Бартоломео Платина

КНИГА О ЖИЗНИ ХРИСТА И ВСЕХ ПЕРВОСВЯЩЕНИКОВ

LIBER DE VITA CHRISTI AC DE VITIS SUMMORUM PONTIFICUM OMNIUM

По изд.: Бартоломео Платина. Мнимый заговор против Павла II // Итальянские гуманисты XV века о церкви и религии. М. АН СССР. 1963, (пер. Ю. Х. Копелевич)

См. 15 век.

МНИМЫЙ ЗАГОВОР ПРОТИВ ПАВЛА II ¹

...Уладив все дела, Павел предался праздности ². Он устроил римскому народу по образу и подобию древних великолепнейшие игры и роскошнейшее пиршество. Управлял всем этим делом Вианезий Болонский, вицекамерарий папы ³. Разыгрывалось восемь призов, которые каждый день во время карнавала выдавались состязающимся в беге. Состязались старики, юноши, подростки, иудеи и отдельно еще люди, до отвала накормленные лепешками, чтобы это мешало им бежать. Бежали жеребцы, кобылы, ослы, буйволы. Толпа так развеселилась, что люди от смеха едва могли держаться на ногах. Беговая дорожка вела от арки Домициана до собора св. Марка, откуда сам папа с великим наслаждением обозревал всю картину. От щедрот своих он одарял мальчиков, забрызганных грязью от быстрого бега, и вручал каждому по карлену (род серебряной монеты) ⁴.

