков и иудеев (Арисгобул, фр. 4; фр. псевдогреческих поэтов); об иудейских религиозных воззрениях, изложенных на греческом языке и отчасти в общепринятых терминах философии (Арисгобул, фр. 2; 5). Таким образом оформилась некая традиция со своими содержательными особенностями.

Творчество Филона Александрийского всецело полагается под знаком изыскания единства греческой мудрости и богоданных истин иудейских священных книг. В его сочинениях этот синтез кажется несколько насильственным, но показательна сама интенция автора. Кроме аллегорических комментариев на Книгу Бытия, толкований Закона Моисея и других философских работ, Филону принадлежат сочинения специально полемической направленности — «О посольстве к Гаю», «Против Флакка», «О созерцательной жизни» и, возможно, две части одного сочинения «Тяобеччка» и «'АяоХоуга Опёр 'Iou6aicov» («Основания» и «Апология в защиту Иудеев»), В особенности последние два засвидетельствовали теоретическое отношение к проблеме иудейско- эллинского конфликта. К сожалению, об этих сочинениях судить можно лишь по небольшим фрагментам, сохраненным Евсевием.

Иосиф Флавий также видел свою авторскую задачу в последовательном введении иудеев в исторический и интеллектуальный контекст греко-римского мира. При этом он в гораздо меньшей степени, чем Филон, поддавался рискованной для иудея прелести эллинства. Наибольшее значение для христианской апологетической традиции имеет сочинение «О древности иудейского народа. Против Апиона».

Самые ранние свидетельства о непосредственном пользовании этим сочинением имеются у Тертуллиана (Apolog. 19) и Феофила Антиохий- ского (Ad Aut Ш, 20 — 23). Цитаты использованы для исторического обоснования древности Моисеева законодательства и соответственно традиционности христианства. Иосиф впервые противопоставил греческому отношению к истории (как преимущественно мифологическому) исторический подход иудеев, вавилонян и египтян (С. А. I, 2 — 8; 11 — 13), что было очень скоро оценено христианством. У более ранних апологетов (Аристид, Иустин и др.) никаких прямых указаний на «Против Апиона» не встречается, что, впрочем, легко объясняется предельной напряженностью отношений христиан и иудеев в то время. Однако о влиянии, оказанном этим сочинением и на раннюю традицию, можно говорить, принимая во внимание некоторые обстоятельства.

Так, другие сочинения, имеющие столь же отчетливую полемическую направленность и тематическую близость, в то время просто отсутствуют. Свойственная апологии литературная форма в главных чертах представлена в сочинении Иосифа (композиция в последовательности: повод написания апологии (у Иосифа — С. А. 1,1) — полемическая часть, где неизбежно присутствует критика языческих религиозных представлений (С. А. П, 33 — 35), доказательства древности традиции (С. А. I, 19 — 47; 16, 21), опровержение молвы (С. А. I, 24 — 35; П, 1 — 14), изложение собственного понятия о Боге (С. А. П, 33 — 34), Его требований (С. А. П, 14 — 22) — и как итог, изображение жизни в соответствии с этими понятиями (см.: С. А. П, 18 — 30); использование полемических средств, выработанных античной риторикой, попытки найти у себя «сходное с эллинами», в значительной степени опора на Ветхий Завет, разработка новых понятий, отчасти изложенных в принятой философской терминологии). Весьма сходны между собой и исторические условия возникновения этих сочинений^[14].

К концу I века положение иудеев в ойкумене резко ухудшилось в результате поражения в войне. Итоговое разрушение Храма стало причиной еще большего их разобщения. Формально они превратились в рядовых налогоплательщиков, поставленных к тому же введением иудейского фиска в крайне унизительное положение по отношению ко всем остальным народам. Прослеживая черты сходства, необходимо также отметить, что у иудеев существовала своя традиция мученичества, о чем Иосиф неоднократно упоминает. При этом перед его внутренним взором могли проходить недавние гонения на иудеев при Нероне, казни Веспасиана после победы в войне, гонения Домициана на последователей иудейской религии (кроме того — более традиционные описания страдания Иова у Аристея, эпизод казни Елеазара (4 Макк 6: 11), осужденного на смерть за свою религию, и казни семи братьев, пострадавших при Антиохе IV (4 Макк 9: 26; 2 Макк 7: 12). Характерно, что Иосиф пользовался необычайным почтением в христианской традиции.

