Князь Андрей Михайлович Курбский и его «История о великом князе Московском»

К оглавлению

Фигура самого князя Курбского и его творческое наследие издавна привлекали внимание исследователей. Его перу атрибутируются несколько самостоятельных произведений и переводов, сделанных им с греческого и латинского языков[i]. Среди его собственных трудов наибольшей известностью пользуются четыре Послания, направленные царю Ивану IV, Послания разным лицам и особенно «История о великом князе Московском» (далее в тексте — «История»). Значение последней на протяжении всего времени со дня ее написания оценивалось очень высоко.

Первый публикатор всех произведений князя А.М. Курбского Н.Г. Устрялов называет «Историю» «величественным памятником нашей истории» и полагает, что ее «не следует оставлять на полке в недоступных книгохранилищах», так как история всегда поучительна. «И никогда еще, — писал Устрялов более чем сто лет назад, — она не была столь поучительна, как в наше время»[ii].

Я думаю, что это высказывание вполне может быть отнесено и к нашей современности, да наверное и ко всем последующим эпохам.

К историческим памятникам непреходящей ценности относит «Историю» и другой дореволюционный исследователь— А.Н. Ясинский, характеризуя ее как ценный исторический источник[iii].

«История» Курбского неоднократно изучалась и использовалась учеными-богословами, которые ссылались на нее как на собрание достоверных фактов, освещающих отдельные события церковной жизни и ее деятелей[iv].

Современные ученые также высоко оценивают «Историю», рассматривая ее как «ценнейший памятник по истории внешней и внутренней политики, а также общественной мысли русского государства второй половины XVI в.»[v]

Богатство содержания этого источника и его связь с политикой отмечает и С.А. Елисеев, который обращает внимание на соответствие основного идейного материала этого произведения общей концепции развития в России гуманистических традиций философии.[vi]

Филологами также неоднократно исследовался писательский талант Курбского, особенности сюжетного построения и жанрового разнообразия «Истории»[vii].

Особое внимание обращалось на ценность этого труда при изучении истории опричнины, ибо в нем содержатся сведения, отсутствующие в других источниках того времени. Так, С.Б. Веселовский, реконструировавший Синодик опальных царя Ивана Грозного, многократно использовал «Историю» как источник. В некоторых случаях ему удалось подтвердить сведения Курбского известиями иных источников, а в ряде других — отметить уникальность фактов, изложенных этим писателем. К «Истории» Курбского С.Б. Веселовский также неоднократно обращался и при написании своего выдающегося труда «Исследования по истории опричнины», практически изменившего понимание и оценку опричных мероприятий в исторической, а особенно историко-правовой науке[viii].

Проливала свет «История» и на определенные аспекты географических и генеалогических изысканий[ix].

Наших современников занимает также и история политической эмиграции[x].

Однако наименьшим вниманием пользовался этот памятник у историков-юристов, в связи с чем неисследованными остались политико-правовые взгляды A.M. Курбского. Между тем именно свой политико-правовой идеал он противопоставлял существующей действительности того времени. Политические и правовые воззрения A.M. Курбского представляют интерес не только потому, что им было дано первое в истории русской политико-правовой мысли «последовательное развенчание тирана»[xi], но и сформулирован самостоятельный государственно-правовой идеал, основные черты которого и подвергаются анализу в настоящей статье.

Но прежде чем приступить к исследованию политико-правовых воззрений Курбского, в основном наиболее ярко выраженных в его «Истории» и переписке с царем Иваном IV, необходимо затронуть несколько спорных вопросов в биографии этого видного политического деятеля, так как они также проливают свет на его политическую позицию и взгляды.

Кем был A.M. Курбский в событийной канве XVI в.? Какова его политическая ориентация? Как рассматривать и оценивать его отъезд в Польшу и переход на сторону польского короля?

Данные вопросы затрагиваются практически всеми исследователями творчества этого писателя и мыслителя, но до настоящего времени не имеют однозначного решения. Чтобы ответить на них, следует обратиться равно как к истории, так и к современности.

Биография князя A.M. Курбского изучена, к сожалению, недостаточно. Известно, что он родился в 1528 г. Себя он считает потомком Владимира Мономаха, а непосредственное родословие возводит к святому чудотворцу Федору Ростиславичу Смоленскому и Ярославскому. Еще в первой половине XVI в. Курбские превратились в служилых князей великого князя Московского, так что Андрей Михайлович провел свою молодость при великокняжеском, а затем (после 1547 г.) и царском дворе. Его мать была дочерью крупного государственного деятеля В.М. Тучкова, а отцом был М.М. Курбский — член Боярской думы. Жизнь родителей не была безоблачной, так как М.М. Курбский, видимо, был замешан в придворных интригах и даже «было ему гонения многа и убожества». В дворцовых интригах участвовал и дед князя Андрея по матери — В.М. Тучков. Приближенным ко двору, а затем попавшим в опалу был и другой родственник Курбского — Семен Федорович Курбский[xii] (двоюродный дед писателя). О В.М. Тучкове и Семене Курбском сохранились известия как о людях весьма образованных. Все они к тому же были прославленными воеводами.

Точно не известно, было ли у родителей Курбского два или три сына. В числе братьев Курбского упоминаются Иван и Роман, но некоторые исследователи утверждают, что упоминание имени Романа ошибочно. Что же касается жены Андрея Михайловича, то здесь вопросов много. Даже имя ее точно не установлено: ее называют то Ириной, то Гликерией. Судьба ее после побега мужа неизвестна. Была ли она брошена в тюрьму и погибла там вместе с сыном или ей удалось скрыться и впоследствии принять постриг в Тихвинской обители под именем Глафиры, утверждать трудно. Сам A.M. Курбский не имел точных сведений о судьбе своей семьи и высказывал только предположения.

Есть разногласия и по поводу двух браков Курбского в Польше. Н.Г. Устрялов называет жену Курбского Еленой Дубровицкой, а Ясинский — Марией Голыпанской. Второй польской женой князя была Александра Семашкова, от которой у него было три сына и одна дочь. Известно также, что правнуки Курбского Яков и Александр выехали из Польши и поселились в России в правление царевны Софьи. Фамилия их еще в Польше была изменена, и вместо Курбских они стали именоваться Крупскими.

Установлено также, что все имущество A.M. Курбского, включая земли, которыми он владел в Польше, после его смерти в 90-х гг. XVI столетия были конфискованы короной. Сам A.M. Курбский умер в мае 1583 г. в своем имении в Ковеле и похоронен в Ковельском монастыре Святой Троицы в Вербке[xiii].

Современники князя, равно как и последующие исследователи его творчества, отмечали большую образованность князя Андрея. Он изучил древние языки (греческий и латынь), владел несколькими современными, увлекался переводами, да и в оригинальном творчестве ему удалось «постичь тайну исторического искусства».

Князь обладал хорошей библиотекой,' много читал, беседовал с учеными-богословами и печатниками. Считая себя учеником и последователем Максима Грека[xiv], Курбский, как и старец Максим, различал богословские и светские науки (по выражению Максима Грека, «внешние»), среди которых упоминал грамматику, логику, риторику, астрономию и философию. В предисловии к переводу Иоанна Дамаскина он советовал молодым людям не только изучать Священное Писание, но и светские науки, не лениться, ездить в другие страны, если на родине учителей не найдется. Обращаясь к ученому монаху Амбросию, с которым они вместе переводили сочинения Григория Богослова, Курбский просил его перевести на русский язык сочинения древних мыслителей и тем «явить любовь к единоплеменной России и ко всему славянскому языку»[xv].

Но не только сочинения западноевропейских мыслителей были предметом его изучения и размышлений. Князь Андрей хорошо знал и труды русских писателей. Так, он был в курсе всего круга политико-правовых проблем, обсуждавшихся в политической полемике его времени. Безусловно, он был знаком с острой публицистикой нестяжательского и иосифлянского направлений мысли, возникших во внутрицерковной среде, а затем выплеснувшихся в политические споры, захватившие широкие круги общества. Сам Курбский придерживался нестяжательской ориентации во взглядах[xvi]. Несомненно знал он и произведения более ранних мыслителей, что явно ощущается как в круге затронутых им проблем, так и в способах их разрешения. Известны ему и произведения его «превозлюбленного учителя» Максима Грека и его ученика, писателя Зиновия Отенского[xvii], высказавшего свой взгляд на форму правления и организацию правосудия в стране. Прославился Зиновий фундаментальным разоблачением «Нового учения» Феодосия Косого, бежавшего в Литву («Истины показания к вопросившим о Новом учении»).

По долгу службы читал князь Андрей, вероятно, и челобитные КС. Пе-ресветова, предложившего правительству Ивана IV программу реформ, которая почти полностью была реализована в 50-е гг. XVI столетия. Встречаются в произведениях Курбского и формулы, используемые старцем псковского Великопустынского Елеазарова монастыря Филофеем в его Посланиях к великим князьям: Василию Ивановичу и Ивану Васильевичу.

