Ирина Заиканова

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПУБЛИКАЦИИ

Оп.: Православная община. - 1998 г. - №5. См. библиографию.

Номер страницы после текста на ней

Записка Завитневича.

Из многочисленных публикаций прессы 1905 года, посвященных вопросу церковной реформы (заметим, что это словосочетание произносилось в те времена с гораздо большей свободой, чем теперь), следовало, что возможность ее осуществления стояла в прямой зависимости от состава предполагавшегося собора.

Публикуемая ниже вторая записка 32-х столичных священников увидела свет спустя всего два месяца после первой (см. “Православная община”, № 42, сс. 90-95). За это время в прессе появилось более 170 статей, посвященных теме собора, поэтому можно с полным основанием говорить о свершившемся в прессе “публицистическом соборе”, в котором, учитывая высокий уровень свободы слова и интереса населения к вопросам жизни церкви, смогли высказаться и иерархи, и представители клира, и миряне. Нет худа без добра — нам никогда бы не узнать, на каком высоком уровне находилось профессиональное и мирянское богословие, если бы не взрыв, вызванный первым обращением 32-х священников. В отличие от этого неформального, предполагавшийся собор, как это к тому времени определилось в церковных верхах, должен был состоять только из одних епархиальных архиереев. И приводимая ниже статья излагает взгляды 32-х священников на то, каким должен быть состав собора, хотя заставило их написать ее четкое представление о том, каким он не должен быть.

Одним из сложившихся решений “публицистического собора” было признание того, что если предстоящий собор будет собором епископов, то он в лучшем случае закончится избранием патриарха. Причем и это было проблематично, поскольку даже в среде епископата было размежевание по этому вопросу.

О том, чем это грозило, писал, в частности, проф. Н. Никольский: “При новом порядке (имеется в виду порядок, установленный окрепшей благодаря введению патриаршества “партии монашествующих”) можно предвидеть, что задачей богословской на-

уки будет не разыскание истины, а служение аскетизму, что белое духовенство будет превращаться постепенно в поповство XVII века, невежественное и безгласное, и что общество еще более будет отделяться от церкви... Свобода нужна церкви — это бесспорно”. Не правда ли, нарисованная проф. Никольским картина и чаянья, увы, нам слишком знакомы. И в этом нет ничего удивительного, поскольку практически все решения Собора, кроме одного, именно, введения патриаршества, на деле так и остались на успевшей уже пожелтеть бумаге.

К вопросу состава собора очень близко примыкала идея выборности и выборного начала в православии. Напомнив церкви о выборном начале, как характерной особенности не только апостольской и раннехристианской церкви, но и российской церкви, белое духовенство в лице 32-х священников утвердило альтернативу, “второй путь”, по которому могла бы пойти наша церковь — путь оживления ее организма, вливания в него новых, молодых сил. Этот путь лежал через возвращение ей духа общинности.

Во втором обращении 32-х священников мы читаем, что собор, включающий и слышащий, наряду с епископами, пресвитеров и мирян, есть “неизбежная необходимость”. И надо сказать, что церковь начала века признала это, и собрав собор на основе выборности, и приняв решения, большинство из которых было сформулировано 32-мя священниками. Остается только пожалеть, что произошло это слишком поздно и ушло вместе с начавшейся почти одновременно с Собором революцией.

Еще один урок дают нам 32 священника. Они предупреждают, что иерархия, не являющаяся “выразителем голоса своей паствы”, может стать причиной “очень опасного” раскола. Как это узнаваемо и верно! Надо однако признать, что этот раскол в скрытой, латентной форме жил в нашей церкви скорее всего с тех времен, когда церковные соборы перестали быть церковными в самом изначальном значении этого слова, а это приводит нас к очень убедительной тавтологии — когда соборы перестали быть соборными. Этот раскол жил в нашей церкви весьма реально и переходил из одного ее органа в другой, как постоянно действующая болезнь — “паралич”, по диагнозу Достоевского. Это определение, которое, наверное, сотни раз было повторено в публикациях по поводу предполагавшихся реформ церкви, выражало жизненную потенцию тогдашней, по нашим понятиям довольно благополучной, церкви.

Уроки истории, и в особенности церковной, — очень дорогостоящее богатство. Мы знаем, как опыт живой части нашей цер-

кви, наше богословское достояние, был использован Католической церковью на Втором ватиканском соборе. Опыт жизни церкви, который суммирован в послании 32-х священников и в статье проф. В. Завитневича, публикуемой в настоящем сборнике, где он напоминает, что “основной стихией церковной жизни является свобода”, и поэтому восстановление соборности невозможно без обретения и другого основания церковной жизни — личностности, без признания ее, личности, “безотносительного достоинства”, — этот опыт не может быть забыт и должен послужить еще нашей современной церкви.

О СОСТАВЕ ЦЕРКОВНОГО СОБОРА

(Вторая записка группы столичных священников)

Печатается по: “Церковный Вестник”, 26 мая 1905 г. (№ 21).

Вопрос о восстановлении канонической свободы православной церкви в России естественно связан с вопросом о составе будущего церковного собора, чрез который должно совершиться это восстановление. Мы имеем в виду ответить на естественно возникший у многих вопрос: какого же собора, по составу его членов, надобно желать для дела канонического устроения нашей церковной жизни? Отвечаем: такого собора, который непременно мыслится в понятии о церкви Христовой и который не раз собирался в древнейшие времена жизни церкви, — собора всецерковного.