В христианской литературе апология играет ту же особую роль, что и грекоязычная апологетика в иудейской. Прослеживается прямая преемственность между соответствующими направлениями в иудейской и христианской литературе. В той и другой весьма отчетливо выделяется корпус «профетической» литературы, обращенной к сообществу сторонников, и литература «светская», ориентированная внешне, на мир как стихию язычества. Круг евангельских текстов, апостольская литература и сочинения мужей апостольских непосредственно продолжает первую линию. Второе направление составляет преимущественно христианская апологетика. В основном ее структурные и содержательные особенности также определяются позицией и свойствами внешнего адресата.

Главные композиционные части апологии, понимаемой в узком смысле (как у Евсевия), легко определимы. Подобно Иосифу Флавию, каждый христианский апологет выступал в защиту своих единоверцев, что становится ясно с первых же строк. Затем следует объяснение причин настоящего литературного выступления, с изложением фактов правительственных гонений или проявлений стихийной ненависти. После этого автор, убежденный в том, что враждебность проистекает из непонимания или незнакомства, переходит к опровержению сложившегося о христианах мнения и описывает христианскую жизнь в соответствии с заповедью, данной Иисусом Христом.

Общие композиционные признаки других апологий определить не представляется возможным. Так, например, общий план «Против Кель- са» Оригена целиком задан последовательностью обвинений, изложенных в книге самого Кельса.

Среди тем, обсуждаемых апологетами П века, можно выделить несколько общих направлений, передающих основные предметы озабоченности христианских авторов. Прежде всего им следовало дать ответ на расхожие обвинения в адрес христиан, главными из которых были теесговы вечери, эдиповы смешения и безбожие^[15]. Огромный тематический раздел составляет критика языческих представлений о божестве^[16]. При умеренном и разумном отношении к греческой философии апологеты могли найти некоторые опорные точки для оправдания христианского образа жизни и понятия о Боге^[17]. Некоторые из них рассказывают о своем обращении от философии к христианству^[18]. Зачастую апологетами приводятся разумные основания для веры^[19], рассуждения о психологии веры^[20]. Особо важный раздел составляет богословско-философская проблематика: о существовании Бога и Его атрибутах^[21], о христианской Троице^[22], о человеке и его предназначении^[23], о промыслительном плане спасения^[24], об Иисусе Христе и Его роли^[25], о значении иудейской религии^[26], о воскресении тела^[27], о суде и будущей жизни^[28], об устроении и смысле христианской церкви²⁹. Также апологеты рисуют христианскую жизнь как красноречивое следствие христианской веры^[29].

Существенной чертой любой апологии, независимо от индивидуальной манеры каждого автора, является широкое пользование средствами античной риторики. Одним из главных достоинств, которые апологету надлежало проявил, перед языческой аудиторией, была всесторонняя эллинская образованность, дававшая по меньшей мере право хотя бы приступить к рассуждению о подобных вещах. То же — в случаях интеллектуальных агонов с языческими писателями. Зачастую апологеты особо подчеркивали свое подробное знакомство с мифологией, поэзией, философией, используя их в качестве источника как отрицательных, так и положительных аргументов.

Большинство авторов стремилось объять язычество во всех его проявлениях и победить подобной же силой. Так, у Минуция Феликса, Тер- туллиана и Арнобия имеет место нарочитый отказ от использования библейских цитат для оправдания христианства. Действенным способом также был «научный» подход (например, при доказательстве древности христианства), что повышало степень уважительной «акривии» апологетического труда. Основным способом достижения понимания является объяснение через общепринятое. Однако такой подход мог сослужить и недобрую службу, убеждая язычников в том, что в христианстве нет ничего незнакомого и чуждого им. Так, Иустин (Апол. I, 21), говоря о том, что Христос родился без смешения, был распят, умер и воскрес, вознесшись на небо, сравнивает Его с многочисленными сыновьями Зевса, среди которых были и добровольные страдальцы, и вос- шедшие на небо, и рожденные непорочно, и даже само слово (Гермес).