Влияние произведений Курбского на современников и последователей было весьма значительным. Не только отдельные «обличения», но и вся концепция «Истории» не как хронографии, а как труда, ставящего себе задачей исследовать и понять причины происходящего «злодейства», оказали серьезное влияние на историков, политических мыслителей и писателей. Государев дьяк Иван Тимофеев, исследуя в своем «Временнике» причины, в силу которых «наказана наша страна, славе которой многие славные завидовали, так как много лет она явно преизобиловала всякими благами», пришел к выводу, что причиной всех обрушившихся на Россию «наказаний» и бед (Смута 1598—1613 гг., Самозванцы, интервенция поляков и шведов) является опричнина Ивана Грозного, в результате введения которой сам царь действовал как «мирогубитель и рабоубитель». Он разделил землю своего государства («как секирой рассек») на две половины и натравил одну половину единоверных людей на другую, «вельмож, расположенных к нему, перебил, а других изгнал в страны иной веры», играл «божьими людьми» и церковью, верил ложным доносам, награждал своих «словоласкателей», а сам был лишь «лживым храбрецом». Тимофеев почти в тех же выражениях, что и Курбский, отмечает полное крушение правосудия в стране[xviii].

Этот писатель XVII в. безусловно обнаруживает знание произведений Курбского, как в концепции замысла, так и в отдельных словесных формулировках. Сам Иван Тимофеев был человеком образованным, и современники называли его «чтецом и временных книг писцом».

Влияние трудов Курбского обнаруживается и в произведениях писателей XVIII, ХГХ и XX вв., о чем уже было сказано выше.

Карьера А.М. Курбского в начале его деятельности складывалась весьма удачно, благодаря его личным, весьма недюжинным заслугам; как отмечает сам князь, «чин боярина, советника и воеводы» он получил за беззаветную службу царю и своему отечеству. В 1550 г. воевода награждается землей, в 1552 — получает чин боярина, а затем и звание Слуги, которое, как сообщает Н.Г. Устрялов, имели немногие, и среди них известны только: Д. Щеня, Семен Ряполовский, князь Коркодинов, М.М. Воротынский и М.И. Воротынский[xix].

А.Н. Ясинский отмечает, что после победы над крымцами (1552) Курбский возвратился в Москву, «чтобы принять участие в обсуждении государственных дел». Ясинский не сомневается в том, что Курбский был не только членом Боярской думы, но активно принимал участие в делах правительства. Современный ученый С.О. Шмидт также полагает, что Курбский играл «заметную роль в общественной жизни того времени». Эту точку зрения поддерживает и Ю.Д. Рыков[xx].

Напротив, в настоящее время появились высказывания, оспаривающие данный взгляд на политическую карьеру Курбского. Так, Д.Н. Альшиц и А.И. Филюшкин полагают, что нет данных для того, чтобы считать князя Андрея приближенным к государю и тем более членом Боярской думы, а мнение о его участии в разработке реформ 1550-х гг. основано только на его собственных заявлениях, кроме того, утверждает А.И. Филюшкин, «его подпись отсутствует на документах по разработке реформ 1550-х годов»[xxi]. В данном случае, как представляется, не так важно, стояла ли его подпись под документами, которыми вводились те или иные преобразования в стране. Здесь скорее имеет значение та линия в политике, которая им поддерживалась, и то, на какие ценности он ориентировался в моделировании желательных с его точки зрения политических порядков. Академик А.Д. Сахаров также не подписывал никаких документов, но его политическая ориентация не вызывает сомнений, так же как и его влияние на целый ряд политических процессов, происходивших в нашей стране.

Политика правительства 40—50-х гг. XVI в. и проводимый им курс реформ практически полностью соответствовали тем политическим и правовым взглядам, которые A.M. Курбский неоднократно высказывал почти во всех своих произведениях. Во время преобразовательного подъема это правительство, образовавшееся в начале 50-х гг. при молодом царе Иване IV, известное впоследствии под названием Избранной рады (кстати, с легкой руки именно A.M. Курбского), провело ряд реформ, затронувших разнообразные области организации и управления в стране. Так, был принят ряд административно-финансовых узаконений, в результате которых вводилась новая налоговая система и уничтожались наместничества. «Указом о кормлениях» устанавливались новые формы местного управления, «Приговором 1551 г.» и «Уложением о службе 1556 г.» оформлялись основы формирования постоянного стрелецкого и поместного войска. Принятие Судебника 1550 г. и «Уложения о новых формах суда» определило правовые основы деятельности всех органов государства.

По кругу вопросов, которые регулировались новым законодательством, а также по уровню юридической техники русская юридическая культура превосходила в этот период общеевропейский уровень.

В середине XVI в. начали формироваться Соборы. В этот период они не имели еще четкой социальной структуры, порядка образования и определенного политического статуса, но тем не менее соборная форма предусматривала необходимость широкого коллегиального «решения политических дел — общегосударственных, военных, судебных... она существовала и развивалась в рамках централизованного государства и содействовала его дальнейшей централизации». При этом, как далее отмечает С.О. Шмидт, Соборы не являлись помехой и не ограничивали царскую власть[xxii]. Напротив, Р.Г. Скрынников усматривает в наличии Соборов безусловное свидетельство ограничения царской власти[xxiii]. Вопрос о соотношении формы правления и политического режима (опричнины) до настоящего времени решается в науке различно.[xxiv]

Л.В. Черепнин (в данной исторической ситуации) выделяет наличие двух тенденций, как в государственном строительстве, так и в сопровождавшей его политической идеологии, которые отвечали идеалам разных социальных групп класса феодалов. Первая из них, опиравшаяся на реформы 1550-х гг., предполагала развитие принципа сочетания «учреждений приказного аппарата с органами сословного представительства в центре и на местах». Вторая тенденция, проводимая непосредственно самим царем Иваном IV, заключалась в утверждении принципа неограниченной власти царя с установлением деспотического политического режима при помощи опричных порядков.[xxv]

Князь Андрей Курбский в своей политической ориентации придерживался первой из упомянутых тенденций.

Особенность изучения его творческого наследия заключается в том, что его политическая позиция, благодаря эмиграции, изложена свободно и без недомолвок, поэтому здесь гадать не приходится.

Действительно, прославленный воевода, известный во всем государстве, выступил с политической программой, оппозиционной существующему политическому режиму и в определенной степени официальной политической доктрине. Ни до него, ни весьма долго после него (практически до Н.М. Карамзина) никто не осмеливался критиковать венценосца, ибо библейский тезис «не прикасайся к помазаннику моему» был практически законом. Иван Тимофеев, написавший свой «Временник» уже в начале XVII в., пытался лишь «в мале и прикровении словес» «раскрыть весь стыд венца» Ивана IV. Курбский изложил свои взгляды, как критические, так и позитивные, вполне свободно, и оцениваться они должны также свободно и неконъюнктурно.

В литературе о Курбском, как дореволюционной русской, так отчасти и современной, сложилась устойчивая схема, согласно которой основные политические фигуры, принимавшие активное участие в жизни русского общества середины XVI в., противополагались следующим образом: Иван IV именовался защитником единодержавия, проводником прогрессивной политической идеологии, а Курбский, в свою очередь, представлялся «защитником старобоярских порядков», выдвинувшим теорию, обосновывающую «феодальное право отъезда», и идею «раздробления на ряд независимых вотчин» централизованного государства. Одним из первых, положивших начало такой традиции, был историк С.Ф. Платонов[xxvi]. Впоследствии эта точка зрения стала весьма распространенной. B.C. Покровский также называл Курбского «защитником старобоярских порядков», отстаивавшим «старинные боярские права» и в том числе «право отъезда», «идею раздробления единого государства на ряд независимых боярских вотчин»[xxvii]. С.В. Бахрушин, в свете этого противостояния, оценивает Ивана IV как «крупного государственного деятеля, верно понимавшего нужды своей страны», а Курбского — как апологета боярства, «бывшего удельного князя (? — Н.Э.), изменившего своей стране»[xxviii]. О.А. Державина полагает, что Курбский «не понимал подлинных причин, заставивших царя ввести опричнину, этого важного мероприятия»[xxix], а Я.С. Лурье не усматривает в программе Курбского «ничего отличного от государственного устройства, существующего в те годы на Руси»[xxx].

На мой взгляд, различия весьма существенны и касаются они, прежде всего, формы правления и политического режима, и по этим вопросам Курбский выступил прямым оппонентом царя и его партии.

Более углубленное изучение проблемы, расширение источниковой базы, достигнутое трудами современных ученых, привлечение новых материалов, многоаспектность научного поиска «показали недостаточную обоснованность некоторых представлений, считающихся общепринятыми, и обнаружили лакуны в традиционной тематике исследований...»[xxxi].

Так, датский ученый Неретрандерс пришел к выводу, что Курбский не ставил себе задачей возвращения старобоярских порядков и стремился только к ограничению «опасного и губительного культа царя Ивана IV»[xxxii], а Ю.Д. Рыков пересмотрел и уточнил оценку политической позиции Курбского. Если в 1972 г. в своем диссертационном исследовании он утверждал, что «система взглядов Курбского отражала идеологию феодальной аристократии, выступающей против усиления царской власти», то в статье «Государственная концепция Курбского», опубликованной в 1982 г., он характеризует автора «Истории о великом князе Московском» как «выразителя интересов наиболее дальновидных кругов русского боярства XVI в.»[xxxiii] Л.В. Черепнин полагает, что политическим идеалом мыслителя было воплощение «идеи сословного представительства»[xxxiv]. Соответствие доктрины Курбского реформаторской деятельности Избранной рады отмечали А.А. Зимин и А.Л. Хорошкевич[xxxv].

В свете сохраняющихся разногласий представляется необходимым проведение более тщательного анализа именно политических взглядов A.M. Курбского, непосредственно его политической программы, составляющих ее компонентов и свойственного ему правопонимания.

