На первый взгляд может казаться странным
намерение говорить сколько-нибудь подробно
о взглядах Канта на проблему насилия: к
числу признанных теоретиков вопроса Канта
пока не относили. И это справедливо. Как
увидим, во многих отношениях Кант
существенно разноречит с теоретиками
"ненасилия". И, однако, как будет ясно с
самого же начала, тема ненасилия не-
отъемлема от самых ключевых разделов
философии права Иммануила Канта. Предметный
анализ ее и рассмотрение некоторых
кантианских приложений этих общих
соображений к материалу политической теории
и составляет задачу данной статьи.
I. Этос мира и правая сила на службе его:
всеобщий принцип права
1) Для философа права не может быть
вопроса принципиальнее, чем вопрос о
сущности и истоке права. От ответа на во-
прос "что есть право?" (ответа,
обосновываемого обыкновенно за пределами
философии права, в области чистой этики, -
если не за пределами философии вообще)
зависит фундаментальная установка
72 А.К.Судаков
теоретика, зависит то, что именно он будет
искать в предмете, а зачастую и то, что он
в нем проглядит или проигнорирует. Читатель
Канта имеет перед изучающими многих других
философов то преимущество, что находит у
него явно выраженный ответ на этот вопрос.
Ответ этот гласит: Право есть "совокупность
условий, при которых произволение одного
может быть объединено с произволением
другого по всеобщему закону свободы"1.
Следовательно, контекст права сохранен
всюду, где сохранена возможность такого
сосуществования свободных агентов. Контекст
права разрушается, если указанная
возможность исчезает. Все, что я делаю в
правовом пространстве, право, - действие
же, выводящее меня и моих соседей за рамки
права, есть правопреступление. Кант особо
формулирует это в том, что он именует
"всеобщим принципом права": "Всякое
действие право, которое или по максиме
которого свобода произволения всякого может
сосуществовать со свободой всякого по
всеобщему закону и т.д."2. На этом "или по
максиме которого" следует остановиться
особо. Если мое действие право, то есть
согласуется с возможностью сосуществования
____________________
1 Kant I. Die Metaphysik der Sitten //
Kant I. Werkausgabe Band 8.8. Auflage.
Herausgegeben von Wilhelm Weischedel.
Frankfurt/Main, Suhrkamp, 1989. S. 337.
(Далее ссылки на это сочинение делаются с
аббревиатурой MdS с указанием страницы
данного издания).
2 MdS, 337.
Кант: власть, мораль и насилие73
моего (как свободного субъекта) с любым
другим индивидом, то всякий препятствующий
мне в совершении его поступает, напротив
того, неправо. Например, если признавать
"право на отдых", то разбудивший меня среди
ночи громким криком или пением есть
несомненный правонарушитель. Однако на этом
примере мы видим и нечто большее, а именно:
если оставить дело без оговорок, то не
только намеренно разбудивший меня против
моей воли, то и издавший громкий звук,
помимо намерения (и даже сознания) крикуна
меня разбудивший, также поступает неправо.
То есть, действие, совершая которое я
сознавал его несовместность со всеобщей
свободой (возможность разбудить законно
отдыхающих) и однако совершил его,
действие, которое даже теоретически
несовместимо со всеобщей свободой, также
есть действие неправомерное. Этик-кантианец
должен судить приблизительно так:
неправомерно действие, к которому мы
определялись желанием несправедливости, -
действие, мотив к которому (или оно само)
несовместен со всеобщей свободой. Если
несовместим со всеобщей свободой
произволения мотив поступка, то напрасно
ожидать, чтобы сам поступок вышел вполне
правомерным.
Так оно, однако, выглядит лишь "согласно
со строгою моралью", юрист же не может
претендовать на роль судьи над сугубо
интимными не реализовавшимися в поступках
мотивами. Впрочем, и светский моралист
судит здесь как бы не вполне от своего
собственного имени...
74 А.К.Судаков
Не смея, однако, - по причинам, о которых
речь будет ниже, - окончательно опускать
глаза из морально-внутренней области в
царство сугубо юридически подсудных внешних
действий, морально мыслящий юрист должен
задумываться иногда о том, что, учреждая то
или иное средство к защите права, он этим
средством защищает не внешнее только
благообразие общежития и не внешнюю только
безопасность частных лиц, семейств или иных
сообществ, но нечто большее: право, как
внешне-внутреннюю совокупность условий
мирного сосуществования свободных людей,
защищает гражданский мир и необходимые
предпосылки его. То обстоятельство, что
необходимые условия мирного сосуществования
частных свобод, а стало быть, содержание
кантианского понятия права, мыслятся не
только как внешние поступки (возможная
линия поведения) сограждан, но и как
максимы, лежащие в основе этих поступков (и
соседям, как правило, даже неизвестные),
позволяет нам определить смысл того, что
есть в кантианской философии право, и на
защиту чего должна быть нацелена защита
частного, государственного и
всемирногражданского права, словами: этос
мира. Ибо право - это именно не только
чисто внешняя, поведенческая черта
человеческого общежития (отсутствие в нем
явных преступлений), - в противном случае
правосознанием обладают только судья,
тюремщик и палач, - но это также и
существенным образом, - некоторый нрав,
некоторое умонастроение, а именно, как мы
полагаем, нрав и умонастроение мирной
Кант: власть, мораль и насилие75
открытости. Именно воспитание в мире и к
миру есть также воспитание к праву.
Мир внутренний, душевный, есть
необходимое условие образования в душе
того, что можно бы назвать максимой мира, а
как таковой - и необходимое условие мира в
отношениях внешних, мира с сообществом
людей, а значит - правового состояния этого
сообщества, - хотя бы в отношениях его со
мною. Кант прямо отождествляет мирное и
правовое состояние сообщества в работе "К
вечному миру": естественное состояние обще-
ства есть состояние (гражданской) войны, и
потому мирная жизнь должна быть только
учреждена в обществе3. Отсюда ясно, что
правовое состояние - это и есть состояние
гражданского мира. Нарушитель права и
нарушитель мира ущербляют одну и ту же
ценность. Поскольку и движение к правовому
состоянию есть движение к вечному (или хоть
временному) миру. Но мир этот, мирное
сосуществование, понимается не сугубо
юридически (как внешне фиксируемое
отсутствие революций и войн, драк и
злодейств), но именно юридически и
этически, как этос мира, как мирный образ
жизни и мысли. Если бы не было опасений за
этот последний, то, возможно, гарантий
вечного мира (в условиях, когда есть
сильные армии, а тем более в условиях
____________________
3 Kant I. Zumenvigen Frieden (Ein
philosopischer Entwurf). Texte vur
Rezeption 1796-1800. Leipzig Philipp
Reclamhjunior Verlag, 1984. S. 13-14.
(Далее ZeF).
76 А.К.Судаков
когда, - чего конечно не было во времена
Канта, - существует значительная армия
специально для поддержания мира) вовсе бы и
не требовалось - кроме физической (то есть
военной) силы бывших противников или
стоящей над ними армии миротворцев. Однако,
физическая сила как гарантия мира не только
принципиально ненадежна, но заключает в
себе даже некое противоречие, ибо по самому
смыслу своему не может быть употреблена для
военных действий, а в лучшем случае лишь
для разделения бывших противников, а значит
до тех самых пор, пока она разделяет их,
она сохраняет в неприкосновенности максиму
войны в каждом из противников, так что, в
конце-то концов, противники ничего так не
хотят, как удаления "миротворцев", с тем
чтобы беспрепятственно вновь предаться
взаимному уничтожению. Любая армия "по
поддержанию мира" поддерживает поэтому не
мир, а только прекращение огня (да и в этом
ненадежна), а потому, хочет того или нет, в
конечном счете увековечивает воинственность
сторон. Именно в ситуации, когда два
спорщика чин чином прекращают явно стрелять
друг в друга, то есть становятся внешне
правомерны, но не обретают максимы мира, а
это значит, - остаются при максиме вражды,
- и соответственно продолжают обеспечивать
себе легальными и не вполне легальными
путями все средства ведения войны, - именно
в ситуации такого сугубо правового мира, -
а если назвать все своими именами - сугубо
бумажного мира, - верно будет сказать, что
мир этот есть на самом деле перемирие, с
Кант: власть, мораль и насилие77
постоянным искушением вновь развязать
военные действия.
Только укрепив этот мир максимой мира,
намерением доброго соседства, причем не
просто минутным аффектом благорасположения,
но этосом добрососедства, создаваемым
совместно политиком, творцом культурных
ценностей, воспитателем и судьей, можно
надеяться, что мирное сосуществование будет
нелицемерно и сохранится в будущем с
полнотою и прочностью, которые позволят
считать эпитет "вечный" применительно к
этому миру подлинно плеоназмом4. Правовое
состояние общества также непрочно, если
единственный гарант его есть хитрость
политиков и мощь карательных органов.
Максима права, максима справедливости
должна дополнить внешнюю благонамеренность
поведения. Этос гражданского мира, во
всевозможных областях его проявления,
должен проникнуть в общественную жизнь,
чтобы она могла дать нам право называть это
общество правовым. Как общество,
находящееся в состоянии мира со всеми на
земном шаре обществами, есть для Канта в
полном и подлинном смысле не просто
общество, где не стреляют и не убивают, -
но нечто большее, - так и общество,
находящееся в состоянии гражданского, то
есть внутреннего мира, - это не только
общество, где не допускается
правонарушений, но и общество, где изжита
максима несправедливости, где, скажем
огрубляя, не возникает желания нарушать
____________________
4 ZeF, 7.
78 А.К.Судаков
закон. Правовое общество есть общество, где
выполнены все (внутренние и внешние)
условия мирного сосуществования свобод,
где, следовательно, мирная и правая жизнь
проистекает не из страха иудейского перед
правотворцем и правохранителем, а именно из
живой максимы правомерного мира.
Эмпирическая всеобщность такой максимы
только и будет последней, - зато самой
прочной, - гарантией всеобщего господства
права. И, хотя такое состояние
общественности есть "лишь идея",
обеспечение реальности которой сугубо
правовыми средствами едва ли мыслимо, а
если же и мыслимо, то... само нарушало бы
ежедневно и повсеместно всеобщий принцип
практической свободы, - тем не менее именно
в направлении такого состояния
общественности направляет мысль теоретиков
и усилия политиков кантов принцип права,
выражающий собою существенное содержание не
просто какой-нибудь церемониально-ли-
цемерной правомерности, но - этоса мирного
сосуществования свобод.
2) Итак, критерием права является
возможность неущемленного сосуществования
свободных субъектов. Право есть сово-
купность условий возможности такого мирного
сосуществования. Здесь нужно сразу же
подчеркнуть два обстоятельства: речь идет
не об условиях возможности существования
каждого из субъектов, взятого отдельно, но
именно об условиях возможности деятельного
сосуществования их, об условиях возможности
их общения, взаимно-действия, - короче
говоря, об условиях существования
Кант: власть, мораль и насилие79
деятельной общности (Gemeinwesen).
Деятельной, - ибо сосуществование двух
пассивных субъектов не образует единого
контекста общения, так как два таких
субъекта просто никак не влияют на объем
свободы друг друга, и потому принцип права
хотя и может иметь к ним применение, но
решительно не может быть ими когда-либо
нарушен. Право в собственном смысле слова
появляется там и тогда, где и когда свобода
одного деятеля вторгается в сферу свободы
другого. Общности, потому что требования
права выполнены только там, где поведение
каждого деятеля допускает возможность
свободно избранного поведения всех других,
где, следовательно, каждый деятель сознает
себя стоящим в контексте независимых сфер
свободы многих деятелей и, признавая за
ними эти сферы, признает тем самым и целую
общность. Причем, как подчеркивает Кант5
(на этом мы остановимся еще ниже) и вслед
за ним Фихте (например, в рецензии на "К
вечному миру"6) безусловно необходимо,
чтобы это отношение признания было обоюдно,
то есть рефлексивно: не признающий нашей
свободы не входит в ту общность, которую
образуем мы актом взаимного и полного
признания; не признающий правовой общности
не состоит в правовом отношении с нею.
Фихте формирует это даже так, что
____________________
5 MdS, 365.
6 ZeF, 95-96. (Rezension. Philosophisches
Journal. Slg.F.J. Ilgiethammerund
J.G.Fichte, Bd.IV (1796). S. 81-92.
(J.G.Fichte).
80 А.К.Судаков
правоотношение возникает впервые благодаря
идее общности, идее мира7. Ограничить свою
свободу идеей этой общности, - большего не
требует от индивида принцип права. Но это
ограничение двояко: оно предполагает
внутреннее, идеальное ограничение своей
свободы, принципиальное, так сказать
усечение своеволия, - когда я сознаю сферу
свободы другого и принимаю ее как данность,
как нечто неприкосновенное, а это и
означает - мирно признаю ее, - и внешнее,
деятельное примирение, выражающееся в том
по крайней мере, что я воздерживаюсь от
покушений на свободу и собственность (а это
и значит: сферу свободного произволения)
другого, то есть веду себя соответственно
своему признанию другого.
Внутренний акт воли есть акт избрания
принципа поведения, и хотя он не видим
глазу, он может без противоречия пред-
полагаться за всяким актом внешнего
порядка. При условии, конечно,
сознательности, обдуманности моего
поведения мне может быть вменена максима
мира либо максима непризнания (лежащая в
основе намеренного покушения на свободу
другого). Обязать меня иметь максиму мира
(и права) юрист не может8, но этика,
конечно, предъявляет ко мне такое
требование. "Строгое право" оказывается
недостаточно строгим по сравнению с мо-
ралью, и вот почему.
____________________
7 Ibid, 94; 96.
8 MdS, 338.
Кант: власть, мораль и насилие81
Ситуация деятельного признания, не
подкрепленного идеальным признанием,
мирного поведения, не укорененного в мак-
симе мира, - более того, сопровождающегося
"максимой покушения", - может фактически
сохранять сферы свобод взаимодействующих со
мною субъектов и взятых вместе, и каждого в
отдельности. Но в такой ситуации
отсутствуют гарантии сохранения самой этой
ситуации: если в сердце своем я безразличен
к свободе других или тем более не прочь
покуситься на нее, то мирное поведение мое
может оказаться лишь тактикой выжидания
перед покушением; но даже если не так,
мирное сосуществование наше сохраняется
ровно до тех только пор, пока я не
передумал. И это тем более непрочный мир,
если и другие субъекты также имеют (тайно
от меня) максиму покушения на мою свободу
или же только лишь безразличны к ней.
Право, как законодательство внешних
поступков, может обеспечить только
непокушение действием на свободу другого,
предотвратить преступление, и пока оно
касается только внешних действий,
обеспечить гражданский мир оно может только
внешним же образом, то есть учреждением
силы, преследующей преступников права и
разъединяющей потенциальных драчунов, -
образно говоря, поставив между ними
сильного полицейского. Но право, как этос
мира, не может защитить себя только этими
средствами: учитывая максимы воли, а потому
сознавая совершенную случайность
правомерного поведения неблагонамеренных
граждан, даже и в присутствии "сильного
82 А.К.Судаков
полицейского", - политическая этика не
может не требовать нравственных гарантий
гражданского мира (правового состояния
общности), а такие гарантии заключаются в
избираемых субъектами принципах поведения,
они состоят в прочности и принципиальности
живого правосознания; без устойчивой мак-
симы права как основы живого и прочного
правосознания не может быть живого и
прочного правоотношения, - не может быть,
следовательно, и прочной справедливости
сугубо, казалось бы, внешних поступков -
или эта правомерность никем не будет (и не
сможет) восприниматься всерьез, уподобляясь
более или менее лицемерной "китайской
церемонии". И поэтому-то: "Сделать
справность поведения своей максимой - это
требование, которое предъявляет мне
этика"9. Политическая этика на кантианских
началах безусловно требует
последовательности в признании и примирении
свободных контрагентов, - признание де-
ятельное должно проистекать из максимы
права, а максима миролюбия должна
проявляться во внешнем поступке. Сделав
своим принципом уважение свободы и
собственности всякого другого, я
нравственен лишь внутренне, - но я не буду
заслуживать имени добродетельного человека,
если при таком принципе буду по мелочам
воровать и иначе хулиганить. Но воздержание
от преступлений есть справедливость лишь
внешняя, и вполне беспочвенная, если мирное
признание границ своей и соседской свободы
____________________
9 MdS, 338.
Кант: власть, мораль и насилие83
не станет нашей максимой. Ибо без такого
взаимного ограничения свобода не может
сохраниться, - она ограничена таким
образом, как говорит Кант, "в идее своей",
и поэтому вправе быть ограничена другими
свободными субъектами, "также деятельно"10.
Метафизическое условие выживания внешней
свободы многих существующих субъектов,
несомненно, относится Кантом именно к
идеальному, волевому, а значит,
нравственному уровню бытования ее, в
отличие от внешне-юридического. (О том,
какое значение для темы насилия имеет
следствие из метафизической основы правовой
свободы, делающее самое правовую общность
метафизически обоснованной ценностью, мы
будем еще говорить несколько ниже).
