П.А.Ровинский

См. в целом семейские.

Ровинский П.А. Этнографические исследования в Забайкальской области // Известия СО РГО. Иркутск, 1872. Т. 3, № 3. С. 120-133.

Ровинский П.А. Материалы для этнографии Забайкалья // Известия СО РГО. Иркутск, 1873. Т. 4, № 2. С. 99-101; №3. С.113-132.

Ровинский П.А. Этнографические исследования в Забайкальской области // Известия СО РГО. Иркутск, 1872. Т. 3, № 3. С. 120-133.

Чувствительную разницу замечаете вы, когда из середины России перенесетесь чрез Уральский хребет и очутитесь где-нибудь на равнинах Иртыша и Оби, или на холмистых берегах Томи: другой говор, другой обычай, иной характер во всем, которого вы сразу не определите, но тем не менее чувствуете. Затем, едете до Красноярска и далее по Енисейской губернии, и новых особенностей уже не встречаете, и только вступив в Иркутскую губернию и еще больше приближаясь к Иркутску, встречаете новый тип. Преобладание черных волос перед русыми, черные или карие с томным выражением глаза, значительно выдающиеся скулы, короткий нос, - эти признаки очень ясно указывают на примесь монгольский расы.

В говоре вы чаще слышите примесь слов не славянского происхождения. Селения, часто построенные в разброс, иногда совсем без служб и без огорожи, мало напоминают русские селения, какие встречались еще в Западной Сибири. В стороне от дороги вы видите особенного рода постройки круглые или десятиугольные, покрытые лубом и землей: это, так называемые зимовьюшки, а форма их - совершенно бурятская юрта.

Так постепенно изменяется русский тип по мере того, как вы все больше подвигаетесь к востоку, где он иногда совершенно теряется в чуждом элементе. Статистика дает весьма удовлетворительное объяснение такого явления. Взявши одну Восточную Сибирь, вы видите, что в Енисейской губернии инородческое население составляет только 1/8, в Иркутской 1/3, а в Забайкалье оно доходит уже до половины (*)

Но одни статистические данные, указывающие численное отношение, народностей, однако не дают еще никакого понятия о том, что за тип и что за жизнь выработались от взаимнодействия разнородных элементов. Для этого нужно больше познакомиться с бытом народа, нужно подметить и собрать все особенности, как наружного типа, так и языка, образа жизни и духовной деятельности народа, выражающейся в песне, сказке и верованиях.

Как путешественнику, мне с одной стороны нужно было видеть как можно больше, чтоб общий взгляд был шире и полнее, а с другой с некоторыми характерными местностями необходимо было познакомиться поближе, чтоб иметь основу, к которой можно бы было прикрепить остальные наблюдения.

Поэтому, имея в своем распоряжении только два летних месяца, июль и август, (май я июнь отняли у меня поездки по Ангарскому тракту, по Ангаре за Братский острог и на Лену до Устькуты), я решился отложить поездку на Амур до будущего года и ограничиться одним Забайкальем и тут для ближайшего знакомства выбрал несколько местностей, имеющих более своеобразный; характер.

Главным образом внимание мое было обращено на семейским Верхнеудинского Округа и малороссиян

(*) Поэтому этнографические сведения относительно какого бы то ни было края распространяются в двух главных отделах: происхождение и статистика населения, и потом образ жизни его. Для первой части, служат архивные и вообще письменные документы, вместе с народным преданием, для второй наблюдение жизни.

120 стр.

Читинского: те и другие кроме своеобразности заслуживают особенного внимания еще и потому, что имели большое влияние на развитие земледелие в целом краю. Затем больше, чем где-нибудь, я оставался у пограничных казаков.

Все наблюдения мои относятся преимущественно к этим трем местностям, но в тоже время я пополнял и проверял их поездками в другие местности. Чтоб дать понятие к каким именно местностям относятся эти наблюдения, я считаю не лишним назвать их.

Я объехал всю Селенгу от Посольска до монгольской границы, весь Хилок и Чикой, где только есть жилые места, Ингоду от Танги до Читы и немного дальше, промежуток между Туриноповоротной станицей на Ингоде и Акшой, весь Онон от Акшинской. станицы до устья, и пограничье от той же станицы до Чалбучей на Аргуни и отсюда чрез Нерчинский и Александровский заводы на Кондуй и в Чиндант.

Вне моих наблюдений остались: Итанца :(Баргузинского Округа), Джида (Селенгинского), Нерча и Аргунь, вниз от Чалбучей (Нерчинского Округа). Что касается указанных местностей Селенгинского и Баргузинского Округов, то мне вероятно не придется больше возвращаться к ним; а с Нерчинским округом я еще надеюсь познакомиться.

Не смотря на эти пробелы и на короткость времени, (собранный мною материал дает возможность составить понятие, как об истории и составе русского населения в Забайкалье, так и о его современном положении.

Весь этот материал я представляю Сибирскому Отделу почти сырым, приведя его только в порядок. Для пополнения его нужно много статистических данных, которые можно получить только .в Иркутске или в Чите.

Многое может быть объяснено только справками с различными сочинениями, относящимися к этому краю; но ни то, ни другое в настоящее время мне недоступно, Вот почему я представляю сырой материал и не имея под руками материала, собранного прежними наблюдателями и исследователями, может быть, повторю иное уже известное.

Итак, представляю материал для этнографии Забайкалья.

История и статистика населения.

Взглянувши на карту Забайкалья, вы увидите, что населенная часть его занимает только узкую полоску, между 49 и 51 с.щ.; севернее этой границы население так редко, что его с трудом можно отыскать, и при том это все недавно бывшие кочевники и звероловы, и жизнь его по сю пору двоится между земледелием и звериным промыслом.

Присматриваясь ближе к распределению населения на этой узкой полосе, вы тут встречаете совершенную пустыню, разделяющую системы Байкала и Амура: Яблонный хребет так приподнял всю эту местность, что она совершенно недоступна не только для земледельца, но и для кочевника-скотовода.

Все население больше всего группируется не по главным рекам, а по их притокам. Причина этого заключается в том, что главные реки идут преимущественно в северном направлении, тогда как побочные, если не прямо в обратном, то по параллелям. Этот закон можно проследить здесь по всем рекам. Самое густое население по Чикою, Хилку и по Селенге с того места, где она делает заворот на запад; Ингода больше заселена от Танги до Татоуровой, где она держится восточного и северо-восточного направления; Онон гуще населен от Акши до старого Чиндата; а далее он идет прямо почти на север и становится пустыннее; Хилок и Чикой в вершинах заселены гуще, чем близ устья, перед которыми они поворачивают на север: первый от Акино-Ключей, второй от Усть-Кирана.

Берега Селенги в ее среднем течении пустыннее чем в северном, и Итанца, лежащая еще севернее, но текущая к югу, также гораздо больше заселена и обработана.

121 стр.

Пустынный вследствие чрезвычайно высокого положения пояс образуемый Яблоновым хребтом, уступает усилиям человека, но пробивается жизнью именно в восточном направлении по долинам и ручьям, имеющим склоны на восток к Ингоде и на запад к Чикою. Семейские пробираются и к вершинам Хилка в том же направлении.

В таком виде является здесь влияние природы. Затем идет взаимное влияние различных народностей, населяющих Забайкалье и находящихся на различных степенях культуры. Наименее влиятельным является, конечно, зверолов, тунгус: это племя совершенно исчезает и почти бесследно. Все тунгусы, живущие к югу от 51 градуса, бывшие когда-то в большинстве, теперь, если не крестились и не лились таким образом с русскими, обратились в бурят. Ни в языке, ни в образе жизни ни в чем вы не найдете ни малейшей разницы, и только по преданию они называют себя тунгусами. Так по всему Забайкалью: в Баргузинском Округе, в Армаке Селенгинского Округа и по всему Нерчинскому.

Совершилось это в чрезвычайно короткий промежуток времени, и нет никаких признаков борьбы. Есть только предание, что Баргузинские тунгусы сопротивлялись поселенью там бурят, которые пришли туда в 1740 году от Верхоленска; тунгусы, как старожилы, хотели всячески стеснить их, но кончилось тем, что буряты выдержали борьбу и теперь совсем одолели: из незначительной толпы их стало 6 родов или около 12000 душ обоего пола.

Совсем другого рода отношения между бурятом и русским. Здесь вы видите упорную борьбу за существование. Множество селений, образовавшихся из так называемых ясачных, т.е. крещенных инородцев, конечно, указывает, что русская народность с своею христианскою религией берет верх, хоть часто это бывает следствием политического господства русских. Еще большее торжество русской народности и европейской культуры мы видим в том, что многие буряты, не крестясь, даже, принялись за земледелие, лучше устраивают свою жилища, чаще одеваются, лучше едят, многие отдают своих детей в русские училища. Все это свидетельствует, что русские стоят ступенью выше по лестнице человеческой цивилизации, но в то же время они стоят еще так низко, что не только нет дальнейшего влияния, но заметно обратное явление, т.е. что русские становятся полукочевниками, увлекаясь примером своих соседей, а главное, не имея понятия об лучшей жизни.

Это всего резче видно на пограничных казаках в особенности 2-1 конной бригады, с одной стороны окруженных агинскими бурятами, с другой стоящих лицом к лицу с Монголией. Вы видите здесь достаток и роскошь и в тоже время самую беззаботную жизнь номада.

В них есть чутьё лучшей жизни и желание получить образование; но эти добрые инстинкты остаются без всякого удовлетворения. Справедливости требует заметить, что как теперешние, так и некоторые .из прежних командиров их прилагали об этом старанье: заводили школы и школы эти стоят лучше гражданских; но крайне низкое состояние народного образования в целой Восточной Сибири, отсутствие школ, их которых могли бы выходить хорошие учителя, делают эти старанья напрасными.

Обращаясь к русском населению, вы тут замечаете несколько типов. Часть составляет потомство тех первых вольных поселенцев, которые вышли из разных мест России и преимущественно из северных губерний; часть образовалась из ссыльных часть т ясачных, и наконец есть еще две большие группы: семейские и малороссияне.

Все это отдельные типы, резко отличающиеся один от другого: самый интересный тип конечно семейские: это старообрядцы, пришедшие в конце прошлого столетия.

Крепкий физически и нравственно, семейский мужественно ведет борьбу с природой: разрубает леса, осушает болота и обращает их в плодородные нивы

122 стр.

и тучные луга; по общему отзыву семейским главным образом весь Верхнеудинский округ обязан благосостоянием.

Крепко держась предания, семейский не уступает никому: ни власти, ни окружающей его православной среде, В последнем случае вы скорее видите обратное явление.

Когда-то сильно преследуемые за веру, да и теперь не пользующееся всеми правами, они как будто от того и окрепли.

Жалким и слабым является перед семейским сибиряк, как называют старожилов, где им приводится жить вместе. Явившись первыми земледельцами в этом краю, борясь с природой, они должны были выдержать сверх того отчаянную борьбу с бурятами, которые не хотели допустить их селиться на землях, которые считали своим исконным владением.

Все это миновалось, и теперь вы видите кругом благосостояние и когда-то враждебный кочевник также принялся за плуг и соху, делает запасы хлеба и сена и стал деятельным участником в общем благосостоянии.

Такое важное культурное значение семейских дает им полное право обратить на себя особенное внимание при изучении этнографического состава Забайкалья. Знакомству с ними по этому я посвятил большую часть лета и вот те материалы, которые дало мне это знакомство.

Прежде всего укажем где они живут.

Почти исключительно они занимают Верхнеудинский Округ, где в четырех волостях: Тарабагатайской, Мухоршибирской, Куналейской и Урлуцкой они составляют половину. Часть их селится по Ингоде, есть также не много их близ Читы и в Нерчинском Округе. По религиозному толку большая часть их принадлежите к старообрядческой секте, признающей священство, рукоположенное епископом; но выбираемое самими ими, без ведома церковной власти, а поэтому они вывозят себе священников из России тайно. Другая часть, весьма незначительная, беспоповцы, и только отдельные личности есть из духоборцев.

Часть их принадлежите к единоверию, преимущественно в Урлуцкой волости и еще в Тарабагатае, а в других местностях все старанья миссионеров склонить их к единоверию оказываются совершенно безуспешными.

Кроме того между ними есть значительная разница и в характере. Урлуцкие, например, гораздо пассивнее в религиозном отношении, снисходительнее к своими православным соседям и вообще уступчивее, тогда как Бичурские; Окиноключевские, Куйтунские и некоторых других мест отличаются сильным пропагаторским духом и упорством.

Есть некоторая разница в костюме, в домашней обстановке и в приемах земледелия. Особенности эти частью развились уже здесь, на месте их поселения, частью вынесены ими из прежнего их отечества, на что мы укажем в своем месте.

Больше всего я прожил в Бичуре, но в то же время объехал большую половину других селений.

Не лишним, я думаю, поименовать все селения, в которых живут семейские. Вот они: По Хилку и близь его - Акино-Ключи (половина беспоповцы), Билютый, Мангиртуй, Бичура (есть православные и единоверцы); по тракту между Петровским заводом и Верхнеудинском: Харауз, Никольское, Хонхолой, Мухоршибирь, (половина православных) в Харашибири несколько домов; Десятникова, Тарабагатай (есть православные и единоверцы), на восток отсюда Куйтун, Куналей и Жерим :(половина беспоповцы); на западе от тракта - Новый-Загон, Щаралдай, Шариха (беспоповцы) и Барыкина (беспоповцы). По Чикою (большая часть единоверцы); Урлук (половина единоверцы), Гутай (не признающее брака, есть и единоверцы), Укыр, Киреть (больше единоверцы), Талнерское (единоверцы), Шатагайское, Захарово, Фомичевское, Барахоево, Малое Архангельское, Выезжевское, Коченское, Мангиртуй, Шинок, Альбитуй, Верхне и Нижне-Нарым, Должено-Грехневское, Хилкотой, Осиновское, Шимбелик. Между Чикоем и Ингодой; при впадении р. Онгорка в р. Блудную (текущ. к Ингоде) 5 дворов.

123 стр.

А на Ингоде близ Танги - Нова Павловское (недавно поселились, большею частью из Малоархангельского) и еще в Шимулане (есть и православные: малороссиян 3 двора и сибиряков 5 дворов).

Во всех селениях должно их считать около 30000 душ обоего пола и всех толков.

Прежде всего ответим на вопрос: откуда пришли семейские?

Сама они только и знают, что пришли из Польши приблизительно около 1776 г. Тоже самое значится и в старых документах, где они называются выселенными из Польши старообрядцами: но из какой именно местности, на то нет ответа.

Есть однако указания на то, что они вышли не из одной местности. В Хараузе один старик говорил мне, что их предки пришли из Риги, тоже самое говорили: мне и некоторые в Урлуке (Харауз населился из Урлука же). На происхождение их из разных мест указывает разница толков:, самом характере и; некоторые бытовые особенности. Семейские Куналейской волости одни пашут пароконным плугом в роде немецкого, тогда как все остальные пашут сохой. Урлуцкие отличаются от других и костюмом: они носят войлочную шапку, которую называют колпаком и партни или моризни обувь в роде башмаков без подошв из козьих лапок; отличается также и Урлуцкая кичка (женская головная повязка) от других; в языке их я заметил более мягкий выговор и еще некоторые особенности, о которых и скажу; особо.

По всему вероятию; они жили в Литве или Белоруссии; другие, может быть, ближе, к нынешнему Остзейскому краю. В новом поселенье на Онгорке старик Казаков говорил, что дедушка его имел свой гальот и морем перевозил народ, но откуда и куда не знает.

Попали они в Польшу конечно из северных губерний, Архангельской и Вологодской. Одна песня указывает, что живя в Польше, они считали себя недавними поселенцами. Грустное воспоминанье об том, что они должны были оставить свою страну и поселиться в Польше, под властью правительства не их национальности, сохранилось в этой песне по сю пору. Вот она:

Кому повем печаль мою?
Кого призову ко рыданию?
Токмо тебе Владыко мой.
Известна тебе печаль моя,
Моему творцу создателю -
И всех благих подателю.
Когда б имел я источник слез,
Плакал я бы и день и ночь.
О, отче Иакове!
Твои сыны; мои братья;
Продаша мя во иную землю:
Во иную землю, во египетску,
Служити царю неверному,
Пентифрию поганому.

Судьбу Иосифа, проданного братьями и служившего чужому царю, они приравняли к себе, когда должны были оставить свое отечество и поселиться в Польше; а теперь поют туже песню, воспоминая свою вторую родину в Польше.