Форма изложения политических взглядов у Курбского по многим параметрам остается теологизированной. Он человек глубоко религиозный и ярый приверженец православной конфессии христианского вероучения, что не могло не сказаться на содержании его доктрины.

Понятие о власти, источнике ее происхождения, сущности и назначении теономно, и вся конструкция имеет теоцентрическое построение: в центре расположено вечное, неизменное и вневременное абсолютное начало — Бог и его воля, которая и является источником власти в государстве, ибо «цари и князи от всевышнего помазуются на правление... Державные призванные на власть от Бога поставлены».

Назначение власти заключается в справедливом и милостивом управлении державой ко благу всех ее подданных и праведном (правосудном) разрешении всех дел. Правый суд и его вершение — первейшая задача правителя. Интересны мысли Курбского о том, что роль верховной власти не только почетна, но и ответственна; она, прежде всего, связана с делами по управлению государством и осуществлением судебных функций. Вслед за Зиновием Отенским Курбский не одобряет праздного времяпровождения облеченных высшей властью лиц. Но если Зиновий требовал исполнения служебного долга от царского наместника в Пскове Я.В. Шишкина[xxxvi], то Курбский с теми же требованиями обращается непосредственно к самому царю. Так, например, он не одобряет частых и длительных поездок царя на богомолье в дальние монастыри, считая такое занятие пустой тратой времени. Цари прежде всего должны радеть о государственных делах, которые как раз по избранничеству и надлежит делать «царем и властем», а не тратить свое время и силы на богомольные поездки по монастырям, куда корысти ради их приглашают монахи. Такие поездки и обычно сопровождающую их «милостыню» Курбский осуждал. Показную приверженность Ивана IV к широковещательному отправлению религиозного культа воевода называл «благочестием ложным и обещанием Богу сопротивным разуму»[xxxvii].

Нынешняя власть в лице Ивана IV и его «злых советников» отклонилась от выполнения задач, возложенных на нее высшей волей. Существующую власть и персонально ее носителя Курбский лишает божественного ореола, называя ее «безбожной» и «беззаконной».

На царском престоле оказался человек, не подготовленный надлежащей системой образования и воспитания к такой миссии, как управление державой. Он груб и неучен, воспитан «во злострастиях и самовольстве». Такому человеку «неудобно бывает императором быти»[xxxviii].

Однако в первую половину царствия, когда власть была ограничена мудрым Советом (Избранной радой), в состав которой предположительно входили протопоп Благовещенского собора Сильвестр, костромской дворянин А. Адашев, сам Курбский, Д. Курлятев, митрополит Макарий и другие видные государственные деятели, имена которых точно не установлены, управление государством осуществлялось успешно, как во внешней сфере (казанские походы), так и во внутренних делах (реформы 1550-х гг.)[xxxix]. При решении государственных дел правительством совместно с царем во всем чувствовалось мудрое правление: в воеводы назначались искусные и храбрые люди, в войсках учреждался порядок («стратилатские чины»), верное служение отечеству щедро вознаграждалось. Напротив, не радевшие отечеству «паразиты и тунеядцы» не только не жаловались, но и прогонялись («нетокмо не даровано», но и «отгоняемо») — такая политика подвигала «человеков на мужество... и на храбрость»[xl]. «Се таков наш царь был, пока любил около себя добрых и правду советующих»[xli].

Упадок в делах царства и сопутствующие ему военные неудачи Курбский связывает с падением правительства и введением опричнины. Роспуск Рады знаменовал полное и безусловное сосредоточение ничем не ограниченной власти в руках Ивана IV. «Скоро по Алексееве смерти и Сильвестрову изгнанию воскурилось гонение великое и пожар лютости по всей земле Русской возгорелся»[xlii]. Создав для поддержки своего тиранического режима «великий полк сотанинский» и окружив себя «кромешниками», царь произвел «опустошение земли своея», которого «никогда же не бывало ни у древних поганских царей, не было при нечестивых мучителях христианских»[xliii]. Далее Курбский подробно анализирует все атрибуты деспотического правления.

В обществе процветала клевета на «друзей и соседов знаемых и мало знаемых, многих же отнюдь не знаемых». Режим благоприятствовал не только «подписным листам», но и тем, в которых значились заведомо ложные авторитеты («подписывают их на святых имена»), или вообще анонимным. Оклеветанных казнили без суда и следствия, зачастую мотивы доносов были корыстны («богатств ради и стяжания»)[xliv].

Весь социальный порядок в государстве был нарушен. Купеческие и землевладельческие чины пострадали от налогов («безмерными дань-ми облагаемы»), мздоимства и казнокрадства («от немилостивых приставов»). Многие крестьяне разорились и снялись с земли и стали «без вести бегунами», иные свободные люди продавали своих детей в рабство («в вечные работы»), другие в отчаянье кончали жизнь самоубийством.

Воинский чин также пришел в упадок, поскольку «лютость власти твоей[xlv] погубила... многочисленных воевод... искушенных в руководстве войсками», в результате чего великая армия была послана в чужие земли без опытных и знающих полководцев, что привело к «поражению воинскому» и напрасному пролитию крови.

Государственный аппарат (чиновничество) стал работать плохо, служебный долг исполнялся недобросовестно, поскольку чиновничьи посты замещались не достойными людьми, а «обидниками», клеветниками и доносчиками. В чиновничьей среде процветало мздоимство и грабительство в отношении лиц, обращавшихся к ним за защитой своих интересов. Люди перестали получать суд и милость от судей своих.

Обобщив свои критические замечания, Курбский делает вывод о законопреступности такой власти[xlvi]. Самого властителя — Ивана IV — он сравнивает с царем Иродом, чье тираническое правление стало синонимом жестокости и осуждено еще в новозаветных текстах. Курбский называет Ивана IV тираном, а способ реализации им властных полномочий — законопреступным. Царь не только погубитель высшего духовного лица (прямого выразителя божественной воли), но и нарушитель всего государственного порядка: «чин скверно соделал, царство сокрушил: что было благочестия, что правил жития, что веры, что наказания — погубил и исказил... твоего величества преизобилие злодейства... с кромешниками привело к опустошению вся святорусские земли.

Курбский развил и углубил критику организации суда и судопроизводства, начатую его современниками Зиновием Отенским и Иваном Пересветовым, добавив к ней еще и критику законодательства. Курбский делает предметом рассмотрения не только правоприменительную, но и правотворческую практику, давая первым в истории политической мысли России анализ содержания законодательных предписаний. Оперируя традиционными понятиями правды, справедливости и закона, он довольно четко ставит вопрос о том, что закон, принятый государственной властью, не всегда следует воспринимать как правовое предписание, оказывать ему полное послушание и исполнять его требования, ибо он по своему содержанию может не соответствовать тем критериям, которые должны характеризовать справедливые установления высшей власти. Только разумные веления государственной власти и справедливые ее действия могут быть восприняты всем народом как правовые предписания, необходимые к выполнению.

Анализ правовых взглядов Курбского показывает, что у него наличествует многоаспектное понимание правовых категорий. Следует отметить, что в исходных позициях очевидно прослеживается представление о тождестве права и справедливости. Только справедливое может быть названо правовым. Насилие — источник беззакония, а не права. Только справедливость и правда должны получать воплощение в законе. Здесь рассуждения Курбского во многом восходят к основным постулатам политической теории Аристотеля, по-видимому, сознательно, так как знакомство с трудами античного философа очевидно сказалось на целом ряде политических представлений Курбского.

Излагая свои требования к правотворчеству, Курбский подчеркивает, что закон, прежде всего, должен содержать реально выполнимые требования, ибо беззаконие — это не только несоблюдение, но и создание жестоких и невыполнимых законов. Такое правотворчество, по мнению Курбского, преступно. «Цари и властелины, которые составляют жестокие законы и невыполнимые предписания», должны погибнуть.

В рассуждениях Курбского явно чувствуется знакомство с трудами Цицерона, утверждавшего, что право из бесправия не образуется и источником права не может быть воля властвующего лица. Наличествуют в его правопонимании и элементы естественно-правовой теории, активно обсуждавшейся в трудах западноевропейских мыслителей XVI в. Правда, добро и справедливость воспринимаются как составные компоненты естественных законов, посредством которых Божественная воля сохраняет на земле свое высшее творение — человека. И если это еще не буржуазная трактовка естественно-правовых законов и категорий, то уже явное приближение к ней.

Правоприменительная практика рассмотрена Курбским, как и И.С. Пересветовым, и в судебном, и во внесудебном ее вариантах. Современное состояние суда вызывает глубокое неодобрение у Курбского. Суд совершается в государстве неправосудно и немилостиво. «А что по истине подобает и что достойно царского сана, а именно справедливый суд и защита, то давно уже исчезло в государстве, где давно опровергохом законы и уставы святые»[xlvii].

Особое недовольство вызывает у Курбского практика заочного осуждения, когда виновный, а в большинстве случаев просто несправедливо оклеветанный человек, лишен возможности предстать перед судом. Небезынтересно заметить, что принцип объективного вменения, так широко использовавшийся в карательной практике опричного террора, также характеризовался Курбским как проявление беззакония.

