В.А.Дьяков

Карательная политика царизма по отношению к католическому духовенству (1832-1855).

Оп.: Katolicyzm w Rosji i prawoslawie w Polsce (XI-XX w.) = Католицизм в России и православие в Польше (XI-XX вв.)/Polsko-Rosyjska komis.hist. Pol.akad.nauk i Ros.akad.nauk; Kom.red.: Juliusz Bardach et al.- Warszawa: Oswiata "UN-O",1997.- 339 s.: ryc.,tab.- Текст на польск.,рус.и укр. яз.- ISBN 83-85618-27-9.

См. библиографию; Польша; католичество.

Того же автора:

Дьяков, В. А. Домбровский Ярослав / В. А. Дьяков. - М. : Молодая гвардия, 1969.-(Жизнь замечательных людей).- 237 с.:ил.; 9 л. ил.

Дьяков, В. А. Маркс, Энгельс и Польша: Польская тема в творческом наследии осново положников научного коммунизма, их личные контакты с поляками / Отв. ред. С. М. Фалькович; АН СССР, Ин- т славяноведения и балканистики.-М. :Наука,1989.-216 с

1. Вводные замечания

Российские и польские историки немало сделали для изучения взаимоотношений между нашими народами.

Однако тематическое многообразие данного научного направления пока ещё охвачено далеко не полностью, причем зачастую не из-за нехватки специалистов и источников, а потому, что определенные вненаучные факторы долгое время затрудняли рассмотрение одних и делали практически невозможными изучение других заслуживающих внимания вопросов.

Так, до 1917 года и в два первые десятилетия после Октябрьской революции изучение истории российско-польских общественных взаимосвязей почти не велось ни в России ни в Польше; со второй половины 40-х годов тематика эта стала весьма модной, но до последнего времени освещалась односторонне, поскольку речь шла почти исключительно о революционных демократах и коммунистах. Что касается воздействия католицизма и православия на духовную жизнь, их отношения друг к другу, то этой проблематике уделялось явно недостаточное внимание. Серьёзным препятствием являлось то, что между историей общегражданской и церковной образовался и до сих пор продолжает существовать барьер, хотя пример успешного его преодоления дали нам известные исследования Мечислава Жывчинского.

Значительным вкладом в разработку темы является, на мой взгляд, вышедшая в 1983 году монография проф. Ханны Дыленговой „Католическое духовенство и национальный вопрос в 1764—1864 годах". По замыслу автора эта книга является первой попыткой выявить роль и место католического духовенства в той борьбе за свою независимость, которую на протяжении рассматриваемого столетия польский народ вел во всех частях разделенной Речи Посполитой, прежде всего в Королевстве Польском.

Подчеркивая социально-политическую неоднородность духовного сословия, Дыленгова четко выделила в нём три слоя: епископов, духовную интеллигенцию и низший клер. В каждой из семи хронологических глав фактический материал излагается и анализируется, исходя из соответствующей территориальной и социальной специфики. Глава, посвящен-най тридцатилетию между Ноябрьским и Январским восстаниями, включает разделы: Галиция; Прусская часть; Российская часть; Эмиграция.

Свою главную задачу в данной, как и в других главах, X. Дыленгова видит в выявлении отдельных представителей духовенства, которые участвовали в освободительном движении, в краткой характеристике данного аспекта их деятельности.

В момент выхода книги содержание главы о периоде 1831-1855 гг. во многом было новаторским. Однако за последние годы вошло в оборот много новых архивных источников, что позволяет, во-первых, значительно увеличить круг рассматриваемых персоналий, во-вторых, существенно расширить тематические рамки исследования.

В соответствии с многовековыми традициями, как высшие католические инстанции в Риме, так и польский католический клир, строили свои взаимоотношения с государственной властью на основе сотрудничества и взаимопомощи. После третьего раздела Речи Посполитой польское духовенство оказалось в весьма трудной ситуации: собственное государство перестало существовать, а сотрудничать с властными структурами держав, принимавших участие в разделе страны, значило войти в коллизию со своими соотечественниками. Определенная часть польских духовных иерархов, подобно римской курии, довольно долго придерживались выжидательной политики и даже после Венского конгресса склонна была проявлять смирение перед чужеземными правителями. Основная же масса ксендзов и часть прелатов - средний и низший слой духовенства, довольно скоро стали активными противниками оккупантов. Подтверждением этому является констатация исследователей о том, что указанная часть клира в те годы сближалась с городским и деревенским плебсом в защите католической веры.

По данным X. Дыленговой в освободительном движении „Паскевичевской эры" участвовало 97 представителей духовного сословия, в том числе: двое в 1836-м, четверо в 1837-м, одиннадцать в 1841-м, один в 1842-м годах, а из остальных восемь в 1844-м, двадцать четыре в 1845-м, тридцать в 1846-м и семнадцать в 1847-1851 годах. Цифра эта основывалась практически целиком на печатных источниках: на опубликованной в 1923 году книге А. Миньковской об „Организации 1848 года", на работах Я. Бергхаузена, Д. Файнгауза, С. Кеневича, Б. Лопушаньского, М. Тыровича, вышедших в свет не менее 20 лет тому назад. За эти годы появились пять объемистых томов известной специалистам серии Польское освободительное движение и российско-польские общественно-культурные связи в XIX веке. Исследования и материалы. Одним из томов является словарь, включающий довольно подробные сведения о 3300 участниках освободительного движения 1832-1855 годов. Только в этом словаре, наряду с учтенными X. Дыленговой представителями духовенства Королевства Польского, фигурирует ещё около ста принадлежащих к этому сословию участников освободительного движения из числа „короняжей". Аналогичная работа по западным губерниям, которая ещё далека от окончания, уже выявила среди „кресовяков" десятки духовных лиц, связанных с конспирациями, или иным способом протестовавших против порядков, которые существовали в так называемых „западных губерниях". Есть все основания считать, что на „кресах" участие духовенства в освободительном движении было не менее интенсивным, чем в Королевстве Польском. Но пока соответсвующие цифры менее внушительны, потому что источники по западным губерниям изучены лишь отчасти и не сведены в справочник, подобный тому, который имеется по Королевству Польскому.

