Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: III век.

Флавий Филострат

ЖИЗНЬ АПОЛЛОНИЯ ТИАНСКОГО

К оглавлению

КНИГА ТРЕТЬЯ

1. Пришла пора узнать о Гифасе: о том, сколь далеко протекает он по Индии, и о том, что имеется в нем удивительного. Полноводные истоки этой реки струятся с равнины и с самого начала судоходны, однако далее становятся для плавания непригодны из-за скал, то тут, то там поднимающихся над водой, так что течение по необходимости образует

4*

Флавий Филострат

вокруг них водовороты, делающие реку несудоходной. По ширине Гифас почти равен Истру, а это — величайшая из рек, протекающих в Европе. Прибрежные леса также напоминают леса на берегах Истра, и из деревьев тоже добывается смола, каковую смолу индусы употребляют для изготовления свадебных благовоний: и ежели гости на свадьбе не окропят новобрачных этим елеем, то брак не считается совершившимся и согласным с благостью Афродиты. Рассказывают, что в пойме реки названной богине посвящена роща; а еще ей посвящены павлиньи рыбы, которые водятся только в Гифасе и соименны вышеназванным птицам потому, что плавники у них голубые, чешуя пестрая, а хвосты золотистые и к тому же по желанию сворачиваются и распускаются. Еще в реке обитает тварь, видом подобная белому червяку: червяков этих варят и получают масло, горящее таким огнем, какой можно удержать разве что в стекле. Тварей этих ловят только для царя — ради взятия укрепленных городов, ибо когда зажженный жир соприкасается с крепостными стенами, то вызывает пожар, неподвластный никаким огнетушительным средствам, изобретенным людьми для борьбы с пламенем.

2. А еще, по рассказам путешественников, они видели на болотах диких ослов, у коих посреди лба рос рог и рогом этим они храбро сражались, бодаясь на бычий лад. Такие рога индусы употребляют вместо сосудов для питья: испив из подобного кубка, человек якобы в этот день уже не заболеет, и никакая рана не нанесет ему ущерба, и из огня он выйдет невредим, и даже, отведав какого угодно яда, совершенно не пострадает — поэтому пьют из таких рогов цари, и лишь царям можно охотиться на вышеописанных тварей. Аполлоний говорит, что видел диких ослов и был восхищен их природными свойствами, однако же, когда Дамид спросил его, верит ли он рассказу о рогах, отвечал: «Поверю, когда узнаю, что царь здешних индусов бессмертен! Ежели он способен угостить меня и любого другого столь целительным и спасительным напитком, то разве не разумнее с его стороны налить заодно и себе самому, да и пить целыми днями из этого рога, пока не упьется вконец? Уж его-то, я полагаю, никто не осудил бы за таковую склонность к ви-нопитию».

3. В тех же краях они повстречали женщину, которая от головы до сосцов была совершенно черной, а от сосцов до пят совершенно белой. Путники бежали от нее как от чудища, но Аполлоний поймал ее за руку и узнал, кто она такая: индуска эта была посвящена Афродите 2, — родятся там для богини пестрые женщины, вроде как Апис у египтян.

4. Затем они перевалили через ту часть Кавказа, которая простирается вплоть до Ерифрейского моря: отроги сего хребта осенены густыми зарослями благовонных дерев. На склонах произрастает киннамон; видом своим он напоминает молодые побеги винограда, а запах его можно испытать на козе, ибо ежели кто протянет козе щепоть киннамона, то она потянется за рукой, как собака, и погонится за уходящим, тычась носом ому в руку, а когда отгонит ее пастух, будет стонать, словно оторвали ее от лотоса3. На крутых обрывах растет горный ладан, и множество иных деревьев, в том числе перечное дерево, которое обихаживают

Жизнь Аполлония Тианского, кн. 3 53

обезьяны, коим занятие это привычно, а как и почему — это я сейчас объясню. Перечное дерево вообще похоже на греческую иву, но плоды у него в виде ягод. Произрастает оно на недоступных человеку кручах, а все пещеры и расселины населяет там якобы обезьяний народ. Обезьяны у индусов в почете, ибо собирают для них урожай перца; потому-то индусы с помощью луков и собак отгоняют от обезьян львов. А лев, когда занеможет, нападает на обезьяну ради лекарства, ибо обезьянье мясо врачует его болезнь; поэтому, состарившись для добычи пропитания и лишась способности гоняться за оленями и кабанами, львы из последних сил охотятся на обезьян. Однако люди этого не допускают, но, почитая упомянутых животных своими благодетелями, держат их сторону против львов. А обращение с перечными деревьями вот какое. Сперва индусы, добравшись до нижних деревьев и обобрав плоды, роют вокруг стволов небольшие округлые ямы и весь сорванный перец сносят туда, бросая его небрежно, словно нет в нем для людей никакой пользы. Затем, с наступлением почи, обезьяны подглядевшие все это сверху со своих скал, принимаются подражать действиям людей и, обрывая с деревьев гроздья, тащат их и бросают в ямы. А на рассвете индусы уносят груды благовонных плодов, добыв их поистине во сне безо всяких трудов и забот.

5. Перевалив через горы, увидели путники плоскую равнину, пересеченную вдоль и поперек полными воды канавами: отводят их от реки Ганга и служат они границами участков, а во время засухи и для орошения. Говорят, что край этот и плодороднейший в Индии, и обширнейший среди тамошних стран и что простирается он вдоль Ганга на пятнадцать дневных переходов, а от моря до обезьяньих гор, также входящих в его пределы, на восемнадцать переходов. Долина эта — сплошной чернозем и превосходно родит любые плоды, так что можно там увидеть колосья высотою с камыш и можно увидеть бобы втрое больше египетских, а также кунжут и просо необычайных размеров. Там же якобы произрастают орехи, из коих многие сохраняются в наших святилищах как диковины4. А вот виноград там мелкий, вроде лидийского и меоний-ского, однако для вина он пригоден и, едва снятый с лозы, уже благоухает. Там же, по рассказам путешественников, им встретилось дерево, видом сходное с лавром, и на нем набухали почки, видом и размером с преогромный гранат, а внутри этих почек находились яблоки — голубые, словно лепестки гиацинтов, и сладостью превосходящие все на свете плоды.

6. Уже после перевала случилось им видеть охоту на змей, о которой непременно следует рассказать, ибо слишком нелепо, если о зайцах — как их ловят, да как их надобно ловить — рассуждают все, кому есть до того дело, а мы обойдем в своем повествовании охоту предивную и благородную, запавшую в память также и тому мужу, о коем я тут говорю. Вся Индия кишит преогромными змеями: ими полны не только болота, по и горы, так что нет ни одного пригорка, где бы не было змеи. Болотные змеи нерасторопны, в длину достигают до тридцати локтей и не имеют кокуля, от чего самцы неотличимы от самок. Спины у них совершенно черные и не такие чешуйчатые, как у прочих пород. Гомер

54 Флавий Филострат

точнее большинства стихотворцев сумел описать этих змей 5, ибо сказал, что у змеи, обитавшей под источником в Авлиде, спина была цвета запекшейся крови,. однако другие поэты утверждают, будто змея немей-ского святилища нравом была подобна авлидской змее и якобы имела кокуль, а вот у болотных змей кокуля, по нашим сведениям, нет.

7. Змеи, обитающие в предгорьях и на вершинах холмов, спускаются на охоту в долины и отбивают добычу у болотных змей, ибо превосходят их величиною, а движутся быстрее скоротечных потоков, так что никакой твари не убежать от них. У горных змей имеется и кокуль; у молодых он невелик и приплюснут, но вздувается по мере наступления зрелости и, наконец, достигает изрядной величины, окрашиваясь в алый цвет и приобретая очертания гребня. Указанная порода змей к тому же обрастает бородой, а шею держит поднятой. Чешуя их блистает серебром, а в зеницах очей заключены самоцветы, о коих рассказывают, будто они обладают чудодейственной силой во многих таинствах. Равнинная змея достается охотникам, когда она нападает на слона, ибо это причиняет гибель обоим. Добыча змееловов — змеиные глаза, шкура и зубыг которые во многом сходны с клыками самых больших кабанов, однако тоньше, круче изогнуты и острее на конце, словно зубы больших рыб.

8. Горные змеи еще длиннее равнинных, чешуя у них золотая, бороды кудрявые и тоже золотые, брови нависают над глазами ниже, чем у равнинных змей, а глаза глубоко посажены и сверкают грозно и беспощадно. Когда они извиваются по земле, то издают звук, подобный бряцанию меди, а багровые их кокули пылают огнем, ярче пламени светильника. Они нападают на слонов, а их самих индусы ловят вот каким способом. Они кладут перед змеиным логовом алый плащ, затканный золотыми письменами, чародейство коих нагоняет сон, и так побеждают змею с вечнобдящим взором, баюкая ее пением многих сокровенных заклинаний: под действием оных тварь высовывает шею из логова и засыпает прямо на письменах — тут-то индусы, набросившись на спящую, бьют ее топорами, а затем, отрубив голову, добывают находящиеся в ней самоцветы. Говорят, будто в головах у горных змей хранятся светловидные камни 6, переливающиеся всеми цветами радуги и обладающие сокровенною силой — вроде того, какой был якобы в перстне у Гига7. Впрочем, часто случается и так, что, несмотря на топор и ворожбу, змея, схватив, индуса и увлекая его за собою, уползает в логово, едва не сотрясая горы. Змеи эти населяют также и горы в окрестностях Красного моря: по рассказам, там то слышно их устрашающее шипенье, то видно, как они сползают к воде и уплывают далеко в открытое море. О протяженности жизни этих созданий ничего толком неизвестно, и все разговоры тут недостоверны. Вот и все, что я знаю о змеях.