«Закон Божий да глаголет: да не несет сын грехов отца своего, каждый во своем грехе умрет и по своей вине понесет казнь». Курбский считает проявлением прямого беззакония, когда человека «не токмо без суда осуждают и казни предают, но и до трех поколений от отца и от матери влекомых осуждают и казнят и всенародно погубляют...», причем не только родственников, но и просто лиц «...сопричастных... не только единоколенных, но аще знаем был сосед и мало к дружбе причастен». Подобную практику он характеризовал как «кровопролитие неповинных»[xlviii].

Возражает князь Андрей и против участившейся практики применения жестоких наказаний. Особо выделяя среди них смертную казнь, он специально оговаривает, что она должна назначаться в исключительных случаях и только по отношению к нераскаявшимся преступникам[xlix]. Характеризуя произвол и беззаконие, существовавшие в России, Курбский отмечает распространение жестоких и позорных наказаний, а также практику их осуществления не государственными чиновниками (палачами), а простыми людьми, не имеющими никакого отношения к судебным ведомствам. Заставляют людей обычных, свидетельствует он, «самим руки кровавить и резать человеков» .

Другой отмечаемой Курбским формой внесудебного произвола является воздействие на людей с помощью недобровольной присяги и клятвы принуждаемых к определенному поведению, часто безнравственному. Так, заставляют под присягой и крестоцелованием «...не зна-тися не токмо со други, и ближними, но и самих родителей и братьев и сестер отрицатися... против совести и Бога...».

В государстве не стало свободы и безопасности для подданных, не говоря уже о том, что царь ввел «постыдный обычай», затворив все «царство русское, свободное естество человеческое словно в адовой твердыне» и если кто «из земли твоей (Ивана IV. — Н.Э.) поехал... в другие земли... ты такого называешь изменником». Результатом подобного правления Курбский считает оскудение царства («опустошение земли своея»), падение его международного престижа («злая слава от окрестных соседов»)[l], внутреннее недовольство и смуту («нарекание слезное ото всего народа»)[li].

Причину «искривления» некогда правильного управления царством Курбский традиционно усматривает в приближении к царю «злых советников». Злому совету придается почти гротескное символическое значение. «Сатанинский силлогизм» злого советника, монаха Песношского монастыря (что близ Яхромы) Вассиана Топоркова, сыграл, по мнению Курбского, трагическую роль, обеспечив перемену в самой личности царя и образе его действий.

«Лукавейший иосифлянин» дал царю совет о том, чтобы «не держать себе советников мудрее себя», а также и другие лица «из числа монахов и мирских» давали царю подобные злые советы[lii].

Установившийся тиранический режим привел к потере значения соборного органа, который стал всего лишь безгласным проводником воли деспота и окружавших его злодеев. Так, однажды Иван IV «собирает соборище не токмо на весь Сенат, но и духовных всех», но это «соборище» своей воли не имеет и не может противопоставить свое мнение требованиям царя, оно становится практически безгласным и действует по указке царя и «некоторых прелукавых мнихов», приближенных к царю, принимая несправедливые и неправедные решения. Вопрос о «винах» Адашева и Сильвестра был на нем поставлен, но по справедливости не разрешен, и члены «соборища» под воздействием царя «...чтут пописавшие вины оных мужей заочне»[liii]. Курбский довольно тонко подметил, что политический режим террора и беззакония практически сводит на нет все возможности формы правления, даже в том случае, когда собирается Земский собор расширенного состава. Он понял всеобъемлющий характер террора и страха перед ним, но идеалистически предполагал, что смена одних советников — злых и лукавых на других — мудрых, добрых и сведущих может изменить порядки в государстве. Он понимал также, что губительный деспотический режим не может продолжаться долго, и высказал предположение о необходимости приближения его конца насильственным образом. История, утверждал он, знала немало примеров деспотических правлений и дала хорошие уроки подобным правителям. В обычной для религиозного мыслителя манере он предрекает гибель злонамеренной «безбожной власти», от которой подданные терпели «гонения горчайшие и наругания». Гибель такого царства, нередко в прошлом «преславного», может наступить как по воле провидения, так и в результате открытого сопротивления, оказанного подданными правителю, «творящему беззаконие» и не радеющему о пользе своего отечества. Однажды, приводит он пример, взяла себе Черемиса Луговая из Ногайской орды царя, но он не оправдал доверия этого народа, и тогда они «убиша его и бывших с ним татар и главу его отсекоша и на высокое дерево воткнули и глаголали: «Мы было взяли тебя того ради на царство з двором твоим, да оборонявши нас, а ты и сущий с тобою не сотворили нам помощи столько, сколько волов и коров наших поели, а ныне голова твоя да царствует на высоком коле»[liv].

Теоретическое положение, выдвинутое Иосифом Волоцким, о праве народа на оказание сопротивления злонамеренной власти получило последовательное развитие в государственно-правовой концепции Курбского, причем характеристика «беззаконного правления» была значительно расширена. Курбский выдвинул также совершенно иные условия, на базе которых может правомерно возникнуть подобное сопротивление. Не отказываясь от элементов сакрализации власти, не умаляя ее значения и авторитета, Курбский, конструируя образ идеального правителя, на первое место выдвигает такие черты, которые характеризуют носителя власти как политического правителя и дают возможность оценивать его деятельность по реальным результатам в социально-политической практике государственного строительства. Особое внимание уделяется умению царя управлять государством и вершить правый суд[lv], при этом «самому царю достоит быти яко главе и любить мудрых советников своих, как свои уды»[lvi]

Наилучший вариант организации государственной власти — это ограниченная монархия с установлением выборного сословно-представительного органа, участвующего в разрешении всех наиважнейших дел в государстве. «Царь аще почтен царством... должен искать доброго и полезного совета не токмо у советников, но и всех народных (разрядка моя. — ЯЗ.) человек, поскольку дар духа дается не по богатству внешнему и по силе царства, но по правости душевной.

<Неразборчиво>вали большие воинские и политические удачи именно потому, что он часто и помногу советовался «с мудрыми и мужественными сигклиты его» и «ничего не начинал без их совета»[lvii]. Только царству, управляемому «правильно», сопутствовали победы и успехи. Под «правильной» организацией Курбский подразумевал не только создание «Совета всенародных человек», но и различные «синклиты»[lviii], состоящие из советников — «мужей разумных и совершенных во старости мастите сущих, благолепием и страхом Божьим украшенных... и во среднем веку и, такс же предобрых и храбрых и тех и онех в военных и земских вещах по всему искушенных», т.е. специалистов самых различных профилей, без совета которых «ничесоже устроити или мыслити»[lix] в государстве.

Высшие властные полномочия в стране осуществляются монархом, Земским собором и правительственными органами, одной из главных задач которых является непосредственная забота о соблюдении законности в стране.

Такова политико-правовая концепция и позиция князя A.M. Курбского. Его политический идеал был несомненно прогрессивен, и представления Курбского об организации власти в стране вряд ли могут свидетельствовать о том, что его «идеал лежал не в будущем, а в прошлом»[lx].

В истории политической мысли Курбский продолжил, значительно разработав, теорию о возможности оказания сопротивления царю-тирану, дал критику тиранического политического режима, показав губительность его последствий для всей социально-политической и правовой жизни страны. Его позитивная конструкция, предусматривающая создание коллегиальных форм управления страной, изложена схематично, практически им утверждался сам принцип построения наилучшей модели организации власти и управления, возможный в современных ему условиях. Напротив, его критические замечания остры и злободневны. Он дал развернутую критику тиранического опричного режима, и она оказала большое влияние на дальнейшее развитие политико-правовой теории.

И, наконец, последний вопрос: о побеге A.M. Курбского в Литву. Почему князь А.М. Курбский, прославленный воевода, увенчанный лаврами победителя, темной ночью тайно уходит через пролом стены в Дерпте, оставив на родине мать, жену и сына, и сдается на милость польского короля Сигизмунда?

Многие исследователи выносят Курбскому довольно суровый приговор типа: «Князь Курбский изменник и предатель»[lxi], «Курбский бежал, изменив Русскому государству во время Ливонской войны»[lxii]. Один из первых исследователей биографии Курбского Н. Иванишев даже утверждал, что действовал князь Андрей «обдуманно и только тогда решился изменить царю, когда плату за измену нашел для себя выгодной»[lxiii]. Поддерживая эту точку зрения, А.И. Филюшкин обращает внимание на то, что, когда Курбский был ограблен (! — Н.Э.) польско-литовскими властями при пересечении границы, у него отняли значительную сумму денег в иностранной валюте (злотые, дукаты, талеры и менее всего — московские рубли), что, по мнению исследователя, свидетельствует об определенной подготовке Курбского к побегу[lxiv]. Сам по себе этот факт ни о чем не говорит, особенно если учесть, что Курбский служил в пограничном городе Дерпте, где, по-видимому, имели хождение все эти виды монет.

Между тем обстоятельства в жизни воеводы складывались неоднозначно и скорее неблагоприятно для него. С 1563 г. Курбский назначен воеводой в Дерпт; сам он оценивает это назначение как начало опалы, о чем он в аллегорической, но легко угадываемой форме сообщает в Послании монахам Псково-Печерского монастыря .

