Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
Помощь

 

Никифор Вриенний

ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ

(976-1087)


С издания: Москва, Посев, 1997. Отв. ред. и автор комментариев А.А.Калинин. 199 с.

Это репринт издания СПб.: Тип. Григория Трусова, 1858 (сборник "Византийские историки, переведенные с греческого при С.Петербургской духовной академии").


Краткие сведения о Вриеннии и его записках

Никифор Вриенний – кесарь, сановник при дворе византийского государя Алексея Комнина, происходил из рода Вриенниев, не столько древнего по времени, сколько знаменитого по силе и значению в государстве. Родоначальник Никифора Вриенния, называвшийся также Никифором, принадлежал к адрианопольской знати, и в одиннадцатом веке (1057 г.) был этнархом или префектом Каппадокии. Прадед его имел сан куропалата и известен в истории как военачальник, успешно противостоявший скифам и ослабивший их могущество. Дядя его командовал сильным легионом царских войск в Болгарии и Даррахии, но по случаю возникшей тогда борьбы партий, домогаясь престола вооруженной рукою, был разбит, взят в плен и ослеплен. В этом же самом сражении схвачен и лишен зрения отец Никифора Вриенния. Мудрейшим и опытнейшим из тогдашних царедворцев и вождей, бесспорно, был Алексей Комнин. Уничтожив замыслы Вриенниев и других искателей и хищников царской власти, он сам вступил на престол и сделался главой новой династии византийских государей. Новый василевс удостоил Никифора Вриенния особенной доверенности и, возводя его от почестей к почестям, наконец, провозгласил кесарем и паниперсевастом[1], и выдал за него дочь свою Анну.

В это время государственной своей деятельности Вриенний – кесарь, конечно по чувству признательности к облагодетельствовавшему его василевсу и, как говорит Анна Комнина в предисловии своей книги, по просьбе супруги Алексея, Ирины, написал записки о событиях, предшествовавших вступлению на престол династии Комниных, и об обстоятельствах, сопровождавших ее царствование. Период, обнимаемый этими записками, заключается в пределах времени, между царствованием Василия Второго Дуки и утверждением на престоле Алексея Комнина, то есть между 976 и 1087 годами. Написаны они вероятно в половине двенадцатого века, уже после смерти Алексея; ибо в предисловии к этим запискам говорится, что Алексей перед смертью завещал царский престол Иоанну Комнину.

Но вышедши в свет не позже второй половины двенадцатого века, записки Никифора Вриенния оставались в совершенной неизвестности до семнадцатого столетия и найдены только случайно. Ученые исследователи древних письменных памятников, конечно, знали, что Никифор Вриенний описывал события тех времен, потому что свидетельства о том находили в записках Анны Комниной;[2] но этот исторический документ считали навсегда потерянным.

Наконец иезуит Петр Поссевин в начале семнадцатого века захотел отыскать древнейший кодекс записок Анны Комниной, бывший некогда в руках Фабра, написавшего Thesaurum eruditi on isscholasticae, и по догадкам, долженствовавший храниться у кого-нибудь в Тулузе. Об этом желании сообщил он Антонию Дадиану Альтасерре, который, чтобы угодить другу, обыскал все углы Тулузы и действительно нашел требуемое сокровище. Найденный кодекс был выпрошен на самый короткий срок и отправлен к Петру Поссевину. Этот ученый тотчас приступил к чтению рукописи и, прежде всего, заметил, что она отличалась чрезвычайной древностью восточного почерка, потом увидел, что в ней содержится текст всех пятнадцати книг Анны Комниной, во многих местах несогласный с текстом существовавшего уже тогда печатного издания их, и что предисловия, заимствованного из Гетелевых извлечений и приложенного к печатному изданию, в ней не было, а вместо его книгам Комниной предшествовало какое-то сочинение, длинное, но без надписания, без имени сочинителя и без начала; ибо первого листа, на котором долженствовало быть показано заглавие сочинения, имя писателя и начало предисловия, в подлиннике не доставало; так что первый наличный его лист обозначен был цифрой «2», и потом счет продолжался непрерывно до самого конца рукописи[3]. Разбирая это предварительно расположенное сочинение, Петр Поссевин сперва принял его за непомерно длинное предисловие к запискам Анны Комниной, но, продолжая читать далее, к удивлению своему, уверился, что в его руках находятся записки Никифора Вриенния Кесаря, собственноручно списанные супругою его Анной Комниною. Так открыт был драгоценный памятник древней исторической письменности, вероятно похищенный в Константинополе крестоносцами и многие столетия лежавший в пыли книгохранилищ, принадлежащих французским библиофилам.

Впрочем, записки Никифора Вриенния, изданные в первый раз Петром Поссевином по найденной им рукописи, наполнены были множеством ошибок и пропусков. Рукопись ли была источником их, или усердие Поссевина, старавшегося восстановить правильное чтение в тех местах, где оно казалось ему испорченным, – не известно. Последнее кажется более вероятным. Второе издание Вриенниевых записок, сделанное в 1836 году Августом Мейнекке, гораздо исправнее первого. Но не видно, чем руководствовался он в исправлении текста и, по крайней мере, имел ли под руками Поссевинов кодекс.

Переводя этот текст на русский язык по изданию Мейнекке, мы живо чувствовали нужду в подлинной рукописи особенно там, где Мейнеккиево издание представляет явные пропуски. [...]


ВСТУПЛЕНИЕ

Цель этих записок – показать, что Алексей Комнин справедливо поступил, отняв у Вотаниата верховную власть. В них повествуется о возмущении Вотаниата против Михаила Дуки; о попытке Алексея предоставить престол Константину, брату Михаила Дуки, и другому Константину, сыну Михаила Дуки; о различных кознях против Алексея, и о том, что подвергаясь опасностям, он содействовал возвышению неблаговременных властителей, но что, овладев престолом, предупредил и разрушил козни ненавистников и в сотоварищи управления царством принял юного Константина, подав ему надежду наследования престола; также о побуждении, по которому предпринято это сочинение, о его цели и образе изложения.

КНИГА 1

Мануил Комнин, при смерти, поручает своих сыновей Василию Августу, который особенно заботится об их воспитании (1), а когда они выросли, чтобы дать им правительственные места и женить их (2). Старший из них – Исаак делается василевсом (3), и хочет передать царство брату Иоанну; когда же тот отказался, возводит на престол Константина Дуку, а сам принимает монашество (4-5). Константин Дука правосудно управляет государством в продолжение семи лет. Его смерть. Пять сыновей Иоанна Комнина и три дочери. Удивительные способности Алексея (6). Диоген восходит на престол. Начало Турецкой войны. Происхождение турок. Магомет, повелевая персами, мидянами и абританами, просит помощи у турок и при их содействии побеждает вавилонян. Но турки, когда Магомет хотел направить их в Индию, возмутившись против него, отделяются (7), обращают в бегство посланных против них десять вождей (8), потом побеждают самого Магомета и переселяются в Персию. Вождь их Странголип становится султаном (9). Мидийский наместник патрикий Стефан безрассудно раздражает турок, побежден и взят в плен (10). Турки занимают Мидию. Мануил попадается в плен турку Хризоскулу, но побуждает его перебежать от султана (11). Мануил умирает. Диоген, предприняв поход против турок, отсылает Алексея к матери (12), Неблагоразумно ведя войну и будучи обманут льстецами, он побежден турками и попадает к ним в плен (13-17). Услышав об этом, Иоанн кесарь возводит на престол племянника Михаила Дуку, с участием в управлении и матери его Евдокии (18). Султан принимает Диогена с почестями и дает ему свободу (19). Евдокия заключается в монастырь (20). Диоген свойском занимает Амасию. Андроник разбивает его в сражении. Хутатарий помогает Диогену (21). Михаил тщетно пытается примириться с Диогеном. Анна, мать Комнинов, ссылается с детьми на остров Принца (22). Против Диогена посылается Андроник, старший сын Кесаря (23), разбивает его войско, берет в плен предводителя Хутатария и обходится с ним почтительно (24). Ему выдают потом и Диогена, который, но приказанию Михаила, против воли Андроника, ослепляется и немного спустя умирает (25).

КНИГА 2

Комнины вызываются из ссылки. Возведение Никифора в сан логофета (1). Его ненависть к кесарю, который потом устранился от двора (2). Поход Исаака Комнина против турок (3). Франк Русель отделяется от ромейского лагеря (4). Исаак побеждается турками и попадает в плен. Вылазки Алексея из лагеря (5). Бегство ромейских воинов. Феодот благоразумным советом спасает Алексея (6). Алексей собирает деньги для выкупа брата, которого, однако же, находит в Анкире, уже освобожденным (8). Турки осаждают Исаака и Алексея в деревенском доме (9). Мудрость и мужество Алексея в этом случае (10). Опасность одного великана из войска ромейского (11). Неустрашимость двух аланов (12). Возвращение в город и похвалы Алексею (13). Русель делает набеги на ромейские области. Интриги логофета против Иоанна кесаря, по которым он посылается в поход против Руселя. Русель, окружив его и пользуясь перебежчиками и бегством его воинов, разбивает его и берет в плен вместе с тяжелораненым сыном его Андроником (14-15). Два сына Андроника, представленные вместо него заложниками, замышляют бегство, которое, однако же, удается только одному (16). Скоропостижная смерть другого сына кесаря – Константина. По совету Руселя, Иоанн кесарь стремится к верховной власти, евнух Никифор поднимает против них турок (17). Взятие в плен кесаря и Руселя. Русель, по окончании войны, получает свободу. Кесарь, выкупленный Михаилом, от страха вступает в монашество (18). Русель снова нападает на понтийские земли и побеждает противопоставленного ему Палеолога (19). Но посланный против Русель Алексей доводит его до крайнего бессилия (20), при помощи турок, берет его в плен (22) и делает вид, будто ослепил его (23-24); потом усмиряет бунт амасийцев, берет обратно занятые Руселем крепости (24), показывает Докиану, что Русель невредим (25), посещает Маврикса (26), обращает в бегство турок, спасается от кораблекрушения заступничеством Богородицы (27), благосклонно принимается василевсом, внимательно обходится с Руселем Исаак, поставленный правителем Антиохии, обманом удаляет из Антиохии патриарха Эмилиана и заставляет его отправиться в Константинополь (28). Возмущение антиохийцев против Исаака; побежденный турками, он взят в плен и потом выкуплен антиохийцами (29).

КНИГА 3

Андроник, сын кесаря, умирает; западные области опустошаются славянами, скифами, хорватами и диоклейцами (1). Михаил собирается принять в соправители Вриенния. В этом препятствует ему друнгарий Константин (2). Вриенний разбивает славян, усмиряет иллирийцев, очищает море от морских разбойников (3), но по наветам врагов подвергается ненависти василевса и, узнав о том, раздражается. Василаки и брат Вриенния, обиженные василевсом, замышляют измену (4). К Иоанну Вриеннию посылается убийца (5). Кесарь предлагает Алексею Комнину в супружество дочь своего сына Андроника. Это дело, многими расстраиваемое, приводится к концу (6). Иоанн Вриенний наконец начинает восстание, к нему присоединяется Траханиот (7). Василевс Михаил назначает дукой Иллирии Василаки; Вриенний Никифор удаляется из Иллирии и соединяется с братом своим, шедшим на Константинополь (8). Смелый и удачливый поступок сына его патрикия Вриенния (9). Вриенний – в Адрианополе (10). Иоанн куропалат, посланный Вриеннием в Константинополь с войском, теряет расположение граждан за сожжение предместья (11-12). Нападение на Константинополь, защищаемый Алексеем (13). Вриенний снимает осаду и присоединяет к себе прежде побежденных им Скифов (14). Возмущение Вотаниата (15). Безуспешное сопротивление ему Никифора Мелиссинского. Вотаниат избегает засады нанятых турок и, подкупив их, овладевает Никеей, где и провозглашается василевсом (16-17), потом возбуждает заговор против василевса в самом Константинополе (18-19). Василевс отрекается от престола (20). Братего Константин, отказавшись также от верховной власти, отправляется к Вотаниату с Алексеем (21-23). Михаил вступает в монашество и рукополагается в митрополита Эфесского (24). Вотаниат принимает Алексея в число друзей; имея уже жену, женится на Марии, супруге живого еще Михаила (25). Логофет, изменнически преданный Руселем Вотаниату, изгоняется в ссылку и лишается жизни (26).

КНИГА 4

Вотаниат безрассудной расточительностью истощает казну (1). Безуспешное посольство к Вриеннию (2-3). Поход Алексея против Вриенния (4-6). Нерешительное сражение (7). Алексей побеждает Вриенния и берет его в плен (8-16). Вриенний лишается зрения (17). Другой поход Алексея против Василаки (18-21). Василаки терпит поражение (22-26), взят в плен и ослеплен (2728). Возвращение Исаака Комнина из Антиохии и милость к нему василевса (29). Алексей прогоняет скифов из Болгарии (30). Восстание Никифора Мелиссинского при содействии турок (31). Алексей отказывается идти против него. Вместо него посылается Иоанн евнух (32). Он осаждает Никею, но вынужден отступить (33-35). Опасное положение войск, преследуемого турками (36). Удивительное мужество Георгия Палеолога (37). Великие его благодеяния евнуху (38-39). Неблагодарность евнуха к Георгию (40).



ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ ВРИЕННИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

С восточной стороны государства против Михаила Дуки[4] восстает Никифор Вотаниат[5] и, взяв верх, похищает царский престол. Ему, как мы сказали, вверено было управление восточными войсками и областями, а он тому самому, коего доверенностью пользовался, заплатил злом и сделал это по мысли и сговор у некоторых негодных людей, вовсе не помышлявших о благе государства и не научившихся сохранять верность к тем, кому они должны были быть верными; весь же народ так, без размышления последовал их желанию; ибо между людьми зло обыкновенно бывает сильнее, чем добро. Да и то опять: – толпа любит потешаться такими переворотами. И так на высоту царского престола возводится Вотаниат. В ранние годы своей жизни он обнаруживал много ума и силы в руке, но теперь, утомленный старостью и временем, истощивший некогда свое честолюбие на удальство и потерявший едва не всю живость деятельности, не имел уже сил достойно стоять на такой высоте. Когда же принял он царский скипетр и предпочтен был тому, кто имел на него естественное право (а таков был брат Михаила Дуки, Константин Порфирородный[6]); тогда Алексей Комнин[7], видя всю неуместность этого порядка дел, так как тут и не уважен законный наследник, и не вспомнено право на престол рода Комниных, ради прежде царствовавшего дяди Алексея Исаака Комнина[8], которого (тогда при воцарении) с таким желанием все единодушно возвели на престол, и поставили над собой василевсом, так что казалось более справедливым быть избранным теперь кому-нибудь из тех, кто ведет род свой прямо от него, видя все это, Алексей Комнин скорбел, болезновал сердцем, сгорал ревностью по правде, всеми попранной, и не мог более переносить такого положения дел. Между тем как получавшие в те время жребий владычества, достигнув своей цели, помышляли только о своей выгоде, а гибель ромейского царства вменяли ни во что, – он с пронзенным сердцем, показывая благородство своей души, не мог при таком ходе дел, оставаться в покое и терпеть, чтобы имеющий право на престол подчинялся другому, не имеющему на то права.

О том, как Комнин обращался к брату Михаила[9] Дуки и своими усилиями и внушениями старался посадить на царском престоле Михайлова сына, как он, надев ему на ноги багряные сандалии, ввел его во дворец, как в то время, когда они проходили по главным улицам, народ будто одними устами громко кричал, что этого он не хочет иметь василевсом, и как упомянутое дитя, испуганное таким криком и устрашенное словами народа, отвратилось душой от сделанного ему предложения (просило и Комнина оставить это намерение и не неволить его более), – обо всем том рассказ – в устах каждого, это подтверждают люди благомыслящие и все, кто не пил воды забвения и помнят бывшее. После этого Комнин решился идти к своей цели другим путем. Он привел юного Константина к Вотаниату и, напомнив последнему о естественном праве, принадлежащем этому дитяти по наследству, предложил ему благоразумный совет – поэкономнее пользоваться доставшейся ему властью, именно: принять благосклонно и с честью брата Дуки, как брата прежнего его господина и василевса, и дать ему титул лица царственного, на деле же управлять царством самому Вотаниату, до конца жизни, а потом возведет на престол этого наследника (то есть сына Михаила Константина), могущего к тому времени сделаться уже способным управлять царством.

Но и этот план не удался, и Комнин своей смелостью выиграл только то, что его стали подозревать – как Вотаниат с его приближенными, так и многие другие, особенно же два Вотаниатовы раба, Борил и Герман[10], – люди наемные, незнатного рода, ничего не смыслящие в делах, касающихся общественного блага. Последние задумали уже погубить Комнина, а вместе с тем устроить погибель и порфирородному брату Дуки, что, когда лишится он такого охранителя и останется без всякой защиты, было бы уже весьма сподручно клеветникам. С этой целью они посылают Комнину указ, предписывающий ему удалиться из столицы. Но как только этот указ дошел до рук Комнина, – он сам лично явился с ним к василевсу, и объяснил ему все дело. Василевс, пристыженный чрезвычайным благородством и рассудительностью этого мужа, и помнивший о многих героических его подвигах, потупил глаза и, браня составителей указа, отменил это дело. Итак, замысел о высылке тогда не осуществился. Но Вотаниат снова подчинился влиянию упомянутых рабов и, всячески вводимый в заблуждение частыми их наущениями и подстрекательством, задумал ослепить Комнина.

Впрочем, из уважения к справедливости и истине, не хотел он привести эту мысль в исполнение так прямо – с открытой бессовестностью, но изобрел иной способ подвергать невинного различным опасностям и под благовидным предлогом поставить его в затруднительные обстоятельства, чтобы потом вызвать против него обличение от лица самой истины. Для этого всякий раз, как встречалось какое-нибудь дело, требовавшее великого ума и сильной руки, или заставлявшее приняться за оружие, – дело, в совершении которого надлежало показать силу духа и подвергнуться неизбежной опасности, – тотчас выбор, преимущественно перед всеми, падал на Комнина, и такие великие и трудные дела всегда предлагались ему с той мыслью, что он – или послушается приказания, и с героическим мужеством, по своему обыкновению, совершая какое-нибудь из подобных дел, падет среди мечей и, получив опасную рану, падет в битве, особенно, если для предстоящего дела не дать ему достаточного количества войск; или, когда не послушается, либо совершит дело не так, как будет предписано, – подаст повод справедливо обвинить его и подвергнуть законной казни.

Между тем от Вотаниата отложились уже Вриенний[11] и Василаки[12] – мужи, по происхождению, благородные и знаменитые, не могли сносить, что бы на царском престоле восседал тот, кто, как они знали, был подобно им, изменником василевсу Михаилу и виновен в одном с ними преступлении. Прежде они возмутились против Михаила, а теперь тоже самое решились сделать и в отношении к Вотаниату, поэтому вооружились против него со множеством войск и немаловажными силами. Для отражения этих мужей, противовоителем и вождем, по указу василевса, тотчас назначается Комнин, имевший тогда сан великого доместика[13].

И вот он выступает против них, отважно завязывает битву, схватывается с ними не один раз, не многократно, подвергая опасности свою жизнь, и, наконец, побеждает противников, приобретает славный трофей, берет в плен враждебных вождей и, приведя их в царственный город, отдает василевсу. Об этом знают все и эти события переходят из уст в уста, так что нет ни одного благомыслящего человека, которому они были бы неизвестны. Никогда Комнину, за эти и многие другие с истинным мужеством и героизмом совершенные им великие дела, не было никакого воздаяния и возмездия; всегда напротив он замечал одну злую зависть, интрига и козни, как бы воздать ему за добро злом, вырвать – у него глаза и погубить его, а вместе с ним стереть с лица земли и Порфирородного: тогда это было для него уже невыносимым. Потому видя, что все его дела обращаются ему во зло, и помня, что некогда его дядя добровольно[14] передал другому свое наследство[15] [...] нынешнему обладателю престола никто из царского рода не передал его, следовательно, в это наследие втиснулся другой – человек совсем посторонний, и вместе заботясь о собственной безопасности, как бы не потерпеть чего худого, ибо много уже было против него замыслов, он удалился из столицы и удалился в Адрианополь.

Обнаружив, что собранные там войска большей частью недовольны царствованием Вотаниата, а ему преданы, так как под его предводительством совершили много доблестных подвигов, и заставляют его даже насильно провозгласить себя василевсом, Комнин пошел навстречу их желанию и объявил о своем наследственном праве на престол после своего дяди. С этого времени он берет в свои руки скипетр правления, не имея однако же в мыслях лишить участия в управлении Порфирородного, когда он придет в надлежащий и требуемый для управления возраст. Да и мог ли иначе поступить тот, кто прежде употреблял все средства для возведения на престол Михайлова брата? С этой целью он тотчас обручает с ним собственную дочь[16], делает его участником в царствовании и в делах управления, дает ему право принимать обыкновенные приветствия и подписываться на грамотах красными чернилами, обещая ему через это в будущем царское достоинство, и свидетельствуя, что имеет твердое намерение возвести его на царский престол, когда придет время, – когда он возбудит в народе доброе к себе расположение и погасит в нем прежнюю к себе неприязнь.

И этот план осуществился бы, если бы прежде вкравшаяся в Порфирородного тяжкая болезнь позволила ему взойти на такую высоту власти и не восхитила его вскоре из среды живых[17]. Да и сам Вотаниат, когда Алексей Комнин, сделавшись василевсом, подступил к столице, не восстал и не вооружился против него, но признавая за ним принадлежащее ему по родству право на царство, сложил с себя власть без борьбы и не хотел оспаривать ее оружием и войной, когда внутри – в душе воевала против него совесть и поражала его с той и другой стороны, т.е. представляя ему неродственность с царским домом его самого, и родство с ним Алексея Комнина[18].

Итак, Комнин не иным каким-нибудь способом достиг царской власти, но путем права, потому что был кровным родственником дома Комниных[19] и находился в близком родстве с Дуками. Взяв себе подругу жизни из рода Дук, он сочетал оба эти рода воедино и образовал из них как бы одно (родовое) дерево. Притом, отличающееся древностью, как говорят, достойной большого уважения. Поэтому, уважая древний дом Комниных и Дук, и того, кто происходил из него, как, например Алексея Комнина, почитая имеющим большее право на царство, чем кого другого, все охотно избрали его в василевсы. Ведь если бы кто захотел по истечении времени оглянуться назад, то нашел бы, что род Дук есть первая отрасль поколения великого Константина; потому что и тот первый Дука, принадлежавший к числу лиц, вслед за великим Константином оставивших древний чин и переселившихся в новый, по крови был ближайшим его родственник, именно племянником, которого он возвел в сан дуки константинопольского. От него уже и все потомки его стали называться Дуками.

Таким образом Алексей возвратил своему роду царскую власть и, как сам возвысившись ею, так возвысив и ее, – поскольку множеством великих дел наполнил восток и запад, о чем свидетельствуют события, – перед смертью передал скипетр сыну своему Иоанну[20], имевшему на то двойное право: то есть, по происхождению и от рода Комниных, в котором царская власть, как выше сказано, сделалась наследственной, и от рода Дук, благородным плодом которого была его мать[21]. Да и кто после Порфирородного, тогда уже умершего, мог иметь большее право на престол? Отсюда видно, что тот славнейший между василевсами Алексей, за присвоение царского скипетра, не только не заслуживает обвинения, но еще, по суду людей здравомыслящих, – должен быть почитаем, как человек достойный похвал, и представляем, как добрый пример и образец для потомков, чтобы и другие, как только видят, что естественные их владыки не уважаются, и что перешедшее к ним от предков право отнимается у них, вступались за тех, кто терпит несправедливость и прилагали все старание к тому, чтобы защитить их и возвратить им то наследие, которого их лишают. Если где, по неблагоприятным обстоятельствам, они достигнуть этого не могут, то чтобы насилию притеснителя противопоставляли силу и изгоняли того, кто изгнал их из их наследия, не позволяя ему наслаждаться плодами злой своей изворотливости, так как несправедливо поступающие по отношению к другим не должны пользоваться тем, чего лишают других. Те, кто тогда понимали это иначе и не только не присоединились к Комнину, или, что все равно, к Дуке, для возвращения им наследственного права, но еще некоторым образом противодействовали им, не бросая оружия и не кланяясь природному их владыке, за которого скорее надлежало бы им поднять оружие, те какого не заслужили наказания! Они достойны были не только потери денег, имущества и всякого рода лишений, но и самой смерти, и притом смерти тяжкой и плачевнейшей. Иначе каким бы образом Бог сохранил первых от злостраданий, если бы последним не мерил той же мерой, какой они мерили? Так как они забыли естественное право и немилосердно действовали в отношении к природному своему властителю, то справедливо и им испытать немилосердие свыше, и как враждующим против самого Бога, подвергнуться жестокой казни. А что это вступление на престол Алексея Комнина совершилось по мановению свыше и по Божьей воле, о том ясно свидетельствует состояние ромейского царства; ибо с того времени дела в нем пошли к лучшему и постоянно улучшаются доныне. Теперь, по благоволению и милости Божьей, как на восток, так и на запад все идет удачно; добрые последствия явно указывают и на доброе начало.

Итак, из всех известных нам подвигов, ты, мудрейшая по уму и сердцу[22], предложила мне самый важный – описать деяния великого Алексея, который, приняв в управление ромейские области во времена трудные, когда дела ромеев, находились в совершенном упадке и готовы были совсем расстроиться, – всецело восстановил их и возвысил до величайшей славы. Соединив мудрость с мужеством, и сказать нельзя, сколько трофеев доставил он ромеям быстротой своих действий; так что[23] своими подвигами иных неприятелей обратил в бегство, других поработил, а некоторых сделал ромейскими союзниками. Описание его деяний было бы трудно, превышало бы мои силы, и я отказался бы от этой работы, если бы не понуждала меня к тому геркулесова сила, внушающая мне этим кратковременным трудом хоть как-то возблагодарить за полученные мной величайшие блага. Да и чем другим мог бы я достойно воздать (Алексею) за все, что он воздал мне; когда бы обошел молчанием его деяния и попустил им покрыться глубоким мраком забвения? Если же мое слово не в состоянии будет высказать все, то да не подвергнется оно за это ни от кого порицанию; ибо не историю писать и не похвалы сплетать ему я намерен: это не без труда могло бы быть сделано даже со способностями Фукидида[24] и с красноречием Демосфена[25]. Я приступаю к сему делу, имея в виду только подать некоторый повод другим, которые захотели бы описывать его деяния. Моему слову да будет имя лишь исторического материала. Но время уже нам начать.

 

КНИГА 1

1. Одним из рода Комниных был знаменитый Мануил[26]. Он служил посредником по случаю сношений и мирных условий между тогдашним скиптродержцем Василием [27] и Вардой Жестоким[28], тиранствовавшим многие годы и опустошившим едва не весь восток, и стараясь соединить в одно целое расторженные части ромейского царства, очень умными и решительными своими действиями в самом деле соединил их[29]. У этого Мануила было два сына, старший назывался Исааком, а младший – Иоанном[30]. Оба они были еще очень малы, и потому отец их, заболев и заметив, что приближается к концу, вздумал того и другого вверить василевсу; ибо матери-охранительницы их жизни, лишились они давно. Возымев это прекрасное намерение, он осуществил его, действительно передал своих сыновей василевсу. Василевс, отличавшийся кротостью и умевший уважать благородство, – и сказать нельзя, как заботился об этих детях. Он поставил над ними педагогов (воспитателей) и педотривов (учителей), и одним приказал образовывать нрав юношей, а другим – учить их воинскому делу: – искусно вооружаться, закрываться щитом от вражеских стрел, владеть копьем, ловко управлять конем, бросать стрелу в цель, вообще – знать тактику, то есть уметь, как следует построить фалангу, рассчитывать засады, приличным образом располагать лагерь, проводить рвы, и все прочее, относящееся к тактике. Место для этих занятий отведено было в студийской обители[31] – по двум причинам: во-первых, потому, чтобы они, подражая наилучшим мужам, и в добродетели усовершенствовались; во-вторых, потому, чтобы, находясь вне города, удобнее могли отправляться на охоту и заниматься оружием.

2. Когда же оба они достигли совершеннолетия, – тотчас были причислены к придворным чинам; ибо у ромейских василевсов было в обычае детей, принадлежащих вельможами людям благородным, причислять к своей придворной свите[32]. Затем немного прошло времени, как они достигли уже великих почестей, сделались эпархами, начальниками фаланги и вождями. Так как этим, столь знаменитым по происхождению юношам, надлежало и браки устроить блистательные, то и это было для них сделано. Исаак женился на старшей дочери болгарского василевса Самуила[33], по имени Екатерина; а Иоанн – на дочери Алексея Харона, которому василевс вверил дела Италии, человека рассудительного и мудрого, могучего и смелого, который и прозвание получил от мужества, – ибо назван Хароном оттого, что на кого бы из противников ни нападал, убивал его насмерть. Женившись на его дочери, Анне, по матери происходившей от Далассинов – от тех знаменитых Адрианов и Феофилактов, Иоанн сделался отцом прекрасных детей. Из них пять были сыновья – Мануил, Исаак, Алексей, Адриан, Никифор, и три дочери – Мария, Евдокия и Феодора, которые оставались в живых до его смерти, ибо он при них окончил жизнь. Но об этом после; а теперь будем рассказывать, что следует.

