Игорь Данилевский

См. библиографию.

Его же: Потоп и Русская земля, 1998. О происхождении слова "Русь". 1998. О Ледовом побоище, 2004.

Данилевский И.Н. Повесть временных лет: герменевтические основы источниковедения летописных текстов. М.: Аспект-Пресс, 2004. 370 с.

Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (XI-XII вв.). М.: Аспект-пресс, 1998. 398 с.

Данилевский Игорь Николаевич (1953) - доктор исторических наук, доцент. Заместитель директора Института всеобщей истории РАН. Публикации: «Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.): Курс лекций. Учебное пособие для студентов вузов. 2-е изд., перераб. и доп.» (2001), «Русские земли глазами современников и потомков (XII–XIV вв.): Курс лекций» (2001).

Загадки "Русьской земли"

"Знание - сила", №11, 1997.

Загадки "Русской земли"

Россия. Русь. Русская земля... Слова, близкие и понятные каждому из нас. Мы так привыкли к ним, что совсем не задумываемся над тем, всегда ли они имели сегодняшнее свое значение. Оказывается, совсем не всегда. Это станет ясно сразу, как углубишься в изучение древнерусской письменности. Смысл сочетания слов "Русская земля", как и множества других, со временем менялся и довольно существенно. И, пожалуй, разбираться в лабиринтах этих значений следует начать с довольно необычного вопроса.

А сколько было "Русских земель"?

Как ни странно, много.

Уже в древнейших дошедших до нас текстах упоминаются разные Русские земли. Исследователи давно обратили внимание на то, что в древнерусских источниках привычное для нашего уха словосочетание "Русская земля" употребляется в двух разных значениях. Одно из них шире, другое уже, и разобраться в этом непросто.

Основное внимание исследователи обращают на узкое значение. И это понятно: видимо, большинство современных авторов считают, что название "русская" поначалу было связано с каким-то конкретным местом. И лишь со временем "сфера влияния" расширилась, чтобы в конце концов обозначить предельно большую "Русскую землю", совпадающую с современным значением. В качестве "прародины" Русской земли некоторые пытались, да и пытаются, называть речку Рось. Филологи, правда, упорно сопротивляются, ссылаясь на то, что законы развития языка делают практически невозможными переходы звука О в У. Поиски центра, откуда волнами стало расходиться название "Русская земля" на окрестные территории, не прекращаются. А пока границы "узкой" Русской земли определены с максимально возможной точностью. Сделать это позволил скрупулезный анализ более семисот ее упоминаний в летописных сводах, созданных до второй четверти XIII века. Работы А. Н. Насонова, Б. А. Рыбакова, В. А. Кучкина дают полное представление о том, какие земли относились к "малой" Русской земле.

Оказалось, что в XI-XIII веках летописцы включа ли в ее состав города Киев, Чернигов, Переяславль, на левом берегу Днепра - Городец Остерский, на правом берегу Днепра и далее на запад - Вышгород, Белгород, Торческ, Треполь, Корсунь, Богуславль, Канев, Божский на Южном Буге, Межибережье, Котельницу, Бужск на Западном Буге, Шумск, Тихомль, Выгошев, Гнойницу, Мичск, бассейн Тетерева, Здвижень. Не входили в ее состав Новгород Великий с относящимися к нему городами, княжества Полоцкое, Смоленское, Суздальское (Владимирское), Рязанское, Муромское, Галицкое, Владимир-Волынское, а также Овруч, Неринск и Берладь.

Короче говоря, с Русской землей в узком смысле этих слов почти все ясно. Что же касается значения широкого, то здесь неожиданно возникают очень непростые вопросы.

Слишком широкие границы Русской земли

Едва ли не аксиомой считается мнение Б. А. Рыбакова, что под "большой" Русской землей древнерусский автор подразумевал "всю совокупность восточнославянских земель в их этнографическом, языковом и политическом единстве, свидетельствуя о сложении древнерусской народности на огромном пространстве от Карпат до Дона и от Ладоги до "Русского моря". Более конкретно границы "Русской земли" предлагалось определять как "сумму племенных территорий всех восточнославянских племен, исходя из тезиса , летописца, что "словеньскый язык и рускый - одно есть".

Все бы хорошо, но с летописными данными это плохо согласуется. В Новгородской первой летописи старшего извода при описании похода на Галич в 1145 году указывалось, что в нем участвовала "вся Русска земля". В Ипатьевской летописи уточняется, кто конкретно принимал в нем участие. И, оказывается, вместе с русскими ходили... поляки и "дикие" половцы. Тогда - что ж? - под Русской землей нужно разуметь еще поляков и половцев?

Дальше - больше. Довольно точные данные о территории содержатся в поэтическом "Слове о погибели Русской земли" (1238-1246). При весьма подробном перечислении стран и народов, окружающих Русскую землю, здесь отсутствует упоминание Болгарского царства. Выходит, и земли Болгарского царства рассматриваются здесь как русские?

А в другом источнике, "Списке русских городов дальних и ближних", написанном в 1375-1381 годах, прямо перечисляются болгарские города. Мало того, к числу русских здесь отнесены также и валашские, и польские, и литовские города. Что все это значит?

По мнению академика М. Н. Тихомирова, в основу определения того, что считать русскими городами, был положен принцип языка: автор "Списка" перечислил все территории, где население пользовалось одним и тем же письменным языком, и язык этот назывался "русским". Однако все не так просто. Речь же идет о литературном, книжно-письменном языке, который в современной литературе принято называть "церковнославянским". Уже из самого его названия следует, что он непосредственно связан с общностью религиозной: именно на этот, церковнославянский язык были "переложены" книги Священного Писания, богослужебные и богословские христианские тексты. Значит, прилагательное "русский" (по крайней мере, в ряде ранних отечественных источников) вполне может соответствовать конфессиональному, а не этническому определению? Думаю, да. И именно в таком смысле может быть понято утверждение летописца о тождестве славянского и русского языков.

Во всяком случае, надо отдавать себе отчет: слово "русский" в упомянутых текстах не могло носить ни собственно этнического, ни политического значения.

Что такое "русьский"?

Пожалуй, самой сильной и важной чертой, роднившей - помимо общего происхождения - земли и народы, было и остается единое вероисповедание их населения. Поэтому весьма вероятно, что именно этот признак для авторов древних памятников и был основным, когда вопрос стоял о народах и территориях. Следовательно, можно предположить, что словом "русские" они обозначали некую этноконфессиональную общность, близкую к той, что сейчас именуется православной. На тождество этих двух понятий в свое время обратил внимание Г. П. Федотов. Анализируя русские духовные стихи, он пришел к выводу, что для певца духовных стихов не было христианской страны, которая не была бы "русской землей".

