Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
К оглавлению
Ноткер Заика
Ноткер Заика (840-912) - последняя крупная фигура Каролингского Возрождения, стоящая уже на рубеже X в. Он был поэтом, композитором, богословом, историком, агиографом и во всех этих жанрах умел выделяться из единообразной массы монастырской литературы своего времени.
Ноткер был родом из Алеманнии (Швабии), учился в Санкт-Галлене, а выросши, стал библиотекарем Санкт-Галленского аббатства и учителем монастырской школы. Несмотря на свое заикание (о котором он говорит не раз), он был отличным учителем и пользовался общей любовью. Сохранились его письма, в прозе и стихах, к одному из его учеников, будущему аббату Соломону III; они отличаются ученостью, изяществом и нежностью. Одно из них приведено ниже. Вместе с двумя другими монахами, поэтом Ратпертом и гимнографом Тутилоном (создателем жанра тропов) он составлял как бы триумвират, бывший центром духовной жизни Санкт-Гал-лена. Имя его не раз упоминается в «Истории Санкт-Галлена», написанной в XI в. Эккехардом. Описывается он так: «Видом Ноткер был прост, но духом - ни в коей мере; языком заикался, но умом - нимало; в предметах божественных был высок, в испытаниях - терпелив; мягок во всем, но со школярами строгий наставник; робок перед неожиданным и внезапным, но тверд, когда его терзали злые духи, ибо им он умел противостоять с отвагою. В молитвах, в чтении, в сочинении он не ведал отдохновения, и чтобы короче описать святость его нрава, был он истинный сосуд Духа Святого, и полнее его не было в те дни никакого». Впрочем, эта святость не препятствовала проявлениям характера живого и веселого: в той же «Истории Санкт-Галлена» рассказывается, как однажды Ноткер, Ратперт и Тутилон втроем отколотили епископского наушника, подслушивавшего их разговоры в библиотеке, крича при этом, что они поймали дьявола; в другом месте рассказывается, как монахи соседнего Рейхенау хвастались, будто поймали в Боденском озере рыбу в двенадцать пядей, а Ноткер им ответил, что у них в Санкт-Галлене даже зимой растут грибы; над ним посмеялись, но это была правда - грибы росли в погребе рядом с монастырской кухней, где было и сыро, и тепло: и вот ближайшей зимой Ноткер послал в Рейхенау большой гриб со стихотворной записочкой, где просил прислать в ответ, если можно, хоть косточки удивительных рейхенауских рыб. Собственно, только такие сведения о Ноткере и побуждают некоторых исследователей приписать ему авторство стихотворного пересказа народной сказки-шутки «О козле и трех братьях» (приведенной ниже), сохранившейся в санкт-галленских архивах в подлинном автографе, но без имени автора.
Главный вклад Ноткера в средневековую латинскую поэзию - это разработка жанра секвенций. В посвятительном письме к епископу Лиутварду Верцелльскому
15. Памятники средн. лат. лит. VI11—IX вв. 417
он рассказывает, что смолоду ему было трудно запомнить сложные напевы «аллилуй» и он пытался подобрать под них слова; когда ему было 22 года, в Санкт-Гал-лен из разоренного норманнами Жюмьежа приехал священник со сборником северофранцузских секвенций; взыскательному Ноткеру они показались неудачными, и по совету своего учителя ирландца Мёнгала он стал сочинять по их образцу свои собственные, а уже много позже (в 884-887 гг.) собрал их вместе и посвятил Лиут-варду Верцелльскому. Считалось, что Ноткер написал 50 секвенций; выделить их из того множества произведений этого жанра, которое оставила Санкт-Галленская школа, - дело очень трудное. Из трех секвенций, приведенных ниже, две первые считаются собственными ноткеровскими (сохранилось предание, что мелодия знаменитой секвенции на Пятидесятницу была подсказана ему шумом мельничного колеса в Санкт-Галлене), третья - принадлежащей кому-то из его учеников или подражателей.
Как композитор Ноткер не ограничивался сочинением мелодий к своим секвенциям, но составил и краткий учебник музыки, главным образом на основе Боэция. Как агиограф он сочинил Житие св. Галла, основателя Санкт-Галлена, в необычной для своего времени форме - в виде диалога между Ноткером, Ратпертом и Хартман-ном (учеником Ноткера, будущим аббатом), написанного вперемежку прозой и стихами различных размеров; к сожалению, от этого произведения сохранились лишь отрывки. Как богослов он сочинил первый в Европе учебник латинской патристики («Notatio», посвященную Соломону): перечень комментариев к каждой библейской книге, потом перечень эксцерптов из отцов церкви, потом - авторов, лишь попутно занимавшихся этим предметом, потом - житий и фактов церковной истории; это небольшое сочинение имеет вид аннотированной библиографии. Но наиболее интересна деятельность Ноткера как историка - его «Деяния Карла Великого»; они сохранились без имени автора, но по некоторым стилистическим признакам, а также по самохарактеристике «я, беззубый заика...» приписываются Ноткеру с достаточной уверенностью.
«Деяния Карла» были написаны по побуждению императора Карла III Толстого, последнего из Каролингов, объединившего под своей властью все бывшие владения своего прадеда Карла Великого; Карл III посетил Санкт-Галленский монастырь в декабре 883 г., и «Деяния» были написаны тотчас после этого. Письменными источниками для Ноткера послужили Эйнхард, «Королевская летопись» и некоторые другие сочинения; но главными его источниками были устные предания. «Деяния» состояли из трех книг (сохранились полторы первые): о церковной деятельности Карла, о его военных подвигах и о его личной жизни; основу для первой книги дали Ноткеру рассказы его учителя Веринберта, основу для второй - рассказы отца Веринберта, старого дружинника Карла, третьей - рассказы еще какого-то неназванного лица. Материал этих рассказов располагается без всякой исторической последовательности, анекдот за анекдотом, с характерной фольклорной безымянностью: «Был некий священник...»; слог их жив и легок, хранит явные следы устного просторечия и очень непохож на ученый язык других сочинений Ноткера. Часто, особенно в первой книге, рассказы имеют сатирический оттенок: в соперничестве монастырей и епископата, заполняющем весь IX в., монах Ноткер твердо стоит на стороне первых и с любовью живописует, как Карл изобличал и наказывал невежество, тщеславие и распущенность белого духовенства. Образ Карла Великого в «Деяниях» в высшей степени героизирован и идеализирован: это
418
6. И с которыми здесь смертную долю Разделить удостоил ты, Помилуй, Иисусе, Прибегающих нас с мольбою
Причастить нас твоей Божеской доле,
Какового свершения
Удостой, Иисусе,
Сыне Божий единородный!
