Юлиан Отступник

ПИСЬМА

Письмо cвоему дяде Юлиану №12

Уже третий час ночи и так как три мне нет моего писца,— все они заняты,— то я едва могу написать тебе эти строки. Мы живем — благодарение богам — освобожденные от необходимости либо терпеть зло, либо совершать его. Да будут мне свидетелями Гелиос, которого я прежде всего молил помочь мне, и владыка Зевс,— никогда я не хотел убивать Констанция¹, я скорее хотел, чтобы он остался в живых. Почему же я прибыл сюда? Потому, что боги совершенно ясно повелели мне это и обещали мне спасение, если я буду им послушен; если бы я остался там, то никто из богов не стал бы этого делать ². А я, уже объявленный врагом, хотел только припугнуть его и договориться с ним возможно более мирным путем. Однако если бы пришлось решать дело в открытом бою, то я, предоставив все воле Тюхэ ³ и богов, стал бы ожидать их решения, угодного их милосердию.

¹ Констанций II (317—361) — христианский император, двоюродный брат Юлиана. Его внезапная смерть ускорила приход Юлиана к власти ² "сюда", т. е. на Восток; "там" — т. е. в Галлии.
³ Судьбы.

К совету и народу афинскому

1. Много подвигов совершили ваши предки, и не только им самим, но и вам подобает за это почет и слава; много трофеев воздвигнуто ими, одни — в честь всей Эллады в целом, другие — в честь вашего города в память тех битв, в которых он сражался один на один либо с другими эллинами, либо с варварами; однако едва ли есть такой подвиг или такое мужественное деяние, которым и другие города не могли бы похвалиться; некоторые совершены ими рука об руку -с вами, другие — самостоятельно; но если я начну вспоминать и сравнивать, то, пожалуй, подумают, что я отдаю преимущество одному городу перед другим или, как риторы, соблюдая свою выгоду, слишком мало воздаю чести городам, менее значительным; поэтому я буду говорить только об одном из ваших достоинств,— именно о том, которому мы не находим подобного у других эллинов и которое издавна признается за вами. В ту пору, когда господство было у лакедемонян, вы взяли его из их рук не насилием, а молвой о вашей справедливости,— ведь ваши законы воспитали Аристида Справедливого¹. И дав столь блестящие доказательства вашей справедливости, вы не раз подтверждали их еще более блистательными деяниями. Бывает, правда, что кому-нибудь сопутствует ложная слава о его справедливости, и так же нечего удивляться, если среди множества дурных людей появится один, кому свойственна любовь к добру; разве у мидян не восхваляют Дейоку, у гипербореев — Абариса, у скифов — Анахарсиса? ² Едва ли заслуживает изумления то, что и среди этих беззаконнейших народов нашлось три человека, все же чтивших справедливость, причем два последних чтили ее искренне, а первый — имея в виду свою выгоду. Но чтобы целый народ и целый город были всем сердцем преданы справедливым речам и делам,— этого, кроме как у вас, пожалуй, нигде не найдешь. Я хочу напомнить вам лишь один такой случай из истории вашего города,— а их было много. После войны с персами Фемистокл задумал внести предложение поджечь тайком зллинские корабельные верфи; не решаясь прямо заговорить об этом с народом, он заявил, что откроет свое тайное намерение тому, кто будет для этой цели избран народом. Народ избрал Аристида; узнав замысел Фемистокла, Аристид скрыл его от народа, но, выступив перед народом, сказал, что не может быть ничего более выгодного, чем этот замысел, но вместе с тем и ничего более несправедливого; и весь город единодушным голосованием немедленно отверг это предложение³. Клянусь Зевсом, какое величие души! Именно так подобало поступить людям, воспитанным мудрейшей богиней!⁴

2. И вот, если в давнюю пору дела у вас обстояли так, как я сказал, то и теперь от доблести предков у вас сохранилась с тех времен как бы некая мерцающая искорка; я полагаю, что вы станете судить о человеке не по тому, насколько он удачлив, и не потому, прилетел ли он по воздуху или прошел по всей земле с невероятной скоростью и неубывающей силой, а взглянете, поступал ли он справедливо; и если окажется, что он действует согласно справедливости, то его похвалит и каждый из вас в отдельности, и все вы вместе; если же он справедливости не уважает, то он, конечно, заслужит ваше презрение: ведь ничто не является столь родственным мудрости, как справедливость,— и того, кто нарушает справедливость, вы изгоните как нечестивца, не чтущего вашу богиню.

