СЛОВО О ПЪЛКУ ИГОРЕВЕ,

ИГОРЯ СЫНЯ СВЯТЪСЛАВЛЯ ВНУКА ОЛЬГОВА *

См.: Мюллер, 1987 о религиозности текста.

О подлинности: Зализняк А.А. "Слово о полку Игореве": Взгляд лингвиста. 2-е изд. М.: Рукописные памятники древней Руси, 2007. - 416 с.

Гогешвили А.А. Три источника "Слова о полку Игореве". М.: Белые альвы, 1999. 415 с.

Зимин А.А. Слово о полку Игореве. СПб.: Дмитрий Буланин, 2006. 524 с.

Набоков В. Слово о полку Игореве. Перевод на английский язык и комментарии. СПб.: Академический проект, 2004. 186 с.

Менгес К. Восточные элементы в "Слове о полку Игореве". Л.: Наука, 1979. 268 с.

Чернов А. Хроники изнаночного времени. "Слово о полку Игореве": текст и его окрестнности. СПб.: Вита Нова, 2006. 480 с.

См. библиографию 12 в.

Нелепо ли ны бяшеть, братiе, начяти старыми

словесы трудныхъ повестiи <песнь> о пълку Игореве,

Игоря Святъславличя! Начяти же ся тои песни по

былинамъ сего времени, а не по замышленiю Бояню.

[5] Боянъ бо вещiи, аще кому хотяше песнь творити,

то растекашется мыслiю по древу, серымъ вълкомъ

по земли, сизымъ орломъ подъ облакы. Помняшеть

бо речь пьрвыхъ временъ усобице. Тъгда пущяшеть

i соколовъ на стадо лебедеи, которыи дотечяше,

[10] та преди песнь пояше старому Ярославу, храброму

Мстиславу, иже зареза Редедю предъ пълкы

касожьскыми, красному Романови Святъславличю.

Боянъ же, братiе, не i соколовъ на стадо лебедеи

пущяше, нъ своя вещiя пьрсты на живыя струны

[15] въскладаше, они же сами княземъ славу рокотаху.

Почнемъ же, братiе, повесть сiю отъ стараго

Владимира до нынешняго Игоря, иже истягну умъ

крепостiю своею и поостри <и> сьрдця своего мужьствомъ,

напълнивъся ратнаго духа, наведе своя храбрыя

[20] пълкы на землю Половецкую за землю Русьскую.

Тъгда Игорь възре на светлое сълнце и виде

отъ него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь

къ дружине своеи: «Братiе и дружино! Луче жь бы

потяту быти, неже полонену быти. А въсядемъ,

[25] братiе, на своя бързыя комони, да позримъ синего

Дону!» Спала князю умъ похоти и жялость ему

знаменiе заступи искусити Дону великаго. «Хощю

бо, — рече, — копiе приломити конець поля

Половецкаго, съ вами, русичи, хощю главу

[30] свою приложити, а любо испити шеломомъ Дону!»

О Бояне, соловiю стараго времени! А бы ты сiя

пълкы ущекоталъ, скачя, славiю, по мыслену древу,

летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы

сего времени, рыщя въ тропу Трояню чресъ поля на горы.

[35] Пети было песнь Игореви того <Велеса> внуку: «Не буря

соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады бежять

къ Дону великому...» Чили въспети было, вещеи

Бояне, Велесовъ внуче: «Комони ржуть за Сулою,

звенить слава въ Кыеве; трубы трубять

[40] въ Новеграде, стоять стязи въ Путивле».

Игорь ждеть мила брата Всеволода. И рече

ему буи туръ Всеволодъ: «Одинъ братъ, одинъ светъ

светлыи ты, Игорю, оба есве Святъславличя! Седлаи,

брате, своя бързыя комони, а мои ти готови,

[45] оседлани у Курьска на переди. А мои ти куряне

сведоми къмети; подъ трубами повити, подъ шеломы

възлелеяни, конець копiя въскърмлени; пути имъ

ведоми, яругы имъ знаемы, луци у нихъ напряжени,

тули отворени, сабли изъострены, сами скачють акы

[50] серыи вълци въ поле, ищучи себе чти, а князю славы».

Тъгда въступи Игорь князь въ златъ стремень

и поеха по чистому полю. Сълнце ему тьмою путь

заступаше, нощь стонущи ему грозою птичь убуди

свистъ зверинъ въста, Дивъ кличеть вьрху

[55] древа, велить послушяти земли незнаеме, Вълзе,

и Поморiю, и Посулiю, и Сурожю, и Корсуню,

и тебе, тьмутороканьскыи бълванъ! А половци

неготовами дорогами побегошя къ Дону великому,

крычять телегы полунощи, рци лебеди роспужени.

[60] Игорь къ Дону вои ведеть! Уже бо беды его пасеть птичь

по дубiю. Вълци грозу въсрожать по яругамъ, орли

клектомъ на кости звери зовуть, лисици брешють на

чьрленыя щиты. О Русьская земле! уже за шеломянемъ еси!

Дълго ночь мьркнеть. Заря светъ запала,

[65] мьгла поля покрыла, щекотъ славiи успе, говоръ

галичь убудися. Русичи великая поля чьрлеными щиты

прегородишя, ищучи себе чти, а князю славы.

