Конрад Мегенберг

ПЛАЧ ЦЕРКВИ О ГЕРМАНИИ

К оглавлению

Часть I

Конрад Мегенберг, юный имитатор философии, желает достославному папскому легату в Германии господину Арнальдо де Верделла благополучия и успехов в достижении достойных похвалы целей в делах двух миров.

Выдающийся оплот того и другого права ¹, отличающийся чистотой нравов, украшенный добродетелями и наделенный небом силой мудрости, призри и смотри на позор ² благородной дочери римского престола; поразмышляй над тем, что постигло Германию, о том, как она из-за множества разнообразных заблуждений день за днем раскачивается волнами в море пороков. Как случилось, что верная столица, исполненная правосудия, превратилась в блудницу ³? В ней обитало правосудие, а теперь убийцы. Если бы Богом было позволено выявить корни этой болезни, Господь, безусловно, дал бы слово тем, кто неотступно проповедует Евангелие ⁴. Ибо уста проповедника стремятся к правде, а губы его ненавидят все нечестивое ⁵. Поэтому и ты, отче, смог бы проповедовать Евангелие, потому что корень недуга есть болезнь головы: ибо голова утомлена, а сердце наполнено горестью, посему не будет в нем здоровья от подошвы ноги до темени головы ⁶. Вам издревле провозгласил Исайя: «Слушайте слово Господне, вы, князья Содомские! Внимайте закону Господа. Перестаньте творить зло, учитесь делать добро! ⁷» И возвестил Он их городу: «Твое серебро стало пеплом, твое вино разбавлено водой, твои неверные князья стали сообщниками воров: все они любят подарки и гонятся за мздою; они не защищают сирот, и дело вдовы не доходит до них». Посему говорит Господь воинства, могущественный в Израиле: «О удовлетворю я себя над своими противниками и обращу мою руку, и очищу тебя от пены, и отделю от тебя свинцовое, и снова буду поставлять тебе судей и советников, как было вначале» ⁸. Поэтому, пока сам викарий Христа вместе со своими советниками не принесет покаяния перед всем миром, как [18] поступали их святые предшественники, грязная пена немецкой ереси не будет снята. И чем дольше будет оттягиваться применение лекарства против этой необычайно затяжной болезни, тем сильнее будет разъедать ткани моего тела возникшая из-за этого рана. О мудрость ученых, почему ты не познала сама себя, почему погрузила свой взор в пелену тщеславного высокомерия? Неужели не почетнее, если искренне раскаявшиеся обязаны слезно умолять достойнейших Римского престола, или разве не достойно почитания, когда достойнейшие Римского престола, со своей стороны, усердно пытаются схватить край одежды тех, которых необходимо вернуть на путь истинный, и плачущим голосом провозглашают, что их необходимо склонить к этому возвращению? К этому добавляется еще второй корень такой болезни: пренебрежение к учащимся лицам, которые, начиная с поры цветущей молодости до зрелых лет, проводили свое время, усердно изучая схоластические дисциплины, но которые не получили рекомендации и не были вознаграждены, как другие, бенефициями Римской церкви в Германии, что соответствует словам Сенеки: «Благородное дарование не оценивается и не почитается, и я думаю, если бы оно продавалось, то на него не нашлось бы покупателя». О невыразимая глубина мудрости, почему ты бросаешь хлеб твоих сыновей на пожирание собакам ⁹, которые не знают сами себя, а тем более твоего великодушия! Тем не менее я передаю Вашему преподобию следующий трактат, в котором за год предсказал господину Папе развитие интересующих Вас событий, и как они благодаря князьям Германии стали впоследствии действительностью. Прислушиваться к речам малых — удовольствие для старцев, а соответствии со словом Священного писания: пусть встанут юноши и поиграют перед нами ¹⁰.

Начинается письмо магистра Конрада Мегенберга капеллану господина Папы ¹¹. Его Преподобию, гордости духовенства и выдающемуся наставнику в законах, господину Иоганну де Пискибусу, Конрад Мегенберг, юный имитатор философии, преклонив колени и сложив руки, желает всевозможных благ, обещанных наставницей всех добродетелей. Как ухожены руки, которыми Вы срываете плоды с дерева истины, и как изящны уста, которыми Вы касаетесь его плодов; [19] чтобы описать это совершенство, едва ли достаточно красноречия Цицерона. Из этого следует, что ни язык мой не может даже слегка затронуть Вашу тень, ни перо мое не может позволить себе самонадеянности слегка коснуться края Вашей одежды. Потому что прославленный и великий Бог, который на все взирает с высоты, явно благословил Ваше возвышение, потому что вряд ли возможно в должной мере способствовать Вашему возвышению и дальше, ибо заслуги Ваши намного опережают его. Господь так возвеличил Вас, чтобы Ваш великий дух мог снизойти и заняться незначительными вопросами в той же мере, что и труднейшими задачами; поэтому моя ничтожная душа, детская и совершенно непросвещенная, поскольку она странствовала по всему миру, избрала себе Вас в качестве последнего пристанища своей надежды. Она особенно стремится к этому, доверяясь полноте доказательств Вашей снисходительности при благословлении талантов, но совершенно особо, потому что славный наместник Повелителя мира или благосклонный наместник Христа, который с полным на то правом носит имя Папы Бенедикта Двенадцатого, представил Вас клиру в Римской курии для поощрения как наставника и светильника. И потому отважился я представить Вам, кладезю добродетелей, этот опус, который моя наивность облекла в стихотворную форму. Может быть, это сочинение позволит плачу церкви и потоку слез всех немцев достичь славного Папы, и оно — о если бы оно в действительности было таким значимым — будет посвящено прежде всего в полной мере Вам. Ибо маленький мальчик еще такой слабый, бессильный в своей необразованности, пока еще лежит в колыбели и дремлет. Он еще не осмелился поднять свой взор на образ удивительного льва и замечательного Папу, перед римской белизной которого ничтожна чернота моего пера. Ибо когда я размышляю, каким количеством благородных дарований наш Господь Иисус Христос наделил наместника Бога на земле, или Вице-Христа, то «кости мои потрясены, и душа моя сильно потрясена» ¹² настолько, что я неспособен произнести ни слова о неописуемой власти викария Петра. Ибо истинный христианин страшится этого и не в силах обратить к небу уста свои ¹³; ведь никто, кто умен, не позволит мнить о себе [20] больше, чем ему должно ¹⁴. Так как Вы сами, однако, достойный доверенный наместника Петра, более того, викария Христа ¹⁵, и молчаливый соучастник его тайн, и поскольку ежедневно посещаете его дворец, то Вы, вероятно, могли бы, когда господину в его благосклонности желательны шутки, время от времени представлять его очам эту детскую забаву; я полностью вверяю Вам не только эти несовершенные стихи, но и одновременно самого себя. Все, что наполняет Ваше существование, я вкладываю в руки ребенка, который ими же обнимает весь мир, да будет он благословен во веки веков. Аминь.

Ты — венец всего земного круга, наполненный сладостью нектара и благоухающий воспитанностью, ты, который окружен редкостной божественной мудростью, о Папа ¹⁶, изумление мира, ты, который открывает и закрывает небеса ¹⁷, ты сияющая звезда, приют блаженства, священное место, вершина мироздания, ты один являешь собой солнце миру и заставляешь соты наполниться медом; подобно звездам освещают тебя своим светом твои спутники — кардиналы, когда ты их объединяешь. Они не являются большей звездой, чем ты, а только малыми звездами, следующими друг за дружкой в определенной последовательности. Но, к сожалению, отсутствие луны должно опечалить твою единственную, прекрасную, благочестивую, благородную, благоразумную и достойную восхищения дочь — [21] Германию. Ее благородная мать, Божья церковь, тоже должна плакать по луне и громко стенать о своей дочери, которая некогда была сотворена в муках. И правильно сетует она. Папа, благородный отец, подумай над этим. Ты возвышаешься, как огромный колосс, прислушивайся, однако, к совсем маленькому, незначительному слову. Иногда великий ум старца определяется беспомощным словом юнца, так как мудрость — это большое озеро, возникающее из маленькой капли. Однако накажи мои неопытные уста за простые, без приукрас, далекие от совершенства речи, за глупый лепет. Ибо только месяц был у меня, и то лишь дни для составления моих изречений, и лишь четвертую часть этого времени я мог посвятить переписыванию набело. Из теплых слез выросла жгучая печаль. Она вызвала бледность, мучения и ужас орошали ее.

Мне, цветущему, власть природы закрыла глаза скверными земными силами, и внутренняя ноющая боль уже вырастает из глубин фантазии. Я смотрю и отчетливо вижу ее, божественную, славную ветвь знатных родов, как она возвращается через ворота, выросшая из семени Давида. Некогда была она царственной дамой, украшенной тройной короной чудесных расцветок; ибо первый венец состоял из цветов, второй — из лавра, третий же — из золота ¹⁸. Теперь же румянец стыдливости покрывает ее лик, ибо она появилась в бедном одеянии, в туго подпоясанной тунике. Пока я размышлял: «Дева Мария, что угодно этой госпоже?» — приходит вторая женщина, щедрая, добрая госпожа, и изливает свою печаль первой даме, своей ласковой матери. Она привела с собой и увела многочисленную свиту, толпы вооруженных щитами и шлемами рыцарей, исполненных глубокой печали и [22] окрашенных кровью. Благочестиво и надрывно звучал их призыв: «Помилуй!» Голые дети, только что родившиеся, так жалобно кричали, истекая горячими слезами: «Помилуй!» Вместе с юными девами стенали вдовы: «Помилуй!» И мать плачет и стенает вместе со своими детьми. Она пятится обратно к двери и говорит в слезах, как позже будет рассказано ¹⁹, с викарием Петра, и снова говорит и плачет. Я же, несмотря на свое небольшое искусство, написал этот сухой труд во славу Девы и матери Марии. Я прячусь в ее благочестивом августейшем лоне, укрываясь в ее хламиду, так что никакие обломки во время крушения не могли бы меня задеть, но окружали бы меня небесные радости. Меня не задевают хулители, которые глупее, чем ослы. Я не хочу ни льстить высоким господам, ни злословить по их поводу, хочу быть лишь маленьким писакой с горячим сердцем, которое откровенно повествует о наболевшем. И пусть жестким пером, но я все же напишу о том, что в открытую обсуждают немцы и даже дети.

Вот стою я, прекрасная дочь Господа, умытая слезами и плачу. Если я некогда была великолепной красной розой, то теперь я плачу в презренной бледности. Ох и ах, горе мне! Почему же преходяще все то, что радость приносит? Одиноко сидит кроткая Христова благочестивость, плачет и жалуется: «Ах, благородные, выросшие из семени Давидова, обратите свои взоры к земле, как цветок, сорванный с куста. Мир вещей, плачь вместе со мной! Достойно сожаления мое пребывание среди женщин. Вы, благородные, юные, разве не сетуете вы на привлекательных, скромных женщин, если вы сердечно любите их? Девушки, несущие в себе чистоту и добродетели, пусть плачут и льют слезы вместе со мной, потому что этого требует право. Разве весь небесный свод не разделит моей печали? Поэтому, небо, сдерживай свое ликование, погаси свои светила! Сияющий блеск драгоценных камней и запах цветов должны исчезнуть, и цветы в разгар цветения пусть заплачут и [23] увянут. О боль, о великая скорбь, больше чем боль — удушье! Ты душишь благородную, грациозную, добрую поросль. О вы верные и добросердечные, взгляните, есть ли боль сильнее моей! Пение превратилось в стенание, смех утонул в печали. Пальцы сожмутся в кулак, чтобы нанести жестокий удар в сердце, а вы оплакивайте все прекрасное, бывшее некогда моим и которое сейчас так скверно связано с мерзостью. Инструменты похвалы, они разрушены, мои глаза льют слезы на чесаную шерсть Гедеона. О щеки, покрытые бледностью, как радостно светились вы еще недавно! Вы любовались на утреннюю зарю! Пусть же отныне мои локоны будут растрепаны! Некогда они были красиво приглажены и богато украшены; белокурые, завитые, изящно подвязанные, они играли в своем наряде с ветром. Теперь же пусть станут они растрепанными, запущенными, без блеска, стянутые со всех сторон! Пусть жалуются браслеты на моих руках и тысяча звезд драгоценных камней, которые украшают мои локоны и обвивают шею и грудь. Пусть пурпур покроется бледностью, и украшения потеряют свой цвет: пусть они вместе со мной пребывают в слезах! Я обвиняю отца, если это не грех, первого кормчего мира, по чьей воле была рождена кроткая мать, первый закон в сопровождении Христова пота и красной крови. Как велика, однако, честь, возбудившая такую любовь Христа; Христос, Человек, Бог и Лев так высоко ценил эту любовь, что взял на себя спасительный прыжок с неба в лоно Девы, чтобы быть рожденным и взращенным силой молока. Позже крест переломал ему члены, и повязка — их украшение. Так я родилась среди крови Христа. Затем, после тех капель крови Христовой, я потребовала капли крови от благородных мучеников и от агнцев, и в смерти еще жертвующих благосклонно свои дары. Ибо его кровью я оросила свою одежду. Теперь мои свидетели — жители неба. Боже, о как велика твоя слава, меня зачавшая, меня, добродетельную ветвь, одним словом — солнце! О Боже, о повелитель мира, почему так плачет твой закон? О какой ужасный рок! Мне, рожденной в таких муках, мне — о! Какой жалкий, какой краткий час мне достался!»[24]

С печальным сердцем я обращаюсь к тебе, викарий Христа, прошу, не злись на меня, отец, я скажу всего несколько слов. Если и есть пугающие тебя вещи, то теперь око церкви признает их малозначимыми, о ты, искусный кифарист Марии. Устрани теперь же неурядицы, которые тебе хорошо известны, это в твоих силах! Ах, ибо мера греха, укрывающегося тьмой, полна. Ты, благочестивый отец, возьми лучше за образец простую набожность Петра, который с радостью принял чашу смерти! Постарайся во славу Христа, великодушный Папа, разорвать коварный обман и следуй закону Господа, за который ты умер бы! Как ты знаешь, я тебя повенчала, благочестивый Папа, наследник Петра, тебе я поручила, отец, благородную даму. Чтобы оградить меня от вреда, защити мои права и огради мои благородные одеяния! Священные писания мои свидетели, что я — олицетворение всех вещей, что я — прекраснейшая из женщин. Вся честь, как и вся любовь (я должна тебе сказать), цветет и светится во мне разными оттенками. Ведь мне был передан мир, с тем, чтобы в конце концов в нем воцарилась чистота. Обо всем другом, однако, я сейчас предпочла бы помолчать. Справедливый закон не допускает, чтобы моими дарами обладали там, где они попираются ногами. Если ты спишь, то бди: время зовет тебя и требует моего права. Щит правосудия должен защищать тебя, твой мудрый дух обязан взяться за оружие. Ты не беззащитен телом. Простая воля, мизерная власть покорила царства; большая же власть, отсутствие воли приводит в конце концов к упадку.

О возлюбленная моя, ты прекраснейшая из женщин, ты [25] кроткая, совершенная, благоухающая нардом, невеста всех добродетелей, девственная наставница, нежное благоухание исходит от сладких, как сотовый мед, уст твоих. Твой облик, благородный в блеске красоты, затмевает утреннюю зарю и глаза твои подобны глазам кроткой голубки. Царственная дама, тебя украшает корона из трех венцов: цветов, лавра, третий же — из золота. Ты ярко светишься в белоснежном одеянии, отливающем молочным цветом, блистаешь украшениями из драгоценных камней, сверкающих со всех сторон. О ты прекрасная, подари мне сладкий поцелуй, бальзам уст твоих! Возьми меня с собой! Давай поспешим в сад, где южный ветер оплодотворяет розы, заставляет цветы распускаться, наполняет росу медом, разносит аромат цветов. Источники оживляют ручьи и раскрывают их сладкую красоту. Повсюду слышны радостные песни соловья, жаворонок парит в небе и пускает трели, маленькая возлюбленная: радость безмерна. Все божества приносят дары, повсюду царит ликование. Быстрее поднимись, поспеши, сладкая подруга без изъяна! Время зовет: будьте богаты и подкрепите свои силы!