Поэтому я хочу рассказать вам все о себе; хотя вы уже многое знаете, однако кое-что могло остаться скрытым от вас и притом именно то, что вам особенно важно узнать, и я хочу, чтобы вам, а через вас и прочим эллинам, стало известно все. Пусть никто не подумает, что я болтаю попусту, если я начну говорить о событиях, совершавшихся у всех на глазах, событиях давно прошедших или недавних. Я хочу, чтобы ничто, касающееся меня, не укрылось ни от кого из вас, а ведь возможно, что один не знает одного, а другой — другого. Начну мой рассказ с моих предков.

3. Что со стороны отца я происхожу из того же рода, как Констанций, общеизвестно; ведь наши отцы были единокровными братьями⁵. И вот как поступил с нами, своими ближайшими родичами, этот человеколюбивейший император: шестерых моих двоюродных братьев (а они были и его двоюродными братьями), а также моего отца, приходившегося ему родным дядей, еще одного нашего общего дядю по отцу ⁶ и моего старшего брата он казнил без суда; меня и другого моего брата он тоже хотел убить, но в конце концов послал нас в изгнание; потом он меня призвал обратно; а моего брата, даровав ему сперва звание цезаря, вскоре казнил.

Зачем мне перечислять теперь, как в трагедии, эти несказанные ужасы? Говорят, он раскаялся во всем этом, он страшно страдает от угрызений совести, он думает, что наказан за это бездетностью и неудачей в войне с персами; эти слухи распространялись в ту пору и при дворе и среди тех, кто окружал моего брата — блаженной памяти Галла. "Блаженной памяти"! Галл нынче впервые слышит эти слова: ведь Констанций, убив его вопреки всяким законам, отказал ему в погребении в гробнице его предков и не счел его достойным такого присловия. Как я сказал, этими слухами хотели убедить нас в том, что Констанций совершил все эти злодеяния, будучи введен в заблуждение и уступая насилию мятежного непокорного 'Войска. Все это напевали нам в уши как во время нашего заточения в капиадокийской деревушке⁷, когда к нам со стороны никого не допускали, так и потом, когда брата вызвали из изгнания, а меня, еще подростка, оторвали от моих учебных занятий. Как описать мне эти шесть лет, которые мы провели на чужбине, взаперти, подобно узникам, заключенным в персидских крепостях? К нам не допускали ни одного посетителя, никто из наших старых знакомых не имел к нам доступа, мы проводили жизнь, лишенные правильного обучения и каких бы то ни было занятий, приличествующих свободным людям; вокруг нас было много рабов, и с нашими собственными рабами мы разделяли их участь и были их товарищами; ни один наш ровесник не был допущен к нам.

4. По милости богов мне выпало на долю счастье освободиться из заключения, а моего брата держали при дворе⁸ в таких ужасных условиях, какие едва ли кому приходилось выносить. В его характере действительно проявлялись некоторые черты дикости и резкости,— это можно было объяснить его воспитанием в горной глуши. Следовало бы винить за это того, по чьей милости мы получили такое воспитание; боги даровали мне любовь к философии, сохранившей меня в чистоте, ему же никто ничего не дал. Едва только его перевезли из деревни во дворец и облекли в пурпурный плащ, как Констанций уже проникся к нему завистью и не переставал ему завидовать, пока не уничтожил его. Отнять у него пурпур Констанцию показалось мало; но ведь можно же было оставить брата моего в живых, даже если он был неспособен царствовать! но нет, его надо было лишить и самой жизни. Но пусть даже так, однако ему все же следовало дать возможность сказать хотя бы слово в свое оправдание, ведь это позволено даже преступникам. Если закон не разрешает тому, кто поймал разбойников, убить их на месте, то как же можно уничтожать без суда тех, которые, лишившись своих почетных званий, стали из владык просто частными лицами?

А что, если брат мой мог назвать виновников своих проступков? Ведь ему были переданы письма некоторых лиц, содержащие— клянусь Гераклом! —безмерные клеветнические наветы против него; возмущенный ими, он вспыхнул гневом, конечно, мало приличествующим правителю, однако не сделал ничего, что заслужило бы смертной казни. Разве нет закона, разрешающего всем людям, будь то эллины или варвары, защищаться от тех, кто поступает несправедливо? Может быть, он защищался слишком резко, но не сделал ничего выходящего из ряда вон; уже не раз говорилось о том, что гнев побуждает иногда к резким выпадам против врага. Но вот Констанций в угоду евнуху, своему постельничему и своему повару, выдал на смерть в руки негодяев своего родича, цезаря, мужа своей сестры ⁹, отца своей племянницы, человека, на сестре которого он сам был женат первым браком ¹⁰, человека, связанного с ним по воле богов такими тесными узами родства.