Съ заратя въ пятъкъ потъпташя поганыя пълкы

половецкыя, и россушяся стрелами по полю, помчяшя

[70] красныя девкы половецкыя, а съ ними злато, и

паволокы, и драгыя оксамиты; орьтъмами и япончицями

и кожюхы начяшя мосты мостити по болотомъ и

грязивымъ местомъ, и всякыми узорочьи половецкыми.

Чьрленъ стягь, бела хорюговь, чьрлена чолка,

[75] сребрено стружiе — храброму Святъславличю!

Дремлеть въ поле Ольгово хороброе гнездо.

Далече залетело! Не было оно обиде

порождено ни соколу, ни кречету, ни тебе,

чьрныи воронъ, поганыи половчине! Гза

[80] бежить серымъ вълкомъ, Кончякъ ему следъ править

къ Дону великому.

Другаго дни вельми рано кръвавыя зори светъ

поведають, чьрныя тучя съ моря идуть, хотять

прикрыта д сълнця, а въ нихъ трепещуть синiя мълнiи.

[85] Быти грому великому! Итти дождю стрелами съ Дону великаго!

Ту ся копiемъ приламати, ту ся саблямъ потручяти

о шеломы половецкыя — на реце на Каяле у Дону

великаго. О Русьская земле! Уже за шеломянемъ еси!

Се ветри, Стрибожи внуци, веють съ моря

[90] стрелами на храбрыя пълкы Игоревы. Земля тутнеть,

рекы мутно текуть, пороси поля прикрывають, стязи

глаголють. Половци идуть отъ Дона и отъ моря,

и отъ всехъ странъ русьскыя пълкы оступишя.

Дети бесови кликомъ поля прегородишя,

[95] а храбрiи русичи преградишя чьрлеными щиты.

Яръ туре Всеволоде! Стоиши на борони,

прыщеши на вои стрелами, гремлеши о шеломы

мечи харалужными. Камо туръ поскочяше, своимъ

златымъ шеломомъ посвечивая, тамо лежять поганыя

[100] головы половецкыя. Поскепаны саблями калеными

шеломи оварьскыи отъ тебе, яръ туре Всеволоде!

Кая раны, дорога братю, забывъ чти и живота,

и града Чьрнигова, отня злата стола и своя

милыя хоти красныя Глебовны свычяя и обычяя!

[105] Были веци Трояни, минула лета Ярославля,

были пълци Ольговы, Ольга Святъславличя. Тъи

бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрелы по земли

сеяше. Ступаеть въ златъ стремень въ граде

Тьмуторокане, тоже звонъ слышя давныи великыи

[110] Ярославль сынъ Всеволодъ, а Владимиръ по вся

утра уши закладаше въ Чьрнигове. Бориса же

Вячеславличя слава на судъ приведе и на Канину

зелену паполому <ему> постла за обиду Ольгову,

храбра и млада князя. Съ тоя же Каялы Святопълкъ

[115] полелея отца своего междю угорьскыми иноходьцы

къ Святеи Софiи къ Кыеву. Тъгда при Олзе

Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами,

погыбашеть жизнь Даждьбожя внука, въ княжихъ

крамолахъ веци человекомъ скратишяся. Тъгда

[120] по Русьскои земли редко ратаеве кыкахуть, нъ чяста

врани граяхуть, трупiя себе деляче, а галици

свою речь говоряхуть, хотять полетети на уедiе.

То было въ ты рати и въ ты пълкы, а сицеи рати

не слышяно! Съ заранiя до вечера, съ вечера

[125] до света летять стрелы каленыя, гримлють сабли

о шеломы, трещять копiя харалужная въ поле незнаеме

среди земли Половецкыя. Чьрна земля подъ копыты

костьми была посеяна, а кръвiю польяна, тугою

възыдошя по Русьскои земли. Что ми шюмить,

[130] что ми звенить давечя рано предъ зорями? Игорь

пълкы заворочяеть, жяль бо ему мила брата

Всеволода. Бишяся день, бишяся другыи, третья

дни къ полуднiю падошя стязи Игореви. Ту ся

брата разлучиста на брезе быстрои Каялы.

[135] Ту кръваваго вина не доста; ту пиръ докончяшя

храбрiи русичи, сваты попоишя, а сами полегошя

за землю Русьскую. Ничить трава жялощями,

а древо ся тугою къ земли приклонило.

Уже бо, братiе, не веселая година въстала,

[140] уже пустыни силу прикрыла. Въстала Обида въ силахъ

Даждьбожя внука, въступила девою на землю Трояню,

въсплескала лебедиными крылы на синемъ море

у Дону, плещучи, упуди жирня времена. Усобиця

княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ

[145] брату: «Се мое, а то мое же», и начяшя князи

про малое «Се великое» мълвити, а сами на себе

крамолу ковати, а поганiи съ всехъ странъ

прихождаху съ победами на землю Русьскую.

О, далече заиде соколъ, птиць бья — къ морю!

[150] А Игорева храбраго пълку не кресити. За нимъ

кликну Карна, и Жьля поскочи по Русьскои

земли, смагу людемъ мычючи въ пламяне розе.

Жены русьскыя въсплакашяся, а ркучи:

«Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслiю съмыслити,

[155] ни думою съдумати, ни очима съглядати,

а злата и сребра ни мало того потрепати!»

А въстона бо, братiе, Кыевъ тугою, а

Чьрниговъ напастьми. Тоска разлiяся по Русьскои

земли, печяль жирна тече среди земли Русьскыи.

[160] А князи сами на себе крамолу коваху, а поганiи

сами, победами нарыщюще на Русьскую землю,

емляху дань по беле отъ двора.