Ах, всемогущий Боже, вот стою я, дочь твоя, в печали! Я пролила слезы перед моим женихом, но он не заметил их. Никогда не объединится чрезмерная боль с радостным весельем; известно даже детям: абсолютные противоположности несоединимы. Если ты сочувствуешь мне, то раздели мои страдания. Или посоветуй мне, если можешь, лекарство от моей боли. Мои уста уже полны желчи и отравляют мою радость. Почему я не могу заключить тебя в свои объятья, не могу поцеловать тебя, лучший кормчий. Безмятежное счастье не знает нужды бедняка, не знают смеха те, которые плачут над [26] изнуряющими ранами. Одиноко восседает порядочность, она плачет и тихо стенает: «Ах, горе мне, что мне делать? Оставаться или уйти?» Папа, я ухожу, будь здоров! И желаю тебе неизменного здоровья, независимо от того, буду ли я жива либо мертва, буду ли я благоухать молодой свежестью или же буду бледна и измождена. Но одно ты мог бы хорошо отметить себе: если мое сердце зачахнет, то твои злосчастные молнии будут виновны в этом. Пожалуй, не из-за чужих волн погибнет оно, великого Папу могут утопить чужие пороки. Ты, головной корабль Христа, остерегайся — не из-за маленькой ничтожной пробоины ты тонешь, из-за единственной пробоины может погибнуть весь флот церкви: не пади из-за других!

Я вижу, что ты вовлекаешь меня в борьбу, которая выше моих сил. Несправедливые упреки, которые ты выдвигаешь против меня, я не заслужил; они — пустая болтовня. Не сердись на меня за такое грубое слово. Твои слова для меня побуждение, а твои слезы мне как хлеб день и ночь. Тебе, однако, должно знать, что же ты от меня требуешь. Не только к борьбе, но и к смерти побуждает меня твоя нужда. Блага ли, которые ты потеряла, или страшные убытки, понесенные тобою. Итак, кроткая госпожа, добрая женщина, поведай мне определенно: в чем же суть твоих страданий, божественная? Не уходи от меня! Поверь мне, твой уход значит смерть для меня! Ибо беда твоя, которая тебя настигает, для меня подобна смерти, а твои радости, напротив, жизнь. Подсаживайся ко мне, благороднейшая, расскажи мне, добрая дева, о своей печали! [27]

Позволь тебе, благочестивый Папа, поведать о моих страданиях, викарий Христа, отец мой и повелитель, жених мой и добрый наставник. Меня изнуряет сейчас боль, заставляя истекать кровью. Меня содрогает плач, и страх перед мучениями душит меня. Я стискиваю пальцы от боли, и мой вопль сотрясает небеса. Теперь я должна оплакивать орла, самого благородного среди парящих в вышине. Увы, если я лишусь орла, тем самым я потеряю свою мощь, которую не так скоро вернула бы, если бы не возжелала обрести снова. Разве ты не знаешь прекраснейшего народа, благородного, живущего совсем рядом, неподалеку? Он живет на севере, а на юге, поверь мне, его боятся. Страна заходящего солнца, бойся и не насмехайся над ним! Отчасти этот народ живет на востоке, ему неведом страх. Смелый, достойный, исполненный мужества и мужского духа, благородный и веселый, соединил он в себе качества Ахилла, Гектора и Париса и, скажу уверенно, что он является копией Геркулеса. Цвет рыцарства, бесконечно преданный, героический народ, исток могущества рыцарства, по праву он держит острие меча. Так как он внушает страх врагам, то должен добиться великой славы. О святой отец, всей душой я ему предана. Никогда никто не мог меня защитить, я это знаю, и тоже не хотела быть защитницей кому-либо, но меня спасла огромными усилиями и кровью Германия.

Вот я вижу, какие великие мужские добродетели воплощает в себе Германия, она не ищет для себя жизненных наслаждений, поскольку она заботится о смерти так же мало, как и о наслаждениях; она бы могла по праву пожинать свои плоды [28] или, если необходимо, вооружить орла, и я одарю ее больше, чем золотом, я желаю, чтобы она воспроизвела на свет короля и Римского императора. Германия достойна обладать орлом и потому пусть она его кормит. Я достаточно постаралась, но все как прежде: у меня нет орла, глаза мои ищут императора, но не могут найти. Я взываю, но безответно. Прекрасный Сион, печалься ныне, испей горечь и желчь. Еще более опечалишься ты, если столь краткий миг отнимет у тебя твои сокровища, ибо они радуют твое сердце. Посмотри: вот играют собаки, а негодные свиньи ²⁹ забавляются и разрывают твои изящные одеяния. Нечестивцев, которые тебя обкрадывают, — мне известно это, — больше, чем звезд на небе. Обители моих замков никто больше не охраняет, и никто не отпугивает врагов моих, а мои замки давно уже жалобно стонут. Благородно парит орел и обозревает не только старые вершины, оставшиеся позади, но и новые, которые простираются перед ним. Дал бы мне мир крепости, принадлежащие мне, некоторые бы отобрал, но гораздо больше украсил бы орла, если бы он смог лететь дальше.

Вот она, эта распутница, проклятая кормилица пороков, бредет, шатаясь в своем блестящем разукрашенном наряде, наполняя горечью мои плоды. Она, эта блудница, хотела бы присвоить орла, отобрав его у алчных мальчиков ³⁰. Как только доставят орла, он будет украден этой уличной девкой. О ты, непристойная женщина, да не будет у тебя радости! Если ты не возвратишь орла, то в то же мгновение останешься без носа, ничтожество. О ты, верх порочности, почему чистота должна отступать перед тобой? Все, что принадлежит мне, загадила ты, тьфу, мошенница, ты кусок дерьма, ты чудовище среди женщин! Так как ты посягаешь на жизнь орла, то пусть, [29] я так хочу, лишишься ты ушей своих; ты, недостойная! О ты, презренный порок, не проходит и минуты, чтобы ты не довела меня до слез и горьких стенаний. Коли не вернешь мне орла, пусть лишишься ты глаз, я так хочу, недостойная. Я клянусь тебе, о ты, презренное честолюбие грешного мира, ты, жалкое чудовище, тьфу, верх подлости, ты, подлая лгунья: если ты не вернешь орла, то пусть ты, я этого хочу, погибнешь недостойная! О вы, юноши, о вы, почтенные старцы знатных родов, о вы, скромные девы: всякий, кто любит орла, должен, я требую этого, убить еврейку!

Но распутница аплодирует порокам и бросает слова на ветер. Она не заботится о словах, но, может быть, ее затронет суровое бичевание: ее поглотят Майн и Цей, ибо она еврейка. Ей нет милосердия, потому что все евреи без разбора топятся в Рейне, если они не могут откупиться своим набитым кошельком, полагаю я, или у горожан, или у Людвига. Но пусть никто не набивается в подруги этому несчастью, даже тот, кого услаждает облезлый козел, ибо козел похотлив. О если бы никто не радовался этому беспутному злу! О ужас, собственных господ она представляет мне рабами. Она властвует в каждом монастыре, и зло в повозке открыто въезжает в каждую келью. Она обманывает каждую монахиню и всех монахов. Она привлекает множество обманщиков, которые мне без пользы, ибо напротив, они постыдно вредят. Но я молочу пустую солому, мою камень и более ничего не скажу. Она не перемывает слово, мягкое или жесткое, оно делается еще поганее. Она не испытывает угрызений совести из-за собственной подлости. Однако, кто стремится украсить себя порядочностью и честностью, для того мои слова будут как сильный удар кнутом. [30]

Все это ты знал сам, отец, наместник Христа. Если ты не будешь оберегать меня в будущем, то ты погубишь меня этой невообразимой грязью. Я обосную это, если позволишь. Ты должен, однако, знать, что твоя подруга, твоя достойная невеста, целомудренная и добрая, дочь Бога, рождена в страданиях и муках, и ты не должен допустить, чтобы какая-то публичная девка обладала царствами, которые являются моей собственностью. И по этой причине недавно моя сестра Мудрость, поверь мне, утопая в слезах, жаловалась, и стенания ее сотрясали небеса; ее переполняла боль от такого позора, и она требовала от первого правителя мира, чтобы первый закон был бы возвращен на небо или очищен от поругания. Разве он хочет супружеской неверности и развода? Законность, если она справедлива, не может допустить, чтобы я жила в грязи в своей обители, но если она несправедлива, то мне ничего не остается делать, кроме как уповать на волю Божью.

Теперь нет благозвучной гармонии. Кварта и октава звучат в ужасном диссонансе, их голоса брюзжат, как безутешный ворчун, и хаос звуков сбивает с ритма. Вот стоит могущественная матрона в лохмотьях, с бледными щеками, обезображенная. Она лишена света, мрак затмевает солнце, и звездное небо не внемлет повелениям. Уже лепечет голос безумный вздор, произнося бессмысленные звуки, речь утратила былое красноречие, она несовершенна, бестолкова и груба: всякий человек заблуждается в ошибочном умозаключении и [31] ложном выводе; этика увядает, а грубость растет все больше и больше. Женственный народ ³¹ теперь требует отточенного меча, но пусть падет он в море, пусть пучина поглотит его, об этом молюсь. Я уже потеряла все свои права. Отец мой, посоветуй, что делать мне, чтобы уничтожить эту наглую лгунью, жаждущую моей смерти. О Боже! Прокляни эту иудейку!

Я хочу высказаться, моя благородная, нежная и добрая дева, ты поддерживаешь нравы и восстанавливаешь то, что разрушено. Светлейшая властительница мира, познай саму себя. Ибо если ты познаешь себя сама, то лекарство от боли будет рядом. Почему ты так вырождаешься, почему твое высокое положение не наполняет тебя радостным волнением? Почему, о госпожа мира, своими ссорами ты уподобилась бабе? Я охотнее бы принял смерть, чем причинил бы тебе боль. Природа не создаст такую женщину, которая была бы равной тебе. Она этого не хотела, или даже, как я полагаю, не смогла! Вероятно, у природы не хватило бы сил сотворить такую же женщину, в благородстве своем равную тебе. Невозможно выразить словом твою суть ни на одном языке, хотелось бы мне заметить, наставница. Если какой-нибудь крохотный уголок земли скрывал женщину такой совершенной красоты и благородных помыслов, то пусть уж лучше ее унесет смерть от болезни, чем я оскверню твой брак или нарушу покой твоей кельи. Ибо твои грехи — мои грехи, и наоборот. Ты не будешь грешить и станешь моей спутницей, так чтобы и я не грешил. Разве ты всегда почитала мое высокое положение, разве всегда была моей спутницей? Грешить я никогда не умел, но всегда любил тебя, защищал и не оставлял без благословления. Семь девушек, олицетворенная грация, в твоей свите, служанка ухаживает за ними, одевает их в одежды, изысканно украшает их, как подобает, и наделяет их щедро истинными добродетелями. Ты, ветвь (Бога), среди их блеска как солнце в сиянии звезд. Эти [32] созвездия — светоч и украшении моего, как и твоего, замка, который также принадлежит тебе. Они очищают мою душу, дабы она познала правду. Почему ты набрасываешься на меня с этим бредом? Позволь, дева, дать тебе разумный совет. Печаль без причины — человеческая слабость. Мое сердце содрогается при виде таких слез, но слезы никому еще не помогали. А если ты просто оплакиваешь ненужные вещи, то ты уподобляешься ребенку. Ну а то, что ты оплакиваешь в орле, есть ли это то самое, что наносит ему вред? Разве ты не помнишь, как этот орел распугал твоих голубей! Они откровенны, умны и мудры, как змеи ³². Ты славишь этих грубых и неотесанных немцев, этих безумцев. Если ты преподнесешь этим неотесанным парням орла, то сможешь ли его у них забрать, коль скоро появится желание? Ты его отнимешь по праву, так как они никогда не будут его достойны. И, как я думаю, они никогда не приближались к вершинам империи, так что лишь незначительно приумножили достоинства веры, титулы владычества, честь империи или возместили потери. Так что они или бы лишь незначительно преумножили веру, владения и честь империи, либо так же возместили ущерб, не более того.

О Боже, внемли моей мольбе, присмотрись к моим слезам и вразуми Папу, о владыка мира, чтобы задумался он над справедливостью моих слов или позволил им исполниться. Несчастным не на что надеяться: это плохое предзнаменование для скорбящих, если высшие существа в плохом настроении, и тем, кто их почитает, вместо помощи достается бранное слово. Теперь я безумна в глазах Папы, хотя, с другой стороны, он наделяет меня дарами без веских причин на то. Но он меня не знает, не знает орлов и даже своих голубей не знает. Едва ли ему известны звезды на небе, не знает он и моих девушек. Теперь я оплакиваю такого великодушного Папу, который, [33] наверное, страдает забывчивостью; может быть, он одумается, когда исцелится! У тебя нет причины упрекать меня, так как мои слова созвучны правде. Если все хорошо, я употребляю «добрые» слова, но все плохое я хочу называть соответствующими дерзкими словами. Разве заслужила блудница называться чистыми и нежными словами? Конечно, нет, много больше ей подходят грязные и гнилые. Ты не Бог, не человек, а что-то среднее между ними. У тебя земное тело, но все же ангельская суть. Первый епископ — сам друг Бога. Бог милостив к тому, к кому милостив ты. Он заковывает тех, кого ты сковываешь. Поэтому держи глаза открытыми, как рысь, прошу тебя ³³. Не оставляй народ жить в душевных муках. Будь предусмотрительным! Коли нерадив ты в этом, то страдай; или если поступаешь несправедливо, то тогда, я опасаюсь, ты низвергнешься в ад ³⁴.

На твоих глазах дерзкая блудница захватила власть. Она одарила тебя поцелуем, полным желчи, нагло кичится она перед девушками, пораженными страшной болезнью. Она украдкой подбирается к одеждам мудрости; с лицемерным добродушием она пытается обмануть тебя, одевшись моей сестрой. Но конец горек, как полынь ³⁵. Пусть сердце твое будет готово ко всему доброму. Сила плоти слаба. Тело чахнет, пока дух стремится к добру ³⁶. Правда, иногда добродетельный дух лишен добра. Желания плоти побеждают дух, и силы душевные подчиняются велениям плоти. Тогда разум людей блуждает в потемках, но он в силах возвыситься. Как только взойдет заря духа, он увидит дурной конец его прежних дел и победу пороков над душой. Тогда, может быть, душа исправит свои прежние ошибки. Падшие ангелы не возвращаются на небо. Когда же Адам согрешил, то он попросил прощения и вернулся. И Петр, [34] первый Папа, ошибался, но возвращался ³⁷. Не часто ты ценишь меня больше, чем эту развратницу, часто я отказываюсь от того, что принадлежит мне, когда эта лицемерка захочет этого. Пусть честность побудит тебя вернуться к твоей госпоже. Но мой орел напоминает тебе, я твердо верю, о твоей священной службе и о страшных несчастьях, которые постигли бы нас.

Вдоволь ухаживают они за своими чреслами. Я презираю совокупляющихся голубей, идущих на поводу у своей похоти ³⁸. Они пресыщают свои железы и топчут мое семя. А Бог в облике хлебопашца разбрасывает семена по пашне. Он упрекает тебя. Бойся его побоев, он желает, чтобы ты был его рабом и охранял бы его семя, когда оно в цвету. Голубь — гадкая птица, потому что он гадит в свое собственное гнездо. Моя искренняя любовь касается тех голубей, которые держат в узде свои чресла; однако я не вижу таковых. И у тебя нет таковых, и у меня их не будет, поскольку распутница со своей толпой фарисеев распугивает их. Ну ладно! Несмотря ни на что, я буду держать целомудренных голубей. Простой деревенский голубь быстро ловится, и орел должен всеми ими уважаться, потому что он птица благородная. Эта птица только для отпрысков благородных королей. А голубь есть птица, которую держит каждая крестьянка. А разве я не царственная королева земного круга? Но мне недостает мощи орла. Грызуны, со всех сторон обгладывающие мои владения, лезут в бокал викария Петра и загаживают стол. Но орел не может прогнать их, потому что далеко. Ты не думай, что орел меня обременял. Я открыто говорю, поскольку знаю наверняка, что он поколебался в своей вере. Но кто не ошибался? Никто не живет без греха. [35]

Я восхваляю немцев; если хочешь, покажи лучших людей: не встретишь лучше, если ищешь среди тех, кто неплохо устроился в этом мире, и, я думаю, это будут хитрецы или трусы. В обмане немец, я знаю, бесхитростен и беспомощен. Немец неотесан; но его простота мне выгодна. Простая суть немца подлинна; он не похож на пестрое сказочное животное — химеру. Преданно берется он за щит, свой шлем и небольшой круглый щит. Он легко поддается гастрономическим искушениям, но на войну он спешит, как на придворную службу. За это хитрые лисы, беспокоящиеся о своей безопасности, называют немцев дикими и нецивилизованными. Неотесанный немец не понимает, как это можно снять перед кем-то шапку, у него, как у вас, не дрожат коленки. Но у немца дело побеждает слово, будь то горькое или слащавое. Он молчит и действует, презирая слова.