Секвенция на праздник Пятидесятницы2
Духа Святого Благодать да пребудет с нами,
1. Наши души своим избравшая
Обиталищем,
И пороки из них исторгшая Душепагубные.
2. Дух благой,
Человеков просветляющий,
Черный мрак
Изгони из сердца нашего!
3. Друг Святой
Всякого разумного помышления,
Твой елей
4. Ты, очиститель
Всех постыдных дел рода смертного,
5. Да узрим мы Пред собою Всевышнего нашего родителя,
6. Вдохновил ты пророков, Дабы славу Христову Возвестили, прозорливые;
Милостиво излей на наши чувствия!
Наши очисти
Очи внутренние, душевные,
Ибо только
Чистым сердцем
Узреть его могут земнородные.
Укрепил апостолов, Дабы знамя Христово Пронесли по миру целому.
421
7. В день, когда Божье Слово воздвигло Моря, земли и небес чертог,
8. Ты оживляешь
Вздохом животворным Воды глубокие;
9. Мир, разъединяемый На сто языков и нравов, Воссоединяешь ты, Господи,
10. Нас, к тебе припадающих, Услышь благосклонно, О Дух Святой,
11. Ты, чьей волею Святые угодники Светоч обретали познанья, Тобою проникнуты,
Ты над водами
Веял, лелеял
Дыханьем твоим божественным.
Ты человеков Одухотворяешь
Прикосновением.
Идолопоклонников
Вернув к почитанью Бога,
Всех наставников превосходнейший.
Без кого все моления Вовек не достигнут До Господа.
В день сей праздничный Христовых апостолов Даром одарил небывалым, От века неслыханным.
И день сей твоим изволением Прославлен.
422
Школа Ноткера Заики Секвенция на день воскресный
Поем соборно сладкий глас: Аллилуйя!
1. По чину уставных молений народ да взывает: Аллилуйя!
2. Оное слово
на райской луговине
хор возглашает блаженных:
Аллилуйя!
Ветров дыханье,
облаков круженье,
молний блистанье
и громов гласы
да согласятся в стройном:
Аллилуйя!
4. Здесь пестрые пташечки сладкогласно да величат Господа: Аллилуйя!
И в горних бесплотные хоры ответят напевом: Аллилуйя!
Ясных созвездий мерцающие светы твердь оглашают весельем; Аллилуйя!
Воды и струи, дожди и ненастья, грозы и мразы, град, снег и ведро, и лес, и луг да грянут: Аллилуйя!
Там звери бродячие
ревом шумным
да ответят ревностно:
Аллилуйя!
423
5. Здесь горы стройные пусть звучат напевом: Аллилуйя!
6. Моря пучина,
ты возликуй и молви: Аллилуйя!
7. Ныне повсюду
род человеков ликует: Аллилуйя!
Ныне, братия, в веселии пойте: Аллилуйя!
9. Все ныне в пенье вступайте: Аллилуйя Господу, Аллилуйя Христу И Духу Святому Аллилуйя!
Там долы низкие огласятся эхом: Аллилуйя!
Мира громада,
ты просияй весельем:
Аллилуйя!
Благословляя
жизнь даровавшего Бога:
Аллилуйя!
Вы же, отроки, в лад припевайте: Аллилуйя!
Слава тройческому единству! Аллилуйя - Аллилуйя! Аллилуйя - Аллилуйя! Аллилуйя - Аллилуйя!
Три брата и козел
У одного у отца три юноши было, три сына -Так преданье гласит, - а имущества было немного. Вот, умирая, отец сыновьям оставляет в наследство Только козла своего - в нем все его было именье. Был он бедняк, и в хлеву у него не блеяли овцы, Дружка к дружке теснясь, и быки у него не щипали Ситник в привольных лугах, и козлята по травке зеленой Взад и вперед не носились, бодливые выставя рожки.
425
Только в козле и была вся надежда, была вся отрада 10 Бедной семьи; только им и могли утолить они голод.
Вот об этом козле и стали наследники-дети Спорить, отца схоронив и не зная, что делать с рогатым. Все они братья родные, друг друга нисколько не хуже; Каждому хочется треть от козла получить по закону. Старший, однако, из них предлагает решенье иное: «Нет, - говорит, - ни к чему нам делить козла на кусочки: Больно уж он и статью хорош, и породой заметен; Много полезнее нам сохранить его силу на племя. Лучше пускай достанется он одному по у ел овью: 20 Тот, кто покажет себя умнее других и хитрее,
Пусть и возьмет козла, как он есть, невредимым и целым».
Младшим братьям совет понравился старшего брата, И порешили они меж собой: кто лучше сумеет В долю себе пожелать козла такого большого, Чтобы никто ничего не выдумал выше и толще, -Тот и получит немедля козла в свое обладанье.
Тут-то старший брат из сердца слова исторгает3: «О, когда бы Господь такого козла мне послал бы, Чтобы по целой земле, под всеми зонами неба 30 Было бы можно сравнять с вершинами горными долы И понасыпать повсюду холмы превосходнейшей соли, -Но и тогда бы ее, этой соли, было бы мало, Чтоб от козла моего засолить хоть один оковалок, Или хотя б по щепотке присыпать всю прочую тушу!»
Средний брат, в свой черед, откликается старшему брату: «Господи Боже, пошли мне козла такого большого, Чтобы из пряжи из всей, что прялась с сотворения мира, Было бы можно связать одну длиннейшую нитку, Но и она не могла охватить бы даже копытце С ножки козла моего, - а о туше так нету и речи!» 40 Младший брат на это в ответ восклицает со вздохом: «О, пускай бы такой мне достался по милости Божьей Дюжий козел, чтоб на роге его, вознесшемся к небу, Птичка свила бы гнездо по весне, а потом полетела С рога на рог, и тогда, в своем быстрокрылом полете Раньше лишилась бы всех своих перьев несчастная птичка, Прежде чем ей долететь удалось бы от рога до рога»4.
