ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ
См. библиографию 18 в.
К оглавлению
Глава IV. Приходское духовенство § 13. Образование духовного сословия
а) С начала XVIII в. в составе, правах, организации и материальном обеспечении белого духовенства произошли такие значительные изменения, которые сделали синодальный период совершенно особой эпохой в истории приходского духовенства. Введение государственной церковности изменило структуру Церкви, а тем самым — и положение приходского духовенства. Государственная власть оказывала все большее влияние на формирование условий жизни приходского духовенства[1]. Итогом этого процесса явилось превращение приходского духовенства в духовное сословие (звание).
П. Знаменский, подробно изучивший историю приходского духовенства в XVIII в., совершенно справедливо отмечает: «Древняя Русь не успела выработать ни сословных стеснений в выборе известного рода жизни и занятий, ни особенно стеснительных требований для поступления в клир относительно специальной подготовки к церковному служению; незазорная нравственность и книжность, понимаемая в самом скромном смысле уменья читать и отчасти петь,— вот все, чего требовали наши старинные святители от своих ставленников»[2]. Вместе с тем уже тогда многие епископы считали этот уровень недостаточным, хотя он и соответствовал общему состоянию образования в Московской Руси. Меры Петра I по укреплению образования, повышенные требования, предъявлявшиеся особенно ко вступавшим в государственную службу, привели к тому, что определенный образовательный ценз стал условием и для занятия церковных должностей. Все это в корне подрывало традиции общинной выборности духовенства и наследования церковных должностей в приходах. Духовные училища вместе с обучением и воспитанием взяли на себя и функцию отбора кандидатов в приходской клир. Программа этих училищ и особый дух семинарского воспитания со временем наложили на духовенство тот своеобразный отпечаток, который выделял его из народа. Духовенство все более вырабатывало свой неповторимый жизненный уклад, который был обусловлен особенностями его материального и правового положения. Как и в Московской Руси, правовое положение духовенства определялось в первую очередь его отношением к церковной власти и доверенному ему приходу.
Именно благодаря приходскому духовенству и несмотря на его труднейшие материальные условия — под двойным гнетом иерархии и государственной власти, Церкви синодального периода удалось сохранить главное назначение — свое пастырское служение. Положение приходского духовенства оказалось гораздо тяжелее, чем иерархии и монашества, и тем не менее именно на его плечах в эпоху государственной церковности лежало бремя ответственности за духовное служение Церкви. Влачащий скудное существование, малообразованный, угнетенный сельский священник принял на себя это бремя смиренно, как свой естественный долг, и с молчаливой кротостью нес его в течение всего синодального периода. И если духовное окормление народа было далеко от совершенства, то виной тому был не он, а система, жесткие рамки которой ограничивали его деятельность. По сути дела, русский народ именно сельскому священнику обязан тем запасом положительной духовной силы, который был сохранен благодаря крепкой традиции и вопреки всем разлагающим влияниям.
Образование духовного сословия происходило в русле начатой Петром I реорганизации общества на основе сословий, или состояний (последнее выражение встречается также в Своде законов Николая I). В Московском государстве население делилось на служилых и тяглых людей, причем четкой границы между ними не было. Из нескольких групп служилых людей Петр I образовал шляхетство (термин «дворянство» закрепился лишь после манифеста Екатерины II от 1762 г. благодаря Комиссии по составлению нового законоуложения). Из тяглого городского люда возникло мещанство (в Регламенте главного магистрата от 1719 г.— граждане). Из низших групп служилых людей и тяглых крестьян государевых вотчин сложилось государственное крестьянство. Наконец, из тяглых, прикрепленных к земле частновотчинных крестьян и холопов образовалось крепостное крестьянство. Следствием той же самой тенденции стало и образование (хотя и значительно более медленное) духовного сословия из приходского духовенства и его потомства. В соответствии со старомосковской традицией все сословия в меру своих способностей и познаний были обязаны служить государю. Служба духовных лиц заключалась в том, что они были богомольцами великого государя. Целым рядом указов Петр ограничил возможности личного выбора профессии и сделал принадлежность к тому или иному сословию наследственной. Таким образом, как вступить в духовное звание, так и покинуть его стало много сложнее.
При замещении духовных должностей поначалу оставалась в силе идущая от XVII в. традиция выборности и наследования приходских должностей, причем даже тогда, когда от кандидатов стали требовать свидетельства об окончании духовного училища, семинарии или Московской Славяно-греко-латинской Академии. Но постепенно эта традиция приходила в упадок: сначала прекратились выборы, а затем и наследование. К XIX в. для того, чтобы получить место священника, нужно было только одно — наличие документа об образовании. Не выбираться, а назначаться стали даже церковнослужители, или причетники. В XVIII и до 70-х гг. XIX в. число вакансий не совпадало с числом претендентов на них. Каждая епархия пыталась решать сложную проблему распределения мест своими силами, причем кандидат мог претендовать на должность только в своей епархии. Случалось, что в одной епархии имелся избыток, а в другой — недостаток кандидатов. Лишь во 2-й половине XIX в. кандидатам начали предоставлять некоторую свободу выбора. Начиная со времени Петра I правительство неоднократно предпринимало усилия, направленные на сокращение численности духовного сословия. Это было вызвано не столько обилием претендентов на духовные должности, сколько недостатком образованных людей в армии, административных учреждениях и светских учебных заведениях. Наряду с этим стало обнаруживаться также стремление молодых людей выйти из духовного звания. «Духовное звание не только не привлекало к себе посторонних людей,— пишет П. Знаменский,— но еще в XVIII в. должно было почти силой удерживать у себя и своих природных членов, которые так и рвались из него на сторону, на разные пути более выгодной светской службы. Чем далее, тем это бегство из духовного звания, и притом большею частию самых энергичных и талантливых людей, становилось опаснее»[3]. Оно оказывало опустошительное воздействие на состав приходского духовенства.
б) Выборность еще до XVIII в. конкурировала с принципом наследования церковных должностей, причем прихожане могли выбрать в священники или церковнослужители лиц любой сословной принадлежности. При замещении той или иной вакансии сталкивались интересы трех сторон: епархиального начальства, прихода и самого кандидата. С начала XVIII в. епархиальное начальство стремилось отнять у приходской общины право выбора, тогда как община в свою очередь пыталась свести роль епархиальной власти к контролю за наличием у кандидатов образования и посвящения. Однако в силу местных условий например в Сибири, недостаток в кандидатах был так велик, что епископы были рады всякому, на кого падал выбор общины[4]. Дольше всего приходские выборы сохранялись в Малороссии, где структура приходов была более крепкой, чем в Великороссии. Там приходская община (парохия) издревле рассматривала выборы клириков как свое неотъемлемое право. Кроме того, там гораздо строже, чем в Великороссии, проверялась квалификация кандидатов.
Если о процедуре приходских выборов на Украине мы осведомлены в целом неплохо, то о Великороссии, согласно П. Знаменскому, в этом отношении имеются лишь скудные данные. «Духовное звание в Юго-Западном крае и в XVIII в. еще долго оставалось открытым для всех. Вместе с праздными поповичами и дьяками соседних парохий, а также бурсаками Киевской Академии, Переяславской семинарии и Харьковского коллегиума в числе кандидатов на открывавшиеся места всегда были грамотные люди и светских званий — крестьяне, мещане и козаки»[5]. За невозможностью отменить приходские выборы Киевские митрополиты, например, Рафаил Заборовский (1731–1747) и Арсений Могилянский (1757–1779), довольствовались тем, что требовали от кандидатов свидетельства о достижении соответствующего возраста (30 лет для священников и 25 — для диаконов) и о безупречной нравственности. Кроме того, Арсений требовал от общин представлять ему на выбор несколько кандидатов[6]. На выборах присутствовал уполномоченный митрополита, который контролировал их проведение и доставлял владыке сведения о кандидатах. Обучение кандидатов (ставленников) проводилось специальными экзаменаторами, или преподавателями, большей частью из ученых монахов, и длилось, смотря по способностям обучаемого, месяца три или даже дольше[7]. Кандидат являлся в епархиальное управление с договором, который он заключил с приходской общиной, и после сдачи экзамена получал от епископа ставленую грамоту и рукоположение[8]. В церквах, находившихся на помещичьих землях, выборы духовенства приходским сходом (громадой) были невозможны, так как право замещения должностей там принадлежало землевладельцу, и епархиальному управлению приходилось с ним считаться. Выборы диаконов, содержать которых было по средствам лишь богатым приходам, происходили значительно проще: если избранный уже имел посвящение, то процедура считалась законченной и без санкции епархиального управления и даже приходского священника. Кандидаты, не имевшие посвящения, после сдачи экзамена получали от епархиального управления ставленую грамоту, в которой, так же как и в аналогичной грамоте священникам, непременно должна была иметься пометка об уплате ставленнической пошлины. Назначение дьячков (соответствовавших великорусским причетникам) на Украине было делом приходов, тогда как в Великороссии их должности были включены в штаты и замещались по воле епископов. Наряду со своими прямыми обязанностями чтеца и певчего дьячок выполнял во многих местах и другие функции, например — учителя в церковноприходской школе. Сверх того, по католическому образцу он мог оказаться также в услужении у приходского священника. Лица духовного звания лишь в крайне редких случаях претендовали на эту должность, которая, как правило, замещалась случайными людьми самого различного происхождения[9]. Особенностью украинских епархий были викарные священники, которые назначались для помощи в служении самими приходскими священниками или (после введения принципа наследственности) вдовой священника вплоть до совершеннолетия ее сына. В первом случае викарий мог рассчитывать на треть или четверть доходов, во втором — на половину. Этот вопрос регулировался частным договором, без участия епархиального управления и часто даже без участия общины, которая была заинтересована только в фактическом исполнении священнических обязанностей[10].
Еще до учреждения Святейшего Синода Петр I указом от 25 апреля 1711 г. повелел освященному Собору совместно с Сенатом изучить вопрос о замещении должностей в приходах, чтобы уменьшить число клириков и церковнослужителей. Упомянутые инстанции постановили требовать от кандидатов представления письменного ручательства от членов общины с подтверждением их избрания на ту или иную приходскую должность[11]. Это означало прямое признание законом права приходов на выборы духовенства. Во второй части «Духовного регламента», в § 8 раздела «Мирския особы, поелику участны суть наставления духовнаго», также значится: «Когда прихожане или помещики, которые живут в вотчинах своих, изберут человека в церкви своей в священники, то должны в доношении своем засвидетельствовать, что оный есть человек жития добраго и неподозрительнаго». Однако ряд петровских указов[12] ограничил круг потенциальных кандидатов лицами, прошедшими полный курс в духовном учебном заведении. В одном из указов 1722 г. и в «Прибавлении к Духовному регламенту» среди общих правил о замещении вакансий говорится, что в ручательствах должны подтверждаться достоинства кандидатов[13]. Впрочем, это избирательное право было вскоре вытеснено укоренившимся обычаем наследования церковных должностей[14]. «К концу XVIII в. среди иерархии успело сформироваться уже твердое убеждение в том, что приходские выборы суть явление незаконное и вредное для Церкви»[15]. Под впечатлением крестьянских волнений, в которых, по некоторым сведениям, оказалось замешанным и духовенство, Святейший Синод издал в 1797 г. указ о назначении окончивших духовные учебные заведения на места приходских священников, а в июне того же года — указ епископам, объявлявший недействительными те статьи «Духовного регламента», где говорилось о выборности приходского духовенства[16]. Теперь приход снабжал своего кандидата письменным свидетельством его добронравия, после чего дело передавалось на усмотрение епископа[17]. Но, как правило, приходам даже не приходилось выдвигать своих кандидатов, так как к концу XVIII в. епископы уже располагали достаточным выбором из выпускников семинарий. Поэтому ручательства приходов были официально отменены указом 1815 г.[18] Окончательную черту подвел в 1841 г. Устав духовных консисторий, где замещение должностей в приходах, так же как рукоположение священников, передавалось в непосредственную компетенцию епархиального архиерея. Тем самым выборный принцип окончательно упразднялся (ст. 74; ст. 70 в издании 1883 г.).
в) В наследственном порядке замещения вакансий было прямо заинтересовано не только само духовенство, но и епархиальные власти. Поэтому он начал развиваться уже в XVII в. «Что касается до наследственности духовного служения... то XVIII в. застал ее уже достаточно развитой и крепкой, так что дальнейшее ее развитие прямо вело уже к устранению от церковного служения всех посторонних кандидатов недуховного происхождения и к совершенной замкнутости самого духовного звания... Прежде всего ее развитию помогала духовная власть, которая всегда видела в детях духовенства более других подготовленных и притом же своих кандидатов на церковные места»[19]. Петровская идея о необходимости школьного образования[20], нашедшая отражение и в «Духовном регламенте» в разделе «Дела епископов» (ст. 9), получила развитие в дальнейших указах в форме положения, что кандидата, имеющего такое образование, следует предпочесть кандидату без образования, даже если последний был избран[21]. Таким образом государство пошло навстречу пожеланиям епископов, предоставив возможность замещать вакансии выпускниками семинарий, подавляющее большинство которых принадлежали к духовному сословию. До 30-х гг. духовных училищ было недостаточно, чтобы обучать всех сыновей духовных лиц. Кроме того, родители часто стремились сами избавить своих детей от школьной лямки, поэтому вначале связь между наследованием должности и наличием образования существовала не повсеместно. Но позже она стала сама собой разумеющейся, приведя к образованию замкнутого духовного сословия[22].
Указы преемников Петра I, и прежде всего Анны Иоанновны, были направлены на то, чтобы ограничить или даже сократить численность духовенства, и потому способствовали его замкнутости. В 1744 г. Святейший Синод исходатайствовал у императрицы Елизаветы указ, согласно которому приходские должности должны были замещаться исключительно представителями духовного звания, а их сыновья, которые в ходе случавшихся в те времена разверсток (так называемых разборов) призывались на государственную службу, не подчинялись бы светской администрации и, следовательно, не выбывали из духовного сословия[23]. Святейший Синод весьма удачно аргументировал это положение тем, что в случае замещения церковной вакансии сыном крепостного государство теряет плательщика подушной подати[24]. Такая фискальная точка зрения показалась государству убедительной, ибо духовенство было действительно освобождено от подушного оклада. В результате сыновьям церковнослужителей, по большей части обязанных платить налоги, в 1744 г. было запрещено занимать должности священнослужителей даже по окончании семинарии[25]. Сыновья же духовных лиц, хотя бы и исполняли обязанности церковнослужителей, оставались тем не менее свободны от подушной подати, и их сыновья в свою очередь могли снова претендовать на должность священников. В 1774 г. Святейший Синод постарался воспрепятствовать усиливавшемуся тяготению налогообязанных церковнослужителей и их сыновей к церковным должностям посредством строгого распоряжения, что на церковные должности определяются только сыновья внесенного в штаты духовенства[26].
Государство считало себя вправе производить среди духовного сословия наборы для своих целей. Так, Екатерина II велела отобрать из Московской и Киевской Духовных Академий студентов для Медицинско-хирургической академии. С помощью таких же насильственных разверсток набирались студенты для Московского университета и преподаватели для светских школ[27]. Губернская реформа 1775 г. поставила правительство перед необходимостью спешно укомплектовать канцелярии учащимися семинарий и духовных академий. В 1779 г. было отдано дополнительное распоряжение по соглашению с епархиальными архиереями определить на канцелярскую службу «лишних» сыновей церковнослужителей, а также семинаристов вплоть до класса риторики[28]. Многие одаренные молодые люди охотно следовали таким наборам и быстро продвигались на государственной службе. При Павле I (1797) «лишние» церковнослужители были призваны на военную службу, чтобы приносить пользу «по примеру древних левитов, которые на защиту отечества вооружались». Вместе с тем Павел I запретил епископам без согласия императора отпускать духовных лиц или их сыновей, равно как и студентов философских и богословских классов академий, из духовного сословия[29]. Возвращение в духовное звание однажды из него выбывших еще в начале царствования Александра I было чрезвычайно затруднено или даже невозможно из-за сопротивления Святейшего Синода. Положение лиц, оставивших духовное сословие и ставших налогообязанными, было улучшено благодаря специальным мерам государства. Так, в 1810 г. императорским указом запрещалось превращение их в частновладельческих крепостных, причем помещикам за освобождение каждого крепостного первоначально духовного звания выдавалась рекрутская квитанция, т. е. освобожденный шел в зачет рекрутской квоты помещика (см. пункт г). Один из указов 1820 г. давал таким освобожденным из крепостной зависимости право свободного выбора рода занятий и даже возвращения в духовное звание. Это установление вошло в Свод законов 1832 г. (т. 9, ст. 271). Впрочем, реализовать это право было трудно, так как вследствие избытка духовенства в эпоху Николая I Святейший Синод неохотно соглашался на такое возвращение в каждом конкретном случае, тем более что новые штаты 1842–1846 гг. предусматривали сокращение числа мест и приходов, а Устав духовных консисторий 1841 г. позволял сбалансировать по епархиям количество кандидатов на приходские должности (ст. 79; ст. 75 в издании 1883 г.)[30].
Решение проблемы церковнослужителей затянулось, постоянно осложняясь фискальными соображениями. В конечном итоге в Свод законов было включено положение (т. 9, ст. 193), что «люди податных состояний, в том числе и вольноотпущенные, допускаются к поступлению в белое духовенство не иначе как по удостоверении епархиального начальства в недостатке по его ведомству лиц духовного звания к замещению должностей». Но правовое положение церковнослужителей оставалось настолько неблагоприятным, что о добровольных кандидатах на эти должности из числа освобожденных от подати не могло быть и речи, ведь даже в священники решались идти разве что идеалисты: согласно закону о сословиях в Своде законов 1832 г., переход в духовное сословие означал отказ от чинов, полученных во время государственной службы, гражданской или военной. Получивший на государственной службе личное дворянство терял его[31].
Лишь в 60-е гг. XIX в. замкнутость духовного сословия была разрушена. Учрежденное в 1862 г. при Святейшем Синоде Особое присутствие для изыскания способов к обеспечению быта духовенства имело своей задачей рассмотрение правового положения последнего. В 1867 г. было отменено наследование духовных должностей. Четырьмя годами ранее окончившим духовные семинарии был открыт доступ в университеты. Началось настоящее бегство в светские учебные заведения: уже в 1878 г. 46% всех студентов составляли бывшие семинаристы. Однако нехватка кандидатов на церковные должности и беспорядки в университетах привели в 1879 г. к отмене названного закона. Устав гимназий от 1864 г. разрешил сыновьям духовных лиц поступать в гимназии, а Уставы духовных училищ и семинарий от 1867 г. в свою очередь предоставляли им право посещать светские школы. Закон о земстве от 1864 г. на основании приходского землевладения предоставлял духовенству право участвовать в сословно-куриальных выборах и быть избранным в земские органы самоуправления[32]. По утвержденному императором Александром II мнению Государственного совета от 26 мая 1869 г. и дополнению к нему от 15 марта 1871 г., все неклирики из числа как священно-, так и церковнослужителей вместе с их потомством исключались из духовного сословия. В то же время закон открывал перед названным кругом лиц добровольный доступ к церковным должностям. 21 марта 1871 г. было наконец дозволено занимать церковные должности лицам всех сословий. Сыновьям священников могло присваиваться личное дворянство, а сыновьям церковнослужителей — личное почетное гражданство[33].
По своей сути эти реформы мало соответствовали интересам иерархии, которая еще в XVIII в. стремилась к обособлению духовного сословия, закрепив за потомством духовенства монопольное право на обучение в духовных школах. Исключение составляли духовные школы на Украине, в которых, особенно в Харьковской коллегии, обучались юноши из дворянских семейств; такие школы пользовались всяческой поддержкой со стороны дворянства. Впрочем, и здесь с открытием гимназий в первые годы царствования Александра I число учащихся из недуховных сословий стало уменьшаться. Указы о реформе духовных училищ 1808–1814 гг. предписывали всем сыновьям духовных лиц посещение таких училищ, так что прочие не могли попасть туда уже по недостатку мест. Распределение возросшего числа выпускников становилось почти неразрешимой проблемой, в особенности после того как по штатам 1842–1846 гг. количество приходов и штатных мест было сокращено. Правда, в 1832 г. для окончивших духовные училища был облегчен доступ к государственной службе, а в 40-е гг. Синод отменил обязательное посещение духовных школ. Как уже говорилось, в 60-е гг. последовала ликвидация всех ограничений, имевшихся в уставах учебных заведений. Когда в 1879 г. семинаристам было вновь запрещено поступать в университеты, их поток устремился в военные училища, которые стали открыты для них с 1866 г. Александр III вернул семинаристам право поступления в университеты, хотя и ограничил его университетами в Томске и Варшаве[34].
Замкнутость сословий поддерживалась и наследственным порядком замещения приходских должностей (упраздненным в 60-е гг.), который вполне уживался с принципом выборности духовенства. Духовенство стремилось готовить своих сыновей себе в преемники через домашнее образование, чтобы затем, при наличии добрых взаимоотношений с приходом, заранее добиться согласия на его избрание. На это обстоятельство указывает уже «Прибавление к Духовному регламенту» (ст. 27): «При многих церквах поп не припускает в церковники чужих, но своими сынами и сродниками места того служения занимает». При этом предписывалось, чтобы такого рода наследование допускалось только при наличии действительной потребности и с согласия прихода, да и то причетником мог стать лишь один попович, не больше[35]. Определение сыновей приходских священников причетниками в тот же приход повышало доход семьи, так как новые члены причта получали свою долю за совершение треб. Своевременно обеспечив сыну должность причетника и взяв его образование в свои руки, священник избавлял его от ненавистной семинарии. В возрасте 25 лет причетник становился нередко уже диаконом, а в 30 при благоприятных обстоятельствах — вторым священником. Правительство, терявшее таким образом налогоплательщиков, не одобряло постоянного увеличения клира и целых полтора века, начиная с Петра I и до 30-х гг. XIX в., вело упорную борьбу с этой тенденцией[36]. Разборы представителей духовного сословия на государственную службу, правда, время от времени значительно сокращали его численный состав, что заставляло епархиальных архиереев просить разрешения Святейшего Синода замещать церковные должности выходцами из других сословий[37]. Но благодаря многодетности приходского духовенства временный недостаток кандидатов быстро восполнялся, и принцип наследования снова вступал в свои права. Назначение членов семейств приходского духовенства в церковнослужители и священнослужители было прекращено лишь с установлением приходских штатов в 1764 г.[38]
Со временем стало обычным явлением, что священнослужители, а иногда и церковнослужители строили за свой счет жилые дома или хозяйственные постройки на церковной земле. При уходе на покой эта частная собственность продавалась преемнику, если место не переходило по порядку наследования к другому члену семьи. Еще Собор 1667 г. боролся с этим явлением. Петр I двумя указами от 1718 г. запретил строительство частных домов на церковной земле и потребовал, чтобы приходы сами строили жилища для клира. Однако это предписание исполнялось только в Петербурге, активно строившейся новой столице царя. В Московской епархии тоже попытались установить твердые расценки на частные здания, чтобы избавить вновь назначенных священнослужителей от необходимости выкупать по завышенным ценам жилище своего предшественника. Епархиальные архиереи и Святейший Синод в течение десятилетий вели борьбу с подобными злоупотреблениями. Святейший Синод предпринял в 1768 г. попытку установить указом продажную цену на недвижимость в зависимости от служебного стажа умершего собственника. Более того, вырученную таким способом сумму дозволялось использовать только в пользу вдов и сирот, тогда как наследники, уже имевшие место, могли претендовать лишь на компенсацию расходов на строительство[39].
С 1767 г., и особенно после синодального указа 1770 г., началась официальная регистрация вакансий с целью закрепить их за осиротевшими детьми их последних владельцев, пока они, наследники, находились в учении. Примечательно, что в указе принимались во внимание и сироты женского пола, так что церковная должность отца рассматривалась в известном смысле как приданое[40]. В промежутке вакантная должность замещалась викарием, который обязан был вносить определенный процент своих доходов в семинарию, где учился стипендиат. К концу XVIII в. в некоторых семинариях насчитывалось до 100–200 таких зарегистрированных воспитанников[41].
Наследственный порядок продолжал существовать и в XIX в. «Без преувеличения можно сказать, что из всех лиц белого духовенства, поступивших на должности за последние 20–25 лет, едва ли найдется [1]/20 таких, которые бы поступили на совершенно свободные места, т. е. без всяких обязательств семейству предшественника или без взятия замуж девицы, за которой было предоставлено место»[42]. Подход епархиальных архиереев к этому вопросу отличался удивительной кастовостью: стремясь сохранить социальное равновесие внутри духовного сословия, они поощряли браки кандидатов на вакантные должности с дочерьми не просто духовных лиц (это во всяком случае), а клириков того же ранга, причем преимущественно с сиротами[43].
Уже упоминавшийся указ от 22 мая 1867 г., отменивший порядок наследования и замкнутость духовного сословия, содержал следующие установления: 1) при занятии вакантных мест родство кандидата с предшественником не дает ему никаких преимуществ; 2) регистрация и резервирование вакансий в интересах дочерей или иных родственников занимавшего ее священнослужителя недопустимы; 3) регистрация невозможна даже в том случае, если кандидат берет на себя обязательство содержать семью умершего священнослужителя или выплачивать ей часть доходов; 4) запрещается открывать в приходах новые места для родственников умершего священнослужителя; 5) содержание нуждающихся лиц духовного звания следует обеспечивать иными средствами. Сироты из духовного сословия помещаются в учебные заведения за казенный счет[44]. Свод законов (в издании 1876 г.) дозволял доступ в ряды белого духовенства лицам всех сословий (т. 9, ст. 193); их образовательный уровень подлежал проверке епархиальными архиереями (Устав духовных консисторий, 1883 г., ст. 76). Лица из податных сословий допускались: 1) при недостатке кандидатов из других сословий; 2) при наличии требуемого образования; 3) при наличии свидетельства об исключении из числа налогоплательщиков (т. 9, ст. 366). «Замкнутость духовенства есть неудобство, и наполнение клира лицами из всех сословий всего более желательно»,— писал И. С. Аксаков еще ранее, до указа 1867 г.[45] Однако на практике случаи вступления лиц иных сословий в ряды духовенства до самого конца синодального периода оставались крайне редкими исключениями.
г) Ввиду того что Святейший Синод весьма нерешительно и вяло выполнял распоряжение о составлении точных штатных смет церковных приходов, уже Петр I стремился сократить численность духовного сословия, производя из него наборы на государственную, военную или гражданскую службу, а также переводя лиц духовного звания в податные сословия. Преемники Петра применяли те же методы, добиваясь временных успехов, но так и не сумев разрешить проблему избыточности духовного сословия в принципе. Статистических сведений о белом духовенстве (священно- и церковнослужителях) для начала XVIII в. нет[46]. Число церковных приходов было чрезвычайно велико, и они сильно отличались друг от друга по количеству прихожан и духовенства. Часто в мелких приходах оказывалось больше духовенства, чем в крупных,— нередко по 5–7 или даже более священников с соответствующим количеством церковнослужителей. Все они были, сверх того, окружены большой родней, кормившейся, как правило, за счет прихода[47]. Таким образом, проблема содержания духовенства была теснейшим образом связана с существовавшим уже в XVIII в. несоответствием между многочисленностью духовного сословия и фактическими потребностями Церкви (см. гл. 2).
Первые меры, предпринятые Петром I в этом направлении, были вызваны необходимостью пополнения армии во время шведской войны. С 1705 г. в архиерейских и монастырских вотчинах стали производиться рекрутские наборы. Призывались сыновья священно- и церковнослужителей, а также их родственников, которые до той поры не были охвачены податной разверсткой. В 1708 г. рекрутчина распространилась и на тех, кто уклонялся от обязательного обучения в духовных школах. Результаты этих мер убедили царя в количественной избыточности духовного сословия и побудили его предпринять в 1711 г. первые шаги по исправлению положения. Экзамены для кандидатов на приходские должности стали строже, и назначение сверх необходимости было запрещено[48]. Утвержденный в 1716 г. текст архиерейской присяги содержал обещание не строить новых церквей «для прихотей» и не поставлять священнослужителей сверх потребности[49]. В 1718 г. вышел указ, запрещавший домовые часовни и назначение для них священников. Исключения делались только для членов царской фамилии и немногих старых сановников. Кроме того, надлежало установить то наименьшее число дворов, которое давало право на образование церковного прихода[50]. Затем за ревизией 1719 г. последовал рекрутский набор среди самого духовенства[51]. Указ 1718 г., согласно которому подушная подать распространялась на некоторых лиц духовного звания, был в 1722 г. подтвержден и дополнен подробными указаниями. Здесь говорится: «По доношению и мнению сенатскому, протопопов, попов и дьяконов тех, которые ныне у церквей действительно служат, самих и их детей при переписи в подушной оклад не класть, для того что им быть при тех церквах во дьячках и в пономарях, и из них же учить в школе, и производить на убылые места в попы и во дьяконы»[52]. В указе точно оговаривались те условия, по которым будет определяться принадлежность к духовному сословию. Тенденция указа была очевидна: радикальное ограничение количества приходского духовенства[53]. В дополнительном указе Сената от того же года постановлялось, что лишь двое сыновей священнослужителя освобождались от подушной подати и могли (включая потомство) принадлежать к духовному сословию[54]. Но практическое осуществление этих решений оставляло желать много лучшего.
Первые одобренные Петром штаты, составленные Святейшим Синодом для приходов в 1722 г., определяли состав приходского духовенства в обеих столицах. Приходы в 100–150 дворов, согласно этим штатам, не могли иметь более одного священника. Приходам в 200–250 дворов полагалось по два священника. При 250–300 дворах разрешалось служить трем священникам, но только в том случае, если дворы находились на большом расстоянии друг от друга или третий священник был необходим по каким-то другим причинам. Более двух диаконов на приход не допускалось. Приход не мог иметь меньше 100 дворов, но и не больше 300. Церковнослужителей должно было приходиться не более двух на одного священника[55]. По ревизии 1722 г., произведенной 10 августа перед опубликованием самого указа, в 15 761 церкви насчитывалось 67 111 клириков[56]. Избыток был налицо, тем более что значительная часть духовенства уклонилась от регистрации[57]. После 1722 г. священнослужители, не вошедшие в штаты, при наличии достаточного образования получали места учителей в духовных школах. Многие церковнослужители, оставшиеся за штатами, были зарегистрированы как налогообязанные, коль скоро они не вступали в военную службу или не оказывались в государственных канцеляриях[58]. По недоразумению и чрезмерному усердию офицеров, проводивших регистрацию, в податных списках часто оказывались и лица, освобожденные от подушного налога, что повлекло целый ряд судебных жалоб. Кроме того, в 1724 г. обнаружился недостаток в кандидатах на церковноприходские должности, и Святейший Синод был вынужден просить у царя дозволения назначать священников и диаконов из числа грамотных крестьян[59].
После смерти Петра с разрешения Екатерины I от 25 ноября 1725 г. в Москве снова открылись многие домовые часовни. В том же году епископы получили право создавать новые церковные приходы. Однако указ от 16 декабря 1743 г. о второй ревизии опять настаивал на строгом соблюдении штатных списков 1722 г. и запретил строительство новых церквей[60].
Недоверие, которое питали Анна Иоанновна и ее фавориты к православному духовенству, повело к очередным чрезвычайно жестким рекрутским наборам среди духовенства, связанным с так называемыми делами о присяге. По манифесту от 20 февраля 1730 г. духовенство не приводилось к присяге, которая состоялась лишь позднее по инициативе Феофана Прокоповича. В декабре 1731 г., чтобы исключить всякие сомнения и толки, императрица потребовала повторной присяги от духовенства. Феофан счел своим долгом опубликовать в 1731 г. «Рассуждение о присяге, или клятве: подобает ли христианем присягать, или клятися, Всемогущим Богом», дабы рассеять все сомнения среди священнослужителей, отказывавшихся ранее от принятия присяги. Феофан пытался доказать, что все верноподданные обязаны принести присягу на верность самодержице[61]. Вскоре в Тайной канцелярии начались процессы против отказавшихся от присяги, в которые были вовлечены не менее 5000 духовных лиц. В 1735 г. Святейший Синод отдал распоряжение, согласно которому от кандидатов на церковные должности требовалось подтверждение присяги, принесенной ими в 1730 и 1731 гг.[62] Большое число отказников усилило подозрительность правительства по отношению к духовенству и стало причиной самого настоящего гонения, начало которому положили рекрутские наборы. Трудности с набором солдат во время турецкой войны, начавшейся в 1736 г., дали повод Сенату отправить в Святейший Синод меморандум, в котором требовалось набрать 7000 рекрутов из духовного звания. Затем последовал указ императрицы Святейшему Синоду от 28 сентября 1736 г. произвести поголовную перепись сыновей священно- и церковнослужителей вплоть «до сущего младенца», включая и свободных от подушной подати. Больные и увечные должны были отмечаться особо. Непригодные к службе приписывались к канцеляриям в качестве рассыльных и т. п.; пригодные назначались писарями и отправлялись в гарнизонные школы. При храмах надлежало оставлять лишь столько, сколько значилось в штатных списках 1722 г. Указ от 28 сентября 1736 г. не распространялся на Украину и область войска Донского[63]. В первый же год по этому указу в рекруты были забраны 6557 человек. Уже 7 сентября 1737 г. вышел еще один указ, требовавший ускоренного набора оставшихся и напоминавший о возрастном цензе для священнослужителей: 30 лет для священников, 25 — для диаконов. Все годные и не имевшие штатного места в возрасте от 15 до 40 лет подлежали немедленному воинскому набору. Положение духовенства ухудшилось, когда в Кабинет министров стали поступать донесения о большом количестве обнаруженных при разборе инвалидов и престарелых. Указ от 22 января 1738 г. обязывал каждого непригодного к службе выставить вместо себя рекрута, в противном же случае, как говорилось в дополнительном указе, он подлежал высылке в Сибирь. На основании указа от июня того же года последовали новые наборы. Затем 1 июля и 2 декабря 1738 г. появились указы о наборе всех тех, кто хотя и входил в штаты, но в свое время отказался от присяги, даже если они достигли 40-летнего возраста. В связи с этим последовала волна репрессий: увольнений со службы, телесных наказаний, судебных преследований, которая докатилась и до Украины[64].