В качестве причин, вызвавших недовольство царя прославленным воеводой, обычно называют проигранную битву под Невелем. С.М. Соловьев даже полагал, что Иван IV в связи с этим сказал Курбскому «гневное слово», которое и могло стать «решительным побуждением для Курбского к бегству»[lxv]. Кроме проигранной битвы, за которую царь действительно упрекал Курбского, было еще и так называемое Гельметское дело. Курбский вел какие-то переговоры с графом Арцем, в результате которых надеялся присоединить к России ряд замков в Ливонии, в том числе и Гельмет. Но ситуация изменилась, граф Арц был казнен, а Курбский, не зная об этом, явился под стены замка с малым войском, встретил активное сопротивление и, оценив ситуацию как вероломство, отступил. А.Н. Ясинский приводит свидетельство очевидца, торгового человека Франца Ниенштедта, утверждавшего, что вся эта история вызвала подозрение у Ивана IV в отношении Курбского, будто бы последний «злоумышлял» с королем польским, и великий князь (здесь царь. — Н.Э.) решил умертвить Курбского, но тот ночью перелез через городскую стену и бежал к королю польскому. А.Н. Ясинский, приводящий эти сведения, сообщает, что Ф. Ниенштедт ссылался на свидетельства Александра Кенинга, который был слугой сначала у Арца, а затем у Курбского[lxvi].

Сохранились сведения о разговоре Курбского с женой, когда он прямо спросил ее: «Чего хочешь ты — мертвым меня видеть перед собой или с живым расстаться навеки?» — «Не только видеть тебя мертвым, — отвечала жена, — но и слышать о смерти твоей не желаю».[lxvii]

У Курбского были все основания опасаться за свою жизнь. Именно в этом городе печально закончилась карьера его сподвижника по проведению реформ — главы правительства А. Адашева. Н. Устрялов приводит архивные данные, подтверждающие, что Курбский, находясь в Дерпте, через своего родственника получил известие о заочно предъявляемом ему обвинении в заговоре против здоровья царя, его жены и детей. «Мысль о позорной казни после толиких заслуг ожесточила его», и он решил бежать и думал лишь о том, как бы «от казни горло свое унести»[lxviii].

В сумме обстоятельств, складывающихся вокруг него, Курбский усматривал опасность для своей жизни, к тому же накануне побега в город приехал Малюта Скуратов с опричниками и князь видел в этом грозное предзнаменование. Малюта Скуратов был одним из главных опричников. «На службе в опричнине Малюта Скуратов играл главным образом роль палача и исполнителя самых дурных поручений царя», так что опасения Курбского были не беспочвенны [lxix].

Иван IV в ответных Посланиях князю, а также заявлении польскому королю прямо вменяет в вину Курбскому именно «умышление над государем... над его царицей и над детьми... всякое лихое дело»[lxx]. Не отрицает царь и того, что действительно имел намерение «его посмири-ти». В настоящее время Б.Н. Флорей обнаружены новые документы, свидетельствующие о предъявлении царем Курбскому обвинения в государственной измене. «К концу 60-х годов... царь прямо бросил в лицо Курбскому обвинение в том, что тот участвовал в действиях, направленных на воцарение Владимира Старицкого». Царь утверждал: «...хотел еси на государстве видети князя Владимира Андреевича мимо государя и государских детей»[lxxi]. Этот документ является серьезным доказательством того, что царь действительно обвинял Курбского, и разрешением такого обвинения, по всей вероятности, могла бы быть смертная казнь боярина.

Ко времени принятия решения об оставлении отечества прославленный военачальник претерпел уже достаточное количество «напастий и бед и наруганий и гонений». Побегу предшествовал ряд столкновений с царем, и бежать приходилось от более или менее реальной угрозы смерти. Курбский желал избегнуть позорной и незаслуженной казни, совершавшейся к тому же, по обычаям того времени, без суда.

Опричная политика Ивана IV, сопровождавшаяся террором и массовыми репрессиями в отношении подданных всех сословий, навела, по выражению Н.М. Карамзина, «ужас на всех россиян», который и «произвел бегство многих из них в чужие земли, поскольку люди не хотели подвергать себя злобному своенравию тирана». Спасаясь от несправедливого и главным образом неправедно реализующегося царского гнева, отечество оставляли лица разных сословий, чинов и состояний, ибо «законы гражданские не могут быть сильнее естественных... повелевающих спасать свою жизнь».

В обоснование своего побега Курбский нигде и никогда не ссылается на феодальное право отъезда (этот мотив приписан ему впоследствии исследователями), к тому времени давно устаревшее и никем не применяемое, а только на текст Нового Завета, в котором рекомендуется бежать от верной смерти. Тот факт, что новозаветный текст адресует эти советы страждущим непосредственно за идеи Христа, а не преследуемым по политическим и иным мотивам, не меняет существа дела, поскольку в средневековой публицистике был исключительно распространен прием исторических аллюзий и сравнительных аллегорий и подобная интерпретация не смущала ни автора, ни читателей. Эти положения воспринимались как абсолютные и наиболее пригодные для разрешения любой ситуации, грозящей обернуться смертельным исходом для страждущей персоны[lxxii].

Сам Курбский рассматривал свой побег только как вынужденное изгнание («...до конца всего лишен был и из земли Божьей тобою без вины изгнан»[lxxiii]), неоднократно повторяя при этом, что он считает величайшим позором «без вести бегуном ото отечества быть». Рассматривая свою прежнюю службу на родине, Курбский писал старцу Васьяну в Печерский монастырь, что он всегда доблестно сражался во славу отечества, «полки водил преславно... и никогда бегуном не был»[lxxiv] и доверенное ему войско не обращал спиной к врагу.

Не преследовал он и целей личного обогащения и выгод, поскольку в эмиграции пребывал «в скитаниях и бедности». Свое изгнание он сам расценивает как политическую эмиграцию, считая себя пострадавшим в связи с переменой политической ориентации царем Иваном IV.

Биография Курбского до побега, равно как и сам побег, не свидетельствуют ни о каких изменнических намерениях. Он не преступил никаких существующих по тем временам правовых и моральных норм. Кстати, нелишне к тому же отметить, что правовой запрет на «уход в иные земли» подданного российской короны впервые был четко означен в новой форме присяги на верность, введенной Борисом Годуновым. «По этой клятве требовалось не изменять царю ни словом, ни делом, не помышлять на его жизнь и здоровье... и не уходить в иные земли»[lxxv].

Д.С. Лихачев, квалифицируя действия Курбского как изменнические, относил к ним собственно побег и «участие в дальнейшем в военных и дипломатических действиях против России». Исходя из утверждения факта «измены» Курбского Д.С. Лихачев его политическую теорию рассматривает не иначе как «оправдание жизненной позиции», а критику им тиранического режима Ивана IV — как «игру перед самим собой, стремление оправдать себя в собственных глазах» .

Эмиграция определенным образом отразилась на судьбе Курбского. Будучи вынужденным поступить на службу к польскому королю, Курбский оказал ему ряд военных услуг и в том числе участвовал в полоцком походе в составе его войск. Это событие записано в летописных известиях. За два года перед этим (1562) тот же Курбский в составе войск Ивана IV жестоко прошелся по этой же самой земле, истребив на ней «большой город Витебск». Летопись подробно описывает злодеяния царского войска, которое шло «с Великих Лук к Витебску»[lxxvi]. Был сожжен Витебск с прилегающими к нему селами и деревнями, а «идучи... у города Сурожа посады пожжи и людей многих побили и многие литовские места воевали и пришли Бог дал на Великие Луки здорово»[lxxvii].

Хронологические рубежи этих событий почти отсутствуют, географические границы условны, ибо практически одни и те же места воевода проходил как в составе войск Ивана IV, так и с полками польского военачальника Н.Ю. Радзивилла, притом с одинаковой средневековой жестокостью расправляясь с покоренным населением. В средневековье такая ситуация была скорее нормой, нежели исключением. Так, например, И.С. Пересветов служил в Венгрии в войсках турецкого ставленника Яна Заполи, а затем в армии его противника Фердинанда I Габсбурга. Западноевропейские рыцари, постоянным делом которых была война, ходили в бой под различными знаменами и гербовыми знаками, и действия их не квалифицировались как изменнические. Изменой считался переход на сторону врага на поле боя вместе с доверенным войском.

К тому же не следует забывать, что в опричные времена сам царь Иван IV не стеснялся кровавых военных походов по своей территории, при которых никакие национальные святыни (в поругании которых он так демагогически обвиняет Курбского) им не сохранялись. Так, особой жестокостью, например, отличался новгородский поход (1569— 1570), во время которого Иван IV и его опричное войско разгромили города и села по пути к Новгороду и сам Новгород. «Были разгромлены Клин, Тверь, Торжок... Затем Иван IV вступил в Новгород и в течение сорока дней расправлялся с городом и его жителями. Опричники врывались в дома новгородцев, били и грабили всех подряд...»[lxxviii]. На современников новгородский поход произвел самое отрицательное впечатление: «...ходил царь и великий князь Иван Васильевич всея Руссии в Новгород гневом и многих людей новгородцкие области казнил многими розноличными казньми: мечем, огнем и водою. И в полон велел имати и грабити всякое сокровище и божество: образы, книги, колокола, и всякое строение церковное»[lxxix]. Иван Тимофеев красочно описывает все бесчинства, учиненные царем во главе опричного войска над Новгородом и его жителями. Большая часть города была обращена в пепел, жители уничтожены, город приведен «в совершенное запустошение», «дышал (царь. — ЯЗ.) против Новгорода огнем ярости, ненасытно отбирая у всех оставшихся людей, священников, иноков и мирян, последнее серебро; сокруших их голени, он, подобно псу, уже из сухих костей сосал их мозг Н.М. Карамзин, ссылаясь на многочисленные известия современников, нарисовал страшную картину многочисленных бедствий, постигших Новгород и всех новгородских людей: «2 января (1570) передовая многочисленная дружина вошла в Новгород, окружив его со всех сторон крепкими заставами, дабы ни один человек не мог спастись бегством. Опечатали церкви и монастыри в городе и окрестностях; связали иноков и священников, взыскали с каждого по 20 рублей; а кто не мог заплатить сей пени, того ставили на правеж: всенародно били и секли с утра до вечера... На другой день казнили всех иноков, бывших на правеже: их избили палицами, и каждого отвезли в свой монастырь для погребения». Затем 8 января «явились воины, схватили архиепископа, чиновников, слуг; ограбили палаты, келий... взяли ризную казну, сосуды, иконы, колокола; обнажили и другие храмы в монастырях богатых: после чего немедленно открылся суд на городище... Судили Иоанн и его сын таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи и более новгородцев; били их, мучили, жгли каким-то огненным составом, привязывали головой или ногами к саням, влекли на берег Волхова... и бросали с моста в воду целыми семействами: жен с мужьями, матерей с грудными младенцами... Сии убийства продолжались пять недель и закончились грабежом общим... Толпы злодеев были посланы и в пятины новгородские, губить достояние и жизнь людей без разбора»[lxxx]. Анализируя эту историческую ситуацию, Тимофеев пришел к выводу, что изменником стал сам царь[lxxxi].