Вот какими они в своем споре менялись речами. 50 Пусть же тот, кто себя считает ученым и умным,
Сам теперь скажет, который из них из троих победитель, И по условию должен козла получить во владенье.
426
Послание к Соломону о пяти чувствах
Ты ли, наместник Христов, легкомысленных полон пороков? Ты ль освященной рукой грязи коснулся мирской? Не допускай ты очей до скверны, к позору ведущей, Но обрати ты свой взгляд к звездам, что в небе горят. Ты не целуй никого и грудей не лобзай похотливо, Чтоб блудодейственным ртом Бога не славить потом. Ты научить поспеши глаголу внимать твои уши: Бог положил им начал, заповедь нам завещал. Если же ноздри твои ощутят дуновение выси, С Богом Всевышним тогда будешь во все времена. Если ты сможешь внять этим десяти струнам5, То все пять внешних чувств сохрани Незапятнанными. Если же недра сердца Ты отдашь в руки Громовержца,
Будешь ты достоин, чтобы все народы тебя восхваляли, А не бесстыдные жены поносили. Ибо если будешь любить одну из всех, Прочие поднимут тебя на смех; Если же всех возлюбишь, То чувства одной обидишь.
Будь мужчиной: ласковых слов, томной походки, подведенных очей, белой кожи, рта безбородого Избегай, как яда смертельного.
Ты - оратор, ты - иерей, ты - часть тела Христова, ты - слепых
просветление, Ты - тот, на чью браду должно снизойти духовное помазание, Чтобы посвятить тебя в высшее священнослужение6. Пишу я тебе слово это, И не изменю его ни за серебро, ни за злато, И даже (о чем более пекуся) Гнева твоего не убоюся.
Книга первая
1. После того как Всемогущий Владыка всего сущего и Устроитель царств и веков сокрушил в лице римлян оного чудного истукана с железными или глиняными ногами7, воздвиг он у франков другого, не менее чудесного, истукана с золотой головой в лице славного Карла. Когда Карл стал еди-
427
новластным правителем в западных странах мира, а занятия науками почти повсюду были забыты, и потому люди охладели к почитанию истинного божества, случилось так, что к берегам Галлии прибыли из Ирландии вместе с британскими купцами два скотта - люди несравненной осведомленности в светских науках и Священных Писаниях. И хоть они и не выставляли напоказ никакого продажного товара, все же имели обыкновение зазывать толпу, стекавшуюся для покупок: «Кто жаждет мудрости, подходи к нам и получай ее - у нас ее можно купить». Но, говорили они, продают они ее только потому, что видят, насколько охотнее народ приобретает то, что продается, нежели то, что предлагается даром. Таким способом они намеревались или вызвать людей на покупку мудрости, как и всякого товара, или, как подтвердилось в дальнейшем, поразить и изумить их подобным объявлением. Словом, они кричали так до тех пор, пока удивленные или принявшие их за безумцев люди не довели о них до слуха короля Карла, который всегда любил мудрость и стремился к ней. Он тотчас потребовал их к себе и спросил, верно ли молва донесла до него, будто они возят с собой мудрость? «Да, - отвечали они, - мы владеем ею и готовы поделиться с теми, кто именем Бога будет достойно просить об этом». Когда же он стал выведывать у них, что они за нее запросят, они сказали: «Только удобное помещение, восприимчивые души и то, без чего нельзя обойтись в странствии, - пищу и одежду». Услыхав это, он очень обрадовался и тут же задержал обоих ненадолго у себя. А затем, когда ему пришлось отправляться в военный поход, одному из них, по имени Климент8, он приказал остаться в Галлии и поручил ему довольно много мальчиков знатного, среднего и низкого происхождения, распорядившись предоставить им необходимое продовольствие и подходящие для занятий жилища. Другого же, по имени [Дунгал], он направил в Италию и вверил ему монастырь Святого Августина близ города Тицены, чтобы там могли собираться у него для обучения все, кто пожелает.
2. Тут и Альбин9, родом из англов, прослышав, с какою охотой благочестивый король Карл принимает мудрых людей, сел на корабль и прибыл к нему; а он знал Священное Писание от начала до конца, как никто другой из современных ученых, и был учеником ученейшего Беды10, наиболее сведущего толкователя Священного Писания после святого Григория11. Карл держал его при себе постоянно до конца своей жизни, за исключением времени, когда он отправлялся на войну; он хотел, чтобы его считали учеником Альбина, а Альбина - его учителем. Но он дал ему аббатство Святого Мартина в Туре, чтобы, когда он сам отсутствует, мог бы Альбин там отдыхать и обучать стекавшихся к нему учеников. Его обучение принесло столь богатые плоды, что нынешние галлы, или франки, могут сравниваться с древними римлянами и афинянами.
3. Вернувшись после долгого отсутствия в Галлию, непобедимый Карл приказал, дабы явились к нему мальчики, которых он поручил Клименту, и представили ему свои письма и стихи. Дети среднего и низшего сословия,
428
сверх ожидания, принесли работы, услащенные всеми приправами мудрости, знатные же представили убогие и нелепые. Тогда мудрейший Карл, подражая справедливости вечного судии, отделил хорошо трудившихся и, поставив их по правую руку от себя, обратился к ним с такими словами: «Я очень признателен вам, дети мои, за то, что вы постарались по мере сил своих выполнить мое приказание для вашей же пользы. Старайтесь же теперь достигнуть совершенства, и я дам вам великолепные епископства и монастыри, и вы всегда будете в моих глазах людьми, достойными уважения». Обратив затем свое лицо с видом величайшего порицания к стоящим налево и встревожив их совесть огненным взглядом, он бросил им, скорее прогремев, чем промолвив, такие вот грозные и насмешливые слова: «Вы, высокородные, вы, сынки знатных, вы, избалованные красавчики! Полагаясь на свое происхождение и состояние, вы пренебрегли моим повелением и своей доброй славой и с равнодушием отнеслись к образованию, предаваясь утехам, играм, лености и всяческим пустякам». После этого вступления он, вознеся к небу державную свою голову и непобедимую десницу, поразил их своей обычной клятвой: «Клянусь Царем Небесным, я ни во что не ставлю ваше знатное происхождение и смазливые лица - пусть восторгаются вами другие, но знайте одно: если вы немедленно не искупите прежней вашей беспечности неутомимым прилежанием, никогда никакой милости не дождаться вам от Карла!»