Меня он лишь с большим трудом отпустил, протаскав полных семь месяцев то туда, то сюда, под строгой охраной¹¹; и, конечно, если бы некое божество, пожелавшее меня спасти, не расположило ко мне прекрасную и добродетельную Евсевию, супругу Констанция, я не вырвался бы из его рук. А между тем — клянусь богами — я не виделся за все это время с моим братом и даже во сне его не видал; я ведь не жил с ним вместе, не навещал его, а писал ему редко, и то о разных пустяках.

Избежав опасности, я с радостью отправился на родину моей матери: из всего огромного достояния, которое, несомненно, в свое время было приобретено моим отцом, мне не досталось ничего, ни клочка земли, ни одного раба, ни домика: добродетельный Констанций унаследовал вместо меня все мое отцовское имущество, а со мной, как я уже сказал, не поделился ничем; моему брату он дал ничтожную часть отцовского наследия, но за то все, что досталось брату от его матери, Констанций забрал себе.

[Юлиан рассказывает о том, как по приказу Констанция он был вынужден жить то в Италии, то в Малой Азии, то в Греции, причем Констанций ни разу не пожелал его видеть; наконец, Юлиан был вызван в Милан.]

6. Вот что со мной произошло. Прибыв в Медиолан ¹², я поселился в пригороде. Евсевия не раз проявляла свою благосклонность ко мне и приказывала мне писать ей обо всем, в чем я буду нуждаться. И вот я решил написать письмо, вернее даже прошение, заклиная ее помочь мне: "Пусть бог ниспошлет тебе все свои милости, пусть будут тебе дарованы чада-наследники, а меня, как можно скорее, отправь домой!" Но я считал опасным отправить это письмо во дворец к супруге императора. Я стал молить богов указать мне ночью, следует ли посылать императрице это письмо; боги же в ответ угрожали мне страшной гибелью, если я это письмо отправлю. Боги мои свидетели, что я говорю чистую правду! Поэтому я решил письма не посылать; и с этой же ночи в мой ум запала мысль, которой хочу поделиться и с вами. "Я задумал было,— сказал я себе,— воспротивиться воле богов и вообразил, что могу лучше размышлять о моей судьбе, чем те, кому ведомо всё... Но берегись, как бы тебе не поступить неразумно, презрев законную волю богов! Где твое мужество? Ведь это прямо-таки смешно: ты готов льстить и унижаться из страха смерти, а следовало бы отбросить все заботы и предоставить богам творить их волю, возложив на них заботу и попечение о тебе. Так советовал и Сократ ¹³: "делай хорошо то, что зависит от тебя, а все прочее предоставь богам; не стремись ничего приобретать, ничем завладевать, а что они даруют, принимай спокойно".

7. Эта мысль показалась мне не только вполне безопасной, но и подобающей разумному мужу; кроме того, она была внушена мне богами; избегая ожидаемых козней, броситься навстречу грозной и позорной опасности, показалось мне страшным и внушающим тревогу ужас; я уступил и послушался.

Вскоре меня облекли званием и плащем цезаря ¹⁴. О, боги, какое рабство, какой страх и угроза, ежедневно висящая над головой! Двери на засовах, стража у ворот, руки моих рабов под строгим надзором, как бы ко мне не проскочила записочка от моих друзей. Прислужники все чужие; лишь с трудом удалось сохранить при дворе четырех моих собственных рабов, двух маленьких мальчишек и двух постарше, для личных услуг; один из них знал о моей вере в богов и тайком, насколько мог, участвовал в совершении обрядов ¹⁵. Мои книги я поручил охране одного врача ¹⁶, единственного, кто остался при мне из стольких верных товарищей и друзей; его дружба со мной была сохранена в тайне и ему даже разрешили сопровождать меня. Я так боялся всего и стал таким робким, что многим из моих друзей, желавшим навестить меня, я, против моей воли, запретил ко мне приходить; мне очень хотелось видеть их, но я опасался сделаться виновником бедствий для них.

[Далее Юлиан рассказывает, как он был назначен военачальником в Галлию; сперва он имел весьма скромные полномочия, потом ему было поручено командование всей армией. Положение Галлии было в это время очень тяжелым.]