Поводом к этому переселенью послужило не желанье покориться требованию церковной иерархии - принять книги, исправленные Никоном и изменить никоторые старые обряды. Воспоминание об этой борьбе также сохранилось у них в песне, под названием: Стих Соловецких чудотворцев (будет помещен дальше).

В Польше они жили лет сто, и у них, кроме двух приведенных выше песен; не осталось ни малейшего воспоминанья об их приходе с севера. После первого раздела Польши, когда часть польских провинций присоединена к России, эти старообрядцы снова очутились под русским правительством.

Екатерина II обратила свое внимание на них. Видя в них дух религиозной оппозиции, на которой может быть основана оппозиция политическая, она, не терпя ни каких сект, решилась старообрядцев

124 стр.

выселить оттуда, где они казались ей небезопасными, и отправить в Сибирь для заселения и возделанья наших крайних восточных пустынь. Это была первая партия переселенцев, явившихся в Сибирь большою массой, целыми семьями, с полным хозяйством, тогда как прежде селились вольные промышленные люди, солдаты и казаки, беглые барские люди, большею частию бессемейные. Вот и назвались эти переселенцы семейскими.

В настоящее время у семейских не сохранилось ни малейшей памяти, как ими было принято это переселение: было ли оно совершено по указу государыни и без их согласия, или со стороны правительства было сделано только предложение и ими принято охотно, или они сами, разузнав о приволье Сибири, пожелали переселиться. Как бы то ни было, но если б это было сопряжено с большим насилием, то в них память этого не исчезла бы так скоро.

Прежде всего им указаны были для заселения земли по Чикою и по р. Джиде, притоку Селенги с левой стороны. Первые были в ведении Троицкосавского пограничного комиссара, а вторые относились к Селенгинскому воеводству.

Те, которые поселились на Чикое, именно в Урлуке, там и остались, а Джида не понравилась; потому новые поселенцы направились на Хилок, где в то время кочевали буряты и кое где были уже поселения из ясачных, конечно ничтожные, но тем не менее дававшие уже возможность судить о пригодности места.

Одни из них сели на ключах, близ сухой реки, у самого южного колена Хилка: там жил в то время богатый и знатный бурят Акин, по имени которого и названа речка Акинка, текшая в Хилок, в настоящее время сухая, забитая песком и текущая только весной и во время сильных дождей. Другая партия пошла на Бичуру, где было уже два или три дома в глубине Бичурской долины, а вся равнина, к Хилку верст на 10-ть в ширину занята была бурятскими казаками. Сколь их вышло из Польши трудно сказать. В архиве Главного Управления может быть и найдутся указания, но в местных архивах я не нашел относительно этого ничего.

Самое старое показание я нашел в Урлуцком волостном архиве. Именно в 1801 г. показано в подушном окладе выселенных из Польши старообрядцев 566 душ; это конечно ревизских мужеского пола (кажется по 5 ревизии). Здесь должно разуметь не только Чикойских, но и Хилоцких, потому что все они в то время были в ведении Урлуцкой избы.

За тот же год по отдельным селениям показано число душ пахотных, т.е. получающих повыток или душевой надел земли и ревизских мужеского и женского пола.

В то время были следующие селения для которых имеются точные показания:

Кроме того есть показания для других селений, но они не полны и противоречивые, поэтому мы

(*) Видимо ошибка должно быть 124

125 стр.

ограничимся одним поименованием их: Читканское, Альбитуй. Жиндинское, Дунтуевское, Унгуркуй, Баендай, Сухоруцкое, Узкий Луг, Буй, Кули, Песчанское, Итытенское, Хилкотой, Шебартуй, Малоархангельское, Мангиртуй, Красноярское поселье. Малоархангельское в то время выделилось уже из Урлука, а не из большого Архангельского, как можно бы было заключить по названию, и оно по сю пору семейское, тогда как в Большом Архангельское православные. В 101 году в Малоархангельске 2 пахотных души, а через год показано уже ревизских 48 мужеского, 53 жен.

Из приведенных выше цифр каждому видно отношение полов; причем кидаются в глаза два селения: Архангельское с сильным преобладанием женского пола, если это не ошибка, и Тамирское на оборот. Объяснения такому явлению у нас не имеется.

Есть несколько неполных данных для трех селений (Жинды, Хилкотоя и Читканского), из которых видно отношение рабочих сил и число домов: 211 душ помещались в 44 домах; рабочих людей было 67, и у них 131 рабочая лошадь.

О рождениях и смертности имеем несколько данных за 1802 год.

Для некоторых указаны и причины смертности. Так в Урлуке из 12 умерших: 2 т старости, 3 от оспы и 7 от младенческой; в Архангельске и других при нем деревнях из 15 умерших: 7 младенцев от 1 года до 5 лет; от старости 3, горячкой 5-ть; в Жинде: 4 от старости, 9 от оспы.

Из этих немногих данных видно, что бич здешних краев оспа и младенческая, почти осталось так и до ныне, потому что семейские вовсе не прививают оспы, а у православных хотя и прививают, но часто она не принимается и таким образом, прививаемые не предохраняются от натуральной оспы. Обхождение же с младенцами варварское как у тех, так и у других, об чем поговорим после. Насколько прогрессировал этот край, можно судить потому, что за 70 лет назад была одна волость с 30 семьями и деревнями, а теперь она разделилась на две и имеет их до 70-ти.

А население, по крайней мере можно сказать относительно семейских чуть не удесятерилось, если принят приведенную выше цифру 566 за мужские души и принять ее в двое.

Конечно, это умноженье населения происходило не одним путем нарождения, но и путем доселенья, и на сколько возможно, мы постараемся выяснить этот вопрос, хоть для одной местности, именно для Бичуры; а теперь будем продолжать о дальнейшем расселении семейских.

В это время была уже образована Тарабагатайская волость, а вскоре затем видно, что была и Мухоршибирская. Архивы этих двух, волостей я .не успел перебрать. Но есть указания, что и в этих волостях вскоре поселяются семейские. Все это дает нам понятие о том, что они пришли большою массой и с самого же начала брали верх над старожилами численностью. В то время, как семейских считалось 566 душ платящих подать, православных было 672 души.

В 1804 году в Бичуре семейских была уже 186 душ (должно .быть ;одних мужских), а старожилов 11. Первые представляли населенье сплоченное гоненьем, привыкшее к самозащищению, знакомое с лучшими способами обработки земли, с запасом лучших орудий, имело многочисленные семьи, например,

126 стр.

у Кирила Карбанкова в Окино-Ключах было 23 души, а были и еще больше. Тогда как старожилы были ясачные, недавно отрешившиеся от кочевой жизни военно-посельщики, ссыльные и бобыли, болею частию люди бессемейные. И ныне мы видим, что разного рода посельщики бросают дома и бродяжат; едва ли одна треть их живет дома и занимается чем-нибудь на месте, тоже самое было и тогда.

В Бичурском архиве, начиная с 1810 г. постоянно попадаются указы о сыске и приведении на место водворении посельщиков; один напр. Соколов бежал с целою партией. Для характеристики этого рода заселения приведу один документ от 1801 г. из Урлуцкого архива. Это приказ Верхнеудинского земского Комиссара 9-го класса Измайлова:

"Во всех велениях онаго (Урлуцкаго) волостного правления, усматривая я," пишет Комиссар, "что присылаемые на пропитание ссыльные вместо того, чтобы они снискивали оное посильным своим трудом работою по возможности у поселян, шатаются постыдно по миру из одного селенья в другое и делаются совершенно бродягами; чрез что иногда по испорченности нравов могут происходить дурные последствия. В предупреждении чего и что собственно было благому намерению главного начальства о сих, на пропитание посылаемых, нужным нахожу: 1) чтобы волостное правление всех тех поселенцев распределило по селениям, отдав каждом из них избыточному крестьянину с тем, что у него по силам своим работал и снискивал пропитание и одежду трудами, а не постыдным образом шатаясь по миру, что строго законом воспрещается; как то: присмотром за скотом, пастьбою бараньих стад, скота и телят; 2) и по таковой раздаче хозяин должен наряжать его на такую работу, какая силам его соответствует, здоровых на крестьянской работы, а старых на пастьбу и присмотр за скотом; будеже окажутся ленными и не хотящими работать, таковых сельскими выборным, несмотря на их притворство, наказывать розгами; 3) совершенно престарелых и увечных всякое селение должно пропитывать; 4) прислать ко мне список кто кому отдан и увечных; 5) отпускать не далее 30 верст или по особенной надобности в город по билету".

Я привел этот документ, чтоб показать, что за элементы входили в прежнее населенье и как мало это дело подвинулось доныне.

У народа остались рассказы про майора Налабардина, как он при начале заселенья Урлука приучал жителей к труду и к лучшей обработке земли. У него были назначены надзиратели, которых обязанность была наблюдать, чтоб все выходила на работу. Выехавши на пашню, каждый должен был поставить балаган, затем, идя за сохой, должен был при себе иметь топор и железную лопату: как нашел на пенек, подруби, выкопай, вынеси; если у кого не было этих принадлежностей, бил нещадно. Сам то и дело выезжал и наблюдал. Даже на прощеный день, любил, чтоб работали. Бывало, кто поедет по дрова, по сему или что-нибудь работает, а иной вздумает погулять. Он в чистый понедельник соберет и расспрашивает кто как провел день. Кто работал - отделит в сторону и похвалит; а кто гулял - драть. Да уж и драл же, говорят, - прибавил старик, небось малым меньше, чем когда-то бывший исправник Б.....в, и только обид уж никаких не было, не то что этот"....

Несмотря на жестокость, об этом майоре народ вспоминает с благодарностью, Поучительный урок тем, кто упрекает, что наш народ в неблагодарности, и свидетельство, как он терпелив и снисходителен, если кроме жестокости, не видит по крайней мере несправедливости.

Даже семейским доставалось от майора, хотя конечно меньше, потому что у них была уже родовая, так сказать, привычка и уменье трудиться.

В то время, как Урлук уже наслаждался плодами трудов своих, джидинские семейские стали селиться на Бичуре. Не страшил их никакой труд и борьба с природой, не встретили они сопротивления

127 стр.

в русских посельщиках, сидевших в какой-то трущобе, в самом тесном месте Бичурской долины, среди болот, почему и названа та часть Грязнухой. Не то ожидало их со стороны бурят-казаков. Едва семейские пришли на место поселенья, которое вперед обследовали их ходоки, как бурята кинулись на них вооруженные нагайками и чем попало, и стараясь потоптать их конями. Русские гуситы вооружились стягами, затаражились телегами и дали такой отпор, что они удалились. Но после еще были схватки и прекратились только вмешательством власти. Это было между 1798 и 1801 г., потому что в одном документе 1789 года видно, что еще не было на Бичуре семейских, в 1801 году видно, что они уже там. У окинских семейских была такая же борьба.

Борьба эта продолжалась не малое время, хотя и в другом роде. Бурята крепко жались в средней части Бичуры и жали русских вверх и в то же время не допускали их к Хилку. Таким образом у русских отняты были луга. Буряты нарочно разбивали свои юрты на покосных местах, травили сено и даже хлеб. В 1810 году местная власть принялась за это дело очень крепко: бурятам велено откочевать на их собственные урочища и потому уже столкновения становятся реже. Взаимные жалобы впрочем не прекращаются: алентуйские крестьяне жалуются, что один зайсан завладел их угодьями, а хоринские буряты заявляют, что крестьяне самовольно селятся на их землях.

Не легко однако уступала им свои права и природа. То побило молодые всходы весной; то хватила засуха, то налетела саранча и у одних Бичурян съела 550 десятин разного хлеба, то погода мешала убирать хлеб, часть, именно 41 десят., стояла на корню, а тут навалился снег. К этому присоединилась междоусобие: одни настаивали отворить ворота поскотины и пустить скота, а целая треть противилась, надеясь еще как-нибудь выбрать хлеб. Дело доходило до драк, а вражда поселилась на долгое время. Это событие старики вспоминают с большим прискорбием.

А тут и еще горе: умер священник; нового добывать нужно из России, а для того нужно собрать значительную сумму денег, нужно рисковать, и все продлится много лет; следовательно на все то время браки не должны совершаться, дети будут не крещены, не будет ни исповеди, ни причастия и приведется жить без благодати, как они сами выражаются.

Кто знает, какое значение всему этому придает русский народ, а еще больше староверы, которые преданы обрядности до фанатизма, - тот согласится, что тогда было для семейских истинное бедствие. Впоследствии мы воротимся к этому, а теперь будем продолжать историю роста этого сильного населения, и с тем вместе постепенного возрастанья благосостояния их собственного и целого края.

Бурят уняли, природа также стала мягче, саранчи вот уже 30 лет не слыхать, да и засуха как то не так берет и так часто повторяются, а главное у народа постоянно имеется запас хлеба на год. Овощами обеспечены всегда, потому что все огороды, весьма обширные у них находятся под поливой; а труда им не жаль, не жалеют иногда и здоровья.

С благосостоянием развилось довольство в жизни, здоровье, крепость физическая и нравственная.

Начнем с внешнего расчета, с увеличения народонаселения. Здесь мы можем привести данные почти за 70 лет.

Для сравнения мы приведем данные и относительно некоторых других селений, не семейских.

Во всех обществах, составивших впоследствии Куналейскую волость, 1320 душ. В том числе женский пол, кажется, не считается

128 стр.

Такое быстрое увеличенье населения в Бичуре и Елани объясняется тем, что в 1804 года стало записываться в эти новые села люди из разных мест и сословий: из мещан, помещичьих и архиерейских крестьян и ссыльных.

К сожалению, мы не имеем показаний, сколько именно вновь приписалось и сколько прибыло вследствие нарождения. Некоторое понятие об этом могут дать данные для Тарбагатайской волости.

Там в 1805 году на 776 душ государственных крестьян считалось 1687 посельщиков и между прочим отмечены следующие вновь приписанные: дворовый отпущенник 1, экономический 1; дворовых селенья Халолатайского наследников Коллежской Советницы Озеровой 37 душ; города Нерчинска умершего Обер-аудитора Сибирякова 19 душ; Обер-бергмейстера Черницына 2 души.

Интересно то, что и в Сибири были попытки завести крепостных, но дело не пошло, оборвавшись при самом начале.

На следующий 1809 год показано, сверх числа ревизских душ обоего пола, число рабочих рук и лошадей; по этому мы их также приведем.

Следовательно на каждого рабочего приходилось 6 душ обоего пола: в Бичуре 4-5, в Окино-Ключах 4-2, Куналее 3-4, Елани 3-5.

Здесь мы видим довольно резкую разницу между семейскими и православными: у первых нерабочих рук в полтора раза больше, чем у вторых. Это объясняется тем, что у семейских преобладает женский пол перед мужским, а женские рабочие руки здесь не считаются, а меньший перевес женского пола у православных происходит от того, что в православные селенья приписывалось больше разного рода поселенцев, чем в семейские. Впоследствии мы покажем еще яснее, как семейские старались устранить от себя поселенцев, чтоб сохранить свой род без примечи чуждых элементов, и этим объясняется, почему семейские чище других сохранили свой первобытный тип.

Зато, если попадали к ним новые поселенцы, то эти последние скоро исчезали между ними. В 1810 году к ним приписались Сергей Морозов и крещенный татарин Михайло Иванов: они обратились в семейских; от 1820 года сохранился именной список 10 поселенцев, и некоторые между ними были с семьями, все эти фамилии теперь семейские.

Число лошадей, приходящиеся на рабочего человека, указывает на распределение угодий. И теперь Куналей и Бичура имеют меньше лугов, чем Елань и Окино-Ключи; в тех самых условиях относились они и тогда. Именно: в Бичуре на каждого рабочего приходилось 2, 3 лошади, в Окино-Ключах 3,3, в Куналее едва 2, в Елани немного более 2,4.

За тот же год есть список всех населенных мест на почтовом тракте с показанием числа домов и душ, подлежащих дорожной повинности. Я его прилагаю в конце: любопытно будет сравнить его с нынешним.

Перебравши весь бичурский архив, мне хотелось бы пособрать хоть кое какие черты, по которым можно бы составить хоть слабый очерк истории тамошнего населения, но к сожалению ничего не нашлось.

Кроме числовых данных относительно народонаселения, решительно ничего нет, да и эти данные сплошь да рядом не полны и противоречивы. Вот хоть бы 1810 г.: сведения о народонаселении не полны, а остальное только указы о запрещении купаться при мельничных прудах близ вишняков, об осторожном обращении с огнем, чтоб непременно, хоть раз в год чистились трубы, чтобы осторожно обращались с огнестрельным оружием, о сыске

129 стр.