Церковь, по учению апостола Павла, «есть тело Христово» (Еф 1: 22-23). “Как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы многие составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены» (Рим 12: 4-5). В теле все члены так обусловлены один другим, что ни один, без вреда для всего тела, не может сказать другому: “ты мне не нужен”; напротив, “члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо нужнее, и которые нам кажутся менее благородными в теле, о тех более прилагаем попечения” (1 Кор 12: 20-23). Так и в церкви Божией не может быть ни мертвых членов, ни ненужных и излишних для домостроительства церковного, “ибо дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, а Господь один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех. Но каждому дается проявление Духа на

пользу” (1 Кор 12: 4-7). Поэтому все церковное “тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви” (Еф 4: 16).

Сообразно такому учению о церкви, устроялась в век апостольский и церковная жизнь с церковным управлением. Деяния апостольские свидетельствуют, что апостолы обсуждали пред всем “множеством” свои предположения и осуществляли их при молитве и при содействии всей церкви. В собрании “человеков около ста двадцати”, вероятно, всей тогдашней церкви, после общей молитвы, “поставили двоих”, из коих по жребию был “сопричислен к одиннадцати апостолам” св. Матфий (Деян гл. 1). Избрание семи диаконов произошло при участии всего общества иерусалимской церкви: “и угодно было это предложение всему собранию, и избрали Стефана”... (Деян гл. 6). На апостольском соборе апостолы и пресвитеры “со всею церковию рассудили” и, “избравши из среды себя мужей”, отправили их в Антиохию с посланием от имени всего собора: “Апостолы и пресвитеры и братия находящимся в Антиохии”... (Деян 15: 22-23). Апостол Павел укоряет коринфян, что они сами не извергли из среды своей кровосмесника, и наставляет их объявить ему приговор в общем собрании верующих (1 Кор гл. 5); по прошествии же некоторого времени “просить” тех же коринфян “оказать ему любовь”, “простить его и утешить”, без его — апостола — присутствия, прибавляя: “кого вы в чем прощаете, того и я” (2 Кор гл. 2).

В следующее за апостольским время церковь продолжала жить такою же соборною жизнию. Св. Игнатий Богоносец хорошо это выразил в послании к Ефесянам: “Составляйте из себя вы все до одного хор, чтобы согласно, настроенные в единомыслии, дружно начавши песнь Богу, вы единогласно пели ее Отцу чрез Иисуса Христа... Полезно вам быть в невозмутимом единении между собою, чтобы всегда быть и в союзе с Богом” (гл. 4). И когда это единение нарушалось, например, появлением какой-либо ереси, то верующие, без различия их церковных полномочий, собирались на соборы и судили о ней. Так, например, во II в., при появлении ереси Монтана, “верующие начали часто и во многих местах Азии собираться и, исследовав новое учение, объявили его нечестивым и отвергли, как еретическое; тогда преданные ему отлучены были от церкви и лишены общения с нею” (Евсевий, Церк. ист., V, 16). Не подлежит сомнению, что на соборах этих непременными членами являлись епископы окружных церквей;

однако, не они одни, но и клирики и миряне тех же церквей должны подразумеваться под общим наименованием “верующих”. И эти-то “верующие”, совокупно со своими епископами, производили исследование нового учения, осудили его, как еретическое, и извергли его проповедников и последователей.

От III в. имеем многочисленные свидетельства св. Киприана Карфагенского. Так, он писал пресвитерам и диаконам: “С самого начала епископства моего я положил за правило ничего не делать по одному моему усмотрению, без совета вашего и без согласия народа”. По его словам, “смиренномудрие, и учение, и самая жизнь наша требуют, чтобы предстоятели, собравшись с клиром, в присутствии народа, которому также за веру его и страх должна быть воздана честь, могли распорядиться во всем по общему соглашению”. Когда возник вопрос о падших, он писал разным лицам, что этот важный вопрос необходимо разрешить по окончании гонения, “при совещании со всеми епископами, пресвитерами, диаконами, исповедниками и... в присутствии мирян”. Такой порядок ведения церковного дела вполне соответствовал воззрениям и установившемуся обычаю римской церкви, которая отвечала Киприану: “В столь важном деле мы согласны с тем, что и ты утверждал, именно, что прежде нужно дождаться мира церкви, а потом уже, составив общий совет с епископами, пресвитерами, диаконами, исповедниками и твердыми в вере мирянами, рассудить о деле падших” (Киприан, Творения, р. пер., 2-е изд., т. 1, стр. 175, 133, 165, 217, 221).

Не иным был и обычай восточной церкви. Так, по поводу ереси антиохийского епископа Павла Самосатского неоднократно собирались в Антиохии соборы, на которых участвовали местные и прибывшие из Палестины и Малой Азии епископы с пресвитерами и диаконами. “Все они, — по свидетельству историка Евсевия, — в разные времена и часто сходились в одно место, и в каждом заседании рассматривали отдельный вопрос”. В последнем соборе, постановившем приговор и низложившем еретика-епископа, также участвовали, как видно из надписания приводимого Евсевием послания собора, “епископы, пресвитеры и диаконы... и церкви Божии”. Главным деятелем на этом соборе явился пресвитер Малхион, “муж ученейший”. “Он-то, — рассказывает Евсевий, — вступил с Павлом в прение, которое, как записали его скорописцы, сохранилось доныне, и один из всех умел обнаружить мысли этого скрытного и обманчивого человека”. Епископы, пресвитеры и диаконы и церкви Божии, от имени которых

составлено и отправлено окружное послание, все совокупно объявляют в послании: “Мы принуждены были отлучить этого неуступчивого противника Богу, и вместо его, по Божию, как мы уверены, усмотрению, епископом кафолической церкви поставили другого” (Евсевий, Церк. ист., VII, 28, 29, 30).