Рекрутские наборы не прекращались в течение всей турецкой войны и закончились лишь в 1740 г. К этому моменту выяснилось, что ряды духовенства подверглись катастрофическому опустошению: во многих епархиях церкви оставались вообще без священников. Святейший Синод доложил правительству о таком состоянии дел и о недостатке кандидатов на приходские должности, прося разрешения ставить священниками лиц без специального образования, но добронравных. Доклад был дополнен данными о количественном составе служащего духовенства, а также духовного сословия в целом и возымел действие. В 1740 г. было дозволено вернуть на службу духовных лиц, подвергшихся наказаниям за отказ от присяги, и освободить от рекрутчины тех церковнослужителей, которые подлежали набору, но еще не были взяты в военную службу[65].
Вступление на престол Елизаветы радостно приветствовалось духовенством и действительно принесло для него некоторое облегчение, хотя заложенные Петром основные линии правительственной политики по отношению к духовному сословию остались без изменений. Указ от 16 декабря 1743 г. о второй общей ревизии, предусматривавший регистрацию духовенства на предмет его соответствия штатным нормам 1722 г., встретил возражения Святейшего Синода, который указывал, что разборы при Анне Иоанновне настолько сократили духовное сословие, что многие церковные должности оставались незанятыми. Позднее, в 1754 г., совместная конференция Сената и Святейшего Синода постановила: 1) священно- и церковнослужители, а также их сыновья, освобожденные от подушной подати, должны были, согласно штатным спискам 1722 г., занять церковные вакансии; 2) епархии, имевшие избыток квалифицированных кандидатов, обязывались передать их в те епархии, которые испытывали в них недостаток; 3) прочие лица духовного звания и их дети подлежали регистрации в качестве плательщиков подушной подати при помещиках, городских ремесленных цехах или фабриках по свободному выбору. Остальные забирались в военную службу. Конференция настаивала на исчерпывающей переписи всего духовного сословия, с тем чтобы после этого разбора состав приходского клира точно соответствовал штатам 1722 г.[66] В 1755 г. вышел указ о бродячих клириках, число которых сильно возросло в результате предшествовавших разборов. Несмотря на решения второй конференции Сената и Святейшего Синода, состоявшейся в 1756 г. под председательством самой императрицы, указанные меры продолжали осуществляться весьма беспорядочно и к моменту смерти Елизаветы так и не были закончены. Оценить их последствия крайне затруднительно. Остается неясным, каким образом оказалось возможным приписать столь большое число лиц духовного звания к другим сословиям, если уже в 1769 г. Святейший Синод констатировал гигантскую нехватку приходского клира: число вакансий приближалось к 12 626[67].
Можно согласиться с мнением П. Знаменского, что все правительственные мероприятия послепетровского времени не внесли ничего нового и основывались на принципах петровских реформ[68]. Новые подходы обнаружились лишь в правление Екатерины II, когда Комиссия по церковным вотчинам при обсуждении предстоявшей их секуляризации должна была решить также вопрос о содержании церковных учреждений (монастырей, епархиальных управлений, некоторых церквей) и о штатах церковных приходов. Императорский указ о завершении работы комиссии особо останавливался на проблеме содержания белого духовенства. В связи с предусмотренной еще Петром III, но проведенной уже при Екатерине II переписью населения возникла угроза нового рекрутского набора. Распоряжения на этот счет еще не поступало, но правительство уже затребовало от местных властей точных данных о белом духовенстве[69]. Ведомости за 1768 г. должны были содержать сведения о количестве действующего духовенства и церковнослужителей, а также об их семьях и о числе учащихся в духовных школах. Ввиду недостатка в рекрутах во время войны с Турцией правительство отдало в 1769 г. распоряжение о новом военном наборе, несмотря на донесение Святейшего Синода об огромном числе незаполненных церковных вакансий. При этом местная администрация должна была перепроверить данные 1768 г. о возрасте сыновей духовных лиц, часто неверные, действуя следующим образом: 1) военнообязанными считались мужчины от 15 до 40 лет; 2) в рекруты шел каждый четвертый из сыновей служащих клириков и каждый второй из сыновей неслужащих, а кроме того, каждый второй из тех, возраст которых был занижен (якобы менее чем 15 лет); 3) освобождались от набора воспитанники семинарий, а также члены семей, содержавшие престарелых родителей[70]. Эти и без того довольно мягкие правила применялись не слишком строго. Многие признанные при освидетельствовании непригодными к военной службе не переводились, как ранее, в податные сословия, а возвращались в распоряжение Святейшего Синода для назначения на церковные должности. Но многочисленные прошения тех, кто ранее были приписаны к податному сословию, о возвращении в духовное звание неизменно отклонялись; был даже издан специальный указ, запрещавший кому бы то ни было покидать податные сословия[71].
Новые штаты, необходимость которых стала ясна уже в 1764 г., были установлены лишь в 1778 г. В сравнении со штатами 1722 г. по желанию императрицы предусматривалось большое сокращение церковного клира. Это было связано с Уставом о губерниях 1775 г., согласно которому для вновь образованных канцелярий требовалось много грамотных людей; дать их в таком количестве могло только духовное сословие. Штаты 1778 г., распространявшиеся и на малороссийские губернии, предусматривали следующие квоты: 1) на 150 дворов — один священник; 2) на 200 и более дворов — один священник, в особых случаях — два; 3) на 250–300 дворов — два священника; 4) в более крупных приходах — три священника, но также лишь в случаях особой нужды. На трех священников должны были приходиться два диакона, на двух — один. Только в больших городах каждому священнику полагалось по диакону. Открытие новых церквей и домашних часовен разрешалось лишь с санкции Святейшего Синода[72].
Принятые в 1778 г. штаты вовсе не означали конца правительственной политики, направленной на сокращение духовного сословия. Перепись населения 1782–1783 гг. доставила среди прочего новые сведения и о духовном сословии, которые были представлены на рассмотрение совместной конференции Сената и Святейшего Синода в 1784 г. По этим данным, значились 84 131 штатный клирик и 9548 вакансий. Согласно указу конференции, эти вакансии следовало заместить теми 1540 священно- и церковнослужителями, которые с 1778 г. числились заштатными, а также сыновьями штатного духовенства. В будущем кандидатами на церковные должности должны были стать выпускники семинарий или духовных школ, которых, по упомянутым сведениям, имелось 11 329; при этом не исключались и сыновья тех, кто ранее оказался приписан к податным категориям населения. Сыновья духовных лиц, не имевшие никакого образования, по достижении 15-летнего возраста выбывали из духовного сословия, но имели право свободного выбора рода занятий — в городских цехах, в купеческом сословии или в качестве государственных крестьян. Больные и престарелые священники увольнялись со штатных мест и переходили на содержание своих детей; последние получали право выходить из духовного сословия, если не занимали церковной должности. То же самое относилось к церковнослужителям и их сыновьям. Лица, уже ставшие налогообязанными, не могли изменить своего положения. Ректоры семинарий должны были отбирать учащихся, пригодных к государственной службе, и отправлять их в канцелярии или учителями в народные школы[73]. Особое значение указа 1784 г. заключалось в том, что он предоставлял более широкие возможности желавшим покинуть духовное сословие и выбрать светскую профессию. Определенное в указе количество штатных мест — 93 679 дает известную основу для церковной статистики[74].
При Павле I слишком либеральные установления Екатерины II были пересмотрены. В 1796 г. последовал новый военный набор среди духовенства на том основании, что сыновья многих клириков живут без дела при родителях, не принося никакой пользы обществу. По результатам освидетельствования одних направили на вакантные места в приходы, а остальных «по примеру древних левитов» — на военную службу. Одновременно были изданы указы, затруднявшие выход из духовного сословия, что вскоре снова привело к его избыточности[75]. Как выяснилось к началу царствования Александра I, из-за нечеткости формулировок в текстах указов рекрутские наборы приняли совершенно беспорядочный характер. В 1803 г. Александр I вновь разрешил всем не имевшим штатной должности выходить из духовного сословия, но церковнослужителей и их сыновей, оказавшихся не у дел, повелел в 1806 г. забирать на военную службу. Однако в последующие годы, даже в 1812 г., правительство Александра I не прибегало более к рекрутским наборам в духовном сословии[76]. Последний набор состоялся уже при Николае I в 1831 г., после того как из-за мер, ограничивавших выход из духовного сословия, его численность снова слишком возросла. Набор не коснулся областей с хронической нехваткой кандидатов на приходские должности (Сибири, Кавказа, Польши, Олонецкой и Астраханской епархий). На основе заранее затребованного доклада Святейшего Синода в 1831 г. был издан указ о призыве на военную службу следующих лиц: 1) всех церковнослужителей дурного поведения; 2) сыновей политически неблагонадежных клириков; 3) церковнослужителей, отставленных от должности епархиальным судом; 4) всех лиц духовного ведомства в целом, потерявших свои места вследствие тех или иных проступков; 5) прочих, числившихся по духовному ведомству, которые после проверки окажутся не соответствующими своим должностям. Лица в возрасте свыше 35 лет предназначались для гарнизонной службы[77]. Исключение составляли ученики духовных школ и выпускники семинарий. Каждый отец имел право оставить при себе одного из сыновей для обеспечения своего содержания в старости.
С целью улучшения материального положения приходского духовенства правительство уже в 1828 г. потребовало от Святейшего Синода слияния небольших бедных общин в крупные приходы, которые не нуждались бы в дотациях. Затем в 1838 г. был образован особый комитет для обсуждения вопросов об обеспечении бедного духовенства и о проверке штатов. Наконец, в 1841 г. появился Устав духовных консисторий, который среди прочего содержал точные указания относительно замещения приходских вакансий, а также инструкции по установлению штатов в приходах. Введение новых штатов 1842 г. началось с западных епархий. Все приходские церкви были разделены на шесть классов:
1) общины с 2000 прихожан или более 2 священника, 1 диакон,
3 церковнослужителя
2) общины с 1500–2000 прихожан 2 священника, 1 диакон,
2 церковнослужителя
3) общины с 1000–1500 прихожанами 1 священник, 1 диакон,
1 церковнослужитель
4) общины с 700–1000 прихожанами 1 священник, 1 диакон,
1 церковнослужитель
5) общины с 400–700 прихожанами 1 священник, 1 диакон,
1 церковнослужитель
6) общины с менее чем 400 прихожанами 1 священник, 1 церковнослужитель
Одновременно были предприняты меры по слиянию мелких приходов в более крупные, как то предусматривалось указом 1828 г. После того как с 1829 г. казна взяла на себя выплату субсидий духовенству бедных приходов (сразу же к выплате через год была определена сумма в полмиллиона рублей), государство было непосредственно заинтересовано в сокращении числа таковых. Однако рост населения и территориальные приобретения империи сделали осуществление этого намерения невозможным. На азиатских и европейских окраинах приходилось открывать множество новых приходов, которые были поначалу немноголюдными и требовали финансовой поддержки. С этих пор строительство новых храмов и организация новых приходов стали все больше упираться в вопрос о финансовом обеспечении духовенства.
Штаты 1869 г., установленные Святейшим Синодом, утвержденные императором и в 1871 г. дополненные, предусматривали уменьшение числа церковных приходов и духовенства. Нормой признавалось наличие одного священника и одного церковнослужителя на приход. Мелкие приходы объединялись в более крупные. Диаконы были исключены из штатов. Они могли перейти на должность псаломщиков или продолжить службу за штатом, на средства общины. Приходы имели право по желанию содержать также псаломщиков, которые, однако, не причислялись к духовному сословию[78]. Вызванное этими мерами численное сокращение духовенства привело к ослаблению пастырской деятельности в приходах и с этой точки зрения было шагом безответственным. Цели его были чисто фискальными, и предпринят он был синодальными бюрократами, плохо представлявшими себе нужды церковных приходов. Средства для содержания приходского духовенства, без сомнения, найти было бы можно, например сократив завышенные расходные статьи в бюджете самого Святейшего Синода, касавшиеся окладов иерархов. Однако синодальные архиереи совершенно не были в этом заинтересованы. Согласно отчетам обер-прокуроров, ликвидации подверглись 4800 приходов. Сравнительная статистика 1869 и 1880 гг. дает следующую картину:
1869 г. количество штатных мест фактическое количество
священники 38 075 38 816
диаконы 11 144 14 250
причетники 68 461 63 472
Посредством перевода «лишних» диаконов в причетники был восполнен недостаток в последних:
1880 г. количество штатных мест фактическое количество
священники 37 698 33 047
диаконы 3 054 7 646
причетники 47 219 48 518[79]
Нехватка священников объяснялась нежеланием семинаристов 70-х гг. идти в приходы. Очень многие из них поступали в университеты или предпочитали государственную службу по гражданской части, но особенно охотно они шли в военные училища. Несмотря на уменьшение числа приходов, священников для них все равно не хватало. Кроме того, оказалось, что без диаконов приходы обходиться не могли и во многих случаях были вынуждены содержать их за свой счет.
В 1881 г. Святейшему Синоду пришлось вновь приступить к открытию субсидируемых приходов и возвращению в штат исключенных из него священно- и церковнослужителей. В 1884–1885 гг. в Святейшем Синоде при участии некоторых епархиальных архиереев обсуждался вопрос о пересмотре штатов. 16 февраля 1885 г. разработанный новый порядок был утвержден императором. В соответствии с ним епархиальные архиереи получали право при наличии средств по своему усмотрению восстанавливать упраздненные или подвергшиеся укрупнению приходы, а также открывать новые по соглашению со Святейшим Синодом. Для всех епархий (кроме западных и закавказских) устанавливались следующие нормы:
общины численностью менее 700 прихожан 1 священник, 1 псаломщик
свыше 700 прихожан 1 священник, 1 диакон
крупные приходы 2 священника, 1–2 диакона, 2 псаломщика
Директивы 1885 г., постепенное осуществление которых началось с 1886 г., не затрагивали соборов, столичных храмов, а также больничных, школьных и т. п. церквей. Зато они предусматривали, что выпускники семинарий, состоявшие в должности диакона или псаломщика, должны были брать на себя также преподавание в новых церковноприходских школах[80]. На 1888 г. в приходских церквах числилось: 40 235 священников, 11 682 диакона, 43 570 псаломщиков. С тех пор новых норм относительно количественного состава духовенства не устанавливалось, и епархиальные архиереи действовали по собственному разумению. Число новых церквей росло, а с ним — и количество духовенства. Большинство новых приходов приходилось на Сибирь и другие епархии, куда шел приток колонистов из Центральной России (например, в Тобольскую, Томскую, Оренбургскую). Последний опубликованный в 1916 г. отчет обер-прокурора содержит следующие данные за 1914 г.: 749 соборов, 42 796 церквей и 23 593 часовни с 3246 протоиереями, 47 829 священниками, 13 035 диаконами и 46 489 псаломщиками. Сюда не вошло духовенство императорского двора, армии и флота[81].
д) Бывали случаи, когда епархиальный суд или Святейший Синод лишали духовное лицо его сана и исключали вместе с потомством из духовного сословия. Добровольный выход из сословия был чрезвычайно затруднен и встречался большей частью среди рано овдовевших священников (см. § 6). В Московском государстве и в последнем случае выход из своего сословия был большой редкостью, и в обществе такие священники считались изгоями. Епископы не разрешали овдовевшим священникам занимать места даже церковнослужителей. Если же священник после смерти жены не отказывался от своего сана, то совершение таинств ему все равно запрещалось, до тех пор пока он не решался принять монашество. И только Поместный Собор 1667 г. разрешил священникам, отказавшимся от своего сана, быть церковнослужителями или состоять на светской службе[82].
В дополнение к этим соборным установлениям Петр I издал 30 апреля 1724 г. указ, дозволявший вдовым священникам после сложения сана преподавать в школах или служить в церковной администрации. После смерти Петра этот указ был постепенно забыт, и епархиальные архиереи начали вновь чинить препятствия добровольному сложению сана[83]. Лишь при Екатерине II Святейший Синод испросил у нее подтверждение петровского указа, а кроме того, в 1765 г. запретил епархиальным архиереям и епархиальным судам выносить приговоры, связанные с лишением сана, без утверждения Святейшего Синода[84]. В целом этот вопрос обсуждался Сенатом и Синодом снова в 1831–1832 гг. в связи с кодификацией законов при Николае I. В результате вышел именной указ от 28 июня 1833 г., согласно которому добровольно сложившие сан священники по истечении трехмесячного срока на размышление и после вразумления со стороны своего священноначалия получали право, не теряя сословных привилегий, научных степеней и орденов, вступать в государственную службу. Однако они теряли при этом все отличия, полученные ими во время церковного служения[85]. Уже 22 февраля 1839 г. в дополнение к этому указу лично императором был издан еще один, но с более строгими нормами. Теперь диаконам разрешалось поступать на государственную службу только по истечении 6, а священникам — 10 лет. Эти условия вошли в качестве дополнений к указу 1833 г. и в Свод законов (2-е изд.), а также в издание 1876 г.[86] В 1860 г. вопрос снова рассматривался в Синоде, причем обер-прокурор граф А. П. Толстой затребовал мнение митрополита Филарета Дроздова. Последний препроводил Святейшему Синоду записку «Взгляд на вопрос о неизгладимом характере священства и на отношение оного к церковному суду над священнослужителями». В ней говорилось, что «выражение «неизгладимый характер» (character idelibilis, signum indelibile) в отношении к таинствам не встречается ни в Священном Писании, ни в правилах апостольских и соборных, ни в писаниях древних святых отцов. Происходя из средневековой схоластики, оно получило права гражданства в догматической области на Западе в XVI в., на Тридентском Соборе». Затем оно употребляется в «Православном исповедании» Петра Могилы, а также в Изложении веры Восточных патриархов 1723 г., в котором, впрочем, речь идет лишь о таинстве крещения, накладывающем на крещеного неизгладимую печать. «Учение о неизгладимом характере священства не введено в догматы православной кафолической Церкви. А как оно не введено в догматы, то и не должно быть принято в основание какого-либо другого учения или правила для церковного суда». Кроме того, «лишение сана определяют весьма многие правила святых апостол, соборов и святых отец. Но если возможно лишение сана за вину в наказание, то возможно и снятие сана по уважительным причинам (т. е. по просьбе его носителя.— И. С.)... Возможность и нужду в некоторых случаях снятия священства можно признать доказанною... Выражение «снятие сана» есть облегчительное выражение «лишения сана»... Просящий снятия сана виновен в нарушении закона священства и своей присяги. Из сказанного по справедливости заключить должно, что те, с которых снимается священнослужительский сан, не должны пользоваться равными правами с людьми, совершенно невинными... Закон требует дополнения, что родившиеся в духовном звании, если снимается с них священнический сан, в то же время поступают из духовного ведомства в светское»[87]. В личном письме к обер-прокурору митрополит выражает мнение, что священник, утративший сан, должен был бы покинуть свою епархию на 7 лет, а диакон — на 3 года. По прошествии трехлетнего срока их можно было бы принимать на государственную службу. В одном из писем митрополит Филарет снова касается вопроса о вдовых священниках, полагая, что нет никаких препятствий для того, чтобы вдовец мог продолжать служение, и заставлять его отказываться от сана нет оснований. Далее сказано буквально следующее: «В продолжение 38-летнего наблюдения моего за духовенством Москвы ни один из вдовых священников не был обличен в распутстве. Вообще вдовые протоиереи и священники в Москве пользуются добрым мнением, а некоторые и глубоким уважением к их нравственному достоинству»[88].
К предложению А. Н. Муравьева разрешить рукоположение в священники неженатых Филарет отнесся отрицательно. Этот вопрос был решен лишь в 1869 г.: неженатые лица старше 40 лет могли рукополагаться в священники, но при том условии, что они навсегда отказывались от женитьбы[89].
§ 14. Приходское духовенство в государственном законодательстве
а) До XVIII в. все духовенство, как черное, так и белое, имело особое правовое положение: оно подлежало исключительно духовному управлению и юрисдикции и привлекалось к государственному суду только при некоторых уголовных преступлениях. Вмешательство государственной власти в решения духовных судов было большой редкостью. Лишь выход из духовного сословия вследствие лишения сана прекращал эти привилегии духовенства. Законодательство Петра I, стремившегося привлечь к государственной службе все сословия, не могло не затронуть названных привилегий. Мероприятия по сокращению численного состава духовенства, усилению сословной замкнутости и наследственного порядка замещения церковноприходских должностей привели к радикальному ограничению привилегий. И только XIX в. снова принес некоторое облегчение в этом отношении, хотя полностью привилегированное положение духовенства восстановлено не было[90].
В законодательстве Петра I больше внимания уделялось сословным обязанностям, налогам и повинностям, нежели сословным правам. В Московской Руси в соответствии с общей правовой практикой налогом облагались только земельные владения монастырей и архиерейских домов. В отдельных случаях особыми жалованными грамотами те или иные монастырские либо патриаршие вотчины навсегда или на известный срок освобождались от податных сборов. Правда, уже с XVI в. выдача таких тарханных грамот все больше становится исключением; кроме того, эти грамоты сравнительно редко давались на церковные земли, предназначавшиеся для содержания белого приходского духовенства. Хотя в поземельных книгах и встречаются так называемые «белые», т. е. свободные от налогов, земли, приписанные к приходским церквам, но их было мало, и они имелись только в немногих приходах. Черные же, т. е. обложенные налогом, земли оставались таковыми, даже если общины добровольно выделяли их на содержание духовенства. Связанное с черной землей государственное тягло включало и дополнительные налоги: на выкуп пленных, на военные расходы, на сооружение крепостей и т. д., которые также приходилось выплачивать со своих земель приходскому духовенству[91]. Ввиду общего роста налогового бремени в начале XVIII в. с приходского духовенства взимались еще «мелочные всякие сборы» — мельничный, пчелиный, банный, пожарный, с рыбных ловель и т. п. Духовенство обязано было участвовать в караульной службе у городских шлагбаумов, до указа 1724 г. не освобождалось и от ненавистных военных постоев. Но на практике этот указ часто не выполнялся, и еще при Екатерине II духовным властям поступали горькие жалобы на продолжавшиеся армейские постои[92]. Уже упоминавшиеся случаи распространения подушной подати на членов семей клириков в связи с разборами означали дополнительное финансовое бремя для главы семьи, поскольку сыновья по большей части продолжали жить в родительском доме. Наряду с общими рекрутскими наборами сыновья духовенства привлекались также к исполнению специальных повинностей — например, в 1711 и 1718 гг. в качестве плотников при строительстве Адмиралтейства, а в 20-е гг. рабочими на олонецкие фабрики. В некоторых епархиях духовенству приходилось платить еще и налоги на постройку каналов[93].
Указ 1720 г. о введении подушной подати распространялся также на белое духовенство и их сыновей, за исключением самих священнослужителей, которые попадали в особый список. Все протесты Святейшего Синода поначалу оставались безрезультатны, пока наконец через два года, 4 апреля 1722 г., не вышел императорский указ с разъяснением правовых недоразумений[94]. Свободными от уплаты налогов объявлялись все действующие священнослужители и члены их семей, церковнослужители, не являвшиеся сыновьями таких священнослужителей, обязаны были платить подушную подать. В 1723 г. в связи с установленными Святейшим Синодом штатами приходского духовенства от подушного налога были освобождены также заштатные священнослужители, но не их сыновья[95]. Несмотря на принципиальное значение указа от 4 апреля 1722 г., правовое положение духовенства оставалось нестабильным, поскольку продолжавшиеся военные наборы, в особенности при Анне Иоанновне, «ломали» состав духовного сословия. Послепетровское законодательство в отношении прав и обязанностей духовенства в большой степени отражало личные взгляды государей и определялось сиюминутными политическими потребностями. В целом же продолжала господствовать идущая от Петра тенденция к максимальному ограничению числа духовенства[96]. Лишь Свод законов 1832 г. внес ясность в правовое положение духовенства в государстве.
В течение всего правления Петра I налоги с земли взимались среди приходского клира с большой строгостью. После учреждения Святейшего Синода эти функции перешли к нему. Сперва во многих епархиях это привело к двойному сбору налогов: вслед за чиновником епархиального управления часто являлся правительственный. Только в 1723 г. Святейший Синод добился от императора распоряжения предоставить сбор земельного налога по всем губерниям исключительно церковной администрации. С 1724 г. налоговые дела были окончательно переданы в ведение Камер-конторы Святейшего Синода[97].
При Петре I духовенству были сделаны некоторые уступки в вопросе о владении частной собственностью. Хотя на основании соборных постановлений XVII в. духовенству по-прежнему запрещалось иметь торговые лавки и вообще заниматься какой бы то ни было торговлей и винокурением, но запрет на использование собственных земель был снят. Правда, все связанные с землей налоги приходилось платить сполна[98]. Совершенно новым явлением стала возможность для духовенства владеть крепостными. Еще Соборное Уложение 1649 г. (гл. 20, ст. 104) возбраняло духовенству приобретать вотчины и иметь крепостных. Обложение подушным налогом церковнослужителей и сыновей священнослужителей часто приводило к их регистрации при помещиках или духовенстве на церковных землях. Это духовенство несло ответственность за уплату подушной подати зарегистрированными лицами. В результате между ними без всякого юридического основания складывались отношения, напоминавшие крепостные. Лишь при императрице Анне Иоанновне власти обратили внимание на это явление и внесли ясность: зарегистрированные церковнослужители и сыновья священнослужителей не принадлежат духовным лицам, а закрепляются за той землей, которой они пользуются. Однако среди украинского духовенства было много выходцев из шляхты, обладавших наследственными землями и крепостными. До 1728 г. духовенство имело там право приобретать земельные владения, с землевладением было связано сохранявшееся до 1751 г. право на винокурение. Украинское духовенство придавало этим привилегиям большое значение и в 1767 г. включило просьбу об их восстановлении в наказы представителям Святейшего Синода в Комиссии по составлению нового законоуложения[99].
Со времени Петра I начало все сильнее проявляться стремление государства ограничить церковную юрисдикцию. Уже в Московском государстве получение грамоты о судебном иммунитете (так называемой несудимой грамоты) для монастырских и церковных вотчин означало изъятие монахов, приходского духовенства, холопов и крестьян из юрисдикции не только местных светских, но и церковных судов и их подчинение высшей инстанции светского суда в Москве. Чисто духовные дела составляли, конечно, исключение. Согласно Уложению 1649 г., некоторые виды судебных дел принадлежали, в принципе, к ведению исключительно светского суда. Затем в 1650 г. компетенция Монастырского приказа была распространена на все церковное управление. Тем не менее сам царь Алексей Михайлович вопреки этим законам выдавал и тогдашнему митрополиту Новгородскому, а позднее — патриарху Никону, и другим епископам, а также монастырям в некоторых исключительных случаях несудимые грамоты, изымавшие их из светской юрисдикции. И все же иерархи чувствовали себя ущемленными, ибо они сами, так же как низшее духовенство и церковнослужители, должны были в определенных случаях искать правосудия в светских инстанциях. Уложение 1649 г., «беззаконная книга», как называл его патриарх Никон, казалось в принципе неприемлемым, и потому Поместные Соборы 1667 и 1675 гг. весьма решительно требовали отмены его и восстановления церковной юрисдикции в ее прежнем объеме. И действительно, с 1667 г. компетенция Монастырского приказа была ограничена, а в 1677 г. он снова стал финансовым учреждением, которое должно было обеспечивать интересы казны по отношению к церковным вотчинам. Церковная юрисдикция была восстановлена и, согласно решениям Соборов 1667 (правила 37–38) и 1675 гг., распространена также на особо тяжкие уголовные преступления[100].
Мероприятия Петра I были поначалу не чем иным, как возвратом к Уложению 1649 г. Учрежденная 18 февраля 1700 г. Палата об уложении должна была ревизовать текст 1649 г. и подготовить его новую редакцию — новое уложение. Но работа палаты не дала практических результатов. Статьи о святительском суде, написанные патриархом Адрианом в качестве контрпредложений на подготовлявшееся палатой разграничение церковного и светского судов, явились последней попыткой отстоять всеобъемлющую духовную юрисдикцию. Начиная с 1700 г. стали друг за другом появляться указы царя, все более ограничивавшие полномочия церковного суда. В 1701 г., после смерти патриарха Адриана, был восстановлен Монастырский приказ. Его компетенция была той же, что и в 1649 г., и он должен был заниматься всеми тяжбами между церковными людьми и мирянами. Исключение составляла только территория, непосредственно управлявшаяся местоблюстителем патриаршего престола. Такой знаток истории Монастырского приказа, как М. Горчаков, называет его «центральным для всей России по особому ведомству учреждением, специально посвященным преобразовательным целям Петра по отношению к Церкви»[101]. С учреждением коллегий, и прежде всего — Юстиц-коллегии, существование Монастырского приказа стало излишним, и 17 апреля 1720 г. он был упразднен[102]. Духовенство оказалось под юрисдикцией местных органов Юстиц-коллегии. Затем по представлению Святейшего Синода царь восстановил церковную юрисдикцию по отношению к духовенству, оставив в ведении светского суда лишь политические преступления. Тем не менее фактическое положение духовенства при Петре I и в особенности при его преемниках было очень тяжелым, так как указы постоянно нарушались местными властями. Как отмечает П. Знаменский, Святейшему Синоду стоило большого труда добиться восстановления церковной юрисдикции на практике. В Синод то и дело поступали жалобы на вмешательство государственных органов в деятельность духовных судов[103]. При Петре I духовные лица очень часто получали вызовы в светские суды. Государство ощущало недостаток в органах, которые осуществляли бы реформы непосредственно на местах, и тогда правительство стало поручать духовенству много новых, несвойственных ему функций. По этой причине духовенство постоянно оказывалось в конфликте с законом. В новые обязанности духовенства входило осуществление политического контроля над населением. «Священник,— пишет П. Знаменский,— становился полицейским органом». Подтверждение этой точки зрения находим в «Прибавлениях о церковном причте и монахах», которые служили дополнением к «Духовному регламенту». Согласно этому документу, духовенству вменялось в обязанность наблюдение за раскольниками: контрольные списки являвшихся к исповеди служили для выявления раскольников (гл. 1, ст. 5, 20; гл. О пресвитерах, ст. 16, 17, 20, 29); подлежали доношению проявления суеверий и факты общения прихожан с раскольниками (ст. 12, 18, 19, 20). Духовенство должно было присягать императору. Кроме того, «Прибавления» регулировали взаимоотношения приходского духовенства с членами общины, а также его служебные обязанности и образ жизни (ст. 2, 28, 14, 15, 20–24). На духовенство возлагались следующие функции: надзор за странствующими монахами и безместными священниками, участие в регистрации населения при ревизиях, надзор за повивальными бабками и ведение списков матерей, умерших при родах[104]. Тот факт, что духовенство поневоле делалось как бы частью государственно-полицейского аппарата, проникавшего во все сферы жизни общества, вредило его авторитету, подрывая доверие прихожан к своим пастырям. Вмешательство государства заходило так далеко, что священников под угрозой наказания заставляли нарушать тайну исповеди, если выяснялось, что исповедующийся или известные ему лица вынашивают «измену или бунт на государя, или на государство, или злое умышление на честь или здравие государево и на фамилию Его Величества». Священники должны были доносить также и «слова, до высокой Его Императорского Величества чести касающиеся и государству вредительные»[105]. Феофан Прокопович в «Духовном регламенте» пытался доказать, что в этом вовсе нет никакого нарушения тайны исповеди[106]. За этими требованиями государственной власти стоял Преображенский приказ, а впоследствии — Тайная канцелярия, которые располагали большим арсеналом средств, включая и пытки, для того, чтобы каждый допрос приводил к признанию в государственном преступлении. Священники, не доносившие властям о каких-либо выражениях недовольства государственными указами, прозвучавших на исповеди, считались соучастниками преступления[107].
Хотя окончание в 1721 г. войны со шведами принесло духовенству, как и всему народу, освобождение от некоторых налогов и повинностей, но в царствование Анны Иоанновны с началом турецкой войны 1736–1739 гг. налоговый гнет принял небывало тяжелые формы. Подозрительность императрицы и ее фаворитов привела к усилению полицейского надзора, шпионства и доносительства, повсюду чудились государственная измена и враждебность «к персоне Ее Величества». Тайная канцелярия была одинаково страшна как для священников, так и для высшей иерархии. Приходской клир был беззащитен от злоупотреблений местных властей[108]. Если о правах духовенства постоянно забывали, то всевозможные законодательные ограничения этих прав неукоснительно соблюдались. Подозрительность императрицы Анны Иоанновны по отношению к духовенству, которое все без исключения представлялось ей политически неблагонадежным и подлежащим тщательному надзору со стороны светской власти, уже через пять лет привела к тому, что казематы Тайной канцелярии оказались переполнены и императрица была вынуждена издать особое распоряжение с требованием впредь доносить ей лишь о сугубо важных делах. Только с восшествием на престол Елизаветы преследования духовенства прекратились[109].