В целом же использованные в настоящей работе биографические сведения гораздо богаче тех, которые использовали X. Дыленгова и её предшественники. Речь идёт, в частности, о дате и месте рождения и смерти, об именах родителей и родственников, об образовании, занимаемых должностях, духовных и учёных званиях, об имущественном положении, а также естественно, об идейно-политических позициях и конспиративных связях. Полный комплект желательных сведений имеется на немногих, но тщательно собираемые мелочи и их разносторонний анализ, конечно же, расширяют наши представления как о всем изучаемом контингенте, так и о биографиях отдельных деятелей.

Составленный мною список связанных с духовным ведомством лиц, участвовавших в освободительном движении или проявивших враждебное отношение к властям в 1832-1855 годах, включает 243 фамилии. Среди тех, кто упоминается в списке - один декан монастыря, один субдьякон, один церковный певец и один ксендз - популяризатор теологии; по два епископов, кафедральных прелата, ксендзов-вицерегентов, ксендзов-алюмнов и ксендзов-провинциалов в монастырях; по три гвардианов монастырей, по пять преоров и ректоров духовных учебных заведений. Кроме этого, в списке числятся ещё: просто кцендзов 31, ксендзов-викариев 27, ксендзов-пробощей 39, ксендзов-каноников 12, ксендзов в монастырском штате 26, монахов 38, клириков в костелах, монастырях и духовных семинариях 26. Кроме того отмечены по три органистов и церковных сторожей, а также по четыри служащих костельной и монастырской администрации.

Даты рождения имеются только в 136 биограммах, что составляет примерно 56% от их общего количества. При этом 10 человек родились в период от 1763 по 1788 год, 17 человек - в 1793-1799 годах, 43 человека -в 1800-1809 годах, 39 человек - в 1810-1819 годах, а остальные 27 человек -в 1820-1826 годах. Следовательно, ведущее положение среди связанных с духовенством противников существующего строя занимала возрастная группа, в которую входили, например, П. Сцегенный, родившийся в 1801 году, и его братья, т.е. люди, которым было 30-40 лет.

Таким образом с точки зрения охвата персоналий исследовательское пространство в настоящей работе более чем удваивается, точнее увеличивается на 130%. Весьма значительно и расширение этого пространства в тематическом плане. Особенно оно осуществляется за счёт конкретного материала о формах репрессий, применявшихся царскими властями в отношении духовенства, об условиях, сроках и месте пребывания лиц духовного ведомства на каторге, в ссылке или на поселении.

Этот весьма существенный аспект проблемы в тексте имеющихся работ зачастую обозначается самыми лаконичными констатациями вроде „отправлен на поселение", „приговорен к каторжным работам", „отдан в солдаты". Между тем во многих случаях можно разыскать сведения о том, где и когда находился тот или иной из репрессированных, кто из соотечественников был рядом с ним или поблизости, каковы были условия, в которых он жил, получал ли помощь от родных и соотечественников и т.д. Правда, соответствующие материалы трудно доступны, так как находятся преимущественно в далеких периферийных архивах, например, Тюменском, Иркутском, Читинском.

2. Католическое духовенство в борьбе против царского гнета

С 1795 года в результате разбойничьего сговора трёх соседних держав России, Австрии и Пруссии прекратила своё существование польская государственность. В продолжавшейся 123 года самоотверженной борьбе польского народа за её восстановление видную роль сыграло католическое духовенство. В частности, оно активно участвовало как в вооруженных восстаниях 1830-1831 и 1863-1864 годов, так и в ряде конспиративных организаций, которые действовали в промежутке между восстаниями на всей польской территории, особенно - в Королевстве Польском. Свое неприятие сложившейся ситуации, свой протест против национального и религиозного гнета польское духовенство выражало и иными средствами, в том числе устной и печатной пропагандой.

Жесткое подавление Ноябрьского восстания обескуражило часть польского народа, но не заставило отказаться от борьбы его передовые силы. Новое вооруженное восстание крупного масштаба не представлялось возможным, но одна за другой возникали конспиративные группы для подготовки выступлений, одна за другой накатывались волны сопротивления оккупантам, выливаясь иногда и в отдельные вооруженные столкновения.

Не покладая рук трудилась в варшавской Цитадели Временная следственная комиссия по политическим делам, пропустившая за рассматриваемый период многие сотни обвиняемых и вопреки своему названию стала одним из важнейших органов паскевической администрации.

1833-й год ознаменовался, как известно, отчаянной попыткой польских патриотов возобновить вооруженную борьбу в Королевстве Польском, где активно действовали прибывшие из эмиграции эмиссары во главе с Ю. Заливским; на Гродненщине М. Волович создал вооруженную группу из своих крестьян, а М, Шиманский из преподавателей и учащихся доминиканской гимназии в Гродно. В Омске, тем временем, готовилось под руководством овручского ксендза Яна-Хенрыка Сероциньского восстание нескольких сот поляков, отданных на военную службу и собиравшихся вырваться из неволи, совершив побег через южные границы Российской империи. Во всех этих неудавшихся выступлениях более или менее видную роль играли лица духовного ведомства. „Заливщикам" в центральной и юго-восточной части Польши помогали или выражали сочувствие: ксендзы Ян Богуньский, Анджей Дембовский, Винценты Жабоклицкий, Каетан Комосиньский, Винценты Крочевский, ксендз из костела Св. Малгожаты Левандовский, Антоний Ойжановский, Анджей Сикорский, Михал Стажиньский, Людвик Тенсёровский. На Гродненщине с эмиссаром М. Шиманьским, оказавшимся провокатором и доносчиком, в контакт вступили и обещали помощь: Шимон Гилев-ский, ксендзы доминикане Домонтовский и Лукашевич, Фульгент Лясковский, ксендз из Гродно Милевский, Игнацы Нецюньский, ксендз из Гродно Петжиковский, Виктор Пируцки, Алоизы Садковский, Ян Сенкевич, Форту-нат Шишко, ксендз доминиканец из Гродно Терлецкий, Михал Зелёнка, Теофиль Зелиньский, Анджей Рошковский.

