КУЛИКОВСКАЯ БИТВА. ПОПЫТКА РАЗОБРАТЬСЯ.

Анонимный текст. Ист.: ngatumdug.narod.ru/kbpr.html, 2005 г.

См. библиографию.

1. Вступление

Настоящая работа обязана своим возникновением одному частному спору, заставившему меня в очередной раз задуматься о проблемах достоверности реконструкции хода исторических событий на основе данных древнерусской письменности.

Моя позиция в данном вопросе предельно проста: каждое отдельное сообщение той или иной летописи подлежит тщательнейшей проверке, ибо запросто может оказаться недостоверным, но вся совокупность летописных известий, вкупе с актовым материалом, археологическими и нумизматическими данными и показаниями иностранных источников в целом позволяет реконструировать реальный ход исторических событий в среднем с 85%-ной надёжностью. При этом надёжность реконструкции далеко не одинакова для различных периодов и регионов Руси. В целом, она, как и следовало ожидать, достаточно быстро возрастает от IX-X к XVI-XVII вв. Однако, каждый отдельный комплекс известий уникален по своему и требует индивидуального подхода.

В соотвествии с тематикой спора в настоящей работе подвергнут источниковедческому и фактологическому анализу комлекс источников, посвящённых Куликовской битве. Я не претендую на какие бы то ни было открытия и "новые подходы". Это просто попытка разобраться "для себя" в показаниях источников и массе разноречивых мнений исследователей.

В связи с необходимостью постоянно прибегать к данным текстологического анализа произведений древнерусской письменности, следует отметить, что для данной области знаний сплошь и рядом характерна крайняя неустойчивость выводов. Зачастую обнаружение новых списков, а то и просто повторное обращение непосредственно к уже известным спискам, а не к литературе о них, способно радикально изменить мнения исследователей по тому или иному вопросу. Характерно также параллельное сосуществование в научной литературе зачастую диаметрально противоположных точек зрения, неизменно подкрепляемых достаточно убедительными аргументами. В силу вышеизложенного я в своей работе, по существу, систематизаторской и компилятивной, тем более не претендую на какую бы то ни было "окончательность" выводов.

Сообщаю также, что настоящая работа защищена древнерусским "законом об авторских правах", т.е. каждый читатель вправе делать с ней решительно всё, что ему угодно.

2. Экспозиция

В 1374 г. "князю великому Дмитрию Московьскому бышеть розмирие съ тотары и съ Мамаемъ" [Рогожский летописец, 9]. Какие события предшествовали этому моменту и что за ним последовало? Я постараюсь дать краткий очерк предыстории Куликовской битвы, опираясь на работы [15]-[20]. Интересную историософскую интерпретацию событий и всего комплекса русско-монгольских отношений в целом можно найти в работе Л.Н. Гумилёва "Древняя Русь и Великая Степь".

Итак, в 1359 г. в Орде началась "великая замятня" -- чехарда ханов, свергавших и убивавших один другого. 13 ноября 1359 г. умер великий князь Владимирский Иван Иванович, и "вси князи Роусьскыи" отправились в Орду к третьему за неполный год хану Наврузу. Новому московскому князю Дмитрию Ивановичу было всего 9 лет, и Навруз предпочёл ему нижегородского князя Андрея Константиновича, отказавшегося от княжения в пользу своего младшего брата Дмитрия, князя суздальского. 22 июня 1360 г. Дмитрий Константинович занял Владимирский великокняжеский стол. Потеря великого княжения означала уход из-под власти московского князя обширных территорий великого княжества Владимирского и целого ряда других. Фактически, владения князей Московских возвращались почти что к границам 1327 года -- времени до получения Иваном Калитой ярлыка на великое княжение Владимирское.

Однако, усилиями московского правительства, в котором главную роль играли митрополит Алексей и московский тысяцкий Василий Вельяминов, к 1363 г. положение удалось исправить, что потребовало поездок в Орду и проведения ряда военных демонстраций. К этому времени несколько прояснилась и ситуация в Орде. В её западной части -- от Днепра до Волги -- отныне правил темник Мамай, используя ханов-марионеток. Несколько раз Мамаю удавалось захватывать Сарай (1363, 1367-68, 1372-73), но удержать его он не смог. Зимой 1364-65 гг. сын Дмитрия Константиновича Василий пришёл от сарайского хана Азиза с ярлыком отцу на великое княжение Владимирское. Суздальский князь, однако, отказался от него в пользу Дмитрия Московского, попросив у него взамен военную помощь против своего брата Бориса, используя полученный ярлык как козырь в политической игре. Поддержка ему была оказана, Борис вынужден был капитулировать и удалился на княжение в свой удельный Городец.

В 1365-67 гг. рязанские и нижегородские князья наносят ряд военных поражений ордынским князьям-сепаратистам, нападавшим на их владения. В 1366 г. новгородские "ушкуйники" совершили поход по Волге, сопровождавшийся массовым ограблением русских и мусульманских купцов, и приведший к конфликту Москвы с Великим Новгородом [Кучкин, 16. Стр. 70]. В 1368 г. обострились московско-тверские отношения. Тверской князь Михаил Александрович был приглашён в Москву на переговоры и "поиман". Но когда в Москве узнали о предстоящем приезде татарского посла, с ним было заключено "докончание" и его отпустили в Тверь. В том же году Дмитрий Иванович "посылал рать" на Михаила Тверского. Тот бежал в Литву и инициировал поход Ольгерда, женатого на его сестре, на Москву, окончившийся трёхдневной безуспешной осадой недавно построенного каменного Кремля. В 1370 г. в его отсутствие ордынские послы привезли в Тверь ярлык Михаилу на тверское княжение, т.к. в это время Мамай посадил на престол нового хана -- Мухаммед-Бюлека. В сентябре этого года великий князь Дмитрий Московский снова "повоевал" тверские волости. Михаил из Литвы отправился в Орду к Мамаю с жалобами на его действия и получил от Мамая ярлык на великое княжение Владимирское. Однако, против него на пути в Тверь была организована засада, т.ч. он "едва утече не въ мнозе дружине и прибеже пакы въ Литву" [Рогожский летописец, 9]. Последовал новый поход Ольгерда к стенам Москвы, закончившийся заключением мира после восьмидневной осады.

В 1371 г. Михаил Тверской снова поехал в Орду и вернулся оттуда с ярлыком на великое княжение Владимирское в сопровождении татарского посла Сарыхожи. Сарыхожа послал Дмитрию Ивановичу требование приехать "к ярлыку", на что получил ответ: "Къ ярлыку не еду, а въ землю на княжение на великое не пущаю, а тебе послу путь чист" [Рогожский летописец, 9]. Сарыхожу зазвали в Москву, и после переговоров с ним Дмитрий Иванович сам отправился в Орду, где ценой богатых даров добился передачи ему великого княжения Владимирского. Михаил продолжал тем не менее удерживать часть его территории, и военный конфликт продолжался. В 1372 г. у Любутска был, наконец, заключён мир с Литвой. Сохранился текст перемирной грамоты [ДДГ, 13. № 9], в которой великое княжение Владимирское именуется "очиной" Дмитрия Ивановича. Таким образом, оно впервые было оценено как политическое образование, статус которого не зависит от воли ордынского хана. Тогда же послам Дмитрия Ивановича удалось выкупить в Орде содержавшегося там сына Михаила Тверского Ивана, и его стали держать в Москве "в истоме".

В 1373 г. татары "отъ Мамая" напали на владения Олега Рязанского. В 1371-1372 гг. между Москвой и Рязанью имел место конфликт, но впоследствии был заключён мирный договор и союзнические отношения. Эта междоусобица привела, очевидно, к прекращению выплаты Рязанским княжеством дани в Орду (известно, что в 1380 г. Олег согласился платить Орде дань, следовательно, ранее он этого не делал), чем и были, вероятно, вызваны действия татар. Однако, Олег Рязанский не дождался действенной помощи от Москвы. Дмитрий Иванович только лишь стоял на Оке "со всею силою", охраняя свои владения. Зимой 1373-74 гг. произошло примирение с Михаилом Тверским, отказавшимся от притязаний на великокняжеский стол в обмен на освобождение своего сына из московского плена, заодно и удельный князь Василий Кашинский, переметнувшийся было на сторону Москвы, снова признал себя вассалом Твери. А в 1374 г. Мамай в очередной раз потерял Сарай, после чего, по вероятному предположению В.Л. Егорова [18], послал в Москву запрос с требованием экстраординарных выплат. В ответ Москва вообще отказалась платить дань, что и привело к "розмирию".

В 1374 г. Мамай отправил в поход на Нижний Новгород тысячный отряд во главе с Сары-акой. Очевидно, Дмитрий Константинович, как союзник великого князя Дмитрия и его зять, также отказался от выплаты дани в Орду. Татарский отряд был перебит, а Сары-ака взят в плен. В ноябре 1374 г. в Переяславле состоялся княжеский съезд. Летописные свидетельства о нём противоречивы. Считается, что на нём русские князья договорились о совместной борьбе с татарами [Греков, 32], однако прямых указаний на это нет. Скорее всего, отношения с Ордой предполагалось строить так, как это зафиксировано в 1375 г. в договоре Дмитрия Московского с Михаилом Тверским: "А с татары оже будет нам миръ, по думе. А будет нам дати выход, по думе же, а будет не дати, по думе же. А поидут на нас татарове, или на тебе, битися нам и тобе с одиного всемъ противу их. Или мы поидем на них, и тобе с нами с одиного поити на них" [ДДГ, 13. № 9]. Это первый дошедший до нас договор, закрепляющий возможность совместных военных действий против Орды, но он, вместе с тем, отнюдь не носит радикального характера.

В этом же (1375) году вновь обострились отношения с Михаилом Тверским, получившим из Орды с послом Ачихожой ярлык на великое княжение Владимирское. Михаил Тверской отправил в Москву гонца с объявлением войны. При этом в Твери "надеялися помочи от литвы и от татар" [Рогожский летописец, 9]. В ответ на Тверь двинулось объединённое войско русских княжеств, в состав которого входили отряды Дмитрия Ивановича Московского и его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского, суздальско-нижегородского князя Дмитрия Константинович, его сына Семёна и братьев Бориса и Дмитрия Ногтя, ростовских князей Андрея Фёдоровича, Василия и Александра Константиновичей, князя Ивана Васильевича Вяземского, ярославских князей Василия и Романа Васильевичей, белозёрского князя Фёдора Романовича, князя Василия Михайловича Кашинского, снова перешедшего на сторону Москвы, моложского князя Фёдора Михайловича, князя Романа Михайловича Брянского (Брянском он тогда не владел, город находился в руках Ольгерда), новосильского князя Романа Семёновича, оболенского князя Семёна Константиновича и его брата князя Ивана Тарусского. Таким образом, в русле политики Дмитрия Ивановича действовали все княжества Северо-Восточной Руси, кроме Тверского, а также Смоленск и мелкие княжества Черниговской земли. В результате похода Михаил Тверской признал себя "молодшим братом" Дмитрия Ивановича Московского, а великое княжение Владимирское -- его "отчиной". См. выше параграф о совместных действиях против Орды в этом же договоре.

Ответом на это были новые удары Мамая по союзникам Москвы. Его отряды снова повоевали Запьянье и разорили Новосиль. Литовцы при этом действовали в коалиции с Мамаем, нападая на земли Смоленского княжества. В 1376 г. великий князь "ходилъ за Оку ратию, стерегася рати тотарьское" [Рогожский летописец, 9]. Это первый зафиксированный летописями выход великокняжеских войск за пределы Московских владений во время действий против татар. В начале 1377 г. объединённые силы Московского и Нижегородского княжеств ходили в поход "на Болгары", отколовшуюся часть Золотой Орды. Булгарские правители вынуждены были капитулировать, согласиться на выплату контрибуции и принять великокняжеских "даругу" (сборщика дани) и таможенника, попав, таким образом, под протекторат Нижнего Новгорода и Москвы. Московское войско в этом походе возглавлял сын Корьяда-Михаила Гедиминовича Дмитрий Боброк, перешедший на службу к Дмитрию Ивановичу из Литвы. Летом 1377 года отряды Араб-шаха, с ведома Мамая, повоевали нижегородские волости. В известной битве на реке Пьяне воеводы московско-нижегородского войска проявили вопиющую беспечность, перепились в стельку и потерпели позорное поражение (см. "Повесть о побоище на реке Пьяне" в Симеоновской летописи [10] и Рогожском летописце [9]). Нижний Новгород был взят "изгоном". Воодушевлённый успехом, Мамай решился нанести удар непосредственно по Московскому княжеству, направив летом 1378 г. против него сильный экспедиционный корпус под командованием Бегича. 11 августа на реке Воже в пределах Рязанского княжества московско-рязанские войска нанесли татарам сокрушительное поражение. В отместку Мамай в том же году напал на Рязанскую землю. Её столица Переяславль-Рязанский была сожжена, а великий князь рязанский Олег спасся, бежав за Оку. Уже второй раз Олег Рязянский в критический для его княжества момент не дождался действенной помощи из Москвы. Очевидно, именно поэтому в 1380 г. он согласился признать сюзеренитет Мамая и выплачивать ему дань, желая избежать очередного разгрома своих земель, в то же время не оказав ему никакой реальной военной помощи и предупредив Москву о его приближении. Помимо этого, Олег Рязанский заключил "на всякий случай" договор и с Литвой, точная дата которого неизвестна, но о нём упоминается в московско-рязанском "докончании" 1381 года [ДДГ, 13. № 10].

В 1377 г. умер великий князь литовский Ольгерд. Ему наследовал его сын Ягайло, против которого подняли мятеж старшие братья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи, перешедшие впоследствии на сторону Москвы. Андрей Ольгердович Полоцкий в 1378 г. бежал в Псков, принявший его, т.к. присягал ему ещё в 1341 году [Псковские летописи, т. 1. М.-Л. 1941, стр. 19; т. 2. М. 1955, стр. 96]. Оттуда он направился в Москву, куда в 1371 г. была выдана замуж за Владимира Андреевича Серпуховского и Боровского его родная сестра Елена Ольгердовна. Зимой 1379-80 гг. это позволило великому князю Дмитрию провести удачную военную операцию против Ягайло, отодвинув западные границы от Москвы. Были взяты Трубчевск и Стародуб. Это военное предприятие было, фактически, "семейным делом", т.к. в Трубчевске княжил родной брат Андрея Ольгердовича Дмитрий, немедленно перешедший на сторону Дмитрия Ивановича, после чего получил "на прокормление" город Переяславль Залесский "со всеми его пошлинами".