3) Итак, право есть совокупность условий
всеобщей деятельной свободы или, что то же,
гражданского мира. Нарушение права есть
действие, препятствующее такой всеобще-
закономерной свободе, есть покушение на
свободу лица в той ее части, в которой она
нисколько не ущемляет своим проявлением
(поступком) свободы других. Покушение же на
такого несправедливо покушающегося будет
объективно способствовать восстановлению
безопасности всеобщей свободы. Поскольку же
совершенно ясно, что добровольное признание
этого второго покушения со стороны
правопреступника исключено и что вообще
сопротивление или препятствие чьей-либо
свободе есть принуждение (Zwang)11, - то
____________________
10 MdS, 338.
11 Ibid.
84 А.К.Судаков
рассуждение по такой логике приводит нас к
мысли, что должны существовать два рода
принуждения, по отношению принуждающего
действия к праву: принуждение неправое, или
препятствие правой свободе лиц или всей
общности в целом, делающее невозможным
сохранение какого-либо из условий мирно
правомерного сосуществования многих лиц, -
и принуждение правое, или препятствие
неправому произволу лица или группы лиц,
восстанавливающее принципиальную
возможность правоотношения или хотя бы одно
какое-либо существенное условие такового.
Принуждение именем права само может быть
правым, - признанием этого Кант уже
наглядно отличается от теоретиков
анархического, анархо-либерального и т.п.
толка, для которых всякое принуждение есть
смертный грех. Хотя, конечно же, Кант
достаточно реалист, чтобы не утверждать
вслед за этим, будто не только
теоретически, но и исторически всякое
принуждение правонарушителей всегда право.
На страже права может стоять сила, - и она
сама становится тогда одним из существенных
условий сохранения мирного правоотношения,
одним из элементов самого права. Кант даже
обостряет этот тезис, говоря: "право и
компетенция принуждать (покушающихся на
само это право или на мое пользование им. -
А.С.) означают одно и то же"12. Я вправе,
имею право получить назад заимообразно
данную другому вещь или сумму денег, - это
то же самое, что сказать: я имею право, в
____________________
12 MdS, 340.
Кант: власть, мораль и насилие85
случае если в обусловленный срок вещь или
деньги не возвращены, не только потребовать
возвратить ее, но и принудить заимщика к
возвращению мне займа. Я имею право на вещь
или услугу - значит, вещь или услуга даны
моей правой силе, которой я вправе
пользоваться для силового возвращения вещи,
у меня отнятой, - для принуждения к
оказанию мне условленной услуги. Эту силу,
или, как мы предпочитаем выражаться, эту
власть дает мне право. Само же право,
однако, принципиально невыводимо из моей
силы пользоваться вещью, на которую я
претендую иметь это право. Откуда же в
таком случае возникает моя правая сила, моя
компетенция правового принуждения? Как
естественное право может реально стать
позитивным, писаным и, что главное,
соблюдаемым законом? Именно в контексте
соотношения силы и власти, а еще точнее - в
контексте анализа применения силы
(завладения) в перспективе правовой
общности, пытается Кант ответить на эти
принципиальные (для всякой теории права
вообще и для политической стратегии
"ненасилия" в частности) вопросы.
II. Сила, власть и право: подвластность и
завладение в "железный" и "золотой" век
правового общества
1) В основе моей компетенции принуждать
нарушителя либо оскорбителя моего права
лежит мое право на владение вещью,
основание которого, как видим, должно
86 А.К.Судаков
заключаться не в моем владении (прецеденте
владения) как в факте и не в моей способ-
ности физически обладать вещью. Смысл
принадлежности по праву Кант трактует через
понятие покушения: мое правовым образом
есть то, употребление чего другим без моего
согласия ущемляет мое право, есть неправое
принуждение (к признанию совершившегося
факта пользования моим имуществом), а зна-
чит насилие13. Напротив, правовым образом
мое есть также то, любое употребление чего
с моей стороны правомерно (если оно,
конечно, не затрагивает прав других
субъектов). Скажем поэтому: мое правовым
образом есть то, чему я сам не могу
причинять насилия и ущерба, но чего всякое
употребление другим без моего согласия есть
юридический ущерб и насилие мне. Моя
приватная свобода употребления моей
собственности нормами (естественного) права
не ограничена. Для этого, впрочем, нужна и
полная достоверность того, что вещь именно
моя, хотя бы она не находилась в сию минуту
у меня в физическом владении: иначе
невозможно обосновать мое право на
возвращение или хотя бы возмещение вещи, из
моего физического владения изъятой, пусть
даже вещь эта помечена клеймом или несет на
себе иные внешние признаки, позволяющие
заключать о связи ее со мной как
владельцем. Следовательно, если правовым
образом мое не есть нечто иное, чем только
физическое мое имущество, и если физическое
владение есть единственное правооснование
____________________
13 MdS, 353.
Кант: власть, мораль и насилие87
собственности на вещь, то с прекращением
такого владения (произошло ли оно
естественным путем, например с моей смертью
или просто отъездом, - или насильственным
путем, отнятием против моей явно выраженной
воли) собственность если не прекращается,
то становится предельно недостоверной, а
это значит, - неопределенной, а это, в свою
очередь, - значит - беззащитной. Факт
насилия, вообще имущественного
правонарушения (понимая здесь имущество
предельно широко и отвлеченно) в таком
случае вообще не может быть с
достоверностью доказан, так как ликвидация
внешних признаков принадлежности вещи
(клеймо и пр.) поистине есть дело особого
рода искусства, не более того, а при сугубо
физическом толковании права собственности
эти внешние признаки суть единственные
свидетельства того, что вещь, изъятая из
моего физического обладания, есть моя вещь,
и что завладение ею или вообще посягание на
нее без моего ведома нарушает именно мое
право. Если, следовательно, право
собственности зависит лишь от фактического
обладания вещью, или хотя бы от возможности
физического завладения ею в будущем, то за
недостоверностью хозяина любое покушение на
чужую сферу свободы, и в частности сферу
имущества, принципиально недоказуемо (с
достоверностью), а потому любое насилие над
личностью и собственностью ненаказуемо, или
вернее, наказуемость насилия зависит тогда
исключительно только от физической же
способности правонарушителя (насильника)
ликвидировать внешние признаки
88 А.К.Судаков
чужевластности вещи (= "не пойман (на месте
преступления) - не вор"). Есть такая
способность - и тогда очень просто сделать
бывшее (изъятие собственности) как бы
небывшим - путем внешних манипуляций над
вещью, выдать которую за свою или в крайнем
случае за ничейную есть в таком случае
чисто риторическая задача14.
2) Следовательно, возможность иметь в
собственности нечто внешнее (отличное от
моей субъективности) требует возможности
ущерба мне от употребления другим такой
вещи, которой я физически не обладаю.
Только в том случае, если правоотношение
собственности существует и сохраняется
независимо от физического обладания
предметом, возможна претензия на владение
предметом, которым возобладал другой, и
поскольку возможно также доказательство
факта насилия, неправомерного покушения на
вещь. Нарушение, которое вообще можно
достоверно зафиксировать и потому "по
делам" наказать, есть значит, нарушение не
физического обладания, а некоторого иного
рода обладания, прямо не связанного с
физическим владением, а часто не только
отличного, но и отдельного от него. Такое
специфическое правовое обладание Кант
называет умопостигаемым15. Собственное
право обладания, в отличие от факта
обладания, носит умопостигаемый характер.
Соответственно и правонарушение есть на-
рушение не эмпирической целостности тела,
____________________
14 MdS, 356.
15 Ibid, 353.
Кант: власть, мораль и насилие89
имущества или вообще "внешнего моего", - а
существенным образом и прежде всего есть
нарушение некоторого умопостигаемого
положения дел, некоторой тоже цельности и
связи (моего "я" с предметом), но -
идеального характера. Насилие есть
покушение не на тело или жизнь, а прежде
всего на право, точнее, на правосубъект-
ность, на волю и свободу лица. В этой
перспективе принципиально мыслимо
физическое насилие, не являющееся насилием
юридически, - и обратно, юридически
совершенно строго доказуемое насилие без
наглядных внешних деятельных проявлений
(так называемое латентное насилие). Далее,
и правозащита есть в таком случае не
столько защита фактического, эмпирического
порядка обладания, сколько умопостигаемого
правопорядка, хотя последний, безусловно,
всегда так или иначе проявляется эмпи-
рически. Правозащитник защищает не
фактическое существование человека, а право
на жизнь (если, конечно, таковое призна-
вать), не абсолютный объем реального
имущества человека, а прежде всего его
право собственности. Для правозащитника, в
его качестве право - защитника, абсолютна
не фактическая жизнь человека, а его право
на жизнь; неприкосновенно не имущество че-
ловека, во всем объеме его и до мелочей, а
право собственности его, благодаря которому
все им физически обладаемое вообще может
обозначаться как принадлежащее ему по
праву, и не будь которого, единственно
надежным гарантом безопасности имущества
было бы буквальное исполнение максимы
90 А.К.Судаков
древнего оригинала: все свое носить с
собой. Тем самым за органом правозащиты
признается принципиальная компетенция
лишить правонарушителя фактического,
чувственного, эмпирического обладания, при
условии сохранения за ним неотчуждаемой
свободы и правосубъектности, при сохранении
за ним правового обладания предметом и, в
частности завладения (законного
приобретения) внешними предметами. Это
будет впоследствии весьма существенно для
трактовки темы насилия в кантианском
уголовном праве.
3) Итак, кантовская теория права исходит
из различения обладания физического, или
эмпирического, и интеллектуального,
умопостигаемого. Именно это последнее, если
доказана его возможность, и служит
основанием права собственности, права име-
новать предмет принадлежащим мне: поэтому
Кант называет интеллигибельное обладание
также сугубо-правовым16. Поскольку в
возможности физического обладания у
здравомыслящих теоретиков сомнения быть не
может: если имеется хотя бы одно существо,
способное действовать внешним образом и
физически способное пользоваться внешними
предметами, то сомневаться в возможности
физического обладания можно, разве только
берклеански отрицая самостоятельную
реальность самих предметов произволения, -
поскольку физическое обладание принадлежит,
таким образом, к числу несомненных исходных
данных, то единственная проблема состоит в
____________________
16 MdS, 353, 357 и др.
Кант: власть, мораль и насилие91
возможности обладания правового. И вот Кант
утверждает, как постулат: правовое
обладание возможно в отношении всякого,
абсолютно любого, предмета произволения;
изъятие хотя какого-нибудь предмета из
сферы возможного интеллигибельного
обладания противоправно17. Раз это
постулат, то для него возможно не
доказательство, а скорее оправдание. И вот
в ходе этого оправдания Кант пользуется
одним понятийным различением, которое столь
существенно для нашей темы, что на нем
следует остановиться с особым вниманием.
Предмет произволения есть то,
употребление чего физически в моих силах. И
таков всякий предмет физического обладания,
- таков же должен быть и предмет, в
отношении которого предполагается
невозможным правовое обладание. Это
последнее предположение означает
несправедливость употребления вещи, то есть
несовместимость его со свободой всякого по
всеобщему закону; означает, иными словами,
что употребление вещи нарушает (чью-то)
свободу и право, употребление же всех
прочих вещей права не нарушает. При всем
том употребление и физическое обладание
вещью (этой загадочной, якобы ничейной
вещью) должно быть возможно, и только
свобода особым законом лишает себя права на
таковое.
Иначе говоря, ничейный предмет есть
предмет произволения, употребление которого
возможно, но как несправедливое абсолютно
____________________
17 MdS, 354.
92 А.К.Судаков
(всем и навсегда) запрещено, а значит,
никогда не станет действительным
(актуальным). Вещь подсильна, но не под-
властна: предмет, который в нашей власти,
есть тот, который мы употребляем актом
произволения (который, "предполагает акт
произволения")18. Чтобы как-то осмыслить
это различение силы и власти, мы допускаем,
что в наших силах то, что физически
возможно употребить, в нашей же власти то и
только то, возможность употребления чего
сугубо юридическая, а это значит, -
идеальная; то, чем мы можем обладать
умопостигаемым образом, ибо ведь "акт
произволения", с которым Кант соотносит по-
нятие власти, не только не обязательно есть
физическое действие, но в контексте
дедукции правового постулата разума
существенно ограничивается от него, как акт
именно правового завладения (мнимо -
невозможного для "ничейной вещи"). Правовая
подсильность прямо соотносится в тексте со
всеобщим принципом права, - тогда как чуть
ниже создается впечатление, будто законо-
дательство касается именно физической
подсильности: распространяясь на предметы
произволения вообще ("если только это
предмет произволения"19), понимаемые только
в смысле физической подсильности, а не
подвластности20, они могут диктовать им
разве что как предметам природы, и в
результате итогом дедукции может быть разве
____________________
18 Ibid.
19 MdS, 354.
20 Ibid.
Кант: власть, мораль и насилие93
что такое заявление: от природы ничейных
вещей не бывает. Для доказательства чего
особо не нужно тратить силы ума, - да и
исходная формулировка постулата говорит
совсем о другом: о невозможности абсолютно
ничейных вещей по закону практического
разума (а это совсем не то же, что "от
природы"). Поскольку мы смеем
скорректировать кантовскую дедукцию на
более строгое понимание подсильности как
возможности физического обладания и
подвластности как компетенции правового
обладания (и соответственно претендующего
на вещь "акта произволения", - и
соответственно этому, постулат практи-
ческого разума гласит: всякая подсильная
вещь объективно может быть (рассматриваема
и употребляема в качестве) подвластной
кому-нибудь; или, - всякий внешний предмет,
доступный физическому
(эмпирическому)обладанию, может рассматри-
ваться как юридическая принадлежность.
4) На основании вышерассмотренного
постулата Кант толкует приобретение вещи в
собственность тоже как своего рода по-
кушение: первым элементом завладения
является захват вещи, не принадлежащей
никому фактически (иначе этот захват проти-
воправен)21, причем именно
пространственное, а потому эмпирическое
завладение. Первый захват, говорит Кант,
имеет за собою некое правооснование22.
Положение "блаженны обладатели ("beati
____________________
21 Ibid, 368.
22 Ibid, 360.
94 А.К.Судаков
possidentes")" (имеется в виду: первые
обладатели, но Кант почему-то опускает это
обстоятельство) есть аксиома естественного
права. Никто не обязан документально
подтверждать факт своего обладания - хотя
сомнительным может быть (и очень часто
бывает) первенство обладания. Именно
поэтому следующее засим обозначение моей
претензии на предмет, которое теоретически
уже могло бы учредить мое умопостигаемое
право на него, и которым я вменяю всем
другим, по самому смыслу собственности,
воздержание от моей вещи, может быть, а с
учетом природы человека непременно будет,
подвергнуто сомнению. Это - лишь
односторонний акт моей воли (строго говоря,
только произволения), это только претензия
на вещь, а тем самым на первенствующее
(приоритетное) обладание и пользование ею.
Факт обладания может оспорить и
пересмотреть лишь тот, кто располагает
достаточной (или даже превышающей мою)
способностью физического завладения
предметом. Но вот оспорить факт пер-
венствующего обладания может вообще-то
любой; и прежде всего потому, что
практический разум своим постулатом
исключает метафизически - ничейные предметы
и дает всякому право на первый захват, а
следовательно, лишает меня возможности
оспорить за ним такое право теоретически, и
если бы вдруг объявился действительный
первый обладатель, я не имею рациональных
средств ни удостовериться в его
первенствующем праве, ни опровергнуть
таковое. Пока все остается только при
Кант: власть, мораль и насилие95
претензиях (односторонних актах
произволения) на обладание предметом,
только при декларациях обладания,
единственные основания которого суть
разумные аргументы справедливости
(отвлеченная идея естественного права) и
фактическая физическая сила (дающая одному
кому-нибудь возможность сиюминутного обла-
дания), - пока все остается только при
претензиях на обладание разумных и сильных
частных лиц, - перед судом разума и права
все эти претензии поистине равны, а именно
- равно недостоверны. Одностороннее
произволение обладать предметом, будь оно
даже укреплено фактическим (физическим)
владением и соответствующей силой
(способностью), не является достаточной
гарантией от неприкосновенности имущества,
то есть гарантией нежелательных
претендентов на первенствующее обладание. А
постольку в таком сообществе, где правит
сила и разум порознь, где силой
подкрепленная претензия признается правом
(за неимением третейского судьи претензий),
- всякое применение силы (после первого
завладения, то есть раздела "сфер влияния")
творит насилие, и в то же время -
относительно право (ибо понятие права здесь
отвлеченно и вменяет право всем равно, а
поскольку - никому в особености, и значит,
не может защитить ничьего особенного
права). В обществе, где претенциозная сила,
а не признанная власть, является основанием
права на владение, - в обществе
естественного права насилие есть
единственный способ практического
96 А.К.Судаков
осуществления справедливости, ибо господ-
ствующая в нем идея справедливости не в
состоянии определить сколько-нибудь
достоверно пределы конкретного применения
силы: именно потому, конечно же, что перед
судом естественного права все равны - до
невозможности.