С люблинским тайным обществом во главе с Аполинарием Кредовичем были связаны ксендзы Ян Калиновский и Ксаверы Орловский. В Омском заговоре, наряду с Я. X. Сероциньским, но несравненно на менее заметных ролях участвовали ещё два духовных лица: ксендз из Овруча Модест Дудковский и ксендз Кеджицкий из Литвы. Наконец, к делу Т. Лада-Заблоцкого, связанному с Витебщиной, оказались причастными витебский ксендз Коксевич и ксендз из Полоцка Анджей Михайлович.

О составе Содружества польского народа в Королевстве Польском („свен-токшижцах") имеется весьма содержательная специальная литература. С изучением „конарщизны" на территории Литвы, Белоруссии и Украины дело обстоит несколько хуже. В настоящее время из имеющихся в поле зрения источников мне удалось извлечь дополнительно фамилии 13-ти духовных лиц, которые так или иначе были связаны с конспирацией тех лет. Это: Блажей Адамович, Петр Грабовский, Кароль Хаас, Нарциз Яжина, Юлиан Ермоло-вич, Томаш и Ян Мрозовские, Тубурций Павловский, Хиполит Плонковский, Героним Сакович, Людвик Трынковский, Юлиан Зелиньский и Казимеж Шалевич.

Значительное число духовных лиц участвовало в нескольких оппозиционных кружках и группах, существовавших на рубеже 30-х и 40-х годов XIX века, прежде всего в обществе „Fraternitas", существовавшем в Холмской духовной семинарии. В обществе „Fraternitas", имевшем скорее просветительский, чем заговорщический характер, участвовали следующие ксендзы, клерики и семинаристы: Александр Гурский, Ян Миколай Калиньский, Мирон Мосевич, Ян Сероциньский, Ефтилий Скальский, Анджей Шиманьский, Юзеф и Ян Шлигельские, Ян Такель (Тонкель), Игнаций Желавский. Другим способом проявили свои оппозиционные настроения ещё пятеро представителей духовного сословия: Филемон Дьяковский, Константы Гайевский, Бенедикт Михальский, Клеменс Пневский, Хиполит Станчак.

Как известно, в первой половине 40-х годов на территории Королевства Польского действовали две крупные конспиративные организации, руководящую роль в которых играли Эдвард Дембовский и Пётр Сцегенный. В монографии проф. Дыленговой ничего не говорится о численности духовной прослойки в первой из них, а по организации Сцегенного называется, кроме него, ещё 8 фамилий. В составленном мной списке участников обеих организаций оказалось 26 лиц, принадлежавших к духовному сословию, причем подавляющее большинство из них (не менее 23) были связаны со Сцегенным. Вот перечень выявленных фамилий: Станислав Богуславский, Бонифаций Боневский, Леон Дыганович, кс. из Вонвольницы Франкевич, Юзеф Гаршинский, Юзеф Герловский, Чеслав Юзвицкий, Феликс Каневский, Адам Кендзерский, Ян Косиньски, Анастазы Куницкий, Леонард Лендзян, Михал Ленкевич, Винценты Левандовский, Казимеж Матрашек, Марцин Мекенский, Ян Патро, Эмерик Подольски, Михал Секежиньский, Хиполит Ставиньский, Юзеф Стшалецкий, Юзеф Стшалковски, Софрониуш Троцевич, Павел Винницкий, Марцин Вольски, Анджей Шийковский.

1846 год в Королевстве Польском и на прилегающих к нему территориях бывшей Речи Посполитой ознаменовался значительным подъемом освободительного движения как в виде конспиративной деятельности, так и в форме открытых выступлений, в том числе вооруженных. Эти последние имели место, например, в районе Седльце, в Меховском уезде и в окрестностях Кракова; что же касается конспиративной деятельности, то она была особенно активной в Варшаве, Вильно и таких центрах эмиграции, как Вроцлав, Кролевец, Берлин и Париж.

В составленной проф. Дыленговой статистической таблице о связи духовных лиц с конспирацией к 1846 г. отнесено 30 человек. В моём списке соответствующая часть включает следующих 42 участника освободительного движения, так или иначе связанных с духовным сословием: Юзеф Батыцкий, Юзеф Буткевич, Шимон Германьски, Люциан Годлевский, Михал Горецкий, Мариан Грудзиньский, Павел Гжибовски, библиотекарь из августинского монастыря в Вильне ксендз Дракшевич, Титус Яблоньски, Доминик Ясиньски, Леонард Яскерский, Антони и Станислав Ястшембски, преор из Вильны Калиновский, Иоахим Каминьски, Марин Каусик, Фердинанд-Август Киндлер, библиотекарь из августинского монастыря в Вильне Корыцкий, Томаш Красницки, Ян Крупиньски, Ян Квятковский, Клеменс Лукашевич, Теодор Луневски, Якуб Олесиньский, Люциан Островски, Станислав Пожицки, Константы Родкевич, Антони Розвадовски, Ян Слупецки, Юзеф Станко, Игнацы Шукальски, Францишек Тушиньски, Александер Важиньски, Фран-цишек Вонхольский, Томаш Влодек-Сулима, Павел Вноровски, Феликс Вышиньски, Станислав Воронец, Винценты Смагловский, Кароль Матулевич, Кшистоф-Мария Шверницкий, августиниан из Вильны Зубович.