Я выступил в поход, когда хлеба уже созрели. Множество германцев совершенно спокойно расположилось на житье вокруг кельтских городов, ими же опустошенных. Число городов, стены которых были снесены, доходило до сорока пяти, а сторожевых башен и небольших крепостей было разрушено вдвое больше; населенная варварами полоса земли по эту сторону Рейна тянулась от истоков его до океана; наиболее близко расположенные к нам поселения германцев отстояли от берега Рейна на тридцать стадиев, а между ними и нами лежала полоса, еще втрое шире, обращенная в пустыню и настолько разоренная, что кельты там даже скота не могли пасти; даже некоторые города, в окрестностях которых варвары еще не расселились, были, однако, уже покинуты жителями.

8. Найдя Галлию в таком состоянии, я отвоевал Колонию Агриппину, лежащую на Рейне и потерянную нами около десяти месяцев тому назад, и взял крепость Аргенторат, расположенную у подножия Барсега ¹⁷. Наверное, молва об этом сражении дошла и до вас; боги отдали в мои руки в качестве пленника вражеского короля, но я, не колеблясь, уступил славу этого подвига Констанцию. Даже если мне не подобало еще праздновать триумф, в моей власти было убить моего врага Хнодомара ¹⁸; никто не помешал бы мне провести его через всю землю кельтов, показать во всех городах и насладиться его бедой. Но я подумал, что этого делать не следует, и прямо отослал его к Констанцию, вернувшемуся в ту пору из поездки к квадам и сарматам ¹⁹. Так случилось, что между тем как я сражался, он совершил мирное путешествие и был дружественно принят племенами, живущими по Истру,— но триумф все же справил не я, а он. После этого прошел и второй, и третий год, и к концу этого срока из Галлии были изгнаны все варвары, большинство городов было нами отвоевано, а из Бретанды прибыли многочисленные корабли. Я создал флот из шестисот судов — четыреста из них построены по моему приказанию в срок менее десяти месяцев — и ввел их в устье Рейна; а это было нелегко, ведь там по соседству живут варварские племена. Флорентий ²⁰ считал это дело настолько невыполнимым, что обещал заплатить варварам две тысячи литр серебра, лишь бы добиться от них права на проезд, и Констанций, узнав об этом (ему сообщили о таком намерении) написал мне и дал распоряжение пойти на это условие, если оно мне не покажется слишком позорным. Как же могло такое дело не быть позорным для нас, если даже Констанцию оно показалось позорным,— ему, слишком уже привыкшему во всем угождать варварам?

Ничего я им не заплатил, а пошел на них войной и при содействии богов добился подчинения племени салиев, прогнал хамабов ^2I, забрал множество скота, женщин и детей. Я нагнал на них такого страху и подготовил такой поход против них, что они тотчас дали мне заложников и открыли безопасный путь для моего обоза с продовольствием.

Слишком много времени потребовалось бы для того, чтобы перечислить и описать все, что я сделал за четыре года. Вот главное: еще цезарем я трижды переходил через Рейн; я добился освобождения двадцати тысяч пленных, которых варвары держали по ту сторону Рейна; в двух боях и при одной осаде я захватил тысячу пленных, не таких, что уже не могут сражаться, а мужчин в расцвете сил; я отправил к Констанцию четыре легиона отличнейшей пехоты, три других более низкого качества и два отборных отряда всадников. В настоящее время с помощью богов я отбил обратно все наши города, а в ту пору уже около сорока.

Призываю Зевса и всех богов, покровителей наших городов и нашего рода, в свидетели моего доброго отношения к Констанцию и моей верности ему! Я относился к нему, как я желал бы, чтобы родной сын относился к отцу. Я воздавал ему такой почет, какого ни один цезарь доселе не воздавал императору. Он до сего времени, не мог ни в чем упрекнуть меня, хотя я всегда говорил с ним откровенно; теперь же он выдумывает какие-то смехотворные поводы своего недовольства мной.

[В § 9—10 Юлиан говорит о том, как к нему были присланы помощники и заместители Пентадий, Павел и Гауденций, которые немедленно начали интриговать против него и внушили Констанцию мысль перебросить легионы, которыми командовал Юлиан, на Восток. Войска подняли мятеж и провозгласили Юлиана императором.]