Этот тезис прекрасно подтверждается редко цитируемым фрагментом Тверского летописного сборника, где в рассказе о взятии Константинополя упоминается, что "царь турский салтан... веры рускыа не проставил (то есть не погубил)", в столице православного мира по-прежнему "Русь к церквам ходят, а пениа слушают, а крещение русское есть". Близкое сопоставление находим и в "Повести об иконе Владимирской Божьей Матери": в качестве синонима выражения "русское воинство" здесь выступает словосочетание "воиньство христианское", что как будто вполне совпадает с нашим предположением. Еще более показательно противопоставление "русского" нехристианскому в описании пожара в Псковской 1 летописи под 1471 годом: "А русского конца и святых Божиих церквей" (в отличие от "ляцких божниц") Бог ублюде, христианских дворов и Своих храмов, а иноверныя на веру приводя, а христиан на покаяние".

К чему может привести переосмысление слова

А теперь давайте посмотрим на летописные тексты с моей точки зрения, понимая под "русской" этноконфессиональную общность.

Захватив Киев, Олег якобы заявил: "Се буди мати городом русьским". Это истолковывается обычно так: Киев будет столицей нового государства, потому что Д. С. Лихачев считал, что слова Олега были калькой греческого слова "метрополия", "столица". Между тем в данном рассказе Киев явно отождествляется с Новым Иерусалимом. Об этом говорят текстологические параллели, которые мы находим как в Священном Писании ("вышний Иерусалим... Матерь всем нам".- Послание к Галатам, 4. 26), так и в древнерусских апокрифических памятниках. Например, в одном из вариантов духовного стиха о "Голубиной книге" на вопрос "премудрому царю Давыду Евсеичу": "А который город городам мати?.." следует ответ: "Русалим (!) город городам мати". Подобные формулировки встречаются в самой "Голубиной книге", а в так называемой "Иерусалимской беседе" (XII век) царь Давид загадывает загадки богатырю Волоту Волотовичу об устройстве Вселенной, о христианских древностях и символах. И снова Иерусалим называется матерью всех городов, а затем дается разгадка сна Волота: "Будет на Руси град Иерусалим начальный, и в том граде будет соборная и апостольская церковь Софии Премудрости Божия о семидесяти верхах, сиречь Святая Святых". В этой "разгадке" речь явно идет о Киеве.

Потому, думаю, в высказывании Олега (а на самом деле - летописца XI века) Киев не просто называется столицей Руси - ему придается статус центра православного, богоспасаемого мира. Недаром в "Голубиной книге" об Иерусалиме, прообразе Киева, говорится: "Тут у нас среда земли".

Как Киев стал Новым Иерусалимом

Наименование всех православных земель "Русьской землей" связано с идеей земли обетованной. Столицей ее должен был стать Иерусалим, но не "ветхий", а Новый. И первым на Руси Новым Иерусалимом стал Киев. Об этом-то, видимо, и говорил летописец, когда "цитировал" Олега.

Мысль о том, что Киев воспринимался в Древней Руси как Новый Иерусалим, не нова. Хотя к моменту крещения Руси "Новый Иерусалим", а заодно и "второй Рим" (то есть духовный и светский центры Вселенной), казалось бы, прочно обосновались в Константинополе, и Киев был ни при чем. Даже структура городского пространства Царьграда, как его называли на Руси, была приведена в соответствие с этой идеей. Золотые ворота в Константинополе - во образ Золотых ворот, через которые Христос (Царь мира) въехал в Иерусалим, центральный храм святой Софии Премудрости Божией - во образ главной святыни древнего Иерусалима, ветхозаветного храма иудейского. И, конечно, на Руси это было хорошо известно; в "Слове о Законе и Благодати" митрополит Илларион без всяких оговорок, как само собой разумеющееся называет Константинополь Новым Иерусалимом. И тем не менее уже в "Слове" именно Киев рассматривался в качестве новой столицы православия. А первая русская летопись (так называемый "Древнейший свод 1036-1039 годов", или, по определению Д. С. Лихачева, "Сказание о первоначальном распространении христианства на Руси") повествует о том, "како Бог избьра страну нашю на последнее время", то есть сделал ее центром мира перед концом времени и Страшным судом.

Каменное строительство в Киеве изначально велось в подражание Константинополю, это ни у кого не вызывало и не вызывает сомнения. Современники должны были это воспринимать как претензию на право стать новым центром мира, столицей богоизбранной, обетованной или обещанной земли, если говорить языком Библии. Еще десять лет назад эту мысль высказал протоиерей Лев Лебедев. Основанием для такого предположения послужил анализ городской структуры Киева, какой она складывается при Ярославе Мудром. В годы его правления в Киеве (1018-1054) в столице Древнерусского государства появляются аналогичные константинопольским Золотые ворота, храм св. Софии, а также монастыри св. Георгия и св. Ирины. Впоследствии каждый из городов, претендовавших на роль центра Русской земли, принимал на себя обязанность стать "третьим Римом" и "Новым Иерусалимом". И тогда здесь появлялись и внешние атрибуты мировой столицы: Золотые ворота, новый центральный храм и т. п.

Можно ли получить "византийское наследство" при "живой" Византии?

А действительно - можно ли? Можно ли претендовать на роль "третьего Рима" и - главное - "Нового Иерусалима"? Сомнительно это. Считается, что мысль о "переносе" центра христианского мира на Русь могла возникнуть лишь после падения Константинополя в 1453 году. Поэтому представления о третьем Риме и Новом Иерусалиме связываются только с Москвой, хотя иногда и упоминаются ее "идейные предшественники": Тырново, Тверь, но не Киев.

И правда. Как еще до падения в 1453 году Константинополя могла зародиться идея об утрате им статуса Нового Иерусалима? Может ли она вообще иметь право на существование? Думаю, только в одном случае, если в истории Константинополя были события, которые могли восприниматься православными людьми как его падение.

Зачем Олег повесил щит на врата Царьграда?

Именно так мог восприниматься захват Царьграда крестоносцами в 1204 году. У Луки Нотара встречаем высказывание: "Лучше увидеть в Городе (Константинополе) царствующей турецкую чалму, чем латинскую тиару". Почему он так говорил? Может быть, потому что сумма числовых значений букв греческого слова латейнос равнялась 666, а это число апокалиптического Зверя (Антихриста). К таким вещам в древности относились очень серьезно. Однако оформление идеи "Киев - Новый Иерусалим" должно относиться к гораздо более раннему времени...

Еще на заре истории Древнерусского государства произошло событие, которое в "Повести временных лет" описано весьма своеобразно. Под 907 годом речь идет о захвате Царьграда легендарным князем Олегом. Столица Византии сдалась, когда после длительной осады воины Олега поставили корабли на колеса и подошли к Константинополю со "стороны суши: "И повеле Олег воем своим колеса изделати и воставляти на колеса корабля. И бывшю покосну ветру, въспяша парусы съ поля, и идоша къ граду. И видевше греци и убояшася, и реша выславше ко Олгови: "Не погубляй града, имем ся по дань, яко же хощеши". Обстоятельства, описанные в "Повести..." удивительно напоминают детали взятия Константинополя войсками Мехмеда II Завоевателя в 1453 году: тот приказал проложить через перешеек, отделявший Золотой Рог от Босфора, деревянный настил и ночью перетащил по нему восемнадцать кораблей своей флотилии; увидев утром корабли в заливе, греки сдались.