Но вот среди всеобщего ликования внезапный страх охватил Павла. Ему сообщили, что какие-то юноши под предводительством Каллимаха вступили в заговор против него ⁵. Едва успел папа перевести дыхание от первого испуга, как невесть какими судьбами новое страшное известие обрушилось на него. Принес его какой-то человек по прозвищу Философ ⁶, человек преступный, в свое время изгнанный из города, но вымоливший себе сначала жизнь, а потом и возвращение на родину. Он сообщил — все это был вымысел,— будто видел в Велитернских лесах Луку Тотия, римского гражданина, жившего в изгнании в Неаполе ⁷, а с ним еще многих других изгнанников. Со дня на день они должны появиться здесь. Тут Павла еще сильнее обуял ужас и трепет. Он боялся, что его настигнут дома или на улице. В городе многие были арестованы, как придворные, так и [246] горожане. Вианезий старался нагнать на него еще больше страху. То же самое делали и другие его родственники, которые пытались в этой суматохе открыть для себя лазейки к большим почестям и богатой наживе; врывались в любой дом без разбора. Тащили в тюрьму всякого, кого подозревали в заговоре. И меня не миновала эта напасть. Дом, в котором я жил, среди ночи окружила толпа папских телохранителей; взломали двери и окна, силой ворвались в покой, схватили моего родственника Деметрия Луккского ⁸. Узнав от него, что я обедаю у кардинала мантуанского ⁹, они тотчас же прибежали туда, взяли меня прямо в опочивальне кардинала и сразу притащили к Павлу. Тот, как только увидел меня, спросил: “Итак, ты участвовал в заговоре Каллимаха против нас?” Но я, уверенный в своей невинности, отвечал так спокойно, что не дал ему уловить во мне ни малейшего признака нечистой совести. Он сидел предо мной бледный, распоясанный и настойчиво требовал, чтобы я сознался, грозя то пытками, то казнью. А я, видя, что все вокруг полно беготнею и звоном оружия, стал опасаться, как бы в страхе и гневе действительно не сотворили над нами жестокую расправу. Я стал приводить доводы, доказывающие, что Каллимах никак не мог затевать, даже замышлять не мог такого предприятия, будучи начисто лишен проницательного ума, острого языка, твердой руки, власти, войска, клиентов, оружия, денег, умения подстрекать и, наконец, зоркого глаза ¹⁰. Это ведь подслеповатый человек, еще более сонный, чем Публий Лентул ¹¹, и более медлительный, чем Луций Красс ¹². Я уже не говорю о том, что он даже не римский гражданин, который мог бы стремиться к освобождению своего отечества, и не прелат, который мог бы после убийства Павла захватить папский престол. Что мог сделать Каллимах? На что он мог решиться? Разве есть у него быстрота в словах и действиях? Разве имеет он для такого дела верных, отобранных и организованных людей, услугами которых он мог бы пользоваться? Не Главка ли и Петрея ¹³, бежавших вместе с ним, считают за новоявленных Габиниев и Статилиев? ¹⁴ Тогда Павел, свирепо взирая на меня, сказал, обращаясь к Вианезию: “Вот этого нужно пыткой заставить говорить правду. Он-то прекрасно знает все тонкости заговора”. О, если бы только Павел поступил [247] со мною более обдуманно и не послал меня сразу на пытку! Ведь когда ведется следствие по подозрению и ничего подлинно неизвестно, стараются установить, что происходило до этого поступка и что после него; особенно, когда речь идет о заговоре. Рассматривают жизненный путь заговорщика, его нравственный облик, насколько он честолюбив, жаден до денег и до почестей; не говорил ли он раньше, не писал ли, не совершал ли чего-нибудь такого, что могло бы иметь какое-то отношение к заговору. Павел и не подумал обо всем этом — он бросил нас в тюрьму. Только после того как некоторые благоразумные люди, разведавшие, что Лука Тотий и шагу не ступал из Неаполя, стали убеждать Павла, чтобы он не поднимал такой паники в связи с этой мнимой опасностью, он на третий день отменил эдикт, в котором обещал награду тому, кто передаст в его руки виновного в оскорблении величия Луку живым или мертвым. Но он все-таки не отпустил братьев Квадратиев ¹⁵, которых схватили и пытали в связи с этим подозрением. Создавая видимость, будто есть на то какая-то скрытая причина, он хотел тем самым избежать упрека в легкомыслии. Убедившись, что эта опасность миновала, он тотчас же принялся за нас. В замок Адриана ¹⁶ он послал Вианезия с Иоганном Франциском Сангой из Клузней ¹⁷ и с ними одного из телохранителей, который должен был любыми пытками заставить нас признаться в том, о чем мы и понятия не имели. В первый и в следующий день пытали многих, большинство из них в пытках умерли от мучений. Можно было подумать, что гробница Адриана превратилась в быка Фаларида ^,18 — так оглашались ее высокие своды воплями несчастных юношей. Пытали Луцида, невиннейшего из всех людей, пытали Марса, Деметрия, Августина, Кампана ¹⁹, превосходного юношу, украшение нашего века, если учитывать ум и литературное дарование. Эти пытки и душевные страдания, я думаю, и послужили впоследствии причиной его смерти. Палачи утомились пытками, но не насытились ими. Почти 20 человек подверглись такому допросу за эти два дня. Вот и меня зовут на муку. Палачи принимаются за дело, готовят орудия пытки, с меня сдирают одежду, меня терзают, мучают, как бродягу и разбойника. Вианезий сидит, словно Минос ²⁰, на разостланных коврах, как будто он где-нибудь на [248] свадьбе или скорее на пиру Атрея и Тантала ²¹. И это человек, облеченный священным саном, человек, которому священные каноны запрещают вести следствие над мирянами, чтобы в случае смерти (что обычно и происходит), его не сочли бы неблагочестивым и, как они сами выражаются, “отклоняющимся от правил”. Но этого еще было ему мало. В то время, как я висел, несчастный, в ужасных муках, он прикоснулся к ожерелью Санги из Клузней и стал спрашивать его, от какой девицы он получил этот дар любви. Так, поболтав о любовных делах, он повернулся ко мне и стал требовать, чтобы я раскрыл весь ход заговора или, вернее, подтвердил эту выдумку про Каллимаха; чтобы я сказал, по какой причине Помпоний, бывший тогда в Венеции, в письме ко мне называл меня святейшим отцом ²². “Тебя, значит, все заговорщики избрали папой?” — говорил он. Он допытывался, давал ли я Помпонию письмо к императору или к какому-нибудь христианскому государю с целью вызвать раскол или добиться созыва собора. Я отвечал, что никогда не участвовал в каких-либо замыслах Каллимаха, тем более, что между нами всегда царила немалая вражда. Мне неизвестно также, почему Помпоний назвал меня святейшим отцом. Об этом пусть спросят его самого — ведь сказали, что вскоре и его приведут в оковах. О папском престоле они могут не беспокоиться, так как я всегда довольствовался жизнью частного человека. К императору я никакого письма не посылал и не пользовался в этих делах услугами Помпония,— это они тоже могут узнать у него самого. Наконец, немного утолив свою жестокость столькими моими мучениями, но еще не насытившись вполне, он велит оставить меня, чтобы вечером предать еще более страшным истязаниям. Меня уносят в камеру полумертвым, а через некоторое время снова требуют к расследователям, успевшим между тем хорошо поесть и подвыпить. Среди них находится и Лаврентий, архиепископ спалатский ²³. Спрашивают, какие разговоры я имел с Сигизмундом Малатестой ²⁴, бывшим тогда в городе. Я отвечаю: мы говорили о литературе, о военных делах, о выдающихся умах древности и нашего времени — в общем, о том, о чем обычно беседуют между собой люди. Вианезий грозит и обещает более страшные пытки, если я не признаюсь. Он вернется завтра. Мне следует подумать, где я [249] нахожусь и с кем мне предстоит иметь дело. Меня снова отводят в камеру, где я вдруг почувствовал такие невыносимые боли, что охотно променял бы жизнь на смерть. От холода боли в моих перебитых и истерзанных членах становились все сильнее. Но смягчала мои страдания доброта Анжело Буфало, римского всадника, брошенного Павлом в тюрьму год назад в связи с убийствам Франческо Каппочи его сыном Марчелло. Павел утверждал, что это было сделано по наущению Анжело. Итак, Анжело и его племянник Франческо, с которыми я очутился в одной камере, не дали мне умереть от боли и голода ²⁵. Они своими руками врачевали меня и подавали мне пищу.