4. Из вышеназванных же бедняков взял он одного, лучшего чтеца и писца, в свою капеллу. (Так франкские короли обыкновенно называли свои святилища, по имени плаща святого Мартина, который они всегда брали с собой на войну для защиты себя и победы над врагом12.) И вот когда однажды королю Карлу доложили о кончине некоего епископа и на его вопрос, оставил ли он какое-нибудь имущество или совершил ли какие-либо добрые дела, вестник ответил: «Не более двух фунтов серебра, государь», - то этот юноша, не в силах сдержать в груди душевного волнения, невольно воскликнул так, что услышал король: «Не велики сбережения для столь длинного и далекого пути!» Тогда благоразумнейший из людей, Карл, поразмыслив немного, сказал ему: «А ты думаешь, что, случись тебе получить это епископство, ты позаботился бы больше собрать для того дальнего путешествия?» Юноша, поспешно проглотив эти слова, точно скороспелый виноград, упавший ему сверху в разинутый рот, бросился королю в ноги и вымолвил: «Государь, это в Божьей воле и Вашей власти». И король сказал ему: «Стань за занавесь, которая висит за моей спиной, и слушай, сколь многие станут оспаривать у тебя эту почетную должность». И действительно, едва только услыхали о смерти епископа придворные, всегда выжидающие падения или по крайней мере смерти других, как стали добиваться каждый для себя места покойного через императорских приближенных. Но Карл, пребывая непоколебимым в своем решении, отказывал всем, заявляя, что не намерен нарушить своего слова, данного им тому юноше. Наконец и сама королева
429
Хильдегарда сначала послала знатнейших людей империи, а затем и собственной особою явилась к королю просить это епископство для своего капеллана. Благосклонно выслушав ее просьбу, он сказал, что не хочет и не может ей ни в чем отказать, но все же считает для себя недостойным обмануть того молодого клирика. Она же, затаив в душе гнев (так уж это свойственно всем женам, когда они хотят, чтобы их намерения и желания брали верх над волей мужей), сменила громкий голос на вкрадчивый и, пытаясь смягчить непреклонный дух императора ласковым обращением, сказала ему: «Мой господин и король, зачем этому мальчику епископство? Ведь оно его погубит. Умоляю тебя, мой милый государь, моя гордость и моя опора, отдай его твоему преданному слуге - моему капеллану!» Тут юноша, которому король велел стоять за занавесью позади своего места, чтобы он мог слышать, как каждый станет осаждать его просьбами, обнял короля, не выпуская из рук занавеси, и жалобно произнес: «Государь, твердо стой на своем, чтобы никто не вырвал из твоих рук власть, данную тебе Богом». Тогда Карл, этот сильный, правдолюбивый человек, приказал ему выйти вперед и сказал ему: «Получай это епископство и поусердней заботься о том, чтобы оставить и для меня, и для себя побольше денег на путевые издержки в столь долгом путешествии, из которого нет возврата». (...)
6. Так же и после смерти другого епископа император поставил на его место одного молодого человека. Когда же тот, обрадованный, вышел от него и слуги подвели ему к ступеням лестницы коня, соответственно его епископскому достоинству, он возмутился, что с ним обращаются как с больным и вскочил на коня прямо с земли с такой стремительностью, что едва смог удержаться на нем и не свалиться на другую сторону. Король, увидев это через оконную решетку своего дворца, тотчас велел позвать его к себе и сказал ему: «Добрый человек, ты скор и легок, ловок и стремителен. Как ты сам знаешь, спокойствие нашей империи со всех сторон нарушается тревогами войн. Поэтому именно такой капеллан нужен мне в моей свите. Оставайся же спутником наших тягот до тех пор, пока ты еще можешь так быстро вскакивать на своего коня».
7. Рассказывая о распределении ответных возгласов13, я забыл сказать о порядке церковного чтения; об этом я позволю себе вкратце сообщить здесь дополнительно. В церкви ученейшего Карла никто не знал заранее, что именно ему придется читать, никто не мог отметить конец отрывка воском, или хотя бы сделать какую-нибудь отметинку ногтем, но каждый старался выучить все, что надлежало читать, так, что, когда бы его неожиданно ни заставили читать, он исполнял это безукоризненно. Король сам указывал того, кто должен читать, пальцем или протянутым жезлом или же посылая кого-либо из сидящих подле него к сидящим поодаль; а конец чтения отмечал покашливанием. К нему все так внимательно прислушивались, что, подавал ли он знак в конце предложения, или в середине отрывка или даже фразы, никто из следующих чтецов не осмеливался начать выше или ниже,
430
каким бы бессмысленным ни казались ему конец или начало. И так получилось, что при его дворе все были отменными чтецами, даже если они и не понимали того, что читали. Никакой посторонний и никакой даже известный ему человек, не умей он читать и петь, не осмеливался вступить в его хор.
8. Случилось как-то раз Карлу на пути зайти в какую-то большую церковь, и вот один из странствующих клириков, не знавший строгих правил Карла, самовольно приметался к хору; а так как он ничему подобному не обучался, то и остался стоять среди певчих безгласным и дурак дураком. Регент поднял свою палочку и грозил ударить его, если он не запоет. Тогда тот, не зная, что ему делать и куда ему деться, а выйти он не осмеливался, попытался, вертя во все стороны шеей и широко разевая рот, как можно лучше притвориться поющим. В то время как другие не могли удержаться от смеха, храбрый император, который даже в более трудных обстоятельствах умел владеть собой, казалось, и не замечал ужимок того клирика и в должном порядке ожидал конца мессы. Потом он подозвал к себе этого несчастного и, сочувствуя его старанию и затруднительному положению, утешил его такими словами: «Прими мою благодарность, добрый человек, за твое пение и твой труд», и приказал дать ему фунт серебра, чтобы облегчить его бедность...