Тая бо два храбрая Святъславличя, Игорь

и Всеволодъ, уже лжу убудиста которою. Ту бяше

[165] успилъ отець ихъ Святъславъ грозныи великыи

Кыевьскыи. Грозою бяшеть притрепеталъ,

своими сильными пълкы и харалужными мечи наступи

на землю Половецкую, притъпта хълмы и яругы,

възмути рекы и озера, иссуши потокы и болота,

[170] а поганаго Кобяка изъ луку моря отъ железныхъ

великыхъ пълковъ половецкыхъ яко вихръ вытърже,

и паде ся Кобякъ въ граде Кыеве, въ гриднице

Святъславли. Ту немци и венедици, ту грьци

и морава поють славу Святъславлю, кають князя

[175] Игоря, иже погрузи жиръ во дне Каялы, рекы

половецкыя. Русьскаго злата насыпашя ту, Игорь

князь выседе изъ седла злата а въ седло кощiево

Унышя бо градомъ забрала, а веселiе пониче.

А Святъславъ мутенъ сонъ виде. «Въ Кыеве

[180] на горахъ си ночь съ вечера одевахуть мя, —

рече, — чьрною паполомою на кровати тисове,

чьрпахуть ми синее вино съ трудомъ смешено.

сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тълковинъ

великыи женчюгъ на лоно и негують мя. Уже дъскы

[185] безъ кнеса въ моемъ тереме златовьрсемъ. Всю нощь

съ вечера Бусови врани възграяху, у Плесньска на

болони бешя дебри Кыяне и несошяся къ синему морю».

И рькошя бояре князю: «Уже, княже, туга умъ

полонила. Се бо два сокола слетеста съ отня стола

[190] злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити

шеломомъ Дону. Уже соколома крыльця припешали

поганыхъ саблями, а самою опуташя въ путины

железны. Тьмно бо бе въ г день, два сълнця

помьркоста, оба багряная стълпа погасоста

[195] и въ море погрузиста, и великое буиство подаста хынови,

и съ нима молодая месяця, Олегъ и Святъславъ, тьмою

ся поволокоста. На реце на Каяле тьма светъ покрыла,

по Русьскои земли прострошяся половци акы пардуже гнездо.

Уже снесеся хула на хвалу, уже тресну нужда на волю,

[200] уже вьржеся Дивъ на землю. Се бо готьскыя красныя

девы въспешя на брезе синему морю: звоня Русьскымъ

златомъ, поють время Бусово, лелеють месть Шароканю.

А мы уже дружина жядни веселiя!»

Тъгда великыи Святъславъ изрони злато слово

[205] сльзами смешено и рече: «О моя сыновьця, Игорю

и Всеволоде! Рано еста начала Половецкую землю мечи

цвелити, а себе славы искати. Нъ не честно одолесте,

не честно бо кровь поганую пролiясте. Ваю храбрая

сьрдця въ жестоцемъ харалузе скована, а въ буести

[210] закалена. Се ли створисте моеи сребренеи седине?

А уже не вижду власти сильнаго и богатаго и многовои

брата моего Ярослава съ Чьрниговьскыми былями,

съ могуты и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы,

и съ ревугы, и съ ольберы. Тiи бо бесъ щитовъ

[215] съ засапожникы кликомъ пълкы побеждають, звонячи

въ прадеднюю славу. Нъ рекосте: «Мужаимеся сами, преднюю

славу сами похытимъ, а заднею ся сами поделимъ!»

А чи диво ся, братце, стару помолодити? Коли

соколъ въ мытехъ бываеть, высоко птиць възбиваеть,

[220] не дасть гнезда своего въ обиду. Нъ се зло,

княже ми непособiе. Наниче ся годины обратишя.

Се у Римъ крычять подъ саблями половецкыми,

а Володимиръ подъ ранами. Туга и тоска сыну Глебову!

Великии княже Всеволоде! Не мыслiю ти

[225] прелетети издалечя отня злата стола поблюсти.

Ты бо можеши Вългу веслы раскропити, а Донъ

шеломы выльяти. Аже бы ты былъ, то была бы чяга

по ногате, а кощеи по резане. Ты бо можеши посуху

живыми шереширы стреляти, удалыми сыны Глебовы.

[230] Ты буи Рюриче и Давыде! Не ваю ли <вои> злачеными

шеломы по кръви плавашя? Не ваю ли храбрая дружина

рыкають акы тури, ранени саблями калеными на поле

незнаеме? Въступита, господина, въ злата стремени

за обиду сего времени, за землю Русьскую,

[235] за раны Игоревы, буего Святъславличя!

Галичьскыи Осмомысле Ярославе! Высоко

седиши на своемъ златокованнемъ столе, подпьръ

горы угорьскыя своими железными пълкы, заступивъ

королеви путь, затворивъ Дунаю ворота, мечя бремены

[240] чрезъ облакы, суды рядя до Дуная. Грозы твоя по

землямъ текуть, отворяеши Кыеву врата, стреляеши

съ отня злата стола салътаны за землями. Стреляи,

господине, Кончяка, поганаго кощея, за землю

Русьскую, за раны Игоревы, буего Святъславличя!