Разница между таблицей проф. Дыленговой и моим списком особенно велика в той части, которая касается рубежа 40-х и 50-х годов: в её таблице значится цифра 17, а в моём списке насчитывается 62 представителя духовного сословия, так или иначе участвовавших в освободительном движении. Преобладают среди них члены конспиративной „Организации 1848 года", а также те, кто бежал за границу, чтобы принять участие в революционных событиях в Великом княжестве Познанском и в Венгрии. Довольно значительным было и число духовных лиц, читавших и распространявших „запрещенные сочинения", выступавших с „возмутительными" проповедями, неблагоприятно оценивавших существовавшие порядки и т.д. Только к 1848-1849 годам в моём списке отнесены следующие представители духовного ведомства, попавшие в поле зрения карательных органов царизма: Францишек Андрейевский, Теодор-Константы Асман, Элигиуш Бартошевич, викарий в Хожеле Худзиньски, Михал Цихон, Владыслав До-кальски, Циприан Даминьски, Пётр Фалькевич, Францишек Германи, Станислав Цешейко, Юзеф Гецевич, Каетан Гедговд, Войцех Гурский, Ян Ястшембски, Ежи Густовски, Томаш Калиновски, провинциал кляштора базилианов в Варшаве Калиновский, Иоахим Каминьски, Людвик Каминьски, Ежи Катыл, ксендз парафии Визаны Кохановски, Марцин Ковалевски, Игнацы Ковиньски, Элевтеры Кипновски, Дионизий Купстас, Михал Махниковски, Валенты-Бенвенуто Маньковски, Якуб Мончевски, Пётр Менчиньски, ксендз из Гродно Милевски, Ежи Опатович, Виталиуш Орловски, Константы Павловский, Якуб Пиотровски, Юзеф Плешовский, Павел Полковский, Кароль Поллнер, Ян Поломски, Леопольд Попелецкий, Ян Попкевич, Алан Пшездзецки, Стефан Радзик, Августин Радзиньски, Юзеф Роханьски Дыдак Смилкевич, Эдвард Сулицки, Францишек Шафрански, Павел Шукальски, Ксаверы Свецки, Кароль Таньски, Цириак Томашевски, Феликс Трощиньски, Ян Тумос, Якуб Творкевич, Бруно Вондоловски, Габриель Вонсицкий, Никодем Велюньски, Томаш Велчиньски, Казимеж Вноровски, Антони Войновски, Антони Волиньски, Циприан Воронович, Павел Шукальский.

К следующей группе отнесены 12 лиц духовного ведомства, привлекших к себе внимание карательных органов царизма в 1852-1854 годах, но не за участие в конспиративных организациях (их в то время не было), а за вольномыслие, неблагонадежность, патриотические и антиправительственные проповеди, удавшиеся или неудавшиеся побеги за границу из политических соображений. Это были: Стефан Бралевски, Ян Ивашкевич, Флориан Кшеменевски, Августин Кулишевски, Никодим Левандовски, ксендз капуцин в Варшаве Мелитоньски, Ян Михайлович, Леонард и Томаш Мыслиньские, Эусебиуш Пинакевич, Юзеф Пиотровски и Игнацы Хорошевич.

В заключение рассмотрю насчитывающую 29 человек группу „Прочие", куда пришлось отнести тех представителей духовного ведомства, которых не оказалось возможным внести ни в одну из рассмотренных ранее групп. В подавляющем большинстве случаев речь идёт о таких „провинностях" перед властями, которые источники не датируют и не связывают с какими-либо событиями или конспиративными организациями, что позволило бы хотя бы приблизительно определить даты события. Сами „провинности" в основном из знакомого уже набора, хотя имеются и некоторые любопытные отступления: приобретение и чтение запрещенных сочинений; контакты с эмигрантами, подозрительное поведение и предоставление помощи подозрительным лицам, неприятие православия, „связь с коммунистами", переписка с католическим кардиналом в Риме, побеги за границу и содействие им, недонесение о „преступных" замыслах или действиях, связь с эмиссарами, помощь репрессированным.

Персонально к этой группе мною отнесены: Гвалберт Чвих, ксендз базылианин Августин Домбровски, ксендз из Вышкова Глинка, Михал Горецки, Марцели Гутковски, Киркор (Киркер), Бартломей Климашевски, Изидор Косцельняк, Юзеф Кумаля, Герард и Тадеуш Махчиньски, Ян Май, Якуб Малевски, Матеуш Налевайковски, ксендз из Луцка Ожаровски, монах из Варшавы Перогович, Пётр Пивони, Ян Плешиньски, Альберт Поневерски, Леон Самуэльски, Юзеф Станишевски, Францишек Шафраньски, Урбан Шульц, Пётр-Павел Шиманьски, монах из Радома Тарчиньски, Херубин Валенцки, Корнели Важиньски и Юлиан Вендрыховски.

3. Репрессии царских властей в отношении католического духовенства

В своих взаимоотношениях с католическим духовенством в Королевстве Польском и западных губерниях царские власти пользовались испытанным способом „кнута и пряника". Тех духовных лиц, которые не выходили за рамки религиозно-пастырской деятельности, кто не высказывался публично против разделов Речи Посполитой, власти старались поощрять повышением в церковный званиях и должностях. Любые же формы „неблагонамеренности" в отношении существующих порядков приводили виновных к понижению в должности или к переводу на менее доходное место. Сначала во главе соответствующей части инославных вероисповеданий стоял специальный орган, созданный в 1801 г. в Юстиц-Коллегии и называвшийся Римско-католической коллегией. В 1810 г. все её функции, за исключением чисто судебных, были переданы в Главное управление иностранных исповеданий Министерства Просвещения. В 1817-1834 гг. это управление временно существовало как отдельное министерство, но затем вернулось в прежнее состяние. В 111-м томе Истории государства и права Польши об этом периоде говорится следующее: „Католическое духовенство трактовалось властями с недоверием; была ограничена свобода передвижения духовных лиц по стране, проповеди подвергались цензуре. Многие костелы были закрыты в связи с предписаниями, обусловливавшими создание парафин с определенным минимумом „дымов" и численностью католического населения в данной области". Монастыри подвергались различным ограничениям, после восстания 1830-1831 гг. многие из них оказались закрытыми. Правительственной поддержкой пользовались только иезуитские монастыри, существовавшие до 1861 г.

Российские власти развернули наступление на римско-католические элементы в униатстве, что привело в 1828 г. сначала к созданию особого Грекокатолического департамента в составе двух диоцэзов - белорусского и литовского, а в 1839 г. - к формальному уничтожению унии и переименованию Грекоуниатской духовной коллегии Сената в Белорусско-литовскую православную коллегию.