бежавших с места водворения посельщиков и разных беглых с заводов, о сыске краденных вещей и скота; тут же рапорт окино-ключевского выборного, что "по приказу Верхнеудинского исправника Янковского для дома Его Превосходительства Генерал Губернатора Трескина купил 10 кур по 30 коп., 7 кругов молока мороженного по 20 коп, и с нарочным крестьянином в Кяхту отправил, а более молока и сметаны даже и в побочных селениях сыскать не мог" велено написать имена духоборцев в Урлукском селенье и из каких мест они пришли и т.п.

Из этого сухого материала вы можете только видеть, что нередко были случаи утопления в мельничных прудах, были частые пожары, случалось, что от неосторожного обращение с огнестрельным оружием бывали несчастия, разбегались посельщики из селений и каторжные с заводов, что были духоборцы; что в краю, где весьма важную роль играет скотоводство не могли найти более 7 кругов молока ни за какую цену даже для Генерал Губернатора. В этом же году разрешалась борьба русских поселенцев с бурятами и 10 октября волею Божиею засыпало разного рода хлеба 41 десятину и крестьян третья часть чинят упорство на те поля пускать скота и отпирать поскотинные ворота, о чем я уже упомянул выше. Разбежавшиеся по краю посельщики и каторжные стали делать разбои; образовались шайки в 8 человек, хорошо вооруженных, вследствие чего в каждом селении установлены обходы партии в 8 человек. И в тоже время велено внушать крестьянам, чтоб они собирали козий пух. Или в позднейшее время: "земский суд чрез подрядчика приготовил образцовые розги, из коих одну для приготовления по ней таковых же к употреблению при наказаниях при сем препровождает предписывает волостному правлению прислать причитающиеся за посылаемую розгу деньги 5 копеек серебром".

К этому можно присоединить справочные цены, которые может быть неточно, но конечно не безынтересно сравнить более старые с новыми: но и тех за старые годы нет; есть только за 1809 г. - ярица 90 коп пуд, пшеница 1 руб., овес 90 коп., копна сена 90 коп,, воз сена 1 руб.

Все подобного рода сведения дают только намеки и самые темные указания народной жизни: поэтому мы оставляем их и ограничимся одним внешним прогрессом, выразившимся в численном наращении населения.

Переходим к 1820 году.

В том числе приписано ясачных, военных и других поселенцев

Всех душ обоего пола мы не показываем, потому что там спутано.

1825 г.

Для Бичуры имеем следующее: старообрядцев 381 ревизк. Душа в 150 домах; старожилов 34, различных посельщиков 57, а всех 614 м., 584 ж.; старообрядцев: мужеского 530, женск. 539; родилось муж 25, жен 20; умерло муж 15, женского 23; между умершими старообрядцев: 1 женщ. 55 дет, между 6 и 14 годами 5, остальные 17 моложе 5 лет. Самые старые были 1 мужчина 81 год, 1 тоже мужч. 77, 6 мужч. от 72-75, 3 женщ. 70 лет.

В Окино-Ключах: ревизских душ старообрядцев 144, остальных 28; всего муж. 205, ж. 187, в 54-х домах.

В Куналее: 410 и 450 во 126 домах. В Елани 236-215 в 77 домах.

Не полнота, а иногда, кажется, ошибки в цифрах

130 стр.

не позволяют нам делать точные выводы, одно только несомненно, что у семейских население увеличивалось естественным путем посредством нарождения, тогда как к православным приписывалось много новых поселенцев и ссыльных, а если последние попадались между семейскими, то совершенно с ними сливались.

Что между православными были поселенцы бессемейные, которые не только не оставляли после себя поколения, но еще и сами разбегались или перекочевывали в другие места, видно из преобладания мужеского пола над женским и из того, что оно иногда прогрессирует, или, если принять, что эти данные не совсем верны, то прогрессирует весьма мало. Так православных в Бичуре в 1825 году было 84 души мужеского и 45 женского; через 5 лет 104 и 50, а еще через 5 лет 41 и 35, а всего с переселенцами 97. Последняя цифра впрочем сомнительна.

Кстати о поселенцах.

В 1835 году в Куналейской волости на лицо оставалось 283 м и 36 ж.; да неспособных 87 - 8. Всего 370 и 44.

Ссыльнокат. 32 и 7.

Пропитан. 7 и 3.

Вн. Пр. из Рос. 16 и 2.

Всего 425 - 86 = 511.

С 1823 по 36 г. прибыл 261 челов. Между прочим вот как распределяют это число по годам: в 1823 г. приб. 7; в 24 - 1; в 25 - 2; в 26 - 76; 27 - 7; 28 - 8; 29 - 4; 30 - 5; 31 - 29; 32 -2; 33 - 109; 34 - 10; 35 - 1.

В числе 76 от 26 года и 109 ч. 33 года больше всего татарских имен.

Отсюда приступим прямо к новейшему времени и берем 1860 год.

Сравним эти данные с первыми и более точными за 1808 г. увидим, что с 52 года население этих мест увеличилось в следующих пропорции: в Бичуре в 4,5; в Окино-Ключах в 3,4; в Куналее в 2,7; в Елани почти в 2.

Видимо, что Бичура прогрессировала более всех. В самой Бичуре остается решить, кто более прогрессировал семейские или несемейские. Сравнив эти цифры с цифрами за 1830 год, следовательно за 30 лет, мы найдем, что население старообрядцев в этот период почти удвоилось, а у православных едва увеличилось в два раза.

Для такого короткого периода разница очень резкая.

На последнем десятилетии мы хотели было остановиться побольше, так как имеются уже постоянные сведения, доставляемые из волости в полицейское управление и в статистический комитет. Эти сведения у меня в руках; но они представляют такое непроницаемо мутный источник, что могут давать только приблизительное понятие о действительности, а служить научным материалом отнюдь не могут. Вот вам примеры: в 1861 г. показано на Куналее населения 627 м. и 620 ж., в Окино-Ключах 387 м. и 371 ж., а через год 600 и 602 в Куналее, а в Окино-Ключах 376 и 397. В Куналее почему-то убавилось м даже бы в бродячем населении, а то в крестьянах, именно с 540 на 572 упало га 516 и 541, хотя эпидемии не было, и в 1861 г. родилось 24 м. и 22 ж., а умерло 29 м. и 8 ж. В Окино-Ключах резко изменилось отношение полов.

В 1869 г. в Куналее население с 1247 д., обоего пола, упадает на 987, и является такая неестественная пропорция в отношении полов: 535 м. и 399 ж., и это опять таки между государственными крестьянами.

Все это нелепо до очевидности, но объяснения не найдете никакого. Все так называемые статистические сведения - никуда не годный материал.

131 стр.

Конечно, если вы возьмете период лет за 50, то такие крупные факты, как рост населения вообще и преимущественно одной крупной группы перед другой, конечно, выступят сами собою, потому что они слишком крупные. Мы ими настолько и воспользовались. Для новейшего времени этого мало, тут хотелось бы определить особенные отметки различных групп, благосостояние края, выражающееся имуществом, количеством посевов и урожаев, развитием той или другой отрасли земледелия. Этого решительно не возможно узнать. Как можно верить этим сведениям, когда вы видите, что одна цифра однажды почему-то принятая, постоянно проставляется в таблицах целый десяток лет?

Чего ожидать, когда уже в числе душ большие неверности.

В Бичуре за 1869 год показано всех крестьян 2688, тогда как одних семейских более 3000.

Если б в Бичуре были все православные, то были бы метрические книги; но этого нет, и потому нам приводится отказаться от дальнейших выводов; остается только резюмировать: те крупные факты, которые мы уже представили выше.

Вся область по Селенге и ее притокам в конце прошлого столетия представляла пустыню: только в низовьях ее, да в окрестностях Верхнеудинского округа население скучивалось в группах, которые можно было назвать селениями; остальное пространство было или совершенно пусто, или занято кочевниками, и только кое-где появлялись заимки и хутора. В это время приходят семейские в значительном числе: в их приходом тотчас Чикой становится тесен; в конце же прошлого столетия, кроме показанных уже нами мест повеления по Хилку и окрестностям и расселяются по Тарбагатайской и Мухорашибирской волостям. Мне от старожилов известно, что в тоже время основалось селение Никольское, а немного позже Харауз под Петровским заводов. Такого быстрого заселения такого огромного пространства и обращение его из пустыни в паши и луга, мы не находим никогда в Забайкалье, да, кажется, не найдем и в целой Восточной Сибири. Быстрый рост этого населения совершался естественных путем нарождения. Семейские неохотно принимали к себе чужих, особенно в начале, занимали места большими массами или совершенно порожние или занятые горстью слабого населения ясачных и поселенцев; поэтому они с первого раза являлись господствующим элементом, хотя и не были старожилами. Дух крепко сплоченной общины и уменье дали ем ту силу, с которой они продолжают жить и продолжают заселение и обработку новых земель до настоящего времени.

Уверенный в своей правоте, в своей силе и превосходстве, семейский везде является смелым, энергичным и господствующим : селится ли он на Ингоде между православными русскими и малороссиянами, он их давит; забился ли в глушь между Ингодой и Чикоем, где глушит их природа и теснят буряты, живущие в огромном большинстве и поддерживаемые своими начальниками, он выносит много обид, но все таки в конце концов одерживает верх. Из Бичуры семейские, разработавши всю принадлежащую им землю снимают участки за 70 и более верст у православных и у бурят. Они делали уже разведки по Хилку выше Тарабогатая, где теперь только жалкие кочевья и нет никакого сомнения, что эта пустыня быстро заселится и возделается ими, если только допустить их правительство, а для правительства, конечно, заключается интерес: тогда бы ему нечего было заботиться о положении новых прямых трактов из этих мест чрез Ингоду к Чите, на что до сих пор потрачено уже много труда и забот.

При такой силе семейские, принимая в себя чужие элементы, ассимилировали их себе, тогда как слабое православное население, принимая к себе разного рода посельщиков, с одной стороны пополнялось ими, а с другой задерживалось в развитии собственных сил. Эти посельщики большею

132 стр.

частью люди бессемейные, не привыкшие к труду или отвыкшие от него, часто устарелые и увечные, разрушенные физически и нравственно, могли служить только бременем, а не помощниками. Они поневоле делались паразитами бедного православного населения, которое от того значительно страдало, и уже, конечно, не могло выдержать ни малейшей борьбы с семейскими, а должно было во всем уступать. Там, где православное население успело окрепнуть, оно уже менее страдает от разного сброда, навязываемого ему, и научившись отчасти у семейских, с успехом борется с своими учителями, напр. в Мухор-Шибири, где большая половина православных; и эта половина богаче семейских. Но в начале было им плохо: администрация выдвигала иногда гонения на семейских и ничего не могла сделать, как только поселяла вражду между ними и православными: православным в тоже время не давала никакой помощи и только их бременила.

Огромное культурное значение семейских в Забайкалье сознается всеми; но роль их еще не кончена: много еще пустынь есть в Забайкалье, которые нуждаются в них; нужно только воспользоваться ими, т. е. иначе говоря, нужно им дать больше свободы; они не требуют даже покровительства.

Кроме того, они, как мы заметили, имели благодетельное влияние на остальное население. Прискорбно только встречать в них отпор просвещенью; а это может быть побеждено только тогда, когда они вполне уровняются в правах с православными, когда на них перестанут смотреть как на бурят, и действовать на них чрез духовных миссионеров, которые часто увлекаются в своей религиозной ревности до того, что относятся к ним хуже, чем к бурятам. Замечательно, что больше успеха между ними имеют те миссионеры, которые не делают ни малейшего различия между ними и православными, относятся к ним с полнейшим уважением и, по видимому, вовсе не заботятся об их обращении.

133 стр.

Ровинский П.А. Материалы для этнографии Забайкалья // Известия СО РГО. Иркутск, 1873. Т. 4, № 2. С. 99-101; №3. С.113-132.

Чтоб вполне понять семейских в Забайкалье, мы должны прежде всего определить их численное отношение к остальному населению, потом в общих чертах охарактеризовать их особенный тип и наконец оценить их деятельность.

Для этого приведем несколько статистических данных.

Население Забайкалья состоит из туземцев, русских и инородцев (бурят я тунгусов); из поселенцев из европейской России как русских, так и других народностей: католиков, протестантов, евреев и магометан. Всего населения в Забайкалье 430,780 душ об. пол. В том числе русских 282,929, инородцев язычников 140,905. евреев 3,821, католиков и протестантов 1,987 в магометан 1,118.

В числе русских семейских считается 23,370, следовательно немного меньше 1/10.

98 стр.

Большинство их живет в Верхнеудинском округе, где они составляют уже более 1/5 ч. Именно: все население округа — 105,506 и в том числе русских (православ. и старообряд.) 70,292, инородцев 37,447, евреев 1,046, магометан 144, католиков и протестантов 90. Здесь семейских 22,761 или немного менее 1/3 всего русского населения.

Надобно заметить, что численность семейских показывается на основании сведений не совсем верных. Мы это отчасти уже указали, и далее будем иметь еще случай указать. А тут заметим только, что число их показывается меньше действительного тысяч на две по крайней мере. Но и в таком случае для бедной населением Сибири они составляют довольно крупную единицу и потому заслуживают полного внимания при изучении сибирского населения; если же принять в соображении экономическое значение, то эта единица возвысится еще на несколько процентов. Это значение их сильно ощущается теперь и замечалось давно еще в прежнее время.

Словцов, историк Сибири, так отзывается об них: "за Байкалом между рек Уды, Чикоя и Селенги, сколько поселено заднепровских старообрядцев мы ее знаем их числа. Трудолюбием сих пришельцев разрублены леса на откатах гористых, по которым, едучи летом, видишь ныне богатые колосистые нивы или стада овец и коров. Они первые за Байкалом начали пахать землю плугами (*).

Другой писатель, путешествовавший по Забайкалью в то время, когда Верхнеудинск был окружным городом Иркутской губернии (1840 г.) говорит об этом еще определеннее: "Верхнеудинский округ считается одним из хлебородных в Иркутской губернии. Он питает окрестные места и нередко помогает Иркутску. Разгадка простая: Верхнеудинский округ населяют большею частию старообрядцы, народ трудолюбивый и трезвый. Нигде по Забайкалью вы не встретите такого цветущего здоровья и довольства, как в селениях старообрядцев. Они не терпят табаку и не пристрастны к вину. Держась по невежеству и упрямству своих старых обычаев, они честнее и трудолюбивее наших православных крестьян, прекрасные хозяева и лучшие земледельцы (**).

Если некоторые из указанных здесь добродетелей, как воздержанность от вина и особенная честность, в последствии время частью поутратились, то все таки в меньшей степени, чем у православных.

Правда, пьянство не пощадило и их: не один и них замотался и потом поневоле пошел по приискам, но при всех оргиях, которым придаются приисковые рабочие, возвращаясь домой, семейский редко вернется без денег. Приобретательная наклонность у него настолько развита, что ею умеряются самые порывы к пьянству.

По сю пору семейские самый здоровый и самый зажиточный народ в Забайкалье. В их селениях вы встретите благоустроенность, какой не найдете где в другом месте: улицы широкие, довольно прямые, дворы просторные, разделенные на два на три отделения, достаточное количество надворных построек, скота держится немного, но сытый, холеный, от падежа они умели сберечь свой скот, больше чем другие; пашню они троят, потому на рынках их хлеб лучший; где есть какая-нибудь возможность, заводят обширные огороды, полные всякой овощи. Когда близ Бичуры основан был свеклосахарный завод, то бичуряне принялись за свекловицу; в 1858 г. завод закрылся, а они все еще продолжали сеять ее, ожидая, что завод еще пойдет когда-нибудь, и в 1864 г. ее добыто было 681 пуда.

После таких семейских селений, как Бичура, Куйтун, Куналей, Тарабагатай — как-то бедно и неряшливо смотрят даже лучшие села Иркутской губернии по московскому тракту, как Черемхово, Куйтун, Тулун и друг., где все улицы, кроме одной-двух страшно узки, кривы и засорены; избы закопчены

* Историч. обозр. Сиб. II, 58

** В. Паршина - Поездка в Забайкальский край (1840 г.) 84-5

99 стр.

ветхи будто вот-вот хотят повалится; тесно лепятся друг к другу: во дворах повернуться негде, и это еще резче становится рядом с красующимися тут же двух этажными деревянными и каменными домами разного рода торговцев и спекулянтов.

Семейские села тем еще отличаются, что в них нет таких редких контрастов; в них нет особенно больших домов, за то нет и особенно убогих хижин, разве только где-нибудь в конце села в глухом угле приютится с бедною избушкой несчастный поселенец.