9. О городе у подножия гор рассказывают, что он преогромный и зовется Парака и что посреди него сложен курган из множества змеиных голов, ибо местные жители с юных лет упражняются в описанной охоте. Еще о них говорят, будто они понимают наречия и намерения зверей, потому что едят змеиное сердце и змеиную печень. Когда путники приблизились к городу, им послышались звуки дудочки — это пастух со-

Жизнь Аполлония Тианского, кн. 3 55

бирал свое стадо, а пас он белых оленей, коих индусы доят, почитая оленье молоко полезным и сытным.

10. Отсюда еще четыре дня дорога вела их через богатую и цветущую .честность, пока не достигли они крепости мудрецов — тут проводник велел верблюду пасть на колени и спрыгнул наземь, покрывшись от ужаса испариной. Аполлоний понял, куда они пришли, и, посмеиваясь над страхом индуса, сказал: «Думаю, что, будь он моряком, добравшимся до гавани после долгого плавания, он боялся бы суши и шарахался бы от причала». С такими словами он опустил также и своего верблюда, ибо успел уже научиться этому; он догадался, что причиною испуга проводника была близость мудрецов, коих индусы боятся больше, чем собственного царя, — даже сам царь, владеющий этой страною, совещается с мудрецами обо всем, что надлежит ему говорить или делать, точно как те, кто обращается к божеству, и мудрецы указывают, как поступить лучше, а от негожего отговаривают и отвращают.

11. Путники уже намеревались сделать привал в ближайшей деревне, откуда до холма мудрецов было меньше стадия, но тут увидели, что к ним бегом приближается юноша, — то был чернейший из всех индусов, а промеж бровей у него лучилось месяцевидное сияние. Я слышал, будто впоследствии такое же сияние было на челе у эфиопа Менона, питомца софиста Герода, пока он был отроком, с наступлением же возмужалости блеск этот стал тускнеть и окончательно исчез по истечении юношеского возраста. Говорят, что при индусе был золотой якорь, который в Индии почитается посольским скиптром, ибо скрепляет все накрепко

12. Подбежав к Аполлонию, гонец обратился к нему по-гречески — само по себе это не показалось примечательным, ибо по-гречески говорили все жители деревни, — но когда тот назвал Аполлония по имени, все преисполнились удивлением, Аполлоний же удостоверился, что цель путешествия достигнута и, взглянув на Дамида, промолвил: «Пришли мы к истинно мудрым мужам, коим ведомо грядущее». Затем он принялся расспрашивать индуса, что следует ему предпринять, ибо жаждал скорее побеседовать с мудрецами. Индус отвечал: «Спутники твои пусть остаются здесь, а ты иди сразу — так велели сами».

13. Слово «сами» показалось Аполлонию совершенно пифагорейским8, и он радостно последовал за гонцом. Холм, на коем обитают мудрецы9, высотою примерно с афинский Акрополь, стоит посреди равнины и одинаково хорошо укреплен со всех сторон, будучи окружен скалистым обрывом. На скалах то тут, то там видны следы раздвоенных копыт, очертания бород и лиц, а кое-где и отпечатки спин, словно от скатившегося вниз тела. Говорят, что Дионис, намереваясь вместе с Гераклом захвд-гить крепость, велел панам 10 идти на приступ, полагая их способными устоять в случае землетрясения, однако они были поражены перунами мудрецов и покатились, кто куда, а на скалах запечатлелась картина этого тщетного нападения. А еще путешественники, по их собственным словам, видели облако вокруг холма, на котором обитают индусы, по желанию становясь то видимыми, то невидимыми. Есть ли у крепости

56 Флавий Филострат

ворота, узнать невозможно, ибо облако вокруг нее не позволяет увидеть, повсюду ли стена глухая, или где-то имеется просвет.

14. Сам Аполлоний рассказывает, что следом за индусом чаще всего поднимался в крепость с южной стороны и прежде прочего видел там колодец глубиною в четыре сажени, из полости коего исходило яркое синее сияние: в полдень, когда солнце стояло над колодцем, сияние это поднималось навстречу лучам и, возносясь, пламенело, подобно радуге. Впоследствии Аполлоний узнал относительно упомянутого колодца, что земля под ним красна от сандарака11, а вода его почитается заповедной и потому не употребляется ни для питья, ни для орошения, но по всей Индии служит залогом клятвы. Вблизи колодца находится огнедышащий кратер, исторгающий свинцовое пламя, однако же ни дыма не испускающий, ни какого-либо запаха; лава из этого кратера никогда не извергается, но поднимается лишь настолько, чтобы не перехлестнуть за край жерла. Здесь индусы очищаются от невольных прегрешений — поэтому мудрецы именуют колодец «колодцем уличения», а огонь — «огнем прощения». По словам Аполлония, довелось ему увидеть также два каменных сосуда: сосуд дождей и сосуд ветров. Когда Индия страждет от засухи, то сосуд дождей, лишь откроют его, испускает дождевые тучи и увлажняет всю землю, а ежели дождь льет сверх меры, то сосуд закрывают, и ливень прекращается. Что же до сосуда ветров, то он, как я полагаю, действует подобно меху Эола 12: чуть приоткрыв этот сосуд, мудрецы выпускают один из ветров, дабы дул он в нужное время года, освежая землю. А еще оказались на холме кумиры богов, и не только индийских или египетских — тут ничего дивного нет — но и стародавние греческие: то были изваяния Афины Градодержицы и Аполлона Делос-ского и Диониса Лимнейского, а также и Амиклейского, и множество других, столь же древних, — все эти кумиры были воздвигнуты индийскими мудрецами и почитались на эллинский лад. Обитают мудрецы в самой середине Индии, и на холме у них устроено возвышение, изображающее пуп земли: здесь они возжигают священный огонь, который якобы получают от лучей солнца — и к Солнцу каждый полдень возносят они песнопения.

15. О том, каковы мудрецы и каков холм, где они обитают, довольно сказано самим Аполлоном, ибо в одном из своих посланий к'египтянам он говорит: «Я видел индийских брахманов 13, обитающих на земле и не на земле, без стен обороненных и не владеющих ничем, кроме всего сущего». Так пишет Аполлоний в изощренной своей мудрости, а Дамид передает, что брахманы используют для сна травяные циновки, устилая землю той травою, какою им заблагорассудится, а еще он передает, что видел, как они возносятся на высоту двух локтей и отнюдь не ради потехи, ибо чужды такому тщеславию, но удаляясь от земли и устремляясь вослед Солнцу — так угождают они богу. Что же до огня, добытого от солнечных лучей, то, хотя облик его телесен, они не возжигают его на жертвеннике и не сохраняют в очагах, но, подобно тому, как исходящее от солнца сияние отражается в воде, так же и этот огонь виден парящим и вьющимся в воздухе. Они молятся Солнцу, правящему по-

Жизнь Аполлония Тианского, кн. 3 57

воротами года, дабы во благовремении согревало оно землю ради процветания Индии, а по ночам молят солнечный луч не скорбеть о ночи, но остаться с ними, ибо он у них в плену. Потому-то Аполлоний и пишет, что «брахманы обитают на земле и не па земле». А в словах «без стен обороненные» он разумеет туман, под покровом коего они живут, ибо, обитая по видимости под открытым небом, в действительности они воздвигли над собою сень, так что не мокнут под дождем, а греются на солнце, когда сами того пожелают. Что же до слов «не владеющие ничем, кроме всего сущего», то Дамид толкует их следующим образом: все источники изобилия, исторгаемые из земли пляшущими вак-хантами, когда сотрясает Дионис и вакхаптов и землю, текут и для упомянутых индусов, ежели надобно им угоститься или угостить, — а стало быть, Аполлоний верно утверждает, что мудрецы, ни о чем не пекущиеся, по получающие все желаемое, имеют то, чего не имеют. Волосы они носят длинные, как носили в древности лакедемоняне и мелосцы, а также жители Тарента и Фурий, и вообще все, кто соблюдал спартанские обычаи. Голову они повязывают белой повязкой, ходят босиком, а одежду надевают так, чтобы одно плечо оставалось обнаженным. Соткана их одежда из самородной шерсти, которую производит земля14: шерсть эта бела, как памфилийская, однако мягче и к тому же из нее отжимают жир, похожий на оливковое масло. Так делают они свое священное облачение, а ежели кто иной, помимо упомянутых индусов, захочет одеться в такую одежду, то земля не даст ему ту шерсть. А еще они носят сразу перстень и посох, наделенные всепобеждающей мощью, — оба эти предмета почитаются сокровенными.