С изменением внешнего положения церкви с IV в. внутренний ее строй, характер жизни и управления остался соборным, соответственно учению и практике св. апостолов. “Церковь, — по словам св. Амвросия Медиоланского, — есть некая форма справедливости, общее право всех. Сообща она молится, сообща трудится, сообща испытуется” (О должностях, I, гл. 29). “Не можешь сказать, — пишет св. Иоанн Златоуст в своем толковании на 1 Кор 12: 12, — что один какой-нибудь член составляет тело сам по себе, а другой — нет; в этом отношении они все равны и все одно тело”... “Быть или не быть в составе тела зависит не от положения в том или другом месте, — это производит только различие в месте, — но от слития или раздела; быть или не быть телом зависит от соединения с ним или не соединения” (Творения, пер. Спб. д. акад., 1904 г., т. X, с. 297, 299). “В церкви нет ни высокомерия начальствующих, ни раболепства подчиненных”, — говорит этот великий отец в беседе 18 на 2 посл. к Коринфянам, — “в церкви должно жить как в одном доме... Тогда бы и меньший мог приносить пользу большему... И ныне, если один не говорит полезного, то пусть другой встает и говорит. Хотя бы он был и меньший, но если предлагает что-нибудь полезное, предпочти его мнение; хотя бы он был даже последний, не оставь без внимания” (т. X, с. 633, 634).

Великий ревнитель благочиния церковного, горячо обличавший в письмах своих всякие отступления от него, св. Исидор Пелусиот с глубокою скорбью порицает то печальное явление, что в церковную среду, по выражению восьмого канона III Вселенского собора, “вкрадывается, под видом священнодействия, надменность власти мирской, и утрачивается помалу, неприметно, та свобода, которую даровал нам Кровию Своею Господь наш Иисус Христос, Освободитель всех человеков”. “Крайне дивлюсь, — говорит он в одном из писем, — почему иные из древних право самоуправства обращали в отеческую попечительность; ныне же некоторые из нововводителей и пастырское сердолюбие превратили в самоуправное самозаконие, думая, что не начальство, отчету подлежащее, вверено им, но дана в удел самодержавная власть” (Творения, рус. пер., III, 305).

Церковное сознание высказывалось всегда отрицательно по отношению к подобным понятиям “нововводителей”. Как все управление церкви, так и всякое в частности церковное дело почиталось общественным и потому близким для каждого члена церкви, какое бы положение в отношении других он ни занимал. Так, св. Афанасий Великий даже разбор дела по жалобе на епископа считает предметом ведения собравшегося народа и приявших власть от Духа Святого. “Если бы и действительно, — пишет он, — имела силу какая-нибудь на меня жалоба, то ни арианину, ни кому-либо из держащихся арианских мудрований, но — по церковным правилам и по слову Павлову — собравшемуся народу и тем, которые приняли власть от Духа, с силою Господа нашего Иисуса Христа (1 Кор 5: 4), подлежало законно все исследовать и произвести в присутствии изъявляющих свое требование мирян и клириков” (Окружное послание. Творения Афанасия Великого, р. пер., изд. 2, ч. 1, стр. 279).

Соборный строй жизни церковной, тесное общение с клиром и народом, близкое участие всех во всех делах церкви опирались на освященное апостольским преданием избирательное начало: предстоятели церквей — епископы, как и весь вообще клир, были избранниками церковных общин. «Все множество жителей, все принадлежащие ко вселенской церкви, — читаем мы об избрании св. Афанасия Великого во епископа, — собравшись вместе и единодушно, как бы во едином теле вопияли, взывали, требуя во епископа церкви Афанасия» (Защитительное слово против ариан. Творения Афанасия Великого, р. пер., изд. 2, ч. 1, стр. 295). По смерти константинопольского епископа Нектария, «после многократных совещаний согласились (верующие той церкви) вызвать из Антиохии пресвитера Иоанна... И царь Аркадий, по общему определению всех, то есть клира и народа, призвал его» (Сократ, Церк. ист., кн. VI, гл. 2). Поистине таковые епископы были в полном смысле слова предстоятелями, выразителями веросознания и жизни их пасомых, «устами церкви». И не смотря на это естественное представительство церквей в лице их избранников-епископов, на соборы для рассуждения о церковных нуждах собирались не одни лишь предстоятели-епископы, но и пресвитеры, диаконы и миряне.

Так, в IV в. на соборе Эльвирском 309 г. было 19 епископов, 26 заседавших с епископами пресвитеров, диаконы и множество народа. На Константинопольском соборе 394 г. епископы присутствовали «со всем священным чином». В V в. римские соборы 461, 465 и 487 г. состояли из епископов, пресвитеров и диаконов. Постановление Римского собора 490 г. подписали от своего имени 67 пресвитеров и 6 диаконов. В VI в. Константинопольский собор 536 г. при патриархе Мине имел в составе своем и весь клир столицы.