4. АПОЛОГИЯ КАК ФАКТ БОГОСЛОВИЯ И ФИЛОСОФИИ

Идейная панорама, на фоне которой выступают христианские апологеты, составляется не только из народных представлений о новой религии, но по преимуществу из просвещенных суждений, образующих различные теоретические и юридические основания для враждебного отношения к христианам.

Интеллектуальная элита и круг людей, стоящих у власти, взаимопроникали, поэтому христианские полемисты имели дело не просто со способными чиновниками, но зачастую с людьми творчески одаренными и высокообразованными. Так, Иустин и Афинагор, обращаясь к императорам Луцию Веру и Марку Аврелию, называли их философами, Ориген и Евсевий адресовали свои апологии авторам философских антихристианских памфлетов, которые, по всей видимости, в свое время послужили теоретическому обоснованию гонений (об Иерокле, оппоненте Евсевия, известно, что он занимал высокие государственные должности). Это обстоятельство требовало виртуозного умения вести борьбу на поле, предоставленном соперником, то есть в подробно разработанных и тщательно упорядоченных сферах античной мысли.

Как в случае с Кельсом и Иероклом, история сохранила еще несколько имен языческих оппонентов христианства. Плиний Младший, как видно из его послания Траяну, относился к христианам презрительно, не вдаваясь в исследования существа «суеверия грубого и безмерного». Тацит в своем кратком свидетельстве (Анн. XV, 44) передает резко негативное отношение к христианам, выразив тем самым точку зрения римской интеллигенции начала П века. Убежденным защитником официальной римской религии был Корнелий Фронтон, известный ритор и юрист, бывший в 143 году консулом. Речь Цецилия в диалоге «Октавий» Минуция Феликса, по всей видимости, излагает в общих чертах речь самого Фронтона, хотя текст ее среди других его сочинений не обнаружен. У Фронтона обучался будущий император Марк Аврелий. Принимая во внимание основательность его философских занятий и враждебные христианству тенденции, следует признать, что он также имел самостоятельные теоретические суждения не в пользу христианства.

Некоторое время в русской советской историографии существовала точка зрения о том, что сочинение Лукиана (125 — 200) «О кончине перегрина» есть пародия на христиан^[30]. Однако в незначительном эпизоде, где появляются христиане, главный герой (он же главный предмет насмешек) не имеет с ними ничего общего. По всей видимости, в этом сочинении на самом деле создан сатирический образ бродячего шарлатана, черты которого очень походят на странствующего мага и философа Аполлония Тианского. Филострат (род. ок. 160 — 170 — ум. ок. 244 — 249 тт.), автор подробного хвалебного жизнеописания этого человека, в некоторых эпизодах своего труда, похоже, противопоставляет его Иисусу Христу (возможно, в создании образа «святого язычника» в противовес богочеловеку Иисусу Христу полагалась главная цель создания этого сочинения), хотя никаких явных полемических тенденций в труде Филострата нет.

Еще до создания этого сочинения, около 176 года, Кельсом был написан обстоятельный полемический труд «Истинное слово». Очевидно, он был настолько авторитетным и философски основательным, что Ориген почти через восемьдесят лет после его написания счел необходимым дать его подробнейшее опровержение в специально посвященном сочинении «Против Кельса». Очень серьезными философскими противниками христианства были неоплатоники Аммоний Сакк (175 — 242), Плотин (204 — 270), его ученик Порфирий (233 — ок. 300), которому принадлежат утерянные 15 книг против христиан, также Ямвлих (ок. 280 — 330). Уже упомянутый Иерокл в начале IV века выступил с антихристианским сочинением «Правдолюбец», вызвавшим в свою очередь ответ Евсевия. Убежденным противником христианства был антиохийский ритор Либаний, под влиянием которого обратился от христианства к язычеству Юлиан Отступник, будущий император, написавший полемическое сочинение «Против галилеян».