Мне представляется, что никакие политические мотивации не могут послужить оправданием подобных действий.

Следует также отметить, что в дальнейшем Курбский вообще отказался от участия в военных походах против своего отечества, и, когда польский король обратился к нему с требованием оказать военное содействие перекопскому царю и пройти с ними в качестве воеводы (предводителя его войск) по Русской земле, Курбский, несмотря на повеление короля, отказался.

* * *

Наша современность совершенно по-иному поставила проблему эмиграции. Дилемма Курбского состоит в том, утверждает К. Плешаков, что он стал первым политическим эмигрантом. «Можно ли вообразить что-нибудь худшее для страны, чем тирания Ивана IV?», которая и спровоцировала бегство Курбского. К. Плешаков напоминает к тому же, что и сам Иван IV был не чужд мыслей об эмиграции и «на всякий случай попросил политического убежища в Англии».[lxxxii]

Нет сомнений в том, что Иван IV не только «затворил царство русское как во аде твердыню»[lxxxiii], как пишет Курбский, но и поставил страну на грань настоящей катастрофы. «Курбский был прав, потому что он восстал против ложного мышления той поры и в этом и есть смысл писательства»[lxxxiv].

Мог ли Курбский что-либо изменить в политической ситуации, оставаясь в стране? Опричный режим исключал такую возможность. Значительно больше пользы отечеству он принес своими произведениями, в которых открыто разоблачал политику Ивана IV, открывая глаза современникам на ее истинное содержание.

Надо отметить, что князь Андрей не желал поражения своему отечеству, он разоблачал тирана и тиранический политический режим, который считал губительным для России. «Нравственное падение государя и начавшиеся вслед за тем кровавые сумасбродства и произвол, из-за которых страна оказалась на грани катастрофы, и были одной из основных причин его творчества»[lxxxv] — следует добавить, и побега.

Н.И. Костомаров утверждает, что бежать Курбскому приходилось «от крайней необходимости спасать свою жизнь, которой угрожала безумная прихоть тирана, в этом случае вина падает на мучителя, а не замученных. Мучительства производили бегства, а не бегства и измены возбуждали Ивана к мучительству»[lxxxvi].

Прошли века, и мы сами стали свидетелями «гибели неповинных» и по-иному взглянули на проблему эмиграции.

В сталинскую эпоху кровавых репрессивных волн 30—40-х гг. XX в. бежать возможности не было, а если редко кому и удавался побег, то и за рубежом вездесущая рука ГБ настигала его и все, как правило, оканчивалось смертью (Ф. Раскольников, Л. Троцкий и др.). Может быть, поэтому люди не были так смелы и не пытались обличать новоявленного кровавого тирана? И уж совсем неизвестны случаи, когда бы люди заступались за других и ручались за них не только словом, но и всем своим имуществом, как это было в правление Ивана Грозного. (Так, за князя И.Д. Вельского в качестве заступников-поручителей выступила большая группа бояр во главе с троицким игуменом Артемием.)

В хрущевские времена, когда подвергалось преследованию инакомыслие, к эмиграции стали относиться как к единственному способу избавиться от гонений на родине. К сожалению, еще Иван Тимофеев осуждал соотечественников за то, что они, «как бы ничего не зная, покрывшись бессловесным молчанием, как немые смотрели на все случившееся», не смея возразить против «невинных погибели». Такое поведение Тимофеев характеризовал как глубоко безнравственное и утверждал, что Бог обязательно «покарает людей, когда народ не находит мужества прекратить злодейства»[lxxxvii].

Подводя итог вышесказанному, следует отметить, что в творческом наследии А.М. Курбского дана последовательная критика тиранического политического режима и всей суммы опричных мероприятий Ивана IV и высказана надежда и желание скорейшего уничтожения подобных «порядков». «И не надейся, — писал он царю, — что я буду молчать, до последнего дня моей жизни буду беспрестанно со слезами обличать тебя», потому что тяжкий путь изгнанничества (а не добровольного отъезда. — Н.Э.) выбрал «ради величайших дел»[lxxxviii]. Этим величайшим делом князь считает критику и развенчание тиранического режима Ивана IV.

В истории политических и правовых учений князь А.М. Курбский выступил как мыслитель, давший не только обстоятельную критику тиранических политических режимов и неограниченных форм правления, но и выдвинувший позитивные предложения, единственно возможные для реализации в тех условиях. В качестве составных элементов его программы следует воспринимать и реформы 1550-х гг., проведенные с его участием. Наилучшей формой правления для России он несомненно считал сословно-представительную монархию.

В «Истории о великом князе Московском» наиболее ярко представлена эта трагическая эпоха, свидетелем которой он был и которая и обусловила его политико-правовой идеал и личную судьбу.

[i] А.М. Курбский перевел шесть бесед Иоанна Златоуста и несколько отрывков из «Истории» Евсевия, Диалог патриарха Геннадия, два отрывка из сочинений Дамаскина, «Историю Флорентийского собора», «Новый Маргарит» Иоанна Златоуста, «Слова и беседы» Иоанна Златоуста, отрывки из «Хроники» Никифора Каплиста, отрывки из произведений Цицерона. (См.: Ясинский А.Н. Сочинения князя Курбского как исторический источник. Киев, 1889. С. 16.)

[ii] См.: Устрялов Н.Г. Сказания князя Курбского. СПб, 1883. Т. 1. Предисловие. С. 20.

[iii] См.: Ясинский AM. Сочинения князя Курбского как исторический источник. С. 17.

[iv] Голубинский Е.Е. История русской церкви... М., 1903; Виленский С.Г. Послания старца Артемия. Одесса, 1906; Никольский Н.М. История русской церкви. Минск, 1930 и др.

[v] Гладкий AM «История о великом князе Московском» как источник «Скифской истории» А.Л. Лызлова // Вспомогательные исторические дисциплины. М, 1982. Т. 13.С. 43.

[vi] Елисеев С.А. «История о великом князе Московском» А.М. Курбского как памятник русской исторической мысли: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 1984.

[vii] См.: Уваров К.А. Князь Андрей Курбский как писатель («История о великомкнязе Московском»): Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук. М., 1973; Волкова Г.Ф. Особенности сюжета о казанском походе в «Истории» Курбского // Труды Отдела древнерусской литературы (далее в тексте—ТОДРЛ). Т. 10. С. 249.

[viii] См.: Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963. В этом же издании и «Синодик опальных царя Ивана Грозного как исторический источник» (далее в тексте — Синодик). С. 323—478.

[ix] См.: Гладкий А.И. «История о великом князе Московском» как источник «Скифской истории» А.И. Лызлова. С. 43; Бычкова М.Е. Генеалогия в «Истории о великом князе Московском» А.М. Курбского // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 221—224.

[x] См.: Плешаков К. Дилеммы Курбского // Новое время. 1990. № 36. С. 36—39; Венцлов Т. Тщетные усилия. «История» князя Андрея Курбского // Вильнюс. 1993. №3. С. 114—120.

[xi] Лихачев Д. С. Стиль произведений Грозного и стиль произведений Курбского // Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М., 1993. С. 210.

[xii] С.Ф. Курбский (ум. в 1527 г.) — военачальник в период княжений Ивана Ш и Василия Ш, из рода ярославских князей (фамилия происходит от названия родовой отчины — села Курба, находившегося недалеко от Ярославля). Был воеводой в новгородском походе 1495 г., с князем Петром Ушатым возглавлял югорский поход 1499—1500 гг., предпринятый с целью «покорения отдельных народов». (Герберштейн, упоминая о походе, ошибочно приписывает его ко времени княжения Василия Ш. См.: Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 161.)

С. Курбский также участвовал в казанских (1506—1523) и литовских (1507 и 1512—1515) походах, а затем был наместником в Пскове (1510—1515) и в Стародубе (1519). (См.: Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988.)

По сведениям Герберштейна, который знал Семена Курбского лично, последний вел подвижническую, аскетическую жизнь, к моменту их встреч это был «человек старый, сильно истощенный крайним воздержанием и самой строгой жизнью, которую вел с молодых лет». (Герберштейн С. Записки о Московии. С. 154.)