11. ...Легионы прибыли; я, согласно обычаю, вышел к ним и стал их уговаривать продолжать свой путь; они простояли на месте один день, в течение которого я ничего не знал об их намерениях. Свидетели мои Зевс, Гелиос, Арес, Афина и все боги, что до самых сумерек я ничего не подозревал. Когда солнце стало садиться, меня предупредили о том, что готовится; дворец немедленно был окружен и повсюду раздались крики, между тем, как я еще размышлял, что мне делать, и еще не верил своим глазам. Все это произошло еще при жизни моей жены ²², и я в ту пору отдыхал в нашей комнате в верхнем этаже; в стене этой комнаты было отверстие, через которое я поклонялся Зевсу. Между тем крики и шум во дворце усиливались, и я обратился к богу с мольбой "знаменье дать мне..." ²³ и он явил мне его.

Мне было дано веление повиноваться и не противиться страстному желанию войска. Тем не менее, даже после того, как знамение явилось мне, я отнюдь не согласился немедленно, но сопротивлялся сколько мог и не хотел ни провозглашения императором, ни венца. Но не мог же я один противиться такому множеству людей, тем более, что боги, желавшие свершения этого дела, все более распаляли их жар и зачаровывали мою душу; наконец, около третьего часа кто-то из солдат набросил на меня золотую цепь, и я вступил во дворец,— богам это ведомо!—тяжко вздыхая от глубины моего сердца. Мне следовало бы, конечно, ободриться, доверяя божеству, явившему мне знамение; но меня мучила совесть, и я охотно скрылся бы, чтобы не показалось, будто я не до конца был покорен Констанцию. Во дворце господствовало смятение; приверженцы Констанция немедленно использовали его, чтобы затеять козни против меня, и стали раздавать солдатам деньги; они ждали одного из двух: либо среди солдат возникнут раздоры, либо они все вместе нападут на меня. Но один из членов свиты моей жены узнал об этих тайных делах я немедленно сообщил мне о них; когда же он увидел, что я ничего не предпринимаю, он вне себя, словно одержимый, стал кричать в толпу прямо на площади: "Воины, чужестранцы и граждане, не предавайте императора!" Гнев охватил солдат и все они, вооруженные, ворвались во дворец; видя, что я жив, они в радости, словно неожиданно встретив близких друзей, окружили меня, бросились меня обнимать, подняли себе на плечи; зрелище было удивительное, можно было подумать, что происходит некое священнодействие. Окружив меня со всех сторон, они стали требовать расправы со всеми приверженцами Констанция; какую борьбу мне пришлось выдержать, чтобы спасти их, знают одни боги.

12. А после всего этого, как держал я себя по отношению к Констанцию? Ни в одном из писем, которые я отправил ему до нынешнего дня, я не именовал себя званием, дарованным мне богами; я подписывал их просто "Цезарь". Я взял с солдат клятву, что они ничего не станут предпринимать, если он разрешит нам спокойно оставаться в Галлии и согласится с тем, что уже произошло. Все легионы, состоящие под моим командованием, обратились к нему С мольбами, заклиная его сохранить мир между нами двумя. А он, в ответ, поднимает против нас варваров, называет меня врагом; он даже платит варварам за то, что они опустошают галльскую землю. Он пишет тем варварам, которые живут по соседству с Италией, чтобы они остерегались всех воинов, переходящих границу Галлии. Он скопил на границах огромные запасы зерна, лежащие на складах в Бригантин²⁴. На западных склонах Альп он набрал столько же продовольствия для похода, который он задумал вести против меня. И это—не пустые слова, но уже решительные действия; я перехватил тайные письма к варварам, задержал обозы с продовольствием и захватил переписку Тавра ²⁵. И это еще не все: он и сейчас пишет мне как "цезарю" и извещает меня, что он ни в какое соглашение со мной входить не намерен. Он присылает ко мне некоего Эпиктета, епископа галлов, чтобы обеспечить мне безопасность. Об этом он пишет во всех своих письмах, в которых он обещает сохранить мне жизнь, но не говорит ни слова о моем почетном звании. Однако я придаю его клятвам столько же цены, как "словам, написанным на золе",— как говорит пословица,— я хорошо знаю, сколь они искренны. Но я решился защищать мою честь не только потому, что мое почетное звание законно и заслужено мной, но и потому, что это необходимо для благополучия моих друзей,— не говоря уже о том, с какой жестокостью Констанций управляет всем миром.