Тем не менее, несмотря на эту
ненадежность возникающей в результате
всеобщей декларации права естественно-
правовой общности, нужно подчеркнуть, что
общность возникает именно здесь, на втором
шаге присвоения предметов. Физический
захват (пока, и только пока, это первый
захват) есть внутреннее и суверенное дело
каждого субъекта, - и только обозначение
претензий на владение и вменение всякому
воздержания от моей вещи впервые объединяют
замкнутые пространства владения в единое
имущественно-личностное поле, в единое
изначальное сообщество. Сообщество это есть
в известном смысле правовое сообщество, - а
именно, в том смысле, что возникновение его
и каждый из породивших его частных актов
завладения узаконен естественным правом, -
и в этом отношении его можно даже назвать
естественно-правовым сообществом, но на
защите естественного права (на жизнь и
собственность и свободу) в таком сообществе
стоит (кроме физической силы
правосубъектов) только само это
естественное право; а при всей своей
естественности оно также вполне отвлеченно,
и как мы видим (и еще увидим не раз), пло-
хой поэтому защитник от незаконных
покушений, коль скоро за спиной
Кант: власть, мораль и насилие97
претендентов стоит то же, всеобщее и
равное, право человека. Поэтому в таком
сообществе не парадоксально право на на-
рушение права (которое, впрочем, выдвигая
как претензию, не могут, - и логически
невозможно, - обосновать), право на насилие
именем естества. Отнятие принадлежащего
другому, даже и против его воли, в таком
сообществе принципиально не есть насилие, -
потому что пределы владения провозглашены,
однако не признаны, и преступление их
зависит от того, где их проводит моральный
глазомер каждого. Объективных критериев
справедливости в сообществе принципиально
текучих границ не существует, и не
существует поэтому объективных оснований
наказания насильников.
Проблема, следовательно, в том, чтобы
учредить некоторую инстанцию права, как
конкретного частного права, и при том так,
чтобы не уничтожить естественно-правовую
основу справедливости (и в том числе
принцип "благо обладающим"!), - чтобы не
вменить этому защитнику и гаранту права
перераспределение прав (которое, как
нарушение естественного порядка имуществ,
будет преступлением естественного права), -
чтобы сделать в лице этого защитника и
гаранта право силой, не оставляя однако
правой силе возможности попирать право, как
свой исток и основу, насиловать именем
власти. Следовательно, как альтернатива
правопорядку силы, в котором завладение
или, точнее, захват является
правооснованием пользования вещью, где,
следовательно, говоря в принятых нами выше
98 А.К.Судаков
терминах, сила является "оправданием"
власти (в сущности же, ее заместительницей
и разрушительницей), - в альтернативу
правопорядку силы, и все же не в ущерб
деятельной силе вообще, должен быть
учрежден властный правопорядок, где бы
источник права был независим от объема
обладания и физической способности захвата
и источник власти мог бы быть прямо слаб в
эмпирическом смысле, - но сама по себе
правая власть достаточно сильна, чтобы
гарантировать каждому неприкосновенность
его законно приобретенного имущества (des
Seinen), где право было бы властью, а
власть - правомерна.
5) Но в самом ли деле необходим переход
от естественно-правового сообщества (в
котором ведь у каждого есть имущество и
есть способность пользоваться им в своих
житейских целях) к некоторому позитивно-
правовому сообществу, где статус-кво
естественного порядка имуществ был бы
всего-навсего гарантирован? Не является ли
выше рассмотренная угроза порядку имуществ,
угроза преступного покушения на жизнь и
собственность в естественно-правовом
сообществе собственников сугубо
теоретической возможностью, которой (в
случае, например,законодательного
закрепления естественного права) едва ли
суждено когда-либо стать действительностью?
Не возможно ли, иначе говоря, мирное и
свободное от насилия сосуществование
разумных существ и в естественном
состоянии? Нужна ли в самом деле правая
власть для мирного справедливого
Кант: власть, мораль и насилие99
сосуществования? Кант всей своей теорией
права отвечает: безусловно нужна. Более
того, даже справедливое обладание возможно
лишь в подданстве законной власти, в
правовом состоянии, а потому всякий
благонамеренный имеет компетенцию принудить
всякого другого к вступлению в правовое
состояние общения с собою, - в интересах не
просто своего, но всеобщего права, - а это
последнее значит - всеобщего мира. Причем
если для первого из этих положений Кант
находит лишь чисто-юридическое, то для
второго, которое ведь есть своеобразное
усиление первого, он дает антропологическое
обоснование. Рассмотрим их, - ибо в
особенности это последнее имеет
принципиальное значение для понимания
кантианского взгляда на философию
ненасилия.
Моя претензия на обладание внешними
предметами вменяет всем прочим воздержание
от покушений на них, при условии такого же
воздержания с моей стороны. Об этом, а
также о передаче собственности (дарении,
продаже, заимодании и пр.) возможны (уже в
естественном состоянии) частные договоры.
Собственно, только такая воля, которая
выражена в договоре, то есть подтверждена
чужим согласием, и может к чему-либо
обязывать участника договора: непризнанная
новая претензия в естественно-правовом
сообществе не может служить принуждающим
правооснованием, как воля (или лучше
сказать, произволение) сугубо одно-
сторонняя. Но Кант утверждает здесь, что
для возникновения обоюдного обязательства
100 А.К.Судаков
нет нужды в особом акте, но что оно
возникает из самого понятия внешнего
обязательства, как всеобщего и постольку
обоюдного. Иными словами, разумность членов
сообщества - хотя и не единственное, но
достаточное основание признания ими
правовой обязанности невреждения другому и
его имуществу. И все же односторонняя воля
не может быть принудительным законом для
всякого, ибо иначе не избежать ущерба
всеобщей и равной свободе, то есть все тому
же естественному праву23. За обязывающей
волей должна быть всеобщеобязательная
значимость. Поэтому это должна быть собира-
тельно-всеобщая воля, в которой и я, и
всякий другой известным образом
соучаствует24. Хотя я и вменяю разумность
всем своим сородичам и соседям, и в самом
этом вменении вменяю им также известное
правосознание, - и все же ни моя личная
претензия на новое приобретение вещи, ни
совместная претензия нескольких воль на
общее признание содержания их частно-право-
вого договора не могут быть вполне
гарантированы в естественном состоянии,
пусть даже они и сопровождаются таким
вменением правового благоразумия. Даже воля
двух договорившихся есть в отношении
третьих лиц воля односторонняя и постольку
принципиально необязательная. И владение, и
дарение, и заимодание, как признанное
только мной (нами), есть поэтому нечто
принципиально случайное. Признавать итоги
____________________
23 MdS, 365.
24 Ibid, 365, 356.
Кант: власть, мораль и насилие101
частных договоров только потому, что об
этом существует частный договор, третьи
лица также мало могут быть обязаны, сколь
мало могут быть обязаны они признавать все
частные претензии своих соседей только
потому, что соседи их столь же разумны и
благоразумны, а потому и справедливы, как и
они сами: в противном случае может и в
самом деле сложиться такая система
договоров и тем более такая система частных
претензий, которая приведет к пере-
распределению имущества, весьма существенно
ущемляющему естественное право
собственности (а то и здоровья, или даже
самой жизни) невключенных в договорную сеть
мирных соседей. Иначе говоря, из того, что
договоры должны соблюдаться, еще решительно
не следует, что все договоры должны
признаваться (третьими лицами), так же как
и из естественного права иметь и
приобретать собственность не следует право
приобретать ее вопреки желанию
первоначальных ее обладателей. Если поэтому
предположить общество, единственным
кодексом жизни которого было бы
естественное право, которое (как на
поверхности кажется) учреждало бы и
закрепляло порядок имуществ, - то в свете
приведенного аргумента Канта это же самое
естественное право служило бы и угрозой
этому естественному порядку прав. И не
только по чисто правовой причине, о которой
шла уже речь выше (естественное право как
всеобщее и равное само по себе - плохой
защитник конкретного права конкретного
человека в ситуации, когда и истец, и
102 А.К.Судаков
ответчик имеют некоторое основание
апеллировать к естественному праву), но и в
силу природы человека.
6) Предположим, в самом деле,
естественно-правовое сообщество уже
возникшим. Это означает, что перед нами
сообщество существ, каждое из которых
осуществило первое завладение и
декларировало его всеобщепонятным образом;
каждое из которых разумно и вменяет такую
разумность всем соседям; но каждое из
которых, наконец, не имеет иного защитника
своей собственности и заступника своего
права, кроме, во-первых, основанных на
гуманитарном вменении всеобщих прав
человека (себе и всякому другому)
соображений разумного человеколюбия, - во-
вторых, собственной физической силы. Это,
таким образом, сообщество, где всякий
сильный есть собственник, но всякая сила
лишена поддержки правой власти. Всеобщность
правосубъектности, всеобщность значимости
претензий на владение внешними предметами
уже без всякой декларации есть достаточно
сильный аргумент разума, чтобы известное
поведение (именно воздержание от моей
принадлежности) вменялось тем самым всем
другим. Но на крайний случай, на случай,
если другой (или сговорившиеся другие), не
поведет себя сообразно вменению и
вторгнется в сферу моей свободы, покушаясь
на мою собственность, или свободу, или даже
жизнь, - на этот крайний случай для защиты
моего естественного (допустим на мгновение,
что я честен и презумпируемое право
действительно принадлежит к числу моих
Кант: власть, мораль и насилие103
естественных прав) моего права я располагаю
только двумя средствами: юридическим либо
гуманистическим вменением, аргументами или
суггестивной проповедью разума, покоящейся
на идее всеобщей человечности, всеобщей
правовменимости и связанной с этим идее о
всеобщей восприимчивости к голосу право-
сознания, - или собственной силой (силой
употребить предположительно мое и силой
наказать предположительно - обидчика). В
естественном состоянии на защите
собственности, жизни и свободы порознь
стоят два "адвоката": практический разум (с
его идеей достоинства и права) и грубая
сила "прагматического" кулака.
Тут-то и советует нам гуманист-моралист -
"ненасильственник" воспользоваться первым
из этих средств, живописуя неудобства,
связанные с выбором "максимы кулака". Если
бы можно было действительно всецело
положиться на чистый разум в деле
учреждения правового состояния в сообществе
разумных существ, - если бы можно было
спокойно исходить из предположения о
совпадении разумной воли человека с его
естественной склонностью, а это совпадение
совета разума и рекомендаций частного
интереса, чтобы моралист мог действительно
надежно оперировать им, должно быть не
иначе как всеобщим законом человеческой
природы, - рекомендация гуманиста была бы
приемлема, ибо редко кто в самом деле так
хорошо понимал убийственность "максимы
кулака", и более того - ее необратимое
стремление к прогрессии, для общественной
жизни и гражданского права, как теоретик
104 А.К.Судаков
"вечного мира" из Кенигсберга. И однако
именно он оспаривает возможность
нравственно-рациональной правозащиты в
естественном состоянии (а это ведь значит,
- и возможность "непринужденного" перехода
силами сугубо разума в состояние
гарантированно - всеобщего правопорядка
имуществ, то есть в гражданское состояние,
- и возможность сугубо ненасильственной
гарантии права). Нет разумных оснований
апеллировать к разуму и праву
"естественного человека" при защите своего
права от этого "естественного человека",
человечность - плохой гарант мира в
естественном сообществе: "ибо что могло бы
обязать его умнеть только на ошибках, ведь
общую склонность людей - изображать из себя
хозяина других людей (не уважать чужого
превосходствующего права, если только
чувствуешь свое превосходство над ними в
физической силе или хитрости), - он может
достаточно ясно видеть по самому себе и нет
нужды дожидаться действительной враждебно-
сти"25. То есть разумный и естественный
интерес не гармоничны в человеке, и угроза
превосходящей силой есть природная склон-
ность человека. Склонным к обоюдному
воздержанию от насилия, даже при сознании,
что имеет дело с разумным существом, Кант
во всяком случае не может признать
"естественного человека". Подчеркнем: речь
идет именно о разумном человеке, об об-
думанном интересе господства, о
сознательной склонности попирать право
____________________
25 MdS, 424-425.
Кант: власть, мораль и насилие105
человека превосходящей силой, - а не так
обстоит дело (как могло бы показаться), что
эта необщительная склонность доразумна и
подразумна, разумный же интерес права
должен победить и подавить ее. Именно в
этом и особенность Кантовой теории, что
согласно ей "естественный человек" по
природе своей и сознательно-обдуманно не
склонен к равномерному обоюдному вменению
прав (и соответственно обязанностей),
склонен напротив, хотеть и делать другому
того, чего он решительно не желает и не
делает себе, что человек не только
потенциально может, но и естественно
склонен желать и поступать помимо
рационально-правовых аргументов, вне и без
учета контекста всеобщего права, если
только такое поведение обещает умножение
господства над вещами и человеческим миром,
и если только потенциальная возможность
такого поведения осознана, а сама стратегия
по "максиме кулака" осмыслена и рассчитана.
Человек естественно наклонен сделать других
простыми объектами приложения своего
произволения, в полном игнорировании голоса
правосознания, и все же сознательно.
Постольку "естественный человек" рано или
поздно непременно реализует эту свою
враждебную (и лицу и праву) склонность в
"действительной враждебности", то есть
будет и действовать на основе непризнания
равного права, и даже может создать такую
"теорию права", по которой именно его
максима и будет правомерна. Впрочем, за
такой теорией ему далеко ходить не надо -
всеобщий кодекс естественных прав человека
106 А.К.Судаков
всегда готов служить ему таковой (как мы
видели выше). Соответственно и задача
учреждения и гарантированного обеспечения
правопорядка состоит не в том, чтобы
подавить естественно присущую человеку
склонность к насильственному господству, а
в том, чтобы нейтрализовать эту склонность,
исключить возможность ущерба от нее для
интереса всеобщего права. Правопорядок и
гарантия от насилия должны быть учреждены
(или возможны) "даже в дьявольском
народе"26. Но нечто должно быть
предпринято: оставаться в состоянии, где
эта склонность "естественного человека" не
нейтрализована, где поэтому неограниченное
насилие над личностью и собственностью
может стать повседневным, - где идею права
заменяют хитрость и сила мышц, - оставаться
в таком состоянии преступно, противоправно,
а именно "в формальном смысле"
(formaliter). Даже бездеятельное и
абсолютно - по внешней кажимости -
безвредное пребывание в состоянии, где
внешние взаимоотношения людей регулируются
только презумпцией человеколюбия и хитрой
силой, и где поэтому практике человеколюбия
нет гарантий, а практике силы -
препятствий, - преступно formaliter: даже
"премудро-пескарское" поведение в
естественном сообществе, активный или
пассивный конформизм естественно-правовому
сообществу есть угроза перспективе
правостроительства, формальное правонару-
шение, а тем самым - мать всех насилий и
____________________
26 ZeF, 33.
Кант: власть, мораль и насилие107
правонарушений. Поскольку должно быть
позволено всякому принудить всякого другого
к вступлению в правовое состояние.
Принудить, разумеется, силой. Но применение
силы за пределы правовой компетенции
(здесь, конечно, естественно-правовой, за
неимением иного основания компетенции)
преступно по самому смыслу и сути есте-
ственного права. Ни разум, ни сила порознь
не могут быть ни гарантами, ни
путеводителями, ибо оба преступноначальны,
хотя и в разном смысле. Как же выйти из
положения (и из естественного состояния), -
не путем ли "преступления во имя порядка"?
Чего недостает в естественно-правовом
сообществе и что должно быть обеспечено
новоявленным гарантом права, нам поможет
понять пример, который приводит Кант в этом
самом месте рассуждения. А это подскажет и
возможный выход из мнимого морально-
правового "пата".
7) В состоянии "внешне беззаконной
свободы"27 находятся не только два
дерущихся дикаря, но и два воюющих
государства. Побоище не есть нарушение
права воюющих сторон, - ибо совершается
обоюдно, а значит, невозможно установить
какое-либо одностороннее правонарушение.
Ведение войны в согласии с неписанным
кодексом правил, своего рода этосом войны,
не приводит к однозначному нарушению
презумпции права хотя бы одной стороны. Но
армия, уничтожившая пленных или капитули-
ровавших солдат противника, - или тем более
____________________
27 MdS, 425.
108 А.К.Судаков
мирных жителей, - не вправе жаловаться в
международный трибунал, если армия
противника, доныне соблюдавшая этос войны,
теперь при всяком случае станет отвечать ей
тем же истреблением пленных. Война, ведь, и
вообще есть крайнее средство разрешения
споров в состоянии (естественном)
межгосударственных отношений, когда именно
нет возможности судебно-процессуального
разрешения споров; суда, как
предполагается, просто нет28. И все же
армия, поступающая таким образом, совершает
действия, которые "лишают значимости само
понятие права и предоставляют все, будто бы
по закону, дикому насилию (Gewalt), а этим
низвергают право людей вообще"29, и потому
преступны формально. Хотя того права, в
контексте которого может вообще впервые
родиться в умах идея правонарушения, -
частного права, - такой поступок не
нарушает. Месть такого рода совершается
вовсе не как наказание за правонарушение, -
нет, она совершенно выводит действующие
армии из того контекста права, в котором их
еще удерживал этос войны, она возвращает
людей в состояние дикости, естественное
состояние, где нарушение жизни, свободы и
собственности соседа не санкционируется
ничем, кроме кулака этого соседа и
проповеди встречного моралиста. Частное
право не нарушено, точнее, говорить о таком
нарушении есть бессмысленный лепет, ибо
нарушено естественное право. Отвечая грубой
____________________
28 MdS, 425
29 Ibid, 425, примечание.
Кант: власть, мораль и насилие109
силой на силу (а неправая сила есть для
теории права всегда грубая сила), я не чиню
несправедливости силе обидчика (хотя бы в
итоге я извел всех обидчиков до единого или
обрек их на физические мучения).Довольно и
того, что я чиню всеобщую несправедливость:
я принимаю закон сугубой силы: признаю для
себя дозволенным добиваться частных целей
(и имущественных, и сугубо идеальных),
таким путем, от которого страдают частные
цели других (их жизнь, или имущество, или
правомерная свобода). Отвечая силой на
силу, я поселяю себя и обидчика в возможный
мир насилия, а самым действием - реализую
этот мир и утверждаю силу на место права.