Через два дня ко мне пришел Христофор Веронский, пекарь Павла ²⁶, и сказал: “Павел приказывает тебе не падать духом и надеяться на лучшее. Скоро ты будешь на свободе”. Я стал расспрашивать, когда, он думает, это будет. Тогда этот человек открыто, при всех, кто был в камере, сказал, что это будет не так-то скоро: папа опасается, как бы его не обвинили в легкомыслии и жестокости, если тех, кого он с таким шумом арестовал и подвергал пытке, вдруг отпустит как невинных. К тому же, Павлу этого мало. Недавно он обвинил людей в заговоре и оскорблении величия. Теперь, когда все поняли, что это легенда, он придумал другую и обвиняет их же в ереси. Везут в Рим Помпония, схваченного в Венеции, везут через всю Италию на суд, как новоявленного Югурту ²⁷, того Помпония, который столь простодушен и не причастен ни к заговорам, ни к какому другому преступлению. Его допрашивают, зачем он менял юношам имена. Тот ответил открыто: “Какое дело вам или Павлу до того, что я назывался Фоеникулом, если в этом нет хитрости и обмана?” Ведь он из любви к античности возродил славные имена древних, как некий стимул нашей молодежи для подражания их доблестям. Везут в город, будто государственного преступника, и Луцилла, который вел столь суровую жизнь в Сабинии ²⁸. В письме к Кампану, которое потом было перехвачено, он порицал любовные дела некоего Гелиогабала ²⁹, притом так иносказательно, что раскрыть это мог только посвященный человек.

Вианезий, этот усердный пастырь, часто возвращался и пытал нас. Пытали Петрея, который сопровождал [250] Каллимаха, когда тот бежал из города. Но Петрей не признался ни в чем и утверждал, что какие-то слова, сказанные Каллимахом спьяну, ничего не значат. Вианезий тщательно осматривал все углы, вероятно, опасаясь, как бы мы не взломали стены и, как Дедал ³⁰, не улетели бы с высокой башни. Наконец, он придумал подземную темницу и тотчас же поместил нас к кузнецам, работающим в подземелье. Туда же он бросил Франциска Ангиллара ³¹, Гатталузца, Франциска Альвиана ³², Якова Птоломея ³³, которые уже четыре года томились в тюрьме. Об освобождении нашем, между тем, не говорилось ни слова. В то время в городе как раз был император ³⁴. По обету он прибыл с большой свитой, и Павел, не скупясь на расходы, устроил ему роскошную встречу,— она стоила 18 тысяч золотых. Из гробницы Адриана я видел, как оба под одним балдахином возвращались из Латерана в сопровождении почетной свиты. Павел стоял на мосту, пока император производил несколько человек в рыцари ³⁵. С отъездом императора, когда он совсем успокоился после пережитого страха — ведь он стянул в город большую часть своей конницы и пехоты, опасаясь, как бы римский народ не поднял восстания в присутствии императора,— на десятый месяц после нашего ареста он пришел в тюрьму. Чтобы видно было, что он все-таки не попусту поднял такую шумиху, он предъявил нам всякие обвинения и более всего обвинял в том, что мы вели споры о бессмертии души и придерживались теории Платона, теорию которого божественный Августин ³⁶ считал очень близкой к христианской религии. Он говорил: “Аврелий ³⁷ и Цицерон справедливо называют Платона богом среди философов, ибо он несомненно всех их превосходит талантом и мудростью; его я избираю собеседником в моих спорах, ибо он лучше других рассуждает о высшем назначении человека и о божественной природе” ³⁸.