9. Таким образом, прославленный Карл видел, что науки во всем его государстве процветают, но все же очень огорчался, что плоды их еще не столь созрели, как при прежних отцах церкви, хотя он и прилагал к тому прямо нечеловеческие усилия. С досады у него как-то раз вырвались слова: «Ах, если бы у меня было хотя бы двенадцать клириков, столь образованных во всех областях знаний, какими были Иероним и Августин!» На это высокоученый Альбин, который справедливо считал себя невеждой по сравнению с названными мужами, охваченный крайним негодованием (обнаруженным, впрочем, лишь на мгновение), отвечал со смелостью, на какую не отважился бы никто из смертных пред очами грозного Карла: «Создатель небес и земли не имел более им подобных, а ты их хочешь иметь двенадцать!» (...)
11. Благочестивейший и воздержаннейший муж Карл имел обыкновение в дни поста есть в восьмом часу дня14, после обеда и вечерни, не нарушая, однако, правил поста, потому что, в соответствии с Божьим предписанием, более он ничего не ел от часа до часа15. Тем не менее один епископ, вопреки запрету мудреца16, весьма праведный, но и непомерно глупый, неосмотрительно упрекнул его за это. Мудрейший Карл, скрыв возмущение, смиренно выслушал его упрек и сказал: «Ты прав, любезный епископ, предостерегая меня; а теперь я повелеваю тебе ничего не есть прежде, чем последние слуги при моем дворе не сядут за стол». Но пока ел Карл, ему прислуживали герцоги и правители или короли разных народов. После его трапезы они сами садились за стол, а им прислуживали графы и наместники и знать разных чинов. Когда и они заканчивали еду, приходили военные и дворцовая стра-
431
ш<:
домых товаров, каким-нибудь образом одурачить того епископа или поднять его на смех. Названный торговец, поймав обыкновенную домовую мышь, набальзамировал ее и предложил упомянутому епископу ее купить, говоря, что этого драгоценнейшего и никогда прежде не виданного зверя он привез с собой из Иудеи. Необычайно обрадованный епископ предложил ему три фунта серебра, лишь бы заполучить эту диковинку. Тут еврей вскричал: «Хороша цена за такую драгоценность! Да я скорее брошу ее на дно морское, чем соглашусь, чтобы кто-то получил ее за столь ничтожную и недостойную цену». Епископ, очень богатый, но никогда ничего не подававший бедным, пообещал ему десять фунтов за эту несравненную вещь. Тогда хитрец этот, прикинувшись возмущенным, воскликнул: «Да не допустит бог Авраама, чтобы пропало столько моих трудов и расходов по ее доставке!» Жадный клирик, домогаясь этой драгоценности, посулил ему двадцать фунтов. Но еврей вне себя от гнева, завернув мышь в дорогую шелковую ткань, собрался уходить. Епископ, обманутый, - да и впрямь заслуживший такой обман, - окликнул его и дал ему полную меру серебра, лишь бы завладеть таким сокровищем. Наконец, торговец, осаждаемый долгими упрашиваниями, согласился, хотя и с трудом, а полученное серебро отнес императору и рассказал ему обо всем этом. Спустя несколько дней король созвал всех епископов и сановников страны на совещание и после рассмотрения многих неотложных дел приказал принести все то серебро и положить его посреди зала. Затем он обратился к ним с такими словами: «Вы, епископы, наши отцы и попечители, вы должны служить бедным, а через них - самому Господу Христу, а не гоняться за безделицами. Между тем вы все делаете наоборот и предаетесь тщеславию и алчности больше, чем кто-либо из простых смертных». И добавил: «Вот сколько серебра дал один из вас некоему еврею за одну домовую набальзамированную мышь». Тогда епископ, уличенный в столь постыдном деле, бросился ему в ноги и стал молить о прощении за проступок. Король сделал ему заслуженный выговор и, пристыженному, разрешил уйти. (...)
18. Я боюсь, о государь и император Карл18, как бы мне своим стремлением исполнить Вашу волю не навлечь на себя недовольства во всех сословиях и особенно среди епископов высшего сана. Впрочем, обо всем этом мне не стоит заботиться - лишь бы только не потерять Вашего покровительства.
Благочестивый император Карл распорядился, чтобы все епископы его обширнейшего государства читали проповеди в церкви своей епископской резиденции перед определенным, им самим установленным, днем, а те, кто не выполнит этого, должны будут лишиться своего епископского достоинства. Но что я говорю о достоинстве, когда апостол утверждает: «Если кто епископства желает, доброго дела желает»19, на деле же, если искренне признаться, при этом стремятся к большим почестям, а вовсе не к добрым делам. Так вот, епископ, о котором я уже говорил20, пришел в ужас от такого приказа: ведь он ни на что другое не был способен, кроме как чваниться и
433
*ml
присутствующим: «Вот смотрите, люди, оказывается, этот бездельник рыжий!»; потом, повернувшись к алтарю, он стал освящать дары, хоть это и была видимость освящения. По окончании обедни вошли гости в зал, разукрашенный пестрыми коврами и разными занавесями, где великолепный праздничный стол с золотыми и серебряными сосудами, отделанными драгоценными камнями, мог возбудить аппетит даже у человека пресыщенного или мучимого морской болезнью. Сам же епископ сидел на мягчайших пуховых подушках, одетый в драгоценные шелковые одежды и облаченный в императорский пурпур; так что ни в чем у него не было недостатка, разве что в скипетре и королевском титуле.