Но и в правление «кроткия Елисавет» правовое положение духовенства оставалось неопределенным, хотя фактически оно улучшилось. Так называемая Елизаветинская комиссия по составлению нового законоуложения в своем проекте закона о сословиях (так, впрочем, и не утвержденном императрицей) обошла вниманием духовное сословие, лишь мельком упомянув о нем во 2-й главе 3-й части под заглавием «О православных и иноверцах»; но и здесь речь шла только об иноверческом духовенстве[110]. Святейший Синод, который по упразднении Тайной канцелярии мог действовать свободнее и осмеливался даже вступать в препирательства со светскими властями, добился в 1742 г. согласия императрицы на освобождение духовенства от гражданских и полицейских обязанностей. Указ 1746 г. среди прочего освобождал духовенство также от бремени военных постоев. Один из последующих указов запрещал духовенству вести торговлю, выступать поручителями в судах, ссужать деньги и др.[111] При второй ревизии 1744 г. было подтверждено освобождение клира от налогов и повинностей. Священники и диаконы, являвшиеся до того времени налогообязанными, освобождались от уплаты налогов вместе со своими детьми, родившимися после рукоположения в сан. Но налогообязанные лица, посвященные в сан после ревизии 1744 г., должны были оставаться в своем прежнем качестве до следующей ревизии. Церковнослужителей, плативших подушную подать, это освобождение не касалось. Исключение составляли лишь те церковнослужители, которые, будучи зарегистрированы у помещиков, затем получили от них вольную. Политика Анны Иоанновны настолько подорвала уважение к духовенству, что помещики зачастую относились к нему пренебрежительно и угнетали его. Императрица Елизавета пошла навстречу представлениям Святейшего Синода и своим указом от 1744 г. повелела государственным властям следить за тем, «дабы духовным персонам никаких обид и притеснения отнюдь чинено не было». Но, очевидно, этот указ соблюдался плохо: в продолжение всего царствования Елизаветы жалобы от духовенства, как великорусского, так и малорусского, поступали беспрестанно[112].
б) Позиция правительства по отношению к духовенству заметно смягчилась лишь при Екатерине II. Политические процессы по обвинению в пропусках торжественных богослужений в дни, связанные с юбилеями царствующего дома и т. п., стали большой редкостью. Правда, Святейшему Синоду не удалось добиться от императрицы сокращения числа таких дней, но упущения в этом отношении карались по повелению императрицы лишь незначительными церковными епитимиями. Светские суды получили указание строго соблюдать запрет на вмешательство в дела духовной юрисдикции. Если духовные лица при тяжбах с мирянами оказывались перед светским судом, то при разбирательстве должны были непременно присутствовать депутаты от консисторий. С 1791 г. в епархиях по распоряжению Сената стали назначаться постоянные депутаты, которые оказывали существенную помощь духовенству в светских судах вплоть до судебной реформы 1864 г.[113]
Гнет и произвол по отношению к духовенству со стороны помещиков-дворян, многие из которых уже не несли никакой государственной службы и просто жили в своих имениях, не прекращались и при Екатерине II. Пренебрежение дворянства к духовенству проявлялось не только в глухой провинции, но даже в речах делегатов от дворянства в Комиссии по составлению нового законоуложения в 1767–1769 гг. Будничная практика провинциальной жизни свидетельствовала, что гуманное обращение с духовенством со стороны светских учреждений, к которому так стремилась императрица, здесь превращалось в полную противоположность: чиновники любого ранга, от высших до самых низших, позволяли себе не просто административный произвол, но и прямые личные оскорбления. В каком-то смысле такое поведение было всего лишь провинциальным вариантом просвещенного свободомыслия, которое исповедовалось по отношению к религии в высшем придворном обществе[114]. Все бóльшая социальная деградация духовенства и постоянные беззакония со стороны чиновничества и помещиков не могли не повлиять на политические настроения в церковных кругах. Поэтому неудивительно, что среди приходского духовенства находились люди, сочувствовавшие крестьянским беспорядкам XVIII в. и с готовностью помогавшие неграмотным крестьянам составлять их обвинения против помещиков во время пугачевского восстания или при других обстоятельствах. При Анне Иоанновне подобного рода действия привели бы в застенки Тайной канцелярии, но Екатерина II смотрела на такие вещи трезвее, ибо, вероятно, понимала, что для написания жалобы крестьянам волей-неволей приходилось обращаться к единственному грамотею в деревне — к священнику. В 1767 г. Екатерина издала указ, обязывавший приходское духовенство удерживать крестьян от возмущений и составления жалоб на помещиков. Этот указ, как и все прочие (например, указ об обязательной прививке против оспы, о ценах на соль и т. п.), подлежал оглашению в храмах[115]. Во время пугачевского восстания многие из духовенства не только ему симпатизировали, но и активно помогали. Одни подчинились Пугачеву, испугавшись его угроз, другие соблазнились его обещаниями. По именному повелению такие клирики рассматривались как политические преступники и должны были предстать перед светским судом. Императрица призвала духовенство воздействовать на народ проповедями и оглашением правительственных указов и тем способствовать умиротворению Поволжья. «Из двух сословий,— писал П. Знаменский,— особенно пострадавших среди бунта, дворянства и духовенства, трудно сказать, которое пострадало более; духовенство выставило из своей среды 237 мучеников за правое дело и верность законной власти — цифра громадная, и притом едва ли еще полная. Но еще выше была цифра духовных лиц, изменивших своему долгу и увлекшихся общим народным движением своего края». Граф Панин жаловался императрице: «Если бы духовный чин хотя мало инаков был, злодеяния не возросли бы до такой степени»[116].
Император Павел I выказывал по отношению к духовенству более почтения, нежели его мать, хотя события начала его царствования вполне могли вызвать у него недоверие. В 1797 г. вспыхнули крестьянские бунты, и снова духовенство приняло участие в составлении крестьянских челобитных. В одном из указов 1797 г. император выразил свое недовольство тем, что многие священнослужители вопреки своему духовному долгу поддержали крестьян. Святейший Синод потребовал от епископов усиленного надзора за воспитанниками семинарий, «дабы, вступив после в чин священный, и учением, и примером собственным утверждали духовных чад своих в покойствии, послушании и добрых поступках». Были подтверждены указы Екатерины II, запрещавшие духовенству писать челобитные от имени крестьян[117].
В указе императора от 6 декабря 1796 г. содержалось требование поднять достоинство духовенства. После того как император еще ранее отменил телесные наказания по отношению к дворянству и купечеству, он по ходатайству Святейшего Синода распространил это постановление и на духовенство. Вместо этого должны были применяться лишение сана и пожизненная ссылка в каторжные работы. Однако уже в 1800 г. телесные наказания для дворян, купечества и изверженных из сана священнослужителей были введены вновь. В 1797 г. Павел освободил духовное сословие от полицейских сборов[118].
Александр I немедленно по своем вступлении на престол снова отменил телесные наказания применительно к священнослужителям (указ от 22 мая 1801 г.); в 1808 г. эта отмена была распространена на их жен, а в 1811 г.— на монахов, не имеющих священнического сана. Дальнейшие указы освобождали духовенство от земельного налога и дозволяли ему приобретение незаселенных земель (1804). В 1819 г. духовенству — выходцам из дворян было разрешено покупать также и заселенные земли. 1821 г. принес духовенству окончательное освобождение от военных постоев и полицейских сборов — за исключением сборов на постройку мостов и освещение улиц. В целом следует признать, что с начала XIX в. положение духовенства улучшилось и уважение к нему возросло, хотя нарушения его прав со стороны государственных органов, особенно в провинции, все еще отнюдь не были редкостью[119]. При Александре I был поставлен вопрос о подсудности проступков, совершенных в храмах. Одним из указов 1816 г. все нарушения благочиния в церквах, даже произошедшие по вине духовных лиц, передавались в компетенцию светских судов. Впрочем, в 1817 г. вышло постановление, дополнявшее этот указ, согласно которому духовным консисториям поручалось проводить предварительные следствия, чтобы затем предоставить дело решению светского суда; в 1821 г. консистории получили право не только на предварительное следствие, но и на судебное решение. По вышедшему несколько ранее, в 1818 г., указу духовенство подлежало светскому суду только за государственные преступления. Если указами 1810 и 1812 гг. делегатам консисторий разрешалось принимать участие лишь в следственной процедуре, то с 1823 г. им было дано также право голоса при вынесении приговора[120].
в) Кодификация законов при Николае I дала наконец ясный перечень прав и обязанностей духовенства. Свод законов 1832 г. (вошедший в силу с января 1835 г.) содержит в 9-м томе (Законы о состояниях) во втором его разделе изложение правового положения белого духовенства, епископов и монашества внутри государства. В 10-м томе (Законы гражданские и межевые) собраны положения о церковной земле, в особенности о приходской, и об ее использовании. В 13, 14 и 16-й тома вошли законы о компетенции светских судов по отношению к духовенству. Издания Свода законов 1876, 1891 и 1906 гг. внесли в эти нормы лишь незначительные изменения, да и касавшиеся духовенства дополнительные указы 1857–1917 гг. в принципе мало в чем уклонялись от Свода законов 1832 г.[121] Устав духовных консисторий 1841 г. окончательно разграничил сферы компетенций духовных и светских судов при различных видах правонарушений[122].
Свод законов 1832 г. обеспечивал белому духовенству следующие основные права: 1) освобождение от подушного налога; 2) освобождение от воинской службы; 3) освобождение от телесных наказаний; 4) право приобретения земель в городах и деревнях; 5) в случае принадлежности к дворянскому сословию право приобретения заселенных земель (до 1861 г.); 6) освобождение от военных постоев. В области частного права действовали следующие нормы: 1) запрет брать на себя судебные обязательства и поручительства при размещении подрядов и по аналогичным торговым делам; 2) запрет выступать ходатаями других лиц по гражданским делам; 3) запрет винокурения на собственных землях; 4) запрет на торговую деятельность в соответствии с отдельными указами и законами. Вдовам разрешались как торговля, так и промыслы. Псаломщики освобождались от военной службы лишь уставом 1874 г. по предъявлении свидетельства об окончании духовной школы, семинарии или академии. Однако они призывались на военную службу, если оставляли свою должность раньше чем через 6 лет[123].
Реформы Александра II внесли некоторые изменения в отношения духовенства с государственной властью, однако отнюдь не такие радикальные, как в других областях общественной жизни. Судебные уставы 1864 г. отменили институт делегатов от консисторий при светских судах[124]. На основании своего права распоряжаться церковноприходскими землями духовенство получило, согласно Уставу о земствах от 1864 г., активное и пассивное избирательное право в отношении этих органов самоуправления в уездах и губерниях. Всеобщая отмена телесных наказаний в 1861 г. избавила наконец и церковнослужителей от этого унижения. Закон от 26 мая 1869 г. и утвержденное императором мнение Государственного совета от 15 марта 1871 г. ликвидировали замкнутость духовного сословия. Уставы семинарий и духовных академий от 1867 и 1869 гг., Устав гимназий и Устав военных училищ 1866 г. открывали сыновьям духовенства двери светских учебных заведений и освобождали их от обязательного обучения в духовных заведениях[125].
Манифест 6 августа 1905 г. об учреждении Государственной думы и законы о выборах предусматривали и для духовенства активное и пассивное избирательное право. Оно получало это право в качестве: 1) городских жителей, владеющих недвижимостью или собственным жилищем; 2) владельцев земельных участков определенного размера; 3) государственных служащих; 4) представителей Церкви с правом распоряжаться землей[126].
§ 15. Отношение приходского духовенства к священноначалию
а) Отношения между приходским духовенством и священноначалием в синодальный период должны были бы, как и ранее, основываться прежде всего на церковных канонах. Однако в действительности эти отношения оказывались во все большей зависимости от государственного законодательства.
До XVIII в. епархиальное управление было построено на системе тяглости, т. е. выплачивания податей приходским духовенством епархиальным архиереям, что фактически было равнозначно крепостной зависимости[127]. Реформы Петра I затронули только верхушку церковного управления (патриаршество и Святейший Синод) и не коснулись отношений приходского духовенства и епископов. Лишь секуляризация, т. е. опять-таки государственное мероприятие, привела к решительной перемене в этих отношениях. Формально она упразднила тяглый строй, отменив подати приходского духовенства в пользу епархиальных властей, которые теперь получили иные источники содержания. Однако устранение финансовых обязательств еще не означало прекращения фактической личной зависимости от епархиального архиерея. Конечно, складывавшееся веками обычное право нельзя было отменить одним росчерком пера посредством государственного декрета, оно отмирало постепенно, в течение целого столетия. Затем в 60-х гг. XIX в. на повестку дня встал вопрос о реформе церковного суда (см. § 6). Этот суд основывался на церковных канонах, составляя в то же время существенную часть тяглого строя.
б) Зависимость членов духовного сословия от епископа начиналась задолго до того, как они вступали в церковную должность. Со времени Петра I для сыновей духовенства было обязательным посещение духовных школ, находившихся под строгим надзором епископов. Служебная зависимость начиналась с момента подачи прошения о принятии на церковную должность. Кандидат (ставленник) подвергался сложной и весьма дорогостоящей для него процедуре и обязан был тотчас же начать выплачивать множество определенных сборов в пользу архиерейского дома, каковые еще более увеличивались по вступлении в должность за счет дополнительных податей, обусловленных заключенным с ним договором. С поставлением начиналась личная зависимость от епископа, который располагал и всей полнотой судебной власти. Ставленник должен был явиться в архиерейский приказ, а с 1744 г.— в консисторию, чтобы подать епископу прошение и подвергнуться подробному допросу. Прежде всего он представлял письменное поручительство от приходской общины (так называемый заручный выбор) или же свидетельство от помещика о его согласии, если церковь находилась на помещичьей земле. Предъявление заручного выбора было обязательным до тех пор, пока избрание приходским сходом оставалось условием поставления священнослужителя. Этот документ гарантировал материальное обеспечение последнего, так как приход брал на себя обязанность выделить ему содержание в виде земли, платы за требы и т. д. Ставленник должен был письменно заявить о своем согласии с условиями, означенными в заручном выборе, подписав соответствующую расписку. И только после того как указами 1765 г. и последующих лет приходским храмам были определены земельные наделы и установлены твердые цены за требы, заручный выбор потерял смысл. Затем требовалась справка соответствующего уездного духовного правления о том, что содержание действительно обеспечено. Освидетельствование в епархиальном управлении начиналось с вопросов о происхождении и правовом положении ставленника, в особенности о том, являются ли он или его отец налогообязанными. Затем следовали вопросы о браке, о нравственных качествах кандидата, а также о его отношении к старообрядчеству. Наконец, предстояло удостовериться в отсутствии физических дефектов (прежде всего в отношении рук и ног), которые могли бы служить препятствием к отправлению богослужения. Ставленник обязывался соблюдать церковные правила, подчиняться государственным законам (например, тщательно составлять списки приходящих к исповеди) и вести трезвую, достойную своего звания жизнь. При Анне Иоанновне необходимо было еще свидетельство о принесении присяги на верность государыне. В конце царствования Екатерины II и при Павле I ставленник должен был также дать обязательство не писать челобитных для крепостных людей и не заверять их подписей. В заключение поставляемый собственноручной подписью удостоверял, что все сказанное им — чистая правда и что ему известно о наказании, которое грозит ему в противном случае. Такого рода формальная процедура была в ходу еще в начале XIX в. Завершалась она внесением записей в ставленнические и окладные книги и уплатой положенных пошлин (или окладов). Единые пошлины для всех епархий были установлены законом только при Екатерине II. Часть их поступала в епископскую канцелярию, позже в консисторию; другая распределялась между епископскими чиновниками, принимавшими участие в освидетельствовании, и иеромонахом, который готовил и экзаменовал ставленника. Наконец следовала раздача подарков (на Украине чуть ли не официально называвшихся акциденциями), дабы никто из служащих архиерейского дома не остался в обиде. Эти традиции были удивительно живучи в церковной жизни России. После издания Устава консисторий самое страшное для начинающего сельского священника было не угодить чем-либо консисторским чиновникам, так как даже самый незначительный из них мог при случае доставить ему больше неприятностей, чем всевластный епископ[128].
В 1721 г. Святейший Синод опубликовал порядок взимания пошлин: ставленник на должность священника обязан был уплатить 2 руб., на должность диакона — 1 руб. Эти суммы в различных епархиях распределялись по-разному. В 40-е гг. в Московской епархии доля епископа составляла 70 коп.; остаток делился между чиновниками и служащими, вплоть до слуг, получавших по копейке, и истопника, которому причиталось полкопейки. В действительности же ставленнику приходилось сталкиваться с гораздо более крупными расходами. Так, например, в Иркутской епархии за оформление ставленнической грамоты еще в 20-х гг. XIX в. платили 5 руб.[129]
Решающее значение при поставлении имел экзамен, который существовал еще в Московском государстве, но обязательным стал лишь в синодальное время. Подготовка к экзамену и его проведение обыкновенно поручались иеромонаху из архиерейского дома. Продолжительность и результат экзамена не в последнюю очередь зависели от щедрости испытуемого по отношению к своему экзаменатору, поэтому поставлялись нередко лица, плохо образованные. Святейший Синод вынужден был в XVIII в. неоднократно напоминать о необходимости основательной подготовки, но зачастую и сам экзаменатор оказывался не на высоте, так как был обязан своим местом милости или капризу епископа. В то время как во 2-й половине XVIII в. почти все кандидаты уже имели за плечами полный курс обучения в духовной школе или семинарии, экзаменаторы-иеромонахи не могли этим похвастаться. Тогда в ходе школьной реформы 1809 г. было принято наконец решение, что свидетельство об окончании духовной школы или семинарии освобождает кандидата от предварительного экзамена[130].
После сдачи экзамена и «удовлетворения» чиновников епархиального управления или консистории наступала очередь собственно посвящения в сан (хиротонии), причем еще в XVIII в. рукоположение сопровождалось выстрижением гуменца[131]. Затем некоторое время отводилось на приобретение практических навыков богослужения, после чего об этом делалась соответствующая запись и наконец подписывалась ставленническая грамота. Теперь новопоставленный ехал на представление к своему благочинному, который и вводил его в должность. Ставленнические грамоты, даже после введения Святейшим Синодом в 1727 г. печатных формуляров, во многих случаях бывали рукописными, на Украине печатные формуляры вошли в употребление лишь в 1786 г. Со 2-й половины XVIII в. новопосвященным вручался Катехизис и Руководство об обязанностях приходского священника[132].
Тот же порядок поставления на должность, связанный с испытаниями в епархиальном управлении, а позднее — в консистории, действовал и в отношении церковнослужителей, или причетников (на Украине именовавшихся дьячками). Их ставленнические грамоты, называвшиеся стихарными, или новоявленными, памятями, также облагались пошлинами. Перемещения священнослужителей, сопровождавшиеся выдачей соответствующих, так называемых перехожих, грамот, были с 1711 г. запрещены. Однако, несмотря на то что по закону епископам угрожало за это строгое наказание, выдача такого рода грамот не прекратилась даже после повторного запрещения в 1765 г. Иногда для подобного перемещения имелись веские основания, но довольно часто единственной причиной было корыстолюбие чиновников епархиальных управлений[133].
В Московской Руси положение овдовевших священнослужителей было весьма плачевным: со смертью жены они автоматически лишались права отправлять богослужение, а значит, и места, и самое большее, на что они могли рассчитывать,— это должность причетника. В противном же случае им оставалась одна дорога — в монастырь. Поместный Собор 1667 г. разрешил вдовым священнослужителям сохранять место, если их нравственность не внушала опасений. С этого момента священники получали так называемую епитрахильную грамоту с литургией или без литургии, т. е. с правом служения литургии или без такового, за первую полагалась двойная пошлина[134]. В 1723 г. Святейший Синод подтвердил это соборное постановление 1667 г., но запретил взимать пошлины за грамоты. Вместо этого вдовствующие священнослужители должны были каждые один-два, иногда три года представлять в епархиальное управление свидетельства о поведении за подписью своих благочинных, которые обходились им едва ли дешевле, чем упраздненные пошлины[135]. В 1860 г. вопрос о вдовствующих священниках вновь оказался на повестке дня, и обер-прокурор граф А. П. Толстой запрашивал на этот счет мнение митрополита Филарета Дроздова. Последний высказался в пользу существовавших установлений, и на вдовых священников перестали оказывать давление с целью побудить их к пострижению в монахи[136].
Существовал обычай, по которому при назначении нового епископа белое духовенство и настоятели монастырей получали от него подтверждение в своей должности (подписание). Эта процедура также сопровождалась пошлиной. Во избежание злоупотреблений Святейший Синод в 1723 г. определил ее величину. Она составляла (в случае подтверждения в должности) для архимандритов — 1 руб., для игуменов — 50 коп., для протоиереев — 25 коп., для иереев — 15 коп., для диаконов — 10 коп.; в случае повышения до архимандрита — 1 руб., до игумена — 50 коп., до иеромонаха — 15 коп., до протоиерея — 25 коп. Производство причетника в диаконы стоило 1 руб. 26 коп., а в священники — уже 2 руб. 34 коп., 1 руб. 26 коп. должен был заплатить и диакон за свой перевод на должность священника[137].
Наиболее доходной из треб для приходского священника было бракосочетание. Часть суммы священник передавал епископу как пошлину за выдачу брачной грамоты (венечной памяти); до 1720 г. эта пошлина отправлялась далее в Монастырский приказ и лишь позднее стала оставаться самому епископу. Петр I удвоил брачную пошлину, половина которой теперь шла на лазареты. После создания Коллегии экономии половина стала поступать в ее пользу, другая — в пользу Статс-конторы. В 1765 г. венечные памяти, так же как плата за них епископу, были отменены, сохранялась только плата священнику за совершение обряда венчания. В Малороссии старые обычаи держались до штатов 1786 г. С 1765 г. священнику самому приходилось заниматься обыском, т. е. выяснением степени родства и прочих возможных препятствий для заключения брака, а также заносить данные в метрические книги[138]. Наконец, епископу и епархиальному управлению шли еще штрафные деньги и судебные пошлины, размеры которых зависели от произвола епископа и корыстолюбия чиновников консистории. В XVIII в. имелись случаи, когда епископы во время обучения ставленников при архиерейских домах не только брали с них деньги, но и заставляли служить в управлении.
К постоянным налогам (окладным сборам), взимаемым с приходских священников, относилась прежде всего подать в пользу епископа — архиерейская, или церковная, дань, величина которой зависела от количества дворов, размеров церковной земли и особых доходов приходских церквей. Эта пошлина была введена еще патриархом Филаретом, а патриарх Иоаким (1674–1690) распространил ее с 1687 г. в равной мере на все епархии[139]. Для контроля за количеством дворов, которое постоянно менялось, проводились частые переписи. Общий доход от этих пошлин сильно колебался. Особая дополнительная дань отчислялась от руги, т. е. от субсидий государства или помещиков[140].
Еще с XVII в. выплачивалась и пошлина в пользу государства, так называемая казенная платежная пошлина, которая в XVIII в. именовалась казенными деньгами и составляла от 11 до 17 коп., по-видимому в зависимости от количества прихожан[141]. К прочим пошлинам относились лазаретные деньги, взимавшиеся при Петре I до учреждения Святейшего Синода для госпиталя в Москве, а в начале XVIII в.— пошлина на выкуп пленных, полоняничный сбор, вероятно существовавший уже в Московском государстве[142]. Очень старинный налог, называвшийся в XVII в. десятильничье и соединявший в себе различные мелкие сборы, шел на содержание десятильников епархиальных управлений. В конце XVII в. он составлял 30 коп. с приходской церкви, но к концу XVIII в. существенно возрос, дойдя до 60 коп. После учреждения духовных правлений, представлявших собой низовые органы епархиальных управлений и пришедших на смену так называемым десятильничьим дворам, этот налог стал идти на их содержание, сохранившись даже после штатов 1765 г., которые не учитывали низших органов управления[143]. С XVII в. существовал также заезд — подать, выплачивавшаяся мелким чиновникам епархиальных управлений, позже — благочинным и другим чиновникам при их разъездах по приходам; в этих случаях, равно как и при прочих служебных поездках, им полагалось еще предоставлять лошадей. Наконец, от XVII в. было унаследовано и так называемое пишчее (от слова «писать»), шедшее в размере полутора процентов от общей суммы налогов с каждой церкви в епархиальные управления или консистории[144].
В синодальное время к этим налогам прибавились новые. С 1705 г. каждая церковь платила 5 коп. подможных денег на содержание полковых священников, впоследствии они поступали в распоряжение Коллегии экономии. После открытия школ при Петре I белое духовенство должно было отчислять им тридцатую, а черное — двадцатую часть собранного жита. Этот весьма непопулярный школьный сбор начал поступать с некоторой регулярностью лишь при Анне Иоанновне, а в 30-е гг. в некоторых епархиях был заменен денежным взносом. Многие епископы вводили, кроме того, дополнительные сборы на постройку и ремонт школьных зданий; на эти цели во многих случаях шли также штрафные деньги[145]. Помимо этих установленных законом податей, епископы часто взимали еще подати особые, например, на содержание епархиальных управлений, на кафедральные ризницы, на учебные цели, на архиерейские хоры или на приобретение колоколов, которые они устанавливали по своему усмотрению[146]. Поповские старосты должны были согласно закону служить на общественных началах, но в действительности они постоянно получали отчисления от приходского духовенства. В 1751 г. в Московской епархии пробовали ограничить канцелярские сборы в пользу благочинных тремя копейками, однако фактически еще в XIX в. духовенство должно было нести все расходы по их содержанию[147].
Тяжелым бременем на духовенство не только в XVIII в., но и в продолжение всего синодального периода ложились посещения епископов, порядок которых был детально расписан в «Духовном регламенте» (см. § 12). При приближении епископского поезда священник начинал трепетать, и не зря: малейшее недовольство владыки или даже кого-либо из его сопровождавших могло иметь самые роковые последствия. Приходское духовенство должно было предоставить епископу и его обычно довольно многочисленной и грозной свите повозки, лошадей и корм для них. По прибытии епископа в приход духовенству предстояло позаботиться о размещении и пропитании, а сверх того, еще о богатых «трактаментах» (угощениях) для всех гостей, чтобы не нажить себе и, возможно, своим сыновьям врага в епархиальном управлении[148].
в) Из сказанного явствует, что приходское духовенство не только канонически подчинялось своему священноначалию — иерархии, но вынуждено было также нести расходы по его содержанию. Церковная иерархия до 1764 г. жила за счет подчиненного ей духовенства. Суть и смысл канонического подчинения заключались, разумеется, не столько в административной зависимости, сколько в осуществлении христианских принципов послушания, с одной стороны, а с другой — ответственного руководства и заботливого пастырского окормления. Проникновение в эту сферу экономических факторов и интересов означало роковое искажение совместного церковного служения высшего и низшего духовенства, ибо по сути дела у них были одни и те же задачи и обязанности, разным был только объем полномочий. Не следует приписывать появление этих обстоятельств исключительно синодальному строю, так как предпосылки их были заложены еще до XVIII в. Уже сам факт канонического подчинения таил в себе угрозу правам низшего духовенства, которое в ходе истории очутилось в состоянии бесправия. Экономическая зависимость поставила низшее духовенство в ярко выраженное тяглое отношение к церковной иерархии, и прежде всего к своему епархиальному архиерею. Такие отношения между приходским духовенством и епископом, весьма напоминавшие крепостную зависимость, практически повсеместно исключали какой бы то ни было нравственный элемент. Чувство правовой и экономической зависимости было для приходского духовенства тем ощутимее, что сопровождалось унижением его человеческого достоинства, причем не секуляризованным обществом, а самой Церковью. «Церковное тягло наложило свою грубую печать на все отправления духовной администрации и на все отношения духовных властей к духовенству, управляемому ими»[149].
Иерархи и в Святейшем Синоде, и в епархиях были более образованны, чем их предшественники во времена Московской Руси, но упрямо держались за свои канонические права, не желая сообразовывать их с историческими переменами. Епископ в XVIII или XIX вв. поступал совершенно так же, как и в XVI–XVII вв., но теперь это выглядело как произвол и деспотизм в обращении с подчиненным духовенством[150].
Экономический гнет иерархии тяготел над духовенством, которое само было далеко недостаточно обеспечено; оно жило в нужде, не имея твердой материальной базы, в постоянной заботе о хлебе насущном для своего, по большей части многочисленного, семейства (см. § 16). С общим тяжелым положением духовенства были связаны два фактора, весьма неблагоприятно влиявшие на религиозную жизнь. Во-первых, духовенство стало формально относиться к своим обязанностям и видеть свою главную задачу в точном отправлении церковных служб, собственно пастырское служение оказывалось в небрежении. Во-вторых, сложилось и соответствующее отношение прихожан к священнику, авторитет которого со временем падал все ниже. Вырабатывалась привычка видеть в священнике не пастыря, а всего лишь исполнителя необходимых треб.
г) В результате секуляризации в 1764 г. церковных вотчин материальное обеспечение иерархии и епархиальных управлений испытало радикальные перемены. 1764 и 1765 гг. стали для духовенства «почти тем же, чем 19 февраля 1861 г.— для нашего крестьянства. Старинный страдалец — тяглый служитель престола Божия наконец высвободился из своего податного состояния среди духовного чина и связанного с этим состоянием уничижения и безличности»[151]. Это утверждение, с таким пафосом высказанное П. Знаменским, возможно, и соответствовало бы фактическим отношениям между духовенством и епархиальным начальством, если бы все указы и законы на самом деле соблюдались. К сожалению, в действительности было иначе, и сам Знаменский в своем исследовании вынужден приводить факты, опровергающие его суждение. Хотя меры, предпринятые Екатериной II, принесли некоторое облегчение приходскому духовенству, но не устранили его угнетенного положения. Перевод епархиальных управлений, епископов и консисторий на штаты сделал ненужными сборы на их содержание с духовенства. Манифест от 26 февраля 1764 г. провозглашал: «Ныне избавили Мы... все помянутое белое священство от сбору, им разорительнаго, данных денег с церквей, который прежними патриархами был установлен и по сие время в отягощение священству продолжался, и оной вовсе сложили». Итак, согласно этому указу, упразднялись «данные деньги» епископам, а заодно был уничтожен и школьный сбор. Затем указом от 18 апреля 1765 г. отменялись следующие подати: за поставление в священники, за посвящение в сан диакона, за назначение на место церковнослужителя, за подтвердительные «подписания» и перехожие грамоты. В дальнейшем были отменены повинности, связанные с поездками епископа по своей епархии. Оставались пошлины за перевод из диаконов в священники и из причетников в диаконы в размере двух рублей, а также за назначение на должность церковнослужителя — в один рубль[152]. Подможные деньги на содержание военного духовенства были упразднены в 1766 г. В 1771 г. Святейший Синод счел необходимым напомнить епископам об указе 1765 г., запрещавшем использование ставленников в епархиальном управлении. Одновременно консистории получили распоряжение не затягивать процедуру посвящения[153]. Переход консисторий на штатное содержание умерил корыстолюбие чиновников, прежде тяжким бременем давившее на духовенство. Правда, как уже говорилось (§ 11), низшие органы духовных управлений остались за рамками штатов. Для того чтобы содержание обходилось дешевле, они были перемещены в монастыри, где монахи начали забирать их в свои руки, что, разумеется, не принесло никаких выгод белому духовенству[154].
Другие указы преследовали цель улучшить правовое положение духовенства. В 1765 г. епископам было запрещено лишать священнослужителей сана без согласия Святейшего Синода — мера, которая до того времени применялась очень часто. 11 апреля 1766 г. епископам было рекомендовано избегать жестокостей при наказании священнослужителей, 21 мая были запрещены телесные наказания по отношению к священникам и иеромонахам, а в 1771 г. также и по отношению к диаконам. Теперь они могли подвергаться телесным наказаниям лишь по приговору светского суда при обвинении в государственных преступлениях и только после извержения из сана[155].
Хотя в целом дух консервативной кастовости продолжал господствовать среди иерархии, следует все же признать, что отдельные ее представители оказались открыты новым веяниям, как то видно из «пунктов», представленных Святейшим Синодом в Комиссию по составлению нового законоуложения. Вышедшее в 1768 г. распоряжение об обязательном назначении представителей белого духовенства (наряду с монашествующими) в члены духовных консисторий благотворно подействовало на приходское духовенство. И напротив, мало пользы принесло введение во всех епархиях московской «Инструкции благочинным» (1775) митрополита Платона Левшина, который очень заботился об образовании и общественном положении духовенства. Согласно этой инструкции, благочинные перестали избираться духовенством и право их назначения перешло к епископу. Такой порядок был подтвержден и Уставом духовных консисторий 1841 г. (ст. 67). Однако с начала 60-х гг. XIX в. в обход этого постановления благочинные вновь стали выбираться духовенством и рассматривались не столько как начальство, сколько как доверенные лица священников при епископе. К сожалению, такие выборы были уже в 1881 г. в ходе начавшейся реакции запрещены Святейшим Синодом (см. § 11)[156]. Либеральные тенденции 60-х гг. XIX в. оживили надежды духовенства на улучшение его правового положения. Рядом законов была упразднена замкнутость духовного сословия. Созданное при Святейшем Синоде в 1862 г. Особое присутствие для изыскания способов к обеспечению быта духовенства получило задание заботиться также о его личных и гражданских правах[157]. Но все старания упорядочить отношения духовенства и церковного начальства оказались совершенно безрезультатными. В 1870 г. обер-прокурор граф Д. А. Толстой учредил Особый комитет по разработке проекта реформы церковного суда (см. § 6). Однако запросы комитета к епископам выявили их неприятие реформы, и проект был положен под сукно.