16. Когда Аполлоний приблизился к мудрецам, то они приветствовали его радушными объятиями, и только Иарх остался сидеть на своем высоком престоле, сработанном из черной меди и украшенном золотыми изваяниями; престолы прочих мудрецов также были из меди, однако не разукрашены и высотою уступали седалищу Иарха, который сидел выше всех. Увидев Аполлония, Иарх поздоровался с ним по-гречески и попросил послание от индийского царя, а когда Аполлоний подивился такому предвидению, добавил, что в послании недостает одной буквы, а именно дельты, каковую-де писавший пропустил — так оно и оказалось. Прочитавши послание, Иарх спросил: «Что вы, эллины, думаете о нас, Аполлоний?» «Стоит ли спрашивать, — ответствовал тот, — когда именно ради вас совершил я путешествие, в какое доселе не пускался пи один мой соотечественник?» — «О чем же, по-твоему, знаем мы лучше тебя?» — «Я полагаю, что мудрость ваша божественнее и совершеннее, а потому, даже если не узнаю от вас ничего для себя нового, то по край-иен мере пойму, что ничему больше учиться не должен». На это Иарх отвечал: «Все прочие расспрашивают пришельцев, кто они такие и зачем прибыли, а мы, являя свою мудрость, сами прежде показываем, что пришелец нам знаком. Проверь-ка нас для начала». И промолвивши так, он перечислил родичей Аполлония с отцовской и материнской сторон, затем рассказал все о его жизни в Эгах и о том, как познакомился с ним Дамид, и о чем они с Дамидом рассуждали по дороге, или узнавали из

58 Флавий Филострат

бесед с другими людьми, — все это индус пересказал так быстро и точно, словно сам с ними путешествовал, а на вопрос изумленного Аполлония, откуда известно ему такое, отвечал: «Ты также причастен этой мудрости, хотя и не всю ее постиг». — «А всей мудрости ты меня научишь?» — спросил Аполлоний. «Да, и охотно, ибо это разумнее, нежели завистливо утаивать достойное изучения. К тому же, Аполлоний, я вижу, что преисполнен ты Памяти — а сию богиню почитаем мы более всех прочих». — «Но как удалось тебе прозреть мою природу?» — «Мы различаем образы души, Аполлоний, ибо умеем проследить их по тысячам признаков. Но близок полдень, пора готовить приношения богам, и сейчас мы этим займемся, а уж потом побеседуем, сколько пожелаешь, — однако при всех наших священнодействиях ты должен присутствовать». — «Клянусь Зевсом! — воскликнул Аполлоний, — я оскорбил бы Кавказ и Инд, которые пересек ради встречи с вами, когда бы не упился здесь всласть вашими обычаями!» «Что же, упивайся, — отвечал Иарх, — пойдем!»

17. Итак, пришли они к некоему источнику — Дамид, видевший его позднее, говорит, что он сходен с беотийской Диркой — и, придя, прежде разоблачились, затем умастили головы золотистым снадобьем, которое так раскаляет тела индусов, что от них валит пар, и пот выступает на коже, словно в жарко натопленной бане. Затем они окунулись в водуг а искупавшись и увенчавшись, отправились, возглашая молитвы, в святилище. Там, ставши в круг и сделав Иарха запевалой, они принялись бить по земле остриями посохов, а земля, вздувшись, словно гребень волны, вознесла их на два локтя в воздух. Что же до славословия, которое они распевали, то оно было подобно Софоклову пэану, что поется в Афинах в честь Асклепия. Когда мудрецы вознеслись над землею, Иарх, подозвав отрока с якорем, велел ему: «Позаботься о товарищах Аполлония». Тот умчался скорее быстролетной птицы, а воротясь, доложил: «Исполнено». Позже, когда по свершении многих священнодействий, мудрецы уселись отдохнуть на свои престолы, Иарх сказал упомянутому отроку: «Принеси премудрому Аполлонию седалище Фраота, дабы воссел он на него и побеседовал с нами».

18. Лишь только Аполлоний уселся, Иарх обратился к нему: «Спрашивай, о чем пожелаешь, ибо явился ты к мужам всеведущим». Тогда Аполлоний спросил, ведают ли мудрецы о себе, ибо сам он, как и прочие эллины, полагал затруднительным познать самого себя — однако, вопреки его мнению, Иарх возразил: «Мы потому и всеведущи, что прежде познали самих себя — никто из нас не предался бы сему любомудрию, не постигнув прежде себя самого». Тут Аполлоний припомнил, что слышал от Фраота, каким испытаниям подвергается всякий, кто намерен заняться философией, и тем более согласился со словами Иарха, что в истинности их успел убедиться и на собственном опыте. Поэтому он задал новый вопрос: кем почитают себя брахманы. «Богами», — ответил Иарх 15. А когда Аполлоний спросил о причине, сказал: «Потому что мы добрые люди». Этот ответ показался Аполлонию преисполненным такого благородства, что позднее он то же самое повторил Домициану в своей защитительной речи.

Жизнь Аполлония Тианского, кн. 3 о9

19. И вот, наконец, он задал последний вопрос: «Что вы мыслите о душе?» — «То, что Пифагор передал вам, а мы — египтянам», — отвечал Иарх. «Означают ли твои слова, что, подобно Пифагору, объявившему себя Евфорбом, ты также, прежде чем воплотиться в нынешнем своем теле, был каким-нибудь троянцем, или ахеянином, или еще кем-либо?» На это индус возразил: «Некогда Троя погибла от ахейских мореплавателей, а ныне для вас погибелью сделались рассказы о ней! Вы берете в расчет лишь тех мужей, что ходили на Трою, и потому пренебрегаете мужами, куда более многочисленными и куда более божественными, коих произвела на свет и ваша собственная земля, и земли египтян и индусов. Раз уж ты спросил меня о моем прежнем теле, скажи, кого из воевавших за Трою и против Трои почитаешь ты достойным особенного восхищения?» — «По-моему, это Ахилл, сын Пелея и Фетиды, — отвечал Аполлоний, — ибо именно он прославлен Гомером как превосходнейший меж всеми ахеяиами по красоте и величью, да и славные его подвиги Гомер воспевает. Премногого восхищения достойны также Аянт и Нирей, кои у Гомера красотою и благородством уступают лишь Ахиллу». — «Вот с ним-то, Аполлоний, ты и сравни моего предка, а лучше сказать — прежнее мое тело, ибо Пифагор полагал Евфорба именно своим прежним телом.

20. Было время, когда эфиопы, оставаясь еще индийским племенем, обитали в этих краях, никакой Эфиопии не существовало, а Мероэ и нильские пороги входили в пределы Египта, простиравшегося от истоков Нила вплоть до Дельты. Так вот, в ту пору обитали здесь эфиопы, подвластные царю Гангу. Земля кормила их досыта, боги о них пеклись, но, когда убили они своего царя, то для прочих индусов сделались нечисты, а земля не дозволила им оставаться на ней: она губила ростки посевов прежде, чем успеют они заколоситься, женщин понуждала выкидывать плод до срока, стада питала впроголодь, а ежели кто пытался выстроить город — становилась зыбкой и уходила из-под ног. Наконец явился призрак Ганга, привел народ в смятение, возглавил толпу и удалился не прежде, чем были принесены в жертву земле преступники, своеручно пролившие кровь. Упомянутый Ганг был десяти локтей ростом, красотою превосходил всех людей и приходился сыном реке Гангу. Когда отец его разливом затопил Индию, он сам отвел его течение в Ерифрейское море и примирил его с землею — потому-то, пока жив был царь, земля плодоносила в изобилии, а после смерти его стала мстить. У Гомера Ахилл отправляется к Трое ради Елены, двенадцатью городами овладевает с моря и одиннадцатью — с суши, а когда царь отнимает у него женщину 16, впадает в ярость и ведет себя, на мой взгляд, жестоко и немилосердно. А теперь сравним с ним индуса. Ганг основал шестьдесят городов, превосходящих славою все здешние города, — вряд ли кто сочтет, что разорять города достохвальнее, чем основывать. Ганг отразил нашествие скифов, 1вторгших€я в эту страну через Кавказ, — поистине, добрый муж куда лучше являет свою доблесть, ежели освобождает свое отечество, а не порабощает чужое, да к тому же из-за женщины, которую не похитят, ежели сама не захочет. А вот Ганг

60 Флавий Филострат

заключил союз с правителем страны, коею ныне владеет Фраот, и, хотя этот союзник беззаконно и бесстыдно отнял у него жену, он все же не расторг договора, объявив, что клятва его нерушима и поэтому, даже претерпев обиду, не станет он наносить ущерба обидчику.

21. И еще многое мог бы я поведать о сем муже, когда бы не опасался обратить свой рассказ в бахвальство, ибо знай: я — тот самый Ганг,, и это открылось мне, когда был я четырех лет от роду. Дело было так. Некогда упомянутый Ганг зарыл в землю семь адамантовых мечей, дабы никакое чудище не приблизилось к его царству, а затем боги повелели отыскать, где зарыты мечи, и принести там жертвы, но места не указали. Я был в ту пору дитятей, однако же привел глашатаев туда, где был схоронен клад, и велел копать, сказавши, что тут и лежит искомое.