В последние годы жизни Семен Курбский находился в немилости из-за отрицательного отношения ко второму браку Василия Ш с Еленой Глинской.

[xiii] Федоров Б. Князь Курбский. М., 1995. С. 110; Плотников Н.С. Андрей Курбский: Исторический роман. М., 1998. См. также: Филюшкин А.И. Андрей Михайлович Курбский: Исторический портрет // Вопр. истории. 1999. № 1. С. 89.

[xiv] Максим Грек (Михаил Триволис) пришел в Россию по приглашению Василия Ш для исправления церковных книг. Во время пребывания в Москве дважды был осужден церковным судом: в 1525 г. якобы за симпатии к Османской империи и в 1531 г. совместно с Вассианом Патрикеевым за нестяжательские взгляды и, в частности, за отрицание вотчинных прав монастырей. Освобожден из заточения в 1548 г. Умер и похоронен в Троице-Сергиевом монастыре в 1556 г., где его могила сохранилась до настоящего времени. Написал большое количество трудов и пользовался в Московском государстве славой ученого старца. Собрание его трудов издано: Максим Грек. Творения: В 3 ч. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1996. (Репр. 1910.)

[xv] См.: Устрялов Н.Г. Сказания князя Курбского. Предисловие; Ясинский А.Н.Сочинения князя Курбского как исторический источник. С. 82—83.

[xvi] Среди идеологических течений того времени, включившихся в полемику, обсуждавшую право монастырей на владение землями, ведущую роль стали играть два направления внутрицерковной политической мысли, вокруг которых и сгруппировалась вся идеологическая борьба, продолжавшаяся более века.

Направление политической мысли, предлагавшее реорганизацию церковной структуры и некоторых форм ее деятельности, связанное с требованием отторжения церковных богатств и лишения церкви, в ее монастырском звене, права на владение землями, населенными крестьянами, и утверждавшее необходимость добывания средств для существования монастыря и монахов в результате их собственного труда («рукоделия»), получило в литературе название нестяжательства. Идеологом этого направления был Нил Сорский (1433—1508). О биографии его известно мало. Он поселился в заволжских краях, где и организовал Нило-Сорскую пустынь, в которой реализовал свой идеал скитского монашеского служения. Однако он не был удален от общественной жизни и был человеком известным и почитаемым. Слава его «сияше... яко светило в пустыни на Беле озере», и сам великий князь Иван Ш «держал его в чести велице» (см.: Житие Нила Сорского. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1990). Перу мыслителя принадлежат «Предание о скитской жизни» (М., 1991) и несколько Посланий разным лицам (ТОДРЛ. Л., 1974. С. 125—143).

Напротив, приверженцы сохранения существующих форм церковной организации и ее экономического положения стали именоваться стяжателями, что соответствовало содержанию занимаемой ими позиции. Основателем этой доктрины был Иосиф Волоцкий (1439—1515), настоятель Иосифо-Волоколамского монастыря, поэтому стяжателей называли иосифлянами.

Иосиф родился в семье дворянина. Его мирское имя Иван Санин. Он принял постриг в Пафнутьево-Боровском монастыре, расположенном на землях домена великого князя. В 1479 г. он покинул Панфутьев монастырь и на землях удельного князя Бориса Волоцкого и его иждивением построил Волоколамский монастырь, где игуменствовал до конца своих дней. В 1507 г. Иосиф порывает с удельным князем и переводит свой монастырь под великокняжеский патронат. С этого времени он в своем творчестве поддерживает великокняжескую линию в политике. Он первым в истории русской политической мысли так сформулировал учение о верховной власти, что предоставил возможность критиковать действия венценосца как человека, не задевая сам священный принцип властвования и подчинения. Исходя из данных теоретических посылок Иосиф обосновал право на сопротивление верховной власти в том случае, если она реализует свои полномочия «мучительским» образом. Наиболее известными его произведениями являются Послания разным лицам (См.: Послания Иосифа Волоцкого. М., 1956) и «Просветитель» (Спасо-Преображенский Валаамский монастырь. М., 1993).

[xvii] Биографические сведения о Зиновии Отенском ограничены. Неизвестно, откуда он родом и из какой среды происходил. Почти всю жизнь он провел будучи монахом Огни пустыни. Высказываются предположения, что этот труднодоступный монастырь, расположенный в новгородских пределах, выбран им не добровольно, а стал местом его ссылки в связи с осуждением Максима Грека, об отношениях с которым неоднократно упоминается в сочинениях Зиновия. В маленьком монастыре опальный старец был как бы заживо погребен до конца своих дней. Однако удаленность от тогдашнего цивилизованного мира и общественной деятельности не помешала ему быть в курсе всех государственно-правовых преобразований, а также политических и философских идей века.

На сегодняшний день перу Зиновия Отенского атрибутированы следующие произведения: «Истины показания к вопросившим о Новом учении» (Казань, 1863); «Послание многословное» (М., 1880); «Слово к святому Никите на открытие мощей Ионы Новгородского» (СПб, 1894); «Послания Зиновия Огенского дьяку ЯВ. Шишкину» (ТОДРЛ. Л., 1965. Т. 21. С. 201—224); «Слово похваленое об Ипатии» (ТОДРЛ. Л, 1965. Т. 21. С. 166—168); «Послание Зиновия, старца Огни пустыни, ко мнихом бывшим в заточении в Соловецком острове, Гурию Заболоцкому, Касьяну и брату его Гурию Коровиным»; «Послание Зиновия инокам, вопросившим его о питии» (ТОДРЛ. М.; Л., 1970. Т. 25. С. 119—134). См. также: Калугин Ф. Зиновий инок Отенский. СПб, 1894.

[xviii] Временник Ивана Тимофеева. М.; Л., 1951. С. 177,179.

[xix] Устрялов Н.Г. Сказания князя Курбского. Т. 1. С. 203.

[xx] См.: Ясинский А.Н. Сочинения князя Курбского как исторический источник. С. 59; Шмидт С.О. Становление российского самодержавства. М., 1973. С. 240; Рыков Ю.Д. Князь Курбский и его концепция государственной власти // Россия на путях централизации. М., 1982. С. 198.

[xxi] См.: Альшиц Д.Н. Начало самодержавия в России. Л., 1988; Филюшкин А.И.Андрей Михайлович Курбский: Исторический портрет. С. 85.

[xxii] См.: Шмидт С.О. Становление российского самодержавства. С. 240.

[xxiii] См.: Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб, 1992.

[xxiv] По вопросу о том, каково было юридическое положение Соборов и ограничивали ли они власть государя, в науке ведется весьма давний спор. Исследователи, которые считают, что при Иване IV установилась абсолютная монархия как формаправления, как правило, отрицают значение Земских соборов. (См.: Альшиц Д.Н. Начало самодержавия в России; Виппер Р Ю. Иван Грозный. Ташкент, 1945. С. 25; Лурье Я.С. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским в общественной мысли Древней Руси // Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М., 1993. С. 236,239 и др.) Напротив, ученые, характеризующие форму правления в России XVI в как сословно-представительную монархию, склонны усматривать в наличии Земских соборов доказательство ограничения царской власти. (См.: Зильберман И.Б. Принцип суверенитета государственной власти в русской политической литературеXVI в. // Ученые записки ЛГУ. Сер. Юридические науки. 1958. № 225. Вып. 10; Золотухина Н.М. Развитие русской средневековой политико-правовой мысли. М.,1985; Черептн Л.В. Земские соборы русского государства в XVI—ХУПвв.М, 1978.)

Соборная форма разрешения государственных дел складывалась в России постепенно (совместные заседания Боярской думы и Освященного собора) и к 1549 г. оформилась в представительную двухпалатную систему европейского типа, которую с юридической точки зрения следует охарактеризовать как сословно-представигельную монархию (1549—1653), а опричнина, введенная царем в 1564 г., представляла собой террористический политический режим. Следует отметить, что истории известны случаи, когда политический режим оказывал сильное влияние на форму правления и даже практически подминал ее. Так, у Гитлера при наличии Рейхстага был установлен фашистский режим, а у Сталина при наличии Верховного Совета — авторитарный, но ни в Германии, ни в СССР с точки зрения теории государства и права нельзя говорить о наличии абсолютной формы правления.

В России абсолютная монархия была оформлена только Петром I и с этого времени можно говорить о самодержавии как абсолютной монархии. При Иване IV никаких социальных, экономических и политических предпосылок для создания такой формы правления не существовало.

[xxv] См.: ЧерепнинЛ.В. Земские соборы русского государства в XVI—ХVПвв. С. 91.

[xxvi] См.: Платонов С.Ф. К истории опричнины XVI в. // Журнал Министерстванародного просвещения (далее — ЖМНП). 1987. № 10. С. 261; Платонов С.Ф.Лекции по русской истории. Пг, 1817. С. 179—180; Платонов С.Ф. Иван Грозный.Пб, 1923. С. 94—97.

[xxvii] Покровский B.C. История русской политической мысли. М., 1951. С. 85—86.

[xxviii] Бахрушин СВ. Научные труды. М.; Л., 1954. Т. 11. С. 318—324.

[xxix] Державина О.А. Послесловие к «Временнику» И. Тимофеева // Временник Ивана Тимофеева. С. 376.

