Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: 14- 15 вв., брак.

ПЯТНАДЦАТЬ РАДОСТЕЙ БРАКА

Оп. в кн.: Пятнадцать радостей брака и другие сочинения французских авторов XIV-XV вв. М.: Наука. 1991.

Комментарии Ю.Бессмертного, переводчика и публикатора.

 

ПРОЛОГ

Премногие мудрецы, знаменитые глубиною своих суждений и остротою доводов, тщились описать нам высочайшее земное блаженство, дарованное человеку, а именно: вольную и свободную жизнь, каковую лишь безумец способен променять на неволю и принуждение. Мудрецы сии так судят: ежели какой-либо человек юных лет, пребывая в забавах и усладах мирских, вдруг по собственному хотению, безо всякой на то надобности устремляется в мрачную темницу, где уготованы ему одни лишь муки да слезы, печали да невзгоды, и ежели навечно в горестной сей обители затворяет себя, то только одно и остается заключить: человек этот с ума свихнулся. Ибо, стоит ему оказаться внутри, как захлопываются за ним двери, а двери-то железные и засовы необхватные, — вот и попалась пташка! — эдакие запоры слезам не растопить, золоту не отворить. Кем же, как не безумцем помешанным, счесть того, кто эдак самого себя обрек на заточение, хотя перед этим слышал крики и внимал стенаниям злосчастных узников, угодивших в сию тюрьму прежде него.

По той причине, что человеку самой природою назначено жить вольно и свободно, [4] многие сеньоры пострадали сами либо лишились сеньорий своих, ибо, возжелав отнять свободу у своих подданных, сами же за то и поплатились. А с другой стороны, многие города и селения, а то, бывало, и целые народы приходили в упадок из-за непокорства и чрезмерного своеволия, каковое ввергало их в тяжкие кровопролитные войны и всяческое злополучие. По таковой же причине благородные французы бесстрашно восставали на императоров римских и в конце концов взяли над ними верх, сбросив ярмо римского рабства и возвысившись над соседними племенами 1. И так случилось однажды, что, не будучи в силах и в состоянии дать отпор могущественному императору, вторгшемуся в их землю, они положили лучше уйти и покинуть свою страну 2, нежели платить постыдную дань побежденных, — тем доказали они великое благородство сердец своих. Итак, ушли они за пределы родины и покорили множество земель ратной своею доблестью, а впоследствии мечом отвоевали родную землю и с тех пор и по сей день живут свободно и неподвластно, к пользе и выгоде своей. По таковой же причине многие племена и народы, пребывавшие в рабстве и стеснении, стремились воссоединиться с Францией, дабы в союзе этом обрести свободу, ибо нет в мире земли более независимой, более изобильной, более населенной и пригодной для жилья и более просвещенной, нежели Франция, процветающая и завидная богатствами своими, науками, правыми законами и католической верою, [5] равно как и прочими добродетелями. Но, будучи свободным и вольным народом, таковую же волю даровали французы и вассалам своим, разумно сочтя, что негоже лишать подданного тех прав, какими пользуется господин его, ибо всем должно жить по единому закону. А там, где нет равноправия, государство слабеет, народ вырождается, науки же и искусства приходят в упадок. Добродетель гибнет в таком государстве, а взамен нее воцаряются повсеместно грехи и мерзкие пороки, и никто уж не печется об общем благе.

Давно известно и установлено, что тот, кто добра себе не желает, лишен, стало быть, ума и благоразумия, даже если он и не наносит урона ближнему своему. Эдакого безрассудного растяпу можно уподобить лишь тому слабоумному, что своею охотою забрался узким лазом в глубокую яму, откуда обратного хода никому нет. Такие ямы выкапывают и устраивают в дремучих лесах, чтобы ловить в них диких зверей. А те, провалившись в эдакий земляной мешок, сперва от великого изумления впадают как бы в столбняк, а после, очнувшись, принимаются кружить и метаться, ища способа выбраться и спастись, да не тут-то было! Таковая же история приложима и уместна для того, кто вступает в брак. Врачующийся мужчина подобен рыбе, что привольно гуляла себе в море и плавала куда ей вздумается и вот эдак, плавая и резвясь, наткнулась вдруг на сеть, мелкоячеистую и прочную, где бьются пойманные [6] рыбы, кои, учуяв вкусную приманку, заплыли внутрь да и попались. И вы, верно, думаете, что при виде этих бедняг наша вольная рыба улепетывает поскорее прочь? Как бы не так — изо всех сил тщится она найти вход в коварную ловушку и в конце концов все-таки пробирается туда, где, по ее разумению, забав и услад хоть отбавляй, отчего и стремится вольная рыба попасть внутрь. А уж коли попала, то обратно выхода не ищи, и там, где полагала найти она приятности и утехи, обретает одну лишь скорбь и печаль. Таково же приходится и женихам — завидно им глядеть на тех, кто уже барахтается в брачных сетях, будто бы вольно резвясь внутри, словно рыба в море. И не угомонится наш холостяк до той поры, пока не перейдет в женатый чин. Да вот беда: попасть-то легко, а вернуться вспять трудненько, жена — она ведь прижмет так, что и не вывернешься. Вспомните, как некий высокоученый доктор, по имени Валериус 3, ответил одному своему другу, который, вступивши в брак, все допытывался у него, хорошо ли он сделал. Вот какой ответ дал ему Валериус. «Друг милый, — сказал он, — ты бы лучше сыскал крышу повыше, да и кинулся с нее в реку поглубже, притом непременно вниз головою!» Каковыми словами желал он выразить, что несравненно менее опасно для человека эдак утопиться, нежели утратить свободу. Не тяжко ли, к примеру, поплатился один архидьякон из Теруани 4, который сложил с себя сан и, утеряв все связанные с ним привилегии, [7] сочетался брачными узами с какой-то вдовою, — с места в карьер и на долгие годы взяла она его под башмак и заставила вдосталь хлебнуть горькой тоски и кручины. И вот, раскаиваясь в содеянном и желая хоть малость утешиться и пользу принести другим, он составил и написал красноречивейший трактат о браке. Да и не он один, а многие другие также ухищрялись описать всю горечь и злополучие, сокрытые в браке.

Можно, конечно, подобно некоторым набожным и благочестивым людям, поразмыслить о святой Деве Марии и представить себе умозрительно великие радости Благовещения, Рождества и Вознесения Иисуса Христа, не считая прочих событий, во славу коих сложено добрыми католиками множество прекрасных благостных молитв, превозносящих святую Деву Марию; что же до меня, то я, размышляя о браке, коего сладость мне познать от века не суждено (ибо Господу угодно было ввергнуть меня в иную юдоль, даром что и там лишен я вольной воли) 5, так вот, рассуждая о браке, слушая и наблюдая тех, кто о нем более моего осведомлен, постиг я следующую истину: брак заключает в себе пятнадцать состояний, кои женатыми людьми почитаются за великое блаженство и сладчайшее утешение, мною же, из ума еще не выжившим, сочтены горчайшими и жестокими муками, тяжелее коих не видано на земле, ежели не поминать, конечно, о четвертовании и пыточном колесе. Но, заметьте при том, я женатых отнюдь не осуждаю, напротив, [8] хвалю и одобряю поступок их от всей души, ибо для чего же и рождаемся мы на свет, как не для того, чтобы каяться, страдать да смирять грешную нашу плоть, тем самым прокладывая себе дорогу в рай. И я так рассуждаю: нет на свете суровее епитимьи, чем пережить и снести те великие скорби и тяжкие страдания, кои ниже будут указаны и описаны. Одно лишь только смущает меня: ведь женатые мужчины свои муки и печали почитают радостью, они свыклись и сжились с ними и сносят с ликованием, столь же легко, как вьючный осел тащит свою поклажу, так что заслуга их тут невелика. По всему вышесказанному и наблюдая брачные горести, за благо выдаваемые, брачные раздоры, за согласие почитаемые, и прочее, и прочее, решился я написать в утешение сим невольникам, в сети угодившим, означенные «Пятнадцать радостей брака», не пожалев для того ни трудов моих, ни чернил, ни бумаги. Знаю, что ни к чему мое писание не послужит, ибо тот, кто решил жениться, не преминет сие совершить и шею подставить под ярмо, даром что спустя некоторое время начнет локти кусать да каяться. Ибо уж вовек не избавиться ему от названных радостей, в коих пребудет он безропотно до самой смерти и в горестях окончит свои дни. [9]

РАДОСТЬ ПЕРВАЯ

Первая радость брака в том заключается, что молодой человек достиг расцвета дней своих; он и свеж, и здоров, и весел — только ему и заботы, что наряжаться, складывать канцоны да распевать их, заглядываться на красавиц да выискивать, какая из них поласковей, какая полюбезнее слово ему скажет про его обличье, а до прочего и дела нет; невдомек ему, откуда сие благоденствие, оттого что за него думают пока его отец и мать либо другие родственники и доставляют ему все, что надобно. Но не век же пребывать ему в играх да забавах — приедаются и они, и тогда обращает он взор к женатым людям, кои давно уже в брачные сети попались и, как ему кажется, сей жизнью весьма довольны, имея подле себя жену, красивую, богато убранную и собою видную, а уборы ей куплены не мужем, но, как его уверили, это родители ее купили их ей на свои деньги. Вот и давай наш молодец присматривать да подыскивать себе невесту и кончает тем, что, попавши в брачные сети, женится; только не дай Бог, коли подобрал он себе жену наспех, ибо множество напастей и бед обретет в эдаком браке, недаром же сказано: поспешишь — людей насмешишь.

Итак, вот и оженили беднягу, хотя он еще вдоволь не наплясался и не накрасовался, и не все еще шелковые кошельки красоткам раздарил, и не все любезности от них выслушал. Он и в первое время после свадьбы никак не остановится играть и веселиться, [10] не ища забот, да уж заботы сами его нашли. И вот конец веселью — надобно жену лелеять и устраивать как должно. Может статься, жена его добросердечна и нрава незлого, но вот однажды довелось ей повстречать на празднике многих дам купеческого либо другого какого сословия, и все они были пышно разодеты по новой моде, — тут-то и взошло ей в голову, что по ее происхождению и состоянию ее родителей подобало бы и ей наряжаться не хуже других. И вот она, не будь проста, выжидает места и часа, дабы поговорить о том с мужем, а способнее всего толковать о сем предмете там, где мужья наиподатливее и более всего склонны к соглашению: то есть в постели, где супруг надеется на кое-какие удовольствия, полагая, что и жене его более желать нечего. Ан нет, вот тут-то дама и приступает к своему делу. «Оставьте меня, дружочек, — говорит она, — нынче я в большой печали». — «Душенька, да отчего же бы это?» — «А оттого, что нечему радоваться, — вздыхает жена, — только напрасно я и разговор завела, ведь вам мои речи — звук пустой!» — «Да что вы, душенька моя, к чему вы эдакое говорите!» — «Ах, боже мой, сударь, видно, ни к чему; да и поделись я с вами, что толку, — вы и внимания на мои слова не обратите либо еще подумаете, будто у меня худое на уме». — «Ну уж теперь-то я непременно должен все узнать!» Тогда она говорит: «Будь по-вашему, друг мой, скажу, коли вы так ко мне приступились. Помните ли, намедни заставили вы меня пойти на праздник, хоть и не по душе [11] мне праздники эти, но когда я, так уж и быть, туда явилась, то, поверьте, не нашлось женщины (хотя бы и самого низкого сословия), что была бы одета хуже меня. Не хочу хвастаться, но я, слава тебе Господи, не последнего рода среди тамошних дам и купчих, да и знатностью не обижена. Чем-чем, а этим я вас не посрамила, но вот что касается прочего, так тут уж натерпелась я стыда за вас перед всеми знакомыми нашими». — «Ох, душенька, — говорит он, — да что же это за прочее такое?» — «Господи боже мой, да неужто не видели вы всех этих дам, что знатных, что незнатных: на этой был наряд из эскарлата, на той — из малина 6, а третья щеголяла в платье зеленого бархату с длинными рукавами и меховой оторочкою, а к платью накидка у ней красного и зеленого сукна, да такая длинная, чуть не до пят. И все как есть сшито по самой новой моде. А я-то заявилась в моем предсвадебном платьишке, и все-то оно истрепано и молью потрачено, ведь мне его сшили в бытность мою в девицах, а много ли с тех пор я радости видела? Одни лишь беды да напасти, от коих вся-то я истаяла, так что меня, верно, сочли матерью той, кому прихожусь я дочерью. Я прямо со стыда сгорала, красуясь в эдаком тряпье промеж них, да и было чего устыдиться, хоть сквозь землю провались! Обиднее же всего то, что такая-то дама и жена такого-то во всеуслышанье объявили, что грешно мне ходить такой замарашкою, и громко насмехались надо мною, а что я их речи слышу, им и горя мало». — «Ах, [12] душенька, — отвечает бедняга-муж, — я вам на это вот что скажу: вам ли не знать, душа моя, что, когда мы с вами поселились своим домом, у нас нитки своей не было, и пришлось обзаводиться кроватями да скамьями, креслами да ларями и несчетным другим скарбом для спальни и прочих комнат, куда и утекли все наши денежки. А потом купили мы пару волов для нашего испольщика (в такой-то местности). А еще обрушилась намедни крыша на нашем гумне и надобно его покрыть без промедления. Да к тому же пришлось мне затевать тяжбу за вашу землю, от которой нам никакого дохода, — словом, нет теперь у нас денег или же есть самая малая толика, а расходов выше головы!» — «Ах, вот как вы заговорили, сударь мой! Так я и знала, что вы, в отговорку, не преминете попрекнуть меня моим приданым!» И она, повернув мужу спину, говорит: «Оставьте же меня, ради бога, в покое, и больше вы от меня ни словечка не услышите». — «Ой, лихо мне, — печалится простак, — что ж это вы ни с того ни с сего разгневались!» — «Да чем же, сударь, я-то виновата, что земля моя доходу не приносит, мое ли это дело? Вам, небось, ведомо, что за меня сватались тот-то и тот-то и еще десятка два других — уж эти меня и без приданого взяли бы, да я никого не хотела, кроме вас, очень вы мне приглянулись, а сколько горя причинила я этим почтенному отцу моему! Ну да теперь-то я за свое своеволие сторицей расплачиваюсь, ибо нет меня несчастней на свете. Сами скажите, сударь мой, пристало ли [13] женщине моего сословия жить так, как я живу?! (О других сословиях я уж и не говорю!) Клянусь Святым Иоанном, нынче служанки — и те ходят в платьях много богаче моего воскресного. Ох, не знаю, зачем это иные добрые люди умирают, а я живу да маюсь на белом свете, — пусть бы Господь прибрал меня поскорее, по крайней мере, не пришлось бы вам меня кормить и терпеть от меня всяческое неудовольствие!» — «Ах ты господи, душенька моя, — молит ее муж, — да не говорите вы так, не терзайте моего сердца, ведь я на все для вас готов! Вы только потерпите некоторое время, а теперь повернитесь ко мне, я вас приласкаю!» — «Боже сохрани, и не подумаю, до того ли мне сейчас! И дай господи, чтобы вы о ласках помышляли не более моего и никогда ко мне не прикасались!» — «Ах, вот вы как», — говорит он. «Да уж так!» — отвечает жена. Тогда, желая испытать ее, спрашивает муж: «Верно, коли я умру, вы тотчас же за другого выйдете?» — «Сохрани Бог! — вскрикивает жена, — за вас-то я выходила по любви, и никогда больше ни один мужчина не похвалится тем, что целовал меня; да знай я, что мне суждено вас пережить, я бы на себя руки наложила, чтобы умереть первой!» И в слезы. Так вот причитает в голос молодая притворщица, хотя в мыслях-то у ней совсем обратное, а супруг никак не поймет, смеяться ему или плакать: ему и лестно, что его любимая жена столь целомудренна и об измене не помышляет, ему и жалко ее донельзя оттого, что она опечалена, и не будет ему [14] покоя, пока он не утешит и не развеселит ее. Но она, твердо положив добиться своего, то есть желанного платья, все безутешна. И для того, встав поутру чуть свет, ходит весь день, как в воду опущенная, и слова путного от нее не добьешься.

А как наступит следующая ночь и она ляжет спать, муж ее, по простоте душевной, все будет приглядываться, заснула ли она и хорошо ли укрыта. И если нет, то заботливо укроет ее потеплее. Тут она притворно вздрогнет, и простодушный супруг спросит ее: «Вы не спите, душенька?» А она в ответ: «До сна ли мне!» — «Ну что, вы утешились ли?» — «Утешилась?! А о чем мне горевать? У меня, слава богу, всего довольно, чего же мне еще!» — «Клянусь богом, душенька моя, будет у вас все, что вам угодно, уж я постараюсь, чтобы на свадьбе у кузины моей вы были наряднее всех дам». — «Ну нет, я больше в гости ни ногой!» — «Ах, прошу вас, голубушка, сделайте такое одолжение, пойдемте на свадьбу, а все, что требуется из нарядов, я вам доставлю». — «Да разве я у вас просила? — говорит она. — Нет, ничегошеньки мне не надобно, я из дома-то теперь никуда, кроме как в церковь, не выйду, а что я вам то слово сказала, так тому причиною мои знакомые, что застыдили меня вконец, — уж мне одна кумушка донесла, как они обо мне судачили». И снова давай муж ломать голову надо всеми этими делами: в доме ни лечь, ни сесть не на что, а платье встанет ему в пятьдесят или шестьдесят экю 7 золотом, денег же, хоть тресни, [15] взять неоткуда, а взять-то надо, ибо жена — достойная и добрая женщина, которую Господь Бог, хвала ему, дал мужу на радость, И так ворочается он всю ночь с боку на бок и глаз не смыкает, прикидывая, где бы раздобыть ему денег. А хитрая дама тем временем посмеивается себе потихоньку в подушку.

Утром встает простак-муж, измученный бессонницею и заботами, и, выйдя из дому, покупает сукно и бархат на платье — в кредит, на долговое обязательство либо занимает денег в обмен на десять-двадцать ливров 8 ренты, либо закладывает какую-нибудь золотую или серебряную драгоценность, доставшуюся ему от родителей. И, купив, возвращается к жене со всем добром, что она у него выпросила, а та притворяется, будто и не рада вовсе, и вслух проклинает тех, кто завел всю эту моду на роскошные наряды, потом же, видя, что дело сделано и сукно с бархатом у нее в руках, заводит такие речи: «Ах, друг мой, не попрекайте меня тем, что вынудила я вас потратиться на дорогое сукно и рытый бархат, ведь самое красивое платье не в радость, если в нем зябнешь». Но слова словами, а платье тем временем уже шьется, а к нему пояс и накидка, и во всех этих уборах дама станет щеголять напропалую и в церкви, и на празднествах.

Тем временем подступает срок платить долги, а у бедняги-мужа ни гроша в кармане. Кредиторы тут как тут — они описывают у него дом, а самого тащат в суд, и вот на глазах у жены пропадает и супруг, и заложенные [16] золотые вещи, на которые было куплено ей платье. Мужа, осудив, засаживают в тюрьму, а нашу даму выселяют из дома в трактир 9. И один только Бог знает, каково сладко приходится мужу, когда его половина, вопя и причитая, является к нему в каталажку с жалобами: «Будь проклят день, когда я родилась! Ах, почему не умерла я сразу после рождения! Увы мне! Случалось ли когда женщине столь высокого происхождения и благородного воспитания нести такой позор! Горе мне! Сколько я трудов положила на хозяйство, как усердно дом вела, и вот все, что мною накоплено и нажито, идет прахом! Отчего не выбрала я мужа среди двадцати других женихов, — вот и жила бы теперь, поживала в богатстве да в почете, как и их жены! Бедная я, горемычная, хоть бы смерть обо мне вспомнила!» Так голосит жена и не поминает при этом ни о платьях, ни об украшениях, коих добивалась, хотя куда приличней ей было бы сидеть в то время дома да приглядывать за хозяйством. Все свои напасти сваливает она на горемыку-мужа, который ни сном ни духом в них не повинен. А он, простая душа, как раз себя во всем и винит. Невозможно описать, как терзается бедняк, как грызет себя, как не спит, не ест, а только и помышляет о том, как бы утешить любимую жену в ее горестях. А той все кажется, что он легко отделался, — будь ее воля, она бы ему еще добавила. Так влачит он свои дни в несчастии и вряд ли когда поправит свои дела — известно ведь: пришла беда, отворяй ворота. Вот как попадаются простаки в [17] брачные сети, не ведая о том, что их там ждет, а кто еще не попался, рано или поздно тем же кончит: загубит в браке свою жизнь и в горестях окончит свои дни.

РАДОСТЬ ВТОРАЯ

Вторая радость брака в том заключается, что дама, как уже было сказано, добилась своего, богато и роскошно разодевшись, а вдобавок уверилась в своей красоте (да и разуверишь ли в этом женщину, будь она хоть наипервейшей уродиной!). Вот и пристрастилась наша дама посещать разные празднества, веселые сборища и благочестивые собрания, каковые отлучки нимало супруга ее не радуют. А для компании прихватывает с собою жена свою приятельницу, кузину, а то и кузена, — правда сказать, кузеном он доводится кому угодно, только не ей, но она его таковым раз навсегда объявила, и не без причины. Даже и матушка ее (а та в сих делишках собаку съела) уверяет простака-мужа, что это дочкин кузен, и не то чтобы по коварству, а, напротив, по доброте душевной, — пусть, мол, у человека кошки на душе не скребут. Все же муж, не желая отпускать жену на гулянки, вдруг выдумывает, будто лошади все в разгоне, либо выставляет другую какую-нибудь причину. Тогда-то и вмешивается приятельница жены либо кузина ее: «Господи Боже, друг мой (или братец), уж как мне самой-то неохота тащиться на этот праздник, у меня [18] и дома дел по горло. Да и женушке вашей претит тамошнее веселье, — кому, как не мне, знать, что бедняжка только и думает, как бы ей улизнуть оттуда пораньше. Разве вот только нехорошо и не к чести вашей, что она сиднем сидит дома, а то бы я и слова поперек вам не сказала!» Делать нечего, муж, позабыв осторожность, сдается и лишь спрашивает, кто их туда проводит и составит им компанию. «Господь свидетель, мой друг (или братец), собирается туда госпожа ваша теща, супруга ваша, потом еще жена такого-то и прочие дамы с нашей улицы, а проводят нас мой деверь и ваш кузен, — уж поверьте мне, в такой компании не зазорно показаться и королевской дочери, будь она хоть наискромнейшей и благочестивейшей из девиц». (К слову: эта бестия-уговорщица к тому же приодета и принаряжена сообразно случаю, не то, пожалуй, супруг почует неладное и не поддастся на уловку.) И он ей отвечает: «Да, вижу я, компания у вас приличная и достойная, но все же лучше бы жене остаться дома да хозяйством заняться, а то она вконец избегалась. Ну да ладно, пусть ее идет на сей раз, да смотри (это он жене), берегись, ежели опять к ночи домой заявишься!»

Дело сделано, — дама, видя, что дорога свободна, давай еще ломаться и притворяться недовольною. «Ах, ей-богу, дружочек, — говорит она, — мне вовсе не хочется уходить, позвольте, я останусь с вами!» Но тут опять кстати вмешивается подружка или кузина: «Нет, милочка, пойдемте, прошу вас!» И [19] простофиля-муж, отведя ту в сторону, говорит: «Кабы не ваша помолвка, кузина, я бы нипочем не отпустил ее!» А та в ответ: «Да-да, кузен, Господь свидетель, вы правы!»