[245] А ты буи Романе и Мстиславе! Храбрая мысль

носить ваю умъ на дело. Высоко плаваеши на дело

въ буести, яко соколъ на ветрехъ ширяяся, хотя

птицю въ буистве одолети. Суть бо у ваю железнiи

паперси подъ шеломы латиньскыми. Теми тресну земля,

[250] и многы страны — хинова, литъва, ятвязи, деремела

и половци сулици своя повьргошя, а главы своя

поклонишя подъ тыи мечи харалужныи. Нъ уже, княже

Игорю, утърпе сълнцю светъ, а древо не бологомъ

листвiе сърони, по Ръси и по Сули грады поделишя,

[255] а Игорева храбраго пълку не кресити. Донъ ти, княже,

кличеть и зоветь князи на победу. Ольговичи

храбрiи князи доспели на брань.

Инъгварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи,

не худа гнезда шестокрыльци! Не победными жребiи

[260] собе власти расхытисте. Кое ваши златыи шеломи и

сулици ляцькыя и щити? Загородите полю ворота

своими острыми стрелами за землю Русьскую,

за раны Игоревы, буего Святъславличя!

Уже бо Сула не течеть сребреными струями

[265] къ граду Переяславлю, и Двина болотомъ течеть

онымъ грознымъ полочяномъ подъ кликомъ поганыхъ.

Единъ же Изяславъ сынъ Васильковъ позвони своими

острыми мечи о шеломы литовьскыя, притрепа славу

деду своему Всеславу, а самъ подъ чьрлеными щиты

[270] на кръваве траве притрепанъ литовьскыми мечи.

Исходи юна кровъ, а тъи рекъ: «Дружину твою, княже,

птичь крылы приоде, а звери кровь полизашя».

Не бысть ту брата Брячислава, ни другаго — Всеволода,

единъ же изрони жемчюжну душю изъ храбра тъла

[275] чресъ злато ожерелiе. Уныли голоси, пониче

веселiе, трубы трубять городеньскыя.

Ярославле и вси внуци Всеславли! Уже понизите

стязи свои, вонзите свои мечи вережени, уже бо выскочисте

изъ деднеи славы. Вы бо своими крамолами начясте

[280] наводити поганыя на землю Русьскую, на жизнь Всеславлю,

которою бо беше насилiе отъ земли Половецкыя.

На седьмомъ веце Трояни вьрже Всеславъ жребии

о девицю себе любу. Тъи клюками подъпьръ ся окони,

и скочи къ граду Кыеву, и дотчеся стружiемъ злата

[285] стола Кыевьскаго. Скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ

въ пълночи изъ Белаграда, обесися сине мьгле,

утърже вазни съ три кусы, отвори врата Новуграду,

разъшибе славу Ярославу, скочи вълкомъ до Немигы —

съду токъ. На Немизе снопы стелють головами,

[290] молотять цепы харалужными, на тоце животь кладуть,

веють душю отъ тела. Немизе кръвави брезе не бологомъ

бяхуть посеяни, посеяни костьми русьскыхъ сыновъ.

Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше,

а самъ въ ночь вълкомъ рыскаше, изъ Кыева дорыскаше

[295] до куръ Тьмутороканя, великому Хърсови вълкомъ путь

прерыскаше. Тому въ Полотьске позвонишя заутренюю

рано у Святыя Софеи въ колоколы, а онъ въ Кыеве

звонъ слышя. Аще и вещя душя въ друзе теле,

нъ чясто беды страдаше. Тому вещеи Боянъ и пьрвое

[300] припевку, смысленыи, рече: «Ни хытру, ни горазду,

ни пытьцю горазду суда Божiя не минути!»

О, стонати Русьскои земли, помянувъше пьрвую

годину и пьрвыхъ князеи! Того стараго Владимира

не льзе бе пригвоздити къ горамъ Кыевьскымъ, сего

[305] бо ныне сташя стязи Рюрикови, а друзiи Давидови,

нъ розьно ся имъ хоботы пашють, копiя поють!

На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышить, зегзицею

незнаемъ рано кычеть: «Полечю, — рече, — зегзицею

по Дунаеви, омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру

[310] князю кръвавыя его раны на жестоцемъ его теле».

Ярославна рано плачеть въ Путивле на забрале, а ркучи:

«О ветре ветрило! Чему, господине, насильно вееши?

Чему мычеши хыновьскыя стрелкы на своею нетрудную

крыльцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшеть горъ

[315] подъ облакы веяти, лелеючи корабли на сине море?

Чему, господине, мое веселiе по ковылiю разъвея?»

Ярославна рано плачеть Путивлю городу на забороле,

а ркучи: «О Днепре Словутичю! Ты пробилъ еси каменныя

горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеялъ еси на себе

[320] Святъславли носады до пълку Кобякова. Възлелеи,

господине, мою ладу къ мне, а быхъ не слала

къ нему слезъ на море рано!» Ярославна рано плачеть

въ Путивле на забрале, а ркучи: «Светлое и тресветлое

сълнце! Всемъ тепло и красно еси. Чему, господине,

[325] простре горячюю свою лучю на лады вои, въ поле безводне

жяждею имъ луци съпряже, тугою имъ тулы затъче?»