Его окружала толпа богато одетых воинов, рядом с которыми придворные, то есть вельможи непобедимого Карла, казались сами себе совсем жалкими. Когда же они после этого удивительного, непомерно роскошного стола, необычного и для королей, пожелали покинуть пир, епископ приказал -чтобы его великолепие и слава обнаружились с еще большей очевидностью - выступить со всевозможными инструментами искуснейшим мастерам пения, от песен и игры которых могли бы смягчиться самые черствые сердца и застыть текущие воды Рейна. Самые разнообразные сорта напитков, смешанные со всякими приправами и пряностями, в кубках, увитых травами и цветами, вбирая в себя блеск золота и драгоценных камней и распространяя на них свое огненное сияние, оставались нетронутыми, потому что желудки были уже переполнены. И все же пекари и мясники, повара и колбасники с изысканным искусством готовили для отягченных желудков всевозможные возбуждающие аппетит лакомства, каких никогда не подавали на обед великому Карлу. А на другое утро, когда епископ несколько отрезвел и ужаснулся расточительству, проявленному им накануне перед приближенными короля, он велел привести их к себе, одарил их по-королевски и стал упрашивать, чтобы они рассказывали о нем Карлу только хорошее и подобающее и сказали, будто он сам в их присутствии выступил в церкви перед народом с проповедью. Когда они возвратились, император спросил их, зачем приглашал их епископ, а они ответили, припав к его ногам: «Государь, чтобы ради Вашего имени нам оказать почести, каких мы далеко не заслуживаем». И добавили к этому: «Это превосходный епископ, весьма преданный Вам и всем Вашим придворным, и он вполне достоин высокого церковного сана. Если Вы удостоите веры наше ничтожество, то мы признаем, Ваше Величество, что слышали, как он читал проповедь с искусством декламатора». Все же император, зная о невежестве епископа, поинтересовался содержанием проповеди; и они, не смея вводить его в заблуждение, доложили ему все по порядку. Тогда он понял, что тот из страха рискнул лучше попытаться что-нибудь сказать, чем не повиноваться королевскому приказу, и разрешил сохранить ему епископство, хоть он и был его недостоин.
19. А вскоре после этого один молодой родственник короля на каком-то празднике наилучшим образом пропел «Аллилуйя!» и король сказал тому
435
же епископу: «Хорошо только что пропел наш клирик». Епископ, приняв, по своей глупости, эти слова за шутку и не зная о родстве певчего с императором, ответил: «Еще бы! Так сумел бы заорать и любой мужик на своих волов на пашне». На этот бесстыдный ответ император метнул на него подобный молнии взгляд22 и поверг его, оглушенного, на землю (...)
28. Когда среди своих предприятий император Карл мог позволить себе некоторый отдых, он все же пожелал оставаться в бездействии, но посвятил себя служению Богу, так что даже задумал построить в своем отечестве базилику23 по собственному плану, которая превосходила бы древние сооружения римлян, и уже радовался, что вскоре достигнет исполнения своего желания. Для этой постройки он созвал со всех стран, расположенных по эту сторону моря, художников и мастеров разного рода. Над ними для надзора за выполнением работ он поставил одного аббата, наиболее сведущего из всех, не зная, однако, что тот мошенник. Лишь только император куда-то отлучился, как он стал отпускать домой за плату каждого желающего, а тех, кто не мог дать выкупа или кто не был выкуплен их хозяевами, он так загружал тяжелыми работами (как некогда египтяне мучили изнурительными трудами народ Божий), что не давал им никогда ни минуты отдыха. Таким мошенничеством он собрал несметное количество золота, серебра и шелковых тканей и, развесив предметы менее ценные в комнате, более ценные спрятал, заперев в сундуках и ларях. И вот вдруг ему сообщают, что дом его охвачен огнем. Он мчится туда, бросается сквозь пламя в комнату, где хранились сундуки, полные золота; и, не желая выйти только с одним сундуком, взгромоздил он по сундуку на оба плеча и стал выходить. В этот миг огромная горящая балка свалилась на него, сожгла его тело земным пламенем, а душу послала в вечный огонь. Так суд Божий бодрствовал за благочестивого Карла, когда сам он, занятый государственными делами, не мог уделять этому достаточного внимания (...)
34. Длинное и ниспадающее ночное одеяние императора отвлекло меня от рассказа о его военной одежде. У древних франков одежда и украшения были такие: башмаки, обшитые снаружи золотом, с длинными, в три локтя, шнурками, ярко-красные обмотки на голени и сверху льняные штаны или набедренник, хоть и такие же по цвету, но украшенные искуснейшим шитьем; спереди и сзади они обмотаны крест-накрест длинной тесьмой. Затем рубашка из белого полотна и поверх нее перевязь с мечом. Меч лежал в ножнах, был обтянут какой-нибудь кожей и обернут белоснежным, до блеска навощенным для прочности полотном с отчетливо выступающим крестом посередине на погибель врагам. Последней частью их одеяния был серый или голубой четырехугольный плащ на подкладке, скроенный так, что, накинутый на плечи, он ниспадал спереди и сзади до самых стоп, а с боков едва доходил до колен. Кроме того, носили они в правой руке палицу из яблоневой ветки с ровно расположенными узлами, красивую, крепкую и внушающую ужас, с рукояткой из золота или серебра, превосходной чеканной работы. Я, по при-
436
роде человек медлительный, хуже черепахи, никогда не бывавший во Фран-кии24, видел в монастыре Святого Галла главу франков25, блиставшего в этом наряде, и двух златокудрых отпрысков его26, из которых первенец был ростом с него, а младший, когда подрос, украсил вершину ствола своего высшей славой и, возвысясь, осенил его. Но таково уж свойство человеческой натуры: когда франки, находясь на военной службе среди галлов, увидели, как «блещут плащами они полосатыми»27, они, радуясь новизне, отказались от старого обычая и стали подражать им. Суровый же Карл не запретил этого по той причине, что такая одежда казалась ему более подходящей для военной обстановки. Но когда он заметил, что фризы злоупотребляют его снисходительностью, и узнал, что они продают теперь короткие плащи так же дорого, как прежде длинные, то распорядился, чтобы у них покупали по обычной цене только прежние очень широкие и длинные плащи, добавив к этому: «На что могут годиться эти лоскутки? В кровати я не могу ими прикрыться, на лошади они не защитят ни от ветра, ни от дождя, а случись мне выйти по естественной надобности, я умру, потому что у меня окоченеют ноги».