Не странно ли такое совпадение? И в том, и в другом случае повод к сдаче города - вражеские корабли, прибывшие по суше. Эта деталь, видимо, имела для греков особое значение. И действительно, имела. Согласно сообщению Коджиа-Еффенди, существовало предание: Византия будет завоевана, когда неприятельский флот "переплывет сушу". Вместе с тем имелось якобы предсказание, записанное некими мудрецами на крышке гробницы Константина Великого, что после завоевания Константинополя измаильтянами "род русых" или "русских" вместе с прежними правителями освободит Царьград от безбожных врагов. Люди "от рода русского" должны были взять христианскую столицу под свою защиту. Происхождение этой легенды было очень ранним, она была известна уже Лиутпранду (около 922 - около 972 годы).

Это упоминание "рода русского" в предсказании точно совпадает с текстом, с первыми строками договора с греками, заключенного Олегом в 911 году: "Мы от рода рускаго...".

Такое совпадение не может быть, случайным, оно подтверждается и более тщательным анализом летописной статьи 907 года. Среди прочих обстоятельств летописец упоминает, что по завершении переговоров с греками Олег "повеси щит свой въ вратех" (в Ипатьевской летописи текст этот выглядит несколько иначе: "повесиша щиты своя" - разница небольшая, но, как увидим, немаловажная). Объяснить, зачем Олег повесил свой щит на ворота Константинополя, долгое время не удавалось. Это "было, по-видимому, в древней Руси знаком победы, при этом связанным с каким-то ритуалом", так считал Д. С. Лихачев и основанием служило разъяснение в самой "Повести временных лет": щит (или щиты) повешен, "показуа победу". Однако слово победа в X-XII веках имело гораздо более широкий спектр значений, чем сейчас: и трофеи, и награды, и почести, и ... поражение, и война, и соблазн, и искушение, и беда, и, естественно, победа в нашем смысле слова. В Успенском сборнике XII века встречается производное от него слово победница - "заступница, защитница". Так что, "победа" вполне могла обозначать и ... заЩИТУ.

Традиционно считается, что история со щитом имеет фольклорное происхождение. Между тем она оказывается связанной с целым рядом библейских сюжетов и составляет единое целое с рассказами и о кораблях Руси, поставленных на колеса, и о прозвании Олега Вещим. Связь восстанавливается, когда мы обращаемся к ветхозаветным пророкам. Многие из них (Исайя, Иеремия, Амос и другие) неоднократно обличали роскошь, нечестивость и идолопоклонство жителей финикийского города Тира. Но особой силы достигают обличения в пророчестве Иезекииля, предсказывавшего гибель знаменитого города. Среди прочего Иезекииль упоминает узорчатые полотна из Египта, употреблявшиеся тирянами для изготовления парусов, голубые и пурпурные покрывала с островов Елисы, воинов из Персии, Лидии и Ливии, которые "вешали на тебе (то есть на Тир) щит и шлем", тем самым показывая, что они берут на себя защиту города. Кроме того, упоминается, что за товары, вывозимые из Тира, другие страны платили золотом, пурпурными и узорчатыми тканями, пшеницей, оливковым маслом, сластями, медом, вином и выделанным железом (Иез. 27. 1-22), то есть перечисляется все то (и в той же последовательности!), что Олег привез с собой на Русь из Константинополя.

Совпадение деталей в описании похода Олега и в пророчестве Иезекииля позволило автору этих строк в свое время высказать мнение, что летописец указывал на определенное тождество языческой Руси и Тира. Неясным оставалось лишь, какую роль в данном сюжете играло вывешивание щита на воротах Города. Несколько странная в традиционном прочтении "защитная" функция, которую берется выполнять Олег после падения Константинополя, становится понятной, если восстановить эсхатологический контекст: христианская столица сдалась, когда неприятельский флот "переплыл сушу", но люди от "роду русского" взяли Город до "последнего времени" под свою защиту. Любопытно, что в этом рассказе "неверными" - захватчиками и защитниками - оказываются одни и те же - воины Олега.

То, что в предшествующем тексте дружинники русского князя должны восприниматься как "безбожные измаильтяне", подчеркивает форма, в которой описываются беззакония, творимые ими в окрестностях греческой столицы: "воевали нача, и много убийства сотвори около града греком, и разбиша многы полаты, и пожгоша церкви. А их же имаху пленникы, овех посекаху, другиа же мучаху, иныя растреляху, а другыя в море вметаху, и ина многа зла творяху русь греком, елико же ратнии творять". Обращает на себя внимание текстуальный повтор этого фрагмента в рассказе - откуда он и был заимствован - о приходе под стены Константинополя Игоря в 941 году. Тот со своими воинами "почаша воевати Вифиньскиа страны, и воеваху по Понту до Ираклиа и до Фафлогоньски земли, и всю страну Никомидийскую попленивше, и Судъ весь пожьгоша; их же емше, овехъ растинаху, другая аки странь поставляюще и стреляху въ ня, изимахуть, опаки руце съвязывахуть, гвозди железный посреди главы въбивахуть имъ. Много же святыхъ церквий огневи предаша, манастыре и села пожгоша, и именья немало от обою страну взяша". Данный текст "сшит" из фрагментов Откровения Мефодия Патарского и Жития Василия Нового, совершенно определенно имевших, кстати, эсхатологический характер.

О том, что действия Руси здесь соответствуют представлениям о том, как должны себя вести с христианами, провинившимися перед Богом, народы, появляющиеся в "последние времена", показывает использование этого же текста для описания в Лаврентьевской летописи кошмаров монгольского нашествия на Рязанскую землю в 1237 году. "Безбожнии татарин... почаша воевати Рязаньскую землю, и пленоваху и до Проньска, попленивше Рязань весь, и пожгоша, и князя их убиша. Их же емше овы растинахуть, другыя же стрелами растреляху в ня, а инии опакы руце связывахуть. Много же святых церкви огневи предаша, и манастыре, и села пожгоша, именья не мало обою страну взяша...". Такой повтор явно неслучаен.

Как мы убедились, идея "византийского наследства" вполне могла возникнуть задолго до падения Константинополя под ударами турок в 1453 году. Видимо, уже в тридцатых годах XI века на Руси бытовало представление о том, что Константинополь за его грехи лишился права считаться центром спасения православного человечества. Теперь на это претендовала новая столица - Киев. Он становился Новым Иерусалимом богоспасаемой земли, которую древнерусские источники и называют "Русьской" (православной) землей.