Прысну море полунощи, идуть смьрчи мьглами,

Игореви князю Богъ путь кажеть изъ земли Половецкыя

на землю Русьскую, къ отню злату столу. Погасошя

[330] вечеру зори. Игорь спить, Игорь бдить, Игорь

мыслiю поля мерить отъ великаго Дону до малаго

Донця. Комоньнъ въ полуночи Овлуръ свисну за рекою,

велить князю разумети. Князю Игорю не быть! Кликну,

стукну земля, въшюме трава, вежи ся половецкыя

[335] подвизашя. А Игорь князь поскочи гърностаемъ

къ тростiю и белымъ гоголемъ на воду, въвьржеся

на бързъ комонь, и скочи съ него босымъ вълкомъ,

и потече къ лугу Донця, и полете соколомъ подъ мьглами,

избивая гуси и лебеди завтроку, и обеду, и ужине.

[340] Коли Игорь соколомъ полете, тъгда Влуръ вълкомъ

потече, труся собою студеную росу, претъргоста бо

своя бързая комоня. Донець рече: «Княже Игорю!

Не мало ти величiя, а Кончику нелюбiя, а Русьскои

земли веселiя!» Игорь рече: «О Донче! Не мало ти

[345] величiя, лелеявъшю князя на вълнахъ, стлавъшю ему

зелену траву на своихъ сребреныхъ брезехъ, одевавъшю

его теплыми мьглами подъ сенiю зелену древу, стрежаше

его гоголемъ на воде, чаицями на струяхъ, чьрнядьми

на ветрехъ. Не тако ли, рече, река Стугна, худу струю

[350] имея, пожьръши чюжи ручьи и стругы, рострена къ усту,

уношю князя Ростислава затвори дне при темне березе.

Плачеться мати Ростиславля по уноши князи Ростиславе.

Унышя цветы жялобою, и древо ся тугою къ земли приклонило.

А не сорокы въстроскоташя, на следу Игореве

[355] ездить Гза съ Кончякомъ. Тъгда врани не граяхуть,

галици помълкошя, сорокы не троскоташя, полозiе

ползошя только. Дятлове текътомъ путь къ реце кажуть,

соловiи веселыми песньми светъ поведають. Мълвить Гза

къ Кончякови: «Аже соколъ къ гнезду летить, соколичя

[360] ростреляеве своими злачеными стрелами». Рече

Кончякъ ко Гзе: «Аже соколъ къ гнезду летить, а ве

сокольця опутаеве красною девицею». И рече Гза

къ Кончакови: «Аще его опутаеве красною девицею,

ни нама будеть сокольця, ни нама красны девице,

[365] то почнуть наю птици бити въ поле Половецкомъ».

Рекъ Боянъ и Ходына, Святъславля песнотворця

стараго времени Ярославля, Ольгова коганя хоти:

«Тяжько ти голове кроме плечю, зло ти телу кроме

головы» — Русьскои земли безъ Игоря. Солнце светиться

[370] на небесе — Игорь князь въ Русьскои земли. Девици

поють на Дунаи, вьються голоси чрезъ море до Кыева.

Игорь едеть по Боричеву къ Святеи Богородици

Пирогощеи. Страны рады, гради весели.

Певъше песнь старымъ княземъ, а потомъ молодымъ

[375] пети. Слава Игорю Святъславличю, буи туру Всеволоду,

Владимиру Игоревичи. Здрави князи и дружина, побарая

за христьяны на поганыя пълкы. Княземъ слава а дружине.

Аминь.

СЛОВО О ПОХОДЕ ИГОРЕВОМ, ИГОРЯ, СЫНА СВЯТОСЛАВОВА, ВНУКА ОЛЕГОВА

Прозаический перевод на современный русский язык

Не начать ли нам, братья, по-стародавнему скорбную повесть о походе Игоревом, Игоря Святославича! Или да начнется песнь ему по былям нашего времени - не по замышлению Боянову! Ведь Боян вещий когда песнь кому сложить хотел, то белкою скакал по дереву, серым волком по земле, сизым орлом кружил под облаками. Поминал он давних времен рати - тогда пускал десять соколов на стаю лебедей; какую догонял сокол, та первая песнь пела старому Ярославу, храброму Мстиславу, что зарезал Редедю пред полками касожскими, красному Роману Святославичу. Боян же, братья, не десять соколов на стаю лебедей пускал, но свои вещие персты на живые струны возлагал; они же сами князьям славу рокотали.

Начнем же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря что отвагою закалил себя, заострил сердца своего мужеством и, исполнившись ратного духа, навел свои храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.

О Боян, соловей старого времени! Вот когда бы ты, соловей, эти полки щекотом своим воспел, мыслию скача по дереву, умом летая под облаками, свивая славу давнего и нынешнего времени, волком рыща по тропе Трояновой через поля на горы! Так бы тогда пелась слава Игорю, Олегову внуку: "Не буря соколов занесла через поля широкие, галок стаи летят к Дону великому". Или так зачалась бы она, вещий Боян, внук Велесов: "Кони ржут за Сулою, звенит слава в Киеве. Трубы трубят в Новегороде, стоят стяги в Путивле".

Игорь ждет милого брата Всеволода. И. сказал ему буй-тур Всеволод: "Один брат, один свет светлый ты, Игорь! Оба мы Святославичи. Седлай, брат, своих борзых коней, - мои давно у Курска стоят наготове. А мои куряне - -дружина бывалая: под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены; пути ими исхожены, овраги ведомы, луки у них натянуты, колчаны отворены, сабли наострены; сами скачут, как серые волки в поле, себе ища чести, а князю славы".