О благочестивая, прекрасная княгиня, я расскажу тебе одну забавную историю; позволь мне сделать это в нескольких словах, ведь я еще совсем мал. Когда меня кормил благородный, свободный, любезный Париж, на глаза мне случайно попался немецкий простак. Он наблюдал за двумя веселыми французами, как они в шутку постоянно снимали и надевали свои шляпы, лобызались и нежно трепали друг друга за щеки. Но мужик подумал, что они дерутся и нашел дубину. Затем он здорово обругал французов: «Ишь ты! Не потерплю таскать друг друга за волосы. Сначала они целуются, а затем таскают друг Друга за волосы, как дикари». Те же отшатнулись от него, как от ненормального, подумав, что с ним не все в порядке. И [36] тут он увидел, приняв за чудо, их прекрасный поклон. Ибо французы поклонились своему господину. «Я сделаю так же перед моим господином», — подумал он. Он вернулся домой и неловко склонил свое тело, этот бестолковый мужик, но вдруг его зад зашипел. «Ты еще будешь тут разговаривать вместо меня, вонючка!» — так сказал мужлан.

Битком набитое брюхо не позволит, чтобы кто-либо снова и снова элегантно отвешивал поклон перед своим господином и вновь выпрямлялся. Так я подтверждаю то, что ты только что сказала.

О ты, юноша, мои жалобы серьезны, шутки неуместны, когда впору плакать. Мужицкий род — хамский, он таков, он постоянно грубит. Редко он воспринимает утонченные манеры благородных людей. Купай и чеши собаку, она есть собака и останется собакой. Разве не может Германия взрастить утонченных и благородных людей? И хорошая кормилица очень редко делает слабых сильными.

Как тебе это понравится, дай мне совет, святая наставница! Сердечно прошу, пощади твоего юношу! О святейшая дева! О Мать, я страдаю, я действительно страдаю вместе с тобой, благочестивая дева! [37]

Ты достаточно много сказала, это присуще женщинам. Знаешь ли ты, что в моей руке твои знаменитые орлы? Имперская власть теперь также под моим началом. Я — твердь мира, опора, его священнослужитель и верховный правитель. Своими указами я уже сообщил, что мне принадлежит. Пожалуйста, посмотри на оттиск печати! Когда Иисус Христос решил установить законы Церкви, один юноша, преисполненный любви, сказал: «Смотри, здесь два меча!» Христос ему ответил: «Достаточно!» ³⁹. Не в этом причина, что у тебя нет орла, ибо он у верховного священника и верховного правителя. Он по праву правит всеми. Разве Моисей не господствовал с мечом и одновременно не был священником? По его примеру и образцу мы правим по праву. Разве нет еще менее могущественных епископов, более меньших, которые правят одновременно мечом и с помощью священства? Мы — великие и можем править как короли, что истинно и для меньших: для тех, кто из Майнца, из Трира и Кельна, да и для многих других, вооруженных как Ахилл и читающих мессу ⁴⁰. Часто можно видеть, как женщины плачут без причины, молят и стенают. Подобным образом среди женщин появляется падкая на слезы особа ⁴¹. Так она защищает себя и лечит глаза свои потоком слез. Не говори более ничего, если уважаешь мои права.

Может быть, я говорю недостаточно прямо о том, о Папа, что ты недостойно пренебрегаешь мной, а себя возвышаешь над эфиром? Если бы ты обратился с такими словами к своим [38] кардиналам, а не ко мне; потому что я, согласись, я являюсь существом высшего порядка. Хочу быть свободной в высказываниях, говорю я; Папа, скажи сам, что я его наставница, и полагаю, щедрая. Твои доводы небезошибочны, ты требуешь себе того, чему не учат слова Божьи; восприми учение, отец, покайся в противозаконном! Если ты Римский император и одновременно Папа, тогда первый закон древних иудеев касается и тебя. Тогда я изгнанница, отец. Так я погибаю, уже погибаю. Бесцельно жить дальше, остается лишь плакать. Это не мое учение, ибо оно скорее слывет иудейским. Наши священнослужители должны стремиться к свершению лишь благих деяний и искоренению устаревших обычаев. Ангельские сонмы, которых окружает земной круг с мирским ликом, должны быть готовы к тому, чтобы заботиться о Божьей службе и изо всех сил стараться вооружиться благородными помыслами. Одновременно они должны в повседневном живом общении друг с другом утверждать это и объяснять, какое учение является истинным, сражаясь за него в благородной борьбе. Они должны сообщать, какое учение является истинным, они должны испить от теплой крови вместе с Христом, Львом, Человеком и Богом, преисполненным любви, спасшем людей, которых некогда заключило лукавство змия и уста Отца ⁴². Эти сонмы должны испить из обоих источников Божественной мудрости, из которых один несет мед к своим берегам, а другой — горечь, дабы они могли требовать доброе и вместе с тем знали бы, что такое зло и от чего нужно бежать.

Не должен ли наместник Христа сам жить так же, как Христос? Чистое должно стремиться к чистому, плоть должна быть умерщвлена. Христос не требовал благ мира, хотя и мог бы; он помогал и стремился к тому, чтобы и Его ученики [39] отказались от мирских благ. Петр и Андрей, плывшие по волнам моря, бросили в конце концов с легким сердцем свою лодку вместе с сетью на произвол судьбы ⁴³. Так и Матвей ⁴⁴ отказался от своего дохода, так же поступили и другие и покинули сцену мира. Святые, которых знает каждый, следуют своим страданием мучениям Христа. Не лошадь несла Иисуса в седле, это была ослица ⁴⁵. У него не было ни малого, ни высокого замка. Он бродил по полям. Разве не следует наместнику Петра вести такую же жизнь, как Христос? Он должен ловить в свои сети язычников и обращать их в веру Господа ⁴⁶. Твое горячее желание служит земной власти, ничего не значит для тебя возвышение над мирским. Кто родился земным в мире, тот неминуемо будет говорить о земном, но кто рожден ангелом, тот наслаждается благословением небес ⁴⁷. Да исцелит нас тень Папы, как тень Петра! О Господь любящих справедливость — да будет так! Тогда я сама пожелаю, чтобы власть твоя простерлась до звезд. Твоя учительная тень, теперь еще маленькая, разрослась бы. Тогда бы исцелилась моя великая дочь Германия, а вместе с ней, может быть, и Греция ⁴⁸.

Всевышним Творцом сотворены два больших светила. Первым — солнце — владыка и мать дня. Потом следовала луна, которая дарит свой свет ночи. Оба эти светила любят себя и властвуют над всем. Луна восходит и заходит, и вновь кружит над севером. Солнце двигается изменчивым образом, но именно его путем, связанным со знаками Зодиака. Но и луна часто меняет свой путь. Они тем лучше освещают землю, чем больше отдалены друг от друга; но если они сходятся, то наступает затмение. Было бы неправильно и бесполезно, если бы в мире имелось только одно светило. И повелитель также [40] не должен быть один. Это чревато опасностью вырождения, не будь сильной и достойной опоры. Корона императора спасет меня рыцарским мечом, а благородный император пусть крепче прижмет к себе свой щит. Пусть мужественно наденет на себя шлем тот, кому Рим дарует меч ⁴⁹, кого коронует золотом и кому дал орла, благороднейшего из всех, кто парит в вышине.

И как скоро этот великий император, как агнец, возвысится оружием, потом, мужской деловитостью и ранами, тотчас же расцветет царственная невеста Церковь и снова станет юной. Возвышенная, благородная и драгоценная кровь императора очистит церковь, родившуюся из крови Христа. Но может ли сиятельный император сразиться со смелостью льва, будет ли он мечом укрощать врагов креста по желанию своей невесты? Этого недостаточно. Церковь питается благочестивыми псалмами и обильными слезами, в то время как ее цветущее рыцарство, по праву считающееся лучшим, осторожно, с Божьей помощью предается внутреннему самосозерцанию и философским размышлениям. Так целомудренная дева, прекрасная дочь Сиона, станет господствовать над ее давними владениями, и злой демон отступит. Но эта ученость погибнет, если она будет цвести одиноко и не будет оплодотворена мечом, покорившим ленивый народ. «Надежда народов сильнее, чем учения философов», как сказал один автор. Ибо от привычек трудно отказываться. Поэтому нужно прежде всего воздействовать на них страхом меча и сковать народ ужасом, постоянно закалять его борьбой; он должен повиноваться и сбросить чуму язычества, старые одежды и облачиться в молочно-белые шерстяные одежды, наполнить свое сердце золотом веры и наслаждаться христовыми семенами благочестия. Папа, благородный отец и повелитель, должен взращивать на ниве Слово Господне и превратить народ воистину в служителей веры. Не всегда должно учитывать желание народа «Мы хотим» или «Мы не желаем». О круглом свинце буллы он не заботится ⁵⁰. [41]

По счастливой случайности, одна рука могла держать два меча, и она же повергает противника на землю, при этом решающую роль играет слепой случай. Никто не может одновременно смотреть вверх и вниз; я тоже не могу дуть и удерживать во рту муку. Хороший слуга не служит двум господам. Что делать злодею в монашеской келье? Для чего телеге пятое колесо? Скажи, что может делать в хороводе наш бурый осел? Зачем козлу дорожный плащ, а свинье салфетка? Зачем слепцу свет, а написанным книгам вода? Зачем епископу круглый щит, короткий щит и оружие? Святой епископ Мартин, безгрешный, осенял себя крестным знамением и сражался без щита и шлема. Бесстрашно бросался он на врагов и теснил их. Все могли бы поступать так, если они свернули с пути грешного. Так, имеется два меча, один из них должен принадлежать императору; один должен иметь лишь один меч, а двум нужно два меча, императору — меньший, Папе, конечно, больший. Папа, который оберегает души, как я полагаю, упорно трудится, наполняя их благодатью. А если он не уделяет должного внимания этому, то он действует не только против Христа, но и против себя самого. Тогда падут на Папу не только его собственные грехи, но одновременно и чужие. А потому загляни вперед: как Аргус своими глазами, отец, ты должен бдительным взглядом окидывать все впереди и сзади. Император должен бороться, как лев, старательно будет он надевать узду на непреклонных язычников, прежде чем смелый лев взнуздает их. Кто не внемлет словам Папы, пусть остерегается жестоких ударов императора. Пусть звенит стальной меч, ты надень шлем, надежно оградись щитами, отрази копья врагов; это лишь отяготит твое чело и бросит тебя в пот. Кто борется только указами, тот не задевает своими ударами тех, которые отошли от веры в крест, и едва ли тех, которые обращены в веру. [42]

Они могли бы сердечно любить друг друга и, как два светоча, управлять миром. Но они никогда не соединят свои троны, а наоборот, должны держаться подальше друг от друга. Пусть окажется вдали от земного круга холодная алчность. Но если они будут искать своей пользы в объединении, то неизбежным окажется затмение. Это справедливо — воздавать кесарю кесарево, а наместнику Петра — Божье ⁵¹. Этому учил Христос, этому должен учить викарий Христа. Если ты поступаешь иначе, тогда, наставник, я должна сказать тебе, с твоего позволения, что ты не вечен и впоследствии тебе придется трудно с клиром. Сейчас ты улыбаешься, но скоро заплачешь; сейчас ты богат, но скоро станешь нищим. Миряне, поверь мне, будут стремиться, как слышно отовсюду, погубить плохих клириков и евреев. Ибо они говорят, что священники и евреи нас разоряют, евреи — процентами, а священники уничтожают наши права; те стремятся защитить свои права, а миряне живут в нужде, везут в монастыри повозку за повозкой, наполненные добром. Да, воистину это так, ибо не прислушиваешься к словам женщины! Знаешь ли ты, что Германия стала средоточием бед? Это содействует беспорядкам среди крестьян, а их предводитель безнаказанно разгуливает по стране ⁵². Я бы не хотела, чтобы обезумевшие толпы топили моих священников, а только евреев. В каждом городе эти толпы правят бал. Майн и Цойбах уже испытали это, они льют слезы о страданиях евреев. Наиболее серьезные проблемы, я это знаю, были во Франкфурте ⁵³. Людвиг, который должен теперь, как милостыню, выпрашивать свои права, держится там с большим трудом, но, как муж благочестивый, принимает сторону добра: верный долгу, он взывает к горожанам и собирает войско. Они клянутся надежно защитить священников и евреев. Но этого страшатся крестьяне и остаются дома. Поверь мне, если бы Людвиг решился извести духовенство, то народ [43] горячо поддержал бы его. В общем и целом это понятно. Одного кивка Людвига хватило бы, чтобы взялись за оружие с истым воодушевлением! О Господи, спаси и сохрани!

Моисей назначил правителей, когда взошел на гору, чтобы записать законы ⁵⁴. Отсюда следует, что он не хотел управлять один доверившимся ему народом, поэтому едва ли можно предположить, чтобы он учил Святому писанию и правил народом с помощью меча. Может быть, Моисей недооценивал такого сотрудничества, но такой способ не соответствует моей сути, его можно было бы назвать еврейским. Может быть, этот способ подходил только мне и не был еврейским, ибо это были весьма древние времена. А ты должен принять разумное решение, и тогда народ твой будет с тобой. Не дели шкуру неубитого медведя!

Если высокопоставленные ведут недостойную жизнь, а равно и нижестоящие в Майнце, Трире и Кельне, то что может быть хуже, ибо даже краткое мгновение может уничтожить меня. [44]

Потрудись меня понять! Не произноси высокопарных слов! Неужели ты хочешь охрипнуть? Я просто удивляюсь. Пожалуйста, держись со мной проще и говори короче. Научись получше понимать мои слова. Папой и одновременно императором стану я в том смысле, что императоры утверждаются и признаются мной; если они стремятся к сану и хранят свет веры, то я проявляю к ним милосердие. Я так желаю, так повелеваю, так их учу и так буду учить. Бог хочет, чтобы я владел обоими мечами, но для применения Он вручил мне только один. Германия — это еще не весь круг мира, как я думаю; это меньше, чем его совсем малая частица. Если немцы захотят наброситься на богатства духовенства, пусть они бегут куда-нибудь в другое место и грабят мирские земли.

Почему так тяжело на сердце, почему ты так стеснен, коль твоя невеста так ласково и нежно к тебе обращается? Может быть, не мои слова удручают тебя, а суровая действительность, я уверена в этом. Викарий Петра, подумай обо мне, в жизни я твоя госпожа, в смерти — твоя наставница. Быть может, ты и запрещаешь говорить своим кардиналам или другим совершенно незначительным людям, но я хотела бы пользоваться большим уважением. Разве ты не знаешь, что опустевшая курия жалуется на твои жестокие деяния, которые к тому же бесполезны? Исправь это — вот мой совет тебе! Папа, кто получит орла? Кто вскормит его? Кого ты украсишь в Риме, спрашиваю я, кого коронуешь? Разве потомки рыцарства не заслужили с избытком эту честь? Разве не от [45] рыцарской ветви немец получил свое имя? ⁵⁵ Кого хочешь назвать ты императором? Кому хочешь ты оказать честь, отец, спрашиваю тебя, кого хочешь ты видеть императором? Остерегайся украсить орлом подонка, исполненного лжи и обмана, сосуд, полный дерьма. Но и теми лилиями, изнеженными и женственными, ты не должен украшать свой щит. Благородная птица есть знатный, одним словом, достойный символ благородных мужей, и не ест ни лиску, ни кашу. Орла привлекает только такая еда, которую не может предложить ни одна земля, кроме той, где (согласись с этим) живет немецкое племя, оплот рыцарства. А это значит, что было бы нарушением права и справедливости отнять у немцев орла, которым они владеют.

Женщина! Ты говоришь, как все женщины и дети. Разве не процветает дружественное нам рыцарство франков? Разве ломбардцы не умны и не сильны, как барсы? Есть достаточно народов, достойных императорского трона.