Из позднейших противников христианства следует назвать ревностного сторонника язычества историка Зосима (вторая половина V века). Ему принадлежат 6 книг сочинения «Новая история», в которых проводится мысль о том, что упадок Римской империи имеет причиной отход от религии предков.

Возникновение апологии проявляет одну из вызванных жизнью тенденций — к своего рода интеллектуализации христианства. «Наивное суеверие» только в таком случае могло приобрести должную серьезность и завоевать столь необходимый внешний авторитет. Традиционная религия для образованного язычника уже давно потеряла значение живого корня, утратив вместе с тем и само собой разумеющуюся обоснованность. Так, для Кельса девственное рождение Иисуса Христа напоминало эллинские мифы (о Данае и др.) и именно поэтому было смехотворным.

Общепризнанным среди просвещенных оппонентов христианства был авторитет философии. Это обстоятельство было одной из основных причин, вследствие которой «первичному» богословию надлежало смениться позднейшим более «философствующим» богословием.

Вера христиан — современников апостолов и мужей апостольских не нуждалась в каком бы то ни было дополнительном обосновании, гораздо значительнее которого был сам факт увиденных евангельских событий и услышанной затем пламенной проповеди. Самая ранняя христианская литература обнаруживает отсутствие интереса к теоретизированию живой данности. Опровергая мнение о призрачности страданий Иисуса Христа, Игнатий Антиохийский находит возможным и совершенно естественным выдвинуть единственный аргумент: «Тогда зачем же я в узах? Зачем я пламенно желаю бороться со зверями? Зачем я напрасно умираю? Значит, я говорю ложь о Господе?»^[31] Однако уже сами Евангелия и апостольские писания дают первые образчики бого- словствования и сообщают определенный умозрительный импульс. В новых условиях теоретический подход становится неизбежным.

Возникновения и развития христианского богословия требовала не только и не столько необходимость противостояния язычеству, но по преимуществу внутренние для Церкви разделения и споры. В них прояснялись наиболее специальные и значимые для православной веры вопросы, насущные для христиан и никчемные для язычников.

Среди внутренних (не менее грозных, чем внешние) противников Церкви можно выделить три большие группы. Долгое время, несмотря на фактическое отделение, Церкви угрожала опасность со стороны синагоги. Среди христиан иудействующие были первыми неправославными, составлявшими идеологически определенное направление, в основании которого лежала приверженность ветхому Закону в ущерб исполнению новой заповеди. Уже сами Евангелия, апостольские послания и другие произведения раннехристианской письменности свидетельствуют о тенденции постепенного преодоления кровного родства ради утверждения в духе Христовом. Антииудейская полемика, по мере обособления христианства от иудейства, становилась все более теоретически определенной. По тому вниманию, которое христианские авторы уделяли этому вопросу, можно судить о постоянном напряжении в отношениях Церкви и синагоги. Около 140 года Аристон из Пеллы написал «Диалог Ясона и Паписка о Христе» — по всей видимости, самую раннюю работу, специально посвященную антииудейской полемике. Иустину Философу принадлежит «Диалог с Трифоном Иудеем». Аполлинарий Иерапольский выступил с сочинением «К иудеям». Также ритор Мильтиад в царствование Марка Аврелия написал две книги, посвященные антииудейской полемике. Между 198 и 206 годами Тертуллиан создает сочинение «Против иудеев». Имеются некоторые признаки внимания к христианскому вопросу и со стороны синагоги. Об этом можно судить по высказываниям законоучителей в Талмуде, по упоминаниям некоторых имен в христианских текстах; также именно в период становления христианства наиболее интенсивно шел процесс кодификации иудейских священных книг и формирования корпуса талмудической литературы.

Серьезную опасность для христианства представляли многочисленные гностические учения, являвшиеся, по сути, неким философско- мистическим компромиссом между христианством и чуждыми ему религиозными взглядами и системами, причем христианский компонент в гностической системе зачастую не занимал главенствующих позиций. Против гностиков писали Ириней Лионский («Изобличение и опровержение лжеименного знания», или «Против ересей» — ок. 180 — 185 гг.), Ипполит (10 книг «Опровержения всех ересей», или «Филосо- фумены», написано после 222 г.), также Епифаний («Собрание всех ересей», ок. 374 — 377 гг.). Некоторым писателям принадлежат работы по опровержению отдельных гностических систем (напр., Тертуллианом написаны работы «Против Маркиона» и «Против валентиниан»), Взаимоотношения христианства и гнозиса неоднозначны. Однако, безусловно, гностики испытывали к христианству гораздо больше расположения, чем обыкновенные язычники, и были по-своему его сторонниками.