И на Вселенских соборах встречаем пресвитеров, диаконов и мирян. Например, на Первом вселенском соборе, кроме 318 «отцов», присутствовало очень много лиц, явившихся для рассуждений о вере. Определения Второго вселенского собора подписаны, кроме 150 епископов, пятью пресвитерами, — не в качестве представителей епископов, а от своего имени: “Флавиан и Елпидий, пресвитеры антиохийские, Тиранн, пресвитер аморийский, Авксанон, пресвитер апамейский, Елладий, пресвитер комманский”.

Такое участие в соборных заседаниях пресвитеров, диаконов и мирян, никем никогда в древней церкви не оспариваемое и не отвергаемое, признавалось, следовательно, их правом, как членов церкви.

Указанным представлением о составе собора, как полного осуществления и выражения внутреннего единства церкви, православие отличает себя от крайностей римского католицизма, сведшего церковь к жизнедеятельности епископата, и протестантства, оказавшегося вынужденным отвергнуть иерархическое начало. Как народ без епископов, так и епископы без народа не составляют церкви: “У нас, — гласит послание восточных патриархов папе Пию IX, — ни патриархи, ни соборы никогда не могли ввести что-нибудь новое, потому что хранитель благочестия у нас есть самое тело церкви, т. е. самый народ”.

И в нашей русской церкви по временам собирались поместные соборы. О многих из них сохранились важные сведения, на основании коих мы приходим к заключению, что и на русских соборах, как на древних, присутствовали вместе с епископами низшее духовенство и миряне. Подобно областным соборам древней церкви, они занимались вообще церковным благоустроением, избирали и рукополагали первосвятителей-митрополитов, судили их и епископов, исправляли распоряжения отдельных архиереев, решали вопросы о вере, благочестии и церковном управлении, прекращали местные религиозные волнения, производимые еретиками. В последний раз поместный собор был созван в русской церкви в последней четверти XVII столетия.

Когда в наши дни пронеслась весть о созвании церковного собора у нас на Руси, сердца истинных чад нашей церкви напол-

нились великою радостию; отовсюду — от духовенства и мирян — были высказаны горячие пожелания такого собора. Но в то же время со всех сторон послышались то вопросы, то недоумения, то прямо опасения относительно того, из кого же этот русский церковный собор должен состоять: из одних ли епископов, или из епископов, пресвитеров и мирян? Кто на нем будет рассуждать о делах русской церкви?
Уже приведенные выше исторические справки дают нам право утверждать, что и на ожидаемом русском поместном соборе, кроме непременных членов его — всех епархиальных архиереев, должны непременно присутствовать и выборные от духовенства и мирян. Двухсотлетнее же отсутствие у нас соборов и современное положение нашей высшей иерархии в отношении к пастве такое участие на соборах низшего духовенства и мирян делают неизбежною необходимостию.

Для того, чтобы соборное решение имело обязательное значение для всей церкви русской, нужно, чтобы заседающие и решающие на соборе были выразителями церковного сознания, устами верующих, как то было в древней церкви. Одни же наши русские епископы таковыми в настоящее время не являются. Они, прежде всего, не избранники их епархиальных общин. При том они и не знают, в большей их части, не только своей паствы, но даже и духовенства своего, — за своею частою сменою и кратковременностию пребывания на епархиях, за обширностию своих епархий и многочисленностию пасомых. Не имея тесной связи с своей паствою, нередко не виданный двумя третями мирян и доброй половиной духовенства, такой епископ и сам не дерзнет говорить от лица своей паствы, как он должен говорить на соборе, и не будет признан за выразителя голоса своей паствы от нее самой, в случае ее несогласия с решением собора. Поэтому, чтобы избежать очень естественного при таких условиях и очень опасного церковного раскола, необходимо, чтобы на соборе присутствовали избранные от духовенства его представители и избранники от народа — известные своею ревностию о благе церкви миряне.

Отсутствие на соборе белого духовенства и мирян опасно и с другой стороны. В наши дни заметен очень сильный интерес к вопросам церкви у большого количества мирян, прежде часто совершенно безразличных к ней. И дать возможность этому интересу, этой, скажем даже, ревности о церкви выразиться в суждениях церковных чрез своих представителей на соборе — значит приблизить их к духовенству и церкви, объединиться всем в еди-

ное стадо Христово для полной церковной жизни. Не допустить же их до собора — значит у одних погасить этот священный огонь ревности, у других вызвать недоверие к архипастырям и к самой церкви, а третьих совершенно оттолкнуть от нее.

На основании всех этих данных мы приходим к твердому убеждению, что дело обновления русской церковной жизни и восстановления канонической свободы в управлении ее может быть достигнуто только на всецерковных соборах.

Вопрос о том, как именно произвести выборы представителей от белого духовенства и от мирян на первый собор всей русской церкви, нелегко разрешим, в виду отсутствия канонического устройства епархиального управления. Правильное и обстоятельное выяснение этого вопроса представляется возможным только путем всестороннего обсуждения его заинтересованными и сведущими людьми. И намечая здесь основные черты организации первого собора, мы имеем скорее цель привлечь в печати внимание к этому важному практическому вопросу, чем дать собственно опыт разрешения его.

Следующие положения должны быть, по нашему мнению, основными при обсуждении вопроса о производстве первых выборов на всецерковный собор.