Франки, правда, добрые католики, надежные в вере, одухотворенные, однако очень изнеженный народ; орлу эта страна не подходит. Душой ломбардцы подобны божественным созданиям, но коль придется им выступить против вас, они будут безжалостны и вероломны. Если немецкое рыцарство могло бы меня спасти, то подлость других меня растерзала бы; если немецкое рыцарство могло бы меня вылечить, то подлость [46] других, я знаю, едва ли осчастливит меня. Если обман немецких рыцарей ввергает их в краску, то подлость других позволит лжи разрастись до небес. В то время как это рыцарство стало бы сражаться за викария Петра, подлость бы других отступала бы назад. Франки, при всей своей любезности, сожрут свою добычу, это их стиль; ибо они словоохотливы, но сдерживают свои угрозы, пока не дошьют мундиры. Сверкающие крылья орла требуют и мужественного предводителя. Цветущая, победоносная Германия, мать рыцарства, простая и тихая даже с оружием, сильная и мужественная. Ее деяния говорят сами за себя. Германия копит силы.

Ты расхваливаешь глупых, неостроумных и, как мне кажется, неверующих немцев. Они порождают ереси и они никогда не постигнут христианскую истину. Никогда, я думаю, они не были достойными империи и не могли приумножить веру, владения или христианские истины или даже вернуть потерянное.

То, что ты так часто повторяешь, я опровергну несколькими словами. Прославленная, цветущая Германия, колыбель рыцарства, претендует на императорский титул, взывая не к словам, а к делам. И Ломбардия так же приняла опытных немецких мужей, верховных повелителей империи: возводит пограничные укрепления, отпугивая тем самым своих врагов. После основания империи и ее воссоединения с [47] немцами, эта развратница в длинных одеждах уподобилась надменной мачехе. Роковой плевел распускается и губит обладателей императорской короны; ни один король не будет здесь править достойно. Эта развратница царит сегодня, она сеет раздор, она вынашивает чудовищное злодеяние, пропитывает все горечью и затмевает белый свет. О грязная ненависть, скоро ты разрушишь и без того ненадежный оплот церкви. Пусть плачут Конрад, Фридрих и, к сожалению, Людвиг, который должен вымаливать свои прерогативы, над ним зловещий плевел, ибо он коварно, как враг, уничтожает друга. О гнусная зависть, которую изливаешь в подлом обмане, подмешивая бокал смерти ⁵⁶. Для всего светлого ты падчерица и щедрая дарительница для зла. О, ты слишком старая, слишком скверная мачеха! Когда мир был еще ребенком, тебя создал проклятый небожитель, но изгнанный затем с небес мечом Господним ⁵⁷. Это Каин вскормил тебя, когда веревкой удушил своего брата ⁵⁸. Ты все еще жива, распутница, гнусная кормилица пороков? Я возрадовался, когда возомнил, что утопил тебя, несчастную. Мы просим о справедливой смерти, которая бы утопила тебя или же проткнула острым колом. И если смерть еще жива и по-прежнему возводит благородных мужей на костры, пусть и тебя превратит она в пепел, омерзительнейшую из женщин, тебя, недостойную, несчастную, непригодную ни на что в этом мире. Твоя злая плоть уж слишком зубаста и ядовита, ты бы закусала саму смерть. Может, уже и смерть боится этой собачьей своры и остерегается ее. Кто бы мог взять на себя смелость уничтожить недостойную? Дьявол ⁵⁹ не может, ибо она — его дитя, а он — ее отец. Даже Господь не трогает ее, ибо не он ее сотворил. Посему придется нам ждать второго пришествия Христа, судьи нашего. [48]

Греки отсоединились, когда лишились императора ⁶⁰. Может быть, того же желают и миряне-немцы, что, к сожалению, становится теперь очевидным. Простой народ введен ими в заблуждение, но ожесточенно сражается за своего императора. Не стану ли я тогда вдовой, каковой я была уже у многих народов? О Боль, о плач! Больше, чем плач, удушье это. Горе мне, «Аве» спит! Я должна окружить себя тысячекратными «ахами и вздохами». Тьфу, развратница! Ты образец гнусной падали. Что мне с тобой делать? О дети! Нам нужно уничтожить врага. К вам просьба, к вам, дети, к вам, малыши, друзьям молока, и к вам, находящим много больше удовольствия в военной игре, на поле битвы, чем в туго набитом кошельке. Из-за своей слабости больше не рукоплещет мне старость, а только тихо слушает, как я плачу, так как для них только кошелек является светлейшей и святейшей вещью. Ты, холодная жадность, почему бы тебе не убраться прочь? Отец! Я сама наложу на себя руки, суну свою голову в петлю. Почему ты не уничтожишь недостойную, которая не хочет допустить, чтобы справедливость прижилась под ее крышей? Почему ты не прогонишь мошенницу?

О сладкая королева с юным лицом, ты роза без шипов! ⁶¹ Отчего так обезобразили тебя слезы и печали? О моя кроткая помощница, благороднейшая кормилица, я и не думал, что ты так страдаешь, и твоя боль не доходила до меня. Но сейчас, юная дева, я разделяю твою боль, поскольку вижу, [49] насколько это серьезно. Чего ты хочешь, прекрасная благородная Германия? И кто эта развратница, на которую ты жалуешься? Говори, благочестивая кормилица!

Ты разве не знаешь эту процветающую развратницу с тысячами пороков, которая опаснее чумы. Ах, она надевает мое богатое и просторное одеяние, она туго связывает мое имущество веревкой своей подлости ⁶² и приводит в негодность мои чудесные наряды. Она дает мне простое, будничное платье, слишком зауженное хитрой злобой. И моя прекрасная, благородная дочь Германия, чистая мать рыцарства, яркая роза, страдает от холода, плачет, израненная, страстно тоскует по лону матери, у меня нет чистой одежды, чтобы прикрыть ее. Поэтому стонет и вздыхает моя великая дочь Германия о постигших ее согрешениях. Едва ли потоки вод могли бы очистить ее или сокрыть в глубине всю нечисть. Если ты ее не очистишь, то звезды утонут в волнах или исчезнут в море, погаснув под тяжестью прилива.

О Господи, как больно мне, сколько горя и страданий слышу я в твоем плаче. Я спрашиваю тебя, чем ты страдаешь и что за коварство причиной тому? Кто мог осмелиться причинить нам такое? Открой свое лоно и прими святого ребенка. [50]

Алемания проливает слезы по своему главе, оплакивает свои раны. Но боль, возникшая в голове, разливается по всему телу. Причиной этой боли является жалкое положение, в котором оказался Людвиг, а я в своем тесном платье не могу взять его под свою защиту, ни его самого, ни дочь мою, рожденную некогда в таких муках.

Ты слабеешь, ты превращаешься в дитя, когда отдаешь свое одеяние в чужие руки. Моя прекрасная дочь, плодородная роза, пример добродетели, зерцало рыцаря, пурпур императоров, ты должна выздороветь. Такова моя воля. Да порази чума Людвига!

Господь позволил разрастись твоей власти до самых звезд. В соответствии с его волей я должна разостлать мои одежды и развесить их под твоими вершинами. Когда воцарится темнота и молчание ночи, тогда твоя развратница будет слушать безмолвно. Она дружелюбно льстит и крадет при этом мою [51] собственность. Она выдает себя за меня, но вместе с тем обкрадывает моего друга Людвига до нитки. Всех вооруженных она держит подальше от себя, призывая только безоружных. Ничтожество, она укутывает в свои платья свиней и собак. А я стою там и жалуюсь на свое короткое и тесное платье. Если не желаешь ни спасти, ни излечить Людвига, то и дочь моя не нуждается в этом. Она чувствует себя обезглавленной, если при ней нет Людвига.

Прошу, не говори мне больше о Людвиге, который содеял такое непотребство! Он хотел разделить несшитые одежды, он назначил антипапу ⁶³. Ты, которая плачешь, позволь вырвать сорняк ереси! Пусть Рим его жалеет, поскольку он принял пояс ереси. Так измазало, так запятнало его темное одеяние. Кто без причины разрывает твои одежды и разрезает их, разве может быть он спасен или возвышен тобою? Он недостоин одеяния, даже пожелай я одеянию гибели. Он вовсе не полноправный правитель немцев, он добился этого силой, став фактически их тираном.

Смотри, отец, твоя благочестивая невеста, юная лицом, повенчанная с тобою ⁶⁴, заверяет, что она всегда милосердна [52] к несчастным, когда бы они ни приходили оплакивать свои грехи. Если Людвиг грешил, то он вскоре возвращался и просил о прощении; он оплакивал свои грехи и он был желанен для меня в любой час. Не делай из твоего ключа затвор, а из княгини служанку! Заклинаю тебя, верни мне мою одежду, мое длинное, богатое платье! Позволь мне сделать широкое платье из моего узкого! Я не хочу краснеть в бедном одеянии, нет, я хочу быть в чести. Мои нити пронизывают весь мир. Военными подвигами, потом, а также кровью Людвиг показал себя избранным императором, по праву утвержденным, и каждый из его избирателей оказал ему надлежащие почести. Несмотря на обилие крови, пролитой ранее и текущей до сих пор, Папа Иоанн XXII невзлюбил Людвига и до сих пор не переменился к нему. Тогда он отправился в Рим и искал там следы Петра. Он простодушный человек, к нему расположено много духовных лиц, и он не хотел принимать решения без их совета. Он повелел избрать антипапу и дал ему опору в лице ученых духовных лиц. Кордельеры спрашивают, что является истинным учением, спрашивает Жанден, спрашивает Марсилий Падуанский ⁶⁵. Каждый объясняет, что император с давних времен обладает этим почетным правом (возможно, незаконно) избирать Папу в соответствии с правом, на это он всегда был уполномочен. И каждый указывал ему на законы и постоянно ссылался на них. С этим связывают теперь параграф в папском декрете: таковы истинные обстоятельства дела. Так как этот декрет подтверждал его права, то Людвиг, следовательно, если бы он пожелал, мог бы воспротивиться. Однако он не хотел идти этим путем. Он светился верой и совершенные ошибки осветил ею же, он просил Папу простить его и просит об этом по сей день, ревностно моля о пощаде. Если бы Каиафа раскаялся в своих прегрешениях, если бы Иуда, все палачи Христа, если бы порочный Ирод, если бы Пилат, фараон, если бы весь хор грязных грешников заплакали, раскаиваясь в своих прегрешениях, разве не спасала бы их кровь Христа от трагичной смерти? Христос пришел не для того, чтобы сделать праведников святыми, а чтобы повернуть к Богу-Отцу грешников. Никто не может быть для тебя пеной из тех, кого благородная кровь Христа возродила к жизни, увела от действительной смерти! Людвиг не имел намерения совершать [53] преступления, он лишь хотел показать, насколько тягостно, когда соринку из глаза вытаскивают скребком ⁶⁶. Крайне редко непристойную собаку, сорвавшуюся с цепи, заманивают обратно плетью. Людвиг был бы для тебя истинным учителем. Посмотри же сюда: за ним стоят клирики, миряне видят в нем образец. Если ты разумен, спрячь свою розгу! Довольно использовать власть во вред человеку! Если бы ты только мог его видеть: свет природы наделил его чудесными дарами; он освящен всем, чему имя добродетель и ожидает моего знака. И фортуна относится к нему по-особому: он обрел силу Ахилла, он терпеливо ожидает своего наказания, не утрачивая ни чувства юмора, ни щедрости ⁶⁷. Врага он замечает издалека, как Аргус ⁶⁸. Он не жестокий надсмотрщик, нет; он рассудителен и сдержан. И при этом, я говорю, он вовсе не щадит врага, можешь мне поверить. Он — венец рыцарства, блистающий драгоценными каменьями добродетелей, мастер разрешать споры оружием, и все же добродушный в переговорах. Это подтвердит всякий, будь он мужчиной или женщиной. Те, которые его знают, потребуют для него прощения.

Не следует удивляться твоей речи, ты закружилась в мирском круговороте. Ты безумно влюблена в вонючего козла. Легкомысленный, надменный Людвиг, ты не знаешь, в первые годы был лично приглашен Иоанном. Он не явился. Поэтому он даже не королишко, не рыцарь церкви, он достаточно ей навредил. Так пусть он будет предостерегающим примером для других. Моя воля: пусть церковь попирает его ногами, ее лоно не должно его снова принять. [54]

Имеется следующий юридический принцип: кто приглашается в место, где его безопасность не гарантируется, то он не обязан являться. Папа, не противоречь высшим правовым положениям, которые ты сам утверждаешь. Людвиг должен был молить о правах, и вот, как ты знаешь, в этой ситуации на них не обращают внимания, его приглашают за тридевять земель туда, где враги империи своим войском прочно охраняют бастионы. Людвиг, еще недостаточно сильный, с достоинством ожидает подарков судьбы, он повержен в своем добродушии, в то время как сверкают молнии Папы, звучат цимбалы, его хотят опозорить и заключить в клетку для преступников. Иоанн мечет молнии в течение многих лет, не давая покоя устам своим, ты знаешь об этом. Но позже Людвиг окреп благодаря щедрым подаркам судьбы и отправился в Рим. Там с ним случилось то, о чем поведали предыдущие страницы, и он быстро оставил эту затею. Защищенная его мечом, просит и стенает Германия; он сам требует и в глубокой печали сетует на это злосчастное событие и смиренно просит о прощении. Христос не отказывает им, а окружает любовью Магдалину и хананеянку.

Если Людвиг льет слезы раскаяния, но прежде откажется от императорской власти, мы признаем за ним его почести и простим ему его проклятые прегрешения. Если сначала он вернет то, что похитил, то тогда мы могли бы принять его со [55] всей душой в лоно церкви; мы хотим верить, что он наш друг.

Я думаю, взрослого волка не перевоспитаешь в ягненка, по крайней мере, предварительно не содрав с него шкуры. Сколько пота пролил Людвиг, ты не знаешь? Сколько крови! Сколько воинственных народов он покорил, пока смог вступить во владение Римской империей! Поверь мне, то, что ты требуешь, слишком непомерно! Он полагает, его можно было бы отклонить. Об этом Катон, учитель нравов, говорит: «Только то, что достойно, требуй по праву; ибо полагаю, низко, когда требуют того, что законно может быть отклонено». Убежден, едва ли ты принудишь твоих черных монахов сменить их длинные капюшоны, они будут активно сопротивляться. Едва ли ты принудишь духовенство в целом и каждого клирика в отдельности повиноваться твоему указанию; отец, почему Людвиг, щит империи, должен трусливо бежать? Лучше пусть он будет стоять до конца! Долгие годы толпы тиранов отрывали себе куски империи. Кто потребует их обратно? Кто, я спрашиваю, позаботится о них? Ни Папа, ни император. Эти господа разыгрывают перед нами защитников, они быстро достигают высоких должностей и за короткое время усиливают свою власть. Так гибнет империя. Я вынуждена сказать тебе правду: если меч империи стал совершенно бессильным, он же будет для тебя ядом, годами ты сам будешь страдать от воинственных тиранов. Кто тогда будет твоим защитником? Каждый будет цепляться за твои владения и топить мои, и никто этого не исправит. Ты радуешься, что империя стала слаба, это, как я нахожу, кажется странным. Твой лагерь сейчас украшают те, на которых ты еще будешь жаловаться до самых небес. Сейчас ты смеешься, но скоро будешь плакать, сейчас ты богат, но скоро станешь нищим. [56]

О Боже, как растет горячее чувство любящей женщины! Она упрекает меня в преступлении, упоминает о яде. Она говорит, что я требую от порочного злодея Людвига чего-то неправого, бесчестного! С этой твоей страстью ему никогда не удастся добиться моей любви.

Речь идет о деликатном деле, но истина мною не похоронена. Я говорю о серьезных вещах, а посему должна изложить все подробно. О серьезном я уже рассказывала. У тебя оттиск печати. Так выслушай, пожалуйста, мою мольбу и не оставь без внимания моих слез.

Все, что есть в мире, должно просить вместе со мной: о благородная ветвь женщин, святая Дева Мария, небесная королева без изъяна, роза без шипов, уговори своего сына Христа, чтобы он попросил Папу. Позволь также ангелам небесным, о Дева, множеству непорочных сестер и девушек, средоточию всего сладчайшего, просить вместе со мной за очаровательного Людвига: Папа, верни мне моего Людвига, в сладости подобного нектару. Всякий друг вздыхает: «Верни мне [57] моего друга Людвига!» О пусть будет он теперь, как прежде, Великим Людвигом, тот, кто сейчас лишь ничтожный Людвиг.

