Михаил Уваров

Заведующий кафедрой философии и культурологии Республиканского гуманитарного института Санкт-Петербургского госуниверситета, доктор философских наук

«Я лютеран люблю богослуженье...» (Ф.И. Тютчев и христианство)

http://sofik-rgi.narod.ru/avtori/uvarov_tut4ev.htm, 2006

Мировоззренческое заявление

Наступившие новый век и новое тысячелетие отмечены несомненным кризисом христианской идеи, благодаря веренице человеческих трагедий века двадцатого, в которых воплотилось ницшевское предсказание о смерти Бога - предсказание, дошедшее до нас из перекрестия XIX и XX веков. Христианское обнаружение человеческого не может не включать осмысление художественного опыта культуры XX века. Трагическая строфа О.Э. Мандельштама «Век мой, зверь мой / Кто посмеет посмотреть в твои зрачки / И своею кровью склеит / Двух столетий позвонки» болью отражается в событиях 11 сентября 2001 года, в трагедиях Норд-Оста и Беслана, в ужасе «виртуальной» Иракской войны. Человечество по-прежнему не помнит и не хочет слышать своих пророков, сделавших так много для утверждения и пропаганды идей христианства.

Начало нынешнего века уплотняет и проясняет многие узловые точки христианского учения о человеке. Антроподицея «после Освенцима и ГУЛАГа» стала неизбежным фактом второй половины XX века, и не потому только, что метафора стала реальностью, а мифология века проявила свой кровожадный нрав. Речь идет о главном: возможна ли такое бытие человека в современном мире, когда традиционные христианские ценности (и в более широком смысле - ценности общерелигиозные), казалось бы, разрушены. И что в этом случае приходит на смену священному: парадоксальные формы обновленного религиозного сознания, принципиальная установка на внерелигиозное самостояние человека в мире, поиск понятных, но утраченных ценностей или же что-то иное.

В этой связи обратимся к одной удивительной странице из истории русского поэтического слова, имеющей, несомненно, общекультурное значение [1].

Основной текст

«Не скажет ввек, с молитвой и слезой,

Как ни скорбит перед замкнутой дверью:

«Впусти меня! Я верю, боже мой!

Приди на помощь моему неверью!..

Следует определять, какой час дня мы переживаем

в христианстве. Но если еще не наступила ночь,

то мы узрим прекрасные и великие вещи.

Между Христом и бешенством нет середины.

Религиозному мировоззрению Ф.И. Тютчева посвящено достаточно много исследований. Бросается в глаза большой разброс мнений в оценке как специфики этого мировоззрения, так и того пути, который поэт считает главным в духовном становлении человека. Тютчева называют и пантеистом, и «западником» (в смысле его религиозных ориентаций), и православным мыслителем, и даже «платоником».

Как ни парадоксально, все эти определения имеют свой смысл. Путь Тютчева как религиозного мыслителя чем-то напоминает этапы духовного становления - если не его предшественника, то очень близкого ему по духу мыслителя - блаженного Августина. Тот путь, который описан в «Исповеди» Августина [2], собственно, и сегодня характерен для многих, если не для большинства, людей, находящихся на пути взросления, обретения внутренней подлинности. Смысл этого пути, как его понимал великий русский поэт, хорошо прослеживается уже в тех небольших цитатах из Тютчева, которые образуют эпиграф к данной статье.

Тютчева и Августина роднит еще одна характерная черта. Достоевский, сказавший впервые о « всемирной отзывчивости» пушкинского гения, конечно, имел в виду и всемирную, всемерную отзывчивость русской души. Эта отзывчивость, воспитанная исконно христианским мироощущением, и роднит таких далеких по времени и по способу своего бытия мыслителей, каковыми являются Августин и Тютчев.

Почему напрашивается это сравнение? Дело в том, что характернейшей чертой русского поэтического гения является его исповедальная доминанта, так тонко прочувствованная Августином. Русский поэт всегда не только пророк, но и исповедник [3]. И Тютчев, несомненно, - преемник этой исповедальной линии культуры, дарованной и традицией авгутиновской «Исповеди», и всем строем русской поэзии золотого века.