Дискуссия, развернувшаяся на страницах церковных журналов в 1871–1873 гг., показала, как горячо духовенство интересовалось судебной реформой. В журнале «Православный собеседник» в эти годы было напечатано исследование профессора Казанской Духовной Академии П. Знаменского «Приходское духовенство в России со времени реформы Петра Великого», в котором использовались многие неопубликованные материалы. Рассматривая правовое положение духовенства, автор приводит целый ряд фактов, проливающих свет на непростые отношения между духовенством и церковной администрацией в прошлом. При этом стала понятнее и современная ситуация, сложившаяся после 60-х гг. и настоятельно требовавшая реформ. Профессор церковного права Московского университета Н. К. Соколов рассмотрел в 1870 г. в журнале «Православное обозрение» вопрос о судебной реформе с канонической точки зрения. Не молчали и противники реформы. Несмотря на актуальность этого вопроса, официальные власти снова обратили на него внимание только в связи с учреждением Предсоборного Присутствия в 1905–1906 г., впрочем, его работа практических результатов также не принесла[158].
д) Среди украинского духовенства XVIII в. было много выходцев из дворянского сословия, бывали такие случаи и в Великоросии. Кроме того, иногда лицам духовного звания даровалось потомственное дворянство —например, духовнику императрицы Елизаветы протоиерею Дубянскому или брату митрополита Платона протоиерею Александру Левшину[159]. В качестве особого знака отличия Павел I ввел награждение духовных лиц орденами, означавшее в то же время причисление к ордену (как к сообществу его кавалеров.— Ред.). В том случае, когда орден предполагал получение личного или потомственного дворянства, эта норма распространялась и на духовенство. В 1872 г. вышло распоряжение, по которому за 12 лет безупречной службы священникам полагался орден святой Анны III степени. Диаконы получали этот орден за 25 лет служения, но после десятилетней службы они, так же как и псаломщики, могли награждаться медалью с изображением императора на Александровской ленте[160]. В 1885 г. по личному распоряжению императора Александра III духовенству было запрещено носить ордена на облачениях во время богослужения[161].
Церковные знаки отличия даровались в XIX в. в такой последовательности: 1) набедренник, 2) скуфья, 3) лиловая камилавка, 4) наперсный крест, 5) палица, 6) наперсный крест из Императорского кабинета, 7) митра. Набедренник, палица и митра носились только во время богослужения. Первым представителем белого духовенства, которому была дарована митра, стал духовник императрицы Екатерины II протоиерей Иоанн Памфилов, что вызвало неудовольствие среди иерархов. Награждение наперсным крестом, скуфьей и камилавкой было введено Павлом I 31 декабря 1798 г. Набедренником и скуфьей имел право награждать сам епархиальный архиерей; камилавка и наперсный крест присуждались Святейшим Синодом по представлению епископа; награждение митрой требовало соизволения императора. В 1814 г. Александр I наградил всех священников, участвовавших в Отечественной войне, бронзовыми наперсными крестами. После коронации Николая II все священники получили серебряные наперсные кресты. Затем роль знаков отличия продолжали играть только золотые наперсные кресты или наперсные кресты из Императорского кабинета[162].
§ 16. Материальное обеспечение приходского духовенства
а) До XVIII в. источниками доходов приходского духовенства были: 1) плата за требы; 2) добровольные пожертвования прихожан; 3) руга, т. е. субсидия от государства натурой или деньгами; 4) доходы с церковных земель или с земельных участков, предоставленных государством в пользование духовенству. Главной статьей дохода оставалась плата за требы, ибо она была твердой и обязательной, тогда как размеры добровольных пожертвований сильно колебались в зависимости от времени, места, обычаев и обеспеченности прихожан. Государственные субсидии предоставлялись немногим приходам, да и владение церковной землей также было относительно редким явлением. Меры, предпринятые в XVII в. для обеспечения приходов землей, на практике были осуществлены только частично, поэтому материальное положение приходского духовенства к началу XVIII в. было шатким и скудным[163]. Эта необеспеченность, равно как и необходимость самому обрабатывать церковную землю, чрезвычайно обременяла приходское духовенство, нанося ущерб его пастырским обязанностям. В 1-й четверти XVIII в. И. Т. Посошков рисует следующую картину: «О сем я неизвестен, как деется в прочих землях, чем питаются сельские попы, а о сем весьма известен, что у нас в России сельские попы питаются своею работою, и ничем они от пахотных мужиков не отменны; мужик за соху, и поп за соху, мужик за косу, и поп за косу, а Церковь святая и духовная паства остаются в стороне. И от такова их земледелия многие христиане помирают не токмо не сподобившеся приятия Тела Христова, но и покаяния лишаются и умирают яко скот. И сие, како бы поисправити, не вем: жалованья государева им нет, от миру никакого подаяния им нет же, и чем им питатися, Бог весть»[164]. Посошков совершенно справедливо указывает на порочность системы кормления с церковной земли, которую приходилось обрабатывать самому духовенству, и рассматривает весь вопрос о материальном обеспечении последнего под углом зрения его пастырской деятельности — чего почти никогда не делали официальные власти. Идея радикального решения проблемы — обязать самих верующих содержать своих пастырей — время от времени возникала, но лишь затем, чтобы тут же быть оставленной из-за неорганизованности церковных общин, а главное — ввиду зачаточного состояния общинного сознания.
Доход приходского священника в первую очередь зависел от платы за требы, на которые твердых расценок фактически не было. Большое значение имели также субъективные моменты, такие, как популярность священника или его склонность и умение «выбивать» плату. Но главным препятствием было привычное русскому человеку отношение к священнику и его деятельности. Простолюдин очень редко видел в своем священнике духовного пастыря, руководителя своей религиозной жизни. Для него, привыкшего высоко ценить таинства и обрядовую сторону церковной жизни, священник был необходимым посредником в общении с высшим миром, совершителем треб, без которых было невозможно «устроение души», и потому имел право на вознаграждение. Но при этом верующий считал себя вправе определять величину этого вознаграждения в зависимости от своей оценки значения той или иной требы. Такая свобода составляла органическую часть его религиозного сознания. Только он один мог знать, сколько значила соответствующая служба для его души. Это глубинное, имевшее многовековые корни убеждение русского человека продолжало жить и в XIX, и в XX вв. Идея замены платы за требы твердыми взносами всех членов церковной общины и по сей день не слишком импонирует русскому религиозному сознанию. Высшее духовенство никогда не заботилось о популяризации этой идеи. Возможно, опасались, что в результате начнет развиваться церковнообщинное самосознание, которое со временем неизбежно поставит вопрос о своем праве на активное участие в церковной жизни. Как государство, так и иерархия синодального периода вряд ли могли приветствовать такую перспективу.
До XVIII в. твердых расценок на церковные требы не было. При господстве выборного принципа приходская община заключала с каждым новым священником договор, в котором фиксировались: 1) размер земли, выделяемой на содержание духовенства; 2) в некоторых случаях дополнительная руга натурой, обычно к Рождеству и другим праздникам; 3) как дополнение к этому — вознаграждение за отправление треб. Такого рода договоры были особенно употребительны на Украине, но встречались и на севере Московской Руси, да и в других областях страны[165]. Если церковь находилась на помещичьей земле, то договор заключался с помещиком. Однажды установленные условия договора оказывались чрезвычайно устойчивыми, так что новому священнику крайне редко удавалось изменить их в свою пользу. Епархиальное управление, требовавшее от ставленника заручного выбора церковной общины, гарантировавшего его содержание, было заинтересовано в обеспечении будущего священника в той мере, в какой от этого зависело поступление в епархиальную кассу многочисленных сборов. В поручительствах шла речь о земле и руге, вопрос же об оплате треб оставался открытым. Последняя часто выдавалась натурой, на Украине — почти наполовину. Этот обычай держался вплоть до 60-х гг. XIX в., давая повод к многочисленным жалобам на методы, посредством которых приходское духовенство пыталось увеличить вознаграждение за требы. Несовершенство такого порядка было вполне очевидно для упоминавшегося выше Посошкова. В своей «Книге о скудости и богатстве» он выступил за удовлетворение нужд духовенства путем паевых взносов членов церковной общины: «А я мнение свое предлагаю сицевое: аще возможно учинить тако, чтобы прихожан всех у всякия церкви одесятствовать, чтоб от всякия своея пищи отделяли церковникам десятину или двадцатину, как о сем царское или архиерейское произыдет изволение, чтобы таковым порядком были сыти и без пашни. А и правильно им без пашни быть, понеже они слуги суть Божии и подобает им по Господню словеси питатися от Церкви, а не от земледелия»[166]. И в «Духовном регламенте», и в «Прибавлении» к нему от 1722 г. также высказывается мнение, что обеспечение духовенства до сих пор устроено плохо: «И се немалая должность, как бы священство от симонии и бесстудного нахальства отвратить. К сему полезно есть сделать совет с сенаторами, как много дворов к одному приходу определить, с которых всякий бы давал такую-то именно подать священникам и прочим причетникам церкви своея, дабы они совершенное по мере своей имели довольство и впредь бы не домогались платежа за крещение, погребание, венчание и прочая. Обаче сие определение не возбраняет доброхотным человеком подавать священнику, сколь много кто по щедрости своей похощет». Однако штаты 1722 г. не содержали никаких определений относительно взносов прихожан, кроме как со старообрядцев[167], зато предусматривали сокращение доходов от треб, так как обычные посещения домов с иконами и кроплением святой водой по большим праздникам Святейшим Синодом теперь запрещались, за исключением Рождества[168]. В начале царствования Анны Иоанновны кабинет-министр А. П. Волынский в своем «Генеральном рассуждении о поправлении внутренних государственных дел» заявлял, что плата за требы унизительна для духовенства, и требовал упразднить ее, так же как вынужденное землепашество священников, а вместо них установить твердый налог[169]. Несколько лет спустя В. Н. Татищев предлагал увеличить минимальное число членов церковной общины до 1000 душ и взимать с каждого по три копейки ежегодной подати. Тогда духовенство станет, по его мнению, заботиться больше о Церкви, чем о своей земле, хлебопашестве и сенокосе, ибо последнее вовсе недостойно его звания и приводит к тому, что оно теряет надлежащее к себе уважение[170]. Малороссийская коллегия также требовала в 1767 г. в своих «пунктах» для Комиссии по составлению нового законоуложения установить доходы белого духовенства от прихожан и отнять у него землю. В том же духе высказывались в своем наказе и жители города Крапивны[171].
В 1742 г. вышел указ, в котором повторялось требование освящать новые церкви, «если те церкви с помянутым удовольствием (т. е. содержанием.— Ред.) совершенно окажутся... а без такового свидетельства о освящении церквей позволения отнюдь не чинить»[172]. Но ситуация в уже существовавших приходах оставалось прежней. В 1724 г. священники столицы жаловались Синоду на свое бедственное положение. В 50-е гг. случалось, что петербургские священники меняли свое место на сельский приход, поскольку там жизнь была немного легче. Щедрее всего оплачивались требы на Украине, где к тому же народный обычай непременно требовал и добровольных пожертвований[173]. Тем не менее Белгородский епископ сетовал в 1767 г. в своих предложениях к наказу для упомянутой законодательной комиссии на чрезвычайную бедность своего духовенства, вынужденного жить землепашеством. В 1763 г. Ростовский митрополит Арсений Мацеевич докладывал, что в его епархии сельские священники большей частью пребывают в крайней нужде и живут хлебопашеством[174].
Твердые расценки на требы были установлены Сенатом в 1765 г., когда на повестку дня встал вопрос о церковном землевладении. Духовенству было строго запрещено превышать положенные нормы, хотя они и были значительно ниже принятых ранее. В результате указ оказался неисполнимым, и жалобы на вымогательство со стороны духовенства участились[175]. Вероятно, эта неудача побудила Святейший Синод высказать в своем наказе пожелание, чтобы в соответствии с «Духовным регламентом» была введена ежегодная подворная пошлина, а плата за требы отменена[176]. Несмотря на общее подорожание жизни, расценки на требы не пересматривались в течение всей 2-й половины XVIII в.[177] Даже в обстоятельном указе Павла I от 18 декабря 1797 г. рассматривался только вопрос о церковной земле, но совершенно ничего не говорилось о требах[178]. Лишь указом от 3 апреля 1801 г. расценки на требы были удвоены сравнительно с 1765 г.[179] В 1808 г. Комиссия духовных училищ с целью изыскания средств на школы была вынуждена проверить все бюджетные статьи духовного ведомства, а также внимательно ознакомиться с положением приходского духовенства. Изучение дела показало, что из 26 417 церквей только 185 имели ежегодный доход в 1000 руб. Большинство же располагало доходом лишь от 50 до 150 руб. в год, но были даже и такие, чей доход составлял всего 10 руб. Комиссия высказалась против сохранения платы за требы, предлагая заменить сборы за необходимые требы, такие, как крещение, венчание и т. п., постоянными взносами прихожан; добровольное вознаграждение предполагалось за необязательные требы (богослужение на дому и т. п.). Однако комиссия считала, что трудности, связанные с введением такого порядка, будут непреодолимыми, и рекомендовала назначить приходскому духовенству государственное жалованье[180]. Тем не менее за царствование Александра I никаких изменений не произошло. При Николае I митрополит Филарет Дроздов предложил повысить расценки на требы. Когда в 1838 г. для содержания духовенства предполагалось ввести налог в 30 коп. с крестьянского двора, Филарет писал: «Должен ли и помещик платить налог для содержания причта, или почему он даром пользоваться будет службою причта, имея в нем одинаковую с крестьянинами нужду?» Это справедливое и разумное замечание не могло понравиться ни Святейшему Синоду, ни императору, так как могло показаться, что оно принципиально низводит свободное от налогов дворянство до уровня податных сословий![181] В течение 1-й половины XIX в. вопрос о постоянной подати с членов церковной общины обсуждался еще не раз, но неизменно безрезультатно. Вместо этого при Николае I в связи с вопросом о земельных наделах приходов и благодаря особым прибавкам из казны к бюджету Святейшего Синода стали переходить к постепенной реализации идеи о государственном жалованье.
В 60-х гг. XIX в. духовенство начало публично обсуждать свои беды, используя открывшиеся церковные журналы. Необходимость «торговаться» с приходами относительно треб характеризовалась при этом как унижение. Большинство авторов придерживались мнения, что следует ввести постоянный налог с прихожан на содержание своего духовенства, не умалчивая и о психологической неподготовленности русских церковных общин к такой непопулярной идее. В дискуссии приняли участие и миряне. В 1868 г. И. С. Аксаков писал: «Говоря «приход», мы разумеем общину, храм и духовенство, состоящих между собой в неразрывной связи, образующих одно органическое целое... Этих-то условий органической жизни нашему русскому приходу и недостает. Сохраняются только некоторые внешние формы, но больше в видах внешнего порядка и благоустройства... Есть прихожане, но нет прихода в настоящем смысле слова; люди расписаны по церквам, но церковной общины в ее истинном, первоначальном значении эти люди не составляют. Приход лишен всякой самостоятельности». Непременным условием для решения вопроса о содержании приходского духовенства является, по Аксакову, правильный порядок приходской жизни, прихожане должны осознать обязанности по отношению к своему духовенству. Только освобождение священнослужителей от унизительной материальной зависимости от благоусмотрения прихожан приведет к росту и авторитета духовенства, и его самосознания как пастырей[182]. Публичное обсуждение вопроса о налоге с приходов принесло некоторые плоды[183]. После установления новых штатов в 1869 г. и определения условий, на которых могли открываться новые приходы, епархиальный архиерей получил возможность требовать от будущих прихожан достаточного обеспечения духовенства. Но вопросы о плате за требы и о налоге с приходов решены не были. Казенное жалованье выплачивалось только части духовенства и мало что меняло в запущенной ситуации[184].
б) Уже до XVIII в. в отдельных местностях приходилось, наряду с неустойчивой платой за требы, вводить ругу, т. е. субсидии, и наделение землей. В документах XVII в. всегда тщательно отмечалось, получала ли церковь ругу и владела ли вотчинами, внесенными в поземельные книги. Руга могла выдаваться либо из государевой казны, либо помещиком, на чьей земле находилась церковь, либо, наконец, городским или сельским населением деньгами или натурой. Последнее в XV–XVII вв. было особенно распространено в северных приходах, где общинное сознание было сильнее развито[185]. Государственная руга предоставлялась, как правило, в ответ на соответствующее челобитье и могла быть либо временной, либо бессрочной — впредь до особой ее отмены. В большинстве случаев ею пользовались кафедральные соборы и другие городские храмы. В 1698 г. Петр I отменил денежную ругу для Сибири, а в 1699 г.— и для прочих областей государства, значительно сократив и ругу натурой[186]. С начала 20-х гг. XVIII в. правительство начало собирать сведения о существующей руге с явным намерением отменить ее вообще[187]. Эта тенденция привела к тому, что во многих местах руга перестала выплачиваться в полном объеме, и у многих приходов в государственной казне образовались своего рода денежные активы, которые так и назывались — недовыплаченным жалованьем. Несмотря на указ от 1730 г. и последующие предупреждения Сената, эта задолженность по руге погашалась крайне нерегулярно и не полностью. В 1736 г. Кабинет министров издал распоряжение выплачивать ругу не из сумм Статс-конторы, а из доходов Коллегии экономии. В каждом отдельном случае перед представлением документов в кассу Коллегии экономии они должны были пройти проверку в Святейшем Синоде[188]. Эти так называемые «ружные штаты» так и не были сверстаны, и только духовенство Петербурга да Успенского и Архангельского соборов в Москве получало систематическую ругу, иными словами — государственное жалованье[189]. Лишь императрица Елизавета распорядилась о полной выплате жалованья ружным церквам[190]. Из отчета о ружных церквах, затребованного в 1763 г. из Статс-конторы Комиссией по церковным имениям, видно, что общая сумма выплаченных субсидий составила 35 441 руб. 16 [1]/4 коп., руга натурой городским церквам в эту сумму не входила, 516 церквей владели вотчинами.
В штаты 1764 г. были включены не все церкви, лишившиеся своих земель, зато в них значились другие, ранее земли не имевшие. Сельское духовенство вообще не было охвачено этими штатами. После проверки документов каждой из ружных церквей Комиссия по церковным имениям, сократив некоторые штатные позиции, установила следующие размеры руги: для священника — 62 руб. 50 коп., для церковнослужителя — 18 руб., на нужды самого храма — 10 руб. в год. О церквах с ругой менее 10 руб. должны были заботиться епархиальные управления. С 1786 г. руга повсеместно и полностью стала денежной, после чего ее общая сумма составила 19 812 руб. 18 [3]/4 коп.[191] Сельское духовенство было опять обойдено. Ввиду неспособности разрешить проблему его обеспечения правительство пыталось хотя бы затормозить возникновение новых приходов и увеличение численности духовенства. Провозглашенные в указе Павла I от 18 декабря 1797 г. «попечение о благоустройстве Церкви и призрение к служащим» на деле затронули лишь небольшое число священнослужителей, которые и без того уже опекались государством.
Комиссия духовных училищ попыталась в 1808 г. разрешить вопрос о содержании духовенства путем выплаты ему государственного жалованья. Свыше 25 000 церковных приходов предполагалось разделить на семь классов и дотировать их в зависимости от уровня образования священников. Но в итоге было решено исключить из их числа 14 619 церквей трех низших классов, предоставив их содержание приходам, которые обязаны были сами изыскивать на свой причт около 300 руб. в год, включая доходы с церковной земли. Для содержания же четырех высших классов требовалось, по подсчетам комиссии, 7 101 400 руб. ежегодно[192]. Для покрытия этих расходов должно было использовать прежде всего так называемые экономические суммы, т. е. находившийся во владении церквей капитал от церковных доходов — всего 5 600 000 руб., часть которого предназначалась на нужды духовных школ. Эти деньги надлежало вложить в Государственный банк, и вместе с ежегодной казенной дотацией в два миллиона они должны были давать в виде процентов 6 247 450 руб. в год для выплаты жалованья духовенству; в эту сумму входила также выручка от продажи свечей[193]. В 1808 г. этот план был утвержден императором, и проблема материального обеспечения духовенства представлялась решенной. Однако многие приходы, а также помещики, имевшие право распоряжаться приходскими средствами, поспешили израсходовать экономические суммы, чтобы избежать их конфискации государством. Кроме того, после войны 1812 г. государственная казна сама испытывала трудности. В довершение всего выяснилось, что исчисление доходов от продажи церковных свечей было произведено неверно. Инкассация экономического капитала затянулась вплоть до царствования Николая I и шла с огромными недостачами. В 1721 г. Петр I установил церковную монополию на продажу свечей в храмах, связывая с нею организацию приходских богаделен. С 1740 г. доходы от этой монополии поступали на духовные школы. В 1753 г. монополия была сломана и торговлю церковными свечами разрешили также частным лицам. Лишь в 1808 г. Комиссия духовных училищ добилась от императора восстановления монополии в надежде повысить упавшие доходы и воспользоваться ими. Но ввиду того что многие церкви, прежде всего монастырские, были освобождены от перечисления этих доходов, а причт других церквей в отчетах занижал поступления, общий результат вышел гораздо скромнее, чем предполагалось. По всем этим причинам план комиссии оказался совершенно неисполнимым[194].
С началом царствования Николая I Святейшему Синоду пришлось заняться вопросом об увеличении доходов духовенства. Уже с 1827 г. из фонда духовных школ выплачивалось ежегодно 25 000 руб. на нужды духовенства, пострадавшего от пожаров; с 1828 г. эти ежегодные суммы достигли 40 000 руб. 6 декабря 1829 г. был утвержден синодальный проект дотаций беднейшим приходам и для этой цели назначена сумма в 142 000 руб. из государственной казны, в 1830 г. она была увеличена до 500 000 руб. В годовом бюджете Святейшего Синода эти деньги проходили особой статьей — на жалованье духовенства. В первую очередь принимались во внимание беднейшие приходы западных губерний — Минской, Могилевской и Волынской[195]. С 1838 г. начала работу комиссия, состоявшая из представителей Святейшего Синода, обер-прокурора и министра внутренних дел, которая опять-таки занималась вопросом о содержании духовенства. После возвращения в 1838 г. униатских приходов в православную Церковь и секуляризации их земель в 1841 г. (§ 10) духовенство Литовской, Полоцкой, Минской, Могилевской и Волынской епархий было частично переведено на штаты (1842). Общины разделили на семь классов с числом прихожан от 100 до 3000. Жалованье священников составляло 100–180 руб., диаконов — 80 руб., церковнослужителей — 40 руб. При этом большинство священников должно было отказаться от платы за требы[196]. Эти нормальные штаты со временем были распространены и на другие губернии. В 1855 г. жалованье получали 57 035 священно- и церковнослужителей и в штаты было включено 13 862 прихода с общей суммой выплат в 3 139 697 руб. 86 коп.[197] На 1862 г. общее число церквей составило примерно 37 000, из которых 17 547 были штатными, получая в общей сложности 3 727 987 руб.[198] В 1862 г. было учреждено Особое присутствие для изыскания способов к обеспечению быта духовенства; оно имело низовые организации в губерниях, в которых участвовали и представители дворянства. Однако его заседания, к которым общественность проявляла живейший интерес, не вылились в какое-либо определенное решение. Как паллиатив с помощью специального Устава о приходах, изданного в 1869 г., а также Прибавлений к нему 1871 г. была предпринята попытка добиться сокращения числа приходов. В 1871 г. казна выплатила духовенству 17 780 приходов жалованье общей суммой в 5 456 204 руб. Вскоре после своего вступления в должность обер-прокурора К. П. Победоносцев жаловался императору Александру III, что в 17 епархиях духовенство живет нищенски и не получает никакого жалованья. В начале правления Александра III (1884) небольшое увеличение жалованья произошло в особо бедствовавших епархиях (Рижской и Грузинского экзархата). Лишь в 1892 г. общий фонд был увеличен на 250 000 руб., а в 1895 г.— еще на 500 000 руб.[199]
Манифест Николая II от 26 февраля 1903 г. снова провозгласил меры по «проведению в жизнь мероприятий, направленных к улучшению имущественного положения православного сельского духовенства». В 1910 г. при Святейшем Синоде был вновь организован особый отдел по разработке плана мероприятий для материального обеспечения духовенства. Выплаты из казны на содержание приходского духовенства были в 1909 и 1910 гг. увеличены на 500 000 руб., в 1911 г.— на 580 000 руб., а в 1912 г.— на 600 000 руб., но и они все еще не покрывали потребности. Подсчеты Святейшего Синода еще в 1896 г. показали, что при выплате в среднем на каждый приход по 400 руб. ежегодно потребуется дополнительная сумма в 1 600 000 руб. С тех пор число приходов значительно увеличилось. В 1910 г. жалованье получало духовенство 29 984 приходов, а в 10 996 приходах — все еще не имело его, хотя государство выделило на эти цели сумму в 13 млн руб.[200] Представленный в 1913 г. в IV Государственную думу законопроект Об обеспечении православного духовенства предусматривал для священников годовой доход в 2400, для диаконов — в 1200 и для псаломщиков — в 600 руб. Основой этих доходов должны были стать государственные «нормальные оклады» в 1200, 600 и 300 руб. соответственно; другую половину предполагалось получить за счет постоянного налога на приходы или поступлений с церковных земель, если таковые имелись. Внезапное начало в 1914 г. первой мировой войны помешало дальнейшему обсуждению этого законопроекта. Бюджет Святейшего Синода на 1916 г. предусматривал на содержание духовенства (включая и миссионеров) сумму в 18 830 308 руб.; ее едва хватило, чтобы обеспечить чуть более двух третей всех приходов[201]. Тем не менее надо признать, что во 2-й половине XIX и в первые два десятилетия XX в. материальное положение духовенства значительно улучшилось. Введение налога с приходов могло бы в перспективе вполне удовлетворительно разрешить проблему, причем, возможно, даже вообще без участия казны (cм. таблицу 6 в конце тома).
в) Вопрос о наделении приходского клира землей ставился в течение синодального периода неоднократно — всякий раз, когда обсуждалась проблема обеспечения духовенства. Причины тому две: во-первых, это было традиционным способом, с помощью которого государственная власть привыкла решать финансовые проблемы, а во-вторых, в XVIII в. земля все еще оставалась тем капиталом, которым правительство располагало в избытке. До предстоятельства патриарха Филарета (1619–1634) наделение приходского духовенства землей не было привычной или установленной законом нормой. Отводимые приходам церковные земли (приписные) в противоположность землям, пожалованным епископам, соборам или монастырям, не являлись вотчинами. Они были незаселенными, лишенными каких бы то ни было привилегий, но зато и освобожденными от налогов (окладов). В Патриаршей области, согласно разверстке поземельных книг 20-х гг. XVII в., к приходским церквам приписывались участки в 10–20 четей, т. е. в 5–10 десятин. Эти участки значились в писцовых книгах как находящиеся в пользовании духовенства, и при следующих земельных росписях их размеры и местоположение могли пересматриваться.
На севере России крестьяне еще и прежде XVII в. имели обычай выделять на содержание клира собственную землю. Коль скоро эта земля являлась тяглой, т. е. обложенной государственным налогом, духовенство становилось налогообязанным. Точно так же обстояло дело и с землями, которые отходили приходским церквам по завещаниям помещиков. В 1632 г. такого рода отказы по завещаниям были запрещены, хотя сделанные ранее оставались в силе. По Уложению 1649 г. эти земли также не экспроприировались, но на просьбы церковных общин о выделении дополнительных земель, а помещиков — о разрешении передавать землю церкви правительство отвечало отказом. В 1676 г. вышел указ, решительно запрещавший всякое наделение церквей землею, однако уже в следующем году другим указом снова разрешались наделения из частного (но не государственного) фонда в размере от 5 до 10 десятин. В ходе земельной разверстки в 1674 г. всем церквам, построенным после разверстки 20-х гг., по желанию патриарха Иоакима (1674–1690) были предоставлены земельные имения, а указ 1685 г. даже обязывал помещиков, желавших построить на своей земле церковь, выделять ей 5 десятин земли[202].
В результате церковная земля стала основой материального обеспечения приходского духовенства. Тем самым оно было вынуждено заниматься обработкой этой земли, по своему образу жизни, как отмечали Посошков, Татищев и др., ничем не отличаясь от крестьян. Петр I не ограничивал отвод земли церквам. Из его указа от 28 февраля 1718 г., который предписывал приходам выкупать находившуюся в частной собственности недвижимость духовенства, построенную на церковной земле, явствует, что он признавал церковное землевладение законным[203]. Один из докладов Святейшего Синода от 1739 г. свидетельствует, что еще в то время указ 1685 г. оставался в силе. В 1-й половине XVIII в. часто возникали судебные тяжбы из-за попыток помещиков или крестьянских общин (миров) урезать церковную землю или присвоить ее; в особенности это было распространено на Украине, где указ 1685 г. не действовал и отвод земли был исключительно добровольным[204]. Во время государственного межевания, начавшегося в 1754 г., безземельным приходским церквам, согласно указу 1685 г., выделялась пахотная земля и пастбища[205]. Однако уже начатые было обмеры пришлось приостановить, так как не оказалось точных инструкций, а ошибки повели к бесчисленным жалобам потерпевших. Всеобщее межевание было возобновлено лишь в 1765 г. В подробных инструкциях предписывалось для приходских церквей, находившихся на помещичьей земле, отводить по 33 десятины (30 десятин пахоты и 3 десятины луга); городским церквам земли не полагалось[206]. По указу Павла I от 18 декабря 1797 г. наделение землей было распространено на новые, перешедшие от Польши губернии с тем, однако, условием, что прихожане возьмут на себя обработку церковной земли в пользу клира. Сенату и Святейшему Синоду было поручено разработать инструкцию по исполнению этого распоряжения. После совместного обсуждения обоими учреждениями на подпись императору были представлены следующие несколько измененные положения: 1) минимальная норма надела должна составлять 33 десятины; 2) отведенная земля считается предоставленной в долгосрочное пользование, но ее обработка остается за прихожанами; 3) урожай духовенство получает натурою (зерном, сеном и соломой), но имеет право договариваться о замене натуры деньгами; 4) при наделах более 33 десятин избыток должен сдаваться в аренду, но никоим образом не обрабатываться собственноручно, «чтоб белое священство имели образ и состояние, важности сана своего соответственные»; 5) садовые участки остаются в личном пользовании духовенства. 11 января 1798 г. эти положения были опубликованы в виде императорского указа[207]. Их осуществление натолкнулось на сопротивление со стороны крестьян, особенно в отношении обработки церковной земли и размеров отчисляемого урожая. 3 апреля 1801 г. этот указ ради «союза мира, любви и доброго разумения, каковой между всеми сынами Церкви, а паче между пастырями церковными и стадом их словесным вера полагает», был снова отменен Александром I — решение выглядело поистине соломоновым: царь выражал надежду, что «мирское духовенство, чтя в основателях веры и древних патриархах первобытной Церкви первых землепашцев и ревнуя святому их примеру, неуклонно пребудет в сей апостольской простоте нравов и упражнений» и станет обрабатывать церковную землю своими руками. И впоследствии наделение церквей землею происходило весьма вяло из-за сопротивления помещиков, хотя указов по этому поводу было немало (в 1802, 1803, 1804, 1814 гг.)[208].
Удобное решение предоставить приходскому духовенству самому с «апостольской простотой» обрабатывать церковную землю оставалось в силе и при Николае I. Утвержденный императором 6 декабря 1829 г. проект Святейшего Синода предписывал: 1) продолжать отвод земли; 2) увеличить наделы для крупных приходов; 3) увеличить наделы приходов, находящихся на государственной земле, до 99 десятин; 4) строить дома для духовенства; 5) поддержать духовенство бедных приходов путем предоставления им добавочных наделов за счет упраздненных приходов или же посредством государственных субсидий в размере 300–500 руб. Для этой цели из государственной казны выделялось 500 000 руб.[209] Процесс наделения землей при Николае I шел крайне медленно, причем в западных и юго-западных епархиях сопротивление помещиков-католиков и новоприсоединенных униатских приходов создавало особые трудности[210]. Для поощрения занятий духовенства землепашеством в 1840 г. в семинариях были введены новые учебные предметы: сельское хозяйство и естествоведение. Митрополит Филарет, который еще в 1826 г. в своей записке, поданной лично императору, рекомендовал наделение землей, начал теперь сомневаться, полагая, что из-за этого могут пострадать пастырские обязанности духовенства: «Если по обстоятельствам места возложит он (священник.— И. С.) руки на рало, то редко будет брать в руки книгу»[211].