Потоп и Русская земля

К вопросу об исторических взглядах древнерусского летописца

Из сб. статей "От Бытия к Исходу. Отражение библейских сюжетов в славянской и еврейской народной культуре", Москва, 1998

Повесть временных лет, как известно, открывается кратким библейским введением, связанным с ранней истории славян. При этом непосредственной точкой отсчета для автора стало не Сотворение мира, а Потоп, точнее его последствия: "Се начнем повесть сию. По потопе трие сынове Ноеви разделиша землю, Сим, Хам, Афет"(1) (ср.: Быт. 10). В историографии и литературоведении довольно подробно рассмотрен вопрос об источниках рассказа о разделении земли между сыновьями Ноя. Проанализированы также связи между вводной частью Повести временных лет и статьями 6562 (1054) и 6581 (1073) гг. Вместе с тем, пока не нашло объяснения, почему свое повествование летописец ведет именно от Потопа, а не от Адама.

Возможно, один из возможных вариантов ответа подсказывает само название первой древнерусской летописи. По мнению А.А. Шахматова, Начальный свод 90-х гг. XI в. начинался со слов: "Временьник, иже нарицаеться Летописание Русьскых кънязь и земля Русьскыя, и како избьра Бог страну нашю на последьнее время, и града почаша бывати по местом, преже Новъгородьская волость и по томь Кыевьская, и о статии Кыева, како въименовася Кыев" (2). В начале XII в. это название было заменено более "нейтральным": "Се повести времяньных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть" (3).

Если рассматривать эту перемену не как радикальное изменение, а лишь как уточнение название труда летописца - а для этого есть достаточные основания (4), - придется признать, что богоизбранная "страна наша" Начального свода и "Руская земля" Повести временных лет должны совпадать по семантике. Русская земля, упоминаемая здесь, может быть соотнесена с "пределами обитания" народа, ищущего Бога: "От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога" (Деяния 17: 26-27). В Ветхом Завете они ассоциируются с "землею Господнею" (Осия 9: 3) или "святою землею" (Захар. 2: 12), как называют "землю Обетованную" (Евр. 11: 9), Палестину. В центре ее находится Иерусалим: "Так говорит Господь Бог: это Иерусалим! Я поставил его среди народов, и вокруг него - земли" (Иезек. 5: 5). Следовательно, в качестве рабочей гипотезы можно отождествить "Рускую землю" Повести временных лет с землей Обетованной.

Такое сопоставление подтверждается, видимо, последовательным упоминанием в Повести Киева как Нового Иерусалима. Захватив Киев, Олег заявляет: "Се буди мати городом русьским" (5). Обычно это высказывание истолковывается как определение Киева столицей нового государства. Так, по мнению Д.С. Лихачева, "слова Олега имеют вполне точный смысл: Олег объявляет Киев столицей Руси (ср. аналогичный термин в греческом: metropolis - мать городов, метрополия, столица). Именно с этим объявлением Киева столицей Русского государства и связана последующая фраза: "И беша у него варязи и словени и прочи (в Новгородской первой летописи - "и оттоле", т. е. с момента объявления Киева столицей Руси) прозвашася русью" (6).

Между тем, данный рассказ имеет ярко выраженную эсхатологическую окраску. Киев здесь явно отождествляется с Новым Иерусалимом. Об этом говорят текстологические параллели, которые мы находим как в Священном Писании (ср., напр.: "вышний Иерусалим... Матерь всем нам" - Гал. 4: 26), так и в древнерусских апокрифических памятниках. В частности, в одном из вариантов духовного стиха о Голубиной книге на вопрос "премудрому царю Давыду Евсеичу": "А который город городам мати...?" следует ответ: "Русалим (так! - И. Д.) город городам мати" (7). Аналогичное отождествление встречаем и в варианте самой "Голубиной книги" (8), и в так называемой "Иерусалимской беседе" (списки с XVII в.). В последней царь Давид загадывает загадки богатырю Волоту Волотовичу об устройстве Вселенной, о христианских древностях и символах. Здесь Иерусалим также называется матерью всех городов, а затем дается разгадка сна Болота: "Будет на Руси град Иерусалим начальный, и в том граде будет соборная и апостольская церковь Софии Премудрости Божия о семидесяти верхах, сиречь Святая Святых" (9). В этой "разгадке", очевидно, речь идет о Киеве.

Упоминается рассматриваемый фразеологизм и в Житии Василия Нового, которое, как известно, использовалось при составлении Повести временных лет (10). В Житии "мати градом" упомянута дважды - в одном и том же контексте. Первый фрагмент помещен в Видении Григория: "...Град сии есть град Царя великаго... Град же сии есть Господа нашего Исуса Христа, его же Сам по соверьшении Своем по оустроению таинства, ибо въстание Его тридневное и възнесшюся Емоу на небо ко Отцю и Богу, по четыридесятих же днии сего Сам Себе во имя Отца Своего оухитрова... Град той предивныи, град новый, град христианский, град вышний, мати град, Сион град, Новый Иерусалим: се имя граду...". И далее: "... И призре Господь Бог на град и оутвердися дивне на месте и вся благаа его посреде его и добрее града того не обреташеся, занеже сии град Божий вышний, мати градом Сион, Иерусалим" (11).

Приведенные параллели летописному упоминанию "матери городом русьским" позволяют думать, что Киев здесь не просто называется столицей Руси, но центром богоспасаемого мира. Недаром в тексте "Голубиной книги", изданном А.В. Оксеновым и восходящем к домонгольскому времени, об Иерусалиме - прообразе Киева говорится, что "тут у нас среда земли" (12). С последним утверждением невольно ассоциируется заявление князя Святослава Игоревича, мечтавшего перенести столицу из Киева в Переяславец на Дунае: "яко то есть середа земли моей" (13). Несмотря на, казалось бы, далекую параллель, такая ассоциация имеет право на существование. Дело в том, что свое желание Святослав объясняет так: "Ту вся благая сходятся: оть Грекъ злато, поволоки, вина и овощеве разноличныя, изъ Чехъ же, из Угорь сребро и комони, из Руси же скора и воскъ, медъ и челядь". Тирада князя может быть соотнесена с пророчеством Иезекииля: "вот, Я возьму сынов Израилевых из среды народов, между которыми они находятся, и соберу их отовсюду и приведу их в землю их. На этой земле, на горах Израиля Я сделаю их одним народом, и один Царь будет царем у всех их... И не будут уже осквернять себя идолами своими и мерзостями своими и всякими пороками своими, и освобожу их из всех мест жительства их, где они грешили, и очищу их, и будут Моим народом, и Я буду их Богом" (Иез. 37: 21-23).

Таким образом, создается впечатление, что начальный рассказ Повести временных лет повествует об истории человечества во вполне определенных хронологических рамках: между двумя концами мира. Первый из них, уже состоялся в прошлом: Потоп стал концом старого человечества. За ним последовало появление "новых людей" (Иларион. Слово о Законе и Благодати) - христиан (14). Их-то земля и призвана стать богоизбранной (15). Вся дальнейшая история, рассказанная летописцем, в принципе сводится к уточнению (в буквальном смысле этого слова) границ земли Обетованной. От земли, доставшейся в удел Иафету, повествование переходит к земле славян, просвещенной крещением. Центральным сюжетом в этой части Повести становится Сказание о переложении книг на славянский язык. Финал повествования должен быть определен известием о конце света (16).

В таком случае, начало изложения с Потопа представляется достаточно логичным, более того, - пожалуй, единственно возможным. Отправная точка рассказа связана с определением истоков, из которых "Руская земля стала есть", - именно так может быть истолковано выражение: "откуду есть пошла Руская земля". В ходе повествования летописец объясняет, как Царьград уже в начале IX в. теряет свое высокое предназначение центра обновленного мира (17).

Следующим претендентом на роль средоточия богоспасаемого человечества должна была стать Болгария, точнее, судя по словам, вложенным летописцем в уста Святослава, Переяславец-на-Дунае, чему, однако, не суждено было сбыться. Наконец, после крещения Руси ответственность за спасение возлагается на Киев: он становится "матерью городов русских" - столицей христианского мира (18). При этом пределы избранной земли, в которых обитают люди, подлежащие спасению на Страшном Суде, то сужаются, то несколько расширяются, прежде чем принять конфигурацию, которую летописец и именует Русской (вернее, Русьской) землей.

Примечания

1 Повесть временных лет. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1996. С.7 (далее: ПВЛ).

2 Шахматов А.А.Повесть временных лет. Пг.,1916. Т. 1: Вводная часть. Текст. Примечания. С. 359. Частично с этой точкой зрения согласен и Д.С. Лихачев; он, правда, полагает, что слова "прежде новгородьская власть и потом Киевьская" являются более поздней новгородской вставкой {Лихачев Д. С. Повесть временных лет": Историко-литературный очерк // Повесть временных лет. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1996. С. 97; ср.: Софийская 1 летопись // Полное собрание русских летописей. Л., 1925. Т. 5. Вып. 1. С. 8).

3 Повесть временных лет. С. 7.

4 Подробнее см.: Данилевский И.И.Замысел и название Повести временных лет // Отечественная история. 1995. № 5. С101-110.

5 ПВЛ. С. 14.

6 Лихачев Д.С. Комментарии // ПВЛ. С. 409.

7 Федотов Г. П. Стихи духовные: Русская народная вера по духовным стихам. М., 1991. С. 126-127.

8 Сион гора потому всем горам мати, / Что преображался на ней сам Исус Христос, / Животворящий крест. / То же повторяется и для Иордан-реки, для Иерусалима-града и, наконец, для кипарис-древа..." (Федотов Г.П. Стихи духовные... С. 37).

9 Повесть града Иерусалима (Иерусалимская беседа) Памятники старинной русской литературы / Изд. Г. Кушеле-вым-Безбородко. СПб., 1860. Вып. 2. С. 307-308.

10 Шахматов А. А."Повесть временых лет" и ее источники //Труды Отдела древнерусской литературы Института литературы. М.; Л., 1940. Т. 4. С. 69-72.

11 Вилинский С.Г.Житие св.Василия Нового в русской литературе.Ч. 2:Тексты//Записки Новороссийского университета: Историко-филологический факультет.Одесса, 1913. Вып. 7. С. 481, 506. Благодарю В.Н. Рудакова за то, что он любезно обратил мое внимание на эту параллель.

12 Оксенов А.В.Народная поэзия: Былины, песни, сказки, пословицы, духовные стихи, повести. С очерками главнейших отделов русской народной поэзии, объяснительным словарем и образцами напевов народных песен. 4-е изд., испр. и доп. СПб., 1908. С. 304-311.

13 ПВЛ.С. 32. Естественно, следует помнить, что в данном случае мы "слышим глазами" "голос" летописца-христианина, а не самого Святослава.

14 Ср.: "В самом общем плане можно сказать, что... конец мира считается уже состоявшимся... И действительно, мифы о космических катаклизмах очень распространены... Из них самые распространенные - это мифы о потопе... Очевидно, подобный конец мира не окончателен: он скорее оказывается концом одного человечества, за которым следует появление другого рода людского" (Элиаде М. Аспекты мифа. М., 1996. С. 62).

15 Ср.: "новии людье хрестьяньстии, избрании Богомь" (ПВЛ. С; видимо, перераб.: Ефес. 4: 24).

16 Подробнее см.: Данилевский И.Н.Замысел и название Повести временных лет.

17 Подробнее см.: Данилевский И.Н. "Русская земля": Заметки об истоках русской государственности // Рубежи. 1998. № 2 (в печати).

18 Подробнее см.: Данилевский И.Н. Мог ли Киев быть Новым Иерусалимом? // Одиссей: 1998. М., 1998 (в печати).

ЛЕГЕНДАРНАЯ РУСЬ

Оп.: Знание - сила. 1998. №11-12. См. библиографию.

Примерно двести лет назад сложилась традиция начинать историю нашей страны с легендарного события. Как известно, под 6370 (862) годом в „Повести временных лет“ сообщается о том, как среди племён новгородских словен, чуди, мери, веси и кривичей, незадолго до того прекративших платить дань варягам „из заморья“, началась усобица. Закончилась она тем, что её участники решили найти себе князя, который бы ими „володел и судил по праву“. По их просьбе на Русь пришли три брата-варяга: Рюрик, Трувор и Синеус. Рюрик начал княжить в Новгороде, Синеус — на Белоозере, а Трувор — в Ладоге.

Легенды, связанные с зарождением государства, есть у многих народов Европы и Азии. Предание о Рюрике едва ли не дословно совпадает, например, с рассказом Видукинда Корвейского о приглашении саксов бриттами: „И вот когда распространилась молва о победоносных деяниях саксов, жители Британии послали к ним смиренное посольство с просьбой о помощи. И послы (из Британии), прибывшие к саксам, заявили: „Благородные саксы, несчастные бритты, изнурённые постоянными вторжениями врагов и поэтому очень стеснённые, прослышав о славных победах, которые одержаны вами, послали нас к вам с просьбой не оставить (бриттов) без помощи. Обширную, бескрайнюю свою страну, изобилующую разными благами, (бритты) готовы вручить вашей власти“. Ответ был краток: „Знайте, что саксы — верные друзья бриттов и всегда будут (с ними) в равной мере и в их беде, и в их удачах“. …Затем в Британию было послано обещанное войско (саксов) и принятое бриттами с ликованием вскоре освободило страну от разбойников, возвратив жителям отечество“.

Такое совпадение любопытно. Потому что автор „Повести временных лет“ скорее всего не знал о труде Видукинда. Естественно, и сам Видукинд не мог пользоваться повестью, так как писал „Деяния“ почти на столетие раньше. Но не случайно же это! Скорее всего, есть какой-то общий литературный источник.

Г.М. Барац считал, что такой основой является текст 1 „Книги Царств“, рассказывающий о том, как состарившийся пророк Самуил доверил власть над народом Израиля своим сыновьям, но те судили неправедно: „И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: вот ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак, поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов“ (1 Цар. 8: 4–5). Именно этот текст, по словам Г.М. Бараца, и пересказан в сказании о призвании скандинавских варягов.

Иной путь предложил В.Я. Петрухин. Опираясь на широкий круг литературных и фольклорных аналогий, он заключил, что этот библейский сюжет не был первоначальным. Он присущ, в частности, народам, не связанным с средиземноморско-европейскими культурами или вообще изолированным от них. Поразительные эрзянские и корейские параллели легенды о призвании варягов подтверждают, по мнению Петрухина, её фольклорные истоки.

Кто бы ни был прав в этом споре, думаю, что наблюдения эти вовсе не убеждают, что легенда о Рюрике и его братьях отразила реальные события.

Между тем буквальное понимание известия о призвании варягов привело некоторых историков к своеобразным выводам, в частности, к выводу, что государственность была привнесена на Русь извне. Так возникла в историографии „норманнская проблема“. И спор между „норманистами“ и „антинорманистами“, то затихая, то вновь обостряясь, продолжается свыше двух столетий. Но В.О. Ключевский, крупнейший русский историк, называл варяжскую проблему патологией общественного сознания: „Я знаю, — пишет он, — вы очень недовольны, что все эти учёные усилия разъяснить варяжский вопрос я назвал явлениями патологии… Я думаю, что могут прийти в голову вопросы, не лишённые интереса с какой-либо стороны и вместе лишённые всякого интереса со стороны научной“.

Несомненно, следует согласиться с великим историком. Согласиться и заменить фиктивную — в научном плане — „норманнскую проблему“ на вполне реальные и существеннейшие вопросы. Вот как я их формулирую: происхождение и значение самого слова „Русь“; этническая принадлежность первых русских князей; роль „варяжского элемента“ в ранних государственных структурах Древней Руси и, наконец, происхождение государства у восточных славян.

Русь: варяги или славяне?

По словам крупного современного лингвиста Г.А. Хабургаева, рассуждения о происхождении слова „Русь“, с одной стороны, и „Киевской Руси“ — с другой, переплетаются в трудах историков настолько тесно, что их невозможно отделить друг от друга.

Между тем древнейшие отечественные источники, прежде всего „Повесть временных лет“, чётко отделяют названия славянских племён, вошедших в состав Древнерусского государства, от Руси, а иногда даже противопоставляют Русь славян, прямо отождествляя её с варягами,

Не менее последовательно различают Русь и славян арабоязычные авторы. Их свидетельства особенно интересны, поскольку всегда отличаются повышенным вниманием к деталям жизни народов, о которых ведётся рассказ. Русы арабских авторов отличаются от славян территорией проживания и окружающими их народами, одеждой и жилищами, родом занятий и вооружением, титулами предводителей и погребальными обрядами. Как было замечено Г.С. Лебедевым, все детали этих описаний, касающиеся русов, практически полностью совпадают с тем, что известно о варягах по археологическим материалам.

Не расходятся такие наблюдения и с хорошо известным противопоставлением русских и славянских названий днепровских порогов, которые приводит Константин Багрянородный в трактатах „Об управлении империей“.

Казалось бы, совершенно обоснованно можно делать вывод о скандинавском происхождении летописной Руси. Но… берём другие тексты „Повести временных лет“ и читаем: „Реша (сказали) русь, чюдь, словени и кривичи и вси: „Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет. Да поидете княжит и володети нами“. Здесь русь оказывается совсем в ином логическом ряду — с теми, кто призывал варягов: чюдью, словенами, кривичами и весью. И всё опять запутывается. Правда, уже в следующей фразе оказывается, что Рюрик, Трувор и Синеус пришли в новгородскую землю…, „пояша по собе вся русь“. Это, кстати, точно соответствует утверждению Константина Багрянородного о том, что в полюдье киевские „архонты“ отправляются „со всеми росами“. Круг замкнулся: судя по всему, русь вновь оказывается пришлой. Хотя в последнем случае речь вряд ли может идти о каком-то этносе.

В других же фрагментах начального русского летописания славяне не противопоставляются, а напротив, отождествляются с русью: „Бе един язык словенеск: словени, иже седяху по Дунаеви, их же прияша угри, и морава, и чеси, и ляхове, и поляне, яже ныне зовомая Русь“. А вот ещё: „А словеньскый язык и рускый одно есть, от варяг бо прозвашася Русью, а первое беша словене“.

Относится это ко времени, когда имя руси было перенесено на восточных славян. А если это так, то, казалось, можно снять наметившееся противоречие. Однако есть в летописи сообщения, в которых речь идёт о некой руси, которая отлична и от славян, и от варягов. Так, под 6452 (944) год среди воинов Игоря, пошедших на Константинополь, упоминаются „вои многи, варяги, русь, и поляны, словени, и кривичи, и теверьце, и печенеги“. Разделение находим мы и в рассказе 6390 (882) года о том, как Олег обосновался в Киеве: „И беша у него варязи и словени и прочи прозвашася русью“. То есть подчёркивая связь руси с варягами, начальная летопись отличает её не только от славян, но и от самих варягов. Обычно противоречия эти объясняются тем, что пассажи о призвании варягов-руси были добавлены летописцами времён правления в Киеве Владимира Мономаха или его старшего сына Мстислава, которые и внесли всю эту неразбериху в когда-то стройный рассказ о начальной истории нашей страны.

Но неужели летописец, а также его многочисленные редакторы и переписчики не замечали возникших противоречий? Или же они не воспринимались как противоречия? Попытаемся разобраться в этом клубке загадок.

Проблема происхождения этнонима „Русь“ связана с поиском ответов, по крайней мере, на два вопроса: каковы источники этого имени и почему именно оно закрепилось за Киевским княжеством, а затем и за всем обширным восточноевропейским государством со славяноязычным населением?

Происхождение и исходное значение слова «Русь»

Легко убедиться, что этноним „Русь“ тождествен по структуре собирательным этнонимам, заканчивающимся на смягчённый конечный согласный (графически передаётся конечным „ь“): корсь, либь, чудь, весь, пермь, ямь, сумь и другие. Однако все эти названия связаны с неславянскими (балтскими и финно-угорскими) народами, что как будто доказывает изначально неславянское происхождение Руси. Следовательно, можно сделать вывод, что в основе летописного „Русь“ должен лежать финно-угорский корень. Однако сколько-нибудь убедительной финно-угорской этимологии слова „ruotsi“ лингвисты предложить так и не смогли.

Не будем перечислять все попытки „славянизации“ названия Русь, их было много, и они хорошо известны. Скажем только, что и они небезупречны и не убеждают многих серьезных учёных, в каждом конкретном случае обнаруживая натяжки и несоответствия.

Неприемлемы, с точки зрения лингвистики, и попытки возводить название Русь к наименованию острова Руяна (Рюген): попытки доказать эту гипотезу наталкиваются на серьёзные фонетические несоответствия обоих названий.

Предпринимались также попытки связать имя Русь с крымскими топонимами, имеющими готское просхождение: Россотар, Рукуста, а также Rogastadrans — Иордана и другими. Однако и здесь мы, видимо, имеем просто совпадающие в произношении и написании имена разного происхождения, так же, впрочем, как в именах роксаланов, росомонов и многих других. Стоит заметить, что даже те исследователи, которые настаивают, что термин „Русь“ тесно связан с южными территориями, вынуждены признать, что археологического материала, подтверждающего такие предположения, не существует.

Итак, приходится констатировать, что происхождение имени Русь продолжает оставаться столь же загадочным, как и двести лет назад.

Кроме лингвистических странностей с его употреблением в источниках связан и ряд логических несообразностей. Почему термин „русь“ сплошь и рядом применяется для наименования представителей разных народов? Если это имя славяне получили от варягов, то почему оно не известно скандинавским источникам? Почему восточными славянами было заимствовано именно это имя, а не „варяги“ (кстати, тоже не известные скандинавским источникам)? Если это название действительно скандинавское, почему на восточнославянской почве оно приняло форму „русь“, а не „русы“? Ведь для наименования остальных европейцев восточные славяне использовали исключительно формы множественного числа, а не собирательные существительные?…

Многие вопросы можно было бы снять, если слово „русь“ не рассматривать как этноним. Этот весьма сильный аргумент лёг в основу гипотезы, что „русь“ — термин, имеющий у восточных славян социальное значение. Действительно, если он обозначал какую-то социальную группу, то мог относиться к представителям различных этнических групп: датчанам, шведам, норвежцам, финнам, восточным славянам и славянам Восточной Прибалтики. Но какие социальные функции могли объединять этих людей?

Характерно, что „русь“ последовательно отличается от „людей“. Вполне логично предположить, что первые — те, кто собирал дань. А вторые — те, кто вынужден был её платить. На это как будто указывает и термин „полюдье“ — сбор дани. Среди сборщиков её было много варягов-дружинников, поэтому социальный термин, видимо, был перенесён и на этническое название скандинавов. Действительно, у финно-угорских народов ещё долгое время названия, восходящие к корню „русь“, применялись для обозначения именно тех народов, которые брали с них дань, а также для местной финской знати; слово же „люди“ стало даже самоназванием одной из финно-угорских народностей (ljudi). Кстати, подобное употребление этнонимов известно у итальянцев и французов.

Мне кажется очень привлекательной такая трактовка термина „русь“. Она позволяет согласовать почти все встречающиеся разночтения в ранних источниках.

Почти, но не все. Есть вопросы, на которые даже такая „удобная“ гипотеза не в состоянии ответить. Например, почему „русь“ часто помещается в перечне этносов?

Этническая принадлежность первых русских князей

Не менее сложно, оказывается, выяснить, кто были первые „русские“ князья. И прежде всего Рюрик и его братья, с которых принято начинать историю Древней Руси. В летописи они приходят „из заморья“, да и имена их мало походят на славянские. Но признать их скандинавами…

Личность Рюрика (Рёрика) вполне исторична. Он был одним из мелких датских конунгов, до 850-х годов владел Дорестадом во Фрисландии (вскоре после того разграбленным викингами). В 850-е обосновался в области реки Эйдер в Южной Ютландии и контролировал выход к Северному морю для Хедебю, крупнейшего к этому времени центра скандо-славянской торговли на Балтике. Возможно, Рёрик участвовал в организованной датчанами в 852 году блокаде шведской Бирки, основного торгового конкурента Хедебю…

Так что обращение к этому конунгу-викингу, враждовавшему и с немцами, и со шведами, а в силу того поддерживавшему лояльные отношения с балтийскими славянами, может свидетельствовать о хорошей осведомлённости славян в ситуации на Балтике. Видимо, в 862 году, как сообщает ипатьевская версия „Повести временных лет“, Рюрик и его дружина „придоша к словеном первое и срубиша город Ладогу“, а также „пришёл к Ильмерю, и сруби город над Волховом, и прозваша и Новгород… И роздая мужем своим волости и городы рубити овому (тому) Польтеск, овому Ростов, другому Белоозеро“. Умер Рюрик, согласно летописной хронологии, в 879 году.

Остаётся добавить, что приведённая точка зрения — лишь один из возможных вариантов развития событий. Но сама попытка исторической реконструкции, в которой сведения ранних русских летописей дополняются информацией из западноевропейских источников, представляется довольно любопытной.

Кстати, в голландских школах изучение истории государства в Нидерландах начинается с того, как… в 862 году туда был приглашён конунг Рюрик. Не всё ясно и с происхождением первых — тоже легендарных — киевских князей.

О том, что уже во времена первых летописцев рассказ о Кие и его братьях воспринимался как легенда, ясно говорит разъяснение, включённое кем-то из киевлян, создателей летописей: „Иные же, несведущие, говорят, что Кий был перевозчиком. У Киева был тогда перевоз с той стороны Днепра, а потому говорили: „На перевоз Киев“. Если бы Кий действительно был перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду; но когда этот Кий княжил в роде своём, он приходил к византийскому императору и, как говорят, был принят им с великой честью. Когда же он возвращался, пришёл к Дунаю, и полюбилось ему то место, и заложил там маленький городок. И хотел остаться в нём с родом своим, но не дали ему этого сделать местные жители; этот городок и доныне называют дунайцы „городище Киевец“. И пришёл Кий в свой город Киев, тут и окончил свою жизнь; и братья его Щёк и Хорив и сестра их Лыбедь здесь скончались“.

Принято считать, что основатели Киева — поляне, то есть восточные славяне, населявшие Киевское Поднепровье. Иногда их просто называют первыми русскими князьями. Принадлежность Кия, Щёка и Хорива к местной полянской знати считается почти доказанной. Некоторые сомнения в бесспорности такой точки зрения вселяют несколько странные для славян имена первых киевских князей. Правда, предлагается славянская этимология для имени старшего из братьев Кия. Её пытаются связать с праславянским корнем kuj, обозначавшим божественного кузнеца. Так, Б.А. Рыбаков полагает, что имя Кий хорошо осмысливается по-русски: „кий“ означает „палка“, „палица“, „молот“ и в этом смысле напоминает имя императора Карла Мартелла (то есть „молота“).

Предпринимались также попытки отождествить летописного Кия с ханом Кувером или Кубратом, объединившим в VII веке булгарские племена и основавшим на Северном Кавказе мощный политический союз, известный под названием Великой Булгарии. Причём автор этого предположения М.Ю. Брайчевский считал Кубрата хорватом, то есть славянином, а не тюрком. Однако такая параллель не получила поддержки специалистов.

Но всё-таки если имя Кий хоть как-то поддаётся „славянизации“, то имена его братьев — Щёк и Хорив — абсолютно не поддаются. Лучшей этимологической параллелью для второго из них, пожалуй, было упоминание литовского названия верховного жреца — krive. И вот поэтому их присутствие в первоначальной версии сказания об основании Киева иногда просто отрицается.

Итак, славянская этимология имён основателей полянской столицы вызывает серьёзные затруднения. Но если отказаться от их славянства, ситуация значительно упростится. Расширение круга поисков даёт довольно любопытные (хотя и вовсе не бесспорные) результаты. Так, например, О. Прицак прямо связывает летописного Кия с отцом хазарского вазира (главы вооруженных сил Хазарского каганата) Ахмада бен Куйа, упомянутого ал-Масуди в рассказе о постоянной наёмной армии хазарских правителей (тридцатые — сороковые годы Х века). Согласимся, признать иранское происхождение имени основателя Киева — нужна немалая смелость.

Ещё одна интересная идея — тюркская этимология имени Щёк. Оно может происходить от славянизированного произношения тюркской лексемы „cheka“, „chekan“ (боевой топор, секира).

Остаётся лишь добавить, что Хорив также, видимо, имеет не славянское, а иранское или еврейско-хазарское основание. В первом случае его связывают с ирано-авестийским словом „huare“ („солнце“), а во втором — с библейским „Хорив“ (буквально: „сухой“, „пустой“, „разорённый“ — гора в Аравийской пустыне; восточный хребет Хорива называется Синаем).

Как бы то ни было, основатели Киева имеют скорее всего неславянские имена и вряд ли были полянами. Такой вывод хорошо согласуется с рассказом, сохранившимся в Лаврентьевской летописи, о приезде Аскольда и Дира в Киев. На вопрос легендарных варягов: „Чей этот городок?“ киевляне отвечают: „Была суть три братья: Кий, Щёк, Хорив, иже сделаша градоко-сь, и изгибоша, и мы седим, платяче дань родом их, козаром“. Правда, многие исследователи считают, что в данном случае мы имеем дело с искажением первоначального чтения.

Итак, ситуация весьма своеобразная: имена первых „русских“ князей — как новгородских, так и киевских — оказываются „не своими“. Это с неизбежностью ставит вопрос:

Почему первые князья Древней Руси были иноземцами?

Любопытно, что и в тех, и в других случях собственное название государства не соответствует его преобладающему этническому составу. Но это к слову. Сейчас нас больше волнует проблема „иноязычных“ правителей.

Изучение источников приводит к выводу, что иноземные правители в ранних государственных объединениях — скорее закономерность, нежели исключение. Во главе подавляющего большинства зарождающихся военно-политических союзов стоят представители других этносов. Причём зачастую племенное имя „постороннего“ правителя становится названием самого молодого государства. И в этом ряду Древняя Русь — не исключение.

Чем, однако, вызвана такая „любовь“ молодых государств к правителям-иностранцам (кстати, пришедшим подчас из стран, не имеющих своей государственности)?

Ответ кроется в особенностях социальной психологии. При решении сложных вопросов, затрагивавших интересы всего сообщества в целом, „вечевой“ порядок был чреват серьёзными межплеменными конфликтами. Многое зависело от того, представитель какого племени станет руководить „народным“ собранием. С ростом объединения обстановка становилась всё более взрывоопасной. В таких ситуациях, видимо, предпочитали обращаться за помощью к иноплеменникам, решения которых в меньшей степени определялись интересами того или другого племени, а следовательно, были в равной степени удобны (или неудобны) всем участникам такого союза. Таким образом, приглашённые правители играли роль своеобразного третейского судьи, снимая межэтническую напряжённость в новом союзе.

Другим путём формирования первых государственных институтов было прямое завоевание данной территории. Легенда о братьях, строителях Киева, — пример такого пути. Даже если они были представителями полянской знати (а на мой взгляд, достаточных оснований для такого вывода нет), киевляне ещё несколько десятков лет должны были платить дань Хазарскому каганату. Это неизбежно должно было как-то повлиять на властные структуры полян, приспособить их к требованиям хазарского государственного аппарата. Впоследствии Киев был занят легендарными Аскольдом и Диром (согласно „Повести временных лет“ — дружинниками Рюрика). И это завоевание Киева скандинавами не могло не сказаться на развитии, условно говоря, полянского аппарата власти. Чуть позже власть в Киеве перешла к Олегу, регенту Игоря, малолетнего сына Рюрика.

По летописной легенде, Олег обманул Аскольда и Дира и убил их. Для обоснования своих претензий на власть Олег якобы ссылался на то, что Игорь — сын Рюрика. В этой легенде мы впервые сталкиваемся с признанием права передачи государственной власти по наследству. Особенно интересно, что для киевлян (если, конечно, доверять летописцу) такая ситуация не была неожиданностью. При этом вопрос, „свой“ это в этническом плане претендент на княжеский престол или „чужой“, даже не обсуждался.

Роль варягов в образовании государства у восточных славян

В таком контексте проще решается и вопрос о роли „варяжского элемента“ в ранней истории Древнерусского государства.

К Х веку норманны на Руси — это уже не разбойники, ищущие славы и добычи, воины-насильники, купцы-грабители. Теперь они — купцы и воины-наёмники в дружинах русских князей. Они — часть древнерусского общества, а уже во втором поколении варяги сливаются с местным населением…

Но, к сожалению, вопрос о роли „варяжского элемента“ в ранней истории Древнерусского государства решался чаще всего за рамками собственно исторической науки.

Ну вот, кажется, можно подвести некоторые итоги.

В целом метаморфозы содержания слова „русь“ можно представить следующим образом: первоначально скандинавов, приходивших на гребных судах в северо-восточные земли, населённые славянами и финно-угорскими племенами, называли „гребцами“ (от скандинавского корня *rops), возможно, воспринимая это слово как своеобразный этноним; поскольку скандинавы, приходившие к славянам, были профессиональными воинами, их часто нанимали в княжескую дружину, и уже вскоре всю её начинают называть их именем — Русь; одна из основных функций, которую выполняет дружина, — сбор дани, поэтому новое название дружины приобретает дополнительное содержание — сборщики дани; вместе с тем этот термин, получивший уже социальную окраску, продолжает использоваться в узком смысле для обозначения дружинников-скандинавов; наконец, имя варяжской Руси было перенесено на восточных славян, на землю, населённую ими, а затем и на формирующееся при участии всё тех же скандинавов (князей и дружинников) восточнославянское государство — Киевскую Русь.

Вопрос о происхождении и первоначальном значении слова „Русь“ должен быть отделён от проблемы возникновения древнейшего известного нам восточнославянского (точнее, полиэтничного с преобладанием восточнославянского компонента) государства, получившего в источниках это название.

Этническое происхождение первых русских князей не связано непосредственно ни с этимологией названия государства Русь, ни с проблемой зарождения государственных институтов у восточных славян. В то же время следует отметить — как закономерность для ранних государственных объединений — приглашение на роли первых правителей иноземцев.

Не исключено, что близкозвучащие в древнерусских, греческих, скандинавских, готских, латино- и арабоязычных источниках топонимы и этнонимы с корнями *ros / *rus могли иметь разное происхождение и лишь впоследствии слились в восприятии.