3. Восходя от почестей к почестям, оба брата до конца сохранили единодушие: младший во всем повиновался старшему, а старший отдавал должную честь младшему. Когда же Исаак возведен был на высоту царскую; тогда брата почтил он саном куропалата[34] и объявил его начальником западных войск, которого некогда называли доместиком схол, а теперь титулуют великим доместиком. Лишним делом было бы говорить об Исааке, как он получил царский скипетр, сколько и как управлял царством. Желающие могут читать об этом в историях. Что же касается до Иоанна, то, получив, как уже сказано, начальство над западом, он в своих делах оставил незабвенный памятник и фракийцам, и македонцам, и иллирийцам, и болгарам, начальствующим и подчиненным. И не было никого, кто не испытал бы душевной доброты этого мужа. Кроткий и умеренный, как никто из людей, он привлек к себе сердца всех, будучи всегда скор на благотворение и медленен на наказания. Много и других, доказательств добродетели Иоанна, но не меньшей доблестью было и отречение его от царства. Как это случилось, – покажет следующее повествование.

4. На третьем году своего царствования, брат его и василевс, переехав за пропонтидский пролив, проводил время в предместье городка Онората, часто ездил на охоту и занимался гимнастикой (для поправления здоровья). Но эта гимнастика нисколько ему не помогала: – его схватила обычная болезнь – колотье в боку. Три дня он перемогался, но, наконец, почувствовав себя нехорошо, сел на царский дромон[35] и переехал во дворец. Тут немедленно озаботила его мысль, кто будет после него царствовать. Всем предпочитал он брата, как человека добродетельного и способного управлять делами государственными. Поэтому Иоанн тотчас был призван, – и василевс начал следующую увещательную к нему речь. «Любезнейший брат! конец жизни моей приблизился и понуждает меня к исходу. Тебе надобно принять на себя дела общественные и кормило правления: это будет полезно, думаю, не только тем, кто одной с нами крови, но и всем находящимся под властью ромеям. Итак, возложив на себя диадему, пока я еще дышу, возьми в свои руки дела; ибо многие, как тебе известно, с завистью посматривают на римское царство». Выслушав эти слова, Иоанн решительно отказался от управления государственными делами и готов был скорее все потерять, чем взять их на себя. Таково было его расположение[36]. Напротив, жена его, узнав, что говорил он василевсу, огорчилась его отречением и, сев возле мужа, обратилась к нему со следующими словами: «Для чего это ты, господин мой, обнажаешь меч против самого себя и против тех, которые должны быть тебе дороги, и никакой не имеешь заботы ни об этих несчастных малютках, ни обо мне? Разве не знаешь, что кто бы другой ни получил бы власть над ромеями, – поспешит истребить весь род наш, надеясь через то прочнее утвердить за собой царство? Что это мы с тобою так обессмыслились, что себя и любезных детей подвергаем видимой опасности и отказываемся от ромейского царства – этого для всех драгоценного блага? Что за философия, столь вредная, и что за смиренничанье, столь неблаговременное! Нет, если ты хоть сколько-нибудь мне веришь, – спеши, как можно скорее, склониться к советам василевса и брата, и возьми в свои руки дела правления».

5. Сказав это и еще больше этого (ибо сильна была словом и делом), но не убедив мужа, она обратилась к просьбе и стала умолять его со слезами и воздыханиями; видя же, что он не смягчается и ко всему бесчувственен, и отчаявшись в возможности убедить его, замолчала и предалась скорби, скрывая ее в своим сердце. Таким образом Иоанн отрекся от царства, и василевс, видя, что болезнь его усиливается, и не надеясь более убедить брата, обратил свой взор на Константина Дуку – человека, обладавшего великими дарованиями. Он тотчас призвал его и, поговорив с ним об общественных делах, возложил на него диадему и венчал его царским венцом, сняв с себя наперед порфиру и заменив ее ангельской схимой (монаха). После этого василевс отвезен был в студийскую обитель; а Дука, приняв бразды правления, тотчас начал истреблять любостяжательность и вводить повсюду уверенность и справедливость, что и удалось ему. Видя, что весьма многие вдались в неправосудие, он обратил свое внимание на судопроизводство. Не взирая в суде на лица и не уклоняясь, по Пророку, ни на десную, ни на шуяю, но шествуя царским путем, он для обидчиков являлся строгим и грозным, и пресекал все ухищрения неправды, а к обижаемым был приветлив и милостив. Равным образом и в отношении к тому, кто воцарил его, не оказался он неблагодарным, ибо, когда Исаак, прежде собиравшийся умирать, по принятии монашеской жизни и одежды и по удалении в студийскую обитель, поправился от своей болезни и совсем выздоровел, – Дука оказывал ему всякие почести, именовал его владыкой и василевсом, уступал ему даже председательство, когда тот посещал его, – а посещал он его часто. И не Исаака одного чтил он, но и всех его родственников – жену, дочь, брата и прочих. Прожив таким образом год со времени наречения Константина василевсом, Комнин умер.

6. Но законно проправив ромейским царством в продолжение целых семи лет, Дука и сам скончался царскую же власть после него приняла жена его Евдокия с детьми – Михаилом и Константином[37]. Потом вскоре после смерти Дуки умер и куропалат, оставив, как было сказано, восьмерых детей пять мужского и трех женского пола, которых всех мать воспитала хорошо и достойно их рода. Две ее дочери, еще при жизни отца, были выданы замуж за людей благородных и богатых: старшая Мария за Михаила Таронитского, вторая после нее Евдокия – за Никифора Мелиссинского человека мудрого и дивного, который по отцу происходил от рода Мортиев; последнюю же из всех, Феодору, мать, уже после смерти отца, выдала за сына Диогена[38] – Константина, тогда как отец его уже получил скипетр ромейского царства, – за человека благородного и храброго, но с характером, как после оказалось, не совсем похвальным. Такова была судьба этих девиц. Из сыновей же старший – Мануил, еще при жизни отца, начал служить в войске и, подражая подвигам своих предков, старался сделаться достойным их. Второй после него, Исаак[39] шел по следам своего брата. Третий – Алексей отличался весьма многими достоинствами: лицо его цвело такой красотой, какой не видывали ни в ком другом; он был всегда весел и полон добросердечия. Но что можно сказать о нем равносильное чистоте его нрава и доблестям его души? Это был многосторонний образец красоты физической и нравственной, – как бы некоторый прекраснейший дар (Богу), составившийся из двух противоположностей. Остроумный и деятельный больше всех, кого мы видали сами, он вместе отличался такой кротостью души, что, кажется, совсем недоступен был для движений гнева. Еще не дождавшись совершеннолетия, он упросил свою мать отпустить его вместе с братом на войну: и действительно следовал за ним в военных его походах и, показал примеры доблести, – носил щит, превосходно действовал копьем, и скоро заставил говорить о себе всех. Но с рассказами о нем надобно немного подождать; пусть наше слово идет последовательно. Простираясь таким образом вперед, по порядку, оно встретится с его деяниями после того, как упомянет о двух прочих его братьях. Эти братья были Адриан и Никифор, тогда еще очень малолетние Мать приставила к ним учителей и приказало преподать им науки, входившие в круг воспитания.

7. Когда бразды правления принял Диоген Роман[40], – первый из братьев, Мануил, сделался очень близким к василевсу и возведен в протостраторы[41], а немного спустя, наименован и главнокомандующим над восточными войсками. Тогда, переправившись через Пропонтиду, он расположился в Галатии, потому что турки начали уже опустошать восточные области. Но сперва надобно рассказать по порядку, кто такие турки, откуда они сначала вышли и как потом сделались соседями ромеев. Первоначально они жили на севере, по ту сторону Танаиса и Босфора, неподалеку от кавказских гор[42]. Этот народ издавна независимый, питавшийся молоком, многолюдный и весьма воинственный, ни когда не был порабощен никаким другим народом. Когда Персия покорена была сынами Агари[43] и владычество сарацинов простерлось не только на Персию, Мидию, Вавилон и Ассирию, но и на Египет, Ливию и немалую часть Европы, и когда за тем потомки Агари, восставая одни против других, разделили огромное свое царство на многие меньшие, – из которых одно досталось одному, другое другому, что ввергло этот народ в междоусобные войны: тогда сын Иамвраила, Магомет, бывший вождем персов, мидян и мавританцев (во дни царствования Василия), а воевавший с индийцами и вавилонянами, заметив, что его дела идут безуспешно, счел нужным отправить посольство к предводителю гуннов[44] и просить у него помощи, а для успеха посольства, отправил к нему с послами и дорогие подарки. Послы возвратились и привели с собой три тысячи ратников, имевших своими предводителями Странголипа и Мукалета, сына Макеила, которые, переправившись через Аракс[45] по мосту, защищенному с той и другой стороны башнями, вступили в Персию. Присоединив таким образом к своему войску этих наемных турок, Магомет напал сперва на предводителя арабов Писсария и легко обратил его в бегство; а потом, возвратившись в свою землю, поспешно стал вместе с союзниками готовиться к войне и против враждебных индийцев. Но турки начали требовать и докучать, чтобы он отпустил их домой, предоставив им только охранение моста на Араксе. Когда же Магомет не хотел того и готов был употребить насилие, – они, боясь, чтобы не случилось с ними какой беды, решились отложиться от него и удалились в пустыню карболитскую, откуда, не смея по своей малочисленности вступить в открытый бой со столькими тысячами, делали набеги на земли сарацинов и производили грабежи и убийства.

8. Раздосадованный этим, Магомет собрал войско почти в двадцать тысяч и выслал его против турок под предводительством десятка вождей, известных между сарацинами по своему мужеству и благоразумию. Отправившись в поход, они подошли к Карбоните, но вступить в пустыню, по недостатку там воды и скудости в продовольствии, не сочли полезным, а расположились лагерем у входа в нее и соображали, как приступить к войне. Между тем Странголип, находившийся в глубине пустыни, узнав о вооружении против себя, посоветовался со своими и, нашедши выгодным самому напасть ночью на агарян и персов, после двух дней ускоренной ходьбы, на третью ночь напал на них, – тогда как они беспечно оставались в палатках и не ожидали никакой беды, и легко обратил их в бегство. Получив через это огромную добычу и завладев большим количеством повозок и лошадей, Странголип уже не хотел дальше оставаться в Карбоните и, подобно беглецу и разбойнику, делать нападения скрытно, но явно вышел в открытое поле; а между тем стали искать у него пристанища люди, за свои злодейства боявшиеся смертной казни, также не малое число рабов и бродяг, питавшихся надеждой на хищничества, так что в короткое время около него собралась огромная сила, не меньше пяти десяти тысяч человек. Так шли его дела. А Магомет, негодуя на случившееся, десяти возвратившимся военачальникам грозил воинов, избегших опасности, провести торжественно в женском платье, сам же стал готовиться дать отпор неприятелю.

9. Но воины, услышав о его угрозах, перешли к Странголипу. И так, когда у Странголипа набралось такое множество всяких войск, он, соединив их, двинулся на Магомета, чтобы скорее порешить дело генеральным сражением. И Магомет, со своей стороны, вооружив сарацин, персов, кабиров и арабов, и набрав войска около пятисот тысяч, с сотней вооруженных башнями слонов, спешит в свою очередь противостать лицом к лицу Странголипу. Они действительно сошлись у так называемой Аспаха[46], и битва произошла жесточайшая: с обеих сторон пало много людей, пал и сам Магомет. Не стрелой был он поражен, и не копьем; но, когда, сидя на коне, ободрял свой народ, конь под ним поскользнулся, с конем упал на землю и сам он и, сломав себе шею, умер. По смерти его, бывшая с ним толпа персов перешла на сторону Странголипа, – и Странголип немедленно от всех провозглашен был василевсом Персии. Провозглашенный василевсом, он посылает истребить стражу на мосту Аракса и зовет турок в персидскую землю. Когда таким образом путь в Персию был открыт и переход через Араке сделался удобным, турки перешли туда почти всем народом, – исключая тех, которых удержала на мосту любовь к родине и, подчинив себе персов и сарацинов, сами стали властителями страны, а Странголипа наименовали султаном, что означает у них василевса василевсов и вседержителя. Странголип отнял у персов и сарацинов всякое начальство и, правительственные должности, передав их туркам, подчинил им всю Персию.

10. Так-то, получив власть над персами, турки стали соседями ромеев. Но может быть нужно еще сказать и о причинах, по которым они начали воевать с ромеями, не смотря на то, что сначала боялись войны с ними и трепетали от одной молвы о доблестях трех предшествовавших василевсов, разумею Никифора Фоку[47], Иоанна[48] и Порфирородного Василия[49], – ибо думали, что у ромеев сохраняется еще то же мужество и та же сила. Когда Странголип, сделавшись, как мы сказали, василевсом персов, стал обладателем большого богатства и многочисленного войска и смирил сарацинов, тогда народы, обитавшие прежде по соседству с персами и воевавшие с Магометом, сговорившись между собой, начали замышлять против персов войну. Проникнув в их замысел, Странголип сам выступил против правителя Вавилона Писсария, разбив его не в одном сражении, умертвил, и сделался полным властелином над вавилонянами; а против вождя арабов Кармесы выслал сына дяди своего, Кутлума, дав ему сильный отряд войска. Но тот, сразившись с арабами, был побежден и постыднейшим образом бежал. Возвращаясь оттуда и намереваясь пройти через землю мидян, он хотел расположиться станом вблизи Вааса, но, боясь владевших тогда Мидией ромеев, отправил посольство к правителю той страны (а правителем был тогда Стефан, дядя Константина[50], который пользовался особенным благоволением тогдашнего василевса[51] и назывался также Лихудием) и просил свободного пропуска, обещаясь не трогать страны и сохранить ее неприкосновенной. Но правитель, переговорив с послами и приняв их просьбу за трусость, собрал областное войско и сразился с турками, неопытный в военном деле с опытными; почему не только не сделал ничего замечательного, но был побежден в стычке, – причем пало много ромеев, да и сам он взят был в плен. Находясь в Бризиуме, Кутлум продал своего пленника, а сам, возвратившись к султану, оправдался в неудаче своего похода и как бы мимоходом заметил о Мидии, что эта страна весьма плодоносна, а держится женщинами, намекая тем на сражавшихся с ним воинов. Воодушевленный этими словами, султан выслал против ромеев около двадцати тысяч войска, поставив над ним военачальником племянника Асана, прозванного Глухим, и поручив ему как можно скорее добраться до мидийской области и, если она сама не сдастся ему, занять ее силой. С тех – то пор турки; начав войну с ромеями, продолжают ее до настоящего времени. Но обратимся к тому, о чем мы начали было рассказывать.

11. Мануил Куропалат[52], как сказано, был назначен от Диогена главнокомандующим над восточными войсками и, пребывая около Халтики, наблюдал за набегами турок. Тут получил он известие от лазутчиков, что к местечкам Армянской области подступает для грабежа множество турок, под предводительством Хризоскула, который происходил от султанского рода и потому полагал, что ему принадлежит власть над персами. Узнав об этом, он взял войско, выступил против турок и, нашедши их в движении рассеянном, как обыкновенно выходят для фуражировки, легко обратил в бегство, но, преследуя их, слишком приблизился к турецкому лагерю и попал в засаду. Долго защищался он и мужественно боролся: когда же римская фаланга[53] обратилась в бегство, не мог долее держаться, и тоже предался бегству, но был окружен турками и взят в плен вместе с двумя своими зятьями, Мелиссинским и Тарронитским[54]. Тут же попались и некоторые другие ромеи. Приведенный к Хризоскулу, он размышлял, как бы сделать что-либо достойное свое города, и действительно сделал нечто заслуживающее рассказа. Узнав, что его победитель отложился от султана и домогается владычества над персами, он решился подступить к нему с этой стороны. Посему, пришедши к нему, когда тот был один, начал испытывать его мысли, и когда узнал, что этот человек находится в большом страхе, не имея войска, достаточного для борьбы с султаном, стал говорить ему с участием, а смягчив этим суровость его чувства, воспользовался действием вкрадчивых своих слов для другой попытки. Если он ищет персидского царства, но не может противостоять его властелину, по неимению сильного войска, говорил Мануил, то ему никогда не достигнуть своей цели, пока он не перейдет на сторону ромейского василевса и не приобретет в нем себе союзника и помощника для исполнения задуманного дела. Хризоскул склонился к его совету и, отдавшись его руководству, поспешно прибыл с ним в столицу. Таким образом победивший оружием был пленен хитростью речей. Это дело доставило куропалату великую славу, – и оно действительно было достойно похвалы. Василевс благосклонно принял тогой другого и почтил большими подарками.

12. С началом весны, он выступил в поход против турок, ведя с собою и Хризоскула; но, когда дошли они до Вифинии, куропалат, пораженный оталгией (болезнь в ушах), умер[55], оставив василевса в великой скорби; потому что он очень любил этого человека. Да и Хризоскул едва не отправился за ним: – горе до того одолело его, что он сам желал расстаться с жизнью. Так было с василевсом и Хризоскулом. А мать куропалата, остававшаяся в столице, как скоро услышала о болезни сына, тотчас догадалась, что это была болезнь трудная и неизлечимая и, поспешно переправившись на азиатскую сторону, прибыла в митрополию Вофинии. Узнав здесь, что сыну хуже, она переправилась через гору, которая у туземцев зовется Азала, и нашла его в больнице одной обители в честь Богоматери – (имя обители Беспечальная) у подошвы этой горы, при последнем издыхании. С ее приходом, окружавшие куропалата подняли вопль, а он, видя, что пришла мать, торопливо встал с постели, обнял ее, стал целовать и, не имея сил при этом высказать ей что-нибудь, просил только удостоить его одной с ней могилы. Затем он тотчас лег и, спустя немного, умер; а доблестная и бодрая духом мать, отдав сыну священный долг и оплакав его, как следовало, что лишилась такого сына-воина и вместе военачальника, немного успокоилась от своего горя и потом послала к василевсу славного своего Алексея, чтобы и тот находился с ним в походе. Прощаясь с матерью и проливая ручьи слез, Алексей как бы раздираем был двумя чувствами любовью к матери и жаждой войны; потому что едва ли кто более его и любил войну, и привязан был к матери. Отправившись оттуда, он прибыл к василевсу в то время, как последний, остановившись у Дорилеи[56], собирал войско. Увидев его и вспомнив о несчастье, василевс начал плакать и расспрашивал его о матери, а в заключение побуждал возвратиться домой, говоря, что нехорошо оставлять мать без утешения в этой великой горести и к одной скорби прибавлять другую, то есть к смерти того – и твою долговременную отлучку. Так говорил василевс. Но Алексей силился остаться и следовать за василевсом в поход против варваров; только, высказывая это желание, он не убедил василевса: василевс приказал препроводить его к матери против его воли. Так он и отправился, а василевс, продвигаясь вперед, собирал ромейские войска и готовился к войне.

13. Достигнув Каппадокии, он созвал главнейших военачальников и, предложив им войти в совещание о войне, спрашивал о том, следует ли им вторгнуться в Персию и там схватиться с турками, или оставаться на своей земле и ожидать их прихода, ибо уже донесено было, что и султан вышел из Персии и спокойным, медленным шагом идет на ромеев. Тогда одни, более самонадеянные и склонные к лести, предлагали, что лучше не оставаться на месте, а идти вперед и схватиться с султаном в Ватане[57] мидийской; а магистру[58] Иосифу Трахониоту, начальствовавшему тогда над многими полками, и дуку[59] всего запада Никифору Вриеннию такие советы представлялись весьма ошибочными и опасными. Посему они умоляли василевса, если только можно, выжидать и завлечь неприятелей к себе, а города округи укрепить и поля сжечь, чтобы неприятель имел недостаток в продовольствии; если же нет, то по крайней мере дойти только до Феодосиополя и, там остановившись лагерем, ожидать неприятелей, чтобы недостаток в вещах необходимых вынудил султана схватиться с ромеями на такой местности, которая представляет им выгоды боя.

Но это была песня для глухого, и советы льстецов одержали верх. Надлежало послушаться людей, доказавших уже свое мужество; а он внимал более льстецам, чем добрым советникам, гордясь прежними своими трофеями и высоко думая о них, что может, встретив турок, шедших для фуражировки отдельными отрядами, обратил их в бегство и многих из них перебил, а немало даже взял в плен[60]. Этими-то, гордясь трофеями и надеясь более надлежащего на то, что имел при себе больше войска, чем сколько бывало у его предшественников, он со всем своим войском пошел прямо в Персию и направился против неприятелей.

14. Когда он достиг Манцикерта[61], с ним встретился Василаки, ведший с собой немало войск из Сирии и Армении. Это был человек отважный, сильный, но дерзкий и неудержимый в порывах. Желая польстить василевсу, он на его вопрос не сказал ничего путного о том, что писал ему вестарх[62] Лев Диаванский, будто султан, узнав о походе (ромеев) и, испугавшись их силы, оставил Персию и убежал в Вавилон. Положившись на эти слова, василевс разделил войско на две части и одну удержал на месте, а другую выслал к Хлеату, поставив над ней военачальником Иосифа Траханиота, мудрого в воинских делах советника и искусного полководца, но в то время вовсе нерасположенного в пользу такого распоряжения и советовавшего василевсу все силы держать внутри своей земли и не разделять войска, так как неприятели находятся вблизи. Не убедив однако же василевса своими словами, он поднялся с полками и отправился к Хлеату. А город Хлеат находился во владении турок и был достаточно снабжен турецким гарнизоном. Не прошло еще трех дней, как турки уже сделали нападение на ромеев, вышедших для сбора сена, и одних побили, а некоторых взяли в плен. Как скоро донесли об этом василевсу, он тотчас позвал Василаки и расспрашивал его о турках, – кто такие здесь нападают и откуда они пришли. Тот, по обычной своей необдуманной дерзости, утверждал, что это просто толпа из Хлеата, вышедшая для грабежа. Таким образом василевс остался в совершенном неведении, что султан с войском находится недалеко от его лагеря и хорошо управляет ходом войны. Желая завлечь василевса вперед и заманить его в свои сети, он выслал передовые отряды, которые подъезжали к границе ромейского стана и тотчас отбегали, делая вид, что обращаются в бегство. Делая это часто, они схватили некоторых начальников, из коих первым был схвачен Василаки. Желая убедить василевса, что набеги эти делают не воины из персидского войска, а жители Хлеата, он испросил дозволение выйти за ограду стана, обнажил саблю, пришпорил лошадь, и без всяких предосторожностей устремился на неприятелей; да и окружавшие его следовали не в порядке, а кому как случилось. Неприятели, заметив, что они несутся в беспорядке, притворились бегущими; но когда увидели, что завлекли их далеко от границы стана, вдруг повернули коней и, напав на них порознь, разбили их на голову. Тут пало много воинов, так что почти не осталось, как говорится, и вестника, чтобы сказать о несчастьи; тут же взят было в плен и Василаки.

15. Когда донесено было василевсу, что Василаки, вышедши за ограду стана, без порядка понесся на неприятелей, – он призвал Вриенния, дуку всего запада, командовавшего теперь левым крылом, и приказал, чтобы он, с вверенным ему войском, как можно скорее вышел и помог Василаки, если с ним случится что-нибудь опасное, и поддержал его при отступлении; – ибо начал уже предчувствовать беду. Вриенний пошел и вывел войско за ограду, но вышедши, никого не видел, – ни друзей, ни недругов. Потом, идя поспешно вперед, стал замечать, что неприятели расположились около холмов; а пройдя еще немного, нашел и мертвые тела и недоумевал, что бы такое могло случиться с Василаки. В эту минуту наткнулся он на одного воина, еще дышавшего, и спросил его, куда девался Василаки и что значит видимое здесь. Пока тот все рассказывал, турки стали собираться со всех сторон и намеревались окружить фалангу. Заметив это, дука стал убеждать воинов явить себя доблестными и не делать ничего унизительного, недостойного героического духа ромеев. Затем повернул фалангу лицом к лагерю и пошел в порядке, не обращая внимания на преследовавших. Подошедши же весьма близко к ограде, взял он часть фаланги и, приказав прочим оставаться на месте, внезапно понесся на преследовавших и легко обратил их в бегство; но когда заметил, что и другие из неприятелей стекаются в огромном числе, – взял всех своих и опять начал отступать к фаланге.

Между тем турки надвинулись на него и окружили; он был уже ранен копьем в грудь и двумя стрелами в спину, но подвизаясь героически, присоединился к фаланге и вместе с ней прибыл в лагерь. Придя к василевсу, он рассказал ему о случившемся и получил приказание оставаться в палатке и залечивать раны.

16. В ту пору он пошел в палатку. Но лишь только рассвело и солнце поднялось на горизонт, его немедленно позвали к самодержцу, – и он, не обращая внимания на раны, отправился. Тут в совете предложено было два решения: выйти на войну, или держать войско внутри стана. Одни весьма умно полагали оставаться внутри ограды и обратно призвать полки от Хлеата; а льстецам показалось лучшим противное – потому ли, что они так и думали, сказать не могу, только советы худшие опять взяли верх.

Итак, войска были выведены, турки наступали с силой и в большом количестве. Произошло сражение, – и в бою пало много турок, а еще больше ромеев. Ранен был во многие места тела и сам Вриенний, но будучи искусен в воинском деле, сохранил в целости большую часть своей фаланги. Видя, что турки сильно нападают, василевс сам вывел войска, как бы для сражения, и построил их перед оградой. Правое крыло вел Алиат, каппадокиец, человек близкий к василевсу, левое Вриенний, а серединой управлял сам василевс; начальство же над задней частью войска поручено было сыну кесаря[63], проэдру[64] Андронику, командовавшему полками союзников и архонтов, человеку из знатного рода, и отличному во всех отношениях; ибо он и по рассудительности был выше всех, и мужеством превосходил других, и хорошо знал воинское дело, но не очень был расположен к василевсу.

17. Видя, что василевс выстраивает войска не по фалангам и не по отрядам, и не желая попасть ромеям в руки, турки притихли[65]. Султан[66], стоя где-то вдалеке, устраивал все нужное для войны, а самое дело битвы поручил евнуху, человеку у него весьма сильному, по имени Таранга, вверив ему значительнейшую часть войска. Таранга, разделив войско на много частей, устроил места засад, скрытно расположил в них отряды и приказал, обойдя ромейские полки со всех сторон, пускать в них стрелы. Ромеи, видя, что их лошади падают, вынуждены были нападать на врагов, и когда те намеренно обращались в бегство, преследовали их, таким образом попадали в их засады и терпели много вреда. Когда же василевс, желая за всех принять на себя всю беду, медленно пошел вперед в той надежде, где найдет фалангу турок, сразится с ней и тем окончит войну, – турки рассыпались во все стороны. Но потом, стремительно обратившись назад, с криком напали на ромеев и обратили в бегство правое крыло их. При этом отступило и заднее (арьергард) войско; а турки, окружив василевса, ударили на него со всех сторон. На защиту его устремилось было левое крыло, но не было допущено турками, которые, находясь в тылу царского отряда, окружили и это крыло, и принудили его к бегству. Будучи отрезан со всех сторон и лишен подкрепления, василевс обнажил меч на врагов, многих умертвил, а других заставил обратиться в бегство. Но окруженный множеством неприятелей, получил рану в руку и, узнанный, кто он такой, отовсюду охвачен был врагами.

При этом стрела поразила его коня, – и он, повалившись, уронил с собою и всадника. Таким образом ромейский василевс (не знаю, по каким причинам так устроил божественный Промысел) делается пленником и связанный отводится к султану. При этом взята была в плен немалая часть и других военачальников; прочие же либо сделались добычей меча, либо спаслись бегством. Взяты были также – и весь лагерь, и царский шатер, и казна, и драгоценнейшие из царских знаков, между которыми находилась и знаменитая жемчужина, называвшаяся Сиротой. Спасшиеся же от поражения рассеялись кто куда, спеша добраться до своей родины[67].

18. Спустя немного дней после того, кто-то из убежавших с поля сражения первый возвестил в (столичном) городе о несчастье, за ним тотчас другой, затем третий, четвертый, – но никто не мог, как должно объяснить дела; рассказывали только о несчастие, и каждый толковал по своему: одни утверждали, что василевс убит, другие – что он взят в плен, третьи – что сами видели его раненным и поверженным на землю, а иные, – что он был связан и отведен в стан врагов. Об этом доложили царице, – и немедленно позван (в столицу) кесарь, который, находясь в подозрении у василевса, проживал в Вифинии и занимался охотой. Еще не успел он прибыть, как царица уже рассматривала в совете вопрос, что теперь делать. Все согласились оставить василевса, взят ли он в плен, или убит, и управлять царством ей и ее «детям»[68]. Дело еще не было решено, как присоединился к совету и кесарь. Он одобрил это государственное постановление и прибавил, что в царствовании должны участвовать оба правительственные лица – мать и старший из ее сыновей. Сын должен почитать свою мать, как родительницу, а мать вместе с сыном должна благоустаивать дела государства. Это понравилось и (избранному) василевсу Михаилу, и он легко согласился с желанием дяди. Но люди, желавшие поживиться за счет государственных дел и решить дело о царской власти по своим корыстным видам стали одну подстрекать к единовластию, а другого спешили вооружить против матери.

19. Но еще не утихло это волнение, как начало возбуждаться и шуметь другое. Вождь персов, увидев ромейского василевса своим пленником, не возгордился удачей, но смирился таким счастливым для него исходом дела и воспользовался победой так умеренно, как никто не ожидал. Он утешал пленника, разделял с ним трапезу, освободил для него тех из узников, кого он хотел, а, наконец, и самого отпустил из плена[69]. Совершив с ним обряд мира и взяв с него клятвенные обещания, не унизительные для достоинства ромеев (ибо василевс готов был скорее умереть, чем принять условия примирения, недостойные его величия), он немедленно, с какой только возможно пышностью и воинскими почестями, препроводил его в пределы его царства. Это-то обстоятельство и сделалось источником зла и причиной многих несчастий. Получив неожиданно то, чего не надеялся, василевс нисколько не сомневался, что беспрепятственно снова вступит в управление ромеями, и, сделавшись для царицы как бы вестником о своем счастье после того величайшего несчастья, написал к ней собственноручно письмо о том, что с ним случилось. Тотчас же около дворца собрался народ и поднялся шум, причем одни удивлялись случившемуся, другие не верили. Царица колебалась, не зная, что предпринять, и, созвав приближенных к себе людей, предложила им свое недоумение.