Тогда посмотрел Игорь на светлое солнце и увидел, что тьма от него все войско покрыла. И сказал Игорь дружине своей: "Братья и дружина! Лучше в битве пасть, чем в полон сдаться. А сядем, братья, на своих борзых коней, поглядим на синий Дон!" Запала князю дума Дона великого отведать и знамение небесное ему заслонила. "Хочу, - сказал, - копье преломить у степи половецкой с вами, русичи! Хочу голову свою сложить либо испить шеломом из Дону".

Тогда вступил Игорь князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце мраком путь ему загородило; тьма, грозу суля, громом птиц пробудила; свист звериный поднялся; Див забился, на вершине дерева кличет велит послушать земле незнаемой. Волге, и Поморью, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, тмутараканский идолище! А половцы дорогами непроторенными побежали к Дону великому; скрипят телеги их в полуночи, словно лебеди кричат распуганные.

Игорь к Дону воинов ведет. Уже беду его стерегут птицы по дубам; волки грозу накликают по оврагам; орлы клектом на кости зверей сзывают; лисицы брешут на червленые щиты О Русская земля, а ты уже скрылась за холмом!

Долго ночь меркнет. Но вот заря свет запалила, туман поля покрыл; уснул щекот соловьиный, говор галок пробудился. Русичи широкие поля червлеными щитами перегородили, себе ища чести, а князю славы.

Утром в пятницу потоптали они поганые полки половецкие и, рассыпавшись стрелами по полю, помчали красных девок половецких, а с ними золото, и паволоки, и дорогие оксамиты. Ортмами, япончицами и кожухами стали мосты мостить по болотам и топким местам - и всяким узорочьем половецким Червленый стяг, белая хоругвь, червленый бунчук, серебряное древко храброму Святославичу!

Дремлет в степи Олегово храброе гнездо. Далеко залетело! Не было оно рождено на обиду ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный ворон, поганый половчанин! Гзак бежит серым волком, Кончак ему след прокладывает к Дону великому.

На другой день рано утром кровавые зори рассвет возвещают; черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии. Быть грому великому! Идти дождю стрелами с Дону великого! Тут копьям поломаться, тут саблям постучать о шлемы половецкие, на реке на Каяле у Дона великого. О Русская земля, а ты уже скрылась за холмом!

Вот ветры, Стрибожьи внуки веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы. Земля гудит, реки мутно текут; пыль степь заносит; стяги весть подают - половцы идут от Дона и от моря; со всех сторон они русские полки обступили. Дети бесовы кликом степь перегородили, а храбрые русичи преградили степь червлеными щитами.

Яр-тур Всеволод! Стоишь ты всех впереди, мечешь стрелы на поганых, стучишь о шлемы мечами харалужными. Куда, тур, поскачешь, своим золотым шеломом посвечивая, там лежат поганые головы половецкие. Порублены саблями калеными шлемы аварские тобою, яр-тур Всеволод! Что тому раны, братья, кто забыл и жизнь, и почести, и город Чернигов, отчий золотой стол, и милой своей красной Глебовны свычаи и обычаи!

Были века Трояновы, прошли лета Ярославовы; были походы Олеговы, Олега Святославича Тот ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял; ступит в золотое стремя в городе Тмутаракани - звон тот слышит старый великий Ярославов сын Всеволод, а Владимир каждое утро уши себе закладывает в Чернигове. Бориса же Вячеславича похвальба на суд привела и на ковыль-траве покров смертный зеленый постлала за обиду Олегову - храброго и юного князя. С той же Каялы Святополк прилелеял отца своего между угорскими иноходцами ко святой Софии к Киеву. Тогда при Олеге Гориславиче засевалась и росла усобицами, погибала отчина Даждьбожьего внука в крамолах княжих век человечий сокращался. Тогда по Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы себе деля, а галки свою речь говорили, лететь собираясь на поживу. То было в те рати и в те походы, а такой рати не слыхано.

С утра раннего до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, стучат сабли о шеломы, трещат копья харалужные в степи незнаемой, посреди земли Половецкой. Черная земля под копытами костьми была засеяна, а кровью полита; горем взошли они по Русской земле.

Что шумит, что звенит на рассвете рано перед зорями? Игорь полки поворачивает: жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой; на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут разлучились братья на берегу быстрой Каялы; тут кровавого вина недостало; тут пир окончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, деревья в горе к земле склонились.

Уже, братья, невеселое время настало, уже степь силу русскую одолела. Обида встала в силах Даждьбожьего внука, вступила девою на землю Троянову, взмахнула лебедиными крылами на синем море у Дона: прогнала времена счастливые. Война князей против поганых пришла к концу, ибо сказал брат брату: "Это мое, и то мое же". И стали князья про малое "это великое" говорить, а сами на себя крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходят с победами на землю Русскую.

О, далеко залетел сокол, птиц избивая, к морю! А Игорева храброго полку уже не воскресить! Запричитало по нем горе, и стенанье пронеслось по Русской земле, огонь сея из пламенного рога. Жены русские восплакались, говоря: "Уже нам своих милых лад ни мыслию смыслить, ни думою сдумать, ни очами приворожить, а золота и серебра и в руках не подержать!"

И застонал, братья, Киев от горя, а Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, печаль многая рекою протекла среди земли Русской. А князья сами на себя крамолу куют, а поганые с победами набегают на Русскую землю, дань беря по белке от двора.