1. Собор уже в самом порядке выборов должен служить к сплочению разъединенных ныне составных частей церковного общества — духовенства и мирян, обеспечивая тем себе доверие всех и возбуждая общий интерес к предстоящей соборной работе. Не считая, поэтому, правильной мысль, что первый собор, по встречающимся для совершенной организации его затруднениям, может состоять и из одних только епископов, мы полагаем, что он-то, прежде всего, и должен обладать характером всецерковного представительства. Равным образом, мы признаем ошибочным допущение отдельных по чинам церковным выборов: особо от духовенства и особо от мирян. Единство церкви требует совместности выборов.

2. Выборы в церковный собор не могут быть произведены чрез гражданские выборные установления, например, земские собрания, городские думы, как не имеющие должных для этого связей с церковью и отношения к церковным задачам. Эти выборы должны производиться посредством церковных же учреждений с характером представительства.

3. Не следует прибегать к созданию нарочитых новых учреждений для первых выборов на собор, что было бы сопряжено с

громадными затруднениями и только отвлекало бы внимание от главной цели, ради которой была бы предпринята трудная работа нового насаждения на мало подготовленной почве. Можно воспользоваться — хотя бы и несовершенными — существующими установлениями церковными для организации выборов, допустив необходимые изменения в этих установлениях, направленные специально к тому, чтобы достигнуть возможно лучшего представительства общецерковного сознания.

4. В наличном строе епархиальной жизни имеется установление с характером представительства, именно — епархиальный съезд духовенства, и это установление удобно применить к цели епархиальных выборов на собор. Предшествующую степень его составляет окружной или благочиннический съезд всего клира входящих в состав благочиния приходов для выбора депутата на епархиальный съезд. Этот епархиальный съезд духовенства следует обратить в общеепархиальное собрание представителей духовенства и мирян епархии, предварительно обратив и благочиннический съезд в общецерковное учреждение.

5. Самое избрание членов всероссийского церковного собора могло бы быть произведено следующим образом. В каждом отдельном приходе на общеприходском собрании, непременно в храме, прихожане сами, не стесняемые в своей свободе, избирают из своей среды не менее двух представителей для благочиннического или окружного собрания. Клир каждой церкви на этом окружном собрании присутствует в полном своем составе, причем все члены клира — с равным голосом. В окружном собрании выбираются совместно клиром и мирянами не менее как два депутата от духовенства и два от мирян на общеепархиальное собрание. На этом собрании также совместно духовными и светскими депутатами избираются на собор всей церкви не менее двух членов из лиц духовенства и столько же из мирян.

6. Собор восполняется выборными представителями придворного и военного духовенства, которые являются членами собора вместе со стоящими во главе того и другого протопресвитерами; в состав собора входят также выборные представители от духовных академий, например, в количестве двух от каждой. Можно быть уверенным, что ради большей плодотворности своих трудов собор восполнит себя сам, пригласив в свой состав по общему решению выдающихся подвижников веры, представителей богословского знания, науки, литературы, выдающихся общественных деятелей, — из тех, кто не войдет в состав собора по выборам.

7. Как самый собор, так и общеепархиальные и окружные собрания, происходят под условием полной свободы. Посему, будучи открываемы первый — первенствующим иерархом русской церкви, вторые — епархиальными архиереями, третьи — благочинными, они затем сами выбирают себе председателей и устанавливают порядок ведения дел. Общеепархиальные и окружные собрания, кроме выборов, обсуждают свои нужды и свои желания в виду общей церковной реформы. Им принадлежит право приглашать по общему решению в свой состав лиц, выдающихся в церковной жизни епархии или округа. Членов собора — представителей от духовенства и мирян епархии общеепархиальное собрание избирает не только из лиц, вошедших в состав этого собрания по выборам, но свободно из всего духовенства и мирян епархии.

Владимир Завитневич

О ВОССТАНОВЛЕНИИ СОБОРНОСТИ
В РУССКОЙ ЦЕРКВИ

Печатается по: “Церковный Вестник”, 7 апреля 1905 г. (№ 14).

Настоящая записка прочитана была в частном собрании ревнителей просвещения в духе Православной церкви в Киеве. После обмена мнений собрание признало свое единомыслие с автором во всех основных положениях записки и выразило желание, чтобы текст ее предан был гласности путем напечатания в одном из периодических изданий.

Уже давно у нас, в обществе и печати, раздаются жалобы на ненормальное состояние нашей церкви. Если люди, примыкающие по своему умственно-нравственному складу к сектантству рационалистических толков, нападают на самые начала нашей церкви, то лица, убежденные в абсолютном достоинстве этих начал, жалуются на то, что положенные в основание православной церкви святые, вполне отвечающие духу учения Христова начала лишены возможности проявиться вовне и показать свою жизненную силу вследствие утвердившегося в церкви, как общественном организме, мертвого формализма. Главной причиной последнего обстоятельства обыкновенно признается ненормальное отношение церкви к государству, которое своею чрезмерною опекою делает

свободное проявление церковного начала невозможным. Последняя мысль требует серьезного, вдумчивого отношения к себе.

В противоположность государству, которое зиждется на формально-юридической основе, церковь есть институт по преимуществу нравственный. Государство ставит своею задачей охранение посредством внешних мероприятий прав личности от вредного посягательства на них извне; церковь, путем чисто нравственного воздействия на внутреннюю жизнь человека, на его ум, на его волю, на его сердце, имеет целью пересоздать внутренний мир его души по закону любви, которая есть первая и наибольшая заповедь Христова. Сообразно с этим, государство самым убедительным аргументом в системе своих мероприятий признает внешнюю принудительную силу; основной стихией церковной жизни является свобода. Личность, искренно вступающая в церковь, заблаговременно отрекается от своего эгоизма и выражает готовность добровольно подчиниться водительству Духа Божия, живущего в единстве человеческих убеждений, в единстве человеческих совестей.