Третью группу составляют различные ереси на почве собственно христианства, которые глубинно связаны с гностической и иудейской идеологией, но при этом гораздо ближе подходят к самому существу христианской Церкви, искажая одну из сторон ее вероучения. Наиболее значительны для данного периода лжеучения докетов, монархиан (динамисгов и модалистов), монтанистов, донатистов и ариан.

Богословие более ранних апологий, в отличие от сочинений внутренней ориентации, ставило своей целью формирование общего представления о христианстве в глазах язычников, трактуя преимущественно основополагающие вопросы и пытаясь при этом говорить на понятном для аудитории языке. По своим задачам оно было своего рода начальной «азбукой» для непосвященных, способных исследовать новое учение о Боге только путем рассудочного, «побуквенного», постижения, а не живой веры. С этой точки зрения богословие ранних апологетов имеет исключительное значение любого элементарного подхода. Однако, с другой стороны, многие из них, трактуя вопросы христианского вероучения философски, тотчас вступали в диалог или спор с общепризнанными авторитетами в этой области. Это обстоятельство обязывало их к величайшей интеллектуальной основательности, заставляя, несмотря на «служебные» и внешние для христианской веры задачи, касаться самых существенных сторон вероучения Церкви. Более поздние антихристианские полемисты, засвидетельствовавшие в своих трудах тщательнейшее знакомство с христианством, провоцировали еще более пристальное осмысление и более высокую степень подробности в изложении вопросов вероучения. Известно, например, какие обвинения воздвигнул перед своим будущим оппонентом Келье, выступая от лица всего образованного язычества.

Принимать то или иное учение, писал он, следует доверяясь разуму или разумному руководителю (Contra Celsum. I, 9). Девственное рождение достойно только насмешек (ibid. I, 28; I, 37). Столь же наивны вера в адский огонь и в воскресение мертвых (ibid. Й, 5). Крестное страдание и смерть могут доказать только бессилие бога, что немыслимо (ibid. П, 24). Странно, что в религиях, происходящих из одного корня, наблюдается расхождение по одному из центральных вопросов, явился ли уже Мессия или еще нет (ibid. Ш, 1). Образованный, мудрый и разумный человек считается у христиан дурным (ibid. Ш, 44). Призывающие к участию в языческих таинствах обращаются к тем, у кого руки чисты и речь разумна, у кого душа свободна от зла, кто живет хорошо и справедливо; таким людям они обещают отпущение грехов; кого же призывают христиане? Тех, кто грешен, неразумен, несовершенен, именно их ждет Царство Божие (ibid. Ш, 59). Сошествие Бога на землю нелепо, как буд-

2 Раннехристианские алологетьг то бы он не всеведущ и без того не может исправить человечество (ibid. IV, 3). Уже и до христиан все наслышались о потопах и пожарах, в то время как мир безначален и неразрушим (ibid. IV, 11). Бог не может совершить ничего безобразного и не желает ничего делать вопреки законам природы (ibid. V, 14). В христианской Церкви есть разделения и споры как свидетельство незнания ею истины (ibid. V, 62). Учение о диаволе — чушь (ibid. VI, 62). Весьма наивна христианская космогония, в том числе создание человека (ibid. VI, 49).

Философия, с которой нарождающемуся богословию надлежало прийти к частичному соглашению, по преимуществу представляла собой платонизм в области метафизики и стоицизм в области этики. Источники этого круга были подвергнуты избирательной коррекции, но в целом использовались для положительной аргументации.