20. [...] [70] Боясь за себя и за детей брата, чтобы не потерпеть чего-либо от Диогена, если Диоген тотчас примет правление, кесарь немедленно приблизил к себе дворцовых стражей. Этот народ прибыл из варварской страны, находящейся близ океана, и издревле отличался верностью ромейским василевсам, вооружаясь щитом и нося на плечах секиру[71]. И так, разделив этих стражей на две части, – одним приказал он следовать за сыновьями и исполнять их приказания, а другим – идти за ним и под его водительством выполнить задуманное предприятие. Тогда бывшие при знаменитом Андронике и Константине (так звались два сына кесаря), обступив василевса (т.е. Михаила) и составив около него круг, повели его в верхние покои дворца и там, вслед за детьми кесаря, провозглашали самодержцем Михаила, а находившиеся при кесаре, ударяя в щиты, по варварскому обычаю издавая радостные крики и бряцая взаимно скрещиваемыми мечами, направились к покоям царицы[73]. Услышав этот шум и крик, она накинула на голову покрывало и убежала в одну потайную комнату, походившую на пещеру.

Между тем как царица скрывалась в этом уголке, те, обступив вход в него, кричали и наводили на нее великий ужас; так что она умерла бы, может быть, если бы не вошел к ней кесарь и не рассеял ее страха. Он посоветовал ей уйти из дворца, чтобы не потерпеть от стражей чего-нибудь худого. Она согласилась и, спустившись к морю, взошла на царский дромон и поплыла туда, где ей определено было жить, – т.е. к храму[74], который сама соорудила во имя Богородицы, в предместье Стенос, находившемся при море. Потом, немного спустя, дано было ей новое повеление вступить в монашество, – что немедленно и исполнено. Так поступили с царицей.

21. А освободившийся из плена василевс Диоген считал для себя крайне печальным – не получить снова верховной власти. Поэтому, рассылая по всем городам и селам нарочных, он собирал войска и запасался деньгами. Когда из множества стекшихся к нему людей составился у него значительный отряд, он со всем своим войском занял прославляемый всеми город Амасию. Узнав об этом, приближенные к василевсу и кесарю стали думать, кого бы выставить для борьбы с Диогеном, и положили вверить ромейское войско младшему из сыновей кесаревых, человеку мужественному и отличавшемуся дивной остротой ума. Взяв войско, он выступил против Диогена и, подошедши к Амасии, сначала стянул полки и, тревожа противника стрельбой, всячески старался или взять город, или выгнать из него Диогена. В самом деле, находясь в стеснительном положении, Диоген вынужден был вывести войско и сразиться с Дукой. Тогда схватились оба войска, и пало весьма много доблестных воинов, как с той, так и с другой стороны. Наконец, когда Константин Дука отважно бросился на стоявших во главе и сделал натиск на их фалангу, – воины Диогеновы обратились в бегство. При этом много пало защитников Диогена, сам же он убежал и с немногими заперся в одной крепостице. Этот первый успех воодушевил приверженцев василевса Михаила и положил начало погибели Диогена. Он и тогда уже попался бы в плен, если бы не следующий случай. Был в то время некто, по имени Хутатарий, производивший свой род из Армении, человек умный и мужественный. Получив от Диогена одну из самых важных правительственных должностей, когда Диоген был еще ромейским василевсом, он теперь, желая воздать ему благодарностью в его несчастий, привел к нему большое число ратников, советовал ему не унывать и обещал весьма много, но отклонял его от сражения с войсками Дуки Константина, а перевел в Киликию, в ущелья тамошних гор[75], где увеличил его войско, снабдил его оружием, дал денег и, во время войны с противником, обещал держать военные расходы.

22. По этому случаю василевсу Михаилу и кесарю опять настала надобность в советах, и члены синклита были собраны. Одним казалось лучше примириться с Диогеном и уступить ему часть верховной власти, другим же – воевать с ним и никак не допускать его вступить снова на престол. Сперва было принято предложение мира, и от василевса Михаила послана была к нему через послов грамота, с обещанием забвения зла. Но Диоген, которому как будто приписывали какое-то зло, тогда как он не сделал ничего злого, по справедливости отверг такое предложение, и не только не отказывался от царства, но и объявил себя крайне несправедливо оскорбленным. Так шло дело с Диогеном. Между тем ненавистник добрых людей воздвиг гонение на Комниных, – и вот как это было. Он нашел одного дерзкого на словах человека и, изощрив язык его, как змеиный, вооружил его против благородной матери Комниных. Сплетя некоторую клевету, порождение лжи, он составил подложное письмо от имени Комниной к Диогену, и представил его василевсу[76]. Василевс, не обратив внимания на то, кто такой обвинитель, тотчас же увлекся гневом. Собран суд, – и эта благородная, мужественная и мудрая жена позвана во дворец. Является. Но василевс сам постыдился принять участие в рассмотрении дела; пришли же только судьи, да госпожа, и глашатай позвал ее к суду. Мужественная и великодушная, она приступает со светлым лицом и, спокойно вынув находившуюся у ней под верхней одеждой икону Судии всяческих, с внушающим уважение видом и взором обращается к судьям и говорит: «Здесь предстоит теперь Судия мой и ваш; взирая на Него, произнесите мнение, не недостойное Судии, видящего тайное». Выслушав это сильное слово, судьи были поражены страхом, и некоторые, порицая клевету, стали отказываться от участия в суде; ибо истина просияла (для них), как огонь, таившийся под пеплом. Но, тогда как одни питали в сердце своем страх Божий и болезновали духом спасения, другие, желавшие все делать в угоду сильным, остались строгими ее судьями. Впрочем, так как им невозможно было подтвердить клевету, а между тем они совестились державного, еще же более совестились того, кто устроил эту клевету; то, не произнося решительного суда, положили оставить дело в подозрении. Вот глупость! Какое тут подозрение, – смело мог бы сказать им кто-нибудь, – когда обвинитель говорит бессовестно, а обвиняемый отражает обвинение благородно, и когда один – бродяга, готовый, если нужно, продать правду и за обол, а другой – выше всякого подозрения и едва не краснеет пред самою правдой! Этим-то заключением окончено совещание, походившее чуть не на каиафино, – и обвиненная с детьми сослана была на остров Принца[77].

23. Так поступили с Комниными. Между тем василевс Михаил и приверженцы кесаря, по возвращении в Константинополь дуки Константина, второго, как выше сказано, сына кесаря, который сражался с Диогеном и победил его, – отчаявшись уладить дело миром, рассуждали о том, как им противостоять Диогену.

Они боялись, чтобы, пользуясь теперь безопасностью и свободой, он не набрал войска еще больше прежнего, не собрал денег в округе антиохийском и не увеличил тем трудности победить его. Посему кесарь тотчас призывает к себе своего сына Константина и приказывает ему снова взять войско и выступить против – Диогена. Когда же тот отказался, позван был старший сын Андроник и получил тоже приказание – идти в поход. Послушный отцу, более чем кто другой, он тотчас приготовился к этому делу и, в тот же день, простившись с василевсом и кесарем, переправился через Халкидонский пролив. В окрестностях Халкидона провел он шесть дней, пока заготовлено было все нужное для похода, а потом, направляя оттуда путь к востоку, стал собирать войска. Поспешно собрав все, он пошел с ними к Киликии. Первой заботой Андроника было водворить согласие и единомыслие во всем войске. Достигнув этого своей справедливостью в отношении к каждому и дружеским обращением со всеми, он постановил для себя другую цель – действовать скрытно от неприятеля и пройти теснины киликийские прежде, чем Диоген узнает о его походе. И это исполнилось по его желанию: войска Андроника, прошедшие теснины и стремнины киликийские, все неожиданно предстали приверженцам василевса Диогена.

24. Узнав об их наступлении, и василевс вывел свои силы, а дело войны вверил армянину Хутатарию, о котором мы говорили выше, и подчинил ему почти все войско. Предводительствуя и конницей и пехотой, Хутатарий спешил занять выгодные места, но обманулся в своих надеждах; потому что доместик схол Андроник занял их прежде. Не преуспев в этом, он поставил свою фалангу прямо против неприятеля; а Андроник стал против него. Центром своей фаланги командовал сам он, левым крылом – франк Криспин[78], а правым – некто другой из вождей, подчиненных Андронику. Но прежде чем войска сомкнулись и дело дошло до схватки, франк, издавна ненавидевший василевса Романа и питавший к нему чувство мщения, при виде неприятельской конницы, наперед сказал Андронику, что она обратится в бегство и, ударив своего коня нагайкой, вместе с окружавшими его устремился на неприятеля. От этого сильного нападения войско Хутатария обратилось в бегство, и преследовавшие его многих убили, а многих взяли в плен. Когда же конница таким образом была рассеяна, тогда и пехота, боясь быть окруженной и отрезанной, показала тыл и обратилась в бегство[79]. Спаслись только скрывшиеся в горных ущельях или в лесных чащах; прочие же или пали, или были захвачены в плен. Так войско Диогена было разбито и рассеяно. Когда же Андроник после победы возвратился в свою палатку и в веселии сердца приносил благодарение Богу, – новый счастливый случай увеличил его радость. Поспешно прискакал один всадник, привезший с собой кого-то из неприятелей и желал видеть военачальника. Выглянув из палатки, Андроник увидел предмет, крайне его обрадовавший, – увидел, что к нему ведут связанного Хутатария. Во время бегства лишившись коня, он, как сам рассказал, засел в чащу и надеялся там укрыться: но кто-то из преследовавших заметил его и, схватив, хотел убить. Хутатарий стал упрашивать схватившего, и тот, видя слезы его, только снял с него одежду и, оставив раздетым в чаще, удалился. Потом увидел его другой и, заметив, что он прячется, тоже хотел лишить его жизни; – но он объявил ему свое имя и просил отвести себя к военачальнику. Тогда воин, проворно посадив его на лошадь, привез к Андронику. Увидев из своей палатки, что привезли его нагим, Андроник вышел и взглянул на него милостивым оком; потом наготу его прикрыл приличной мужественному полководцу одеждой и держал его под стражей, но не в узах. Тронутый приветливостью к себе Андроника, Хутатарий объявил, что в той чаще, в которой схватили его, он спрятал драгоценный камень и просил послать с ним людей, чтобы принести его. Люди были посланы и принесли вещь, на которую стоило посмотреть: по величине камень этот был больше почти всех драгоценных камней, а блеском превосходил все камни самоцветные. В последствии Андроник подарил его царице Марии[80].

25. Между тем Диоген, несмотря на неблагоприятный ход дела, не впал в отчаянье, но ободрял своих и поддерживал в них надежду тем, что, по его словам, должна была скоро прийти к нему помощь из Персии, и сверх того отправил послов к Криспину, стараясь возбудить в нем неприязненное чувство против Андроника. Но узнав об этом, Андроник стал еще ласковее обращаться с Криспином, и таким образом Диогеново посольство сделал безуспешным. Вследствие же безуспешности этого посольства и замедления персидской помощи, бывшие на стороне Диогена потеряв всякую надежду, вступили в сношения с Андроником и, получив от него уверение в своей безопасности, выдали ему василевса и сдали крепость. Люди, принадлежавшие к стороне дука Андроника, схватили Диогена, сняли с него порфиру, надели на него монашеское платье и, в таком виде выведя его из крепости, с особенной радостью привели Андронику. Сострадая его бедствию, Андроник прослезился, подал ему руку и, введя его в свою палатку, разделил с ним трапезу[81]. Лучше было бы если бы здесь и положен был конец несчастьям этого человека; но ему нельзя было избежать стрел ненависти. Приближенные к василевсу Михаилу, собственное свое желание, прикрывая заботливостью о его лице, стали выражать ему опасение, как бы Диоген опять не затеял чего-нибудь и не подал василевсу повода к новым беспокойствам, а по сему отправили к одному из значительных тогда правительственных лиц письменное приказание выколоть глаза Диогену. Это весьма огорчило Андроника, тем более, что он пытался спасти Диогена и не мог: царские послы сильно на том настаивали. Писал он и к своему отцу, кесарю, убеждая его не соглашаться на совершение такого преступления, чтобы в противном случае не подпасть скоро приговору суда Божия. Так думал Андроник; но получившие предписание ослепили Диогена[82] и отправили его в созданный им же самим монастырь на остров Прот[83]. Лишенный глаз, Диоген жил не долго и умер после трехлетнего управления ромейским царством. Таков был конец Диогена!

 

КНИГА 2

1. Таким образом стараясь возвысить благосостояние ромеев, начинавшее уже клониться к упадку, но необдуманно и неискусно принявшись за это, василевс Роман Диоген и сам пал, и с собой вместе уронил дела ромеев. А каким образом, отчасти видно было из прежнего рассказа, отчасти же уяснится дальнейшим.

Избавившись от Диогена, василевс Михаил вызвал куропалатиссу Анну, мать Комниных, которая, как указано выше, со своими сыновьями жила в ссылке, и посредством брачных союзов породнился с ней. Женатый сам сперва на Марии, дочери независимого Правителя Иверии[84], он племянницу ее, Ирину, дочь аланского владетеля, выдал в замужество за старшего сына куропалатиссы, Исаака. Кесарь, видя, что племянник его не способен заниматься государственными делами, и сам с благородным рвением брался за них, и приблизил к василевсу евнуха Никифора, которого льстиво называли уменьшительным Никифорица[85] и которому дан был титул логофета[86] почты. Этот человек был расторопен и деятелен, красноречив и опытен в делах, – но скрытен и способен еще более запутывать делопроизводство, чем сколько Перикл, говорят, произвел запутанностей в Элладе. Кесарь тогда не знал, что приготовляет в нем врага самому себе.

2. Воспользовавшись легкомыслием василевса, Никифор совершенно привязал его к себе и убедил его не обращать внимания на дядю своего, кесаря. Кесарь сперва делал вид, будто не замечает, что делается, и продолжал заниматься делами; но когда увидел, что холодность к нему василевса увеличивается с каждым днем и что он держится исключительно логофета, – счел нужным испытать его. И вот, под предлогом, что желает ехать в Малую Азию на охоту, он получил на то согласие василевса и, вместе с сыном своим Андроником переплыв через Пропонтидский залив, уехал в Азию во время осеннего поворота солнца. Другой же сын его Константин остался при василевсе, потому что был сделан протостратором; а это была должность важная и всегда давалась василевсами лицам только значительным. Своим замедлением в Азии кесарь надеялся уврачевать двоедушие василевса; ибо душа его ограничивалась двумя противоположностями – легкомыслием и коварством.

3. Итак, живя в Азии, кесарь делал вид, что с увлечением занимается охотой; а василевс Михаил, видя, что дела его государства находятся в стеснительном положении и на востоке и на западе (ибо турки, узнав о том, что случилось с Диогеном, и полагая, что вместе с тем разрушены договоры и условия, заключенные через него с ромеями, жгли и грабили весь восток; а взволновавшиеся скифы[87] делали набеги на Фракию и Македонию, так что этими двумя врагами опустошаема была почти вся Азия и Европа) – в таких стеснительных обстоятельствах уполномоченным военачальником в войне с турками назначил Исаака Комнина, которого недавно приблизил к себе через родство и сделал доместиком восточных схол. Взяв войска, Исаак[88] пошел по направлению к Каппадокии. Ему сопутствовал и брат его Алексей, в то время только еще подававший ромеям великие надежды, впоследствии же действительно принесший им важнейшую пользу. Тогда у него не было еще и пуха на бороде: но и до совершеннолетия он уже показывал более военачальнических доблестей, чем, по свидетельству ромейских историков, Сципион, когда он сопровождал полководца Эмилия в войне против македонянина Персея[89]. Алексей помогал брату – ставил войска в строй, располагал засады, представляя себя начальником фаланги и таким образом, еще не испытавши войны, уже показывал военачальническую сообразительность. Придя в митрополию Каппадокии, то есть – в знаменитую Кесарию, они расположились лагерем около старого города и разрушившимися его стенами воспользовались вместо рва и ограды стана. Этот город давно уже почти весь погиб от землетрясения; уцелели только некоторые башни – для того, думаю, чтобы свидетельствовать о благоденствии древнего города. Расположившись здесь лагерем, они стали рассуждать, каким бы образом отразить набеги турок и прекратить разорение селений.

4. Этим заняты были они. Между тем, находившийся с ними франк Русель, принадлежавший к дружине Криспина и после смерти его управлявший его фалангой, старался найти благовидный предлог к осуществлению давно замышленной измены. И вот теперь случилось, что один из его фаланги сильно обидел некоторого туземца, и тот, прийдя к военачальнику, громко жаловался на несправедливость. Военачальник потребовал оскорбителя на суд.

Это-то событие и послужило Руселю предлогом к измене. Он расположил свой отряд вне общего лагеря, обещаясь снова возвратиться в лагерь, но в полночь, подняв кельтскую свою фалангу, бежал по направлению к Севастии. Когда на заре дали знать об этом Исааку Комнину, – он положил вверить некоторую часть войска брату Алексею и послать его в погоню за Руселем. Но между тем как производилось об этом рассуждение и собираемо было войско, лазутчики дали знать, что на ромеев идут в большом числе турки, что они расположились лагерем уже где-то неподалеку.

Тогда Исаак оставил преследование Руселя, и стал готовиться к сражению, а брату приказал остаться внутри ограды и охранять лагерь. Неохотно принял он такое приказание и обещался остаться под тем только условием, если после будет отправлен против турок со значительными ромейскими фалангами.

5. Повинуясь брату, Алексей остался в лагере, а Исаак, снявшись, повел войска против турок и встретил их на границе Каппадокии. Произошло сражение. Но ромеи обратились в бегство, а сам он мужественно боролся с окружавшими его врагами; когда же ранен был под ним конь и, упав, уронил с собой всадника, – он взят был в плен. Рассеяв войско ромеев, турки направили путь к их лагерю. Но когда они сделали на него напор, – Алексей с небольшим числом бывших при нем людей, попробовал отстоять его.

И действительно успел он дать отпор и спасти почти всех; зато сам подвергался опасности и едва не был взят в плен. Пробившись в середину неприятелей, он поразил копьем и убил одного напавшего на него воина; но потом был окружен врагами, которые со всех сторон бросали в него стрелы, – и только вышняя десница сохранила его невредимым. Лошадь, на которой он сидел, во многих местах раненная стрелами, упала на землю вместе с всадником; но окружавшие Алексея, из любви к этому достойному любви человеку, соскочив со своих лошадей и мужественно отбиваясь вместе с ним, избавили его от опасности, хотя из пятнадцати человек только пять возвратилось в лагерь, прочие же или были убиты, или взяты в плен. И возвратившись в лагерь, он не давал себе покоя, но, обходя вокруг всего стана, ободрял дух воинов, чтобы они не сделали чего-нибудь недостойного благородных ромеев. Так, пока был день, они стояли твердо и, удивляясь мужеству Алексея, прославляли его, простирали к нему руки и называли его своим благодетелем и спасителем. «Да здравствует, – говорили они, – юноша спаситель, правитель, избавитель уцелевшего ромейского войска! Да здравствует он в теле едва не бестелесный![90] О, если бы нам еще наслаждаться твоими доблестными подвигами и тебе еще надолго быть хранителем общего нам блага!» Одобряя этими словами мужество юного вождя, они оставались в лагере, а он делал внезапные вылазки из стана и из числа нападавших врагов одних убивал, других прогонял. При наступлении же ночи, видя, что все готовятся, радовался, – как видно, в той мысли, что они приготовляются к битве, и раздавал приказания своей прислуге.

6. Но тогда как другие при этом молчали, один благородный человек, отличавшийся от прочих и силой руки, и опытностью, по имени Феодот, сказал: «То, что теперь делается, не предвещает ничего доброго: с наступлением ночи все разбегутся». Эти слова огорчили юношу, полагавшего что все также благородны, как сам он. Однако же он пошел в палатку поужинать, потому что целый день ничего не ел. Но между тем как Алексей был еще в палатке и закусывал, воины его, тайно вышедши за стан, убежали. Когда ему было донесено, что все войско его убежало и остался он один с немногими, – он потребовал коня и хотел помочь делу – остановить бежавших. Но вместо коня едва нашли мула, на которого он сел и поспешил к выходу, чтобы занять его и удержать внутри стана по крайней мере оставшихся. Однако же почти все уже успели уйти. Тогда вышел и сам он, турки же, узнав о бегстве ромеев, быстро и в большом числе поспешили в погоню за ними, – и Алексей был бы взят в плен, если бы не Феодот, о котором мы сказали выше.

Услышав топот коней и поняв, что на них несется множество турок, он уговорил его свернуть несколько с дороги. Уклонившиеся в сторону и укрывшись в одном лесистом месте, они пробыли там, пока не прошло турецкое скопление; потом оттуда отправились по направлению к Дидимовой горе. Но, на этом пути встретившись с турками и испытав их нападение, они рассеялись и, так как была ночь, то и после не могли собраться в одно место, но каждый бежал куда попало. Тогда доблестный Алексей, оставшись один, достиг подошвы Дидимовой горы, и, так как мул его устал и не мог далее идти, он сошел с него и пошел на гору пешком и в латах, которых, по юношеской ревности, снять не хотел. К тому же один случай, живо сохранившийся в его памяти, как говорил он сам, не позволил ему сделать это: «Я слышал, – говорит, – как отец мой смеялся над одним воином, сложившим свое оружие», – вот почему, и идя пешком, не снимал он лат. Удивительно, что и при большом кровотечении из носа с первой минуты, как начал идти пешком, всю ночь, он и не снимал оружия, и не останавливался на дороге, пока не дошел до городка в Гавадонии.

7. Когда же пришел сюда Алексей, все туземцы сбежались к нему и, видя, что плащ его покрыт кровавыми пятнами, вздыхали и плакали. Слух о его прибытии дошел до городских начальников, и они, явившись к нему, взяли его к себе и приняли с великой честью и радушием, доставили приличное такому лицу одеяние и всячески старались успокоить утомленное тело юноши, по своему обычаю принесли ему и зеркало, чтобы он посмотрелся. Но увидев зеркало, Алексей улыбнулся и тем изумил их. «Мужчинам, а тем более воинам, – говорил он, – не свойственно смотреться в зеркало; это прилично только женщинам, заботящимся о том, чтобы нравиться своим мужьям. Украшение воина – оружие и жизнь простая и чуждая неги». Услышав такие слова от юноши, они дивились его умеренности и мудрости. Погостив у них три дня, Алексей со своими приближенными, которые уже собрались к нему, пошел по направлению к Анкире; потому что один из воинов, пощаженных битвой, на расспросы Алексея о брате, назвал ему местечко, в котором будто бы жил убежавший от преследования Исаак. Считая это известие справедливым, он спешил увидеться с братом. Но этот вестник ушел, а Алексей дорогой удостоверился, что брат его в плену.

Обманувшись в своих надеждах, он печалился, скорбел, вздыхал и плакал, – однако же не переставал продолжать свой путь.

8. Находясь в Анкире, Алексей всюду разослал людей для сбора более полных сведений о брате, и от них услышал, сколько тысяч золота хотят за выкуп его брата те, у которых он содержался. Получив эти сведения, он не стал много горевать и поспешил в царственный город, чтобы там достать денег и выкупить брата. В короткое время собрав нужную сумму, он снова отправился в Анкиру и, чтобы скорее достичь этого города, ехал по целым дням, захватывая и большую часть ночи. К Анкире приехал он поздно вечером и, найдя городские ворота запертыми, просил, чтобы их отворили. Но в крепости боялись, не из врагов ли кто хитрит, ибо турки еще недалеко стояли лагерем, – и потому требовали сказать кто они. Спутники Алексея тотчас же сказали, кто он, – и спрашивавшим это известие, по особенному случаю, доставило тогда удовольствие, – да и не столько тогда, но и теперь (при воспоминании). Между тем как Алексей Комнин ездил (в столицу), чтобы собрать выкуп за брата, Исаак, боясь, что вдали от ромейских пределов ему труднее будет избавиться от плена, послал по окружным городам известие, что он в плену и что варвары требуют за него выкуп, и просил прислать ему, сколько кто может, прежде чем они удалятся от ромейских границ, обещаясь присланное возвратить с процентами.

Многие из людей достаточных доставили ему деньги, и он отдал выкуп, а взамен недостающего оставил заложников и, освобожденный, отправился в митрополию Галатии, Анкиру.

И так случилось, что оба брата прибыли в город в один день. Исаак, прийдя прежде, отдыхал в одном помещении, находившемся над воротами. Сам он запер ворота и ключи держал у себя. Услышав же за воротами голос брата, вскочил с постели и, взяв ключи, побежал к воротам, отворил их и всех впустил в город. Изумленный столь неожиданной встречей (потому что ничего не знал об этом), Алексей соскочил с лошади и, заключив брата в объятия, поцеловал его. В большой радости взошли они наверх и, тогда как один, ничего не евший целый день, ужинал, другой рассказывал, что потерпел он в плену. Таким образом ужин их приправлен был и радостью, и слезами.

9. Дав себе и лошадям трехдневный отдых и узнав, что турки находятся далеко от ромейских пределов, они поднялись оттуда и поехали в царственный город. Переправившись через реку Сангарию, они двинулись к Никомидии и когда проезжали через местечко, называемое Дектой, некто из близких к ним встретил их и пригласил в свой дом немного отдохнуть. Склонившись на приглашение этого человека, они заехали к нему и, сойдя с лошадей, поднялись в горницу. Там отдыхали они, а хозяин готовил обед, весьма довольный тем, что принимает таких гостей. Тогда как это происходило, случилось, что той стороной проезжало около двухсот вышедших для фуражировки турок, которые спешили далее, вовсе не заботясь о том, что здесь проходят ромеи.

Один, бывший на своей пашне земледелец, увидев их и думая, что они принадлежат к свите приглашенных гостей, позвал их и обещал им показать великого доместика, турки поехали и, узнав, что в этом местечке действительно гостит доместик с немногими людьми, поспешно окружили его жилье и заняли все выходы, грабить же не решались, боясь тех, кто находился внутри. Как только находившимся в доме сделалось известным это происшествие, более мужественные и бодрые вооружились, другие, – особенно разнородная и наемная толпа, – думали о бегстве, а тем, которые превосходили других рослостью тела и прежде много гордились перед войском, казалось лучше – отнюдь не схватываться с врагами, но бросить оружие и добровольно отдаться варварам, взяв с них клятву, что они с той минуты удержатся от убийств. При этом последнем мнении поднялся большой шум: одни одобряли его, а другие колебались. Тогда Алексей, успокоив волнение начал говорить им следующее:

10. «Мне кажется, мужи, что, не попытавшись побороться с врагами, отдать самих себя в рабство на явную беду – значит обличить в себе трусость и быть исполненными всякого неразумия. Я думаю, что этого никогда не делали не только благородные ромейские мужчины, но даже благородные и рассудительные женщины. Ведь кроме того, что в плену нам придется терпеть бедствия, мы таким поступком погасим даже сострадание к себе людей и лишимся похвал в будущем. Люди, мужественно сразившиеся и получившие смерть, достойную своего мужества, вызывают сожаление граждан простого звания, бывают прославляемы гражданами мудрыми и ублажаются от всех: а сами себя предавшие в рабство или в опасность не заслуживают никакого извинения и дают право всем почитать себя людьми низкими. Нам нужно иметь в виду то, чтобы или жить хорошо, или хорошо умереть: в этом теперь наше дело. Если вы мне сколько-нибудь верите, то у кого осталось рукопашное оружие, тот возьми его, – и станем у выхода, а у кого есть лук и стрелы, тот иди на кровлю. Все же рабочие и не умеющие сражаться, да и те, кто хотя и из военных[91], но не имеют лошадей, пусть садятся на мулов и становятся позади нас. Потом находящиеся наверху пусть бросают в неприятелей стрелы, а мы, отворив ворота[92], устремимся на них со всей быстротой коней. Когда враги отбегут и станут вдали от выходов, тогда находящиеся наверху пусть сойдут и, сев на лошадей, выступят и соединятся с прочими.

На пути же (нападая на неприятеля) пусть строятся они по правилам фаланги. Кроме того, всем нужно наблюдать, чтобы не разрывать строя и не рассеиваться, и когда мы будем наступать на врагов, пусть и они тихо следуют за нами, а когда враги устремятся на нас, пусть они остановятся. Потом, как только приблизимся к теснинам и соберемся в них все, тотчас сойдем с лошадей, – и я уверен, что неприятели не осмелятся приблизиться к нам!»

11. Это сказал Алексей, – и все с ним согласились: одни взошли на кровлю и начали бросать стрелы, другие отворили ворота и стремительно напали на неприятелей. Пораженные таким неожиданным нападением, неприятели потеряли мужество и обратились в бегство; находившиеся же внутри ободрились этим, – вышли все и пустились по дороге. Они действительно построились в фалангу, но поскакали быстрее, чем следовало. Между тем варвары, находясь уже далеко вне опасности и вспомнив о своем мужестве, стали убеждать друг друга возвратиться и идти на своих преследователей, тем более что число последних было, по-видимому, не выше двадцати. Итак, возвратившись, они старались окружить их; а эти быстро отступили и, когда сблизились со своими, снова стремительно понеслись вперед: варвары опять побежали, и опять возвратились. Так несколько раз пробовали они (одолеть) друг друга. Наконец турки, видя, что ромеев и всех-то не много (ибо даже число строившихся в виде фаланги было не выше пятидесяти всадников), а сами они многочисленны, оставили тех, (что были в бою) и направились на этих (составлявших фалангу) и, с варварским криком устремившись на них, стали бросать стрелы. Тогда боясь, что строй их будет разорван, ромеи начали уже отступать и обращаться в бегство, и все погибли бы, если бы оба брата (Алексей и Исаак Комнины), прибежав с немногими, не подали помощи всему отряду и не удержали бежавших, приказав им остановиться, если не хотят остаться без их помощи.