Итак, пускаются дамы в путь, зубоскаля и насмехаясь над добряком-мужем и говоря меж собою, что ревнивого дурака и провести не грех. Глядь, являются кавалеры, кои на прошлом гулянье строили нашим дамам куры, а нынче намерены сладить знакомство потеснее. И пошел дым коромыслом: со всех сторон нашу даму обхаживают, превозносят и хвалят за все ее достоинства, даже и за любовь к мужу, хотя одному Богу известно, какова она — эта самая любовь. Ежели и была там самая малая ее толика, так и она растаяла под градом похвал и комплиментов, и дама знай себе танцует, распевает и веселится сверх меры. А кавалеры наперебой обхаживают ее, локтями отпихивая друг друга: ибо, когда появляется эдакая красавица, вся разодетая и разжемчуженная, любезная и веселая, то у самого смирного труса язык срывается с привязи и ноги сами в лад музыке приплясывают. Глядь, один из кавалеров развлекает даму шутливыми и приятными речами, другой, забежав ей дорожку, жмет руку, тот заглядывает умильно ей в глаза, этот, не полагаясь на взгляды, преподносит колечко с рубином или с брильянтом. Словом, каждый норовит прельстить ее, и ежели дама не обижена хоть малым умом, то очень скоро уразумеет, чего от нее добиваются. И бывает, что, по слабости [20] характера, собьется с пути, польстившись на любовные удовольствия, кои не всегда добро сулят, а приводят и к худу.

Итак, сваливаются на беднягу-мужа тяжкие горести, а произошли они от излишнего пристрастия дамы к гулянкам, куда отовсюду сбегаются беспутные кавалеры, только и помышляющие о том, как бы опорочить честь несчастного супруга. И частенько в сем преуспевают, обрекая безвинного на позор. И случается также, что дама и ее милый дружок, забывшись, не остереглись, и вот какой-нибудь мужнин родственник или чересчур заботливый приятель шепнет ему пару слов — и супруг узнает всю правду или часть ее. И грызет его злая ревность, которой не дай Бог хорошему человеку, ибо какой же врач исцелит такую хворь, как знание своего бесчестья?! Только и остается, что, поколотив жену, упрятать ее под замок, да вот беда: от колотушек тоже проку мало — шелопутная жена только сильнее раззадорится и еще крепче привяжется к своему молодчику, коему с превеликой охотою муж укоротил бы язык, да и еще кое-что. А иногда бывает: загоревал эдак человек и дела его приходят в упадок — до дел ли тут, когда все из рук валится и в голову ничего нейдет! От жены теперь любви ждать не приходится, разве что не с кем ей будет провести время и вздумается поморочить мужа. Так вот и мается бедняга, терпя беду и злополучие, почитаемые иными за счастье. Ничего не скажешь о нем, кроме того, что [21] запутался он в брачных сетях, куда по глупости и недомыслию столь рьяно стремился; там и загубит он свою жизнь и в горестях окончит свои дни.

РАДОСТЬ ТРЕТЬЯ

Третья радость брака в том заключается, что, когда молодой человек и жена его, столь же юная, вдоволь нарезвились и насладились друг другом, эта последняя оказывается в тягости, да еще не от мужа, — и такое частенько случается. И вот одолевают злосчастного мужа заботы да мучения, ибо приходится ему теперь бегать да рыскать повсюду, разыскивая для своей половины то, что ей по вкусу; и ежели она упустит из рук булавку, он со всех ног кидается эту булавку поднимать, дабы не повредила она себе, нагибаясь; и хорошо еще, ежели повезет мужу отыскать для дамы такое яство, какое ей понравится, а то, бывает, измучится бедняга вконец, пока добудет подходящее. И часто бывает так, что, наскучив всевозможными яствами, ей доставленными, и баловством да уходом мужа, дама вовсе теряет аппетит и начинает брезговать обычною едой. И принимается блажить да капризничать, требуя вещей самых причудливых и невиданных: что ж делать, хочешь не хочешь, а надобно доставлять их ей, вот и хлопочет добряк-муж днем и ночью, пеши или верхами, усиливаясь раздобыть нужное. Таково мучится [22] бедняга восемь, девять ли месяцев, пока дама ублажает да жалеет себя; на нем все домашние тяготы, ему ложиться за полночь, а вставать с зарей и хлопотать по хозяйству столько, сколько надобно, и не меньше.

Тем временем подходит срок родин; и надобно теперь, как принято и как того требует дама, заручиться согласием будущих кума да кумы. Новая забота: раздобыться всем, что нужно кумовьям, и кормилицам, и повивальным бабкам, коим положено состоять при роженице все то время, что она пролежит в постели, да притом вина они выхлещут столько, что и бездонной бочки не хватит. Стало быть, вот мужу и двойной труд; а дама, в скорбях своих, дает чуть ли не двадцать обетов, сбираясь в паломничества, да и бедный ее супруг не знает, каким святым молиться за счастливое ее разрешение. А пока суд да дело, со всех сторон слетаются в дом кумушки, и злосчастный муж из сил выбивается, ублажая их на все лады.

Дама и гостьи ее чешут языками вовсю, судят и рядят обо всем напропалую; им и горя нет, что муж об эту пору где-то бегает, высуня язык, по делам. И ежели на улице дождь, или снег, или град, какая-нибудь из кумушек, бывает, промолвит: «Ах ты, господи, каково моему-то скитаться по такой погоде!» На что другая ей тут же возразит, что ничего, мол, не растает, ему и так хорошо. А коли случится, что недостанет им того или сего, одна из них обязательно скажет даме: «Вот уж правда, милая моя, дивлюсь я, да и все мы тут дивимся [23] предостаточно, как это вашему супругу столь мало дела до вас и дитяти. А прикиньте-ка, что он вытворять станет, когда у вас будет их пять или шесть! Видать по всему, что он вовсе вас не любит, а ведь какую честь вы ему оказали, взявши в мужья — при его-то сословии!» — «Да клянусь вам, милая моя, — вступает другая кумушка, — ежели бы мой муж таково со мною обходился, я бы ему ослепнуть пожелала!» — «Послушайтесь меня, душенька, — поет третья, — не потакайте ему эдак, позволяя топтать вас ногами; не то увидите, как он разойдется к следующим вашим родам». — «Ах, кузина! — причитает четвертая. — Не могу постичь, как это вы, такая достойная женщина, хорошего рода, вышли за неровню, — это ведь всем известно, — да еще терпите его выходки; вот он и с нами теперь скверно обходится». Выслушав их всех, дама и говорит: «Правда ваша, подруги мои и кузины, злой он человек и нравный, уж и не знаю, что мне делать». — «Нравный, говорите? — восклицает одна из кумушек. — Да вот спросите-ка всех наших товарок, они вам скажут и подтвердят, что когда я вышла замуж за своего, то они остерегали меня: он, мол, такой бешеный, что убьет тебя, глазом не моргнув; так вот, слава тебе Господи, я его с тех пор таково укротила, что он скорее даст руку себе отрубить, нежели хотя бы в мыслях причинит мне зло или неудовольствие. Правду скажу: поначалу он было попробовал блажить и словами и делом, но, Господь мне свидетель, я его быстро окоротила и делом, и словами, и, когда ему [24] разок-другой вздумалось руку на меня поднять, он горько в том раскаялся, ибо в ответ получил вдвое, и после сам даже признавался одной моей подруге, что нет ему на меня никакой управы, разве что убить меня до смерти. Слава богу, я до того дело довела, что нынче могу и говорить, и делать, что мне вздумается, — последнее-то слово все равно за мной, будь я хоть права, хоть виновата. Тут ведь зевать не приходится: либо ты его, либо он тебя, и, поверьте мне, нет такого буйного мужа, из которого жена не смогла бы сделать доброго и сговорчивого, ежели сумеет взяться за него с умом. Клянусь святой Катериной, подружка моя, не хватало еще, чтобы он сейчас явился в дом да подбил вам глаз!» — «Верно, кузина, — подхватывает другая, — вы уж затаитесь да помалкивайте, не попадайтесь ему под горячую-то руку!» Вот как расписывают подружки жене ее беднягу-мужа. Да притом хлещут его вино, точно в бездонную бочку льют, а после прощаются с хозяйкою до завтрашнего дня, обещая с утра опять заявиться в дом и проверить, как супруг обошелся с нею, и, ежели что не так, поговорить с ним напрямик, без обиняков.

И вот возвращается горемыка-муж, раздобывши всяческие припасы и лакомства, иногда и за большие деньги, на свое горе да заботу, и бывает иногда, что замешкается он до первого или второго часа ночи, ибо едет издалека, а переночевать где-либо вне дома остерегается, дабы не тратить лишнее, да и охота ему поскорее узнать, что там жена и [25] каково ее здоровье; наконец входит он в свой дом и застает у дверей своей хозяйки всех слуг и служанок, уже ею подученных, — иначе оно и быть не может, ибо они душою и телом преданы ей; у них-то и спрашивает муж, как чувствует себя госпожа. И служанка, к ней приставленная, отвечает ему, что госпоже ее сильно неможется, что с тех пор, как он вышел из дому, она ни крошки в рот не взяла и лишь к вечеру ей немного полегчало (все это, ясное дело, враки). Простодушный же муж все принимает на веру, а ведь в пути он, бывает, и намокся под дождем, и ляжки в седле натрудил, и грязью весь заляпался, труся на плохой лошаденке по разбитым дорогам. И за весь день у него маковой росинки во рту не было, да ему и сейчас кусок в горло не лезет, пока он не узнал, как там жена, хорошо ли ей. Кормилица и прочие старые женщины, опытные и поднаторевшие в своем ремесле, встречают его надутые и смотрят сентябрем. А добряку-мужу прямо невмоготу, до того хочется повидать жену; он тихохонько скребется в дверь ее спальни и, взойдя и облокотившись на спинку кровати, спрашивает: «Как вы себя чувствуете, моя милочка?» — «Ах, друг мой, — стонет она, — совсем я расхворалась». — «Вот беда-то какая, — печалится он, — а где же у вас, душенька, болит?» — «Да вы же знаете, — отвечает она, — что мне давно неможется, и еда вся опротивела, ничего в рот не могу взять». — «А отчего же вы, душенька моя, не приказали изготовить для себя сладкой похлебки из каплуна?» — «Господи боже, да приготовили [26] они мне эту похлебку, только так скверно, что ее и в рот не возьмешь, ведь вы один лишь и умеете ее варить». — «Ну да я вам сейчас сам изготовлю, душенька, никому другому и притронуться не дам, а уж вы из любви ко мне ее отведаете». — «Хорошо, мой друг», — говорит она. Вот принимается добряк за стряпню, — из добытчика в повара, — искусничая в изготовлении похлебки, следя во все глаза, чтобы она не выкипела да не пригорела; гоняет туда-сюда слуг, обзывая их болванами и неумехами. «Поверьте, сеньор, — говорит ему повитуха, приставленная к даме и искусная в лекарских делах, — ваша знакомая из такого-то дома нынче с утра до вечера только тем и занималась, что уговаривала жену вашу поесть, но так своего и не добилась, с тем лишь бедняжка и провела весь день, что у нее в животе с Божьей помощью растет. Прямо ума не приложу, что это с ней творится: уж за сколькими дамами я ходила, скольких повидала, а ваша куда как слаба да немощна». Тут отправляется добряк-муж к жене со своею похлебкою и так уговаривает и упрашивает ее, что она соглашается откушать немножко, — по ее словам, из любви к нему, ибо муж так искусно приготовил ей это яство, что никому другому в этом деле с ним не сравняться. Потом приказывает супруг служанкам пожарче развести огонь в очаге и не отходить от хозяйки ни на минуту. Лишь после этого решается он сам поужинать: подают ему холодные мясные остатки, которыми побрезговали сперва хозяйкины подружки, а потом все прочие [27] кумушки, съевшие все лакомые куски да залившие их преобильно вином. И, перекусив с грехом пополам, идет он, озабоченный, спать.

Наутро пораньше прибегает он проведать даму и осведомиться, каково она чувствует себя, на что та отвечает, что с рассветом ей полегчало, а вот ночью она ни на миг глаз не сомкнула (хотя на самом деле исправно проспала до зари). «Душенька моя, — говорит муж, — к вам, верно, опять подруги, повитухи да сиделки придут, надобно все приготовить, дабы им здесь было хорошо и приятно, но все же недурно бы вам встать, ведь вы уж две недели как лежите в постели, а расходы все растут да растут, вот бы нам их сократить». — «Ах, ах! — стонет дама. — Будь проклят час, когда я родилась; ах, отчего не выкинула я своего ребенка! Меня вчера навестили пятнадцать таких достойных женщин, моих знакомых; они оказали вам честь своим приходом и со мною повсюду, где ни встретятся, обходятся учтиво и приветливо, — так в нашем доме не нашлось даже яств, приличных не то что этим дамам, а даже их служанкам, — кому и знать, как не мне, я-то ведь повидала, каково им у себя живется. И уж я приметила невзначай, как они судили-рядили да насмехались над нами промеж себя. Ох, горе мне, горе! Когда они, мои подружки, находятся в тягости, как я нынче, то, Бог свидетель, каково заботливо за ними ходят. Увы мне! Я еще и разродиться не успела, а вон что должна переносить, — вам уже не терпится свалить мне на руки все [28] хозяйство, и горя нет, коли меня заботы вконец убьют!» — «Ой, боже мой, душенька, да что вы это такое говорите!» — «Да, да, сеньор, — продолжает дама, — вам хочется, чтобы я умерла, да я и непрочь, — ей-богу, не пристало вам иметь жену и семью, что вам с ними делать?! Ох, горе мне, вчера одна моя кузина как раз спросила, есть ли у меня приличное платье для выхода, да куда мне, нет у меня такого платья, и не нужно вовсе; я согласна, как вы того требуете, завтра же встать, а там будь что будет; я ведь вижу теперь, что незачем нам приглашать людей в дом. Ох, беда моя, знаю я, что суждено мне отныне страдать да мучиться, особливо если придется народить десять или двенадцать детей, чего, надеюсь. Бог не попустит, — к чему они мне, да к чему и сама жизнь, хорошо бы Господь прибрал меня, — по крайней мере, не чинила бы я вам тогда никакого неудовольствия и не позорила вас перед людьми, да и сама бы не маялась. Но да будет на все воля Божья!» — «Ах, моя душенька, — улещивает даму злосчастный ее супруг, — да зачем же вы так горячитесь без всякой причины?» — «Без причины?! — восклицает та. — Вот уж сказали так сказали: без причины! Господи боже мой, да сыщется ли дама моего сословия, что переносила такие муки, какие меня постигли в браке?» — «Ну, хорошо, красавица моя, — соглашается супруг, — я не спорю, вставайте с постели, когда сами захотите; но вот скажите-ка мне, какое платье вы просите?» — «Платье?! Господь свидетель, сеньор, никакого платья я не прошу [29] и не требую, у меня их и так предостаточно, да и мне ли красоваться в них сейчас, — я уже старая женщина, родить собираюсь, так что нечего и попрекать меня нарядами. Боюсь даже и думать, что со мною станется, когда дети и хозяйство меня вконец изведут; да и недалеко мне до этого, а вот поглядите-ка на кузину мою, жену такого-то: уж как он меня добивался, как страдал по мне, сколько раз просил моей руки, а когда я ему отказала, сперва не хотел и вовсе ни на ком другом жениться. А я-то, увидавши вас, с первого взгляда голову потеряла, так что за самого сына короля Франции и то не пошла бы. Делать нечего, сама виновата, по вине и расплата. Теперь вот состарилась так, что с виду гожусь в матери той самой моей кузине, а ведь я была еще совсем девочкой, когда она уже взрослой девушкой стала; ясное дело, не от хорошей жизни эдак меняются, да на все Господня воля». — «Ох, боже мой! — сокрушается муж, — будет вам, душенька, жалостные-то слова говорить, давайте лучше поразмыслим, как жить нам дальше и где взять на пропитание. Бог свидетель, голубушка, вы ведь знаете наши дела: растрать мы сейчас те малые деньги, что имеем, не на что нам будет жить, а случись что вдруг нежданное, ни достать, ни одолжить негде, придется наше добро закладывать. А ведь вам известно, что тогда придется долг отдавать в одну неделю, а не то беда». — «Господи боже мой, — говорит жена, — да разве я у вас прошу чего-нибудь? Ах, я злосчастная! — стонет она. — [30] Чем же я провинилась перед Всевышним, что он так тяжко карает меня! Прошу вас, сделайте милость, оставьте меня в покое, у меня голова раскалывается, вам и невдомек, как мне неможется. И пошлите ко всем моим знакомым да сиделкам сказать, чтобы они не приходили нынче, ибо нет у меня сил их принимать». — «Нельзя так, душенька, — возражает муж, — пускай они приходят, а я устрою им достойный прием». — «Сеньор, — говорит жена, — оставьте меня в покое и поступайте как вам угодно». Тут является одна из тех женщин, что ходят за дамою, и говорит мужу: «Сеньор, не докучайте жене вашей разговорами, нечего ей зря голову пустяками забивать, это весьма опасно для женщины столь слабой и хрупкого сложения». И она без лишних слов задергивает полог,

А все дело в том, что даме недосуг беседовать с мужем, она ведь ждет подружек, которые назавтра позубоскалят да поизмываются над ним всласть и усмирят так, что после этого вели ему отправляться пасти овец, он и пойдет. И уже теперь он, со своей стороны, все силы приложит, чтобы обед для гостей был приличен его состоянию и чтобы яств подали на стол вдвое более того, что вначале, — вот до чего довели его речи и попреки жены. Итак, слетаются в дом кумушки да подружки; добряк-муж спешит им навстречу, и приветливо здоровается, и оказывает радушный прием, снимая перед ними шапку и суетясь, точно сумасшедший, хотя он в здравом рассудке. Он ведет гостей в комнату [31] к жене и, забежав им перед дверью дорогу, входит и объявляет: «Вот, моя душенька, и пришли вас навестить ваши подружки!» — «Пресвятая Дева! — восклицает она, — я бы предпочла, чтобы они сидели у себя дома, — да так бы они и поступили, коли бы знали, какое неудовольствие мне причиняют». — «Ах, голубушка! — просит ее муж. — Прошу вас, окажите им прием полюбезнее!» Входят подружки и кумушки, и пошла потеха: они и завтракают, и обедают, и ужинают, наедаясь до отвала, и вино пьют то подле хозяйкиной постели, то в подвале из бочки, и все это добро — еда и питье — проваливается в них, точно в прорву какую: вроде бы и утроба не так велика, больше стакана вина не войдет, ан, глядишь, целый барриль 10 в себя влила. Бедняга-муж, терзаясь заботами о расходах, то и дело заглядывает в бочку, боясь увидеть дно. А дамы вдобавок то и дело камушки в его огород запускают, подшучивая и язвя над ним: короче говоря, урон и душе, и карману, гостьям же и дела нет, знай себе чешут языками без устали да лакомятся, не печалясь о том, откуда что берется. А бедолаге-мужу приходится еще бегать, высуня язык, днем и ночью в поисках вышепомянутого платья и прочих вещей, по сему случаю частенько залезая в долги. Но вот разродилась наконец жена его, и приходят иные заботы: от зари до зари, не смыкая глаз, слушать колыбельные; да бояться, что у кормилицы кончится молоко; да утешать даму, которая сетует, что с рождением ребенка лишилась здоровья; да [32] исхитряться добывать денег для уплаты долгов; да занимать из своей мошны, дабы приумножить женино состояние; так оно и выходит, что сам он довольствуется одним-единственным платьем в год да двумя парами башмаков, для будней и для праздников, а уж о поясе и говорить нечего — одним подпоясывается два-три года, и тот нищенский, — ни галунов, ни вышивки. Таково угодил он в брачные сети, куда стремился с превеликим пылом, и теперь губит свою жизнь в мучениях да маете, принимая их за услады и радости, ибо иной жизни себе не желает. И, поскольку оно именно так, а не иначе, суждено бедняге промаяться всю жизнь и в горестях окончить свои дни.

РАДОСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Четвертая радость брака в том заключается, что человек, женившись, провел в браке шесть или семь, девять или десять — кто больше, кто меньше — лет и за это время перепало ему на долю множество тяжких дней, бессонных ночей и прочих горестей, великих или малых, от коих довелось ему наплакаться вдосталь; поблекла его молодость, охладело сердце, и пришло время успокоиться да отдохнуть: уж так он утомлен, так замучен работою и домашним хозяйством, так прибит и усмирен женою (кажется, не осталось ни одной мерзости, какой бы она не сказала или не сделала ему), что от всего этого отупел, он вконец, точно старый осел, который знай [33] себе тащит груз, терпя стрекало 11, и даже ради избавления от боли не ускорит шаг свой ни на йоту против обычного.

И видит бедняга, что подрастают у него дочери — одна, две, а то и три, — коих пора выдавать замуж, а то они засиделись в девицах, хотя, как всем известно, отличаются веселым и игривым нравом. Надобно вам сказать, что достойный их отец частенько нуждается в деньгах, а ведь и дочерям, равно как и младшим детям, требуется платье — и верхнее и нижнее, — шоссы 12, и башмаки, и пропитание, и много иного прочего. А главное, дочерей приходится содержать богато и прилично по трем причинам: первая та, что скоро их руки начнут искать женихи; вторая та, что и дочерям от того радость и удовольствие и они не утратят юную свою красоту; ну а третья та, что попробуй-ка добрый человек этого не сделай, — худо ему придется, ибо достойная дама, супруга его, в свое время прошедшая по той же дорожке, эдакого сразу не потерпит; да и сами дочки, уж будьте уверены, найдут способ заполучить от того, кто вздумает с ними полюбезничать, и пользу и удовольствие, а что это за способ, о том я лучше умолчу. Вот и приходится злосчастному отцу, на которого шишки сыпятся со всех сторон, тратиться направо и налево; сам же он одет сквернее некуда, недоедает и недопивает, и нет предела его страданиям, ибо когда в сети попадается рыба, то и она, коли повезет, поживет еще снулою, пока не угодит к поварам; у нашего же бедолаги дни, как пить дать, сочтены. Вот что бывает [34] с человеком, угодившим в брачные сети, где уготованы ему и те мучения, кои я уже помянул, и другие, неисчислимые. И, стало быть, памятуя об означенных расходах, тратах и прочих плачевных делах, выше мною упомянутых, недоедает и недопивает наш горемыка; оттого и выдохся он вконец, словно заморенная кляча, которую, хоть пришпоривай, хоть хлыстом охаживай, все одно с места не сдвинешь. Но унывай не унывай, а приходится ему разъезжать туда-сюда, дабы управлять своим имением или торговать, — смотря по тому, какого он сословия, а под рукой-то у него всего-навсего пара лошаденок, или одна, или вовсе ни одной. Нынче надобно ему отправиться за шесть, не то десять лье по какому-нибудь делу. А назавтра, глядишь, требуется ехать за двадцать или тридцать лье — в суд или в парламент 13 — ради старинной разорительной тяжбы, что тянется еще со времен дедов и прадедов его. А обут он в сапоги, ношенные уже два или три года, да притом столько раз чиненные с подметки, что еле на ногу налезают, и ветхое голенище сползло от колена чуть ли не до щиколотки. Ну про шпоры и говорить нечего — эти у него со времен чуть ли не короля Хлодвига 14, старозаветные, а на одном и вовсе колесико отвалилось. Выходному его платью тоже не меньше пяти-шести лет, да и в наряде этом ему неловко и непривычно, ибо надевает он его лишь по праздникам да на выезд и сшит он по старому фасону, нынче давно уж такого платья не носят. И что бы ни увидал он в пути — игру ли какую, инструмент ли [35] музыкальный, тотчас приходят ему на ум дом да хозяйство, и оттого нет его душе ни радости, ни удовольствия от увиденной забавы. Худо ему в дороге, да и лошадям его, ежели он таковых имеет, не легче. И слуга, состоящий при нем, весь оборван, точно нищий, и вооружен тем самым мечом, что хозяин его захватил трофеем то ли во Фландрской баталии 15, то ли еще в какой другой битве; одежонка на этом слуге такая, что слепому видно: шилась она не на него или, уж по крайней мере, без него, ибо висит на нем, точно на пугале огородном. Он тащит за хозяином старые укладки, куда тот сложил свое добро, также времен незапамятных, или прочую одежду, приличествующую его сословию.