(Никак не отвечая на силу, я по сути делаю
то же самое: отрекаюсь от своего права в
пользу чужого произвола, устраивающего меня
своим соответствием с какими-то частными
целями моими, пытаюсь мазохистически
получать удовольствие (личную выгоду) от
творимого надо мною насилия.)
Выход, очевидным образом, в том, чтобы
сила стояла на службе права. Вследствие
вышеобозначенного антропологического
обстояния понятно, что Кант совершенно не
требует поставить право на место силы, так
чтобы сознание собственной силы
(господствовать другими) вообще не было
основанием определения воли к поступкам.
Трезвое человековедение говорит о том, что
пока человек обладает значительной силой,
он всегда будет искушаем злоупотребить ею.
"Себялюбивые склонности"30 в человеке
____________________
30 ZeF, 33.
110 А.К.Судаков
неистребимы, - пока мы не говорим о
религиозно-духовном преображении. Задача:
поставить силу на службу праву, - и не
предполагает истребления себялюбия и
себялюбцев, не предполагает, что все
обладатели силы нравственно сознательны в
своем подчинении (неизбежно-принуждающей)
правой силе, - не предполагает, иначе
говоря, "народа ангелов", - но вполне
допускает, что каждый из подданных правой
силы в душе естественно склонен к изъятию
себя из подчинения ее велениям и законам, в
душе злоумышлен на ближнего. В том-то и
состоит проблема, чтобы при любых возможных
максимах и настроениях общежитие было
организовано внешне так, чтобы в результате
злонамерения не переходили в злодеяния,
чтобы, то есть, результат был таким, как
если бы злонамерения вообще не было также и
в максиме31. Гарантия права от
насильственного покушения вообще не есть,
следовательно, нравственная (в смысле:
индивидуально-нравственная) проблема, а
есть проблема чисто правовая и полити-
ческая. Правовая сила должна стоять не на
службе морального усовершенствования и
духовного обращения граждан, не на службе
морали вообще, - а только и исключительно
на службе всеобщего и равного права. В
"миниатюре" проблема учреждения гаранта
права заключается, по Канту, в том, чтобы
так внешне организовать общение двух
заведомых злоумышленников-эгоистов, чтобы
от природы присущие им злоначальные
____________________
31 Ibid.
Кант: власть, мораль и насилие111
склонности не перешли в действие, - и все
же реализовались (а не фрустрировались
только), например, взаимно нейтрализуясь. В
"народе ангелов", или, что почти то же, в
сообществе нравственно сознательных
миротворцев и ненасильников, подобная
проблема вообще не стоит. А это означает: в
сообществе ненасильников нет нужды во
внешнем принуждении правой силы, а
соответственно - и в законе, на основании
которого такое правое принуждение со-
вершается, и в силовом институте, руками
которого оно совершается. Монастырю
ненасильников не нужен устав, а "миру без
насилия" - конституция и государственные
законы (почему ненасильник столь склонен
презрительно относиться к этим последним).
Проблема гарантий от войны и насилия
есть, стало быть, для кантианца (вполне
разрешимая) проблема социальной орга-
низации, обустройства внешней свободы
сообщества разумных существ, а именно,
такого обустройства, при котором обеспече-
ние интересов их жизни и безопасности могло
бы пренебречь их умонастроениями и
намерениями, а вовсе не проблема нрав-
ственной проповеди и перевоспитания
фактически немиролюбивых соседей. Проблема
социальных учреждений, а не моральных
назиданий (хотя и для Канта несомненно, что
привычка жить в подчинении таким социальным
учреждениям и нормам, как и самое
учреждение социально-правовых гарантий
безопасности, есть значительный шаг к
моральности, но именно и только к мо-
ральности; это не есть ступень собственного
112 А.К.Судаков
морального прогресса, который до того (в
естественном состоянии) вовсе не имеет
места. Этика ненасилия есть поскольку в
кантианской перспективе только и всецело
социальная этика ненасилия, основу которой,
как мы увидим в последствии, образует этос
социальной лояльности, безусловная
значимость которого признается под страхом
возврата к цивилизованной дикости
естественного состояния. И этот акцент
должен быть сохранен всякой этической
теорией, которая сознает, что область
применимости ее - не чистые ангельски
добродетельные души сознательных
миролюбцев, а непросветленные и потому не
то чтобы прямо злые, но во всяком случае
удобоизменчивые ко злу души людей со
свойственными им страстями и склонностями
(без допущения коих в этике нет надобности,
а при абсолютизации коих ее проповеди нет
осмысленной возможности), что задача ее на
первых порах в том человечестве, с которым
она имеет дело - не столько проповедь
преображающей любви, сколько организация
защиты от деятельной неприязни, - этикой,
которая, храня безусловное почтение к
идеалу высшего нравственно-духовного
совершенства, не склонна ни идеализировать
свою аудиторию в блеске лучей этого идеала,
ни насилием вести ее к этому идеалу,
заставляя взлететь прежде, чем научит
ходить по лестнице.
Кант: власть, мораль и насилие113
III. "Хитрый учредитель" и "мирный
революционер".
Проблема насилия в кантианском
государственном праве
1) Итак, для гарантии безопасности жизни,
имущества и свободы каждого из приходящих в
соприкосновение свободных субъектов одних
теоретических аргументов, соображений
разума недостаточно, но положение имущества
и самой жизни в естественном состоянии
столь критическое, что "всякий имеет право
на такое принуждение, посредством которого
единственно возможно выйти из этого
естественного состояния и вступить в
гражданское, единственно могущее сделать
постоянным любое приобретение"32. Право
принудить к вступлению в естественное
состояние имеет каждый, - объективная
необходимость вступления в таковое вытекает
уже из того, что как доказывает Кант, самое
естественное право человека на свободный
выбор линии своего поведения, на
независимость от чужого мнения в своих
"внутренних делах", и именно как всеобщее и
равное право, - создает ситуацию, когда
индивиды, семьи, союзы, народы и госу-
дарства "никогда не могут быть уверены в
безопасности от взаимного насилия"33,
откуда, как мы уже видели, надобность пра-
вой силы, или, как часто выражается Кант,
"публично-законного принуждения"34
____________________
32 ZeF, 33.
33 MdS, 375.
34 Ibid, 430.
114 А.К.Судаков
становится объективно всеобщей. Сообщество,
в котором действует всеобще признанная
система правил общественной справедливости,
реализуемая всеми же признанной властью,
есть цель всякого естественного человека, -
цель, которую все обязаны иметь35. Но
допускать ее также целью, которую все в
естественном состоянии имеют, считать
правомерность порядка сообщества фактически
внятным всем мотивом воли, сообразным,
следовательно, не только интересу чистого
разума, но и интересу частного
благополучия, - не слишком ли это утопичное
мнение? А потому - не ущемляет ли свободы
многих будущих граждан (преследовать свое
счастье и благо на свой манер) любой
первоначальный законодатель и его основной
законодательный акт? Не чинит ли насилие
учредитель конституционно-правового строя?
Ибо, ведь в самом деле, в естественном
состоянии, хотя бы и возникла в умах идея
более безопасного состояния сообщества, но
ведь и это, пока оно зиждется на нерушимом
естественном праве, не есть состояние
несправедливости, коль скоро неизвестно
наверняка, что общение будет вестись на
языке силы, а не разума36, - а главное, и в
естественно-правовом сообществе могут быть
члены (индивиды и целые народы), объем
имущества или традиционные привилегии
которых (для признания каковых ведь вовсе
нет нужды в публичном законе) делают их как
раз жизненно заинтересованными в сохранении
____________________
35 Ibid.
36 Ibid.
Кант: власть, мораль и насилие115
естественного состояния, таковы могут быть
целые сословия (знать или бюрократия) или
категории народа (например, воры-
рецидивисты), сознающие прямой ущерб своему
частному интересу от учреждения правового
публичного состояния. И вот, если правовое
состояние вводится ради общего блага, не
исключаются ли эти субъекты из общего
блага, а потому не творит ли им первичный
законодатель несправедливости?
Никоим образом, - должен ответить
кантианский философ права. Ибо интерес
частного блага, а тем более объем частного
владения вообще не имеет отношения к
законодательству, посредством коего
переходят от естественного к публично-
правовому состоянию. Конституции и
учреждения государств вообще существуют не
ради блага, а ради права. Нагляднее всего
это проявляется в том, что, по Канту,
полное правовое равенство (вменяемости и
совершеннолетней правосубъектности) совме-
стимо с весьма серьезным имущественным (и
просто силовым, и тому подобным
естественным) неравенством тех же самых лю-
дей37: право едино и касается не материи
моей собственности, а формы моего обладания
(и соответственно гарант призван гаран-
тировать мне не полноту, а надежность
обладания прежде всего)38. Так вот,
продолжает Кант эту тему в другой работе,
люди вступают в конституционный строй и
составляют народ именно по этому правовому
____________________
37 Gemeinpbruch. 41-42.
38 Ibid.
116 А.К.Судаков
основанию39, то есть независимо от объема и
характера фактического имущества и от
объема их традиционных (неписаных) прав,
обыкновенно от состоятельности не вполне
независимых. Постольку правовое
конституирование сообщества никого не
ущемляет, напротив, оно-то и учреждает
некий новый и для всех равно доступный
контекст общения:
контекст гражданского
права. Сам акт первичного законодательства
никому не создает ущемлений и не творит
несправедливости в подлинном смысле: он не
лишает никого ни свободы, ни собственности,
ни жизни, - более того, он начинает строить
систему гарантий сохранения всего этого.
Никакой экспроприации или ограничения в
правах не происходит, и законы правового
состояния не содержат ничего (в том, что
касается собственности), чего бы не
содержали законы в естественном состоянии,
но только содержат сверх того
институциональные условия осуществления
того естественного права собственности и
предприимчивости, о котором так хорошо
знает и "естественный человек", но которое
для него совершенно ненадежно, хрупко и
временно ("предварительно") (до первого
покушения), а в правовом состоянии этот
закон естественного права реализуем для
всех желающих40. Если же публичный
законодатель не может признать совместимой
с нормой права ту или иную избыточную
собственность или привилегию, он в согласии
____________________
39 MdS, 433.
40 MdS, 431.
Кант: власть, мораль и насилие117
с только что сказанным не изымает ее
содержательно, а создает такие социальные
условия, в которых она не может быть
реализована, и в то же время правомерный
объем претензий ущерба не испытывает. Таким
образом былая привилегия утрачивает
правовой смысл и перестает препятствовать
осуществлению гарантий всеобщей
справедливости, - ею отвыкают
злоупотреблять, и при этом элементом
личного достоинства своего носителя она
остается. То есть не ущемить наделенного
традиционной привилегией человека можно
только, если не отнимая ее вовсе (что было
бы неправомерным вмешательством
правоучредителя в область социально-бытовой
свободы подданого), лишить ее юридической
силы, и тем самым нейтрализовать в ней
возможный источник правонарушений. А это
уже проблема государственного благоразумия,
если угодно, даже хитрости учредителя
конституционного строя. Конституционные
права знати невозможно обеспечить принятием
особого закона в пользу знати: самое
существование такого закона подрывает
взыскуемое правовое равенство. Но
конституционные права знати нельзя и не
обеспечивать, нельзя не оформить ее
юридического положения: иначе либо
санкционируется социально-имущественный
произвол, либо во всяком случае не обес-
печивается всеобщность законодательства для
данного сообщества людей. На этом моменте
всеобщности изначального законодательства
нужно остановиться особо.
118 А.К.Судаков
2) Учреждение правового состояния
предполагает, что закон внешнего общения
людей должен быть: а) всем им известен;
б) всеми ими признан; в) всеми ими
соблюдаем. Постольку прежде всего принцип
поведения человека должен быть доведен до
всеобщего сведения, он должен быть всеобщим
образом декларирован, он должен быть
публичным, - в совершенно иной мере и в
ином смысле, чем частный договор и частное
объединение, государственное объединение
покоится на публичности законодательства
(устав частного социального объединения
имеет значение лишь для его членов, а
условия личного договора купли-продажи -
лишь для воли продавца и покупателя; сфера
их публичности ограничена).
Однако публичность законодательства сама
по себе вполне осуществима и в естественном
состоянии, - мы видели, что акт,
учреждающий естественное сообщество как
сообщество, именно и есть публичная
декларация претензий. Но именно претензий.
Правовое состояние требует чего-то
большего: оно требует, чтобы правомерные
претензии на свободу и собственность
(критерием правомерности которых и служат
публичные законы) также имели возможность
беспрепятственного осуществления, - чтобы,
следовательно, подданные публичного закона
имели благодаря самому закону возможность и
компетенцию принудить других к
удовлетворению их правомерных претензий, -
и притом не большую, но и не меньшую, чем
принуждающая компетенция этих других
относительно их самих: в этом состоит
Кант: власть, мораль и насилие119
гражданское равенство41. Граждане должны не
только знать, в чем состоит их право и
свобода, но и иметь возможность реально
пользоваться правом и свободой. И эту
возможность должно обеспечивать всем уже
первичное законодательство. От него должно
исходить "всякое право"42; оно должно
определять каждому и всем вместе меру
дозволенности его действий. А раз так, это
первичное законодательство должно быть
таким, что принятие его не может причинить
несправедливости кому бы то ни было из тех,
на кого распространяется его действие: в
отличие от принимаемых на его основе
частных законодательных актов, которые в
любой момент могут быть пересмотрены и
пересмотр которых не несет в себе угрозы
для правового пространства в данном
сообществе, основной закон, первичным
образом обозначающий пределы и инсти-
туциональные гарантии права граждан, не
может быть основой их гражданского
неравенства, так как отмена его приводит
общество к утрате критерия гражданского
мира, ставит общество на грань возврата в
естественное состояние. Дискриминируемая же
часть граждан самим принятием такого
основного закона, на который как в
отношении ее несправедливый она не может
дать своего согласия, ставит перед
необходимостью искать защиты своего права.
В соответствии с таким основным законом она
его по определению защитить не может, ибо
____________________
41 Gemeinpbruch, 42; MdS, 432.
42 MdS, 432; Gemeinpbruch, 46.
120 А.К.Судаков
он ее равного права просто не знает, а
потому, надо полагать, не предусматривает и
средств публичной защиты его. Но от этого
основного закона исходит всяческое право.
Поэтому не руководиться этим основным
законом - автоматически означает не
руководиться вообще правом, а жить по
правилам естественного состояния. Постольку
те, кому причиняет несправедливость
основной закон правового сообщества,
ставятся фактически перед сильным
искушением взорвать это правовое сообщество
и вернуть тем самым право в состояние войны
и угрозы, в естественное состояние.
Предусмотреть же за кем бы то ни было право
на этот основной закон, по самому смыслу
своему, не может. Постольку согласие
каждого на принятие основного закона
безусловно необходимо. Постольку частная
воля не может быть изначально-
законодательной. Кант приводит следующий
аргумент в пользу этого последнего своего
мнения: когда решение о делах одного
субъекта принимает другой, от него
отличный, если он, следовательно, извне
навязывает ему свою волю, то по меньшей
мере не исключено, что принимаемое им
решение есть относительно прав и интересов
этого другого несправедливость; чтобы
исключить такое положение, предписывающая
воля другого должна быть действенно
ограничена некоторым законом. Но это, в
свою очередь, предполагает, что закон такой
уже дан вместе с попекающими о его
соблюдении учреждениями. Иными словами,
этим уже предполагается решенной задача,
Кант: власть, мораль и насилие121
которую здесь только еще предстоит решить.
Исключить возможность несправедливости
самозаконной внешне диктующей воли в ее
акте конституционного законодательства
невозможно. А поскольку такая воля, если
она все же окажется источником
конституционного законодательства, не
учредит действительно публично-правовое
сообщество ("общежитие", как говорит Кант).
Особенная воля не может быть первичным
законодателем43, - именно потому, что
законодательство ее будет юридически
несправедливо по содержанию, и в то же
время необратимо по форме, а потому без
преступного произвола не может быть
навязано воле тех, относительно кого
устанавливает неравное правовое положение.