12. В эти минуты случилось нечто необычайное. В числе царских евнухов был некто, изумлявший своим ростом и силой. Смотревшие на него говорили друг другу: «Кто из врагов устоит против этого человека? Они все побегут от одного его взгляда и рева». Случилось, что он находился в числе составлявших фалангу войск – именно тогда, как на нее устремились турки. Итак, когда все бросились бежать, – он, имея огромный рост и был покрыт латами, измучил свою лошадь и вынужден был остаться один позади всех. Турки между тем наступали, а бывшие с Исааком и славным Алексеем готовились сделать им отпор. Тогда великан назвал по имени славного Алексея и стал призывать его на помощь. Алексей тотчас направился к нему и, прогнав встретившихся тут неприятелей, избавил его от опасности и тем дал урок как ему, так и другим, которые удивлялись его росту, – что не громадность тела, не крепость силы, не рев и грубость голоса есть признаки наилучшего воина, а сила духа и терпение в преодолении трудностей. Так спас он этого человека. В тоже время один алан из числа вступивших по найму в отряд благородного Исаака, по имени Арабат, видя, что варвары нападают с величайшей яростной и необычайной стремительностью, и что братья (Комнины), одни с немногими воинами, подвергаются опасности, и боясь, чтобы с каким-нибудь из них не случилось какой беды, приглашал товарища, по имени Хаскариса, из подручных Алексея Комнина, вместе с ним сойти с лошадей и ударить на врагов копьями[93]. «Стыдно будет, – сказал он, – если в присутствии аланов мужи благородные и именитые подвергнутся опасности, срам падет тогда на весь аланский народ!» Так советовал Арабат; но Хаскарис отверг совет его, будто бы не столько благоразумный, сколько смелый, потому что, говорил он, – «поступив так, они подвергнутся только опасности сами, не принеся тем никакой пользы. Здесь место открытое и ровное; но если ты сколько-нибудь веришь мне, – говорит, – то вот уже недалеко до теснин – дойдем туда и, сойдя с лошадей, сразимся мужественно. Этим мы и народ свой прославим, и окажем у слугу начальникам».

И так сказал Хаскарис; но Арабат, выбранив его по-варварски, тотчас, сошел с лошади и, ударив ее кнутом, чтобы она следовала за бегущими, начал сражаться пеший. Турки, пораженные необычайностью этого зрелища, недоумевали, что это делается. В руке Арабата было короткое копье: первого попавшегося он ударил этим копьем в грудь и сбил его с лошади. Один турок пустил в него стрелу и ранил ей правую его руку; но он вырвал стрелу из раны и ею же, как некогда Брасид[94], отомстил варвару. Устрашенные таким его мужеством, варвары немного отступили. Пользуясь этим случаем, он взошел на кровлю (какого-то строения) и оттуда поражал неприятелей стрелами. Между тем другие вступали уже в теснины, тогда варвары, оставив его, с величайшей стремительностью бросились на них. Но Алексей Комнин с немногими окружавшими его, обратившись на неприятелей, первый поразил одного из них, а Хаскарис, о котором мы прежде упомянули, ранил в спину другого.

Объятые великим страхом, турки оставили их и отступили; а ромеи, немного отойдя, спешились и остановились в безопасном месте. По наступлении ночи пришел к ним и тот алан, который прежде сошел с лошади. Таким образом все спаслись, – никто не был ни взят в плен, ни убит; и все спасшиеся благодарили своего спасителя и защитника, доброго Алексея. Отсюда через четыре дня прийдя в столицу, рассказали они в городе обо всем, что с ними случилось, и как спас их золотой юноша Алексей. Поэтому, когда он где проходил, все сбегались к нему и торжественно восхищались его доблестями.

14. Между тем как это таким образом совершалось, Русель свободно проходил по селам и городам между Галатией и Ликаонией, и одни опустошал, другие убеждал к покорности, а с иных брал деньги. Через это стал он силен и неудержим в своем стремлении.

К концу зимы возвратился и кесарь из Азии ко двору и, находясь при василевсе, предлагал ему приличные советы, следил за делами управления и, когда происходил суд, подавал свои мнения, восполняя недостаток опытности василевса. Но это не нравилось логофету: поэтому он придумывал все средства и употреблял все меры, чтобы скорее удалить кесаря. А так как ему нелегко было исполнить свое намерение, то он обращался к советам друзей и, не видя благоприятного времени, скрежетал зубами. Ему хотелось избавиться от страха, который наводил на него кесарь, и безбоязненно злоупотреблять слабостью василевса. Но встречая везде неудачи, логофет наконец замышляет план – не столько умный, сколько замысловатый и лукавый: он снова вкрадывается в (доверие) к простодушному василевсу и внушает ему удалить от себя дядю кесаря, предлагая к тому средство – убедить его, чтобы он отправился в поход против Руселя. Что же отсюда? Василевс склоняется на его слова, призывает к себе дядю и объявляет ему эту тайну тихим и прерывающимся голосом; ибо быв не свободен в речи, он обыкновенно так говаривал. Понимая замысел и хорошо зная как своенравие затейника, так и доверчивость того, кто согласился на его затею, кесарь сначала советовал против мятежника послать сына своего Андроника; но когда василевс не переставал настаивать и, наконец, сказал: «Или мне надобно идти против него, или тебе», – согласился и начал готовиться к походу. Приготовившись достаточно, переправился он в Азию и, собрав войска, пошел на неприятеля. Пройдя пределы Вифинии и узнав, что неприятель расположился лагерем у источников реки Сангария, он миновал Дорилею и продолжал подвигаться вперед. При известии об этом наступлении, и варвар также двинул свои силы. Оба неприятеля встретились около так называемого Зомпского моста и, став лагерем, готовились к битве. Поутру на другой день вывели они войска и расположили их следующим образом. Сам кесарь управлял центром ромейского войска, имея под своим начальством варваров, вооруженных щитами и секирами, которым всегда вверялось охранение царского дворца; правое крыло составляли наемные кельты, которыми предводительствовал один кельт, по имени Папас; левым крылом командовал доместик схол Андроник, а задним отрядом (арьергардом) заведовал Никифор Вотаниат, в последствии ромейский василевс, имевший под своей командой фалангу фригийцев, ликаонян и асийцев. Видя, что ромейская фаланга так выстроилась, Русель и сам разделил свое войско на две части, из которых одну взял в свое распоряжение и повел ее медленно, а другой велел идти прямо против наемных кельтов[95]. Когда эти были уже не далеко друг от друга, – наемники и неприятели начали переговариваться между собой, – и вдруг все наемное войско, под начальством Папаса, перешло к неприятелю и, соединившись, они пытались окружить войско кесаря. Сюда же с отборной частью своей фаланги прибыл и Русель. При этом нападении варваров произошла сильная битва, и многие пали с обеих сторон. Переломав копья, враги обнажили мечи и, сражаясь вблизи, друг другу наносили раны.

15. Когда битва таким образом шла, командовавший задним отрядом (арьергардом) видя, что наемники перешли к неприятелю и стараются окружить предводимую кесарем фалангу должен подать помощь; а он отступил со своими силами, хотя был человек храбрый, что доказал во многих случаях. Пользуясь этим, враги безбоязненно окружили войска кесаря. Находившиеся при нем варвары в продолжение некоторого времени стояли твердо, поражая неприятеля, они и сами были поражаемы им; но когда увидели, что на них нападают спереди и сзади, начали приходить в замешательство. Кесарь своим бесстрашием подкреплял их дух, и они держались сколько было сил; но вскоре изнемогли и уже не в состоянии были отражать нападавших; потому что большая часть из них была убита. Тогда он, не хотевший даже теперь спасаться бегством, взят был в плен. Между тем одолеваемый неприятелем, обратился в бегство и отряд Андроника. Но сам Андроник, хотя весь покрыт был ранами (ему нанесены были смертельные раны), все еще ездил и искал отца. Узнав же, что отец его взят в плен, он при всей возможности спастись, так как был уже вдали от стрел и места битвы, предпочел своему спасению подвергнуться за отца опасности, и потому, поворотив лошадь, устремился в середину врагов и перебил многих из них мечом; а когда был уже недалеко от кесаря, – сделался просто неудержимым и не походил на человека смертного, но казался бессмертным и бесплотным. Не смотря на то, что поражали его копьями, он был неустрашим: одних убивал, других прогонял, стараясь пробиться туда, где находился плененный отец его. Враги, видя неудержимую стремительность юноши, сбежались все и, одни стрелами, другие длинными копьями поражали его лошадь и его самого, пока наконец покрытый ранами конь повалился на землю вместе с всадником. Тогда варвары, окружив его, хотели сорвать с него шлем и мечом отрубить голову храброго мужа. Но кесарь, оттолкнув державших его, бегом устремился к нему, упал на своего храброго сына в изнеможении от множества ран, и дав знать варварам, – кто это, спас от неминуемой смерти.

16. Таким был конец битвы между ромеями и изменниками кельтами около Сангарского моста. Возгордившись победой, варвар обошел прилежащие к Сангарии города и все покорил себе; потом, пришедши в Вионию, где был кесарев дворец и довольно укрепленный замок, построенный у подошвы Софона, расположился отдыхать на тамошних полях и стал думать, как бы завоевать себе ромейское царство. Между тем кесарь был у него в чести, и видя, что сын его, храбрый Андроник, сильно страдает от ран, окружил его всей заботливостью. Смотря на такие страдания своего сына, кесарь сокрушался скорбью, болезновал сердцем и стал просить Руселя отправить его в столицу. Русель согласился, потребовав однако в заложники старших сыновей Андроника, и по прибытии их, отправил отца домой. Там получил он надлежащее лечение, а Русель между тем сыновей его держал в крепости в качестве пленников. В это время сделали нечто достойное памяти дядьки их (сыновей). Часто ходил к ним один из тамошних земледельцев. Сблизившись с ним, они спросили его, знает ли он дорогу в Никомидию, и уверившись, что знает так хорошо, что даже ночью и не по дороге, может пройти между горами и дойти до Никомидии, задумали дело умное и вместе смелое – тайно через ворота вывести детей, когда стражи ночью уснут, и спасти их бегством. Проводником он избрали этого самого земледельца и убедили его к тому обещанием денег. Выбрав ночь темную и безлунную, похитив ключи от ворот, они выпустили его из крепости и велели ему ждать себя недалеко от ворот, а сами, оставаясь внутри, наблюдали за стражами. Когда же все они заснули, дядька старшего из сыновей, миловидного Михаила (имя дядьки было Леонтакий), евнух, человек расторопный, разбудил дитя, объяснил ему дело, отворил ворота и вывел его, а другой дядька между тем сказал, чтобы и он поспешил разбудить и вывести своего мальчика. Тот действительно поспешил, но ему не посчастливилось. Когда он сходил вниз – на лестнице что-то затрещало. Услышав треск, стражи вскочили и стали разыскивать, что это такое... Дядька предварил их ответом, что дитя выходило помочиться; но они начали еще заботливей спрашивать и исследовать о Михаиле. Отчаявшись (в усилиях) и боясь, чтобы не поймали и того, который убежал, дядька, оставшись внутри, стал отвечать на вопросы громким голосом. Тогда находившиеся вне – дядька и проводник, – услышав смятение, схватили мальчика и, попеременно неся его на плечах (он был очень мал возрастом), побежали изо всех сил. И так они убежали, а стражи потребовали огня и вошли в комнату, в которой стояли кровати мальчиков. Когда же увидели, что кровать бежавшего пуста, тотчас, кто сколько мог начали бить дядьку, стараясь узнать, где другой мальчик с его дядькой. Эти побои он вынес мужественно и ничего не сказал о своем замысле. Варвары дошли до такой ярости, что палкой перебили ему бедра. Надобно было видеть терпение этого евнуха, слабого телом, но с мужественной, как оказалось, душой, достойном похвал выше всякого выражения. Отчаявшись допытаться, варвары приготовили лошадей и послали погоню. Между тем как это происходило, добрый проводник, уподобляясь овце, бывшей некогда проводником Иакову, взяв этого нового Иосифа и умнейшего его дядьку, далеко уклонился от дороги и, взойдя на одну гору, заросшую лесом, наблюдал оттуда за своими преследователями: – их они видели, а сами не были видимы. Когда же те преследователи, перейдя через гору Софон и дойдя до равнин Никомидии возвратились назад, – беглецы, видя их возвращение, сошли ночью с горы и к рассвету пришли в Никомидию. Так удалось спастись одному из заложенных внуков кесаря. Но об этом после.

17. Узнав о поражении ромейского войска и о том, что взяты в плен оба – и дядя кесарь, и сын его, начальник войска Андроник, василевс Михаил был весьма озабочен и послал последнего из сыновей кесаря, Константина Дуку, о котором мы упоминали прежде – человека смелого и храброго, с приказанием переправиться через Пропонтиду и собрать оставшееся от битвы войско. Этот, не будучи в состоянии перенести равнодушно несчастье отца и брата, скрежетал зубами как лев, и видно было, что он с усердием берется за дело. Вечером, простившись с василевсом, пошел он домой, чтобы приготовиться (в путь); но к полуночи сильно заболел и подвергся невыносимым страданиям: призваны были лучшие врачи; но их искусство не принесло никакой помощи больному и к утру он скончался. Это было прибавлением к несчастьям кесаря.

Между тем варвар, получив еще больше смелости, задумал дело замысловатое, хотя конечно не о Господе. Это дело было – провозгласить ромейским василевсом кесаря и, обойдя с ним города, покорить их себе. Таким способом надеялся он снискать расположение и сильных людей столицы. Знаменитый кесарь сперва негодовал на это, сильно скорбел и, по поговорке – употреблял все меры, чтобы избежать этой драмы: но когда варвар двинул его на этот пост против его воли, – он принялся за работу жертвенно, сносился тайно с жителями города (столичного) и почти всех расположил в свою пользу, потому что всеми был любим, как человек, украшенный всевозможными доблестями и превосходивший честностью прочих людей того времени; и если бы не воспрепятствовало тому божественное промышление, легко овладел бы царским скипетром. Это обстоятельство побудило евнуха Никифора поусерднее взяться за государственные дела, что бы уничтожить замыслы (Руселя и кесаря); но не надеясь на содействие ромейских войск, он отправил послов к туркам и убедил Артуха[96], находившегося тогда у восточных пределов (империи), – предпринять против них войну, склонив его к тому деньгами и обещаниями. Артух (это был вождь сильный) выступил против них в поход с многочисленным войском.

18. Узнав, что турки выступили, и что Артух с бесчисленным множеством войск идет против них, – кесарь и Русель перешли через гребень горы, на которой находились крепость и по близости царский дворец (название крепости было Метаволи), и отыскав у подошвы Софона ровную и продолговатую долину, расположились на ней лагерем. Эту узкую долину избрали они, боясь, как бы небольшой отряд их не был окружен и истреблен многочисленным неприятелем; а вытекающая из Софона речка служила им вместо ограды. Артух быстро переправился через Сангарий и поспешил к Метаволи, но не находя здесь кесаря и Руселя, вслед за ними и сам перешел тамошние теснины, потом, взойдя на вершину горы, называемой Мароксос, расположился станом и оттуда наблюдал за неприятелем, стоявшим недалеко от места, которое известно под именем Трисеи. Артух тотчас начал нападать на них и сперва бросал стрелы с окрестных высот, потом, разделив свое войско на три отряда, пытался окружить дружину Руселя и кесаря. Но с тыла неприятели не могли подойти к ним, потому что препятствовала гора, с трех же прочих сторон турки сильно налегали и старались разорвать латинскую фалангу[97]. Малочисленные ромеи, теснимые многочисленным войском турок и теряя лошадей, отовсюду поражаемых стрелами, решились наконец вдруг выйти против неприятелей, чтобы поразить их быстрым натиском конницы. Итак, собравшись все и сомкнувшись в ряды, они понеслись стремительно. Из этого вышло, что и неприятелей пало много, да и они, быв окружены множеством турок, частью пали, а большей частью взяты были в плен. В числе последних находились также кесарь и Русель. Обрадованный победой, Артух возвратил Руселя его войскам, взяв с него выкуп, а с кесарем отошел по направлению к верхней Фригии. Узнав о случившемся, василевс Михаил послал выкупить кесаря. Варвар за большой выкуп отдал и его. Быв уже недалеко от столицы и боясь подвергнуться еще большему несчастью, кесарь переправился в Трахонисий, облекся в монашеский образ, приняв пострижение, и в таком виде явился к василевсу Михаилу. Увидев его, василевс притворился, что очень жалеет о нем.

19. Такой конец имели дела дивного кесаря[98]. Что же касается до Руселя, то вырвавшись из плена, он пошел в Понт и, заняв некоторые крепости, отсюда беспокоил понтийские города – Амасию и Новую Кесарию, опустошал их округи и принуждал давать себе дань. Узнав о том, василевс Михаил послал Никифора Палеолога к правителю Алании привести оттуда наемное войско. Никифор отправился туда и, собрав там около шести тысяч, пошел к Понту и старался удерживать Руселя от набегов. Аланы между тем потребовали условленной платы, – и Никифор, не имея чем заплатить, счел нужным сразиться с Руселем поскорее, – прежде, чем не разошлет это аланское войско. Но аланы настоятельно требовали платы и, так как Никифор не мог ее дать, – почти все ушли от него назад, – немногие только остались. Сразившись с этими, Русель обратил их в бегство и немалое число побил, остальные же разбежались по городам Понта. Когда донесли об этом василевсу Михаилу, он призвал прекрасного юношу Алексея; ибо Промыслу было угодно, чтобы наконец открылась и его доблесть. Призванный к василевсу, он объявлен был стратопедархом[99] и полновластным вождем в войне против Руселя.

20. Алексей охотно принял предложение василевса; но мать его, услышав об этом, принуждала сына отказаться от этой власти, говоря, что война против Руселя требует не юношеского ума и силы, а мужа храброго, много изведавшего и многое сделавшего. Однако же Алексей, сильными просьбами уговорил ее и, напутствованный ее молитвами, выступил, не получив от василевса ни денег на военные издержки, ни достаточного войска. Пройдя Понт Пафлагонский и прибыв в Амасию, он нашел здесь немногих спасшихся аланов, именно около ста пятидесяти, и беспокоя с ними неприятеля, сколько раз ни нападал на него, всегда побеждал. Когда же остановил его набеги, тогда, не ожидая уже с его стороны нападений, сам подступал к крепостям, которыми владел Русель и, устроив засады, посылал отряды на добычу в их окрестности. Возбуждаемые этим, враги выходили и начинали преследовать грабителей, а он выбегал из засад и, занимая дороги, ведущие в крепость, преграждал им обратный путь. Отсюда происходило, что он почти всех их забирал живыми, потому что дороги в крепость были заперты. Повторяя это часто, он привел варвара в большое затруднение. Имея достаточные силы, Русель желал бы кончить с ним дело одним сражением; а стратопедарх, чувствуя недостаток в войске, стараясь одолеть врага искусством стратегическим. Поэтому, когда тот сосредотачивал войско, этот показывал вид, будто намерен оставаться в покое; а спустя несколько дней, тайно выступал и, находясь недалеко от неприятеля, ставил засады, делал частые набеги и забирал военные транспорты. Когда возвещаемо было об этом варвару, он посылал туда на помощь воинов; но, попадая в засаду, они почти все были забираемы в плен живыми. Убивать же их Алексей считал преступным, так как они были христиане[100].

21. Эти часто повторявшиеся случаи сильно огорчали варвара; ибо какие города прежде повиновались ему и, либо по страху, либо по благорасположенности, давали дань, – теперь, не надеясь на его помощь, не давали ему ничего. Поэтому, нуждаясь в деньгах, Русель задумал дело смелое, но, как оказалось в последствии, неблагоразумное. Незадолго перед тем выступил из Персии Тутах[101] с множеством турок, чтобы опустошать ромейские области, и Русель решился сойтись с ним и взять его в союзники против стратопедарха. Итак, сперва он отправил к нему послов, а потом и сам пришел в лагерь турок, переговорил с Тутахом, взял с него слово и возвратился в крепость, обещаясь скоро опять прибыть к нему. Не узнав, что Русель ходил к Тутаху, стратопедарх и сам отправил к нему послов с богатыми дарами, напоминал ему о дружбе ромейского василевса с персидским государством и просил его прислать также от себя послов самых доверенных, потому что намерен был сообщить ему нечто секретное, что принесло бы ему немалую пользу. Обрадовавшись подаркам и узнав, кто такой Алексей, Тутах тотчас послал к нему самого доверенного человека. Когда посол пришел в Алексею, стратопедарх принял его ласково и так сблизился с ним, посредством подарков и многократных бесед (ибо в беседе он был приятен больше, чем кто другой), что варвар возымел к нему величайшее расположение. После того Алексей стал говорить ему следующее: «Ромейский василевс и султан – друзья между собой, а Русель – враг обоим. Он опустошает ромейские области, не вторгается во владения турецкие. Теперь, видя, что пришел твой эмир, и боясь, как бы не погибнуть от обоих нас, он делает вид, что с любовью обращается к Тутаху, а между тем только выигрывает когда он пройдет, – опять будет врагом турок, каким был и прежде, Поэтому, если я заслуживало сколько-нибудь доверия, то пусть Гутах, как только придет к нему Русель, выдаст его мне за большие деньги. Отсюда он получит три весьма важные выгоды: возьмет много денег, войдет в близость с ромейским василевсом, которая будет для него весьма благодетельна, и, в-третьих, обрадует султана избавлением турок от врага.

22. Посол убедился словами стратопедарха и обещал убедить эмира исполнить желания Алексея. Он отправлен был с новыми дарами и объяснил все Тутаху, изобразив ему и ум стратопедарха, и любезность его в беседе, и щедрость в деньгах. Варвар пленился этим рассказом и совершенно поверил словам и предложению Алексея. Посему, когда пришел к нему Русель, он показал вид, что принимает его радушно, но, поужинав с ним, схватил его и в узах отослал стратопедарху; взяв только заложников, пока будут выплачены условленные деньги. Алексей обрадовался этому, но денег не имел и в затруднении не знал, что делать; посему тотчас созвал собрание и пригласил на совет значительных людей города; когда же все собрались, начал говорить им так: «Мужи, приглашенные мной сегодня на совещание! Послушайте моих слов. Вы знаете, как этот варвар поступал со всеми городами Армении, сколько вынудил у вас денег, сколько опустошил местечек и как поступал с человеческими телами, подвергая их невыносимым мучениям по причинам ничтожным. Теперь настало время избавить нас от такого злосчастия, и вы не должны упускать того случая, чтобы, избегая дыма, не попасть в печь. По воле Божией и нашему старанию, вы видите теперь этого варвара в узах. Но взявший его в плен требует воздаяния, а у нас нет денег. Итак, необходимо, чтобы каждый из вас внес сколько-нибудь по мере возможности. Если бы василевс не был далеко, или если бы варвар согласился на отсрочку, я постарался бы достать вознаграждение оттуда. Но вы сами видите, что ни то, ни другое невозможно; а между тем толпы турок сильно опустошают страну, пока эмир остается здесь, ожидая воздаяния. Поэтому, как я сказал, необходимо вам сложиться. Я обращаю свою речь к начальникам города. Все, сколько вы мне дадите, получите от василевса».

23. Выслушав это, правители города, вознамерились возмутить народ; поднялся большой шум и крик: одни просто кричали, а другие громко выражали желание, чтобы Русель был освобожден, и что от него будто бы никто не потерпел ничего худого, а потому старались вырвать его из под стражи и отпустить на свободу. Иной, видя чернь в таком неистовстве и такой большой город – в волнении, может быть, испугался бы; но мужественный юноша, – разумею стратопедарха, – ничего не боясь, весь шум остановил движением руки и потом, как скоро все утихло, обратился к народу со следующими словами: «Амасийцы! Я удивляюсь, как легко вдаетесь вы в обман тем, которые обольщают вас и ценой вашей крови покупают личную свою выгоду, подвергая вас большим бедам; ибо установление тирании[102] какую пользу принесло вам, кроме убийств, уз, пыток и отсечения членов? Вы-то действительно терпели все это; а те, которые теперь, благоприятствуя варвару, возбуждают вас к такому буйству и шуму, остались неприкосновенными, да еще от царских щедрот получили награду за то, что ни себя самих, ни города не предали варвару, – о вас же ни разу не сказали ни одного слова. Точно так и теперь: они хотят учредить тиранию, чтобы, подавая тирану приятные надежды, самим сохраниться неприкосновенными и получить от василевса новые почести и награды; а когда произойдет что-нибудь неожиданное, постараются поставить себя дальше от места действий, весь же царский гнев обратят на вас. Но если вы сколько-нибудь верите мне, – предоставьте говорить возмущающим вас к мятежу, и пусть каждый из вас идет домой обсудить сказанное: тогда вы увидите, кто желает вам пользы». Народ, выслушав эту речь, одобрил сказанное, – и все разошлись[103].

24. Между тем стратопедарх, опасаясь, как бы люди сильные снова не возмутили народ и не исторгли Руселя, задумал дело весьма разумное и вместе человеколюбивое. Что же это за дело? Он призывает палача, разводит огонь, раскаляет железо, распростирает Руселя на полу, приказывает ему жалобно кричать и стенать, как будто его лишают зрения. Русель повинуется и наполняет весь дом криком и стенаниями. Потом на его глаза накладывают целебный пластырь, а на пластырь-повязку; поутру же выводят его перед народом и показывают всем, как ослепленного. Таким действием стратопедарх прекратил всякое волнение. Избавившись от этой крайности, он помышлял теперь, как бы овладеть войском Руселя и занятыми им крепостями; но приближенные василевса, присланные к нему, понуждали его, взяв Руселя, возвратиться с ним в столицу. На это Алексей отвечал им: «Дурно будет, если мы, овладев одним тираном, оставим в покое других его приверженцев и уйдем отсюда; ибо (в таком случае) кто-нибудь из оставшихся непременно начнет тоже тиранствовать и снова возмутит города. Мне кажется, с тираном надобно уничтожить и тиранию и постараться, если возможно, овладеть крепостями». Сказав это, он принялся за дело, и прежде всего стал сторожить дороги, чтобы ничто из необходимых потребностей не было тайно доставляемо в крепости, и сильно поражал всех, выезжавших для сбора хлеба и других жизненных припасов; а потом устраивал засады и некоторым из своих посылал на фуражировку. Тогда гарнизоны, выходя из крепостей и преследуя фуражиров, попадали на засады и были истребляемы. Делая это часто и разнообразно, он привел франков в затруднительное положение; ибо назначал фуражировки то через четыре, то через пять дней, а иногда через день, или через два. По сему засевшие в крепостях, не зная, что делать, предали стратопедарху и себя самих, и крепости, а другие бросали их и обращались в бегство. Таким образом Алексей сделался обладателем всего. Пробыв несколько времени в Амасии, он успокоил все города и, восстановив глубокий мир, приобрел тем всеобщую любовь; потом, взяв с собой Руселя, выехал оттуда, сопровождаемый приветствиями и многочисленными благопожеланиями.

25. Тогда как, проезжая через Пафлагонию. стратопедарх находился недалеко от дома Феодора Докиана, человека благородного, богатого и кровного его родственника (ибо он был сын сестры отца его), – Докиан, узнав о его приближении, далеко вышел к нему навстречу и приветствовал его; но взглянув на Руселя и увидев лежавшую на глазах его повязку, опечалился и не удержался, чтобы не осудить стратопедарха за то, что он лишил зрения человека столь храброго и могшего принести великую пользу ромеям. Алексей, всегда скромный, умевший держать дело в тайне и не вдруг показывать его на свет, кротко и ласково отвечал ему так: «Теперь не время, брат, объяснять причины, по которым он лишен зрения; но когда придем домой и останемся наедине, ты узнаешь все и тотчас избавишь меня от порицания». Итак, они поспешили в дом, сошли с лошадей, стряхнули с себя пыль и, пока повар приготовлял ужин для гостя, сели закусить. После закуски, стратопедарх, взяв Докиана за руку, повел его в ту комнату, в которой содержался Русель, и приказал ему снять повязку. Русель тотчас же вскочил, сбросив повязку, смотрел всеми глазами и приветствовал Докиана. Этот последний, пораженный такой неожиданностью, встал, преисполнен был радостью и, обняв знаменитого Алексея, целовал его в уста, щеки и прекрасные глаза, а великую его выдумку называл вполне достойной тех, которые произвели на свет такого юношу, хвалил его драму и удивлялся искусной его скрытности.

26. Прогостив у Докиана три дня, стратопедарх расстался с ним и отправился по направлению к Понтийскому морю. Находясь близ Кастамона, он пожелал видеть дом своего деда; посему, приказав всем (своим спутникам) продолжать путь, сам с немногими свернул с дороги. Войдя в дом и найдя его совершенно необитаемым, он проливал слезы и вздыхал, вспоминая о своих предках. Извлеченный отсюда силой, он отправился вслед за своими спутниками; потому что легко мог бы быть захвачен турками, если бы находившиеся при нем не поспешили увлечь его и не соединили с прочей его свитой. Когда проходил он теснины и спускался к морю у Гераклеи, встретил его Маврикс, – человек незнатного происхождения, но расторопный и весьма хорошо знакомый с плаваньем по морю. Посему и ромейские василевсы считали его человеком нужным и делали ему большие подарки; так что через это он нажил великое богатство, имел множество рабов, из которых иные служили у него в качестве воинов, и выстроил себе великолепный дом. Этот-то человек, встретив Алексея, просил его зайти к нему в дом, и тот согласился. По прибытии в Гераклею, стратопедарх сперва отправился в нерукотворный храм Богоматери[104], и там принес благодарственные моления Спасителю всех и Его Матери, а потом уже прибыл в дом Маврикса.