[xxx] См.: Лурье Я.С. Вопросы внешней и внутренней политики в Посланиях Ивана IV // Послания Ивана IV. М.; Л., 1951. С. 493—494.

[xxxi] Шмидт С.О. Становление российского самодержавства. С. 308.

[xxxii] Nerretranders В. The Shaping of Gzardom under Ivan Grozny. Copenhagen,1964. P. 144.

[xxxiii] Рыков Ю.Д. «История о великом князе Московском» как источник по истории опричнины: Автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. ист. наук. М., 1972. С. 24;См. также: Рыков Ю.Д. Князь Курбский него концепция государственной власти. С. 198.

К сожалению, в наиболее позднем диссертационном исследовании о Курбском (см.: Уваров К.А. Князь Андрей Курбский как писатель. С. 11) повторяется традиционная схема оценок.

[xxxiv] Черепнин Л.В. Методология исторического исследования. М, 1981. С. 180—181.

[xxxv] См.: Зимин А.А, Хорошкевич А.Л. Россия времен Ивана Грозного. М, 1982. С. 69.

[xxxvi] См.: Послания Зиновия Отенского дьяку ЯВ. Шишкину. ТОДРЛ. Л., 1965. Т. 21.С. 201—224.

[xxxvii] Письма А.М. Курбского к разным лицам. СПб, 1913. Стб. 36—37.

[xxxviii] Курбский A.M. История о великом князе Московском. СПб, 1913. Стб. 10.

[xxxix] См.: Юшков С.В. История государства и права СССР. М., 1961. Ч. 1. С. 269.

[xl] Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 12—13. Даннаяздесь положительная характеристика наилучшей формы правления весьма близка к идеальному варианту И.С. Пересветова. Рассуждения же о наградах за службу практическиидентичны. Необоснованно было бы в таком случае предполагать, что идеолог, выражающий интересы феодально-вотчинных кругов, направит свой удар против местническойсистемы, представляющей собой политико-социальную базу этой сословной группы.

[xli] Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 65.

[xlii] Там же. Стб. 116.

[xliii] Там же.

[xliv] Там же.

[xlv] Курбский, как правило, ведет повествование в третьем лице, но иногда в обличительном пафосе переходит и на второе.

[xlvi] Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 111. ' Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 179.

[xlvii] См. также: Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 95.

[xlviii] Курбский A.M. Предисловие к «Новому Маргариту». См.: Устрялов Н.Г. Сказания князя Курбского. Т. 2. С. 270.

[xlix] Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 77.

[l] Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 106.

[li] Там же. Стб. 111.

[lii] Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 170. Идея о плохих(злых) советниках и влиянии их совета на верховного правителя подробно разработана Даниилом Заточником. Она тесно связана с другой, также традиционной для русской политической теории темой о необходимости лицу, облеченному высшими властными полномочиями, уметь владеть своими страстями. Курбский вносит в нее некоторые дополнения, показав, что пагубным влияниям мог бы противостоять человек образованный, подготовленный к выполнению своей миссии всей системой воспитания, умеющий властвовать не только над людьми, но и над своими страстями. Здесь явно чувствуется переплетение традиционного материала с влиянием античных мыслителей и, в частности, Платона.

[liii] Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 103.

[liv] Там же. Стб. 66.

[lv] Там же. Стб. 54,55.

[lvi] Там же. Стб. 51—52. Уд — одно из значений «часть тела». (См.: Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб, 1903. Т. 3. Стб. 1156.)

[lvii] Там же. Стб. 12.

[lviii] Синклит — слово греческого происхождения, им обозначается высший государственный совет при византийских императорах. Иван Тимофеев, например, под синклитом подразумевал Боярскую думу и всех заседавших в ней бояр, которых он называет синкилитиками. См.: Державина О.А. Комментарий к «Временнику» И. Тимофеева // Временник Ивана Тимофеева. С. 457.

[lix] Курбский A.M. История о великом князе Московском. Стб. 12—13.

[lx] Лурье Я.С. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским в общественной мысли Древней Руси // Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 236, 239.

[lxi] См.: Полосин И.И. Социально-политическая история России XVI—начала ХVIIв. М., 1963. С. 318.

[lxii] Сахаров А.Д. Очерки культуры XVI в. М., 1977. С. 146. Эту же точку зренияо предательстве Курбского разделяет и Р.Г. Скрынников. См.: Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 200.

[lxiii] Иванишев Н. Жизнь Курбского в Литве и на Волыни. Киев, 1849. Т. 1. С. 155.

[lxiv] ФилюшкинА.И. Андрей Михайлович Курбский: Исторический портрет. С. 87.

[lxv] См.: Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М, 1961. Т. 3. С. 543.

[lxvi] См.: Ясинский А.Н. Сочинения князя Курбского как исторический источник.С. 71.

[lxvii] См.: Устрялов Н.Г. Сказания князя Курбского. Т. 1. Предисловие С. LI;Ясинский А.Н. Сочинения князя Курбского как исторический источник. С. 67.

[lxviii] Эту цитату приводят Н.Г. Устрялов и А.Н. Ясинский, ссылаясь на ЗапискиКазанского университета (1873. № 4. С. 726—729). См. также: Карамзин Н.М. История государства Российского: В 12 т. (Т. 1—4. М., 1988; Т. 5—12. 1989.) Кн. 3.Т. 9. Стб. 33—34.

[lxix] Григорий Лукьянович (Малюта) Скуратов-Вельский происходил из рода мелких городовых детей боярских. Малюта — его прозвище, Скурат — прозвище егоотца Лукьяна, а Вельские — их фамильное прозвание. «Он принимал личное участие во многих казнях и, по свидетельству современников, в активе Малюты числится убийство в Тверском Отрочь монастыре сосланного туда митрополита Филиппа». Погиб Малюта на Ливонской войне. (См.: Веселовский С.Б. Исследованияпо истории опричнины. С. 201—203.) Кстати, впоследствии, уже после побегаКурбского, в 1570 г. Малюта отличился особой жестокостью в новгородском походе. С.Б. Веселовский приводит поминальные списки различных монастырей, гдеперечисляются злодейства Скуратова. Так, в Московском Богоявленском поминальном списке отмечено: «Да в Ноугородской посылке Малюта отделал 1490 человек. Да ноугородцев же 15 человек. Данила с женой и детьми, а имена их ты самвеси Господи». (См.: Веселовский С.Б. Исследования по истории опричнины. С. 349.)

[lxx] Устрялов Н.Г. Сказания князя Курбского. Т. 1. Предисловие. С. XV.

[lxxi] Флоря Б.Н. Новое о Грозном и Курбском: Документы // Вопр. истории. 1973.№ 3. С. 141—145. Хотя и вполне вероятно, что мысль «о погашении жизни Грозного царя» в целях «сокращения его ярости» и занимала современников, как свидетельствует об этом дьяк Иван Тимофеев (см.: Временник Ивана Тимофеева. С. 178), нокакая-либо реальная причастность князя А.М. Курбского к этому «заговору» не доказана. Да и в случае ее обнаружения нельзя было бы такие намерения характеризовать как изменнические или антипатриотические, ибо правление Иоанново, какотмечают современники, отличалось крайней «свирепостью», а «ярость» его послужила причиной гибели множества невинных людей. (См. также: Карамзин Н.М.История государства Российского. Кн. 3. Т. 9. Стб. 33.)

Историк так объясняет причины бегства Курбского: «Начальствуя в Дерпте, сей гордый воевода сносил выговоры, разные оскорбления, слышал угрозы и, наконец, сведал, что ему готовится погибель».

[lxxii] Иван IV не преминул, однако, упрекнуть Курбского в том, что тот пострадал» не во имя Бога» и потому не достоин «мученического венца». См.: Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 123.

[lxxiii] Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 120.

[lxxiv] Письма АМ. Курбского к разным лицам. Стб. 40,49.

[lxxv] Карамзин Н.М. История государства Российского. Кн. 3. Т. 9. Стб. 7. Следует также отметить, что и в этом случае речь может идти только о нарушении вассальных клятв, а не об «измене» родине. Такого состава преступления тогда не существовало, и распространение современной терминологии и современных юридических понятий с обращением их «обратной силы» в столь далекую эпоху представляется неоправданным.

[lxxvi] Лихачев Д.С. Стиль произведений Грозного и стиль произведений Курбского. С. 202.

[lxxvii] Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. 29. С. 298—299; ПСРЛ. Т. 8. С. 340.

[lxxviii] История СССР с древнейших времен до конца XVIH в. / Под ред. Б.А. Рыбакова. М., 1983. С. 226.

[lxxix] Пискаревский летописец//ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 191. Временник Ивана Тимофеева. С. 248.

[lxxx] Карамзин Н.М. История государства Российского. Кн. 3. Т. 9. Стб. 87—88.Карамзин ссылается на рукописный текст Московской Летописи из Синодальной библиотеки за № 92.

[lxxxi] Временник Ивана Тимофеева. С. 175.

[lxxxii] См.: Плешаков К. Дилеммы Курбского. С. 36—39.

[lxxxiii] Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 172.

[lxxxiv] Венгров Т. Тщетные усилия. «История» князя Андрея Курбского. С. 114—120.

[lxxxv] См.: Калугин В.В. «Философ-киник» в переводе князя Андрея Курбского //Филол. науки. 1995. № 1. С. 39.

[lxxxvi] Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. М., 1990. С. 20—21.

[lxxxvii] Временник Ивана Тимофеева. С. 263—265.

[lxxxviii] Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. С. 171.