В царствование Николая I политическими преступлениями независимо от социального статуса провинившихся занималось в общегосударственном масштабе Третье отделение Канцелярии его императорского величества. Соответствующим кругом вопросов в Королевстве Польском ведала возглавлявшаяся А. Я. Стороженко Варшавская следственная по политическим делам комиссия, приговоры которой апробировались лично императором или его наместником в Варшаве. Аналогичные комиссии генерал-губернаторского масштаба существовали в Вильно и в Киеве, созданные для рассмотрения дела Ш. Конарского как временные, но продолжавшие действовать и в последующие годы. Результаты следствия оценивались на основе военно-уголовного законодательства в соответствующих органах военной юстиции (в Варшаве это был Полевой аудиториат Первой армии); с их заключениями дела поступали в Генерал-аудиториат при Военном министерстве, а затем, в большинстве случаев на конфирмацию к Николаю I. Исходные формулировки приговоров, основывавшиеся на российском законодательстве XVIII в., выглядели весьма устрашающе, в том числе различными формами смертной казни, но на двух последних этапах формулировки и суть наказания в большинстве случаев сильно смягчались. Процедура конфирмации в целом длилась зачастую долгое время.

Конкретные данные о карательной политике царизма в отношении католического духовенства собраны пока не полностью. Проф. Дыленгова оперировала данными на 97 человек, в моём списке значится 243 фамилии. Попытаюсь статистически проанализировать те данные, которые в нём имеются. Рассмотрю сначала вопрос о наказаниях, применявшихся на различных этапах освободительного движения, попробую проследить динамику в количестве и качестве репрессий.

Первую группу составляют 38 представителей духовного ведомства, связанных с Ноябрьским восстанием 1830-1831 гг., Омским заговором 1833 г., Люблинским тайным обществом Кредовича, Литературным обществом московских студентов и с экспедицией Ю. Заливского, - всего 38 человек. Один из них ксендз Ян Хенрик Сероцинский скончался, получив 6 тыс. ударов шпицрутенами; его земляк ксендз из Овруча Модест Дыдковский умер, находясь под следствием. К каторжным работам были приговорены Я. Богуньски, В. Крочевски и М. Стажицки, к ссылке в Сибирь - А. Козиковски, А. Ойжановски и Л. Тенсёровски, к тюремному заключению -В. Кущикевич и В. Жабоклицки, а на поселение во внутренние губернии отправлены Ш. Гилевски, Ф. Лясковский, И. Нецюньский, А. Садковски, А. Рошковски, Я. Сенкевич, Ф. Шишко, М. Зеленка и Т. Зелиньски. Кроме этого: А. Дерендовски остался неразысканным, С. Ю. Бжезински бежал за границу, под тайный надзор был отдан Я. Калиновски, лишен пробоства А. Межевски; ещё четверых перевели „на покаяние" в другое место служения, а 10 человек были отпущены на волю за недоказанностью выдвинутых против них обвинений.

Вторая - не столь многочисленная группа - „свентокшижцев" и „конарщиков", насчитывает 11 человек. Среди них пятеро, осужденных на каторжные работы - ксендзы: Кароль Хаас, Нарциз Яжина, Пётр Грабовски, Томаш Морозовски и Юлиан Зелиньски. Два человека - Тубурций Павловски и Людвик Трынковски - отправлены в Сибирь на поселение, ещё два (Ян Мрозовски и Героним Сакович) определены солдатами в Кавказскую армию. Из двух оставшихся у одного вина осталась недоказанной, другой был отправлен в монастырь одной из внутренних российских губерний.

Немногочисленна и третья группа (Варшавско-Люблинская конспиративная группа Г. Гзовского и общество „Fraternitas" в Холмской духовной семинарии) - в ней было 15 лиц, связанных с духовным ведомством. Большинство из них - шесть холмских клириков оказалось лишенными духовного звания: Филемон Дьяковски, Мирон Мосевич, Ян и Юзеф Шлигельские, Ян Такель (Тонкель) и Игнацы Желявски. Двоих власти отдали в солдаты - К. Гаевский и А. Шиманьский, а над троими установили полицейский надзор - А. Гурски, Б. Михальски и Я. Серосиньски. По трем оставшимся следствие не имело достаточно сведений для какой-либо карательной меры.

Руководимая ксендзом Петром Сцегенным конспиративная организация включала 28 участников из числа духовенства. В судебно-следственных материалах о ней много гневных слов, но репрессии оказались не очень жесткими. Максимальный срок каторжных работ в Забайкалье получил только руководитель организации; одного же - Марцина Мехеньского лишили пробоства, двух - В. Боневского и Ю. Гершиньского перевели в другие парафии; трёх отправили в отдаленные монастыри на покаяние (Ю. Герловски, Г. Юзвицкий, С. Троцевич). Кроме этого: X. Ставиньского освободили, засчитав предварительное заключение, Ю. Стшалковскому запретили произнесение проповедей, А. Стрыйковского лишили возможности продвигаться по службе, Л. Лендзяну назначили три месяца заключения в Замостье. Если не считать четверых, вина которых осталась недоказанной, остальные девять человек были отданы под полицейский надзор.

В целом события 1846 года вызвали высокую волну репрессий, включая даже смертные казни. Однако на долю духовенства достались не самые тяжкие наказания. Более всего пострадал - умер в ходе следствия - Кароль Матулевич; он был участником конспирации, монахом и префектом школы в монастыре отцов марианов в Мариамполе. На поселение в Иркутск был отправлен ксендз Кшистоф Шверницки, который прославился впоследствии многолетней душепастырской деятельностью в Восточной Сибири. Во внутренние российские губернии были сосланы Доминик Ясиньски, Леонард Яскерски, Ян Квятковски, ксендз доминиканин из Гродно Лукашевич. Из остальных: Павел Шукальски был лишен пробоства, а в другие монастыри или костелы были против воли переведены Павел Гжибовски, Антони и Станислав Ястшембские, Ян Крупиньски; из Королевства Польского были выдворены Фердинанд Киндлер и Францишек Вонхольски. К заключению в крепость приговореными оказались Томаш Влодек-Сулима, Юзеф Станко, Константы Родкевич; отданы в солдаты - Т. Яблоньски, М. Каусик, Т. Красницки, Т. Линевски. Кроме этого, ещё трое были отправлены на покаяние в монастыри с особым режимом, а на 13 человек не хватило данных, чтобы доказать предъявляемое им обвинение.