При Александре II в 1869–1872 гг. были изданы новые указы о земельных наделах. В 1867 г. отчисления духовенству натурой в юго-западных (а в 1870 г.— и в северо-западных) епархиях были заменены соответствующими денежными суммами[212]. В 60-е гг. общественное мнение отстаивало мысль о жалованье или добровольном церковном налоге в пользу духовенства, которое возымело надежду на освобождение от тяжелого сельского труда и не выказывало особой заинтересованности в наделении землей. Тем не менее наделение продолжалось и не было завершено даже к моменту созыва Предсоборного Присутствия в 1905 г. В 1890 г. в европейской части России церквам принадлежало 1 686 558 десятин, из них 143 808 десятин неурожайных земель и 92 550 десятин дворовых и садовых участков. С начала XVIII в. по инициативе государства церквам было выделено свыше 1 000 000 десятин (за вычетом уже находившихся в церковном владении земель, особенно на Севере). В Сибири и Туркестане сельские церкви были немногочисленны. Поэтому общая площадь церковных наделов исчислялась здесь только 104 492 десятинами. На Кавказе она была еще меньше — 72 893 десятины. Таким образом, для всей империи получаем 1 863 943 десятины, которые пусть не юридически, но фактически являлись неотчуждаемой собственностью приходского духовенства. Стоимость этой земли на 1890 г. оценивалась в 116 195 000 руб., а доход с нее — в 9 030 000 руб. С учетом последующих отводов на 1914 г., по самым грубым оценкам, можно принять доход 10 млн руб. при 30 000 церквей, располагавших наделами, т. е. в среднем примерно по 300 руб. на причт каждого прихода[213].
К сожалению, нет точных данных о том, как практически отразились эти меры на материальном положении духовенства в первые полтора десятилетия XX в. Можно лишь с уверенностью сказать, что в разных местах ситуация была различной — например, вполне благополучной в епархиях с плодородными почвами или там, где зажиточное крестьянство удерживало старые традиции добровольных приношений за требы (наряду с обязательной платой). Здесь среди духовенства имелись владельцы недвижимости и частнособственнической земли. В корне иным было материальное положение духовенства в бедных епархиях, где оно бедствовало вместе с крестьянами.
г) Все описанные меры имели в виду исключительно штатное, т. е. реально служащее, духовенство и никак не способствовали обеспечению священнослужителей, ушедших на покой, вдов и сирот, а также безместных клириков. В Московском государстве эти вопросы решены не были. Неспособные к служению престарелые духовные лица ввиду недостаточного числа богаделен были предоставлены заботам своих детей. По этой причине духовенство так цепко держалось за наследование мест, которое гарантировало поддержку в старости. На Украине наследственный порядок распространялся не только на зятьев (как то было повсюду), но и на вдов священников, которые продолжали владеть приходом, используя для исполнения служб викариев (см. § 11). Духовному начальству было удобно решение проблемы обеспечения духовенства путем наследования мест, и оно стремилось сохранить замкнутость духовного сословия, препятствуя проникновению в него лиц из других сословий. В остальном же выходили из положения, предоставляя вдовам духовенства монополию на печение просфор или просто полагаясь на волю Божию. После 1764 г. ситуация осложнилась, так как многие священнослужители остались за штатом.
Только в 1791 г. императрица Екатерина II заложила основу пенсионного фонда. Святейшему Синоду было поручено регулярно класть в банк излишки доходов Синодальной типографии, а проценты использовать на пенсии священно- и церковнослужителям[214]. Однако этих денег хватало только для меньшинства, большинство же оставалось на содержании своих семей. По мнению П. Знаменского, их спасала «крепость семейных уз», а также то, «что почти каждое духовное лицо всегда считало своим неизбежным долгом разделять свой иногда самый нищенский достаток с бедной родней и с первого же дня своей службы делалось тружеником-кормильцем большею частью огромной семьи лиц разного пола и возраста»[215]. Император Павел I издал 7 марта 1799 г. указ Святейшему Синоду, которому поручалось обсудить вопрос о пенсиях городскому духовенству. Уже 4 апреля Синод представил императору обширный доклад. Основные его положения, одобренные Павлом, подтверждали действовавший наследственный порядок и замкнутость духовного сословия: 1) сыновья умерших священнослужителей обучались за казенный счет в духовных школах, причем за ними сохранялись места их отцов; 2) дочери по достижении брачного возраста должны были выходить замуж за священно- или церковнослужителей, которые получали преимущественное право занятия вакансий, в первую очередь — места своего тестя; 3) вдовы преклонного возраста помещались в церковные или монастырские богадельни, а до тех пор занимались печением просфор, матери взрослых и обеспеченных детей содержались этими последними. Все это уже практиковалось в епархиях и теперь было лишь официально санкционировано. С утверждением штатов 1764 г. имевшиеся при епархиальных управлениях богадельни получали на каждого жильца по 5 руб., а с 1797 г.— по 10 руб. в год. Святейший Синод велел выплачивать такое же вспомоществование и вдовам, которые не попадали в богадельни, а кроме того, распорядился, чтобы те из них, кто желал принять постриг, принимались в монастыри в первую очередь. В фонд богаделен поступали доходы с кладбищенских храмов, сюда же шли штрафные деньги за проступки духовенства, а также «добровольные» взносы ставленников (со священника — рубль, с диакона — 50 коп.). В богадельни принимались только старики и больные[216]. Очень скоро обнаружилось, что средства богаделен совершенно недостаточны. Их единственной прочной базой были скромные суммы из казны — в целом по 500 руб. на епархию. Из прочих источников, на которые слишком оптимистично рассчитывал Святейший Синод, средства поступали нерегулярно. Несмотря на то что некоторые епархиальные архиереи время от времени вспоминали о вдовах сельских священнослужителей, в целом бедственное положение последних не было никак смягчено, поскольку упомянутый указ касался только городского духовенства. Отчеты епархиальных архиереев побудили обер-прокурора князя А. Н. Голицына потребовать в 1822 г. от Синода заняться проблемой неимущих. Об этом поступила докладная записка от митрополита Московского Филарета, в которой предлагалось устроить при епархиальных управлениях «попечительства о бедных духовного звания»[217]. Представленный в 1823 г. проект Святейшего Синода содержал следующие меры: 1) установку в церквах кружек для пожертвований; 2) ежегодные отчисления по 150 000 руб. из сумм, вырученных от продажи церковных свечей; 3) использование поступлений от кладбищенских храмов и штрафных денег, как то предусматривалось указом 1799 г.; 4) вложение сумм в Государственный банк; 5) создание в епархиях предложенных попечительских служб под управлением нескольких священников. Указ Александра I последовал 12 августа 1823 г.[218] и дал некоторые положительные результаты только благодаря деньгам от продажи церковных свечей — другие статьи не обеспечили постоянных поступлений. При разверстке приходских штатов в 1842 г. предусматривалось, что 2% от жалованья подлежит отчислению в пенсионный фонд. С 1791 по 1860 г. эти отчисления возросли до 5,5 млн руб. С 1866 г. священникам со служебным стажем в 35 лет начислялась пенсия в 90 руб., а их вдовам — 65 руб. В 1876 г. пенсионным обеспечением были охвачены протодиаконы, а в 1880 г.— диаконы (65 руб., вдовам — 50 руб.). В 1878 г. пенсии священников были повышены до 130 руб., а их вдов — до 90 руб. С 1866 г. из жалованья городских священников в пенсионный фонд отчислялось 6–12 руб., сельских — 2–5 руб., городских диаконов — 2–5 руб. и сельских — 1–3 руб. ежегодно[219]. Живительный дух 60-х гг. проявился прежде всех в Орловской епархии, где было создано первое церковное Общество взаимопомощи (1864), а затем — в Самарской епархии с организацией здесь первой епархиальной эмеритальной (пенсионной.— Ред.) кассы (1866); оба учреждения действовали на добровольных началах[220]. С переходом синодального пенсионного фонда в казну в 1887 г. духовенство почувствовало себя несколько увереннее, так как пенсии теперь не зависели от состояния епархиальных касс[221]. Эти государственные меры были дополнены в 1902 г. Уставом о пенсиях и единовременных пособиях епархиальным священнослужителям[222]. Наряду с этим продолжали существовать и упомянутые церковные организации взаимопомощи. Правда, величина пенсий духовенства еще далеко не соответствовала государственным нормам, повышение их до уровня пенсий государственных служащих предусматривалось в законопроекте, внесенном в IV Государственную думу партией октябристов, но обсудить его не успели. Таким образом, вопрос о пенсиях духовенства к концу синодального периода полностью решен не был.
§ 17. Социальное положение приходского духовенства
а) Нравственное, душевное и умственное состояние белого духовенства решительным образом зависело от совокупности тех условий, в которых возникло и развивалось духовное сословие. Кроме того, особенности правового положения и материального обеспечения белого духовенства глубоко влияли на его место в обществе, и прежде всего — на взаимоотношения с приходом, да и на всю его деятельность.
Пастырское служение предполагает тесное общение духовенства с паствой. Но духовное сословие было организовано как замкнутое и тем самым отделено от верующих, что было, конечно, большой помехой. Городское духовенство имело дело с относительно обеспеченным населением, тогда как более многочисленное сельское духовенство окормляло крестьян, экономическое положение которых в различных областях огромной страны было весьма неодинаковым. Недостаточная материальная обеспеченность духовенства ставила его в зависимое положение от крестьян, а это препятствовало свободе пастырского служения, которое именно среди сельского населения требовало особых усилий.
Развитие крепостного права во многом изменило положение сельского духовенства. Этот фактор, игравший с начала XVIII до середины XIX в. такую большую роль, в трудах историков недооценивается[223]. Главные процессы, определившие крепостной строй, происходили в частных вотчинах. Первоначальные нормы Уложения 1649 г. и последующие законы прикрепляли крестьянина к земле, которую он обрабатывал и на которой жил, но не к личности землевладельца[224]. Лишь Петр I, который посредством иерархической системы прав и обязанностей привязал сословия к государству, изменил эти юридические отношения, предоставив землевладельцу целый ряд прав в отношении крестьянина и сделав его посредником между крестьянством и государством. Затем эта основа обросла плотью обычного права и в таком виде была окончательно кодифицирована при Николае I в 10-м томе Свода законов[225]. Отныне помещик становился не только фактически, но и юридически собственником населявших его землю крестьян. В течение полутора столетий сельское духовенство являлось не просто свидетелем этого процесса, но было им непосредственно затронуто на всех его стадиях. Оно оказалось в зависимости от дворянина-помещика, которая, хотя и не фиксировалась буквою закона, практически была весьма заметна и постоянно усиливалась. У помещика было достаточно власти, чтобы по своему произволу определять отношения между духовенством и крестьянами. Экономически священник был у него в руках: благосостояние духовенства прямо зависело от того, какую землю решит выделить ему помещик. Сельское духовенство находилось в подчинении у трех властей: государства, епархиального архиерея и помещика; власть последнего была для него самой близкой и ощутимой. Эта власть проявлялась и после отмены крепостного права, весьма невыгодно отражаясь на авторитете духовенства в глазах крестьян. Искать защиты от злоупотреблений помещика у духовного начальства или у государства было делом безнадежным[226].
Секуляризация и европеизация русского общества в результате петровских реформ захватили поначалу только высшие слои и лишь постепенно проникали в низшие сословия. При Петре I привилегированное положение дворянства как бы уравновешивалось возложенными на него особыми обязанностями государственной службы. В 1762 г. эти обязанности были отменены Петром III. Многие дворяне оставили службу и отправились в свои поместья, где уже внешне, городской одеждой и европеизированными манерами, они отличались от прочего населения. Внутреннее отчуждение было еще глубже и касалось не в последнюю очередь традиционных отношений с Церковью и духовенством. И в Московском государстве среди бояр и служилого дворянства встречались одиночки скептики и вольнодумцы. Теперь же, под влиянием очень поверхностного знакомства с идеями Просвещения, а иногда просто как провинциальное подражание свободным манерам высшего света, среди поместного дворянства стали расти неверие и пренебрежение к церковному учению и обрядам. Как следствие, в высшем слое русского общества XVIII в. начало проявляться и презрительное отношение к духовенству. Вернувшиеся в свои имения дворяне не видели в представителях духовенства ничего, кроме невежества, суеверий и мужицкого обхождения. Все это ставило духовенство в глазах дворян на один уровень с крепостными. Священнослужитель не только фактически был подвластен дворянину-помещику, но и в общественном отношении стоял ниже его, будучи изолирован также и здесь. Над его необразованностью насмехались, его нравственность находили недостаточной, над его пастырским трудом иронизировали.
Европеизация расколола общество на высший слой — дворянство и интеллигенцию (XIX в.), с одной стороны, и массу городского и крестьянского населения — с другой. Верхушка утратила всякое понятие о традиционных культурных ценностях, которые продолжали жить в народе, оставаясь определяющими также для духовных школ и священнослужителей. Инаковость духовного образования воспринималась как необразованность. Нельзя отрицать того факта, что духовенство вследствие традиционного характера своего образования сильно отставало от общественного развития, особенно в XIX в., по мере того как европеизация, поначалу поспешная и поверхностная, развивалась и углублялась. Духовенство оказалось неспособно к действенной апологетике. В проповедях и поучениях, составленных по устоявшейся традиции, речь шла о вечных вопросах жизни, о современных же проблемах (а ведь только через их призму общество и могло взглянуть на эти вопросы) проповедники попросту не имели представления. К решению такого рода задачи духовенство было совершенно не подготовлено. Косность духовных учебных заведений не допускала даже постановки таких проблем.
Петр I, который стремился по своим особым соображениям включить духовенство в преобразованную им государственную систему, возложил на него дополнительные, несвойственные его служению обязанности, мешавшие исполнению пастырского долга. Петр I рассматривал духовенство, по меткому замечанию Ю. Ф. Самарина, «как особый класс государственных чиновников, которым государство поручило нравственное воспитание народа. Но так как духовное сословие имело назначением трудиться для государства, и более никакого, то, следовательно, его устройство, управление, деятельность должны были условливаться государством как частный орган целым»[227]. Эти новые государственные обязанности, которых не было в Московской Руси и которые имели в сущности полицейский характер, обременяли совесть духовенства и подрывали доверие к нему прихожан[228].
б) В течение всего синодального периода духовенство подвергалось критике со стороны лиц, часто не знавших и не искавших причин порицаемых ими недостатков. Уже известный нам И. Т. Посошков относится к тем критикам, которые допытывались до первоистоков и старались найти пути исправить положение. Уже в самом начале реформ, в первые годы XVIII в., он распознал недостатки церковной организации и их воздействие на положение духовенства. Он полностью разделял стремление Петра I к просвещению, не желая, однако, жертвовать старыми основами московской церковности. «Священство — столп и утверждение всему человеческому спасению,— считал он.— Они (священники.— И. С.) — наши пастыри, они и отцы, они и вожди». К сожалению, полагал он, духовенство недостаточно подготовлено к этой миссии, прежде всего по вине епископов, которые мало об этом заботятся. Пастырская работа страдает из-за материальной нужды, которая вынуждает духовенство заниматься землепашеством и унижает его в глазах крестьян. Государство и иерархия не должны оставлять духовенство своим попечением[229]. О материальной необеспеченности духовенства говорили и писали кабинет-министр Волынский (1689–1740), В. Н. Татищев (1686–1750), митрополит Арсений Мацеевич[230]. В мемуарах А. Болотова рассыпано много критических замечаний по поводу нужды духовенства 2-й половины XVIII в. и его зависимости от помещиков[231]. В дворянских наказах для Комиссии по составлению нового законоуложения 1767 г. высказано немало упреков духовенству за его непросвещенность, в то время как наказы духовенства полны жалоб на пренебрежительное отношение со стороны дворянства[232]. Несколько позднее не кто иной, как Московский митрополит Платон Левшин увидел причину малоэффективности пастырского служения духовенства не только в его необразованности, но главным образом в его угнетенном положении. Как и Петербургский митрополит Гавриил Петров, он старался улучшить материальное положение клира[233]. В согласии с морализаторским духом эпохи митрополит Платон рассматривал духовную школу прежде всего как воспитательное учреждение и лишь потом как средство получения образования. Исходя из соображений государственной пользы, воспитательную роль духовенства подчеркивал в своих указах и Павел I[234]. Интересно также мнение по этому поводу историка Н. М. Карамзина: недостаточно только увеличить число духовных учебных заведений, нужно поднять нравственное воспитание духовенства и « 18-летних учеников не ставить в священники»; «недовольно дать России хороших губернаторов, надобно дать хороших священников»[235]. Император Николай I разделял взгляды Карамзина и поручил в 1826 г. Святейшему Синоду затребовать по вопросу воспитания мнение митрополита Филарета Дроздова. В полученной от митрополита записке подробно говорилось о недостатках духовного образования и упоминалось также о том вреде, который наносят духовному сословию материальная нужда и обособленность. Не следовало бы, писал Филарет, принуждать выпускников семинарий к принятию духовного сана, коли у них нет склонности к этому служению[236].
Среди публицистов 60-х гг., критиковавших при попустительстве цензуры в многочисленных открытых церковных и светских журналах теневые стороны церковной жизни и церковной организации, особое внимание бескомпромиссной остротой своей позиции привлекает И. С. Аксаков; осторожнее в своих суждениях был Н. В. Елагин[237]. Сенсацией стала книга «Описание сельского духовенства», напечатанная в 1858 г. по-русски в Лейпциге и получившая широкое хождение в России[238]. Общецерковными проблемами занимались издатели выходившего с 1860 г. в Москве журнала «Православное обозрение» — священники Н. А. Сергиевский, Г. П. Смирнов-Платонов и П. А. Преображенский и их сотрудник А. М. Иванцов-Платонов. Последний публиковал свои статьи также в журналах И. С. Аксакова «День» и «Москва», а позднее, в 80-е гг.,— в «Руси». Критикуя государственную церковность, он писал о насущности всеобъемлющей церковной реформы. В 1881–1882 гг. Иванцов-Платонов опубликовал вызвавшие всеобщий интерес статьи «О восстановлении выборного духовенства» и «О русском церковном управлении»[239]. В Петербурге в 1861–1865 гг. под редакцией священников Д. И. Флоринского, А. В. Гумилевского, И. С. Флерова и И. Г. Заркевича выходил журнал «Дух христианина» с многочисленными статьями о положении приходского духовенства. Авторами некоторых были читатели журнала, что вместе со множеством писем, приходивших в редакцию, свидетельствовало о живейшем интересе церковной публики[240].
Сотрудниками этих журналов преимущественно были представители приходского духовенства. Их статьи демонстрируют, с одной стороны, основательные научные познания, а с другой — тонкое понимание тогдашних общественных отношений. Это показывает, как много живых сил, жаждавших проявить себя и утвердиться, таилось в приходском духовенстве. Важный материал о церковноприходских проблемах можно найти также в «Епархиальных ведомостях», которые начали издаваться в 60-х гг. во всех епархиях[241].
Большое количество статей в названных журналах было посвящено вопросу о восстановлении выборности при замещении приходских должностей. Указывалось, что выборы укрепят взаимное доверие между клиром и прихожанами, оздоровят церковную жизнь в целом. К сожалению, сами авторы должны были признать, что приходы не подготовлены к такой реформе и пока не имели необходимой для ее проведения организации, основанной на самоуправлении. Ввиду упорного сопротивления со стороны Святейшего Синода, обер-прокурора и правительства проблема казалась совершенно неразрешимой и действительно оставалась таковой до конца синодального периода. Не возымел никакого действия и тот факт, что вопросы приходской организации энергично обсуждались в Предсоборном Присутствии, вносились предложения о соответствующих реформах, и даже многие епископы показали себя на заседаниях сторонниками реформ[242].
Среди разнообразных критических выступлений по поводу обособленности духовного сословия особого внимания заслуживают высказывания высших государственных чиновников. В этом отношении интересен доклад архангельского губернатора князя С. П. Гагарина «Положение раскола в Северной России» (1868). Главное препятствие пастырской работе Гагарин видит в том, что духовенство замкнуто, словно каста с собственным бытом, традициями и обычаями, с собственной системой образования и воспитания, принципиально иной, нежели в остальном обществе, что и приводит к взаимному отчуждению[243].
в) Богатый материал о жизни духовенства, впервые открытый для широкой публики благодаря публицистике 60–70-х гг., не замедлил привлечь внимание писателей — сельский священник, как и священник в провинциальном городке, стал литературным персонажем. С Гоголя русская беллетристика всегда откликалась на интерес общества к жизненным проблемам. В 1862 г. появились «Очерки бурсы» Н. Г. Помяловского, бывшего воспитанника духовной школы. Писатель с беспощадной прямотой представил бездуховную и бездушную систему воспитания и образования духовных учебных заведений. Книга нашла горячий отклик у публики[244]. Затем в 1872 г. вышел роман «Соборяне» Н. С. Лескова, одного из самых значительных русских писателей. В этом романе наряду с художественным мастерством привлекает чрезвычайно красочное, реалистическое изображение различных типов русского духовенства одного из провинциальных городков в николаевскую эпоху, живущего и служащего в гнетущей атмосфере государственной церковности. В других произведениях писатель не раз возвращался к описанию жизни духовенства. Таковы «Некрещеный поп» (1877) и «Мелочи архиерейской жизни» (1878), в которых показаны отношения между епископами и приходским духовенством. Шедевр Лескова «На краю света» (1877) рассказывает о сибирских миссионерах. Его позднейшие повести и рассказы посвящены теме народной религиозности[245].
Итак, духовенство вошло в литературу, появился целый новый жанр, который просуществовал до конца синодального периода. Литературный поток становился все обильнее, вынося на поверхность и важное, и пустое. Многое в нем было лишь проявлением голой тенденции: позитивно-апологетической или негативно-либеральной, иногда даже антирелигиозной. Большой заряд отрицательных эмоций несли в себе произведения С. Елеонского (псевдоним С. Н. Миловского), С. И. Гусева-Оренбургского, бывшего потомственного священника, сложившего с себя сан[246]. С. Я. Елпатьевский, сын диакона, примкнувший к народничеству, в своих многочисленных рассказах резко критикует быт и бескультурье сельского духовенства, одновременно идеализируя народ. А. В. Круглов, напротив, освещает положительные стороны жизни духовенства, в последнее десятилетие своего творчества интересуясь преимущественно религиозным воспитанием молодежи. И. Н. Потапенко, особенно в большом романе «На действительной службе» (1890), представил тип пастыря-идеалиста. А. А. Измайлов, писатель не слишком большого дарования, рисует духовенство в положительных тонах. Незабываемы рассказ А. П. Чехова «Архиерей» и повесть «Степь» и др.[247]
Большое значение для историка имеют публиковавшиеся в журналах записки приходских священников. В них отражены повседневная жизнь, быт и традиции, деятельность духовенства и влияние на нее государственной и церковной политики[248].
г) Интерес общества к своим проблемам и широта их обсуждения не могли не оказать воздействия и на духовенство. Публицистика активно будила его дремавшие и до поры подавленные силы. Все чаще стал появляться приходской священник нового типа, искавший новых путей пастырского служения и ревностно трудившийся над обустройством приходской жизни. В церковных общинах возникали братства, занимавшиеся благотворительностью и народным образованием. Сперва в Петербурге и Москве, а затем и в провинции стали открываться в большом числе церковноприходские школы для детей и взрослых. Новостью были и воскресные школы для взрослых, возникшие сначала в Петербурге, в которых духовенство преподавало безвозмездно[249]. Ярким образцом такого пастыря был священник А. В. Гумилевский (1830–1869). По окончании духовной академии он принял в 1856 г. священнический сан и с тех пор посвятил себя самоотверженным пастырским трудам. В 1860 г. он организовал в своем приходе воскресную школу, а в 1861 г.— приходскую библиотеку и братство. Его статьи в журнале «Дух христианина» находили широкий отклик. Его активность начала беспокоить Святейший Синод, который перевел его в Нарву. Но почитателям Гумилевского в Петербурге удалось добиться возвращения его в столицу. Он получил место при Обуховской больнице, где полностью посвятил себя новому делу — заботе об инфекционных больницах, и вскоре, в мае 1869 г., умер от тифа[250]. Его деятельность продолжили протоиерей П. А. Преображенский (1828–1893), один из основателей журнала «Православное обозрение», и священник А. Т. Никольский (1821–1876), открывший при своей церкви приют и школу и постоянно печатавшийся в газетах «День» и «Голос». Священник А. И. Покровский (1821–1885), ставший позже епископом и умерший архиепископом Волынским, был деятельным сотрудником журнала «Духовная беседа» и организовал при своей церкви катехизаторские курсы. Священник В. И. Полетаев активно работал на поприще религиозного воспитания народа[251]. Деятельность священника И. Н. Полисадова среди рабочих, с проповедью к которым он обращался и вне церковных стен, может служить примером поиска новых путей пастырской работы. Он пользовался большим авторитетом и благодарной любовью, как показали его похороны, на которые собрались тысячи бедных людей. Протоиерей Г. А. Смирягин († 1883) посвятил свое 45-летнее служение во Введенской церкви в Петербурге делам благотворительности, основав еще в 1855 г. при своей церкви первый благотворительный комитет[252]. Протоиерей Н. И. Брянцев († 1888) замечателен успехами своей миссионерской работы среди еврейского населения. В. И. Барсов (1817–1896) занимался благотворительностью и был известен как талантливый школьный преподаватель Закона Божия. И. И. Демкин организовал приют, хлопотал о дешевом жилье для бедняков и открыл при своей церкви богадельню. Священник А. В. Рождественский ревностно боролся с пьянством в народе, с этой целью он организовал братство и издавал ряд популярных журналов[253]. Как талантливый пастырь и проповедник в последние 20 лет синодального периода был известен протоиерей Ф. Н. Орнатский, куратор 28 народных школ столицы[254]. В Москве в продолжение трех десятилетий служил протоиерей, а затем епископ В. П. Нечаев (1823–1905), который вместе со священником (впоследствии Харьковским архиепископом) Амвросием Ключаревым издавал журнал «Душеполезное чтение». Ключарев, блестящий оратор, выступал с публичными докладами по религиозным вопросам, снискавшими горячее одобрение общества и недовольство иерархов[255].
В этой связи нельзя обойти молчанием и деятельность знаменитого протоиерея Иоанна Кронштадтского (Сергиева) († 20 декабря 1908 г.), почитавшегося почти что святым, выдающегося проповедника и пастыря. С 1882 г. он развернул в Кронштадте широкую благотворительную деятельность: основал работный дом с мастерскими, школу для бедных, дешевую столовую, женскую богадельню, детский приют, усиленно боролся с пьянством среди портовых рабочих. Это была яркая харизматическая личность, паломники со всех концов России шли к нему, чтобы услышать его и просить душевного укрепления в своих несчастьях[256].
К сожалению, источники о деятельности провинциального духовенства скудны, но было бы несправедливо недооценивать ее. К 1897 г. в России насчитывалось не менее 17 260 благотворительных братств и объединений, действовавших при храмах. Эти организации обязаны своим существованием главным образом инициативе приходского духовенства. Приведенная цифра заставляет задуматься и является убедительным доказательством широты и интенсивности пастырской работы[257].
д) Если правительство и Святейший Синод оказались вынуждены провести некоторые реформы (по устранению замкнутости духовного сословия, в области духовного образования, по повышению уровня жизни духовенства и т. д.), то не в последнюю очередь это объясняется деятельными усилиями приходского духовенства в своих общинах. К сожалению, развернуться в полной мере им мешал реакционный курс, взятый правительством уже со 2-й половины 60-х гг. и окончательно утвердившийся в 80-е гг. при Александре III[258]. Одновременно в обществе крепли оппозиционные настроения, в своих крайностях выливавшиеся в революционные формы. В области мировоззрения политическому радикализму соответствовал позитивистский материализм, который начал овладевать не только политическими экстремистами, но и широкими кругами образованной либеральной буржуазии. Религиозный консерватизм духовенства, сохранявшийся и пестовавшийся в семье и школе, должен был противостоять этим тенденциям. В большинстве своем духовенство было убеждено в необходимости церковных и политических реформ, и все-таки в целом в глазах либерального общества оно приобрело репутацию реакционного сословия[259].
Тот факт, что правительство целенаправленно насаждало и поощряло консервативную систему воспитания в церковноприходских школах, предоставляя их руководство духовенству, усилил враждебность по отношению к духовенству в обществе, которое из мировоззренческих соображений отвергало церковные школы для мирян. Даже в Министерстве народного просвещения испытывали немалые сомнения, можно ли поручать преподавание священникам; впрочем, министерство разделяло настроения ведущих кругов земства[260], которые намеревались взять все народное образование в свои руки. Позиция лиц, имевших решающий голос в вопросе о церковноприходских школах, например обер-прокурора К. П. Победоносцева, была довольно противоречивой. Он открывал церковноприходские школы для борьбы с нигилизмом современного общества и поддержания своей националистической церковной политики, которую он навязывал и духовенству. В то же время он называл то самое духовенство, которому доверил руководство школами, необразованным и ленивым[261].
Выходцы из семей духовенства под влиянием либеральных идей не выказывали особой склонности следовать по пути отцов. Окончив семинарию, они поступали в военные училища и университеты или же на государственную службу. Сами родители все больше стремились отдавать своих сыновей не в духовные, а в светские учебные заведения. Для лиц других сословий труд священнослужителя не представлялся заманчивым, лишь немногие идеалисты были готовы идти наперекор общественным течениям и вступали в духовное сословие.
Политический подъем 1905–1907 гг. оживил надежды духовенства, журналы и газеты при самом деятельном участии священнослужителей оптимистически заговорили о церковной реформе. Дискуссия обнаружила наличие радикальных групп как правого, так и левого толка, но в то же время продемонстрировала преобладание среди духовенства умеренного консерватизма и либерализма. В суждениях о церковной реформе проявилась противоположность интересов и мнений епископата и приходского духовенства. В общем духовенство отнюдь не стремилось свести дискуссию о церковной реформе к политическим спорам на злобу дня. Между тем политическая обстановка неминуемо должна была втянуть его в борьбу партий. Духовенство получило право избирать и быть выбранным в Государственную думу. Депутаты из его числа примкнули к различным партиям и начали принимать участие в дебатах, причем в качестве ораторов от своих партий. Но русское общество, не искушенное в тонкостях парламентаризма, было склонно воспринимать эти партийные речи как позицию духовного сословия и яростно реагировало на его якобы реакционные настроения. Правительство же и иерархи, напротив, демонстрировали свое возмущение неожиданным для них либерализмом духовенства. Обсуждение бюджета Святейшего Синода дало думским партиям повод для резкой критики в адрес приходского духовенства, на которое возлагалась ответственность за все пороки государственной церковности. Несправедливость подобных обвинений не требует опровержения. Ситуация осложнялась еще и тем, что правительство старалось организовать духовенство в проправительственную партию (см. § 9). Образовались крайне правые группы духовенства (среди их членов были и монахи, и епископы), исповедовавшие шовинизм. Их журналы не только проповедовали соединение самодержавия и православия, но и подстрекали против евреев и католиков. Епископы и священники из этих групп развернули в своих проповедях активную монархическую агитацию, которая не пресекалась правительством и Святейшим Синодом, а следовательно, по мнению общественности, была ими одобрена. Но в общем и целом этот экстремизм небольшого меньшинства и риск втянуться в борьбу политических партий оставались поверхностными явлениями[262].
Когда в 1912 г. было созвано Предсоборное Совещание, в среде белого духовенства снова затеплилась надежда на большую реформу, в ожидании которой оно терпеливо несло тяготы своего служения[263].
е) Отдельного разговора заслуживает педагогическая и научная деятельность белого духовенства[264]. До 60-х гг. в обеих этих областях безраздельно господствовало ученое монашество, которое допускало к академическим кафедрам, вместе с определенным количеством светских ученых, лишь ничтожный процент белого духовенства. Начиная с 60-х гг. доля последнего в профессорско-преподавательском составе постоянно возрастала, эта тенденция не была сломлена даже реакционными мерами 1884 г. и продолжалась вплоть до 1917 г. Из рядов белого духовенства вышли такие выдающиеся ученые, как Г. Павский в Петербургской Духовной Академии, А. В. Горский и А. Ф. Голубинский — в Московской. Примечательно, что в богословской науке белое духовенство сумело дать гораздо больше, чем специально готовившееся к этому привилегированное ученое монашество. Во 2-й половине XIX в. из-под пера представителей белого духовенства выходит множество научных трудов[265]. Исследование историка М. М. Сухомлинова свидетельствует, что уже в XVIII в. выходцы из белого духовенства принимали живейшее участие в работе Российской Академии наук[266]. В 1863 г. в Москве по инициативе белого духовенства было основано Общество любителей духовного просвещения. Оно устраивало научные и научно-популярные доклады, издавало с 1870 г. журнал «Воскресные беседы», а в 1869 г. учредило «Московские епархиальные ведомости», в которых наряду с официальными публикациями помещались также статьи по истории епархии. В 70-х гг. в переводе группы священников вышли из печати «Книга правил святых апостол, Соборов святых Вселенских и Поместных и святых отец». Выходившие в 1863–1896 гг. «Чтения в Обществе любителей духовного просвещения» опубликовали огромное количество читательских писем и т. п., представляющих собой незаменимый материал для историка. В провинции также имелись многочисленные общества церковной археологии и истории, учрежденные приходским духовенством. Очень важным для развития исторических исследований в епархиях было сотрудничество белого духовенства в «Епархиальных ведомостях», где публиковались статьи по местной истории и краеведению, интересные документы из архивов. В некоторых случаях «Епархиальные ведомости» являются единственным доступным источником по истории епархий. Особенную ценность представляют номера за 60–80-е гг. со множеством монографий, которые еще недостаточно используются в науке[267]. Большое число священников и диаконов, пожелавших после революции 1905 г. стать вольнослушателями или студентами университетов, показывает, что жажда знаний в среде белого духовенства была велика. Летом 1908 г. Святейшему Синоду пришлось издать указ, запрещавший священникам и диаконам обучение в высших учебных заведениях, потому что оно «не соответствует непосредственным и истинным задачам пастырского служения»[268].