22. Не дивись, что я преобразился из индуса в индуса. Вот он, — тут Иарх указал на юношу лет примерно двадцати, — природными способностями к философии превосходит всех людей, а к тому же, как видишь, здоров, силен и ладно скроен, ему нипочем огонь и всякая рана — и вот такой человек испытывает ненависть к философии». — «Что же случилось с этим юношей, Иарх? — воскликнул Аполлоний. — Ужасно сказанное тобой, если он, столь щедро снаряженный природою, не взы-скует мудрости, не любит учения и, несмотря на все это, живет вместе с вами». — «Он не живет с нами, — возразил Иарх, — но, подобно львам,, был он против воли полонен и водворен сюда, так что только косится на нас, когда мы стараемся усмирить и приручить его. Так вот, этот юноша — троянский Паламед, нашедший злейших врагов в Одиссее и Гомере, ибо один строил против него козни, из-за коих он был побит камнями, а другой не удостоил его места в своем повествовании 17. Ото всей его мудрости не вышло ему никакого проку и не досталось ему похвалы от Гомера, прославившего имена многих, куда менее того заслуживших, а к тому же, ни в чем не повинный, не сумел он противиться Одиссею — вот и проникся он отвращением к любомудрию и оплакивает свою злую участь. Однако он — Паламед и умеет писать, не учившись грамоте».

23. Пока они беседовали таким образом, предстал пред Иархом гонец, и возвестил: «Царь явится сюда сразу после полудня, дабы посовещаться с вами о своих делах». — «Пусть приходит, — отвечал Иарх, — ибо и он уйдет отсюда, сделавшись лучше от знакомства с эллином». Сказавши так, он воротился к первоначальному предмету беседы и спросил Аполлония: «А не поведаешь ли и ты о своем прежнем теле и кем ты был до нынешнего своего воплощения?» — «Бесславным было мое прежнее тело, так что я немногое помню о нем», — сказал Аполлонии. Однако Иарх тут же возразил: «Значит, по-твоему, бесславно быть кормчим египетского корабля? А я вижу, что ты был именно кормчим». — «Ты прав, Иарх, — отвечал Аполлоний, — я действительно был кормчим, однако, по-моему, ремесло это не только бесславное, но и презренное. Хотя от него людям пользы не меньше, чем от военного искусства или от государственной науки, но все, имеющие дело с морем, распускают о кормчих дурные слухи. Во всяком случае и тогда никто не удостоил

Жизнь Аполлония Тианского, кн. 3 6?

меня никакой похвалы даже за благороднейшее из моих дел». — «Какое же дело назовешь ты благороднейшим?? Не было ли это в тот раз, когда ты выправил сбившееся с пути судно и, верно предвидя направление встречных и попутных ветров, сумел обойти Малею и Суний? Или в тот раз, когда ты, минуя подводные скалы, провел судно через Евбейский пролив, усеянный останками погибших кораблей?».

24. «Если уж ты понуждаешь меня рассказать, как я был кормчим, — отвечал Аполлоний, — послушай-ка, что мне самому кажется наиболее примечательным из случившегося в ту пору. Море кишело тогда финикийскими разбойниками, шныряли они и по городам, выведываят кто и что намерен везти. И вот, прознав о богатой поклаже моего корабля, лазутчики этих разбойников, отведя меня в сторону, принялись выспрашивать, сколько я беру за плавание. Я сказал «тысячу», потому что на корабле было еще четверо кормчих. «А есть ли у тебя дом?» — «Жалкая хижина на Фаросе, где некогда обитал Протей». — «А хочешь, — спрашивают, — чтобы вместо моря была у тебя земля, вместо хижины — дом и денег и вдесятеро больше? Притом ты избегнешь десяти тысяч бедствий, кои подстерегают кормчего средь бурных волн». Я им отвечаю, что хотеть-то хочу, однако не расположен заниматься грабежом, ибо уже набрался ума-разума и достиг совершенства в своем нынешнем ремесле. Слово за слово, и они посулили мне еще один мешок с десятью тысячами, лишь бы я сделал то, что они хотят, — а я еще и поощрял такой разговор, обещая никому не выдавать их и быть всецело в их распоряжении. Наконец они признались, что посланы разбойниками и что пускай-де я не мешаю тем захватить корабль, а для того не надо-де мне отплывать в город, куда я намерен был направиться, а надобно-де мне бросить якорь у мыса, за коим укрылись разбойничьи корабли. Они охотно мне обещали, что и самого меня не убьют, и всякого, за кого я попрошу, избавят от смерти, Я же полагал, что отказывать им небезопасно, ибо страшился, как бы они, отчаявшись, не напали на наше судно вдали от берегов, — а в открытом море нам погибель. Поэтому я согласился исполнить все, чего они хотят, однако потребовал, чтобы они подтвердили неложность своих обещаний клятвою. Они тут же поклялись, ибо сговаривались мы в храме, а затем я сказал: «Поспешайте к разбойничьим кораблям — ночью мы отплываем». Еще большее доверие я внушил им, когда стал торговаться о деньгах, чтобы отсчитали мне деньги расхожей монетой и не прежде, чем судно будет захвачено. Итак, они ушли, а я без промедленья вышел в море и обошел мыс стороной». «И такое дело, Аполлоний, ты называешь праведным деяньем?» — спросил Иарх. «Да, и к тому же человеколюбивым! — отвечал Аполлоний. — Не продать людские жизни, не одурачить купцов, возвыситься над собственной корыстью, будучи всего лишь моряком, — да, я полагаю, что для этого требуется соединение множества добродетелей».

25. Улыбнувшись, индус промолвил: «Похоже, что для тебя быть праведным означает не совершать преступлений. По-моему, такого же мнения придерживаются все эллины, ибо мне доводилось слышать. от приходивших сюда египтян, что прибывающие из Рима начальники за^

62 Флавий Филострат

ранее держат над нашими головами обнаженные топоры 18, хотя еще не знают, злодеи ли их будущие подданные, — а вы, со своей стороны, почитаете этих начальников справедливыми, ежели не торгуют они правосудием направо и налево. Насколько я знаю, в ваших краях такой же обычай у работорговцев: пригнав па рынок карийских невольников и расхваливая перед вами их нрав, они особенно превозносят человеконогпх за то, что те-де не воруют. Вот так и вы оцениваете правителей, коим по вашим же словам подчинены: вы расточаете им точно такие же хвалы, что и рабам, — будто бы за них тут же начнут торговаться! Впрочем, премудрые ваши стихотворцы не допустят вас сделаться честными и праведными, когда бы вы того и хотели. В самом деле, хотя Минос всех превзошел жестокостью и кораблями своими поработил обитателей суши и островов, стихотворцы почтили его правосудным скппт-ром и посадили судить души в преисподней, а Тантала, хотя он-то был праведен и поделился с друзьями подаренным от богов бессмертием, лишают еды и питья 19, а иные еще и наносят этому доброму и божественному мужу ужасное оскорбление, подвесив над головою у него камни. А я бы желал, чтобы они дали ему плескаться в целом озере нектара, коим угощал он других столь человеколюбиво и щедро!» С этими словами Иарх указал на стоявшее слева от себя изваяние: на нем было написано ТАНТАЛ. Изваяние это, высотою в четыре локтя, изображало мужа лет пятидесяти, одетого на арголидский лад20, хотя и укутанного в плащ наподобие фессалийцев, — он приветливо протягивал чашу, по размеру годную одному жаждущему, а в чаше той бурлил, не переливаясь, однако, через край, некий таинственный напиток. Теперь я поясню, что думали индусы об этом напитке и зачем его вкушали. Приходится предположить, что Тантал гоним поэтами не за невоздержанность языка, но за то, что поделился с людьми нектаром; но не следует думать, будто и боги отвергли Тантала, — будь он ненавистен богам, пп-дусы не почитали бы его праведным, ибо индусы боголюбивы и ничего не совершают помимо божественной воли.

26. Собеседники все еще толковали об упомянутых предметах, когда донесся до них из деревни шум и переполох — это прибыл царь, разряженный на мидийский лад и лопавшийся от чванства. Иарх с неудовольствием промолвил: «А вот случись заехать сюда Фраоту, ты обнаружил бы повсюду такую тишину, словно свершается священное таинство». Из этих слов Аполлоний понял, что прибывший царь любомудрием уступает Фраоту не отчасти, но вполне. Увидев затем, что мудрецы по-прежнему беззаботны и вовсе не приготовляются к приходу царя, хотя и должен он явиться после полудня, Аполлоний спросил: «Где же царь намерен жить?» — «Здесь, — отвечали мудрецы, —ибо о деле, из-за коего он прибыл, мы побеседуем ночью: ночь — лучшее время для совета».— «А будет ли гостю угощенье?» — «Зевс — свидетель, мы досыта попотчуем его всем, что родит этот край!» — «Стало быть, пища ваша обильна?» — «Что до нас, то наша пища скудна, ибо мы довольствуемся малым, хотя и могли бы лакомиться вволю, но царю по желанию его надобно много. Впрочем, убоины он вкушать не будет — наш закон того не дозволяет, —

Жизнь Аполлония Тианского, кн. 3 G3-

по лишь сушеные плоды и коренья, и дары урожая, не только нынешнего, а также и того, который индийская земля принесет в наступающем году.