В рассматриваемый период самым многочисленным и активным конспиративным объединением кружков и групп была Организация 1848 года - в моём списке фигурирует 62 её участника. Двое из них умерли в ходе следствия; это были ксендз парафин Вижаны Кохановский и Ежи Опатович. Каторги не получил никто, а к отправке на длительное поселение отправили многих: в Восточную Сибирь - Францишек Андреевски, Якуб Пиотровски, Юзеф Плешовски и Феликс Трощиньски, а во внутренние губернии России Михал Махниковски, Валенты Маньковски, Юзеф Роханьски, Августин Радзиньски, Ян Тумос, Циприан Воронович и Казимеж Вноровски (всего двенадцать человек). Перевели в другую парафию Елигиуша Бартошевича и Бруно Вандаловского; засчитали предварительное заключение Петру Менченьскому и Леонарду Попелецкому; отдали под надзор Ежи Катыла, Игнацы Кованьского, Ксаверия Свецкого и Павла Шукальского; Алана Пшездзецкого перевели в монастырь со строгим режимом для покаяния; объявили изгнанниками бежавших за границу восьмерых: Т.-К. Асмана, Р. Фалькевича, Я. Ястшембского, Д. Купстаса, Я. Попкевича, С. Радзика, Д. Смилкевича, Ц. Томашевского. Кроме этого, был предан духовному суду А. Войновски, оштрафован - П. Полковски, отданы в солдаты пятеро: В. Докальски, К. Павловски, Э. Сулицки, С. Цешейко и Ф. Шафрански. Наконец, тринадцать человек, фамилии которых я опускаю, были отпущены после более или менее длительного следствия за недостатком улик.

В рубрике „Прочие" моего списка значатся 33 фамилии, принадлежащих духовным лицам, сведений о которых недостаточно для того, чтобы отнести их к какой-либо из шести рассмотренных рубрик. В большинстве случаев речь идёт о проступках, не очень значимых с точки зрения властей, или о таких, которые невозможно точно датировать или привязать территориально. Самые строгие из фигурирующих в этой рубрике наказаний были 15 ударов розгами церковному сторожу Яну Плешиньскому и 3 месяца крепости монаху Леону Самуэльскому. Есть ещё четыре перевода в другой костел и пять в монастырь со строгим режимом для покаяния - в соответствующих графах числятся: Юзеф Кумаля, Урбан Шульц, Пётр Ши-маньски, Фабиан Висневски, ксендз базилианин Домбровский, Исидор Ко-сцельняк, монах из Варшавы Перогович, Юзеф Станишевски и Херубин Валецки. Есть ещё переведенный в другую парафию ксендз Пётр Пивони, оштрафованный на небольшую сумму Михал Коберски, внесенный в Алфавит следственной комиссии А. Я. Стороженко епископ Марцели Гутковски, отданные в солдаты Ян Май и Матеуш Налевайковски, Теофиль Вшеляки, которому была предписана „ostra nagana" и неразысканный монах Торчиньски. Оставшиеся восемь человек относятся к числу тех, которых следствие вынуждено було признать невиновными.

4. Соотношение между разновидностями наказаний

Для качественной характеристики репрессивной политики царизма в отношении католического духовенства весьма важным представляется соотношение между различными видами наказаний по частотности их применения. Ниже приводятся три таблицы, из которых в первой дается статистика более или менее строгих наказаний, во второй - средних и в третьей - сравнительно легких.

Среди сосланных на каторжные работы и в Восточную Сибирь на поселение (графы 1 и 2):. Я. Богуньски, М. Стажиньски, В. Крочевски, К. Хаас, Н. Яжина, Ю. Зелиньски, Т. Мрозовски, Р. Грабовски, П. Сцегенный, А. Козиковски, А. Ойжановски, Л. Тенсёровски, К. Шверницки, Ф. Андрейев-ски, Я. Пиотровски, Ю. Плешовски, Ф. Трощиньски. Телесные наказания (графа 5) перенесли А. Чеховски и Я. Плешиньски: умер от наказания шпицрутенами руководитель Омского заговора овручский опат Ян Хенрык Сероциньски.

Таблицы

Первые четыре графы в таблице 3 отличаются друг от друга не очень существенно: подразумевается, что заполнение данных по 1-й и 4-й графам осуществлялось по сообщениям гражданского начальства и добровольных осведомителей, а 2-ой и 3-й графам - по официальным донесениям царских чиновников и полицейских органов. Большая цифра в графе 8 наводит на мысль, что аресты подозреваемых по политическим преступлениям проводились с большим запасом, ибо цифра 54 показывает, что каждый пятый из арестованных привлекался к следствию необоснованно, а иногда конспирировал так удачно, что следствие не могло доказать его виновности.

Если данные семи групп, по которым велись статистические подсчёты сравнить друг с другом по количеству наиболее строгих наказаний (графы 1-8 в таблице 1), то окажется, что в первой группе (участники Ноябрьского восстания, „заливщики" и пр.) тяжелые наказания получили 20 из 38, во второй группе (Содружество Польского народа и конарщики) - 7 из 11, в пятой группе (1846 год) 9 из 42-х, а в шестой - 15 из 62. Это, несомненно, подтверждает тезис проф. Дыленговой о том, что католическое духовенство 30-50-х годов XIX в. играло видную роль в национальном движении. Однако абсолютизировать такой вывод нельзя, ибо в Организации, возглавляемой ксендзом П. Сцегенным, было например много духовных лиц, но среди строго наказанных оказался из них только он один.

5. Несколько слов об исполнении приговоров.

До сих пор речь шла о том, в чём состояло участие католического духовенства в борьбе польского народа против национального гнета, как юридически квалифицировались их поступки царским правительством и как оценивались они теми карательными органами царизма, которые назывались выше. Подавляющее большинство наказаний было связано с ссылкой провинившихся перед властями лиц на более или менее отдаленные окраины России.

В польской историографии с легкой руки Михала Яника эти окраины именовали когда-то и до сих пор иногда называют Сибирью. Между тем географы органичивают Сибирь с запада Уральским хребтом, а с юга степями Казахстана, а это значит, что Оренбургский край, а тем более Кавказ никак нельзя причислять к Сибири. В те времена, о которых идёт речь, Восточная Сибирь (особенно район Иркутска и Забайкалья) использовался царизмом для размещения „политических преступников", осужденных на каторжные работы. Территория Западной Сибири служила преимущественно для размещения тех, кто был приговорен к длительным срокам ссылки в тяжелых условиях. В Оренбургском крае до 60-х годов сосланных на поселение было сравнительно немного, а преобладали лица, принудительно отданные в солдаты. На Северный Кавказ, в Причерноморье и Грузию „конфирмованные" поляки так же попадали в 30-50-е годы почти исключительно в качестве нижних чинов действующей армии. В условиях военных действий почти все они быстро становились унтерофицерами и получали сокращение срока, а затем и полное прощение. Немалая часть „конфирмованных", особенно „кресовяков", оставалась на службе и после амнистии, становясь весьма дельными офицерами царской армии.

Публицистическая, художественная, а отчасти и научная литература о польской ссылке в Сибирь нередко грешила и грешит преувеличенной эмоциональностью в описании её тягот. Конечно же, политические преступники, отправленные царскими властями в отдаленные и суровые места, испытывали много материальных и моральных затруднений, страдали от разлуки с родиной и близкими людьми, от невозможности вести привычный образ жизни. Известна вполне подходящая и к польским каторжанам гипербола Пушкина, адресовавшего свое послание к декабристам во глубину сибирских руд, т.е. в шахту, хотя известно, что из пятисот восточносибирских каторжан 1825-1860 годов лишь несколько человек работало под землей, да и то очень короткое время. Из 148 лиц, привлекавшихся к следствию об организации Союза Польского народа на Украине, пятнадцати - и двадцатилетние каторжные сроки получили 31 человек. На Нерчинскую каторгу они были направлены в 1839 г., прибыли туда в апреле 1841 года, но уже по амнистии 1842 г. срок им сократили до 5 лет. По данным 1842 г. Антоний Бопре сначала был приписан к дорожным и каменотесным работам, затем числился сторожем, а фактически все время с момента прибытия исполнял обязанности врача. Фортунат Грабовский работал на сортировке руд, был сторожем; тем же, только в другом месте занимался Каспер Машковский. Жили все эти каторжные не в тюрьме и не в казармах, а снимали квартиры, некоторые покупали собственные дома. Один из них - „Хатка Антона Бопре" - подробно описан в недавней статье Яна Трынковского; ссыльные жили в „хатке", ведя домашнее хозяйство на артельных принципах.

Для примера кратко опишу пребывание на каторге нескольких ксендзов, доставленных в Восточную Сибирь на рубеже 30-40-х годов XIX в. Уроженец Сандомежского уезда ксендз Ян Богуньский был осужден на бессрочные каторжные работы за содействие экспедиции Ю. Заливского и прибыл на Александровский винокуренный завод в 1835 г., откуда совершил побег вместе с группой Петра Высоцкого. Получив за это 500 ударов шпицрутенами, он был переведён на Нерчинский завод, где некоторое время работал прикованным к тачке; утонул в 1846 г., купаясь в р. Шилке. Каноник Юлиан Зелиньский был приговорен на 20 лет каторжных работ за участие в конспирации Ш. Конарского на Украине, прибыл на Нерчинские заводы в феврале или марте 1840 г.; „поведения хорошего", использовался на легких работах; с 1852 г. находился на поселении, после амнистии 1857 г. выехал в Житомир. Ксендз Кароль Хаас , осужденный в числе активных конарщиков на 20 лет каторжных работ, работал с начала 1840 г. на Кадаинском и Алгачинском рудниках близ Нерчинского завода; с 1851 г. вышел на поселение и жил преимущественно в поселке Зерентуйского рудника, получая обычное пособие и занимаясь обучением детей местных жителей; в 1857 г. выехал на родину. Тыбурций Павловский, осужденный на поселение в Восточной Сибири за участие в организации Ш. Конарского на территории Литвы и Белоруссии, числился в селе Борщевочном Успенской волости, но фактически с 1840 г. жил в поселке Нерчинского завода; в 1857 г.получил разрешение на возвращение в Витебск, но остался в Иркутске при Иркутском костеле. Осужденный на 20 лет каторжных работ ксендз Нарциз Яжина - участник организации конаршиков в Волынской губ., с января 1840 г. находился как каторжанин на Култуминском руднике, а переведенный на поселение с начала 1844 г. - в Иркутске, вместе с братом Леопольдом; в 1848 г. они оба были переведены в Вологду.

Перевод на поселение в европейскую часть России был для политических преступников редким исключением; обычно их распределяли по глухим населенным пунктам огромной и тогда ещё дикой территории Забайкалья. Фактически, получив „билеты", то есть письменные разрешения местных властей, они могли поселиться и в более удобном для них месте, не исключая и сравнительно крупных поселков и городов, в том числе каторжной столицы - Большого Нерчинского завода. Там ссыльные легче находили заработок - чаще всего в качестве репетиторов в семьях местной элиты - офицеров военного и горного ведомств. Там же находились общественные организации польских ссыльных, прежде всего Огул, имевший свою кассу взаимопомощи и библиотеку. К некоторым поселенцам и даже каторжанам отваживались приехать жены или невесты, на что можно было, хотя и с трудом, получить „высочайшее" разрешение. Было немало ссыльных, которые официально или фактически вступали в брак с местными жительницами и не только „простого звания". Переписка с родиной ссыльным полякам официально запрещалась, получение денежной помощи от соотечественников ограничивалось небольшой суммой. Но эти препятствия в большинстве случаев успешно преодолевались с помощью местных жителей, не исключая и каторжной администрации. Ссыльнопоселенцы из простолюдинов должны были сами зарабатывать себе на жизнь. Шляхтичи, духовные лица получали годичное пособие от казны в размере 57 рублей в трудоспособном возрасте и 117 рублей, если признавались неспособными к труду по возрасту, либо по состоянию здоровья. Руфин Петровский засвидетельствовал в своих хорошо известных воспоминаниях, что при тогдашней сибирской дешевизне на продукты это было не так уж мало; пособия вместе с охотой и рыбной ловлей в основном обеспечивали прожиточный минимум польским ссыльным.

Назову теперь несколько духовных лиц, биографии которых были деформированы ещё одной разновидностью репрессий - насильственным определением на военную службу. Бывший клирик Владислав Докальски, лишенный прав и отданный в 1850 г. на службу рядовым в Оренбургский корпус, находясь в крепости Орской, входил в кружок ссыльных, связанных с Т. Г. Шевченко и А. В. Ханыковым, за что снова попал под суд и был переведён в 9-й Сибирский батальон, находившийся в укреплении Верное (ныне Алма-Ата); в 1856 г. он получил унтер-офицерский чин, в 1857 г. произведён в прапорщики, а в 1860 г. ему были возвращены дворянские права, включая и право на увольнение с военной службы. Воспитанник Холмской духовной семинарии Томаш Красницки за вольномыслие и контакты с конспираторами был наказан в 1846 г. „определением" в рядовые Сибирского корпуса; до унтер-офицерского чина ему пришлось служить 10 лет, а в 1857 г. он по амнистии был представлен к увольнению; вся служба его проходила в Томске, где квартировал 11 -и Сибирский батальон. Однокашник Т. Красницкого по семинарии Анджей Шиманьски за те же провинности оказался на военной службе в Апшеронском пехотном полку, входившем в Кавказскую армию. Начав службу в 1841 г., он в 1844 г. был уже унтер-офицером, в 1845 г. - прапорщиком, а в 1857 г. оставался на службе штабс-капитаном. Участник организации 1848 года клерик Варшавской Духовной Академии Эдвард Сулицки в июле 1851 г. был определён в Оренбургский корпус и служил во 2-м Оренбургском батальоне, квартировавшем в Оренбурге; не дослужившись чинов, в мае 1857 г. был уволен и отправлен на родину с установлением секретного надзора.

Подводя итоги сказанному, очень хочется последовать примеру проф. Дыленговой и выразить общественно-политическую активность вновь подсчитанной группы репрессированного духовенства с помощью количественного метода. Оговорюсь сразу, что выводы, как в её книге, так и в моей статье могут быть довольно приблизительными, ибо подсчеты зависят от неполноты и неточности положенного в основу конкретного материала о персоналиях, но тут мы оба бессильны - другого материала в источниках нет. Хотя мне удалось расширить круг изучаемых лиц с 97 до 243, но я понимаю, что эта цифра несколько меньше окончательной, во-первых, потому, что не полностью охватывает движение, во-вторых, в связи с тем, что в моём распоряжении сейчас нет сведений о численности всех, охваченных движением духовных лиц (особенно это касается „кресов"). В Алфавит Варшавской следственной комиссии, охватывающем материал Королевства Польского, внесено 1620 человек, из которых 97 были духовными лицами, что по подсчетам проф. Дыленговой составляет 6%. Только за 1845 г., по её подсчетам, в Алфавите учтено 24 ксендза, составляющих 10,4% от общего количества за этот год. В 1847 г. численность представителей духовного ведомства увеличилось до 30 человек, но поскольку расширился и весь годичный список, это составило только 6,2%. Сопоставляя эти процентные соотношения с цифрами 97 и 243, мы вправе коррелировать вводившиеся проценты; думается однако, что названные соотношения не уменьшатся, а скорее увеличатся минимум на 1-3%.

Как бы то ни было, в количественном смысле участие духовенства в освободительном движении выглядит довольно внушительно. Что же касается качественной стороны, то здесь, мне кажется, права проф. Дыленго-ва, которая пишет, что до 1844-45 годов духовенство участвовало в конспиративных организациях, но относилось настороженно, а то и вовсе не поддерживало революционные программы как в национальной, так и в социальной сфере.

Что же касается характера репрессивной политики в отношении католического духовенства, то царизм был в ней довольно осторожен, старался добиться своего без особого обострения отношений с польским епископатом и с римской курией.

Основной стратегической задачей в духовной сфере царизм считал „оправославливание" униатства, и преуспел в этом, хотя и не сразу, причем скорее пряником, чем кнутом. В том, что касается репрессий за участие в конспиративной деятельности и антиправительственных настроений, то в их преследовании царизм вел ту же общую линию, как в отношении к декабристам, петрашевцам или кирилломефодиевцам. Довольно многих политических преступников из польского духовенства царские военные суды приговаривали к смертной казни по тем же статьям и лишь царская милость спасала их, заменяя казнь на 20 лет каторжных работ. Особенностью было практически обязательное и быстрое лишение духовного сана и очень медленное, трудное его восстановление после отбытия наказания.

Специальными наказаниями для духовенства являлись: перевод на низшую должность или в менее выгодную парафию, лишение права занимать высшие должности, направление на покаяние в монастырь со строгим режимом или расположенный во внутренних губерниях России. Для молодых и здоровых клериков нередко практиковалось определение на военную службу на южные или восточные окраины империи.

Заканчивая, мне хотелось бы высказать некоторые соображения о том, чего, мне кажется, не хватает если не большинству, то довольно многим российским и польским исследованиям о политических репрессиях вообще, в том числе о каторге и ссылке в Сибирь. В такого рода работах многие из нас, и я в том числе, преимущественно занимаемся внешней стороной, приводим данные о том, кого, когда, с каким приговором репрессировали, где и в каких внешних условиях отбывали наказание осужденные, когда они возвратились на родину. Идейно-политические позиции репрессированных до ссылки характеризуются обычно в общей форме, а после возвращения на родину эта сторона дела и вовсе исчезает из поля зрения. Мало внимания мы обращаем на то, как воздействует на репрессированных природа и люди тех регионов, в которых они оказываются, не пишем о том, включаются ли ссыльные в местную жизнь и как это влияет на их идейно-политические воззрения, на отношение к русскому и другим народам Российской империи. Конечно, решение такого рода задач - весьма нелегкое дело; проблематика эта слабо обеспечена источниками в количественном смысле и сложна в истолковании - ведь речь идёт главным образом о дневниках, воспоминаниях, эпистолярном материале и очень редких газетно-журнальных изданиях. Но внимание к этой стороне проблемы открывает путь к более активному включению ссылки в широкую и важную проблематику взаимоотношений между нашими народами, а такая задача представляется мне весьма актуальной.