27. Но в то время как он готовился отправиться в путь, получено было известие о приближении турецких фуражиров. Эта весть побудила его взяться за оружие гораздо скорее, чем, как говорят, побудила некогда Александра флейта Тимофея. Вооружившись и сев на коня, он отправился со своими (спутниками). За ним следовали и воины Маврикса, люди в воинском искусстве опытные и храбрые, а начальником их был Михаил Вутумити, – чтобы сказать словами Гомера, – малый телом, но с воинственной осанкой. Турки увидели их издали и, заметив блеск их оружия и благоустроенность фронта, не могли выдержать неудержимого их натиска и отчаянно побежали; а те, прогнав турок далеко от своих пределов и некоторых из них убив, возвратились. Стратопедарх был рад этой случайной победе на пути его и хотел остаться в пределах Гераклеи, чтобы, отражая выходивших на фуражировку турок умножить тем свои трофеи и таким образом возвратиться в великий город пятикратно увенчанным[105]. Но письмо и одновесельное судно с гребцами, присланные от василевса, воспрепятствовали его намерению; ибо в письме повелевалось ему сесть на судно вместе с Руселем и немедленно плыть в столицу, потому что на дорогах турки делают засады. Он исполнил приказание и на судне поплыл в Пропонтиду. Во время его плавания вдруг поднялся сильный ветер – Фраксий, и угрожал ему совершенным кораблекрушением, если бы видимо не спасла его матерь Божия; ибо, как скоро он призвал ее на помощь, – море тотчас же успокоилось, и он избежал этой беды.

28. Когда Алексей прибыл в столицу, – василевс принял его с любовью, целовал радостно и, – повторю (собственные) его слова – сказал: «Хорошо, что прибыл тот, кто, после Бога, правая наша рука». Это было первое от василевса воздаяние за его труды – благодарность василевса при первой встрече; впоследствии же был он награжден почестями и подарками. Между тем Русель находился в темнице под строгим караулом и добрый во всех отношениях Алексей всячески заботился о нем, удовлетворяя многие необходимые его потребности и умеряя царский на него гнев. В таком положении были дела славного Алексея. В это время заплатил общий долг природе дука Антиохии протопроэдр Иосиф Траханиот, – и тамошние дела пришли в такой беспорядок, что происшедшую тревогу, особенно когда начала возрастать тирания Филарета[106], с трудом мог остановить сын умершего Катакалон. Василевс Михаил избрал дукой Антиохии Исаака[107]. Думая, что виновником сего возмущения был патриарх Эмилиан, Михаил приказал, как можно скорее препроводить его в Константинополь. Логофет издавна уже питал к патриарху нерасположение и обещал Исааку награду от василевса, если только он изгонит патриарха из города. Прибыв в Антиохию, Комнин принят был там с величайшей честью, как высшими сановниками, так и занимавшим патриарший престол. Вступив в город, он притворно угождал патриарху и, боясь народной любви к нему, обращался с ним дружески; ибо город разделился на две партии: одна держалась патриарха и искренне была ему предана, а другая угождала правителям. Итак опасаясь возмущения, дука и не предъявлял царской грамоты, предписывавшей ему изгнать патриарха, и не открывал ничего, (устно) наказанного ему василевсом. А что придумывает? Притворяется больным, накладывает повязку на руки около плеч, распускает слух о своей болезни и приглашает врачей. Навещает его и патриарх, рассуждает с ним о его болезни и относительно нее принимает в нем участие. Причиной болезни по-видимому был завал в левой артерии. Посему врачам хотелось, чтобы больной выехал из города и избрал место, сообразное с его болезнью, чтобы, то есть, оно имело благорастворенный воздух и больному доставляло удовольствие. Тогда патриарх сказал, что у него есть такое место, и стал убеждать дуку, чтобы он тотчас выехал из города и поселился там. Тот выехал, а патриарх, проводив его, возвратился (в город). Что же потом? Прошло два дня; патриарх снова приехал навестить больного. Увидев патриарха, больной на вопрос его о здоровье, отвечал: «По твоим молитвам, чувствую себя лучше; благорастворенность воздуха в этом месте приносит мне пользу». Услышав это, патриарх обрадовался. Но между тем как они еще беседовали между собой, некто пришел с известием, что недалеко оттуда залег заяц, – и врачи советовали (больному) выехать (на охоту). Он притворился, будто не хочет; а патриарх, вовсе не зная замысла, стал убеждать его сесть на коня и отправиться на ловлю зайца. Тогда дука показал вид, что слушается его, но, севши на коня – будто с трудом, направил свой путь прямо в Антиохию. Прибыв в город, он запер ворота и послал к патриарху царскую грамоту, которой предписывалось ему отправиться в столицу; поэтому просил его, как можно скорее, ехать к морю. Патриарх досадовал и грозил причинить тяжкое зло, хотя и не мог сделать этого. Итак, отправившись против воли в Лаодикию и пробыв там несколько дней, чтобы получить из Антиохии необходимое на дорогу, он поехал в Византию[108].

29. Избавившись от страха, внушаемого патриархом, Исаак взялся за дела общественные и старался подавлять возобновлявшиеся в городах возмущения. Но он не мог усмирить древнего врага христиан, который снова возбуждал мятежников – и притом по одной маловажной причине. Некоторые из лиц, начавших недавно возвышаться, подстрекаемые завистью, вооружили народ против властей и самого дука. Этого последнего заперли они в крепости и караулили входы, а на тех напали и нескольких из них умертвили. Другие же из бунтовщиков бросились грабить дома правителей, находившиеся близ крепости, и расхитили имущество их. Подвергшись такой неожиданной опасности, дука послал в соседние города за войсками. Войска вскоре собрались в достаточном количестве, и он искусно начал действовать сам против возмутителей. Разделив военные силы на многие отряды, дука приказал им занять тесные проходы и брать всех встречных, чтобы возмутители не могли соединиться и помогать одни другим. Когда это было исполнено, – в Антиохии началось великое истребление возмутителей, и таким способом едва – едва подавлено было восстание. Подавив его, дука спешил привлечь к себе благосклонность антиохийцев. По прошествии же нескольких дней, получено было известие, что турки в большом числе идут в Сирию. Посему взяв войско, он выступил. Ему сопутствовал также зять его по сестре, Константин[109], сын василевса Диогена. Но встретившись с турками и вступив с ними в сражение, дука был разбит и, хотя мужественно сражался, однако же, получив много ран, взят был в плен, а Константин убит. Но антиохийцы тотчас же послали 20000 золотых монет и, выкупив его (из плена), старались излечить полученные им на войне раны. За это с того времени он питал к ним искреннее расположение и старался по возможности отплатить им благодарностью. В таком положении были дела в Антиохии; а что происходило (в то же время) на Западе, покажет следующая книга.

 

КНИГА 3

1. В предыдущей книге говорилось о том, что случилось на Востоке, после смерти василевса Диогена, какие происходили там беспокойства, измены и бунты, и как они тотчас же были подавляемы, – каким образом величайшая из всех зол тирания, разумею Руселеву, достигшая высшего могущества и бывшая причиной многих бедствий для ромеев, уничтожена была Алексеем Комниным, когда он был ещё слишком молод и имел должность стратопедарха над восточными войсками. Теперь же от событий, происходивших на Востоке, нам нужно перейти на Запад, и рассказать о некоторых тамошних происшествиях, чтобы наша речь, развиваясь стройно и в порядке, снова встретилась с действиями Алексея Комнина.

Когда младший из сыновей знаменитого кесаря, Константин, муж доблестный, внезапно скончался, а старший – Андроник, доказавший геройство своей души в войне с Руселем и не пощадивший себя для спасения своего отца, так сильно был изранен, что от истечения крови едва достиг Византии, где благодаря величайшей заботливости о нем, хотя и получил облегчение от мучительных ран, но страдал грудью и, по мнению врачей, носил в себе водяную болезнь, вкоторой врачебное искусство отказывалось помочь больному, – когда все это происходило, и кесарь гражданскую жизнь переменил на монашескую; тогда василевс Михаил был тревожим бесчисленными заботами: скифы делали набеги на Фракию и Македонию, славяне вышли из повиновения ромеям и опустошали Болгарию; были разграбляемы также Скупы и Наис; находились в бедственном состоянии Сирмий, земли, лежащие при реке Саве, и города при Истре до самого Виддина. С той же стороны отложились хорваты и диоклейцы[110] злодействовали во всей Иллирии.

2. В таких обстоятельствах василевс Михаил был тревожим великим страхом и думал, кого бы избрать себе помощником в царствовании и предоставить ему второе, т.е. кесарское достоинство. Так как все его родственники скончались, то он обратил внимание на высших военачальников и между окружавшими его искал такого человека, который превосходил бы других опытностью в делах, умом и доблестью. В то время все при дворе и сам логофет почитал таким Никифора Вриенния, – о котором мы упомянули выше, – человека преданного Богу, верного в дружбе, сильного, предусмотрительного, осторожного в управлении войском и испытанного в борьбе с врагами. Посему он царской грамотой тотчас же был вызван из Одрис. Но прежде, чем этот муж прибыл в столицу, василевс сказал о том одному из сенаторов, родственнику своему по матери: это был Константин друнгарий, племянник прежде занимавшего патриарший престол Михаила, по прозванию Кируллария[111]. Услышав о царском распоряжении, этот человек был недоволен им, ибо и сам давно мечтал о царствовании; посему, на вопрос, какого он мнения о Вриеннии, сказал, что знает этого человека и хвалит, но предполагаемое ему назначение не совсем одобряет. «Ты или должен, – говорит, – добровольно передать ему царскую власть, как мужу храброму, деятельному и предприимчивому, или, если не хочешь испытать это по неволе, оставь свое намерение, – не принимай его в соучастники правления». Такими словами он сильно устрашил василевса, и без того робкого и, как говорят, боявшегося собственной своей тени.

3. Когда Вриенний прибыл, василевс Михаил, переменил свое намерение и назначил его дукой всей Болгарии[112], чтобы через него обуздать усиливающихся славян. Находясь в Болгарии, Вриенний в короткое время до того смирил болгар, что они тотчас признали над собой власть ромеев и довольны были тем, что именно он управлял их делами. Между тем хорваты и диоклейцы разоряли Иллирию, а франки завладели Италией и Сицилией[113] и задумывали ужасы против ромеев. Посему Михаил вознамерился из Болгарии передвинуть Вриенния в Диррахий[114], бывший митрополией Иллирии и немедленно отправил к нему грамоту, в которой не столько приказывал, сколько просил его перейти в Иллирию. Вриенний прибыл туда, и все жители приняли его с радостью, потому что он был человек весьма приветливый и щедрый. Пробыв там немного времени, чтобы приготовиться к войне, он повел войска против диоклейцев и хорватов. Так как они устраивали свои лагеря в местах самых неприступных; то он старался сперва уничтожать эти преграды. Прежде всего, вооружив воинов, он провел их сквозь теснины. Но войско ужаснулось при мысли о возвращении через эти непроходимые места, посему он собрал множество туземных жителей и приказал им идти за войском с заступами, чтобы расчищать и расширять непроходимые дороги. Тогда воины охотно пошли на неприятелей и таким образом достигли того места, где находилась неприятельская армия. Напав на нее, Вриенний после жестокой битвы, одержал совершенную победу. Итак, сделав все города, по прежнему, данниками ромеев, взяв заложников и в каждой стране оставив достаточную стражу, он возвратился в Диррахий. Так как посылаемые из Италии корабли нападали на купеческие суда и грабили их, то он вознамерился обуздать и этих врагов; и действительно – тотчас отправив против них вооруженные триремы[115], многие из разбойничьих кораблей потопил, а другие взял в плен, и таким образом совершенно расстроил эту (разбойничью) италийскую флотилию.

4. Таковы были достойные почестей и наград дела Вриенния. Но зависть не перенесла столь великих подвигов превосходнейшего мужа и возбудили язык клеветников, глаголющих мир с ближними своими, злая же в сердцах своих, как говорит божественный Давид (Псал. 27, 3). Воспользовавшись легковерием василевса, они тайно говорили ему, будто Вриенний задумывает тиранию. Возбуждаемый их речами, василевс послал в Иллирию одного из самых преданных себе людей (это был Евстафий из Каппадокии) с приказанием – под рукой разведать о сделанном донесении. Вриенний принял прибывшего самым радушным образом и так сблизился с ним, что последний открыл ему сущность дела и цель, для которой василевс послал его. Услышав это, Вриенний был глубоко оскорблен и испугался; однако же не предался гневу, но сдержал себя и соображал, что ему делать. В это время возвратился в Византию, перед тем усердно сражавшийся со скифами, родной его брат[116]. Домогаясь у василевса награды за свои подвиги, он докучал логофету. Никак на него не обращали внимания и всегда отпускали его ни с чем; то он был тем сильно огорчен и скорбел. Прибыл и из Пафлагонии сын Флора, Василаки – с надеждой также получить от василевса какую-нибудь награду, (ибо в воинских делах был муж доблестный); но и этот не достиг своей цели, а потому скорбел и печалился. Встретившись друг с другом, оба они вступили в разговор и начали сильно роптать на не щедрость василевса и жестокость логофета. Плодом этой встречи и беседы было то, что они дали один другому клятву – придумать что-нибудь, что могло бы быть полезно и для них самих и для ромейского царства, храня однако же в тайне свои замыслы. Замыслы эти состояли в том, чтобы василевса, столь скупого и нерасчетливого, низвергнуть и вверить над ромеями власть мужу, украшенному истинными достоинствами, – пусть ромейские полководцы не будут игрушкой евнуха[117]. В этой мысли они рассудили, как можно скорее, вызвать из Иллирии Вриенния и сделать его начальником заговора.

5. Составив такой заговор, Иоанн Вриенний отправился домой (в Адрианополь), а Василаки остался в Византии. Спустя немного времени, один из варваров бердышников, которым вверено было охранение царских палат, прибыл в Одрисы, – в так называвшуюся в старину Орестиаду, – а ныне Адрианополь. Прийдя в одну гостиницу и выпив там много вина, он высказал тайну, что логофет послал его с целью – обманом подойти к Вриеннию и умертвить его. Об этом было донесено Вриеннию; варвар тотчас же был схвачен и, подвергнутый пытке, волей-неволей признался, что действительно было так. Иоанн Вриенний приказал отрезать ему нос и немедленно отправил к брату письмо, которым склонил его к восстанию. Когда это письмо доставлено было ему в Диррахий, – он в крайнем недоумении не знал, что делать: решиться на измену считал он делом страшным и могущим навлечь величайшие бедствия; а пренебречь всем и предать себя очевидной опасности – находил несвойственным мужу доблестному, благоразумному и мужественному. Долго колебался он в этих мыслях, а между тем письма брата непрестанно подстрекали его.

6. Таковы были обстоятельства Вриенния. В это время кесарь, видя, что сын его приближается к смерти и что после него останутся в самом юном возрасте его дети, естественно старался найти попечителя о его доме. К этому побуждали его – как сам Андроник, так и прекраснейшая из всех женщин, супруга его, соединявшая с внешней красотой красоту внутреннюю, сиявшая, кроме знатности рода, и чистотой добродетелей, и приятностью нрава. Родовой она производила, по отцу, от болгарского василевса Самуила, ибо была дочь сына его Трояна; а по матери, – от Контостефанов, Аваллантов и Фокадов, мужей в древности знаменитых и обладавших великим богатством. Эта-то жена, отличавшаяся от всех женщин своим умом, не переставала упрашивать мужа об отыскании ее детям какого-нибудь покровителя и даже подала ему совет, – сколько благоразумный, сколько же и полезный. Он состоял в том, чтобы старшую их дочь выдать замуж за Алексея Комнина. У них было три дочери, из коих младшую – Феодору с младенчества ее посвятили они Богу и обручили непорочному и бесстрастному Жениху[118]. Теперь им надлежало позаботиться о двух других, преимущественно же об упомянутой выше Ирине; ибо эта девица была исполнена прелестей, стояла красотою телесной и чистотой нрава. Мать высказала свою мысль о ее замужестве, – а кесарь одобрил ее, а протовестарий[119], то есть, знаменитый Андроник так обрадовался, что почти забыл о своей болезни. Ходившего иногда к нему Алексея Комнина однажды принял он наедине и спросил его: не хочет ли он жениться? – ибо прежде обрученная ему невеста, дочь Аргира, мужа именитого, богатого и обладавшего большим имением, умерла. Узнав о его желании, он тотчас же предложил ему родственный с собой союз. Благоразумный более чем всякий другой юноша, Алексей хотя и рад был услышать это предложение, заметил, однако же, что согласие на него зависит от воли его матери[120]. Тогда весь дом кесаря захлопотал: прекраснейшая из всех женщин привела в движение всех слуги домочадцев.

Между тем василевсу было не по сердцу, что Комнин через брак соединяется родством с этим домом, да и мать Алексея, питавшая старинное нерасположение к кесарю и дому кесареву[121], неохотно склонялась на это, равно и родной брат державного, Порфирородный Константин, очень любивший мужественного Алексея, не соглашался на такой брак; ибо у него была старшая сестра, по имени Зоя, на которой он думал женить его. Но мудрейшая из всех женщин не испугалась столь великих препятствий; она не давала сна очам и веждям дремания, не жалела и денег, пока прекраснейшую девицу не обручила с прекраснейшим юношей. Отец немногим пережил их обручение и скончался, оставив любимую дочь в приятных надеждах. Но злые люди начали было опять одерживать верх, и брак легко мог быть расстроен; потому что они по прежнему стали отравлять злом простосердечие василевса, – так я называю его легкомыслие. Но Промысел все преодолел; ухищрения зависти рассеялись и разлетелись, как пчелы от дыма, и спустя немного, благополучно обрученные явились прекраснейшими новобрачными. Как это произошло, скажем, когда приведет нас к тому предначертанная последовательность речи.

7. Иоанн Вриенний, о котором было упомянуто выше, видя, что брат его медлит, пятится назад и всеми силами старается избежать участия в восстании, соображал, как бы заставить его хотя бы против воли приняться за дело[122]. Уже он расположил в пользу своего замысла все чиноначалие города и, привлеча на свою сторону весь Адрианополь, часто призывал брата. Его действиям сопротивлялся Тараханиот, человек хотя еще молодой, но весьма сообразительный и умный более, чем кто другой. Он писал василевсу и логофету и требовал от них вспомогательного войска, чтобы ему можно было подавить возгоравшееся уже восстание. Но те, либо по недостатку в военных силах, либо по беспечности относительно этого дела, не посылали ему никакой помощи. Тараханиот держался довольно долго; но когда увидел, что и сам он, и все его единомышленники находятся в явной опасности, – немного ослабил сильную свою настойчивость и, по предложению матери Вриенниев, Анны куропалатиссы, согласился соединиться с ее сыновьями узами родства, – сестру свою Елену, которая блистала красотою и превосходила скромностью всех сверстниц, обручил с сыном брата Никифора, и через то вступил с ними в союз.

8. Между тем василевс Михаил, не зная, как мне кажется, о соумышлении Василаки с Вриеннием, назначил его дукой Иллирии и приказал ему, если можно, схватить Вриенния и в узах препроводить в Константинополь. Когда весть об этом дошла до Вриенния, он увидел, что ему не следует более медлить, и с поспешностью устремился домой (в Адрианополь). Итак, он выступил, ведя за собой небольшое войско. Но в то же самое время, в Диррахий поспешал Василаки, надеясь застать там Вриенния. Посему и вышло, что они встретились под Фессалониками, – тогда как Василаки успел уже занять город. Видя, что Вриенний ведет за собой небольшое войско и что он гораздо слабее его, Василаки как бы забыл клятвы и договор с родным его братом и напал на него. Вриенний мужественно выдержал нападение и, убив многих воинов Василаки, заставил его обратиться в бегство и запереться в городе. Из города Василаки выслал к нему послов и просил его возобновить клятвенный договор, заключенный им с его братом. Вриенний очень охотно принял это и утвердил условия. После того он двинулся к Адрианополю и встретился с братом, ведшим огромное войско. Иоанн имел при себе все полки македонские и фракийские с полковыми и фаланговыми их начальниками. С ним соединились также все власти городов, и он всех принимал ласково, потому что был человек внимательный и разговорчивый более чем кто другой. Итак, став лагерем, они начали приготовляться к подвигам. Иоанну Вриеннию казалось, что не должно медлить и терять время. Поэтому, пришедши к брату со знаками царской власти, он стал принуждать его возложить их на себя. Когда же тот отказывался и требовал времени для размышления, – Иоанн начал убеждать всех, если можно, принудить его к тому силой. Однако же твердость Вриенниева духа одержала победу. Вриенний объявил, что на следующий день он соберет гражданских правителей, воевод, полковых начальников и назначит совет, с целью исследовать в общем собрании полезное для всех. Таким образом на этот день он сдержал порыв брата и правителей. Но наконец один случай побудил его и против воли покориться настойчивому их желанию.

9. Гарнизон Траянополя, желая сохранить преданность своему государю, запер городские ворота и взошел на крепостные стены, чтобы караулить город. Услышав об этом, многие из воинов Вриенния прибежали сюда, как на зрелище, безоружные. Тогда находившееся в городе стали поносить их и упрекать в неверности, а стоявшие вне города отвечали им тоже ругательствами. Потом начали одни в других бросать пращами камни; а когда весть об этом пришла в лагерь, – (на место драки) сбежались войска еще более, и некоторые вздумали наскоро смастерить лестницы, грозясь тут же взять город. Когда весть об этом дошла до Вриенния, ему было весьма неприятно, что тогда как сам он еще медлил и устранялся от тирании, воины его уже обнаруживают тиранию и при том в отношении к такому городу, в котором много хороших людей, и на первом, как говорится, шагу обагряют руки кровью соотечественников. Поэтому он тотчас послал удержать воинов от нападения. Посланные явились на место драки прежде, чем она превратилась в великую битву, и укротили ярость воинов. После того случая признано было нужным оставить близ городских стен достаточную стражу, чтобы (траянопольцы) не сделали ночью вылазки из города и не произвели в войске смятения. Исполнено было и это распоряжение. Тогда сын домогающегося теперь царской власти Никифора, Патрикий Вриенний, едва вышедший из детского возраста[123], мальчик живой и отважный, взяв с собой двух сверстников (это были Кацамунтий и Василий Куртикий, называвшийся также Иоанникием) пошел будто играть туда, где находились воины, которым вверена была стража вне города, и найдя, что все они бодрствовали, удостоил их похвалы, а потом, миновав их, приблизился к городу и ходил около стен, чтобы осмотреть и городской караул. Заметив же, что все поставленные от города стражи спят, он на обратном пути случайно нашел приготовленные наскоро лестницы и, приказав следовавшим за собой, чтобы они взяли, их и притащили к городской стене, сам первый взошел на стену, а за ним взошли и прочие. Найдя же, что стражи действительно погружены в глубокий сон и не чувствуют, что вокруг них делается, они, обнажив мечи, окружили спящих, разбудили их и приказали им провозглашать ромейским василевсом Никифора. Тут, пораженные нечаянностью и видя перед собой беду, одни из них сами собой низверглись со стен, а другие исполняли приказание слабыми прерывающимся голосом; (прерывался же голос их от страха). Тотчас узнали об этом и жители города и, предположив, что город уже взят, сбежались все – не с тем чтобы схватить оружие и обороняться, (ибо уже отчаялись), а с той мыслью, что единственным средством к спасению остается им провозгласить ромейским василевсом Вриенния, что тотчас и сделано, – все начали приветствовать кликами Никифора и, простирая руки к стоявшим на стенах, умоляли их спасти город. Когда эти клики усилились, все войско сбежалось к городу и покушалось по лестницам взойти на стены. Но сын Вриенния удержал его стремление и приказал ему, стоя внизу, соединить свои клики с кликами жителей, находившихся внутри города.

10. Таким образом Траянополь первый провозгласил Вриенния ромейским василевсом. По утру собралось все войско вместе с воеводами и полковыми начальниками и, став у палатки Вриенния, требовало, чтобы он облекся в багряницу и надел красные сандалии. Не скоро и с трудом уступил он их требованию и, облекшись в эти одежды, объявил себя ромейским василевсом. Поднявшись оттуда, Никифор пошел в Адрианополь, – и все города и селения, через которые проходил он, приветствовали его. Когда же войска вступили в город, – все горожане приняли его весьма радостно. Сперва зашел он в храм Богоматери и, принеся благодарение Божьей Матери, отправился домой и стал думать о дальнейшем. Он созвал всех воевод и начальников, и предложил им рассмотреть, должно ли сделать покушение на столицу. Все решили не тотчас идти ему в Византию со всем войском, но послать кого-нибудь из воевод с достаточной силой, и вместе отправить к державному послов для переговоров о мире и для вступления с ним в условия, а ко всем сановникам – грамоты с золотыми печатями, наполненные обещаниями почестей и величайших даров, и таким образом выведать их мысли.

11. Когда это было решено, Вриенний, почтив своего брата, магистра Иоанна, саном куропалата и объявив доместиком схол, послал его с достаточной силой в Византию и дал ему также немалую часть военачальников. Приняв войска, Иоанн отправился. За ним следовало немалое полчище и скифов – не чужих и наемных, но издавна бывших подданными ромейских государей. Подойдя к Константинополю, доместик схол стал лагерем и начал делать пробы. Находившиеся внутри города, негодуя на державного и вместе зная мужество и твердость Вриенния, уже стали было обнаруживать расположение, которое питали к нему внутренне: но враждебный демон это общее расположение скоро превратил в неприязнь, – и вот по какому случаю.

12. Лагерь доместика схол находился против Влахернского дворца, – на месте, которое называют Косьмидион и где воздвигнут большой и прекрасный храм во имя Чудотворцев Бессеребрянников[124] и устроена крепость. Некоторые из слуг, а может быть и из воинов, проскользая тайно через цепь, переходили мост перед городом, рыскали по частям Стеноса[125], под предлогом собирания необходимого, и похищали все, что попадется. Но так как жители этого предместья, уходя отсюда, заблаговременно перенесли все в город; то, не находя в домах никакой добычи, они воспламенились гневом и решили сжечь их. Услышав об этом, доместик схол немедленно повелел удержать их от безумного предприятия и потушить пожар. Но это ни к чему не послужило; огонь поднимался уже высоко и пожирал все ему встречавшееся. В то время сгорело много прекраснейших пригородных зданий. Такое событие возбудило в жителях города гнев и изменило прежнее их расположение к Вриеннию. Итак, отчаявшись склонить город на свою сторону убеждением, начальник войска стал готовиться к осаде.

13. Между тем охранителями городских стен с суши василевс поставил родного своего брата Константина Порфирородного и Алексея Комнина, которые, по недостатку в воинах, ставили на стены кого попало и, вооружив домашних своих людей, сами оберегали и караулили город. В один день Алексей Комнин, заметив, что некоторые из воинов Вриенния, ходившие для фуражировки к побережью и возвращавшиеся в лагерь, отстали от своих, поспешно отворил ворота, выбежал со своим отрядом, напал на них и, прежде чем другие узнали о случившемся, взял в плен до двадцати человек и возвратился с ними в город. Молва о таком подвиге тотчас разнеслась повсюду и возбудила столь великую зависть в Константине, что он в глаза поносил Алексея Комнина, зачем он не пригласил его к участию в своем деле. Василевс напротив обрадован был его поступком и торжественно объявил ему благодарность. Такой поступок Комнина подал кесарю повод просить, чтобы совершен был брак дочерней его внучки с Алексеем, – и он действительно был совершен тотчас, как скоро снята была осада города, что произошло следующим образом.

14. Командовавший войсками Вриенния, смотря на осаду города, как на пустую потерю времени, вознамерился, чтобы не мучить более войска, снять осаду. Однако же он стыдился, да и боялся, как бы, по случаю отступления, войско не разделилось. Итак, ему надобно было отыскать предлог, чтобы и снять осаду, и не потерпеть от того никакого вреда. Находясь в этом раздумье, получил он известие, что множество скифов перешло Эмон[126] и, рассыпавшись по Херсонесу, опустошают его. Ухватившись за такой предлог, военачальник снял осаду и устремился на скифов. Встретившись с ними на возвратном их пути, он обратил их в бегство и весьма многих перебил, а иных в большом числе взял в плен и привел к брату. Взятые в плен представили ему случай к заключению со скифами мирных переговоров; ибо дав знатных заложников, они получили от него своих пленных и обязались быть его союзниками.

15. Между тем как это совершалось, Никифор Вотаниат, один из мужественнейших вождей Востока, которого незадолго перед тем василевс сделал главнокомандующим восточных войск, открыто объявил давно замышляемое восстание[127]. Узнав, что на Западе происходят волнения и что все города подчинились Вриеннию, он и сам собрал рассеянные по Востоку войска и, приняв (себе в товарищи) прибывшего тогда из западных областей Хризоскула (он присоединился к ромеям уже давно, когда бразды правления были еще в руках Романа Диогена, как мы сказали выше), обходил города и подчинял их себе. Но между тем как все переходили на его сторону, Никифор Мелиссинский, производивший свой род от Вурциев и Мелиссинов, сохраняя верность тогдашнему самодержцу ромеев, объявил себя врагом Вотаниата. К нему пристал и Георгий Палеолог, вождь мужественный и в воинском деле весьма искусный. Недавно прибью из Месопотамии, где жил со своим отцом, управлявшим Месопотамией, он решил также сохранить непоколебимую верность державному[128].