Короче сказать, крутится наш бедолага как белка в колесе, отказывая себе во всем, ибо у него и в доме есть кому мотать деньгами. И недосуг ему подумать о другом, ибо ощипывают его со всех сторон адвокаты да судебные исполнители. И при первой же передышке спешит он к себе домой — по той причине, что любит своих домашних, да и затем еще, что дома расходов меньше, нежели в пути; вот и возвращается он туда в такой час, когда время ближе к утру, а не к вечеру, и приходится ему ложиться спать на голодный желудок, ибо и хозяйка, и вся челядь давным-давно спят; ну да ему не привыкать стать. Что до меня, то, я полагаю, Господь бог подвергает тяжким испытаниям лишь тех людей, кои известны ему своим простосердечием и добродушием, ибо они-то как раз и снесут все [36] покорно и терпеливо; недаром говорят: не страшна тому и стужа, у кого одежа да обужа.

А иногда, бывает, повезет хозяину явиться в дом пораньше, и уж как он устал да натрудился, как на сердце у него тяжело и грустно от забот, вот и хочется ему, чтобы его приветили да приласкали, — но куда там! Хозяйка сердится и бушует вовсю, хоть святых выноси. И надобно вам знать, что вздумай хозяин приказать хоть какую-нибудь малость, слуги и не подумают выполнить распоряжение, ибо давно уже взяли сторону хозяйки и состоят у ней в полном подчинении, да и попробуй-ка они ослушаться и пойти ей наперекор, — им преотлично известно, что сей же миг придется искать себе другое место; так что напрасно хозяин будет стараться: ежели хозяйке это не угодно, то ничего и не будет. И коли бедняга-конюх, при нем состоящий, попросит что-либо для себя или для лошадей, с ним так обойдутся, что он больше и пикнуть не посмеет, А господин его, будучи благоразумным и добрым и не желая сеять раздор в своем семействе, все сносит с величайшим смирением, опасаясь даже к огню подсесть, хотя и промок, и намерзся, он уступает теплое место жене да детям и поглядывает на свою половину, которая, не заботясь о голодном муже, знай дуется и злится, язвит да бранится, осыпая попреками злосчастного, который и рта раскрыть не смеет. И, бывает, от голода и трудов праведных, от злых причуд жены и попреков ее, что от него, мол, дома никакого проку нет, так накипит у него на сердце, что он возьмет [37] да и скажет: «Ну и ну, жена, хороши же вы, ей-богу! Гляньте, как я устал, уморился и промок до нитки, и с утра у меня во рту маковой росинки не было, а вам и дела нет до меня, — ни ужина я от вас не дождался, ни другой какой заботы». — «Ах, ах, посмотрите-ка на этого трудолюбца! Вы вон забрали слугу с собою, и некому было вытащить да просушить лен с коноплею, так и сгноили их мне, и, Господь свидетель, потерпела я такой великий убыток, что вам в четыре года эдаких денег не заработать. А еще я давно вам говорила, дьявол вас забери, чтобы вы приказали изготовить запор понадежнее для нашего курятника, так нет же, от вас разве путного добьешься! — вот и забрался туда хорек да сожрал трех кур-несушек: опять же вашему хозяйству урон. Коли так дальше пойдет, ей-богу, разоритесь да обнищаете вы вконец и станете последним человеком среди своих родичей». — «Ох, милая моя женушка! — отвечает он. — Не говорите мне таких слов; слава Всевышнему, у меня денег хватает, да и еще заработаю, коли будет на то Божья воля, к тому же и родня мне пособит, ибо есть у нас в семействе добрые люди». — «В вашем-то семействе! — восклицает жена. — Ох, и насмешили! Пресвятая Богородица, да где они, покажите их мне!» — «Клянусь Богом, — уверяет ее супруг, — есть у меня добрые и предостойные родные». — «Да что такого они для вас сделали?» — «Что сделали? — сердится муж. — А ваши-то хоть пальцем для меня шевельнули?» — «Чем же это вам мои не угодили? — говорит дама. — [38] Ежели они вам не помогли, стало быть, и дело того не стоило». — «Да они, — говорит муж, — и сейчас не помогут, что бы вы там ни говорили!» — «Ох, и ответили бы они вам, коли бы слышали ваши речи!» — грозится дама. И тут горемыка наш прикусывает язык, ибо все же опасается, как бы она не передала разговор этот своим родичам да друзьям, а ведь те куда более знатного сословия, нежели он сам. Тут, бывает, заплачет кто-либо из малых детей, кого добряк отец любит больше прочих, а дама, схватив розгу, принимается охаживать дитя что есть силы, не столько за дело, сколько в пику супругу своему. И он просит ее: «Ах, милая, не бейте же его так жестоко!» — а потом, бывает, в сердцах и прикрикнет на нее. Но дама за словом в карман не полезет и в ответ ему: «Куда вы, черт возьми, лезете, ведь не вы же мучаетесь, их растя и воспитывая; это я день и ночь с ними маюсь, а вам и горя мало, что у жены вашей скоро горб от забот вырастет!» — «Ох, что вы говорите, милая моя, Господь сохрани и помилуй!» — «Ей-богу, сеньор, — вмешивается кормилица, — вам и неведомо, каково лихо приходится госпоже и сколько трудов нам стоит выкормить ваших детей». — «Видит Бог, сеньор, — подпевает ей служанка, — постыдились бы жену попрекать! Целыми днями вас дома нет, а когда являетесь, то извольте все радоваться да ликовать, сами же вы сидите, как туча, и всех поносите». — «Кого это я поношу? — удивляется хозяин. — Никого я не трогаю!» [39]

Так вот домашние восстают против него, наседая со всех сторон, и почтенный наш семьянин, видя, что ничего хорошего ждать ему не приходится, отправляется на боковую голодным, холодным и усталым, а коли и удастся ему поужинать, то одному Богу известно, какое удовольствие и пользу получит он от такой трапезы. А ночью детский крик да плач не дадут ему уснуть, ибо дама и кормилица нарочно не станут унимать детей, дабы досадить посильнее хозяину. Так вот и проворочается он до утра, не сомкнувши глаз, зато принимая все эти мытарства да мучения за радости семейной жизни. И проведет эдак весь свой век и в горестях окончит свои дни.

РАДОСТЬ ПЯТАЯ

Пятая радость брака в том заключается, что некий добрый человек, женившись, обрек себя на нескончаемые тяжкие труды и заботы и оттого по прошествии времени присмирел нравом да утомился силами и охладела в нем горячая прежде молодая кровь; случилось же так, что жену он взял знатнее себя родом или моложе годами, а несообразность сия многими несчастьями чревата. Ибо ничто так не портит дела, как различие в возрасте либо в сословии — ведь несходство сие противно и разуму и природе человеческой. Иногда такие супруги рождают детей, а иногда нет. Но, как бы то ни было, а даме не пришлось спознаться с тяготами, как супругу ее, [40] который трудится, не покладая рук, дабы содержать жену в холе и неге, согласно знатному ее происхождению и благородным замашкам. Однако же ей все мало, и муж из кожи вон лезет, дабы угодить своей половине, которая, не желая уронить высокое свое достоинство, мужу раз навсегда внушила, что осчастливила его своим расположением и что он только благодаря милости Господней удостоился соединиться с нею брачными узами. И частенько случаются у них ссоры да раздоры, и тогда дама с бранью кричит мужу, что ее родня не для того выдала ее замуж за него, чтобы он над нею куражился, и что она-то помнит, какого она роду-племени. И грозится написать братьям или кузенам своим, чтобы приехали и забрали ее от него. Оттого бедняга-муж и за руку-то жену тронуть не смеет и только робко умоляет не гневаться: вот горькое-то рабство, думается мне. И вполне допустимо, что родители ее подыскали бы дочери мужа познатнее, а не выдали бы за этого бедолагу, да вот незадача: в молодости девица наша слегка оступилась и уж не знаю каким манером, а ухитрилась впасть в любовный грешок, о чем мужу ее, разумеется, неведомо, а ежели случайно и дошли до него кой-какие сплетни на сей счет, то по причине крайней доброты нрава и благородству души он не дал им веры, к тому же и близкие ее клялись и божились, что все это, мол, одни наговоры на безвинную и добродетельную девицу, что очернить человека ничего не стоит, что один Господь бог ведает, сколь злоязыки молодые [41] бездельники, которые знай лишь болтаются по улицам да порочат честных людей; словом, известно, что добрые кумушки наболтают мужу с три короба, особливо когда ничего хорошего сказать нельзя.

И, случается, достойная наша дама видит, что супруг ее забыл и думать о любовных и прочих усладах, а помышляет лишь о прикупке имущества либо земли, — бывает, у такого человека и нету особо ценного добра, оттого-то он бережлив и даже скупенек, и свойство сие не по вкусу нашей даме, ибо ей все хочется модных обновок, и платья, и поясов, и прочих украшений, какими щеголяют другие на веселых собраниях с танцами и музыкою, куда она частенько наведывается с подружками своими, кузинами, а то так и с кузеном, который ей ни с какого боку не родня.

И бывает иногда так, что за сладкими утехами да веселыми праздниками, куда даму нашу вечно тянет плясать да развлекаться, где видит она одни лишь приятности да слышит одни лишь комплименты, забывает она о муже, а заводит себе милого дружка, любезного ее сердцу. А когда так, то муж у ней и вовсе в забросе: ведь ему куда как далеко до ее милого, ибо он и скуп, и угрюм, а ей скупость сия претит, да и молодость берет свое и хочется провести ее в забавах да усладах. И дама частенько наведывается туда, где, как ей известно, может она повстречаться со своим любезным другом, молодым и красивым. Но, бывает, даме невместно видеться с ним на людях, [42] дабы ее не ославили; и тогда он письмом извещает ее, где и когда можно назавтра устроить им свидание. И вот наступает ночь, и добряк-муж, легши в постель, сбирается обнять жену, но та, помня о сердечном друге, с коим завтра предстоит ей свидеться в условленный час, выдумывает себе какую-нибудь хворь и находит способ отвертеться от мужних ласк, ибо ни во что их не ставит, — то ли дело объятия ее милого, с которым не виделась и не беседовала она восемь или более дней и который все это время слонялся в тоске по улицам да садам и вконец извелся от любовной горячки и нетерпения, так что при свидании накинется на нее как бешеный и утолит свою и ее страсть с чудесным и невиданным пылом, и проведут они время во взаимных ласках, доставляя друг другу все удовольствия, какие только можно вообразить. Узнайте же, что дама притом окажет своему другу тысячи ласк, нежных, горячих и ухищренных, какие никогда не осмелилась бы расточать своему супругу, и дружок изо всех сил станет угождать своей даме и доставит ей всевозможные утехи и радости, какие ей весьма приятны будут и какими законный муж никогда ее не баловал. Он если и умел кое-что до женитьбы, то теперь все перезабыл, ибо с годами утратил пылкость и сильно ослаб, да и не пожелал бы показывать свое умение пред женою, дабы не обучать ее лишнему, чего ей, по мужнему разумению, и знать не положено. Так вот, когда дама встречается наконец с любезным своим другом и они могут [43] натешиться вдосталь, находясь вместе сколько им угодно и не заботясь о времени, то ласки их и описать невозможно; никакому мужу своей жены эдак вовек не усладить. После таких утех дама столько же вкуса находит в мужних ласках, сколько знаток вин найдет в опивках после стакана доброго ипокраса или пино 16. Ибо можно, конечно, от великой жажды хватить стакан прокисшего вина и даже вроде бы промочить горло, но, хлебнув такой кислятины, долго не отплюешься и после ни за какие блага не станешь такое пить, разве что ничего лучшего под рукой не случится. Итак, узнайте, что дама, заведши себе милого дружка для услаждения, на мужние объятия согласится разве нехотя и по необходимости, чтобы время и охота зря не пропадали, коли уж с тем свидеться неможно. Вот отчего, едва муж вознамерится обнять жену, а ей это противно, она и говорит: «Ради бога, оставьте вы меня в покое или же потерпите до утра». — «Да что вы, душенька, — отвечает муж, — я ждать не хочу, повернитесь-ка ко мне». — «Ах, ради бога, мой дружочек, — просит она опять, — вы уж будьте так добры, потерпите до утра». Тут дама поворачивается спиною к супругу, и добряк волей-неволей, не желая ей перечить, больше не тревожит ее.

А дама, помышляя о милом своем друге, с которым свидится завтра, говорит себе, что мужу и поутру немного перепадет, почему и встает с постели спозаранку, притворяясь усердною хозяйкою, а мужа не будит. И, сбегав на свидание к милому дружку, [44] успевает потешиться с ним вдоволь, а там еще и по хозяйству дела справить. Иногда же, напротив, вовсе с постели не встает, но еще затемно давай вертеться во все стороны да притворно охать, и муж, проснувшись от ее стонов, спрашивает: «Что с вами, душенька моя?» — «Ах, мой дружочек, у меня в боку колотье, а в животе так печет, что мочи нет терпеть, боюсь, это моя старая хворь опять ко мне привязалась». — «Душа моя, — просит муж, — повернулись бы вы ко мне». — «Ах ты, господи, да куда мне, дружочек мой, я вся горю, как в огне, и за целую ночь ни на минутку глаз не сомкнула». Тогда муж сам придвигается к ней и видит, что жена и впрямь вся пылает; тут он говорит: «Вот так так»! Но неведомо ему, что разгорячилась-то она от иной болезни, а именно: представила в воображении, как лежит в постели с милым другом, оттого-то и прошиб ее горячий пот. Вот простак-муж укрывает ее потеплее, опасаясь, как бы ее сквозняком не прохватило, и говорит: «Лежите смирно, душенька, и не раскрывайтесь, не то вас продует, а я уж сам все дела по хозяйству справлю». И он встает, не вздувая огня и не зажигая даже свечи, зато для жены велит затопить очаг, она же нежится в постели весь день в свое удовольствие и только потешается втихомолку над дураком-мужем.

А иной раз сберется муж полюбиться с женою, но она, столько раз уже прежде надув его, и тут изыщет способ отделаться от него, уж поверьте, изыщет, коли противны ей и сам [45] он, и его ласки, — один Бог знает, как дама этого добьется, но выше было уже описано, сколь она хитроумна. И вот она пеняет мужу: «Клянусь Богом, мой дружочек, вместо того, чтобы заниматься эдакими делами, послушали бы лучше, что я вам скажу». — «Не пойму, душенька, — отвечает он, — отчего же не желаете вы этим заниматься?» — «Да оттого, мой дружочек, что так оно лучше будет, и ежели бы я до замужества знала про эдакие гадости, то и вовсе в девицах бы осталась». — «Господи боже, — восклицает муж, — тогда зачем же вы замуж-то вышли?» — «Ох, и не знаю, мой дружочек, я была невинной девицею и исполняла волю родителей моих». (Хотя на самом-то деле она, будучи девицею, много в чем преуспела.) — «Вот беда! — сокрушается муж, — прямо ума не приложу, что это на вас нашло, душенька моя». — «Поверьте, мой дружочек, — она ему, — коли бы не ваше удовольствие, мне и вовсе ничего этого не надобно».

Простаку-мужу ее речи, что бальзам животворный, — он уверяет себя, что жена его — женщина холодная и страстной любви не разумеет что и сложения-то она хрупкого и деликатного, да так оно и лучше. И он нежно целует ее и обнимает с великим бережением и во всем угождает, у дамы же тем временем все помыслы лишь о милом дружке, с ним одним хотелось бы ей сейчас любиться, вот почему она позволяет мужу делать все, что ему угодно, сама же лежит колода-колодой и ни в чем ему не пособляет. А наш простак, который [46] к тому же и грузен, и пузат, между тем трудится в поте лица за двоих, не находя у жены помощи и не умея справиться с нею так ловко, как справлялись другие. Дама отворачивает от него лицо, ибо то, что ей преподносят, никак не схоже с добрым ипокрасом, коего отведала она на стороне, и, всем своим видом показывая, что терпит неудобство, говорит мужу: «Ах, мой дружочек, вы меня совсем замучили, нельзя ли, мой милый, полегче?» Тут наш добряк изо всех сил вздымается кверху, стараясь не слишком налегать на жену, и вновь принимается за работу, но дело никак не идет на лад, начинать же сызнова он не решается, боясь потерпеть неудачу и разгневать жену, ибо думает, что ей и вовсе не до ласк. И столь сурово дама шпыняет мужа, что он вконец уверяется в слабом ее сложении, тем более она и лицом бледна; словом, по мужниному разумению, лучше и спокойнее вовсе ее не тревожить.

Но случается иной раз, что даме вздумалось выпросить у мужа новое платье или иную какую вещь, хотя ей слишком известен его нрав, а главное, уменье прижать денежку, где надо и не надо. Вот она выжидает удобной минуты, чтобы добиться своего. И когда окажутся они в спальне и наступит время супружеских объятий и утех и дама увидит, что муж вожделеет к ней, тут она его так горячо приветит и обласкает, что чудеса, да и только: женщины, они ведь умеют на тысячу разных ладов задобрить того, кого хотят. И муж, непривычный к жениной ласке, тотчас [47] размякнет и возрадуется. И когда она особенно крепко обнимет его и поцелует, он ей скажет: «Вижу, душенька моя, вы хотите что-то попросить у меня?» — «Господь свидетель, мой дружочек, ничего я у вас не прошу, кроме ласки и любви вашей. Клянусь, что не надобно мне никакой иной утехи, как только почаще с вами любиться». — «Господа боже мой, — это муж ей, — да ведь и я ни о чем другом не помышляю!» — «Уж вы поверьте, мой дружочек, — поет тем временем дама, — что никогда ни один мужчина не коснулся моих уст, кроме вас, да братьев или кузенов ваших и моих, когда они навещали нас и вы приказывали мне поцеловать их, Господь тому свидетель. И думается мне, что нет в целом мире человека красивее и добрее вас». — «Да неужто, душенька моя? — изумляется муж. — А что скажете вы о том оруженосце, который сватался к вам?» — «Фи, фи, не грех ли вам и поминать! — восклицает дама. — Клянусь, что когда я увидела вас впервые, то и разглядеть как следует не успела, слишком уж далеко вы стояли, оттого-то его сватовство и затеялось прежде вашего, но, будь он хоть дофином Вьеннским 17, я ни за кого, кроме вас, не пошла бы. Сам Господь мне помог: ведь батюшка и матушка расположились было выдать меня за него, но я никогда бы им не подчинилась, уж и не знаю, как я от него избавилась, видно, была на то воля Божия».

И давай ласкать мужа во всю мочь, не жалея ни силы, ни уменья, а после и говорит нашему [48] простаку: «Знаете ли, мой дружочек, что я хочу попросить у вас? Только не отказывайте мне, ради бога!» — «Не откажу, душенька, обещаю все исполнить, что смогу». — «Так вот, знаете ли, мой дружочек, жена такого-то завела себе новое платье с беличьей оторочкою, и мне непременно надобно справить себе не хуже, — клянусь душой, не для того, что мне пристала охота покрасоваться, а просто, думается мне, вам следует содержать меня достойнее и богаче, нежели ее содержит муж. Вы поглядите-ка на нее, — неужто она сравняется со мною? Боже меня упаси хвастаться, но говорю это для того лишь, что уж больно она передо мной нос дерет!» Тут разумный супруг, который, как вам уже известно, крепко скупенек и полагает, что у жены и без того довольно нарядов, по некотором раздумьи отвечает ей: «А разве, душенька, мало у вас нынче платьев?» — «Господи боже мой, — восклицает она, — да где же у меня платья-то! По мне, их и вовсе не надобно, я могу и в дерюге проходить, только вот от знакомых стыдно!» — «Ах, душа моя, стыд не дым, глаза не выест, пусть их смеются, нам с ними делить нечего». — «Воля ваша, мой друг, — говорит она, — только вот рядом с нею я выгляжу замарашкою, не говоря уж о моей старшей сестре, которой я, по обличью моему, в матери гожусь».

И может случиться так, что добряк-муж уступит ей и доставит все просимое — к своему же урону, ибо, заполучив обновы, жена пуще прежнего пристраститься к гуляньям [49] да танцам. Так он сам поспособствует своему бесчестью, о коем и не помышлял ранее.

Но ежели откажет он жене в просьбе, то знайте, что дама все перевернет, а своего добьется — иным способом и в ином месте, — а добиться нетрудно, ибо нрава она веселого и игривого и сердцем не зла, оттого-то и заведен у ней милый дружок, да вот незадача — он беден, как церковная мышь, и не только платья подарить ей не может, а и сам на ее средства содержится. Вот почему она и присмотрит себе другого любовника — тот однажды уже упрашивал ее принять от него в подарок брильянт, а со служанкою послал ей двадцать или тридцать золотых экю, если не больше, однако она решила поддаться не вдруг и не взяла от него ничего. И, хотя подношения сии отвергла, но зато подарила своего воздыхателя ласковым взглядом, и он, этим ободренный, опять приступится к служанке нашей дамы, — подстережет ее, скажем, у фонтана и скажет ей: «Жеанна, голубушка, мне надобно сказать вам одно словечко». — «Слушаю вас, господин мой». — «Вы знаете, голубушка, какую любовь питаю я к вашей госпоже, так скажите, прошу вас, вспоминает ли она когда-нибудь обо мне?» — «Вот, ей-богу, вспоминает, — отвечает служанка, — и все только добрым словом; думается мне, она к вам расположена». — «Ах, Жеанна, голубушка, — просит он, — вы уж не позабудьте, напомните ей обо мне лишний разок да похвалите поусерднее — я вам за то платье подарю, а пока примите-ка вот это». — «Ну уж [50] нет, — говорит она, — ничегошеньки я не возьму». — «Да, ей-богу, возьмите, — упрашивает он, — и, не сочтите за труд, приходите завтра с новостями».

Вот служанка, воротясь домой, говорит даме: «Ей-богу, сударыня, повидала я нынче кое-кого, кто по вас исстрадался так, что дальше некуда». — «Кто же это такой?» — спрашивает дама. — «Да тот самый кавалер, сами знаете, о ком я толкую». — «Что же он?» — «Да ей-богу, совсем замаялся от любви, сам бледен как смерть и глядит, точно безумный». — «Ах, какая жалость, — восклицает хозяйка, — а ведь он строен и собою хорош, не правда ли, Жеанна?» — «То-то и есть, что хорош, — подпевает та, — сами видите, краше его навряд и сыщешь. Да к тому же и богат, и тароват, и любить вас будет без памяти». — «Ах, господи, — сетует дама, — у моего-то пентюха и нитки не выпросишь, только заикнешься о чем, он уж крик подымает». — «Эх, госпожа, да разве можно такое от мужа терпеть!» — «Да как же мне быть, Жеанна, коли мне люб тот мой всегдашний дружок, не могу же я взять да уступить другому!» — «Уж поверьте мне, хозяйка, только сдуру можно любить нищего дворянина-прощелыгу — ему лишь бы своего добиться, а там он женщину и в грош не ставит, такой уж подлый народ, и никакой вам от него прибыли, напротив, вы же на него и разоряетесь. А этот кавалер, Господь тому свидетель, осыплет вас подарками и содержать станет по-королевски, и в нарядах у вас недостатка не будет, и платьев он вам [51] накупит всех цветов, какие есть, одна только и останется вам забота — половчее соврать хозяину, откуда такие достатки». — «Ах, Жеанна, я совсем растерялась, прямо ума не приложу, что и делать». — «Да, ей-богу, решайтесь, хозяйка, ведь я обещалась завтра утром принести ему ответ». — «Так как же мы поступим, Жеанна?» — «Ну вы уж положитесь на меня, хозяйка, я пойду завтра к фонтану, где он будет поджидать меня, и скажу ему, что пока вы на свиданье не решились, потому как опасаетесь бесчестья. Так подам ему надежду, а дальше — больше, и, думается мне, дело наше отлично сладится».