Ведь те два храбрых Святославича, Игорь и Всеволод, зло пробудили, которое усыпил было грозою отец их Святослав грозный великий Киевский: прибил своими сильными полками и харалужными мечами, наступил на землю Половецкую; притоптал холмы и овраги; замутил реки и озера, иссушил потоки и болота: а поганого Кобяка из лукоморья от железных великих полков половецких, как вихрь, вырвал, - и пал Кобяк в городе Киеве, в гриднице Святославовой. Тут немцы и венециане, тут греки и морава поют славу Святославу, корят князя Игоря, что добычу утопил на дне Каялы, реки половецкой, золото свое рассыпал. Тут Игорь князь пересел с седла золотого, а в седло невольничье. Приуныли у городов стены, а веселье поникло.

А Святослав темный сон видел в Киеве на горах "Ночью этой с вечера накрывали меня, - сказал, - покровом черным на кровати тисовой; черпали мне светлое вино, с горечью смешанное; сыпали мне из пустых колчанов половецких крупный жемчуг на грудь и величали меня. И кровля уже без князька в моем тереме златоверхом, и всю ночь с вечера серые вороны у Плеснеска на лугу граяли".

И сказали бояре князю: "Кручина, князь, разум твой полонила: ведь два сокола слетели с отчего стола золотого - добыть хотели города Тмутараканя либо испить шеломом из Дону. Но уже соколам крылья подсекли поганых саблями, а самих опутали путами железными.

Темно было в третий день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли, и с ними оба молодых месяца, Олег и Святослав, тьмою заволоклись, и в море утонули, и великую дерзость подали поганым. На реке на Каяле тьма свет покрыла: по Русской земле разбрелись половцы, как пардусов выводок. Уже насела хула на хвалу; уже перемогло насилие волю; уже кинулся Див на землю. Вот готские красные девы запели на берегу синего моря, звеня русским золотом; поют они время Бусово, лелеют месть за Шарокана. А мы, дружина, уже живем без веселья".

Тогда великий Святослав изронил золотое слово, со слезами смешанное, и сказал: "О сыны мои, Игорь и Всеволод! Рано начали вы Половецкую землю мечами кровавить, а себе славы искать: без чести для себя ведь вы одолели, без чести для себя кровь поганую пролили. Храбрые сердца ваши из харалуга крепкого скованы, в отваге закалены. Что же сотворили вы моей серебряной седине!

Уже не вижу я силы могучего и богатого и воинами обильного брата моего Ярослава с черниговскими былями, с могутами и с татранами, с шельбирами, топчаками, ревугами и ольберами: те ведь без щитов, с одними ножами засапожными, кликом полки побеждают, звеня прадедовской славой.

Вы сказали: "Помужаемся сами, и прошлую славу себе возьмем, и нынешнюю поделим!" Но не диво, братья, и старому помолодеть! Когда сокол перья роняет, высоко птиц взбивает, не даст гнезда своего в обиду. Одна беда: князья мне не в помощь - худая пора настала. Вот у Римова кричат под саблями половецкими, а Владимир - под ранами. Горе и тоска сыну Глебову!

Великий князь Всеволод! Разве и мысли нет у тебя прилететь издалшка отчий золотой стол посторожить? Ты ведь можешь Волгу веслами расплескать, а Дон шеломами вычерпать. Здесь был бы ты, невольница была бы по ногате, а раб по резане. Ты ведь можешь и посуху живыми копьями метать удалыми сынами Глебовыми.

Ты, храбрый Рюрик, и ты, Давыд! Ваши воины в золоченых шлемах - не они ли по крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина рык издает, словно туры, раненные саблями калеными, в поле незнаемом! Вступите, князья, в золотое стремя за обиду нашего времени, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!

Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь ты на своем златокованом столе, подпираешь горы угорские своими железными полками, королю загораживаешь путь, затворяешь Дунаю ворота, клади бросая через облака, суды рядя до Дуная. Грозы твоей земли страшатся; Киеву отворяешь ворота, за дальними странами в салтанов стреляешь с отчего золотого стола. Стреляй же, господине, и в Кончака, поганого раба, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!

А ты, славный Роман, и ты, Мстислав! Храбрая дума на подвиг вас зовет. Высоко взлетаешь ты на подвиг ратный в отваге, словно сокол, на ветрах парящий, что птицу в ярости хочет одолеть. У вас железные кольчуги под шлемами латинскими: от них дрогнула земля, и многие страны - Хинова, Литва, Ятвяги, Деремела и Половцы - сулицы свои побросали и головы свои склонили под те мечи харалужные. Но уже, князь, потемнел для Игоря солнца свет, а деревья не к добру листья обронили - по Руси и Суле города поделили. А Игорева храброго полку уже не воскресить. Дон тебя, князь, кличет, зовет князей на победу. Олеговичи, храбрые князья, уже ведь приспели на брань.

Ингварь и Всеволод и вы, три Мстиславича не худого гнезда соколы-шестокрыльцы! Не по жребию побед вы себе волости расхватали! Где же ваши золотые шеломы, и сулицы лядские, и щиты! Загородите степи ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!

Уже ведь Сула не течет серебряными струями для города Переяславля, и Двина у тех грозных полочан мутно течет под кликом поганых. Один Изяслав, сын Васильков, позвенел своими острыми мечами о шлемы литовские, побил славу деда своего Всеслава, а сам под червлеными щитами на кровавой траве побит был мечами литовскими и так сказал: "Дружину твою, князь, птицы крыльями приодели, звери кровь полизали". И не было тут брата Брячислава, ни другого - Всеволода. Одиноко изронил он жемчужную душу из храброго тела сквозь золотое ожерелье. Приуныли голоса, веселье поникло, трубы трубят городенские.