Особое значение для апологетов имели те места из Платона, в которых содержались суждения о благости^[32], неограниченности и всемогуществе^[33] Бога, о Его единстве^[34], учение об отношении материи, идеи и демиурга^[35], о тождественности и причинности^[36], об источнике движения^[37], о единстве и целостности^[38], о свободе человеческой воли^[39], о воздаянии после смерти^[40], а также некоторые этические принципы^[41], выдвинутые Платоном как следствие его теоретических рассуждений. Характерно, что платонизм полагался общим основанием и третейским судьей в спорах языческих и христианских полемистов. Положения Аристотеля привлекались гораздо меньше^[42]. Из философии Стой внимание апологетов привлекало учение о единстве Бога, о космогоническом процессе и творческой роли логоса в нем^[43], а также учение о слове и истолковательные этимологии^[44]. Широкое применение нашло пифагорейское учение о числах^[45]. Традиционная натурфилософия обычно либо подвергалась критике как выражение идеи природного детерминизма, либо давала примеры некоторых первоначальных интуиций свойств Бога в христианском понимании^[46]. Греческая мифология, рассматриваемая в плане философском, как правило, служила источником отрицательной аргументации, давая примеры безнравственности или наивности языческих представлений о божестве. Однако из эпических и трагических поэтов, пересказчиков и одновременно творцов мифов, иногда извлекались и положительные суждения, подтверждавшие христианскую точку зрения.

Оправдание религии перед лицом образованности всегда грозило утратой главного преимущества первой — несказанносги и тайны отношения к божеству. Эллины, по слову апостола Павла, искали мудрости, и для них проповедь Христа в ее последнем основании была безумием, хотя «немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков» (1 Кор 1: 25). Тертуллиан сформулировал само собой разумеющийся принцип: «Что общего между Афинами и Иерусалимом?» Также Ориген начинает свою апологию с оправдания самой возможности произнести слово в защиту истины, в то время как Сам Иисус Христос, будучи обвиняем и лжесвидетельствуем, молчал. С этой точки зрения логически более последовательной была позиция полного отрицания греческой мудрости и пользования ею при изложении истины христианства. В этом смысле богословие апологетов, как и в конечном счете христианское йио-словие вообще, есть опыт невозможного, в уповании на чудо. Взаимная чуждость восточного по происхождению верования (с присущими ему чертами иррациональности) и свойственного образованному эллину рассудочного подхода к религиозным вопросам преодолевалась по возможности осторожным прививанием одного к другому, без утраты свойств первого, с приданием соответствующего направления второму.

Критика языческих представлений о божестве осуществлялась по нескольким направлениям. Прежде всего, апологеты доказывали ограниченность богов, которым создатели мифов приписали все человеческие свойства, не исключая пороков^[47]. При этом устанавливалась прямая связь между божественным и человеческим непотребством у язычников. Так, слово 6cu|iG)v («бес», «демон») приобретает на почве христианства специальное значение⁴⁸. На этом фоне излагаются христианские представления о Боге, Его бытии и атрибутах, главные из которых нерожденность, вечность, беспредельность, бесстрастность, непознаваемость^[48]. Бога возможно созерцать по Его творениям^[49], не отождествляя при этом с природой.

Некоторые апологеты прямо утверждали идею творения ex nihilo («из ничего»)^[50], преодолевая бытующее философское мнение о равно- чинности Бога и материи. На месте связанной с этим античной идеи детерминизма (греч. е1царц,ёут|, ауаукц, лат. fatum) воздвигалось учение о Провидении Божием^[51]. Апологеты впервые приступили к разработке понятия христианской Троицы⁵⁴, отношения Ее лиц⁵⁵ и сочетания понятий троичности и единства^[52]. Большое значение придавалось вопросам христологии. Апологеты устанавливали прямую связь между ветхозаветными пророчествами и исполнением их с пришествием Иисуса Христа^[53], который родился от девы^[54] и был истинным Сыном Божиим^[55].

