Альманах "Одиссей", 1996.
КАРТИНА МИРА В ОБЫДЕННОМ СОЗНАНИИ
ПОЧТЕННАЯ МАТРОНА И ПЛОХО ВЫДАННАЯ ЗАМУЖ
ВОСПРИЯТИЕ ЗАМУЖЕСТВА В СЕВЕРНОЙ ФРАНЦИИ ОКОЛО
1100 ГОДА
В десятилетия, обрамляющие 1100 год, конфликт между двумя концепциями
брака - мирян и церковных иерархов - преодолел в Северной Франции
свою критическую фазу. В это время завершается реформирование епископата.
Благодаря упорному труду теоретиков канонического права, его интеллектуальные
основания укрепляются. Епископы берутся диктовать новые модели общественной
морали, имея в виду прежде всего такой исключительно важный институт,
как семейно-брачные отношения. Они воспрещают вступать в брак духовным
лицам, поскольку половое воздержание, возможно, кажется им залогом
превосходства, какое должно поставить клир на вершину иерархии земных
состояний. Мирянам, напротив того, епископы предписывают жениться,
и это - дабы лучше держать их в узде, поставить в определенные рамки,
положить предел их распущенности. С другой стороны, им вменяется
в обязанность создавать брачные пары сообразно тем принципам и правилам,
которые постепенно освящает эволюция обряда и церковной теории.
Епископы утверждают нерасторжимость брачных уз. Они принуждают к
экзогамии именем непомерно расширительного толкования инцеста. Они
твердят, что продолжение рода - единственное оправдание соития.
Они грезят о том, как бы изгнать из акта соития всякое удовольствие.
Этому порядку, который прелаты навязывают с таким остервенением,
на деле противостоит не беспорядок. Порядок наталкивается на другой
порядок, на иную мораль, иные практики, регламентированные не менее
строго, но созданные отнюдь не для спасения души - призванные упростить
воспроизведение в обществе отношений в их структурной преемственности.
В конце XI в. под воздействием трансформаций, которые повлияли на
рассредоточение власти, эта мирская мораль, эти профанные матримониальные
практики также стали более жесткими, по крайней мере, в рамках господствующего
класса, в среде аристократии, единственной части светского общества,
поведенческие установки которой, по-видимому, можно так или иначе
фиксировать. Логично, что перед лицом епископских нравоучений знать
и рыцари обнаруживают строптивость. И не единственно из желания
La matrone et la mal mariee // Duby G. Male Moyen Age. De l'Amour
et autres essais. P.,
1990. P. 50-73.
237
наслаждаться жизнью. Если это главы домов, ответственные за судьбу
линьяжа, они хотят иметь возможность свободно разводиться со своими
женами, когда те не дарят им наследников мужского пола, жениться
на собственных кузинах, когда такой союз сулит воссоединение наследственных
владений. Если это холостяки, они желают свободно практиковать присущие
"молодежи" эротические обряды. Таким образом, в продолжение
григорианской реформы 'противостояние двух этических систем усугубляется.
Из числа тех, кто наделен церковной властью, некоторые (папа издалека,
затем его легаты, на местах - фундаменталисты типа Ива Шартрского)
решительно встают во главе борьбы. И ведут они ее на многих уровнях.
Так, они принуждают баронов, являющих собой пример для подражания,
и прежде всего короля следовать своим инструкциям - и это весьма
эффектные предприятия, как, например, трижды провозглашенное отлучение
Капетинга Филиппа 1. Так, они всячески пропагандируют идеальную
модель семейно-брачных отношений - и это развертывание пасторали
о добром браке. Среди наиболее эффективных инструментов подобной
пропаганды, во всяком случае, среди тех, что наиболее доступны историку,
фигурируют поучительные рассказы, биографии героев, подражать образу
действий которых верующие призываются н которые ради этого отнесены
к числу святых.
Жития святых при первом к ним обращении кажутся не слишком увлекательными,
что следует отнести на счет жесткости данного литературного жанра,
бремени формальной традиции. Однако, если рассматривать эти сочинения
в качестве того, чем они являются, т. е. в качестве оружия - и такого,
что отполировано до блеска - идеологической борьбы, они представляются
весьма поучительными. Можно видеть, как воспоминания о реальных
фактах прошлого становятся объектом манипуляций во имя достижения
некоей цели, раскраиваются и монтируются вновь, и все это ради сценического
эффекта наставления. Я выбрал два таких текста, составленные один
в начале (1084), другой в конце (11301136) этого критического фазиса
истории брака в нашей культуре. Оба они происходят из одного региона:
это западные окраины графства Фландрии, между Булонью и Брюгге.
Оба они вышли из мастерских одного типа - scriptoria бенедиктинских
монастырей. Оба предлагают верующим для почитания женщину, т. е.
тот и другой представляют примерный образец положения женщины. Оба
текста увещевают мирян жить в браке так, как люди церкви того желали.
Тем, что они сообщают, и тем, о чем они умалчивают, тексты демонстрируют
две прямо противоположные позиции, подправляя пережитое, приукрашивая
его либо очерняя.
* * *
Начать предпочтительно с анализа менее древнего текста- он и беднее,
и, что парадоксально, он более традиционен. В нем повествуется о
духовных заслугах графини Иды Булонской. Это жизнеописание было
238
составлено примерно через два десятилетия по смерти героини (1113
г.), в монастыре Васконвилье, который эта женщина восстановила и
населила добрыми монахами, клюнийцами, куда после жарких споров
было помещено ее тело и где, таким образом, в череде поминальных
служб вокруг ее могилы установилось почитание. В соответствии с
устоявшейся традицией повествование начинается с "детства",
со всевозможных знамений, предвещающих необычайную судьбу, и с тех
именно добродетелей, которые потомкам знатного рода передаются с
кровью; затем речь заходит о взрослой жизни, об удивительных событиях,
которыми она была отмечена, о смерти; завершается рассказ описанием
чудес post mortem. Все это подано в форме правильно составленного
досье, призванного обосновать необходимость официального признания
культа, и в числе доказательств - сам этот запах святости, исходивший
из могилы, когда однажды она была открыта. В том, что касается процедуры
канонизации, церковная иерархия в самом деле обнаруживает отныне
больше педантизма.
Ида родилась около 1040 г. и была очень важной дамой. Она оказалась
обласкана судьбой: старшая дочь герцога Нижней Лотарингии, князя
первой величины, и "не менее выдающейся" матери по рождению
получила potestas и divitia, два атрибута знатности. Все предрасполагало
ее к величию души. В совершенном почтении к традиции, предполагавшей,
что в провиденциальном смысле знатные и богатые - добрые христиане,
и признававшей существование вполне естественных корреляций между
иерархиями мирских и духовных достоинств, автор этого жития, клюнийского
по духу, определенно остерегается внушить читателю мысль, что Ида,
госпожа, когда-либо помышляла унизиться, желала страдать телесно,
умерщвляла плоть. Эта святая - не мученица, не аскет, не одна из
тех безумных, которые желают быть бедными во что бы то ни стало.
Перед нами супруга в полном смысле. Мораль, здесь проповедуемая,
- мораль реализации женщины в браке.
Момент, когда в 1057 г., по достижении соответствующего возраста,
Ида из девственницы, которой она была, стала супругой, представлен,
таким образом, как решающий этап ее биографии. Автор озабочен тем,
чтобы показать, что переход совершился с соблюдением всех приличий
общественного и морального свойства. Правильно. Мужчина, дефлорировавший
Иду, был, как и подобает, одного с ней общественного положения,
"герой", "очень знатного рода", "крови
Карла Великого", "исключительной славы" - видно,
что акцент делается на необходимой изогамии и одновременно на той
роли, которая отведена "славному имени", позволяющему
"доблестным соединяться". Фактически именно репутация
этой девушки прельстила Эсташа II, графа Булони, то, что ему рассказывали
о ее нраве, ее красоте, а особенно о "достоинствах ее породы".
Он был вдовцом, после смерти сестры Эдуарда Исповедника. Он не имел
законных детей мужского пола. Жена была ему совершенно необходима.
И он ее получил благопристойным образом. Никаких похищений или соблазнений.
Он послал гонцов к выдававшему невесту замуж, т. е. к отцу. Тот
239
спросил совета у родни. Ида была ими "отдана". Затем
в сопровождении представителей обоих домов препровождена в Булонь,
где ее ожидал супруг. Здесь же и сыграли свадьбу, в торжественной
обстановке. Pro more ecclesiae catholicae, - говорится в тексте.
Намек на церковное благословение? В 1130 г. этот обряд укоренился
в данном регионе. Ничто не говорит за то, что он был здесь введен
уже в 1057 г. С этого момента Ида, conjux, предстает в раскрытии
ее virtus in conjugio, т. е. в качестве своего рода пробирного камня
для добрых жен. Прежде всего она послушна своему мужу, который ее
поддерживает, руководит ею для ее же блага. Она набожна, но "с
согласия мужа и во исполнение его воли". Можно ли вообразить,
чтобы женщина достигла святости вопреки своему супругу?! Итак, она
покорна, но, кроме того, сдержанна - клюнийской discretio - в управлении
домом, в своей манере обхождения с гостями, со знатными держится
непринужденно, однако "целомудренно". Целомудрие создает
действительно хороший брак. И Ида рожала "по слову апостола":
"используя мужчину и как бы им не обладая". Ибо главная
ее заслуга - то, что она мать. Она произвела на свет трех сыновей
(о дочерях в тексте ни слова). Вторым по счету был Готфрид Бульонский,
последним - Бодуэн, король Иерусалима. Почтением, которое к шестидесяти
годам ей оказывалось, тяжелым духом святости, распространявшимся
вокруг ее могилы, Ида, бесспорно, была обязана судьбе двух своих
детей, тому обстоятельству, что два первых суверена Святой Земли
вышли из ее чрева. И в самом деле, святость супружеского союза измеряется
славой детей мужского пола, "плодами". Об этой славе Ида
была предуведомлена еще подростком. Однажды ночью, "когда она
предавалась сну", она увидала солнце, спустившееся с небес
и мгновение пребывавшее в ее лоне. Агиографы любят предзнаменования
и охотно припоминают сны. Этот, правду сказать, рискованно окрашен
неполовозрелым эротизмом. Автор-монах прекрасно это чувствует. И
стремится себя обезопасить. Ида спала, пишет он, но обратившись
духом "к предметам высшего порядка". И, значит, греза
эта не влекла ее к низкому, к удовольствию. Она возвещает, что девственница,
наверное, станет матерью, и плод чрева ее будет благословен. Она
возвещает святое материнство. Житие целиком и полностью построено
на идее прославления материнства.
Genus, gignere, generositas - эти слова задают ритм первой части
повествования. Отметим их телесные коннотации: это прежде всего
кровь, хорошая кровь, порода. Как всякой девушке, брачным ритуалом
введенной в благородный дом, Иде было назначено создать ("милостью
божией") звено генеалогической цепи. Она рожала, она вскармливала
мужчин. Не за то ей воздается, что вскормила их в спиритуальном
смысле, воспитала, наставила и тем самым подготовила к подвигам,
которыми они себя прославили. Но именно за то, что вскормила грудью,
отказав им в молоке чужих сосцов, дабы не были они "заражены
дурными нравами".
Далее сказано, что эта детородная функция, уже в новых формах,
сохранилась за Идой и после того, как около 1070 г. она стала вдовой,
240
"лишенной мужской поддержки". "Однако веселой по
причине знатности своих сыновей", "богатой любовью свыше".
Под властью старшего из них, Эсташа III, наследовавшего отцу в управлении
домом, она укрепилась в своей добродетели. В неизменной плодовитости.
Но, как бы то ни было, добродетель эта не проистекала более из ее
тела'. Отныне Ида рожала своим богатством или, точнее сказать, деньгами.
После смерти мужа и отца она, по соглашению с родственниками, ликвидировала
собственное состояние, обратив его в звонкую монету. Эти деньги,
источник происхождения которых - все еще отцовский род, она употребила
на то, чтобы рождать новых сыновей, во Христе, - монахов. Действуя,
разумеется, не одна, но всегда в согласии с мужчиной, в чьей власти
оказалась. По "совету" своего сына и с его "помощью"
она населяла округу Булони, восстановив или основав один за другим
три монастыря. Мужских монастыря - по-прежнему в расчет берутся
потомки только мужского пола. Сама Ида монахиней не стала. Конечно,
"после смерти ее смертного мужа она прослыла соединившейся
с бессмертным супругом жизнью в целомудрии и безбрачии". Конечно,
мало-помалу она освобождалась из-под опеки сына и приобщалась к
другой familia, во Христе, - Гугон, аббат Клюни, принял ее "как
дочь". Однако, как и следовало, она оставалась в подчиненном
положении, все так же послушна мужчинам. И когда она обосновалась
поблизости от последнего из построенных ею монастырей, Ляшапель-Сент-Мари,
у самых его ворот, в окружении своих служанок, это происходило уже
под властью отца-настоятеля. Богомолка, но "в меру". Больше
кормилица. Кормящая бедных, кормящая братию. "Прислуживающая"
мужчинам, как хорошо бы женщине делать это непрестанно.
То, что материнство воспринималось в качестве главной virtus этой
святой, явствует также из некоторых особенностей двух чудес, ей
приписываемых. Первое она совершила при жизни, в монастыре Ляшапель.
Среди людей, кормившихся у Иды, была глухонемая девочка. Однажды
на праздник мать привела ее в церковь к заутрене в свите графини.
Было прохладно, и малышка дрожала. Она забралась под плащ Иды. Случилось
так, что словно бы запах, исходивший от одеяний, помог ей переродиться:
она начала слышать и говорить. И каковы же были ее первые слова?
Mater, mater. Чудом исцелившаяся, получившая от аббата пребенду,
тем не менее грешила: она зачала, родила, утратив не только невинность,
но и свой пенсион и здоровье. Ида, однако, еще два раза избавляла
ее от немощи, в которую та дважды впадала, - очищая это греховное
материнство, чем девица так провинилась, выступая, наконец, в роли
кормилицы, поскольку с каждым исцелением пребенда той возвращалась.
Второе чудо произошло на ее могиле, видимо, незадолго до составления
жития. Снова в пользу женщины - дочери Эсташа III Матильды, родной
внучки Иды. Схваченная злой лихорадкой, "веря и предполагая
святость блаженной", та отправилась к могиле. Первая паломница,
Матильда была исцелена - ее бабка простерла свою чудотворную силу
предпочтительно над
241
своим линьяжем, этим древом Иессеевым, возникающим из ее благородного
чрева.
В жизни этой графини, по всей видимости, нет ничего необычного.
В конце XI в. было в порядке вещей, чтобы девицы ее положения выходили
замуж за доблестных воинов и рожали таковых; овдовев, расточали
благодеяния монастырям, с согласия своего старшего сына; наконец,
приобщались и к монастырским службам. Ничего необычного, если не
брать в расчет появления на свет Готфрида Бульонского. Когда бы
двое из сыновей Иды не были столь знамениты, неужели в 1113 г. оспаривались
бы ее останки, впоследствии вскрыта гробница, и к 1130 г. она слыла
бы явной святой? Инициатива официальной канонизации исходила, повидимому,
от той самой Матильды, исцеленной бабкой с того света. Наследница
Булонского графства, она соединилась браком с Этьеном Блуаским.
Другая ее бабка, Маргарита Шотландская, уже почиталась святой, и
древнейшее из жизнеописаний, датируемое 1093-1095 гг., изображает
ее соглашающейся на замужество с единственным намерением быть матерью.
Культ св. Маргариты развился незадолго перед тем, наряду с культом
Эдуарда Исповедника *, благодаря усилиям Эдиты-Матильды, супруги
короля Генриха I и сестры матери Матильды Булонской. Последняя,
подумывая о перенесении епископской кафедры Моринии из Теруана в
Булонь, заказала житие Иды монахам Васконвилье.
Похоже, монахи оказались в некотором затруднении и смущены, не
находя для своего досье иного решающего аргумента в пользу святости,
кроме как детородной способности. Это угадывается в прологе, старательно
оправдывающем усвоенный взгляд. Мир, пишет автор, движется к своему
закату. Атаки Злого Духа множатся, и где же искать прибежища, как
не в молитвах и не в духовных заслугах святых? К счастью, провидение
распределило святость по всем "ступеням" общественных
состояний. Среди святых есть даже женщины. И даже замужние. Но с
тем обязательным условием, что они Матери. Так что вполне может
статься, матери окажутся "вписаны в книгу жизни на основании
своих заслуг и заслуг своих сыновей ". Тем не менее, дабы уничтожить
последние сомнения, биограф полагает необходимым показать, чем хорош
статус супруги. Оправдывая замужество, он цитирует Павла ("melius
est nubere quam uri")- брак представляется средством против
похоти; он напоминает, что, "по закону", именно многочисленное
потомство возвеличивает брак; он утверждает, наконец, необходимость
жизни в целомудрии, "без чего нет ничего хорошего". "Конечно,
девство - это хорошо, однако доказано, что целомудрие после деторождения
прекрасно". Опираясь на указанные положения, бенедиктинский
монах в состоянии констатировать, что замужняя женщина может быть
святой. И делает он это, не подрывая никаких основ, с клюнийской
discretio, остро чувствуя социальную своевременность такого шага.
Предложенный им образ совершенных семейно-брачных отношений вполне
согласуется со Св. Писанием и учением Августина. Однако, поскольку
житие обслуживает интересы благородно
242
го дома, автор стремится избежать чересчур явного несоответствия
между примером, предлагаемым для подражания, и той системой ценностей,
к которой остается привержена высшая аристократия. Две морали здесь
подгоняются одна под другую, мораль церкви и мораль линьяжа. Я говорю
не только о прославлении могущества и богатства, которым расцвечено
всякое деяние героини. Две модели поведения приводятся в соответствие
главным образом по двум позициям. Прежде всего, когда утверждается,
что участь женщины - быть под властью отца, который отдает ее, кому
пожелает, мужа, который ею руководит и ее контролирует, затем старшего
из сыновей, наконец, когда этот последний выживает мать, лишнюю
обузу, из дому, монахов семейного монастыря, одно из назначений
которого как раз в том и заключается, чтобы принимать женщин линьяжа,
из линьяжа вытесняемых, когда те перестают быть полезны. С другой
стороны, согласие достигается в том вопросе, что супруге предначертано
содействовать славе линьяжа, доставляя ему детей, предпочтительно
мальчиков и желательно доблестных. Провозгласить таким образом представление,
какое в начале XII в. главы аристократических домов составили себе
о женщине и семейно-брачных отношениях, соответствующим божественному
замыслу, - не это ли наилучшее средство незаметно, как бы между
делом и не настаивая, заодно внушить им мысль, что брачный контракт
должен заключаться согласно "обычаям католической церкви"
и было бы желательно, чтобы супруги обнаруживали видимость, по меньшей
мере, целомудрия?
Пятьюдесятью годами раньше еще один женский образ был представлен
другим или, вернее сказать, двумя другими текстами, являющими собой
две последовательные версии одного и того же жития и датируемыми
XI в. Образ этот иной. Ибо система представлений, с которой он осознанно
согласован, я полагаю, не аристократическая, а народная. Конечно,
героиня повествования Годелива - из хорошей семьи,
"от славных родителей". Она носит германское имя. Второй
биограф даже находит нужным его перевести: сага Deo. Имя это замечательно
подходит святой, настолько замечательно, что можно задаться вопросом,
не является ли вымыслом оно либо сам персонаж? На этот счет мы можем
быть спокойны, Годелива действительно существовала. Сведения о ее
происхождении бесспорно точны; ее отец, Хейнфрид из Лондфора в Булоннэ,
упоминается также в грамотах того времени. Он был вассалом Эсташа
Булонского, мужа Иды. Род этот не так вознесся, однако его представители
стояли высоко над народом, по ту сторону четкой границы, какую прочертил
между господствующими и подвластными сеньориальный способ производства.
Если я отметил народный элемент, то затем, что рассматриваемое жизнеописание
не было составлено по просьбе славного семейства монахами семейного
монастыря. Почитание, объектом которо
243
го стала Годелива, зародилось во фландрской деревне, где та была
похоронена, - Гистел, в десятке километров от Брюгге. Древнейший
биограф так и говорит: он пишет "под давлением множества христиан".
И говорит правду. То, что он сообщает о формах поклонения, местом
которого стала могила, о чудесах, доказательства которых ему продемонстрировали,
свидетельствует, что культ возник действительно в крестьянской среде.
Он увидел землю около могилы, чудесным образом превратившуюся в
белый камень. Он увидел эти камни, которые "из благочестия"
люди унесли с собой, ставшие драгоценными. Он видел одержимых и
больных, приходящих попить воды из пруда, куда некогда было погружено
тело Годеливы. Ему говорили, что иные исцеляются. Это рвение паствы
вынуждало церковных лидеров как-то реагировать. Они уступили. 30
июля 1084 г. в Гистеле епископ Нуайона-Турне Радебод II (одновременно
и из тех же соображений укрепления церковной организации на границе
своего диоцеза передавший церковь Ауденбурга Св. Арнульфу Суассонскому
для создания общины из сен-бертенских бенедиктинцев) провозгласил
обретение святых мощей женщины, умершей там, вероятно, четырнадцатью
годами раньше. Прелат, однако, пожелал исправить легенду с тем,
чтобы использовать ее в деле нравственного воспитания местного населения,
все еще очень дикого. Манипуляции очевидны. Тем не менее следы первоначального
рассказа остались. Весьма явственны они в версии жития, составленной
немногим, кажется, позже канонизации и опубликованной болландистами
по рукописи, происходящей из Ауденбургского аббатства '. Еще более
заметны в тексте, который эта переделка собою дополнила, - в донесении,
составленном Дрогоном, монахом из Берг-Сен-Винок, непосредственно
перед вмешательством в это дело епископа Нуайона и с тем, чтобы
таковое подготовить.
Официальное признание, упорядочение... До каких пределов? Прилив
религиозного чувства, направить которое в определенное русло имело
целью признание мощей, - не был ли он в своей отправной точке формой
инакомыслия? Такое предположение было осторожно сформулировано Жаком
Ле Гоффом, когда я прокомментировал этот документ в моем семинаре.
Он обратил внимание на то обстоятельство, что в
текстах XI в. практически или почти никогда не заходит речь о ведьмах.
Не в том ли здесь дело, что тогда церковь интегрировала в себя этих
женщин, тех, по крайней мере, память о которых живо сохранялась
в среде униженных, поскольку те трагически погибли от рук министериалов,
агентов репрессий со стороны гражданских властей? Своим "обращением
в христианство" не изгонялись ли они, как бесы, из собственной
репутации? Не превращались ли в святых? Я не уверен, что стоит слишком
развивать эту гипотезу. Тем не менее, если Годелива была канонизирована,
то, вероятно, затем, чтобы удалить из почитания, какое ей воздавалось,
ряд спорных моментов. Два из четырех чудес, зафиксированных первым
биографом, могли бы подтвердить подобное предположение. Годелива
была целительницей, исцеляла параличи. Так, она пришла на помощь
мужчине
244
и женщине, которых небо покарало за работу в не санкционированное
церковью время. Мужчина убирал хлеб в субботу вечером, и его рука
прилипла к колосьям. Женщина в праздничный день, после мессы, размешивала
в чане краску - палка приклеилась к ее руке. То, что Годелива освободила
эти натруженные руки, аннулировав эффект божьего гнева, ставило
ее ближе к народу. Она превозмогла проклятья священников. Не почитали
ли в ней также поборницу сопротивления клерикальному гнету? Все
это заставляет угадывать во фразах, имеющих в виду наставление и
смягчение нравов, элементы отличного дискурса. Как бы то ни было,
исходный дискурс переинтерпретирован с одной главной целью пропаганды
- совершенно как биография св. Иды, разве что, пожалуй, в другой
социальной среде - церковной морали брака. В перспективе некоторой
типологии святости дочь булонского рыцаря Хейнфрида занимает место
в ряду мучениц. Равно как и среди дев? Именно это утверждали болландисты:
ее невинность, писали они, не может быть поставлена под сомнение;
во всяком случае, в Гистеле ее считали девой. Вот только тщетно
искать в двух текстах XI в. нечто, что могло бы подкрепить подобное
утверждение. Оба описания ничего не говорят о девственности. Для
авторов - что весьма примечательно - не это важно. Они настаивают
на мученичестве. Однако на мученичестве супруги. Годелива, плохо
выданная замуж, пала жертвой плохого брака. Агиографы открыто это
провозглашают. Помимо прочего, в их намерения входило показать на
отрицательном примере, чем должен быть брак, чтобы быть хорошим.
Слово virgo прилагается к Годеливе лишь однажды и затем, чтобы
квалифицировать ее статус до того, как родители отдали ее замуж.
Как всякой девушке, ей было предначертано судьбой быть отданной
замуж по выходе из pueritia. Однако, в отличие от замужества Иды,
все процедуры оказались извращены. С самого начала, с desponsatio,
с заключения брачного контракта. Дева эта была набожна, как бывают
набожны в детстве все святые девы. Тем не менее целая свора претендентов
искала ее руки. Воспламененных "любовью", сказано в текстах.
В самом деле, верные ими же исправляемым светским моделям, тексты
отдают должное физическому влечению, притягательности женской плоти.
Обе версии жития настаивают на том факте, что девушка была очаровательна.
Единственный ее изъян - она была брюнеткой, черноволосой и чернобровой.
Однако Дрогон тотчас прибавляет: ее тело казалось оттого еще белее,
"что так приятно, так нравится в женщинах и что очень почетно".
Один из тех juvenes, Бертольф, "могущественный", "из
рода, славившегося телом", состоял на службе у фландрского
графа в области Брюгге ". Ему она и досталась. Не потому, что
Годелива сама его выбрала. Она не имела права голоса. Галантный
в иной ситуации, кавалер и разговаривал не с ней, а с ее родителями,
хозяевами, которые отдали ему дочь. Договор был плох в силу двух
обстоятельств. Во-первых, Бертольф действовал "своевольно".
Его матери пришлось упрекнуть сына за то, что он не посоветовался
ни с ней, ни с отцом, и эти упреки содержат в себе признание того
факта,
245
что хороший брак - дело семьи, а не индивида; при живом отце (иное
дело - Эсташ II Булонский) молодой человек - он также - должен в
этом полагаться на своих родителей. Другая несообразность- отец
и мать Годеливы "предпочли Бертольфа по причине его dos".
Он был богаче. Здесь слышится народная мудрость: брак по расчету
- плохой брак.
Скверная партия. Брак оказался и вовсе расстроен на второй фазе
его заключения. После помолвки Бертольф повез Годеливу к себе, т.
е. к матери. Та жила отдельно от своего мужа, вероятно, им отвергнутая,
приютив своего сына или, скорее, найдя приют у него. Во всяком случае,
этот последний мог взять себе жену - супружеское ложе в доме было
вакантным. Но здесь же жила и мать, что усложняло дело. Тут возникает
еще одна классическая тема - тема несчастий плохо выданной замуж.
В дороге (весьма неблизкой- от Булоннэ до окрестностей Брюгге; пришлось
заночевать в пути) враг рода человеческого внезапно поразил дух
молодожена: тот "возненавидел" свою жену. Естественно
приходит на ум случай Филиппа-Августа с Ингеборгой - не его, конечно,
фиаско (королева Франции упорно сопротивлялась), а ее немедленное
отвержение.
Под влиянием речей матери Бертольф по прибытии укрепился в этом
чувстве. "Все свекрови ненавидят невесток", - пишет Дрогон
(все еще народ говорит его устами, в таких рассуждениях, обычных
для автора). "Они снедаемы желанием видеть сына женатым, но
тотчас начинают завидовать ему и его супруге". Эта женщина,
понося сына за то, что тот не испросил совета, одновременно высмеивала
его выбор - девица, которую он привез, и чужая, и сверх того чернявая:
"Верно, своих ворон мало, что ты обираешь гнезда in alia patria".
Тут Бертольф стушевался. Он отказался участвовать в свадебной церемонии.
В продолжение трех дней праздничного обряда он отсутствовал под
предлогом дел на рынке и в суде. Пытались соблюсти приличия, изображали
радость. Между тем обряд оказался инвертирован: роль супруга играла
женщина, его мать, - в нарушение всякого порядка, морального и сексуального.
Невероятный поворот судьбы, из каких сотканы волшебные сказки!
Супружеский союз окончательно распался вскоре после брачной церемонии.
Едва возвратившись, Бертольф снова уехал. На этот раз он решил пожить
у отца. Его супруга осталась у семейного очага, покинутая. Она исполняла
свою роль наилучшим образом, содержала в порядке дом, руководила
домочадцами. Но все-таки desolata. Одиночество было тягостно особенно
по ночам. Тогда она молилась. Днем пряла и ткала. Она занимала себя
на манер монахинь, превозмогая трудом и молитвой враждебную душе
праздность. Автор (бенедиктинец!) второй редакции текста настаивает
на этом факте: "С помощью такого щита она отбивала дротики
пустых мечтаний, столь свойственных юному возрасту и столь удручающих".
В желании придать житию ббльшую убедительность агиограф озабочен
тем, чтобы вполне удостоверить, что, оставшись одна, эта девица
вовсе не сделалась распутной; никаких пересудов на ее счет никогда
не было, утверждает он. Необходимые оговорки. По общему мнению,
246
женщина, молодая женщина в особенности, естественно порочна, и
разве не впадает они в грех - в любострастие, едва перестают за
нею присматривать, почему и надлежит супругу быть возле своей жены.
Тут текст развертывается в настоящее увещевание мужьям: они должны
быть с женами в счастьи и несчастьи, претерпевать ради них, обязанные
- de jure они обязаны - сносить их общество, "терпеливо"
жить с ними до смерти, ибо есть двое в одном теле, ибо двое и есть
одно тело - в супружеском соитии. (Эту ссылку на эффект copulatio
можно понимать и так, что в глазах инициаторов канонизации Годелива
стала женой во всех смыслах слова.)
Сколь бы ни были они извращены, узы эти, однако, не могли быть
расторгнуты. Теперь Бертольф последовал совету родителей. Он постарался
избавиться от этой женщины. Весьма примечательно, что, по словам
наших моралистов, мысль о разводе - казалось бы, так просто - не
пришла в голову никому из этих злыдней. Стало ли в среде мелкой
аристократии уже невозможным прогнать от себя motu proprio свою
супругу? На деле предполагалось всего лишь "обезобразить жизнь"
(deturpare) молодицы. Или, сказать точнее, словами самого Бертольфа:
"согнать с нее краску". Ее посадили на хлеб и воду, тогда
как слуги обжирались. Годелива не слишком зачахла. Мягкосердечные
тетушки, соседки и родственницы, тайком ее подкармливали. (Никакого
чуда, никакого вмешательства небесных сил- действия очень земных
персонажей, как это пересказывали в народе.) Тем не менее, уставшая
от поношений, она сбежала. Этого от нее и ждали. Покинуть дом было
ошибкой, и эта ошибка должна была ее погубить. Монах Дрогон не принимает
этого в расчет. Но его собрат, взявшийся улучшить первую редакцию,
находит нужным признать, что тем самым Годелива нарушила "евангельское
предписание", запрет разделять то, что соединено Богом. Как
попустить такое со стороны женщины, которую стремятся представить
святой? Тут следует оправдание: то было "смятение плоти",
поколебавшее стольких мучеников. Такого рода пояснения наводят на
мысль, что изначально репутация Годеливы у ученых мужей не была
столь безупречна, чтобы не возникло нужды подкрепить ее доказательствами,
что и потребовало переписать в более развернутом виде первую биографию.
Голодная, босая, Годелива пустилась в родные края. Не одна, конечно,
в сопровождении единственного спутника. Ибо порядочные женщины не
ходят по дорогам без сопровождения. Она искала справедливости, но
у своего отца. В самом деле, женщине, этой вечной несовершеннолетней,
не пристало самой защищать свои права. Она их делегирует мужчине.
Мужу, сыну ли - мужчине своего линьяжа. Хейнфрид ее принял и решил
искать управы у сеньора плохого супруга, графа Фландрии, министериалом
которого состоял Бертольф.
В этом месте повествования оба агиографических текста меняют тон,
перестают проповедовать мораль и говорят о праве. О новом праве,
которое в конце XI в. церковь активно стремилась навязать гражданскому
247
обществу. Та и другая версии (вторая - с большей запальчивостью)
провозглашают исключительную компетенцию епископского суда во всех
вопросах, касающихся брака. Мне не известны тексты, происходящие
из Северной Франции и более ранние, чем этот дублированный манифест,
надстраивающийся над историей супруги, с которой дурно обошлись,
где бы данное требование было сформулировано с такой определенностью.
Монах Дрогон ловко вкладывает в уста самого графа, графа того времени,
речь, в сущности, адресованную графу Роберту Фрисландскому и призванную
побудить последнего повести себя правильно и урезать свои прерогативы,
как, предполагается, поступил его предшественник. То есть подразумевается:
хороший государь провозгласит, что он отказывается чинить суд в
делах такого рода и возвращает их на рассмотрение епископа диоцеза.
Потому как есть они "христианские", говорит Дрогон *.
"Отклонившихся от святого порядка" прелат должен наставить
на путь истинный ("принуждая их к тому" посредством discretio
ecclesiastica - анафемой, уточняет последняя редакция, более ясно
указывающая, что эти дела должны решаться и улаживаться "единственно"
перед лицом церковного суда). "Я всего лишь помощник, adjutor",
- признается граф (vindex, сказано во второй редакции, как это говорили
о короле Франции, поражающем мечом светской власти то, что Бог осудил
через свою церковь). Auctoritas, с одной стороны, potestas - с другой
(ауденбургский монах со знание дела соотносит два эти понятия),
- такое разделение, вполне григорианское, утверждает превосходство
духовной власти над светской и делает судебную власть епископов
продолжением постановлений Божьего мира, принятых в этих краях поколением
раньше.
Епископ Турне посчитал, что Бертольф должен принять обратно свою
супругу. Действительно, не было никакой супружеской неверности,
никакого намека на бессилие мужа, никаких сомнений в состоятельности
брака. Следуя нормам, изложенным в сборниках канонов, нельзя было
объявить о разводе. В подобной ситуации приходилось мирить супругов.
Бертольф подчинился - согласно исправленному варианту - главным
образом из страха перед светскими санкциями, но против воли, с ненавистью
и отвращением, видя отныне для себя лишь один выход - пойти на преступление.
Тут начинаются страсти Годеливы. Страдание, терпение, медленное
духовное восхождение. Супруг не изводил ее телесно.
Но она оставалась брошенной, даже своим отцом. Лишенной мужчины,
что выглядело весьма скандально. "Друзья", родня мужа,
были тем шокированы. Они его осуждали. Годелива - идеальный партнер
для жизни в браке- "запрещала злословить о своем мужчине".
Они ее жалели, особенно за то, что она лишена "плотских удовольствий".
Та отвечала: "Мне дела нет до того, что радует плоть".
Отрадное постоянство, иследующий шаг- мало-помалу примерная супруга
начинает исповедовать презрение к миру, приобретает черты, образ
действий, которыми наделяют Деву Марию. Слова "Magnificat"
вкрадываются в ее уста, особенно, когда она держит речь перед монахами
из Сен-Винок, взявшихся
248
тогда ее навестить, кого она наставляет, демонстрируя им - она,
слабая женщина- пример воздержания и покорности. В таких вот отзвуках
литургических песнопений и евангельских реминисценциях речь заходит
о мученичестве.
Бертольф приготовился сделать свой ход. Он связался с двумя своими
сервами, послушав совета этих мерзавцев, что снова противно всякому
порядку. Однажды вечером, перед заходом солнца, Годелива видит,
что он к ней возвращается. Она ошеломлена. Он улыбается, заключает
ее в свои объятья, одаривает поцелуем, усаживает рядом с собой на
одну подушку (в такой позе, какую в XIV в. парижские мастера станут
придавать фигуркам куртуазных любовников на слоновой кости крышечек
для зеркал и коробочек для благовоний). Мужчина привлекает к себе
свою жену. Та сначала робко отстраняется, затем предается ему, покорная
и готовая исполнить супружеский долг, когда муж того потребует.
Такой близкий, Бертольф завлекает ее: "Ты не привыкла к моему
обществу, ни к тому, чтобы забавляться сладкими речами и разделять
плотские наслаждения". (Слова, удовольствие- имеются в виду
две последовательные фазы соблазнения, любовная игра, такая, какую
должно вести по определенному ритуалу.) Ему невдомек, как его дух
отстранился от нее. Думается, лукавый попутал. "Я положу истинный
конец духовному разводу, стану обращаться с тобой как с дражайшей
супругой, возвращу единство нашим душам и телам... Я нашел женщину,
которая ручается соединить нас крепкой любовью, заставить любить
непрерывно и больше, чем когда-либо на земле супруги нежно любили
друг друга". Два серва проводят ее к ворожее. На что Годелива:
"Я служанка Господа. Я вверяю себя ему. Если это может совершиться
без греха, я согласна". И агиографу остается лишь воскликнуть:
что за добродетель! Господу сначала поручила она себя из страха
через магию отделиться от него. Однако с той же мыслью, "дабы
не отделиться от Господа, кто соединил супругов, она избрала супружество".
Если верить П. Коэнсу, издателю древнейшей версии памятника, эта
сцена происходила 30 июля 1070 г. Семнадцатого же умер граф Бодуэн,
и мнения его подданных разделились. Люди Приморской Фландрии (откуда
и Бертольф) взяли сторону Роберта Фрисландского, люди Булоннэ (откуда
родом Годелива) высказались в пользу вдовы. Всеобщее смятение. Прекрасный
случай, надо действовать. Спустилась ночь - время несчастья, время
зла, и двое слуг приходят за дамой. Они ее эскорт. Пародия на свадебный
поезд, обратившийся в пагубу, в тишине, в непроглядной тьме ночи
(в какую мир воображения народных сказок помещает самые черные злодеяния)
движущийся в обратном направлении - от ложа к дверям, никак не к
мужу - к женщине, даже не к свекрови, того хуже- к настоящей колдунье.
Годелива захлебнулась, погруженная в воду, как для нового крещения,
освящая ее и делая чудотворной. Наконец, принесена в свою постель,
переодета. Наутро люди нашли госпожу мертвой, без видимых признаков
насильственной смерти. Однако тотчас
249
возникли первые сомнения. Глухой ропот и только, ведь подозрение
зародилось в среде самых бедных. И тотчас чудо- умножение хлебов,
приготовленных для поминальной трапезы, чудо в пользу бедных. И
тотчас культ - вода, исцеляющая все тех же бедных, и камни, превращающиеся
в драгоценные.
Как в насмешку над обеими властями. Над властью епископа странное
могущество замученной жены делало неэффективными его интердикты,
все меры, которые он принимал. Над властью графа - палач, воплощение
зла во всей этой истории, со своими сержантами, этими сеидами, не
служил ли он графу, собирая подати? В примитивных формах подобного
благочестия, в первоначальной структуре легенды - не следуя до конца
за Жаком Ле Гоффом в его гипотезах - можно усмотреть протест против
угнетения в защиту всех невинных жертв. Героиня, конечно, принадлежит
к классу тех, кто пользуется плодами сеньориальной системы. Службы,
которыми ей обязаны, зиждятся на ее сословной чести, на уважении,
подобающем ее положению. Однако она женщина, существо подвластное,
и муж морит ее голодом, как по службе обрекает на голод людей, подчиненных
сеньориальной власти. Этот культ, этот рассказ исходят, очевидно,
из народной среды - и в это понятие заложена идея социального конфликта.
В них следует видеть одну из форм, какие приобрела классовая борьба
среди свободных и непокорных крестьян Приморской Фландрии в критический
момент истории сеньориального общества. Некоторое время спустя,
после примирения фландрских баронов усилиями фламандца св. Арнульфа
", граф, проводивший тогда расследование случаев убийства в
области Брюгге, и епископ, основавший тогда же Ауденбургское аббатство,
договорились нейтрализовать это поклонение и использовать его для
укрепления существующего порядка. Так житие святой заместило трогательную
историю о плохо выданной замуж '".
Для поддержания существующего порядка было недостаточно привести
в соответствие девиантные культы. Порядок требовал, чтобы при формировании
супружеских пар соблюдались предписанные правила. Налагать нормы
- в том две власти находят общий язык. Рассказ о несчастиях Годеливы
призван, таким образом, подкрепить наставление, как правильно вступить
в брак. Распространяемое в подобной форме увещевание предвосхищает
собой другое, пятьюдесятью годами позже транслированное в житие
графини Иды. Напоминая, что узы брака - то, что соединено Богом
- не могут быть расторгнуты. Заключение брачного контракта- дело
родителей, не детей, однако им следует принимать во внимание нравы
более, чем богатство, опасаясь invidia, этой зависти, разрушающей
брачные союзы. Едва ли есть нужда - настолько это в порядке вещей
- представлять образ послушной жены, какой была
250
Мария. Сюда же присовокупляется совет, но уже вполголоса, презреть
плоть во имя благочестивой жизни в труде рук своих, воздержании
и страхе перед удовольствиями - как некогда ее понимали еретики
и как вскоре ее станут понимать бегинки. Зато весьма решительно
утверждается, что суд по делам о браке находится в исключительном
ведении клириков. В том, что касается этого последнего обстоятельства,
сохраняли ли две власти полное единомыслие? Таковы были в этом регионе
в эти полвека основы доктрины, которую в умеренной форме монахи
взялись изложить.
На эти основоположения оба текста, смысл и интенции которых я попытался
выявить, колоритные каждый по-своему, накладывают определенный отпечаток.
Тот и другой говорят о женщинах. Сделать женские образы рупором
церковной идеологии - такое решение сулит двойную выгоду. Это означает
связать ту половину верующих, к которой до последнего времени церковь
не была слишком внимательна и весомость которой теперь лучше оценена.
Это тем более означает вывести на сцену естественно пассивные персонажи,
в которых можно уверенно запечатлеть принципы подчинения, какое
ожидается от всех мирян. И если тон двух текстов чувствительно разнится,
я это отношу на счет того обстоятельства, что один из них рассчитан
главным образом на господствующих, другой - на подвластных. Ибо
мораль, заключенная в биографии счастливой супруги, графини Иды,
адресована власть имущим - могущественным линьяжам и главам аристократических
домов (таковы почти все нравоучения того времени, следы которых
сохранились). На первый план выносится детородная, я бы даже сказал,
генеалогическая функция женской плоти. В то же время история Годеливы,
несчастной супруги, кажется правильно рассказанной для народа, во
всяком случае, исходит от него. Здесь акцент делается прежде всего
на любви. Замечательно, что производные от слова amor в этом житии
столь же обильны, как производные от слова genus в житии Иды. Конечно,
эта любовь почтительно отступает перед необходимой субординацией
в отношениях между полами, предустановленной свыше. Любовь мужа
к жене именуется dilectio, любовь жены к мужу - reverentia. Однако
настойчиво повторяется, что мужчина и женщина должны соединиться
как духовно, так и телесно. Эта любовь такова, что ею занимаются
- и не слышно ничего или почти ничего о "целомудрии".
Это любовь тела, сколько и сердец - что ведет к переоценке привлекательности
женской плоти, что равно позволяет ради полноты чувства прибегнуть
к колдовству, когда в том есть необходимость. Влекомый образами,
вырывающимися из недр народного сознания, епископ Нуайона-Турне,
возвеличивая мощи этой брюнетки, белотелой и обворожительной, рискнул
зайти слишком далеко - много дальше, чем это позволяло себе большинство
из его собратьев в продолжение еще долгого времени.
251
Примечания
Действительно потомок Каролингов по матери, внучке Карла Лотарингcкого.
Почти ничего не известно о его отце, человеке, по-видимому, новом.
Именно этим объясняется ее присутствие в Бульонских генеалогиях,
великолепно изданных Л. Женико, первая редакция которых датируется
1082-1087 гг. И это несмотря на то, что Готфрид, ее второй сын,
был наследником еще только по имени и в честолюбивых мечтах своего
деда и дяди по матери. В этих генеалогиях Ида, по мысли составителей,
- единственная особа женского пола, имеющая право на отдельную похвалу.
Известны легенды, которыми был овеян образ первого Защитника Гроба
Господня: с 1184 г. по поводу Готфрида и его брата рассказывали
"небылицу о лебеде, от которого якобы происходило семя их зачатия"
(Willernii Tyrensis Historia rerum in partibus transmarinis gestarum
// RHCoc. T. 1. P. 571-572). " Baker D. A Nursery of Saints:
Saint Margaret of Scotland reconsidered // Mediaeval Women. Oxford,
1978.
' AASS. Julii II. P. 403 et sq. Опубликовано по рукописи, хранящейся
в Сент-Омере и происходящей из аббатства IOiepMap3(AnalectaBollandiana.
1926. XLIV.).
Это был младший сын (и, следовательно, вынужденный самостоятельно
становиться
на ноги - посредством брака) графского должностного лица из Брюгге.
В 1012 г. шателен Брюгге звался Бертольф. В 1067 г. ту же должность
занимал Эрембо, отец некого Бертольфа. Вероятно, герой этой истории
принадлежал все же к знаменитому клану, представители которого в
1127 г. убили Карла Доброго, и не состоял в родстве с Кононом, сиром
Ауденбурга, племянником Радебода II.
* Выражение justitia christianitatis появляется тогда же в одной
маконской грамоте, где говорится о разделе юрисдикции между графом
и епископом partulaire de Saint-Vincent de MScon / Publ. par M.C.
Ragut. Macon, 1864. N. 589). " Vita Amulfi, II, 16//PL. 174.
Col. 1413.
'" По поводу двух редакций жития Годеливы, которые я использую,
ряд точных наблюдений был сделан, особенно А. Плателлем, во время
коллоквиума, состоявшегося в 1970 г.; его материалы были опубликованы
на следующий год pacris erudiri. XX). Моя интерпретация несколько
расходится с большей частью выводов, сформулированных в ходе этой
встречи. '
Перевод с французского И. В. Дубровского
|