16. Итак, Вотаниат, когда на его сторону перешли все другие, двинувшись из Фригии, спешил в Вифинию и тайно посылал лазутчиков к начальникам столицы, обещая им великие почести и дары, если они помогут ему овладеть ромейским царством. В то время многие из синклита и из клира, более же всех патриарх Антиохийский Эмилиан, о котором упомянуто было выше, питали неприязнь к державному и к логофету, и искали удобного случая повести дела согласно со своими выгодами. Между тем василевс и логофет, не зная об этой внутренней войне, готовились к внешней и отправили посольство к, правителю турок (а управлял ими Солиман, сын Кутулма[129]), чтобы вооружить его против Вотаниата. Заключив с ними союз, Солиман объявил войну Вотаниату, и с того времени стерег дороги, занял теснины и наблюдал за Вотаниатовыми войсками и движением. Но Вотаниат, по прибытии в Котиайон, узнав о действиях Солимана и не имея у себя довольно войска для борьбы с таким множеством врагов, придумал искусный план. Оставив прямой путь, на котором его ожидали, он ночью свернул с него и, незамеченный сторожевым отрядом, пробрался к крепости, лежащей близ реки Сангарии, которая называется Ацулой и отстоит от Никеи миль на двести; а поворотив опять оттуда, успел дойти до Никеи прежде, чем турки проведали о его движении. Узнав об этом тайном его переходе и о количестве его войска, они своим строем пошли вслед за ним, а вперед послали немногих всадников, чтобы мешать ему и замедлять поход его, – но не совсем достигли (своей) цели. Посланные вперед догнали его недалеко от Никеи и, устремившись на него с криком, пытались стрельбой преградить ему дорогу: но храбрые, хотя и немногочисленные полки Вотаниата противостояли туркам и выдержали их натиск. Впрочем, боясь, как бы турки своей многочисленностью не окружили и не взяли его в плен вместе с воинами, Вотаниат послал к ним Хризоскула. Переговорив с ними и убедив их взять деньги и возвратиться назад, Хризоскул через это доставил войску Вотаниата возможность безопасно идти к Никее.

17. Прибыв к предместью Никеи, увидели они множество народа, построенного фалангами. Подумав, что это враги, намеревающиеся напасть на них, они отчаялись в спасении и едва не окаменели от страха; потому что сражаться против такого множества, при своей малочисленности, считали невозможным, а идти назад очень опасным. В таких обстоятельствах идут к ним послы с вопросом, кто они и чего хотят. В ответ на это фаланги единогласно провозгласили ромейским василевсом Вотаниата. Узнав о том и освободившись от страха, Вотаниат, столь дивно спасенный, вступил в Никею. Разделявших с ним измену было не более трехсот человек. Эти люди, под его предводительством совершив переход среди сетей и многих устроенных им засад, были сохранены невредимыми только силой Божьего Промысла. Бог и здесь показал, что когда Он дает, – злоба бывает бессильна; а если не даст, – суетны домогающиеся, суетны и многочисленные войска их, и засады, и наилучшим образом построенные фаланги, тщетны, бедственны и вовсе невыполнимы самые искусные планы и соображения.

18. Как скоро в столице разнеслась весть о прибытии Вотаниата и о том, что никейцы приняли его с отверстыми объятиями, тотчас все начали говорить и рассуждать, – как члены Синклита, так и духовенство, придумывая способ низложить василевса и воцарить себе Вотаниата; потому что уже многие тайно снеслись с ним и получили от него грамоты за золотыми печатями. Они решились наконец собраться в славном храме Божьей Премудрости, вооружить своих, вывести узников из тюрьмы и потом послать к не участвовавшим в заговоре городским властям, для приглашения их к общему делу. Начальниками заговора были – Эмилиан, человек хитрый и вместе деятельный, могший и хотевший, более чем кто другой, привести народ в волнение, и с ним многие из Синклита. Они положили, до начала дела, принять в число своих соучастников также кесаря, и послали к нему Михаила Вариса – человека, превосходившего многих и умом, и опытностью. Кесарь тогда находился во Влахернском храме, куда в то же время случилось прибыть и самому василевсу. Встретившись с кесарем поздно вечером, Варис объяснил ему дело и показал присланную от Вотаниата грамоту за золотой печатью, в которой он обещал кесарю величайшие дары и почести. Выслушав это, кесарь не задумался ни на минуту и сказал Варису, что он не пойдет против племянника и василевса. Но когда Варис хотел уже уйти, он отправил его к логофету, чтобы последний выслушал его и о том, что услышит, донёс василевсу и устроил все, что должно.

19. Уходя, Варис подозвал к себе одного из своих и послал его объявить своим единомышленникам, что он схвачен и не в силах будет перенести бичи и пытки, но выскажет все, что знает. «Вам, – прибавил он, – надобно скорее определить, что для вас полезно». Сказав это, он отведен был к логофету и объявил все, что знал; а логофет обо всем донес державному. В это время случился там и Алексей Комнин и, когда потребовали его мнения, предложил самый лучший совет: он сказал, что надобно поскорее послать воинов и схватить начальников заговора. Этот совет показался лучшим из всех и кесарю и логофету, но державному не понравился; ему казалось, что, так как теперь время уже вечернее; то, если кого возьмут под стражу, – в городе произойдет смятение и тревога. Так Промысел Божий омрачил ум державного. Последний взятие под стражу отложил до завтра; а они, рано поутру собравшись все в храме Божьей Премудрости[130], отворив бывшие в городе тюрьмы, вооружив осужденных и кроме того своих слуг и домашних, кто сколько имел, послали их к не участвовавшим в заговоре градоправителям и грозили сжечь дома тех, которые не явятся к ним и не примут участия в их замысле. В грамоте же, которую дали посланным, надписано было так: «Святейшие Патриархи, Синод и Синклит призывает вас в славный храм Божьей Премудрости». И все сбежались, – одни охотно, другие нехотя[131].

20. Когда об этом возвещено было василевсу, он послал за Алексеем Комниным, и василевс спросил его, что должно делать в настоящем случае. Он предложил совет превосходнейший и полезнейший: сказал, что собравшаяся толпа не привыкла к военным действиям; это – рабочие, они не устоят, увидев людей вооруженных и готовых к битве; а потому против них надобно послать вооруженных бердышников – царскую стражу, под командой военачальника. Но державный, выслушав эти слова, отверг совет, – не знаю, потому ли, что им овладел страх, или потому, что от избытка добродетели, стоял уже выше окружавших его несчастий. Тогда еще возможно было подавить восстание и погасить огонь прежде, чем он разгорелся в величайший пожар; но василевс не захотел сделать этого.

21. Комнин снова побуждал его действовать и всячески ободрял, пока не услышал от него укоризны в жестокости. Наконец державный сказал ему следующее: «У меня давно была мысль отказаться от престола; посему я с радостью приму то, чего желал сам, когда Промысел присудил мне это помимо моей воли. Ты же, если хочешь, поставь вместо меня василевсом брата моего Константина». Когда он сказал это, Комнин попросил у него письменного удостоверения в сказанном, – и державный тотчас приготовил грамоту и приложил печать. После того он отправился во Влахернский храм Богоматери, а Комнин, взяв грамоту, пошел к Константину и убеждал его следовать за собой во дворец, чтобы принять царскую власть. Но Константин, ослепленный юношескими помыслами, отказался, думая, что ему будет хорошо, если скипетр возьмет в свои руки Вотаниат, поспешил явиться к нему прежде, чем он переправился через пролив. Так действовали тогда эти люди.

22. Узнав о возмущении в городе, Вотаниат поднялся из Никеи и пошёл к столице. Прибыв в Константинополь, он послал отряд под начальством одного из довереннейших своих слуг, по имени Борил, занять василевсов дворец, а потом вскоре и сам направился к городу. Прибыв в Руфинианский дворец[132], он остановился, чтобы дождаться василевсова дромона и других приготовлений. К нему отправились Константин Порфирородный и Алексей Комнин, один – не предполагая того, что впоследствии пришлось ему испытать, а другой – предвидя и предсказав все, что потом совершилось. Василевс еще не подал руки и не сделал приветствия, как Комнин начал говорить новому державному следующее: «Ты знаешь, милостивый василевс, что этот Порфирородный, когда царствовал родной его брат, не получал от него ничего хорошего, но проводил всю жизнь, как бы заключенным в мрачной темнице. Теперь он имеет добрую надежду, что мрак его жизни рассеется, и что в твое милостивое и отечески попечительное обо всех царствование он увидит чистейшее счастье».

23. Вотаниат дал знак согласия на эти слова о Константине, – Алексей опять начал говорить: «Ты знаешь, василевс, что я до конца остался преданным предшествовавшему тебе державному и, тогда как все склонялись на твое царствование, доныне был верен ему и не отправлял к тебе ни послов, ни писем. Посему, как без обмана соблюдал я верность ему, так ненарушимо сохраню ее и тебе. После того василевс похвалил Алексея и отпустил его. Узнав же, что посланные вперед овладели царским дворцом, Вотаниат вышел, в намерении переплыть во дворец и, достигнув так противолежащего городу берега, где стояла на столбе каменная корова[133], взошел на царский дромон и при кликах и рукоплесканиях переправился к царскому дворцу.

24. Между тем василевс Михаил постригся и облекся в монашескую одежду в присутствии дочери кесаря, который, зная легкомыслие нового василевса и наглость окружающих его, и видя, что теперь власть в руках рабов[134], боялся за своего племянника, как бы не потерпел он чего-либо необычайного, а для того посоветовал ему посвятить себя Богу. А управлявший тогда патриаршим престолом великий и славный Фома, зная чистоту этого мужа, причислил его к клиру и, спустя немного, рукоположил в митрополита Эфесского.

25. Овладев царским скипетром, Вотаниат, хотя приближался к старости, или лучше сказать – был уже стар, и прежде вступал в два брака, однако еще женился на царице Марии. При вступлении Вотаниата на престол, царица Мария оставила дворец и поселилась в монастыре, который называется – Петрион и находится близ Сидиры. Когда же Вотаниат, склонившись на убеждения кесаря, – о чем подробнее будет сказано после, – решился жениться на ней; тогда кесарь пригласил и ввел еево дворец. Потом сделаны были приготовления к обручению, и василевс с царицею, как жених с невестой, стояли уже пред дверями святилища. Но долженствовавший обручить их (священник) одумался и стал опасаться низложения; потому что василевс Михаил Дука, муж Марии, и супруга Вотаниата от второго его брака – были еще живы. Соображая это и понимая, какое сделал он зло, благословляя прелюбодеяние и вместе троеженство[135], он медлил с выходом из алтаря. Видя это и догадавшись, какая мысль озабочивает священника[136] кесарь начал беспокоиться, что патриарх, услышав о том, не разрешит Вотаниата от прежнего брака и склонится на сторону Евдокии[137]. Не желая высказать своей мысли при окружавших его людях, он сумел взглянуть на своего внука, Михаила Дуку, и хотел взглядом дать ему понять то, чего не мог высказать. Этот юноша, видя медлительность священника и направленный на него самого пристальный взгляд кесаря, понял, что должно было сделать, и, тотчас приготовив другого священника для совершения обручения, до времени скрыл его, а сам, приблизившись к алтарю, позвал священника, отказывающегося совершить обручение. Когда же тот спросил, для чего зовут его; тогда Михаил, взяв его за одежды, тихо отвел оттуда и на его место поставил другого, который и совершил священнодействие. С того времени кесарь стал пользоваться особенным доверием царицы.

24. Между тем логофет, потеряв надежду на василевса и окружающих его, решился бежать к Вриеннию и, в бытность свою в Силимврии переговорив с Руселем, который послан был туда с войсками от него и василевса Михаила, хотели, чтобы и он сопутствовал ему. Но Русель схватил его и в оковах отвел к Вотаниату. Сосланный на остров, называемый Океею[138], логофет был подвергнут бесчеловечным и безжалостным пыткам, и спустя немного умер. Таков был конец царствования Михаила Дуки.

 

КНИГА 4

1. Получив таким образом царский скипетр, Никифор Вотаниат всячески старается привлечь к себе благорасположение граждан, особенно после того, как разведал о Вриеннии и о собранных им войсках; ибо знал Вриенния, как человека воинственного, весьма щедрого и в то же время деятельнейшего. Потому-то он, точно как бы на охоте, ловил расположение граждан и, по соревнованию, оказывался более щедрым, чем, сколько требовала расчётливость, а от того сделался виновником великих беспорядков в ромейском государстве. Ромейское государство имело два источника доходов, которыми весьма гордилось, черпая из них средства для раздачи наград вельможам и других заслуживавшим внимание лицам[139]. Оба эти источника Вотаниат открыл для всех и щедро расточал из них дары без нужды. Вследствие того, высшие достоинства раздавались не отличившимся, не воинам и не тем, которые были причисляемы к Синклиту, либо другим, чем заслуживал внимание, а всякому, кто просил. То же самое было и с известными у ромеев оффициями; так что расходы стали далеко превышать доход. По этой причине в короткое время оказался недостаток в деньгах; а недостаток их заставил подделывать монету и людям чиновным и должностным нередко отказывать даже в законных царских наградах. Так как наполнявший казначейство сбор денег с Азии отошел в чужие руки с той поры, как в ней утвердилось владычество турок; да и с Европы собирать их везде было трудно, а прежде безрассудно истрачивались: то в государственном казначействе произошло величайшее оскудение в деньгах. Таким образом Вотаниат, желая показаться щедрыми приобрести, как сказано, благорасположение города, употребил во зло свою щедрость.

2. Между тем Вриенний, находившийся в Одриссах, узнав, что случилось с василевсом Михаилом и как возмутился против него город, собрал всё македонское и фракийское войско и, взяв с собою союзников, двинулся к Византии. Вотаниат проведал об этом и, опасаясь, как бы Вриенний, подступив к городу с таким войском, не заставил его оставить престол, прежде чем он успел утвердиться на нем, рассудил сперва послать к Вриеннию послов, чтобы через них вступить с ним в переговоры и заключить условия, а потом для отражения его назначить усыновленного от царицы Марии – Алексея Комнина, возведя его в сан доместика западных схол. Но так как Вотаниат не имел собственного войска, то отправил посольство к находившимся в вифинской Никее турецким вождям. Там стояли Масур и Солиман, дети Кутлума. Они тотчас же послали Вотаниату вспомогательного войска не менее двух тысяч, а вслед за тем приготовляли и другое. Прежде чем прибыли эти союзники в Византию, послы к Вриеннию уже отправились. Послами же были Константин Хиросфаки, имевший тогда сан проэдра, человек умный и сообразительный, отличавшийся всеми достоинствами, какими может украшаться муж государственный, и Стравороман, происходивший из Пентаполя фригийского, муж сильный и деятельный, возводивший род свой к предкам царя Никифора. Оба они, отправившись к Вриеннию, встретили его у Феодосиополя, когда он, построив фалангу, был на походе. Еще издали завидев ряды воинов и красиво построенную фалангу, послы удивлялись как многочисленности, так и стройности войска, и превозносили вождя его. Когда они подошли близко, начальники дружин донесли о них вождю. Тут Вриенний приказал остановиться войску и, взяв с собой избранных военачальников – вождей македонской и фракийской армии, командиров кавалерии и правителей, отошел с ними несколько от фаланги. Тогда все сошли с коней и стали в ряд; – один Вриенний оставался на коне, который у него всегда был белый. Одежда на нем была не воинская, а царская, и, казалось, придавала еще более красоты этому мужу, отличавшемуся прекрасной наружностью и сильным словом. Послы подошли к Вриеннию и сделали обычное послам приветствие. Державный, ответив им тоже приветствием, принял их благосклонно и потом просил объяснить причину их прибытия. Когда они сказали, что присланы своим державным для предложения мира и союза, Вриенний опять спросил их, на каких условиях просят они мира. Послы изложили все, что было им поручено от василевса, – а говорил при этом Стравороман, который, как кровный родственник государя, был во главе посольства; другой же с ним был отправлен только с целью придать посольству большую силу, как родственник царя по сватовству.

3. Содержание речи послов было следующее: «Я, – говорит василевс, – давно знал твоего отца, как мужественного военачальника, одержавшего много побед над скифами; вместе с ним бывал я в походах и познакомился сперва как с дружинным товарищем. Не менее знаю я, что ты – достойный сын такого отца. Поэтому, возведенный Богом на царский престол, я хочу быть для тебя чадолюбивым отцом. Но будь и ты благодарным, а не неблагодарным моим сыном, забывающим о старческой моей немощи. Отныне ты будешь иметь вторую честь после царя, то есть, честь кесаря, а в непродолжительном времени займешь, вместо меня, и царский престол». Когда послы высказали это, Вриенний, нисколько не задумавшись (ибо был проницателен более чем кто другой), тотчас отвечал, что он принимает эти условия, охотно соглашается на мир, прекращает междоусобную войну и принимает предложенную василевсом честь; но не хочет один воспользоваться благами мира, а желает доставить участие в них и своим сподвижникам, вождям, воинам и правителям: лишить их выгоды считает он делом нечестивым; было бы крайне своекорыстно, даже скажу более, бесчеловечно, ища своей пользы, отнимать ее у других. Итак он не иначе согласится принять усыновление и достоинство кесаря, как обеспечив прежде вознаграждение этих последних. В заключение Вриенний выразил свое желание, чтобы василевс подтвердил своим согласием все, что он сообщил им, и потом, вышедши из города, в сопровождении патриарха, прибыл к храму Архистратига вышних сил Михаила, находящемуся во фракийском местечке Дамокрании[140]: там должно быть усыновление его, возведение в кесари и обычное возложение на него венца. Когда же послы спросили его, почему не желает он принять это посвящение в столице, Вриенний отвечал, что он не боится никого, кроме Бога, но из приближенных к василевсу не доверяет весьма многим.

4. После сего послы были отпущены и отправились. Но в пути подверглись было они опасности со стороны встретившихся с ними лазутчиков, но были спасены благоразумием начальника их. Прибыв обратно, они донесли василевсу об условиях мира, – и положено было, не теряя времени, выслать с войском доместика схол; потому что на предложенные условия василевс не возлагал никакой надежды. И так, Комнин выступил, им в своем распоряжении союзных турок, прибывших с василевсом Вотаниатом так называемых хоматинцев[141], небольшой отряд пришедших из Италии франков и фалангу воинов, именуемых Бессмертными.

Здесь необходимо сказать, что это были за Бессмертные. Василевс Михаил, или вернее – евнух Никифор логофет, видя, что восточное войско совершенно уничтожено оружием турок, старался всеми силами набрать новое войско. Для этого он собирал людей, рассеявшихся по Азии и служивших кое-где по найму, надел на них латы, дал им щиты, заставил носить шлемы и копья. Поставив над ними одного из вождей человека умного и способного к обучениювоинов (это был Константин Каппадокийский, человек, по своему происхождению, близкий к василевсу Михаилу, вместе с ним воспитывавшейся и походивший на него нравом), он упражнял их и, при его помощи, научил всякому военному делу. Они могли уже твердо скакать на конях и ловко владели оружием. Но дав им образование внешнее, Константин образовал, кажется, и их души. Желая приучить их к ловкости во время сражения, он снимал с древков острые наконечники и, разделив воинов на отряды, ставил их один против другого и приказывал им, со всей силой, понуждая коней, нападать строй на строй и быстро бросать друг в друга копья[142]. Тем, которые отважнее приступали к этому делу, причислял он к первому разряду воинов; а кто в подобных схватках отличался часто, тех называл бессмертными. Таким-то образом все, поступавшие в эту фалангу, стали носить название Бессмертных.

5. Присоединив их к прочим войскам, Алексей выступил и расположился лагерем у реки, которая, не знаю, как называлась в древности[143], потому что названия часто изменяются, а ныне она, вытекая из фракийских гор, от туземцев получила имя Алмира. Близ нее на холме сооружена крепость, которой имя Каловрия. Расположившись здесь лагерем, Комнин не стал ни копать рва, ни устроять ограды, ибо хотел не выжидать нападения неприятеля, но, если можно, победить его. С малым числом войска ему надлежало подвизаться против вождей многих, мужественных и опытнейших, над которыми, как солнце над звездами, возвышался провозглашенный василевс. Поэтому, уступая неприятелю в числе и силе войск, доместик схол должен был приготовиться к поражению врагов не одной отвагой, но также размышлением и предусмотрительностью. От посланных лазутчиков узнал он, что Вриенний расположился лагерем на полях Кидокта.

6. Между тем Вриенний, посетив вечером один находившийся вблизи храм Матери Бога Слова и совершив там все обычное, узнал, что неприятель стоит лагерем близ Каловрии; потому что некоторые из находившихся с Алексеем Комниным турок, отправившись ночью высмотреть неприятельское войско, попали в руки лазутчиков и, быв приведены к Вриеннию, все рассказали ему. Итак, встав поутру, он приказал, чтобы все войско было в полном вооружении, и разделил его на отряды.

Вот в каком порядке выстроилось оно. Правым крылом командовал брат Вриенния Иоанн куропалат, которого он сделал доместиком схол. Эту фалангу составляли – приведенные Маниаком[144] из Италии – франки, значительное число фессалийских всадников и сверх того – немалочисленный отряд так называемых дружин (наемных) – всего не менее пяти тысяч человек. Таков был состав правого крыла. Над левым начальствовал тарханиотянин Катакалон, отличавшийся и правилами жизни, и словом, и воинской сообразительностью. Эта фаланга состояла из отрядов македонских и фракийских в числе трех тысяч человек. Центральную же фалангу вел сам Вриенний, и в ней находилось все отборное и главное из фракийцев, македонцев и фессалийской конницы. Вне левого крыла было еще вспомогательное войско скифское, шедшее впереди на расстоянии двух стадий. Вриенний выстроил свое войско так, что вытянул фалангу во всю длину, и приказал, чтобы скифы, как только покажется неприятель и зазвучит военная труба, попытались с шумом и криком ударить на его тыл. Это-то и повелел он своим полководцам.

7. Узнав от лазутчиков, что неприятель уже близко, Алексей Комнин скрыл все свое войско в овраге, а сам взошел на холм и следил за движением неприятеля. Видя многочисленность врагов и опасаясь, как бы его войско, еще не сразившись с ними, не обратилось в бегство, Комнин придумал превосходный и весьма умный план – не допускать, чтобы оно увидело всех неприятелей разом. Особенно же беспокоило его то, что сражаться в этот день значило поступить вопреки воле царя; потому что накануне прислана была ему грамота, которой василевс предписывал не начинать сражения, не дождавшись прибытия отправленных уже на помощь турок. Между тем ждать не было никакой возможности, не завязывая с неприятелем битвы, когда дело доходило до рук; а отступить без сражения казалось поступком недостойным. Потому Алексей решился лучше или победить, или умереть в сражении, чем, боясь василевса, позволить себе малодушное и трусливое отступление. Осмотрев занимаемую неприятелем местность, он увидел с одной стороны открытую равнину, а с другой – множество холмов и оврагов; так что одна часть Вриенниевой фаланги была не видна, а другая видима. Вооружив свое войско, он разделил его надвое части: сам принял начальство над отрядом Бессмертных и над франками, а хоматинцев и турок отдал под начальство Константина. Катакалона и поставил их против фаланги скифов.

8. Как скоро войска Вриенния спустились в овраги, Комнин указал своим воинам одно правое неприятельское крыло и велел ударить на него со всею стремительностью[145]. Выскочив, как бы из какой засады, войско Комнина нечаянным нападением до того поразило врагов, что едва не обратило их в бегство. Но в это время вождь их Иоанн Вриенний, вместе с немногими, обнажив свою саблю, поразил передового из Бессмертных, а прочие тоже сделали с другими, и этим не только остановил свое войско, но даже обратил в бегство противников, и таким образом Бессмертные все побежали. Между тем Алексей Комнин, бывший в это время в тылу неприятелей, и предполагая, что за ним следует его фаланга, мужественно боролся, поражая всякого, кто попадал ему под руку. Но когда увидел, что его фаланга обратилась в бегство, подозвал к себе своих приближенных (а с ним было несколько лучших его воинов – числом до 6-ти человек) и предложил им отважный план – идти в тылу Вриенния и, смешавшись с его свитой, спокойно следовать за ним до тех пор, пока не подойдут к нему близко, а как скоро приблизятся, обнажить мечи и умертвить его, хотя бы при этом пришлось пасть и им вместе с Вриеннием. Во всяком случае это будет лучше, чем подвергаться суду василевса за неповиновение ему. От такого намерения отклонил Алексея Феодот, о котором упомянуто было выше; он сказал, что подобное предприятие безрассудно и глупо, что напротив теперь надобно выйти из неприятельского войска и отправиться к своим, и что только тогда, когда соединится с ними, он может, если ему будет угодно, взять с собой известнее количество товарищей и пуститься с ними на столь опасное дело. Таков был исход действий на правом крыле!

9. На левом же скифы, лишь только завидели хоматинцев, под начальством Константина Катакалона, тотчас с сильным криком и гамом устремились на них, быстрее, чем можно выговорить слово, обратили их в бегство. Кончив преследование их, они в порядке возвратились назад, а потом с великой быстротой устремились на охранявших тыл Вриенниева войска и, по обычаю наемников, ограбив убитых, захватив коней и добычу, уходили домой. От этого в рядах произошел беспорядок: некоторые так называемые у ромеев тулды[146], испугавшись скифов, стали вбегать в ряды вооруженных воинов и произвели в них замешательство. Заметив это, Алексей Комнин, находившийся еще в Вриенниевом войске, закрыл лице свое нависшими перьями шлема, по том у одного из конюхов взял Вриенниева коня, на котором красовались пурпурный чепрак и уз да, покрытая золотой чешуей, и захватив сверх того сабли, по обычаю возимые царями во время путешествия, тайно скрылся из среды Вриенниева войска. Находясь уже вне всякой опасности, послал он с этим конем глашатая – громко кричать, что Вриенний пал в битве. Это удержало многих от бегства, а иных заставило даже воротиться назад; ибо случилось, что когда скифы, думая о добыче в войске Вриенния, лениво гнались за воинами Алексея Комнина, – последние, видя, что никто их не преследует, недалеко отбежали, но в нерешительности бродили близко, и потому, когда глашатай показал им Вриенниева коня[147] и сабли, и с уверенностью объявлял о смерти Вриенния, – они опять все собрались.

10. С этим совпало и другое обстоятельство. Немалый отряд турок, посланный василевсом на помощь, о чем он тогда извещал Комнина, прибыл сюда в то самое время, как завязалась битва и началось бегство. Увидев бегущих, они отыскали доместика схол и, находясь с ним, советовали ему не терять мужества и выразили желание встретиться с неприятелем. Комнин взял их вождей, взошел с ними на один холм, с которого можно было видеть противников, и показал их оттуда. Турки заместили расстройство неприятельской фаланги, которая шла в совершенном беспорядке и продвигалась будто нехотя, как расслабленная; потому что все предались беспечности, как люди, уже одержавшие победу и обратившие неприятеля в бегство. В это время преданные Вотаниату франки все приходили к нему и, сходя с лошадей, в знак верности, по отечественному своему обычаю, подавали ему руки[148], а прочие войска его фаланги стекались посмотреть на такое зрелище. Увидев все это, турецкие военачальники сошли с холма и разделили свое войско на три отряда: два из них они скрыли в засадой, а третьему велели врассыпную напасть на неприятелей, – но не на тех, которые построены в фалангу, а на небольшие отряды, и, гоня своих коней быстро, бросать копья и пускать более стрел.

11. За ними последовал и Алексей Комнин, успевший собрать столько из своего бежавшего войска, сколько позволяла ему краткость времени. При этом некоторые из Бессмертных, опередив турок, проникли в середину неприятельской фаланги, и один из них нанес самому Вриеннию удар копьем в грудь. Но тут Вриенний, выхватив из ножен свой меч, рассек это копье пополам и, ударив поразившего его воина в ключевую кость, насквозь разрубил ему плече вместе с панцирем. В ту же минуту с криком наскочили турки и начали метать стрелы, так что военачальники Вриенния от такой нечаянности пришли было в замешательство. Однако же, как люди, искусные в военном деле, они старались устроить свою фалангу и увещевали воинов быть мужами доблестными и не погубить славы, приобретенной победой. Восстановив порядок в своих рядах, сколько это позволяла краткость времени, они мужественно устремились на турок.

12. Турки же без оглядки побежали назад и влекли их к засадам, пока не поравнялись с первой из них; а поравнявшись, и сами обернулись. И находившиеся в засаде, быстро выскочив оттуда, начали со всех сторон бросать в неприятелей копья и нанесли немало вреда как лошадям, так и всадникам. Когда войско Вриенния от этого уже готово было обратиться в бегстве, с величайшей быстротой прибежал на помощь доместик схол Иоанн куропалат, упомянутый выше родной брат Вриенния. Увидев его, Вриенниевы воины стали отважнее наступать на турок, и турки снова дали тыл и не переставали бежать до тех пор, пока не навели преследовавших на другую засаду. Тут-то, когда от натиска турок уже все готовы были обратиться в бегство, пало весьма много людей, окружавших Вриенния. Заметив это, он немедленно поспешил на помощь: встречал многих преследовавших и убивал их, а бежавших убеждал остановиться. Но на этот раз усилия его были напрасны: все обратились в бегство, оставив его одного с сыном и братом. Блистательно боролись они с турками и многих перебили; но видя, что вся их фаланга рассеялась, и сами обратились в бегство. Турки преследовали их, – и они должны были непрестанно оборачиваться назад и отражать их напор, пока конь, на котором сидел Вриенний, от усталости не отказался бежать. В таких обстоятельствах Вриенний пошёл пешком, а брат и сын его то и дело оборачивались и отражали турок.