Вот назавтра отправляется служанка к фонтану и встречает там влюбленного, который уже с трех часов томится в ожидании; эдак она нарочно заставляет его помучиться, ибо что толку от любви, которая сама в руки идет?! Он бежит ей навстречу и здоровается с нею, а она с ним. «Жеанна, голубушка, какие новости вы мне принесли? Что поделывает ваша госпожа?» — «Ох, господин мой, хозяйка сидит у себя дома в задумчивости да в горести». — «А отчего же, голубушка?» — «Да оттого, что у хозяина нашего тяжелый нрав, вот и у хозяйки житье худое». — «Ах, будь он проклят, старый мерин!» — «Аминь, — отвечает служанка, — ваша правда, нет больше мочи в одном доме с ним жить». — «Так говорите же поскорее, Жеанна, голубушка, что ответила ваша госпожа?» — «Да уж поверьте, — та ему, — я ей расхвалила вас вовсю, но она и слушать меня не стала, и никогда на такое не [52] склонится, больно уж боится она своего мужа, да и как не бояться эдакого грубияна; опять же, решись она на такое дело, так ведь за нею не только мужний надзор, а и батюшка с матушкою глаз с нее не спускают, да и братья тут как тут. Уж вы поверьте, что она, бедняжка, и с мужчиною-то посторонним ни разу словечком не перемолвилась за то время, что я ей служу, а тому, почитай, четыре года будет, разве что с вами одним в тот раз, а, сказать по правде, она частенько об вас вспоминает, и, думается мне, что коли она полюбит кого, то вас именно, уж мне ли ее не знать». — «Жеанна, голубушка, — просит он, — я вас молю, устройте мое дело, я вам за то половину моего состояния готов отдать». — «Да говорю же вам, — та в ответ, — что я ей об вас толковала, уж очень вы мне по душе пришлись, хотя, сказать по правде, сроду я эдакими делами не занималась». — «Увы мне, голубушка, посоветуйте же, как теперь быть?» — «Да как быть, — та в ответ, — сперва надобно вам потолковать с нею: нынче оно пришлось бы кстати, как раз муж отказал ей справить платье, какое она у него просила, вот она и гневается на него. Мой вам совет, приходите-ка завтра в церковь, да поздоровайтесь с нею, да признавайтесь смело в любви, к тому же приложите и подарки ваши: хотя, я знаю, она и не примет от вас ничего, но все же увидит вашу щедрость и богатство, и оттого ее приязнь к вам усилится». — «Да отчего же не возьмет она подарков, коли я с радостью одарю ее?» — «Нет-нет, и не надейтесь, не возьмет, ведь такой [53] добропорядочной да тихонравной женщины, как моя хозяйка, во всем мире не сыщешь; однако вы дайте мне то, чем собрались одарить ее, а я уж ее уломаю или, по крайности, хоть попробую — попытка не пытка». — «Вот спасибо, Жеанна, на добром слове».

И Жеанна, посмеиваясь втихомолку, возвращается домой, к хозяйке. «Над чем это ты смеешься, милочка?» — спрашивает ее дама. — «Ох, госпожа моя, тут кое-кто совсем закручинился, вздыхая по вас». — «Верно ли?» — «Да уж куда вернее, госпожа, завтра об эту пору он сбирается говорить с вами в церкви». И наставляет хозяйку такими словами: «Держите себя строго и надменно, но только очень-то его не отпугивайте, а поиграйте, как кошка с мышью».

Итак, отправляется наша дама в церковь, а воздыхатель ее поджидает там уже с трех часов, выказывая примерное благочестие, каковое одному Богу ведомо. Место он себе выбрал подле чаши со святой водою, где, хочешь не хочешь, приходится подать святой воды даме и ее сопровождающим, а им — поблагодарить его за учтивость; бедняга рад бы оказать услугу поважнее, лишь бы угодить и понравиться даме, И видит он, что она сидит одна-одинешенька на своей скамье и читает часослов, смиренно опустив очи долу, словно святая на иконе. Тут он приближается к ней и заводит беседу, но дама ни на что не соглашается и ничего не желает принимать от него, однако же отвечает ему так, словно любит его всей душой и только бесчестья боится, [54] и он, уверясь в этом, остается доволен и счастлив.

После этой беседы они расстаются. Дама и служанка держат совет, обсуждая свое дело, и девушка говорит: «Я знаю, госпожа, что теперь он ждет не дождется со мною переговорить, но я ему скажу, что вы так ни на что и не решились, и я этим очень опечалена, ибо мне жаль его. И еще добавлю, что монсеньор уехал из дому, и велю ему прийти завтра вечером, сама отопру ему дверь и проведу в вашу спальню, как будто вам о том неведомо, а вы уж притворитесь недовольною. И поломайтесь хорошенько да заставьте себя упрашивать, — пусть знает вам цену, а еще пригрозите, что позовете на помощь, да и кликните меня, — уж поверьте, чем упорнее вы будете стоять на своем, тем крепче он вас полюбит и тем богаче одарит. А я оставлю при себе те подношения, что он для вас передал, и скажу, что вы ото всего отказались. И вам при нем доложу, что он подарил вас деньгами на богатое платье, а вы браните меня перед ним, да покрепче, и прикажите все ему вернуть. Словом, вы уж положитесь на меня, госпожа, а я, клянусь Богом, дело это обстряпаю так, что и самого черта обведу вокруг пальца». — «Ну, что ж, делайте, как знаете, Жеанна», — молвит дама.

Тогда уходит служанка и встречается с влюбленным, и тот спрашивает у ней, как обстоят дела. — «Ах, господи, — говорит она, — дело-то наше стоит на месте, и зачем только вы меня сюда замешали; ей-богу, опасаюсь я, [55] как бы госпожа моя не выдала меня своему супругу либо знакомым. Разве что упрошу я ее принять ваши подарки, и тогда, почитай, дело ваше сладится; так и быть, постараюсь еще, да к тому ж оно нынче и ко времени придется, муж моей госпожи как раз отказал ей в платье, которого ей так хотелось, что она спала и видела его». Тут влюбленный наш вручает служанке двадцать или тридцать экю золотом, а она ему на это: «Ну ладно, сударь, только затем и беру, что вы человек достойный, уж и не знаю, нечистый ли меня попутал взяться за ваше дело, а только сроду не пособляла я мужчинам в эдаких шашнях, ведь оно куда как опасно, — одно слово, и пропала моя головушка. Да уж очень вы мне пришлись по душе — была не была, а устрою я ваше дело. Мне-то ведь известно, что вы приглянулись моей госпоже. А теперь послушайте: хозяин наш нынче в отлучке, так вы приходите потихоньку ночью, часам к двенадцати, к задней калитке, и я проведу вас в хозяйкину спальню, — она спит крепче младенца, вот вы и примоститесь рядышком с нею да и к делу, а другого средства помочь вам нету. Главное, темно будет, да оба вы в чем мать родила, а это уж на что лучше, — в потемках да голышом легко такого натворить, на что при свете божием никогда не решишься». — «Ах, ах, Жеанна, голубушка, вот спасибо вам за услугу, уж я вас не позабуду и отблагодарю сполна!»

Вот, с наступлением ночи является влюбленный туда, куда приказано ему Жеанною, которая заранее обо всем предуведомила хозяйку. [56] И ложится он потихоньку в постель к даме, а та прикидывается крепко спящей, но, почувствовав, что ее обнимают, притворно вздрагивает и вскрикивает: «Ах, кто здесь?» — «Это я, любовь моя!» — «Нет, клянусь Господом, так у нас дело не пойдет!» И она вскакивает с постели и кличет Жеанну, но та затаилась и молчок, так что даме помощи ждать неоткуда. И она, видя бедственное свое положение, громко сетует: «Ах, меня предали!» И долгое время противится и обороняется от нападения, но под конец, словно выбившись из сил, нехотя уступает, проливая притом горькие слезы, как оно и подобает бедной одинокой женщине, застигнутой врасплох, но все это проделывает молчком, ибо страшится бесчестья, а иначе подняла бы крик; но, коли дело уж сделано, крик не поможет, а честь дорога. Тут настраивают они свои свирели на единый лад и долгое время играют согласно и сладко.

Вот так и украшают они голову простака-супруга. И являются у дамы платья да наряды, в коих муж ей отказывал, — зато теперь-то они станут ему дороже денег. И дама наша подстраивает так, что ее мать на глазах у мужа дает ей сукно на платье, дабы усыпить его подозрения, мать же обманщица уверила, будто выручила деньги на сукно от продажи разных мелочей, о которых муж не знал, а иногда и мать знает правду, ибо чего тут скрывать — дело житейское.

За первым платьем следует второе, а к ним два или три серебряных пояса и без счету прочих украшений. И со временем муж, [57] которого Бог не обделил, как я уже говорил, ни умом, ни хитростью, начинает кое-что подозревать, а бывает, и увидел, чего ему видеть не положено, либо же друзья шепнули ему словечко: ведь как не скрывай, а все тайное рано ли, поздно ли выходит наружу, И одолевает его злая ревность. Теперь принимается он следить за женою, притворяется, будто выходит из дому надолго, сам же вдруг возвращается ночью, дабы застигнуть любовников врасплох, но никак ему сие не удается. И вечно он не в духе, и ко всему в доме придирается, и бранится, но дама ему не уступает, и последнее слово всегда за ней, ибо она помнит о знатном своем происхождении и высокородных друзьях, которые время от времени наведываются увещать ее мужа. А втихомолку потешаются над горемыкою; ему же вовек не видать больше радости: все вокруг его обманывают — беда, и только. Имение его придет в упадок, сам он состарится да высохнет, что твои мощи. И тщетно станет он заботиться о своем доме и оберегать добро от разорения — дела его расстроятся, все пойдет кувырком. Так и суждено ему маяться в брачных сетях, куда угодил он, приняв семейные мучения за радости; не попади он в сети, не кончил бы столь плачевным образом и не спознался бы с эдакими бедствиями. Так и доживет он до смерти в тяжком томлении и в горестях окончит свои дни. [58]

РАДОСТЬ ШЕСТАЯ

Шестая радость брака в том заключается, что человек, женившись, претерпел все мучения и тяготы, выше описанные или некоторые из них, однако же пребывает пока еще в молодых летах и жену имеет вовсе не такую, как ранее сказано; сам он добронравный человек и согласно, дружно живет с женою, доставляя ей всяческие радости; и, хотя потакает ей во всем, она, будучи женщиной достойною, старается явить себя хорошей хозяйкою и входит в дела своего мужа, помогая ему, сколько хватит уменья, даже если он сам председатель суда. Да все же, как бы ни была она довольна и ублажена, как бы ни лелеял ее муж, избавляя от всяческих забот, женщина есть женщина: всегда придумает, чем озадачить супруга да ввести его в сомнение.

Вот, скажем, проведут муж с женою в своей спальне всю ночь и целое утро, лаская и забавляя друг друга всевозможно, а вслед за тем он встает, она же, оставшись одна в спальне, причесывается, принаряжается и выходит веселая да ко всем любезная; тут же спешит она распорядиться насчет обеда и прочих домашних дел; вот настает время садиться за стол и муж зовет даму. Но какая-нибудь из служанок или кто-то из детей докладывает ему, что она обедать не намерена. «Да пойдите же и скажите ей, чтобы пришла», — велит муж. Вот приходят служанка или дочь к хозяйке и говорят: «Госпожа, хозяин приказал передать, что ждет вас к столу и не приступит к трапезе, пока вы не [59] придете». — «Иди и скажи ему, — отвечает та, — что я обедать не буду». — «Иди и скажи ей, — опять говорит муж, — чтобы шла немедля». Получивши новый отказ, добрый супруг сам отправляется к своей половине и начинает расспрашивать ее, что приключилось, хотя и до того она не однажды ломала перед ним такую же комедию и расспросами от нее ничего путного не добьешься, да и добиваться не стоит: просто-напросто вздумалось ей пожеманиться. И как он ее ни уговаривай, не пойдет она обедать, и дело с концом. Но иногда все-таки муж уломает ее и, обнявши за плечи, будто новобрачную, поведет к столу, а там уже и яства простыли, пока он ее обхаживал. Да и севши за стол, дама разведет кривляния и церемонии и крошки в рот не возьмет, также и супруг-простофиля куска не съест, на нее глядючи; и чем больше он будет о жене заботиться, тем печальнее она станет глядеть, дабы ввести его в беспокойство. И умно поступает: ибо женщине мало заручиться опекою того, кто ее любит и верно служит, но во что бы то ни стало надобно добиться расположения мужа, когда его одолевают горестные мысли. Ей кажется, будто она хорошо делает, вгоняя мужа своего в тоску да кручину.

А бывает иногда и так, что хозяин, выйдя из дому по своим делам, приводит с собою одного или двух своих друзей, поскольку у него есть надобность в этих людях либо у них до него дело. И тогда перед возвращением, как уже сказано, посылает он слугу к жене передать, чтобы приказала она прибрать дом [60] и достойно встретила гостей, коих пригласил он к себе, ибо он им обязан многим и ведет с ними общие дела; также просит он даму через посыльного, чтобы приготовила она им хороший обед, дабы ублаготворить их всем, чем только можно. Вот является слуга к даме и, поздоровавшись, говорит: «Госпожа, хозяин скоро вернется домой, а с ним пожалуют четверо господ, его знакомых, так он просит вас прибрать в доме да приготовить все и оказать им достойный прием». — «Господи боже! — восклицает дама, — не хватало мне еще пиры для него закатывать, да отчего же он сам-то не явился?» — «Этого я не знаю, госпожа, я говорю то лишь, что мне велено». — «Господь свидетель, ты слишком обнаглел и суешься не в свое дело!» Тут слуга прикусывает язык, а дама удаляется к себе в комнату и, уж будьте уверены, пальцем не шевельнет ради мужа — мало того: еще и разошлет всех слуг из дому, одного туда, другого сюда, а дочерей своих, коли они есть у нее, и служанок научит, что им говорить, когда явится хозяин.

Вот он приходит и зовет домочадцев; на зов является дочь либо служанка, и он спрашивает, все ли готово к встрече. «Ох, господин, — слышит он в ответ, — хозяйка наша преопасно занемогла, так что ничего не сделано». Разгневанный хозяин ведет гостей своих в залу или в другую большую комнату, если есть в доме таковая, — и что же: очаг холодный, угощения нет как нет; судите сами, каково ему перенести это. А ведь друзья его, коих он привел, отлично знали и видели, что он посылал слугу [61] перед собою, вот теперь и уразумели они, что он за хозяин в доме: все его слова здесь звук пустой. Напрасно кличет да созывает он людей: покажется всего только самый нерадивый из слуг да какая-нибудь убогая старушонка, коих дама оставила в доме, хорошо зная, что они ни на что путное не годны. Тогда идет он в комнату к жене и говорит ей: «Как же это, милая моя, вы не исполнили того, что я приказал?» — «Сеньор мой, — отвечает она, — да вы столько всего приказываете, что я ума не приложу, куда мне вперед кидаться». — «Пресвятая Дева! — сокрушается он, почесывая в затылке. — Знали бы вы, какую великую досаду учинили мне, ведь я привел людей, коим премного обязан». — «А я-то тут при чем, сеньор мой! — возражает жена. — Мне какое до этого дело? Очень нам нужны ваши гости! Ей-богу, кажется мне, что вы совсем из ума выжили. Но, впрочем, поступайте, как сами знаете, а мое дело десятое». — «А скажите-ка, милая моя, зачем вы слуг-то всех разогнали!» — «Да откуда же я знала, что вам в них нужда будет», — отвечает жена, хотя отослала она слуг нарочно, желая досадить супругу. И тот, не тратя больше слов, замолкает и принимается сам исправлять дело, ибо легче ему потерять сотню золотых экю, нежели нанести обиду гостям своим. А даме все нипочем, она-то ведь знает, что муж ей спустит и это, ибо не впервой она таково с ним обходится. Коротко сказать, хозяин сам бегает по дому да собирает слуг, да суетится и хлопочет вовсю, требуя чистых белых скатертей и [62] салфеток для стола, но ему докладывают, что ничего такого нету. Потом идет хозяин опять к даме и говорит ей, что эти сеньоры (либо родственники его, либо близкие друзья) очень просят ее выйти к ним, и сам слезно упрашивает ее оказать гостям ласковый прием. «Да что мне там делать!» — отнекивается она. «Душенька моя, очень прошу вас, из любви ко мне выйдите в залу!» — «И не подумаю, — отвечает дама, — коли гости ваши такие важные господа, какая им радость от ничтожной женщины». Иногда же бывает, что дама согласится выйти к гостям, но, выйдя, окажет им такой прием, что лучше было бы для почтенного супруга не выпускать ее вовсе, ибо, видя небрежительное обхождение хозяйки, гости вконец разобидятся. А ежели она останется в своей комнате и муж попросит у ней салфеток да скатертей, ответ один: «Какие вам еще скатерти? Хватит с них и того, что есть, невелики господа. Когда приходят к нам в гости братья или кузены мои, то и для них, хотя они родом ничуть не ниже, других не стелят; ну а те, что получше, нынче в стирке. Что же до салфеток, так я бы и рада выдать их вам, только вот нынче утром ключи потеряла; ума не приложу, куда это я могла подевать их, — видите, вон служанка моя ищет их в перине на кровати. Ох, голова у меня кругом идет от всех ваших затей!» — «Вот оно как! — говорит муж. — Ну, глядите, коли вы меня обманываете! А и собью-ка я сейчас замки с ваших сундуков». — «Вот и славно! — отвечает дама, — Чего же еще от вас ждать, сбивайте [63] на здоровье, а я на вас полюбуюсь». Долго думает бедняга, как ему поступить; наконец, поверив жене на слово, он все же обходится тем, что есть, и приглашает гостей к столу. Первым делом надобно подать свежего вина, ибо то, что пьют из открытого бочонка каждый день, давно уже выдохлось; но никак не могут отыскать коловорота, который дама запрятала подальше. И нет в доме ни сыра, ни другого угощения, так что приходится одалживаться у соседей. А в это время хозяйский конюх посиживает со слугами гостей в конюшне да сплетничает о том, как хозяйка, разгневанная приходом чужих господ, сказалась больною. После трапезы подходит время укладываться спать, но и тут хозяину никак не добиться ни чистых простыней (все из-за ключей, якобы потерянных), ни подушек, ни тонких ночных колпаков; остается гостям ночевать на какой-нибудь грубой дерюге. И наутро отправляются эти господа восвояси, по горло сытые нелюбезностью хозяйки, а слуги по дороге докладывают им все, что вызнали от хозяйского конюха: ох, и перемоют они даме косточки дорогою! Само собой, они не очень-то рады эдакому приему и говорят друг другу, что ноги их долго не будет теперь в этом доме; немалые труды придется употребить достойному нашему хозяину, дабы снова залучить их к себе в гости.

А хозяин поутру идет к жене и говорит ей: «Ну, милочка, удивили вы меня вчерашним обхождением с гостями нашими, уж и не знаю, как мне с вами дальше управляться». — [64] «Пресвятая Дева! — восклицает она. — Как это со мною надобно управляться? о господи, я ли не стараюсь день и ночь: откармливаю свиней, цыплят, да гусей, тку и пряду, тружусь не покладая рук, так что, верно, и умру до срока; а теперь, значит, мне и отдохнуть часок нельзя, когда вы-то сами гуляете напропалую да спускаете все мною заработанное с людьми, которых я знать не знаю». — «Знать не знаете? Да ведь эти люди могут мне либо навредить, либо помочь».

Тут и напоминает ему жена, что, когда один здешний вельможа, большой любезник, приходит к ним в дом, муж обходится к ним грубо и неприветливо; на это он отвечает, что негоже ей и заманивать этого молодца в гости, — мол, нечего ему здесь делать. А жена возражает: это, мол, сами вы его и приглашали, и муж заспорит с нею, и вот пойдут у них споры да раздоры, а, бывает, он, под горячую руку, и приколотит ее, от гнева совсем голову потеряв. И объявляет жене: «Клянусь спасением души, если я еще раз застану его здесь или вы хоть словом помянете его, я вас так взгрею, что вы света Божьего не взвидите!» — «Да по мне, клянусь, пускай его хоть повесят, но все равно выйдет по-моему, ибо кто не грешит, тот и не кается. Будь я дурного поведения женщиной, я бы так не гневалась, а, напротив, обхаживала вас, как вам и не снилось». И расстаются они в ссоре и, бывает, ночь проводят в разных комнатах, а жене того лишь и надобно, ибо вельможа, о коем у них речь шла, как раз и проберется к ней через [65] заднюю дверь, а то и через окно. Но мало помалу гнев у супругов уляжется, и добродушный муж начнет потихоньку подлизываться к жене, нахваливая ее, ибо женщине ничто так не мило, как похвала: и нет такого хвалебного слова, пусть даже чересчур льстивого либо лживого, какому она не поверит, лишь бы оно служило к ее славе. Так и проходит время, как вдруг почтенный человек случайно застает даму болтающей с названным вельможею в доме, либо в церкви, либо в праздничном собрании, куда сам он угодил ненароком, и, увидавши это, впадает в злейшую ревность. Гнетет его тяжкое уныние, и сомнение, и горе, отчего он чуть не безумным становится, ибо невозможно благородному сердцу мужчины смириться с женским обманом. И узнай он хоть раз об измене жены, он так занеможет душою, что никакой, даже самый искусный, лекарь не исцелит его от эдакой напасти. А ежели он вздумает добиваться правды и искать себе позора, то наверняка и найдет его, тем самым сполна заслужив мучения, им переносимые; недаром говорится: ищите и обрящете; в таком случае бедняга, почитай, совсем пропал, — ведь он будет днем и ночью неустанно следить за женою, а она в отместку ему натворит дел похуже. Так придут в упадок и сам он, и имение его; застигнет беднягу старость раньше срока и станет он, за все свои брачные мучения, ни на что ни годным дряхлым ворчуном. Так вот и попадаются простаки в брачные сети, где уготованы им лишь печали да огорчения, что сами они радостями [66] почитают, ибо другой жизни себе и не желали, а ежели в том и раскаются, то все равно слишком поздно. И вечно будут тяжко маяться и в горестях окончат свои дни.

 

РАДОСТЬ СЕДЬМАЯ

Седьмая радость брака в том заключается, что человеку иногда повезет, женившись, обрести жену добрую, разумную и благонравную. И бывает, что найдет себе супругу игривого и веселого нрава, которая никогда не откажется от удовольствий, какие он ей предлагает. Но знайте одно: какого бы характера ни была жена, покладистого или вздорного, она, как и все женщины на свете, держится одного главного и непреложного правила в браке, а именно: что муж ее самый слабый да немощный из всех мужчин и что нет никого ничтожней его в тайных супружеских делах.

И бывает так, что резвый и прыткий молодой человек женится на достойной и благонравной девушке и они вдвоем услаждают себя, чем только возможно, и год, и два, и более, пока не охладеет в них молодой задор; но женщина стареет не так быстро, как мужчина, каков бы он ни был, ибо на ее долю не выпадает столько забот, да трудов, да маяты, сколько мужу ее: не будь у него услад да забав, он, глядишь, еще скорее в дряхлость бы впал. Правда и то, что женщине, когда она носит да рожает детей, также тяжко приходится, ибо беременность и роды, что и говорить, [67] великий труд, но разве мыслимо сравнить его с теми заботами, да тяготами, да глубокими раздумьями, в которые ввергает мужчину любое важное дело. Что же до беременности и родов, то это дела обыкновенные и дивиться тут нечему: для женщины они такой же труд, как для курицы или гусыни, что извергают яйцо с кулак величиною оттуда, куда, кажется, и мизинца не засунешь. Так уж природа устроила — что для женщины, что для курицы, а поглядите-ка на эту последнюю: она знай себе только жиреет, неся яйца каждый Божий день; это ведь глупому петуху забота — с утра до ночи искать для курицы корм да совать ей в клюв, а той и делать больше нечего, кроме как есть, да кудахтать, да довольною быть. Таково же поступают и все добрые почтенные женатые люди, и за то они похвалы достойны.