Дитя, дрожащее от холода, завернутое в одну пеленку и вскормленное в тишине молоком Святой Девы; оно есть слово, рожденное Богом, и сонм ангелов с благочестивой почтительностью поклоняется ему, оно сострадает каждому на земле, кто оплакивает свои грехи. Он сердечно просит тебя, чтобы ты был милосерден. Папа, ты не хочешь слушать ребенка? Он здесь, он требует и умоляет. Он Царь Небесный! Прошу тебя, верни мне моего прекрасного друга Людвига! Всякий друг горюет: «О, пусть будет он теперь, как прежде, великим Людвигом, тот, кто сейчас ничтожный Людвиг».

Преисполненный источник сострадания, любезная, нежная морская звезда, божественная, сладчайшая Дева Мария; она плачет под крестом, стенает по Распятому и просит, чтобы ты поддержал веру. «Верни мне моего Людвига! Верни мне моего друга Людвига!» — стенает всякий друг. Пусть будет он по-прежнему великим Людвигом, тот, кто сейчас ничтожный Людвиг. [58]

Все, что в мире орошается росой, просит изо всех сил. Не скрылось ли солнце, скорбя, и не ввело ли бородатую звезду ⁷⁰ в сферу мира и в свою свиту? Марс и Сатурн (поверь мне, не каждый день происходит это движение) увели эту звезду на юг. Некогда ее породили созвездия Медведиц, Большая Медведица вскормила ее. Комета предвещает благочестивым и добрым христианам тех земель ужасы и грозные кровопролития. Пролитая кровь и пот, заструившиеся снова, разольются до неба. Бог украсит свои звезды широкой ризой и этим ясно обозначит свою волю — Людвиг должен быть дарован мне и не должен преследоваться: «Верни мне моего друга Людвига!» — стенает всякий друг. Пускай он будет теперь по-прежнему великим Людвигом, тот, кто сейчас ничтожный Людвиг.

О, как сильна его вера! Так не верят фарисеи. О, какой он верный католик, клянусь тебе, как он любит крест! В пылком сердце своем он с радостью отдаст жизнь за веру! Лучше бы наши церковные князья предстали предо мной, украшенные такой преданностью вере, чем видеть их, позорно попирающих в своем чванстве мои права. Воистину Людвиг доберется до них, отказавших ему в моем лоне. Итак, верни мне моего сладкого Людвига! «Верни мне моего друга Людвига,» — горюет всякий друг. Пускай будет он по-прежнему великим Людвигом, тот, кто теперь ничтожный Людвиг. [59]

Перед дверью на улице стоит твоя дочь Алемания. Она преобразилась в своем плаче, ее печальная песнь возносится к небу. Она тихо вздыхает и оплакивает своего доброго жениха, она вступается за него: «Умоляю, верни Людвига, жениха, в лоно твоей дочери!» «Верни моего друга Людвига!» — горюет всякий друг. О пусть он по-прежнему будет великим Людвигом, тот, кто сейчас ничтожный Людвиг.

Если будет угодно, пусть моя дочь войдет и в слезах просит. Входи, возлюбленная дочь, веди с собой свою свиту.

Будь здоров, Папа! Да пребудут с тобой все блага! Все добродетели тысячекратно приветствуют тебя!

Приветствую, приветствую тебя, моя возлюбленная дочь! Отдохни, присядь, скажи, как сложилась твоя судьба? И сыновья твои здесь, они желанны мне! И дочери твои здесь, добро [60] пожаловать! Они приятны мне. Как бледны щеки детей, как струится пот по их лицам! Позаботься об отдыхе!

Мой отец, я терзаюсь так не без основания. Папа, помни о том, что я дочь твоя, плоть от крови святых, выношенная в утробе благородной матери. Суровая мука святых вела меня к агнцу, который есть Христос. Почему же теперь вдруг викарий Христа хочет погубить меня при императоре — победителе Людвиге, которого они называют Баварцем? Никто не стремится извести жадность, которая навечно закрывает для него спасительное лоно церкви. Такое корыстолюбие процветает при тиранах ⁷¹. Они затуманивают рассудок Папы, стремящегося творить добро. Я себя, себя повергаю ниц перед тобой, королем, поставленным свыше! Я пролила много слез, но напрасно я лила их перед Папой: да смилостивится он надо мной! Скажи, благочестивый, разве я не дочь твоя? Я теперь презренно живу среди нищих, а ведь некогда была твоей подругой. Я была твоей любимой дочерью, а теперь я презренная Ревекка ⁷². Ныне лицо мое в морщинах, а ведь когда-то оно было настолько прекрасным, что Папа, отец закона, вознаградил меня особым свадебным подарком и сватал меня за Людвига, когда мне дан был император в достойные женихи. Он говорит, что милостив ко мне. Я говорю «говорит», он говорил так и будет всегда говорить. Если он тебе не понравился, то почему твоя рука связала меня с ним? Он на мне женился, он прекрасен, он всегда будет предметом моего желания. Я пренебрегу собственным отцом, покину родную мать: кто хочет, пусть противится этому, но я с радостью останусь со своим супругом. И он оставит отца и мать и будет с женой, своей любовью, по полному праву ⁷³. Это будет общим законом для всех, так было, есть и будет. [61]

Почему только у меня заблуждения, почему мои сестры свободны от них? Радуются Англия, Шотландия, Франция, Дания, Испания. Цербер, пусть твои демоны с плетьми и пороками хотят запугать меня, но это все же лучше, чем потерять любимого, давно и по праву принадлежащего мне супруга, уступив твоим принуждениям.

Греция, моя великая сестра — ты должна об этом знать — пожелала меня в свои спутницы; я должна, как и она, уйти из лона матери, и я пойду во имя Отца, Сына и Святого Духа. Я покидаю тебя навсегда, но ты мог бы спросить, когда я вернусь: когда благородная, драгоценная кровь великих святых призовет меня обратно; тогда Господь, возможно, будет милосерден и к нам, женщинам. Сейчас никто не смилуется над нами!

Ко всему прочему я хочу напомнить Папе, что я прекращаю жаловаться, с тем чтобы в том не было моей вины, если я буду отторгнута из лона церкви. О отец, будь милосерден к несчастной женщине! Признай свою дочь, рожденную некогда в долгих муках. Разве ты не знаешь, что мои сыновья [62] принадлежат королевскому роду? Ты знаешь, что они прекрасны, однако сейчас они обезображены и покрыты позором. Они рыдают и умоляют в слезах. Снизойди, выслушай их и одень как подобает благородным.

Цветущее рыцарство, потомок благородных родов, преклоняет колени и умоляет тебя, о милостивый Папа. Посмотри, как достойно и искренне оно излагает тебе свои просьбы. Рыцари сложили свои щиты, оставили оружие и склонились перед тобою. Их пролитая и вновь льющаяся кровь, их щиты, снова и снова обагряемые кровью, стальные шлемы, они громко взывают к тебе: «Будь милосерден!» Снизойди до их просьб и верни господина Людвига, который должен молить о своем праве, сделай его своим другом!

Древо благочестивой девственности позволило распуститься цветам и целомудренной чистоте, и оно склоняется пред тобой со своими подношениями роскошных плодов. Чистые девушки, средоточие сладости, искренне просят и, смотри-ка, усыпают целомудренными поцелуями и благородными цветами стопы твои. Они вытирают их тебе своими белокурыми, завитыми, украшенными золотом и драгоценными камнями волосами. Капли пота стекают и благочестиво орошают их девичьи груди. В глубокой печали они прижимают руки к груди и настойчиво просят, чтобы этот благочестивый Людвиг, который так молит о своих правах, вновь занял свое место. Снизойди до их просьб и верни благородного. [63]

Целая толпа немецких клириков взывает к милосердию. Они ни в чем не уверены, не уверены в совершенно очевидном, в мирском, даже во второстепенных делах. Они не знают, что должны делать: то они грешат, то образумятся, то совершают мессу для Людвига, то отказываются от нее. Приняв твердое решение, стоят епископы, оставаясь верными Людвигу, их истинному королю. Потом они присягают то императору, то всевышнему. Так они блуждают, умоляя: «Будь милосерден!» Внемли их просьбам и верни Баварца.

Сам дьявол зажмет себе нос, когда придут школяры и станут домогаться пристерской должности. Ибо они вновь закружатся анафемой, и лишь некоторые придут вновь и возжелают вернуться в лоно церкви. Твоя курия дремлет, обремененная твоим авторитетом, и стоит как глухая. Затем школяр вернется на свою родину, каждый будет добиваться своих прежних прав. Они чрезмерно заблуждаются, то они борются в союзе с ангелами, то с дьяволом. Несчастные заблуждаются и молят о милосердии для самих себя. Снизойди до их просьб и верни их господина! [64]

Посмотри на Маргариту ⁷⁴ образец добродетелей, благородную, истинно любезную супругу Людвига! Она — воплощение чистоты нравов, она повсюду разливает медовую сладость, она — сосуд сладости, древо с плодами чести, прекрасная цветущая роза, исполненная прелести, ярко светящая звезда знати, женское зерцало удивительной работы; зови ее храмом природы, таящим в себе сверкающее сокровище благодати. Она ~ образец покорности; к тебе взывает этот венец женщины, такой благочестивой, благородной, кроткой и исполненной истинной доброты. Этот благословенный цветок, обещающий плоды, молит тебя. И она приводит толпу благородных женщин, собирающихся подарить миру плоды свои, и присоединяется к толпе достойных вдов. Она молит при родах, и до них, и после, каждым болящим членом, и ее крики простираются до небес. Ее дитя плачет при рождении и молит каждым членом своим: «Прости, отец!» Оно искренне просит: «Прислушайся к госпоже, верни ее супруга!» В лоно матери (церкви. — А.Л.) призывают его раны Отца, который смилостивился на кресте над разбойником, хотя тот был страшным преступником ⁷⁵. Снизойди до ее просьбы и верни ее господина!

Дочь, достаточно! Бесполезно многословие! Возвращайся на родину и уводи с собой свиту. И будь настороже, насколько сможешь, чтобы рука фараона ⁷⁶ не похитила тебя или не низвергла кого-либо из твоей свиты! [65]

Папа, ты действительно достаточно долго молчал. Ты все время будешь молчать? Что ж, будь здоров, я тысячу раз желаю тебе здоровья!

О мать, сиятельнейшая госпожа, дева, наставница! Смотри, я ухожу. Будь здорова, я желаю тебе всех благ. Вот тебе мой совет, благородная мать — помни о своей дочери!

Не бойся, дочь! Я хочу, чтобы ты навечно осталась в моем сердце, будешь ли ты проживать на севере или на юге.

Мать, возьми меня под свою опеку: возьми с собой твое дитя, чтобы я не погиб нищим. Не получив того, что мне причитается, я вынужден влачить жалкое существование. [66]

О ты, юное дитя! Ничего ты не получишь в Авиньоне! Или у тебя есть папская булла? Мы вряд ли удостоимся ее ⁷⁷.

Все говорят, что Папа суров, но ни разу никто не сказал, что получил от него то, что просил. И никто не удосужился уговорить его снизойти до меня. Сейчас я отправлюсь в Париж, едва ли вернусь. Но я вижу не мачеху, а вижу благородную госпожу, которой радуюсь всем сердцем, чей взор меня лечит и освежает. Кормилица, подожди еще минутку, мы останемся еще на часок и вместе поразмышляем!

О вы, дети, да смилуется над вами всемогущий Бог. Пусть он считается с вашей детскостью, если вы ненароком что-либо упустите или что-либо натворите. [67]

Достаточно наслышан ты уже, о Папа, и все то серьезное, печальное и достойное сожаления, что показывает Германия, запечатлевается в твоей душе. Что, благочестивый, скажешь ты на это? Плыву в несчастье я, как сельдь в морской пучине. Стою в слезах я и стенаю. Ты расстаешься, моя прекрасная дочь; мне больно от ухода твоего. Не знаю я, наступит ли то время, иль час какой позволит ли тебе, которая направилась уж уходить, однажды возвратиться, и я вновь увидела бы тебя. Теперь же плачу я, и поделом, ты этого не знаешь, отец благочестивый, задумайся над этим! С таким сильным гребцом я могла бы веселиться, сидела ведь я прочно; я радовалась такому прекрасному зеркалу всякий раз, когда смотрелась в него. О Боже, как сияла я под этим великим светилом! Уверенная, я не помышляю об ущербе, так как у меня такая мощная опора, и мне не нужно укреплять дверной косяк, когда я метну эту молнию во врагов. Все, что есть у меня, смеялось, находясь под твоим покровительством, и было защищено. Германия, моя прекрасная дочь, ты уходишь теперь от меня и уступаешь мою собственность чужим силам. Скоро роковая туча прервет ясный день и затмение приведет ночь. В роковых, мутных волнах разобьется мой корабль. И мое зеркало будет похищено, моя звезда и я понесем убыток, зашатается прекрасно отесанная колонна. Затем притворным станет смех мой, не будет молнии, приводящей в дрожь врагов, растрескаются пилястры ⁷⁸. Печально буду жить в своем я замке, без дочери влача существованье. Великою была, теперь же я ничтожна, княгинею звалась, теперь — служанкой. Мой замок станет келией монашки, а статный конь — упрямою ослицей. И скажут радости мне — до свиданья, едва ли вновь они ко мне вернутся. Сейчас смеюсь я — буду скоро плакать. Сегодня я богата, не станет ли хозяйкой мне нужда? Цвету сегодня — завтра я увяну, сейчас в покое я — не буду ль вскоре я утомлена? Что скажешь ты на это, мой хороший? Решай скорее — «против» или «за». [68]

Дело подходит к концу и пора прекратить разговоры. Здесь красноречивее сердце, чем уста. Мышь же пусть останется в своей норе и не показывается на свежем воздухе! К этим вопросам я вернусь позже, пробило, так сказать, двенадцать. Только что прозвучал обеденный колокольчик клириков. Многое осталось, но оно не занимает меня! Как только смогу, я снова буду внимать твоим речам.

* * *

Этим завершается первая часть плача церкви о Германии, рассказывающая о разногласиях между императором и Папой. Начинается вторая часть о бесчестности духовенства и в особенности нищенствующих орденов, которые под личиной наивности отравляют Божью церковь и питают упомянутое выше разногласие, в то время как написано: «Я хочу показать тебе, о человек, что хорошо или что требует от тебя Бог — всегда действовать справедливо и ревностно ходить перед Богом твоим в святости жизни и почтенности нравов» ⁷⁹. Ибо если это требуется от всех, то от клира — в особой мере. Он должен быть свободен от судебных дел, насколько возможно, так как слугам Господним не должно вступать в ссору ⁸⁰ (Декрет Грациана и «Так как священники», а так же в «Сумме» кардинала Остийского и в предисловии к 3 книге) ⁸¹.

Часть II

ГЛАВА 1,

В КОТОРОЙ АВТОР СОЧИНЕНИЯ ПРОСИТ У ПАПЫ

ПОЗВОЛЕНИЯ ПОСПОРИТЬ С ЦЕРКОВЬЮ БОГА ПО

ДРУГИМ ВОПРОСАМ

Безродным я прихожу к тебе, святейший отец. Я Конрад, дитя и юноша одновременно. Немногими словами, если будет на то твое соизволение, хотел бы я решить свою проблему. Я молю о внимании, с вашего разрешения я буду говорить. Ты же, мать, госпожа, наставница, сделай снисхождение, ведь я еще так юн!