Вспомним пушкинское: « Старик Державин нас заметил / И, в гроб сходя, благословил ». Тютчева ведь тоже заметил «старик» - сам Пушкин, опубликовавший в 1936 году, незадолго до собственной гибели, в двух номерах «Современника» знаменитую подборку из 24 стихотворений Тютчева. Старик, правда, был всего на четыре с половиной года старше Тютчева, но исповедальная эстафета была передана с очевидностью пророческого слова. Лев Толстой вспоминал, как в 1855 г. «...Тургенев, Некрасов и К° едва могли уговорить меня прочесть Тютчева. Но зато когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта». А ведь Тютчев к тому времени уже четверть века печатался. Честь второго «открытия» Тютчева принадлежит другому «старику» - Н.А. Некрасову, в 1850 году обратившему внимание читателей «Современника» на стихи 46-летнего поэта, которые он сам приравнивал к лучшим образцам русского поэтического гения.

По-видимому, споры вокруг религиозных исканий Тютчева должны основываться на очевидном постулате. При всей полифонии смыслов, которые присутствуют в тютчевской поэзии, православный (более широко - общехристианский) дух его творчества всегда превозмогают внешний налет пантеизма, экуменизма и т.п.

Стихотворение « Я лютеран люблю богослуженье» показательно в этом отношении. В славянских культурах отношение к протестантизму в разные времена складывалось по-разному. Но даже тот простой факт, что многие русские государи (Екатерина  I , Екатерина  II , Петр  III ) вышедшие так или иначе из протестантской среды, тем не менее, были государями православными - о многом говорит.

Православного человека в протестантизме «не устраивают» (если отвлечься от споров догматических), пожалуй, две вещи. Во-первых, это ясно декларируемый отрыв от национальной культуры (в силу трактовки апостольской формулы « нет ни эллина, ни иудея «), во-вторых - то, о чем, собственно, писал 16 октября 1834 года сам Тютчев:

Я лютеран люблю богослуженье,

Обряд их строгий, важный и простой -  

Сих голых стен, сей храмины пустой

Понятно мне высокое ученье.

Не видите ль? Собравшися в дорогу,

В последний раз вам вера предстоит:

Еще она не перешла порогу,

Но дом ее уж пуст и гол стоит, -  

Еще она не перешла порогу,

Еще за ней не затворилась дверь?

Но час настал, пробил? Молитесь Богу.

В последний раз вы молитесь теперь.

Здесь речь о классическом лютеранстве, которое не утеряло в потоке истории традиционных Церкви и Храма, но мы можем понять, исходя из этого почти исповедального текста Тютчева, почему различные протестантские ответвления, которые, с точки зрения православной традиции, эти важнейшие вещи во многом утеряли, не могут претендовать на право абсолютной истины в славянской духовной среде. И одновременно - на какой основе возможен христианский диалог. Эти нюансы Тютчев прекрасно ощущал, хотя пишет он, конечно, о западной традиции, к которой относится вполне толерантно и которую очень хорошо понимает.

В литературе существует большое многообразие трактовок тютчевского стихотворения «Я лютеран люблю богослуженье «. Причем эти трактовки перебирают практически весь возможный спектр интерпретаций. Можно встретить вполне серьезные размышления о том, что Тютчев чуть ли не презирает протестантизм. В то же время нередки высказывания и о том, что, тонко чувствуя нюансировку лютеранской точки зрения, он ставит ее гораздо выше православной. Внутри этих противоположных трактовок, конечно же, встречаются разного рода промежуточные.

По-видимому, одна из возможных «расшифровок» тютчевского стихотворения заключается в очень простой мысли: поэт фактически описывает то душевное состояние невоцерковленного человека, страстно желающего веры и пытающегося ее обрести, которое было присуще и ему самому в разные периоды жизни. Духовный поиск на краю, не границе веры - не это ли формула духовного состояния человечества и в тютчевскую эпоху, и позже - в течение века двадцатого, трагедии и складки которого Тютчев, подобно Достоевскому, очень хорошо предугадывал. Поиск сочувствия, как поиск пути, истины и жизни, вот что звучит, просматривается в двух знаменитых четверостишьях, тесно связанных с тютчевским продумыванием лютеранской устремленности к вере, замешанной на опасности окончательной утери ее:

Когда сочувственно на наше слово

Одна душа отозвалась -  

Не нужно нам возмездия иного,

Довольно с нас, довольно с нас ?(1866)

И, снова, через три года:

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется, -  

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать? (1869 )

Тютчев находит свой «угол зренья» на классическое лютеранство - так как делает это в образном строе своей поэзии Арсений Тарковский через многие десятилетия после Тютчева:

Найдешь и у пророка слово,

Но слово лучше у немого,

И ярче краска у слепца,

Когда отыскан угол зренья

И ты при вспышке озаренья

Собой угадан до конца .

Он смотрит на лютеранство - как у того же Тарковского -  « с той стороны зеркального стекла », и находит в нем главное - поиск истинного пути, когда уже почти нет надежды, когда уже почти « все отнял у меня казнящий Бог».