А кончается это тем, что бедолага наш худеет да хиреет, задавленный трудами, заботами и неотвязными мыслями; и теперь он для супружеского дела вовсе не годен или же так мало годен, что жене неугоден; не под силу ему обходиться с нею так, как хотелось бы, и от этого приходит он в полное расстройство. Чего не скажешь о его половине: она-то еще и теперь в самом соку, как и была вначале. И поскольку рацион ее с каждым днем все убывает, то вместо любовных услад, да забав, да приятностей, коими тешили себя супруги во время оно, когда муж был еще в полной силе, начинаются у них свары да дрязги. И чем скуднее супружеская жизнь, тем сильнее дуются они друг на друга. А когда такое случается [68] и дама живет, что называется, впроголодь, она все же, будучи женщиной благонравною и не желая поступать дурно, продолжает держаться того, что муж ее не хуже других, да и как же ей думать иначе, коли она ничего иного не пробовала и не знает, довольно с нее или нет; я так разумею, что одной женщине должно хватать одного мужчины, а иначе нарушится равновесие в природе; также полагаю я, что, будь оно иначе, Господь Бог и Святая Церковь приказали бы, чтобы каждая женщина имела двух мужей или же столько, сколько ей потребно. Так вот, бывает, что какая-нибудь из них решается испробовать, так же ли слабы чужие мужчины, как ее собственный супруг. А, испробовав, видит — яснее некуда, — как права была, ибо может забавляться с милым своим дружком лишь второпях да украдкой, отчего тот распаляется донельзя и прямо чудеса дивные творит, дай только ему до нее добраться. А ежели и раньше она держала своего мужа за негодящего да завалящего, то теперь и подавно: ведь нынешние услады всегда милее давно прошедших и забытых, и теперь нашу даму с нового пути уже не собьешь, ибо опыт — лучший наставник.

И бывает также, что тот, кто женится, находит себе жену приветливого нрава и притом разумную, но и эта судит о своем супруге точно так же, как вышеописанная, ибо ухитрилась попробовать забав на стороне с теми, кто в любви куда задиристее ее мужа, — ведь он-то особо себя не утруждает, хорошо зная, что жена всегда у него под боком. [69] Да будет вам известно, что мужчины поступают как раз наоборот: каких бы жен ни имели они, всегда почитают их за лучших и ни с кем не сравнимых. Случаются, конечно, исключения, но разве что у ничтожных и неразумных людей, коих Бог умом обделил. Но обыкновенно и чаще всего мужья превозносят и нахваливают жен своих, говоря о них все, что только можно рассказать хорошего; им и невдомек, что такого добра кругом пруд пруди и что в любой женщине, какую ни возьми, столько же приятности.

А еще бывает часто, что дама, овдовев, тут же снова выскакивает замуж за другого, — иногда и месяца не пройдет, а ей уже не терпится испытать, так ли второй ее супруг слабосилен и робок, как покойный, и, уж поверьте, она не постыдится охаять да высмеять беднягу. И частенько случается так, что женщина ведет себя скверно донельзя и таковым поведением все губит, безрассудно расточая добро, что бедный ее муж наживал тяжкими трудами в своем ремесле, и тратя деньги на всяческие прихоти и удовольствия: то на милого своего дружка, то на старых сводней, то на исповедника — францисканца либо якобинца, — которому отваливает она плату щедрой рукою, дабы он отпускал ей грехи каждый год, — ведь эти люди раздают индульгенции не хуже самого Папы.

А тем временем добрый человек — муж дамы — экономит на чем только может, считая каждую копейку, и расходует деньги, строго сообразуя с доходами своими, [70] пенсионом или торговой прибылью, смотря по его сословию. И вот, подбив счета, находит он, что дела его пришли в упадок, и это ввергает нашего бедолагу в тяжкое раздумье. Тогда, улучив свободную минуту, обращается он к своей жене, которую любит более самого себя, говоря ей так: «Послушайте-ка, милочка моя, прямо ума не приложу, куда это уплывает наше добро — что деньги, что зерно, что вино и прочее; сам-то я денно и нощно берегу его, глаз не спуская и на всяком пустяке выгадывая, так что боюсь даже платье новое себе купить». — «И в самом деле, мой дружок, дивлюсь я, как это вы славно управляетесь с нашим добром, а что до убытков, так я и сама не пойму, откуда они берутся, ведь я стараюсь хозяйничать рачительно и разумно, как только могу». Вот и остается нашему простодушному хозяину лишь руками развести; впадает он в бедность и ничтожество, виня лишь себя самого да злую свою судьбу, которая обделила его счастьем да удачей и ополчилась на него неизвестно за какие грехи. Притом попробуй кто сказать ему хоть слово против любимой жены, он ни за что не поверит, и коли сыщется такой человек, ему придется иметь дело с разгневанным мужем, коему он отныне станет злейшим врагом.

А бывает иногда так: есть у хозяина преданный друг, который видит, что творится за его спиною, и, не в силах смолчать, скажет ему, не входя в подробности: присмотрись, мол, какие дела у тебя дома затеваются; или же вдруг возьмет да и расскажет ему все как [71] есть, чем несказанно удивит беднягу. И тогда он явится в дом, злой и неприветливый, и жена его тут же заподозрит, что дело нечисто, и догадается, кто наговорил о ней мужу, ибо тот человек и раньше частенько срамил ее. Но она, с Божьей помощью, и здесь выпутается благополучно. Почтенный же ее супруг ни словцом не упрекнет жену, но, задумав испытать ее, скажет: «Знаете, милочка, придется мне уехать туда-то, за двадцать лье отсюда». — «А по какой надобности, мой друг?» — спрашивает она. «Да вот по таким-то и прочим делам». — «Ах, мой милый, — говорит жена, — отчего бы вместо себя не послать вам своего слугу?» — «Боюсь, — говорит муж, — что не управится он с таким делом, лучше уж я поеду сам, а вернусь через два или три дня». И он собирается и делает вид, будто уехал, сам же укрывается в таком месте, где, проскочи в его дом хоть мышь, он тут же об этом прознает. А дама, заподозрив обман, велит милому своему дружку даже близко к ее дому не подходить, ибо она опасается, как бы их не застали врасплох. Вот каково хитро ведет себя дама, так что и комар носа не подточит.

И когда простодушный муж, вдоволь насидевшись в засаде, возвращается наконец в дом — якобы из поездки, то он уже и весел и приветлив, и уверен, что все россказни о жене — ложь и навет. Да и как заподозрить в измене ту, которая столь радостно встречает мужа, любовно целует и обнимает его, называя милым своим другом: по всему [72] видно, что она чиста и невинна перед ним. Тогда решается он открыть ей тайну, сказавши так: «Признаюсь вам, душенька моя, мне говорили о вас такое, что и повторить-то стыдно». — «Ей-богу, мой дружочек, не знаю, что вам наболтали про меня, но, вижу я, вы уж давненько невеселы и мрачны; я даже испугалась, уж не приключилось ли у вас какого большого убытку, или, может, кто из друзей умер, или война началась с англичанами». — «Нет, не так, — говорит муж, — все куда хуже». — «Пресвятая матерь Богородица! — восклицает жена. — Что же это такое? Скажите мне, сделайте милость!» — «А вот какое дело: один из друзей моих донес мне, что у вас шуры-муры с таким-то, и еще много чего прочего». Тут дама, перекрестившись, изображает великое изумление и со смехом говорит мужу: «Ах, мой дружочек, не печальтесь больше об этом, — клянусь вам, я хотела бы быть столь же чиста от всех моих истинных грехов, как от этого!»

И, приложив руку ко лбу, возглашает: «Друг мой, я готова поклясться всем, чем хотите, и пусть дьявол лишит меня обеих рук, ежели когда-нибудь хоть раз целовал меня чужой мужчина, а не вы и не кузены мои и ваши, что целовали меня с вашего позволения. Ах, ах, не стыдно ли вам?! Слава Богу, мой дружочек, что вы сказали мне, в чем дело, а то я уж не знала, что и думать; теперь я догадываюсь, кто это вам наговорил на меня. Но, да простит меня [73] Господь, вы должны узнать, отчего он так скверно поступил. Странно вам будет такое услышать, ибо он заделался вашим лучшим другом, но что ж теперь, коли сам он и виноват: не буди лиха, пока спит тихо». — «А в чем же дело?» — спрашивает муж. «Ах, не спрашивайте, мой дружочек, оставим этот разговор до другого раза». — «Нет, я теперь хочу знать!» — «Ах, боже мой, — говорит она, — я вам признаюсь, как я гневалась на вас за то, что вы столь часто приводили его к нам в дом, что мне приходилось помалкивать, ведь вы говорили, что любите его больше всех на свете». — «Ну так в чем же дело, говорите поскорее, прошу вас!» — «Ах, ни за что, мой друг, не следовало бы вам этого знать». — «Нет, говорите, ничего не скрывайте». Тут жена целует его нежно, обнимает и говорит: «Ох, боже мой, любимый мой мужи господин, да за что же вероломные эти недоброжелатели хотят рассорить нас с вами?!» — «Да говорите же, в чем дело!» — «Клянусь, мой друг, всем, что я люблю на Божьем свете, что тот коварный злодей, коему вы так доверяли, оклеветавший меня, уже два года как склоняет меня к измене, но я, конечно, отказала ему наотрез и раз навсегда; а вы-то думали, что он ходит сюда из любви к вам, тогда как он-то намеревался обмануть и опозорить вас и добивался своего столь упорно, что однажды я ему поклялась, что все расскажу вам. Но на самом деле я не хотела вам в том признаваться, ибо не было такой надобности, — ведь я в себе уверена и не желала бы сеять меж вами рознь, а [74] потому надеялась, что он смолчит. Увы! Ежели вы не опозорены вконец, то не его в том заслуга». — «Святая Мария! — восклицает муж. — Ах, он злодей беспутный! Вот уж никогда бы не подумал на него!» — «Ах, господин мой, Христом богом клянусь: коли он еще хоть раз войдет в ваш дом или станет мне известно, что вы с ним словом перемолвились, я вам больше не жена, ибо тогда, значит, вам до меня никакого дела нет. Бог свидетель, я вам не изменяла раньше никогда, так не теперь же мне начинать, иначе, душой своей клянусь, в тот самый миг, как придет мне охота обмануть вас, пускай испепелит меня огонь небесный! Увы, увы, мне, друг мой возлюбленный, — продолжает жена, заключая мужа в объятия, — да будь я проклята во веки веков, коли нанесу бесчестье либо обиду вам, такому доброму, да пригожему, да любезному, ведь вы так балуете и лелеете меня. Да приберет меня Господь сей же час, коли впаду я в разврат. Но я слезно молю вас, мой друг, чтобы вы оберегали и защищали свое жилище и кров от того, кто, по словам вероломного вашего друга, вместе со мною позорит ваше имя; я готова навечно душу отдать дьяволу, ежели он со мною хоть раз в жизни словом перемолвился, но все-таки не хочу и не желаю, чтобы он находился там же, где и я».

И тут принимается она плакать, а добряк-муж утешает ее, обещая и клянясь, что запомнит и исполнит все, что она просит, но от молодого человека дом свой закрывать не станет и отныне не поверит ничьему злому слову [75] или навету. Вот и выйдет в конечном счете, что самый верный друг его, который, желая добра, хотел открыть ему глаза на женины проделки, навеки станет для него злейшим недругом. Так-то достойного человека превращают в покорного осла — не колдовством да ведовством, а обыкновенным обманом. И заморочат ему голову хозяйством да заботами, принудив биться день и ночь подобно рыбе, попавшей в сеть. А дама теперь будет жить-поживать в свое удовольствие, еще привольнее, нежели прежде. И никто не осмелится про нее мужу даже заикнуться, ибо он все равно ничему не поверит, а тот, о котором ему сказали, что он учинил ему бесчестье, будет ходить у него в лучших друзьях. А потом старость застигнет его, как гром среди ясного неба, и дела придут в упадок, да так, что никогда уж ему не оправиться. Вот и судите сами, какие радости да услады обрел он в брачных сетях! Всяк, кому не лень, потешается над ним; кто-то и пожалеет беднягу, говоря, что зря пропадает хороший человек, а другой скажет, что нечего, мол, и горевать о таком — сам в сеть полез, сам ослом заделался. Люди достойные с ним дружбы водить не станут и в компанию к себе не примут. Так вот и суждено ему доживать жизнь в скорби да печалях, кои принимал он за счастье, и не избавится он от них вовек и в горестях окончит свои дни. [76]

РАДОСТЬ ВОСЬМАЯ

Восьмая радость брака в том заключается, что некто, женившись, постарался с головою влезть в брачные сети, где и тешится всеми удовольствиями два, три или четыре года или около того, а потом, с прошествием времени, начинает блекнуть его молодость и остывать сердце и мысли обращаются к другим заботам. Ибо невозможно вечно резвиться, как в юные года, как невозможно усидеть разом на двух стульях. А ведь могло случиться, что пришлось бедняге за это время сполна хлебнуть всех брачных горестей и злосчастий, выше описанных, отчего он выдохся вконец; где уж ему помышлять о спасении, когда его давным-давно крепко привязали и славно укротили. Да к тому же его жена родила двух, трех или четырех детей или около того, да и теперь брюхата следующим, только вот сильно неможется ей в этой последней беременности, как не бывало прежде, и оттого муж ее сильно озабочен и об одном лишь печалится: как бы доставить жене то, что ей по вкусу.

Но вот подходит время родов, и тут уж она, глядишь, совсем расхворалась, откуда что берется; и женщины, что ходят за нею, боятся, как бы она Богу душу не отдала, а муж молится за нее всем святым, какие только есть, а еще дает обет Богоматери из Пюи, что в Оверни, и Богоматери Рошмадурской 18, а также многим другим. И вот, слава Господу, услышаны молитвы доброго человека, и жена разрешается от бремени красивым мальчиком, [77] вокруг которого все хлопочут, словно он дофин Вьеннский; а затем она долго еще не встает с постели, теша себя мужниными заботами и уходом. Навещают ее подружки и кумушки, и вот наконец устраивается торжественный выход из спальни. Все ухаживают за дамою, величают ее, так что она вскорости выздоравливает и силы вновь обретает. А через некоторое время трое или четверо из ее подружек собираются в доме у одной из них для забав, развлечений и веселых бесед, и тут уж пойдет у них дым коромыслом, так что лучше мне умолчать о том, сколько добра переведут они на своих гулянках: муж нашей дамы столько за целую неделю на хозяйство не потратит.

Но вот наступает обновление природы, также и чувства человеческие приходят в томление по причине движения планет и светил и манят всех на луга играть да резвиться. А то еще сбираются наши кумушки в некое паломничество — им и горя мало, что у мужей дела да тяготы. Наша дама говорит своей товарке: «Ах, моя милая, прямо ума не приложу, каким манером мне из дому вырваться». — «Вот так нашли себе заботу, — отвечает та, — да мы все вместе и отправимся и повеселимся на славу, а с нами будет и подруга моя, и один из кузенов (который ей ни с какого боку не кузен, так только для видимости говорится)». Вот какое задумали они путешествие, раз уж не могут вовсю разойтись у себя дома. И, стало быть, задумав эту поездку, начинают сбираться в нее все вместе. [78]

Вот наша дама, придя домой, рвет и мечет, дуется да хмурится, и добряк-муж, также вернувшийся из города или из другого какого места, где ведет дела, спрашивает у нее, отчего она не в духе. «Ах, сеньор, — говорит она, — я прямо вне себя, ибо ребенок наш тяжко захворал (а дитя на самом деле здоровехонько) , весь горит огнем, и кормилица мне давеча сказала, что он уже два дня как грудь не берет, только она боялась мне в том признаться». Муж, добрый человек, огорчается донельзя, бежит взглянуть на сына и от жалости не может удержать слез. Вот, с наступлением ночи, когда супруги остаются наедине в спальне, принимается дама вздыхать да охать и причитать: «Ах, мой друг, совсем вы про меня забыли». — «Как же это?» — удивляется тот. «Да разве не помнится вам, как я хворала, нося нашего ребенка, и как молилась и обет давала Пресвятой Деве Марии из Пюи и Рошмадура, а теперь о том и речи нет?» — «Ох, моя душенька, разве вам неведомо, сколько у меня дел да забот, уж не знаю, куда мне и кидаться сперва. Впрочем, время-то еще у нас есть». — «Клянусь Господом, — говорит на это жена, — не будет покоя моей душе, пока не исполню я свой обет; думается мне, что и дитя наше оттого болеет, что совершаю я такой грех». — «Душенька моя, — говорит муж, — Бог все видит, и ему ведомы наши добрые помыслы». — «Нет, нет, — возражает жена, — и не говорите и не уговаривайте; все равно я отправлюсь в паломничество, коли будет на то Божья и ваша воля. А со мною и матушка моя, и подруга такая-то, [79] и кузен такой-то, без них мне и ехать не в радость». Послушать ее, так это ей плохо, а на деле урон-то будет доброму мужу, а не даме.

Вот и новая ему забота — думать об этой поездке, ведь на нее деньги надобны, и немалые, а где их взять? А тем временем близится Quasi modo 19 — «В воскресенье после Пасхи, когда птичек сладко слушать», — и мужу приходится искать денег для покупки лошадей, приличных его положению, и верхового платья для жены. А в паломничестве вдруг объявится в их компании некий любезник, что будет состоять при ней, оказывая ей по пути всяческие услуги, приятные и сладостные. Но может случиться и так, что потаенный муж отправится вместе с женою; но лучше бы ему остаться дома, ибо если он на это решится, то проклянет все на свете: легче ему было бы каждый день жернова на шее таскать, нежели ехать в такое странствие. Может статься, что нету у него слуги, а жене надобны сто разных услуг в дороге, да и содержи он хоть двадцать слуг, ей все мало, и злая женщина только радуется, помыкая мужем и глядя на его мучения и тяготы. То она жалуется, что ей одно стремя чересчур длинно, а другое коротко; то вынь да подай ей накидку; то, видите ли, лошадь идет слишком крупной рысью и ее растрясло; то ей понадобилось сойти, а потом усаживай ее опять в седло да веди лошадь в поводу через мост или ухабы; то у нее аппетит пропал, и бедному мужу, зазябшему и грязному, как собака, приходится весь город обегать, чтобы добыть ей чего-нибудь [80] лакомого. И все впустую, ибо, как он ни старайся, жене не угодить, она только знай гневается. Да тут еще и кумушки, подружки ее, напевают в уши бедняге: «Ах, братец (или кузен), вам ли сопровождать дам в таком долгом пути, коли вы не умеете ни в чем угодить!» Слушает их добряк-муж и глотает все безропотно, ибо давно уже свыкся с попреками да заботами, словно водосточная труба с дождем. Вот наконец добираются они кое-как до Пюи, что в Оверни, и исполняют свои обеты, объезжая церкви; одному Богу ведомо, чего стоит мужу сопровождать повсюду жену; а та еще вручает ему свой пояс и четки, веля прикоснуться ими к святым мощам и к иконе Богоматери, — и опять же одному только Богу ведомо, как затолкают, запинают и затискают беднягу, пока он совершит требуемое. Там ведь собралось великое множество богатых дам, и девиц, и женщин купеческого сословия, с тем же сюда понаехавших, и все они наперебой раскупают четки из кораллов, яшмы и янтаря, с эмалью и прочими драгоценностями. А стало быть, и нашей даме требуются четки не хуже, чем у прочих, — не гляди, что у бедняги-супруга денег не хватает: все-таки извернись, как хочешь, а достань.

Но наконец пускаются они в обратный путь, и все невзгоды, что выпали злосчастному мужу по дороге туда, ждут его и здесь. Вдруг случится, что одна из лошадей захромает или простудится и не сможет идти далее: приходится покупать ей на смену другую, а денег [81] нет ни гроша; в таковом случае мужу лишь остается пешком поспевать за женою, держась за ее стремя. А она вдобавок то и дело просит его сорвать ей то ягодку с куста, то вишню или грушу с дерева и без конца находит ему дело — вдруг вспомнит, к примеру, что уронила где-то хлыст, а муж беги назад со всех ног, ищи его да подавай жене.

Итак, возвращаются они домой, и теперь мужу самое бы время отдохнуть, да не тут-то было: дама, видите ли, утомилась поездкою и еще недели две рук к хозяйству не приложит; только и достанет у нее сил, чтобы болтать с подружками да кузинами о горах, что она повидала, и о прекрасной местности, что посетила, и о многом другом, что с нею в пути приключилось. А главное, жалуется на доброго своего супруга, сетуя на неумелость и нерасторопность его, — всю, мол, он ее измучил вконец.

А хозяйство тем временем совсем разваливается, и муж, бедняга, надрывается, чтобы наладить дом да привести дела в порядок; все на нем, за все он в ответе; коли будет у них прибыток, жена тут же объявит, что это благодаря ее уменью да хотенью; ну а коли хозяйство идет из рук вон плохо, она, разгневавшись, свалит беду на супруга.

И отныне ей придет охота путешествовать да разъезжать по дорогам — известно: лиха беда начало. А мужу от этого тяжко достанется. Постареет он, начнет маяться подагрою, а семья-то все растет, а с нею и расходы. И жена будет донимать его жалобами, что утомили [82] ее дети и паломничество, и нравом станет еще сварливее, и весь дом заберет в свои руки, как полновластная хозяйка. Так и суждено злосчастному нашему бедняге маяться в неразрывных брачных сетях, в горе и стенаниях, кои принимает он за счастье; в таковых напастях пребудет он вечно и в горестях окончит свои дни.

РАДОСТЬ ДЕВЯТАЯ

Девятая радость брака в том заключается, что молодой человек попался в брачные сети и в домашнюю тюрьму; и вот после всех услад, какие обрел там, жена его делается взбалмошной и злою (а другими женщины и не бывают) и начинает забирать все в руки, добиваясь главенства в доме, такого же, как у мужа, а то и большего, коли такое возможно. Но бывает, что муж окажется человеком умным и хитрым и жене воли не дает — напротив, оказывает ей отпор разными способами, так что случаются меж ними и споры, и свары, а иногда и до рукоприкладства дело доходит. Но, как бы то ни было, иногда, невзирая на то, что воюют они меж собою двадцать, или тридцать, или более лет, муж все же сохраняет за собою главенство в семье; каждому ясно, сколько страданий принял он за это время, — ведь большая часть указанных горестей пала на его голову. И тем не менее он одержал победу, притом не потерпев ни позора, ни бесчестья, даром что множество страданий [83] перенес, стоит лишь каждому об этом призадуматься. И случается так, что есть у этого человека красивые дочери, которых он удачно выдал замуж.

А между тем от тяжких трудов да забот, бессонных ночей и холодных дней, кои приходилось ему переносить, добывая пропитание семье и средства для приличной его положению жизни, как и должно поступать каждому, а еще по причине всяческих нежданных несчастий или старости начинают одолевать беднягу несчетные хвори да немощи — подагра ли, другая ли напасть, так что не в силах он ни встать, когда сидит, ни из дому выйти, до того ему в руку или в ногу вступило; настигают его и многие другие злоключения, ибо известно ведь, что беда одна не ходит. К примеру, супружеская война кончается, да не в пользу мужа: жена, которая посильнее да помоложе его, что хочет, то и воротит. У женщин ведь хитростей да уловок про запас всегда хватает, где уж бедняге-мужу выиграть эдакое сражение. Дети, которых отец держал в строгости и страхе, отныне взяли полную волю, ибо вздумай он их наказать, как дама тут же назло ему их похвалит, тем уязвив мужа в самое сердце. А вдобавок и слуги им пренебрегают, и какое бы важное дело он им ни поручил, ровно ничего не исполнят. И пусть даже он разумно распоряжается хозяйством, все равно ему докажут, что он дурак дураком, раз никто ему не повинуется. А бывает, старший сын, по наущению матери, вздумает отнять у отца бразды правления, попрекая его [84] тем, что слишком зажился на этом свете; беды сыплются на беднягу градом.