В предисловии28 к этому небольшому труду я обещал, что буду в нем следовать только за тремя людьми, заслуживающими доверия. Но, поскольку лучший из них, Веринберт29, скончался семь дней назад и сегодня, в третий день до Июльских календ30, мы, его осиротевшие дети и ученики, должны почтить его память, пусть здесь и окончится эта книжка, которую я написал со слов этого священника о благочестии государя Карла и о его заботе о делах Церкви. Следующая же книга о военных деяниях доблестного Карла будет составлена из рассказов отца этого самого Веринберта -Адальберта, который со своим господином Керольдом31 участвовал в военных походах против гуннов, саксов и славян, а будучи уже в преклонном возрасте, взял меня, еще совсем мальчика, на воспитание и, несмотря на мое сопротивление и частые попытки убежать, в конце концов силой принудил меня обучаться.
Книга вторая
(...) 5. Во время военных предприятий такого рода32 великий Карл ничего не упускал из виду и отправлял одного за другим посланников с письмами и подарками к правителям отдаленнейших королевств; эти, в свою очередь, оказывали ему знаки почтения. Так, когда он с театра саксонской войны отправил послов к константинопольскому императору33, тот спросил, пребывает ли государство его сына Карла в мире или подвергается нападениям соседних народов? И когда глава посольства ответил, что все вообще наслаждаются миром и только один народ, саксы, тревожат границы франков частыми разбойничьими набегами, то сказал этот погрязший в праздности и непригодный к военным делам человек: «Ах, зачем утруждает себя мой сын,
437
воюя против ничтожного врага без имени и без доблести? Я дарю тебе этот народ со всем, что ему принадлежит». По возвращении посланник доложил об этом воинственному Карлу и тот, усмехнувшись, сказал ему: «Гораздо лучше позаботился бы о тебе этот король, подари он тебе одни льняные штаны для столь дальней дороги». (...)
14. Случилось раз Карлу, странствуя, неожиданно прибыть в какой-то приморский город нарбоннской Галлии. В этой гавани (во время его завтрака, о котором никто не знал) появились лазутчики норманнских пиратов. И когда, увидев корабли, одни стали говорить, что это еврейские купцы, другие - что африканские, третьи - что британские, мудрейший Карл, узнав по оснащению и быстроходности кораблей, что это не купцы, но враги, сказал своим: «Эти корабли не товарами заполнены, а набиты злейшими врагами». Услыхав это, они, обгоняя друг друга, бросились к кораблям. Но тщетно: норманны, узнав, что здесь Карл Молот, как они сами его обычно называли, и опасаясь, как бы все их оружие не притупилось об него или не разлетелось вдребезги, обратились в невиданное по быстроте бегство и избегли не только мечей, но даже взглядов [преследователей]. А благочестивый, справедливый и богобоязненный Карл, поднявшись из-за стола, подошел к окну, выходящему на восток, и долго проливал здесь потоки слез, так что никто не осмеливался обратиться к нему; наконец, сам он объяснил своим воинственным вельможам причину такого поведения и слез: «Знаете, друзья мои, о чем я так плакал? Не того я страшусь, - говорил он, - что эти глупцы и ничтожества могут в чем-то навредить мне, но горюю я так о том, что они еще при моей жизни дерзнули коснуться этого берега; и терзает меня великая печаль потому, что я предвижу, сколько зла принесут они моим потомкам и их подданным»34. (...)
17. Когда после смерти победоносного Пипина лангобарды снова стали беспокоить Рим, непобедимый Карл, несмотря на чрезвычайную занятость в странах по эту сторону Альп, поспешно двинулся в путь на Италию. В войне без кровопролития и при добровольной сдаче лангобардов смирил он их и подчинил своей власти. Безопасности ради, чтобы впредь они не отпали от франкской империи или не причинили какого-нибудь вреда земле святого Петра, взял он себе в жены дочь лангобардского короля Дезидерия. Вскоре после этого, по совету преподобных отцов, он покинул ее, как если бы она уже умерла, потому что была она больна и не способна к продолжению его рода. Разгневанный отец, связав себя со своими соотечественниками клятвой, заперся в стенах Тицены с намерением снова восстать против непобедимого Карла. А Карл, получив об этом верные сведения, поспешил туда походом.
А за несколько лет до этого случилось так, что один из его первых вельмож, по имени Откер, навлек на себя немилость грозного императора и поэтому нашел убежище у этого самого Дезидерия. Ну так вот, когда они услыхали о приближении страшного Карла, то поднялись на высоченную
438
башню, откуда могли увидеть его подход издалека и со всех сторон. Когда же показался готовый к бою обоз, какой был в армиях Дария или Юлия35, спросил Дезидерий у Откера: «Не Карл ли в этом огромном войске?» Тот ответил: «Нет еще». Но увидев войско, собранное со всей огромной империи, он с уверенностью заявил Откеру: «Наверное, с этим войском едет Карл». «Нет, и теперь еще нет», - возразил Откер. Тогда он встревожился и спросил: «Что же мы будем делать, если с ним придет еще большее войско?» Откер промолвил: «Ты увидишь, как он придет, а что будет с нами - я не знаю». А пока они вели такой разговор, показалась дворцовая гвардия, никогда не знавшая покоя. Видя ее, Дезидерий в ужасе воскликнул: «Вот он, Карл!» Но Откер сказал: «Нет, и даже теперь еще нет». Потом увидели они епископов, аббатов и священников капеллы с их слугами. При виде их Дезидерий, которому уж и свет стал не мил, и желал он только смерти, рыдая, пробормотал: «Сойдем вниз и скроемся под землей от ярости столь страшного врага». На это Откер, некогда по опыту знавший силу и военную мощь несравненного Карла и в лучшие времена достаточно привыкший к этому, ответил, полный страха: «Когда ты увидишь, - промолвил он, - что на полях поднимется железная жатва, а воды По и Тицина, потемнев от железа, морскими волнами затопят городские стены, тогда и надо ожидать прихода Карла». Еще не договорил он это до конца, как начала показываться на западе, северо-востоке и севере будто черная туча, которая обратила ясный день в мрачную ночь. Но когда стал приближаться император, от блеска оружия засиял осажденным день, который для них был чернее ночи. Тогда-то стал виден и сам Карл в железном с гребнем шлеме, с железными запястьями на руках и в железном панцире, покрывавшем железную грудь, и его платоновские36 плечи; в левой руке он держал высоко поднятое копье, потому что правая всегда была протянута к победоносному мечу. Наружная сторона бедер, которая у других обычно остается незащищенной, чтобы легче было сесть на коня, у него была покрыта железной чешуей. Что говорить о железных поножах? Они всегда были принадлежностью всех воинов. На его щите не было видно ничего, кроме железа. Да и конь его блистал, как железо, своей мощью и мастью. Такие доспехи были у всех, кто шел впереди него, с обеих сторон, и у всех, кто шел следом; да вообще все его воины имели подобное снаряжение, насколько было возможно. Железо заполняло поля и площади; на железных остриях отражались лучи солнца. Перед холодным железом преклонился похолодевший от страха народ. Перед ослепительно сверкающим железом побледнел ужас подземелий. «О, железо, ах, железо!» - раздавался беспорядочный вопль горожан. Перед железом содрогнулась твердость стен и юношей, мудрость старцев уничтожалась железом. Итак, все это, что я, беззубый заика, не так, как надо бы, но в слишком вялом пространном описании пытался изобразить, правдивый дозорный Откер окинул быстрым взглядом и сказал Дезидерию: «Вот тот, о ком ты только расспрашивал», и с этими словами упал почти замертво.