Высокий путь и предстоящая вера - это именно то, что утеряло (или же может окончательно утерять) человечество в своих вечных поисках особой истины, свободной от Бога и Цели.

Нужно заметить, что оценка протестантизма русскими мыслителями XIX века исторически претерпела изменения от резкой нетерпимости к положительному взгляду на возможность взаимного понимания. В цензурном уставе времен императора Александра Первого имелась следующая статья: « Всякое творение, в котором под предлогом защиты или оправдания одной из Церквей христианских порицается другая, яко нарушающее союз любви всех христиан единым духом во Христе связующей, подвергается запрещению» . По мнению А.С. Хомякова, « из недр католицизма восстало протестантство. Проснулась надежда основать убеждение человека на началах высших, чем рационализм и юридическая формальность; проснулась надежда найти спасение в том духовном мире, который положен Создателем в основу обновленному человечеству. Свежее и бурное протестантство, полное юных мечтаний и какой-то строгой поэзии, облагородило личность человека и влило новую кровь даже в истощенные жилы одряхлевшего латинства». И.В. Киреевский дополняет и раскрывает мысль Хомякова. « Как явление социальное , - пишет он,  -  Реформация способствовала развитию просвещения народов, которых она спасла от умственного угнетения Рима, самого невыносимого из всех угнетений. В этом заключается главная заслуга Реформации, возвратившей человеку его человеческое достоинство и завоевавшей ему право быть существом разумным» . Для более объективного понимания Реформации много сделал В.С. Соловьев. Он подчеркивал, что отличительной особенностью ее «является не национальный и не политический протест, а чисто нравственный протест насилуемой личности во имя свободы и прав индивидуального духа... Решительное утверждение религиозной свободы личности и неприкосновенность личной совести составляют заслугу протестантства». [4].

Но дело, конечно, не и не столько в протестантизме (лютеранстве), сколько в вещах гораздо более глубоких. По Тютчеву, как говорит об этом Б.Н. Тарасов, без веры в Бога невозможно нормальное развитие, гармоничный ум и подлинная жизнеспособность личности, общества, государства, ибо именно в ней непротиворечиво сходятся все «концы» и «начала», удовлетворяется глубинная, более или менее осознанная, потребность человека в обретении не теряемого со смертью смысла жизни и утверждается высшая нравственная норма бытия [5].

В свете вечности, безусловных ценностей и неколебимой разумности естественно укрепляются духовные основы, и обретается человеческое в человеке. Забывая Бога и отрываясь от своих мистических корней, человек утрачивает высшую нравственную норму бытия, истинную свободу, теряет способность постоянного различения добра и зла и становится «бешеным», ибо безысходно блуждает в поисках иллюзорного бессмертия и подлинно разумного оправдания жизни.

Таким образом, Тема «Тютчев и современное христианство» имеет отнюдь не чисто академический или же богословский смысл. Речь идет о той высшей форме духовного поиска, перед которым меркнут любые религиозные разногласия и межконфессиональные раздоры. Этим устремлением во многом питается духовно-нравственный поиск Тютчева, для которого межконфессиональный диалог имеет сопричастность к высшим проявлениям человеческого духа. И поэтому тютчевская поэзия внеконфессиональна и одновременно глубоко православна - в том высшем проявлении духовности, в котором обретает себя христианский взгляд на судьбу современной цивилизации.

Литература

1. Все последующие цитаты из произведений Ф.И. Тютчева (эпиграфы и основной текст) приводятся по изданиям:

Тютчев Ф.И . Избранная лирика. М.,1986; Тютчев Ф.И. Святилище души: Стихотворения. Переводы. Из писем. М., 2003.

2. Августин Аврелий. Исповедь. М., 1991

3.   См. об этом подробно: Уваров М.С. Архитектоника исповедального слова. СПб ., 1998;

Uvarov M. Autobiography as confession text. Towards a Russian tradition of the 18 th century // Proceedings of the XVIII th International Congress on Enlightenment.- Dublin , 1999. P . 25-31

Петербургское время русской ментальности // Русская культура: теоретические проблемы исторического генезиса: Материалы восьмых чтений факультета русской культуры. СПб., 2004. С. 166-197.

4. Подробный анализ этого вопроса см.: Архимандрит Августин (Никитин). Реформационная деятельность Мартина Лютера в оценке русской православной богословской мысли // Христианство сегодня. 1997, август. М., 1997.

5. См.: Тарасов Б.Н. Христианство и политика в историософии Ф.И. Тютчева // Москва. 2001. № 8.