Были сделаны первые попытки прояснения вопроса о соотношении божественной и человеческой природы в Нем⁶⁰, утверждалась мысль о предсуществовании Слова⁶¹ и Его идентичность с ветхозаветным Словом Божиим^[56], что также имело нечто общее с идеей творческого логоса у сгоиков^[57]. Особо разрабатывался вопрос о роли Иисуса Христа в спасении^[58], об искуплении грехов^[59] и воскресении^[60]. Стоическому пессимизму в понятии о роли человека и предопределенности его судьбы было противопоставлено учение о свободе воли^[61] и о бессмертии души⁶⁸, придающем смысл земному существованию, а также об образе и подобии Божием в человеке^[62]. В качестве непременного основания для постижения истин веры подчеркивалось условие чистоты сердца, что само по себе отрицало мудрость мира как единственный для образованного язычника авторитет^[63]. Также одной из наиболее актуальных тем была проблема первородного греха^[64] и существования зла в мире^[65].

Несмотря на внешнюю ориентацию, богословие апологетов имело первостепенное значение для оформления целостного христианского вероучения, то есть для самой Церкви прежде всего. Следует учитывать особенности авторов как писателей и мыслителей, а также принимать в расчет то, что им первым суждено было проходить этот путь. Впоследствии некоторые их суждения подверглись переосмыслению с позиций позднейшего, более разработанного и упорядоченного богословия, с точки зрения догматов, определенных соборным сознанием Церкви. Однако возникшие несовпадения имеют частный характер, лишь подчеркивая общую объективную значимость апологии как целостного явления в истории раскрытия христианского вероучения.

5. ОСНОВНАЯ ЛИТЕРАТУРА

В науке нового времени самые ранние попытки определить значение апологии в истории христианской литературы были сделаны на страницах первых же трудов, посвященных истории святоотеческой мысли. Среди новых или до сих пор не потерявших научного значения специальных работ, которые рассматривают апологию как целостное явление, следует указать: Goodspeed Е. J. Die altesten Apologeten. — 1914; Andres F. Die Engellehre der griechischen Apologeten. — 1914; Hauck A. Apologetik in der alten Kirche. — 1918; Little V. A. S. The Christology of the Apologists. — 1934; Rozbacher H. Die Apologeten als politisch-wissenschaft- liche Schriftsteller. — 1937; GiordaniJ. La prima polemica cristiana. — 1943; Casamassa A. Gli apologisti greci. — 1944; Widmer B. Griechische Apologeten des 2. Jh. — 1958; Chadwick H. Early Christian Thought and the Classical Tradition. — Oxford, 1966; Joly R. Christianisme et philosophic: Etudes sur Justin et les Apologistes grecs du deuxi6me si6cle. — Brux., 1973; а также работы русских авторов: Сергиевский А. Отношение апологетов Восточной Церкви П-го века к языческой философии // Вера и разум. — 1886. — Т. II. — Ч. 1; Реверсов И. П. Защитники христианства: апологеты. — 1899; Лебедев Н. Сочинение Оригена против Кельса. — 1878 (предисловие). Имеется также довольно большое число работ, посвященных отдельным авторам.

В настоящий том, открывающий серию «Христианская апологетика», вошли пять сочинений, переводы и комментарии к которым сделаны заново или впервые. Свою основную задачу авторы видели в том, чтобы привести понимание текстов в соответствие с уровнем современного научного знания, значительно продвинувшегося за последние несколько десятков лет, а также ввести в русскоязычный контекст доселе не переведенные сочинения. Условие «новизны» определило несколько стихийный подбор апологий в рамках единого тома, но оно же придает изданию самостоятельное научное значение, что само по себе есть признак целостности. К тому же авторы переводов надеются, что каждое из представленных сочинений будет иметь и другую пользу, независимо от специальных вопросов литературного каталога. Тексты, составившие первый том, принадлежат различным писателям и периодам и потому способны дать всестороннее представление об эпохе, об особенностях самих авторов, о собственно апологии как явлении. Специальные вопросы, касающиеся отдельных сочинений, освещены во вступительных статьях, где также указана основная литература.

Авторы переводов глубоко признательны Д. Е. Афиногенову, руководителю патрологического семинара при «Вестнике древней истории» РАН, за компетентность и тщательность научной и наставнической работы, совершенной в свое время при подготовке текстов, вошедших в настоящий том. Во вступительной статье к сборнику с благодарностью и вниманием приняты ценные замечания А. И. Сидорова, руководителя сектора позднеантичной и византийской литературы ИМЛИ РАН.