27. Но гляди: вот он!» В этот миг, сверкая золотом и самоцветами, приблизился царь вместе с братом и сыном. Аполлоний приподнялся было с седалища, однако Иарх удержал его, пояснив, что такое не в обычае. Дамид говорит, что сам в тот день оставался в деревне и при описываемых событиях не присутствовал, а занес их в свой дневник со слов Аполлония. Далее Дамид рассказывает, что царь простер руку к восседавшим мудрецам, словно взывая к ним с молитвою, а те кивнули ему, словно вняли его просьбе, а оп так возрадовался сему обещанию, будто пришел за советом к богу. Что же до царского брата и царского сына, весьма миловидного отрока, то выглядели они ничуть не лучше, чем если бы у своих же провожатых были рабами. После вышеописанного Иарх встал и обратился к царю, приглашая того угощаться — также и этим был царь весьма обрадован. Тут явились сами собой четыре пифий-ских треножника — точно как ходячие треножники у Гомера21 — а на них были изваяны из черной меди кравчие вроде греческих Ганимедов и Пелопов22. Земля постелила травы мягче всяких перин, а еще явились сласти и хлеб, и овощи, и спелые плоды — все было разложено в порядке и подано изысканнее, чем у любого повара. Два треножника струили вино, а другие два источали воду: один холодную, другой горячую. У эллинов индийские самоцветы так малы, что употребляются для перстней и ожерелий, у индусов же они, напротив, столь велики, что из них делают черпаки и охлаждающие сосуды для вина, а еще огромные чаши — одной чаши даже летом довольно для четырех жаждущих. Медные кравчие смешивали вино с водою в надлежащих мерах и посылали кубки по КРУГУ» как и положено на пиру. Мудрецы возлежали, как обычно во время застолья, и где кому случилось, там каждый и поместился, так что царю не было дано преимущества, коего он непременно удостоился бы и у эллинов, и у римлян.

28. Когда пир был уже в разгаре, Иарх обратился к царю: «Давай, государь, .выпьем за эллина!» —и указал на возлежащего рядом Аполлония, обозначая мановением руки, сколь тот благороден и божественен. «Я слыхал, — отвечал царь, — что и он, и прочие, оставшиеся в деревне, имеют отношение к Фраоту». — «Верно и правдиво было услышанное тобою, ибо Фраот и здесь оказывает ему гостеприимство». — «Чем же он занят?» — «Чем же, как не тем, что и сам Фраот?» — «Зря ты хвалишь гостя за занятия, кои даже Фраоту помешали сделаться благородным человеком», — возразил царь. «Суди благоразумнее и о философии, и о Фраоте, государь, — отвечал Иарх, — ибо пока был ты юнцом, такие твои речи извиняла молодость, но теперь, когда достиг ты зрелых лет, давай-ка воздержимся от безрассудства и легкомыслия!» Тут Аполлоний спросил через Иарха: «Что же приобрел ты, государь, отказавшись от любомудрия?» — «Всяческую доблесть, а также и то, что сделался я со-природен самому Солнцу» 23. Желая обуздать его спесь, Аполлоний сказал: «Будь ты философом, ты бы о таком и не помышлял». — «Ну, а ты..

64 Флавий Филострат

милейший, коли уж ты философ, скажи, что ты думаешь о самом себе?» — спросил царь. «Я думаю, что, будучи предан философии, прослыву добрым человеком». — «Клянусь Солнцем, — воскликнул царь, простирая руку к небесам, — ты явился сюда насквозь профраоченным!» Сочтя это выражение удачной находкой, Аполлоний возразил: «Не напрасно было мое странствие, если я оказался насквозь профраоченным, — однако встреться ты нынче с Фраотом, ты сказал бы, что и он насквозь про-аполлонен. Кстати, он хотел писать к тебе, ручаясь за меня, но так как он говорил, что ты — добрый человек, я попросил его не беспокоиться о послании, в рассуждении того, что к нему-то никто обо мне не писал».

29. Первоначальному сумасбродству царя тут же был положен предел, ибо, услыхав, что Фраот его похвалил, он оставил свои подозрения и смягчившимся голосом промолвил: «Добро пожаловать, дорогой гость». — «Здравствуй и ты, государь, — отвечал Аполлоний, — ибо кажется, что лишь сейчас ты действительно пришил». «Что привлекло тебя к нам?» — спросил царь. «Вот эти божественные мудрецы». — «А обо мне, гость, какая молва идет у эллинов?» — «Такая же как здесь об эллинах». — «Что до меня, то я не удостаиваю тратить речи на эллинов». — «Я им это передам, и они увенчают тебя в Олимпии».

30. Сказавши так, Аполлоний наклонился к Иарху и шепнул ему: «Пусть он напивается, но ты мне объясни, почему вы никак не приветствуете и не удостаиваете участия в общем застолье этих его спутников, ежели они, по вашим же словам, приходятся ему братом и сыном?» — «А потому, — отвечал Иарх, — что вероятно они когда-нибудь и сами будут царствовать, и надобно уничижением отучить их от чванства». Заметив, что мудрецов было числом восемьдесят, Аполлоний вловь спросил Иарха, чего ради соблюдают они именно таковое количество, добавив: «Восемьдесят — число не квадратное и не относится к достославным и почитаемым числам, вроде десяти, двенадцати, шестнадцати и так далее». На это Иарх возразил: «Ни мы не порабощаем число, ни число не порабощает нас24, но стяжаем мы почет мудростью и добродетелью, так что временами нас больше, чем ныне, а временами и меньше. Поистине дед мой, как я слышал, был принят сюда в число семидесяти мудрецов и был младшим, но, когда минуло ему сто тридцать лет, оказался'тут в одиночестве, ибо из прочих никого уже не оставалось, а во всей Индии в ту пору не нашлось души благородной и преданной любомудрию. Однако, когда египтяне в своем послании назвали его блаженнейшим, ибо четы-ре-де года самовластно правит он с этого престола, он, напротив, увещевал не порицать более индусов за недостаток у них мудрецов. Да и нам, Аполлоний, хотя и доводилось слышать от египтян об элидскпх обычаях тг об элланодиках, кои вдесятером правят Олимпийские игры, но мы не одобряем применяемого в этом случае порядка, ибо выбор элланодиков доверен жребию, а жребий неспособен к разумному решению и может выпасть какому-нибудь негодяю. Впрочем, разве не столь же ошибочным было бы избирать элланодиков большинством голосов и за заслуги? Это почти то же самое, что и жеребьевка: если так строго придерживаться десятки, то, окажись справедливых мужей больше десяти, иные из них

Жизнь Аполлония Тианского, кн. 3 05

останутся неизбранными, хотя и достойны почетной должности, а окажись их меньше десяти, никому нет дела, кто из избранных воистину справедлив. А стало быть, элидяне рассудили бы куда разумнее, когда бы численность элланодиков была любой, зато справедливость неизменной».

31. Все время, пока они толковали таким образом, царь пытался вмешаться в беседу, перебивая их на каждом слове и постоянно отпуская пустые и невежественные замечания. Наконец, когда он уже в который раз спросил, о чем это они тут толкуют, Аполлоний отвечал: «Мы беседуем о великих и преславных эллинских делах, однако тебе-то о них размышлять не приходится — ты же говоришь, что презираешь все эллинское». «Конечно презираю, а все-таки хочу послушать: по-моему вы говорили об афинянах, рабах Ксеркса». — «Нет, мы говорили о другом, но раз уж ты, государь, столь нелепо и облыжно отозвался об афинянах, скажи-ка мне, есть ли у тебя самого рабы?» — «Двадцать тысяч, и из них ни одного купленного, но все рождены в моем доме» 25. Тогда Аполлоний задал через Иарха новый вопрос, а именно: царь ли удирает от своих рабов, или рабы от него. Издеваясь над Аполлонием, царь возразил: «Человеконогий вопрос! Впрочем, отвечу: тот, кто удирает, не только раб, но и негодяй, а хозяин не побежпт от того, кого он может хоть высечь, хоть колесовать». «Ежели так, государь, — промолвил Аполлоний, — то, по твоим словам, выходит, что Ксеркс — раб афинян, и что удирал он от них, словно негодный раб, ибо, побежденный ими в морской битве в проливе и убоявшись за пловучий мост через Геллеспонт, он бежал на одном корабле»26.— «Однако же собственными руками поджег Афины».— «Λ за эту дерзость, государь, претерпел он кару, какой никто до него не претерпевал, ибо пришлось ему бегством спасаться именно от тех, кто, по его мнению, им же был сокрушен. Что до меня, то, обдумывая намерения, побудившие Ксеркса к походу, я мог бы, пожалуй, иным из них найти достойное оправдание — например, что был-де сей царь Зевсом, — однако из-за упомянутого бегства я, напротив, считаю его человеком, да притом злополучнейшим. Найди он смерть от рук эллинов, разве была бы слава, громче его славы? Разве воздвигли бы эллины гробницу выше его гробницы? Разве не учредили бы они над его курганом ристания латников и певцов? Всякие Меликерты и Палемоны, и Пелоп, пришлый лидиянип, стяжали у эллинов божеские почести, хотя первые двое умерли грудпыми младенцами27, а Пелоп поработил Аркадию, Арголиду и весь заистмийский край — уж какой бы только чести не было Ксерксу от народа, по самому естеству своему столь приверженного доблести и почитающего для себя достохвальным восхвалять побежденных!»