Павел сказал, что мы в своих спорах ставим под сомнение бога ³⁹. Но ведь в этом можно обвинить всех философов и богословов нашего времени, которые нередко ради спора и выяснения истины ставят под сомнение и душу, и бога, и все духовные сущности в отдельности. К тому же еретиками, как сказал Августин, являются те, которые, зная, что нечто ложно, все же это защищают. Мы же никогда не отвергали здравого учения, что [251] делают обычно “учителя заблуждения”, как назвал их Лев ⁴⁰, то есть люди, думающие отлично от церкви, которых, по свидетельству Иеронима ⁴¹, справедливо назвали еретиками. Я могу рассказать вам всю свою жизнь со времени, когда у меня пробуждалось сознание, до сегодняшнего дня. Меня не могут упрекнуть ни в каком преступлении, ни в краже, ни в разбое, ни в святотатстве, ни в хищении, ни в отцеубийстве, ни в грабеже, ни в симонии. Я жил, как подобает христианину, не пропуская исповеди и причастия, по крайней мере в год раз. Никогда уста мои не произносили ничего такого, что было бы противно символу веры и отдавало бы ересью. Я не подражаю ни симонианам, ни карнократинам, ни офитам, ни северианцам, ни алогиям, ни паулинцам, ни манихеям, ни македонианцам или какой-нибудь другой еретической секте. К тому же Павел обвиняет нас в том, что мы слишком любим язычество ⁴². Но ведь никто не был привержен к язычеству больше, чем он сам. Не он ли разыскивал статуи древних по всему городу и снес их в свои хоромы, которые построил под Капитолием ⁴³. Он увез даже гробницу блаженной Констанции из Санта Агнезе, невзирая на протесты местных монахов. Только после смерти Павла они получили обратно у папы Сикста эту порфировую гробницу ⁴⁴. Мало того, он по образу древних поместил в фундаменте своих построек огромное множество золотых, серебряных и медных монет со своим изображением и делал это без сенатского постановления ⁴⁵. В этом он скорее подражал древним, чем Петру, Анаклету или Лину ⁴⁶.

Наконец, наше дело разбирали палатинские епископы ⁴⁷ и два монаха ⁴⁸, из которых один был францисканец, другой доминиканец, и почти все пришли к единому мнению, что ничего в нас нет такого, что отдавало бы ересью. Один только Леонард Перуджинский из ордена проповедников, желая угодить Павлу, осмелился выступить против нас ⁴⁹. Все его доводы опроверг и разбил Франциск Ассизский из ордена миноритов ⁵⁰. Но когда в тюрьму пришел Павел, то Франциска, нашего защитника и поборника истины, не допустили к обсуждению, чтобы Леонард мог говорить свободнее. И он говорил то же, что накануне.

Потом спросили мнение присутствующих. Они же, хотя в какой-то мере и поддакивали словам папы, одна [252] ко старались смягчить нашу вину и умилостивить папу. Один только Лелий Балле, римский гражданин и консисториальный адвокат, открыто и смело защищал нас ⁵¹. Он опровергал все, что говорил Леонард и что частично подтверждал другой адвокат, Андреас из Санта Крус ⁵². Среди разговоров упомянули об Академии. Тогда М. Барб, кардинал св. Марка ⁵³, закричал, что мы не академики, а осквернители Академии. Но я не вижу, чем, собственно, мы опозорили Академию: ⁵⁴ ведь мы не воры и не разбойники, не поджигатели и не расточители. Мы следовали древним академикам и не признавали новых, ибо они и в вещах не видят ничего определенного. Павел же объявил еретиками всех тех, кто хоть дважды, всерьез или в шутку, произнесет слово Академия. “Ведь она — истинный позор для Платона”,— говорил он, заботясь о себе. Ведь Павел хотел в любом деле показать себя ученым, проницательным, даже остроумным. Он высмеивал и презирал почти всех. Он как-то спросил с насмешкой Помпония, какое имя получил он в младенчестве от родителей. Помпоний ответил, что у него два имени. Пораженный этим новшеством, Павел прекратил дальше расспрашивать насчет имени. Когда же он принялся за меня, он обрушился на меня с всевозможной бранью: мало того, что он обвинял меня в заговоре, в ереси, в оскорблении величества — все это было уже опровергнуто,— он еще упрекал меня в неблагодарности и говорил, что он мне, несмотря на мою неблагодарность, оказывал милости. Если по неизвестной причине у человека отбирать все, принадлежащее ему, бросать его в тюрьму, пытать, позорить и поносить его — если все это благодеяние, то тогда, конечно, можно сказать, что Павел облагодетельствовал меня и осыпал милостями; я же, неблагодарный, не затаил в памяти все эти злодеяния и не ушел из города, послушный его повелениям, хотя столько раз бывал обманут его обещаниями.

После этого он ушел, изрекая всяческие угрозы, и был так разгневан, что продержал нас до истечения целого года. Я полагаю, он дал такую клятву, когда нас схватил и бросил в тюрьму, и не хотел показаться клятвопреступником. По освобождении он еще задержал нас на 20 дней в своем доме, не разрешая ни шагу ступить за порог. После этого только нам позволили ходить по Ватикану. И, наконец, утомленный просьбами кардиналов, он отпустил нас на свободу.