Угнетаемое государственной властью и иерархией, презираемое либеральным обществом, приходское духовенство в течение синодального периода смиренно отправляло свое церковное служение как само собой разумеющийся долг, не снискав себе за это никакого признания, хотя и вполне заслуженного. Оно вынесло на своих плечах главный труд по сохранению Церкви, поистине совершив все, что было в его силах.
§ 18. Особые группы духовенства: военное, придворное и зарубежное
а) В синодальный период внутри духовенства выделились три особые группы: духовенство военно-морское, придворное и зарубежное. В отношении управления, материального обеспечения и общественного статуса эти группы белого духовенства занимали в Русской Церкви отдельное место.
Военно-морское духовенство было образовано по личной инициативе Петра I, чтобы обеспечить духовное окормление и регулярное отправление богослужений в армии и на флоте. Установить точную дату появления там священнослужителей невозможно. С 1706 г. с приходов стал взиматься особый сбор — подможные деньги в пользу полковых священников и флотских иеромонахов. Военный устав 1716 г. и Устав морской службы 1720 г. детально описывают обязанности священников, придаваемых полкам в случае войны. Один из указов 1719 г. урегулировал вопросы управления и служебного надзора: в армии назначался обер-священник, во флоте — обер-иеромонах. Материальное обеспечение этой группы было поначалу недостаточным, так как подможные деньги поступали нерегулярно. Положение стало постепенно улучшаться, после того как Екатерина II велела строить церкви для гвардейских полков, так что священники получали возможность побочных доходов от треб для гражданского населения[269]. В первый период военное духовенство еще не было объединено в особую группу и в мирное время подчинялось архиерею той епархии, где был расквартирован полк[270]. В 1797 г. император Павел I, оказывавший особое благорасположение тогдашнему фельд-обер-священнику протоиерею П. Я. Озерецковскому (1758–1807), повелел, чтобы в Военном уставе 1797 г. все войсковое и флотское духовенство было подчинено обер-священнику армии и флота, на этот пост был назначен Озерецковский. Он был посвящен в рыцари Мальтийского ордена, в 1799 г. стал членом Святейшего Синода, в 1800 г. награжден митрой и наконец пожалован званием главного обер-священника (1800). За время своей службы Озерецковскому удалось практически вывести подчиненное ему духовенство из-под управления Святейшего Синода, пока Александр I не восстановил верховенство Святейшего Синода особым указом. Озерецковский представил Павлу I план особой войсковой семинарии, которая готовила бы военных священников, этот план был осуществлен в 1801 г. Александром I. Кроме того, Озерецковский добился для военного духовенства регулярного жалованья с начислением пенсии после 20 лет службы, что значительно повысило уровень содержания подведомственного ему духовенства по сравнению с приходским[271].
Александр I назначил второго обер-священника для Главного штаба его величества и гвардии; с 1844 г. он носил звание обер-священника Главного штаба гвардии и гренадеров. В 1840 г. был назначен обер-священник Особого Кавказского корпуса, которому с 1846 г. подчинялись также церкви казацких линейных войск (на Северном Кавказе). Лишь в 1867 г. последние перешли в ведение епископа Кавказской епархии с резиденцией в Ставрополе. План обер-прокурора графа Н. П. Протасова учредить должность архиепископа армии и флота осуществлен не был[272].
Отношения главы военного духовенства со Святейшим Синодом были осложнены постоянными разногласиями, особенно при энергичных обер-священниках В. И. Кутневиче (1858–1865) и М. И. Богословском (1865–1871), хотя Святейший Синод уже в 1853 г. предоставил обер-священникам полномочия епархиальных архиереев[273]. В 1858 г. звание «обер-священник» было изменено на «главный священник». В 1883 г. руководство всем военным и морским духовенством было вновь сосредоточено в руках одного главного священника армии и флота. В том же году при Святейшем Синоде была образована особая комиссия под председательством архиепископа Саввы Тихомирова, в задачу которой входила разработка нового административного Положения о военном духовенстве. Намерение комиссии подчинить полковых священников епархиальным архиереям встретило сопротивление со стороны военного министра, и его пришлось оставить. Разработанное комиссией Положение было в 1890 г. утверждено императором. Главный священник назывался теперь протопресвитером военно-морского духовенства и в своей деятельности должен был опираться на духовное правление, устроенное по образцу епархиальных консисторий. Его кандидатура выдвигалась Святейшим Синодом и утверждалась императором. В чисто церковных вопросах он подчинялся Синоду, в остальном же руководствовался приказами военного и морского министра согласно Своду военных постановлений (ч. 3, кн. 1) и Положению 1890 г. Духовное правление состояло из трех членов и имело свою канцелярию. В ведении протопресвитера находились все церкви полков, крепостей, военных госпиталей и учебных заведений, за исключением Сибири, где дальность расстояний делала неизбежным их подчинение епархиальным архиереям.
Многие церкви военного ведомства являлись одновременно приходскими церквами, особенно в Западном крае, в Польше, Сибири и Центральной Азии[274], и потому военное духовенство обладало правом выполнять требы для местного населения. Во время военных действий духовенство сопровождало свои части в походах, совершая богослужения в особых палатках, представлявших собой передвижные церкви со всеми необходимыми принадлежностями. На поле боя священник облегчал страдания раненых и готовил к кончине умирающих. История войн — обороны Севастополя (1854–1855) и Порт-Артура (1904–1905), битвы при Цусиме в 1905 г. и первой мировой войны — знает немало примеров мужества военных священников, которые в любой ситуации самоотверженно выполняли свой пастырский долг. В случае необходимости воинским частям придавались также католические священники, евангелические пасторы, мусульманские муллы и даже представители буддийского духовенства.
С 1890 г. правление протопресвитера издавало журнал «Вестник военно-морского духовенства», наряду с отделом приказов и распоряжений в нем печатались статьи религиозного содержания, материалы по пастырской работе среди солдат[275].
б) Придворное духовенство существовало уже в Московской Руси. Во главе его стоял обычно царский духовник, надзиравший за храмами и духовенством дворца. В большинстве случаев он был весьма влиятельной фигурой. Некоторые московские соборы, например Благовещенский, считались дворцовыми храмами, и их духовенство причислялось к придворному. С увеличением царской семьи в XVIII и XIX вв. росло и число дворцов, в которых непременно имелись домашние церкви. Духовник царя, которому были подчинены эти церкви с их приходами, носил звание протопресвитера придворного духовенства и по своему рангу следовал сразу за епископами. Содержание церквей и духовенства осуществлялось на средства дворцовой казны. Царские духовники пользовались определенной независимостью от Святейшего Синода и зачастую даже вмешивались в его дела. Духовник императрицы Елизаветы протоиерей Ф. И. Дубянский († 1771) влиял даже на назначение епископов и сумел вполне сохранить свое положение и при императрице Екатерине II[276]. Ее духовник протоиерей К. И. Панфилов (1770–1794) во всем следовал примеру своего предшественника, чем навлек на себя недовольство иерархов. Тем не менее императрица сделала его в 1774 г. членом Святейшего Синода, а в 1786 г. пожаловала ему митру. Этот случай явился прецедентом для того, чтобы позднее награждать митрой и других заслуженных священников, прежде всего из числа придворного и военного духовенства[277]. В качестве членов Святейшего Синода императорские духовники и в XIX в. оказывали большое влияние на церковное управление. Это относится в первую очередь к Н. В. Музовскому (1822–1848) и В. Б. Бажанову (1853–1883), а также к духовнику последнего императора и его супруги А. П. Васильеву (1910–1917)[278].
в) Православное духовенство за рубежом — при посольствах, дипломатических миссиях, некоторых консульствах и при дворах членов царствующего дома, проживавших за пределами России,— принадлежало к ведомству Министерства иностранных дел, а в церковном отношении с 1867 г. подчинялось Петербургскому митрополиту. Его назначение и увольнение производились Святейшим Синодом по соглашению с министром иностранных дел, в руках которого согласно штатам 1867, 1875 и 1910 гг. находилось содержание зарубежного духовенства. Число русских церквей за границей в XIX в. стремительно росло. На 1911 г. в Западной Европе насчитывалось 22 посольских церкви, 30 церквей в курортных местах, 8 часовен на местах погребения членов царской фамилии, 7 церквей братства святого Владимира в Берлине и 12 частных часовен. С 1907 г. при митрополите Петербургском существовало особое викариатство по делам заграничных церквей, за исключением храмов в Афинах и Константинополе, которые находились под местной юрисдикцией[279].
Первая русская зарубежная церковь в Западной Европе возникла в русском торговом доме Рисгарден в Стокгольме и предназначалась для русских купцов по договорам 1617 и 1661 гг., но собственно церковное здание было построено лишь в 1765 г.[280] В Варшаве с 1674 г. существовала посольская церковь, находившаяся в ведении Киевского митрополита[281]. В 1716 г. была открыта посольская церковь в Лондоне. Среди служивших там священников следует особо отметить протоиерея Е. И. Попова (1842–1875), который много способствовал ознакомлению англиканской Церкви с православием[282].
Первая православная церковь в Берлине была открыта в 1718 г. В XIX в. в Германии существовало уже много церквей: на курортах, а также надгробных и частных часовен. Некоторые из служивших там священников прилагали усилия к тому, чтобы распространять знания о православии среди немецких протестантов. К таковым относился протоиерей И. И. Базаров в Висбадене и Штутгарте (1844–1895), протоиерей И. Ф. Серединский в Берлине (1859–1886) и, конечно же, протоиерей А. П. Мальцев, также в Берлине (1886–1914), который перевел на немецкий язык важнейшие литургические книги и открыл много православных церквей. В 1890 г. он основал благотворительное общество и братство святого Владимира, открыл Александровское подворье (Alexanderheim) в Тегеле (пригороде Берлина.— Ред.) и устроил здесь русское кладбище с относившейся к нему церковью, которая была освящена в 1908 г. В 1913–1914 гг. он издавал журнал «Церковная правда», где помещались статьи по истории православных церквей за границей и по вопросам реформы Русской Церкви[283]. Много церквей возникло в Австро-Венгрии. С 1762 г. в церкви при русском посольстве в Вене служил постоянный священник. По инициативе протоиерея М. И. Раевского (1845–1884) и при поддержке обер-прокурора К. П. Победоносцева здесь на государственные средства была построена большая церковь, освященная в 1899 г. Были открыты храмы в Карлсбаде, Мариенбаде, Франценсбаде и Праге[284].
С 1720 г. существовала церковь при посольстве в Париже. Тамошний священник И. В. Васильев (1845–1866) добился постройки в 1861 г. большого храма, богослужения в котором привлекали много иностранных посетителей[285].
Русское заграничное духовенство оказало большую услугу русскому богословию тем, что многое сделало для ознакомления с другими конфессиями, о которых прежде в России имели самое смутное представление. С 1-й половины XIX в. многие выпускники духовных академий стремились получить места за границей, чтобы иметь возможность узнать о различных философских течениях, главным образом в Германии. Они завязывали отношения с духовенством других исповеданий, знакомя их с основными понятиями православного вероучения, и в первую очередь с обрядами. Они сильно способствовали тому, что господствовавшее на Западе полное неведение относительно православия постепенно сменялось более точным представлением о нем. Только с появлением в 1918 г. многочисленной русской эмиграции православным священникам и богословам удалось шаг за шагом рассеять глубоко укоренившиеся предрассудки и недоразумения по поводу православия, которых упрямо держались именно авторитетные университетские богословы,— вспомним А. фон Гарнака[286]. Но предварительная работа была уже проделана зарубежным русским духовенством в XIX в.[287]
Протоиерей С. К. Сабинин (1789–1863), священник в Копенгагене (1823–1837) и Веймаре (1837–1863), составил по поручению митрополита Филарета и на основе протестантской литературы «Библейский ветхозаветный лексикон»[288]. Протоиерей Т. Ф. Серединский (1822–1897), священник посольской церкви в Неаполе (1846–1859), а затем в Берлине (1859–1886), занимался изучением католического богословия и опубликовал в русских журналах много статей о католичестве и протестантизме[289]. Протоиерей И. И. Базаров (1819–1895) был одним из первых, кто познакомил немцев с православной Церковью и ее богослужением[290]. Протоиерей М. И. Раевский (1811–1884), священник в Стокгольме (1834–1844) и Вене (1845–1884), будучи сторонником идеи всеславянского единства, установил тесные связи со славянами в Австрии, прежде всего — с чехами. Он был одним из зачинателей Славянского конгресса в Москве в 1867 г. и активным сотрудником Славянского благотворительного общества в Петербурге. Он перевел с греческого языка на немецкий Евхологий, Молитвенник и канон Андрея Критского[291]. Из рядов зарубежного духовенства вышел протопресвитер И. Л. Янышев (1826–1910). После службы священником в Висбадене (1851–1856), Берлине (1858) и снова в Висбадене (1858–1866) он стал ректором Петербургской Духовной Академии (1866–1883) и профессором нравственного богословия, написав много трудов в этой области. С 1883 по 1910 г. Янышев был духовником царской фамилии, протопресвитером придворного духовенства и членом Святейшего Синода[292].
Почетное место среди зарубежного духовенства принадлежит протоиерею А. П. Мальцеву. Во время своей службы в Берлине (1886–1914) он поддерживал тесную связь с немецкими богословами. Его главной заслугой является перевод на немецкий язык почти всех богослужебных текстов православной Церкви. Эти многочисленные тома он снабдил введениями, представляющими собой основательные статьи по литургике, и стремился сделать свой перевод таким, чтобы его можно было петь под русскую церковную музыку[293].
Из числа русских священников во Франции следует назвать бывшего профессора философии Петербургской Духовной Академии, а затем священника посольской церкви в Париже (1835–1848) Д. С. Вершинского (1790–1858). Он переводил на русский язык отцов Церкви, а также произведения немецких философов. Благодаря ему русские богословы впервые познакомились с течениями внутри французского католицизма[294]. В распространение во Франции знаний о православии внес вклад протоиерей И. В. Васильев (1827–1892). Под его влиянием перешел в православие аббат Гетте (Guettée) (1816–1892), и совместно они издавали журнал «L’Union chrétienne». В свою экуменическую работу Васильев вовлек и старокатоликов с целью объединения их с православной Церковью[295]. Ознакомлению в Англии с православием много способствовал магистр Петербургской Академии псаломщик Н. В. Орлов, сотрудничая в английских богословских журналах и переведя некоторые богослужебные книги. Священник посольской церкви в Брюсселе Н. Д. Белороссов (1863–1873) публиковал в России работы по истории англиканской Церкви[297]. И. Л. Янышев, завязавший отношения со старокатоликами в Германии, играл в 70–80-е гг. главную роль в деле сближения их с православием.
Особое положение среди зарубежного духовенства занимали священники, служившие в Соединенных Штатах Америки. Если в Западной Европе до 1917 г. постоянными посетителями церквей были почти всегда служащие посольств, по большей части временно находившиеся за границей, то в Америке жило много переселенцев из России и других славянских стран, имевших хорошо организованные общины. Здесь была образована своя епархия, которая подчинялась Святейшему Синоду. Эта тема будет рассмотрена особо[298].
Примечания
[1] По истории белого приходского духовенства особенно важны труды П. Знаменского «Приходское духовенство» и Н. Розанова. В работах Григоровича, Чижевского, Ивановского, Нечаева, Калашникова дается сводка указов и распоряжений правительства и Святейшего Синода относительно прав и обязанностей приходского духовенства.
[2] Знаменский. Ук. соч., в: Прав. соб. 1871. 3. С. 53.
[3] Там же. С. 348. Об образовании сословий (или состояний) см. работы Владимирского-Буданова, Филиппова и Латкина (см. библиогр., общая лит. б).
[4] Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 69; Розанов. 1. С. 105. Нельзя упускать из виду, что в Сибири епархиями управляли епископы украинского происхождения, для которых принцип выборности был привычен. В Иркутской епархии он был дозволен особым указом еще в 1739 г. (ПСЗ. 10. № 7836). Этот принцип был известен еще до Стоглавого Собора 1551 г. (Стоглав. Казань, 1887. С. 32, 84; Голубинский. 1. 1 (1901). С. 444
и след.) и, как видно из послания патриарха Адриана Киевскому митрополиту от 7 апреля 1699 г., в Московской Руси был общепризнан (Титов Ф. Русская Православная Церковь в Польско-Литовском государстве в XVII–XVIII в. 2. 1 (1905). С. 419 и след.).
В целом о принципе выборности см.: Milasch. S. 406.
[5] Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 70, 75; Титов. Ук. соч. С. 413–419.
[6] Шпачинский. С. 295, 320 и след., 337. Об особом положении приходского духовенства в украинских епархиях, которые, как известно (см. § 11), вошли в подчинение Московского патриарха лишь в конце XVII в., см. также работу Е. М. Крыжановского «Очерки быта малороссийского духовенства в XVIII веке», в: Сочинения. К., 1890. 1; Лазаревский А. М. Описание старой Малороссии. К., 1888; Лебедев А (см. библиогр.
к § 11); Лотоцкий; Дианин.
[7] Знаменский П. Духовная школа в России до реформы 1808 года. Казань, 1881. С. 315 и след. См. указы: ПСЗ. 10. № 7204 (1737 г.), 7364 (1737 г.), 7734 (1739 г.). Один из указов от 1734 г. (ПСЗ. 9. № 6614) запрещал украинским епископам посвящать в духовный сан выходцев из казачества, откуда видно, что такие случаи не были редкостью. Подобные же распоряжения были изданы и в отношении «градского населения» (ПСПиР. 8. № 2815, 2818, 2828).
[8] Шпачинский. С. 36–39.
[9] Шпачинский. С. 309 и след., 313; Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 77–79, 85–89. Однако среди епископов Украины были и несогласные с принципом выборности, всячески старавшиеся его отменить, например, Иродион Жураковский, епископ Черниговский (1722–1734), и Белгородский епископ Иоасаф Горленко (1748–1754) (Знаменский. Ук. соч. С. 184, 188, 191).
[10] Шпачинский. С. 296 и след. Должность викарных священников была постепенно отменена только при Гаврииле Кременецком (1770–1783) и Самуиле Миславском (1783–1796). Оба многое сделали, чтобы преобразовать управление по великорусскому образцу.
[11] ПСЗ. 4. № 2352; этот указ был подтвержден в 1722 г. (ПСЗ. 6. № 3911; ПСПиР. 2. № 439); ср.: Духовный регламент. Ч. 2. Пункт 8.
[12] ПСЗ. 6. № 3932, 4120; 7. № 4190. Ст. 18; ср.: Розанов. 2. 1. С. 69 и след.; 2. 2. С. 29 и след.
[13] ПСЗ. 6. № 4022; 10. № 7204, 7734; 11. № 8291; ПСПиР. 6. № 2409, 2420.
[14] Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 174. Тем не менее принцип выборности, например, в Петербурге, довольно часто применялся еще в 40-е гг. (Ист.-стат. Петербург. 5. С. 33, 35, 37).
[15] Знаменский. Ук. соч. С. 198. «Инструкция благочинным» митрополита Платона Левшина все же признавала за приходами право избирать ставленников в присутствии благочинных (Розанов. 3. 1. С. 51), но практически это право использовалось, по-видимому, редко (Знаменский. Ук. соч. С. 198).
[16] ПСЗ. 24. № 17958. Ст. 18. Этот указ Святейшего Синода от 7 мая 1797 г. появился, вероятно, на основании указа Павла I генерал-прокурору от 4 мая того же года, согласно которому административным ведомствам запрещалось принимать какие-либо прошения от населения (ПСЗ. 24. № 17956).
[17] ПСЗ. 24. № 18016.
[18] ПСЗ. 33. № 26347; подтвержден в 1820, 1823 и 1832 гг. (ПСЗ. 37. № 28373; 38. № 29711; 2 ПСЗ. 5. № 3869; ср.: 1. № 213).
[19] Курсив автора. Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 209 и след.
[20] ПСЗ. 4. № 2308, 2352; 6. № 3932, 4120; 7. № 4190.
[21] ПСЗ. 7. № 4190. Ст. 18.
[22] Интересно мнение по этому вопросу И. Т. Посошкова (1652–1726), публициста петровского времени, имевшего собственное суждение об отрицательных и положительных сторонах петровской «европеизации». В своем сочинении «О скудости и богатстве» (1724 г.) он пишет: «А по моему мнению, аще бы кой ставленик и в школе учился, обаче надлежит его испытати, каков он в разуме и во всяком рассуждении, да тогда уже его посвящать бы. А буде который и грамматике учился, а смыслу и рассуждения несть в нем,
и таковых в пресвитеры посвящать, мне ся мнит, отнюд не надлежит. Паче учения надлежит в пресвитерах умного рассудительства, чтобы он мог пастырем быть словесных овец» (с. 2). «Надлежит о священницех великое попечение приложити, дабы пресвитеры были всему благочестию опора» (Посошков. Книга о скудости и богатстве, в: Памятники русской истории. Т. 2 / Изд. М. К. Любавский и др. М., 1911. С. 2, ср. с. 5).
[23] ПСЗ. 12. № 8904.
[24] ПСЗ. 5. № 3245, 3287; 7. № 4533, 4536, 4996. О том, в силу каких социальных
и правовых условий церковнослужители были переведены в разряд налогообязанных,
см. также: Ключевский В. О. Подушная подать и отмена холопства в России, в: Опыты
и исследования. Первый сб. статей. Пг., 1918. С. 268–357; первая публикация в: Русс. м. 1886. 5, 7, 9, 10. Подушная подать (подушный оклад) была введена Петром Великим для содержания армии в мирное время (указ от 26 ноября 1718 г.: ПСЗ. 5. № 3245).
[25] ПСЗ. 12. № 8981; ПСПиР. Е. П. 2. № 677.
[26] ПСЗ. 20. № 14475; 22. № 15978, 15981.
[27] См. ниже § 19; Владимирский-Буданов М. Ф. Государство и народное образование в России в XVIII в. Ярославль, 1874. С. 107 и след.
[28] ПСЗ. 20. № 14831. Ст. 1.
[29] ПСЗ. 24. № 17675, 18273; ср. № 18726. Ст. 15, 18880, 19434.
[30] 2 ПСЗ. 4. № 3323; 6. № 4563; Извлечения... за 1869 г. С. 221.
[31] Свод законов. 3. Ст. 32–33; 9. Ст. 275, 276, 291.
[32] Извлечения... за 1867 год; о распоряжениях и дополнениях к закону по этому вопросу см.: Нечаев, Чижевский и Калашников.
[33] 2 ПСЗ. 44. № 47138; 46. № 49361, 49382; Извлечения... за 1869 г. С. 224–227, 241–243; Извлечения... за 1871 год. С. 210–212.
[34] 2 ПСЗ. 7. № 5585; Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 340 и след.; Церк. вед. 1905. 52. С. 575.
[35] ПСПиР. 2. № 596. Ст. 27; ПСЗ. 6. № 4022.
[36] Об этом см. ниже.
[37] ПСЗ. 7. № 5202; 8. № 5264, 5432; 10. № 7836 и др.
[38] Об отдельных чертах, характеризующих приходское духовенство в связи с порядком наследования, см.: Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 422 и след.; Шпачинский. Арсений Могилянский. С. 319. Впрочем, на Украине сыновья священников часто не имели возможности унаследовать отцовский приход, так как в силу принципа выборности, когда он еще действовал, парохии могли избрать и других, более подходящих кандидатов. Еще
в 1767 г. духовенство Черниговской епархии жаловалось на такого рода действия в своих «пунктах» для Комиссии по составлению нового законоуложения (Сборник. 43. С. 571).
[39] ПСЗ. 18. № 13067; Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 433–451; Шпачинский. Ук. соч. С. 424 и след.
[40] ПСЗ. 18. № 13067; Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 452.
[41] ПСЗ. 22. № 15981; 25. 18921; Знаменский. Ук. соч. С. 453 и след.; Шпачинский. Ук. соч. С. 323 и след.
[42] Знаменский. Ук. соч. С. 463 и след.
[43] Там же.
[44] 2 ПСЗ. 42. № 44610; 44. № 47138.
[45] Аксаков И. С. Собрание сочинений. 4. С. 707 и след. (в номере газеты «Москва» от 4 ноября 1867 г.); см. также: Миротворцев В. Меры правительства к преобразованию быта православного духовенства в царствование имп. Александра II, в: Прав. соб. 1880. 3; Руновский Н. Церковно-гражданственные законоположения относительно духовенства в царствование имп. Александра II. Казань, 1898.
[46] По ревизии 1722 г. значилась 15 761 церковь с 67 111 духовными лицами (священниками, диаконами, церковнослужителями) (Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 167).
[47] Знаменский. Ук. соч. С. 84.
[48] ПСЗ. 4. № 2186, 2308, 2352; 5. № 2778; 6. № 4035.
[49] ПСЗ. 5. № 2985; повторено в «Духовном регламенте»: О епископах. Пункт 8.
[50] ПСЗ. 5. № 3171, 3175; 6. № 3963, 4190; 6. № 4022. Ст. 1–5, 22, 25; ПСПиР. 2. № 60; подтверждено в 1731 г.: ПСПиР. 7. № 2482; ср. указ Сената: ПСЗ. 8. № 6025.
[51] ПСЗ. 6. № 3901. Ст. 8. До 1718 г. платилась подворная подать (или подворный оклад), а с 1719 г. — подушная подать. Но подати владельцам в церковных имениях продолжали и далее выплачиваться со дворов (см. § 10).
[52] ПСЗ. 6. № 3932; ПСПиР. 2. № 513.
[53] Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 97.
[54] ПСЗ. 6. № 4035; директивы по этому вопросу см.: ПСПиР. 2. № 532, 548, 955.
[55] ПСЗ. 6. № 4072; еще раз подтверждено в 1723 г. (№ 4035). На практике многие малочисленные приходы продолжали существовать, пока их укрупнение не было подтверждено новыми указами (ПСПиР. 2. № 955; 3. № 1029; ПСЗ. 6. № 4186).
[56] Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 167.
[57] ПСПиР. 2. № 674; ПСЗ. 6. № 4035; 7. № 4515.
[58] ПСПиР. 2. № 648, 715; 4. № 1312; ПСЗ. 6. № 4136, 4021, 4035.
[59] ПСЗ. 7. № 4455, 4802.
[60] ПСЗ. 7. № 49088; 11. № 8836. Ст. 12; ср.: 11. № 8625; 12. № 8914, 8991; 14. № 10342, 10665.
[61] Об этом сочинении Феофана см.: Чистович. Феофан Прокопович. С. 530; Морозов. Феофан Прокопович как писатель (1880). С. 358 и след. ПСЗ. 8. № 5494, 5508, 5909; ПСПиР. 7. № 2298, 2518. Много подробностей у Титлинова. Правительство Анны Иоанновны. Гл. 3.
[62] Титлинов. Ук. соч. С. 207–236; Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 140–171.
[63] ПСЗ. 10. № 7070, 7314, 7331; ср. № 7138, 7164, 7169. В рекруты забирались также семинаристы, оказавшиеся неспособными к наукам (ПСЗ. 10. № 7385). Следует помнить, что и при Алексее Михайловиче неграмотные сыновья духовных лиц были
в 1660 г. забраны на военную службу (ПСЗ. 1. № 288, 289). Эта же мера применялась
и при Петре I в 1708–1710 гг. (ПСЗ. 4. № 2186, 2308).
[64] ПСЗ. 10. № 7364, 7389, 7490, 7533, 7610, 7646, 7790; 11. № 8040; 10. № 7634, 7717.
[65] ПСЗ. 10. № 7734, 7790; 11. № 8040. При правительнице Анне Леопольдовне наступило некоторое облегчение, и многие рекруты были отпущены (ПСЗ. 11. № 8268), в том числе и забранные за отказ от дачи присяги (ПСЗ. 11. № 8130, 8148, 8153, 8199).
[66 ПСЗ. 11. № 8836. Ст. 12; 12. № 8890; 13. № 9781; 14. № 10342; ПСПиР. Е. П. 4. № 1400, 1401, 1428; см. также: Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 172–192.]
[67] ПСЗ. 14. № 10665, 10780, 10422; 17. № 12586, 12861; 18. № 13306; ПСПиР. Е. II. 1. № 261, 264. Подробнее о разборе 1764–1765 гг. см.: Титлинов. Гавриил Петров. С. 74–85. С одной стороны, правительство старалось уменьшить число духовенства, с другой — при Елизавете Петровне 3 октября 1761 г. было дозволено принимать в духовное сословие крестьян, получивших вольную от своих помещиков (ПСЗ. 15. № 11336).
[68] Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 197.
[69] ПСЗ. 17. № 12575. Поскольку после 1756 г. число безместных клириков («волочащихся попов») не уменьшилось, а как это обычно бывало после разборов, напротив, увеличилось, пришлось вновь издавать указы о борьбе с этим старым явлением: ПСЗ. 19. № 13764, 13499, 14207; ПСПиР. Е. II. 1. № 68, 266, 564.
[70] ПСЗ. 18. № 13236; ПСПиР. Е. II. 1. № 464, 519, 524.
[71] ПСЗ. 19. № 14062, 14182; 20. № 14295, 14475.
[72] ПСЗ. 20. № 14807; новые правила строительства церквей: ПСЗ. 19. № 13541, 13625, 14231. Ст. 11; 21. № 15379. Ст. 58 (Устав благочиния, или Полицейский). Введение штатов в украинских епархиях привело к исчезновению института приходских викариев (Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 255).
[73] ПСЗ. 22. № 15978, 15981, 16646, 16674; ср. 23. № 16797. Титлинов. Гавриил Петров. С. 533–556; о недовольстве епископов результатами разбора 1784 г. см.: Знаменский. Ук. соч. С. 286 и след.
[74] ПСЗ. 24. № 17675, 17728; 25. № 18109, 18457, 18726. Ст. 15, 18880.
[75] ПСЗ. 27. № 20491, 20489, 20567, 20897; 29. № 22476, 21811; 30. 22841; 33. № 26580.
[76] 2 ПСЗ. 6. № 4563, 4599; 8. № 6450; об особых привилегиях для сыновей священников и дьяконов, добровольно вступивших в военную службу: 2 ПСЗ. 1. № 544; 2. № 1262.
[77] 2 ПСЗ. 4. № 3323; 17. № 15470, 16856; Извлечения... за 1842 год. С. 48–49; ср. Извлечения... за 1869 г. С. 221.
[78] 2 ПСЗ. 44. № 46974; Извлечения... за 1869 г. С. 218–240; Извлечения... за 1871 г. С. 198, 205 и след.; Извлечения... за 1873 г. С. 183–189.
[79] См. «Ведомости» в: Отчетах обер-прокурора за 1870–1881 гг., а также табл. 6.
[80] Отчет... за 1885 г. С. 206–213; Отчет... за 1886 г. С. 31–38. О недовольстве епархиальных архиереев см.: Савва. 7. С. 526 и след.; 8. С. 132.
[81] С 1885 г. для церковнослужителей, исполнявших обязанности псаломщиков, вместо прежнего названия «причетник» (на Украине — «дьячок»), было введено единое официальное наименование «псаломщик» (Калашников. № 1848); прочие указы Святейшего Синода об обязанностях и правах псаломщиков см. там же. № 1848–1860. Ср. Устав духовных консисторий (1883). Ст. 69, 75, 79, 85, 148; см. также разъяснения в издании 1912 г. М. Н. Палибина; Чижевский. С. 24 и след.
[82] Отчет... за 1888 г.; Отчет... за 1914 г.; ср. табл. 6.
[83] ПСЗ. 1. № 412. Гл. 7, 9.
[84] ПСЗ. 7. № 4499; 11. № 8537; Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 266.
[85] ПСЗ. 19. № 13541; 26. № 19897 (1801 г.); 29. № 22378; 32. № 24945; 2 ПСЗ. 8. № 6289.
[86] 2 ПСЗ. 14. № 12148; Свод законов. 9. Ст. 276; Устав духовных консисторий (1883). Ст. 86 (изд. 1899 г. Ст. 415, 428); ср.: Калашников. № 2159–2170. Применительно к XVIII в. см.: ПСЗ. 16. № 12471. Ср., однако: Milasch. S. 271 и след., 276 и след., 283.
[87] Филарет. Собрание мнений. 4. С. 478–482 (от 22 января 1860 г.), 496 и след., 527–533.
[88] Там же. С. 517–527, 576–579. Ср.: Отзывы. 3. С. 444.
[89] Филарет. Собрание мнений. 4. С. 143; записку М. Н. Муравьева см. в: Русс. арх. 1883. 2. С. 175–203; 2 ПСЗ. 44. № 46974.
[90] О правовом положении духовенства до Петра I см.: Уложение 1649 г. Гл. 10. Ст. 85, 89, 98; 13. Ст. 1–4, 6; 20. Ст. 67; а также «Статьи» патриарха Адриана: ПСЗ. 1. № 1612; ср. 4. № 1876; Знаменский. Приходское духовенство, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 406–463; 2. С. 79–128, 148–195. Говоря о правовом положении, следует учитывать также все вопросы, касающиеся фактического пользования церковным имуществом (Завьялов (см. библиогр. к § 10). С. 22–122).