Ты утверждаешь, что то, что ранее было любезным созвучием, теперь стало печальным диссонансом, и «дребезжащий, фальшивый голос рождает унылое бурчание». Я не буду выискивать здесь хитроумные различия, а попытаюсь убедительно опровергнуть тебя. Разве когда ты была еще юна, двое или трое братьев, которые не могли произнести «соль, ут», не пели ли тогда в твою честь? Теперь же сотни тысяч прекрасно поют тебе «фа, соль, ля». Все больше становится белых, черных и серых братьев, везде растет их число. Слаженно поют и сестры. Одежды разных орденов, отличающиеся друг от друга по цвету, различные формы креста выступают признаками тех, которые искусно умеют петь во славу Христа. Сотни тысяч монахов, принимаемых ею (церковью. — АЛ.), устраивают в каждом городе разнообразные встречи. Еще раньше псалмист провозгласил как нечто изящное и приятное, когда братья, как сказал он, живут вместе в гармонии ⁸². Не только братья, полагаю я, но и сестры. В каждой келье монахиня [70] поет в твою честь. Павел или Симон поют «Господи, помилуй!» Теперь брат — воинствующий учитель, могучий Гектор. Он дает всему объяснения и защищает их в споре. Они действуют так, а другое чуть ли не равняют себя с Ахиллом. Таким образом уточняю первое утверждение; если угодно, я опровергну и второе, но только если ты позволишь, я сердечно прошу тебя, девственная наставница.

Теперь ты, Абра, займи мое место в споре, ибо ниже моего достоинства осквернять уста мои столь незначительными речами. Остановись, солнце, остановись, Аврора, прошу. Время сделает то, чего не может час.

Теперь же, моя дорогая, блистательная, благослови меня! Из того, что ты говоришь, часть должно признать, часть — отклонить. Определенно, среди братьев воров больше, чем звезд на небе, из-за них разоряется церковное имущество, довольно редко они используют его по назначению, большей же частью совершенно недостойно. Пусть Бог изведет их огнем, об этом прошу я горячо и настойчиво. Я утверждаю, наставник (с вашего позволения), что есть монахи, чьи желудки подобны кувшинам Бахуса; они пируют и кутят, не зная меры, что невообразимо раздувает их животы. Зависть монахов не знает границ, правит симония, ряса не страшится порока и воистину является бичом всей земли. [71]

Смерть императора Генриха, любимого и одаренного Господом, доказала всем, и старикам и детям, что монашество вырождается, Генрих лучше всех владел оружием, он был оплотом благородных нравов, мечом церкви. Его позорно умертвил яд из чаши причастия презренного фальшивого отца-исповедника. О Боже, о Христос, сохрани меня от того отвратительного зелья! Благочестивая Дева Мария, заступница, молю тебя об этом. Недостойный выродок в семье своих братьев, разве ты не знаешь, что тот, кого ты извел, кого ты похитил, был первым благочестивым слугой Христа? О ты нечестивый, демон безверия, денежный мешок, торгующий должностями, ты продаешь силу и власть империи, вершину прекрасного! Разве стоял ли он каким-либо образом у тебя на пути, тот, кого погубил твой коварный обман мошенника? Но воплотившийся дьявол, вероятно, внушил тебе грех. Теперь стали епископами Каиафа, Пилат, Ирод вместе с Симоном, симония дает роскошные цветы и плоды. Непозволительно продают и покупают те, которые присваивают доходы церкви, не страшась кары. Свои догматы они перенимают от хитрых пройдох, эти священники, считающиеся теперь светильниками мира, они светят из мрака своих пороков, как кузнечный горн из темноты. Они валяются на засеянных полях, срывают стебли, которые расцвели бы, пожинают побеги и топчут ногами даже плоды Христа.

Господи, ты знаешь, что кордельеры вместе с черными рясами ⁸⁴ враждебно и без должного почтения пишут о собственности Христа. Однако божественные пророчества опровергают это разбойничье учение, провозглашая: «О моей [72] ризе бросили жребий» ⁸⁵. Если они говорили «мое», то это означает «собственность», это доказывает учение христианской мудрости. Кроме того, это подтверждается резной печатью церкви. Папа Иоанн XXII самолично установил и засвидетельствовал эти источники.

Впоследствии дело дошло до допроса кордельеров, которым руководил их генерал, собрав все духовенство в Париже. Не могли ли те души, кому божественные заповеди были путеводной нитью на земле, узреть Господа в небесах? Папа Бенедикт XII, наделенный непревзойденной силой и объявленный орденом Бернарда блаженным, выступает против этих споров. Он подтвердил возможность видения душ святых, а именно до второго явления Христа страждущим как истинного и строгого судьи. Блаженным, чьи слезы заслужили это, в Царстве вечном даруется милость лицезреть лик Божий. Хороший работник достоин платы своей ⁸⁶. Под сомнение ставится то, что провозглашается Священным писанием; зависть очерняет все.

Августин, лучший из всех, молчи, прошу тебя; не сердись на меня! Святые учителя церкви, вы все утратили свою честь. Великий Аристотель и Аверроэс провозгласили нечто, с чем не справились благочестивые и проницательные ученые. Так, Аристотель говорит в 1 главе вещи, как я полагаю, достойные [73] Иоанна: «Бог явится из вечности вовремя, ибо он сама вечность, и станет истинным человеком, рожденным Девой». Далее, в десятом толкования, на второй лист, презренный и проклятый, Аверроэс продолжает, что Христос, Человек, Бог и Лев, благословенный, спас нас на кресте от истинной смерти и даровал блаженство. Это ирония. Так затуманивается Закон ⁸⁷.

Абра, ты держишь зеркало, в котором отражаешься, как госпожа. Твоя стрела не ранит меня; то, что ты утверждаешь, верно, за исключением одного момента. Никто не наделен властью искоренять все нечестивое, никто, кроме всемогущего Бога, ведающего обо всем, даже самом незначительном. Если один из братьев негодяй, то другой может быть хорошим человеком. Ты, вероятно, могла бы позаботиться о том, чтобы братья и сестры исчезли: многие бы стали захватчиками, разбойниками и наемниками; юные девы стали бы блудницами, за еду поступающимися своими прелестью, телами и честью. Такие люди оберегают и охраняют монастыри, а их песни достойны похвалы.

Тот, кто посвятил свою жизнь монашеству, должен тщательно заботиться о своем теле. Иначе благородная знать просто не выдержит утомительного обучения по причине своей крайней худобы. Чтобы быть свежими, им необходимо поддерживать свое тело обильной пищей. Ведь если душа [74] склонна к доброте, то плоть слаба. Тело тает, душа же устремляется ко всему доброму. Кто не совершает ошибок? Едва ли кто-либо живет без вины. Поэтому Катон, учитель нравов, говорит: «Никто не живет без ошибок».

Почему тебя злят все эти хитроумные вопросы, которые братья имеют обыкновение задавать? ⁸⁸ Позже ты сам узнаешь, что здесь нет алого умысла. Если великий Аристотель или язычники согласны со святыми, ибо только святое проповедуется, то в том не будет никакого вреда или отступления от истины.

Разве милостивый Папа не имеет власти искоренять по меньшей мере, то, о чем ведает? Гнусное злодеяние требует наказания, но не вознаграждения, тогда как проклятый лжепапа, повинившийся в своем намерении извести императора Генриха, теперь, как я слышал, высокое духовное лицо. Того, кто отмечен коварством, пусть настигнет проклятие. Разве, посягая на императора, он не попирает тем самым закон? Чем выше находишься, тем больнее падать. Закон надежнее оберегает людей, наказывая зло. Искореняя злодеяния, закон противостоит любым проявлениям зла. Возрадуйся, брат, будь решительней в борьбе с гнусностями. О ты, архизлодей, ты живешь, не ведая наказания за грехи свои. Все же честная Германия вместе с умной Ломбардией молят высшие власти отвернуться от тебя и низвергнуть тебя в тартар. Ты радуешься, отравляя чашу Христову. Ты осмеливаешься на это с таким [75] подлым коварством.

Поверь мне, меня не огорчает то, что орден содержит братьев! Пусть они просто чисты, то есть целомудренны, но все же намереваются жить с надлежащей скромностью. Тем самым они осчастливят народ своим поведением.

Когда моя юность стенала под палкой наставника, скандально известной была следующая отвратительная история. Горожане движутся в траурной процессии: они оплакивают смерть человека, который до сего дня радовался жизни. Ибо он был очень богат, я это знаю. Часть хоронящих образует в городе свиту траурного кортежа, сто знатных молодых вооруженных людей сопровождают его и тысяча зависимых от него людей. Его свалила беспощадная смерть; она растоптала дары счастья; она пожелала, чтобы они закончились и голый труп был предан земле. Собираются братья, сбегаются сестры. И поскольку он был очень богат, со всех сторон устремляются горожане. Надежда разинула жадные пасти; она делает богаче каждого, кто имеет духовную должность или связан с мессой. Братья-францисканцы падки на блюда, и нищенствующие монахи не могут устоять перед чашей, наполненной вином; черные рясы множатся. Их не меньше, чем звезд на небе. Они чуть ли не любезничают с трупом. Деревенский священник, однако, клянется всеми святыми, что этот труп должен по праву принадлежать ему, ибо кто кормит овцу при жизни, тому она должна принадлежать и после смерти. Однако братья сожалеют, [76] что то, что было, ушло в небытие и не повторится: по меньшей мере, в царстве природы порядок отделяет цветущее жизнью от того, что умирает. Священник собирает толпу вокруг себя, подходит ближе к гробу и тянет его к себе. «Всемогущий Боже, Триединый и Единый, защити нас сегодня! Каждый должен молиться Марии «Будь благословенна!» Пусть плачут те, кого лично касается траурный кортеж. Вскоре еще больше братьев хватаются за катафалк; брат Генрих и брат Фридрих желают, чтобы этот катафалк был доставлен в их монастырь. Кто-то отнимает руку, кто-то подхватывает, кто-то тащит к себе гроб, мертвец падает. Самая настоящая война разыгрывается вокруг гроба. К кулакам добавляется тысяча дубинок; сопровождающие набрасываются друг на друга, один тащит за волосы, другой раздает оплеухи, третий швыряет камни. Из толпы доносятся различного рода призывы и шутки. Одни плачут, другие смеются, вмешиваются вооруженные молодые люди, священники в уже разорванных рясах. Безобразно изувеченный труп валяется в дорожной грязи; так он лежит там и молчит, не желая ничего знать об этом святотатстве. Деревенский священник ликует, не скрывая своей радости по поводу необходимости хоронить людей. Он предает тело земле, драки прекращаются. Теперь день должен уступить место ночи, он отпущен и подчиняется. И вот, крадучись, поднимаются монахи, покрытые шлемом Бахуса: они похищают труп, дабы не потерпеть ущерба при поминках, когда наступит годовщина, Я часто была свидетельницей подобных скандалов. Пусть отныне зовутся они недостойными лжецами и корыстолюбцами. Едва ли хватит воды в море, чтобы отмыть тех, кто хоть однажды очернил и покрыл себя позором, совершив столь отвратительное преступление ⁸⁹.

Я вовсе не требую, чтобы монахи не имели пропитания и одежды, но все должно быть крайне умеренным, поскольку не [77] столь уж многое является необходимым. Каждый может пользоваться этими вещами, не злоупотребляя, однако, ими. Аббаты и приоры портят добрые нравы. Все их помыслы устремлены к полным денег сундукам. Пример тому — аббат Клюни. Каждый лелеет свои заблуждения и не хочет оставлять свои порочные привычки. О лучший из отцов, я буду краток, с вашего позволения. Я хотел бы сказать следующее: коль скоро речь идет о монахах, лучше пусть не будет всех этих вещей. Напыщенный и самодовольный, разъезжает на коне брат монах, а с ним сотня зависимых людей в нарядах, сотня пристеров, образующих свиту. Бог свидетель, воистину они — несчастье земли нашей.

Поверь мне, я вовсе не считаю мелкими и презренными столь сложные проблемы — то, как притесняются мои братья. Мне не нравится, однако, огромное значение, которое этому придается, будь то злоупотребление либо чрезмерное усердие и злоба, с которыми они выискиваются или искусственно создаются. Я понимаю, что стремление к естественному должно заглушаться. Не должно возникать спора, если написанное во славу Христа — благочестиво, ибо это приносит лишь любовь, страх перед Господом, но никаких мук учения, позволяя под знаком страждущего тела Христова познать все блага.

Теперь я спрашиваю у тебя, Абра, для чего ты оскверняешь свои губы такими неблагородными и крайне отвратительными словами, пытаясь, как ты уверяешь, обнажить порок? Я думаю все же, что названное тобой не есть недостатки, а скорее — [78] достоинства. Я утверждаю, что священники нуждаются во множестве слуг, с тем чтобы они могли вытаскивать нас из пороков и смывать наши грехи, не угнетая из-за злодеев плоть свою и не теряя своего достоинства. Они избегают излишеств и прокипают зло. Они презирают богатство, но благословляют повседневные заботы в этом печальном, сумасшедшем мире. Их пожертвования помогают хромым, раздетым и бедным; ты, вероятно, забыла о Христе, ибо не думаешь о добре, сотворенном этими братьями.

Мой сын Конрад, ты, неразумная голова, сердечно прошу тебя, посмотри истине в глаза! Разве тебе неизвестно, как я люблю духовенство? Ты верный слуга церкви, я знаю это. Я говорю тебе, держись этой небесной госпожи и не бойся того, что чуждо церкви. Обрати внимание на советы церкви; твоему сердцу (стенает ли оно до сих пор?) дарует радость Царь, Отец церкви, Сын Девы Марии, Благодетель и благочестивый творец мира.

Конечно же, большой вред причиняют те, которые учат святому, но ничего не делают. Да и помогали бы они только словами и жестокостью, когда плачущие у их ворот забиваются палками до смерти. Ибо их свирепые слуги набрасываются на убого одетых бедняков. Эти слуги настолько тупы, что раздают беднякам у ворот болезненные удары, и что бедняки измазываются нечистотами или оплевываются охранниками, которые сопровождают прелатов в шлемах и со щитами. [79] Истинное высокомерие господ поощряет таких кровопийц. Господа не пресекают их мерзостей. Воры, разбойники и множество грабителей находят отраду в набегах и стремятся как сопровождающие в хвост или фланг охраны, которая так прекрасно одета и увешана богатыми ожерельями из монет.

В народе ходят слухи, поверь мне, что нынешние клирики радуются, если мы повержены. Они уверяют, что менее грешным они могут отпустить грехи за 100 марок; тем же, кто согрешил более тяжко, прощение может быть даровано за 1000 марок. Тайком, однако, они отпускают менее тяжкие грехи за грош, тогда как более грешному и злому это будет стоить одно свежее яйцо.

Когда ты зайдешь в любую церковь, то на колоннах и пилястрах прочитай изречения Папы, да не прейдут они вовек, к примеру, о том, что крестьянину, внесшему пожертвование своей церкви, будет даровано прощение на тысячу и сто дней, а также прощение за совершенные неблаговидные поступки, не дающие ему покоя. И вот однажды в Божью церковь входит крестьянин по имени Адам. Я его хорошо знаю. И спрашивает: «Что здесь написано?» Юные школяры ответили ему: «Если бы ты что-либо пожертвовал церкви, то очистился бы от всех грехов, отмылся бы ты прямо-таки дочиста, верь нам, на 1000 и 100 дней». Онемев от такого подарка, крестьянин [80] одобрительно крякнул и спросил: «Как велик должен быть дар?» Туг один из молодых людей сказал ему. «Без разницы, что у тебя есть: деньги, вещицы; поверь, все это устроит Венцеслава и святого Николая» ⁹⁰. Тут принялся он размышлять, и так и эдак прикидывает бестолковый мужик: «Прекрасные новости. Моя жена собирает яйца, она собралась их продать; в конце концов, если она доверит их мне, а цены на святого Николая, полагаю я, выше, — она провернет блестящее дельце, ибо если я не ошибаюсь, он наверняка продаст мне сто тысяч дней за одно-единственное яйцо; он не получит от меня просто так за это два или три яйца, старые они или свежие, какие есть; продам-ка я ему все яйца!» Осторожно возвращается домой, где, как он знает, лежат яйца в изрядном количестве, старые и свежие, складывает яйца в корзину и считает от тысячи трижды и четырежды, умножает первое число на второе, думаю я, или наоборот, уставившись в землю. «Побежден дух злой, да благословен всемогущий Господь Бог, сущий в Триединстве, как нас истинно учили священники. Я хочу оплатить больше грехов, чем замыслю или когда-либо совершу в моей жизни; но я не проживу столько. Грешить я буду в любом случае. Если дьявол внимательно следил, какие воды глубоки, то пусть поостережется сильных пинков! Ведь Венцеслав и Николай — господа. Не увлечет меня в преисподнюю, ведь я отныне Адам Тройной ⁹¹. А не прояви он к нам должного почтения, то да сожрут его море и скалы, коль скоро он к огню привык. Николай утопит его в пучине или Венцеслав накроет каменной глыбой; К тому же, если захочет, Вельзевул даст ему плетей. Теперь же, когда трое так взаимопроникают друг в друга, в то время как прежде были лишь связаны друг с другом, пусть же Триединый служит им примером, если только господин справедливости захочет войти в церковь. Если двое придут к власти, один будет низвергнут! Однако они — святые, благородные господа, я полагаю; Венцеслав так же хорош, как и Николай!» И вот крестьянин быстро возвращается в церковь и видит статую Николая, святого исповедника. «Что за поведение, — говорит он, — почему ты отказываешься приветствовать меня, благочестивая плешивая башка? Ты достаточно стар и тебе подобает быть благонравным и почтительным. Я предложил бы тебе такой уговор: ты дашь [81] мне, если пожелаешь, только сто тысяч дней, если я говорю правду, а ты или твой друг получите от меня только одно яйцо, старое или свежее — все равно». А святой Николай молчит. «Если кто здесь и нарушит договор, то не я», — говорит мужик; кто молчит, тот соглашается или делает вид, что согласен, или скрывает что-то, или плохо понимает, либо, как говорят в таких случаях, вообще ничего не понимает. Вот здесь прекрасные свежие яйца, я пересчитаю их все вместе. Вот тысяча, отец, трижды и четырежды, никто из наставников не может сравниться в величии своем с таким господином, как святой Николай. (Если он не глуп, то проглотит их один). У меня нет для тебя соли; будь здоров, святой епископ, я удаляюсь». Пересчитав яйца, он прилаживает добрый меч и прочный щит. Теперь он полагает, что он полностью в безопасности, так что даже если бы он извел сотню человек, и даже если бы кто-то знал или был свидетелем содеянного, то он не был бы схвачен и никогда не был бы вынужден признать свою вину. И поскольку он считает себя господином, то сильно оскорбляет тем самым духовенство, в особенности одного священника, как полагаю, истинного в добродетелях. Но посмотри-ка, священник запрещает ему отныне входить в церковь, пока тот не получит отпущение грехов и не исповедуется в проступке. «Если здесь кто-то и провинился, то не я», — говорит крестьянин, — во всяком случае, я не снизойду до этого, поскольку я святейший Адам; Венцеслав свидетель, да и Николай тоже. Итак, не спорь! Если они не дураки, лентяи или обманщики, ты никогда не убережешь свои достоинства. Думай о том, что ты говоришь или не говоришь, дабы не утонуть в реке! Два яйца свершили бы чудо, но никак не сильнее, пусть бы это даже была сотня или тысяча яиц, принадлежащих твоим прихожанам, ибо я тот святейший, кого его товар действительно бы освободил от грехов. Что бы я ни делал, я делаю по уму, я, святейший Адам; что бы я ни делал, я — святой и у меня нет недостатка в святых». Священник крайне удивлен, у него закружилась голова от этих путаных речей. Наконец он расспрашивает и требует, чтобы тот поведал правду. Крестьянин рассказал священнику, что он содеял до этого. Тогда священник говорит: «Ты дурень, безмозглый глупец! Ты ведь все истолковал неверно и заслужил самого худшего. Эта притча касается тех, [82] которые действительно раскаиваются и которые искренне исповедуются в своих грехах, тех, которые устали грешить; нельзя так просто воспринимать эти вещи. Поверь, это не борьба, ведущая к звездам!» Крестьянин недоверчиво опускает глаза и слезы капают с ресниц на кончик носа, он перекашивает свое лицо, угрожая дикими гримасами: «Священник, я убежден, что ты ужасная мерзость!» — сказал крестьянин. — Да будешь ты погублен! Следи за тем, что говоришь! Лучше скажи: «Среди груза грехов, преступлений или гнусностей, чего бы ты убоялся больше, если бы пожелал искупить прегрешения?» Я убежден, что именно исповедь преступлений есть величайший ужас и страх. Поостерегись! Ибо воистину я уйду и сразу же расскажу все рассудительному господину Николаю, чтобы он отомстил за своего святого! И он споет тебе особую песенку, и куда после этого денется твое величие? Или же ты пойдешь со мной на мировую!» Он подбегает к алтарю Николая и горько вопит: «Священник, подданный твой, да будет навечно проклят! Пусть все несчастья свалятся на его голову, да не будет у него ни одного счастливого дня! Ибо он настаивает на скреплении нашей сделки по обычаю священников. Я требую, чтобы он был лишен своей должности — ведь подобная тонзура ⁹² вряд ли добровольно откажется от своих прав. Пусть он будет низвергнут и никогда не сможет наслаждаться своими правами! О, будь благословен, отец, заклинаю тебя, позволь мне познать истину, если я еще не знаю ее. Иначе горю моему не будет конца, если я проиграю свое дело. Однако такому злоречивому священнику я не в силах поверить". Но статуя Николая молчит, естественно, ведь она деревянная и по своей природе не может отменить законы своего бытия. Крестьянин на это: «Ну что ж, отец, если я четырежды скажу «наставник» и ты не ответишь мне, то воистину ты в сговоре с клириком. Это уж слишком, я жестоко обманут!» И наконец, он хватает статую Николая, деревяшку с прикрепленными к ней пустыми кружками, в которые прихожане по обычаю в праздничные дни в благодарность исповеднику бросают монеты; нанося жалкие удары статуе, он швыряет ее на землю и объявляет ей тотальную войну, «Если ты сейчас же мне не вернешь мое же, то тут же умрешь!» Тут кружка разбивается, из нее выпадает монета, которая, я думаю, была в ней единственная. «За [83] одну-единственную монету я не продал бы столько много яиц»,— говорит крестьянин Адам. «Твоя почетная обязанность — заплатить мне как подобает. Я попробую простить тебе все твои многочисленные и ужасные ошибки, если ты мне заплатишь за яйца так, чтобы я остался доволен. Если же нет, то пусть поостережется твое набитое толстое брюхо пресыщаться за чужой счет! Тебе нужен врач, чтобы следить за твоим брюхом, такому набитому животу не обойтись без клизмы. Я уже дважды сказал тебе, что от меня ты не уйдешь просто так, не заплатив. Уясни это еще и еще раз! Священник учит: нужно пользоваться своим добром, а не чужим. Открой-ка клюв, скажи что-нибудь! Христос, которого я знаю как нашего Христа, суров и справедлив, и если ты утащишь одно-единственное яйцо, то будешь наказан и не миновать тебе дубинки! Учитель нравов говорит: «Боль есть лекарство от боли.» Если ты не скажешь мне ни слова и не заплатишь, будешь бит! Знаешь, что я сделаю? Ты получишь оплеухи, вот так! Ты, железный чурбан, неотесанный. Мой желудок абсолютно пуст; но ты, как я вижу, не хочешь платить добровольно». Он хватает палку и давай колотить ею по образу. И тут разбивается другая кружка, не замеченная им до этого. Смотри-ка, выпали четыре фунта — они освобождают статую от вины! «Кто так провинится, должен быть бит, — говорит крестьянин, — тогда он передумает и хорошенько заплатит. Бык, которого загнали в воду, едва ли будет пить под принуждением, как говорят древние. Когда баб или женщин колотят несправедливо, то после они уже не требуют того, что им причитается по справедливости. Я бы поверил священнику, он добрый малый, а я добрый Адам. Но поверь мне, есть никуда не годные, ты уже сам их видел, обладатели епископских митр, почитаемые глупцами. Если голова принадлежит деве или прелату, то никто не поверит, что сердце, зад, глаза и глотка принадлежат святому Пророку!» Крестьянин больше не вернется. Он знает, что епископы —лицемеры и злоречивые фарисеи. Так думают многие, все глупцы, я полагаю. «Почему я не могу грешить? — говорят они, — я искупил бы одним грошем больше, чем согрешил бы». Еще не пробил час, когда монашеские ордена отказались бы от своих прав. [84]

Кода бы ты ни пришел, то увидишь, как плачут фасадные части церквей; они засыпаются снегом и заливаются дождем и молят о заботе, уходе или о срочном ремонте, поскольку они все в жалком состоянии или вообще того и гляди рухнут. Напротив же, задняя часть полностью отстроена и покрыта прочной крышей, она блистает картинами, а ее крепкие каменные стены надежно защищают братьев. Нищенский же и жалкий вид фасадной части удручает деревенских жителей, особенно в праздник Всех Святых. В ушах мирян свистит ветер, с минуты на минуту может пойти дождь, град забарабанит по дырявой крыше и стенам. Вот тихо бурчит каждый крестьянин, возможно, он может помочь своим грошем церкви, а ей ведь необходимо помочь, и он собирает небольшую сумму. Такое сострадание выказывает он к монахам. Фасад церкви, новый или старый, всегда в ветхом состоянии, поскольку братья кормятся подаяниями, оставляемыми в кружках для пожертвований. И каждый отдает монахам то, что необходимо. Мы бы сами помогли, если бы монах довольствовался только этим. Но подобная необходимость и невзыскательность не прельщает никого.

Миряне, как люди из высших сословий, так и люди из народа, приписывают всему сословию духовенства следующие прегрешения: каждый хотел бы иметь себе во вред десять пребенд, десять жирных пребенд духовников, но не для употребления, а скорее для злоупотребления. У многих они обесчещивают их жен, а также срывают первоцвет у целомудренных дев. Защищенные шлемами и еще надежнее копьями, они разжигают многочисленные стычки. Клирики [85] преисполнены заблуждений. Все ошибки, которые ты оплакиваешь, Германия, о которых сожалеешь, происходят от клира. Ах, если бы не было правдой то, что о них говорят!

О как вы напичканы грехами, но лишены всех добродетелей! Тебе, сын мой, я дам совет: вернись к своим занятиям и никогда не помышляй о том, что есть земная слава и насколько она велика! Ибо автор, наставляющий нас в звездах, учит: «Большой ущерб наносят хлопоты, которые раскачивают мир и ввергают его в суетную борьбу за почетные должности». Все же высокий, благородный дух разрывает мутную пену, к благим свершениям устремляется он. Не скроешь огонь, вершина требует своей коронации. Но всевышний усмиряет дух и удерживает его в себе самом. То известно лишь Господу на небесах.

Париж, место рождения клира, цветущий сад наслаждений, заклинаю тебя, разве он тебе не даровал множество озер, достаточно глубоких, чтобы бродить по прозрачной глубине божественной мудрости? Твой маленький, твой детский дух пытается вознестись к небу. Посмотри, мальчик, я благочестивая, цветущая и юная — твоя. Моя жизнь и мое смирение вечны, оно не знает и не узнает предела, и моя жизнь никогда не исчезнет. Разве ты не радуешься чистой, нежной, дарящей радость деве, которая таит в себе добродетели и, разумеется, всю сладость? Девушке, преисполненной [86] прелести, которая ведет юношу в царство прекрасного? Она питает тебя любовью и добротой, чей союз связывает тебя? Я благородная дева из семени Господа. Возможно, ты слаб и страдаешь. По крайней мере, вспомни, что я твоя благородная кормилица. Катай чудесный свадебный подарок — они сделали меня твоей возлюбленной. Как они осчастливили тебя! Разве ты не знаешь, какая большая любовь и какая великая забота связала меня с тобой? Горячее сердце страстно праздновало свадьбу.

Поверь мне, блудница поплатится, мой хороший, обманщица, затмившая тебе глаза и оросившая свою глотку ядовитым напитком гнусности. Но она — ничтожество, воняющая, как овчарня или как козел. Гнуснейшая вливает в тебя яд под одеждами. Она обманывает старых и молодых и названа блудницей — спесью этого мира. Она очерняет стариков, мужчин, детей и женщин.

Как я полагаю, ты не получишь пребенды, а скорее ругань и упрек: едва ли в Авиньоне тебе дадут плод чертополоха. Ничего не дается здесь плачущим, хлеб получает имеющий его. У кого ничего нет, у того отнимется и то, что он имеет ⁹³. Вряд ли неправильно это утверждение. Каждый хлопочет о себе в обличье бедняка, однако при неравных условиях; богатый мог ликовать, но внутренне утонченный бедняк должен вздыхать. Смеясь, богатый стоит перед дверью. Быстро, как бы случайно, подходит слуга Папы, возможно, что и с посохом: «Чего тебе [87] нужно?» — спрашивает он его. Слуга осторожно подставляет ему свое ухо, перед его глазами проносят богатые дары: «Ах, прошу, удели мне внимание и допусти меня в нужное время, когда будут входить влиятельные особы, я щедро отблагодарю тебя». Смотри-ка, вот идет князь, к свите которого он присоединится. Затем он с печальным бормотанием предстает первым слугой Христа: «Я бедный проситель, вынужденный жить подаянием Христа ради». Печальный, в слезах, он разевает рот перед Папой и тот напишет ему: «Да будет так!». Он сдает экзамен из рук вон плохо, необразованный, без каких-либо знаний. Аминь. Однако он с усердием будет петь, отлично читать, правильно объяснять строение предложения. Он будет хорош во всех сферах, и как быстро он обрадуется булле о назначении. Но если ты беден, то горе тебе, ибо ты только зря потеряешь время. Ни время, ни ожидание ничего не изменят, ты не будешь здесь желанен. Люди, занимающиеся делами Папы, будут колотить и оскорблять тебя ругательствами, пока ты не встанешь молча в отдалении или не уйдешь совсем. Если вдруг случайно удача улыбнется тебе, то это будет новое обещание. Затем твоя булла укладывается в чехол, и ты можешь не ждать ничего хорошего в этом году.

Разве ты не видишь благородную, благосклонную матрону, как она жалуется на тупость клира и оплакивает свою запятнанную грехами честь? Уста и лживый образ распутницы похитили у нее ее доброту. Если Бенедикт, Папа Господа, смилостивится над нею, она обретет покой. Разумеется, она моя сестра, но я должна уступить и служить ей, и охотно буду называться «Абра». Я старше ее, пожалуй, но любовь к ней отца более глубока. Она мать не по возрасту, но по своему высокому положению. Она мать, госпожа, золотая сестра и святая наставница. Я имею в виду церковь Христа, появившуюся [88] на свет благодаря Его крови и горькой смерти. Из пасти врага, из царства его освободил он бедный, плененный и измученный народ. И когда в мире исполнилось время, то родилась она будто нежный побег из семени Давида. Если бы ее жених искоренил страх перед врагом из любви к своей достойной невесте, благородной и благосклонной, изнемогая в стонах на кресте, но торжествуя победу.

 ГЛАВА 29,

О благородная кормилица, светлейшая наставница в добродетели, о благочестивая матрона, сладчайшая истина, будь здорова! О юный мальчик, как мало ты еще знаешь своих добрых гениев! О благородная мать, благосклонная, добросердечная дева, умоляю тебя, береги своего мальчика, мирской порядок приготовил тебе достойное место! Ты, однако, не брезгуешь и не отказываешься вести и защищать меня. Я пролью слезы, потому что этого настоятельно требует право. Я слишком далеко держал тебя от себя, о прекрасная, я безрассудно провел свое время, свою собственную кормилицу я считал чужой. Но теперь я знаю тебя, сладчайшая, и прошу тебя о милости.

Я вернулся бы в Париж и больше никогда не добивался бы подобного ⁹⁴. Благочестивый и благосклонный Папа Бенедикт сам щедро одарил меня, но один необразованный селянин или два пожелали быть далеко впереди меня. Фактически я никогда не смогу воспользоваться плодами [89] церкви, ибо я столько не проживу. Не знаю, как случается, что глаза, пожелавшие увидеть меня, смотрят недружелюбно.

Вряд ли обладатель берета допустит меня к экзамену. Да пребудет с ним милость Господня на вечные времена! Его имя Иоганн Пискибус, да выпадет ему тысяча всяческих благ. Ты сладостный, ты сама сладость, Иоганн, говорю я. Ты благоухающий цвет клира, снизойди и прояви сострадание к бедному! Я отдаю всего себя в твои руки, влей же нектар в питье! Мне достаточно одной капли, и вскоре я поправлюсь.

Я беру тебя под защиту, нежная, сладчайшая дева; прошу, замолви за меня словечко перед своей сестрой, которая есть сладость благородной добродетели! Буду ли я живым или мертвым, поблеклым или преисполненным свежестью, вся моя любовь принадлежит церкви Христовой. Если ты вспомнишь что-либо, возможно, недостойное или незрелое высказывание, то не ставь это в вину юности, а прими за любовь страдающего юнца!

Благочестивый Папа полагал, что дарит мне почетную [90] должность, но слово «дарение» не оказалось для меня счастливым. Среди длинных аббатских посохов во время процессий и глухих аббатов, одним словом, я хочу теперь отметить тех, которые совсем коротко стригут свои волосы и обзаводятся щедрыми дамами в качестве свиты. Пусть они внемлют нам, лишенным всех средств, пусть откроют уши свои! Но они притворяются глухими, они плотно сжимают свои губы. Они не хотят ни слушать, ни говорить.

Вот Папа поднимается во дворец, Христос, Бог и человек, возносится к звездам и излучает свой блеск как высочайший свет. Исхудавшие образы Христа вырезаются для церквей, в то время как клирики жиреют, а представители Пап пребывают в полном благополучии. Изможденный образ Христа ⁹⁵ молча стоит в церкви, наместники Папы редко появляются там и произносят лишь скупые слова.

Всемогущий Боже, Ты горько разочарован желчью, Ты был распят в истинной плоти как Бог и не Бог, а истинно как плоть избранной Девы, Ты сам, сыне Девы Марии, как и сын Бога; блудницы и фарисеи не были отвергнуты Тобою, а почитаемы, когда оплакивали свои грехи: помилуй меня!

Аминь.

Закончился жалобный плач церкви о Германии, составленный Конрадом Мегенбергом, которого в Париже называли «Montepuellarum», в году 1337, в лень Обрезания Господа ⁹⁶, в возрасте 28 лет.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Каноническое и гражданское (мирское).

2. Плач Иер. 5 1.

3. Ис. 1,21.

4. Пс. 67,12.

5. Притч. 8,7.

6. Ис. 1,5-6.

7. Ис. 1,10.

8. Ис. 1,22.

9. Рим. 11,33.

10. II Царств. 2,14.

11. 1 января 1338 г.

12. Пс. 6,3-4.

13. Пс. 72,9.

14. Рим. 12,3.

15. Викарий Петра. С XII—XIII вв. — викарий, наместник Христа.

16. Бенедикт XII (1334-1342). Немецкий хронист XIV в. Маттиас Нойенбургский почти новеллистически рассказывает, что в тот момент, когда умер папа Иоанн XXII, некий епископ находился как раз на пути из Рима в Авиньон. Ночью этому епископу было видение. Его спросили: «Ты ищешь Папу? Его нет». И сразу же было добавлено: «Хочешь увидеть Папу? Смотри — вот он!» И был показан епископу огромный незнакомый муж. Когда иерарх продолжил свой путь, то услышал о смерти папы Иоанна XXII. По прибытии в Авиньон он посетил собравшихся кардиналов и внимательно осмотрел каждого, однако не обнаружил показанное ему в видении лицо. Епископ спросил, все ли кардиналы собрались. Ему ответили, что все, кроме белого кардинала из ордена цистерцианцев. Епископ навестил белого кардинала и после внимательного осмотра узнал лицо, показанное ему в видении. И сказал, будучи с ним наедине: «Отец, вы — будущий Папа». В ответ белый кардинал засмеялся, ибо никакими реальными шансами для избрания первосвященником не обладал. Он действительно был самым бедным и низшим из всех кардиналов. Епископ пересказал видение и добавил: «Отче, тот, который показал мне вас, ввел меня в грязный, заполненный нечистотами хлев, и я увидел ящик из бледно-белого мрамора. Он был пуст. Вы — этот ящик, и вам должно в период вашего понтификата наполнить его добродетелями. О пастырь! О повелитель хлева! Очистите его от беспорядков алчности и симонии и да подчинятся вам святая Римская церковь и город Рим». Далее Нойенбург с удивлением отмечает, что белый кардинал был двумя третями голосов избран папой по принципу: отдам голос за него, все равно он не будет избран.

В марте 1336 г. французский король несколько недель провел в Авиньоне, где вел тайные переговоры с Бенедиктом XII. Официально заявлялось, что обсуждался ранее запланированный крестовый поход. Собранные средства, включая крестоносную десятину, остались тем не менее во Франции. Возмущение бургундской знати было поддержано немецкой стороной. Лапа обвинил Людвига Баварского в действиях, враждебных французам. В ответ на это Баварец заявил о своей готовности объясниться с французским королем и герцогом Бургундским. Императрица Маргарита, племянница Филиппа VI, в личном письме своему дяде пыталась оказать посредничество. Непосредственным порученцем Людвига при французском дворе являлся граф Вильгельм Юлихский, которому пришлось отправиться из Парижа в Авиньон. В конце января 1337 г. с целью поддержки графа Вильгельма туда же прибыло посольство из Германии, возглавлявшееся пфальцграфом Рупрехтом I, племянником императора. Формально все требования папы были выполнены, однако Бенедикт XII затягивал процедуру absolution, ожидая французское посольство. Англия, Франция, Бургундия, Италия и Германия, чьи интересы непосредственно затрагивались, напряженно следили за событиями.

Вполне вероятно, что Бенедикт XII в этот момент серьезно считался с возможностью примирения с Людвигом. Как сообщает Генрих Диссенхофен, папа вручил пфальцграфу Рупрехту Золотую розу — символ добродетелей и готовности к миру (Dissenhofen, S.26). На современников произвело ошеломляющее впечатление такое публичное отличие посла закоренелого еретика. Жест папы должен был сгладить неловкую ситуацию, возникшую из-за животных, птиц. Кельнский епископ XIII в. в сочинении «PAVO» выводит следующих действующих лиц: павлин — папа, голуби — кардиналы и епископы, сизый (дикий) голубь — белые и черные аббаты, горлица — аббаты-цистерцианцы, гусь и утка — горожане, воробьи — различные клирики, ласточки — нищенствующие ордена, ворона — гибеллины (миряне и клирики), каплун — французский епископ, петух — король Франции, сорока и другие — пиккардцы, нормандцы, бретонцы и проч. «французоподобные», орел — император, другие хищные птицы — немцы (teutonici et alemani), филин — греки, коршун — сицилийцы, сокол — испанцы.

Широкой популярностью и известностью пользовались бестиарии и авиарии, в которых символически толковались животные и птицы:

Павлин (pavo), истолковывался как символ бессмертия. Название «Pavo» павлин получил от своего крика, внушавшего ужас (pavor). В «Физиологе» обращается внимание на роскошный хвост и безобразные ноги — гордыня и смирение. Иногда крик павлина сравнивали с красноречием проповедника. По описанию Брунетто Латини, у павлина — голос дьявола, голова змеи, походка вора, но при этом — сапфировая грудь и хвост, подобный ангельским крыльям. Пышный хвост и важная поступь заставляют видеть в нем аллегорию гордыни, но павлин так стыдится своих безобразных ног, что его можно считать образом стыда и смирения (См.: Средневековый бестиарии. Л., 1984. С. 156).

Лев (leo) — лев, царь зверей. Символ Христа и евангелиста Марка. Однако вместе с аспидом и василиском лев символизирует сатану. Три свойства льва, символически связываемых с образом Христа: 1) лев уходит гулять в горы и заметает след хвостом, чтобы охотники не выследили его — аналогия с невидимым львом — Иисусом Христом, скрывающим свой мысленный след, свою Божественность; 2) лев спит с открытыми глазами — аналогия с т.н. бодрствованием Христа; 3) львята рождаются мертвыми, но через три дня после их рождения лев своим дыханием вызывает их к жизни по аналогии с воскресением Христа через три дня после распятия (См. Указ. соч.).

Орел у Мегенберга, как у многих его современников, — император.

32. Мф. 10,16.

33. Считалось, что глаза у рыси всегда открыты. Зрение рыси настолько остро, что она может видеть сквозь стены.

34. См.: Данте. Божественная комедия. «Ад»: 19,46.

35. Притч. 5,4.

36. Мф. 26,41.

37. Мф. 26, 69-75.

38. См.: С.7 вступительной статьи.

39. Лк. 22,38.40.

40. Духовные курфюрсты: архиепископы Майнцский, Трирский и Кельнский.

41. Мужская натура — сухая, женская — влажная.

42. Речь идет об искушении Евы змеем и проклятии Богом первых людей.

43. Мф.4,18.

44. Мф. 9,9.

45. Мф. 21,5.

46. Мф. 4,19.

47. Колос. 3,2.

48. Греция = греческая церковь.

49. ... дарит Рим меч... Коронация императорской короной, в данном случае не относящаяся к Людвигу.

50. Круглый свинец буллы — папская печать.

51. Мф. 22, 21.

52. dux rusticus unus — Armleder (кожаная рука) — предводитель восставших крестьян.

53. Возможно, речь идет: 1) об угрозе городу в 1337 г. со стороны восставших «кожаных рук»; 2) о франкфуртском сейме 1338 г.

54. Втор. 5,4; 17,14.

55. germen — потомок, росток.

56. Генрих VII умер 21 августа 1313 г., преисполненный надежд на скорый поход против Роберта Анжу-Неаполитанского. Среди современников стали ходить упорные слухи, что Генрих, как и его предшественник, стал жертвой заговора. Называлось даже имя монаха-исповедника — Бернардино де Монтепульчиано, подмешавшего яд в чашу. Однако непривычно жаркий климат, постоянные хлопоты вконец обессилили императора. Во время очередного марша на ноге Генриха VII образовался гнойник, поднялась температура. Врачи оказались бессильны. Император и король скончался.

57. Падший ангел. На протяжении столетий образ Люцифера претерпевал различные изменения. В Книге пророка Исайи (14, 12-15) имя Люцифера упоминается в латинском переводе только применительно к земному владыке, а не к небожителю. Имя «Люцифер» в раннее средневековье оставалось еще христианским (известен епископ по имени Люцифериус — ум. в 371 г.). У Данте Люцифер — шестикрылый и трехликий владыка скорбного царства («Ад», 34,28).

58. Мегенберг сознательно отклоняется от библейского текста (Быт. 4,8). Конрад упоминает веревку, которой Авель был удушен. Очередное проявление неприязни к миноритам (cordigeri).

59. В латинском тексте дьявол не упоминается ни разу. Мегенберг предпочитает говорить о демоне, злом духе и т.д.

60. Намек на принятие императорского титула Карлом Великим в 800 г.

61. Роза без шипов = Дева Мария. Образ Марии мог ассоциироваться с белой розой, солнцем, Люцифером, светом, днем, небом, луной, горизонтом и пр.

62. Намек на веревку миноритов.

63. Несшитые одежды Христа. См.: Ин. 19,23. Людвиг разделил хитон, назначив антипапу.

64. Ефес. 5,27.

65. Жан Жанденский (ум. в 1328 г.). Представитель аверроистского направления в Парижском университете. Советовал своим современникам оставить попытки примирения веры и мания, ссылаясь на то, что такие попытки способны лишь еще отчетливее запутать верующих. Марсилий Падуанский (ок.1275 — 1342) подчеркивал принцип народного согласия как основу всякого законного правления: и светского, и церковного, и сделал из этого вывод, что светский государь может быть выше церкви, так как папство — не более чем исполнительная церковная должность, установленная обществом.

66. Глаза лечили прикладыванием к ним драгоценных камней.

67. Свою лепту в защиту Людвига Баварского внесли составители «Жизнеописания» Людвига: «Людвиг, конечно, грешил, но ведь и ангел грешил на небе, и Адам в раю, каждый человек на земле... Поэтому и говорится в Евангелии: «... если кто без греха, пусть бросит в нее камень...» И Петр отрекся, и тем не менее стал князем апостолов, и Павел после своих преследований стал учителем народов, и Мария Магдалина стала утешительницей народов» (Vita Ludovici imperatoris // Fontes regum Germanсarum. Stuttgart, 1843. S. 153).

68. Аргус — многоглазый, часто стоглазый страж. Богиня Гера, после того как Аргус был убит Гермесом, поместила его глаза на хвосте павлина.

69. Иоанн ХШ (1316-1334).

70. Затмение солнца — 16 июля 1330 г.; комета наблюдалась с июня по август 1337 г. Мегенбергов «Плач» содержит первые сведения о занятиях Конрада астрономией. На полях парижской рукописи схематично изображены различные фазы Луны.

71. Намек на королей Франции и Неаполя.

72. Ревекка — жена Исаака. После 20-летнего супружества родила близнецов — Исава и Иакова, получив одновременно Божественное откровение относительно судьбы обоих сыновей. Любимцем Ревекки стал Иаков, что послужило источником многих раздоров.

73. Быт.2,24.

74. Маргарита — вторая жена Людвига Баварского.

75. Лк. 23,43.

76. Фараон — король Франции Филипп VI. Намек на участившиеся нападения на немецких паломников.

77. Пребенды.

78. Иск 26,11.

79. Мих. 6,3.

80. II Тим. 2,24.

81. Декрет Грациана — ок. 1140 г. Трактат болонского монаха Грациана, написанный ок. 1140 г. Назван «Согласование разноречивых канонов». Первый всеобъемлющий и систематический юридический трактат на Западе. Собрано и проанализировано около 3800 текстов.

82. Пс. 132,1.

83. Абра (только в Вульгате) — служанка и управительница Юдифи. Сопровождала свою госпожу в лагерь Олоферна. За верную службу и помощь Юдифь отпустила Абру на свободу. См.: Юд. 8,10; 10,2; 12,15; 16,23. У Конрада Мегенберга Абра — аллегория мудрости.

84. Монастырские уставы тщательным образом регламентировали костюм. Строгие ордена XI и XII вв., в первую очередь цистерцианцы, приняли белую, некрашеную одежду (подчеркивались особенности ордена). Их называли «белые монахи», «белые кардиналы» и т.д. Цистерцианцев противопоставляли «черным монахам» — бенедиктинцам. Францисканцы и доминиканцы пошли еще дальше. Члены их орденов стаж одеваться в суровую мешковину («серые монахи»). Св. Доминика, как правило, изображали с четками, а Св. Франциска — препоясанным вервью (символом власяницы). Носители веревок — францисканцы-минориты (кордельеры).

85. Мф. 27,35.

86. Лк. 10,7.

87. Закон = учение Христа. 88.1 Иор.13,9-12.

89. См. о подобном у Николло Бутрино: поступки духовных лиц зачастую не лучше поступков мирян.

90. Св. Николай — один из самых глубоко почитавшихся католических святых. Жизнь Николая отличалась особой праведностью. Почти с колыбели он проник в суть Священного писания, всегда и во всем стремился помочь ближнему (Николай-заступник). Был популярен в крестьянской среде (Св. Николай мог подбросить деньги в дом бедняка, чтобы тот смог выдать замуж своих дочерей и т.д.).

91. «Тройственный» Адам (ternus = selbdritt), т.е. Адам, Венцеслав и Николай.

92. Конрад Мегенберг ироничен. Тонзура — выбритое место на макушке, знак принадлежности к духовенству в католицизме. В средние века выбривание макушки толковалось по-разному: 1) ссылались на Св. Петра, схваченного язычниками и остриженного; 2) кружок волос означал украшение добродетелями; 3) ровно выстриженный кружок указывал на гармонию любви, в которой совершенствуются добродетели; 4) круг есть совершенство, поэтому выбритый кружок означал замкнутость духа клирика; 5) выбритая макушка — символ устремленности к горнему, остающиеся же волосы — символ связи с мирским; 6) тонзура — знак союза с Богам; 7) символ тернового венца. Папа Александр VI Борджиа предписал лицам духовного звания иметь тонзуру не менее печати (бумы) на папских документах.

93. Мк. 4,25.

94. Т.е. пребенд, бенефициев и т.д.

95. В раннее средневековье Христа часто изображали в виде агнца, держащего крест или знамя с распятием. Вскоре рядом с Христом-агнцем появляется антропоморфный Христос: Христос — добрый пастырь, Христос — учитель. Увеличивается число христологических символов: мистическая мельница, винный пресс, виноградная лоза, гроздь; лев и орел — знаки могущества, единорог — знак чистоты, пеликан — знак жертвы, феникс — воскрешение и бессмертие, ворота и т.д. В XII в. утверждается культ Христа-младенца (параллельно с культом Девы Марии). Христос — новый Адам, Мария — новая Ева. Христос XIII-XIV вв. все более становился Христом Голгофы и Страстей (Христос Страждущий). Поэтому Мегенберг и говорит об изможденных образах Христа в церквах.

96. Обрезание Господне — 1 января.