Единство церкви не исключает возможности разногласия мнений; но оно не допускает вражды из-за этого несогласия. Иисус Христос, определяя признаки истинных последователей Своих, сказал: “По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою” (Ин 13: 35). Если обычные человеческие средства для примирения разногласия мнений оказываются недействительными, то у церкви есть еще одно могущественное средство; это молитва к Святому Духу, да вразумит Он неразумных. Но если бы человеческое сердце до того одебелело, что сделалось недоступным и этому воздействию, то это показало бы, что человек перестал быть христианином и фактически вышел из церковного состава, и церкви ничего не оставалось бы, как формально признать то, что фактически уже совершилось. Таков смысл церковной анафемы.

Ясно, что в церкви нет и быть не может места для насилия, по той простой причине, что насильственные мероприятия своим действием не могут проникать в ту область, которой владеет церковь. В области внутренней жизни духа насилием можно создать лицемерие, ложь, обман, но нельзя создать честного, искреннего убеждения. Вот почему применение в религиозной сфере насильственных мероприятий — это несомненный признак того, что чистота христианского сознания стала мутиться и церковное начало стало уступать место началу государственному. Цель высших

идеальных стремлений церкви в отношении к государству заключается в том, чтобы ассимилировать его по своим законам, пропитать его своим духом, т. е. формально-юридические отношения его членов заменить отношениями нравственными. Пока церковь этого не достигла, она, по возможности, должна держаться в стороне от государства, строжайше соблюдая чистоту своих нравственных основ. Проникновение церкви государственным началом есть смерть для церкви. Как только нравственные отношения членов церкви заменяются отношениями формально-юридическими, а для поддержания церковного единства начинают употребляться внешние, насильственные мероприятия, то это несомненный признак того, что начало церковности стало иссякать в общине и, чувствуя ослабление своих собственных сил, она открыла недра свои для проникновения туда начала государственного. Такая община нуждается во внутреннем самоочищении, и если она этого не сделает, то Дух Христов оставит ее, она станет обычным человеческим обществом, и нравственно-воспитательное воздействие ее на государство сделается невозможным.

Что в недра нашей церкви проникло начало государственное, это уже давно сознано. Тем не менее истинный смысл этого явления едва ли сознается у нас со всей ясностью, во всей полноте его объема. Дело в том, что корень рассматриваемого зла заключается не столько в форме установившихся отношений церкви и государства, как это обыкновенно полагают, сколько во всем строе нашей государственно-общественной жизни, который вообще характеризуется чрезмерным развитием государственного начала за счет начала личного и общественного. Было время, когда созидание государства было у нас делом первой и безусловной необходимости, и тогда русский народ с полным самоотвержением приносил в жертву этому делу все свои материальные средства, почти все свои духовные силы и даже самое дорогое свое сокровище — свободу. И это было необходимо: без этих великих жертв не возникла бы русская земля. Но время это прошло; государство организовалось, окрепло, и никакая опасность ему не угрожает, а поэтому теперь пора нам понять, что цель и смысл государства заключается не в самом государственном механизме, а в свободном развитии под его охраной личности, организованной на началах разумной общественности. Думать иначе — это то же, что цель и смысл жизни какой-нибудь улитки полагать в покрывающей ее мертвой скорлупе, а не в развивающемся под ее прикрытием живом организме.

Одну из характерных особенностей нашего времени составляет то, что личность, прежде сильно задавленная, теперь неудержимо стремится к развитию и проявлению. А развивающаяся личность неизбежно требует признания своих прав, не тех прав, которые предоставляются ей запоздалой в своей регламентации формой закона, а тех прав, которые определяются безотносительным достоинством самой личности. Остановить последнюю в ее поступательном движении никто не в силах; думать иначе, это значит не знать ни истории, ни человеческой души. Вы можете временно остановить внешнее проявление личности, но этим достигнете лишь того, что заставите ее, так сказать, замкнуться внутри себя, где она, окрепнув и получив в борьбе с препятствиями упругость и страстность, проявит себя при случае там и так, где и как вы не ожидали. Да и что за охота брать на себя столь неблагодарную задачу — бороться с тем, что очевидно берет под свое покровительство история?

Переживаемая нами государственная смута служит блестящей иллюстрацией этой мысли. Для всякого вдумчивого наблюдателя до очевидности ясно, что причина ее заключается не в ослаблении государственного начала, а наоборот, в чрезмерном развитии этого начала и в запоздании с его стороны уступок в пользу законных требований начал личного и общественного. К сожалению, понимание этой, казалось бы, столь очевидной истины нам слишком туго дается. Вследствие чрезмерного развития у нас государственного начала с его формально-юридической основой, общественное начало с его нравственной основой у нас совершенно задавлено. Внутренно-изолированная, связанная лишь внешнею формой, лишенная благотворного воздействия общественности, личность в своей внутренней жизни предоставлена произволу своего личного эгоизма и вследствие этого, если можно так выразиться, нравственно засохла и духовно омертвела; а из мертвых частей нельзя составить живого целого.