И видит несчастный наш страдалец, каково с ним обходятся и как жена, родные дети и челядь ни во что его не ставят, приказов не слушают, а бывает, и завещания не дадут ему составить, боясь, как бы он не лишил свою половину законной ее доли; иногда по полдня оставляют его одного томиться в спальне, и ни одна живая душа к нему не заглянет; морят его, злосчастного, и голодом, и холодом, и жаждою. И, видя и претерпевая все вышесказанное, почтенный человек, коего всегда отличали сдержанность и мудрость, да и нынче еще здраво мыслящий, впадает в тяжкое уныние и предается печальным размышлениям; надеясь помочь делу, кличет он к себе жену и детей — ведь жена-то теперь в одной комнате с ним не спит, а почивает в свое удовольствие в другом покое, ибо муж ее уж более ни на что не годен, а только лишь стонет, кряхтит да причитает. Увы! Все удовольствия, какие некогда доставлял он жене, ныне забыты, только и помнит она ссоры да свары с мужем и жалуется соседкам, что он-де всегда был злым и негодящим и так скверно с нею обращался, что, не надели ее Бог великим терпением, вряд ли бы она вынесла эдакую супружескую жизнь. Хуже того, она же еще и мужа язвит: он, мол, за грехи свои эдак-то мается. А сама она от злости вся сморщилась и высохла, сделалась сварливою и сквернословною и всячески измывается над мужем, мстя ему за то, что в свое время не дал он ей власти над собою, [85] будучи человеком мудрым и предусмотрительным. Сами судите, лестно ли ему теперь терпеть эдакое надругательство над собою.

Вот являются к нему на зов жена и дети, и говорит он жене: «Душенька моя, вы единственная женщина, которую должно мне любить более всего на свете, и вам следует отвечать мне тем же; так знайте же, что я недоволен многими вещами, что творятся здесь мне наперекор. Вам ведь известно, что я хозяин в доме и буду им до самой смерти, но пока на это не похоже, ибо обхождение со мной такое, будто я пришел сюда кусок хлеба клянчить, как последний нищий. Вы, душенька, должны помнить, что я всегда любил вас и лелеял и много трудов положил на хозяйство, а теперь ваши и мои дети дурно обходятся со мною». — «А что вы от меня-то хотите? — вскидывается дама.— Я стараюсь как могу, а вы, видно, и сами не знаете, чего вам надобно. Никак на вас не угодить, хоть на голову стань, да вы и всегда были куда как капризны, так что я уж знаю, чего мне нынче держаться». — «Ах, боже мой, жена, чем эдакое говорить, вы бы лучше помолчали, а то я уж и не знаю, как мне быть». И обращается почтенный отец к старшему своему сыну: «Послушай-ка ты меня, сынок: вот гляжу я, как ты управляешься с хозяйством, и не по душе мне твои дела. Ты мой первенец, и тебе быть моим главным наследником, коли покажешь себя умелым хозяином. Но пока что, вижу я, ты заришься на мое добро, не чая, как бы забрать его в руки. Не спеши с этим, а лучше подумай, как [86] обиходить отца, почитая его так, как положено по закону. Я был тебе хорошим отцом, не растратил твоего наследства, но, напротив, всячески приумножил его, собрав для тебя довольно добра. Но ежели ты будешь непочтителен ко мне, то, клянусь, я лишу тебя наследства, и не придется тебе попользоваться тем, что я с Божьей помощью скопил за свою жизнь, так берегись же этого!» — «И чего вы от него хотите? — дерзко возражает дама. — Мы все ума не приложим, как вам угодить. Всякий, кто с вами дело будет иметь, с ног собьется: уж и сказать затрудняюсь, кто из нас — вы или я — претерпел больше мук и попадет в рай. Сами вы не знаете, чего хотите: уж вам ли не покой, вам ли не благость?» — «Молчите, жена,— сердится больной,— молчите и не защищайте сына, вы всю жизнь мне эдак-то перечили!»

Тогда уходят от него домашние и дама с сыном, поговорив наедине, заключают, что хозяин вовсе из ума выжил: вот уж и сына грозится лишить наследства, коли они ему не помешают; и решают они никого больше к нему не допускать. А сын совсем уж рьяно забирает в руки весь дом, ибо его поддерживает мать. И, куда бы они ни пошли, с кем бы ни говорили, всем и всюду рассказывают, что отец впал в детство; и сын из кожи вон лезет, чтобы объявить над ним опеку, а самому бедняге день и ночь твердят, что он лишился ума и памяти, хотя на самом-то деле и память его, и ум до сих пор при нем. А коли придут гости [87] к больному, который всю жизнь держал открытый дом и любил гостей привечать, жена сама встретит их и скажет: «Ах, друзья мои, да неужто вам неведомо, что господин наш и хозяин давно не в себе и никого не узнает». — «Как же, — спрашивают гости, — это с ним приключилось?» — «А вот так и приключилось, — говорит она, — он теперь совсем как дитя несмышленое. Что делать, на все Господня воля, слава Ему, — вот теперь и приходится мне вести все наше хозяйство, а помочь-то некому, все сама да сама». — «Ваша правда, — соглашаются гости, — все это печально до крайности, однако же такая напасть удивления достойна, — ведь не было в нашем городе человека мудрее и разумнее его». — «Что ж делать, — заключает дама, — на все воля Божья». Вот каково обошлись с почтенным человеком, что честно и достойно прожил жизнь, и состояние свое приумножил, и хозяйством управлял разумно. Судите сами, легко ли ему теперь проводить дни свои в немощи, не имея сил ни из дому выйти, ни поведать кому-либо обо всех обидах, что ему чинят близкие. Так вот и терпит он от них, и к печальному концу идет его жизнь. Никогда уж больше не знать ему радости — хорошо еще, коли не впадет он в черную меланхолию, да так бы оно и случилось, не будь он человеком разумным. Остается ему лишь одно: набраться побольше терпения, ибо нет другого лекарства от такого несчастья; никто ему слова доброго не молвит, разве что по [88] случайности. Что до меня, то я полагаю это одним из величайших злоключений, какие случаются на земле.

Вот какое наказание постигает беднягу, и горько оплакивает он судьбу и кается в грехах, попавши в столь вожделенную для него когда-то сеть, куда он так рьяно стремился и откуда не выбраться ему уже никогда. А ведь как хотелось ему там оказаться: никакого удержу не было. Так вот и проживет он до самой смерти, мучаясь да печалясь, и в горестях окончит свои дни.

РАДОСТЬ ДЕСЯТАЯ

Десятая радость брака в том заключается, что молодой человек стремится попасть в брачные сети, ибо увидел в них других рыб, коим, как ему показалось, было там радостно и приятно; вот он и постарался найти вход в эту сеть, дабы приобщиться к удовольствиям и усладам, выше помянутым. Можно сказать, что его завлекают в брачную сеть точно так же, как птицелов у реки заманивает в силки водяную птицу с помощью прирученной утки, которую, привязав за ногу, кормит он зерном; глядя на нее, другие птицы, которые вольно летали себе с реки на реку, добывая пропитание, начинают завидовать сытой и покойной ее жизни. Увы! совсем не радости ждут их — напротив: привяжут каждого из них, словно ту утку, за ногу и станут обращаться, как с пойманными в силок птицами, [89] коих приносят в дом напиханными в корзину кое-как, одну на другой, вопреки вольной их природе. Вот теперь-то и уразумеют бедные пленники, что лучше им было остаться на свободе, питаясь чем придется, зато без принуждения. А то ведь, увидавши, как сытно живется в неволе, они стремглав и наперегонки устремляются в силок, и только некоторые птицы похитрее, разглядев сетку или услышав про нее и распознав, что к чему, не станут беспечно торопиться угодить туда, а, напротив, кинутся прочь, как от огня. Ибо те несчастные, что оказались внутри, навеки утратили свободу и отныне суждено им пребывать в рабстве до самой смерти, которая при семейной жизни далеко не за горами. Но, невзирая на это, женившийся человек, о коем мы речь ведем, рассчитывает, видно, что он в браке никакого горя не узнает, или же вовсе ни о чем таком не думает. Чудится ему, будто обретет он там, где очутился, одни лишь услады, радости да приятности, ан нет, все как раз наоборот,

И бывает иногда, что из-за злого колдовства или ворожбы или уж сам не знаю почему жена не станет вовсе любить мужа; а когда кузина ее или мать бранят ее за это, она отвечает, что стоит ей прикоснуться к мужу, как у ней словно мороз по коже; и вот так никогда не окажет она супругу ни любви, ни ласк, И еще говорит жена, что муж ее бессилен и на любовь не годен, разве когда те, кто сладил их брак, прикажут ему лечь с нею, и что ничего у них не выходит, хотя [90] оба они вовсю стараются. Вот и судите, какие великие муки претерпевает человек, — могу уподобить его тому, кто, маясь жаждою и находясь подле источника, не может от него испить. И частенько случается так, что вышеописанные жены заводят себе сердечного дружка, и, уж когда они вместе сходятся, он не отлынивает от работы, а весьма резво трудится, помогая себе и руками, и ногами, и прочими членами, какие в сих трудах потребны. И нередко бывает, что муж по оплошности жены или ее дружка заметит их шашни и прибьет изменницу,

А она в ответ примется пуще прежнего позорить да бесчестить его, и такое суждено испробовать многим из мужей. А еще бывает, что из-за мужниных ссор да побоев жена сбегает из дому, оставив мужа в дураках; некоторые из таких мужей, придя в ярость, ищут и рыщут повсюду, готовые отдать все свое недвижимое имущество, лишь бы отыскать и вернуть беглянку, А та, вдоволь натешившись с дружком и видя, что муж готов с нею помириться, подсылает знакомых своих к матери, дабы та подтвердила, что дочь все это время жила у нее, а из дому ушла оттого лишь, что муж бедняжку едва до безумия не довел. Тогда и говорит мать мужу дочери: «Уж лучше вам оставить ее у меня, нежели бить до полусмерти; кому как не мне знать, что дочь моя ни в чем перед вами не провинилась». И в том ему торжественно клянется. «Сами подумайте, — продолжает она, — чья вина, ежели она замечена в дурном поведении? Не вы ли [91] причиною ее погибели?!» И надобно мне знать, что иному мужу жена подсовывает выпить дурного зелья, дабы, опоив его, взять полную волю, — что называется, самой порты носить, а иногда и для кое-чего похуже.

А то еще доходит до того, что мужчина или женщина просят развода, притом муж обвиняет жену, а жена мужа. Оба они угодили в брачные сети и теперь рвутся наружу, да поздно спохватились. И вот жалуются они на свою злосчастную судьбу, но, ежели не представят достаточных доказательств, дабы получить развод, и не подкрепят убедительно свое намерение, судья вынесет решение оставить их в браке да еще и отчитает напоследок. Так что мало супругам своих напастей, им еще и тут добавят за опрометчивость их да глупость, и весь свет будет над ними глумиться. Но бывает иногда, что они представят суду веские причины для развода, почему судья и разводит их, а затем под страхом суровой кары приказывает обоим блюсти воздержание. Но посудите сами, возможно ли такое; вот муж, или жена, или оба они и пускаются тут же во все тяжкие, удовлетворяя себя, где и с кем хотят. А бывает, такая жена и по рукам пойдет, и будет спать со всем городом в полное свое удовольствие. И оба они думают, будто выбрались из сети, избежали неволи, а ведь теперь дело их куда похуже, нежели прежде. Ибо разведенный мужчина, какого бы ни был он сословия, испорчен и смятен душою, так же как и разведенная женщина: не смогут они больше ни жениться, ни замуж выйти, а ежели еще они люди [92] состоятельные или высокого рода, то имя их будет навек опозорено и умереть им суждено, не оставив после себя наследников. Муж будет стыдиться бывшей жены, что ведет себя непотребно, живя себе и ему на позор в дому у любовника, а мне сдается, что худшего позора для мужчины и не придумаешь. Но зато он вдосталь хлебнул семейной жизни! Так вот загубит он свой век, с муками и печалями пребывая в брачных сетях, где промается до самой смерти и в горестях окончит свои дни.

РАДОСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ

Одиннадцатая радость брака в том заключается, что молодой человек, любезный и пригожий, разъезжает по стране для собственной своей утехи, весело и привольно, перебираясь из одного города в другой без всяческих препон; так в течение года посещает он множество мест, а в особенности такие, где знакомствует с благородными дамами и девицами, с горожанками или прочих сословий женщинами, смотря по своему положению; а поскольку он молод, прост и неопытен, как неоперившийся птенец, нет у него иных забот, кроме услад и развлечений. И, коли есть у него отец или мать, или же оба, у которых он один свет в окошке, ибо не имеют они других детей, родители эти пекутся о сыне и ничего не жалеют для него; а еще бывает, что юноша этот только-только стал хозяином в своем поместье и теперь разъезжает беззаботно в [93] компании добрых друзей по самым наипрекрасным местам и, коли повстречает какую-нибудь даму, девицу, горожанку или другую женщину, какая приглянется ему, то уж, будьте уверены, своего не упустит.

И вот гостит он, скажем, в каком-нибудь доме, где есть красивая девица — то ли более высокого, чем он, рода, то ли пониже, то ли купеческого или иного сословия, но, как бы там ни было, а она собою пригожа, и честна, и учтива — словом, не нахвалишься. И поскольку девушка эта красива и известна скромностью своей и хорошим воспитанием, является у ней множество воздыхателей, ищущих ее руки, И среди прочих находится один, который склоняет ее к любви, в чем она не может ему отказать; ибо женщина разумная, молодая и здоровая стремится всем своим естеством к любви и никогда не отвергнет мольбы поклонника, коли тот и настойчив и вместе с тем учтив; да и другого сложения и здоровья женщины также охотно уступают воздыхателю, буде таковой сыщется и станет искать у них любви.

Но вернемся к юной девице, которая, снизойдя к настойчивости и натиску бедного кавалера, страдающего от любви к ней, отдала ему то, чего он так ждал; и вот девица эта — дочь хозяев дома, племянница или другая родственница — вдруг понесла от своего любовника, против каковой напасти нет иного лекарства, как лишь таить ее да искать способа поправить дело, насколько возможно. И хозяйка дома, женщина разумная и [94] рассудительная, узнав о такой беде, постарается, с Божьей помощью, навести порядок, а первым делом прогонит незадачливого любовника и больше на порог его не пустит. Ясное дело, она охотно женила бы его на девице, попроси он ее руки, но ежели это какой-нибудь бедный писец или другого низкого происхождения человек, то не видать ему девицы, как своих ушей, да ведь притом он, может статься, давно уже женат. Но и Господь, случается, карает женатых мужчин тою же карой: когда они обманывают своих жен, тем самым себе же готовят бесчестье, ибо неведомо им, что женщина, которой нанесли эдакую обиду, не успокоится, пока не отплатит супругу тою же монетою.

Ну а что касается приключившейся с девицею беды, приходится с нею смириться, — куда денешься, ежели бедняжка затяжелела, и время не терпит, а иногда она и знать не знает, что такое с ней творится, ибо сама еще дитя, однако же дама, в таких делах опытная, быстро распознает беду, видя, как девицу мутит по утрам и как она побледнела. Итак, дама, которая собаку съела в эдаких делах, замечает неладное и потихоньку призывает к себе девицу. «Ну, милая, — говорит она, — я уж тебе растолковывала, что ты себя потеряла и опозорила, но сделанного не исправишь, а теперь, кажется мне, ты тяжела, так ли это, скажи мне правду». — «Ах, госпожа моя, — отвечает ей девица, — я ведь так молода и неопытна, мне еще и пятнадцати лет не сравнялось, как же я могу это знать?» — «Ну, так я тебе сама [95] скажу, — отвечает дама, — тебя по утрам тошнит и все такое прочее». — «Верно, госпожа, — говорит та, — по утрам меня сильно мутит». — «Вот то-то же, — заключает дама, — ты в тягости, это ясно, как день, только Боже тебя упаси хоть кому проговориться или намекнуть на это; лучше запомни покрепче, что я тебе сейчас скажу». — «Охотно, госпожа», — отвечает юная девица. «Видела ли ты, — спрашивает дама, — такого-то юношу, что частенько наведывается к нам в дом?» — «Конечно, видела, госпожа». — «Итак, приготовься, он завтра придет к нам, так постарайся оказать ему любезный прием и будь с ним приветлива и учтива. И когда ты увидишь, что я и другие дамы и кавалеры все вместе занялись беседою, начни поглядывать на него — нежно, но и скромно, как полагается воспитанной девице, и так поступай весь вечер». И тут дама показывает ей, как следует строить глазки мужчинам. «А коли он заговорит с тобою, отвечай ему поучтивее; если же он попросит тебя полюбиться с ним, выслушай его и благодари за честь; ответь ему, что ты в этих делах не разбираешься, да и разбираться не хочешь, ибо женщина, мол, должна быть горда и невместно ей слушать людей, кои склоняют ее к удовольствиям. И, ежели он предложит тебе золота или серебра, не бери ни за что, так же учтиво откажись от кольца, пояса или другой вещи; единственно только можешь принять духи, якобы из расположения к нему, этим ты себя не уронишь и не опозоришь; когда же он [96] начнет прощаться, спроси, будет ли он к нам еще в скором времени». — «Все исполню, как вы велите, госпожа», — отвечает ей девица. Вот является в гости юный наш любезник, коему суждено попасть в брачные сети, ибо дама задумала его оженить, коли получится, на этой девице; а поскольку он прост душою и молод, не миновать ему неволи: наденут хомут — да и все тут. Итак, приходит он повидать молодых девиц, ибо ему нравится проводить с ними время, и ему оказывают радушный прием: все силки уже расставлены, дабы его туда заманить. Приглашают к обеду, угощают щедро, а после трапезы дама усаживает подле себя кавалеров, и все прочие также садятся вокруг нее, дабы развлечься веселой беседою. Наш же юный любезник все жмется к той девице и заводит с нею разговор, и среди этого разговора он, подошедши к ней и взяв за руку, говорит: «Ах, мадемуазель, помог бы мне Господь, чтобы вы узнали мои мысли!» — «Ваши мысли? — спрашивает она. — Да как же я их узнаю, ежели вы мне их не сказываете? Или, может, вы такое думаете, что и выговорить невместно?» — «Никоим образом, моя милая, как же могу я думать то, чего вслух сказать нельзя! Просто-напросто мне хотелось бы, чтобы вы угадали сами, о чем я думаю». — «Ах вот как, — говорит девица со смехом, — а не слишком ли много вы у меня просите?» — «Ну коли так, — отвечает он, — я не стану вам чинить неудовольствия и скажу, о чем думаю». — «Говорите, что вам будет угодно, сеньор, я уверена, что слова ваши будут [97] приличны и учтивы». — «Госпожа моя, — говорит тогда юноша, — я бедный дворянин и хорошо знаю, что недостоин быть другом вашего сердца, ибо вы красивы собою, и любезны, и умны, и наделены всеми достоинствами, какими природа только может одарить девицу; но ежели вам будет угодно оказать мне честь, почтив своею любовью, то я смело могу поручиться, что буду служить вам со всею охотою, стараньем и усердием, на какие способен мужчина, и не расстанусь с вами никогда, что бы ни уготовила мне судьба, а честь вашу стану оберегать строже, нежели мою собственную». — «Очень вам благодарна, сеньор, — отвечает девица, — но только, Бога ради, не говорите мне таких вещей, ибо я этого не знаю и знать не хочу и не тому госпожа наша учит меня каждый день». — «Вы правы, мадемуазель, — соглашается юноша, — дама, о коей вы речь ведете, весьма достойная женщина, но, не в обиду будь сказано, о моих чувствах ей ничего не известно; а я вам обещаю и клянусь, что все отдам вам в угоду». — «Ах, прекрасный мой сеньор, да разве не шли тут недавно речи о вашей женитьбе? Дивлюсь я, как же после этого решаетесь вы обращать ко мне такие слова». — «Поверьте, мадемуазель, я и не подумаю вступать в брак, коли вам угодно будет сделать меня своим верным слугою». — «Это невозможно, — отвечает девица, — то, что хорошо для вас, не годится для меня, да и друзья такого вам не посоветуют и не одобрят; неужто сами вы хотите обесчестить меня?» — «Никоим образом, мадемуазель, [98] да я скорее умереть соглашусь». — «Ах, сеньор, молчите, ни слова больше; не дай Бог госпожа заметит нашу с вами беседу, тогда мне не поздоровится». А дама-то и в самом деле исподтишка делает ей знак прекратить разговор, ибо опасается, как бы юная наша скромница не увлеклась слишком, тем себя выдав. Тогда сует юноша потихоньку девице в руку кольцо или иной какой подарочек, говоря так: «Прошу вас, мадемуазель, сохраните это на память обо мне». — «Ни-ни, — восклицает та, — и не подумаю брать!» — «Ах, мадемуазель, умоляю вас!» И надевает ей кольцо на палец, а девица, принявши его, отвечает: «Ну так и быть, возьму лишь из доброго к вам расположения, только не подумайте чего дурного, я ведь девушка честная».

Тут обращается дама к гостям, среди коих могут оказаться и родные девицы, и говорит: «Надобно бы нам совершить паломничество к Богоматери в таком-то месте». — «Вы правы, госпожа, — говорят те, — это весьма достохвальное намерение». Вслед за тем отправляются они ужинать и опять юношу сажают рядом с девицею, которая по-прежнему изображает невинную овечку, да так умело, что он воспламеняется любовью до крайности, а ведь молодой человек в подобном случае совсем голову теряет.

Так вот на следующий день садятся все они на лошадей, но только лишь на одной-единственной лошади имеется двойное седло, а именно на лошади нашего юноши, который себя не помнит от радости, ибо позади него усаживают [99] ту самую девицу; она обнимает его, дабы удержаться в седле, и одному Богу известно, до чего это ему приятно: он готов чуть ли не все свои угодья отдать за то, чтобы пообниматься с нею в свое удовольствие. Одним словом, во весь опор мчится он к брачной ловушке. И вот, в столь набожном расположении духа, с Господнего ведома, свершают они это паломничество. А после возвращаются обедать в дом, ибо поездка-то эта была предпринята затем, чтобы прикрыть задуманное. И наш любезник ни на шаг не отходит от девицы. После обеда дама удаляется вместе с тою к себе в спальню и начинает ее расспрашивать: «Прежде всего расскажи-ка мне, много ли ты успела?» — «Ах, госпожа, он весь день напролет склонял меня к любви с ним», — отвечает девица и все выкладывает даме. А та ее наставляет: «Теперь говори с ним разумно и кротко, скажи, что тебя прочат замуж, но ты пока не хочешь, и коли он предложит тебе пойти за него, скажи, что посоветуешься со мною и что он единственный человек на свете, кого ты любишь и предпочитаешь другим».

Затем идет вся компания в сад, и тут юноша, заведя девицу в беседку, говорит ей: «Ради Господа Бога, сжальтесь надо мною, мадемуазель». — «Ах, прошу вас, — вздыхает она, — не говорите мне больше об этом, иначе я вас покину. Неужто вы хотите обесчестить меня? Неужто не слышали, что меня собираются замуж выдавать?» —«Клянусь душой, — восклицает юноша, — я никого хулить не собираюсь, но разве я менее достоин вам служить [100] и доставлять удовольствия, нежели тот, о ком вы речь ведете?» — «Ах, да ничуть не менее, — отвечает девица, — даже напротив — как бы я хотела, чтобы он походил на вас!» — «Благодарю вас от всей души, — говорит юноша, — вижу я, что вы, мадемуазель, по учтивости вашей хвалите меня так, как я и не заслуживаю, но коли соблаговолите оказать мне честь выйти за меня, я почту это за высшее блаженство». — «Благодарю и я вас, сеньор, но сперва следует мне говорить с госпожою и моими друзьями». — «Что ж, коли вы полагаете это надобным, я с ними потолкую». — «Только ради Бога, — просит девица, — не говорите им, что со мною об этом беседовали, а также и я с вами, иначе я умру со стыда». — «Не тревожьтесь, я вас не выдам», — обещает он. И тотчас, придя к даме, слезно умоляет отдать за него девицу, более всего боясь ее отказа.