У семейских совершаются главные закупки хлеба как частными лицами, так и казенные. Как в Верхнеудинске, так я в Троицкосавске с Кяхтой они главные доставщики всех жизненных продуктов.

При наемке рабочих на прииска семейский также имеет предпочтенье среди прочих, как самый сильный и неутомимый; но даром, без цели, он силы не потратит и при случае сумеет удержаться от лишнего усердия, не дав того заметить хозяину.

Доказательством их трудолюбия служит то, что им уж не достает своей земли, они снимают землю у своих соседей православных и у бурят, а иные переселяются на новые места. Несмотря на то, что они постоянно занимают новые места и что значительная часть их была прежде выселена на аянский тракт в Якутской области в на Читинский, им все мало земли. Мы подошли теперь к вопросу о увеличении населения семейских. Рассмотрим его в параллели с православным населением в одной волости. Вот несколько данных для Куналейской волости: в 1862 г. там было православ. 7313 д. об. п., семейских 3549. В 1870 г. — 8300 д. об. п., семейских 4130.

В 8 лет православное население увеличилось на 1,13%, у семейских на 1,16%.

Каким же путем увеличивалось это население? Возьмем опять 1862 год, так как только для того года и есть цифры полные и более точные.

У православных родилось 292 душ об. п., умерло 186 душ об. п.; или:  1 родившийся пришелся на 25,04; 1 умерший — 39,31

У семейских родилось 90, умерло 24; или 1 родившийся на 39,43; 1 умерший — 147,87

Смертность у православных гораздо больше, чех на половину против рождений, тогда как у семейских составляет почти 1/4. Или: у православных в 1 1/2 раза больше рождений, чем у семейских, но зато больше, чем втрое умирают.

По этому расчету увеличение населения у семейских должно бы быть еще больше, но этого не видно, потому что православное население пополняется , и другим путем, доселеньем.

Так к православным относятся все ссыльные. В 1862 г. их было 563, а в 1870 стало уже 743; следовательно ссыльное население прогрессировало на 1,14%, т. е. на 0,1 % больше старожилов православного исповеданья.

Еще больше помогает этому причисление к православным селениям, так называемых, оседлых или 1 ясачных. В 1862 г. их считалось 699 д., а в 1870 — 985, прибыло следовательно 1,41%.

Кроме того, при неимении метрик, у семейских счисление не совсем точно, и притом в их интересе скорее убавить, чем прибавить.

Как бы то ни било, во всяком случае перевес большего возрастанья населения на стороне семейских.

Нельзя не обратить здесь внимания на такой интересный для общей этнологии факт, что более смешанное православное население имеет большее число рождений; тогда как семейские, всячески избегающие смешенья, в этом отношении отстают; и вознаграждает этот недостаток сбереженьем жизни, что конечно указывает на более крепкое здоровье родителей, на большее благосостояние и, может быть, на более разумный

100 стр.

уход за детьми и вообще более рациональный образ жизни семейских.

Есть еще одна группа, стоящая отдельно между семейскими и православными, это единоверцы.

В 1860 г. их было 25 д. м. п. 30 жен.

1861 ……………. 27 ……… 37

1865 …………… .28 ……… 36

1870 …………….27 ……… 36

Такое бесплодие ясно указывает, что эта маленькая группа существует покуда как-то искусственно, не представляя собою живого организма.

И так общий голос признает за семейскими почин земледелия и доведение его до наилучшего состояния в Забайкалье. Мы видели с какими не преодолимыми препятствиями им привелось бороться, чтоб в дикой пустыни приютить европейскую гражданственность; с какой твердостью и мужеством они шли к этой высокой цели; наконец цель эта до некоторой степени достигнута: край обогател и главным своим богатством, хлебом, делится с другими смежными краями; подле семейских и сибиряки, происшедшие из смеси самых разнородных элементов, стали лучше обрабатывать землю; принялись за пашню и буряты; и что же выпало на долю виновников всего этого?

Вследствие особенного религиозного толка, толка из сущности безвредного для общественного порядка и не противного основным правилам церкви, они поставлены вне закона, терпят ограничения в правах и частью находятся под преследованием. Семейский не может быть выбран в волостные старшины, хотя бы большинство населения было семейское. Семейские не имеют права на публичное отправление своего богослужения; их часовни заперты. колокола и кресты сняты, а иные обращены в единоверческие; они не имеют права иметь священника на своей воле, должны приобретать его тайно, что сопряжено с громадными издержками и затруднениями, а добывши, должны держать его в скрытности, что чрезвычайно тяжко, как для них, так и для него, и служит главною причиною весьма недолгого существования всех их священников. Наконец к ним определяют миссионеров, которые относятся к ним так же, как к инородцам шаманской или буддийской веры. Все это их оскорбляет и раздражает; они постоянно будто что-то воруют; делают что-то незаконное.

Нет никакого сомнения, что все это сильно влияет и на их нравственную сторону, портит их общественные отношения к своему собрату и отношения к власти. Нечему дивится, что в них крайне развита подозрительность и недоверие не только к чужим, но и к своим, хитрость, узкий эгоизм, грубость, жестокость и т. п. свойства, сопутствующие всякому притеснению и сознанию крайней несправедливости его. Причина такого явления не в них, а их положении. Интересны по этому поводу сведения, сообщаемые почтенным физиологом и этнографом Бером о старообрядцах беломорского побережья, которых он наблюдал во время плаванья с ними на Новую Землю. Он поражен был необыкновенной честностью этих людей "я никогда — говорит он — не слыхал, чтоб на Новой Земле в похвалу называли кого-либо добрым, как бывает часто в России, но всегда честным" (*) И затем приводит ряд фактов, свидетельствующих о честности идеальной — "Можно представить себе — продолжает он — в каком восхищении, видев промышленников Новой Земли, я прибыл потом к поморцам Белого моря. Но здесь меня уверили, что те же люди, столь честные, верные и бескорыстные далеко на севере, делаются хитрыми и лукавыми в сношениях с полицейскими властями. Там они почитают свои обычаи необходимостью, здесь же видят в законах только препоны, которые надобно обойти" (**).

Самое грустное явление, как следствие такого ненормального положения, представляют их отношения ко всему остальному русскому населению. Тут мы встречаем не только полнейшую разъединенность, но

(*) Об этнографич. исследованиях вообще и в России в особенности. Зап. Р. Г. О. Кн. I? 78.

(**) Там же стр. 80.

101 стр.

и антагонизм, какого не встречаем между русскою народностью и другими, живущими тут же. Они наделяют друг друга разными прозвищами, семейские называют сибиряков желторотые, немшоные, соленые уши, а те этих востроголовые, сычи, шаманы, еретики и т. п., и эти прозвища далеко не так невинны, как все прозвища, даваемые одними городами или селами другим: в них заключается жестокий укор, за которым скрывается ненависть друг к другу. Где бы ни был семейский, он входит в артель не с односельцем своим, а только с семейским, хотя бы он был вовсе другой волости; в судбищах и тяжбах каждый старается отстоять своего, хотя бы для того привелось покривить душой.

Православный в этом случае несколько мягче, вследствие большой пассивности; семейский напротив относится ожесточено, потому что всегда подозревает власть на стороне православного, если не считает представителя ее закупленным.

Можно судить, как вредно должно отражаться это на всех отправлениях гражданской жизни.

Деятельность суда и администрации не может вполне достигать своего назначения: она спутывается и замедляется. Понятно, что светская власть прежде всего чувствует, и потому готова иное им разрешить, а на иное смотрит сквозь пальцы, наблюдая только, чтоб не скрывалось каких-нибудь преступлений и не было вредных последствий. Духовной же власти весь вред подобного положения менее заметен, а иногда представители ее смотрят слишком односторонне и считают такого рода положенья поблажкой и злоупотреблением, что нередко доводить эти две власти до столкновений, чрезвычайно вредко отзывающихся на семейских, которые вместо примиренья еще больше ожесточаются против миссионеров.

Надеюсь. что в этих замечаниях никто ни заподозрит апологии раскола: напротив мы считали долгом и необходимостью сообщить все, что мы заметили и что думаем, именно в тех видах. чтоб помочь делу полнейшего воссоединения народных сил, которым так много нужно бороться с природой дикой и суровой, трудно подающейся усилиям человека, отстаивать, плохо привившуюся к ним европейскую цивилизацию против влияния таких народностей, как корейская, китайско-маньчжурская, монгольская, тунгусская, крепкие своею многочисленностью и многовековой исторической жизнью.

Никто конечно из образованных не может сочувствовать старообрядчеству, потому что в нем коренятся основы неподвижности, отпор цивилизации и прогрессу; и потому нельзя умолчать о тех приемах для обращения в православие, которые ведут совершенно к обратному. Замечу, что больше успеха имели лица, относившиеся к ним крайне сдержанно и снисходительно. Единоверческую церковь семейские называют знаменскою по имени священника, который больше всех, приводил в единоверие и об котором хорошая память осталась даже в людях, не приживших единоверия. В одном селении я знаю священника, состоящего при православной церкви и в то же время миссионера между старообрядцами, который не ходит к ним и не собирает для убеждения, а они приходят к нему в православную церковь, чтобы послушать проповедь или поучение; ходят к нему на дом для бесед, а иногда за советом. Другой священник при православной же церкви живет в селении, где кроме православных остальные единоверцы: к нему последние обращаются нередко за напутствием умирающих, у него крестят детей, а иногда говеют в его церкви, хотя есть свой единоверческий священник в другом ближайшем селении. И напротив есть священник единоверческий и в то же время миссионер, который сильно хлопочет о обращении старообрядцев и не имеет ни малейшего успеха, а собственное его стадо колеблется в вере и в среде его постоянный раздор.

Много помогло бы делу, если б не столько заботились о приобретении нового стада, сколько о поддержании, развитии и благостоянии своего собственного. Вместо того. чтоб обращать старообрядческую церковь

102 стр.

в единоверческую и назначать священника для каких-нибудь 60 душ, которые 10 лет не прибывают и не убывают, и тем только напрасно раздражать новообращенных, может быть, полезнее было бы тут же живущим 3 или 400 сибирякам построить православную церковь, чтоб им не было необходимости для исполнения всех треб ездить за 20 верст; помочь их образованию, поднять их нравственный уровень, внушить им здравые понятия об уходе за детьми, о сбережении здоровья, наблюсти, чтоб оспа прививалась свежая, и ни такая, которая вовсе не действует и т. д.

Вот по моему мнению более рациональные и действительные меры. А между тем неустанно в том же направлении работают два великие фактора в человеческой жизни: время и среда. Первое сглаживает из памяти предание, вторая навязывает привычки, которыми подрываются старые верования. На приисках и в военной службе семейский больше всего отступается от предубеждения против православных, благодаря тому, что там ни что не напоминает им об существующей разнице, и лица, поставленные над ними, не делают никакого различия между православными и не православными, ценя только пригодность к делу я заслугу, и часто по справедливости предпочитая последнего. Тут семейский хоть на время отказывается от некоторых своих обычаев и правил, покуда снова не попадет в свое селение; но и там скрываясь, изподтиха вносит разложение в свое неподатливое общество.

Об здешних старообрядцах нужно заметить, что они вообще менее упорны, чем живущие в России. Здесь они все, кроме немногих стариков и старух, пьют чай, иные потихоньку покуривают табак, не возят с собой свей посуды и не отказывают в ней православным; с православными сходятся легче, в прения о вере вступают меньше, потому что менее начитанны, читают охотно четьи минеи Димитрия Ростовского, которых российский старообрядец и в дом бы не позволил внести; да и к духовенству православному относятся гораздо дружелюбнее, если только оно само к ним не относится с враждой или духом прозелитизма.

Нельзя не порадоваться, что нынешний преосвящейнейший Митрополит Московский Иннокентий из своего непосредственного знакомства с забайкальскими старообрядцами, поселенными в 1854 г. на аянском тракте, имел случай убедиться, с какою почтительностью они относятся к православному архипастырю, когда он сам проникнут любовью  к ним. "На аянском тракте — говорит архипастырь — каждый желал принять меня в своем доме, многие даже из почетных кланялись мне до земли" (*)". В высшей степени интересны и поучительны следующие слова Высокопреосвященного:

"Конечно без особенного содействия Благодати Божией никто не в состоянии обратить их на путь истины. Ибо переменить веру отцов своих, признававших Иисуса Христа Спасителем и сыном Божиим, какого бы впрочем они ни были вероисповедания, есть дело великой важности, особенно, если отцы, умирая, заклинают детей своих, как это делают раскольники, не переменять их веры. Ибо при обращении таковых (детей), которые слишком дорожат благословением своих родителей, непременно надобно будет почти прежде всего доказывать им неосновательность и несправедливость таковой клятвы; а доказывать это в глазах их значительно подрывать важность благословения родительского. И конечно не всякий из нас в состоянии говорить с ними об этом предмете и осторожно и неуклончиво, и справедливо и доказательно; а еще менее из них таковых, которые в состоянии слушать равнодушно суждения осуждающих их родителей, которых они, надобно сказать к чести их, любят и уважают, как следует по заповеди И потому я

(*) Беру это из путевого журнала нынешнего Митрополита, хранящегося в Благовещенской духовной консистории, доступ в которую для ознакомления с находящимися там материалами историческими и статистическими, я получил с разрешения истинного друга науки Преосвященного Амурского и Камчатского Вениамина.

103 стр.

имею в виду я стараюсь теперь только об том, чтобы они, умирая, не связывали детей своих подобными клятвам касательно веры, и предоставляли на их волю в совесть держать ту или другую веру; т. е. их или нашу, говоря их словами. И не знаю, чистосердечны ли их обещанья, но все, кому я об этом говорил, дали мне слово последовать моему совету. После сего я должен сказать, что все они готовы принять нашего священника на их старине, во с тем чтоб он не походил под благословение ко мне и никого, кроме их, не благословлял, а между тем считают меня правильным Архиереем! Никто из них не мог или не хотел сказать, почему это им так нужно. Находящийся близь их священник говорит об них, что они гораздо ласковее к нему, чем его прихожане, и согласны принять его к себе, но не иначе как на вышеозначенных условиях".

Этот верный, истинно пастырский и гуманный взгляд высокопоставленной духовной особы, по нашему мнению, должен быть руководящею нитью для каждого миссионера в лабиринте крайне запутанного вопроса о старообрядцах, и только тогда можно ожидать разрешение его, не нарушая закона справедливости, в ближайшем будущем, и тогда семейский и сибиряк не будут больше представлять двух различных типов, враждебно относящихся друг к другу; а сольются воедино, чтоб дополнять друг друга, а не обессиливать взаимным антагонизмом.

До тех же пор они представляют настолько различные типы, что при некотором навыке, вы узнаете семейского в целой толпе не по одеже только или по бороде и стрижке волос, а по осанке, по его смелому, иногда плутоватому взгляду, по всей манере, выражающей самоуверенность с долею хвастовства.

В то время как крестьянин сибиряк внешностью и привычками приближается к мещанину, любит принарядиться в пальто и фуражку, накутать на шею галстук, бреет бороду, оставляя только усы пли сбривает и усы, оставив волосы только на щеках и под бородою, и становится похож то на казака, то на чухонца, а жены их тоже наряжаются в платья и бурнусы; семейский ни за что не расстанется с бородой, не променяет своего кафтана или халата на сюртук и пальто; на голове всегда носит шапку о четырех углах или круглую поярковую шляпу; женщины не расстаются с сарафанами, замужние непременно в кичках или кокошниках, шитых золотом и серебром, или парчовых, девушка ни за что не расплетет косы на двое, вокруг головы она носит повязку из ленты, окаймленную поднизью из жемчуга или из бус; сверху тот же, что у мужчин, халат или, как называют, его, шинель большею частью в накидку.

Ко всему этому добавьте, что в каждом семейском так и мечется в глаза здоровье, зажиточность, смелость и некоторое пренебреженье к другим.

Кто бы сказал, что такое обособленье произошло вследствие причин чисто исторических, от исправления книг, от приверженности к букве и форме, и от упрямства с одной стороны не развитой массы и с другой церковной власти, хотя и просвещенной ученьем, но столь же, как и масса, мало проникнутой идеей я гуманным чувством. Поменьше настойчивости и побольше терпения в Никоне, и такого раскола в народе могло бы не быть.

Как сильно в то время было с одной стороны гоненье, с другой упорство, видно из того, что массы старого оседлого населения покидают свои пепелища и ищут нового отечества под господством иноплеменной державы, где и сложилась у них песня об Иосифе, проданном своими братьями.