13. Но пока преследовавших было не слишком много, они могли успешно продолжать свое отступление; а когда неприятели сбежались в большом количестве и усталый конь Вриенния сделался негоден для пути, враги стали окружать их и забегать вперед. В это время сын и брат Вриенния оба с великим усилием устремились на врагов и двух из них поразили, а других заставили уйти, и на короткое время могли отступать безопасно. Но турки снова воротились еще в большем числе и с яростью напали на них. Тогда они опять поступили по-прежнему и с великим рвением пошли на турок. Однако же успех их мужества был уже не прежний. Иоанн куропалат, свалив одного турка, схватился с другим, но от этой схватки у обоих пали кони вместе с всадниками. Сын провозглашенного василевсом, увлекшись преследованием врагов и поразив одного из турок, попал в середину их и никак уже не мог возвратиться к отцу, хотя долго пытался соединиться со своими. Став от этого смелее, турки еще с большей силой напали на Вриенния. Один из них обнажил свой меч и дерзко бросился на него; но Вриенний, обернувшись, ударил его мечом по руке, – и рука упала на землю вместе с саблей. Остальные же окружили Вриенния. Он мужественно защищался и поражал копьем нападавших на него спереди. Но тогда как работало его копье против других, первый турок, с отрубленной рукой, соскочив с коня, повис на его спине, – и Вриенний никак не мог направить саблю так, чтобы ударить ей укрывавшегося за его спиной турка. Между тем сошли с коней и прочие турки и убеждали Вриенния, чтоб не бросался сам на смерть, а предался своей судьбе. Впрочем, пока у Вриенния не устали руки, он не переставал наносить и получать удары; а когда наконец утомился, – добровольно уступил увещаниям врагов и таким образом попал в плен.

14. Варвары взяли Вриенния с великой честью и поехали к Алексею Комнину, отправив вперед вестников для донесения о пленнике. Между тем, как все это происходило, один из франков встретил брата Вриенниева и, нашедши его в плачевном положении и пешим, посадил на своего коня и довез до Адрианополя. Спасся и сын Вриенния, пробравшись сквозь толпу врагов и ускользнув от стрел их. Когда они еще бежали, отец внушил ему, по прибытии в Адрианополь, сказать своей бабке и матери, чтобы они в случае, если не спасется его брат, собрали спасшихся после битвы воинов и убедили их – не прежде сдаться василевсу, как получив от него письменное уверение, что он никого из них не лишит принадлежащего им достоинства и ни у кого не отнимет имения. Впоследствии это и сделано.

15. Когда Вриенния привели к Алексею Комнину, последний изумлен был видом и величием этого мужа – он действительно стоил того, чтобы властвовать. Комнин гордился тем, что борьба его была с вождем, имевшим крепкую руку, неустрашимую душу и твердый характер: ибо душа Вриенния была в самом деле геройская. И да не подумает кто, будто я говорю и пишу это пристрастно. Напротив, да будет известно каждому, что подвиги, добросердечие и благородство этого мужа превосходят всякое описание[149]. Если бы настоящий рассказ не имел другой цели, и не хотел бы подробно описывать доблести этого человека; то понадобилась бы вторая Илиада. Над таким-то мужем, умевшем всегда ловко выйти из затруднительных обстоятельств, искусно устроить фалангу и сражаться с неприятелем, одержал победу Алексей Комнин, у которого не было еще и надлежащей бороды, а только пробивался и золотел пушок, ибо ему было[150]. [...]

После той схватки, мужественных подвигов и поражения, он одержал победу не многочисленностью войска, а твердостью, решительностью и военачальнической предусмотрительностью, при внешнем содействии Промысла, увенчивающего успехом человеческие предприятия.

16. Итак, Алексей Комнин взял Вриенния и пошел по направлению к Константинополю[151], отправив вперед известие к державному о своем пленнике, при сем послал ему пурпурные сандалии царствовавшего, унизанные жемчугом и каменьями. Обрадованный таким слухом, василевс отдал приказание вернейшему, какого только имел, и приближеннейшему к себе мужу (не знаю был ли то скиф или мизиец; имя его Борил), которого он возвел в сан протопроэдра – этнарха[152], чтобы этот человек поехал и взял Вриенния, а доместику схол Комнину велел, не вступая в Константинополь, отправиться к Адрианополю и, утвердившись там, начать войну против Василаки; ибо и этот последний успел усилиться, когда присоединилось к нему все иллирийское и болгарское войско. Кроме того, он имел еще под своим начальством варягов, которые были посланы с ним в Диррахий василевсом Михаилом. Ему покорилась также и митрополия Фессалии, так называемая Фессалоника. Это приказание царя огорчило Комнина: он надеялся, что василевс наградит его почестями и дарами, сообразно с его заслугами, как человека, который подавил не какую-нибудь тиранию, но разрушил и покорил величайшее царство, поддерживавшееся столь многочисленным войском, столь славным вождем, и доходами с такой обширной страны и стольких городов. Впрочем, хотя и с неудовольствием, он исполнил приказание.

17. Приняв Вриенния, Борил отвел его в одно местечко, по имени Филопатион[153], и здесь ослепил, лишив через то ромейское государство и правительство такого человека, лучше которого уже не оставалось, исключая того, который одержал над ним победу. А Алексей Комнин, простояв около трех дней за городом (Константинополем), где он виделся и простился со своими, пошел к Адрианополю. Причем он взял от царя верительные грамоты с пурпурной подписью и золотыми печатями[154], ручаясь за то, что каждый из военачальников Вриенния останется при своем достоинстве, какое кто имел, и со своим имуществом, каким владел дотоле.

18. Спустя несколько дней, василевс вызвал к себе Вриенния, сжалился над его несчастьем и не только возвратил ему всю его собственность, но и осыпал его новыми почестями и дарами. Приглашены были и прочие начальники, и спокойно переезжали в столицу. После того как Алексей Комнин вручил им грамоты василевса с золотыми печатями, василевс всех их принимал благосклонно, – и одни из них взяты были Комниным для исполнения повелений василевса и отправились против Василаки, а друге с женами и детьми, как выше сказано, переехали в столицу.

Пройдя Македонию и Вулер, Комнин достиг Стримона; переправившись через Стримон и оставив позади теснины между Струбицей и так называемой горою Мавр, прибыл в одно местечко, расположенное при реке, которая у туземцев называется Вардарий. Эта река, вытекая из гор новой Мизии и проходя через Скупы, течет между Струбицей и Стипием, и надвое разрезает горы. Протекая не сколько далее оттуда, она разделяет границы Веррии и Фессалоники и, проходя между ними, впадает в море. Незадолго до того времени, она, оставив прежний свой путь, уклонилась в сторону на расстояние двух-трех стадий, так что на месте прежнего ее течения образовалось естественное углубление. Между этими двумя течениями Алексей Комнин расположился лагерем и объявил войскам, что остаток дня они посветят отдыху, так как ночь предполагалось провести им без сна, или спать вооруженными.

19. В самом деле, как человек проницательный и получивший достаточную опытность во время прежних своих действий, он предугадывал намерение неприятеля сделать на него нападение ночью, что действительно и случилось. К такому-то нападению Алексей готовился и рассылал повсюду лазутчиков. Так действовал он; а Василаки, – когда перебежал к нему некто от Комнина изменнически и сказал, что если ему угодно напасть на Алексея, он предаст его спящего в палатке, – нисколько не задумываясь, приказал всем вооружаться. Тотчас все вооружились. Потом, как скоро солнце склонилось к западу, он подал знак трубами к выступлению и вышел из города. Оставив прямую дорогу, чтобы таким образом укрыться от того, от кого почти ничто не укрывалось, и перешедши так называемую Литу, он прибыл к реке, которую окрестные жители именуют Галиком; переправившись же через эту реку недалеко от крепости, называемую – Аэтос и перешедши находящийся там ров, шел уже открытым полем.

20. Однако же Василаки не мог утаить своей цели. Едва только выступил он из города, лазутчики, видя густо поднявшуюся пыль, заключили о его выступлении и донесли о том доместику схол. Доместик приказал всем вооружиться и, приготовив коней, ждать знака, а между тем посылал одного за другим осведомляться о неприятеле. В это время прибыл к нему один из его свойственников, – человек ему верный, одних с ним лет и вместе с ним воспитывавшийся, по имени Татикий, и сказал, что неприятели находятся недалеко. А когда Комнин спросил его, точно ли он уверен, что это Василаки, – тот утверждал, что даже слышал его голос, как он устанавливал фалайгу и приказывал ей следовать за собой; мало того, – даже пустил в него стрелу из лука. Тогда доместик приказал тотчас подать трубами знак к выступлению, а на месте лагеря зажечь фонари и восковые фитили.

21. В своей палатке он оставил бывшего при нем монаха-скопца, которому, как человеку расторопному и ловкому, мать Комнина поручила ему попечение о своем сыне Комнин наказал ему не гасить лампады целую ночь; велел также и всем другим в прежних их палатках зажечь фонари и смоляные факелы, чтобы они горели до самого утра; а сам со всем вооруженным войском, вышедши из лагеря, остановился в одном лесистом месте.

22. Быв недалеко от лагеря и видя, что его воины начинают грабить, Василаки сам овладел палаткой доместика и думал, что таким образом всего достиг, что овладел и самим доместиком, – остается взять его в плен и вести. Осмотрев же всю палатку и не найдя в ней никого, кроме монаха и горящей лампады, он с надменностью спросил: «Где картавый? (ибо Алексей не чисто выговаривал букву «р»). Приведите его сюда ко мне!» Упомянутый монах с клятвой утверждал, что не знает, где он. Тогда Василаки, думая, что его обманывают, и волнуемый то гневом, то радостью, засмеялся, по поговорке, сардонически, и приказал своим подчиненным изрезать палатку; а когда это было сделано, велел нагнуться под кровать доместика, и искать, не там ли он спрятался; но так как и тут его не оказалось, заставил опрокинуть стоявшие в палатке ящики. Вот до чего доводит надменность, растлевающая разумную душу человека! И так, потеряв надежду и перешедши к чувству противоположному (ибо тогда радость его сменилась печалью), он многократно ударял себя по бедру и говорил: «Беда мне, картавый обманул меня». Не находя, над чем бы другим посмеяться в таком человеке, он только и твердил про этот малейший и невольный недостаток в произношении звука «р».

23. Потом он вдруг громогласно закричал: «Военачальники! выходите из лагеря; неприятель находится вне его». Голос Василаки был так силен что одним восклицанием мог встревожить целые фаланги. Но когда этот полководец выступал из лагеря, а воины его занимались еще грабежом, – встретил его мужественный Алексей, шедший с немногим и впереди своей фаланги. Заметив переднего вождя, устанавливавшего фалангу и подумав, что это был Василаки, он тотчас бросился на него с обнаженным мечем и, ударив его по правой руке, державшей копье, отрубил три пальца, с которыми упало на землю и копье. Это сильно встревожило неприятельскую фалангу, – и воины побежали, перегоняя друг друга, хотя кружась в беспорядке, они только мешали один другому.

24. Тут некто из Алексеева войска, каппадокиец, по прозванию Гулий, узнавши Василаки, ударил его саблей по шлему, – и сабля, переломившись у самой руки, упала. Видя это, Комнин стал было укорять воина, – как он так неосторожен, что упустил из рук оружие; но воин тотчас показал рукоять и оправдался от укоризны. Подобным образом и один македонянин, по имени Петр, по прозванию Торникий, вторгнувшись в середину неприятелей, перебил многих; а фаланга и не знала того, что делается, ибо битва происходила во мраке, и невозможно было видеть всех ее случайностей... Между тем Комнин продолжал нападать на стоявшую еще часть неприятелей, рубил и валил попадавшихся ему под руку, а потом снова возвращался к своим. В эту минуту никто из собственной его фаланги франков, видя, что он только лишь вышел из среды неприятелей, и думая; что то воин неприятельский, устремился на него и полетом своего копья чуть не свалил его, если бы только он не был самым крепким седоком на лошади. Когда же Комнин, обернувшись, пустился на него с мечом, – тот вдруг узнал, на кого нападал, и стал униженно просить прощения, утверждая, что он нападал на него по неведению, а не по злому умыслу, – и мужественный Алексей простил его.

25. Так как неприятели отчасти еще держались, то Комнин всеми силами старался разрушить и остальной порядок в их строе, а для того послал своей фаланге приказание, что бы она, ни сколько не медля, шла к нему. Таково было дело, исполненное им ночью и с немногими. Когда же показалось солнце, – сподвижники Василаки хотя и старались установить своих воинов и, сколько могли ободряли их, хотя к этому времени спешили возвратиться в свою фалангу и некоторые из тех Василакиевых воинов, которые отстали от нее, занявшись грабежом в лагере: но видя их, некоторые из фаланги доместика схол Алексея поскакали назад и, устремившись навстречу им, легко обратили их в бегство, прежде чем дело дошло до боя, и взяв многих из них в плен, возвратились к своей фаланге.

26. Между тем двоюродный брат Василаки Мануил, взойдя на один холм, воодушевлял стоявшую еще часть фаланги и громко кричал: «Этот день и победа принадлежать Василаки!» Увидев его, Василий Куртикий, македонянин из дома Вриенниев, погнал своего коня и взбежал к нему на холм. Тот обнажил было против него свой меч, но этот ударил его палицей по шлему и, тотчас сбив с коня, привел его связанного к доместику схол, мужественному Алексею. В это время явилась и фаланга Комнина и заставила бежать уцелевшую еще часть Василакиева войска. Василаки побежал, чтобы скорее занять город, а Комнин преследовал его; так что и к этому событию справедливо было бы применить стих Гомера, который – говорит об Ахиллесе и Гекторе: храбрый бежал впереди, а гнался за ним еще храбрейший. В самом деле Алексей обладал геройскою силой и духом и, происходя от родителей благородных, своими доблестями поднялся на высоту великой славы.

27. Итак Василаки заперся в городе, а Алексей Комнин расположился лагерем вне города и, желая сохранить своего противника живым, отправил к нему посла с уверением, что он не потерпит ничего худого, если сдаст ему себя и город. Послом у него был человек добрый и честный, сиявший доблестями подвижника: это – достопочтеннейший Симеон, настоятель Ксенофонтовой обители на Афоне. Но сколько ни убеждал он Василаки, – убедить не мог. Поэтому Комнин начал вести переговоры с Василакиевыми военачальниками и гражданами города, которые и сдали ему город, хотя сам Василаки все еще держался в крепости, пока приближенные к нему, быв вынуждены крайностью, не схватили его и не предали Комнину. После того вступив в город, Комнин сделался обладателем великого Василакиева богатства. Отправив к василевсу вестников с донесением о взятии в плен Василаки, сам он пробыл несколько дней в городе и, восстановив в нем порядок управления, со славными своими трофеями пошел назад.

28. Такие подвиги Алексея показали, что не слишком можно полагаться на счастье, когда оно льстит нам. Притом и Эврипид, думаю, хорошо сказал, что одно мудрое распоряжение побеждает много рук. Справедливость этих слов подтвердилась тогда именно для Василаки и Алексея. Вот один человек, один ум, в короткое время низложил славнейших ромейских вождей, превознесенных великой славой, уничтожил бесчисленное множество войск, улучшил и возвысил как гражданское состояние государства, очевидно падавшее, так и состояние обезнадеженных душ войска царского. Некоторые посланные василевсом лица встречают (пленного) Василаки между Филиппами и Амфиполем и, вручив Комнину грамоту василевса, ведут пленника в одно местечко, называемое Хемпиной, где находится прозрачный источник, и там выкалывают ему глаза. С того времени и источник этот носит имя источника Василаки. А Комнина, когда он прибыл в Константинополь, василевс принял с честью, украсил его саном севаста[155] и ущедрил многими наградами.

29. В это время возвратился из Антиохии и брат его Исаак Комнин. Сведав о простоте василевса и о том, как нравятся ему сирийские ткани, он часто доставлял ему их, и там приобрел такую благосклонность, что получил от него в дар многие имения, в короткое время достиг достоинства севаста и имел квартиру в царских покоях. Василевс пользовался и его суждениями, и его приговорами; ибо он живо подмечал истину и способен был вразумительно выразить то, что следовало. Живя в царском дворце, он совершенно овладел простодушием царя и поставил его в полную зависимость от своего слова.

30. А Алексей Комнин опять отправился обозревать вверенную ему область. Находясь в Адрианополе и пробыв там несколько дней, он узнал о вооружениях скифского племени, собиравшегося опустошать пределы Болгарии. Поэтому созвав все войско, состоявшее под властью префектов и военачальников, прибыл в Филиппополь и, там осведомившись, что скифы опустошают селения между Наисом и Скупами, поспешно выступил против них. Но когда он прошел уже Сардику, – скифы, узнав о его выступлении, оставили добычу и пустились бежать, сколько было сил. Прогнав их оттуда, Алексей снова возвратился в Филиппополь, устроил состояние страны и ее городов, и в короткое время привлек к себе благорасположение всех; потому что, при своей щедрости, имел привлекательный нрав и умел приятнее всех людей вести беседу. Совершив все это, он возвратился в Византию, – и василевс принял его благосклонно.

31. Тогда как все это происходило, Никифор Мелиссинский, человек, как выше сказано, благородного происхождения и находившийся в родстве с Комниными (потому что женат был на сестре их Евдокии), проживал близ острова Коса и, привлекши на свою сторону турецкие войска и турецких военачальников, обходил с ними азийские города в пурпурных сандалиях – и граждане предавали ему, как царю, и себя, и свои города. Через это он невольно отдавал их туркам, – а отсюда произошло, что турки в короткое время сделались обладателями всех азийских, фригийских и галатийских городов. Потом он с большим войском занял Никею в Вифинии и оттуда противодействовал власти ромейского василевса. Узнав об этом, Вотаниат призвал Алексея Комнина и приказывал ему, переправившись через Халкидонский пролив, вступить в войну с Никифором. Но Алексей отказался воевать с ним и поступил весьма рассудительно. В самом деле, он боялся легкомыслия василевса, равно как злости и зависти окружавших его лиц; (он боялся), как бы не прогневать царя неудачей, при множестве турецкой военной силы, очень возможной. Тогда злые люди нашли бы в этом предлог оклеветать его перед василевсом, будто, то есть, он проиграл сражение по чувству родства. Не успев склонить его после долгих убеждений и уважая твердость его мыслей, василевс приказал ему сдать войска протовестиарию: это был евнух Иоанн, служивший Вотаниату издавна, прежде его вступления на царство. Он был человек славолюбивый больше, чем кто другой, и имел характер непостоянный.

32. Итак, переправившись через пролив в Хрисополь, Комнин сдал ему войска и большое число военных начальников. Быв огорчены этим, воины начальствовать над собой призывали Комнина, к которому давно привыкли; но он, не желая взять на себя такого дела по изъясненной выше причине, старался успокоить их. Сдавши войска упомянутому евнуху и распростившись с ними, он хотел уже возвратиться, но, по молодости, пожелал еще, на расставании со своими воинами, потешиться верховой ездой. И вот он, пустив поводья, проскакал такую дистанцию, какая полагалась в играх такого рода, и остановился. Потом и евнух Иоанн, как бы забывшись, ослабил также поводья и пустил своего коня пред всеми. Но тут поднялся громкий смех, и все в насмешку ему, заговорили: «клу, клу» что обыкновенно прилагают к евнухам. Впрочем лица, окружавшие Комнина, тотчас остановили их.

33. После сего Алексей возвратился к василевсу и жил в царском дворце; а евнух со всеми военными силами двинулся против Мелиссинского и, пройдя пределы Вифинии, расположился лагерем близ одного замка, называемого Василеей и отстоявшего от Никеи более, чем на сорок стадий. Там Палеолог и его племянник Куртикий советовали ему истребить все, что встретится до Никеи, и, возвратившись по окраине озера, осадить замок кира Георгия. Принявшись за это, они действительно тотчас овладели им. Потом, так как наступали дела опасные, то нужен был совет, и все начальствующие в войске, собравшись в палатке евнуха, стали рассуждать, – должно ли осадить Никею, или направиться в Дорилею и начать войну с султаном. Но об осаде Никеи, как о деле невыгодном, Георгий Палеолог и племянник его Куртикий молчали. Подметив это, некоторые из приближенных к евнуху Иоанну стали перешептываться, к оскорблению их, и высказывать неприятные им намеки. Тогда евнух громко объявил всем: «Василевс дал мне власть распоряжаться войсками, – и что я определяю, тому и быть должно».

34. Видя, что найдено лучшим идти войной на Никею, и что все уже принимаются за оружие, Палеолог, как человек приобретший большую опытность в военных делах, предугадывал, что из этого выйдет, и потому начал смело говорить за себя и Куртикия: «Известно и нам, что василевс поставил тебя начальником над войсками, – от того-то мы долго молчали; но теперь, усматривая предстоящую опасность и боясь угрожающего нам впоследствии и царского гнева, не можем более молчать. Знай же, что когда мы подступим к Никее и будем пробовать ее взять, отважнейший из воинов получат раны, а некоторые и смерть; потому что находящимся в поле трудно бороться со стоящими на стенах. Между тем расположенные вне города турки, узнав об осаде его, тотчас выступят против нас, – и мы, не будучи в состоянии разом сопротивляться и тем, которые станут нападать на нас со стен и выходить из ворот, и тем, которые устремятся против нас извне, должны будем обратиться назад. Тогда одни из нас, захватив своих раненых, уйдут – каждый по произволу в такое место, где бы удобно было лечить их; а другие, сокрушаясь и скорбя об умерших, ни к чему не будут нам полезны».

35. Но казалось, они пели для глухого. Не обратив на них никакого внимания, евнух с войском отправился прямо к Никее и, подступив к стенам ее, требовал, чтобы все сдались. Осажденные, ожидая, что на помощь к ним придет войско извне, льстиво обманывали его и со дня на день откладывали сдачу. Георгий Палеолог не мог выносить такого безумного образа войны, ибо был весьма опытен и уже перед глазами видел наступающую опасность, а потому советовал евнуху снять осаду. Но евнух, приняв его слова за грезы, хотел, не столько по твердости характера, сколько по незнанию дела, стоять на своем, пока, проведав о приходе турок, не принужден был отступить со стыдом.

36. Георгий Палеолог, быв военачальником опытнейшим, с рукой и мыслью сильной, снова осмелился советовать евнуху отступать не как попало, но в порядке и надлежащей стройности. Когда он сказал это, – евнух предоставил его воле все распоряжения. Тогда, установив войско в ряды и приказав всадникам ехать впереди кроме немногих, которые должны были оставаться в засаде и подкарауливать врагов, он велел тяжеловооруженным и пешим идти позади тихим шагом, а сам с немногими, обходя то задний отряд, то правое крыло (ибо левое, защищенное озером, было вне опасности), прогонял забегавших вперед турок, пока не прибыл к Василее и не расположился лагерем.

37. На пути туда им встретилось пространное поле, окруженное кирпичной оградой, имевшее не много входов. Когда всадники начали разъезжаться по направлению ко входам, турки, следовавшие позади и видевшие, что происходит, с сильнейшим криком понеслись и, бросившись на пеших, начали со всех сторон поражать их из луков. Пехота обратилась в бегство, а евнух, объятый страхом, не мог бежать и очутился один. В это время встретились с ним Куртикий и Палеолог: первый не удостоил его даже взглядом и внушал то же Палеологу; но последний, подойдя к нему, сказал: «Вот в какие обстоятельства поставил ты нас: не предсказывали ли мы тебе этого?» Евнух же в ответ стал умолять его: «Сжалься надо мной, не дай мне попасть в руки агарян[156]«. Георгий ободрил его и сказал: «Ступай за мной». Тут последовало на них сильное нападение турок, – и евнух едва не лишился рассудка. Палеолог, поворотив коня и встретив нападающих, нанес удар одному из них, – и тот упал на землю мертвый; видя это, и прочие несколько отступили. Тогда он обернулся и, видя, что евнух, как бы потеряв рассудок, был безгласен, ударил его слегка по щеке и сказал: «Не бойся».

38. Между тем турки, нисколько не медля, снова подступили, – и Палеолог, обернувшись к ним с немногими всадниками (потому что место для большого числа было узко) бросился на турок. Варвары побежали и, так как многие из них были убиты, то остальные уже не вступали в бой, но стали в отдалении. После того Палеолог приказал латникам идти и расположиться лагерем, а сам со своими всадниками остался позади, пока все не перешли за ограду и не раскинули лагеря. Среди таких доблестных подвигов, Палеолог однажды снял с себя шлем, и вдруг ранен был в лоб стрелой. Не обращая однако же никакого внимания на рану и видя, что евнух мучается жаждой, а языком двинуть не может и только знаками умоляет помочь ему, оставил его тут под охранением четырех его слуг, а сам сошел по склону вниз и принес ему в шлеме воды. Утолив жажду, евнух несколько оживился и, называя Палеолога вторым богом, обещал усыновить его, если будет спасен, и утверждал, что обещаемое усыновление не ограничит одним именем, но сделает его наследником всего, что имеет, и будет заботиться о нем, как о собственном сыне. В ответ на это Палеолог сказал ему: «Для твоего спасения я со своей стороны сделал все, что было можно; твое же дело – исполнить впоследствии свое обещание».

39. Случилось в то время, что некто Исаакий Контостефан упал с лошади и громко звал на помощь Палеолога. Узнав об этом от кого-то, Палеолог вверил евнуха собственным его слугам, а сам в сопровождении одного из своих слуг направился к тому месту, где, как говорили, был Контостефан. Увидев издали, что последний (лежит) с непокрытой головой и зовет на помощь, он притворился будто не замечает его и как бы всматривается во что-то. Тот, узнав Палеолога, стал еще сильнее звать его; а он, при виде приближающихся турок, сообразил, что теперь нельзя больше притворяться, и потому, приблизившись к нему и глядя в другую сторону, спросил: не видел ли кто Контостефана? При этом Контостефан стал еще громче звать его. Тогда подойдя к нему и приказав посадить его на коня, которого привел для него, Палеолог возвратился с ним. Прибыв к месту, где оставлен был евнух на руках своих слуг, он взял и его, – и все они отправились в Еленополь, куда потом вступило и оставшееся войско.

40. Но лукавый евнух, забыв все услуги Палеолога, поспешил написать василевсу, что он потерпел неудачу от Палеолога и Куртикия. При вступлении в столицу Куртикий сказал Палеологу: «Вот посмотрим, сколько зла наделает нам этот евнух». И действительно, когда они прибыли к дверям дворца, – евнух, войдя вперед, шепнул привратнику, чтобы он не впускал их. Привратник тотчас исполнил приказание и, вытолкнув Палеолога, запер за ним дверь. С тех пор евнух за оказанные ему услуги не переставал коварствовать против Палеолога и всячески искал его погибели...


ПРИМЕЧАНИЯ

1 Паниперсевастами назывались верховные сановники при дворе византийских государей со времени Алексея Комнина, который в первый раз возвел в это достоинство родственника своего Михаила Тарронитского, а потом Никифора Вриенния. Лицо, облекаемое этим саном, допускалось к участию в управлении государством, или в соправители василевсу. Паниперсевасту усваивались также особые одежды, особые сапоги и чепрак на коне lutei coloris (apud Dominic. Macrum Hierolex. Ex glossario Meursii). (Прим. к 1-му изданию.)

2 О записках Вриенния Кесаря Анна Комнина упоминает во многих местах своих книг. Так, например, говоря о побуждениях по которым Вриенний – старший домогался царского престола. Потом, немного далее упоминая о выступлении Алексея против Вриенния – старшего, также о поражении, плене и ослеплении того последнего, рассказывая о сражении Исаака с турками близ Антиохии. (Прим. к 1-му изданию.)

3 В оригинале рукописи исторических записок Вриенния, как мы сказали, сообщая сведения о его жизни и сочинении, не доставало первого листа. Потому настоящее предисловие, не имея начала, в первых строках не совсем понятно. Но темное здесь пояснится впоследствии в самих записках. См. кн. 3. (Прим. к 1-му изданию.)

4 Михаил VII Дука Парапинак (1050 – ок. 1090 гг., василевс в 1067 – 1078 гг.), старший сын Константина X Дуки и Евдокии Макремолитисы. Самостоятельное правление с 1071 года.

5 Никифор III Вотаниат (ок. 1001 – ок. 1081 гг., василевс в 1078 – 1081 гг.) против него объединились Комнины и Дуки – см. Анна Комнина: «Алексиада» Книга 2, – где подробно описываются события свержения с трона Никифора Вотаниата.

6 Константин Порфирородный (ок. 1074 – ? гг.) брат Михаила VII Дуки, соправитель Алексея Комнина (1081 – ок. 1091 гг.). Жених Анны Комниной.

7 Алексей Комнин (1057 – 1118 гг., василевс в 1081 – 1118 гг.), сын Иоанна Комнина и Анны Далассиной

8 Исаак I Комнин (ок. 1007 – 1061 гг., василевс в 1057 – 1059 гг.)

9 В греческом подлиннике это место Поссевин поясняет следующим дополнением: у Михаила Дуки, прежнего василевса был брат Константин, содержавшийся под стражей, и сын Константин – еще дитя. (Прим. к 1-му изданию.)

10 Борил и Герман (судя по всему – славяне), по словам Анны Комниной Борил даже сам помышлял о царстве, Герман же был «человек простоватый». Борилу был пожалован титул протопроэдра и этнарха. Во время мятежа Комнина в 1081 году Борил сорвал золотую накидку со своего поверженного господина.

11 Никифор Вриенний Старший – отец или дед автора Исторических записок. Мятеж этот произошел в 1077 – 1078 годах.