32. Слова Аполлония исторгли у царя слезы и он воскликнул: «О дражайший друг! Сколь великими мужами представил ты мне эллинов!» — «Почему же, государь, судил ты о них столь сурово?» — спросил Аполлоний. «Приходящие сюда египтяне, — отвечал царь, — поносят, друг мой, все эллинское племя, объясняя, что именно они, египтяне, святы и мудры, и что именно они учредили все жертвоприношения и обряды28, какие есть у эллинов, а в самих-де эллинах нет ничего хорошего, ибо. они — всего лишь разнузданные и наглые бродяги, сочинители всяческих

66 Флавий Филострат

басен и небылиц, да к тому же нищие, и нищету свою выказывающие недостойно, ибо оправдывают воровство. Однако, услыхав от тебя, сколь щедры и благородны эллины, я отныне и навек примиряюсь с ними и дарую им свое благорасположение и молиться буду за них, как сумею, а египтянам более не стану доверять». Тут Иарх промолвил: «Я-то знал, юсударь, что слух твой развращен египтянами, да только никак не мог я вступиться за эллинов, пока не случилось тебе внять этому вот наставлению. А ныне, когда направил тебя добрый советчик, выпьем здравицу Танталову и отправимся почивать — ночью предстоят нам важные беседы. Как-нибудь в другой .раз, когда ты придешь сюда, я досыта порадую тебя эллинскими преданиями, ибо преданиями эллины богаты, как никакое иное племя». Затем, показывая пример своим сотрапезникам, он первый склонился к чаше, содержимого коей достало на всех, ибо щедро струился источник, словно питаемый родниками. Выпил и Аполлоний, ибо, по понятиям индусов, чаша эта пьется за дружбу — потому и полагают опи, что подносит ее Тантал, признанный дружелюбнейшим из людей.

33. Когда испили они из чаши, то приняла их земля па ложа, ею самою постланные. Пробудившись с наступлением полуночи, сперва восславили мудрецы, вознесясь, светлый луч, а затем беседовали с царем, сколько было надобно. По словам Дамида, Аполлоний при беседе с царем не присутствовал и предполагал, что разговор шел о государственных тайнах. Наконец, принеся поутру жертву, царь обратился к Аполлонию, приглашая его погостить во дворце и обещая отослать его обратно к эллинам таким, что все-де только позавидуют. Аполлоний отказался, объяснив, что не станет гостить у человека, столь с ним несходного, да притом и странствует он уже дольше положенного, так что опасается, как бы дома друзьям не показалось, будто он ими пренебрегает. Когда же царь принялся его уговаривать и завлекать с пошлой назойливостью, он возразил: «Царь, слишком настойчивый в изъявлении своих желаний, — все равно, что заговорщик». А подошедший Иарх промолвил: «Ты наносишь обиду святой обители, государь, пытаясь увлечь отсюда человека помимо его воли! Притом сей муж — из числа прозорливых, а стало быть знает, что житье с тобой будет ему не к добру, да и тебе от него не выйдет никакой пользы».

34. Когда царь спустился в деревню, ибо обычай мудрецов не дозволял ему оставаться с ними более одного дня, Иарх сказал гонцу: «Дамида мы также допускаем к нашим таинствам, а потому пусть придет сюда. О прочих позаботься в деревне». Дамид явился. Все уселись привычным образом, и мудрецы позволили Аполлонию задавать вопросы. Он спросил, из чего, по их мнению, состоит космос, и они отвечали: «Из стихий». — «Из четырех?» — «Не из четырех, — сказал Иарх, — по из пяти». — «Какая же пятая стихия29 кроме воды, воздуха, земли и огня?» — «Эфир, который следует считать первоначалом богов, ибо, подобно тому, как все смертные твари поглощают воздух, так же бессмертные и божественные создания поглощают эфир». Затем Аполлоний спросил, какая стихия возникла первой, а Иарх отвечал: «Все сразу, ибо жи-

Жизнь Аполлония Тианского, кн. 3 67

вое не родится по частям». — «Стало быть, мне следует полагать космос живым?» — «Да, если понимать это верно, ибо космос живородит все» 30. «Следует ли приписывать космосу женскую природу или, напротив, мужскую?» — «Обе, ибо, совокупляясь сам с собой, он является в живорождении сразу отцом и матерью, и страсть его к себе самому жарче пыла, одолевающего разъединенные создания, ибо страсть эта связует его воедино. Ничего нет несообразного в том, что космос растит сам себя. Словно как движение создается работою рук и ног живого существа, а движением руководит разум, точно так же, по нашему мнению, и части космоса посредством вселенского разума доставляют необходимое всему, что зачинается и рождается. Например, страдания, вызываемые засухою, имеют своей причиною тот же вселенский разум, ежелк справедливость ниспровергается бесчестными деяниями людей. И не единая десница лелеет и усмиряет это живое существо, но нет у него недостатка во многих и тайных дланях, так что хотя из-за огромности своей недоступно оно узде, однако движется послушно и покорно.

35. Предмет нашей беседы столь огромен и запределен познанию, что не умею я подобрать подходящего для объяснений примера, но все же вообразим себе корабль, какой строят египтяне, когда отправляются в наши моря ради обмена индийского товара на египетский. Имеется древний указ о Ерифрейском море31, положенный еще царем Ерифром в ту пору, когда владел он этим морем: да не войдут египтяне в Ерифрейское море на длинном корабле, но да входят на круглом и лишь на одном. Однако же египтяне исхитрились выстроить вовсе не такой корабль, как у всех прочих: по бокам его они приделали скобы, коими обычно скрепляют судно, но борта и мачту подняли выше, а внутри понастроили множество рубок, какие бывают на палубах. Многочисленные кормчие, руководимые старейшим и мудрейшим, правят этим судном, а на носу его стоят доблестные начальники и искусные моряки: есть там и паруса, и гребцы, есть и военная охрана от дикарей, обитающих на правом по входе берегу залива, ибо следует защититься в случае, ежели дикари эти нападут на мимо идущий корабль. Вот с таким судном более всего сходен космос, о коем мы и станем рассуждать на основании нашего кораблестроительного примера. Первое и главнейшее кормило следует вручать божественному Творцу живого космоса, а места пониже — богам, управляющим его членами. Следует согласиться со стихотворцами, кои говорят, что многие боги обитают в небесах, многие в море, многие в ручьях и родниках, многие по всей земле, а иные и под землей — однако же преисподнюю, если таковая и существует, мы не должны считать частью космоса32, ибо певцы изображают ее юдолью ужаса и погибели».

36. Когда Иарх окончил свою речь, то Дамид, по его собственным словам, был вне себя от восторга и громогласно выразил свое восхищение, ибо прежде ему и в голову не приходило, что житель Индии может бегло изъясняться по-гречески, а уж тем более — пусть даже и выучит язык — что может он говорить столь складно ir уместно. Восхищается Дампд и взглядом и улыбкой Иарха, и богодухновснностыо высказанных им суж-

68 Флавий Филострат

дений. Да и Аполлоний, чья речь всегда была короткою и учтивою, к Иарху обращался еще более кротко и учтиво, так что, когда садились они потолковать — а случалось это часто, — то становился он сходен с Иархом.

37. Когда все прочие похвалили сказанное Иархом не менее, чем строй его речей, Аполлоний задал новый вопрос: что, по мнению мудрецов, обширнее — земля или море? «Ежели сопоставить землю с морем 33, — отвечал Иарх, — то земля окажется обширнее, ибо объемлет море, но ежели вообразить землю в сравнении со всею сущею влагой, то меньше окажется земля, ибо и сама она покоится на воде».