Ярослав и все внуки Всеславовы! Уже склоните стяги свои, вложите в ножны мечи свои зазубренные - уже выпали вы из дедовской славы. Вы своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую, на достояние Всеславово. Из-за усобицы ведь стало насилие от земли Половецкой.

На седьмом веке Трояновом бросил Всеслав жребий о девице, ему любой. Изловчился, сел на коня, поскакал к городу Киеву, коснулся копьем золотого стола Киевского. Из Белгорода в полночь поскакал лютым зверем, завесившись синей мглой, утром отворил ворота Новугороду, расшиб славу Ярославову, поскакал волком от Дудуток до Немиги. На Немиге снопы стелют из голов, молотят цепами харалужными, на току жизнь кладут, веют душу от тела. У Немиги кровавые берега не добром были засеяны - засеяны костьми русских сынов. Всеслав князь людям суд правил, князьям города рядил, а сам ночью волком рыскал; из Киева до петухов, великому Хорсу волком путь перебегая, в Тмутаракань добирался. Ему в Полоцке звонили заутреню рано у святой Софии в колокола, а он звон тот в Киеве слышал. Хоть и вещая душа была в отважном теле, но часто он беды терпел. Ему вещий Боян такую припевку, мудрый, сложил: "Ни хитрому, ни умному, ни ведуну разумному суда божьего не миновать".

О, стонать Русской земле, поминая прежнее время и прежних князей! Того старого Владимира нельзя было пригвоздить к горам киевским. Стали стяги его ныне Рюриковы, а другие Давыдовы, но врозь они веют, несогласно копья поют.

На Дунае Ярославны голос слышится чайкою неведомой утром рано стонет: "Полечу я чайкою по Дунаю, омочу рукав я белый во Каяле-реке, утру князю кровавые раны на могучем его теле".

Ярославна утром плачет в Путивле на стене, причитая: "О ветр, ветрило! Зачем, господине, так сильно веешь! Зачем мчишь вражьи стрелы на своих легких крыльях на воинов моей лады? Или мало тебе высоко под облаками веять, лелея корабли на синем море! Зачем, господине, мое веселье по ковылю развеял?"

Ярославна рано утром плачет на стене Путивля-города, причитая: "О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе Святославовы челны до полку Кобякова. Прилелей же, господине, мою ладу ко мне, чтобы не слала я к нему слез на море рано!"

Ярославна рано плачет на стене в Путивле, причитая: "Светлое и тресветлое солнце! Всем ты красно и тепло. Зачем, господине, простерло ты горячие лучи свои на воинов лады? В степи безводной жаждою согнуло им луки, тоскою замкнуло колчаны?"

Вспенилось море в полуночи; смерчи идут туманами. Игорю князю бог путь кажет из земли Половецкой на землю Русскую, к отчему столу золотому. Погасли вечером зори. Игорь спит, Игорь не спит, Игорь мыслию степь мерит от великого Дону до малого Донца. В полночь Овлур свистнул коня за рекою; Велит князю не дремать. Кликнул; стукнула земля, зашумела трава, ежи половецкие задвигались. А Игорь князь поскакал горностаем к камышу, пал белым гоголем на воду. Кинулся на борзого коня и соскочил с него серым волком. И побежал к лугу Донца, и полетел соколом под туманами, избивая гусей и лебедей к обеду, и полднику, и ужину. Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, труся собою студеную росу; надорвали они своих борзых коней.

Донец сказал: "Князь Игорь! Не мало тебе славы, а Кончаку нелюбия, а Русской земле веселия!" Игорь сказал: "О Донец! Не мало тебе славы, что лелеял князя на волнах, стлал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, одевал его теплыми туманами под сенью зеленого дерева, стерег его гоголем на воде, чайками на волнах, утками на ветрах". Не такова, сказал, река Стугна; мелкую струю имея, поглотила она чужие ручьи и потоки, потопила в омуте у темного берега юношу князя Ростислава. Плачет мать Ростиславова по юном князе Ростиславе. Приуныли цветы от жалости, и деревья в горе к земле склонились.

То не сороки застрекотали - по следу Игореву едут Гзак с Кончаком. Тогда вороны не граяли, галки примолкли, сороки не стрекотали, ползали змеи-полозы только. Дятлы стуком путь к реке кажут, соловьи веселыми песнями рассвет вещают. Молвит Гзак Кончаку: "Коли сокол к гнезду летит, соколенка расстреляем своими золочеными стрелами". Сказал Кончак Гзе: "Коли сокол к гнезду летит, а мы соколенка опутаем красною девицею". И сказал Гзак Кончаку: "Коли опутаем его красною девицею, не будет у нас ни соколенка, ни красной девицы, а начнут нас птицы бить в степи Половецкой".

Сказал Боян, песнотворец старого времени, Ярославова и Олегова: "Тяжко голове без плеч, беда и телу без головы". Так и Русской земле без Игоря. Солнце светит на небе - Игорь князь в Русской земле. Девицы поют на Дунае, вьются голоса через море до Киева. Игорь едет по Боричеву ко святой богородице Пирогощей. Страны рады, города веселы.

Воспев славу старым князьям, а потом молодых величать будем. Слава Игорю Святославичу, буй-туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Да здравы будут князья и дружина, поборая за христиан против поганых полков. Князьям слава и дружине! Аминь.