Во иную землю, во египетску,

Служити царю неверному,

Пентефрию поганому.

Но я там не кончились их странствования: из южной России, где они также поселились во время господства Польши, они идут дальше; часть их передается под покровительство Турции и поселяется близ устьев Дуная, где они известны под именем липован; одна часть поселилась в азиатской Турции, некоторые уклонились в Австрию, и наконец еще часть прибыла за Байкал.

104 стр.

Здесь они по Хилку и по смежности с ним живут в 18 селеньях, по Чикою в 20; с Чикоя идут уже на Ингоду, где основали село Новопавловское, селятся и в других местах, совместно с сибиряками, малороссиянами и ясачными, и везде одерживают верх; заняли уже пустыню между Чикоем и Ингодой, где до них, на пространстве 170 верст, не было ни одного постоянного жилища, кроме бурятских кочевий, ими населялся аянский и читинский тракты; забрались они уже я и южно-уссурийский край. Удивительная сила и колонизаторская способность. В них больше, чем в ком-нибудь, сказалась эта испоконная колонизаторская способность северного русского племени, из одной новгородской области колонизовавшего весь север и северо-восток России.

Сами семейские не сознают своего родства с крайним севером России; они помнят только свой выход из Польши, откуда вынесли и особенный говор; но, как залог, бывшей когда-то тесной связи с старообрядчеством северного поморья и с соловецкими монастырями, стоявшими когда-то во главе раскола, у них сохранился "Стих соловецких чудотворцев". Этот стих, все равно как и другие, о которых мы скажем после, доставлены мне в рукописи новейшего почерка Тарбагатайским крестьянином Ефремом Медведковым  (*). Складом своим он напоминает былины, но заметно уже влияние вирш, с которыми складыватели могли познакомиться в западном крае: многое в нем испорчено, есть и пропуски, но он очень интересен, как исторический документ и как единственное произведение подобного рода у  семейских, а потому мы его приведем здесь целиком.

Что во славном было царстве.

Во московском государстве,

Перебор был боляром,

Пересмотр воеводам.

Из боляр — боляр выбирали

В воеводы посадили,

Что еще выбрали воеводу

Петра сына Алексеича,

Еще роду не простова

Господина Салтыкова.

Посылали воеводу

К соловецким чудотворцам:

Монастырь их разорити,

Стару веру разрушити,

Старыя книги изодрати.

И всех старцев пригубити.

В синее море пометати.

Что возговорит воевода:

"Что нельзя, сударь зорити.

Невозможно и подумать

На святое его место".

Что возговорит государь

Царь Алексий Михайлович:

"Ты доброй же воевода,

Я велю тебя сказнити,

Руки-ноги отрубити.

Буйную голову отпилити",

"Погоди, сударь, казнити,

Прикажи речь говорити:

Дай же, сударь силы много

Стрельцов, бойцов, и солдатов".

---------------------------

Что садился воевода

Он великий во стружечки.

Потянули буйные ветры

Со полуденной страны;

Приносили воеводу

К монастырю тому святому,

Ко игумену ко честному

И ко храмому ко святому.

--------------------------

Что стреляет воевода

(*)Это весьма умный, трезвенной жизни и крайне любознательный человек; он грамотен и многое знает; поэтому он может быть полезен для будущих путешественников. Сближением с ним я обязан Алексею Прокопьевичу Скрынникову, чиновнику особых порч. при Забайкальском губернаторе. Кроме того г. Скрынников доставит мне рукопись из Бичуры — Спор хмеля с табаком, цельный череп Гиляка и некоторые другие вещи. Можно надеяться, что он не перестанет интересоваться подобными вещами и всегда будет готов оказать возможное содействие Отделу и посылаемым от него исследованиям.

105 стр.

Во соборную божию церковь;

Уронил он воевода

Богоматерь со престола.

И все старцы испужались,

По стенам пометались,

Во едино место собирались,

Во едино слово говорили:

"И мы головы положим,

Мы по старому послужим

Вечно богу слуги будем

И с ним во царствии пребудем.

----------------------

Во московском было царстве,

Отворились царския двери.

Воскричали возопили:

"Уже есть ли у нас караулы!

Посылали б поскорее,

Монастырь бы не зорили,

А старцев не рубили,

И веру бы не рушили".

Что возговорит игумен:

"Вы, духовныя мои дети!

Уже вы стойте, не сдавайтесь

За Христа Бога умирайте!

Аминь.

Факт самый верный, не завешанный со всех сторон, может приводить иногда к заключениям совершенно абсурдным. Так, сравнивая слабый организма сибиряка с крепким физически и нравственно семейским и зная, что первому покровительствуют за счет второго, можно сделать прямой вывод, что это явилось прямо, как следствие некоторого стесненья, ограничения прав, преследования. Многие держатся того мнения, что все сектанты, в том числе в наши старообрядцы, укрепились именно борьбою со своими преследователями.

В этом случае смешивают причину с последствием: преследование тем и вызывается, что напротив стоит сила. Сколько различных сект и учений возникло в средние века в западной Европе, из них уцелели немногие, остальные пали, уступивши силе, а иные сами собой исчезли, не имея задатков для своего развития. Мы замечаем только последний момент этого явления, когда образовалась уже сила, заявила себя и потому обратила на себя внимание и конечно там, где есть сила и она имеет за собой прочную основу, там насилием не только не достигается цель, но приходят к противным результатам. Как покровительство, так и притеснение вредно действуют уже тем, что дают ложное направление, мешают свободному развитию. Одна замкнутость секты, и то действует губительно, задушающим образом; поэтому ни одна секта не имеет будущности. Но каждая секта носит в себе идеи или принципы, которыми примкнуты все ее члены и которые составляют ее силу, и эти сектанты стоят по сравнению выше пассивной, неразвитой массы, индифферентной ко всему. Этим старообрядцы стоят несравненно выше православных: те и другие и одинаково невежественны, но у первых больше возбуждена мысль и самодеятельность, вторые совершенно пассивны и нет сомнения, что, при полной свободе пропаганды, старообрядцы имели бы огромный успех и в тоже время их идея, как сектантов, идея преданности старине, так узка и не плодотворна, что, при малейшем доступе к ним света науки, она должна непременно рушиться. Есть однако у старообрядцев и кроме этого начала в жизни, которые более прочны; на которых, как на основах, держится и самая преданность старине. Что значит, что они принимают священника, рукоположенного архиереем, но с условием, чтоб после он не подходил к нему под благословенье, не поминал его во время литургии, хотят иметь его на своей старине, на всей своей воле? Сами они этого не объясняют, потому, может быть, что не знают или не хотят: но это чуть ли не воспоминание об том времени, когда священники избирались всем миром и из мирян же.

В Новгороде когда-то и владыку выбирали, который им давал суд и управу. Народ никогда добровольно

106 стр.

не отказывается от свободы и теряет ее, закутываясь только в лабиринте гражданских отношений, а потом уже крепко держится за обрывки ее. Так и старообрядцы, по моему мнению, принимая священника на своей воле, охраняют право выбора. Не любят они вообще вмешательства власти в их внутренние дела. У них есть свои старики, которые разрешают многие вопросы, но и они не полновластны и не бесконтрольны. Отец семейства имеет у них большую власть, но не без границ, как иные думают. Вообще у них чуть ли не больше рациональных начал в жизни, чем у православных. У них на все есть готовые решения, все у них, так сказать, кодифицировано: это не исключает однако свободы толкованья и у них толкует каждый. Наш православный большею частью уклоняется от рассуждений о вере и вообще о высших предметах: "Господь лучше нас это знает", скажет он в ответ на какой-нибудь выспренный вопрос, заданный ему другим или сам собою втеснившийся в его голову; или скажет, "что, мол, не наше дело рассуждать,": тогда как старообрядец, пылив до крайности в неопределенности оставаться не любит; это натура цельная и не робкая.

На этих то общих основах должна, конечно, формироваться жизнь частная со всеми мелочами; начала этого должны входить с детства, с воспитанием.

В них-то, в самой жизни от пеленок, а не во внешних условных формах воспитывается сила характера, дающая семейскому перевес во всем — Вот почему нам хотелось бы войти в эту жизнь, подметить все черты, отличающие её от жизни остального населения, понять их истинный смысл и значение и их влияние на склад жизни общественной.

В этом случае мне кажется нельзя пропускать ни одного даже самого мелочного факта, ни одного, по видимому, совершенно случайного явления, потому что в жизни все тесно, органически связано. С этой целью мы предлагаем наши полуторамесячные наблюденья, стараясь об одном прежде всего: о возможно точной передаче факта со всеми окружающими его обстоятельствами. Мы берем Бичуру, один только пункт, один уголок и постараемся перебрать в нем все, что есть или что найдем. Пусть это послужит началом собирания материалов и наблюдений относительно других местностей; тогда все эти мелочи найдут свое место и, приведенные в систему, окажутся годными для окончательных выводов, а до тех пор мы представляем их, как сырой материал.

Сначала мы опишем местность как обстановку, в которой действует описываемая нами группа, и тут же представим ее с общей стороны, как секту; затем попытаемся войти в их семейную жизнь со всею обстановкою и описать некоторые, более важные моменты этой жизни; а в конце представить имеющиеся данные относительно их хозяйства и хозяйственности в сравнении с остальным населением. Тут же думаем поместить хоть некоторые из их стихов и песен.

107 стр.

Долина Хилка в той части его течения, где он скоро должен покинуть юго-западное направление, чтоб перейти в западное и потом в северное, достигает наибольшего расширенья. С правой стороны ее идет Заганский хребет однообразным плоскогорьем, безлесный, весь открытый, отовсюду доступный; с левой -Малетинский, отделяющий Хилок от Чикоя, весь покрытый лесом с темными, почти черными полосами, которыми издали обозначаются глубокие пади, мрачный и не приютный. Ширина долины доходит здесь верст до 15. Правый берег, высокий с самого начала, далее то поднимается небольшими увалами и пологими сопками, то спускается широкими логотинами и котловинами с обширными еланями; местами в глубь хребта на несколько верст вдаются широкие и отлогие долины; из них вытекают Гутай и другие мелкие речушки. Левая сторона, совершенно плоская, отлогая почти без подъема стелется у подножия окаймляющих ее гор, которые тянутся сплошь и в одном только месте делают устье, чтоб дать выход Бичуре. Вырвавшись из узкой долины между двумя боковыми хребтами, с библейскими названиями, Варлама и Апонского, речушка эта растекается широко и несколькими рукавами устремляется на соединение с Хилком.

Там под Заганским хребтом приютились бурята Хоринского ведомства, найдя отличную защиту против всех непогод во впадинах, замкнутых со всех сторон, превосходные пастбища с мелкими со сочными травами по гривам и горным скатам, елани с толстым слоем чернозема, самою природою поставленные под естественное орошенье повсюду живою струею бывших ключей.

Здесь на широкой и ровной плоскости длинною полосою протянулось русское селение по обе стороны р. Бичуры, то приближаясь к ней вплоть, то держась от нее в почтительном отдалении. По правому берегу прошла Московская улица на 9 верст почти непрерывно; только в одном месте каменная скала мысом притиснулась к самой почти речке и вынудила сделать промежуток сажен во 100, и тут же отделилась короткая поперечная улочка Тюрюхановская, названная по имени тамошних старожилов; тут же острог, волостное правление, общественные магазины. —

По другую сторону почти на таком же протяжении идет Колесовая улица с несколькими перерывами то в два ряда, то в один.

Между этими улицами в три рукава несется речка с двумя мостами и несколькими переходами из

113 стр.

плах и досок. — Промежуток (сажен в 200, 300 и до версты неудобен для заселения, потому, что затопляется, но и тут нашлись высокие места; по этим гривкам приютились кабачки, склады и другие жилища без симметрии и почти в разброс. Главным образом все это промежуточное пространство занято огородами. На всем протяжении реки, покуда она протекает по селению, работают более 20 мельниц. Свежестью и прохладой обдает река среди знойного дня; холодом веет от ее мрачной пади, когда поравняешься с нею, проходя ночью. Если смотреть на селение с близи стоящего утеса, то вы видите на обе стороны длинные—длинные улицы и между ними правильные и неправильные четыреугольники зеленого цвета разных оттенков: от сероватого цвета капусты и светло-зеленого у огурцов и моркови до темного у картофеля и свеклы. Там—сям зелень пестреет желтыми гвоздиками, красным и белым маком и разноцветными астрами. Тут же так называемые телятники, огороженные места для выпуска мелкой скотины, добавляют зелени.

Дома все однообразны, но смотрят свежо и бодро. Перед многими стоят сушила: это полости изоболонков или полукруглых плах на четырех столбах вышиною с одной стороны аршина 2 1/2, с другой в 2 со склоном на полдень; здесь просушивают снопы и делают пробу умолота нового хлеба.

Как все великорусские селения, Бичура не красится ни рощами, ни садами, ни даже полисадничками; ни одного деревца ни на улице, ни во дворе. Кое-где только близь речки сам собою разросся чернотал, да группы черемухи и дикой яблони, никем не посаженые и уцелевшие случайно, попавши во время в изгород двора или огорода, и те однако изувечены, потому что здесь нет обычая обирать плоды, а ломают целые ветки.

На Московской улице, немного уступивши с нее, подле тропинки, ведущей к водопою, между огородами и дворами, на маленькой площадке, вы не сразу заметите церковку: она деревянная, потемнела от времени и будто с намерением от стыда или скромности скрылась на глухом закоулке: только крест, обитый жестью, блестит издали и новоприезжему гостю указывает путь к святому храму. Прежде это была старообрядческая часовня, а теперь представляет единоверческую церковь. Сиротливо она смотрит по наружности, сиротою оказывается и на самом деле, потому что, как мы видели, стадо ее 10 лет остается бесплодною смоковницею.

В то время; как здесь сиротою стоит церковь, в верхнем конце селения, в самой холодной, сырой и неприютной его частя, в так называемой Грязнухе. живут более 300 д. сибиряков, которые также сиротствуют, представляя из себя стадо без церкви. В единоверческую церковь православный не имеет права ходить, построить свою они малым и при том весьма бедным обществом не в состоянии, поэтому за всеми требами им приходится ездить за 20 верст в Елань, а под час они прибегают и к старообрядческим дьячкам начетчикам.

Откуда бы вы ни ехали в Бичуру: от Куналея ли, если отправились прямой дорогой из Верхнеудинска по Петрозаводскому тракту, или от Кяхты, верст за 10 до селенья вам приведется ехать сплошь между хребтами.

Я подъезжал с Кяхтинской горы в 20 числах июля: хлеб уже пожелтел, но местами был в прозелень и зерно было мягкое; время бы жать, сто дней необходимые для созревания вышли уже, а он все таки нежится. Только замашка (посконь) выбрана и выслана на пригорках. Куда ни взглянешь, все хлеб; даже высоко, на самом хребте и то все желтеют нивы и скаты гор решительно все исполосованы. только где-где виднеются рощицы, из опушки которых торчат черные скалы, значит, там голый камень. потому и не распахано.

Покосы отсюда далеко, на Хилке; туда перенеслась и вся жизнь; а здесь, пусто и тихо; в селении также никого не видать.

Привозят меня на взъезжую квартиру. Ворота

114 стр.

отворяет хозяйка, босая, женщина, по видимому лет под 40, высокая, полная, хоть не толстая; плечистая, свежая; походка скорая грудью вперед, несколько перевалистая; на голове кичка в роде кивера, высокая спереди, изрезанная к затылку, повязанная темным платком; волосы подобраны под нее так, как будто бы у нее совершенно их нет; лицо круглое с рябинами, шарообразно выдающееся из-под кички, так что голова в верхней части будто сдавлена; прямой довольно толстый нос, полные, сжатые губы, серые глаза смотрят прямо из-под навеса густых темных бровей; все черты крупные, выражение приветливо, голос мягкий, говор акающий. Дома только хозяйка, дочка Аннушка 12 лет, да сынок Гораня 10.

Знакомство начинается за самоваром. Хозяйка не пьет чаю, говорит, что он ей неслужит, не отказывается впрочем от горячей водицы с сахаром. Впоследствии оказалось, что она не пьет, потому что сказано где-то в Писании: "Кто пьет чай, тот от бога отчаен." Она этому и не верит, да уж наложила на себя такой обет, за все свое семейство: дети еще молодые люди, а старик ее Филатьевич все в разъездах, так им то и нельзя не пить.

После обычных разговоров об урожаях и прочем, я спросил било ли у них землетрясение в прошлом году. "Было жестоко" ответила хозяйка — "жестоко было! как это Давыд-то говорит: что господи. призрит с небеси и вся вселенная восколыбнется".