Как только согласие дано и дело слажено, молодых тут же обручают или сговаривают иным способом, притом в тайне, шито-крыто, так что ни единой душе о том неизвестно, и тут же укладывают их в постель. Вот и угодил бедняга в брачные сети, женившись без согласия отца и матери, которые только диву даются, как это вышло, ибо хорошо знают, что не по нем эта невеста, что о ней идет дурная слава, и оттого теперь умирают от горя. И устраивают свадьбу тихую, безо всяких церемоний, ибо поздно уже напоказ выставляться, да и друзья невесты опасаются, как бы не вышло какой неурядицы.

Наступает ночь, и мать новобрачной, уж [101] будьте уверены, как следует наставит дочь, научив ее вырываться и отбиваться от мужа что есть силы, как и подобает девственнице, а затем, когда он ее все же одолеет, нужно ей будет вскрикнуть жалобно и задрожать, словно человеку, который смаху голышом угодил в холодную воду, к которой не привык. Так девица и поступит и отменно сыграет свою роль, ибо никто так не искусен в обмане, как женщина, желающая сохранить свои грешки в тайне.

Так вот и идут дела до следующего приступа, ну а что из этого получится, увидите дальше. Отец и мать юноши разгневаны донельзя, но их горю уж не помочь, и вот из жалости и любви к сыну принимают они его вместе с женою. Только ждет их один позор, ибо невестка родит через месяц-два, много три или четыре, а этого уж никак не скроешь. И вот все услады молодости оборачиваются печалями. Выгонит ли муж такую жену из дома — все равно опозорен будет, ибо теперь весь свет узнает то, чего до сих пор ни одна душа не ведала. Да и жениться вновь он не сможет куда же прежнюю-то жену денешь! А коли оставит ее при себе, она все же любить его не будет, а он ее и подавно, и уж такая жена своего не упустит, лишь бы мужу досадить. Да и он со своей стороны частенько будет поминать ей ее грех и поколачивать, так что станут они жить-поживать, как кошка с собакой. Но куда денешься, коли запутался бедняга в брачных сетях; не выбраться ему из них никогда, вечно будет он там маяться и в горестях окончит свои дни. [102]

РАДОСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ

Двенадцатая радость брака в том заключается, что молодой человек рьяно старался попасть в брачные сети и в конце концов угодил туда, найдя себе жену, какую хотел. Ясное дело, лучше было бы ему подыскать себе иную, но он ни за какие блага мира не желал этого, ибо посчитал, что лучше всех понимает в таких делах и что ему с Божьей помощью куда как повезло найти себе столь удачную супругу, которая ни с кем не сравнима: вот он и ловит каждое ее слово и восхваляет неустанно за все на свете — и невдомек глупцу, что она его провела. И вот простодушный наш юнец попадает к жене под каблук и поет с ее голоса; кто ни обратится к нему с делом, он непременно скажет: «Я посоветуюсь с женой, она хозяйка в доме». И коли жене будет угодно, дело сладится, а коли нет, ничего не выйдет, ибо добряк-муж так отменно укрощен, что стал послушлив, точно бык в ярме. В самый раз созрел он для семейной жизни.

Ежели он дворянин и принц созывает дворян под знамена, он пойдет лишь с согласия жены. А скажи он сам: «Душенька, должно мне идти в армию», ему тут же в ответ: «Идите, идите! Только что вы там делать станете? Деньги без толку растратите, да себя дадите убить. Ну а мне да вашим детям что прикажете делать!» И, хоть башку об стену разбей, но в армию его не пустит; а с врагом сражайся другой, кто может, и честь свою защищай другой, кто хочет. Зато ежели ей [103] вздумается выставить его из дому, она это сделает в два счета и загонит его хоть к черту на рога. Коли она сердится, он и пикнуть не смеет, ибо, права она или не права, ей перечить никто не моги, ведь она думает, что умнее ее и на свете нет. Славных же дел наделает тот муж, что состоит под каблуком у жены, ибо у самой мудрой в мире женщины в голове столько же здравого смысла, сколько у меня золота в глазу, и ум у ней так же длинен, как хвост у обезьяны; будь она хоть вполовину тем, чем хочет казаться, ей и то ума недостанет. И если это так, лихо достанется бедняге мужу: хорошо, коли жена хотя бы рассудительна и оглядчива, ну а что как нет? Горько тогда ему придется, покажет жена злосчастному, где раки зимуют. Вот, к примеру, хочется ему посидеть за беседою, а его спать отсылают. Или взбрело ей в голову свершить что-либо тайное, так она разбудит мужа в полночь и, спихнув с постели, напомнит про какое-нибудь якобы неотложное дело или же пошлет в паломничество по обету, что сама дала, потому как ей в бок вступило; куда денешься — поплетется бедный в любую погоду, в дождь и в град.

А бывает, что ее милый дружок, который знает в доме все ходы и выходы, вздумал с нею повидаться, и до того ему невтерпеж, что он пробирается ночью к ним в чулан или конюшню, а то и прямо в спальню, где почивает достойный супруг. Ибо, надо сказать, мужнин соперник от любви приходит в неистовство, поступая прямо по велению сердца, вот [104] отчего нередко бывает, что некоторые любовники в безрассудстве своем попадаются с поличным и дамы их принимают позор, да и как иначе: женщина ведь столь пылка и чувствительна, что стоит ей увидеть, какие препятствия любовник ради нее преодолевает, ему ни в чем отказа не будет, хотя бы и под страхом смерти, — напротив, пламя безрассудной ее любви лишь разгорится ярче. И вот когда любовник, эдак, тайком пробирается в дом, как сказано выше, то, бывает, собака учует его и залает, но жена уверяет мужа, что это, верно, крысы и что такое случается у них частенько. Даже если муж воочию узрит женину измену, то он глазам своим все равно не поверит, а посчитает, что она делает что-либо другое, ему же на пользу. Словом, чтобы долго не рассуждать, попалась рыбка в сети навсегда. Жена распоряжается, чтобы мужу приносили детей — потетешкаться с ними да укачать в колыбели, жена заставляет мужа держать рогульку, когда она по субботам шерсть мотает.

Но мало ему этого горя, так, нате вам, еще и другая напасть: начинается война и каждому надобно укрыться в городе или замке. Наш же бедолага не может уехать, покинув жену; хуже того: иногда попадает он в плен к коварному неприятелю, где с ним обращаются прежестоко, и бьют, и заставляют уплатить непомерный выкуп; приходится взять свою долю семейных денег и, дабы избежать тягот плена, укрыться в каком-нибудь замке. Но тогда вынужден он по ночам, тайком, посещать свой [105] дом, пробираясь на ощупь по темному лесу, сквозь кусты и колючки, а потом через изгороди да заборы, отчего приходит весь измученный да разбитый; ему хочется повидать семью, но толку от этого мало: дама бушует вовсю, сваливая на него все вины, словно это он не хочет помирить королей Франции и Англии; она кричит ему, что не станет более жить здесь. И приходится бедолаге нашему сажать жену с детьми на повозку и второпях везти в замок либо в город, и одному только Богу известно, сколько трудов стоит ему тут усадить семью, а там ссадить, тут собрать скарб, а там разобрать, да еще и найти им приют в крепости; такое и описать-то никому не под силу. Но можете сами судить, каково тяжко ему приходится, как он изможден и измучен ссорами да раздорами, ибо дама сполна вымещает на нем все то худо, что терпит не по его вине, а от ветра и дождя. Теперь приходится злосчастному хлопотать да бегать взад-вперед не только по ночам, но и днем, пешком либо верхами, — смотря по его состоянию, — раздобывая пропитание и все прочее для своего семейства. Короче сказать, не будет отныне покоя ни бедному его телу, ни душе, ждут беднягу одни лишь муки да терзания, ибо ни для чего иного он и не создан. А бывает так, что не стерпит он сварливой брани своей жены; уж до того станет ему невмоготу, что он решится перечить ей словами или как-нибудь по-иному, но тогда мучения эти лишь удвоятся, ибо тут же будет побежден и наголову разбит и попадет в рабство еще горше прежнего, дай то сказать [106] поздно бунтовать вздумал. А еще надобно вам сказать, что дети его дурно воспитаны и ничему не научены, ибо отец их и подойти-то к ним близко остерегался, ему только приказывали доставлять им все, чего они ни попросят; что бы они ни сотворили, все похвалы достойно: пусть даже выбьют отцу глаз, швыряясь для забавы камнями, и это будет хорошо. Но вот война, слава Богу, кончается: теперь надобно перевозить весь домашний скарб обратно в дом и вновь принимать прежнюю муку.

А мужа тем временем настигает старость, и теперь им помыкают еще пуще прежнего: хорошо еще если не выбросят его пинком из дому точно старого сокольничего, который ни на что путное не годен, Дама по своему усмотрению выдает дочерей замуж, иногда и неудачно, и вот дочери с их мужьями глумятся над бедным беспомощным стариком, который мается подагрою и прочими злыми немощами. Только и останется ему, что плакать над своими грехами, находясь в той сети, из коей выхода нет; он не осмелится даже ни мессу заказать, ни завещание составить, разве что поручит душу своей жене. Вот так в скорбях и печалях завершается жизнь бедняги; пребудет он в них до могилы и в горестях окончит свои дни. [107]

РАДОСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ

Тринадцатая радость брака в том заключается, что какой-нибудь человек, женившись и прожив с женою пять, шесть или более лет, видит, что ему повезло найти супругу добрую и разумную, с которою и дальше ждет его лишь довольство и утешение. Но, будучи дворянином, он желает также всему свету доказать, как разумеет он дворянскую честь и доблесть, а для того решает отправиться из дому на ратные подвиги, о чем и объявляет своей половине, та же, бросившись ему на шею, давай рыдать и причитать над ним, а пуще всего над собою: «Увы мне, милый мой дружочек, на кого вы меня с детьми покидаете да оставляете, ах, да увижу ли я вас еще когда-нибудь!» И эдак хлопочет над ним день и ночь, добиваясь удержать мужа при себе. Но он ее урезонивает: «Голубушка, надобно мне ехать попытать счастья, на то и королевское повеление, иначе лишусь я фьефа 20, королем пожалованного, а вы не убивайтесь так, мы с вами вскорости опять свидимся, да будет на то Господня воля». И вот вступает он в армию, что собирается в заморские края за счастьем да удачей, ибо принадлежит к тем мужам, благородным и храбросердечным, коих не смутит и любовь к жене да детям, ежели дело зашло о чести и славных подвигах. И хотя жена себя не помнит от горя, он, затаив печаль в душе, все же расстается с нею, не подавая виду, что огорчен, и крепясь, как оно и подобает настоящему мужчине. А ведь есть же такие — да и немало [108] их, — что даже ради защиты земли, а то и живота своего не в силах оторваться от бабьей юбки, — эдаких храбрецов на десять-двенадцать лье от дома не оттащишь, разве что подгоняя их сзади острою пикою. Вот такие трусы и позорят наше дворянство, и все добрые люди, знатные и благородные, чураются их и не водят с ними компанию. Пусть хоть отцы их в свое время были храбрыми воинами, но даже и такого отца сын за трусость и робость свою навеки должен быть лишен дворянского звания.

Вернемся, однако же, к нашему дворянину, с которого начали мы рассказ: он собирается, стало быть, в путь, а жену и детей своих, которые после чести ему дороже всего на свете, поручает ближайшим своим друзьям. И случается иногда так, что, сражаясь за морем, попадает он в плен к врагам и томится в неволе два, три или четыре года и невозможно ему вернуться домой. Жена его вся исплакалась по нем, а бывает, что до нее доходит слух о его смерти и уж тогда скорбь ее не знает границ и пределов. Но не все же горевать — печаль, слава Богу, мало-помалу утихает, и, глядь, дама выходит за другого, сменив вдовье горе на брачные радости и позабыв о прежнем супруге, которого, если ее послушать, любила без памяти. Теперь же все другое; куда и подевались ее любовь к первому мужу и детям: ласки, поцелуи, объятия да нежные слова — все кануло в прошлое, стоит только взглянуть, как вьется она вокруг второго мужа, и всякому ясно, что любит она его куда больше, [109] нежели первого, а тот горемыка одну лишь награду и обрел за свою храбрость — суму да тюрьму. Да и дети, некогда любимые отцом и матерью, заброшены и запущены хуже последних нищих, пока мать забавляется да милуется с их отчимом.

Но судьба иногда и так подстроит, что храбрый и благородный супруг возвращается на родину, хотя и сломленный невзгодами и старостью, — да оно и немудрено после трех, четырех или более лет заточения; и вот достигает он наконец пределов своей страны и первым делом расспрашивает о своих жене и детях: живы ли они, нет ли и не терпят ли какой нужды. Ведь еще томясь в плену, этот добрый человек чего только не передумал, от каких черных мыслей не плакал, вспоминая о семье, но в тот самый час, как бедняга молил Господа бога охранить его близких от напастей, милая его женушка не терялась, позабыв в объятиях другого о первом муже, как о прошлогоднем снеге. И вот доходит до него весть, что она во втором браке. Не сказать, как убит он такою новостью! Вспомните, как горевал великий царь троянский Приам, узнав о гибели славного Гектора 21, как убивался Иаков по якобы мертвому сыну своему Иосифу 22, но даже и эти скорби не сравняются с терзаниями бедного покинутого мужа. Вот добирается он до своего города и то, что было пока слухом, становится явью. И ежели он благородный человек, то никогда не простит неверную супругу, а тот, второй, скорее всего, ее бросит. Вот и покинута она в бесчестии да так и пойдет по дурной [110] дорожке, учинив мужу своему нестерпимую обиду, до самой смерти неизбывную. И дети станут все равно что сироты при такой шальной матери. И ни мужу, ни жене в брак уж не вступить, пока один из них жив.

А еще случается, что из-за неподобного поведения жены муж вызывает своего обидчика на поединок, защищая честь свою и звание, да, неровен час, и погибнет бесславно в таком поединке. К несчастию, посылает судьба и такое, когда правый погибает, а неправый побеждает. А еще бывает иногда, что дворяне равного сословия и состояния заводят ссору из-за жен своих, каковые по глупой гордости и неразумию оспаривают друг у дружки место в церкви и готовы в глотку вцепиться одна другой из-за того, кто первой подойдет к распятию. И нет конца их раздорам, куда вовлекают они и друзей, и родных, доводя дело до того, что никто из них и вспомнить не может, с чего началось. Только понапрасну губят они в бестолковой этой сваре силы, и деньги, и даже земли свои, часто впадая в нищету из-за пустых тяжеб и нескончаемых судилищ.

Заключим же из всего сказанного, что те, кому выпала такая несчастливая доля, как раз и запутались прочно в брачных сетях, — они все искали там благоденствия, нашли же совсем обратное, о чем раньше и не ведали. Так вот и промаются они всю свою жизнь в нужде да кручине и в горестях окончат свои дни. [111]

РАДОСТЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Четырнадцатая радость брака в том заключается, что юноша, все старания приложив к тому, чтобы оказаться в брачных сетях, женится наконец на красивой молодой женщине, нежной и милой, простодушной, веселой и доброй, и живут они в мире и согласии два или три года, ничем один другого не огорчая, но доставляя друг другу все радости, какие только возможны, и нет меж ними ссор, и милуются они как два голубка, и столь крепкими узами любовь их соединила, что, если бы мужу стало вдруг больно, тотчас бы и жена от боли застонала. Так живут наши юные супруги, но случается, что дама земную жизнь сменяет на загробную, и тогда молодой ее муж приходит в такую печаль, что и описать невозможно. И счастье от него отворачивается, ибо, рассудите сами, ведь не живут люди в тюрьме в свое удовольствие, а иначе и тюрьма не была бы тюрьмою. И молодой человек впадает в горькое отчаяние, ропща на Бога, на смерть и на судьбу, что так сурово его наказала и всякую радость отняла; нет, как мне кажется, в мире большей печали, чем та, о которой выше рассказано. Так проходят дни его в душевных невзгодах, и живет бедняга в одиночестве, избегая друзей и думая лишь о тяжкой потере, им понесенной, и стоит у него перед глазами образ его милой жены, которую он столь горячо любил.

Но нет в мире ничего такого, что не проходило бы. И находятся сердобольные люди в [112] городе или в окрестности, которые, рассудив, что он хороший и честный человек (а оно и в самом деле так), сватают его и женят на другой, которая от первой его жены отличается, как ночь от светлого дня: она вдова и не первой молодости, но скорее средних лет, и уж эта женщина многому научилась за первым мужем, а в особенности тому, как ей управляться со вторым. И, будучи хитрой и коварной, она долгое время прикидывается не такою, какова на самом деле. Но чуть лишь она уверится, что муж ее — человек прямодушный и добрый и на дурное не способен, тут-то — откуда что взялось! — она и изольет на него весь яд, что скопился у ней под языком. И давай она помыкать им, обрекая его страдать да мучиться.

Да будет вам ведомо, что нет ниже раба и горше рабства, чем для молодого человека, простодушного и добросердечного, очутиться под пятой у жены, успевшей до того повдоветь, особливо если она зла и взбалмошна. Эдакую бабу можно сравнить лишь с самым отъявленным жестоким злодеем, а бедняге, что угодил к ней в руки, остается только молиться Богу, чтобы тот ниспослал ему побольше терпения и смирения. Такой муж подобен старому беззубому медведю в наморднике, спутанному толстой железной цепью и прикованному к тяжелому бревну: осталось ему лишь реветь, да и за то получит он от злого поводыря пару пинков под ребра. Только такое сравнение годится для простодушного молодого [113] человека, который взял за себя злую и взбалмошную вдову.

И часто случается также, что он, на свою беду, много моложе ее, и она принимается его ревновать, ибо красота и свежесть молодого мужа пробуждает в ней ревнивую жадность и желание вечно держать его при своей юбке, владея и помыкая им безраздельно. Такая женщина подобна рыбе, что живет в воде, которая по причине большой жары застоялась, потеряла свое течение и загнила, и оттого рыба, задыхаясь в этой гнили, хочет найти свежую воду и ищет ее, а найдя, оживает. То же случается с женщиной в летах: когда находит она себе молодого мужа, его гладкое тело возбуждает в ней новое вожделение. Но знайте, что нет испытания, которое вызывало бы у молодого человека большее отвращение, нежели такая жизнь, и так вредило бы его здоровью. Он как путник, что, измучившись жаждой, залпом пьет прокисшее вино, не замечая вкуса, но после доймет его отрыжка от эдакого пойла и больше он уж не станет его пить, коли сможет купить себе другого вина. То же и с молодым человеком, имеющим старую жену: ясное дело, он любить ее будет не более, чем молодая жена любит старого мужа. Многие женятся на старухах из скупости или корысти, но глупы же и старухи эти, ибо, хотя мужья и служат им, но никогда не будут верны.

И еще глупее выглядит старый человек, который ничего лучше не смог выдумать, как жениться на молоденькой. Смех берет, [114] глядя на него, ибо всем известно, к чему такой брак приводит. Если старик берет молодую жену, пусть не надеется, что она станет ходить за ним: даже и подумать противно, как это молодая женщина, нежная и благоуханная, терпит подле себя старика, что всю ночь напролет кашляет, харкает да кряхтит, чихает да потеет; чудом будет, коли она смолчит, слыша рядом с собою отрыжку его, происходящую от больной печени или других хворей, в коих нет недостатка у стариков. Так и получится, что один из них вечно будет стоять другому поперек дороги. Подумайте и рассудите, разумно ли совмещать две вещи несовместные? Да это все равно что посадить в один мешок кошку с собакой, где они передерутся насмерть. И случается также, что такие супруги, не отказывая себе ни в какой прихоти, безрассудно сорят деньгами, впадая от того в нищету. А еще бывает, что старый муж или старая жена становятся все ревнивее, все жаднее, отчего, сами понимаете, дела идут совсем скверно. Ведь когда молодые любезники видят, как мается красивая юная дама за эдаким старым дурнем, они тотчас расставляют свои сети, не без причины рассчитывая, что она попадется туда скорее иных, у которых мужья молоды и ловки. И случается также, что старуха берет себе молодого мужа, а тот женится на ней из-за денег, но отнюдь не по любви, и они крепко ссорятся, и деньги назло друг другу тратят без разбору и толку, отчего вскорости впадают в бедность. И знайте: такая ненасытная старуха, как пить дать, [115] загубит жизнь молодого мужа. Вспомните, что сказал о том Гиппократ 23: «Non vetulam novi, cur moriar?» (Не знаю, отчего эта старуха никак не помирает (лат.).)

И часто эдакая старая карга, выйдя за молоденького, становится жадной на любовь и ревнивой донельзя: куда бы ни пошел муж— в церковь или в другое какое место, она вся избесится от злости, полагая, что он ее обманывает, и одному только Богу ведомо, какие муки и терзания муж от нее принимает, какие наскоки выносит. Никогда молодая жена не станет ревновать, как ревнуют старые, — у ней и других забот хватает. А старуха так мужа измордует, что он при ней и заговорить-то с другой женщиной не осмелится, разве что с пожилой какой-нибудь, и при эдакой жене состарится он за один год так, как при молодой не состарился бы и за десять. Старуха его заест, она из него все соки высосет, так и загубит бедняга в ссорах да сварах свою жизнь и в горестях окончит свои дни.

РАДОСТЬ ПЯТНАДЦАТАЯ

Пятнадцатая радость брака, которую почитаю я, к великому и крайнему моего сокрушению, несмертельною, в том заключается, что некто, по несчастию, долго суетился вокруг брачной сети и наконец отыскал вход туда, женившись на женщине, больше всего на свете любящей всяческие забавы и увеселения. [116] И наслаждается ими столь ревностно и долго, что муж ее, заприметив это, усомняется в ее благопристойности, отчего и происходят у них многие ссоры да раздоры, каких в этом случае не избежать. Но знайте, что женщина, коли дело зашло об ее ублажении, от своего никогда не откажется, какие бы дрязги ей ни грозили, и вы хоть убейте ее, а она все-таки изопьет полную чашу удовольствий, коли уж из нее пригубила.

И, бывает, муж при эдаких делах начинает следить за женою и наконец устережет любовника, что пробирается к нему в дом, дабы помочь хозяину в его супружеской обязанности, когда тот в отлучке; увидав такое, впадает он в гнев и тоску, сокрушающие ему сердце, и как безумный врывается в тот покой, где они милуются, заставая их рядышком или же весьма близко друг к другу. И берет в оборот незадачливого любовника, который так ошарашен и пристыжен, что ни слова не может вымолвить, ни отпор дать хозяину. А дама, видя, что дело пахнет потасовкою, и жалея беднягу (а также почитая долгом своим отвратить смертоубийство), кидается мужу на шею со словами: «Ах, господин мой, Бога ради, остерегитесь наделать беды!» После чего муж освобождает любезника, который, взяв ноги в руки, улепетывает восвояси, а вслед за ним уходит и хозяин дома, коему не с руки убивать жену. Так-то вот и спасается любовник от кары, удрав со всех ног, да и чему же тут дивиться: ведь не сыщешь проворнее бегуна, нежели эдакий пачкун, которому [117] повезло вырваться из рук того, кто его застал врасплох с поличным.