12 Мятеж Василаки произошел в 1078 году.

13 Доместиками в Риме первоначально назывались преторианские воины, имевшие обязанность охранять особу императора. Целый отряд их именовался схолой доместиков (Amm. Marcell. L. 26). Лицо, управлявшее ими носило титул великого доместика или доместика схол. (Прим. к 1-му изданию.). В более позднее время – высший воинский чин, главнокомандующий.

14 Я. Н. Любарский предполагает, что отречение Исаака Комнина было в значительной степени подстроено Пселлом, убедившем василевса в неизбежности скорой кончины. Многие детали в рассказе самого Пселла это подтверждают – например, мнение царицы: «Нечего сказать, помог же ты нам своим советом, философ, неплохо ты нас отблагодарил, задумав, обратить самодержца к монашеской жизни». (Михаил Пселл. Хронография, 81.)

15 Здесь в греческом тексте пропуск. Пропущенная мысль могла быть такова: «Комнин решился восстановить право своего рода на царский престол зная притом, что...» (Прим. к 1-му изданию.)

16 То есть Анну, ту самую, которая после смерти Константина, обрученного с ней жениха, выдана была за Никифора Вриенния и оставила нам свою летопись. (Прим. к 1-му изданию.)

17 Алексей действительно возвел Константина в сан кесаря в 1081 году, когда захватил престол. Но в 1091 году низложил его и возвел в сан кесаря своего брата Иоанна. Видимо, он больше не нуждался в поддержке Дук. Кроме того, него родился сын – наследник.

18 Судя по описанию Анны Комниной Константинополь фактически был взят штурмом, после чего только страх и неспособность решительно действовать помешали Вотаниату последовать советам приближенных (например, Палеолога) и расправиться с занятыми грабежом сторонниками Алексея.

19 Несмотря на то, что Исаак Комнин власть захватил. Династические, кровно родственные взгляды Никифора Вриенния обусловлены, во-первых, целью его сочинения – оправдание захвата власти Алексеем Комниным; во-вторых – вообще взглядами крупного аристократа, для которого благородство происхождения имеет большое значение при оценке людей.

20 Иоанн II Комнин (1087 – 1143 гг.), василевс с 1118 года. Сын Алексея Комнина. Любопытно, что Вриенний здесь обосновывает право на престол человека, который занял его вместо Вриенния. Его жена, Анна Комнина подготовила переворот с целью добычи трона своему мужу. В решающий момент Вриенний просто не явился во дворец. После чего оставался верным слугой Иоанну Комнину, который оставит его при дворе, сослав свою сестру в монастырь.

21 Ирина Дукена, дочь кесаря Иоанна Дуки.

22 Под этой метонимией Вриенний разумеет, без сомнения, супругу Алексея Комнина Ирину, которая, по словам Анны Комниной в предисловии к ее летописи, просила Вриенния описать события, предшествовшие вступлению Алексея на престол, и тем освободить его от нареканий в похищении царской власти. (Прим. к 1-му изданию.)

23 В тексте греческого подлинника здесь опять пропуск. Поэтому мы, для связи добавляем: «...своими подвигами». (Прим. к 1-му изданию.)

24 Фукидид – греческий историк. Его «Греческая История», как и труд Полибия, считался в Византии образцом писания исторических сочинений.

25 Демосфен – афинский оратор.

26 Мануил Комнин – дед Алексея Комнина.

27 Имеется в виду Василий 2 Болгаробойца (958 – 1025 гг.), соправитель с 960 года, василевс с 963 года, фактически с 976 года.

28 Варда Склир – полководец Иоанна Цимисхия, отличившийся в том числе в сражении при Доростоле. После смерти Иоанна всесильным временщиком Василием Нофом был отправлен в почетную ссылку – назначен стратигом Месопотамии, после чего поднял мятеж, был разгромлен, бежал в Багдад (978 год). Вернулся через девять лет и после очередного поражения сдался на почетных условиях.

29 Видимо, имеется в виду договоренность о прекращении Вардой Склиром мятежа после сражения у Авидоса 13 апреля 909 года.

30 Иоанн Комнин – отец Алексея Комнина, куропалат и великий доместик при Исааке I Комнине.

31 Студийская обитель находилась за городом близ Золотых ворот, возле этой обители лежала дорога в пригородное селение, куда василевсы выезжали на охоту и для гимнастических упражнений. (Прим. к 1-му изданию.)

32 С этого началась и карьера знаменитого Василия I Македонянина. Константин Порфирородный также упоминает о таком обычае.

33 Видимо, имеется в виду Самуил Болгарский, главный противник Василия 2. Правитель с конца 970-х годов, царь после смерти царя Романа в конце 990-х годов. Умер в 1014 году, не выдержав страшного поражения его армии в сражении при Беласице.

34 Куропалатом в Восточной римской империи назывался министр двора. Во время торжественных выходов он имел в руке золотой жезл и непосредственно предшествовал василевсу. (Прим. к 1-му изданию.) Один из первых по значению титулов в византийской иерархии.

35 Василевсов дромон – лодка длинная и быстрая на ходу, строилась нарочно для плаванья по константинопольскому проливу и Золотому Рогу, равно как и для загородных прогулок. (Прим. к 1-му изданию.)

36 Любопытно, что Пселл, иначе освещающий эти события, вообще не упоминает об этом предложении Исаака.

37 К этим двум сыновьям Евдокии другие историки причисляют еще третьего Андроника: но ни из чего не видно, что он пережил своего отца. (Прим. к 1-му изданию.)

38 Имеется в виду Роман IV Диоген (1039 – 1072 гг.) василевс в 1068 – 1071 гг.

39 Исаак Комнин – брат Алексея, также претендент на престол во время мятежа 1081 года.

40 Диоген Роман, не происходивший из рода Дук, сделался василевсом потому, что Евдокия, по смерти первого своего супруга Константина, вступила во второй с ним брак. (Прим. к 1-му изданию.) Псел описывает, что сделано это было тайком от кесаря Иоанна Духи, поэтому могущественный род встал в оппозицию к новому правлению.

41 Протостратор – почетная и высокая должность при византийском дворе. Лицо, получавшее это звание, заведовало царскими лошадьми, а во время путешествия василевса заботилось и вообще об удобствах его помещения при остановках и ночлегах. (Прим. к 1-му изданию.) Начальник отряда страторов.

42 Обитая на север от кавказских гор и по северным берегам Черного и Каспийского морей, турки были еще народом кочующим; позднее они перешли в срединную Азию и, поселившись близ северо-восточных пределов, получили имя туркоманов. Сюда-то присылал к ним своих послов Магомет и просил их помощи. (Прим. к 1-му изданию.)

43 Имеется в виду завоевание Персии арабами в 634 – 637 гг. Сыны Агари традиционное именование арабов, впоследствии перешедшее и на турок.

44 Традиционное название любых народов, кочующих в Северном Причерноморье скифы. Кочующих в «срединной» Азии и в Прикаспийских степях – гунны.

45 Этот Аракс необходимо отличать от Аракса, впадающего в Каспийское море с азиатской стороны. Аракс, через который турки вступили в Персию, отделял это государство от Туркестана и назывался также Оксосом. – Аппиан. 1, 23. (Прим. к 1-му изданию.)

46 Аспаха, Аспагань или Испагань – знаменитый персидский город при реке Сендеруе в провинции Герахе, бывший некогда столицей персидских царей около 72 лет. (Прим. к 1-му изданию.)

47 Никифор II Фока (912 – 969 гг.), василевс с 963 года.

48 Иоанн I Цимисхий (ок. 925 – 976 гг.), василевс с 969 года.

49 Василий II.

50 Константин Лихудий – один из выдающихся приближенных Константина IX Мономаха. Впоследствии патриарх (1059 – 1065 гг.).

51 Константин IX Мономах (ок. 1000 – 1055 гг.), василевс с 1042 года. Сделал, кажется, все для того, чтобы сделать действия турок успешными: расформировал вспомогательный грузинский отряд, значительно уменьшил и ослабил стратиотское ополчение.

52 Имеется в виду Мануил Комнин.

53 Применение этого термина у Никифора очень туманно (как и у большинства византийских авторов этого времени). Анна Комнина сомкнутое построение этерии в сражении при Диррахии ни разу не называет фалангой. Никифор также никогда не относит этого термина к пехоте. Более того, часто слово «фаланга» выступает синонимом слова «отряд». Но относится всегда к тяжелой кавалерии, которая (как это следует из нашего автора и Анны Комниной) в Византии, в отличие от Западной Европы того времени, сражалась в сомкнутом строю. Поэтому этот термин можно понимать как «построенный отряд тяжелой кавалерии».

54 Поход Мануила против турок относится к 1070 году. В результате неудачного похода Мануила Византийская империя потеряла Хоны и Манцикерт.

55 Это событие произошло в 1071 году.

56 Дорилея – город великой Фригии при реке Гермусе. Рlin. L.5 сар. 29. (Прим. к 1-му изданию.)

57 Натана – тоже, что Экбатана, город древней Персии и Мидии при реке Евфрате. По свидетельству Исидора Харацейского, он был хранителем сокровищ, принадлежащих персидским царям. (Прим. к 1-му изданию.)

58 Магистр – высокий чин, не связанный с исполнением определенных обязанностей.

59 Т. е., взял крепость дука (dux). Дука сперва было именем должности и означало командующего корпусом войска; потом – почетным титулом, и прилагалось к императорам и правителям областей, которые имели в своих руках власть военную и гражданскую; и, наконец, титул дука (князя) сделало наследственным. – Hoffmann. Leksic. univ. Вриенний был дука, как действительный правитель западных областей восточной римской империи. (Прим. к 1-му изданию.)

60 Видимо, имеется в виду поход Романа Диогена в 1068 году.

61 Манцикерт – город мидийский; греки называли его Феодосиополем. Isaac. Catholicus Invectiva 2 in Armenios р. 411. (Прим. к 1-му изданию.}

62 Вестарх – почетный титул правителя области. См. Zonar. р. 218. 219. Allatius de libr. есс1еs. Graec dissert. 2, р. 169 саеt. (Прим. к 1-му изданию.)

63 Кесарем римские императоры со времен Августа называли то лицо, которое допускалось к царствованию или предназначалось к наследованию престола, и в последнем случае оно именовалось также princeps juventutis (Tacit. Annal. L 1. с. 3). Кесарь отличаем был самой одеждой, потому что ему давалось право надевать багряницу, только без золота. Это установлено было в первый раз Адрианом (Ioh. Rosin. antiguit. Roman. L. 7. с. 13). (Прим. к 1-му изданию.) Здесь имеется в виду кесарь Иоанн Дука.

64 Проэдр – один из почетных титулов, которым греки награждали отличавшихся в сражении. Hoffmann. Leksic. univ. (Прим. к 1-му изданию.)

65 Сражение при Манцикерте произошло 19 августа 1071 года.

66 Султан Алп – Арслан.

67 Я. Н. Любарский считает, что одной из основных причин поражения византийской армии явилось предательство Андроника Дуки, который вовремя не двинул резерв на помощь окруженному центру василевса. Кажется, однако, по описанию Вриенния, что против конных лучников – турок основная боевая сила византийцев – тяжелая кавалерия, оказалась слишком неповоротливой. Характерно, что василевс пытается найти вражескую фалангу – сомкнутый строй неприятеля, с которым можно сразиться. Также характерна удивительная похожесть описания сражения на описание боя Алексея Комнина против Никифора Вриенния Старшего – начиная с прибытия турок.

68 Это решение совета вполне понятно, если учесть, что благодаря замужеству Евдокии власть ушла из рук Дук. С. Б. Дашков («Императоры Византии», с. 229) говорит, что Евдокия отказалась признать низложение Романа и предпочла уйти в монастырь. Но рассказ Пселла (который почти дословно повторяется у Вриенния) этому прямо противоречит, более того, говорит о насильственном пострижении после переворота Иоанна Дуки.

69 Впрочем, это дружелюбное расположение к ромейскому василевсу не воспрепятствовало султану, по тогдашнему обычаю варваров, употреблять царственного пленника вместо подножной скамейки для восхождения на престол. Tyrius, Guillemus Apuliensis. 1. 2. (Прим. к 1-му изданию.)

70 В греческом подлиннике здесь пропуск. Август Мейнеке, не решаясь восстановить греческий текст, пополняет недостающее следующей латинской фразой: At Caesar non deliberationibus ducendis, sed actionibus repraesentandis rem obtineri certius ratus... (Прим. к 1-му изданию.)

71 Имеется в виду то ли англосакская часть этерии (наемная гвардия василевса), то ли вся этерия. Вриенний, (как Анна Комнина и Пселл), именует этерию то как «те, которые носят мечи на плечах», то как «вооруженные секирами», при этом имея в виду соответственно англосакскую и русско-варяжскую ее части. «Издревле» Вриенния относится или ко всей этерии, или к русско-варяжской ее части, так как англосакская в значительном количестве появилась только в правление Константина X Дуки, после битвы при Гастингсе. По вооружению и способу боя это была очень хорошая тяжелая пехота, отряд которой достигал нескольких тысяч.

72 Примерно с этого места – почти дословный пересказ Пселла.

73 Евдокия Макремволитиса (ок. 1028 г. – ок. 1096 г.), регентша в 1067 и 1071 годах.

74 Этот храм впоследствии сделался храмом монастыря, который в летописи Анны Комниной (1,9) называется Пиперус.

75 Киликия была страна самая гористая, ибо по всем направлениям прорезывалась скалистыми отраслями Тавра. Притом в Киликии было построен множество крепостей, которым по гористой их местности, были непреодолимы. Поэтому киликийские ущелья совершенно обезопасили войска Диогена. (Прим. к 1-му изданию.)

76 Я. Н. Любарский в примечаниях к Алексиаде указывает, что у Анны Далассиной действительно была переписка с Романом Диогеном.

77 Остров Принца лежит на Мраморном море в виду Константинополя. Gyllius libr, 5, de Bosphoro Thracio. Это название получил он, говорят, от того, что на него нередко удалялись дочери государей, избравшие жизнь отшельническую. Кедрин свидетельствует, что на этом острове Юстиниан младший выстроил монастырь, который потом бывал местом заточения знаменитых особ женского пола. Тheophan. р. 405. (Прим. к 1-му изданию.)

78 Криспин – командир италийских наемников, восставший против Романа еще в 1070 году.

79 Одно из немногочисленных упоминаний о пехоте у Вриенния. Алексей Комнин людей (см. ниже), не имеющих коня, фактически приравнивает к безоружным и слугам.

80 Жена василевсов Михаила 7 Дуки и – позже – Никифора 3 Вотаниата.

81 С. Б. Дашков считает Андроника злейшим врагом Романа, (см. «Императоры Византии», с. 233).

82 Совершено это совершенно варварским способом (см. С. Б. Дашков. «Императоры Византии», с. 23д).

83 Остров Прот – один из Принцевых островов. (Прим. к 1-му изданию.)

84 По свидетельству Теца, иверы, авазги и аланы составляли один народ. Но это надо понимать не так, что эти названия были тождественны, а так, что упомянутые племена находились под главным правлением одного, именно иверского государя; аланы же и авазги управлялись его наместниками. (Прим. к 1-му изданию.)

85 Я. Н. Любарский и С. Б. Дашков считают, что Никифорица пренебрежительное прозвище, данное евнуху за маленький рост.

86 Логофет – исследователь причин; в геральдике же константинопольского двора этот титул имел не одно и тоже значение. В империи логофеты были двух родов: церковные, должность которых описывает (... и гражданские...), заведовавшие государственным казначейством вообще, и частными отраслями государственных расходов. Отсюда произошли название логофет великий, или главный, логофет частных имуществ, логофет секрето логофет стада, логофет воинского казначейства, логофет почты (логофет дрома). (Прим. к 1-му изданию.)

87 Видимо – печенеги,

88 Поход Исаака Комнина произошел в 1073 году.

89 Вриенний указывает здесь на победу Эмилия, описанную Ливием в книге 44, когда усыновленный Эмилием Сципион, быв еще только семнадцати лет, находился уже в войске своего отца. (Прим. к 1-му изданию.)

90 Интересно и очень характерно для Византии придавать воинским подвигам для защиты государства духовный смысл.

91 Характерно отношение к воину, не имеющему коня, как к безоружному. После реформы Никифора II Фоки стратиотское ополчение как пехотное войско сошло со сцены – его ударной силой окончательно стали катафракты.

92 Из этого описания следует, что дом был хорошо укреплен, что считается совсем не характерным для Византии XI века. Так, например, Кекавмен советует занимать укрепленный акрополь. Да и вообще, для фемной знати, тесно связанной с городами и жившей в городах, укрепленное поместье вне города большая редкость. Хотя у Вриенния, что любопытно, упоминается еще и укрепленный замок Иоанна Дуки в Вифинии.

93 Оригинальное предложение, учитывая отношение к воину как к тяжеловооруженному всаднику. Видимо, план Арабата можно объяснить аланским способом боя (?).

94 Имеется в виду спартанский полководец времен Пелопонесской войны.

95 Кельты, франки и т. п. означают у византийских писателей не национальность, а людей с запада вообще. Так же как жители Причерноморья всегда будут скифы, а Месопотамии – вавилоняне.

96 Этот Артух ниже называется Артаухом и, кажется, был одно и то же лицо с Тутахом, о котором упоминается далее (21), и у Анны Комниной. Его считают Тутонаилом, родоначальником династии Артакидов. По свидетельству Эл Маципа, он в 488 г. Хиджры или в 1075 году по Р. X. .вместе с Таголдулом, умертвил никейского султана Солимана. (Прим. к 1-му изданию.)

97 Вриенний называет ее латинской, по латинянину Руселю. (Прим. к 1-му изданию.)

98 Впоследствии Иоанн Дука участвовал в перевороте Комниных – Анна Комнина рассказывает, что именно он подал совет, каким образом взять Константинополь.

99 Стратопедарх, как видно из контекста и хода Вриенниевых записок, было имя должности, соответствующей фельдмаршалу, и означало почетный титул военного сановника, независимо от действительной его службы. (Прим. к 1-му изданию.)

100 До варварского разрушения Константинополя в 1204 году отношение к схизматикам – латинянам оставалось вполне дружественным.

101 Этот Тутах выше называется Артухом. (Прим. к 1-му изданию.)

102 Т.о. сделать Руселя или его ставленника василевсом.

103 Непонятно, кто здесь «народ» и кто – «лучшие люди»? От «народа» зависит дать или не дать деньги. Кажется слишком смелым предположение видеть в этом эпизоде остатки городского самоуправления. Алексей находится не в своей феме или дукате и, очевидно, как стратопедарх, то есть, чисто военный чин – не может распоряжаться средствами города. Можно подумать, что «народ» – состоятельные люди города, купеческо-ремесленная верхушка, заинтересованная в стабильности. А «лучшие люди» – фемная знать. В пользу этого говорит и упоминание Алексеем членовредительства и пыток – обычный для наемников способ выколачивания денег.

104 Это выражение в греческом подлиннике не очень точное, надо понимать о храме нерукотворной иконы Богоматери. (Прим. к 1-му изданию.)

105 Это выражение заимствовано у древних греков, которые, для полного торжества состязателя на публичных (олимпийских или истмийских) играх требовали, чтобы он одержал победу пять раз. (Прим. к 1-му изданию)

106 Наместник Эдессы, куропалат Филарет Вахамий.

107 Исаак Комнин был дукой Антиохии в 1074 – 1078 годах.

108 Данный эпизод, как и эпизод венчания Никифора Вотаниата, резко противоречит распространенной в либеральной науке точке зрения о «закабалении» государством Церкви.

109 Этот Константин у других византийских историков называется Львом. См. Анн. Коми. 60, р. 271. (Прим. к 1-му изданию.)

110 Отложение хорватов и диоклейцев привело к так называемой в истории сербской войне, о которой подробнее пишут Скилица (р. 851 sgg) и Анна Комн. (р. 40). (Прим. к 1-му изданию.)

111 Знаменитый патриарх Михаил Кирулларий был приемником Алексея, бывшего патриархом в правление Мономаха. Феодоры, Стратиотика и Исаака Комнина. О нем много говорят Бароний (ann. есс 1) и Лев Алляций (de libr. Eccles. Graecor.). (Прим. к 1-му изданию.) При нем произошло отложение Католической Церкви.

112 Болгария, окончательно покоренная василевсом Василием Болгаробойцей, обращена в византийскую провинцию и стала управляться префектами под титулом дуков. (Прим. к 1-му изданию.)

113 Имеется в виду завоевание норманнами Сицилии и Южной Италии, которое началось гораздо раньше правления Михаила 7 и шло с переменным успехом вплоть до мятежа Георгия Маниака (в 1043 г.), после которого норманны быстро захватили все византийские владения в Италии. Последняя византийская крепость – Бари была захвачена еще в правление Романа IV Диогена (весной 1071 года).

114 Диррахий был главным городом Македонии. Этот большой и многолюдный город лежал на восточном берег Адриатического моря, прежде назывался Эпидамном (Plin. L. 3. с. 23). В Диррахий сослан был Цицерон и, живя там, хвалился благорасположением к себе его граждан (Lucan. Civil. bell. L. 6. v. 14). (Прим. к 1-му изданию.)

115 Антикизирующая традиция. Разумеется, имеются в виду не корабли с тремя рядами весел, а просто военные корабли.

116 Иоанн Вриенний.

117 Кроме чисто аристократического презрения полководцев к евнуху, в этом сговоре ярко проявляется византийский взгляд на власть, как на служение и право подданных оспаривать власть законного правителя, если он не достоин этой власти. Любопытно, что при этом Вриенний ставит это право выше прав наследования, которым обосновывает захват Алексеем Комниным власти в своем предисловии. Конечно, можно объяснить существование двух обоснований права на престол по любимой либеральными историками схеме: право наследования – традиционное для земельной аристократии и право лучшего – для чиновничества. Но в источниках мы нигде не найдем такого противопоставления (как и не найдем следов противостояния чиновничества аристократии). Чиновник Пселл так же часто отмечает благородство происхождения, как аристократ Вриенний.

118 В Византии существовал благочестивый обычай посвящать детей Богу такие дети, достигнув должного возраста, постригались в монахи. Обручить Небесному Жениху собственно и значит – постричь в монахини.

119 Протовестарий при византийском дворе был сановник, заведовавший царским гардеробом. Впоследствии эта должность получила значение столь важного титула, что василевс Михаил Палеолог украсил им родного своего внука Михаила Трахониата. Hoffm. Lexic. (Прим. к 1-му изданию.) Я.Н.Любарский считает, что это была должность, зарезервированная для евнухов.

120 Известно, что Алексей очень почитал свою мать, Анна Комнина приводит его указ (после того, как стал василевсом) о выполнении ее приказов как своих собственных.

121 Именно Иоанн Дука был инициатором ссылки Анны Делассины.

122 Я. Н. Любарский считает, что Никифор Вриенний Старший с самого начала собирался захватить власть, и эти слова Вриенния – попытка оправдать отца или деда. Он обосновывает это тем, что ни у Анны Комниной, ни у Атталиата нет ничего об этих сомнениях Никифора. Но кажется вполне возможным, что Атталиат не знал этих подробностей, а Анна не сочла нужным подробно пересказывать труд мужа – о чем сама неоднократно говорит. В пользу сообщения Вриенния говорит и то, что Иоанн, а не сам Никифор, возглавил поход на Константинополь.

123 В Византии этого времени было обычным рано отправляться на войну. По словам Анны Комниной, когда Алексей Комнин хотел участвовать в походе Романа Диогена на Манцикерт, ему было всего четырнадцать лет.

124 Косьмы и Дамиана.

125 Стеносом называлась, вероятно, та часть предместья Влахерн, в которой находился храм и монастырь Стенос. (Прим. к 1-му изданию.)

126 Эмон – Haemus. Название гор, отделявших Мизию и Фракию. – Claud. in Cons. Prob. et Oiybr. Carm. 1 v. 120. (Прим. к 1-му изданию.)

127 Октябрь 1077 года.

128 Георгий Палеолог так и остался противником Вотаниата – Анна Комнина рассказывает о его активном участии в мятеже 1081 года на стороне Комниных и Дук.

129 Вриенний показывает здесь остававшееся в неизвестности происхождение иконийских султанов. Из его рассказа видно, что Солиман, называемый древним, от которого происходили турецкие правители провинций Ликаонии, Каппадокии и других, был не из рода верховных турецких султанов, но родился от Кутулма или Кутлума, который был двоюродным братом султана Тангролбека. (Прим. к 1-му изданию.)

130 25 марта 1078 года.

131 Имеется в виду собор святой Софии

132 Руфинианский дворец византийских василевсов находился в Халкидоне, стоявшем на азийском или вифинском берегу пролива против Византии. (Прим. к 1-му изданию.)

133 См. Petr. Cyll. 1, 3, de Bosp. Thrac. с. 9. (Прим. к 1-му изданию.)

134 По свидетельству Вриенния и Анны (Ь. 3),Вотаниат, вступив на престол, вверил управление государственными делами двум своим рабам, которые были самыми злыми врагами особенно рода Комниных. Эти рабы были Борил и Герман. (Прим. к 1-му изданию:)

135 Третьи браки канонами Соборов были запрещены. См. прав. 3 и 7 Собора Неокёсарииского. (Прим. к 1-му изданию.)

136 Еще один любопытный случай, свидетельствующий о «порабощении» Церкви государством. Василевса не стал венчать обычный священник.

137 То есть второй супруги Вотаниата. (Прим. к 1-му изданию.)

138 Остров Пропонтиды. (Прим. к 1-му изданию.)

139 Почти дословно эта же фраза приводится у Пселла. Имеется в виду повышение в чине и денежные награды.

140 Об этом местечке или предместье упоминает Кантакузен (1. 3. с. 84). Оно находилось между Константинополем, Регием, Афирой и Силиврией, следовательно, во Фракии. Упоминаемый же здесь храм Архистратига вышних сил Михаила, кажется, был тот самый, который, по свидетельству Прокопия и Феофана, стоял на берегу Анапла и у плывших из Понта оставался справа. Он построен был, говорят, Константином Великим, а возобновлен Юстинианом. (Прим. к 1-му изданию.)

141 Жители Хомы, как отдельный отряд упоминаются в «Алексиаде»

142 Интересно, что такой способ боя византийских катафрактов более нигде не упоминается; видимо, это – учебное упражнение.

143 Вриенний оговаривает этот вопрос, так как традиция в Византии требовала приводить географические названия и названия народов в старом, эллинском или ромейском их звучании.

144 Георгий Маниак – талантливый катепан Италии и Сицилии, долгое время успешно противостоял норманнам. Был вынужден поднять мятеж против Константина IX Мономаха. Во время победного сражения был убит и войско его рассеялось.

145 Сражение это произошло в начале 1078 года.

146 Тулда – слово, употреблявшееся в воинской среде. Оно означало вьючных животных, носивших необходимые тяжести за войсками. (Прим. к 1-му изданию.)

147 Анна Комнина описывает, как этот конь спас Алексею жизнь в сражении под Диррахием.

148 То есть приносили клятву верности.

149 Анна Комнина так рассказывает о поведении Вриенния после битвы: «Вриенний же, исполненный страха за свою жизнь, был похож на безумного и не нуждался ни в каком отдыхе. Каким же иначе мог быть человек, потерявши всякую надежду на жизнь? Тем не менее он сразу же подчинился желанию стратига. Так раб, особенно если он пленен на войне, быстро подчиняется любому приказанию». («Алексиада», 1,5) Но, возможно, что она просто следует традиции такого изображения поверженных претендентов на престол, которых принято изображать трусливыми и жалкими.

150 Здесь в греческом подлиннике пропуск. (Прим. к 1-му изданию.)

151 Анна Комнина рассказывает интересный случай, произошедший по пути: «И вот оба вождя спешились. Алексей, как в постель, улегся на зеленую траву, а Вриенний положил голову на корни «высокорослого дуба». Алексей заснул, а Вриенния, как говорится в сладостных стихах, «ласковый сон не покоил» . Подняв глаза, он замечает висящий на ветвях меч; не видя кругом не единой души, избавляется от своего малодушия и, набравшись мужества, решает убить моего отца. И его замысел был бы вскоре приведен в исполнение, если бы этому не помешала высшая божественная сила, которая смягчила свирепость души Вриенния». («Алексиада», 1,5)

152 Протопроэдр – титул, имевший почти такое же значение, как проэдр. По крайней мере, с ним не соединялось какого-нибудь особенного достоинства, отличного от достоинства проэдра. Но, так как Борил был протопроэдром этнархом; то последний титул должен был давать ему преимущество над прочими проэдрами в области. (Прим. к 1-му изданию.)

153 Филопатион описывается, как прекрасное загородное место, сделанное с особенным искусством, орошаемое многими источниками, богатого всякою растительностью, обнесенное стеной и имевшее частное назначение для загородной прогулки лиц дома василевса, конюшню для выездов на охоту. В Филопатион выезжали через так называемые Золотые ворота. Внутри же его стен красовался увеселительный дворец. (Прим. к 1-му изданию.)

154 Византийские василевсы подписывали свои указы пурпурными чернилами и скрепляли золотой печатью.

155 Севаст был самым высоким лицом при дворе византийских василевсов, и только один кесарь, по праву наследника престола, стоял выше севаста. Этим титулом первый украшен был Алексей Комнин. Впрочем, восшедши на престол, сам Комнин жаловал некоторых своим вельмож еще высшим достоинством паниперсеваста (См: прим. Предисл. 1), а другие получали просто сан пансеваста. (Прим. к 1-му изданию.)

156 Характерно, что после завоевания турками Месопотамии и Сирии, они тоже именуются сынами Агари – как ранее арабы.

 

 

Ко входу в Библиотеку Якова Кротова