Произнося эти слова, она крестилась, как будто тут же чувствовала под собою колебанье земли и, не слушая моих последующих вопросов, в каком то раздумье сама про себя продолжала говорить на ту тему, как велик господь, что "глянет только и все вострепещет".

Впоследствии однако она разговаривала со мною об том, же предмете гораздо словоохотливее и с большим любопытством расспрашивала об огнедышащих горах и разных необычайных явлениях природы, об чем кое что уже слышала от других.

Вскоре заявился старик, босой же, без кафтана и без шапки. Это ямщик Потап, заслышав, колокольчики, прибежал справиться кто приехали, и когда нужны будут лошади.

Окладистая борода лопатой, сросшаяся под одно с усами, так что губ не видать, и все лицо заросло, только щеки алеют свежим румянцем, седые волосы, гладко остриженные, а по краям пущенные бахромкой, отчего голова кверху кажется уже и за что семейских прозывают востроголовыми, серые глаза лукаво смотрят из-под лобья, длинные седые брови нависли; нос острый, загнутый к низу; вся фигура высокая, но много согнутая, плечи широкие. Вот вам Потап, тип настоящего семейского.

Вечером приехали с покоса три сына, из которых старшему около 35, младшему за 20, две снохи и дочь девка лет 19. Еще три дочери выдано замуж. Следовательно всех детей в живых 9, да несколько померло. Старухе было уже порядочно за 50, но она смотрела чрезвычайно свежо. Работала она, что называется, не покладая рук. Все отправятся в поле, а она накормит кур, свиней и пойдет поливать огород; если же поливы нет, то садится за стан и ткет сукно. В продолжении месяца на моих глазах она выткала сукно и сшила из него три куртика (коротенький кафтанчики). 3а огородом тоже много работы: то трава забила. нужно выполоть, то нужно обкучить картофель, то обобрать червя на капусте, то полива подоспела. А полива производится так: несколько хозяев делают сообща канаву от речки до огородов, а потом от этой каждый отдельно ведет по своему огороду. Поливают, каждый свой огород поочередно. Для этого пускается вода канавой между гряд, откуда ее плещут ковшом или черпаком на гряды.

Тут приводится по долгу не разгибать спины, а главное все время бродить в по колена в воде, очень холодной, в то время как сверху печет солнцем. Хозяйка жалуется на боль в ногах и этим страдают там почти все.

Молодежь вся отправлялась на работу до свету,

115 стр.

а возвращалась вечером, когда совсем темнеет, так что мне все время больше приводилось беседовать со старухой, и она для меня была сущий клад. Чего-то она не знает, что касается их села и их быта!

Бывало начнет рассказывать про беспоповцев, которые живут в Окино-ключах: что они хоронят, не повивая; кладут ниц лицом, на распятии не пишут "Исус Назарянин"; не изображают под распятием адамовой головы, не признают священства; говорят, что Мельхиседек один был первосвященником и никому благодати не сообщил. И стала оно мне потом рассказывать, как писано про священство в их книгах: "Мельхиседек не помирал до Христа, он жил сколько тысяч лет в пещере, никому не показывался и потому никто его не знал, кроме Христа. А когда Христос созвал учеников своих на тайную вечерю, то послал одного в ту пещеру. Как подошел ученик к пещере, Мельхиседек уж знал это и зачем пришел и выползает оттуда на локтях, весь согбенный, порос мохом и волосами закрыт. Ученик обстриг ему волоса и подал хлеб, а тот укусил хлеба, да руки то и возложил ему на главу в знак благодарности; вот оно и ведется с тех пор священство по чину Мельхиседекову".

— Где же ты читала это Андреевна? "(так звали хозяйку) — спрашиваю я.

— Нигде не читала, я не грамотна, да и незачем бабам грамоте учиться: мужику не рожать, бабе дьяком не бывать. У нас вот Евсей читает (старший сын) И в каждом доме у нас кто-нибудь из мужиков да умеет читать. А наше дело женское: стряпая да ребятенки.

Из этих слов однако не следует заключать, чтоб у семейских женщина в действительности ограничивалась такою скромною ролью. Замужняя женщина, особенно мало-мальски неглупая, пользуется большим влиянием в семье: муж ничего не предпримет, не посоветовавшись с нею; он советуется с нею иногда и об делах общественных; у жены хранятся деньги; некоторые жены ведут все счеты я мне два раза случилось, что муж не знал сколько платит он разных повинностей, про то лучше знали жены. Поэтому женщина, оставшись без мужа, умеет повести хозяйство и одна.

Таких я знаю несколько. В Бичуре есть одна женщина известная и в Кяхте под именем Марьи торговки, она кажется никогда не была за мужем, а торговлей и сельским хозяйством приобрела себе капитал и независимое положение. В Окино-ключах Коробенкова вдова, оставшаяся от мужа очень молодая, живет теперь с пожилой сестрой да приняла еще бедную старуху и девочку лет 15, она каждый год засевает больше 10 десятин хлеба; кроме того продает в Троицкосавске и Кяхте масло, яйца, свиней и живет весьма порядочно; когда я был у ней, она держала одного работника за 8 руб. в месяц, и другого еще поденщика по 30 коп.; В Хараусе такая же вдова ведет значительное хозяйство, и нужно видеть, как они умеют управлять своими работниками. Они мне сильно напоминают наших дончих, у которых мужья казаки по несколько лет не бывают дома, командированные на службу в Петербург или в Польшу; и они все таки ведут отлично свое хозяйство. В Сибири вообще женщина более самостоятельна чем в России.

Остаться в девках у семейских не считается несчастием. Эти девушки, большею частью не красивые, но очень работящие и почти всегда весьма умные. Такая девушка обыкновенно берет на себя главные заботы в семье: она помогает матери, в особенности берет под свое покровительство младшее поколенье; она делается более чем другие, набожна т. е. строже соблюдает все требования их веры, налагает на себя посты сверх обыкновенного, напр. в понедельник и субботу; относительно обрядности она делается как бы уставщиком, но все это выполняет без ханжества, сохраняя прежнюю девичью веселость; она в свое время первая затейница в песнях и играх, за что ее все любят, особенно братья, привязанность к которым с ее стороны так велика, что она старается угодить

116 стр.

и их женам.

Нечто подобное я встречал у Сербов. Здесь только это проще, проистекает будто по обычному долгу, я не вследствие привязанности; вообще чувство, в смысле легкой, нежной привязанности, здесь не заметно нисколько.

Муж крепко привязан к своей жене, крепко стоит за нее и делает для нее все, чего ей потребуется; за то в случае поводов к ревности, он может и заколотить ее. Поводов таких, впрочем у них почти не может быть, потому что они женятся по обоюдному выбору и тогда уже, когда хорошо узнают друг друга, сживутся друг с другом. Разводов и каких-нибудь разборов между мужем и женой у них почти не бывает. При мне было два таких случая и их возникло еще несколько, вследствие того только, то прибывший к ним священник нашел какие-то неправильности, велел некоторым разойтись и тем внес путаницу. Как особенность, при этом можно заметить, что в двух разводах супруги вовсе не огорчались этим и скоро приискивали себе другие пары, мужья только хотели брать к себе детей, матери не хотели уступить; но мужьям, собственно нужны были не дети, а хотелось, у жен оттягать часть их собственного имущества, несколько скота, полученного ими в приданое. Два случая впрочем не дают права делать общее заключенье.

Порядок в семействе, сколько мне известно, держится старшею женщиною, а не мужчиной; и при этом замечу, семейные отношения у них между собою чрезвычайно нежные, даже в таких семействах, которые по отношению к другим оказывали себя жестокими.

Резких проявлений отеческой власти мне не случилось приметить нигде, да и на сходах больше действует молодой народ. Про грозных стариков есть только рассказы. Бывало отделит от себя старик детей, а костыль т. е. орудие расправы оставляет за собою и постоянно соблюдает, чтоб у них все было в порядке. Когда он идет, внучата, завидевши издалека, прячутся на печь и предупреждают родителей, "что мол дедушка идет" и все трепещет. Если и у них были такие личности, как Багров в семейной хронике Аксакова, и были они типом, то значит, жизнь у семейских не осталась не подвижною, потому что теперь таких типов во все не слыхал.

Кстати об дележе.

К дележу они прибегают неохотно. Сплошь и рядом живут вместе двое-трое женатых братьев при отце и при дядях. Иногда отец при жизни поделит между детьми скот поровну, за собой оставит только жеребца, как хозяина табуну. А больше конечно владеют все вообще без раздела. К отделу побуждает их отбывание рекрутчины или теснота. Тогда каждому строится изба, если можно где-нибудь неподалеку; наделяется всякою необходимою утварью и хозяйственными принадлежностями; один сын остается при родителях по его выбору или по родительскому, это все равно; скот весь делится поровну между сыновьями и, разделивши, родители из каждой части возьмут себе понемногу, чтоб и у них остался приблизительно такой же пай, как у каждого их сыновей.

Девушке припасается только приданное, состоящее из одежи и разной рухляди; при выдаче за муж она сверх того наделяется скотом от всей семьи, если она не разделена, а в случае раздела, ее наделяют особо, как родители, так и братья. Замужем она долго не смешивает своего имения с мужниным, и связь со своим родом держится очень крепко.

Так как семейские не имеют священника иногда по много лет, а если приобретут как-нибудь, то священники у них обыкновенно живут не по долгу, то большая часть живет не венчанная. Сожительство без венчанья считается совершено законным, и дети, прижитые в таком состоянии, ничем не отличаются от детей обвенчанных родителей.

В последнее время они не имели священника более 20 лет, следовательно как венчанных, так

117 стр.

и крещенных священником оставалось уже очень мало. Разница однако между теми и другими делается. Невенчанные не только не имеют право вступать в молитвенные дома, но и в своей семье не допускаются молиться вместе: обыкновенно встанут, например, из-за стола сначала одни и молятся, а другие сидят, потом уже те встанут и также помолятся.

По правилам. у них браки должны совершаться также, как и у православных, т. е. сначала сватанье и рукобитье, потом обряд выкупа косы у брата невестина будущим свекром, при чем плотят иногда по 100 руб., и после того ведут под венец; там же надеваются кичка и сверх нее платок, и то и другое перед тем кладут на престол и молитвят т. е. освещают. Гульбищ на свадьбе никаких не бывает, даже особенных песен никаких не поется, все оканчивается столованьем.

За неимением же священника, парень сам приводит девку в свой дом, не спросившись ни с своими, ни с ее родителями, а договорившись, и слюбившись только с нею. На другой день они однако отправляются к невестиным родителям, падают в ноги и просят прощения, а те не скажут: "Бог вас простит", как следовало, а только: "Да ну вас, живите ладно, любите друг друга" и т. п. имени Бога тут нельзя употребить, потому что без венчанья благодати нет.

Вообще русский народ крепко привязан к обрядности, вся жизнь у него сложилась в определенные формы и сопровождается известными обрядами и обычаями. В этих обрядах и обычая у него вся вера; вера к обычай у него одно и тоже.

Вас угощают водкой, вы отказываетесь. "Нет уж извините — убеждают вас — у нас такая вера, что гость должен с приходу выпить". "У бурят — говорят такая вера, что непременно угостить приезжего хоть чем ни на есть". По этому лишить его некоторых обрядов это тоже, что отнять у него веру. У старообрядцев привязанности к обрядности еще глубже, поэтому можно судить, какое важное лишение для них составляет не имение священника, причем множество обрядов, столь дорогих для им, не исполняется жизнь в следствии лишается полной благодати и все идет как-то наизворот. Лишенные всего этого более 20 лет, они с какою-то ревностью кинулись исполнять всевозможные требы, когда привезли священника. Давно женатых, приживших уже детей крестили вновь и потом венчали. Венчали столько что остались только те девушки, которые во все не намерены выходить замуж да девочки моложе 14 лет. Исполнение всех треб принесло говорят священнику более 6000 руб.

В 1871 г. когда я был в Бичуре, на первого Спаса 1-го Августа, было у них первое церковное торжество крестный ход на воду.

Чуть не целую ночь шло у них моленье в доме; только что солнышко выкатилось из-за гор, все пошли на реку, где толпы уже собрались и сошлись дьяки и начетчики из разных домов, в которых тоже совершалось всеночное моление. Народу было по всем вероятностям не меньше 1000, потому что здесь было все от мала до велика, Пелось и читалось страх как много! более 20 дьяков прислуживали священнику и составляли хор певчих; они пели изо всего горла, стараясь переголосить друг друга, забегали вперед друг перед другом; гармонии не было никакой, но усердие необычайное. Когда крестятся все, то от мотанья рук только шелест идет, слышный за 100 сажень; а как станут класть земные поклоны все сразу, словно грохается что-нибудь, гул пойдет. Когда же погрузили крест в воду, весь народ кинулся в реку, кто в чем был, особенно женщины в богатых кокошниках, в атласах и гарнитурах.

Было тут что-то беспорядочное и в тоже время торжественное.

Расходясь, некоторые старухи останавливалась, чтоб поделиться чувствами, и говоря, плакали от умиленья. Такого торжества старики не запомнят уже давно, а молодятник и во все ничего такого не видал. Это было последнее торжество: священник

118 стр.

совершает службу через силу, слег и уже не вставал, кажется, хоть и протомился еще недели две или больше.

Накануне Преображенья я отправился ко всенощной в единоверческую церковь. Народу было очень немного: старый и новый заседатели, писарь с женой, кабатчик с женой, один заведующий складом, попадья с дочкой, все конечно православные, одна баба в кичке и три мужика единоверца: из последних один был в тоже время и причетник, посвященный даже в стихарь: другой ему помогал и был за старосту.

Другой напев с сильным ударением в нос, множество лишнего против нашего православного служения делало всю службу мало понятною. Она шла около трех часов. Воротившись домой, я застал своих хозяев не спящими. Вся семья была в сборе. Перед образами горела лампадка и свечи желтого воску. Кругом все прибрано, чисто. Никто ничего не делал: ни веретено не журчало, ни ткацкий станок не стучал, ни стряпни никакой не происходило. Был настоящий канун праздника. Видимо, что они уже поужинали и успели совсем убраться. Евсей сидел в углу с книгой, собирался читать, а все расселись кругом по местам, сложивши руки, готовые слушать, не исключая и Горани с Аннушкой.

"Где погулял Аполонович?" спрашивает меня Евсей.

"У всенощной" отвечаю ему.

"Не уж кончилась так скоро? а ты вот посмотри, как у нас будет".

Я ушел в свою комнату, а тут началось чтенье.

В 11 ч. ко мне вошел Евсей, одетый в черный нанковый халат, подпоясанный черным же бумажным кушаком, гладко причесанный.

"Вот, а я иду на моленье, ты заметь, сколько теперь часов, а потом поглядишь, как ворочусь". Утром давно уже рассветало и солнышко взошло, я еще ее вставал и ко мне опять зашел Евсей, также как вчера, одетый и приглаженный.

"Что это ты, опять на моленье?" спрашиваю его.

"Нет, я только что с полуношницы".

Было уже половина 6-го.

Религиозность в смысле самом грубом и узком, измеряемая часами проведенными на молитве, числом земных поклонов, полагающая все в обрядности, составляет насущную потребность старообрядца; в ней, так сказать, его плоть и кровь; по этому можно судить, какой недостаток должны они чувствовать, не имея священника. На приобретение его они тратят значительные суммы.

Обыкновенно собирается сумма тысяч в 6 или более, собирается человек опытный и верный, к нему в виде помощников и в то же время соглядатаев присоединяются еще двое; вручается ему собранная сумма и они отправляются в Москву. Там они через своих отыскивают священника, который имел бы действительно ставленую грамоту и был чист, как стеклышко, по их выражению, т. е. не было бы за ним никаких преступлений. Последнее важно особенно в том отношении, что человека, за которым есть какое-нибудь преступление, труднее скрыть, за ним скорее возникнет преследование, и в случае поимки приведется отвечать, как соучастникам в преступлении. Но, конечно, они могут быть, обмануты, и однажды был у них. Какой-то поп Баршов, который оказался впоследствии беглым солдатом. Бичурские впрочем отрекаются, говорят, что они его не признавали.

Найдя такого, входят с ним в соглашение и за тем везут к себе. Соглашается священник ехать, к ним конечно за значительную сумму и за обещанье, что там ему также будут доставаться хорошие доходы. Но он не знает, что за жизнь ожидает его там.