13. Вот что определило мои действия, вот что мне кажется справедливым. Прежде всего я почтил богов, видящих и слышащих все. Я принес богам жертвы, моля об успехе моего дела; в тот день, когда я должен был обратиться к моим солдатам с речью перед выступлением в этот поход, я дал им понять, что дело идет не о моем спасении, а о спасении государства, о свободе рода человеческого, а в особенности о существовании всех галлов, которых Констанций два раза предал в руки врагов; человек, который не чувствует почтения к могилам своих предков, конечно, не станет уважать и гробниц чужого племени. Но я счел необходимым привести к повиновению наиболее воинственные племена и собрать достаточные запасы золота и серебра в ожидании того, когда Констанцию будет угодно пойти на соглашение со мной и примириться с настоящим положением. Но если он намерен продолжать войну и не откажется от своих прежних притязаний, я готов бороться с ним всеми средствами, какие будут угодны богам. В противном случае я чувствовал бы себя опозоренным, так как я был бы побежден не силой оружия, а собственной робостью. Ведь если теперь он и победит меня, то будет обязан этой победой многочисленности своих солдат, и это будет заслугой не его самого, а его войска. А если бы из боязни за свою жизнь и из страха перед опасностью я остался в Галлии, он ,бы без труда сжал с обоих флангов мою армию полчищами варваров и ударил мне в лоб своими огромными войсками. Тогда мое положение стало бы безвыходным, и я был бы разбит, что для разумного мужа — ужасное несчастье ²⁶.

Вот какими соображениями я хотел поделиться с вами, граждане афинские, и сообщить их в посланиях к моим собратьям по оружию и ко всем городам Эллады. Пусть боги, владыки мироздания, даруют мне до конца свою обещанную мне поддержку. Пусть они дадут Афинам возможность насладиться всеми благами, которыми я постараюсь осчастливить их, насколько это будет в моей власти. Пусть боги дадут им императоров, проникнутых такими же убеждениями и готовых осуществить их на деле.

¹ В 478 г. до н. э., после измены спартанского царя Павсания, Афины взяли на себя руководство общегреческим флотом и заняли главенствующее положение среди членов заключенного в этом же году Делосского морского союза. Устав союза был составлен Аристидом.
² Дейока — основатель индийского государства. Геродот приписывает ему объединение индийских племен и учреждение судопроизводства (I, 97). Абарис — легендарный гипорбореец, считавшийся строителем храма в Спарте в честь Девы-Спасительницы (Павсаний, III, 2). Анахарсис — легендарный скиф, один из семи мудрецов, убитый своим братом за попытку ввести среди скифов греческую религию (Геродот. IV, 76). Рассказ о его беседах с Солоном см.: "Плутарх", "Солон", 5.
³ См. Плутарх, "Фемистокл".*20.
⁴ Т. е. Афиной.
⁵ Констатин и Юлий Констанций, отец Юлиана, были сыновьями Констанция Хлора.
⁶ Имеется в виду Далмации I, который был убит вместе с сыновьями Ган-нибалианом и Цезарем Далмацием.
⁷ Детские годы (шесть лет) Юлиан провел в уединенном замке Мацеллум (в Каппадокии) под строгим надзором.
⁸ В Милане.
⁹ Т. е. Галла, который был женат на Констанции, сестре Констанция.
¹⁰ Имеется в виду дочь Юлия Констанция.
¹¹ Юлиан жалуется на строгий надзор, под которым он находился во время его пребывания при дворе в Милане.
¹² Древнее название Милана.
¹³ См. Платон, "Федон", 62 В-С.
¹⁴ 6 ноября 355 г.
¹⁵ Африканец Евгемер, которого он взял с собой впоследствии в Галлию.
¹⁶ Речь идет о язычнике Орибасии.
¹⁷ При Аргенторате (ныне Страсбург) Юлиан одержал большую победу в августе 357 г. Более известное название горы Барсег — Воса.
¹⁸ Констанций заключил Хнодомара в тюрьму в Риме, а затем казнил (Аммиан Марцеллин, XVI, 12, 66).
¹⁹ Квады, народ племени свевов, жили к северу от Дуная, на территории теперешней Чехии и Моравии. Сарматы жили на запад от Вислы, вдоль Истра (нижней части Дуная).
²⁰ Флорентий, префект Галлии, сторонник Констанция.
²¹ Салии — племя франков, которое впервые встречается на Батавском острове при городе Токсандрии. Хамабы — германский народ, живший между Эмсом и Зейдер-зее.
²² Елены, сестры Констанция.
²³ "Одиссея", III, 173.
²⁴ Бригантий (ныне Брегенец) — город в Цизальпинской Галлии.
²⁵ Тавр — префект претория в Италии, верный сторонник Констанция.
²⁶ "Для разумного мужа — ужасное несчастье" — слова Демосфена ("I Олинфская речь", § 27).