[91] О различных видах налогов и податей в конце XVII в. см.: Милюков. Государственное хозяйство (2-е изд. 1905); Латкин. Учебник (2-е изд. 1909). С. 440 и след.; ср.: Smolitsch. Russisches Mönchtum. Гл. 8.
[92] ПСЗ. 4. № 2166; 7. № 4571, 4579; 10. № 7205, 6957; ПСПиР. 4. № 1375; 6. № 1984; 8. № 2705, 2812; ПСЗ. 6. № 4616; 7. № 6957; 11. № 8546; 12. № 9314.
О различных видах налогов: Горчаков. Монастырский приказ. С. 204, 220–226. О жалобах духовенства на воинские постои, поданных во время работы комиссии 1767 г.: Сборник. 43. С. 49, 417, 432.
[93] Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 417–420.
[94] ПСЗ. 6. № 3481, 3454. Ст. 10, 3492, 3802, 3854, 3901. Ст. 8, 3932, 4035.
[95] ПСЗ. 6. № 3932, 4035; 7. № 4186; ПСПиР. 1. № 153.
[96] Многие указы были изданы одним Сенатом: ПСЗ. 7. № 4802; 8. № 5264, 5228, 5882, 5944, 6066; 11. № 8105, 8268. Иногда одни указы противоречили другим, направленным на сокращение числа духовенства. Соответствующие указы эпохи Екатерины II: ПСЗ. 18. № 13336; 20. № 14475; 22. № 15978. Ст. 7–8, 15981. Ст. 3–4.
[97] См. выше § 10; Знаменский. Ук. соч. С. 426–430.
[98] ПСЗ. 7. № 4571, 4579.
[99] ПСЗ. 8. № 5944 (1732 г.). На Украине значительная часть приходского духовенства происходила из шляхты. Об ограничении их прав при Анне: ПСЗ. 9. № 6614, 6724; ср.: Титлинов. Правительство Анны Иоанновны. С. 185, 187–200. Наказы 1767 г.: Сборник. 43. Приложение; см. также: Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 431 и след. и выше § 8.
[100] См. § 6, 11. Мнение патриарха Никона об Уложении, в: Зап. Отделении русс.
и слав. археологии. 1861. 2; ПСЗ. 1. № 412 (Собор 1667 г.); АИ. 4. № 253 (Собор 1675 г.); ААЭ. 4. № 204 (Собор 1675 г.).
[101] «Статьи» патриарха Адриана, в: Чтения. 1847. № 4; ПСЗ. 4. № 1876, 1829, 2310; Горчаков. Монастырский приказ. С. 123, 198.
[102] Горчаков. Ук. соч. С. 123–128.
[103] ПСЗ. 6. № 4113; 7. № 4190. Ст. 8, 16; 8. № 5818; Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 1. С. 439, 441.
[104] Знаменский. Ук. соч. С. 441 и след.; ср. Владимирский-Буданов. Обзор (1888). С. 241.
[105] ПСЗ. 6. № 4012; ср. № 4113.
[106] Прибавление о священниках. Ст. 11–12. Ср.: Свод законов. 16. 2 (изд. 1892 г.). Ст. 555–556; 16. 1. Ст. 704, а также 15. 2. Ст. 598–599. Ср. трактовку тайны исповеди у Нечаева (1890). С. 189 и след.
[107] Об истории Преображенского приказа см.: Веретенников В. И. Очерки по истории Тайной канцелярии петровской эпохи, в: ЖМНП. 1907. 9; Знаменский. Ук. соч. С. 79–91, 445–449; Титлинов. Правительство Анны Иоанновны. С. 185–200; Голубев А. Сыскной приказ (1730–1763), в: ОАМЮ. 4 (1884), особенно с. 85–89; ср. § 8.
[108] См. лит. в прим. 62.
[109] Знаменский. Ук. соч. С. 460–463; Титлинов. С. 185–200.
[110] Латкин. Учебник (2-е изд. 1909). С. 54 и след.; он же. Проект нового уложения, составленный законодательной комиссией 1754–1766 годов. СПб., 1893.
[111] ПСЗ. 11. № 8546, 8844; ПСПиР. Е. П. 1. № 72; ПСЗ. 12. № 9314.
[112] ПСЗ. 12. № 8904, 8981, 8914; 12. № 9113, 9198, 9483, 9548; 12. № 9781. Указ
в защиту приходского духовенства от произвола помещиков от 29 ноября 1744 г.: ПСЗ. 12. № 9079; ср. 14. № 10750. Дополнительный фактический материал: Знаменский,
в: Прав. соб. 1872. 2. С. 117–125; см. также «пункты» Белгородского епископа Порфирия Крайского (1767 г.) о грубом обращении помещиков с сельским духовенством,
в: Сборник. 43. С. 430–433.
[113] Еще при Елизавете Петровне Сенат 13 сентября 1754 г. постановил, что к разбирательствам дел духовных лиц в светском суде, должны допускаться депутаты епархиального управления (ПСЗ. 14. № 10293), что было подтверждено 29 марта 1766 г. и 14 ноября 1791 г. (там же. 16. № 12606; 23. № 17052). Ср.: ПСПиР. Е. II. 1. № 197, 303; ПСЗ. 17. № 12618 (отмена наказания за пропуск богослужений по викториальным дням). Важным был указ от 7 июня 1767 г., запрещавший телесные наказания духовных лиц по приказу епархиальных управлений (ПСЗ. 18. № 12909); подтвержден в 1771 (там же. 19. № 13609) и 1797 г. (там же. 24. № 17624). Указ от 26 февраля 1764 г. освобождал приходское духовенство от податей в пользу епархиальных управлений (ПСЗ. 16. № 12060. Ст. 5). См. также ниже § 15.
[114] Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 2. С. 158–166; Сборник. 43. С. 430 и след., 587.
[115] ПСЗ. 18. № 12966; 21. № 15143.
[116] Знаменский. Ук. соч. С. 169, 174, 167–179. См. § 8 о деле архиепископа Вениамина Пуцека-Григоровича.
[117] ПСЗ. 24. № 17770, 17958. Ст. 2–5; 17. № 19479.
[118] ПСЗ. 24. № 17624, 17916; 25. № 18772. По отношению к дворянству телесные наказания были отменены Екатериной II. Об истории телесных наказаний, под которыми разумелись не только побои или членовредительские наказания, но и смертная казнь, см.: Латкин. Учебник (2-е изд. 1909). С. 498–504; Владимирский-Буданов. Обзор (1888). С. 313 и след.; Тимофеев. История телесных наказаний в России. СПб., 1904. 2-е изд.
[119] ПСЗ. 26. № 19885; 30. № 23027; 36. № 28160, 28675; 28. № 21290; 36. № 28782; 28. № 22681; 36. № 28611. О злоупотреблениях светских властей см.: Знаменский. Ук. соч. С. 179–183. В 1804 г. духовенству было разрешено приобретать незаселенные участки земли (ПСЗ. 28. № 21290); 12 октября 1821 г. вышло разрешение духовным лицам, которые благодаря награждению их орденом (со времен Павла I) получили личное дворянство, покупать также и заселенные земли (т. е. вместе с крепостными) (ПСЗ. 37. № 28782).
[120] ПСЗ. 31. № 24945, 24239; 32. № 25240; 33. № 25930, 26122; 36. № 26967; 35. № 27471; 38. № 29477, 29711; 39. № 30019.
[121 Свод законов (изд. 1832 г.). 9. Раздел 2. Ст. 173–175, 178–239 (о белом духовенстве, его правах и обязанностях). В последующих изданиях (1857, 1876, 1892 гг.) нумерация несколько изменена, так как некоторые статьи были опущены, а новые добавлены. 9 том содержит основные законоположения относительно гражданских прав белого духовенства. Другие тома посвящены вопросам частного права. См. Введение Б, § 6, 11, а также сводку в: Чижевский. С. 48–51 (здесь статьи указаны по изданию 1876 г.). О позднейших законоположениях см.: Калашников (по предметному указателю).]
[122] Устав духовных консисторий (1883). Ст. 148–277; изд. Палибина (СПб., 1912) содержит также разъяснения Сената и Святейшего Синода.
[123] Эти основные права изложены в 9 томе; остальные рассеяны по нескольким томам Свода законов.
[124] Устав духовных консисторий (1883). Ст. 152. Ср. § 6.
[125] Об этом уже шла речь в § 6, 11 и 13.
[126] Ивановский В. Учебник государственного права. Казань, 1913. 4-е изд. С. 310–313. Пассивное и активное избирательное право приходского духовенства основывалось на законе о выборах от 20 февраля 1906 и 3 июня 1907 г. (Свод законов. 1. Учреждение Государственной думы. Ст. 4, 25, 31; Положение о выборах. Ст. 28, 32, 33). Положением об учреждении Государственного совета от 1906 г. (Свод законов. 1. Ст. 13) духовенство получало право на 6 представителей в Государственном совете, которые назначались Синодом по 3 от епископата и от белого духовенства. Этими законами белое духовенство
и епископы (т. е. монашество) не только действительно привлекались к участию в государственных и внутриполитических делах, но и втягивались в борьбу партий. Из отзывов епископов при подготовке к созыву Поместного Собора (1905–1906) видно, что большинство их было за участие духовенства в Государственном совете и Государственной думе (Отзывы. 3. С. 72–75, 291, 328 и след., 369 и след., 171–175 и др.). Однако раздавались также голоса против участия представителей Церкви в политических учреждениях (там же. С. 26, 291 и след.; Церк. вед. 1906. 6. Приложения. С. 273; 9. С. 440–444; 7. С. 331–334; 11. С. 133–139; 1907. 7. С. 153–156).
[127] Каптерев Н. Светские архиерейские чиновники. М., 1874; Розанов; Знаменский. Приходское духовенство; Шимко (см. библиогр. к § 11); ср.: Milasch. S. 351 и след., 372–382 (о правах епархиальных архиереев). Хотя мы и употребляем выражение «зависимость» [Hörigkeit] и «зависимый» [hörig] для характеристики тяглых отношений, надо все-таки иметь в виду, что эти отношения были совершенно иные, нежели крепостная зависимость крестьян от их помещиков в период от начала XVIII в. до 1861 г.
[128] О значении духовных консисторий, которые при не слишком энергичных епископах часто фактически управляли епархиями, см., например: Знаменский П. Письма, в: У Троицы в Академии. М., 1914. С. 575; Из подольской старины, в: Русс. ст. 1911; Ростиславов. Записки, в: Русс. ст. 1880–1882, 1888.
[129 ПСЗ. 6. № 3734, 3749; Розанов. 1. С. 69] и след.[; Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 2. С. 314] и след.[ В 1625 г. патриарх Филарет получил жалованную грамоту, дававшую ему привилегию самому определять размеры налогов и других сборов, но только на территории Патриаршей области. Эта грамота была подтверждена царем в 1657 г. (ПСЗ. 1. № 201). При патриархе Иоакиме это право было распространено и на все прочие епархии (АИ. 4. № 195; 5. № 172; Доброклонский. 3, в: Душеп. чт. 1889. 2. С. 124–128); см. также]: Milasch [(2-е изд., 1905). S. 257.]
[130] ПСЗ. 6. № 3718; Духовный регламент. Дела епископов. Пункт 10; О мирских особах. Пункт 8; Прибавление: ПСЗ. 6. № 4022; 7. № 4190; Знаменский. Духовная школа в России до реформы 1808 года. Казань, 1881. С. 315; Розанов. 1. С. 66; Шпачинский. С. 36 и след.; Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 2. С. 321–324.
[131] Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 2. С. 325; о гуменце: Milasch (2-е изд., 1905). S. 270; о рукоположении в священники: ibid. S. 271–274.
[132] Розанов. 1. С. 66–68; 2. 1. С. 105–108; 2. 2. С. 136–138, 142–144, 269 (ошибочная пагинация: за с. 144 следует с. 269); Знаменский. Ук. соч. С. 325 и след.; ПСЗ. 10. № 7492.
[133] ПСЗ. 4. № 2353; 32. № 25328 (окончательная отмена перехожих грамот 31 января 1813 г.); Розанов. 1. С. 68 и след.; 2. 1. С. 109–110; 2. 2. С. 271–273; 3. 1. С. 176 и след.; 3. 2. С. 71.
[134] ПСЗ. 1. № 412. С. 709; ДАИ. 5. № 102. С. 493–498 (также в: Материалы по истории раскола / Изд. Субботин. 2. С. 388).
[135] ПСЗ. 7. № 4499; 17. № 12379; Розанов. 2. 2. С. 269 и след.
[136] Филарет. Собрание мнений. 4. С. 478–482, 517–527, 576–579.
[137] ПСПиР. 3. № 1138; Розанов. 2. 1. С. 112.
[138] Духовный регламент. Ч. 2. Пункты 2, 11, 12; Горчаков. Монастырский приказ. С. 238 и след.; ПСЗ. 5. № 3026; 8. № 5746; 18. № 12433; Розанов. 1. С. 109 и след.
[139] АИ. 4. № 195; 5. № 172.
[140] Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 2. С. 345 и след.
[141] Горчаков. Монастырский приказ. С. 233; Шимко. Патриарший приказ. С. 123; Знаменский. Ук. соч. С. 348 (оба последних историка полагают, что этот налог взимался в пользу епархиальных управлений).
[142] Шимко. Ук. соч. С. 123 и след.; Знаменский. Ук. соч. С. 348 и след., 350.
[143] Шимко. Ук. соч. С. 124 и след.; Знаменский. Ук. соч. С. 352 и след.
[144] Шимко. Ук. соч. С. 125; Знаменский. Ук. соч. С. 128, 352.
[145] ПСЗ. 4. № 2170, 2263; 11. № 8400; Знаменский. Ук. соч. С. 356; Покровский. Казанский архиерейский дом. С. 210.
[146] Знаменский. Ук. соч. С. 361–367.
[147] Знаменский. Ук. соч. С. 368–378. Наглядной иллюстрацией тому, как в 1-й половине XVIII в. привычка еще могла взять верх над распоряжениями власти, служит сокращение состава служащих Московской духовной консистории в 1746 г., когда четыре писаря сохранили свои места, хотя их содержание оплачивалось теперь не казной, а за счет «акциденций», т. е. добровольных или вынужденных подношений со стороны приходского духовенства (Розанов. 2. 1. С. 41; Шпачинский. С. 373 и след.).
[148] См. § 11, 12; Знаменский. Ук. соч. С. 353 и след.
[149] Знаменский. Ук. соч. С. 381, ср. с. 424.
[150] Знаменский. Ук. соч. С. 385–406 (с обширным фактическим материалом о методах и практике епархиального управления); см. § 11, 12.
[151] Знаменский. Ук. соч. С. 406.
[152] ПСЗ. 16. № 12060. Ст. 5; 17. № 12379. В 1817 г. планировалось восстановить сбор за посвящение в сан священнослужителей. Обсуждение вопроса затянулось, и в 1822 г. Александр I по получении докладной записки Филарета Дроздова не утвердил это предложение Синода (Филарет. Собрание мнений. 2. С. 34 и след.).
[153] ПСЗ. 17. № 12598; Знаменский, в: Прав. соб. 1875. 1. С. 108.
[154] Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 2. С. 415 и след.; Завьялов. С. 228–232.
[155] ПСЗ. 17. № 12471; 18. № 12902, 12909; 19. № 13609.
[156] ПСЗ. 17. № 13163; Извлечения... за 1866 год. С. 105 и след., 108, 169 и след. Первым епископом, по собственной инициативе созвавшим собрание для выбора благочинных, был Минский архиепископ Михаил Голубович; его примеру последовал Таврический епископ Алексий Ржаницын. См. § 11.
[157] 2 ПСЗ. 37. № 38414; 38. № 39481. См. ниже § 16.
[158] О предсоборных совещаниях еще пойдет речь во 2 томе.
[159] Знаменский, в: Прав. соб. 1875. 3. С. 332–336.
[160] ПСЗ. 25. № 18273. В этом указе Павла I для награждения духовенства предусматривается лишь часть русских орденов, а именно: ордена св. апостола Андрея Первозванного, св. Александра Невского, св. Владимира и св. Анны. Два польских по происхождению ордена — св. Станислава и Белого Орла, учрежденные при Екатерине II после раздела Польши, духовенству не вручались. Кроме того, духовные лица могли награждаться орденом св. Георгия и Георгиевской лентой к наперсному кресту. Некоторые степени этого ордена давали соответствующие привилегии, например, первая степень давала потомственное дворянство (Свод законов. 9. Ст. 37 (изд. 1876 г.); Чижевский. С. 39–45; Калашников. № 1152–1157, 1159, 1161).
[161] Калашников. № 1177.
[162] ПСЗ. 24. № 18273; 25. № 18801; Чижевский. С. 39–45; Калашников. № 1138–1140, 1168. Об этих наградах см. также: Голубинский. 1. 2 (1904). С. 272
и след., 677, 269 и след., 274 и след., 679; Никольский К. Пособие к изучению устава православной Церкви. СПб., 1900. 6-е изд. С. 55–57, 65.
[163] О доходах приходского духовенства в XVI–XVII вв.: Макарий. 8. С. 240–242, 289–294; 9. С. 127–129. Доброклонский (3, в: Душеп. чт. 1889. 2. С. 135–139) установил, что материальное положение приходского духовенства в XVII в. было хуже, чем
в XVI в. или начале XVII в. См. также: Знаменский П. О способах содержания духовенства
в XVII и XVIII вв., в: Прав. соб. 1865. 1; он же. Об отношении русских священнослужителей в XVII и XVIII вв.: там же. 1867. 1; Любимов Г. Историческое обозрение способов содержания христианского духовенства от времен апостольских до XVII–XVIII вв. СПб., 1851 (о приходском духовенстве очень мало); Юшков С. Очерки из истории приходской жизни на севере России в XV–XVII вв. СПб., 1913; Завьялов. С. 283–300; Богословский М. М. Земское самоуправление на русском Севере в XVII веке. М., 1909–1913. 2 т. (также в: Чтения. 1909–1913) (для истории приходской жизни XVII в. особенно важны работы Юшкова и Богословского).
[164] Посошков. Книга о скудости и богатстве, в: Памятники русской истории. М., 1911. 8. С. 10.
[165] Юшков. Ук. соч. С. 43 и след.; Знаменский. Приходское духовенство, в: Прав. соб. 1872. 3. С. 189–194, 196, 199–201; Шпачинский. С. 351 и след. О разнообразии договоров между приходами и священниками пишет, например, Псковский митрополит Маркелл (1681–1690) (АИ. 5. № 122); ср.: ПСЗ. 2. № 700, 832.
[166] Посошков. Ук. соч. С. 10.
[167] Духовный регламент. Ч. 3. Пункты 13, 22; ПСПиР. 1. № 596. Ст. 3, 22, 23; 2. № 452. Ст. 27; ПСЗ. 6. № 4009. Ст. 14.
[168] ПСЗ. 6. № 3910; 7. № 4549; ПСПиР. 2. № 419, 486; 4. № 1344.
[169] Волынский А. П. Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел, в: Чтения. 1858. 2. Смесь. С. 155.
[170] Цит. по кн.: Соловьев. 20. С. 269.
[171] Сборник. 43. С. 230. Наказ города Крапивны, в разработке которого принимало участие городское духовенство, см.: Сборник. 93. С. 491–492. Духовенство города Углича, напротив, высказывалось за обеспечение землей (там же. С. 541–548).
[172] ПСЗ. 11. № 8625; повторено в 1756 (14. № 10780) и в 1818 гг. (25. № 27405).
[173] Ист.-стат. Петербург. 5. Раздел 2. С. 29, 44 и след.; применительно к Московской епархии: Розанов. 2. 1. С. 171 (о доходах от треб, которые были здесь значительно выше, чем в Петербурге); Голубев. Сыскной приказ, в: ОАМЮ. 4; о ситуации на Украине
в 40–50-е гг. см.: Шпачинский. С. 351 и след., 365–367.
[174] Сборник. 43. С. 430–433. В том же духе высказывалось в своих «пунктах» и приходское духовенство Киевской епархии: там же. С. 444–447; Арсений Мацеевич,
в: Чтения. 1862. 2. С. 31.
[175] Размеры платы за требы были определены Комиссией по церковным имениям, утверждены Екатериной II и опубликованы в форме указов Синода и Сената (ПСПиР. Е. II. 1. № 225; ПСЗ. 17. № 12378). Однако указ от 18 апреля 1765 г. исполнялся не везде. В Москве приходские священники еще в 1774 г. брали за требы значительно больше, чем предусматривалось указом, например, за крестины — 25–30 коп. вместо положенных 3 коп., за погребение — 50–80 коп. вместо 10 коп. Выплачивались ли эти суммы добровольно или же таково было требование священников, сказать трудно (Розанов. 2. 1. С. 337).
[176 Сборник. 43. С. 417. Ст. 5.]
[177] Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 3. С. 204–210; Семевский. Сельский священник во второй половине XVIII века, в: Русс. ст. 1877. 8. С. 505–512, 529. О росте цен во второй половине XVIII в. см.: Розанов. 2. 1. С. 171 и след.; 2. 2. С. 337 и след.; ср.: Титлинов. Гавриил Петров. С. 624 и след.
[178] ПСЗ. 24. № 18273.
[179] ПСЗ. 26. № 19836, ср. № 19816.
[180] ПСЗ. 30. № 23122.
[181] Филарет. Собрание мнений. 2. С. 225–238, 426–447, 429–442.
[182] Аксаков. Сочинения. 4 (1886). С. 127–150, 143 и след. (первая публикация в: Москва. 1868).
[183] В некоторых городах прихожане предпочли вместо платы за требы добровольно выделять определенные месячные оклады, но такой порядок оказался недолговечным. Аналогичное явление наблюдалось в Рязанской и Таврической епархиях (Извлечения... за 1866 год. С. 130 и след.; Извлечения... за 1870 год. С. 250).
[184] 2 ПСЗ. 48. № 52028; Обзор... Александра III. С. 434–436; Нечаев (1890). С. 356 и след.; Чижевский. С. 33 и след. О плохом материальном обеспечении сельского духовенства в 70–80-е гг. см.: Евлогий. Путь моей жизни. С. 13.
[185] Юшков. Ук. соч. С. 3 и след.; Богословский. Ук. соч. 2. С. 19 и след. Первоначально под ругой понимались только выплаты натурой (прежде всего зерном), позднее к руге стали относить также и землю, выделявшуюся клиру (Голубинский. 1. 1. (1901). С. 532).
[186] ПСЗ. 2. № 1664; 4. № 2194.
[187] ПСЗ. 5. № 3175; 6. № 4120; 7. № 4190. Ст. 23–24; Завьялов. С. 305.
[188] ПСЗ. 8. № 5631; 9. № 6777, 6878; 10. № 7387; ПСПиР. 7. № 2311. См.: Титлинов. Правительство Анны Иоанновны. С. 178 и след.
[189] ПСЗ. 10. № 7314; ПСПиР. 7. № 2585; Ист.-стат. Петербург. 5. Отд. 2. С. 45–49 (данные о руге отдельным церквам).
[190] Завьялов. Приложение 6. В ружные штаты было внесено также бежавшее в Москву грузинское духовенство, получившее здесь денежное вспомоществование (ПСЗ. 22. № 16448).
[191] Завьялов. С. 310 и след.
[192] ПСЗ. 30. № 23122–23124. См. раздел 2 доклада комиссии от 26 июня 1808 г.:
О содержании церковных причтов.
[193] Этот доклад пространно цитируется также у Знаменского (Прав. соб. 1872. 3. 408 и след.).
[194] ПСЗ. 6. № 3746; № 4669а (в приложении к т. 40 от 6 февраля 1725 г.); 4490а (там же); 9. № 6994; 11. № 8287; 30. № 23254; 32. № 25658, 28396; 2 ПСЗ. 12. № 10605.
[195] 2 ПСЗ. 2. № 1081; 3. № 1697, 2034, 2245; 4. № 3323. Закон от 6 декабря 1829 г. (4. № 3323) включал также новые положения о земельных наделах приходского духовенства.
[196] 2 ПСЗ. 16. № 15152; 17. № 15189, 15470, 15873; Извлечения... за 1839 год. С. 48 и след.; Извлечения... за 1844 год. С. 55–57; см. также: 14. № 12458.
[197] 2 ПСЗ. 18. № 16678, 16852; Извлечения... за 1854 год. С. 41.
[198] 2 ПСЗ. 33. № 32788; Извлечения... за 1861 год. С. 161; Филарет. Собрание мнений. 5. 1. С. 291–298. Святейший Синод даже разработал в 1859 г. проект, по которому все приходское духовенство должно было обеспечиваться жалованьем, но за неимением средств такие планы оставались лишь благими пожеланиями.
[199] Извлечения... за 1867 год. С. 163 и след.; Извлечения... за 1868 год. С. 238; Извлечения... за 1870 год. С. 239–243; Извлечения... за 1871 год. С. 197, 207; 2 ПСЗ. 48. № 52048; Отчет... за 1894–1895 гг. С. 427 (имелось уже 19 000 приходов, в которых духовенство получало жалованье); Обзор... Александра III. С. 387–398, 405–410;
3 ПСЗ. 4. № 2219, 2503, 2629. Однако вместе с увеличением государственных субсидий росло также число новых приходов (Победоносцев. Письма. 2. С. 43).
[200] 3 ПСЗ. 22. № 22581; 30. № 33701; 31. № 34890, 35315; Стенограф. отчет Государственной думы 3 созыва. Сессия 2. Заседание 34. С. 2091; Сессия 5. Добавление № 119; 4 созыва. Сессия 4. Заседание 27. Добавление. С. 2379. К началу 1913 г. жалованьем были обеспечены в целом 31 218 приходов (Отчет... за 1911–1912 годы. С. 174–188); здесь дана сводка, из которой видно, что размеры жалованья в разных епархиях были весьма различны (с. 184–186).
[201] Теодорович. К сорокалетию пастырства: Воспоминания. 2. С. 109.
[202] Шимко. Ук. соч. С. 101–104; Доброклонский. 3, в: Душеп. чт. 2. С. 121–124, 135–136; Юшков. Ук. соч. С. 18 и след., 44 и след.; Уложение 1649 г. Гл. 18. Ст. 10; ОАМЮ. 2 (1875) (Опись... 1620–1705 годов); ПСЗ. 2. № 633. Ст. 14, № 889, 1044. Ст. 3, № 700. Ст. 18. См. также: Завьялов. С. 283 и след.
[203] ПСЗ. 5. № 3175; 6. № 4120; ПСПиР. 2. № 371.
[204] Шимко. Ук. соч. С. 104; Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 3. С. 233, 239 и след., 282–298, 303–309; Шпачинский. С. 351 и след.
[205] ПСЗ. 14. № 10237. Гл. 10. Ст. 1, 4; 15. № 10989.
[206] ПСЗ. 17. № 12570, 12659 (инструкцию от 25 мая 1766 г. см. также: ПСПиР. Е. II. 1. № 312); 17. № 12711, 12929; 18. № 12925. Процесс межевания и отвода земли происходил очень медленно (см. об этом более поздние указы Сената: ПСЗ. 18. № 13275 [1775 г.]; 20. № 14377, 14750 [1778 г.]). Причины заключались, главным образом, в том, что помещики не соблюдали указов о наделении за счет их собственных земель (Знаменский. Ук. соч. С. 327 и след.).
[207] ПСЗ. 24. № 18273; 25. № 18316 (от 11 января 1798 г.), 18500, 19182; 26. № 19674.
[208] ПСЗ. 26. № 19816; 26. № 20150; 28. № 21148, 21149, 21195; 30. № 23994; 32. № 25520, 26697. В Казанской и Симбирской губерниях наделение было закончено лишь в 1825 г. (Знаменский. Ук. соч. С. 345).
[209] 2 ПСЗ. 4. № 3323; ср.: Свод законов. 9. Ст. 404 (изд. 1876 г.).
[210] 2 ПСЗ. 17. № 15872, 15873.
[211] Филарет. Собрание мнений. 2. С. 165, 422 и след., 425 и след.
[212] 2 ПСЗ. 42. № 44121; 45. № 48139, 50726; Извлечения... за 1869 год. С. 139; Извлечения... за 1870 год. С. 236; Извлечения... за 1872 год. С. 187 и след.; 2 ПСЗ. 48. № 48433; Свод законов. 9, 10, 4; Калашников. № 616–646, 1989–2009.
[213] См. § 10.
[214] ПСЗ. 23. № 17004; 21. № 15255.
[215] Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 3. С. 335.
[216] ПСЗ. 25. № 18921.
[217] Филарет. Собрание мнений. 2. С. 91 и след., 95–107.
[218] ПСЗ. 38. № 29583, 29613.
[219] 2 ПСЗ. 41. № 43288, 44970; 44. № 47138; 46. № 49382, 49361; Извлечения... за 1866 год. С. 99–101; Извлечения... за 1878 год. С. 272 и след. См. также: 2 ПСЗ. 47. № 51250. О дальнейших дополнениях к этому закону см.: Калашников. № 1434 и след.
[220] Извлечения... за 1866 год. С. 102, 104; Калашников. № 2853.
[221] Отчет... за 1887 год. С. 146–155; Обзор... Александра III. С. 402–406.
[222] 3 ПСЗ. 22. № 21564; устав издан также в: Нечаев. 1915. 12-е изд. Приложения. С. 133–139.
[223] В своей работе «Приходское духовенство» П. Знаменский лишь слегка касается этого вопроса. Об условиях на Украине, где в ходе исторического развития сельское духовенство заняло совершенно особое положение, некоторый материал собран в работе Шпачинского. В работах Семевского воздействие крепостного права на положение сельского духовенства обсуждается также только эпизодически. Большое количество фактов по этому вопросу можно найти в мемуарах, которые учтены в нашем изложении. Тема настоящего параграфа представляет большой интерес для историка не только потому, что она еще недостаточно исследована, но и потому, что она весьма важна для истории синодального периода. К сожалению, мы вынуждены излагать здесь собранный нами обширный материал чрезвычайно сжато. Различные факты, освещающие данный вопрос, уже приводились в § 13–16.
[224] О развитии крепостной зависимости в XVII в. имеется очень обширная литература, рассматривающая как проблему в целом, так и отдельные ее стороны. Назовем здесь: Русская история в очерках и статьях / Изд. М. В. Довнар-Запольский. К., 1912. 3. С. 34–84, 267–311; Engelmann I. Die Leibeigenschaft in Rußland. Dorpat, 1884; Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. М., 1946; Владимирский-Буданов; Филиппов А. (библиогр., общ. лит. б); ср.: Smolitsch. Russisches Mönchtum. Гл. 8 (здесь и библиогр.).
[225] Вернадский Г. Замечания о юридической природе крепостного права, в: Сборник
в честь П. Б. Струве. Прага, 1925. С. 235–265; Владимирский-Буданов. Обзор. 1888. С. 222 и след.
[226] Правительство само вынуждено было признать наличие злоупотреблений со стороны помещиков-дворян по отношению к сельскому духовенству и неоднократно пыталось ограничить произвол, но безрезультатно. См. среди прочего: ПСПиР. Е. П. 2. № 780 (1744); 3. № 980 (1746 г.), 1018 (1746 г.); ПСЗ. 18. № 13286 (1769 г.); Дубровин Н. Пугачев и его сообщники. СПб., 1884. 1. С. 358–367; Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 2. С. 116, 125 и след.; Сборник. 43. С. 430 и след.
[227] Самарин. Сочинения. 1880. 5. С. 254.
[228] См. § 14. При повсеместной зависимости сельского духовенства от помещиков довольно комично выглядит требование правительства к духовенству сообщать гражданским властям о случаях, когда помещики заставляли крестьян работать по воскресным и праздничным дням (ПСЗ. 35. № 27270 [1819 г.]).
[229] Посошков. Книга о скудости и богатстве. М., 1911. С. 2–13.
[230] Волынский, в: Чтения. 1858. Смесь. С. 155; Татищев, в: Знаменский. Приходское духовенство. Казань, 1873. С. 722; Арсений Мацеевич, в: Чтения. 1862. 2. С. 31.
[231] Болотов. Записки (изд. Русс. арх). 1. С. 148 и след., 283; 2. С. 794; 3. С. 47; 4. С. 1080; ср.: Семевский. Сельский священник, в: Русс. ст. 1877. 8. С. 501–538; Добрынин, в: Русс. ст. 1871. 4. С. 176, 214 и др.
[232] Сборник. 14. С. 396; 48. С. 276, 463, 556; 107. С. 50. Один дворянин предложил даже, чтобы помещики «аттестовали» сельских священников на предмет их «пригодности» (там же. 14. С. 35). См. жалобы духовенства там же. 43. С. 564, 571 и след., 424, 432, 428, 438.
[233] Виноградов В. Платон и Филарет, митрополиты Московские, в: БВ. 1913. С. 319.
[234] ПСЗ. 25. № 17959, 18391, 18373; 26. № 19377.
[235] Карамзин. О древней и новой России, в: Пыпин. Общественное движение при Александре I. СПб., 1900. 3-е изд. С. 533.
[236] Филарет. Собрание мнений. 2. С. 156–170, 207–242.