Особенная воля (лица, партии, сословия) не
может (в смысле: не вправе) принудить
общество к конституции. Решение о
принципиальном устройстве правового про-
странства в некотором сообществе не может
принимать ни деспот (диктатор - абсолютный
монарх), ни отдельное сословие, властвующее
по традиции в естественно-правовом
сообществе: потому, что попытка привести
эту конституцию в исполнение будет
сопряжена с неправомерным принуждением, то
есть с претензией распоряжаться
принадлежностью других людей без их на то
согласия.
Конституционный закон, принятый за основу
публичной справедливости, и должен поэтому
быть плодом такого изначального согласия
____________________
43 Gemeinpbruch, 46.
122 А.К.Судаков
всех. Ибо только в том, что воля решает о
себе самой, она гарантирована от
несправедливых решений, - только самой себе
воля юридически неспособна причинить
насилия, несправедливости. А поэтому
справедливое конституционное зако-
нодательство возможно лишь путем
объединения воли всех потенциальных
граждан, всех потенциальных подданных
публичного закона. Тогда только все
законодательствуют о каждом, а каждый
реально соучаствует в определении
юридической судьбы всех. Конституционный
закон может приниматься справедливо лишь
соединенной волей народа44. Ибо не только
повседневная свобода внешних проявлений,
согласная свобода всякого другого по
всеобщему закону, образует ключевое
содержание права, но и принятие этого
критериального всеобщего закона должно
совершаться свободно. Гражданская же
свобода понимается Кантом только как
способность подчиняться лишь тому закону,
на который дал свое согласие, то есть как
независимость от внешне-диктаторского
принуждения45, тогда как естественная
свобода может мыслиться как способность
подчиняться только своему собственному
произволу. Только в соединении для
законодательства граждане совершенно
отлагают свою естественную свободу, при-
обретая взамен гражданскую, или "законную"
свободу, государственно-гражданский
____________________
44 MdS, 432.
45 Ibid.
Кант: власть, мораль и насилие123
суверенитет46: они свободны в подчинении
публичному закону47, но именно постольку,
поскольку их согласие подчиняться и их
подчинение происходит из их собственной
законодательствующей воли48. Гражданская
свобода есть свойство правосубъектов,
присущее им как членам государственного
целого, как субъектам государственного
законодательства, как подданным того или
иного порядка конституционной власти.
Пространство, в котором граждане преследуют
свои эмпирические цели, и учреждают для
этой цели социальные союзы разного рода,
заключают договоры и т.п., - в котором они
выступают как внешние по отношению друг к
другу агенты, ибо принимают решения только
за себя и своих, вовсе не претендуя на
всеобщий, и тем менее принудительно-
всеобщий характер своих решений, - эта
сфера социальной свободы сама по себе
непосредственно не является предметом
первичного законодательства, - коль скоро
задача его не перераспределение и не
наделение (прав и имуществ), а лишь
гарантия (прав и имуществ, сложившихся
естественным порядком). Если социальная
сфера становится непосредственным предметом
государственного законодательства, то есть
если властитель, законодатель и судья
вмешиваются в решение вопроса о том, что
"действительно" полезно или вредно частному
лицу в его личной социальной жизни, в его
____________________
46 Ibid, 434.
47 Gemeinpbruch, 40.
48 MdS, 434.
124 А.К.Судаков
строительстве личного и частно-группового
счастья, частного блага, возникает, по
убеждению Канта (многократно
подтвержденному историей), ненормальное
отношение между властью и подданными,
именно такое отношение, которое подобно
отношению родителя к своим
несовершеннолетним детям, в котором,
значит, одна из сторон, а именно народ или
часть народа, сугубо пассивна, и именно в
том, что должно быть предметом ее
собственного деятельного попечения: в деле
добычи своего частного блага. Правитель
диктует правила добычи частного блага, а
это значит: предписывает по крайней мере
части народа, каким путем она должна
обеспечивать собственное счастье.
Возможность такого предписания основана на
предпосылке о бессилии данной части народа
самостоятельно определить себе контуры (и
технику достижения) своих
частнопрагматических целей и их единства в
идее счастья. Если относительно маленьких
детей (до известного, впрочем, возраста)
это может быть и верно, то о взрослых
совершеннолетних людях это предположение
унизительно: они, напротив, всегда имеют
такие идеи о собственном благе сами, и
только не просят общественной санкции своим
представлениям о счастье. Постольку
государственно-конституционное
законодательство о сфере частной свободы
ущемляет личное достоинство и совер-
шеннолетнюю свободу предпринимательства
всех тех граждан, к социальному положению и
бытованию которых относится. Такое
Кант: власть, мораль и насилие125
законодательство, и соответственно такое
правление, чинит, следовательно, самим
своим покушением законодательствовать о
частносоциальной жизни социальное насилие.
Кант называет такое законодательство и
правление отеческим, - но вовсе не в
одобрительном смысле49. Оно стремится чаще
всего своими попечительскими претензиями к
социальной справедливости, но по мысли
Канта, сам принцип законодательствовать о
частносоциальной справедливости есть
социальная несправедливость. Подданные
отеческого властителя, говорит Кант, должны
ожидать от благости властителя уже того
одного, чтобы власть захотела дать им
социальное законодательство50. Отеческое
правление именно потому предполагает
несовершеннолетие, юридическое (и мо-
ральное, в конце концов) недостоинство
подданных, что исходит из убеждения, будто
бы, если не дать подданным социального за-
конодательства, они так и останутся в
неведении о своем социальном благе. По
самому же смыслу государственного права как
публично-принудительной гарантии жизни,
свободы и собственности государственный
закон есть принцип, которого невозможно не
дать, которого - под страхом всеобщего
насилия и социального раздора - не может не
быть, даяние которого не может поэтому
зависеть от чьего бы то ни было особенного
произвола. Правление же, в котором такая
зависимость возникает, уже тем самым (при
____________________
49 Gemeinpbruch, 41-42; MdS, 435.
50 Gemeinpbruch, 41.
126 А.К.Судаков
всем блистающем совершенстве формальных
институтов собственно государственно-
политической правозащиты) есть правление
деспотическое, а не правовое. Социальный
попечитель в тоге главы государства
исполняет свою, а не общую волю - его
правление не есть правление
"республиканское". Кант, - вероятно, одним
из первых в Германии, - описал под именем
"отеческого" правления грозную (для права и
человеческого достоинства) перспективу (а
не только ретроспективу) социальной
деспотии от имени народа51.
И однако, именно признание
несправедливости принципа "отеческого"
(патерналистского социально-попечительного)
государственного правления, и связанная с
____________________
51 Из несправедливого по самому принципу
своему социально-диктаторского правления
есть, однако же, и справедливый исход:
этот исход - просвещение в кантовом
смысле, воспитание нации к суверенному
волеопределению, волеизъявлению и
действию, восстановление тем самым
всеобщности законодательствующей воли,
воспитание народа к свободному служению
суверенно избранной (или хотя бы
признанной) власти. Это просвещение, как
касающееся не характера властных
институтов самих по себе, а отношения
носителя властных полномочий и народа,
вовсе не обязательно означает ликвидацию
прежних властных институтов: не исключена
совместимость иных институтов и с
законодательством просвещенным.
Кант: власть, мораль и насилие127
этим идея о нумерическом тождестве
суверенного субъекта законодательства
(источника властных полномочий всякой иной
власти) и совокупности совершеннолетних
подданных этого законодательства (народа),
то есть идея национального суверенитета как
исходящего от народа, требует все же
признать необходимым некоторое
законодательное оформление отношений
народа-суверена (народа-законодателя) и
народа как совокупности частных лиц и
социальных союзов, - отношений народной
воли в гражданском к народной же воле в
естественном, социальном смысле слова.
Только в таком случае эти самые частные
лица и союзы (как единственные подданные
суверена) могут быть признаны находящимися
в гражданском состоянии. Только в
сообществе частных лиц, в котором не только
отношения их к целокупной воле суверена, но
и отношения их между собой (то есть
частногражданские отношения их)
урегулированы публично объявленными и
публично-принудительными законами, можно
говорить о господстве конкретного права
именем закона. Только такое сообщество
может именоваться государством52. Но это
уже будет законодательство не собственно
социальное, а законодательство юридических
границ и рамочных условий социальной
свободы, законодательство по поводу
социальной сферы. Постольку Кант признает
право суверена на социальное
законодательство лишь косвенным, то есть
____________________
52 MdS, 431.
128 А.К.Судаков
возникающим по делегированию от самого
народа53: граждане, не способные к
самосохранению, только и делегируют право
сохранять их предержащей власти. Отсюда -
право суверена обязать имущих обязательным
налогом в пользу неимущих и бессильных
членов общества и создавать иные
институциональные гарантии социальной
помощи54. Но предвидится и ограничение
этого права: если создается столь обширная
и мощная система государственной социальной
защиты и попечения, что бедность, хотя не
порок сама по себе, превращается в источник
средств к жизни сама по себе, а учреждения
для бедноты - в питомник лентяев55, тогда
социальная помощь начинает противоречить
неотъемлемой правовой свободе тех, кому она
оказывается, и вместо активных граждан
воспроизводит блаженно-пассивных
несовершеннолетних, которые за социальное
вознаграждение позволят злоупотребить собой
как угодно предержащей власти, а главное,
которые сами лишены сознания ценности
собственности и труда, а потому опасны
"публичной собственности" и сами56. В
качестве единственно справедливого
(гарантирующего от инструментализации
подданных) основания социальной защиты
Канту уже, видимо, предносилось
принципиальное для социального права со-
____________________
53 Ibid, 446.
54 Ibid.
55 Ibid, 447.
56 Ibid.
Кант: власть, мораль и насилие129
временной Германии положение: "помощь для
самопомощи".
3) Итак, всякий основной (и равнозначный
ему) законопроект должен, по
справедливости, приниматься на основе (так
или иначе организованного) "изначального
договора", согласия всеобщей и единственно
суверенной воли всех подданных, как
граждан. Принудить к принятию
конституционного закона ни одного из
подданных у суверена (воля коего включает в
себя и гражданское измерение воли этого
подданного) нет правомерной возможности.
Однако уже для этого изначального
законодательства фактического акта воли
всех не требуется, и в многочисленном
народе требовать на этот счет полного
единогласия противоразумно, а потому
следует рассматривать изначальный акт зако-
нодательства как косвенно санкционированный
так или иначе выраженной волей суверена, -
следовательно, всегда лишь большинства
граждан57. Тем менее может, следовательно,
требоваться такое фактическое единогласное
признание в случае частных законов и
распоряжений власти. Но, поскольку это
власть уже учрежденная и признанная, она
создает своими законами, общими и частными,
контекст правового порядка в данном
сообществе, а потому эти законы допускают
оценку с точки зрения возможного
изначального согласия, его идеи в чистом
разуме. Справедливое производное
законодательство и есть, по Канту,
____________________
57 Gemeinpbruch, 48.
130 А.К.Судаков
законодательство с точки зрения возможной
всеобщезначимости закона: законода-
тельствовать так, как если бы закон
происходил из соединенной воли граждан,
чтобы он мог мыслиться данным самим
народом, - коль скоро сам законодатель
легитимен, то есть существование его и
законодательствование происходит по явно
выраженной воле суверена. В
конституированном государственно-правовом
пространстве нет необходимости в получении
явного (гласного) одобрения народной волей
(прямо или через представителей) частного
(то есть не имеющего конституционного
значения) закона или распоряжения
предержащей власти, коль скоро таким
народным волеизъявлением легитимирована
самая власть: "...если только возможно,
чтобы народ согласился с ним, то является
долгом - считать закон справедливым;
допустим даже, что народ теперь находился
бы в таком положении или настроении..., что
будь он о том спрошен, он вероятно отказал
бы в своем согласии"58. И постольку
принимать законы, исходя из этой фикции
всеобщего консенсуса, есть дело искусства
власть имеющих, а не самих подданных.
Подданные обязаны - и нравственно, и
юридически - подчиняться (и признавать)
любым распоряжениям легитимированной ими
(или их предками) власти.
Это учение Канта встречало, может быть,
наибольшее число оппонентов, пытающихся
отстоять право подданного на неповиновение
____________________
58 Gemeinpbruch, 49.
Кант: власть, мораль и насилие131
или даже сопротивление легитимной власти. И
тема насилия играет в этом пункте
популярной критики Канта весьма важную
роль.
Для того, чтобы адекватно предметной
серьезности разобраться в кантовских
взглядах на право сопротивления, нужно с
самого же начала поставить два вопроса:
сопротивление кому (или чему) имеется в
виду? Какое именно сопротивление, по
характеру, имеется в виду (выраженное или
кулачное, кулачное или словесное,
"ненасильственное сопротивление" или
"простое" непризнание властей (либо данного
ими закона)?
А уже поставив эти два вопроса, мы сможем
всерьез ответить и на третий: всякое ли
сопротивление всякой ли политической
несправедливости отвергается Кантом? В
отношении первого из вопросов нужно сразу
сказать, что Кантом рассматриваются в не-
посредственной связи два, на первый взгляд
весьма различных объекта сопротивления:
одно дело - сопротивление отдельному
закону, изданному верховной властью,
неповиновение в частном случае при
сохранении общей лояльности, - и совсем
другое (как кажется) дело - сопротивление и
неповиновение власти верховного правителя
вообще, принципиальное
антиправительственное настроение и
соответственное поведение ("да он властей
не признает!"). Однако, как мы увидим, для
кенигсбергского философа эти два вида
сопротивления стоят очень близко друг к
другу, а часто имеют одинаковое основание,
132 А.К.Судаков
и соответственно - одинаковые последствия.
Но сказать на этом основании просто: Кант
отрицает оба вида права на сопротивление,
было бы слишком общо. Для верного понимания
нужно ввести еще одно различение: - со-
противление закону (верховной власти),
ущемляющему и благо, и право подданных; -
сопротивление закону, соблюдающему право,
но ущемляющему благо; - сопротивление
закону, ущемляющему право подданных,
безотносительно к их благу; и вот именно об
этих двух последних видах законов и говорит
Кант. Именно в отношении их он
разворачивает свою аргументацию. Заметим
здесь с самого начала, что в третьем виде
законов есть один мало кем из кантоведов
замечаемый подвид, в котором парадоксальным
образом находится место для всего первого
вида, - об этом мы поведем речь под конец
нашего исследования.
В работе "О поговорке: это может и верно
в теории, но не годится для
практики"(1793), под влиянием общего
лейтмотивного противопоставления принципа
блаженства и принципа морали, Кант начинает
обсуждение интересующей нас темы именно с
закона, который, по суждению народа,
неблагоприятен для народного благосостояния
и в то же время, - коль скоро принцип права
всеобщ и объективен, а как такой доступен
всем в качестве основания оценки, - можно
сказать: этот закон соответствует всеобщему
принципу права, а потому юридически
безупречен. Должно ли исполнять такой
закон, нет ли права воспротивиться ему?
Кант категорически заявляет: такого права
Кант: власть, мораль и насилие133
нет. "Ибо речь здесь вовсе не идет о
блаженстве"59. Основанием, побудившим
некогда к учреждению наделенного властью
"общежития" свободных людей, является вовсе
не защита народного благосостояния, а за-
щита права, гарантия безопасности жизни,
свободного "предпринимательства" и
надежного права собственности в широком
смысле. Законодательствующая власть
поставлена не на стражу народного
благосостояния, а на стражу всеобщего (не в
смысле, конечно, абстрактного, а в смысле:
свойственного всякому в народе и всякой
части его, то есть все-таки конкретно-все-
общего) права. Поэтому, как мы уже видели,
и социальное законодательство правомерно в
кантовской теории (что обсуждается именно в
этом же месте "Gemeinspruch") лишь как
косвенное, - не как самоцель, а как
средство поддержания гражданского мира,
сохранения правового состояния сообщества,
а постольку - сохранения общежития, как
такового, предотвращения социально
мотивированной анархии или войны между
частями государства либо его сословиями60.
Именно это различение права и блага по-
зволяет Канту утверждать, что при смешении
этих понятий власть нарушает неотчуждаемое
право народа самому определять пути и
средства собственного социального
благополучия. Прямое и самоцельное
социальное законодательство или иные методы
прямого полицейского вмешательства в
____________________
59 Gemeinpbruch, 50.
60 Ibid, 50-51.
134 А.К.Судаков
народное благосостояние характеризуется
Кантом как попытка "сделать народ
счастливым против его воли", как социальная
деспотия61. Власть, берущаяся определять за
подданного по своим понятиям, в чем состоит
его "подлинное", "разумное" и тому подобное
благосостояние62, есть власть, узурпирующая
свободу поиска счастья, принципиальную
гражданскую самостоятельность подданных.
Постольку на нее кантовский запрет
деятельного сопротивления не распространя-
ется. Причину того и дополнительный
аргумент в пользу того мы будем иметь повод
обсудить чуть ниже.