38. Посреди таких бесед предстал пред мудрецами гонец, ведя за собою индусов, коим нужда была в исцелении. Первою вывел он женщину, просившую за своего сына, коему-де минуло шестнадцать лет, он-де два года одержим демоном, а нрав-де у демона лживый и насмешливый. Тут один из мудрецов спросил, откуда известно ей все сказанное. Женщина отвечала так: «Сынок мой на диво пригож, а потому демон в него влюблен и не допускает его думать своим умом: не дозволяет ему учиться ни грамоте, ни стрельбе, ни даже дома сидеть не дает, а знай гоняет по пустыням. У отрока уже и голоса-то своего не осталось, но выговаривает он слова гулко и густо, словно зрелый муж, да и глядит не своим взглядом, а словно бы чужим. Я и слезы над этой бедой проливаю, и волосы на себе рву, и вразумляю сына, как умею, — а он-то меня и не узнает! Когда я задумала отправиться сюда, еще о прошлом годе задумала, тут-то бес себя и объявил, хотя и устами сыночка, и сказал он мне, что он-де дух воина, который некогда пал в бою и до самой-де смерти был влюблен в свою жену, и вот на третий день, как он помер, жена эта опозорила их ложе — вышла замуж за другого. А он-де с тех самых пор женскую любовь ненавидит и совершенно предался моему сыну. И еще он обещал, что ежели я не прокляну его перед вами, то он-де одарит отрока богатством и преуспеянием. Вот я на все это как-то поддалась, да только он уж больно долго меня морочит: в доме моем хозяйничает по-своему, а намерений честных и приличных не имеет». Тогда мудрец спросил, близко ли отрок, но женщина отвечала, что нет, хотя она сделала все возможное, дабы его привести, однако дух-де «грозится горой и ямой34 и обещает, что ежели стану я на него тут жаловаться, то он порешит моего сыночка». — «Взбодрись, — возразил мудрец, — ибо не убьет он отрока, прочитавши вот это». Затем, вытащив из-за пазухи некое послание, он дал его женщине — послание это, по всей вероятности, было обращено к призраку и содержало угрозы и запреты.

39. Один из прибывших был хром. Ему минуло уже тридцать лет, и был он опытным охотником на львов, когда лев бросился на него и своротил ему бедро, так что нога оказалась вывихнутой. Однако лишь только мудрецы руками растерли охотнику бедро, как походке его воротилась твердость. Человек, у коего вытекли глаза, ушел, вновь глядя в оба. У другого отнялась рука, а удалился он, владея ею не хуже прежнего. А некая женщина, уже семь раз страдавшая от неудачных родов, была исцелена при помощи собственного супруга нижеследующим способом:

Жизнь Аполлония Тианского, кн. 3 69

супругу было велено, когда начнутся новые роды, войти к роженице, неся за пазухой живого зайца, а затем обойти вокруг нее и тотчас отпустить зайца, ибо ежели заяц не будет сразу же выгнан вон, то матка окажется извергнута вместе с плодом.

40. Среди пришедших был также отец, рассказавший, что родятся у него дети, но умирают, лишь только начнут пить вино. На это Иарх возразил: «Умереть для них даже лучше, ибо в противном случае не избегли бы они безумия, будучи произведены, как явствует, от чрезмерно жаркого семени35. Так что следует отпрыскам твоим воздерживаться от вина, а чтобы не обуяла их никогда страсть к вину, ты, когда снова родится у тебя дитя, — я вижу, что есть у тебя шестидневный младенец, — должен сделать вот что. Отыщи гнездо совы, укради яйца и, в меру их сварив, дай съесть ребенку: ежели он вкусит этой пищи прежде, чем отведает хмельного, то возникнет в нем отвращение к вину и останется он в здравом уме, ибо природный его жар придет в равновесие!» Таких вот речей, наслушались Аполлоний и Дамид. Изумляясь мудрости своих гостеприимцев, они целыми днями задавали им всевозможные вопросы, да и те обо многом расспрашивали их.

41. В общепознавательных беседах участвовали и Аполлоний и Дамид, что же до разговоров о предметах сокровенных, рассуждений о звездах, пророчествах и волхвовании, или о том, какие жертвы и молитвы угодны богам, то тут, по словам Дамида, Аполлоний философствовал наедине с Иархом; позднее он записал в четырех книгах упомянутые собеседования о звездах и гаданиях — об этом сочинении упоминается и у Мойрагена — а также записал беседы о жертвоприношениях: как какому богу надобно жертвовать приличным и угодным для него способом. Впрочем, все звездочетные и пророческие науки находятся, по-моему, за пределами природных человеческих возможностей, да притом я и не знаю никого, кто располагал бы упомянутым сочинением; а вот книгу о жертвоприношениях я обнаружил и во многих храмах, и во многих городах, и в домах у многих сведующих людей, а написана она величавым слогом, в. коем слышится отзвук речей Аполлония, — это на случай, если бы кто-нибудь взялся ее перевести. Дамид рассказывает еще, что Иарх подарил Аполлонию семь перстней, поименованных по семи планетам, — перстни эти Аполлоний надевал поочередно в соименный каждому день36.

42. Часто разговор касался волхвования, ибо Аполлоний, будучи весьма склонен к этой премудрости, оборачивал большую часть бесед к упомянутому предмету, за что и заслужил похвалу Иарха, сказавшего: «Приверженные пророчеству, о любезный Аполлоний, посредством оного становятся божественны и трудятся во спасение человечества. Поистине, друг мой, то, что удается узнать, лишь обратясь к богу, пророк знает сам 37 и так возвещает всем прочим неведомое — потому-то я и полагаю пророка всеблагодатыым и мощью сходным с Дельфийским Аполлоном. Обычай велит всякому, кто приходит в святилище за оракулом, прежде всего очиститься, иначе будет ему сказано: «Изыди из храма!»—вот так же, по-моему, должен соблюдать себя и тот, кто готовится прори-

70 Флавий Филострат

цать: да не одолеет душу его никакая скверна, да не опоганит помыслы его язва заблуждений, да изречет он пророчество свое в чистоте, внимая лишь себе и треножнику в сердце своем, дабы истинным и громозвучным возгласилось вещание! А стало быть, нечего дивиться, ежели ведома сия премудрость тебе, чья душа преисполнена эфиром».

43. Затем, оборотясь к Дамиду, Иарх ласково спросил: «Ну, а ты, ассириянин, неужто не обладаешь пророческим даром — это при таком-то товарище?» — «Зевс — свидетель, обладаю, — отвечал Дамид, — во всяком случае, относительно своего собственного предопределения. Когда впервые встретился я с этим вот Аполлонием, показался он мне отличен мудростью, величием, разумением и стойкостью, но когда увидел я вдобавок, сколь превосходна его память, сколь обширна ученость, сколь сильна любознательность — и тут словно божественное знамение мне явилось! Пришло мне на ум, что ежели приближусь я к нему, то из глупца и невежды сделаюсь мудрецом, из дикаря — человеком благовоспитанным, а ежели последую за ним в его странствиях, то увижу индусов и увижу вас, и приобщусь эллинам, сам сделавшись от него эллином. Так вот, ваши пророчества касательно всяких великих дел вы сравниваете с дельфийскими или додонскими, или какими пожелаете, а тут пророчит всего лишь Дамид, да и пророчит только о себе самом — такое пророчество похоже разве что на ворожбу старой побирушки касательно овец и прочего подобного».

44. Все мудрецы посмеялись этим речам, а когда унялся смех, Иарх воротился к разговору о волхвовании, перечислив многие блага, кои несет оно людям, и величайшим из этих даров назвал врачевание, ибо никогда-де не постигли бы мудрые Акслепиады сию науку, не будь Асклепий сыном Аполлона и не приготовляй он потребное каждому недугу зелье по слову и вещанию отца своего — и не только детям своим передал Асклепий это искусство, но и почитателей своих научил, какими травами врачевать влажные раны и какими засохшие или покрытые коростой, и какою мерою отпускать лечебное снадобье, дабы изгнать воду у водяночных или задержать кровь у кровоточивых, или остановить чахотку и проистекающее от нее истощение. «Кто будет отрицать, — продолжал Иарх, — что от волхвования идет наука и о противоядиях, и о лечении теми же самыми ядами множества недугов? Ибо, по моему разумению, без посредства пророческой мудрости никогда не отважились бы люди сочетать губительные зелья со спасительными».

45. Так как Дамид записал еще и разговор, имевший место тогда же и касавшийся баснословных среди индусов зверей, людей и источников, то не подобает и мне о сем умолчать: верь не верь, а знать полезно. Итак, Аполлоний спросил: «Истинно ли существует зверь именем мартихор?»38. Однако же Иарх возразил ему вопросом: «А что слыхал ты о нраве сего зверя? Да и об обличье его, вероятно, кое-что рассказывают?» — «Рассказы эти, — отвечал Аполлоний, — пространны и недостоверны, ибо говорят, будто сей мартихор четвероног и будто притом голова его подобна человеческой, а величиною он почти как лев, а из хвоста-де у него вылетают волосы в локоть длиной, коим он, словно стре-

Жизнь Аполлония Тианскоео, кн. 3 71

лами, поражает тех, на кого охотится». Затем он стал расспрашивать о золотой воде, которая якобы струится из родника, и о камне, обладающем притягательною силою, и о пигмеях39, и о подземных жителях, и о шалашеногах, однако Иарх прервал его, сказав: «Что могу я поведать тебе о тварях, растениях и родниках, кои ты сам успел увидеть по пути сюда? Теперь уж твой черед толковать о них другим, а мне здесь не доводилось слышать ни о стрелоносном звере, ни о златоводном источнике. 46. Зато рассказам о камне, притягивающем и удерживающем другие камни, верить стоит, ибо ты сам можешь поглядеть на такой камень и подивиться его свойствам. Наибольший из упомянутых камней размером с этот ноготь, — тут он показал ноготь на большом пальце своей руки, — а родятся они в подземных пещерах на глубине четырех саженей и испускают столь сильный дух, что земля вздувается и покрывается многочисленными трещинами, едва затяжелеет таким плодом. И камень этот никому не дано отыскать, ибо он убегает, если только не привлечен заклинанием; и все же мы то обрядами, то заговорами умеем удержать иантарб — таково имя сему самоцвету. И ночью он являет день, будучи, подобно огню, багрян и лучист, а ежели днем взглянуть на него, то поражает он взор тысячами блистающих искр. Заключенный в нем свет есть дух сокровенной силы, ибо притягивает к себе все, что поблизости. Что я разумею, говоря «поблизости?» А вот вообрази себе камни, сколь угодно многочисленные, и рассыпаны они где-нибудь в реке или в море, но не по соседству друг с другом, а то тут, то там, как случится. Если же погрузить туда на бечеве пантарб он собирает все камни посредством духовного проникновения, так что они лепятся к нему гроздью, словно пчелиный рой».