В 1378 г. брат Ягайлы Скиргайло предпринял поездку на Запад с целью объявить в землях Тевтонского Ордена и Людовика Венгерского о намерении литовских князей принять католичество и ради его торжества вести войну с русскими "схизматиками". После этого он должен был посетить резиденции папы Урбана VI и "римского короля" Вацлава IV и получить от них формальные привилегии на русские земли [Флоря, 17]. Насколько серьёзны были эти декларации лучше всего свидетельствует то, что сам Скиргайло вскоре принял православие. Очевидно, речь шла о дипломатическом манёвре, целью которого было получить передышку в перманентной войне с Орденом, давление которого на Литву особенно усилилось в 60-70 гг. XIV века, соблазнив Запад перспективой обращения в католичество всех русских земель. Эта передышка нужна была Литве для "реванша" за предшествовавшие неудачи как на северо-востоке (в Тверских и Псковских делах), так и на юго-востоке (дружеские отношения Смоленских и Черниговских князей с Москвой, утрата Северских земель). Реванш был необходим и Мамаю после поражения на Воже.

Однако, Запад был не столь прост. В сентябре 1379 г. в Троках был подписан договор о перемирии между дядей Ягайло Трокским князем Кейстутом и Тевтонским Орденом сроком на 10 лет. В результате Ягайло, хотя и скрепил указанный договор своей печатью, стал подозревать своего дядю в сепаратизме и заключил в мае 1380 г. в Давыдишках тайный договор с Орденом, по которому обязывался не оказывать реальной помощи Кейстуту в его столкновениях с крестоносцами. Об этом договоре должностные лица Ордена незамедлительно известили Кейстута. Между литовскими князьями пробежала чёрная кошка, но до 1381 г. открытого столкновения Ягайло с Кейстутом удавалось избегать благодаря усилиям сына последнего Витовта [Флоря, 17].

Весной 1380 г. в Москве был подписан договор о мире и дружбе с Новгородом Великим, до того симпатизировавшем Литве [Флоря, 17], "на всеи старине новгородчкой и на старых грамотах" [НIЛ, 12]. Он развязывал руки великому князю, который мог теперь не опасаться возможного сговора новгородцев за его спиной с Литвой или с Тверью. В том же году Мамай присылал к московскому князю Дмитрию Ивановичу своих послов с требованием платить выход, как при Джанибеке. Тот соглашался на существенно меньшие выплаты по своему прежнему "докончанию" с Мамаем 1371 года, но Мамай, рассчитывая на перевес в силах, не уполномочил своих послов идти на уступки. Приближалась решительная схватка...

3. Источники

Сведения о Куликовской битве содержатся в 4-х основных произведениях древнерусской письменности, текстологии и датировке которых посвящается эта глава. Это "Краткая летописная повесть" и "Пространная летописная повесть" о Куликовской битве, "Задонщина" и "Сказание о Мамаевом побоище". Кроме того, краткий вторичного происхождения рассказ о ней содержит "Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича", а рассказ о встрече перед битвой Дмитрия Донского с Сергием Радонежским и о посылке им на бой Пересвета и Осляби содержится в Житии Сергия Радонежского. Данный источник также будет охарактеризован и привлечён для анализа достоверности данного эпизода.

Краткие упоминания о Куликовской битве сохранились также у двух прусских хронистов, современников события: Иоганна Пошильге и Дитмара Любекского. Привожу их в переводе с немецкого:

Дитмар Любекский, монах-францисканец Торнского монастыря, довёл свою хронику на латинском языке до 1395 г. Затем его продолжатель до 1400 г. перевёл её на нижненемецкий. Иоганн Пошильге, чиновник из Помезании, живший в Ризенбурге, писал свою хронику также на латыни с 60-70-х гг. XIV в. до 1406 г. Затем его продолжатель до 1419 г. перевёл её на верхненемецкий [Бегунов, 22]. Сведения их о Куликовской битве восходят, очевидно, к сообщению, привезённому из Руси ганзейскими купцами на съезд в Любеке в 1381 г. Оно в сильно искажённом виде сохранилось в "Вандалии" немецкого историка конца XV в. А. Кранца [Бегунов, 22. Cтр. 508]. Я нигде не нашёл разумного объяснения наименованию у прусских хронистов места битвы "Синей Водой". В "Книге большому чертежу" упоминается река с таким названием, но это приток Южного Буга (ныне река Синюха).

КРАТКАЯ ЛЕТОПИСНАЯ ПОВЕСТЬ

Создана в самом начале XV в., скорее всего до 1409 г., которым датируется Троицкая летопись, погибшая в пожаре Москвы 1812 г. О том, что она содержалась в ней, мы знаем по выпискам Карамзина из Троицкой летописи в примечаниях к "Истории государства российского" [Приселков М.Д. Троицкая летопись. М. Л. 1950]. Её тексты, почти дословно совпадающие, сохранились в составе Рогожского летописца (середина XV в.) и Симеоновской летописи (начало XVI в.)

Рассказ Симеоновской летописи очень похож на её же рассказ о битве на реке Воже и вышел, очевидно, из под пера того же автора, как и весь текст за вторую половину XIV в., представляющий многочисленные стилистические параллели Краткой повести. Поскольку Симеоновская летопись в этой своей части восходит к Троицкой, следует полагать, что все эти рассказы сложились одновременно в составе "свода 1408 года".

В работе Б.М. Клосса [7, часть II, глава 1] Троицкая летопись на основе стилистических признаков и внимания, которое в ней уделяется Троице-Сергиеву монастырю и самому Преподобному, а также того, что, по свидетельству Карамзина, под 6900 г. в ней было помещено похвальное слово Сергию Радонежскому "листах на 20" (очевидно, известное похвальное слово, написанное Епифанием Премудрым), атрибутируется Епифанию Премудрому и датируется 1412-1414 гг. Учитывая то обстоятельство, что Троицкая летопись не сохранилась и нам известны только переработки её фрагментов в составе Рогожского летописца и Симеоновской летописи, такая атрибуция выглядит слишком смелой. Аргументы Клосса в её пользу весьма поверхностны [см. Клосс, 7. Стр. 100-102, 241-255].

Как бы то ни было, это не меняет принципиально датировки времени создания Повести.
Привожу здесь её полный текст:

О великомъ побоищи, иже на Дону.

Того же лета безбожныи злочестивыи Ординскыи князь Мамаи поганыи, собравъ рати многы и всю землю половечьскую и татарьскую и рати понаимовавъ, фрязы и черкасы и ясы, и со всеми сими поиде на великаго князя Дмитриа Ивановича и на всю землю русскую. И бысть месяца августа, приидоша отъ Орды вести къ князю къ великому Дмитрию Ивановичю, аже въздвизаеться рать татарьскаа на христианы, поганыи родъ измалтескыи, и Мамаи нечестивыи люте гневашеся на великаго князя Дмитриа о своихъ друзехъ и любовницехъ и о князехъ, иже побьени быша на реце на Воже, подвижася силою многою, хотя пленити землю русскую. Се же слыщавъ князь великии Дмитреи Ивановичь, собравъ воя многы, поиде противу ихъ, хотя боронити своея отчины и за святыя церкви и за правоверную веру христианьскую и за всю русьскую землю. И переехавъ Оку, прииде ему пакы другыя вести, поведаша ему Мамая за Дономъ собравшася, въ поле стояща и ждуща къ собе Ягаила на помощь, рати литовскые. Князь же великии поиде за Донъ и бысть поле чисто и велико зело, и ту сретошася погании половци, татарьстии плъци, бе бо поле чисто на усть Непрядвы. И ту изоплъчишася обои, и устремишася на бои, и соступишася обои, и бысть на длъзе часе брань крепка зело и сеча зла. Чресъ весь день сечахуся и падоша мертвыхъ множьство бесчислено отъ обоихъ. И поможе Богъ князю великому Дмитрию Ивановичю, а мамаевы плъци погании побегоша, а наши после, биющи, секуще понаныхъ безъ милости. Богъ бо невидемою силою устраши сыны Агаряны, и побегоша обратиша плещи свои на язвы, и мнози оружиемъ падоша, а друзии въ реце истопоша. И гнаша ихъ до рекы до Мечи и тамо множество ихъ избиша, а друзии погрязоша въ воде и потопоша. Иноплеменници же гоними гневомъ Божиимъ и страхомъ одръжими суще, и убежа Мамаи въ мале дружине въ свою землю татарьскую. Се бысть побоище месяца септября в 8 день, на Рожество святыя Богородица, въ субботу до обеда. И ту оубиени быша на суиме князь Феодоръ Романовичь Белозерскыи, сынъ его князь Иванъ Феодоровичь, Семенъ Михаиловичь, Микула Василиевичь, Михаило Ивановичь Окинфовичь, Андреи Серкизовъ, Тимофеи Волуи, Михаило Бренковъ, Левъ Морозовъ, Семенъ Меликъ, Александръ Пересветъ и инии мнози. Князь же великии Дмитреи Ивановичь съ прочими князи русскыми и съ воеводами и съ бояры и съ велможами и со остаточными плъки русскыми, ставъ на костехъ, благодари Бога и похвали похвалами дружину свою, иже крепко бишася съ иноплеменникы и твердо зань брашася, и мужьскы храброваша и дръзнуша по Бозе за веру христианьскую, и возвратися отътуду на Москву въ свою отчину съ победою великою, одоле ратнымъ, победивъ врагы своя. И мнози вои его возрадовашася, яко обретающе користь многу, погна бо съ собою многа стада конии, вельблюды и волы, имже несть числа, и доспехъ, и порты, и товаръ. Тогда поведаша князю великому, что князь Олегъ Рязаньскыи послалъ Мамаю на помощь свою силу, а самъ на рекахъ мосты переметалъ. Князь же великии про то въсхоте на Олга послати рать свою. И се внезапу въ то время приехаша къ нему бояре рязаньстии и поведаша ему, что князь Олегъ повергъ свою землю, да самъ побежалъ и со княгинею и з детми и съ бояры и з думцами своими. И молиша его о семъ, дабы на нихъ рати не слалъ, а сами биша ему челомъ и рядишася у него въ рядъ. Князь же великии, послушавъ ихъ и приимъ челобитие ихъ, не остави ихъ слова, рати на нихъ не посла, а самъ поиде въ свою землю, а на рязанскомъ княженье посади свои наместници. Тогда же Мамаи не во мнозе утече съ Доньского побоища и прибеже въ свою землю въ мале дружине, видя себе бита и бежавша и посрамлена и поругана, пакы гневашеся, неистовяся, яряся и съмущашеся, и собраша останочную свою силу, еще въсхоте ити изгономъ пакы на великаго князя Дмитрея Ивановича и на всю русскую землю. Сице же ему умысльшу и се прииде ему весть, что идеть на него некыи царь со востока, именемъ Токтамышь изъ Синее Орды. Мамаи же, еже уготовалъ на нь рать, съ тою ратию готовою поиде противу его, и сретошася на Калкахъ. Мамаевы же князи, сшедше съ конеи своихъ, и биша челомъ царю Токтамышу и даша ему правду по своеи вере, и пиша къ нему роту, и яшася за него, а Мамая оставиша, яко поругана, Мамаи же, то видевъ, и скоро побежа со своими думцами и съ единомысленникы. Царь же Токтамышь посла за нимъ въ погоню воя своя и оубиша Мамая, а самъ шедъ взя Орду мамаеву и царици его и казны его и улусъ весь поима, и богатьство Мамаево раздели дружине своеи. И отътуду послы своя отъпусти на русскую землю ко князю великому Дмитрию Ивановичу и ко всемъ княземъ русскымъ, поведая имъ свои приходъ и како въцарися, и како супротивника своего и ихъ врага Мамая победи, а самъ шедъ седе на царстве волжьскомъ. Князи же русстии пословъ его отъпустиша съ честию и съ дары, а сами на зиму ту и на ту весну за ними отъпустиша коиждо своихъ киличеевъ со многыми дары ко царю Токтамышю.

Список убитых в рассказе Троицкой летописи полностью совпадает с перечнем убитых в Куликовской битве, сохранившимся в составе пергаменного Синодика XIV-XV вв. [ГИМ, собр. Синодальной библиотеки, № 667]. Там нет только имени Александра Пересвета, добавленного в Троицкой летописи. Привожу полностью текст из Синодика, относящийся к павшим на Куликовом поле: "Князю Феодору Белозерскому и сыну его Ивану [к этому имени другим почерком сноска: Констянтину Конановичу], убиенным от безбожнаго Мамая, вечная [память]. И в той же брани избиенным Симеону Михайловичу, Никуле Васильевичу, Тимофею Васильевичу [приписка иным почерком: Валуеву], Андрею Ивановичу Серкизову, Михайлу Ивановичу и другому Михайлу Ивановичу, Лву Ивановичу, Семену Мелику и всей дружине их по благочестию скончавшихся за святые церкви и за православную веру вечная [память]". Итак, данный список можно считать в целом исторически достоверным.

Поскольку же речь зашла о Епифании Премудром, привожу здесь текст интересной записи, сделанной на листах Троицкого стихираря XIV в. неким писцом Епифаном, которого Б.М. Клосс [7] отождествляет с Епифанием Премудрым, под 21 сентября 1380 года:
"М[е]с[я]ца септябр[я] въ 21 д[е]нь в пят[ок] на памят[ь] о[агио]с ап[о]с[то]ла Кондрата по литургии почата быс[ть] пис[а]т[ь] татр[адь] 6. Во т[о]жъ [...] [...] симоновскии приездиль, во т[о]ж д[е]нь келарь поехалъ на Резань, во т[о]ж [день] чернца уе[...] [...]ьр д[е]нь Исакиi Андрониковъ приехалъ к намь, во т[о]ж д[е]нь весть прид[е], яко летва грядеть с агаряны [...]"
[Столярова Л.В. Записи исторического содержания XI-XIV веков на древнерусских пергаменных кодексах. В книге: Древнейшие государства Восточной Европы. М. 1997]

На основании данной записи иногда делается вывод о том, что известие о приходе Мамая достигло Троице-Сергиева монастыря только 21 сентября 1380 года. Другие исследователи видят здесь сообщение о дипломатической миссии Троицкого келаря, посланного в Рязань с целью не допустить соединения литовцев с войсками Олега Рязанского для совместного нападения на Московское княжество [Н. Шляков. Невыясненное известие из жизни преподобного Сергия Радонежского. В книге: Прибавление к Цековным ведомостям. СПб. 1892. № 41; Н.С. Борисов. Сергий Радонежский (В серии "Жизнь замечательных людей")].
На мой взгляд, ни для того, ни для другого текст не даёт никаких особенных оснований. Он слишком неясен в силу своей плохой сохранности и в дальнейшем использоваться в качестве источника не будет.

ПРОСТРАННАЯ ЛЕТОПИСНАЯ ПОВЕСТЬ

Первоначальные и наиболее полные тексты Повести содержатся в Новгородской IV и Софийской I летописях. Тексты Повести в остальных содержащих её летописях являются сокращёнными или переработанными редакциями, восходящими к текстам Повести в составе вышеуказанных летописей. Подробный их обзор см. в работе Салминой [21]. Интереса они не представляют, за одним исключением. В Новгородской летописи Дубровского (XVI в.) в текст Повести сделано несколько вставок, наиболее значимые из которых: рассказ об "уряжении полков" перед сражением, рассказ о "потаённом полку" Владимира Андреевича и рассказ о поисках великого князя Дмитрия на поле боя. Все вставки восходят к тексту "Сказания о Мамаевом побоище", за исключением росписи полков, которая, по мнению Л.А. Дмитриева, взята из официального разряда. Привожу текст этой вставки:

И ставъ ту князь велики, по достоянию полки разрядивъ и воеводы учинивъ. И быша у него тогда в передовомъ полку по божественеи вере самобратныя князь Ондреи и Дмитреи Олгердовичи, да бояринъ и воевода Микула Васильевичъ, да князь Федоръ Романовичъ Белозерскиi. А у себя же имеяше князь великии Дмитреи в полку некоего боярина своего и воеводу Ивана Родивоновича Квашню, да боярина же своего и воеводу Михаила Брянка, да князя Ивана Васильевича Смоленского. А в правои руке воеводы учини: князя Андрея Федоровича Ростовского, да Федора Грунку, да князя Ондрея Федоровича Стародубскаго; в левои руке воеводы учини: князя Васильевича Ярославского, да Лва Морозова, да князя Федора Михаиловича Моложскаго. Въ сторожевомъ полку тогда воеводы учини: Михаила Иванова сына Окинфовича, да князя Семена Костянтиновича Оболенского, да брата его князя Ивана Торусскаго, да Андрея Серкиза, иныя же свои полкы многи разрядивъ и воеводы учини: въ засадномъ же полку въ дубравахъ утаивъ благороднаго и храбраго брата своего князя Владимера Андреевича, да с нимъ некоего мужа мудра и храбра Дмитрия Михаиловича Волынца, да князя Романа Михаиловича Брянского, да князя Василья Михаиловича Кашинского, да князя Романовича Новосилского. Исполчився, поидоша противу себе.

Во Втором предисловии к изданию 2000 г. Новгородской IV летописи Б.М. Клосс, опираясь на работу Г.М. Прохорова "Летописные подборки рукописи ГПБ F.IV.603 и проблема сводного общерусского летописания" [ТОДРЛ. т. 32. Л. 1977], показал, что древнейший вид Новгородской IV летописи сохранился в её Карамзинском списке (опубликован в [5]). Этот текст Повести и будет использоваться в дальнейшем.

Пространная летописная повесть -- художественно-публицистическое произведение, при создании которого использованы реминисценции из Жития Александра Невского и паремийного Чтения о Борисе и Глебе, а также многочисленные библейские цитаты. В описании скорби русских женщин и в "плаче Мамая" использовано апокрифическое "Слово на Рождество Христово о пришествии волхвов".

М.А. Салмина в своей работе убедительно обосновывает вторичность Пространной летописной повести по отношению к Краткой, показывая, что она является распространением последней (преимущественно риторического характера), причём у её автора как бы не хватает терпения до конца выдержать этот "высокий штиль", в результате чего по мере приближения к концу Пространная повесть всё более и более приближается по стилю к краткому рассказу. "Насыщенная религиозной риторикой, резко осудительными эпитетами врагов, особенно Олега Рязанского, в конце эта повесть сбивается со своего тона и, подчиняясь изложению рассказа "о великом побоище иже на Дону", теряет эти признаки своего идейно-художественного строя", -- пишет М.А. Салмина [21, стр. 359].

Новгородская IV и Софийская I летописи, согласно А.А. Шахматову [А.А. Шахматов. Обозрение русских летописных сводов XIV-XVI вв. М.-Л. 1938], восходят к одному "своду 1448 года" (датировка предположительна).

В списке убитых в Пространной повести добавлены новые имена: "князь Федор Торусьскый, брат его Мстислав, князь Дмитрей Монастырев", "Иван Александрович", "Дмитрей Мининичь". Из них Дмитрий Мининич (правильно: Минич) убит в битве с Ольгердом в 1368 году [Симеоновская летопись, 10], а Дмитрий Монастырёв -- в битве на реке Воже в 1378 году (упомянут в Синодике среди павших в этой битве). Князь Фёдор Тарусский был убит в бою с татарами под Белевым в 1437 году ([Симеоновская летопись, 10], но в её рассказе не фигурирует его брат Мстислав). Текстологический анализ списков Повести, произведённый М.А. Салминой, показывает присутствие его имени в протографе, что позволяет датировать создание Повести временем не ранее этой даты.

Непонятна ненависть Повести к Олегу Рязанскому, особенно на фоне того, что в 30-40 гг. XV в. отношения Москвы с Рязанским княжеством всё более укреплялись. М.А. Салмина в своей работе [21] выдвигает предположение, что в Повести публицистически отражена борьба Василия II и Дмитрия Шемяки, и на этом основании датирует создание Повести второй половиной 40-х гг. XV века. Это предположение представляется натяжкой. Однако, учитывая всё вышеизложенное, датировку создания Повести 40-ми годами XV в. следует признать наиболее приемлемой.

Мнение Салминой было оспорено А.Г. Бобровым и Б.М. Клоссом. Первый в своей работе [28] предлагает датировать летописный свод, к которому восходят Новгородская IV и Софийская I летописи, 1418 г. и связывает его происхождение с деятельностью митрополита Фотия. Тогда становится понятной и его яркая антилитовская направленность. Недовольство митрополита Фотия было вызвано разделением митрополии и поставлением в её западной части по воле Витовта митрополита Григория Цамблака. Лишь после его смерти в 1419 г. отношения между митрополией и Литвой стали нормализовываться.

Б.М. Клосс атрибутирует написание ряда посланий митрополита Фотия и ряда повестей для свода 1418 г. всё тому же Епифанию Премудрому и даже называет его "секретарём" митрополита Фотия. В частности, Епифанию атрибутируется и Пространная повесть о Куликовской битве, а также "Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича" (при их составлении были использованы одни и те же источники: Повесть о житии Александра Невского, паремийное Чтение о Борисе и Глебе, апокрифическое "Слово на Рождество Христово о пришествии волхвов"). Атрибуции Клосса сделаны на основе соображений идеологического и стилистического порядка, выглядящих, впрочем, достаточно убедительно [Клосс, 7. Стр. 110-128]. Однако, если их принимать, получается, что Епифаний, фактически, составил две летописи различной идеологической направленности и стилистической окраски с промежутком в пять лет. Это представляется маловероятным, поэтому рискну выдвинуть своё предположение: Троицкая летопись была составлена в стенах Троице-Сергиева монастыря (или лицом, тесно с ним связанным), но не Епифанием, а каким-то другим книжником, включившим в неё и Епифаниево Похвальное слово Сергию Радонежскому, а текст Троицкой летописи, в свою очередь, был использован Епифанием Премудрым при работе над "словами", вошедшими в летописный свод митрополита Фотия. Это соответствует и сложившимся представлениям об эволюции стиля Епифания от безудержного "плетения словес" в Житии Стефана Пермского к более спокойному и зрелому использованию выразительных приёмов в позднейших произведениях, тогда как между текстами Троицкой летописи и восходящими к ним рассказами "свода 1418 года" наблюдается ровно обратное соотношение.

Таким образом, Пространная летописная повесть в любом случае датируется первой половиной XV века, причём, если принимать построения А.Г. Боброва и Б.М. Клосса, Краткую и Пространную повести, как близкие по времени создания произведения, может быть, даже одного автора, следует рассматривать суммарно, как я и буду в дальнейшем поступать.

ЗАДОНЩИНА

"Задонщина" сохранилась в 6 списках:

1. РГБ, Собрание Ундольского, № 632, XVII в., наиболее полный список [У]
2. ГИМ, Собрание Музейское, № 2060, конец XVI в., без начала [И-1]
3. ГИМ, Собрание Музейское, № 3045, начало XVI в., отрывок [И-2]
4. Женевский, БАН № 1.4.1, отрывок, XVII в. [Ж]
5. РНБ, Собрание Кирилло-Белозерского монастыря № 9/1086, 70-80 гг. XV в. [К-Б]
(Это сокращённая переработка первой половины произведения, сделанная известным писцом Ефросином)
6. ГИМ, Собрание Синодальное, № 790, XVII в. [С]

Каждый отдельный список "Задонщины" имеет множество искажений и дефектов, что делает невозможным достоверную реконструкцию первоначального текста произведения. "Задонщина" представляет собой поэтический отклик на события Куликовской битвы. В тексте памятника содержится множество цитат и реминисценций из "Слова о полку Игореве", местами искажённых и переосмысленных, что свидетельствует о недостаточном понимании древнего и трудного текста "Слова" автором и/или позднейшими переписчиками.

Л.А. Дмитриев [например, в СКиКДР, статья "Задонщина"], и В.А. Кучкин ["К датировке Задонщины". В книге: Проблемы изучения культурного наследия. М. 1985] отстаивают точку зрения, согласно которой "Задонщина" написана вскоре после Куликовской битвы. Основных аргументов два: сам "поэтизм" Задонщины, свидетельствующий, якобы, о живом эпическом отклике на свежее в памяти событие, и список городов, к которым "шибла слава" о поражении Мамая. Первый аргумент можно не принимать во внимание, если вспомнить, какие промежутки времени отделяют "Илиаду", или "Песнь о Роланде" от событий, которым они посвящены, а второй аргумент заслуживает пристального рассмотрения.

Процитирую соответствующие места Задонщины: "Шибла слава к Железным вратом, к Риму и к Кафы по морю, и к Торнаву, и оттоле к Царюграду" [И-1]; "А глава [слава] шибла к Железным вратам, ли къ Караначи, к Риму и х Сафе по морю и к Которнову, и оттоле ко Царюгаду" [У]; "Шибла слава к мору и Ворнавичом и к Железным вратом, ко Кафе и к турком и ко Царуграду" [С]. В списке К-Б на месте данного фрагмента следующий текст: "Воды возпиша, весть подаваша порожнымь землямь, за Волгу, к Железнымь вратомь, к Риму, до Черемисы, до Чяховъ, до Ляховъ, до Устюга поганых татар, за дышущеемь моремь".

Данный фрагмент является реминисценцией на соответствующее место текста "Слова о полку Игореве": "збися Дивъ, кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаеме, Влъзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тьмутороканьскый блъванъ". А в тексте списка К-Б произошла его контаминация с перефразированной цитатой из "Слова о погибели Русской земли": "Отселе до угоръ и до ляховъ, до чаховъ, от чахов до ятвязи и от ятвязи до литвы, до немець, от немець до корелы, от корелы до Устьюга, где тамо бяху тоймици погании, и за дышючимъ моремъ".

Наличие в этом перечне города Тырново, столицы Второго Болгарского царства, захваченного турками в 1393 году, и Ургенча (Каранач, Воронавич. Отождествление Г.Н. Моисеевой [К вопросу о датировке Задонщины. ТОДРЛ. т. 34. Л. 1979]), разрушенного Тимуром в 1388 году, якобы позволяет датировать создание "Задонщины" временем до 1388 года. Однако, М.А. Салмина в своей работе [21] демонстрирует текстологическую зависимость "Задонщины" от Пространной летописной повести, причём именно список К-Б в ряде мест показывает наибольшую к ней близость, в то время, как остальные списки содержат одинаково испорченный текст. Это приводит к датировке "Задонщины" XV веком, которая поддерживается и другими исследователями. Разберёмся.

На первый взгляд представляется, что Ефросин, сокращая текст первой части "Задонщины", находившийся в его распоряжении, попросту заменил данный фрагмент, однако против этого говорит порча текста ("до Устюга поганых татар" из "до Устьюга, где тамо бяху тоймици погании"), невозможная под пером Ефросина, жившего на севере Руси, сравнительно недалеко от Устюга. К тому же в обширном литературном наследии Евфросина не обнаруживается каких-либо следов его знакомства как со "Словом о погибели Русской земли", так равно и со "Словом о полку Игореве" [Каган М.Д., Понырко Н.В., Рождественская М.В. Описание сборников XV в. книгописца Ефросина. ТОДРЛ. т. 35. Л. 1980]. Т.о. логичнее предположить, что изначально сконструированный на основе двух памятников фрагмент, уже содержавший испорченный текст, был механически переписан Ефросином, нежели предполагать вторичное обращение редактора "Задонщины" к "Слову о полку Игореве" [Никитин, 19. Стр. 572-585].

В таком случае, все остальные списки "Задонщины" следует отнести к более позднему изводу памятника, в котором первоначальный текст был замещён "списком городов", в который из первоначального текста попали Железные ворота (Дербент) и Рим (скорее всего, летописный Римов, заимствованный первоначально из "Слова о полку Игореве", где "у Рим кричат под саблями половецкими").

Что объединяет все эти города и когда мог быть особенно актуален такой список? "Все они были захвачены иноземными (иноверными) завоевателями, что в ряде случаев привело к их гибели. Рим (летописный Римов) пострадал в 1185 г. от половцев, [...] Орнач/Ургенч был разрушен Тамерланом в 1388 г. и примерно тогда же пал Дербент ("Железные врата"); Тырново было захвачено в 1393 г., [...] Царьград захвачен турками в 1453 г.; Кафа (Феодосия) -- в 1475 г." [Никитин, 19. Стр. 581]. Рим и Дербент, как выше сказано, скорее всего, ни при чём. Об актуальности упоминания Ургенча тоже можно спорить, а вот все остальные города были хорошо известны на Руси и с ними поддерживались достаточно тесные религиозные, экономические и политические связи. И именно в эти города "шибла слава" о победе над татарами, неся надежды на освобождение от "ига измаильтян". Особенно актуальны эти идеи были в конце XV века, когда Москва становится "третьим и последним Римом", а с 1462 г. прекращаются и выплаты дани в Орду, конец которой был уже не за горами.

Таким образом, это наблюдение позволяет датировать создание "Задонщины" 20-60-ми гг. XV века (учитывая обращение к "героическому прошлому", скорее ближе к концу этого периода), а оформление её второго извода -- временем после 1475 года. Этому соответствует и наличие в его тексте заведомо недостоверного эпизода с "новгородской помощью", отсутствующего в списке К-Б.

Однако, это ещё не всё. Можно предполагать с достаточной степенью уверенности, что за этот период было создано как минимум две редакции памятника: первоначальная и сокращённая. К этому выводу приводят рассуждения А.Л. Никитина [19. Стр. 531-541]. В тексте "Задонщины" упоминается некий "Софония рязанец". Его имя даже вынесено в заглавия двух списков [К-Б и С] в качестве автора, а в трёх наиболее сохранившихся списках он специально поминается по аналогии с поминанием Бояна в "Слове о полку Игореве". Ряд исследователей вслед за А.А. Шахматовым, считают его автором гипотетического "Слова о Мамаевом побоище", явившегося, якобы, одним из двух основных источников при создании "Задонщины", наряду со "Словом о полку Игореве". Но не является ли эта гипотеза "умножением сущностей без надобности"? Возможно иное решение проблемы.

Ещё одно упоминание о Софонии находится в статье 6888 (1380) г. Тверской летописи:
В лето 6888. А се писание Софония резанца, брянского боярина, на похвалу великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу: "Ведомо ли вамъ, рускымъ государямъ, царь Мамай пришелъ изъ [За]волжиа, стал на реце на Воронеже, а всемъ своимъ улусомъ не велел хлеба пахать; а ведомо мое таково, что хощетъ ити на Русь, и вы бы, государи, послали его пообыскать, туто ли онъ стоитъ, где его мне поведали".

Следом в рукописи идёт текст, зачёркнутый киноварью:
Темъ же всемъ суженое место межу Дономъ и Днепромъ, на поле Куликове, на реце на Непрядве; а положили главы своа за землю Рускую и за веру христианскую. А мы поидемъ въ свою отчину, в землю Залескую, кь славному граду Москве, и сядемъ на своемъ великомъ княжении; чести есмя собе добыли и славнаго имяни. Конец".

Зачёркнутый текст соотвествует концу "Задонщины" по спискам У и И-1, а первый фрагмент заимствован, очевидно, из начала архетипического текста "Задонщины", известного теперь только по сокращённому виду списков У и Ж. Процитируем его для сравнения по списку У: "Кн[я]зь великии Дмитреи Ивановичь с своим братом с кн[я]земъ Владимером Андреевичем и своими воеводами были на пиру у Микулы Васильевича. Ве[домо намъ], брате, у быстрого Дону ц[а]рь Мамаи пришел на Рускую землю, а идет к намъ в Залескую землю."

Т.о. можно предположить, что в руках у составителя Тверской летописи находился более полный спискок "Задонщины", близкий к списку У, из которого он заимствовал начало и конец, а потом вычеркнул последний фрагмент, т.к. после него включил в летопись Распространённую редакцию "Сказания о Мамаевом побоище". Из сохранившегося фрагмента видно, что именно написал "Софония резанец". Это донесение о приходе Мамая, очевидно, переданное через него рязанским князем Олегом. Донесение, как видно, предельно точное. В связи с этим понятен и пиетет, с которым он поминается в "Задонщине". Появление же Софония в заголовке некоторых списков в качестве автора объясняется редакторским сокращением сцены пира и полученного на нём известия, бывшей в оригинале, в результате чего имя Софонии переместилось в заголовок, т.к. "писание" было понято как относящееся ко всему тексту произведения.

Кем был этот Софония? Можно воспользоваться гипотезой А.Д. Седельникова [Где была написана "Задонщина"? Slavia, IX. Praha. 1930] и В.Ф. Ржиги [О Софонии рязанце. В книге: Повести о Куликовской битве. М. 1959], отождествлявших его с Софонием Алтыкулачевичем, крещёным выходцем из Орды, боярином рязанского князя Олега Ивановича, известным из текста жалованной грамоты рязанскому Ольгову монастырю начала 70-х гг. XIV века. Его донесение было получено на пиру у Микулы Васильевича Вельяминова -- сына последнего московского тысяцкого, женатого на сестре жены Дмитрия Донского. В то время Н.В. Вельяминов был воеводой в Коломне [Веселовский, 31], на границе с Рязанским княжеством, т.ч. его контакты с рязанским боярином не должны вызывать удивления. Непонятно только, почему в Тверской летописи Софония назван "брянским боярином", но, может быть, это результат невнимательного сокращения текста...

СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

Сказание известно более чем в 150 списках, разделённых Л.А. Дмитриевым на 8 редакций, некоторые из которых представлены, в свою очередь, несколькими изводами. Вообще, как отмечает Дмитриев, списки Сказания отличаются огромным количеством разночтений [25, 26]. Л.А. Дмитриев и М.А. Салмина [24] убедительно обосновывают наибольшую близость к авторскому тексту Основной редакции произведения, представленной 5 изводами, из которых наиболее важны O и У. Между ними есть ряд мелких разночтений, описанных в [26], кроме того в У добавлено подробное описание возвращения русских войск с Куликова поля, представляющее собой данное в обратном порядке описание их прихода туда. В У также говорится, что решение о посылке из Москвы первой "сторожи" было принято на пиру у воеводы Н.В. Вельяминова. Оба извода O и У назависимо один от другого восходят к общему протографу, но У был при этом правлен по Летописной редакции Сказания, как показал Б.М. Клосс в текстологическом комментарии к изданию списка У [4]. Эталонные списки изводов O и У по палеографическим признакам датируются 20-30-ми гг. XVI века [Клосс, 30].

Кроме изводов О и У к Основной редакции относятся изводы Печатный, Забелинский и Михайловского. Печатный извод отличается большим количеством вторичных вставок из "Задонщины". В Забелинском (XVII в.) заглавие и начало заимствованы из Пространной летописной повести, есть большая механическая вставка из Сказания в редакции "Синопсиса" (XVII в.), кроме того, есть и ряд других вставных эпизодов и переработок, явно отражающих поздние домыслы, например, подробное перечисление людей, якобы видевших великого князя Дмитрия во время боя. Извод Михайловского отличается последовательным сокращением религиозно-риторических пассажей.

Летописная редакция восходит к изводу О Основной редакции [Салмина, 24]. Она известна только в составе третьей редакции Вологодско-Пермской летописи (30-е годы XVI в.) и в приложениях к другим её редакциям.

Киприановская редакция Сказания входит в состав Никоновской летописи и была создана специально для неё митрополитом Даниилом, или кем-то из его окружения между 1526-1530 гг. Она восходит к изводу У Основной редакции. В этой редакции текст Сказания последовательно сокращён и одновременно дополнен сведениями из Пространной летописной повести. Особенностью этой редакции является выдвижение на первый план в событиях того времени митрополита Киприана, которого в 1380 г. на самом деле не было в Москве.

Распространённая редакция Сказания отличается добавлением новых эпизодов и расширением существующих за счёт всякого рода подробностей. Самые существенные добавления Распространённой редакции -- рассказы о посольстве Захария Тютчева и о помощи новгородцев. Она создана не позже начала XVII века, которым датируется Тверской сборник, в состав которого она включена.

Все четыре описанных редакции, за исключением Забелинского и Михайловского изводов Основной редакции, дошедших до нас в исключительно поздних списках, могут быть отнесены к концу XV - XVI векам. Точная датировка возникновения каждой рассмотренной редакции и извода практически невозможна. Оставшиеся четыре редакции Сказания созданы в XVII-XIX вв. и не представляют непосредственного интереса [СКиКДР, 29, выпуск 2, т. 2].

В работе [24] М.А. Салмина убедительно показывает текстологическую зависимость Основной редакции Сказания от Пространной летописной повести о Куликовской битве, бывшей, таким образом, одним из основных источников при его создании. Другими источниками были "Задонщина" [Дмитриев, 23] и Житие Александра Невского II редакции второго вида, входящее в состав Софийской I летописи [Бегунов, 22].

В Сказании очень много имён, известных только по этому произведению, количество которых, к тому же, подозрительно возрастает от более ранних редакций и списков к более поздним, упоминаются мелкие удельные княжества, не существовавшие в 1380 году. Сказание содержит также целый ряд анахронизмов: во всех его редакциях (кроме Летописной и Киприановской, входящих в состав летописей, где имя литовского князя механически исправлено, что местами входит в противоречие с контекстом), союзником Мамая указан не Ягайло, а Ольгерд, умерший за три года до Куликовской битвы. Это сознательный литературный приём, призванный усилить драматизм повествования: братья Ольгердовичи, выступившие на стороне Московского великого князя, пошли на правое дело вопреки воле отца, а не брата!). В Основной редакции вместо коломенского епископа Герасима Дмитрия Ивановича благословляет на битву епископ Геронтий, занимавший коломенскую кафедру с 1453 по 1473 год. Покидая Москву, Дмитрий Донской молится перед иконой Владимирской Богоматери, которая, как известно, была перенесна в Москву только в 1395 г. В ней упоминаются Константиновские (Константиноеленинские) ворота московского Кремля, ещё в 1476 г. называвшиеся Тимофеевскими [Московский летописный свод конца XV века, ПСРЛ т. 25; С.П. Бартенев. Московский Кремль в старину и теперь. М. 1912]. И т.д. И т.п.

Всё это убеждает в том, что произведение изначально создавалось как "исторический роман", и, хотя это и самый красочный и подробный рассказ о событиях Куликовской битвы, относиться к его подробностям следует с предельной осторожностью. Откуда вообще могли взяться в произведении, написанном спустя столетие после события, эти имена и подробности? Вспомним, что конец XV - первая половина XVI вв. -- это время расцвета боярских "вольностей", с которыми впоследствии с переменным успехом будет бороться Иван Грозный, время бесконечных местнических споров и притязаний, для обоснования которых использовались как официальные летописи и разрядные книги, так и их доморощенные аналоги (родословные росписи). В последних особенно пышным цветом расцвели всякого рода легенды, а то и прямые подлоги, перекочёвывавшие зачастую впоследствии "за давностию лет" и в официальную документацию. Эталоном для подобных "исторических доказательств" можно считать официальную легенду о происхождении правящей династии Московского государства от брата римского императора Августа. Прослеживая, как в различных списках Сказания появляются многочисленные эпизодические персонажи, встречающиеся среди предков различных знатных фамилий XV-XVII вв., невольно убеждаешься, что их источником являлись именно эти "доморощенные" разряды, а в иных случаях, может быть, и устные пожелания заказчиков конкретных списков.

Первоначальная основа списка имён в Сказании явственно связана с Троице-Сергиевой лаврой, что неудивительно при общем пиетете его автора к преподобному Сергию. Б.М. Клосс отмечает в своей работе [30], что в Сказании действующими лицами выведены предки целого ряда князей, бояр и купцов, имена которых содержатся в Троицком пергаменном синодике [РГБ, Фонд 304/III, № 25]. Реальность существования этих "предков", как правило, не поддаётся проверке. Однако, несмотря на всё вышеизложенное, следует отметить, что сведения описанных источников вполне могут содержать и достоверные исторические свидетельства, сохранённые "родовой памятью", т.ч. огульно отрицать их всё же не следует.

Таким образом, можно заключить, что авторский текст Сказания был создан где-то в последней четверти XV -- начале XVI веков. Эту датировку можно уточнить. В статье [30] Б.М. Клосс обосновывает гипотезу о написании Сказания Коломенским епископом Митрофаном в 1513-1518 гг. Доводы его строятся, фактически, по принципу "кому это выгодно". Слабостью построения является исходный постулат о том, что автора памятника следует искать среди известных книжных людей начала XVI века. Точность датировки обосновывается набегом крымских татар в 1512 г. и присоединением к Москве около этого же времени Рязанского княжества, чем якобы объясняется антирязанская направленность произведения (она могла быть и "позаимствована" из Пространной летописной повести). Большего внимания заслуживают текстологические наблюдения Б.М. Клосса об использовании при составлении Сказания подборок "повестей", извлечённых из текста протографов Музейного летописца и Вологодско-Пермской летописи, позволяющие объяснить ряд фактических ошибок Сказания и датировать его составление временем не раньше начала XVI века. К тому же выводу приводит и отмечаемое Б.М. Клоссом прославление рода Сабуровых в тексте Сказания (слова князя Владимира Андреевича в изводе О: "Братиа и друзи, русскыа сынове, аще кто жыва брата моего обрящет, тъй поистинне пръвый будеть у наю". Находят великого князя Дмитрия Фёдор Сабур и Григорий Хлопищев, после чего с радостной вестью отправляется к князю Владимиру Андреевичу один Фёдор Сабур), позволяющее отнести составление Сказания к периоду между женитьбой Василия III на Соломонии Сабуровой в 1505 г. и их разводом в 1525 г. Этот аргумент, хотя и слабый сам по себе, хорошо согласуется с остальными датирующими факторами, в совокупности выглядящими достаточно убедительно.

Таким образом, Сказание следует датировать первой четвертью XVI в. В дальнейшем я буду пользоваться текстом Основной редакции Сказания по эталонному списку РНБ Q.IV.22 (Опубликован в [5]). Чтения других доступных мне редакций и изводов будут привлекаться по мере необходимости.

ЖИТИЕ СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО

Житие Сергия Радонежского практически исчерпывающе исследовано Б.М. Клоссом [7]. Первоначальный текст Епифания Премудрого (1418-19 гг.) до нас не дошёл. Его большой фрагмент (начиная с "Предисловия" до главы "О худости порт Сергиевых и о некоем поселянине") сохранился в составе Пространной редакции первой трети XVI в. и опубликован Клоссом. Впрочем, нет полной уверенности, что авторский текст в ней не искажён позднейшими редакторами. Однако, этот текст не содержит интересующего нас эпизода.

От XV в. сохранилось несколько т.н. Пахомиевых редакций, количество которых окончательно не установлено, составленных Пахомием Логофетом, многократно перерабатывавшим текст Епифаниева Жития, как приспособляя его для богослужебных нужд, так и приспособляясь ко вкусам и пожеланиям различных заказчиков. Б.М. Клосс выделяет пять редакций, созданных последовательно на протяжении 1438-1459 гг. Существуют также компилятивные редакции, составленные на основе нескольких Пахомиевых. Вторая Пахомиева редакция была непосредственным источником Жития Сергия Радонежского, помещённого в Никоновской летописи. Именно в Никоновской летописи, составленной в 20-х годах XVI в. митрополитом Даниилом [Б.М. Клосс. Никоновский свод и русские летописи XVI-XVII вв. М. 1980; Cохранился её оригинал -- т.н. список Оболенского], впервые появляется упоминание о посылке Сергием на Куликовскую битву Пересвета и Осляби, заимствованное, очевидно из "Сказания о Мамаевом побоище", также входящего в состав летописи. В Пахомиевых редакциях XV века об этом не упоминается.

Привожу тексты интересующего нас эпизода, которыми буду пользоваться в дальнейшем:

Первая Пахомиева редакция (около 1438 г.):

Некогда же приде князь великии в монастырь къ преподобному Сергиу и рече ему: "отче, велиа печаль обдержит мя: слышах бо, яко Мамаи въздвиже всю Орду и идет на Русьскую землю, хотя разорити церквы, их же Христос кровию Своею искупи. Тем же, отче святыи, помоли Бога о том, яко сия печаль обща всем християном есть". Преподобныи же отвеща: "иди противу их и Богу помогающу ти победиши, и здравъ съ вои своими възвратишися, токмо не малодушьствуи". Князь же отвеща: "аще убо Богъ поможет ми молитвами твоими, то пришед поставлю церковь въ имя Пречистыа Владычица нашя Богородица честнаго Еа Успениа и монастырь съставлю общаго житиа". Слышанно же бысть, яко Мамаи идет с татары с великою силою. Князь же, събрав воя, изыде противу их. И бысть по пророчьству святого Сергиа, и победивь, татары прогна и сам здравъ съ вои своими възвратися. И тако моливь святого Сергиа обрести место подобно, иде же цръковь сътворити. И тако обретше место подобно, призва же и княза великаго и основаста церковь, иже и вскоре сътворше церковь красну въ имя Пречистыа на Дубенке и съставишя обще житие. Постави же единого от ученикъ своих игумена в том монастыри, сам же пакы възвратися въ свои ему монастырь.

Третья Пахомиева редакция (около 1442 г.):

О победе великого князя Дмитриа на безбожныя агаряны

Въ время некое, Богу попущающи за грехы нашя, слышано бысть, яко от Ординьскых князя Момая, въздвиже силу велику, всю Орду, и поиде на Рускую землю, и бешя вси людие въ страсе велице. Княз же великии Дмитрии, тогда обдержааше скипетръ Московьскиа земля, съи убо прииде къ преподобному отцю Сергию въ обитель, прося от него благословениа и молитвы, и аще повелить ему поити противу поганых, ведяаше бо мужа добродетелна и свята и даром прозорьства почтена. Святыи же благослови его, рек: "Подобает ти, царю нашь православныи, съ дръзновениемъ противу поганых скоро изити, Богу помогающю ти, победиши безбожных и сдравъ въ свое отечьство възвратишися". Великии же въ бранех отходя, рече къ старцю: "Аще, отечь, поможеть ми Богъ твоими молитвами, възвратившю ми ся хощю устроити монастырь во имя Пречистеи Богородици и съставлю общее житие". И се рекъ, отиде. И тако скоро събравъ воя своя, и изиде противу агарян. И увидешя силу велику безбожных, устрашишяся. И тако в тъи чяс приспе борзоходець, нося послание от святого Сергиа сице: "Царю великии, да не устрашатся сердца вашя Безбожных множества, несть бо крепости в них, всяко побежени будут силою Христовою, поне же с вами есть". И абье великии в победе съ всем воиньством сиа слышавъ, велие дръзновение приашя, зело въскоре поидошя противу поганых, рекъ сие слово: "Боже великии крепкии, сътворивыи небо и землю, помощник нам буди на сьпротивящихся святому Ти имени". И тако въскоре съступишяся, и сражение бысть велие зело, и многа телеса падааху. И время немало бьющимся им, Богу помагающу крепкому на брани достохвалному великому князю Дмитрию, и тако конечне победившю ему поганых и пагубе предавшю. Видевше же супротивнии богопопущенныи гневъ на собе и Божие попущение, и абие на бежание устремишяся. Великии же в похвалах много гнаше сверепых, убиваа, от них же мнози безчислено избиени бышя, овии же множество язвени отбегошя, иных же живых изимашя. И бяше чюдно зрение и дива исполнено: иже преже блистающия оружиа, тогда же вся окровавлена зряхуся иноплеменных кровми, и вси православнии радовахуся, образъ победе нашааху. И исполнися пророческое слово: единъ женяше тысящу, а два двигнета тму. Святыи же, яко прозорливыи имея даръ, ведяаше вся тогда бываемая, подвизааше ученики своя непрестанно на молитву о воиньстве православных, аще бо и далече растояниемъ место и многым днемъ хожьдение име, но яко пред собою зря, таже и от ученикъ его чюднии мнози мужие, прозорливъ имеюще даръ, сему преславному видению сподобишяся, яко же и до конца погании побежени бышя. И тако в тъи чяс преподобныи мужь Сергии бывшюю победу и храборство вкликоименитого на безбожных все по ряду исповеда всем ученикомъ своимъ и убьеных христоименитых по имени изрекъ, всех ублажи и молитву о нихъ сътвори къ Господу. Братьям же сиа от святого слышящим и чудящимся зело о дарованнеи благодати святымъ Его угодником, и радовашася вси радостию великою о бывшеи победе на поганых. Храбрыи же повести достоины победоносныи великии царь Рускии Дмитрии победу светлую взем на сверепыя варвары, възвращается въ свое отечьство с радостию великою, въспевая пебедителныя прекрасныя песни Господеви, прославлешему пострадавших имени ради Его. И тако прииде победоносныи къ чюдному въ святыхъ отцю Сергию, благодать въздавая ему о добром съвещании, о чюдесех бываемых от него, и тако вкупе прославишя всесилнаго Бога, и милостыню велию вдасть святому.

О монастыри, иже на Дубенке

И по семь исполняеть еже вкупе обещяся съ блаженным, иде же обрящет место потребно устроити монастырь, и тако обретает место, именем река Дубенка, и ту създана бысть церкви, освящена во имя Пречистыя Богородица честнаго Ея Успениа, и вручи паству святыи единому от ученикъ своих мужю добродетелному Саве именемъ, и съставлено бысть общее житие. И тако събрашяся множество братии в мале времени, и бысть обитель въ обителех красна зело, полезна иноческому житью и донине.

* * *

Подведём краткие итоги.

В самом начале XV в. события Куликовской битвы нашли отражение в Краткой повести Троицкой летописи и в созданной на её основе Пространной летописной повести. Эпизод предполагаемого посещения перед битвой Дмитрием Донским Сергия Радонежского содержался, скорее всего, уже в Житии последнего, написанном Епифанием Премудрым. До нас он дошёл в составе Пахомиевых редакций Жития, составленных в первой половине XV века. Во второй половине того же столетия было составлено поэтическое произведение о Куликовской битве, вскоре после этого довольно неумело сокращённое -- "Задонщина". Она была частично переработана после 1475 года. Произведение это написано в духе государственной идеологии того времени. Наконец, в первой четверти XVI в. создаётся самое подробное и сюжетно увлекательное повествование о Куликовской битве -- "Сказание о Мамаевом побоище". Создававшееся изначально как "исторический роман", оно требует максимально осторожного подхода к содержащимся в нём сведениям. Это произведение оказалось впоследствии самым популярным. На протяжении XVI-XIX вв. было создано несколько его редакций, обраставших постепенно всё более фантастическими подробностями (см. [1], [4], [26]).

4. События

Совокупность источников следующим образом отражает последовательность событий (следует напомнить о чрезвычайной вариабельности "подробностей" в разных редакциях "Сказания о Мамаевом побоище", и даже в разных изводах и списках одной и той же редакции, причём подавляющее большинство спсиков не издано, а соотношения между ними зачастую неясны):

Следует подробнее остановиться на хронологии событий. Видно, что авторы Сказания и Пространной летописной повести придерживаются разных, хотя внутренне достаточно согласованных хронологических схем. Недостоверность хронологии Сказания из вышеизложенного достаточно очевидна, поэтому заслуживает безусловного доверия хронология Пространной летописной повести. В неё хорошо вписывается сообщение Сказания о сборе войск в Коломне к 15 августа, которое следует принять. Привожу проверку полученной таким образом хронологической схемы событий на основе расчётов В.А. Кучкина [20]:

Весть о движении Мамая была получена в Москве в самом начале августа. Реально ли было за две недели сосредоточить в Коломне войска из разных городов? Рассмотрим хронологию тверской войны 1375 года, зафиксированную летописями. 13 июля 1375 г. великий князь Тверской Михаил отправил в Москву гонца с известием об объявлении войны. Одновременно он послал свои полки на Торжок и Углич. Гонец мог преодолеть расстояние между Тверью и Москвой за три дня, следовательно, в Москве известие об этом было получено не ранее 16 июля. 29 июля великий князь Московский Дмитрий уже был с войсками в Волоке Ламском. Это минимум два дневных перехода от Москвы. Значит, войска были собраны уже 27 июля. Состав участников коалиции был примерно таким же, как и в 1380 году. Весь период мобилизации войск занял 11 дней. Это позволяет считать, что уже к 12 августа 1380 г. в Москву могли быть стянуты значительные силы, часть же войск подошла позднее уже в Коломну, или даже к месту стоянки Дмитрия Ивановича на берегу Дона, как это можно предполагать относительно отрядов братьев Ольгердовичей (маршрут, очевидно, был сообщён заранее всем военачальникам). От Москвы до Коломны как раз около трёх дней пути.

Утром 20 августа войска вышли из Коломны, направляясь к устью реки Лопасни, где были удобные броды. Это расстояние (65 км. по прямой) войска могли преодолеть за 2-3 дня. Т.о. уже 22 августа великий князь Дмитрий был у места переправы. До 26 августа к нему сюда подошли полки Владимира Андреевича. 26 августа русские войска переправились через Оку. К верховьям Дона пришли 6 сентября. Расстояние от устья Лопасни до устья Непрядвы 140 км. по прямой. Переход занял 10 дней -- слишком много для такого расстояния. Максимально на это должно было бы потребоваться дней 5-6. Данное обстоятельство говорит в пользу того, что русские войска двигались не слишком прямолинейно. Подробнее этот вопрос будет рассмотрен в следующей главе.

Как бы то ни было, в ночь с 7 на 8 сентября русские войска переправились через Дон. По древнерусскому счёту времени ночь 7 сентября наступала примерно в 17:30. К третьему часу дня 8 сентября (т.е. около 7:30 утра) русские полки закончили переход и начали строиться в боевые порядки.

5. Эпизоды

Рассмотрим подробнее некоторые особенно запутанные вопросы, связанные с Куликовской битвой. К таковым я отношу: датировку свидания Дмитрия Донского с Сергием Радонежским перед битвой, вопрос о личностях Пересвета и Осляби и знаменитом поединке Пересвета с Челубеем, вопрос о движении войск Дмитрия Донского и Мамая до их встречи на Куликовом поле и вопрос о составе и численности русских войск, участвовавших в сражении.

ДМИТРИЙ ДОНСКОЙ И СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ

Является ли историческим фактом свидание Дмитрия Донского с Сергием Радонежским перед его выступлением против Мамая, столь красочно описанное в "Сказании о Мамаевом побоище"?

В Пахомиевых редакциях Жития Сергия Радонежского говорится только о том, что великий князь Дмитрий некогда приходил к Преподобному за благословением перед походом против татар, и что по обету, данному во время этого свидания, им был основан монастырь на реке Дубенке. В Рогожском летописце под 1379 г. сохранилось известие, восходящее к Троицкой летописи, о создании Успенского Стромынского монастыря на Дубенке: "Того же лета игуменъ Сергии, преподобныи старецъ постави церковь въ имя святыя Богородиця честнаго ея Успениа, и украси ю иконами и книгами и монастырь устрои, и келии возгради на реце на Дубенке на Стромыне, и мнихы совокупи и единаго прозвитера изведе отъ болшаго монастыря отъ великыя лавры именем[ъ] Леонтиа, сего и нарече и поставити и быти игуменомъ въ томъ монастыри. А священа бысть та церкви тое же осени месяца декабря въ 1 день, на память святаго пророка Наума. Сии же монастырь въздвиже Сергии повелениемъ князя великаго Дмитриа Ивановича". Это позволяет датировать свидание Дмитрия Донского с Сергием Радонежским 1379 годом и связать его с битвой на реке Воже 11 августа 1379 года, что согласуется и с посвящением монастыря Успению, а не Рождеству Богородицы. За предложенную датировку косвенно говорит и упоминание в Пространной летописной повести и Сказании о получении Дмитрием Ивановичем перед битвой "благословенной" грамоты от Сергия Радонежского. Очевидно, великий князь на этот раз ограничился посылкой в Троице-Сергиев монастырь нарочного с известием о походе, что могло быть вызвано весьма сжатыми сроками подготовки к нему. Ответом на письмо Дмитрия Ивановича, очевидно, и была грамота Сергия.

Б.М. Клосс [7] пытается передатировать основание Успенского Стромынского монастыря 1381 годом, т.к. 1 декабря в 1379 г. приходилось на четверг, а в 1381 году -- на воскресенье. По его мнению невероятно, чтобы такое важное событие, как освящение главного монастырского храма, происходило не в воскресенье. Это более чем странный аргумент.

В церковно-исторической литературе XIX в. утвердилось мнение о том, что Дмитрием Донским после Куликовской битвы был основан другой монастырь "на Дубенке". Оно основывается на существовании до середины XVIII в. небольшой Успенской Шавыкиной пустыни, якобы упоминающейся в Прологе под 16 марта, где о св. Серапионе говорится: "Приходитъ въ монастирь Пречистыя Богородицы честнаго ея Оуспения, на островъ, еже есть на Дубенке". Однако, эта статья появляется впервые в Прологе издания 1667 года, в более ранних его изданиях и рукописях она отсутствует. В "Житии св. Серапиона", составленном незадолго до его канонизации в 1559 году, говорится: "И приходит в монастырь Пречистыя Богородица честнаго ея Успения на Стромыню, еже есть на Дубенке. Начало бо того монастыря благословением чюдотворца Сергия, и егда победоносный великий князь Дмитрий одоление показав за Доном на безбожного Мамая" [Т.Н. Моисеева. Житие Новгородского архиепископа Серапиона. ТОДРЛ, т. 21. М. Л. 1965]. Т.о. речь здесь идёт о том же монастыре, что и в Рогожском летописце. Можно предположить, что при подготовке издания Пролога 1667 г. непонятное справщику слово "Стромыню" было заменено на "остров".

В летописной статье 1379 г. первым игуменом нового монастыря назван Леонтий. В первой Пахомиевой редакции Жития Сергия Радонежского он не назван по имени. Во второй и третьей Пахомиевых редакциях он именуется Саввой, в четвёртой он назван уже Романом ([Чернов, 33], см. также главу "Источники"). В Житии Саввы Сторожевского, написанном Маркеллом около 1552 года, говорится, что после победы над Мамаем Савва был поставлен Сергием Радонежским игуменом в монастырь "на Дубенке". Савва Сторожевский умер 3 декабря 1406 г. и был погребён в основанном им Саввино-Сторожевском монастыре. В Стромынском же монастыре почитался Савва Стромынский, память которого совершалась 30 июля. Отписные книги монастыря за 1616 г. упоминают "гробницу преподобного отца нашего Саввы ученика чудотворца Сергия". Эти два Саввы имеют также различную иконографию, что окончательно убеждает в том, что они были двумя разными лицами. В этом можно видеть косвенное свидетельство в пользу того, что Савва Сторожевский первоначально игуменствовал в другом монастыре "на Дубенке", но можно видеть и простую ошибку составителя его Жития, перепутавшего малоизвестного Савву Стромынского со знаменитым святым, тем более, что и Савва Стромынский был учеником Сергия Радонежского, если можно доверять свидетельству об этом текста XVII века [Чернов, 33]. Разноречия же между Рогожским летописцем и Пахомиевыми редакциями Жития Сергия Радонежского относительно имени первого игумена обетного монастыря могут объясняться большей известностью Саввы Стромынского, почитавшегося в монастыре, по сравнению с Леонтием, почему-то оставшимся в тени.