Здесь главный источник мертвенности нашей церкви. Ревнивое отношение правительства к своим правам и вытекающая отсюда, граничащая иногда с полным деспотизмом опека над личностью, приучили нас к формальному отношению к своим обязанностям и к заботам лишь о том, чтобы быть чистыми пред формой закона. Проявление при таких условиях частной инициативы крайне затруднительно, а в делах серьезной важности даже совершенно невозможно. А где не уважается и даже преследуется частная инициатива, там нет места и для общественной самодея-

тельности, там неизбежно воцарится все мертвящий формализм, на который у нас столько жалуются. Тот же формализм, с каким относятся к делу наши гражданские чиновники, наблюдается и в служении пастырей церкви, которым нет дела до того, что происходит в душе их пасомых, исполняли бы они только возлагаемые на них церковным правительством обязанности и повинности. В наше время можно быть не только злейшим еретиком, но и полным атеистом, и в то же время считаться примерным членом церкви; ибо для нас дороги не убеждения человека, а его внешнее отношение к форме закона. Загоняя в церковь людей силою, мы не считаем нужным заглядывать во внутренний мир их души, и хорошо, пожалуй, делаем, иначе мы ужаснулись бы при виде того, из каких членов состоит это нами насильственно созданное “тело Христово”. Поступая так, мы даже не догадываемся, что совершаем преступление против самого духа христианства, что мы просто кощунствуем над святыней церкви.

Неудивительно после этого, что всякая свежая мысль, всякое живое движение души, хотя бы они исходили из самого чистого источника, нас пугают; ибо мы не знаем, под какой параграф регламента или устава их подвести; а это нам необходимо знать хотя бы, например, на случай отписки, которой от нас может потребовать высшее начальство. Мы считаем себя православными христианами, но потребуйте от нас положительного определения нашего православия (критиковать других мы прекрасно умеем) и увидите, что даже наши специалисты в области богословской науки разойдутся во мнениях по самым основным вопросам учения нашей церкви. И этому не нужно удивляться: сознательное единогласие в области науки достигается лишь путем свободного обмена мыслей; а разве возможен свободный обмен богословской мысли там, где часто даже не умеют делать различия между книгами, имеющими церковно-символическое значение, и учеными диссертациями, представляющими лишь опыт искания истины частным лицом и поэтому требующими, с одной стороны, полной свободы исследования, с другой стороны, полного уважения и терпимости ко всякому мнению, если, конечно, оно явилось плодом добросовестной ученой работы.

В области веры всякое недомыслие должно быть не скрываемо, а разъясняемо, ибо здесь дело касается спасения души, которая не может быть оставлена на произвол судьбы, раз ее заблуждение обнаружено; а силою внешней дисциплины убеждения переменить нельзя. Вот почему бороться с заблуждениями в области

веры нужно не цензурою, а наукою. Пастыри церкви, которые относятся к делу иначе, — не добрые пастыри, а наемники: они заперли свое стадо в душный сарай и думают лишь о том, чтобы оно численностью было цело, а что их овцы томятся от голода и жажды, до этого им нет никакого дела. Такой порядок вещей возможен лишь в омертвелом общественном организме, и наша церковь, насколько она есть человеческое общество, действительно омертвела от того, что мы уморили лежащее в ее основании начало соборности.

Свою церковь мы признаем соборною. Соборная она не потому только, что ее учение раскрыто и утверждено вселенскими соборами, а и потому, что начало соборности лежит в самой основе всего ее жизненного строя. Самые вселенские соборы потому и получили в церкви такое решающее значение, что они были проявлением начала соборности. Соборное же начало по своему существу есть начало хоровое, начало общинное, т. е. начало свободного общения людей в интересах живого обмена мыслей и чувств, с целью умственно-нравственного воспитания личности.

Рассматриваемое с этой точки зрения соборное начало в жизни церкви есть то же, что движение крови в живом организме; оно есть жизнь церкви, биение ее пульса. Уморив соборное начало, мы атрофировали самый источник ее жизни; живой организм церкви мы поразили в самое его сердце, мы остановили биение его пульса. Как ни односторонне католическое начало папизма, но оно в католической церкви живо, и последняя обнаруживает ту живучесть, которая не раз соблазняла таких членов нашей церкви, как, например, князь Гагарин, Чаадаев, Владимир Соловьев, Боборыкин и др. Наша же церковь, несмотря на всю широту лежащего в ее основании начала, мертва, ибо это начало не функционирует: мы засушили, мы уморили его. Текущий ручей тотчас же останавливается, как только живой ключ, доставляющий ему воду, перестает бить. Так точно и жизнь нашей церкви остановилась потому, что самый источник этой жизни атрофирован.

Есть, конечно, люди, которые вполне довольны настоящим положением дел, ничего лучшего они не только не хотят, но и представить себе не могут. И это не только совершенно естественно, но и неизбежно, — иначе на чем же держался бы весь нынешний строй нашей жизни? Но горе тому обществу, где смерть считается жизнью, где мертвый труп не умеют отличить от живого тела! И если мы не сознаем своего основного греха и не покаемся в нем, то горе нас несомненно постигнет.