Но вот властью принят закон,
неблагоприятный для блага подданных, но
юридически (с точки зрения не просто
позитивного, действующего в данном
государстве, права, но и с точки зрения
права естественного, неотчуждаемого
независимо от местожительства) вполне
безупречный. В силу этого последнего с ним,
как с правомерным, связана компетенция
принуждать (к исполнению его), а со стороны
подданных - запрет на сопротивление ему63.
Компетенция же принуждать к исполнению
закона дает властным инстанциям право
подавлять сопротивление, если оно все же
возникнет, - и соответственно, можно
продолжить мысль Канта, народ не имеет и
права на сопротивление этим подавляющим
____________________
61 Gemeinpbruch, 51.
62 Это - хроническая болезнь многих и
многих политических учений Просвещения.
63 Gemeinpbruch, 50.
Кант: власть, мораль и насилие135
действиям верховной власти. Почему? Потому,
как утверждает Кант, что сопротивление
закону происходило бы по максиме,
разрушительной для правового состояния
общежития, - по максиме, всеобщая
значимость которой искоренила бы самую
возможность гарантированного конкретно-
гражданского права64. И затем Кант навсегда
оставляет тему сопротивления правому
асоциальному закону, а поэтому хотелось бы
попробовать все же как-то осмыслить его
скупую аргументацию на сей счет. Раз речь
идет о максимах, то ясно, что мы находимся
не в сфере строго права, не в сфере
политической теории, а в сфере политической
этики, в сфере размышлений о том, на
основании чего (каких представлений как
правил) воля подданного определяется к дей-
ствию (в данном случае - к неповиновению,
или сопротивлению в той или иной форме).
Правитель и законодатель, повторим еще раз,
не имеют права выступать в качестве
непосредственных социальных попечителей
народа, прямых отцов народного благосо-
стояния, под страхом социальной деспотии,
подменяющей принцип права принципом
блаженства. Подданный, считающий тем не
менее правителя обязанным к прямому
социальному попечению, считает его,
следовательно, обязанным быть тираном. Под-
данный, у которого сформировалось
социально-потребительское отношение к
власти, исходит из такого понятия о
властителе, которое противоречит правовым
____________________
64 Ibid.
136 А.К.Судаков
понятиям (примером такого подданного может
служить тот питомец ночлежки для бедных,
который в состоянии обеспечить себя, хотя
отчасти, и сам, но предпочитает бесплатный
суп от государства трудовому хлебу от рабо-
тодателя, - именно в этом-то смысле
опасался Кант, что изобилие социальных
служб воспитает социальную леность и
паразитизм:
Боюсь, сударь, я одного
смертельно:
Чтоб множество не накоплялось
их65.
Сопротивляется он, однако, закону,
который соответствует праву, - потому
именно, что он сам безразличен к праву,
лишен вовсе (или не воспитал в себе в
достаточной мере) правосознания. Он
рассматривает справедливый закон как
несправедливый, - а ведь кантианская теория
права именно настраивает на убеждение, что
для справедливости законодательства или
института достаточно его правомерности и
юридической (правозащитной в широком
смысле) эффективности, социальная же
благотворность необходима лишь как средство
для этой первой, как рамочное условие
сохранения общежития, а постольку сама по
себе вовсе не есть исчерпывающее условие
справедливости закона или установления, а
нечто вроде "сверхдолжной заслуги". Желание
сопротивляться справедливому закону именем
____________________
65 Сравни MdS, 447.
Кант: власть, мораль и насилие137
социальной справедливости есть,
следовательно, желание, противоречащее
самой справедливости, ибо совершающее
подмену в самом понятии о ней:
сопротивляться правомерному (обеспечение
которого входит в компетенцию власти) наш
потребитель благ собирается именем
благосостояния (которое как раз в
компетенцию власти непосредственно не
входит). Тем самым он легко может
воспрепятствовать власти в осуществлении ее
законных полномочий, требуя от нее принятия
на себя незаконных. Иначе кантов аргумент
можно понять еще так: сопротивление
правомерному, но асоциальному закону, как
возможное лишь по максиме социальной
деспотии, в пределе стремится к учреждению
такой социально-попечительной власти, перед
которой все подданные находятся в положении
несовершеннолетних подопечных, а потому не
могут и "обладать правами вообще". То, что
по убеждению Канта попечение о
благосостоянии подданных не входит в прямую
компетенцию властителя, позволяет осмыслить
его аргумент еще иначе: попечение подданных
о благе, ненарушение интересов их
социального благосостояния не могло быть
содержанием того изначального договора,
который (как факт или как идеальное до-
пущение, неважно) положил начало правовому
состоянию в сообществе. Максима же
сопротивления социально невыгодному закону
именно только и возможна исходя из
допущения, что в изначальном договоре такой
пункт содержался.Постольку она ставит этот
правовой изначальный договор на один
138 А.К.Судаков
уровень с (возможными вообще-то и в
естественном состоянии) договорами,
учреждающими общества потребителей,
кооперативы, социальные союзы и т.п., в
компетенцию которых благосостояние членов
не только может, но часто прямо должно
входить. Но, главное, такая максима
предъявляет неправомерные претензии к
партнеру по социальному договору, вменяя
ему исполнение требований, о которых в
существующем договоре ничего не сказано, а
самое-то главное, она исходит из мнимого
права разорвать договорные отношения по
причине неисполнения несодержащихся в
договоре условий. В этом - еще один "срез"
несправедливости такой максимы. Права же
творить несправедливость в условиях
недостаточного благосостояния, или даже в
условиях социальной нужды, - под именем
"чрезвычайного права" (на сопротивление),
Кант всерьез признать не может66. Ибо
разрушение правового контекста
человеческого общения есть преступление
величайшее и неизвинимое никакой социальной
нуждой67. Мнимое право на сопротивление
закону в чрезвычайной социальной нужде еще
и потому есть мнимое право, что ему
противостоит столь же мнимое оправдание
жестких карательных мер против социального
мятежа сопротивлением (социально
неблагоприятному) закону68. Мнимым это
оправдание Кант называет не по чисто
____________________
66 Gemeinpbruch, 52.
67 Ibid, 51.
68 Ibid, 52.
Кант: власть, мораль и насилие139
юридическим, а по нравственным причинам: с
чисто административно-юридической точки
зрения сопротивление подданных
действительно мешает власти реализовать
закон в полной мере, но это не означает
дозволенности любой жестокости в подавлении
социального мятежа, где власть также легко
может перейти в пафосе самооправдания грань
строгого права и строжайшей морали, как
бунтующие подданные размыли своей максимой
грань правового и прагматически-
эвдемонистического интереса. Спор о праве,
однако, может рассудить только тот, на чьей
стороне право, а не частный интерес
(перейти же обе эти грани можно, по мысли
Канта, лишь из частного интереса и потому
мнимо-правомерно): право же на стороне
власти. Поэтому подданным остается
единственная возможность: повиноваться, - и
остается в силе строгий запрет на
сопротивление этому закону.
4) До сих пор речь шла о мнимом праве на
сопротивление легитимной власти, издающей
правомерное, но социально неблагоприятное
постановление и осуществляющей его, что
приводит, соответственно, к ущербу для
естественного блага, но не приводит к
ущемлению неотчуждаемых естественных прав
подданных легитимной власти. Теперь нам
предстоит обратиться к выяснению вопроса о
праве подданных на сопротивление легитимной
власти, в случае если она нарушает права
подданных, по их собственному суждению, или
тем более, по их же собственному суждению,
нарушает конституцию или иной
конституционный закон, а тем самым, по
140 А.К.Судаков
суждению подданного, отступает от условий
артикулированного в конституции
изначального государственного договора. О
праве на сопротивление власти, по суждению
подданного, юридически нелигитимной. Скажем
сразу: это право, подобно
вышерассмотренному, Кантом также
оспаривается.
Присмотримся к аргументам, которые
выдвигает кенигсбергский философ. Первый из
этих аргументов таков: "при уже
существующем гражданском устройстве народ
не имеет правомерного суждения в
определении того, как это гражданское
устройство должно управляться"69; или то же
самое в иной формулировке: "поскольку народ
уже должен рассматриваться как объединенный
под единой всеобщезаконодательной волей,
чтобы правомерно судить о верховной
государственной власти, - народ не может и
не смеет судить иначе, чем того хочет
нынешний глава государства"70. Кант именно
исходит из того, что правовое состояние
сообщества (пусть не во внутреннем
нравственном, хотя бы во внешнем,
формальном, смысле слова) уже налицо, что
уже есть моральное лицо (особа, скорее,
группа особ), наделенное компетенцией
гарантии конкретного частного права, и
располагающее для этого также достаточной
силой, - для защиты частного права от
частных покушений внутри сообщества и на-
ционального интереса и достояния от внешних
____________________
69 Gemeinpbruch, 52.
70 MdS, 437.
Кант: власть, мораль и насилие141
покушений в международных делах, - что уже
учреждена властная сила, компетентная
попекать гражданское право и обеспечить
"каждому свое" (suum cuique), что уже есть
выделенный гарант конкретно-всеобщего
права, то есть, пользуясь библейским
выражением, "царь преобладающий"71.
Исходит, таким образом, из того, что народ
и суверен - это уже не одно и то же, что
это уже - различные "моральные лица"72, -
что уже есть не просто властный, но
достаточно (для целей всеобщего права и ни
шагу далее) властный суверен ("сильная
власть" Б.Чичерина), - так что Кант даже
отказывает недостаточно властному для
защиты частного права властителю в праве
повелевать подданному73. Именно властной,
или, что то же, государственной воле
подданный должен, по мысли Канта,
повиноваться безусловно, - и именно потому,
что как свидетельствует общий пафос
рассуждений философа на эту тему, введение
любых условий в это обязательство лишает
волю суверена статуса государственной.
Повиновение физически преобладающему (и
потому сугубо устрашением или пряниками
убеждающему), и постольку доправовому и
внеправовому повелителю (появление которого
возможно ведь и в условиях полного есте-
ственного состояния и одичания и анархии, и
в условиях гражданской войны, то есть
первичного государственного раскола, -
____________________
71 I Послание Апостола Петра, 2,13.
72 MdS, 439.
73 ZeF, 51.
142 А.К.Судаков
безусловное повиновение лидеру социального
союза (семьи, цеха, клана и т.п.) или
частнополитического объединения в
государстве (партия, например) кантианскими
аргументами обосновать недопустимо, да и
объективно невозможно. Речь идет о "царе",
"преобладающем" именно не физически, а
юридически, и соответственно о повиновении
не всякой наобум взятой социальной силе, а
только правовой (хотя бы и мнимо неправой)
власти. Поэтому моральный пафос негодования
(по логике приблизительно такой: Кант
признает безусловный долг повиновения
всякому властителю, а значит, всякому, кто
только возымеет претензию быть надо мною
властителем, только потому, что этого
требует идея верховной власти, этак-де идея
верховной власти обяжет меня повиноваться
всякому диктаториальному произволу) в об-
суждении кантовских аргументов по поводу
права на сопротивление не может и не должен
быть аргументом "против". Речь идет не о
всякой вообще власти, а только о власти
правовой, или, что для Канта в сущности то
же, государственно-правовой. Партбосс или
главарь мафии обсуждению не подлежат.
После этого предварительного замечания
существенно уточняется смысл
вышеприведенного аргумента: Кант оспаривает
за подданным право не столько правомерного,
сколько именно правомочного суждения,
имеющего или могущего иметь юридические
последствия. А это уже не простое
описательное суждение, а суждение-
претензия. Именно только для такого
суждения имеет смысл обоснование, которым
Кант: власть, мораль и насилие143
Кант снабжает свой аргумент: допустим, что
подданные имеют право претендующего
суждения о порядке управления и о пределах
конституционности мер, принимаемых
правительством в целях возможно полного
исполнения задач широкой правозащиты.
Допустим далее, что они имеют это право в
столь широком объеме, что оно включает
право выдвигать об этом претендующее
суждение, не соответствующее претендующему
суждению об этом правительства. Кто может
выступить судьей в этом споре о юридических
претензиях? - спрашивает философ. Ибо если
претензии с обеих сторон в случае их
правоты должны иметь юридические
последствия, должны, следовательно, иметь
юридически-обязательную (и принудительную)
силу, то должно быть возможно легитимное
судебное разбирательство в этом деле, а для
этого должен быть возможен независимый
судья. Естественно, что ни одна из сторон
тяжбы таким независимым судьей быть не
может. Допущение же независимого судьи вне
сторон также оказывается самопротиво-
речивым: трудности создает понимание
отношения, существующего между этим
независимым якобы судьей и суверенной
властью. Принадлежит ли судья к числу
подданных той власти, которую должен
рассудить с ее собственными подданными, -
тогда он будет судить как подданный, и,
следовательно, неизбежно пристрастно.
Принадлежит ли он к структурам самой вла-
сти, - тогда он не сможет отделаться от
партийности в пользу власти, и значит,
опять-таки будет пристрастен. Если же он не
144 А.К.Судаков
принадлежит к числу подданных и не входит в
число властителей, то для того, чтобы иметь
полномочия судить властителей, он должен
обладать большей властью, чем они сами, и,
стало быть, они сами должны быть его
подданными, - но тогда предопределена
тупиковая ситуация в разбирательстве, ибо
тогда властители не могут выиграть процесс,
ибо в пользу их преимущественного права не
остается доводов: они сами - не более чем
подданные. Так, по крайней мере, нам
представляется, можно расшифровать
утверждение о "самопротиворечивости" идеи
независимого судьи в конституционном споре
между властителем и подданным, - или даже
целой совокупностью подданных74. Предметом
же разбирательства в этой гипотетической
тяжбе должен быть спор о том, нарушено ли
(как полагает народ или "общество") либо не
нарушено естественное право общежития, - и
соответственно: нарушен ли властью
изначальный договор, являющийся правоос-
нованием самой ее властной компетенции, или
не нарушен. Сторонники права на
сопротивление именно и аргументировали
приблизительно в таком смысле: народ имеет
право судить, нарушен ли властью
изначальный договор или нет, и в случае,
если по суждению народа нарушение
удостоверено, народ имеет право на
неподчинение, неповиновение власти, вплоть
до вооруженного восстания, - хотя, как
признавали эти теоретики, это неповино-
вение, да уже и сам акт разрыва
____________________
74 Gemeinpbruch, 52.
Кант: власть, мораль и насилие145
государственного договора, означает
возвращение народа в естественное состояние
(по крайней мере в том, что касается
отношений его с бывшим властителем). Но это
их, видимо, не пугало (см. цитату у самого
Канта75). Фактически сторонники
естественного права на сопротивление при-
знают за подданным (или народом как
совокупностью подданных) право следующего
содержания: компетенцию, в случае на-
рушения, по собственному мнению подданного,
его конституционно закрепленного (и стало
быть подлежащего гарантированной
государством властной охране) естественного
права неким актом государственной власти,
признавать, по этому случаю, юридически
недействительным и конституционно-
учредительный акт в его целом и отказывать
(учрежденной этим актом) власти в по-
виновении (которое до тех пор им с полнотой
лояльности соблюдалось), или тем более
совершать принуждение в отношении носителей
самой власти (от принуждения их к принятию
тех или иных решений, вплоть до физического
насилия и умертвления относительно их).
Короче, речь идет о праве на нелояльность
власти, издавшей акт, нарушающий
естественное право подданного или целого
народа, и о праве, в таком случае, на
ответное принуждение в отношении власти, от
юридического (по сути дела,
псевдоюридического) "роспуска" ее, вплоть
до физического уничтожения ее носителей,
или в более слабой форме - насильственного
____________________
75 Ibid, 53.
146 А.К.Судаков
принуждения их к изданию более отвечающего
праву подданных закона либо указа. Ответ
Канта состоит, по существу, в одном: такое
право означало бы право на учреждение
легитимной альтернативной власти. Ибо, коль
скоро право на сопротивление властной
инстанции по юридическому смыслу своему
означает компетенцию ограничивать властные
полномочия этой инстанции, то уже право на
юридическое претендующее суждение о
властных компетенциях означает по сути
право на альтернативное законодательство,
на альтернативную систему принципов го-
сударственного устройства и администрации.
Иначе компетенция даже не равна компетенции
ограничиваемой им власти. Всякое право
возможно только в правовом состоянии целого
сообщества, в подчинении всех членов
сообщества единой воле верховного за-
конодателя, устанавливающего принципы и
порядок правового устройства в этом
сообществе76. Постольку право на
сопротивление верховной государственной
власти бессмысленно (=не есть право) без
права на неповиновение верховному
законодателю, а это последнее требует
заполнить нормативный вакуум альтерна-
тивными "законами". Вождь политического
неповиновения власти предержащей логически
необходимо ставит себя рано или поздно
перед потребностью законодательствовать
самому (при этом совершенно неважно,
совершается ли это неповиновение с
поддержкой ружейного огня или только
____________________
76 MdS, 438.
Кант: власть, мораль и насилие147
прокламаций). А тем самым он ставит себя
вне того государства, которому сопротивля-
ется: коль скоро он не признает действия
конституционного закона, а с ним и
основания легитимности живущей по нему вла-
сти, он принадлежит иному правопорядку в
своей максиме, он юридический иностранец в
собственной (по крови) стране, и власть
этой страны с полным правом, как убежден
Кант, будет действовать в случае, если и
позитивным законом поставит его (и всех его
фактических подданных) вне закона. Он уже
вне закона в своем правосознании, и с ним
вне закона (и государства, издавшего этот
закон) также и все те, кому ему удалось
объединить для акций неповиновения. Поэтому
суд над ним равноценен суду над внешним
врагом, ибо он не более лоялен к государ-
ственной власти, чем иностранец77.