47. Сказавши так, Иарх показал упомянутый самоцвет и все его свой

ства. Касательно пигмеев он сказал, что живут они под землею, обитают

за Гангом, и образ их жизни именно таков, как о нем рассказывают,

что же до шалашеногов, голованов и прочих сказочных тварей, описан

ных Скилаком40, то нигде на земле их нет, а уж тем паче в Индии.

48. Что же до золота, добываемого грифонами41, то существуют

скалы, усеянные золотыми каплями, словно искрами, и золото это упо

мянутые твари высекают из камня силою клюва. Грифоны действительно

обитают в Индии и почитаются посвященными Солнцу — потому индий

ские ваятели изображают колесницу Солнца запряженною четверкой

грифонов. Огромностью и мощью грифоны подобны львам и даже напа-

- дают на последних, ибо имеют преимущество в крыльях; превосходят они силою также слонов и драконов. А вот летать они — словно слабокрылые птицы — ие горазды, ибо нет у них подлинных крыльев42, присущих птичьей породе, но имеются лишь алые перепонки, натянутые на лапах между пальцами: расправляя эти перепонки, они взлетают и бросаются с воздуха, так что неодолим для них только тигр, проворством сродный ветрам.

49. Что же до птицы феникса, то является он из Египта раз в пятьсот

лет 43 и остаток названного срока в одиночестве летает по Индии, излу

чая сияние и блистая золотом, величием и обликом подобный орлу, пока,

12 Флавий Филострат

наконец, не опустится в гнездо, свитое из благовоний у истоков Нила. Египетское предание о том, что феникс возвращается в Египет, подтверждают также и индусы, однако к этому они добавляют еще, что он, испепеляясь в своем гнезде, сам себе поет погребальную песнь. Такой же, по словам умеющих слышать, обычай лебедей.

50. Такие вот беседы вел с мудрецами Аполлоний. Гостил он у них четыре месяца и постиг науку явную и науку сокровенную, а когда вознамерился уходить, они убедили его отослать верблюдов и вожатого с письмом обратно к Фраоту, взамен же дали ему другого вожатого и верблюдов и проводили его в дорогу, благословляя столь счастливее знакомство. Обняв его на прощанье и предсказав, что будет он многими почитаться за бога не только после смерти, но еще при жизни, отправились они назад в свое думное место, однако и на ходу продолжали оборачиваться, тем показывая гостю, сколь неохотно с ним расстаются. Итак, Аполлоний, имея по правую руку Ганг44, а по левую Гифас, спустился к морю на десятый день после того, как покинул священный холм. По дороге путешественники видели ^множество страусов и множество диких быков, и множество онагров и львов, и баранов и тигров, и новую породу обезьян, отличную от той, что обитает среди перечных деревьев, ибо эти обезьяны были черные, мохнатые, собаковидные и ростом с невысокого человека. Рассуждая по обыкновению о виденном, добрались они, наконец, до Ерифрейского моря, где были устроены небольшие пристани, к коим причаливали челны перевозчиков, весьма сходные с судами тир-ренов. Ерифрейское море не красное, но, как говорят, цвет имеет ярко-голубой, а называется по царю Ерифру, который дал морю свое собственное имя, — об этом я уже говорил ранее.

51. Достигнув моря, Аполлоний отослал к Иарху верблюдов вместе с нижеследующим письмом.

«Иарху и прочим мудрецам от Аполлония: радуйтесь! Мне, явивше

муся к вам посуху, вы даровали море, а поделившись со мною своею

мудростью, даровали вы мне силу странствовать в небесах. Обо всем

этом я расскажу эллинам, а с вами по-прежнему буду беседовать словно

с присутствующими, если не напрасно испил я кубок Тантала. Про

щайте, добрые любомудры».

52. Наконец Аполлоний взошел на корабль и был увлечен в плаванье кротким попутным ветром. Дивно было ему глядеть на устрашающе разлившееся устье Гифаса: в нижнем своем течении Гифас, как я говорил, струится в каменистых ущельях, низвергается с обрывов и, наконец, прорывается к морю единым устьем, так что становится опасен для владельцев ближайших наделов.

53. По словам путешественников, они видели также устье Инда, где располагается омываемый Индом город Патала, куда приплыл некогда флот Александра, ведомый Неархом, сведущим в мореходном искусстве. Что же до утверждений Орфагора45, будто в Красном море нельзя наблюдать Медведицу и будто мореплаватели не могут обозначить полдень, ибо положение видимых звезд там не соответствует обычному, то Дамид держится того же мнения — и словам его следует вполне доверять, ибо

Жизнь Аполлония Тианского, кн. 3 73

они основаны на наблюдении тамошнего неба. Путешественники упоминают также малый островок, имя которому Библ: там в изобилии водятся пурпуроносные улитки, а также ракушники, устрицы и прочие обитатели прибрежных скал — все вдесятеро крупнее греческих. Там же добывается из белых ракушек камень Маргарит, обретающийся в самой сердцевине моллюска.

54. А еще путешественники рассказывают, как делали стоянку в Пегадах, что в стране оритов46: у оритов скалы медные и песок медный, и даже речная галька медная, сами же они полагают землю свою золотоносной, столь благородна их медь.

55. Побывали они также у племени рыбоедов47: город их именуется Стобира, сами они одеваются в кожу огромных рыб, а овцы в тех краях похожи на рыб и едят необычный корм, ибо кормят их рыбой — так же как в Карий кормят овец фигами. А индусов-карманов — племя кроткое и богатое рыбой — море питает столь щедро, что они не устраивают для рыбы хранилищ и не солят ее, как это делается на Евксин-ском Понте, но кое-что продают, а большую часть живьем бросают обратно в море.

56. Путешественники рассказывают, что причаливали также к Баларе и видели, что гавань эта полна миртов, фиников и лавров, а вся местность орошается родниками. И сколько ни есть там садов и цветников, все произрастают изобильно, а пристани совершенно защищены от ветров. Неподалеку от этих мест, а именно в ста стадиях, находится заповедный остров, именуемый Сел ера: на острове этом обитает дивное чудище — нереида 48, похищающая многих мореплавателей и не дозволяющая судам отчалить от ее острова.

57. Достоин упоминания и рассказ о необычных жемчужинах — рас

сказ этот даже и Аполлонию показался отнюдь не празднословием, но

весьма усладительным и наизанимательнейшим среди рассказов о мор

ских промыслах. Итак, говорят, что с той стороны упомянутого острова,

которая обращепа к открытому морю, имеется на дне морская впадина,

где водится моллюск, заключенный в белую раковину, полную тука, и

отнюдь не произрастает в ней никакого камня. Туземцы же выжидают

тихой погоды или сами усмиряют море, вылив туда масла, а затем один

из них ныряет, чтобы добыть описываемого моллюска, — снаряжен этот

ныряльщик наподобие собирателей губок, однако вдобавок имеет при

себе железную доску и алавастровую фляжку с благовониями. Усевшись

на дно рядом с моллюском, индус приманивает его благовонием, пока

тот, открывши раковину, не опьянеет и не выпустит жала, изливая

ихор, — и тогда влагу эту он улавливает в углубления, выдавленные на

железной доске. Влага каменеет в этих углублениях и приобретает вид

природного жемчуга: этот жемчуг и есть белая кровь Красного моря.

Говорят, что подобным промыслом занимаются также и арабы, обитаю

щие на противоположном берегу. Море в тех краях кишит всяческой

живностью и стадами китов, так что суда для защиты от этих тварей

снабжены колоколами на корме и на носу: звон отпугивает китов и не

допускает их приблизиться к судну.

74 Флавий Филострат

58. Доплыв до устья Евфрата, путешественники, по их собственному рассказу, отправились вверх по реке в Вавилон, навестить Вардана, коего и застали точно таким, каким знали прежде. Оттуда они двинулись в Ниневию, а затем спустились к морю в Селевкию, потому что в Антиохии живут одни наглецы и об эллинских обычаях не радеют. Найдя корабль, они отплыли на Кипр и причалили в Пафосе, где находится кумир Афродиты: там Аполлоний дивился сему изваянному иносказанию49 и много поучал жрецов о храмовых обрядах. Наконец он отплыл в Ионию50, снискав великую честь и великое восхищение у всех, кто чтит мудрость.