Поиски остатков Шавыкиной пустыни были предприняты М.В. Толстым в XIX веке. Он установил, что она располагалась на "острове", омываемом рекой Дубной и речками Дубенкой, Быстрицей и Вытраской [М.В. Толстой. Несколько слов об Успенском Дубенском монастыре. В книге: Чтения общества истории и древностей Российских. 1860. Книга 1]. В его время место расположения бывшего монастыря именовалось Шевякина пустошь. Однако предпринятые М.В. Толстым попытки отыскать упоминания об этом монастыре в актовом материале XVI-XVII вв. успехом не увенчались [Чернов, 33. Стр. 129]. В 1989-90 гг. археологическое обследование местности, где ранее располагалась Шавыкина пустынь, было произведено С.З. Черновым, обнаружившим там следы сооружений, осколки керамики и некоторые артефакты, датируемые по археологическим соображениям второй половиной XIV -- первой половиной XV веков, а также несомненные доказательства активной хозяйственной жизни обители на протяжении XV -- первой половины XVII столетий [Чернов, 33].

Т.о. представляется весьма вероятным существование Успенской Шавыкиной пустыни уже в конце XIV века, однако никаких оснований приписывать её основание преподобному Сергию и связывать с Куликовской битвой сохранившиеся источники не дают. Аргументы в пользу этого, приводимые С.З. Черновым [33, стр. 148-149], представляют собой лишь рассуждения общего характера, не подкреплённые убедительными доказательствами.

Однако, традиционно представляется невероятным, чтобы Дмитрий Донской, приходивший получить благословение Сергия Радонежского перед битвой на Воже, не сделал этого перед столь важным событием, как поход против Мамая, тем более, что и в Житии Сергия Радонежского говорится, что свидание Преподобного с великим князем состоялось, когда на Русь шёл Мамай, а не Бегич. Если следовать традиционным воззрениям, придётся признать, что нам ничего не известно о подробностях данного свидания. При этом, скорее всего, оно могло иметь место незадолго до 15 августа, ибо 18 августа Дмитрий Донской никак не мог быть в Троице-Сергиевом монастыре (200 км. от Коломны по прямой), учитывая выступление русских войск из Коломны утром 20 августа. А между тем Сказание помещает между посещением Дмитрием Ивановичем Троице-Сергиева монастыря и его приходом в Коломну ещё и возвращение великого князя в Москву, и целый ряд молебнов в Кремлёвских соборах. Этим может быть объяснено и посвящение обетного монастыря Успению, а не Рождеству Богородицы, если таковым монастырём признавать Успенскую Шавыкину пустынь. Если же не принимать всерьёз ничем не подтверждаемую связь её с преподобным Сергием, то остаётся полагать, что под пером Епифания Премудрого произошла контаминация известий об основании Успенского Стромынского монастыря по обету, данному великим князем Дмитрием перед битвой на Воже, и о свидании его с Сергием Радонежским перед Куликовской битвой, причём последующее грандиозное событие при этом как бы заслонило собой более раннюю "пробу сил".

Выбор между базирующимися на весьма шатких основаниях "традиционными" построениями и приурочением известия Жития Сергия Радонежского о свидании Преподобного с Дмитрием Донским ко времени перед битвой на реке Воже, результатом чего явилось основание Успенского Стромынского монастыря "на Дубенке" в 1379 году, или же примирение "крайностей" в гипотезе о двух свиданиях, слитых в одно Епифанием Премудрым -- дело личного вкуса и исторических "пристрастий".

ПЕРЕСВЕТ И ОСЛЯБЯ

Весьма вероятная недостоверность свидетельства "Сказания о Мамаевом побоище" о свидании Дмитрия Донского и Сергия Радонежского перед Куликовской битвой, а тем более его "подробностях", бросает тень и на предание об участии в сражении двух монахов Троице-Сергиева монастыря: Пересвета и Осляби, а тем самым и на знаменитый поединок Пересвета с Челубеем. Подробный рассказ об этом поединке дошёл до нас только в Сказании -- источнике позднем и изобилующим недостоверными и непроверяемыми сведениями. Как уже указывалось, поединок описывается различно разными списками Сказания. Противник Пересвета называется то просто "печенегом", то "Темир-мурзой" (Киприановская редакция), то Таврулом, то, наконец, Челубеем (Челебей, Телебей) в редакциях "Синопсиса" и лубочных изданий (XVII-XIX века). Всё это не прибавляет доверия к источнику. Косвенным аргументом в пользу недостоверности эпизода может служить и то, что ни ордынская, ни русская военные истории не знают традиции поединков перед битвой. Поединки, как и прочие проявления "личного мужества", прямо запрещались "Ясой" Чингисхана, превыше всего ставившей дисциплину в монгольских войсках. Как свод "традиционного" монгольского права "Яса", разумеется, утратила значение после исламизации Орды, но как воинский устав сохраняла свою авторитетность. Об этом согласно говорят авторы восточных хроник и европейские путешественники, оставившие записки о "татарах". На войско противника обрушивался стремительный удар конной лавы, а если натиск был остановлен, лава откатывалась, перестраивалась и повторяла атаку. Особенно строго ордынские военачальники следили за тем, чтобы никто не разрывал строй. Виновных ожидала смертная казнь. Русские летописи во всей своей совокупности также не содержат сведений ни об одном поединке, за исключением легендарных поединков Никиты Кожемяки с печенегом и Мстислава с Редедёй в Повести временных лет. Поединки на Руси существовали исключительно в сфере судопроизводства ("поле"). Краткая и Пространная летописная повести говорят о стремительном начале битвы, которой не предшествовала никакая "разминка". Алексанр Пересвет в них упоминается в числе убитых и назван бывшим брянским боярином. Наконец, имён Пересвета и Осляби нет в Троицком синодике, а они должны были бы быть включены в него, если бы действительно являлись монахами Троице-Сергиева монастыря [Никитин, 19].

Помимо Сказания, Пересвет и Ослябя фигурируют также в Задонщине, называющей их "чернецами". Но ни о каком поединке Задонщина не сообщает. Пересвет и Ослябя представлены в ней воинами, участвовавшими в сражении в течении достаточно долгого времени. При этом фрагменты, посвящённые Пересвету, рисуют его скорее в облике "былинного богатыря", нежели монаха: "Хоробрыи Пересвет поскакиваеть на своемь вещем сивце, свистомь поля перегороди, а ркучи таково слово: "Лучши бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели намъ от поганыхъ положеным пасти". И реч[е] Ослебя брату своему Пересвету: "Уже, брате, вижю раны на с[е]рдци твоемь тяжки. Уже твоеи главе пасти на сырую землю на белую ковылу моему чаду Иякову..."" [К-Б], "Пересвет поскакивает на борзе кони, а злаченым доспехомъ посвечиваше. [...] И молвяше брат его Ослабе черънецъ: "Брате Пересвет, вижу на тели твоем раны, уже голове твоеи летети на траву ковыл[ь], а чаду моему Якову на ковыли земли не лежати на поли Куликове..."" [И-1], "Тако бо Пересвет поскакивает на своем добре коне, а злаченым доспехом посвельчивает. [...] И молвяше Ослябя чернец своему брату Пересвету старцу: "Брате Пересвете, вижу на теле твоем раны великия, уже, брате, летети гл[а]ве твоеи на траву ковыль, а чаду твоему Иякову лежати на зелене ковыле траве на поле Куликове на речьке Напряде..." [У]. Никакой схимы с нашитыми крестами, упоминаемой в Сказании! Видно также, что в наиболее раннем списке Задонщины [К-Б] даже не упоминается о "чернечестве" братьев, и что под пером редакторов и переписчиков сын Осляби Яков постепенно превращается в сына Пересвета, фигурирующего впоследствии в Сказании...

Итак, из всего вышеизложенного видно, как неизвестная ранним источникам и Житию Сергия Радонежского (первая половина XV века) легенда впервые фиксируется в 60-80 гг. XV века в "Задонщине", ещё ничего не знающей о поединке, но уже называющей Пересвета и Ослябю "чернецами", и наконец расцветает пышным цветом в самом начале XVI в. в "Сказании о Мамаевом побоище", впоследствии, на протяжении XVII-XIX веков, расцвечиваясь всё новыми и новыми подробностями. Следует ли, однако, на этом основании усомниться в историчности самих имён Пересвета и Осляби? Что нам вообще о них известно?

Александр Пересвет упомянут в списке убитых уже в Краткой летописной повести. В Пространной летописной повести он назван бывшим брянским боярином (очевидно, перешедшим на службу к великому князю Московскому вместе со своим сюзереном -- князем Дмитрием Брянским). В Распространённой редакции Сказания он назван "чернецом любочанином". Если его гибель на поле боя фиксируется всеми источниками, то о судьбе его брата Осляби ничего не известно. Он выступает, фактически, в качестве статиста. С.К. Шамбинаго, разбирая в своё время акты местнических споров между монахом Геннадием Бутурлиным и М.Б. Плещеевым в 1390-93 годах, обнаружил, что Андрей Ослябя был в это время ещё жив и служил боярином при дворе митрополита Киприана, т.е. не был монахом, ибо монашеский сан несовместим с боярством [Шамбинаго, 1. Стр. 177]. Монашество он принял позднее, о чём свидетельствует статья 1398 г. Московского летописного свода конца XV века [ПСРЛ т. 25], где сказано, что великий князь Василий Дмитриевич послал в осаждавшийся турками Царьград "много серебра и милостыню с черньцомъ Родионом Ослебятемъ, иже прежде былъ боярин Любутьскы". Т.о. Пересвет и Ослябя происходили из Любутска в Брянском княжестве и в 1380 г. монахами не были. В Куликовской битве они и сын Осляби Яков, судя по "Задонщине", погибший в сражении, участвовали в составе дружины князя Дмитрия Ольгердовича, сидевшего в пожалованном ему Переяславле Залесском. Спустя годы после сражения Андрей Ослябя принял монашество под именем Иродион и нет никаких данных, что это произошло именно в Троице-Сергиевой лавре.

В.А. Кучкин в статье "Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы" [Церковь, общество и государство в феодальной России. М. 1990] выдвинул против этого возражения, считая имя Андрей монашеским именем Осляби на основании того, что в подтвердительной грамоте 1483 г. о совершении обмена между великим князем Василием Дмитриевичем и митрополитом Киприаном г. Алексина на слободку Караш, что имело место между 6 марта 1390 года и 13 февраля 1392 года [В.А. Кучкин. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X-XIV вв. М. 1984. Стр. 273-274], в числе митрополичьих бояр, совершавших сделку, фигурирует "чернец Андрей Ослебятя" [АФЗХ, 14. Стр. 24]. Однако, как уже было сказано, монашество несовместимо с боярством. Т.о. Андрей -- мирское имя Осляби. Превращение же его в "чернеца Андрея Ослебятю" объясняется тем, что грамота 1483 г. дошла до нас в составе Копийной книги актов на земельные владения московского Митрополичьего Дома, сама при этом являясь копией первоначальной грамоты. Очевидно, после пострига Андрея Осляби на полях против его имени была сделана помета "чернец", попавшая при последующих копированиях в основной текст. Такого рода интерполяция глосс обычное явление для древнерусской письменности [Никитин, 19].

Между прочим, в Воскресенской летописи [ПСРЛ т. 8] под 1425 г. в числе митрополичьих бояр упоминается ещё и Акинф Ослебятев, очевидно, второй сын Андрея Осляби. Он же фигурирует в 1391 г. в Уставной грамоте Владимирскому Царевоконстантиновскому монастырю [АФЗХ, 14. Стр. 179-180].

На не слишком достоверных данных базируется и предание о захоронении братьев в Старом Симонове, восходящее к одному рукописному месяцеслову XVII века, где сказано, что оба инока похоронены "у церкви деревянныя Рождества", заменённой в 1509 г. каменной. Карамзин в "Истории государства Российского" [т. 5, прим. 82] пишет: "В приходской церкви Рождества Богоматери, разбирая колокольню сей церкви, называемой Старым Симоновым [...], в царствование Екатерины II нашли древнюю гробницу под камнем, на коем были вырезаны имена Осляби и Пересвета: ныне она стоит в трапезе, а камень закладен в стене". С другой стороны Н.М. Снегирёв [Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества. Тетрадь пятая. М. 1848. Стр. 35] сообщает, что "в царствование Анны Иоанновны, при разобрании старой колокольни и при копании рвов для новой каменной трапезы, открыт был кирпичный склеп, покрытый надгробными камнями без надписей, длиной 1 аршин 14 вершков. Когда сняты были сии камни, тогда увидели через отверстие гробы духовных витязей". Трудно решить, кому следует больше доверять. Мне представляется более соответствующим действительности сообщение Снегирёва. По его словам надгробные плиты не имели надписей, к тому же кирпич по археологическим данным начал широко применяться в московском строительстве только со второй половины XV века [В.Л. Егоров. Пересвет и Ослябя. Вопросы истории, 1985, № 9]. Как бы то ни было, в связи с тем, что Андрей Ослябя не погиб в Куликовской битве, это захоронение в лучшем случае могло принадлежать Пересвету и его племяннику Якову Ослебятину, которых позднейшая традиция сделала монахами, или, скорее, двум безымянным инокам, которых позднейшая традиция почему-то отождествила с Пересветом и Ослябей...

Остаётся выяснить, каким образом имена Пересвета и Осляби оказались связаны с Троице-Сергиевой лаврой. Здесь можно воспользоваться гипотезой А.Л. Никитина [19], обратившего внимание на то, что в располагавшемся неподалёку от г. Скопина Рязанской области (в 40 км. от Куликова поля) Дмитриевском Ряжском монастыре в качестве местночтимой реликвии хранился костыль из яблоневого дерева, с которым, согласно монастырскому преданию, на это место к Дмитрию Донскому пришёл Александр Пересвет с "грамоткой" и просфорой от Сергия Радонежского. Отсюда вместе с войском он отправился на Куликово поле, оставив ненужный более костыль у некоего отшельника, жившего на горе Дмитриевке (название позднейшее). Позднее в память о полученном здесь благословении Преподобного великий князь Дмитрий основал на этом месте монастырь с двумя храмами -- во имя великомученика Дмитрия Солунского (своего небесного покровителя) и преподобного Сергия Радонежского [И. Добролюбов. Историко-статистическое описание церквей и монастырей Рязанской епархии, ныне существующих и упразднённых, со списками их настоятелей за XVII, XVIII и XIX ст. и библиографическими указаниями. Рязань. 1885, том 2, стр. 242]. Ныне этот костыль хранится в Особой кладовой Рязанского историко-архитектурного музея-заповедника под № 3888. Разумеется, это не дорожный посох, который не был нужен историческому Пересвету, ехавшему верхом, а костыль для раненого, возможно, и в Куликовской битве. Однако, само существование такого предания позволяет поставить вопрос о пути войск Дмитрия Донского на Куликово поле (об этом подробнее в следующем разделе) и отождествить упоминаемого Сказанием и Пространной летописной повестью посланца Сергия Радонежского, пришедшего к великому князю Дмитрию незадолго до битвы, с Александром Пересветом, ехавшим на соединение с действующей армией из Переяславля Залесского как раз мимо Троице-Сергиевого монастыря (московско-переяславская дорога уже в 1350-60 гг. проходила под стенами Троицкой обители [С.З. Чернов. Исторический ландшафт древнего Радонежа. Происхождение и семантика. В книге: Памятники культуры. Новые открытия 1988 г. М. 1989]), который мог посетить по дороге, и где преподобный Сергий мог поручить ему передать своё послание великому князю. Это тем более вероятно, что именно к 5-6 сентября 1380 г. Пространная летописная повесть и Сказание приурочивают остановку русских войск, во время которой к ним присоединяются отряды братьев Ольгердовичей, в составе одного из которых (а именно в отряде Дмитрия Брянского) и должны были находиться Пересвет и Ослябя.

Вполне вероятно, что Пересвет и Ослябя, изображённые в "Задонщине" богатырями, чем-то отличились в сражении, что могло запомниться современникам и сохраниться в памяти потомков. Параллельное существование предания о том, что именно Пересвет принёс Дмитрию Ивановичу "благословенную грамоту" Сергия Радонежского, привело к тому, что его, а заодно и его брата Ослябю, стали считать троицкими монахами, что вполне логично: кого же ещё мог послать игумен с таким поручением? Этот этап сложения легенды зафиксирован "Задонщиной". А уже на рубеже XV-XVI веков, если не прямо под пером автора "Сказания о Мамаевом побоище", эпический герой обрёл и эпического противника. В этом можно убедиться, обратившись к именам "печенега" в позднейших редакциях Сказания: Темир-мурза -- двойник Темир-Аксака (Тамерлана), Таврул -- двойник захваченного под стенами Киева татарина из войска Батыя [Ипатьевская летопись под 1240 г.], Челубей -- двойник Челяби-эмира (сына султана Мурада I), взявшего в 1393 г. Тырново -- столицу Второго Болгарского царства. Все три имени противника "инока Пересвета" принадлежат "врагам рода христианского", против которых в его лице выступают Московский великий князь и русская православная Церковь!

ПУТЬ НА КУЛИКОВО ПОЛЕ

Вышеизложенная гипотеза позволяет уточнить и маршрут движения войск Дмитрия Донского на Куликово поле. Обычно предполагается, что он пошёл от устья Лопасни прямо на юг по Муравскому шляху. Этой дорогой в XVI в. обычно ходили на Москву крымские татары, т.к. старая татарская "сакма", проходившая по водоразделу Дона и Воронежа, была к тому времени надёжно перекрыта мощными укреплениями "засечной черты". Однако, согласно приведённому выше расчёту, получается, что двигался он при этом необъяснимо медленно. Вспомним, однако, что сохранившийся в Тверской летописи фрагмент рязанского донесения о приходе Мамая сообщает о нахождении последнего на Воронеже, предлагая, впрочем, проверить сообщаемые сведения. Такая проверка и была произведена "заставами", упоминающимися в Сказании: татары были обнаружены в верховьях реки Цны. Очевидно, Мамай шёл из Крыма вдоль правого берега Дона, потом перешёл его у устья Воронежа и направился в междуречье Воронежа и Цны. Причины выбора им столь странного маршрута источниками не освещены.

5 августа 1380 года, согласно Сказанию, Мамай был ещё там -- "у Кузьминой гати". Если это так, то он не мог появиться утром 8 августа на Куликовом поле (около 160 км. по прямой). Это известие не согласуется и с рассказом Пространной летописной повести о получении великим князем Дмитрием после переправы через Оку "другой" вести о нахождении Мамая "за Доном", т.е. на правом его берегу, которое логичнее всего связать с непонятной двухдневной остановкой русских войск, локализуемой т.о. в окрестностях г. Скопина. Именно сюда Дмитрия Ивановича и должны были привести как первоначальное известие о приходе Мамая, так и донесение разведки о его нахождении в верховьях Цны, полученное, очевидно, ранее 5 августа (хронология Сказания, как показано выше, искусственна), ибо, если бы он шёл от устья Лопасни прямо на юг, то оставлял бы неприкрытой дорогу на Коломну -- "ворота Москвы", во что трудно поверить. Движение же русских войск в район г. Скопина не прямиком от Коломны, а через устье Лопасни, если это известие Пространной летописной повести достоверно, связано, вероятно, с наличием там удобных бродов.

Т.о. великий князь Дмитрий шёл прямо на врага. Понятна в этой связи и двухдневная остановка русских войск, вызванная растерянностью, когда они не обнаружили Мамая в предполагаемом районе на левобережье Дона. Очевидно, тот уже перешёл на правый его берег, где Ягайло было удобнее всего соединиться с ним, и расположил свои становища на реке Красивая Меча. Выяснив это, Дмитрий Иванович приказал немедленно форсировать Дон, дабы не допустить соединения войск противников, что ему и удалось. Мамай, узнав о подходе русских войск ("сеченыа своя видев") и так и не дождавшись Ягайло, двинулся "налегке" вдоль правого берега Дона навстречу великокняжеским полкам.

УРЯЖЕНИЕ ПОЛКОВ

Каковы были численность и состав русского войска на Куликовом поле? По Сказанию его численность составляла 303000 человек. По Задонщине -- 300000. По Пространной летописной повести -- 100100, но в дальнейшем тексте памятника называются числа от 150000 до 200000. Странное число 100100, по предположению Шахматова [Отзыв о сочинении С.К. Шамбинаго "Повести о Мамаевом побоище". СПб. 1906], произошло из 170000 благодаря превращению под пером переписчика цифры О в Р. Реально ли число 170000? Псковская республика без особого напряжения смогла выставить в 1472 г. 10000 воинов [Псковские летописи, выпуск 2. М. 1955], а Кострома в 1375 г. выставила "много боле пяти тысущь" [Рогожский летописец, 9]. Общее число городов, выставивших свои отряды в 1380 году, около 30, т.о. число 170000 воинов вполне реально, однако, в этом войске должно было быть немало новобранцев. Отнюдь не все собранные войска отправились на Куликово поле, часть была оставлена в Коломне, Серпухове и других городах, часть осталась в Москве. Пространная летописная повесть сообщает: "А на Москве остави воевод своих [...] Федора Андреевича". Скорее всего, это следует понимать так, что "воевод" было несколько, но они состояли под верховным командованием Ф.А. Свибло [Кучкин, 20. Стр. 12-13]. Если верно приведённое в предыдущей главе гипотетическое обоснование численности войск Мамая, получается, что русских на Куликовом поле было в 2 раза больше. Неизвестно, однако, насколько можно доверять в этом отношении сведениям источников. Судя по описываемой ими кровопролитности сражения и тяжести его для русского войска, силы противников были примерно равны.

Что можно сказать о составе русских войск, участвовавших в Куликовской битве? Пространная летописная повесть упоминает только полки великого князя Дмитрия Ивановича, его двоюродного брата Владимира Андреевича -- князя Серпуховского и Боровского -- и белозерских князей. Роспись полков в летописи Дубровского перечисляет, кроме того, отряды, выставленные смоленскими, ростовскими, стародубскими, ярославскими, моложскими, оболенскими, новосильскими, тарусскими, кашинскими князьями. Упоминаемый в ней князь Роман Михайлович Брянский носил этот титул лишь номинально. Брянск в это время входил в состав Великого княжества Литовского. Задонщина дополняет этот перечень (в списке убитых) боярами московскими, коломенскими, серпуховскими, переяславскими, костромскими, владимирскими, суздальскими, муромскими, ростовскими, дмитровскими, можайскими, звенигородскими, угличскими, а также боярами рязанскими (нонсенс), новгородскими "посадниками" и даже литовскими "панами", якобы пришедшими с братьями Ольгердовичами и приведшими с собой 70000 латников. Выше уже указывалось, что Андрей Ольгердович находился в это время в Москве и, согласно Пространной летописной повести, явился к великому князю Дмитрию с псковской дружиной. Вероятнее всего, это был небольшой отряд, набранный им во время пребывания в Пскове по дороге в Москву. Дмитрию Ольгердовичу был пожалован в "кормление" Переяславль Залесский, т.ч. его дружину, очевидно, составляли переяславцы. Были в ней и выходцы из Литвы, но не "паны", а брянская знать. Уже само название литовских воевод "панами" отражает позднейшую ситуацию, сложившуюся в результате унии Великого княжества Литовского с Польшей. Недостоверно и сообщение "Задонщины" и "Сказания о Мамаевом побоище" об участии в битве новгородцев. Об этом молчат 2-я и 3-я Новгодские летописи XV века, вообще лишь кратко упоминающие о Куликовской битве как о далёком от Новгорода событии. 2-я Новгородская летопись даже датирует её 1381 годом [РЛ. Новгородские летописи. Кн. 1-2. Рязань. 2002]. В 1-й Новгородской летописи младшего извода помещён сильно сокращённый вариант Пространной летописной повести, но, как показал ещё Шахматов, при её создании, наряду с 1-й Новгородской летописью старшего извода (рубеж XIII-XIV веков), были использованы общерусские материалы, на основе которых впоследствии были созданы Софийская 1-я и восходящие к ней летописи [СКиКДР, 29. Выпуск 1]. Она также не упоминает об участии в битве новгородцев. Не могли они, как и псковичи, принять в ней участие и по хронологическим соображениям (см. предыдущую главу). В аналогичном списке убитых "Сказания о Мамаевом побоище" упоминаются ещё галичане и нижегородцы.

Обратимся теперь к командному составу русского войска. В Сказании "уряжение" полков описывается двукратно: первый раз на Девичьем поле под Коломной, второй раз непосредственно перед битвой. Первое уряжение полков является домыслом автора, т.к. Владимира Андреевича в Коломне не было, его полки подошли позднее. Т.о. совокупность этих двух росписей полков вполне можно считать сопоставимой с аналогичной росписью в летописи Дубровского. Согласно им, русское войско состояло из передового, основного (большого) полков и полков правой и левой руки. В изводе Михайловского Основной редакции Сказания назван также сторожевой полк, но в XIV веке сторожевым полком назывался, вероятно, как раз передовой. Так, например, Пространная летописная повесть сообщает, что Дмитрий Иванович, приняв решение собственным примером воодушевлять войско, начал битву "въ сторожевыхъ полцехъ", а потом отъехал "въ великии полкъ". Впрочем, достоверных данных о том, различались в то время передовой и сторожевой полки, или нет, мы не имеем.

Согласно "Сказанию о Мамаевом побоище", распределение воевод было следующим:

Передовой полк:
Дмитрий и Владимир Всеволожи,
коломенский воевода Микула Васильевич,
воевода владимирский и юрьевский Тимофей Волуевич,
костромской воевода Иван Родионович Квашня,
переяславский воевода Андрей Серкизович.

Большой полк:
великий князь Дмитрий Иванович,
белозерские князья.

Полк правой руки:
князь Владимир Андреевич Серпуховской,
Данила Белеут,
Константин Конанов,
князь Фёдор Елецкий,
князь Юрий Мещерский,
князь Андрей Муромский.

Полк левой руки:
князь Глеб Брянский.

При втором "уряжении" на поле битвы был выделен засадный полк, возглавленный князем Владимиром Андреевичем и Дмитрием Боброковым Волынцем. Полк правой руки возглавил Микула Васильевич, а полк левой руки -- Тимофей Волуевич.

Дмитрия и Владимира Всеволожей можно отождествить с сыновьями смоленского князя Александра-Всеволода Глебовича. Дмитрий, по преданиям, основатель рода Всеволожей, был в 1392 г. назначен московским наместником в Нижнем Новгороде [Бегунов, 22. Стр. 492]. Князь глеб Брянский -- лицо неизвестное. Скорее всего, автор Сказания "оживил" князя Глеба Святославича Брянского, убитого в 1340 году [там же], или же его следует отождествить с князем Романом Михайловичем Брянским, фигурирующим в росписи полков в составе летописи Дубровского. О белозерских князьях уже говорилось в предыдущей главе. Добавим здесь, что белозерского князя Семёна Михайловича родословные не знают [там же], однако, он упоминается в числе убитых на Куликовом поле уже Краткой летописной повестью и Синодиком (см. в главе "Источники"). Известен князь Семён Михайлович, подручный князя Дмитрия Суздальского, погибший на Пьяне в 1378 году (см. "Повесть о побоище на реке Пьяне" в Симеоновской летописи [10] и Рогожском летописце [9]). Возможно, его имя попало по ошибке в поминальный спискок погибших на Куликовом поле уже в Синодике, послужившем одним из источников Краткой летописной повести.

Андрей Серкизович -- сын царевича Серкиза, приехавшего на службу к великому князю Дмитрию, был переяславским воеводой [Бархатная книга. Часть 2, стр. 206; П.В. Долгоруков. Российская родословная книга, часть 4. СПб. 1857, стр. 205]. Его имя упомянуто в числе павших в Синодике и Краткой летописной повести. Данила Белеут по родословным неизвестен. Воевода Константин Конанов может быть отождествлён с Константином Ивановичем, упомянутым в Синодике. Князь Фёдор Елецкий -- сын князя Ивана Титыча Козельского, родоначальник Елецких князей [Бархатная книга. Часть 2, стр. 235; П.В. Долгоруков. Российская родословная книга, часть 1, стр. 49]. Князь Юрий Мещерский -- родоначальник князей Мещерских, согласно родословным, убитый на Куликовом поле [Бегунов, 22. Стр. 498]. Князь Андрей Муромский -- лицо неизвестное. Следует отметить, что родословные росписи, дошедшие до нас, источники весьма поздние (XVI-XVII века). Достоверность их свидетельств в подавляющем большинстве случаев не может быть подтверждена актовым и летописным материалом соответствующего времени.

Микула Васильевич -- сын последнего московского тысяцкого Василия Вельяминова. Он упомянут в числе погибших в Синодике и Краткой летописной повести. Иван Родионович Квашня -- основатель рода Квашниных [Бархатная книга. Часть 2, стр. 24; П.В. Долгоруков. Российская родословная книга, часть 4, стр. 117]. В 1389 г. он свидетельствовал подлинность духовного завещания великого князя Дмитрия Ивановича. Тимофей Волуевич -- внук Окатия Волуя, выходца из Литвы, сын Василия Окатиевича Волуя, окольничего Симеона Гордого [П.В. Долгоруков. Российская родословная книга, часть 4, стр. 321]. Он упомянут в числе павших в Синодике и Краткой летописной повести. В 1375 г. он свидетельствовал подлинность духовного завещания великого князя Дмитрия, а в 1378 г. был воеводой полка левой руки в битве на р. Воже [Бегунов, 22. Стр. 499].

Дмитрий Михайлович Боброков Волынец был сыном князя Кориата-Михаила Гедиминовича, владельца местечка Бобрка, недалеко от Львова. В 60-х гг. XIV в. он был тысяцким у суздальского и нижегородского князя Дмитрия Константиновича, потом перешёл на службу к великому князю Дмитрию Ивановичу, который выдал за него сестру своей жены Анну. В 1371 г. возглавлявшееся им войско одержало победу над Олегом Рязанским под Скорнищевым. В 1379 г. он участвует в походе на Литву. Он также первым свидетельствует подлинность завещания великого князя Дмитрия [Бегунов, 22. Стр. 500].

Согласно летописи Дубровского, распределение воевод было следующим:

Передовой полк:
князья Андрей и Дмитрий Ольгердовичи,
боярин Микула Васильевич,
князь Фёдор Романович Белозерский.

Большой полк:
великий князь Дмитрий Иванович,
Иван Родионович Квашня,
боярин Михайло Бренков,
князь Иван Васильевич Смоленский.

Полк правой руки:
князь Андрей Фёдорович Ростовский,
Фёдор Грунка,
князь Андрей Фёдорович Стародубский.

Полк левой руки:
князь [Василий] Васильевич Ярославский,
Лев Морозов,
князь Фёдор Михайлович Моложский.

Сторожевой полк:
Михаил Иванович Окинфович,
князь Семён Константинович Оболенский,
князь Иван Тарусский,
Андрей Серкизович.

Засадный полк:
князь Владимир Андреевич,
Дмитрий Михайлович Волынец,
князь Роман Михайлович Брянский,
князь Василий Михайлович Кашинский,
князь [...] Романович Новосильский.

Здесь также проводится чёткое разграничение между передовым и сторожевым полками. Перечень князей в этой росписи полков подозрительно напоминает перечень участников похода на Тверь 1375 г. в той же летописи. Возникает подозрение, не сконструирован ли первый на основе второго. С другой стороны, различия между ними довольно хорошо объясняются политической ситуацией 1380 года. Так, в росписи отсутствуют нижегородские князья, которым было не до участия в очередной военной кампании после двукратного разорения их владений в 1377 и 1378 годах. Вместо князя Романа Новосильского в походе участвует его сын, что вполне естественно, т.к. Новосильское княжество лежало на пути Ягайлы, двигавшегося на соединение с Мамаем, и кому-то надо было остаться его оборонять. Все остальные упоминающиеся в росписи лица, кроме Фёдора Грунки и Дмитрия Михайловича Волынца, известны уже по Краткой летописной повести. Фёдор Грунка по родословным приходился двоюродным братом Микуле Васильевичу [Бегунов, 22. Стр. 502].

В целом, несмотря на то, что она дошла до нас в составе ещё более позднего источника, чем "Сказание о Мамаевом побоище", роспись полков в летописи Дубровского выглядит куда более достоверной. Она производит впечатление взятой из официального разряда. В составлении Новгородского свода 1539 года, к которому восходит летопись Дубровского, принимали активное участие представители боярского рода Квашниных [А.Н. Насонов. История русского летописания XI-XVIII веков. М. 1969], предок которых Иван Родионович Квашня играл видную роль в Куликовской битве. Возможно, источник, к которому восходит роспись полков, связан с родом Квашниных.

Если принимать свидетельство летописи Дубровского, следует заключить, что возглавляемая Москвой коалиция русских земель, сложившаяся в 1375 году, продолжала существовать и в 1380. В любом случае, именно воины этих княжеств: Московского, Владимирского, Ростовского, Ярославского, Белозерского, Моложского, Стародубского, Кашинского, Смоленского, Новосильского, Оболенского, Тарусского, возможно, Суздальско-Нижегородского и Муромского, и их уделов принимали участие в Куликовской битве.

6. Заключение

Каковы же были результаты и последствия Куликовской битвы? Попытаюсь кратко осветить этот вопрос на основании работ, уже использованных в "Экспозиции".

Ещё в 1379 г. хан Белой Орды Тохтамыш, поддерживаемый Тимуром, овладел Сараем. В 1380 году, после перехода эмиров Мамая на его сторону, Тохтамыш стал ханом Золотой Орды. Разгром Мамая невольно способствовал объединению ордынских земель под властью законного хана. Зимой и весной 1381 г. русские князья, в т.ч. и Дмитрий Донской, отправили своих послов в Орду "с дары и поминки". Летом того же года восстановились дружеские отношения между Москвой и Рязанью. Договор с Олегом Рязанским составлен по образцу договора 1375 г. с Михаилом Тверским. В нём Олег признаёт себя "молодшим братом" Дмитрия Ивановича и равным "братом" Вламимира Андреевича Серпуховского. Предусмотрены и совместные действия против татар, за исключением наступательных, очевидно, немыслимых против законного "царя" (как именовали на Руси ордынских ханов, занявших "вакантное" после 1204 г. место Константинопольских императоров).

А.А. Горский [15] приводит ряд косвенных данных, свидетельствующих о том, что, несмотря на признание сюзеренитета законного хана, Москва и её союзники, окрылённые успехом, не собирались возобновлять выплату дани. Поняв это, Тохтамыш решил прибегнуть к военной силе. Ему удалось обеспечить внезапность нападения. 23 августа 1382 г. войско Тохтамыша подошло к Москве. По дороге был взят и сожжён Серпухов. Нижегородские и рязанский князья испугались и поспешили оказать хану услуги. Дмитрий Донской отошёл на север "собирать войска", как поступали решительно все русские великие князья и цари в аналогичных ситуациях, ибо, согласно тактической науке того времени, верховный правитель должен был избегать сидеть в осаде, полагаясь на мощь крепостей и предпочитая оказывать активное воздействие на ход событий "извне". Оборону Москвы держал Остей, внук Ольгерда. После трёхдневной безуспешной осады Тохтамышу удалось при содействии находившихся в его войске суздальско-нижегородских князей обманом выманить Остея из города, после чего он был убит, а татары ворвались в Москву и подвергли её разгрому. Тохтамыш разослал карательные отряды по московским владениям, но многие из них были разбиты. Взять удалось только Переяславль Залесский, после чего Тохтамыш двинулся восвояси, по дороге взяв Коломну и разорив Рязанскую землю. Князь Олег Рязанский бежал.

Поход Тохтамыша был триумфальным, но его "результаты" довольно скромными. Мощь Московского княжества отнюдь не была подорвана, хотя внешнеполитическое положение его серьёзно ухудшилось. Пришлось принимать энергичные меры. Осенью 1382 г. Дмитрий Донской "посла свою рать на князя Олега Рязанского, князь же Олегъ Рязанскыи не во мнозе дружине утече, а землю всю до остатка взяша и огнемъ пожгоша и пусту створиша, пуще ему и татарьскые рати" (Рогожский летописец [9], Симеоновская летопись [10]). Возобновил свои претензии на великое княжение Владимирское и Михаил Тверской, но его визит в Орду удалось предотвратить, хотя посланник проскочил. Осенью 1382 г. к Дмитрию от Тохтамыша пришёл посол Карач с вызовом в Орду. Однако Дмитрий не торопился. Только весной 1383 г. он отправил туда своего сына Василия, "а съ нимъ бояръ стареиших". Богатые дары и уплата дани за 2 года [Горский, 15] решили дело в пользу Дмитрия. Михаил Тверской ярлыка на великое княжение Владимирское не получил, удовлетворившись возвращением под его власть Кашинского удела. Очевидно, сыграл свою роль и тот факт, что Тохтамыш уже готовился к войне с Тимуром, и ему было невыгодно идти на открытую конфронтацию с сильным вассалом. Однако, Дмитрию Донскому пришлось взять на себя обязательства по уплате дани за 1374-1380 годы. Это было достаточно весомое финансовое бремя. До её выплаты Василий Дмитриевич оставался в Орде на положении заложника. Очевидно, Тохтамыш опасался новых проявлений нелояльности со стороны великого князя Дмитрия. Впрочем, в 1385 г. Василию удалось бежать.

Но результаты этого визита Дмитрия Донского в Орду не ограничились только восстановлением "статус кво". Об этом мы можем судить по двум документам: "докончанию" Дмитрия Ивановича с Владимиром Андреевичем 25 марта 1389 г. [ДДГ, 13. № 11] и его духовной грамоте (завещанию), написанной незадолго до смерти 19 мая 1389 года. Во-первых, в завещании Дмитрий Иванович передаёт своему сыну Василию власть не только над Московским княжеством, но и над Великим княжеством Владимирским ("А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великимъ княженьем"). Такой пункт не мог быть внесён в завещание без предварительного согласия Орды. Таким образом, был завершён процесс фактического слияния Московского и Владимирского княжеств, приведший к формированию геополитического ядра будущей России. Во-вторых, в обоих документах впервые фиксируется надежда на возможное в недалёком будущем освобождение от власти Орды и прекращение выплаты дани (духовная грамота: "А переменитъ Богъ Орду, дети мои не имуть давать выхода в Орду, и которыи сынъ мои возмет дань на своем уделе, то тому и есть"; докончание с Владимиром Андреевичем: "А оже ны Богъ избавит, освободит от Орды, ино мне два жеребия, а тебе треть". Речь идёт о распределении доходов с территории Московского княжества). Надежду на это давали как пример недавней "великой замятни" в Орде, так и победа на Куликовом поле.

Итак, конкретные политические последствия Куликовской битвы оказались неоднозначными: разгром Мамая ускорил восстановление единства Орды, а понесённые русскими войсками потери не позволили эффективно противостоять Тохтамышу. Как ни парадоксально, фактическое признание Ордой своей неспособности поколебать главенствующее положение Москвы в Северо-Восточной Руси явилось результатом не победы в Куликовской битве, а скорее неудачного для Дмитрия Донского конфликта с Тохтамышем. Великому князю удалось обернуть военное поражение крупнейшей политической победой. Однако, историческое значение Куликовской битвы выходит далеко за рамки конкретных политических последствий. По существу, она стала одним из ключевых пунктов исторического самосознания русского народа. Л.Н. Гумилёв в своей книге "Древняя Русь и Великая Степь" принимает 8 сентября 1380 г. за начальную точку явной фазы подъёма в этногенезе Российского суперэтноса. Как бы ни относиться к созданной им "пассионарной теории этногенеза", очевидно, Гумилёв недалёк от истины. По его образному выражению, на Куликово поле пришли москвичи, серпуховчане, ростовчане, белозёрцы, смоляне, муромчане и т.д., а ушли с него -- русские.

Куликовская битва овеяна легендами, зачастую искажающими исторические реалии. В сознании многих поколений русских людей она оказалась тесно связана с именем святого преподобного Сергия Радонежского -- "игумена земли русской". Но легенда в чём-то "правдивее" истории. Исторические перепетии и обстоятельства забываются, оказываясь похороненными в архивной пыли и на страницах научных трудов, а легенда продолжает жить, ибо история повествует всего-лишь о том, "как оно было", а легенда -- "как должно было быть"...

7. Библиография

Публикации источников:

1. С.К. Шамбинаго. Повести о Мамаевом побоище. СПб. 1906 [Исследование и тексты]
2. Повести о Куликовской битве. М. 1959 [Серия "Литературные памятники"]
3. Сказания и повести о Куликовской битве. Л. 1982 [Серия "Литературные памятники"]
4. Памятники Куликовского цикла. СПб. 1998
5. Библиотека литературы Древней Руси. т. 6. СПб. 1999
6. "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла. М.-Л. 1966 [Исследования и тексты всех известных списков "Задонщины"]
7. Б.М. Клосс. Избранные труды. т. 1. Житие Сергия Радонежского. М. 1998 [Исследование и тексты]

Ссылки на "Труды отдела древнерусской литературы" даются под аббревиатурой ТОДРЛ.
Ссылки на летописи приводятся по серийным изданиям: Полное собрание русских летописей (ПСРЛ) и Русские летописи (РЛ).

8. Новгородская IV летопись. ПСРЛ т. 4, выпуск 1. М. 2000
9. Рогожский летописец. Тверская летопись. ПСРЛ т. 15. М. 2000; РЛ. т. 6. Рязань. 2000
10. Симеоновская летопись. ПСРЛ т. 18; РЛ т. 1, Рязань. 1997
11. Никоновская летопись. ПСРЛ тт. 9-14
12. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. РЛ. т. 10. Рязань. 2001 [НIЛ]

Издания актового материала:

13. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-XVI вв. М. Л. 1950 [ДДГ]
14. Акты феодального землевладения и хозяйства. Часть 1. М. 1951 [АФЗХ]

Исследования:

15. А.А. Горский. Москва и Орда. М. 2003
16. В.А. Кучкин. Русские княжества и земли перед Куликовской битвой [в книге: Куликовская битва. М. 1980]
17. Б.Н. Флоря. Литва и Русь перед битвой на Куликовом поле [там же]
18. В.Л. Егоров. Золотая Орда перед Куликовской битвой [там же]
19. А.Л. Никитин. Основания русской истории. М. 2001
20. В.А. Кучкин. Победа на Куликовом поле [Вопросы истории, 1980 г., № 8]
21. М. А. Салмина. "Летописная повесть о Куликовской битве" и "Задонщина"
[в книге: "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла. М.-Л. 1966]
22. Ю.К. Бегунов. "Об исторической основе "Сказания о Мамаевом побоище" [там же]
23. Л.А. Дмитриев. Вставки из "Задонщины" в "Сказании о Мамаевом побоище" как показатели по истории текста этих произведений [там же]
24. М.А. Салмина. К вопросу о датировке "Сказания о Мамаевом побоище" [ТОДРЛ т. 29. Л. 1974]
25. Л.А. Дмитриев. К литературной истории "Сказания о Мамаевом побоище" [в книге: Повести о Куликовской битве. М. 1959]
26. Л.А. Дмитриев. Обзор редакций "Сказания о Мамаевом побоище" [там же]
27. Б.М. Клосс. Второе предисловие к изданию 2000 г. [ПСРЛ т. 4]
28. А.Г. Бобров. Из истории летописания первой половины XV в. [ТОДРЛ т. 46. СПб. 1993]
29. Словарь книжников и книжности Древней Руси. Выпуск I. XI -- середина XIV века. Л. 1987;
Выпуск 2. Вторая половина XIV-XVI вв. тт. 1-2. Л. 1988-89 [СКиКДР]
30. Б.М. Клосс. Об авторе и времени создания "Сказания о Мамаевом побоище" [в книге: In memoriam. Сборник памяти Я.С. Лурье. СПб. 1997]
31. С.Б. Веселовский. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М. 1969
32. И.Б. Греков. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М. 1975
33. С.З. Чернов. Успенский Шавыкин монастырь в свете археологических данных. В книге: Культура средневековой Москвы XIV-XVII вв. М. 1995