[237] Статьи Аксакова опубликованы в его Собрании сочинений. 4 (1886). С. 3–358. Работы Елагина: Белое духовенство и его интересы. СПб., 1874; Дух и заслуги монашества для Церкви и общества. СПб., 1874 (со множеством критических высказываний
о белом духовенстве). См. § 12. Прим. 107.
[238] См. § 12. Прим. 106.
[239] Сергиевский был в то же время профессором богословия в Московском университете (1858–1884). Его лекции, носившие апологетический характер, в которых он главным образом рассматривал позитивистские и материалистические воззрения 60–70-х гг. с точки зрения христианского вероучения, были чрезвычайно популярны среди студенчества. Особенно интересно в этом отношении его сочинение «О лучшем устройстве кафедр богословия в наших университетах», в: Прав. об. 1865. 10. С апологетическими лекциями он часто выступал и вне стен университета, перед публикой из различных слоев московского населения. Позднее эти лекции были опубликованы в трех томах: а) Публичные чтения. М., 1871; б) Об основных истинах христианства. М., 1872; в) О библейской истории творения в связи с естественной историей, в: Прав. об. 1873. 2–3; 1874. 3–4; 1875. 6. Деятельность Сергиевского, являясь своего рода внецерковной проповедью прежде всего перед интеллигентской аудиторией, была весьма типична для того времени. В том же направлении работали и другие, например, архиепископы Харьковский Амвросий Ключарев
и Одесский Никанор Бровкович. К этим вопросам мы еще вернемся, когда речь пойдет специально о проповеди (Родосский. С. 431; РБС (Сабанев—Смыслов. 1905). С. 350). Смирнов-Платонов, который был тесно связан со славянофилами (А. С. Хомяковым, А. К. Кошелевым, Ю. Ф. Самариным, И. С. Аксаковым), принадлежал к лучшим представителям московского приходского духовенства. Будучи священником церкви Воскресения на Остоженке, он находился в тесном общении с населением этого района города, где располагались московские дворянские «гнезда». Он был хорошим проповедником, выступал с публичными лекциями и занимался благотворительной деятельностью (У Троицы
в Академии. 1914). Преображенский являлся редактором журнала «Православное обозрение» до 1891 г., причем с 1875 г. руководил этим изданием самостоятельно. Он стал основателем «Общества любителей духовного просвещения» и журнала «Чтения
в Обществе любителей духовного просвещения». Московская епархиальная библиотека также обязана своим возникновением этому достойному уважения представителю приходского духовенства XIX в. А. М. Иванцов-Платонов был первым профессором церковной истории в Московском университете (1872–1894). Из известных историков Церкви он явился одним из первых критиков государственной церковности: У Троицы в Академии. С. 227–232; Корсунский И. Протоиерей А. М. Иванцов-Платонов, в: БВ. 1894. 4. С. 523–558; Трубецкой С. Научная деятельность А. М. Иванцова-Платонова, в: Вопросы философии и психологии. 27. С. 193–220.
[240] Д. И. Флоринский известен еще как законоучитель в учебных заведениях Петербурга и как писатель (Родосский. С. 509 и след.). И. Е. Флеров, популярный проповедник и законоучитель, был поборником приходских братств и автором работы «О православных церковных братствах» (Родосский. С. 509). Н. С. Заркевич (с 1884 г. викарный епископ Херсонский) заслужил известность, как и многие другие его современники, своими апологетическими проповедями и сочинениями популярного характера, например: Материализм, наука и христианство (28 очерков). М., 1867–1880 (Родосский. С. 306). Об А. В. Гумилевском см. ниже.
[241] Социальное и общественное положение приходского духовенства было главной темой журнала «Церковно-общественный вестник» (СПб., 1874–1884), издававшегося А. И. Поповицким, выпускником Петербургской Духовной Академии; это был журналист, обладавший острым пером, и при Победоносцеве ему пришлось закрыть свой журнал. Позднее, в 1885–1904 гг., Поповицкий редактировал популярный религиозный журнал «Странник», содержание которого показывает, что публицист вынужден был подчиниться воле всемогущего обер-прокурора и работать в духе последнего. Первый из упомянутых журналов, в котором Поповицкий очень часто выступал с критикой епископов и их деятельности, нашел даже неофициальную поддержку со стороны обер-прокурора Д. А. Толстого, который всегда недолюбливал русскиих иерархов (Родосский. С. 370). Для 60–70-х гг. характерно, что именно представители приходского клира своим пером защищали Церковь и духовенство от постоянных, зачастую поверхностных нападок со стороны интеллигенции.
[242] Вопрос о выборности приходского духовенства, который энергично дискутировался в 60–70-е гг., и позднее не исчез со страниц церковных журналов и другой церковной литературы, а в 1905–1906 гг., во время подготовки к Поместному Собору, он с новой силой был поставлен на повестку дня. Принцип выборности отстаивал в печати протоиерей М. Я. Морошкин, автор многих работ по истории Церкви. Его сочинение «О выборном начале в белом духовенстве» (1870) вызвало анонимный ответ: Правда о выборном духовенстве. СПб., 1870, автор которого, консисторский чиновник С. И. Ширский, был инспирирован к тому Святейшим Синодом. В эпоху Победоносцева уже известный нам Иванцов-Платонов написал еще одну работу в защиту принципа выборности «О восстановлении выборного духовенства», она была напечатана в журнале И. С. Аксакова «Русь» (1881. № 11–17). Как известно, митрополит Филарет Дроздов был решительным противником принципа выборности: Собрание мнений. 5. 2. № 834. Обилие литературы
о положении приходского духовенства в 60–70-е гг. было порождено не только духом времени, но и стало ответом на книги Беллюстина, Добрынина, Ростиславова и др. (см. библиогр. к § 13–16), а также на ученые изыскания, вроде работы Розанова (см. библиогр. к Введению Б). Достоянием общественности стали многие факты, которые ранее были известны лишь узкому кругу посвященных, так как в эпоху Николая I не допускались к опубликованию в печати.
[243] «Записку» Гагарина см. в: Пругавин А. С. Старообрядчество во второй половине XIX века. М., 1904. С. 73 и след.
[244] Бурсой на Украине, в Киеве, называлось общежитие для учеников Киевской Могилянской коллегии (позднее Киевской Духовной Академии); живших там учащихся называли бурсаками. Д. И. Ростиславов в своих «Записках о православном духовенстве» (Русс. ст. 1880–1894) описал такую бурсу при Рязанской семинарии 20-х гг.
[245] О Лескове см.: Дурылин С. Религиозное творчество Н. С. Лескова, в: Христианская мысль. К., 1916; Müller E. N. S. Leskov: Sein Leben und Werk, в: Gesammelte Werke. München, 1914; Kovalevskij P. N. S. Leskov: Peintre méconnu de la vie nationale russe. Paris, 1925; Rössler M. L. Nikolai Leskov und seine Darstellung des religiösen Menschen. Weimar, 1939 (также в виде Phil. Diss. Berlin, 1939); Setschkareff V. N. S. Leskov: Sein Leben und sein Werk. Wiesbaden, 1959.
[246] С. Елеонский (псевдоним С. Н. Миловского) публиковал небольшие рассказы из жизни сельского духовенства, например: а) «На поповском дворе»: Русское богатство. 1895. № 2; б) «Соломоново решение»; в) «Вдовец» и др. Его критика в адрес духовенства полностью отвечала взглядам либеральных, далеких от Церкви кругов интеллигенции немарксистского толка, охотно читавших «Русское богатство», которое позднее стало органом народничества, по своим политическим взглядам отнюдь не революционного. См.: Покровский В. Духовенство в рассказах С. Елеонского, в: Современный мир. 1911. № 10 (критическое исследование не в пользу духовенства, вполне в духе «Современного мира», который отражал радикальные воззрения кругов, склонных к марксизму). Еще острее была критика духовенства в рассказах С. И. Гусева-Оренбургского. Из его произведений упомянем здесь следующие: а) «Дьякон и смерть», б) «Пастырь добрый», в) «Отец Памфил», г) «В приходе» и др. См. о нем: Веселовский Ю. Замкнутый мир, в: Вестник знания. 1903. № 9; Редько А. Литературные наблюдения, в: Русское богатство. 1905. № 10.
[247] С. Я. Елпатьевский многие годы был редактором журнала «Русское богатство». Издание его сочинений: Рассказы. СПб., 1904. 3 т. Рассказы Круглова: а) «Веселые похороны», б) «Домна ректорша», в) «Непутевый дьяк», г) «Старец Филимон» и др. Ср.: Ист. в. 1916. № 10. Собрание сочинений Потапенко насчитывает много томов. Измайлов был воспитанником Петербургской Духовной Академии. Его наиболее значительная повесть — «В бурсе». СПб., 1903. Сочинения Чехова хорошо известны.
[248] См. об этом: Ливанов; Лотоцкий. Из быта; М-ский. От бурсы; Тихомиров; Турчиновский; Виноградов В. К.; уже названные выше сочинения Добрынина, Беллюстина, Ростиславова, а также: Барсов Н. И. Петербургский приходской священник во второй половине XVIII и начале XIX столетия, в: Христ. чт. 1876. 2; Из подольской старины,
в: Русс. ст. 1911; Семевский. Сельский священник во второй половине XVIII века,
в: Русс. ст. 1877. 8. Много материала можно найти и в журналах «Странник» и «Русский паломник».
[249] В начале 60-х гг. в кругах приходского духовенства обсуждался также вопрос об организации народных приходских школ, воспитание и обучение в которых было бы построено на основах христианской веры. Об этом см.: О положении духовенства в отношении к народному образованию, в: Прав. об. 1862. 1; Гиляров-Платонов Н. О первоначальном народном образовании, в: Прибавления. 21 (1862). Эта проблема интересовала
и епископов (Савва. Хроника. 2. С. 63, 694 и след.). Во 2 томе этот вопрос будет рассмотрен подробно.
[250] Ист.-стат. Петербург. 5. С. 345–350; Базаров И. И. Воспоминания, в: Русс. ст.
1901. 7. С. 83–86; Скроботов. Приходский священник А. В. Гумилевский. СПб., 1871 (подробное описание его деятельности); ПБЭ. 4; Прав. об. 1863. 5.
[251] (Горчаков М. М.) А. Т. Никольский (1821–1878), приходский священник Входиерусалимской (Знаменской) церкви. СПб., 1878. О Покровском: Родосский. С. 491;
о Полетаеве — там же. С. 363.
[252] О Полисадове: Родосский. С. 366; РБС (Плавильщиков—Принос. 1905). С. 359; Савва. Хроника. 7. С. 170; его проповеди: Слова, поучения и речи. СПб., 1886–1887. 3 т.; см. также: Ист.-стат. Петербург. 6. С. 283. О Смирягине: Родосский. С. 455 и след.
[253] О Брянцеве: Венгеров. 1. С. 358; Родосский. С. 55. О Барсове: Родосский. С. 32; Венгеров. 1. С. 167. О Демкине: Родосский. С. 133. О Рождественском: Народный печальник Александр Вас. Рождественский. СПб., 1907. Рождественский был издателем популярных журналов «Отдых христианина», «Трезвая жизнь» и «Воскресный благовест» (Ист. в. 1907. 109. С. 1008).
[254] Об Орнатском: Ист. в. 1910. 122. С. 1210 и след. Орнатский был убит весной 1918 г. в Петербурге агентами большевистских властей. Он являлся председателем «Общества религиозно-нравственного просвещения» (Польский М. Новые мученики российские. Первое собрание материалов. Джорданвиль (США), 1949. С. 184–186). Надо упомянуть еще следующих представителей петербургского приходского духовенства, занимавшихся социальной и благотворительной деятельностью: талантливого проповедника протоиерея М. Я. Предтеченского (1833–1883) (Родосский. С. 380 и след.); протоиерея
Д. А. Тихомирова († 1887), известного своими публичными лекциями апологетического характера в Соляном городке (Петербург) (Родосский. С. 490); протоиерея В. М. Гиляровского († 1902), замечательного петербургского проповедника в течение почти 50 лет (Родосский. С. 105; Венгеров. 1); протоиерея Д. Я. Никитина († 1900), получившего известность благодаря своей борьбе с сектой «пашковцев» в 70-х гг. (Родосский. С. 299
и след.).
[255] О В. П. Нечаеве, впоследствии епископе Костромском (1891–1898), см.: ПБЭ. 3. Стб. 514–516. Об Амвросии Ключареве: Венгеров. 1. С. 481–485; его некролог в: Ист.
в. 1901. 86. С. 379; Виноградов В. Страж мира христианского во второй половине XIX в. Сергиев Посад, 1912. Его проповеди выходили многочисленными изданиями; см. 2 том, раздел о проповеди.
[256] Отчет... за 1908–1909 г. С. 25–29. Его главные произведения: Полное собрание сочинений (до 1890 г.). Кронштадт; СПб., 1890–1892. 3 т.; 2-е изд. 1893–1895 и последующие издания; Моя жизнь во Христе: Дневник. СПб., б. г. (несколько изданий); Богопознание и самопознание, приобретаемые из опыта. СПб., 1900. Весьма обширная литература об Иоанне Кронштадтском приведена у Семенова-Тян-Шанского. Отец Иоанн Кронштадтский. Нью-Йорк, 1955 (здесь также список сочинений самого отца Иоанна); Сурский И. К. Отец Иоанн Кронштадтский. Белград, 1936–1941. 2 т.; A Treasury of Russian Spirituality. P. 346–416. Ср.: Никанор. Записки, в: Русс. арх. 1906. 3. С. 37
и интересные заметки американского посла в Петербурге Э. Вайта: White A. D. Aus meinem Diplomatenleben. Leipzig, 1906. S. 199; Савва. Хроника. 6. С. 114 (запись от 17 декабря 1883 г. об исцелении больных Иоанном Кронштадтским); Родосский. С. 432
и след.; Hauptmann P. Johann von Kronstadt — der große Hirte der russischen Kirche, в: Kirche im Osten. 3 (1960).
[257] При рассмотрении проповеднической деятельности, церковноприходских школ
и других вопросов мы будем еще говорить о многих представителях белого духовенства. См. также ниже § 19–20 о белом духовенстве в качестве профессоров духовных академий, § 28 и 29 2-го тома.
[258] См. § 9.
[259] Пастор Дальтон (Dalton H. Die russische Kirche. Leipzig, 1892. S. 32 и след.) также отмечает, что белое духовенство было за реформы. Упомянутая критика в адрес белого духовенства отразилась как в приведенной литературе, так и в речах представителей либеральных партий в Государственной думе (см. § 9).
[260] Примечательно, что даже консервативный Государственный совет в 1887 г. высказался против передачи народного образования в руки приходского духовенства, как того желал Победоносцев (Рождественский. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. СПб., 1902. С. 652).
[261] Победоносцев. Московский сборник. М., 1901. 5-е изд. С. 165, 252.
[262] См. § 9 (окончание); Теодорович Т. К сорокалетию пастырства: Воспоминания. Варшава, 1935. 1. Приложение. С. 13–16. Многочисленные журнальные статьи, написанные представителями приходского духовенства в 1905–1906 гг., недвусмысленно демонстрируют его стремление к реформам во всех областях церковной жизни. Да и впоследствии эти голоса не умолкали, примером чему может служить журнал «Церковная правда», издававшийся протоиереем А. Мальцевым, священником церкви при русском посольстве
в Берлине. Наиболее характерным образчиком критики в адрес Церкви и духовенства могут служить статьи Д. Философова, выходившие в органе партии кадетов газете «Речь» и в его приложении «Ежегодник» за 1912–1914 гг. Монархические, точнее сказать праворадикальные круги также располагали своими печатными органами, такими как «Голос Церкви» (Москва), «Троицкие листки» (Сергиев Посад), «Инок» (Почаевская лавра), «Колокол» (Петербург) и др. (см. § 9, прим. 491). Именно в это время, когда эра Победоносцева, казалось, уже завершилась, когда стала очевидной тщетность надежд на созыв Поместного Собора и обер-прокурор В. К. Саблер своими связями с кружком Распутина подрывал авторитет Церкви, именно тогда как никогда прежде со всей ясностью обнаружилась пропасть между епископатом и ученым монашеством, с одной стороны, и белым духовенством — с другой (Теодорович. Ук. соч. 1. С. 247; 2. С. 158).
[263] В журнале «Церковная правда», выходившем в Берлине, без церковной цензуры, неоднократно подчеркивалась необходимость созыва Поместного Собора.
[264] О работе белого духовенства в духовных учебных заведениях см. § 19–21. О других сторонах его деятельности — духовном окормлении народа, проповеди, миссионерстве см. том 2.
[265] Вся профессура духовных академий и преподаватели семинарий происходили из бедных семей священников, диаконов и псаломщиков. Выходцами из духовного сословия были также многие представители культуры и науки, государственные деятели, среди них М. М. Сперанский, И. А. Вышнеградский (министр финансов при Александре III), историки С. М. Соловьев, В. Г. Васильевский (выпускник Костромской семинарии), В. О. Ключевский, физиолог И. П. Павлов (окончивший Рязанскую семинарию), геолог и почвовед В. В. Докучаев. [
266] Сухомлинов М. История Российской Академии. СПб., 1874. 1. С. 257 и след. Филарет (Обзор. 1884. 2) упоминает многих представителей белого духовенства, проявивших себя как писатели, ученые и переводчики. Такие примеры были уже во 2-й половине XVIII в., не говоря о более позднем времени (Барсов Н. Петербургский приходский священник, в: Христ. чт. 1876. 2. С. 643–673). Российскую Академию не следует смешивать с Академией наук. Последняя основана Петром I, хотя официально была открыта лишь после его смерти, 29 декабря 1726 г.; Российская же Академия была учреждена по инициативе кнг. Е. Р. Дашковой Екатериной II 30 сентября 1783 г. Ее задача заключалась в исследовании русского языка и литературы; в 1841 г. она была включена в состав Академии наук в качестве ее II Отделения — русского языка и словесности.
[267] Это обнаруживается при просмотре оглавлений названных журналов. Много материала для суждения о литературной деятельности воспитанников Петербургской Духовной Академии из числа белого духовенства приводит Родосский (1908).
[268] Указ министра народного просвещения от 8 сентября 1908 г. (на основании указов Св. Синода от 30 мая и 19 июня того же года): ЖМНП. 1908. № 11. Разд. 1. С. 25.
[269] ПСЗ. 4. № 2070, 2263; 5. № 3006 (Воинский устав). Гл. 8 и 29; 6. № 3485 (Морской устав). Кн. 3. Гл. 1. Ст. 13, 14; Гл. 9. Ст. 1; № 3759; 7. № 4147; ПСПиР. 2. № 263, 381; 3. № 985; ПСЗ. 16. № 12596. Об ученых иеромонахах Военно-морского флота — уроженцах Украины: Харлампович. Малороссийское влияние. 1. Ст. 809–821; Барсов, в: Христ. чт. 1878. С. 481 и след.
[270] ПСПиР. 2. № 263, 289; духовенство Военно-морского флота было подчинено Псковскому епископу. При Елизавете было подтверждено положение, что полковые священники должны подчиняться епархиальным архиереям по месту расквартирования (ПСПиР. Е. П. 2. № 605, 674).
[271] ПСЗ. 24. № 17833. Ч. 2. Гл. 12; 25. № 18115, 18418 (подтверждено в 1804 г.); 28. № 21452, 21454; 26. № 19269, 19415, 19835, 19843 (о подчинении военного и морского духовенства Святейшему Синоду); 28. № 21242, 21469; 27. № 19789 (о пенсиях военным и флотским священникам).
[272] ПСЗ. 32. № 24975; 2 ПСЗ. 7. № 5310; 19. № 18488; 15. № 13721; 21. № 19879; Бердников. Краткий курс. 1913. 2-е изд. 2. С. 148–159.
[273] Доброклонский. 4. С. 145. При Николае I обер-священники армии и флота были членами Святейшего Синода (Сборник. 113. 1. С. 78–82).
[274] 2 ПСЗ. 33. № 33563; Отчет... за 1883 год. С. 12 и след.; Отчет... за 1887 год. С. 14; Савва. Хроника. 8. С. 233; Свод военных постановлений. Кн. 1. Ч. 3. Ст. 370; Церк. вед. 1888. № 10. С. 53–55; Обзор... Александра III. С. 38 и след., 84–86, 40–43; Церк. вед. 1890. № 27, 29; Нечаев (1890). С. 54 и след., дополнение (Положение 1890 г.).
[275] Доброклонский. 4. С. 144; Чижевский. С. 6 и след.; Положение 1890 г. Ст. 34;
3 ПСЗ. 31. № 36302; Шавельский. 1. С. 27, 35 и др. Для многих полков в XIX и XX вв. были построены церкви на средства Военного министерства; во многих городах (в Польше, Сибири, Туркестане) они были одновременно и приходскими церквами православного населения. Хорошее материальное обеспечение военного духовенства привлекало многих священников. Обычно сюда выбирались священники, имевшие особенно хорошую аттестацию от епархиальных управлений, или те, которые окончили духовную академию. Протопресвитеры А. А. Желобовский (1888–1910) и Г. Шавельский (1911–1917) обращали особое внимание также на проповеднические и пастырские способности. В 1912 г. военное духовенство располагало 809 церквами и насчитывало 744 священника, 138 диаконов и 95 псаломщиков (Отчет... за 1911–1912 годы. Приложение. С. 11, 45).
[276] Извеков М. Духовник царя Алексея Михайловича благовещенский протопоп А. С. Постников, в: Христ. чт. 1902. 1; он же. Царские духовники в XVII веке, в: Моск. епарх. ведомости. 1903. О Дубянском: Попов. Арсений Мацеевич. С. 415; Шаховской. Записки (1810). С. 68; Ист.-статистич. Петербург. 6. С. 43; РБС. Дабелов—Дядьковский (1905). С. 715 и след.
[277] О Панфилове: Знаменский, в: Прав. соб. 1875. 2. С. 34–38; Сухомлинов. История Российской Академии. 1 (1874). С. 278 и след.; РБС. Павел—Петр (1902). С. 273–285; Каталог, в: Чтения. 1917. 2. С. 18.
[278] О Музовском: Сборник. 113. 1. С. 77; Мальцев (1911). С. 2; о Бажанове: Сборник. 113. 1. С. 133–139; ср. его «Автобиографию» в: Ист. в. 1883. 12; РБС. Алексинский—Бестужев (1900). С. 402 и след.; о Васильеве: Шавельский. 1. С. 48 и др. Пенсии для придворного духовенства были введены указом от 26 апреля 1834 г. (2 ПСЗ. 9. № 7017).
[279] Мальцев (1911). С. 1–13, 342–352, 361–410 (здесь полный перечень русских церквей вне России, а также подробные данные об их возникновении и дальнейшей истории); Отчет... за 1911–1912 г. С. 77. Приложение. С. 11; Киприан Керн, в: Прав. мысль. 11 (1957) (здесь каноническое подчинение находившихся за границей церквей
и их духовенства Петербургскому митрополиту, а в особенности — назначенному в 1907 г. специально для их управления епископу, совершенно справедливо рассматривается как нарушение канонических прав Вселенского патриарха (с. 103). Подобные нарушения канонических прав и достоинства патриарха со стороны российского Святейшего Синода и русского правительства во время синодального периода не были редкостью. Об этом еще будет речь в т. 2). Перечень духовных лиц, служивших за границей, и русских церквей в Европе на 1905 г. см. в: Echos d’Orient. 8 (1905). P. 231 и след. После 1764 г. заграничные церкви
и клир содержались на средства Коллегии экономии (ПСЗ. 16. № 12186; 30. № 14617; 21. № 15778; 22. № 16969). Позднее содержание их было передано Коллегии, а затем Министерству иностранных дел: Барсов. Сборник действующих постановлений. 1. С. 241–246; Бердников. Ук. соч. С. 160–161.
[280] Румянцев. С. 60 и след.
[281] Титов. Русская Православная Церковь в Польско-Литовском государстве. 2. 1 (1905). С. 194. Прим. 193–212; Покровский. Русские епархии в XVIII веке, в: Прав. соб. 1912. 1. С. 150 и след.; Харлампович. Ук. соч. С. 864 и след. Ср.: ПСЗ. 2. № 1188 (договор с Польшей от 24 апреля 1686 г.).
[282] Александренко. Русская посольская церковь (1895); он же. Английская печать
и отношение к ней русских дипломатических агентов в XVIII в., в: Русс. ст. 1895. 10; Лондонский священник Я. И. Смирнов, в: Русс. арх. 1879. 2. С. 354–356 (о его деятельности как «дипломатического представителя» в Лондоне при Павле I); Александренко. Император Павел I и англичане, в: Русс. ст. 1879. 10. О Е. И. Попове см.: Родосский. С. 373–375; Русс. ст. 1875. 12. 734–741; Филарет. Собрание мнений. 5. 1. С. 278–285. Ср. во 2 томе об отношениях с англиканской Церковью в XIX в. В 1749 г. священник русской церкви в Лондоне Антипа Маррианов доносил Святейшему Синоду, что «некоторые англикане» перешли в греко-православную веру (ПСПиР. Е. П. 3. № 1114).
[283] Мальцев (1911). С. 175 и след. (здесь также о других церквах в Германии); ср.: он же (1906). С. 21 и след. В 1759 г. «конференция при дворе Ее Величества» постановила построить походные церкви в новозавоеванном городе Кенигсберге, Пиллау и Мемеле; после заключения Петром III мира с Фридрихом Великим эти церкви были возвращены в Россию, хотя прусское правительство обязывалось содержать русские церкви для проезжих купцов (ПСЗ. 15. № 11566. Ст. 18; ср.: Мальцев (1906). С. 149 и след.). В 1744 г. епископ «греческой веры» Феоклит подал в Святейший Синод прошение о постройке в Лейпциге церкви на российские средства; он просил также о присылке в Лейпциг молодых русских священников и диаконов, которых он, Феоклит, будет обучать «разным наукам». Вследствие неточностей в сведениях Феоклита Синод передал его прошение в Коллегию иностранных дел. Кажется, дело кончилось ничем (ПСПиР. Е. П. 2. № 680). Церковь в Лейпциге была построена лишь в 1913 г. в память битвы народов в 1813 г.
[284] Мальцев (1911). С. 69, 76, 80, 88, 90–169; Победоносцев. Письма. 2. С. 291; Мальцев (1906). С. 70, 76, 143, 215, 222 и след., 311–326, 416.
[285] Мальцев (1906). С. 253–275; Васильев И. В. Письма к обер-прокурору Св. Синода. СПб., 1915; ПБЭ. 3. 216–219 (лит.); Прав. об. 1861. 9. С. 141–146; Барсов Н. Протоиерей И. В. Васильев, в: Русс. ст. 1882. 1. Во Франции были и другие русские церкви; в Мантоне (1892), По (1866), Биаррице (1892), Каннах (1891), Ницце (1859). В 1866 г. была построена церковь в Женеве, затем — во Флоренции (1866) и Буэнос-Айресе (1889) (Мальцев. 1906. С. 50). См.: Обзор... Александра III. С. 369–372.
[286] О позиции протестантских богословов и историков Церкви см.: Benz O. Die Ostkirche im Lichte der protestantischen Geschichtsschreibung von der Reformation bis zur Gegenwart. München, 1953.
[287] Киприан, в: Прав. мысль. 11 (1957). Протоиерей Базаров, настоятель церкви
в Штутгарте, писал Святейшему Синоду, что было бы полезно посылать выпускников духовных академий псаломщиками в зарубежные церкви, особенно в Германию, предоставляя им тем самым возможность посещать немецкие университеты. Одним из первых стал М. И. Горчаков († 1910), слушавший лекции в Тюбингене, Гейдельберге и Страсбурге (Родосский. С. 114–116; Мальцев (1911). С. 441 и след.), затем он стал профессором церковного права.
[288] Родосский. С. 419; Филарет. Обзор. 2 (1884). С. 485 и след. Сабинин окончил Петербургскую Академию и был учеником Г. Павского.
[289] Мальцев (1911). С. 437 и след. (со списком его научных работ).
[290] «Воспоминания» Базарова см. в: Русс. ст. 1901. 2–10; Родосский. С. 30–32; Сабинин М. С. Записки, в: Русс. арх. 1900. 4. Базаров был автором многих статей, опубликованных в 60–80-х гг. в русских богословских журналах. Его работы на немецком языке: а) Die russische Kirche. Stuttgart, 1873; б) Die Ehe nach der Lehre und dem Ritus der orthodoxen russischen Kirche. Karlsruhe, 1857; в) PЈnucij oder Ordnung der Gebete zum Gedächtnis an den Verstorbenen nach dem Ritus der orthodoxen orientalischen Kirche. Stuttgart, 1855. Из работ, вышедших на русском языке, следует особо упомянуть «Переписку с западным ученым бароном Гакстгаузеном по вопросу о соединении Церквей Восточной и Западной», в: Чтения в ОЛДП. 1877 (перевод А. Н. Муравьева).
[291] Мальцев (1911). С. 95, 136. Письма Раевского, в: Русс. арх. 3. 1895; РБС. Притвиц—Рейс (1910). С. 396 и след.; Савва. Хроника. 6. С. 82, 224. Его сочинения:
а) Euchologion der orthodox-katholischen Kirche. Wien, 1861–1862. 2 Bd.; б) Gebetsbuch zum Gebrauch der orthodoxen Christen. Wien, 1861; в) Ritus der orthodox-katholischen Kirche bei der Krönung der Kaiser aller Russen. Wien, 1856; г) Le grand canon de St. André de Crиte. Wien, 1849; д) Les Vкpres de la Pentecфte. Paris, 1852; на русском языке: О национальном и религиозном движении русского народа в Галичине. СПб., 1863. Недавно опубликовано несколько писем из обширной переписки Раевского с В. И. Ламанским (1833–1914): Документы к истории славяноведения в России (1850–1912) / Изд. Б. Д. Греков. М., 1948.
[292] Мальцев (1911). С. 439–441. О Янышеве как богослове: Флоровский. С. 389
и след.; Глубоковский Н. Н. Русская богословская наука в ее историческом развитии
и новейшем состоянии. Варшава, 1928. С. 16 и след., 19, с перечнем его важнейших трудов (с. 95). См. § 21. Об участии И. Л. Янышева в переговорах со старокатоликами и англиканами см. в томе 2.
[293] Сочинения А. П. Мальцева и переводы им служб православной Церкви: а) Die göttlichen Liturgien. B., 1890; б) Die Liturgien der orthodox-katholischen Kirche des Morgenlandes unter Berücksichtigung des bischöflichen Ritus nebst einer vergleichenden Betrachtung der hauptsächlichen übrigen Liturgien des Orients und Occidents. B., 1894; в) Liturgikon (Служебник). B., 1901, 1902 (2-е изд.); г) Die Nachtwache (Всенощная). B., 1892; д) Andachtsbuch (Каноник). B., 1895; е) Die helige Krönung. B., 1896; ж) Bitt-, Dank- und Weihe-Gottesdienste (Книга молебствий). B., 1897; з) Die Sakramente der orthodox-katholischen Kirche des Morgenlandes. B., 1898; и) Begräbnisritus und einige specieile und alterthümliche Gottesdienste der orthodox-katholischen Kirche des Morgenlandes. B., 1898; к) Fasten- und Blumen-Triodion nebst den Sonntagsliedern des Oktoichos der orthodox-katholischen Kirche des Morgenlandes. B., 1899; л) Menologion der orthodox-katholischen Kirche des Morgenlandes. 2 Bd. B., 1901; м) Oktoichos, oder Parakletike, der orthodox-katholischen Kirche des Morgenlandes. 2 Bd. B., 1904. Все эти переводы снабжены и церковнославянскими текстами, за исключением обозначенных буквами б) и в). Кроме того, Мальцев является автором многих статей по вопросам догматики и литургики в сравнении с учением римско-католической, евангелически-лютеранской и старокатолической Церквей. Часть их была опубликована в виде вводных глав к упомянутым переводам (Мальцев. 1906. С. 33 и след.). А. П. Мальцев скончался в 1915 г. в Петербурге. К сожалению, не все его переводы хороши. Это объясняется, с одной стороны, спешностью работы, а с другой — тем, что Мальцев старался приспособить свои переводы к потребностям церковного пения. Но за отсутствием нот эта проблема так и осталась нерешенной (переводы Раевского в его Евхологии значительно лучше). Тем не менее большая заслуга Мальцева в том, что он предоставил немцам возможность понять православное богослужение в его догматически-литургическом содержании.
[294] Родосский. С. 73; Мальцев (1911). С. 11. Сочинения Д. С. Вершинского: а) О Галликанской Церкви в настоящем устройстве. СПб., 1850; б) Месяцеслов православно-кафолической Церкви. СПб., 1856. Переводы: Обозрение истории философии Аста. СПб., 1831; Краткая философия по Риттеру. СПб., 1832; Система логики Бахмана. 1832–1833. 3 т. (Филарет. Обзор. 2 (1884). С. 486).
[295] См. прим. 285; о переговорах со старокатоликами см. в томе 2.
[296] Он был также автором статей о православной Церкви, которые опубликованы Н. В. Орловым в «The Journal of Theological Studies» (Мальцев. 1906).
[297] Родосский. С. 61. Сочинения: а) Заметки по истории Церкви в Англии от введения христианства до половины XI века. СПб., 1868; б) Очерки по истории Церкви в Англии от XI века до Реформации. СПб., 1896.
[298] См. т. 2.
|