Два же других момента этой альтернативной
компетенции Кант отмечает и открытым
текстом: право на сопротивление учрежденной
власти означает право повелевать, во-
первых, самой этой власти, чтобы побудить
ее к тем или иным, соответствующим мнимо-
правовому интересу сопротивленцев,
действиям, будь то законодательным или
силовым78, - во-вторых же, соучастникам в
акции сопротивления, чтобы побудить их к
внегосударственной и противогосударственной
правозащите ("публично повелевать
сопротивлением"79; а это означает право на
____________________
77 Ibid.
78 MdS, 441.
79 Ibid, 438.
148 А.К.Судаков
учреждение альтернативного верховного
повелителя (альтернативного главы
исполнительной власти). И наконец,
компетенция ограничения властных полномочий
"царя преобладающего" в каком бы то ни было
случае влечет за собою с необходимостью
компетенцию правомочного судьи и защиты
подданных по приговору этого правомочного
суда, - а это означает право на учреждение
альтернативной судебной власти80. Именно
компетенции альтернативного правосудия Кант
и уделяет наибольшее внимание, анализируя
вышерассмотренное право на суждение-
претензию. Даже если не задаваться здесь
вопросом о правомочиях конституционного
третейского судьи, то остается вопрос
такого содержания: а что такое в условиях
существования альтернативной власти сам
первенствующий властитель? Носитель
равноправной претензии? Но тогда мы
находимся в естественном состоянии.
Подданный альтернативной власти? Но тогда в
чем, кроме большинства голосов, основание
ее правовой компетенции, дающее ей
преимущественное право? Если же он по-
прежнему верховный властитель, то неясен
статус альтернативной власти. Для
окончательного опровержения самой юриди-
ческой возможности первого из этих трех
случаев, уже и при поверхностном
рассмотрении означающем право на
гражданско-государственный раскол и
гражданскую войну (особенно же актуально
эта тема начинает звучать, если мы учтем,
____________________
80 Ibid.
Кант: власть, мораль и насилие149
что Кант допускает такое соперничество
компетенций не только между властью и
подданными, но по существу и между
властителем как законодателем и
исполнителем (министром), - между "ветвями"
власти81), - как мнимое право на
непризнание единого в данном сообществе
контекста (и кодекса) права - Кант
дополняет свой логически-юридический
аргумент другим, собственно относящимся к
государственному праву.
5) Необходимость в этом новом аргументе
возникает вследствие того, что на первый
аргумент Канта возможен контрдовод
морального порядка: власть, о праве на
сопротивление которой идет речь, нарушила
справедливость, нарушила закон (или тем
более конституцию) и потому не имеет
морального права быть далее верховной
властью, а следовательно, с этической точки
зрения властные полномочия сопротивленца
суть не альтернативная, а единственная
подлинная власть, а он - единственный, кто
пользуется властью не вопреки праву и
справедливости, а по праву и
справедливости. И, следовательно, это даже
благоприятно, если теория строгого права
должна признать за ним действительные
властные компетенции.
На самом же деле, с кантианской точки
зрения, подобная аргументация сама нарушает
справедливость, неправомерно смешивая
правовые и сугубо моральные соображения.
Кант именно строго склонен различать между
____________________
81 Ibid.
150 А.К.Судаков
моральным дезавуированием власти и ее
юридическим низложением либо ограничением.
Именно второе для него существенно, хотя,
как понимает всякий, оно не может
происходить, совершенно не сопровождаясь
первым. Право на неповиновение или тем
более на сопротивление власти опасно не
тем, что создает альтернативную (якобы мо-
рально безупречную) власть в условиях
морального саморазоблачения власти
предержащей, а именно и только тем, что
через эту альтернативную власть разрушает
вообще контекст права и власти, воскрешая
естественное состояние тем полнее и
нагляднее, что само образование
альтернативной власти неизбежно порождается
и сопровождается моральным негодованием (а
то и осуждением) в адрес власти
предержащей, и вместо правового сообщества
перед нами, таким образом, опять предстоят
сообщества, где сосуществование разумных
мотивируется и руководится соображениями
морального или физического превосходства, -
причем, как правило, порознь. Иными
словами, в самом факте существования
альтернативной власти ничего морально
дурного не заключается, но возникающая
благодаря этому факту ситуация является
юридически несправедливой постольку,
поскольку в этой ситуации сама власть (и
притом всякая власть) утрачивает
действенность и значимость правой силы, а
вследствие этого ничего, кроме силы и
морали, на страже конкретно-частного права
не остается.
Кант: власть, мораль и насилие151
Подтверждению этого и служит второй
аргумент Канта. Он гласит: в правовом
сообществе всякое право должно быть защи-
щено строгим и непротиворечивым законом,
как принципом руководства воли,
пользующейся неким правом, и воли, защища-
ющей пользование им. Всякое право,
следовательно, и право на сопротивление, в
гражданском состоянии должно быть обосно-
вано на законе. Стало быть, право на
сопротивление власти (и сопряженное с этим
ограничение или уничтожение ее властных
полномочий) в случае нарушения этой властью
закона и тем более конституционного закона,
прямо обязано подлежать юридической
кодификации, как служащее (якобы) защите
конституции и законности. А такого
дозволяющего закона о праве на сопро-
тивление верховной власти именем закона
(или тем более конституции), который бы не
содержал в себе противоречия и, сле-
довательно, мог быть правооснованием
властной компетенции сопротивления, не
может быть. Следовательно, защита законно-
сти средствами массового неповиновения
законодательствующей власти сама по себе
незаконна и в правовом состоянии сообщества
поэтому недопустима. К этому присоединяется
также и то соображение, что конституционно-
государственный акт, который бы содержал в
себе такое чрезвычайное определение, не был
бы свободен от принципиальных противоречий
и поэтому не учреждал бы того, учреждению
чего по самому смыслу своему должен бы был
служить: правового состояния сообщества.
152 А.К.Судаков
Почему именно не может быть такого
дозволяющего закона? Во-первых, он порождал
бы противоречия в акте передачи властных
полномочий от народа-суверена верховному
правителю: одновременно утверждалась бы и
передача таких полномочий (в органах власти
выражается воля суверена об учреждении
конституционного строя и о наделении самого
строя (и его институтов) принуждающим
правом), и возможность действия подданных
согласно идее непередачи полномочий (в
качестве непосредственно властного
суверена), - то есть это было бы
законодательство, конституционно
закрепляющее две верховных власти: одну
непосредственно-суверенную волю народа и
непосредственно властную волю суверена как
равноправные властные инстанции. Вся
остальная конституция исходила бы из
совершившегося акта передачи властных
полномочий, - и только один этот закон
допускал бы возможность того, что акт этот
вовсе еще не совершился. Вся конституция
исходила бы из допущения, что законной вла-
стью является (личный или коллегиальный)
верховный правитель, - и только этот один
закон настаивал бы на том, что единственной
законной властью является непосредственная
воля народа: "народ претендовал бы тем
самым на правомерную власть над главой
государства"82, - или, что то же "верховное
законодательство содержало бы в себе
определение не быть верховным и делать
народ как подданного в одном и том же
____________________
82 ZeF, 51.
Кант: власть, мораль и насилие153
суждении сувереном над тем, кому он поддан;
что противоречит само по себе"83. Верховный
властный институт учреждается, и в то же
время учредительный акт одним из подпунктов
предусматривает меры на случай, если этот
институт не окажется верховной властью.
Конституция учреждается, но сохраняется
оговорка о том, что делать в случае, если
она утратит силу. Но это противоречит духу
и смыслу конституционного акта, смысл
которого именно в том, что это не
предварительный проект, а постоянная, если
не вечная, основа права каждого из его
подданных (субъектов). Ибо конституция и
вообще государственное законодательство, в
кантианской перспективе тем и отличается от
правил игры в покер и даже от партийного
устава, что цели регулируемого ею
объединения и ценности объединяемых ею
существ нуждаются в защите всегда, пока
вообще свободные существа хотят безопасно
сосуществовать с себе подобными. Кант
исходит из интуитивно ясного допущения, что
конституция (=правовое гражданское
состояние) учреждается навсегда, хотя
институциональное оформление и тем более
персональный состав правителей, не только
может, но в сообществе смертных и
себялюбивых существ непременно будет изме-
няться. Право есть ценность равнозначимая
для злых и добрых, а потому правовой
контекст общежития независим от морального
качества учредителей ("отцов-основателей")
и будущих наследников или реформаторов
____________________
83 MdS, 439.
154 А.К.Судаков
властных структур. Постольку невозможно и
противоречиво существование
конституционного закона, дозволяющего
(основанного на дозволении) сомневаться в
справедливости власти, учрежденной
конституцией данного государства.
Итак, конституция, единым актом
исповедующая верховенство справедливого и
подданство несправедливого правителя, по
мысли Канта, вовсе не есть конституция. Но
на этот логико-юридический довод
сохраняется в силе моральный контрдовод:
почему вообще мы должны признавать властью
власть законопреступную и несправедливую, -
почему бы не исходить из того, что в этом
чрезвычайном случае властные полномочия
автоматически переходят всецело к народу-
суверену? Признание власти предержащей,
отвечает на это кантианец, обязательно по
самопротиворечивости непризнания ее. А
именно, допустим даже, что мы именно так и
поступаем, как призывает поступить этот
моралист (и неконституционный демократ):
власть оспорена и низложена, вся полнота
властной компетенции принадлежит суверенной
воле совокупного подданного. Неудобство
однако же, в том, что тем самым уже эта,
народная, воля стоит перед проблемой нового
учреждения правового строя (мнение, что
проблема может отмереть в меру отмирания
бывших властителей, достаточно опровергнуто
самой историей), - перед проблемой учреж-
дения государства, - перед проблемой,
следовательно, справедливого, настоящего и
окончательного конституционного законода-
тельства, которое бы имело целью сделать
Кант: власть, мораль и насилие155
невозможным впредь какие-либо нарушения
законного порядка, - имело целью, следо-
вательно, упрочение правового строя и
окончательное торжество юридической
справедливости (безопасности обладания,
жизни и свободы для всех). Спрашивается:
может ли эта новая, справедливая и правая
конституция признать законное право на
сопротивление установленным ею институтам
верховной власти? Если да, то она
вышеотмеченным образом сама подвергает
сомнению собственные компетенции, ибо это
было бы сопротивление справедливому
правителю (допущение несправедливых также и
после переворота, хотя бы как возможных
означает ни много ни мало - недостижение
существенной цели "движения сопротивления",
приведшего к власти нового правителя, - ибо
оно именно хотело (допустим!) безусловного
господства справедливости). Если же
"справедливый мятежник", законодательствуя
сам, права на сопротивление себе не
признает, то он и вовсе юридически денон-
сирует собственный мятеж и обнаружит полное
отсутствие под ним юридического оправдания.
Глава государства, признающий за подданными
право на сопротивление или хотя бы
неповиновение себе, противоречит себе,
совершенно независимо от происхождения его
властных компетенций. А потому Кант не
признает не только права на сопротивление
законному правителю, то есть права на
мятеж, но и права на сопротивление удачно
совершившемуся мятежу, то есть права на
156 А.К.Судаков
контрреволюцию84. Мятежник же, по мысли
Канта, может признавать право на
сопротивление власти предержащей только за
собой, а это значит, только про себя,
тайно, или по крайней мере приватно, не
публично. Он не может признавать его за
всеми, или по крайней мере может признавать
его за всеми лишь до поры, именно до той
поры, пока сам от имени этих всех не
получит возможности законодательствовать: в
законодательстве своем, не разрушая
собственной цели (справедливости), он не
может уже признать права на сопротивление.
Максима сопротивления именем закона не
может быть публичной и победить. В этом
мнении Канта заключен еще вот какой смысл:
публичная максима сопротивления предержащей
власти легализует непрестанное и всеобщее
сопротивление, а тем самым именно и
разрушает единый контекст права, и общение
подданного с властью возвращается к двум
родным языкам "естественного человека" -
языку хитрой силы и языку бессильной
морали. Судопроизводство на этих языках
вестись не может. Отсюда еще один довод
Канта: допустим, что подданные оказали
суверену всеобщее сопротивление, претендуя
тем самым на правомерную власть; кто может
оценить и рассудить их спор о претензиях
власти предержащей на властвование, а
народа - на верховное властвование и
низложение неадекватно действующей власти?
Ответ Канта очень осторожен: во всяком
случае не народ, ибо тогда его приговор был
____________________
84 ZeF, 52.
Кант: власть, мораль и насилие157
бы очевидно пристрастным, как приговор
"судьи по собственной тяжбе"85. Договорим:
властитель, напротив, не был бы судьей себя
самого, - тем менее он был бы в затруднении
такого рода в случае, если сам получил ту
или иную легитимацию от народа (путем
государственно-учредительного договора или
тем более выборов), - и потому обыкновенный
законно учрежденный суд (не какой-то
особенный специальный суд, ибо такой, как
мы видели, невозможен в кантовом правовом
государстве) мог бы рассудить спорящих в
пользу власти. Правящая власть поставлена
на службу гарантии права и свободы всеобщей
и, потому в приватных интересах не может
быть дозволено низложение ее, иск же,
основанный на безусловной правоте только
одной из сторон (именно народа) и на полном
бесправии другой (именно "преступной
власти"), есть юридически ничтожный иск и в
полной мере удовлетворению не подлежит.
Народное право не становится всеобщим
только силой большинства голосов.
Публичность же максимы сопротивления именно
и означает доступность и внятность ее всем
в государстве, и предположение, что в один
далеко не прекрасный момент все они
признают ее правомерность, - поставит всех
их в описанные нами выше тупики суда
конституционного (беспомощным
конструированием которого ослабил свою
раннюю политическую теорию Фихте), и
ничего, кроме хаоса всеобщего бесправия, а
то и всеобщего оцепенения, из этой ситуации
____________________
85 MdS, 439.
158 А.К.Судаков
не возникнет. Публичность максимы
"праведного гнева" парализует обеспечение
справедливости в настоящем строе, -
публичность ее в стране победившего мятежа
парализует дальнейший прогресс правовой
справедливости86.
____________________
86 На примере этой темы мы можем видеть
чрезвычайное своеобразие кантовской
политической доктрины: это учение
либеральное, по тому, как оно понимает
смысл правового состояния (гарантия
всеобщности конкретной внешней свободы),
конституционное, вследствие признания
безусловной ценности конституционо-
правового строя. Кантианец - заведомый
конституционный либерал, и именно как
конституционалист, он противник рево-
люций. Но именно как конституционалист и
либерал, кантианец считает себя также
свободным от обязательств перед
радикальной демократией. Безусловная
правота демократического интереса не
поддается осмыслению в кантианских
терманах. Кант - не "демократ", и
бессмысленно пытаться представить его
теоретиком демократической
общественности. Эта особенность
(либерал, но не демократ) позволяет,
однако, как нам представляется,
кантовской аргументации против права на
сопротивление сохранить значимость и в
демократической республике, где
легитимность предержащей власти лишь
усиливается благодаря процедуре выборов,
и где однако конституционный договор явно
Кант: власть, мораль и насилие159
6) У Канта мы находим еще два очень
существенных соображения относительно
мнимого права на сопротивление власти,
предположительно нарушившей конституцию.
Одно из них - собственно философского, а
другое - скорее политически-тактического
свойства, - хотя в кантовской философии
государства и права два эти уровня один без
другого немыслимы.
Философский аргумент состоит в том, что
сопротивление властному распоряжению
уничтожает "всякое гражданское устройство",
исключает "состояние, в котором единственно
люди могут обладать правами вообще"87, -
что оно разрушает устои гражданского
состояния "и создает состояние совершенного
бесправия, где всякое право прекращает по
крайней мере иметь силу"88. Если
произвольное сопротивление будет принято
подданным в качестве основания определения
воли, то тем самым мотивом его, на место
права, окажется частный интерес (и та сила,
которая может служить ему) самого
подданного, под псевдонимом его личного
"права". В законодательстве же частных ин-
тересов хорошее государственное устройство
может возникнуть лишь по воле слепого
случая89. Государственная же воля отлича-
ется от той, которая предъявляет иск
___________________________________________
отличен от этой процедуры и
рассматривается как постоянно, если не
вечно, значимый.