439
Когда в тот самый день горожане, то ли по безумию, то ли питая какую-то надежду на сопротивление, не захотели принять государя, хитроумный Карл сказал своим: «Мы должны сделать сегодня что-нибудь памятное, чтобы нас не порицали, что мы провели этот день в праздности. Поторопимся же соорудить небольшую капеллу, в которой, если нам раньше не откроют ворота, мы должны будем начать службу». Едва он это произнес, все разбежались кто куда, одни за известью и камнем, а другие за деревом и краской, и, собравшись, принесли все это мастерам, всегда сопутствующим императору. Эти возвели с помощью подмастерьев и солдат с четырех часов дня и до двенадцати ночи такую церковь со стенами и крышей, наборным потолком и картинами, что всякий, кто бы ни увидел ее, думает, что она могла быть построена по крайней мере в течение года.
А уж с какой легкостью на следующий день37, в то время, как одни граждане хотели открыть ворота, а другие, пусть напрасно, намеревались оказать ему сопротивление или, вернее сказать, оставаться в осаде, он, без всякого кровопролития, только благодаря своей ловкости, покорил город и овладел им, это я предоставляю написать тем, кто не из чувства любви, а лишь ради выгоды сопровождает Ваше Величество.
1 Намек на то, что с Рождества (совпадающего с зимним солнцестоянием) начинают удли
няться зимние дни.
2 Пятидесятница - пятидесятый день после Воскресения Христова, когда на апостолов «со
шел Дух Святой» и они принялись проповедовать перед пришельцами из разных стран, го
воря на языке каждого (Деян 2, 1-12).
3 Реминисценция из Ювенка IV, 349: «Тут-то из сердца Христос такие слова исторгает...».
4 Строки 44-46 неразборчивы в рукописи; перевод дополняет их по смыслу.
5 Десять струн - десять строк стихотворения.
6 Т.е. в епископский сан: Соломон сменил своего дядю, Соломона II, епископа Констанцско-
го, еще юношей, в 890 г., а тотчас затем стал и аббатом Санкт-Галленским.
7 Намек на пророчество Даниила (2, 31^43), где толкуется сновидение Навуходоносора,
и применение его к падению Западной Римской империи и восстановлению ее Карлом
Великим.
8 От Климента Скотта сохранились грамматические сочинения.
9 Флакк Альбин известен более под именем Алкуина.
10 Анахронизм. Алкуин родился около 730 г., а Беда умер в 735 г. Учителем Алкуина был
ученик Беды, архиепископ Эгберт Йоркский.
11 Имеется в виду Григорий I Великий (540-604).
12 Плащ св. Мартина Турского (сарра) был наиболее драгоценной реликвией франкских ко
ролей, символом торжества христианской веры в Галлии.
13 Об ответных возгласах в литургии говорится в гл. 5.
14 Т.е. в 2 часа пополудни; счет часов велся от восхода.
15 Т.е. ел один раз в сутки (см. Лев 23, 32).
16 Соломона (Еккл 7, 16).
17 Т.е. Палестину.
18 Обращение к Карлу III Толстому, по просьбе которого автор предпринял свой труд, ему
посвященный.
191ТимЗ, 1.
440
20 В предыдущей гл. 17 рассказывается о чрезмерном честолюбии этого епископа, пожелав
шего иметь золотой скипетр Карла Великого вместо простого посоха - знака епископской
власти.
21 Помощники эдилов, в обязанности которых входило наблюдение за общественными зда
ниями, празднествами, храмами, надзор за общественным порядком.
22 О чудодейственной, невыносимой для окружающих силе взгляда Карла говорится у Нот-
кера не раз (ср., например, I, 3; II, 17 и др.).
23 Имеется в виду Ахенская базилика, упоминаемая и Эйнхардом.
24 Франкия - центральные области империи, в противоположность Алеманнии.
25 Намек на посещение Санкт-Галленского монастыря Людовиком Немецким приблизитель
но в 857 г.
26 Сыновья Людовика: Карломан и Карл III, будущий адресат «Деяний Карла».
27 Вергилий, Энеида, VIII, 660.
28 Предисловие с посвящением Карлу Толстому утрачено.
29 Священник, управлявший Санкт-Гал ленским монастырем в половине IX в., поэт, философ,
теолог, историограф. Ученик Храбана Мавра.
30 Т.е. 30 мая 884 г.
31 Брат жены Карла Великого, Хильдегарды.
32 В предыдущих главах (2—4) сообщается несколько случаев из войн Карла с гуннами и сак
сами.
33 Речь идет, по-видимому, о визите к византийскому императору Никифору (802-811).
34 Народная традиция наделила Карла даром предвидения: действительно, во времена
Карла III Запад снова подвергся нашествиям и разграблению со стороны норманнов и са-
рацинов (арабов).
35 Юлия Цезаря.
36 Т.е. широкие, как некогда у Платона, получившего свое имя как прозвище за широкую
грудь (пλατ - «широкий»).
37 Рассказ вымышлен; осада крепости Павии, начавшаяся в 773 г., длилась не два дня, а во
семь месяцев (ср. Эйнхард, Жизнь Карла, гл. 6).