Комментарии

1. “Мнимый заговор...” является отрывком из сочинения “Книга о жизни Христа и всех первосвященников”. Автор ее — гуманист, (“Liber de vita Christi ac de vitis summorum pontificum omnium. Venice, 1479”) член римской Академии Бартоломео Сакки, известный под прозвищем Платина (1421-1481). Сочинение это было напечатано еще при жизни автора, в 1479 г., и затем неоднократно переиздавалось. Лучшей публикацией его является издание, подготовленное Г. Гайда и включенное в серию “Rerum italicarum scriptores”. Т. III, 1. Citta di Castello. 1912-1932. Это издание взято за основу Е. Гариным, который ввел отрывок, посвященный заговору против Павла II в свой сборник “Prosatori latini dei Quattrocento”. Milano — Napoli, 1952, стр. 698-711.

Перевод отрывка “Мнимый заговор” для настоящего сборника сделан по изданию Е. Гарина, использованы и его примечания.

2. Павел — папа Павел II (1464-1471), в миру богатый венецианский патриций Пьетро Барбо, человек энергичный и властный, сочетавший пристрастие к легкой и роскошной жизни и всяческим развлечениям с явной неприязнью к гуманизму, слишком смелые тенденции которого его пугали, и к гуманистам, самостоятельность которых его раздражала. Сразу после своего вступления на престол Павел II уничтожил коллегию секретарей-абревиаторов, состоявшую из 70 членов, в основном гуманистов, среди которых находился и автор данного текста, Бартоломео Платина, ответивший на свое увольнение острым письмом-памфлетом. О Павле II см. носящую несколько апологетический характер монографию: R. Weiss. Un umanista veneziano. Papa Paolo II. Venezia — Roma, 1958.

3. Вианезий Болонский — Вианезио дельи Албергати, болонец по происхождению, один из приближенных Павла II, считавшийся гуманистически образованным человеком и игравший видную роль в дальнейших событиях. Вицекамерарий, как и камерарий, — административная должность при папском дворе.

4. Подобные состязания в беге проводились во многих городах Италии XV в., а в Риме они устраивались особенно часто. Хронисты этого времени подробно описывают их.

6. Каллимах — Филиппо Буонаккорзи (1437-1496), — более известный под прозвищем Каллимах (т. е. “красивоборец”) — любопытнейшая фигура итальянского гуманизма XV в., единственный в составе этого движения последовательный атеист и материалист. Он — тосканец по происхождению; в начале 60-х годов приехал в Рим и вступил в состав ученого кружка, организованного гуманистом Юлием Помпонием Лето (1428-1498), так называемой Римской академии и стал наиболее радикальным его членом и вдохновителем заговора 1468 г., которому посвящен данный отрывок. Бежав после раскрытия заговора из Италии, Каллимах после пребывания в Южной Италии и Константинополе в 1470 г. прибывает в Польшу, где быстро делает карьеру, оставаясь здесь до своей смерти и становясь одним из видных деятелей польского гуманизма. Сохранилось небольшое количество произведений Каллимаха на латинском языке, так как смелость его высказываний привела к раннему уничтожению значительной их части. Впрочем, и те, которые до нас дошли, изданы далеко не полностью. О Каллимахе и посвященной ему литературе см. статью М. А. Гуковского “Итальянский вольнодумец XV в. Филиппо Буонаккорзи (Каллимах)”. — “Ежегодник Музея истории религии и атеизма”, III (1959), стр. 62-77.

6. “Человек по прозвищу Философ” — подлинное имя предателя, члена Академии, точно не известно. Е. Гарин предполагает, что это Андреа Романе из римского района Сант Анжело. Если это предположение правильно, то можно думать, что предателем гуманистов был тот римский юрист Андреа ди Санта Кроче (см. стр. 372, прим. 52), который позже, во время следствия над гуманистами, выступал как их озлобленный обвинитель. Во всяком случае, биограф Павла II Микеле Канензи сообщает, что Андреа ди Санта Кроче был известен под прозвищем “Философ” (см. V. Zabughin. Указ. соч., т. I, стр. 179, 340).

7. Лука Тотий — латинизированное имя Луки да Тоцио, или Луки Тоццоли, римского гражданина, участвовавшего в республиканских движениях в Риме при правлении папы Пия II (1458-1464) и изгнанного за это в 1460 г. в Неаполь, но и там продолжавшего интересоваться судьбами своего родного города, мечтая вернуться в него.

8. Личность Деметрия Луккского, очевидно, сочувствовавшего гуманистам, неизвестна.

9. Кардинал мантуанский молодой Франческо Гонзага, из рода владетелей Мантуи; в 17 лет получил (18 октября 1461 г.) кардинальскую шапку от папы Пия II и оставался видной фигурой при Павле II. Интересуясь больше литературой и искусствами, чем религией и политикой, Франческо поддерживал гуманистов и среди них, в первую очередь, Платину, что не помешало ему играть неблаговидную роль во время следствия над обвиненными в заговоре гуманистами.