Приехавши, он должен вечно скрываться от полиции. тайком объезжать свою паству и совершать требы, кроме того быть под беспрестанным наблюдением своих старообрядцев, которые смотрят, чтоб он не ушел или не делал отступлений против их устава. Он делается совершенно куклой в руках

119 стр.

уставщиков, которые возят его и управляют им; выпытывают его, искушают разными способами, чтоб делать из него совершеннейшее подобие себе. Противоречий с его стороны не может быть, потому что он принят на всей их воле.

Можно помириться с жизнью с самыми простыми людьми, но жить постоянно с книжниками и фарисеями не возможно. Это все ханжи и лицемеры, в них нет на волос правды, от них не услышите словоизвития. Вот например, у меня беседы с подобным господином.

"Ну, А[полонович], ты много света изъездил, много знаешь, а скажи мне, что значит три звезды, которые пишутся над богородицей? или что значит слово над распятьем Христом О. Н? Разбойник, просивший Христа: помяни мя, господи егда приидеши и т. д. получил ли благодать тогда, когда был уже распят или прежде? Откуда произошло древо, из которого сделан крест для пропятия Христа и зачем пишется над ним адамова голова?" и т. п.

Если вы я хорошо знакомы со всеми тонкостями богословия и можете дать ответы, то не удовлетворят, потому что ответы эти с вопросами готовы в так называемой апокрифической литературы, которая иногда совершено противоречит нашим священным книгам, или просто вновь сочинены книжностью старообрядческой на основании воззрений своих доморощенных догматиков. Если меня, постороннего человека, пытали такими вопросами, то можно судить, до каких тонкостей они доводят своя беседы со священником. От одного этого можно с ума сойти. К чему тогда все деньги, которых ему некуда девать? Вот почему священник у них не может долго жить: если он не умрет естественным образом, то сопьется я все-таки помрет.

Последний священник, по словам видевших его и беседовавши с ним не из старообрядцев, был человек лет 30 с небольшим, порядочно развитой, насколько это возможно в семинарии, довольно умный, вдовой. Трудно решить, что побудило его поступить к старообрядцам! Видимо, что он не ужился со своим местным духовным начальством, может быть был за ним какой-нибудь грех против него; а потом соблазнился видно деньгами и об ожидающей его жизни, вероятно, не имел ни малейшего понятия. Приглашавшие конечно постарались расписать ему жизнь самыми привлекательными красками. Думал он, кажется, принести тем и некоторую пользу, внести в их темную жизнь хоть какой-нибудь луч света. Сначала он взялся было вразумлять их, предавался беседами со всеми, но после увидел, что все это напрасно, да и уставщики конечно позаботились устранить от него возможность прямого сообщения с людьми под тем благородным предлогом, что ему нужно совершить множество треб, и он остался один между фарисеями и садукеями.

Тоска по родине, борьба с собственною совестью, разочарованье, жизнь хуже, чем в тюрьме, все это поколебало бы хоть какую сильную натуру. Оставшись один без помощи и без надежды, он прибегнул к известному медикаменту, русскому национальному, и в нем обрел спасенье от тоски и окончательную гибель. Перед первым Спасом его кое как отрезвили, он с трудом отслужил. Затем настал пост и ему совершенно отказали в водке, которую прежде украдкой сердобольные люди кое-когда доставляли ему; а теперь приняты были меры, чтобы совершенно оборвать; тогда он слег. Хворал он таким образом недели две, мучимый тоской и физическим недугом, и наконец помер.

Теперь снова дети должны оставаться некрещеными; начнется сожительство без браков, моленье без церковного богослужения, все, чем так дорожит старообрядец, опять ушло от него на много лет.

Со всем другое было бы, если б им позволили пригласить к себе священника, какого им захочется, я священника этого разрешили от всяких отношений в высшей духовной иерархии, оставив только полицейский

120 стр.

контроль, чтобы не совершалось прямых преступлений и не велась бы пропаганда. Можно быть уверену, что такие священники приносили бы пользы гораздо больше, чем нынешние миссионеры.

Впрочем не наше дело указывать на какие бы то ни было меры к их обращенью. Мы укажем только еще на одну особенность, которая являются в старообрядцах вследствие такого порядка вещей. Оставаясь подолгу без священника, семейские привыкают к такому порядку; они уж и не нуждаются в нем особенно. Иные не без грусти говорили, что теперь у них не будет таких гулянок, какие бывали прежде, потому что девок почти всех перевенчали. Да без священника вообще как-то свободнее сходиться. За венчанье ему платили чуть не кругом по 25 руб.; а где парню взять, если родители не захотят? Уставщик далеко не имеет такой власти, как священник, и тем самые уставщики через священника могут обделать по своему. Я замечал уже, что у них, при всей силе буквы и преданья, есть стремление толковать по своему. И тут им со своими уставщиками легче справиться без священника. Без него каждый, чуть начитался да наметался в прениях, и сам уставщик. Они привыкли к самостоятельности, которая авторитетом священника конечно подавляется; привыкли они к некоторой распущенности относительно исполнения обязанностей пред церковью пот тем простым предлогом, что нет священника, нет и церкви. Они не то, чтобы были индефферентами в религии, как иные православные; на против: они внимательны к ней, но внимательны для того, что найти в ней точку отправленья для достижения своих чисто житейских целей; они углубляются в знанье веры для того только, чтобы лучше владеть ею, как орудием. Это не слепая, бескорыстная вера чувством, а и в нее они вносят рационализм. Необходимость постоянно укрываться сильно развила в них скрытность и хитрость. Трудно различать, что они делают от истинного усердия, в порыве увлечения или просто по необходимости и потому, что-то для них ничего не стоит. Во время водосвященья на первого Спаса все кинулись в воду в платье: картина была трогательная, иные действительно кинулись в порыве религиозного увлечения, а большинство сделало это в виде демонстрации, чтоб другим выказать свое усердие; иные и во все поддержались, отретировались заблаговременно. Хозяйка моя первая ушла до окончания. Когда я спросил ее, за чем не купалась, она ответила: "Чаво говришь, А[полонович]! кайды бы я в такой святой час стала думать: мне чтой-то у ноги вступило чуть не вдарилась, чрез мочь до дому добрела" — а между тем была здоровехонька.

Приходят баба в лавку. "А где ж у нас божка-то?" спрашивает она, будто ища глазами образа. Ей указали, она крестится, а сама смотрит во все не на образ, а на новые платки и материя, развешанные хитрым купцом так, что невольно сами так и кидаются в глаза.

Обряд потерял уже для семейского свою жизненную силу; его пытливый ум, привыкший постоянно быть на стороже, изощрившийся в борьбе с властью и с природой, далек от того, чтобы форму принять за сущность; но от держится ее потому только, что с ней развилась когда-то его индивидуальность, на ней по сю пору держится его особное, отдельное существование.

К рассказу о том, как добывают священника, считаю не лишним рассказ, как однажды ловили священника. Это было в 40 годах.

Со стороны светской власти не было дано ника[ко]го повода к тому; не знаю, было ли что предпринято и внушено духовной властью. Но местный заседатель, человек еще новый в той волости, и священник соседнего Еланского селения задумали отличиться и изловить недавно привезенного священника, проживавшего в Бичуре. Волость была тогда не в Бичуре, как теперь, а в Куналее, и Бичура в то время была таким пунктом, через который не совсем спокойно проезжал и заседатель.

Когда семейского священника повезли куда-то

121 стр.

через Елань, еланский священник дал знать Заседателю. Заседатель устремился, и на обратном пути действительно захватили с помощью еланских, которые в том случае оказали ревность особенную: поколотили охранителей, досталось и священнику, которого тут же и арестовали. Заседатель отправился обратно в волость, но когда проезжали через Бичуру его задержали и засадили в какой-то чулан. Он собственно был им не нужен, они вымогали у него только записку в Елань, чтобы оттуда отпустил их священника. Заседатель дал записку, но еланский священник все-таки не выпускал своего пленника. В это время Заседателя колотили и подвергали разного рода истязаниям. Особенной яростью отличались женщины: они били его, трепали за что могли, садились ему на лицо и различным способами ругались над ним до тех пор, пока им не передали их священника.

Закипело дело. В Иркутске донесено было, что в Бичуре бунт, который охватить целый край и т.д. И бунт непременно был бы, если б тогдашний Генерал Губернатор, очень умный человек, отнесся также, как несчастный недальновидный Заседатель. Он сам поехал и вперед кажется поручил Исправнику научить их повиниться, выдать священника и несколько своих старцев, не нужных дома, чтоб тем и покончить дело. Так оно и вышло: приведено было войско, собран народ, явился Генерал Губернатор и разыграл вперед условленную комедию. Священника взяли и поместили в Вознесенском Иркутском монастыре, где он преспокойно жил и кончил свою жизнь, а пятерых старцев отвезли в ссылку в Оек, село лежащее близ Иркутска.

Случай этот в истории семейских имеет ту важность, что с того времени решено высшею властью не трогать их священников. Не будь этого, дело и теперь не обошлось бы без ловитвы, потому что есть охотники до подобного  рода приключений в которых дешевою ценой можно попасть в герои в роде усмирителей восстания манз.

Нужно отдать справедливость местной администрации в том, что она умела приобрести доверия семейских на столько, что они сами сообщают ей обо всем случающемся у них и обращаются даже за советом.

122 стр.

Воротился к моей хозяйке Андреевне, которая все ткет и ткет, иногда только посматривает в окошко; посматривает она потому, что небо хмурится, а дождички теперь вовсе не нужны: хлеб и без того больно нежится, поспеет и головни много выкинуло, да и травушки подкошено много, вся в волках еще лежит; плохо коли дождь ударит. Посмотрела она еще раз и решила, что это на молодик и успокоилась. "Пусть яво обмоется" — сказала она таким тоном, как будто это зависело от ее воли, и начала еще живее перебирать ногами подножки, прокидывать челнок да прибивать бердом, только скрип идет да стук.

Аннушка принесла из огорода огурцов, а Гораня пошел было посмотреть, где коровы ходят, да увидел ребятишек и остался с ними играть. Слышно, как мальчуганы босыми ногами шлепают по улице; слышны их ребяческие вскрикивания, тут же раздается и Горанин голос, Андреевна ткет н слушает. "Вишь носится, словно саврас без узды, ширходой, распуховый ты мой" — замечает она про себя и ни тени неудовольствия.

Между нами заводится беседа. Школ им ненужно оказывается, потому что у них каждый кто хочет, может дома научиться; оспу тоже бесполезно прививать, потому что как навалиться она, так чистит одинаково и семейских и православных; лекарями и православные не пользуются. "Всякая болесть, скажу тебе от нас самих прилучается. Вот хоть бы и этом зоб, прости господи, об котором ты спрашиваешь: и тот от самих же. У нас есть

122 стр.

такие: захотелось ей пить; вскочила и побежала к кади, бегит, да все крестится; а подбежала, зачерпнула без молитвы, да и пьет. А по нашему, возьми ковшичек потиху, зачерпни. смотри на воду и крестись да тайды уж и пей; и ни в жисть, тебе ничего не будет. — Али прилучается болезнь. коли за обедом сидят не по чину. Когда сидят все чинно, возле каждого стоить ангел; все они в белых ризах с золотыми поясами; стоят они и все чего-то прибавляют в еду: с того оно быват скусно и здорово человеку; а нечинно сидят, так черт стоит над чашей, да икастит на нее, али в ложку тому, от кого ангел оступился ".

Есть и средства против всякой болезни. "Вот хоть бы сухота или собачья старость живет на детей: нужно на собаке парить: или в собачью лазейку продеть, три раза: или вымыть в бане, на собачьей берлоге положить, да клюкой и катать, а кто-нибудь спросит: баба, баба! чего катаешь? сухоту катаю. — Катай ее, чтоб век не было. Три раза нужно баню топить и катать. Али запекать нужно. Положишь на лопату, привяжишь да сунешь в печь, увольный дух, а мать оббегить три раза и спрашивает: бабка, бабка! чего печешь? — сухотку пяку. Пяки ж ее до смерти. Коли в нем есть что живое, от бога данное — оздоровеет, а коли нет, так уж не поможет. Лучилось мне раз: только сунула, да тут он и не здохнул. Видимо было, что не оживет"

А сколько она знает трав от разных болезней! "Дедовник от простуды; девятильник от желуницы; измаден трава от поносу и от простуды, также от отека груди пьет ее и припарки делают; есть младенческая трава — от падучей; адамова голова — от головной боли; якутка трава — от опухоли хороша: обкладывают листами; от нарыва сушат ее, толкут ее да с маслом или жиром намазывают, и от ногтоедки помогает; сон больно жестокая трава: вот если у тебя чуть цапанка, возьми почухрай ею, так и вздернет; от некрутства ею избавляются; жаркие цветки — от красной грыжи, а есть грыжа белая — когда бели идут у мужчин и у женщин, и глухая, когда внутре только сосет. Случится грызь в руке (ломота), нужно только пригрызть зубами, — пройдет; тоже когда пуп болит. Я вот была больно уросливая: бывало чуть поглядел кто не так, и возьмет меня за пуп или за сердце. Так уж прошу бывало Филатьевича: пригрызет и отпустит".

"Ты говоришь, А[полонович], что глазу нет: как нет. — Есть. Была у нас девка, полная да здоровая, скажи тебе, маков цвет, а другая ее подружка, такая нюхренькая, смотрела, смотрела да и говорит: что это ты, Евдоха, хоть бы когда-нибудь пожаловалась на какую ни наесть болесть. Да с того слова и заболи у ней палец, да она с ним год целый вошкалась, сама исхудала, а палец то стал тохочкой, да востринькой, как игла. — Слово не стрела. а пуще стрелы — заключила она назидательно.

"Есть ночница: ребенок день спит, а как ночь и гулять. Нужно к курам понести да и говорить: плаксы-крыксы! отойдити, плаксы-крыксы, во темны леса, во сыры боры; там, плаксы, кричите, там и вережжите. — Потом плюнешь на него, положишь на землю, а кто-нибудь другой возьмет и понесет: он и заснет. Если взрослому не спится, тоже так: он наклонит голову, и ты ему качай ее и приговаривай. У меня Филатьевич всегда так". Погода все хмурилась больше и больше; проходит еще день, все пасмурно. Старуха тревожно поглядывает на небо. "Что-нибудь бы одно — ворчит она про себя — обмылся б, авось бы и разведрило. А то смотри — головни. Говорят много будет, аля верхогляд и череззерница * На другой день встаю день ясный, солнце так и грает. Иду на хозяйскую половину, чтоб чаю напиться. Молодежь вся убралась уже в поле. Андревна весело работает за станком.

"Доброе утро" говорю ей.

"С веселым днем, А[полонович] — отвечает она и встает,

* Не налившийся колос: бывает это, когда очень нежится хлеб, а потом хватит жаром и помхой; или не в каждом ряду наливные зерна.

123 стр.

чтоб подать самовар. Ставя самовар она тихо говорит: "Переломало!" Значит погода теперь установится. Говорит она так весело, но тихо и таинственно, конечно, чтоб не сглазить.

Так вот и живут люди, не нуждаясь ни в священнике, ни в лекаре, ни в оспеннике. Все у них есть свое, все они могут сами исполнить. Собирают травы, заучивают наговоры и пускают их в ход против человека и против сил природы; у них нет ничего неопределенного: все решено, на все есть готовое объясненье. Это целая наука, собранная в один кодекс. Ни одно сомнение не смущает душу семейского, не зачем ломать голову над высшими вопросами и потому вся сила его ума и воли всецело устремлена к одной цели, к практической деятельности.

В этих началах с первого раза видятся зачатки Китайской неподвижности. Но не нужно опускать из виду того обстоятельства, что они придерживаются непременно своего, потому что им не предлагают ничего лучшего. Во-первых, живши в западном краю, они хватили немного высшей культуры: там они научились лучшему способу хозяйства; вместе с немецким плужком они приняли правило непременно двоить и троить пашню, что больше предохраняет ее против засух, столь нередких здесь; привезли также с собою для начала лучшие семена, как хлебные, так и огородные, и уменье ухаживать за ними; уход за скотом, разведенье свиней для окороков и для сала, составляющего важное подспорье в сельской кухне; все это оттуда же. Семейская прядет не веретеном, а на самопрядке, которая у нас в России называется саксонской. следовательно тоже западного изобретения; она шьет, прикалывая шитье к швейке, ловко вставленной в донце, как гребень, с которого прядут. Семейский коренной земледелец, так сказать, по природе. Его не соблазнишь, отдаться исключительно скотоводству или звероловству, его призванье непременно сеять хлеб.