87 Gemeinpbruch, 51.
88 Ibid, 54.
89 MdS, 498.
160 А.К.Судаков
мнимопреступной власти, именно тем, что не
отделяет себя от нее и тем менее себя ей
противопоставляет. Правая воля действует,
следовательно, в общенациональном интересе,
в интересе целого, отстаивает возможность
права в целом (которое, вопреки Платону,
конечно же, невозможно при сложении
сплошных частных бесправий). Всякая же
ущемленная правонарушением воля законно
вправе отстаивать лишь свое частное право и
интерес. Должно быть возможно допускать,
говорит Кант, что власть не хочет причинить
подданному несправедливости90. Должно быть
возможно допускать, что интерес частного
права не забыт в деле всеобщегражданского
законодательства. Должно быть возможно для
подданного априори вменять власти максиму
правомерности в отношениях с ним,
подданным, - должно быть возможно для того,
чтобы подданный мог считать власть
предержащую законной властью, то есть вла-
стью именем закона, рассматривать ее как
преобладающее (имеющее достаточно права и
силы для подавления преступной и тем более
мятежной воли) проявление идеи
государственности вообще. А это, в свою
очередь, должно быть возможно, чтобы
подданный практически признал власть и
повиновался ей. "Правомерное" же
сопротивление власти есть частноправовое
сопротивление, и, как таковое, переводит
спорящих о праве (подданного и правителя)
из контекста единого пространства за-
конодательного (=национально-
____________________
90 Gemeinpbruch, 56.
Кант: власть, мораль и насилие161
государственного) интереса в план частных
конкурирующих прав, в защите которых каждый
опирается лишь на собственную силу (и
разумение), а потому в этом броуновском
движении правосубъектов право каждого в вы-
сшей степени случайно, ибо не признано
(впредь до суда или кулачного боя) никем из
соседей, а потому новое учреждение пра-
вового контекста, мягко говоря, не
гарантировано. В условиях же преобладающей
власти некоторое единство законодателя и
правителя налицо, и если только власти
вменима максима права, единый правовой
контекст служит как бы большей посылкой в
том силлогизме, который гарантирует право
также каждому. Потенциально-правая власть,
иными словами (для целей правового
прогресса к гармонии мира сообщества внешне
свободных) надежнее анархии, в пределе
порождаемой максимой непризнания властей.
Говоря совсем просто, это вот что: худой
мир лучше доброй ссоры.
Вообще в этом убеждении, в этом
категорическом требовании "иметь
возможность допускать", что власть не
желает творить частноправового произвола и
несправедливости, что, следовательно, у
власти стоит не уголовник и коррупционер, а
государственный муж, который "не зря мечом
препоясан", в этом императиве повиноваться
власти как таковой, во избежание броунов-
ского произвола частных претензий и
властей, - во всем этом более, чем в прочих
аргументах Канта, можно подозревать даже не
охранительные, а просто бюргерские и
мещанские нотки того, что по-немецки
162 А.К.Судаков
именуется Obrigkeitsfrommigkeit. Полагаю,
однако, что если такое "благочестие к
власти" есть мещанство, то гражданский мир
не только в монархиях старого образца, то и
в ультрасовременных демократиях напрямую
зависит от многочисленности мещан в числе
граждан. Кантианская аргументация против
права на сопротивление сугубо юридического
характера внятна только специалистам, -
аргумент же собственно философский
(усиленный вариант которого, как мы увидим,
нужно признать и единственным собственно
кантианским доводом в числе приводимых
философом) говорит душе и уму не одних
философов и правоведов, но и всякого
частного лица; всякого человека, по жизни
стоящего в стороне от правоведения,
законотворчества и политики, но в то же
время заинтересованного в том, чтобы по
крайней мере два последних осуществлялись
без заминки, чтобы договоры соблюдались,
право собственности неущемленно реали-
зовывалось, личная безопасность
гарантировалась, - и ответственность
нарушителей всех этих благ наступала (хотя
иногда) с неотвратимостью, - всякого
человека, жизненно заинтересованного в
свободе и в законности одновременно, причем
не теоретической законности, а в значимости
позитивного закона. Эта "идеология"
приватного человека для него самого - вовсе
не "идеология", а нечто само собой
разумеющееся. Ученый теоретик права может
назвать это "свободной лояльностью" и
отметить, что такая идеология одинаково
совместима с правовым пространством, где
Кант: власть, мораль и насилие163
действуют наследственные монархи и где
частным лицом является хотя бы временно
всякий, не входящий в царствующий дом, - и
с правовым контекстом, где действуют
профессиональные политики, где частным
лицом является хотя временно всякий, не
избранный во властные структуры, но наде-
ливший другого законодательным голосом от
своего имени. Богослов может дать
развернутый комментарий к апостольским
Посланиям на этот счет91. А частный человек
говорит просто: законодательство и
политика, полиция и администрация - не мое
дело, не моя профессия, но я в них
заинтересован для успеха моего дела. Если б
не полицейский, я боялся бы за свою жизнь;
если бы не законы, я боялся бы за свою
фирму и имущество; да будут поэтому закон и
законодатель; а каковы эти законы, про то
дающим их лучше знать, ибо это - их
профессия!
Но мы отвлеклись. Упомянутый наиболее
отвлеченно-философский из аргументов Канта
в опровержение "права на сопротивление"
можно сформулировать так: право вообще,
правовой порядок в его конкретном и на все
детали простирающемся совершенстве есть
нечто, о чем существует "лишь" идея, чему
ни один реально данный в историческом опыте
правопорядок не соответствует и не может
соответствовать. Причины этой невоз-
можности, скорее всего, относятся к числу
(неискоренимых естественным образом)
____________________
91 К Римлянам, 13, 1-7;
I Петра, 2, 13-
17.
164 А.К.Судаков
ограниченностей, слабостей и пороков чело-
веческой природы, равно проявляющихся и во
властителях, и в подданных властей, -
заключаются в той антропологически обус-
ловленной неблагонамеренности (чтобы не
сказать "комплексе повелительности"), о
которой мы говорили уже выше. Между со-
вершенным правопорядком и историческим
государственным строем существует примерно
такое же отношение, как между вещью самой
по себе и ее явлением92. Но это означает
также, что любой правопорядок, в котором
отмечаются известные признаки, априори
присущие идее правопорядка (как она
существует, например, в уме всякого
человека, еще не учредившего таковой среди
своих собратьев), должен признаваться за
правопорядок вообще, хотя, конечно,
эмпирически воплощенный. И, следовательно,
существует обязанность повиноваться ему, не
противиться ему, как если бы то был
совершенный правопорядок, - или вернее,
долг повиноваться ему безусловен по крайней
мере в том (впрочем частном) смысле слова,
что повиновение ему не обусловлено
обязательным всецелым соответствием его
идее правопорядка, уже по той только
причине, что идея правопорядка есть всегда
лишь идея и, во всяком случае среди людей,
абсолютно адекватного воплощения не найдет
никогда. Кантовский аргумент предупреждает,
следовательно, от правозащитного максима-
лизма, обязуя довольствоваться минимумом,
могущим некогда возрасти, вместо того чтобы
____________________
92 MdS, 497.
Кант: власть, мораль и насилие165
отрекаться от этого минимума ради
абсолютного идеала. Правопорядок есть
метафизически укорененная ценность
независимо от форм его проявления, -
человек, способный патетически
проповедовать уважение к нему в идее,
должен быть способен уважать и его
предметно-наглядное воплощение. А потому
государственному устройству есть долг по-
виноваться, "хотя оно может быть отягощено
великими недостатками и грубыми пороками и
нуждаться в постепенном введении важных
улучшений"93, - "ибо та, которая уже налицо
(власть - А.С.)..., уже владеет
законодательством"94. Государственный строй
явлен, наличен; он порочен, но он
антропологически порочен, он,
следовательно, впредь до преображения всех
и вся будет порочен, но в нем существует по
крайней мере возможность реализации
конкретной справедливости, потому что есть
законодательный кодекс "рамочных условий"
ее, и есть властно наделенная полномочиями
сила на службе ее, - вне же этого контекста
нет ни мотива, ни принципа, ни сильного
гаранта для осуществления права, как
могущего претендовать на общее признание,
но господствуют авторитет силы (вместо
власти авторитета) и моральная проповедь
именем разума. Там сила является чисто
инструментальной, является всегда средством
и только средством, а мораль целью (в
теории), но зато только целью, а потому и
____________________
93 MdS, 498.
94 Ibid.
166 А.К.Судаков
законопочитание, и свободная добродетель
всем вменяются, но ни для кого не
интересны. Кантианское же отношение к праву
можно выразить, напротив, в форме,
стилизованной под знаменитый категорический
императив: "Относись к правовой
субъектности как в своем лице, так и в лице
всякого другого всегда также и как к цели
(=ценности), никогда как только к средству"
(осуществления своих прагматических
интересов). Ибо только при этом условии ты
можешь ожидать от него гарантий своей
правосубъектности, а стало быть, и своего
конкретного права. Уважение к праву и
соответственно правовое вменение суще-
ственно обоюдно. Поэтому повинуйтесь царю,
якобы преобладающему, - не из страха, и не
из выгоды, но из уважения к власти и
администрируемому ею праву.
7) И вот тут-то и встречаем мы самое
неожиданное: сформулировав (устами
апостола) категорический императив лояльно-
сти властям из уважения к власти и праву,
Кант говорит буквально следующее:
повинуйтесь власти, преобладающей вами, "во
всем, что не противоречит внутренней
моральности" (in allem, was nicht dem
inneren Moralischen widerstreitet)95! То
есть легитимист Кант формулирует императив
свой так: повинуйтесь власти из уважения к
ней, кроме случаев, когда власть не уважает
вас! Какие это могут быть случаи? Это,
прежде всего, "отеческое" правление,
социальная деспотия, обращающаяся с
____________________
95 MdS, 497.
Кант: власть, мораль и насилие167
совершеннолетними (бывшими) гражданами, как
с несовершеннолетними, то есть со
свободными и самобытными, как с
несвободными инструментами своей прихоти.
Это отдельные законы и законопроекты, уч-
реждающие свободу социального
самоопределения граждан и союзов граждан
без настоятельной потребности (вне,
например, состояния войны, где действует
иное право, чем в мирное время), - таково
было бы, скажем, излишне жесткое
законодательство о "планировании семьи".
Это, однако, и случаи, когда власть недо-
статочно сильна, чтобы защитить гражданское
право от покушений, и когда, следовательно,
гражданское право вообще защитить некому, -
мы видели уже, что в таком случае Кант
прямо отказывает власти в компетенции
повелевать. Философ, впрочем, убежден, что
всякое такого рода морально вменимое
злоупотребление властью, как равно и
моральновменимое бездействие власти, имеет
истоком не что иное, как отсутствие
обратной связи между властью и подданным,
как то или иное ущемление свободы мнений,
свободы слова и печати, свободы научного
исследования. Подданный должен иметь
возможность предполагать, что властитель не
хочет нарушить право гражданина или тем
более конституционный закон. Но это не то
же самое, что сказать: властитель не может
нарушить права граждан: это означало бы,
что властитель не может не знать конкретных
условий тех или иных административных
органов, что вообще нет ничего ему неиз-
вестного, что основание его законоположений
168 А.К.Судаков
всегда исчерпывающе полно, - и что он не
может на основе даже хотя бы полной
информации принять ошибочное решение. А это
означало бы уже предполагать за ним
сверхчеловеческое совершенство. И, однако,
только на таком допущении может
основываться попытка отказать подданному в
праве извещать власть имущего об особенных
обстоятельствах его жизни и о более
общезначимых обстоятельствах жизни
социальных союзов, семей, городов, областей
и т.п., - ибо она, такая попытка, оставляет
законодателя наедине с самим собою и с
абстрактными гражданами, как они существуют
на бумаге законов, указов и распоряжений,
тогда как повелительную силу его воля имеет
лишь как исходящая от реальных граждан (или
именем таковых), - и вот, у него и остается
только имя граждан, - так что немудрено,
если он в такой ситуации издаст нечто,
являющееся законом тоже лишь по имени. Но,
кроме этой социально-законодательной
нерациональности, нарушение свободы печати,
слова и научно-социального исследования,
безусловно, относится также и к тому "что
противоречит внутренней моральности", ибо
право слова, свобода самовыражения, конечно
же, относится к числу самых общих
определений естественного права человека, и
в особенности права общественности в целом,
почему Кант торжественно именует свободу
слова "единственным палладиумом прав
народа"96, настаивая на том, что само
умонастроение свободной лояльности
____________________
96 Gemeinpbruch, 57.
Кант: власть, мораль и насилие169
(liberale Denkungsart) воспитывает граждан
таким образом, что они приучаются
сдерживать свободу слова и печати рамками
права и нравственного достоинства
обсуждаемых сограждан и уважения к власти,
то есть, следовательно, что свободная
пресса в сильном государстве есть система
самоцензурующаяся, саморегулирующаяся и
постольку для авторитета власти не опасная,
и что, следовательно, цензура нужна лишь в
меру неэффективности самоцензуры и как
воспитатель к ответственной самооценке
писателя и публициста. Liberale Denkungsart
есть, значит, не либертарианское, а именно
конституционно-либеральное, свободно-
лояльное умонастроение, так как безбрежная
свобода кого-либо воспитать и в каких бы то
ни было рамках удержать бессильна. Идеал же
Канта есть именно свобода в подданстве.
Применительно к свободе слова это есть для
него прежде всего свобода констатации,
свобода информации, свобода
теоретизирования. Подданный имеет право
изъявлять теоретически нацеленное суждение
о положении дел, истоках и тенденциях
положения дел, информировать и констатиро-
вать в своем качестве публициста либо
ученого-теоретика те или иные
обстоятельства жизни общежития (это Кант
называет "публично умствовать" об
общественной жизни), включая политическую
жизнь и даже законодательство, включая,
стало быть, и самые власти97. Но только
теоретическое суждение, а не суждение-
____________________
97 MdS, 498.
170 А.К.Судаков
претензию, вправе он высказывать в этом
качестве: требования к властям совершить те
или иные действия не могут считаться
правомерными и в прессе (что для Канта
вовсе не означало наивного убеждения, будто
подданные на одном этом основании всегда
будут воздерживаться от таких требований);
еще же вероятнее предположение, что
поскольку, как мы видели, сопротивление и
неповиновение власти есть для Канта
фактическое альтернативное
законодательство, то в его понятии свобода
прессы исключает не петиционные призывы к
властям, а мятежные призывы к согражданам:
от призывов к "свержению конституционного
строя" вплоть до манифестов гражданского
неповиновения. Подданный имеет
неотчуждаемые права, и если он считает
известное распоряжение власти нарушающим
его (или его земляков) естественное право,
он имеет естественное же право известить об
этом своем мнении (беспристрастно и
лояльно) власти и сограждан, - может
высказать предположения о возможных путях
устранения несправедливости, - но самое
устранение должен предоставить на
усмотрение власти (ибо никогда вполне не
исключено, что ошибается он), - и не вправе
самочинно отказывать власти в повиновении
на основании личного своего мнения о ней
(которое ведь, пока он не единственный
подданный, никогда не свободно от элемента
мнения), и тем менее агитировать в этом
духе сограждан, - не вправе судить о власти
Кант: власть, мораль и насилие171
"в практических целях"98. Неотчуждаемые
права подданного неоспоримы сами по себе,
но они не являются основанием правомерного
принуждения в адрес власти. Несправедливый
закон кантианец склоняет исполнить, а затем
известить законодателя через прессу, науку
или статистический обзор о его
несправедливости, ожидая от законодателя
пересмотра закона и восстановления
справедливости, но никоим образом не
заступая его места99. Ибо те вторичные
права личности и общежития, которые могут
быть нарушены без утраты общежитием
правового контекста (будь то по неведению
или злоумышлению), суть права хоть и
юридические, но ограниченные, не
простирающиеся до права на сопротивление
как ответное принуждение. Ограниченные не
чем иным, как состоявшимся актом правового
конституирования государственной воли.
Права подданных неоспоримы, но не суть
принудительные права100. Другое дело -
права, проистекающие из общечеловеческой
сущности подданного и не отменимые и не ог-
раничимые никаким актом законодательной
власти, ни даже конституцией, - права,
сопряженные с моральной субъектностью
(свободой и самобытностью) подданного как
человека и потому как бы прирожденные и
пожизненные. Права, следовательно, на-
рушение коих "противоречит внутренней
моральности", а потому, по выраженному под
____________________
98 MdS, 437.
99 Ibid, 498.
100 Ibid, 438; Gemeinpbruch, 55.
172 А.К.Судаков
конец жизни убеждению Канта, освобождает
подданных от безусловной в остальном
обязанности повиновения царю
преобладающему. Нарушение прав
человечности, как радикальное (формальное)
правопреступление, дает (должно давать) в
кантианской перспективе право на
сопротивление власти, - и это не
противоречивая старческая оговорка, а
логическое развитие общей методологии
кантианской философии права, нацеленной на
выявление условий возможности правомерного
(и правомирного) сосуществования свободных
и разумных (по врожденным задаткам, во
всяком случае) существ, а потому
нравственное признание возможности (сферы
свободы) таковых существ является в такой
перспективе неотъемлемым условием самой
постановки вопроса о праве. Если нет
нравственно-вменимых существ как другой
стороны в правовом споре, ни суд, ни право
невозможны: они существенно требуют
обоюдности практического признания
тяжущихся сторон. И постольку также и
кантовская этика может повторить за
Просвещением основное убеждение его: где
нарушена человечность, там невозможна
справедливость.