10. Выгораживая себя, Платина одновременно не хочет предать и Каллимаха, пытаясь дать ему самую нелестную характеристику и тем доказать неприспособленность его к руководству заговором.

11. Публий Корнелий Лентул, консул в 71 г. до н. э., один из главных участников заговора Катилины, широко известный своей развратной жизнью, а также вялостью и медлительностью.

12. Луций Лициний Красс, консул в 95 г. до н. э., политический деятель и видный оратор.

13. Главк — прозвище члена Академии Помпонио Лето — Мариино Венето. Будучи одним из четырех основных участников заговора 1468 г., он бежал из Рима в ночь его раскрытия (вместе с Каллимахом и Петрейем). Дальнейшая судьба его неизвестна. Петрей — прозвище члена Академии Пьетро Деметрио да Лукка, также входившего в руководящую четверку заговора и бежавшего из Рима, но затем пойманного на юге Италии и допрошенного следственной комиссией. Впоследствии был библиотекарем Ватикана вместе с Платиной.

14. Очевидно, имеются в виду Публий Габиний Капито и Луций Статилий, участники заговора Катилины (63 г. до н. э.), которые должны были поджечь Рим, но были схвачены и по решению сената казнены.

15. Братья Квадратии — рядовые члены Академии Помпонио Лето: Марио Квадрати — врач и Франческо Квадрати — юрист и поэт, друг предшествовавшего папы Пия II.

16. Замок Адриана (или гробница Адриана) — здание, чаще называемое Замком св. ангела из-за фигуры ангела, венчающей его. Постройка здания была начата при жизни императора Адриана для его мавзолея (117 -138), а закончена его приемным сыном Антониной Пием (138-161); уже в V в. оно было превращено в крепость, а затем доделывалось и укреплялось до XV в. Замок служил цитаделью папского Рима в случае опасности. Нижний этаж его содержал страшные тюремные казематы.

17. Возможно, что под именем Санги Платина имел в виду префекта Замка св. ангела и одного из влиятельнейших сподвижников Павла II — Родриго Санхеса де Аревало, епископа Калохоры, с которым он не хотел впоследствии ссориться, почему и передал его имя в неузнаваемом латинизированном виде.

18. Бык Фаларида — искусно сделанный из меди механиком Периллом бык, поднесенный, согласно легенде, тирану Агригента Фалариду, или Фаларису (VI в. до н. э.) и служивший последнему для казни преступников, которых сажали внутрь быка и поджаривали на медленном огне. Жестокий тиран произвел пробу на самом Перилле. За свою жестокость Фаларид был побит камнями народом.

19. Луцид — член Академии римлянин Лучидо Фосфоро Синьино. По иным данным — Марко Лучидо Фадзинео, по прозвищу Аристофил, или Асклепиад. По-видимому, мало причастный к заговору; впоследствии, в 1484 г., он был поставлен папой Сикстом IV епископом Сеньи. Умер в 1503 г.

Марс — также рядовой член Академии, малоизвестный гуманист Паоло да Песчина.

Деметрий — по-видимому, Платина вторично упоминает гуманиста Пьетро Дечембрио да Лукка, по прозвищу Петрей, о котором он уже говорил как о бежавшем из Рима. Петрей был схвачен и, возможно, подвергнут пытке вместе со своими товарищами.

Августин — рядовой член Академии. По мнению Гарина, — Агостино Маффей; по мнению Пастора, — Агостино Стакколи.

Кампан — также рядовой член Академии. По Гарину, — Антонио Сеттимулейо Кампано; Пастор идентифицирует его с крупным поэтом-гуманистам, любимцем папы Пия II — Джованантонию Кампано, — епископом Котроне, позже епископом Терамо. При папе Сиксте IV он играл и большую политическую роль, исполняя обязанности управителя (поочередно) Тоди, Фолиньо, Ассизи и Читта ди Кастелло.

20. Минос, — согласно греческой мифологии, один из судей душ умерших в подземном мире.

21. Атрей — легендарный царь Аргоса (Древняя Греция), царствовавший в XIV-XIII вв. до н. э. Дед героев “Илиады” — Агамемнона и Менелая. Желая отомстить своему брату Тиесту, который соблазнил его жену, Атрей подал ему на пиру кушанье, изготовленное из двух его убитых сыновей, за что в свою очередь был убит сыном Тиеста Эгистом. “Пир Атрея” стал нарицательным обозначением кровавой расправы. Тантала, по мифам, наказанного Юпитером неутолимым голодом и жаждой, Платина назвал здесь, по-видимому, по ошибке вместо Тиеста. Возможно, что здесь имеет место и описка писца или неправильное чтение рукописи.

22. В момент раскрытия заговора, в последние дни февраля 1468 г., глава Академии Помпонио Лето был в Венеции, которая его выдала папе. Он прибыл в Рим во второй половине марта.

Святейшим отцом официально назывался папа.

23. Лаврентий, епископ спалатский — Лоренцо Дзено, родственник папы Евгения IV, получивший кардинальскую шапку в 1452 г. еще от папы Николая V, доверенное лицо папы Павла II; он входил в следственную комиссию по делу о заговоре.

24. Сигизмунд Малатеста — Сижизмондо Пандольфо Малатеста, властитель Римини, Фано и Синигальи с 1417 по 1467 г., один из крупнейших феодалов, номинально подчиненных папе, несмотря на это он находился в открыто враждебных отношениях с Павлом II, что делает понятным обвинение заговорщиков в связях с ним.

26. Убийство Франческо Каппочи сыном Анжело Буфало Марчелло произошло по чисто семейным причинам: это была месть за соблазнение жены Марчелло — Грегории де Каффарелли. Сам Анжело, рядовой римский дворянин, столь человечно отнесшийся к заключенному Платине, нам ближе неизвестен. Впрочем, согласно дошедшим до нас нотариальным документам, убийство Каппочи произошло позже 1468 г. См. V. Zabughin. Указ. соч., т. I, стр. 134-135; 322-323.

26. В обстановке всеобщего недоверия, придворных интриг, постоянных отравлений и еще более постоянного страха отравления, характерных для папского двора середины XV в., папский врач должен был быть человеком сугубо доверенным, далеко не ограничивающимся только своей медицинской деятельностью. Таким был, как явствует из текста Платины, врач Павла II Христофоро да Вероно —   лицо нам ближе неизвестное.

27. Югурта — нумидийский царь, живший во II в. до н. э. Организатор и руководитель длительной и тяжелой войны против Римской республики, так называемой Югуртинской войны (111-106 гг. до н. э.). В результате последнего этапа этой войны, когда командующим римскими войсками был назначен Гай Марий, квестор Луций Корнелий Сулла захватил Югурту (105 г. до н. э.). В триумфе, который 1 января 104 г. до н. э. был устроен Марию, за победителем шел Югурта в царском одеянии и в цепях. После триумфа Югурта был казнен. Сравнение Пампонио Лето с Югуртой должно было подчеркнуть несчастную судьбу руководителя римской Академии.

28. Луцилл — один из членов Академии, которого, по-видимому, не следует смешивать с Лучидом (см. стр. 368, прим. 19). Полное имя его неизвестно. Он был уроженцем острова Крита и в момент заговора находился в Сабине — области Папского государства, расположенной к северу от Кампании.

29. Гелиогабал (или Элагабал) — римский император Варий Авит Бассиан, жрец бога солнца (откуда его прозвище — от Гелиоса — бога солнца), возведенный на престол в 14-летнем возрасте в 218 г. н. э. и убитый заговорщиками в 222 г. За свое короткое правление он прославился исключительной даже для императорского Рима развратной жизнью.

30. Дедал — герой древнегреческой мифологии, афинский скульптор и механик, посаженный в тюрьму своим покровителем, критским властителем Миносом; он сконструировал крылья из перьев и воска и вместе со своим сыном Икаром улетел из тюрьмы. Икар погиб вследствие своей неосторожности, а Дедал спасся.

31. Франциск Ангиллара — сын одного из крупнейших феодалов Южной Италии, князя Тарента Эверзо II, ожесточенного и упорного врага пап. Франческо Ангиллара был захвачен Павлом II в 1464 г. и с этого времени находился в заключении.

32. Гатталузец и Франциск Альвиан — лица нам не известные.

33. Яков Птоломей — Джакомо Птоломео из Сьены, гуманист и поэт, живший в середине XV в. в Риме. Он был посажен в тюрьму по обвинению в атеизме. Будучи выпущен, он написал посвященное папе Павлу II стихотворное описание своих злоключений.

34. Император Фридрих III (1440-1493) зимой 1468 г. прибыл в Рим для коронации и для переговоров с папой о различных политических и церковных вопросах, и покинул город 9 января 1469 г.

35. Средневековый обычай посвящения в рыцари сеньором, вышестоящим на феодальной лестнице и особенно королем или императором, еще бытовал в XV в., хотя, особенно в Италии, уже совершенно был лишен какого-либо реального смысла.

36. Августин сохранял в своих убеждениях и в своих сочинениях значительные элементы античной культуры, почему гуманисты, начиная с Петрарки, нередко цитировали его. См. Р. О. Kristellеr. The classics and Renaissance thought. Cambridge, Mass., 1955, стр. 82-96.

37. Аврелий — по-видимому, Платина имеет в виду римского императора и философа-стоика Марка Аврелия (161-180), автора сочинения “К самому себе”.

38. Во второй половине XV в. в Италии широко распространилось увлечение Платоном, для изучения и прославления которого во Флоренции была создана так называемая Платоновская академия, возглавлявшаяся Мирсилио Фичино. Из данного текста явствует, что и в Академии Помпонио Лето высоко ценили Платона.

39. Обвинение в атеизме, по-видимому, достаточно объективное, было одним из главных обвинений, предъявленных римским академикам.

40. Очевидно, Платина имеет в виду папу Льва I (440-461), известного гонителя язычества и языческой философии.

41. Иероним — см. стр. 357, прим. 173.

42. Интерес, проявляемый к язычеству, был вторым основным обвинением, предъявлявшимся римским академикам.

43. Папа Павел II действительно тратил громадные средства на постройки. Здесь имеется в виду постройка большого и роскошного дворца Сан Марко (ныне Палаццо Венеция), выполненная группой архитекторов, среди которых был молодой Джулиано да Сан Галло. Это грандиозное сооружение, и в наше время являющееся достопримечательностью Рима, было одним из первых крупных сооружений этого города в антикизирующем стиле Возрождения.

44. Павел II в 1467 г. приказал перевести из римской церкви Санта Аньезе великолепный античный саркофаг Констанции, сделанный из красного порфира, и поместить его на площади Сан Марко, перед выстроенным им дворцом. После смерти Павла II, при его преемнике Сиксте IV (в 1471 г.), саркофаг был возвращен на прежнее место, а теперь находится в Ватиканском музее. См. R. Weiss. Указ. соч., стр. 24025.

45. Папа Павел II был страстным нумизматом — собирателем античных монет и современных медалей, которые он замуровывал в стены и фундаменты возводимых и реставрируемых им зданий. Платина, желая подчеркнуть самовластие папы, замечает, что, в то время как в античном Риме закладывать монеты в фундаменты возводимых зданий можно было только по постановлению сената, Павел II делал это по своему единоличному решению и для своего прославления. Cм. R. Weiss, Указ. соч., гл. III и IV.

46. Петр, Анаклет и Лин — три первых легендарных римских епископа (папы), которых Платина называет в неправильном порядке: апостол Петр — основатель римской христианской общины; Лин — епископ 67-76 гг. и Анаклет — 76-88 гг.

47. Палатинские епископы (в подлиннике: “palatinos episcopos”) — не ясно, что подразумевал Платина под этим выражением. Скорее всего, двух епископов, входивших в следственную комиссию: папского казначея, архиепископа Спалато — Лоренцо Дзанне (или Чан) и епископа Калахоры Родриго Санхеса де Аревало, которых он при написании своей работы не хотел называть в числе своих мучителей. (см. V. Zabughin. Указ. соч., т. I, стр. 172-183).

48. Имена этих членов следственной комиссии названы Платиной ниже (см. прим. 49 и 50). Это место из работы Платины опровергает мнение В. Забугина о том, что было три члена следственной комиссии. С председателем Вианезием дельи Албергати их было пять.

49. Леонард Перуджинский — Леонардо Яковаччи, монах доминиканец, которого Платина упоминает в числе следственной комиссии. Он был основным обвинителем гуманистов.

50. Франциск Ассизский — монах францисканец, также упомянутый в числе членов следственной комиссии и бывший основным защитником обвиняемых.

51. Лелий Балле — Лелио делла Балле, видный римский юрист, умерший в 1476 г. Его имя часто упоминается в римских документах второй половины XV в. Он был по своим взглядам близок к гуманистам. Это, по-видимому, и определило его смелую защиту обвиненных гуманистов. См. о нем: V. Zabughin. Указ. соч., т. I, стр. 339-340.

52. Андреас из Санта Крус — консисториальный адвокат Андреа ди Санта Кроче, один из видных папских юристов, которого Платина в другом месте называет “человеком глуховатым и болтливым” (см. о нем стр. 367, прим. 6).

63. М. Барб — Марко Барбо, племянник (сын брата) Павла II, епископ Тревизо, затем епископ Виченцы, в 1467 г. получил кардинальскую шапку. М. Барбо был самым близким к папе человеком, славился своим демонстративным благочестием и страстной любовью к книгам и, в частности, к своей превосходной библиотеке. Во время разбора дела гуманистов он играл, по-видимому, роль почетного председателя следственной комиссии или главного судьи.

54. Здесь, выше и далее Академия, основанная Платоном, сравнивается с Академией Помпонио Лето, которая, по мнению ее членов, была продолжением традиций первой.