А злосчастный супруг, не зная, куда тот подевался, бегом возвращается в спальню, передумав и решив ни с того ни с сего разыскать жену и вовсю расчихвостить ее, а то и убить до смерти, каковое намерение вовсе не хорошо и не разумно, ибо нет уверенности, что они преступили закон, — ведь не застиг же он их за главным делом. И надо вам знать, что бедная женщина, попавши в такую переделку, вовсе теряет голову со страху и спасается от мужа у своей матери, либо сестры, либо кузины: но лучше всего ей идти к матери, нежели куда-нибудь в другое место. И вот рассказывает она матери о том, что с нею стряслось; только ежели ее послушать, дружок ее очутился в доме по чистой случайности, да и то всего один разочек, а муж застал их за беседою, я не за чем-либо дурным. А мать ее спрашивает: «Да за каким же дьяволом он имел с тобою дело?» — «Ох, Богом клянусь, что он и вправду заводил со мною разговоры о любви два или три раза, но я ему наотрез отказывала: стоило ему войти да эту речь завести, я его живо за дверь выставляла». И клянется матери всеми святыми в своей невиновности: по ней, так пусть его хоть повесят, любезника этого; ну а другой раз, бывает, и покается во всем, ибо мать, которая эти песни наизусть знает, говорит ей: «Сдается мне, что тут дело нечисто, — не верится, будто он входил к тебе в спальню без твоего на то согласия и благоволения. А ну-ка, дочь моя, признавайся уж до конца, [118] коли ты хочешь, чтоб я сыскала лекарство от твоей беды». Тут дама наша, потупясь, краснеет, как пион. «Ага! — говорит мать. — Вот то-то же, меня не проведешь, выкладывай, как дело было». — «Ах, матушка, коварный этот прельститель целых два года осаждал меня, да я все не сдавалась, а тут, точно на грех, муж мой отлучился из дому, и тот, сама не знаю как, пробрался в дом, хотя я крепко запирала двери, да и взял меня силою; клянусь вам, я половину ночи от него оборонялась, так что совсем выбилась из сил, а каково это для бедной, несчастной женщины, когда она осталась одна, без помощи». — «Ну так я и знала! — отвечает мать. — Сам бы не смог, да дьявол помог. Вперед веди себя умнее и дружка своего больше в гости к себе не пускай!» — учит она дочь. «Ах, матушка, да как же прикажешь ему не приходить, коли он теперь весь истосковался; ведь он думает, что муж убил меня до смерти, и от того впал в безумство и непременно захочет удостовериться, жива я или мертва». — «Да я и то дивлюсь, — говорит ей мать, — как это муж его не убил и тебя заодно». — «Ох, Пресвятая Богородица, спаси и помилуй! Скажу вам, матушка, что не обними я мужа и не удержи его, он, ей-богу, прикончил бы беднягу на месте». — «Ну и хорошо поступила, уберегши его от эдакой злой участи: ведь ежели мужчина ночи не спит, подвергая себя опасности, дабы усладить женщину, ей за это лучше самой умереть, нежели отдать его на поругание». — «Ах, и не скажите, матушка, кабы вы знали, какой это человек! Клянусь [119] вам, что на дворе и дождь, и град, и темень непроглядная, а он, бедняжка, придет пешком, дабы не быть замеченным, и по полночи ждет в саду, пока я не улучу минутку выбежать к нему, а уж когда выбегу, он, бывало, весь закоченеет от холода, а все нипочем». — «Да я и то дивилась, — говорит мать, — каково почтительно он со мною обходится: в церкви дорожку забежит и святой воды подаст; где бы ни встретился, любую услугу окажет». — «Оно так, матушка, уж очень он вас почитает». — «Ну, стало быть, — заключает мать, — надобно помочь вашей беде. Пойди-ка, — приказывает она служанке, — да передай знакомым моим, такой-то и такой-то, что я прошу их прийти ко мне, у меня до них есть дело».

Отправляется служанка и передает этим женщинам, что госпожа ее просит их к себе. Тут же кумушки являются в ее дом и рассаживаются подле очага, где горит жаркий огонь, если дело происходит зимой; если же летом, то располагаются дамы на полу, посыпанном свежею травою и цветами; первое, что они сделают, еще лба не перекрестивши и молитвы не прочтя, это в ожидании речей хозяйки опрокинут по чарке доброго винца, да по такой немалой, что вряд ли и к утру прочухаются: недаром же говорится: «Опрокинешь винный жбан — прозеваешь англичан». Вот одна из гостий и говорит матери: «Что это, душенька моя, дочь ваша какая печальная!» — «Ах, милая, приключилась с нею злая беда, почему я за вами и послала». И рассказывает им все дело, да только на ходу перевирает его, как [120] ей надобно; а, впрочем, может и правду сказать, ибо есть среди них такие, что сами в подобный переплет попадали и оттого подадут ей верный совет; да и другие отлично знают, чем тут пахнет, и многое могли бы поведать, да только в свое время так умно делишки свои обделывали, что, слава Богу, обошлось у них без огласки и скандала. Итак, советуются они все сообща; каждая высказывает свое суждение, говоря, как бы она поступила в подобном случае, и слова эти не с потолка берутся, ибо случаев таких наши кумушки навидались и опыта у них предовольно. Одни осуждают, другие одобряют, третьи возражают, четвертые расспрашивают — и все для того, чтобы отыскать способ устранить неудовольствие. После чего выносят окончательное суждение и, с Божьей помощью, разрешат дело ко всеобщему удовлетворению, но на этом не покончат, а станут собираться еще и еще веселей своей компанией, и уж будьте уверены, что злосчастный муж, и без того принявший позор, за все заплатит сполна.

Порешивши наконец, как взяться за дело, они начинают веселиться и зубоскалить все вместе. Одна говорит молодой женщине: «Не хотела бы я провести такую скверную ночь, какая ждет нынче твоего муженька». Вторая скажет: «А я хотела бы поглядеть, что он сейчас поделывает и о чем думает». — «Ей-богу, — вступает третья, — когда то же самое приключилось со мною и с таким-то, как вы, верно, слыхали, и когда я отвертелась от всего, в чем супруг мой обвинял меня, [121] то он целых три месяца не ел, не пил, а в постели вертелся с боку на бок и вздыхал так жалостно, что меня прямо смех брал, и я простыней себе рот зажимала, чтобы не расхохотаться». — «Увы! — причитает четвертая, — а каково сейчас тому-то бедняге, от расправы сбежавшему, — небось, вконец истосковался». — «И не говорите, душенька, — вздыхает мать, — он, злосчастный, нынче не удержался и раза два прошел мимо нашего дома, но я ему приказала на глаза нам не показываться". Тут служанка говорит: «А я-то, ей-богу, видала его сегодня у городского фонтана, он мне сунул в руки большой паштет для вас и пообещал назавтра прислать сладкий пирог, а еще просил передать, что вверяет судьбу свою в ваши руки и в руки ваших подруг. Поглядеть на него, так прямо жалость берет». — «Ах, и впрямь! — восклицает одна из гостей. — Жалко несчастного!» — «Жалко, ой как жалко! —вторит ей другая. — Давайте-ка из расположения к нему съедим этот паштет перед тем, как разойтись». — «Клянусь Богородицей, — добавляет третья, — хотела бы я, чтобы он был здесь, с нами». — «Ах, господи, вот обрадовался бы бедняга, — говорит служанка, — а то ведь поскучнел да побледнел, ни дать ни взять мертвец». — «А что, душенька, не послать ли сейчас за ним?» — «Хорошо бы, — говорит мать, — да только пусть войдет через заднюю дверь». И вот является к ним незадачливый любовник, и уж как его здесь привечают да пригревают, жалеют и лелеют.

Тогда посылают кумушки за служанкою [122] мужа, которая все дела в доме досконально знает и наперед ждала, когда ее позовут, даже и хорошее платье для такого случая надела, Вот приходит она, и одна из гостий ее спрашивает: «Ну-ка, Жанна, расскажи нам всю правду, как она есть, — что там твой хозяин поделывает?» — «Какое поделывает! — отвечает та. — И не спрашивайте, не ест и сна лишился. Хотите верьте, хотите нет, а он сегодня утром как сел за стол, положил кусок мяса в рот, а прожевать и сил нет — так и выплюнул. А сам-то об стол облокотился да пригорюнился, сердешный, а уж с лица бледен, что твой покойник. А потом как схватит нож для мяса, да как всадит его в стол! А потом убежал в сад, да тут же и назад, так и мечется, места себе не находит да рыдает день и ночь, прямо сердце кровью обливается, на него глядючи». — «Ишь ты, кого пожалела, — говорит одна кумушка, — да ничего ему не будет, оклемается как миленький. Ах, душенька, сколько я таких больных-то повидала и, с Божьей помощью, все, как один, исцелились. А ты-то хороша! — обращается она к служанке. — Куда ж ты глядела, зная все хозяйские дела, — ведь госпожа твоя доверилась тебе, а ты главное и прозевала!» — «Ах ты, Господи, да где ж мне было угадать, что хозяин вернется в такой час, разве я виновата, что они ему попались, будь он проклят!» — «Аминь!» — отвечают все, и на том беседа кончается. Так-то вот и насмехаются и куражатся они над добросердечным человеком.

А после решают, которой из них идти в дом [123] к бедняге, что сидит там, словно приговоренный к повешению. И сперва отправляют туда одну из двух самых востроязыких. Вот одна из них еще с порога его спрашивает: «Ну, что поделываете, куманек?» А тот, слова не вымолвив, ждет, когда они подойдут к нему. Женщины усаживаются поближе и опять спрашивают: «Так что же вы, куманек, поделываете?» — «А ничего, — отвечает он, — что мне поделывать? Как это прикажете назвать?» — «А вот я хочу вас побранить, — говорит кумушка. — Приятельница моя, мать жены вашей, нарассказала мне всяких ужасов, а ведь, ей-богу, неразумно это с вашей стороны — верить злым сплетням, клянусь Господом богом, бессмертной моей душой и райским блаженством, что жена ваша не учинила вам никакого бесчестья и упрекнуть ее не в чем». Тут вступает другая: «А я клянусь Пресвятой Богородицей из Пюи, куда влачила я по обету свое бренное тело, что знаю вашу жену с детства и могу засвидетельствовать именем Господним, что она всегда была самой прекрасной и разумной девушкой в нашем крае. Поистине, жалости достойно, что ее отдали за вас: ославили вы ее ни за что ни про что; уж и не знаю теперь, как вы пред нею оправдаетесь». — «Дорогие мои гостьи и госпожи, поверьте мне, — говорит служанка, — я ума не приложу, что это нашему хозяину примерещилось: ни разу в жизни не приметила я, чтобы хозяйка моя сбилась с пути, и сама я честно и верно ей служила; будь что не так, я-то уж сразу бы это прознала». — «Да будет болтать-то! — [124] кричит хозяин, — Я их видел, вот как тебя сейчас!» — «Не горячитесь, куманек, — возражает одна из дам, — не горячитесь и не говорите лишнего; мало ли что люди сидят рядышком — неужто же сразу дурно об них думать?» — «Мне-то ведомо, — подхватывает служанка, — что этот вертопрах своего усерднейше добивался, только вот хозяйка моя его ненавидит, как злейшего врага; уж и не знаю, как удалось ему пролезть в дом, ибо, клянусь райским блаженством, его к нам никогда не допускали: скорее госпожа моя согласилась бы увидать его на виселице, нежели в своей спальне, а коли не нашлось бы подходящей перекладины, охотно подставила бы свою шею. Тому уж четыре года, как я служу вам верой и правдой, хоть и не озолотили вы меня, куда там! Так вот, клянусь всеми святыми мощами в нашем городе, что госпожа всегда вела себя так пристойно, как только возможно благоразумной женщине вести себя при муже. Да что тут толковать, не может того быть, чтобы я не приметила, коли что худое творилось. А ведь я от хозяйки ни на шаг. Дал бы Господь, чтобы я была так же чиста от всех своих прегрешений, как она от этого, хотя и про себя могу сказать, что ни один мужчина не целовал меня, кроме моего мужа, которого прибрал к себе Господь, слава Ему; ни одна живая душа этим меня не попрекнет!» Тут подоспевают все остальные кумушки и одна за другой, по очереди, расхваливают и превозносят молодую даму. Одна говорит: «Поверьте, дорогой куманек, я вас горячо люблю и почитаю больше всех на свете, так вот клянусь всем святым, [125] что, заметь я дурное поведение вашей жены, я бы тотчас вам донесла». — «А я, — говорит другая, — голову дам на отсечение, что это вас дьявол попутал, дабы с женою рассорить, ибо навредить как-нибудь иначе ему не под силу». — «Ах, горе-то какое! — причитает третья. — Бедная женщина с тех пор глаз не осушила, все плачет да плачет». — «Не дай Бог, помрет от печали», — вторит ей четвертая. «Неужто вы, куманек, думаете, что, будь она такого непотребного поведения, как вы описали, мы бы терпели ее в своей компании? Дуры мы, что ли, последние? Да мы и разговора бы ее не удостоили и с улицы нашей согнали навсегда, уж вы нам поверьте!»

Тут является и мать, вся в слезах, и кидается на зятя, притворяясь, будто хочет выцарапать ему глаза, и причитая во весь голос: «Ох, проклят будь тот час, когда я за вас ее выдала, ославили вы ее, опозорили навек, да и меня вместе с нею! Вот горе так горе! Вам, негодному, великую честь оказали, отдав в жены такую девушку, ведь, захоти она только, была бы сейчас замужем за знатным сеньором и жила бы в богатстве да почете, так нет же: она хотела лишь вас и никого другого, вот и заслужила, несчастная, в награду один позор да поношения». — «Погодите, милая! — утешает ее одна из кумушек. — Не гневайтесь так!» — «Ах, мои дорогие, — восклицает мать, — да коли бы моя дочь изменила мужу, я бы — не гляди, что родное дитя! — задушила ее собственными руками; но разве легко мне глядеть, как ее срамят без вины и причины, [126] ведь ей потом до самой смерти от бесчестья не отмыться!" И давай все разом бранить да попрекать беднягу-мужа, а тот уже и сам впал в сомнение и растерялся, в глубине же души рад, что дело оборачивается к примирению. Мать уходит, а подружки ее утешают его, говоря, что материнскому гневу и дивиться нечего; потом предлагают привести к нему жену и отправляются восвояси.

После них приходит францисканец или якобинец 24, исповедующий и мужа, и жену; у этого также язык хорошо подвешен, а кроме того, ему каждый год отваливают хорошую деньгу за отпущение всех грехов; стало быть, теперь он берется за простака-мужа со словами: «Сын мой, я весьма поражен тем, что мне пересказали, и пришел пожурить вас: клянусь нашими святыми покровителями Домиником или Августином 25, я вашу жену знаю с десятилетнего возраста и могу клятвенно засвидетельствовать, что она одна из самых добропорядочных женщин в наших краях, — кому и знать, как не мне, ее исповеднику, — ведь я до всего доискиваюсь и уверен, что она чиста и помыслами и телом, — клянусь вам в том своей душой».

Так вот и убеждают простосердечного мужа, и он уже раскаивается в содеянном и верит, что глаза его обманули. И от всего поднятого им переполоха польза будет лишь одна: отныне станет он покорнее ягненка, а может статься, и чести своей лишится, ибо его половина, мужем опозоренная, совсем потеряет стыд и пустится во все тяжкие, памятуя о том, что [127] все теперь знают, что она за птица. А мать ее, подружки, родственницы да соседки, из коих некоторые и не слыхали об этом деле, примут ее сторону и станут пособлять в шашнях точно тем же манером, как помогали ей оболванить и усмирить мужа, когда он вздумал порвать узду. А сердечный дружок жены со своей стороны постарается оказывать всевозможные услуги, к примеру подносить паштеты и торты, которые они будут вместе и съедать; за все заплатит наш простак и, стараниями окрестных кумушек, никогда больше слухам доверять не станет: неужто заподозрит он этих почтенных женщин в неблаговидных делах! А уж домашние его, сами понимаете, вдвойне постараются, чтобы все было шито-крыто. Служанка — та, что знала о делах хозяйки и столь рьяно мирила супругов, — сделается едва ли не такой же важной дамою, как ее госпожа, даже гостей начнет принимать, а та ей станет потакать во всем, ибо долг платежом красен.

Вот как крепко угодил бедняга-муж в брачные сети, откуда, плачь не плачь, назад уже не выбраться; как бы жена ни обращалась с ним, любить она его все равно никогда не будет, и состарится он и впадет в ничтожество, согласно правилам сей игры. Так, загубив свою жизнь в тяжких заботах, несчастьях и горьких слезах, приблизится он к порогу смерти и в горестях окончит свои дни. [128]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Здесь заканчиваются «Пятнадцать радостей брака», которые именую я радостями оттого, что те, кто женится, не умеют разобраться в вышеописанных вещах и почитают их за величайшее счастье, как оно им и положено, ибо ничего иного и знать не желают. Что же до меня, то я называю вещи эти величайшими несчастьями, какие только можно сыскать на земле. И ежели женщины станут сетовать на то, что я не перечислил и не описал их беды, как описал мужские, пусть простят меня великодушно, а в свое оправдание скажу, что я женщин ни в чем не оболгал, напротив, все высказал к их чести и прославлению. Но, хотя по общему закону, помянутые беды, согласно вышесказанному, постигают мужчин, я не утверждаю и не хочу сказать, что все эти радости или две-три из них приключаются с каждым женатым мужчиной; однако смело могу заверить, что нет такого мужа, каким бы ни был он мудрецом, хитрецом или умником, который не попробовал бы одну или несколько из них. Из чего и следует заключить, что человек, без принуждения стремящийся в такое рабство, сей бедственной участи вполне достоин. И, однако, я не хочу сказать, что жениться негоже: вот только не почитаю подобное безумство за радость или счастье. Пусть бы мужчины, по крайней мере, побереглись от эдакого оболванивания, — ведь вот один, будучи холостяком, видит, что творится с другими, и насмехается над ними, и куражится вовсю, [129] а поглядите-ка на него женатого: захомутали беднягу еще покрепче, чем тех. Так что поостерегитесь смеяться над ближним, ибо, на мой взгляд, мало кому суждено избежать вышеописанных радостей. Но ведь каждый мужчина в душе-то уверяет себя, что его как раз и пронесет и повезет ему больше других; и чем более он в этом уверен, тем жесточе его взнуздают. А ежели спросят меня, нет ли лекарства от эдакой болезни, я отвечу, что найти его хотя и трудно, но возможно; есть такое средство, но здесь я о нем пока ничего не скажу. Пусть кто-нибудь из мужчин спросит меня на сей предмет приватно, и я выскажу ему свое мнение, но на людях буду нем, как рыба, дабы ни одна дама, девица или другая какая женщина не упрекнули меня в злопыхательстве. Ведь, по здравом размышлении, все мною написанное служит, как я уже говорил, к славе женщин, и тот, кто добросовестно разберет мой труд, поймет, что мужчины иногда бывают куда хуже их, и это опять-таки в пользу женщин говорит; написал же я мой трактат по просьбе нескольких девиц, которым того хотелось. А коли они останутся им недовольны и пожелают, чтобы я взял на себя заботу писать теперь о них, для вящего их восхваления и унижения мужчин, как они на то надеются, то я всегда к их услугам и обещаю найти слог куда более красноречивый, нежели нынешний, имея в виду тяжкие обиды, оскорбления и унижения, коим мужчины подвергают женщин во многих местах, прибегая обыкновенно к силе, а не к разуму, ибо [130] женщины по природе своей слабы, беззащитны и всегда готовы подчиниться и служить мужчине, без чего и вовсе не смогли бы жить на этом свете.

Красотке голову снести,

МАмашу к плахе отвести,

ПоРАспотешить белый свет,

ЧтоБ третьей понести ответ.

БезгЛавых этих вместе

ДерзнУть отправить к мессе.

Узреть Дано сегодня

Там дочкУ, мать и сводню. (Перевод Петра Васнецова)

Эти восемь строк сложены к удовольствию и во славу женатых, кои в браке усладу себе обрящут 26. Да поможет им в том Господь Бог! Amen, Deo gracias! (Аминь, да осенит их Господь своею благодатью (лат.).)

Et sic est finis huius presentis operas. (И здесь кончается это сочинение (лат.).)

Комментарии

 

Комментарии

1. Здесь и далее развивается очень популярная в средние века легенда о том, что французы были потомками троянцев — бежавших из-под стен гибнущей Трои ее защитников. Согласно этой легенде, сын Гектора Франсион обосновался в долине Дуная и построил город Сикамбрий. Он платил дань Риму, но за помощь императору Валентиниану (IV в. н.э.) в его войне с алланами был от выплаты дани освобожден. Спустя десять лет император снова стал требовать дани. Франки вступили с римлянами в войну, завершившуюся в конце концов победой франков во главе с Клодионом. Эту легенду излагает уже латинский хронист VII в. Фредегарий. Она стала «официальной» и вошла в «Большие французские хроники».

2. Согласно приведенной выше легенде, франки из долины Дуная переселились в Германию, а оттуда в Галлию, потеснив там римлян.

3. В данном случае, как и Жан де Мен в «Романе о Розе», автор «Пятнадцати радостей брака» использует включенное Вальтером Мапом (ум. ок. 1208 г.), известным латинским писателем, в его книгу «О пустяках придворной жизни» письмо некоего Валериуса (Валерия) к его другу Руфину, в котором он отговаривает последнего от намерений жениться.

4. Речь идет об авторе «Жалоб Матеолуса».

5. Речь идет о том, что автор «Пятнадцати радостей брака», видимо, принадлежал к духовенству.

6. Эскарлат — ярко-красная шерстяная материя. Малина — кружевная материя, выделывавшаяся в городе Малине (Мехельне) в Бельгии.

7. Экю — золотая или серебряная монета большого достоинства, имевшая на одной стороне герб Франции.

8. Ливр (от лат. libra — фунт) — денежная единица в средневековой Франции, имевшая в разное время различное достоинство.

9. В средние века (да и много позднее) трактиры служили в качестве небольших гостиниц или постоялых дворов.

10. Барриль — старинная мера емкости, равная примерно 150 л.

11. Стрекало — заостренная палка, которой подгоняют вьючных животных.

12. Шоссы — часть мужской одежды, род штанов (hauts-de-chausses) или чулок (bas-de-chausses).

13. Парламенты — во Франции классического и позднего средневековья высшие судебно-административные органы управления, размещавшиеся в центре провинций.

14. Хлодвиг (ок. 466 — 511 гг.) — один из первых франкских королей из династии Меровингов, основатель Франкского государства.

15. Речь идет о сражении при Вест-Розебеке 27 ноября 1382 г., в ходе которого французский король Карл VI одержал победу над фламандскими горожанами под руководством патриция Филиппа Артефелде.

16. Ипокрас — сорт сладкого виноградного вина, в которое добавлялись различные ароматические вещества (амбра и др.). Пино — сорт вина, изготавливаемого из мелкого, но особенно сладкого винограда.

17. Вьеннские дофины — наследники престола, получавшие по традиции (начиная с 1349 г.) во владение область Дофине (на, юго-востоке Франции). Вьенн — город на юго-востоке Франции.

18. Пюи — город в Оверни; здесь до сих пор существует весьма почитавшийся в средние века Собор Богоматери, заложенный в конце XI в. Богоматерь Рошмадурская — церковь в городке Рокамадур в провинции Керси, на юго-западе Франции.

19. Квазимодо — следующее после Пасхи воскресенье.

20. Фьеф — земельное владение или фиксированный доход, пожалованный сюзереном вассалу.

21. Приам — в «Илиаде» Гомера последний царь Трои, муж Гекубы, отец Гектора, Париса, Кассандры и других детей, убитых или плененных при осаде Трои греками.

22. См.: Бытие, 37, 34.

23. Гиппократ был очень популярен в средние века, и ссылки на его слова и изречения постоянно встречаются в литературе эпохи.

24. Якобинец — здесь: монах-доминиканец; называется так по первому монастырю ордена доминиканцев, который находился в Париже на улице св. Иакова; францисканец — член ордена францисканцев.

25. Доминик (1170—1221 гг.) — популярный католический святой, основатель влиятельнейшего монашеского ордена. Августин (354—430 гг.) — один из крупнейших религиозных философов и отцов церкви.

26. Как говорится в текстах, сохранивших эту шараду, в ней якобы зашифровано имя автора «Пятнадцати радостей брака». Однако неоднократные попытки раскрыть это имя к успеху не привели (подробнее об этом см. ниже в статье Т.П. Вороновой). В предлагаемом переводе шарады содержится акростих «Кара блуду».

 

 
 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова