Пётр Чистяков

Почитание местных святынь в российском православии синодального периода

См. XVIII век.

«Реформа благочестия», предпринятая Петром I в начале 1720-х годов, стала поворотной точкой в истории почитания местных святынь в России. До начала XVIII века многочисленные локальные святыни не имели определенного церковного статуса. С одной стороны, церковные иерархи неодобрительно относились к почитанию «деревенских святынь» (священных источников, деревьев, камней и прочих святых мест), нередко отождествляя подобные культы с пережитками язычества1. С другой стороны, почитание чудотворных икон и мощей святых вполне осмыслено церковной традицией. Представление о чудотворных иконах восходит к давним временам, на Руси это представление было воспринято вместе с византийской церковной традицией. В Древней Руси были хорошо известны и почитаемы многие чудотворные иконы, сказания о явлении чудотворных икон и о связанных с ними чудесах составляют отдельный жанр древнерусской литературы. Среди почитавших чудотворные иконы были люди самого разного социального статуса: и крестьяне, и знать, и духовенство, в том числе представители церковной иерархии. Почитание иконы, как правило, начиналось «снизу»: кто-либо из верующих исцелялся перед иконой, она признавалась чудотворной и начинался ее культ, в перспективе способный перерасти из местного в общецерковный. Сходные процессы происходили и с почитанием святых и их мощей: культ святого, начавшийся в конкретной местности, постепенно мог получить распространение и общецерковное признание.

Таким образом, в допетровской Руси не было однозначного определения местных религиозных практик как проявления народной религиозности. Четкое разделение народной и официальной религиозности появилось в начале XVIII века, во время религиозной реформы Петра I. В это время появилась четкая оппозиция «народная» – «официальная» религиозность, и с этого момента началась постоянная борьба за «легализацию» того или иного культа. Петровская реформа определила судьбу множества локальных религиозных практик в XVIII, XIX и начале XX столетий.

Петровская церковная реформа ставила своей целью регламентировать религиозную жизнь, очистив ее от различных элементов «суеверия». Своеобразие ситуации заключалось в том, что «суевериями» объявлялись многие вполне привычные для верующих религиозные практики, в допетровское время никогда не считавшиеся отклонениями от нормы.

Первым действием, предварившим «реформу благочестия», стал арест тихвинского архимандрита Рувима (Гурского), произведенный 8 декабря 1718 в Петербурге самим Петром I. Архимандрит, отправленный под арест в Тайную канцелярию, был обвинен в совершении домашних молебнов перед иконой, привезенной им из своего монастыря, и в объявлении этой иконы чудотворной, что противоречило новой редакции архиерейской и архимандричьей присяги. В качестве наказания архимандрит Рувим был навсегда отправлен в Александро-Невский монастырь рядовым иеромонахом под личный надзор Феодосия (Яновского)2. Наказание архимандрита могло быть в какой-то мере связано и с тем, что он оказался в Тихвинском монастыре благодаря поддержке царевича Алексея, однако это событие стало началом «реформы благочестия».

Дальнейшие меры по борьбе с «суевериями» свидетельствовали о том, что авторы преобразований были совершенно незнакомы с русской церковной жизнью и не могли представить себе реальных последствий своих действий. 19 января 1722 был издан указ о снятии в церквях привесов к иконам. Привесы представляли собой драгоценные камни, монеты и различные ювелирные украшения – вотивные приношения, которые паломники приносили к святыне в благодарность за исцеление. Указ повелел «отныне впредь во всех Российского государства церквах привесов к образам, то есть златых и серебряных монет, и копеек, и всякой кузни, и прочего приносимого, не привешивать»3. Таким образом, было запрещено оставлять у икон привесы, а уже имеющиеся следовало снимать, описывать и употреблять на церковные нужды: покупку муки для просфор, богослужебного вина и литургических сосудов. Эта мера не могла не вызвать недовольства клириков и мирян: запрет распространенной практики трактовался как святотатство, ограбление святыни. Особенно этим указом были задеты чувства клириков: духовенству предстояло либо самим снимать с икон привесы, либо смотреть, как это делается. Так, ключарь вологодского собора священник Яков Никитин, осуждая снятие привесов, прямо сравнивал это действие с грабежом: «…кто де велит оные привесы обирать, тово б у жены серьги вынял из ушей, каково б де ему было…»4. Критикуя действия Петра I, Никитин подчеркивал, что царь – «иноземец» и все делает «иноземчески». Скорее всего, большинству верующих петровские преобразования представлялись иностранными нападками на исконное русское благочестие.

Два указа, касавшихся «реформы благочестия», были изданы 21 февраля 1722 г.: указ о запрещении ходить с образами в дома прихожан5 и указ об отбирании чудотворных икон из частных домов в соборные церкви и монастыри6. Буквальный смысл первого указа заключался в запрете приносить икону в частный дом по просьбе прихожанина, однако в широком смысле слова его можно трактовать как запрет выноса иконы за церковные стены, запрет крестных ходов. В результате уже в 1723 г. был отменен ряд ежегодных крестных ходов: из Толгского монастыря в Ярославль с Толгской иконой Богоматери, из Рождественского девичьего монастыря в Ростов с Тихвинской иконой Богоматери, в Костроме с Федоровской иконой Богоматери, из Печерского и Святогорского монастыря в Псков и в Новгороде с иконой Богоматери «Знамения».

Указ об изъятии чудотворных икон из частных домов мог бы означать борьбу с частным культом и его замену «разрешенным» почитанием в соборе или монастыре. Однако на практике чудотворные иконы, перенесенные в соборы или монастыри, попадали туда не непосредственно из частных домов, а из приходских церквей, где они оказывались в первую очередь. На практике осуществление этого указа вылилось в целую кампанию по освидетельствованию новых культов чудотворных икон и прекращению почитания последних. В дальнейшем, уже в XIX веке, власти, изымая чудотворную икону, руководствовались указом 21 февраля 1722 г. Этот указ стал нормой, определившей дальнейшее существование культов чудотворных икон и их разделение на «разрешенные» и «недозволенные»: поклонение старым, давно известным и почитаемым чудотворным иконам, находившимся в храмах и монастырях, разрешалось и считалось нормальным, а почитание ранее неизвестных икон, особенно возникавшее в частных домах, пресекалось и запрещалось.

Следующей мерой по борьбе с народным благочестием стал указ 28 марта 1722 об упразднении часовен: на постройку новых часовен налагался запрет, старые деревянные часовни следовало разобрать, а каменные – употребить на иные нужды. Также было запрещено зажигать свечи и служить молебны перед иконами, находящимися на городских воротах и наружных стенах церквей7. При создании указа реформатор преследовал следующие цели: пресечь молитвы в общественном месте, носившие показной характер, нанести удар по старообрядцам, использовавшим часовни для богослужений, и показать, что центром религиозной жизни должна быть приходская церковь, а не часовни, отвлекающие от нее верующих.

Указ о борьбе с часовнями, как и предыдущие, вызвал недовольство верующих: множество часовен было закрыто и использовано под хозяйственные нужды, что воспринималось как осквернение часовни. Часовня в народном сознании была практически неотличима от церкви. Кроме того, часовни, построенные в Сибири на месте прежних языческих святилищ, были единственным признаком христианизации этих мест. Местные жители просили не разрушать эти часовни, поскольку вблизи не было церквей, однако Синод не принял эти жалобы во внимание.

Указом от 31 августа 1722 были запрещены резные иконы8. Запрет церковных скульптур мотивировался тем, что обычай создавать их пришел в Россию из Западной Европы, в частности, из Польши, а следовательно, православным не подобает придерживаться католических практик. После появления указа начались многочисленные изъятия резных икон. Изъятия вызвали недовольство и активное сопротивление верующих, из-за чего указ был выполнен далеко не всюду и не полностью. Иконы отбирались либо отправлялись в Синод или епархиальный центр, либо просто складывались в одной из тех церквей, где они находились ранее. Так, наиболее последовательно власти начали борьбу с резными иконами Николы Можайского: из Можайского уезда, центра почитания этого образа, в Синод было прислано восемь статуй, еще две были обнаружены в других епархиях9. В Суздальской и Новгородской епархиях резные иконы были собраны в епархиальных хранилищах. Во многих случаях «сомнительные» иконы либо оказывались спрятанными в подвалах и на чердаках церквей, либо просто оставлялись без внимания. В документах о реализации «реформы благочестия» ничего не говорится о таких распространенных типах резных икон, как скульптуры Параскевы Пятницы и Христа («Христос в темнице»). Остатки хранилищ петровского времени многократно обнаруживались в более поздние времена: известно, что деревянные церковные скульптуры часто обнаруживались в помещениях колоколен, в подвалах и кладовках10. Например, в середине XIX века на колокольне Михаило-Архангельской церкви погоста Дорков Бронницкого уезда Московской губернии была обнаружена деревянная скульптура «Христос в темнице»11, в середине ХХ века на чердаке Дмитровской церкви села Малахова того же уезда – резное Распятие с предстоящими12. Вполне вероятно, что эти резные иконы были спрятаны в петровские времена при проведении в жизнь указа Синода от 31 августа 1722 г.

В целом петровскую «реформу благочестия» сложно назвать вполне состоявшейся: многие преобразования были непродуманными, непоследовательными и так и не были доведены до конца, как, например, изъятие резных икон. Многие постановления были впоследствии отменены или смягчены: так, уже в конце 1720-х годов, через несколько лет после смерти Петра I, были вновь разрешены крестные ходы с иконами, приостановлено снятие «привесов» с икон, а в некоторые церкви, по прошениям прихожан, были возвращены конфискованные за несколько лет до этого резные иконы13. Тем не менее, в результате преобразований сформировался определенный тип «синодального благочестия», противостоящего народной религиозности. Вплоть до начала ХХ века отношение представителей «официального православия» к народным религиозным практикам, в частности, к почитанию местных святынь, определялось петровскими постановлениями 1722 г. и петровским взглядом на народную религиозность. В XIX и начале ХХ в. в случае появления в доме чудотворной иконы она, в соответствии с указом от 21 февраля 1722 г., изымалась и доставлялась в монастырскую ризницу. Например, в июне 1885 года священник Петр Беляев, служивший в Троицкой церкви Аристова погоста Богородского уезда Московской губернии, сообщил викарию Московской епархии Дмитровскому епископу Мисаилу (Крылову) о внезапно появившейся в его приходе народной святыне14. 25 июня 1885 года вечером он был приглашен в деревню Балобаново, относившуюся к приходу Аристова погоста, причастить больного. По дороге на требу священник обратил внимание на то, что около дома крестьянки Ирины Горюновой собралось множество народа. Оказалось, что в этом доме находилась плачущая Ахтырская икона Богоматери. Зайдя внутрь, священник обнаружил множество людей, молившихся перед иконой и прикладывавшихся к ней. На следующий день священник Беляев служил в Балобанове молебен о дожде, после чего вокруг деревни был совершен крестный ход с иконами. После крестного хода Ирина Горюнова попросила священника забрать в церковь ее плачущую икону, аргументируя свое желание тем, что «ей приличнее быть в церкви, нежели в доме у меня грешной»15.

Несмотря на то, что через несколько дней после начала массового почитания Ахтырская икона из Балобанова оказалась в церкви, в которой, согласно уверениям испугавшегося возможного наказания причта, она сразу же была поставлена в шкаф и перед ней не совершалось никаких молебнов16, консисторские чиновники сочли необходимым изъять икону и отправить ее на хранение в ризницу Чудова монастыря. Главным аргументом в пользу изъятия иконы стал указ Синода от 21 февраля 1722 года, согласно которому иконы, «оглашенные чудотворными», должны были немедленно отбираться и отправляться на хранение в ризницы кафедральных соборов. Кроме того, члены Консистории ориентировались на сравнительно недавний прецедент: 20 июня 1878 года Синод вынес постановление относительно Черниговской иконы Богоматери из Никольской церкви села Никольского-Шипилова тож, Московкого уезда Московской губернии, которая была «оглашена чудотворной». Вынося постановление об этой иконе, Синод ориентировался на уже упоминавшийся петровский указ. Кроме того, представляется важным, что дело о Черниговской иконе воспринималось синодальными чиновниками как прецедент, определяющий, каким образом следует действовать в случае повторения аналогичных явлений в будущем:

…по указу Св[ятейшего] Синода от 21 февраля 1722 года иконы, оглашенные чудотворными, должны быть немедленно отбираемы и поставляемы для хранения в ризницы кафедральных соборов; вследствие чего Святейший Синод определил: поручить московскому епархиальному начальству сделать распоряжение, чтобы находящеюся в Никольской Московского уезда церкви иконою Божией Матери под названием Черниговская, которая оглашена чудотворною, было поступлено на точном основании вышепрописанного указа и чтобы вообще духовенство, в случаях оглашения каких-либо икон чудотворными, не оставляло их в церквах или в частных домах и не совершало пред ними священнодействий, а немедленно доносило епархиальному начальству17.

Таким образом решалась судьба большинства икон, объявленных чудотворными. С большой осторожностью церковные власти относились и к иконам, обнаруженным в лесу или в поле, поскольку подобные иконы также с легкостью могли стать объектом поклонения. Например, в 1884 году икона пророка Илии, обнаруженная крестьянами подмосковного села Ясенева в лесу на дереве, была изъята и отправлена в Московскую Духовную Консисторию. Вокруг этой иконы не сложилось никакого культа, обнаружившие ее крестьяне просто отреставрировали ее своими силами (поскольку изображение на ней было сильно повреждено) и поместили ее в приходскую церковь. Однако Консистория постановила изъять икону, чтобы предупредить возможное возникновение ее культа18.

Тем не менее, как уже говорилось, возникшее в течение XIX в. почитание некоторых чудотворных икон было признано церковными властями. Так, в 1841 году в селе Стромыни Богородского уезда Московской губернии началось почитание Кипрской иконы Богоматери, обнаруженной в местной приходской церкви19. Как и в других подобных случаях, дело о стромынской иконе рассматривалось в Консистории, а затем в Синоде, однако дальнейшее почитание этой иконы было разрешено. Согласно постановлению Синода от 27 октября-14 ноября 1841 года, Кипрскую икону следовало оставить в том месте, «где она ныне в церкви стоит, воспретя, впрочем, причту износить ее из церкви в домы прихожан; но не возбраняя совершать пред нею по желанию приходящих молебных пений…»20

Таким образом, было разрешено церковное почитание этой ранее неизвестной иконы. Единственным ограничением стал запрет на вынос иконы за пределы храма. Синод отнесся к вновь возникшему культу достаточно терпимо из-за того, что эта икона находилась не в частном доме, а в церкви. В дальнейшем возникла четкая тенденция разрешать вновь возникавшее почитание чудотворных икон, находившихся в церкви, а не за ее пределами (в частных домах).

Таким образом, в течение практически всего синодального периода истории Русской Церкви отношение церковных властей к локальным святыням было крайне отрицательным: почитаемые колодцы закапывались, «сомнительные» с точки зрения Синода мощи святых уничтожались. К почитанию чудотворных икон власти также относились с большим сомнением, однако в этой ситуации проявлялся особый статус икон. Власти боролись с вновь возникающим почитанием чудотворных икон в храмах и, особенно, в домах крестьян (такие иконы изымались и доставлялись в Синод, духовные консистории или кафедральные монастыри), но достаточно спокойно относилось к уже существующим чудотворным образам. С такими старыми «признанными» чудотворными иконами совершались официально разрешенные крестные ходы, к ним приходили многочисленные паломники, их почитание оправдывалось давней традицией и не подвергалось сомнению. Постепенно в круг подобных «разрешенных» святынь стали входить и ранее не почитавшиеся иконы: так, в середине XVIII века прославилась как чудотворная Ахтырская икона Богоматери, в середине XIX – Косинская (Моденская) икона Богоматери. Возможность признания «официальным православием» той или иной иконы как чудотворной и заслуживающей поклонения в XIX – начале ХХ в. напрямую зависела от степени церковности ее почитания. В том случае, если икона находилась в крестьянском доме или была найдена в лесу, в поле или у реки, ее почитание пресекалось, но если почитаемая икона находилась в храме, то у нее было значительно больше шансов в будущем стать признанной святыней. Признание новых икон, практически невозможное в петровское время, со временем становилось все более и более легким, и к концу XIX – началу ХХ века появилось достаточно много новых по происхождению чудотворных икон. Развитие взаимоотношений «официальной Церкви» и «народного православия» заслуживает детального рассмотрения, особенно если учесть то, что в современном российском православии конфликт «официальной» и «народной» позиций практически сошел на нет и зачастую все местные святыни воспринимаются «истинными» и достойными поклонения.

 

Примечания

1. Следует отметить, что подобное отождествление народных религиозных практик с язычеством в глазах церковной иерархии не означает, что подобное тождество справедливо. Эти практики не связаны напрямую с язычеством как таковым, их, скорее, следует отнести к народному христианству (народному православию).

2. Лавров А.С. Колдовство и религия в России: 1700-1740 гг. – М., 2000. С. 408-409. Впоследствии архимандрит Рувим бежал из Александро-Невского монастыря в Европу.

3. Полное собрание постановлений и распоряжений по ведомству Православного исповедания Российской империи (далее ПСПР). – СПб., 1872. Т. II. 1722 г. № 364. С. 18-19 (19 января 1722).

4. Лавров А.С. Колдовство и религия в России: 1700-1740 гг. – М., 2000. – С. 419.

5. ПСПР. СПб., 1872. Т. II. 1722 г. № 419. – С. 64 (21 февраля 1722).

6. Там же. № 423. – С. 65 (21 февраля 1722).

7. ПСПР. СПб., 1872. Т. II. 1722 г. № 509. С. 156-158 (28 марта 1722).

8. ПСПР. СПб., 1872. Т. II. № 776. С. 466-468.

9. Лавров А.С. Колдовство и религия в России: 1700-1740 гг. – М., 2000. С. 417-418.

10. Померанцев Н. Русская деревянная скульптура. – М., 1967. – С. [3]; Лавров А.С. Колдовство и религия в России: 1700-1740 гг. – М., 2000. – С. 418.

11. ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 547. Д. 19. Л. 74-74 об.

12. Полевые записи автора 17 июля 1994 в с. Малахове Раменского района Московской области.

13. Лавров А.С. Колдовство и религия в России: 1700-1740 гг. – М., 2000. С. 440-444.

14. Центральный исторический архив Москвы (ЦИАМ). Ф. 203. Оп. 366. Д. 69. Дело об отправке иконы Ахтырской Божией Матери крестьянки деревни Балобановой Богородского уезда Московской губернии Горюновой И. в ризницу Московского Чудова монастыря (1885).

15. ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 366. Д. 69. Л. 1-1 об.

16. Там же. Л. 11.

17. Там же. Л. 9-9 об.

18. ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 531. Д. 12. Дело о доставке иконы пророка Илии, найденной крестьянами с. Ясенева Московского уезда, в Московскую Духовную Консисторию (1884).

19. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 797. Оп. 11. Д. 28391. Дело об иконе Божия Матери Кипрския, находящейся в церкви села Стромыни, Богородского уезда, куда на поклонение стекаются богомольцы в большом количестве (1841-1842).

20. РГИА. Ф. 797. Оп. 11. Д. 28391. Л. 21.