Есть люди, которые указывают даже источник, из которого они ждут беды. Наше общество, истомленное царящею кругом мертвенностью, сделалось до болезненности отзывчивым на все то, что проявляет хоть некоторый проблеск жизни. Неудивительно поэтому, что после последнего старообрядческого московского собора послышались речи, которые раньше могли бы показаться дикими, но которые теперь выслушиваются с большим интересом. Теперь, между прочим, нетрудно встретиться и с вопросом о том, кому принадлежит будущее в истории: официальной ли церкви или расколу? В догматах, говорят, разницы между ними нет; обрядовая же разница, во-первых, не важна, во-вторых, беспристрастная историческая наука в последнее время по обрядовым вопросам высказывается в таком направлении, что трудно сказать, кто тут прав и кто виноват. А между тем проявление соборного начала в старообрядчестве, несомненно показывая его живучесть, свидетельствует в то же время о его верности духу вселенской церкви, чего нельзя сказать о церкви официальной. Итак, у нас, говорят, есть теперь две церкви, одинаково претендующие на православие: одна официальная, затянутая в блестящий мундир, украшенная лентами, орденами, наделенная правами и привилегиями и проявляющая свою веру на официальных молебнах в царские дни, и другая церковь, наряженная в серый зипун, гонимая и преследуемая, но полная живой, искренней веры и верная началу вселенского православия. Которой из них принадлежит будущее, — решить, говорят, нетрудно: мертвая будет погребена, а живая будет жить и развиваться.

Трудно сказать, чего больше в этих речах: злой ли иронии, или зловещего пророчества? Ответ на этот вопрос даст, конечно, история. А теперь пока невольно хочется спросить: ужели же люди, в руках которых находится судьба нашей церкви, всего этого не понимают? Ужели же им не больно, ужели им не стыдно? Итак, чтобы пробудить дремлющие силы церкви, необходимо прежде всего вызвать к жизни лежащее в основании ее начало соборности, которое, проходя снизу вверх, должно проникать всю ее организацию. Простейшей единицей, той первичной клеточкой, из которой должно вырасти все здание церковного организма, должен по-прежнему остаться приход, оживленный путем возбуждения среди его членов более тесного единения на почве сознания единства интересов не только внешних, каковы, например, заботы о благоустроении храма, но и внутренних, каковы заботы о религиозно-нравственном просвещении.

Душою прихода, его естественным средоточием, должен быть, конечно, священник. Ввиду того, что применение в глухой провинции желанной системы выбора прихожанами священников при настоящих условиях встретит серьезные затруднения, пока оставить нынешнюю систему назначения, не устраняя, впрочем, права прихожан рекомендовать на священнические места своих излюбленных кандидатов. Чтобы деятельность священника была целесообразною, вполне отвечающею его высокому назначению, необходимо, во-первых, поднять его умственную и особенно нравственную правоспособность, во-вторых, освободить его от теперешней экономической зависимости от прихожан. Первого можно достигнуть путем одухотворения системы воспитания в духовных школах, второго — путем замены ныне практикуемого способа вознаграждения за требы определенным жалованием, средства для чего могут быть взяты из того же источника. В виду сильного роста нравственной личности, прежняя система вознаграждения, вследствие многих отрицательных ее сторон, должна быть признана безусловно вредною.

Церковные приходы соединяются в более сложные церковно-общественные единицы, границы которых однако же не должны выходить за пределы уезда. Во главе каждой такой единицы стоит епископ. Значительный объем нынешних епархий, обременение епархиальных архиереев массой дел, часто не имеющих ничего общего с их святительским служением, отдаляет архипастырей от их паствы и часто сводит совершенно на нет их воздействие на последнюю. Последнему обстоятельству много способствует и внешняя обстановка епархиальных архиереев, которые скорее напоминают высших сановников в государстве, чем смиренных служителей алтаря и любвеобильных пастырей стада Христова. Перемещение епархиальных архиереев из губернии в уезд, ближе к пастве и в более скромную обстановку, при сокращении подведомственного им круга дел, сильно ослабит многие отрицательные стороны их нынешнего служения и сделает их деятельность более плодотворною. Но чтобы эта деятельность была действительно такою, уездные архиерейские кафедры необходимо замещать не юношами из монашествующего духовенства, которые сами нуждаются в воспитании, а людьми духовно зрелыми, лучше всего из местного духовенства, независимо от того, в состоянии ли они принять монашество (как, например, вдовые священники) или нет. Польза от такой постановки дела до того очевидна, что останавливаться на ее мотивировке было бы совершенно излишне.

Уездные епископии соединяются в губернские или областные архиепископии или митрополии, которые в конце концов объединяются во всероссийском патриархате.

Все архиерейские кафедры, начиная с уездных епископий, оканчивая столичной патриархией, замещаются не по назначению, а по свободному избранию.

Все намеченные церковные округа являются естественными районами для созывания троякого рода соборов: уездных, губернских и столичных или общерусских поместных. На этих соборах, которые должны быть посвящены рассмотрению самых разнообразных вопросов церковного благоустройства, будет рассматриваться и тут же решаться много таких дел, которыми теперь завалены канцелярии консисторий и Св. Синода. Так нанесен будет решительный удар той церковной бюрократии, от которой теперь наша церковь страдает не меньше, чем государство.

Ирина Заиканова

Номер страницы после текста на ней

О СОСТАВЕ ЦЕРКОВНОГО СОБОРА

Владимир Завитневич

О ВОССТАНОВЛЕНИИ СОБОРНОСТИ В РУССКОЙ ЦЕРКВИ

О ВОССТАНОВЛЕНИИ СОБОРНОСТИ
В РУССКОЙ ЦЕРКВИ