Я уже упоминал о 5 дворах, поселившихся между Чикоем и Ингодой. Там живут около бурята, которые конечно занимаются только скотоводством, а еще больше звериным промыслом, и этого совершенно достаточно, чтоб жить не только безбедно, но и разжиться, как напр. пограничные казаки 2 конной бригады, или как жители волоков между Ангарой, Илимом и Леной. Семейский не может на этом остановиться. Там живет, напр. Семен Михайлов, по старинному Казазаев: он имеет 80 штук рогатого скота с телятами, 20 лошадей, 10 изюбрей, около 20 овец и до 100 ям для ловли крупного зверя; новых медвежьих шкур у него при мне было 7, белки множество, хватило ба только времени. Это совершено удовлетворяет все потребности; сбыт всему хороший на Чикой и в Кяхту; хлеб он имеет из своего староселья в Малоархангельском, где у него еще живет часть семьи. Пятый год он живет здесь и каждый год непременно сеет хлеб, хотя он во все почти не родится; но, как замечает старик, с каждым годом становится лучше. Он радуется тому, что и взял нынче 22 суслона ячменя: — "ярица язутянька — говорил он мне — на семена не годится, и для своего обихода сойдет". Есть у них тут и мельница. Картофелю собрал 40 мешков; конопля родится и вовсе ладненькая. — Овцы не дохнут, но и не плодятся; а он все таки дорожит ими. Такая настойчивость показывает, что это истинный земледелец и с этой, хоть и не очень высокой ступени цивилизации, он ни за что не спустится ниже на ступень пастуха или зверолова. Он покуда не упускает и этого, но в будущем ему нужно приручить всю природу, как он приручает теперь изюбров. Следовательно, зачем же ему переходить в православие, когда православные во всех этих отношениях ниже семейского. Поднимите уровень сибиряка и семейский не отстанет.

Вторая причина, объясняющая их не желанье переменить свою веру и свой обычай, это привычка жить по своей воле. Не любят они, чтоб посторонние заглядывали к ним в их внутреннюю жизнь. "Мы тебе лучше дадим денег сколько нужно, только не езди к нам — говорили они полиции и жили когда-то так, что полиция и носа к ним не показывала.

124 стр.

Бичура за Байкалом когда-то была тем же, чем были село Коробово в Костромской губернии: много делалось таких дел, что и соседям православным бывало неспокойно. Это и заставило потом администрацию перенести волость из Куналея в Бичуру. Круто им пришлось сначала, а потом попривыкли. Теперь они немногим чем независимее сибиряков, и только в церковном отношении удержали свою волю; ее то и не хотят теперь потерять. Для воли они когда-то от Новгорода удалились в глухие ухожья олонецкие и вологоцкие, где, по выражению старинных грамот, коса не ходила и топор не ходил: обняли берега Белаго Моря, откуда открывался простор в бесконечный океан. Не от тесноты и бедности, а для того, чтоб быть на своей воле, бросили они и эти привольные места и приклонились под польскую державу, откуда двинулись в Сибирь тоже, чтоб сохранить свободу.

Это уже не беспричинное упрямство, вследствие исторически воспитавшейся неспособности понять новое лучшее, а разумное, хоть и не совсем ясно сознаваемое стремление сохранять свою индивидуальность.

Как закончены и постоянно клонятся к практическому примененью их воззренья на природу и на свои отношенья к ней, так же закончены и пригнаны к личной практической пользе их нравственные правила.

Хозяйка моя очень добрая женщина. Подойдет ли нищий, попросит милостыню, она непременно подаст ломоть хлеба или лепешку, которые в голодное время нарочно для того и пекутся, а иногда и копеечку даст, сказав: "Прими Христа ради". И начнет и она говорить об том, сколько теперь нищих еланских и сухоруцких (соседние селенья), потому что другой год Бог урожая не дает, да и скотинка повывалилась. Начнет рассказывать, как и у них богатые притесняют бедных и с того живут и них люди "дюже нужные: богатые люди умышленные, нужные простота".

Приходит майор, ссыльный еврей, собственно для того, чтоб пожаловаться мне: он подозревает, что я присланный чиновник, а потому изливается в и еремиадах. Андревна и к нему с полным участием относится.

Майор: "Вот в прошлом году я разработал землю, а ныне у меня отняли, отдали другому; мне же дали худшую. А на моей ниве упал дождичек и у меня теперь хлеб первый сорт". Андревна: "Майорушка! это бог твоими слезами поливал. Больно уж тебя обидели; а бог-то что? он ведь отец обиженным".

"А у тебя-то реденький" — продолжает Майор. "И! чужими хорошо только жар загребать,, Майорушка, а уж какая работа!" — вторит ему Андревна. Все что предначертано в их кодексе; подать милостыню и отнестись с участием к обиженному. Но прейди их же пастушонка мальчишка в то время, когда они обедают, его не посадят за стол с собой, потому что он должен знать свое место. Вообще работник не удостоится есть из одной чаши с хозяевами. Потому поселенцы, большею частью проживающие в работниках, ужасно не любят наниматься к семейским. Сибиряк в этом отношении добрее и проще; а в семейском кодексе не сказано, чтоб его равнять с собою: эдак он пожалуй зазнается. Чувство тут уступает практическому соображению. Семейский экономен и самого себя даже не балует лишним.

Если вы видели семейского где-нибудь на стороне или в поле, на улице, на мирском сходе, вы его еще не знаете; вы посмотрите его в своей семье и увидите совершенно иного человека.

Вот хоть бы Потап: на вид он суровый, смотрит из-под лобья и лукаво, начнет рассказывать, какой он грозный дома; любит он прихвастнуть своею властью я строгостью в семье, опять потому же, что в кодексе предписано содержать своих домочадцев в строгости и страхе Божием. Посмотрите же его дома: семья больше 10 человек; крупных т. е. рабочих душ мужских, кроме его, только двое; остальное все мелочь, потому живется не богато и тесновато.

125 стр.

Бабы занятся стряпней, а он нянчится с внучатами. Ладит он телегу, а мелочь вся около него шныряет туда и сюда, мешая ему, а он только шуточной руганью отгоняет.

Таков же и Пантелеев, которого иные так и звали асмодеем, по наружному суровому и хитрому виду.

Проживши больше месяца на квартире, а никогда не видел у моих хозяев ни малейшей размолвки, грубого слова один другому не сказал, разве в шутку скажется что-нибудь такое, что могло бы в другом тоне оскорбить; даже грубой манеры, пинков и шлепков, даваемых любя, и того нет. А какая нежность к маленьким.

Гораня, мальчуган слабого здоровья, был общим баловнем; но и шлятся зря тоже не годится. Найдут и ему занятие, и поведут дело так, что он сам схватится за него. С Аннушкой также.

Ее также соблазняет пошляться по огороду или с подружками лясы поточить. И никогда к ней мать не отнесется с упреком. А начнет так: "Что это доченька, давно не вижу твоего чулка уж не выбросили б его? Ты что думаешь, А[полоныч], говорит она, обращаясь во мне; ведь она у меня неблыкущая какая, а уж домоседочка, сама себе все сделать умет".

Естественна сильная привязанность друг к другу; самые неразвитые существа и те поддаются этому чувству в такой степени, что вряд ли оно может бить сильнее у людей с высшим развитием.

Но я удивлялся в этом случае деликатности проявления его. Я был свидетелем одной весьма интересной сцены. Одна хозяйская дочь выдана замуж в Мухор-Шабир от Бичуры верст за 70. Время рабочее; ребенок один и больной, взять его с собой в поле значит не работать; а оставить дома не с кем. Так и послала она работника к матери просить, чтоб ей дали на это время Аннушку. Помочь, конечно, необходимо, да и для девочки полезно узнать и чужую сторону.

Нужно было видеть, сколько тут выказано было нежности и в тоже время хитрости и уменья. Прежде всего мать рассказом о несчастном положении сестры вызвала девочку самой предложить свою услугу. На другой день, собирая ее, нужно было всем показать веселый вид, тогда когда всем хотелось плакать; они поплачут где-нибудь в сенях, а придут к ней, смеются. Куплен был ей новый платок, напечено черемховых шанег, нарвали множество стручков и огурцов, куплено несколько конфект; еще больше было обещаний; одним словом девочка поехала спокойно, смеясь и уверенная, что и всем так весело, как и ей. Рядом с этим как-то не клеится рассказ Андревны об том, как убили одного, зазваши на белкованье, убили за то, что он был юзник, т.е. кляузник и беспокойный человек, и она об том нисколько не жалела.

Или другой рассказ:

"Был один мужик (кажется в Урлуке), курга такой, что не приведи Бог! и наружник то какой, бывало ни за что побьет человека; на него с жалобой, а он прейдет в волость, да и говорит: что мне сделаете? Я — говорит левым карманом откуплюсь, до правого не дотронусь. Больно уж значит богат был. Помоячилось ему, что жена его с голубчиком водится, да к ней: как ударит под груди, она тут и распустилась. Ну, кое-как схоронили, а священник православный и дознайся. К нему: дай мол, денег, а то донесу. Поди — говорит — поколь жив-здоров, не дам. Тот сказал заседателю; заседатель тоже: "Дай". Не дам. Знамо уж от бога было такое ослепленье. Дело и закипело. Его в острог. Как продержали год, так и спохватился! Развязал машну да через деньги кое-как огорили дело. Насилу выпустили. Вот она волька-то!" Она с участием относится не к убитой, а тому как это убийца с первых же парах не дал денег сначала попу, а после заседателю. На мое замечание, что он заслуживал, чтоб его вовсе не выпускали, она возразила: "Что ж, ведь ее не воротишь, а у него дети малые, да и живот-то пошел бы весь прахом; с того он стал умнее".

126 стр.

Как нежны нравы и обычаи семейные, так жестоки общественные. Кого примутся наказывать миром, то уж не соблюдает меры; кого считают вредным, изведут. По подозрению в покраже снопов одного схватили, колотили-колотили, потом привязали сзади к телеге и ударили по лошадям; мчались с ним, покуда тот не упал и волочился; потом, увидевши, что он весь почернел, остановились, стали ему в ром выжимать свежий помет, чтоб привести в чувство и бросили. Кинуться на человека с топором или с косой из-за пустяка ничего не значит. Теперь еще, говорят, смягчились нравы, прежде было ужаснее.

Говорят, что семейские любят хорошо поесть. Действительно, они хорошо едят, потому что имеют достаток; мяса они едят однако не много, а больше все мучное и овощи, в чем у них никогда нет недостатка и отказа. Но приготовить хорошо они не умеют, да вряд ли особенно и стараются. Различные печенья из муки у них плоховаты, крупчатка употребляется весьма у немногих и те не умеют из нее приготовить как следует. Что касается уменья испечь и вообще изготовить разные вкусные блюда, то казачки пограничные стоят выше всех; отлично также умеют печь в Тунке. Но это составляет уже роскошь; а семейский крайне экономен, хоть и не скуп. В посте и вовсе плохая пища: больше всего они едят, особенно в поле, ботвинью или баланду. Это белый квас, очень жидкий, в роде суровца, но вовсе не перебродивший, с накрошенным в него репчатым или зеленым луком. Главным образом при этом поедается множество хлеба. Иногда является картофель, каша ячная и гречневая, бруквишник из брюквы с картофелем и с луком, отчасти это пересыпает мукой и с маслом запекается в лоточке или в плошке. Зато в посте они едят чуть не целый день. На гребке сена, кроме еды в присест, они то и дело вытаскивают краюхи хлеба и тут же едят чуть не на ходу. Нередко появляется рыба и пироги с рыбой, с морковью я др. Лакомятся они разного рода шаньгами, солодухой или кулагой (соложеное тесто).

Я был летом, когда свежие овощи были уже, но не в самом развале, да и берегутся они у них к зиме. На зиму они припасают достаточное количество не только домашних овощей, но и ягод разного рода: брусники, голубицы, яблочек сибирских и проч. В огородах у них после капусты и картофеля первое место занимает лук разных сортов. Летом они его жуют поминутно и зеленым и лукавицами. Андревна признавалась что слаще этой еды для нее ничего на свете: "И люблю же я этот молоденький лук! бяру головочки, умачаю у соль, и им. И бравый же он на скус! скажи тебе, словно пирог с омулем". Омуль, значит норма высшего вкуса, как привозной товар, и составляет предмет роскоши.

Чай они пьют теперь почти все и покупают лучший сорт байхового; кирпичный пьют немного. Сахар — преимущественно китайский леденец. Всякий товар они выбирают лучший, хотя бы приходилось переплатить несколько, и тем конечно при их бережливости выигрывают.

Одеянием женщины прежде щеголяли. Ходили в атласах и бархатах; большею частью шили сарафаны из левантина, шелковой материи, которую покупали от 2,50 до 3 руб. за аршин. Особенно щеголяли кокошниками. Теперь такие роскошные костюмы остались только старинные, а новые попроще: шелковые материи есть же, да полегче. Стали обращать больше внимания на узорчик. Кстати дополним здесь то, что недосказано о костюме. Сверх сарафана в будни надевают еще запон, который прикрывает груди до половины; помочами держится он на шее, а на талии стягивается шнурком или тесьмой и завязывается сзади.

На голове. покуда не прибралась, замужняя носит просто платок, который обернут кругом головы и завязывается на переди, образуя большой узел, с торчащими концами. Потом надевает она кичку т. е. род шапки твердой, на переди выше, к затылку

127 стр.

ниже, кичка обвязывается платком с концами спущенными назад. В праздничные дня надевается кокошник, тоже почти что кичка, шитый сплошь золотыми и серебряными нитями, с разными узорами; у бедных кокошники из златоглава (парчи), кругом кички по нижнему краю идет матеревая повезка (повязка), в 4 пальца ширины, расшитая фестонами, китайским жемчугом, спускающимся вниз. На шее носят различные мониста, жемчуг или вернее перламут, покупаемый у китайцев, зерна иногда довольно крупные неправильной формы, бисер — тот же жемчуг, только мелкий; гагатки — крупные белые прозрачного стекла, гранушки — тоже стеклянные в роде гранат; кровочки — мелкие красные с белым внутри мониста, все это одинаково носят как замужние, так я девушки. Руки украшаются кольцами и перстнями, но как ими, так и серьгами особенно не щеголяют, на ногах чарки с подборами. Сверху такой же, как мужской, суконный кафтан длинный из тонкого базарного сукна, называемый шинелью, а из своего сукна называем. азям, или нанковый халат; во время работы в холодное время надевается куртик из домашнего черного сукна немного ниже талии.

Девичий головной убор состоит из повязки кругом головы с рясами т. е. бахромой из жемчуга или из бус. О мужском костюме, кроме сказанного, нечего прибавить. Шапка о четырех угла, конечно, в случае надобности заменяется чабаком т. е. шапкой с ушами; кроме, шинели носят шойдоник — кафтан до колен, и всевозможные козляки, дохи и шубы. На ногах сапоги, бродни, ичиги — сапоги на мягкой подошве, а также унты.

Образцами моды служат те селения, которые живут ближе к Верхнеудинску, в особенности Тарбагатай. Глядя на их вкус, выбирают бабы материи на сарафаны и платки. Бичуряне же остаются верными стражами преданья и обычая предков.

Не удалось мне видеть семейских вполне праздничными, не удалось почти и песен послушать, потому что я приехал в самую рабочую пору, вскоре настал успенский пост, а за тем последовала смерть священника, и петь опять было нельзя. Я видел народ в то время, когда он вынес три месяца неустанной работы: сначала были вешная (пашня) (и тот час сев), потом городьба поскотины, опять пахота под пары; у женщин в это время возня с огородами; за тем покос, и тут же подоспела страда, уборка хлеба, а семейский просто гибнет на работе т. е. усердствует изо всех сил. Не смотря на такую работу ни на ком не видать было ни изнеможенья, ни уныния. Чуть свет, слышится и видится во всему селенью движенье. Сидейки, запряженные парами и тройками, а где и в одиночку, с колокольцами и шаркунцами (бубенчиками), мчатся, что есть духу; в них набито людей столько, что сидят друг на друге; петь нельзя, так они кричат в гайкают на лошадей; а молодые бабы и девки громким хохотом заливаются, глядя на проделки своих возниц. С первого раза вы подумаете, что это несется свадебный поезд, а уж никак не на работу едут, на что ясно указывают торчащие косы, грабли, вила.

На это время вся жизнь переносится на луга и нивы. Иные остаются там даже в праздники.

Во время работы парни и девки присматриваются друг к другу; не редко парень прейдет помочь девке погрести сено. Девка употребит все усилия, чтоб загонять парня и загоняет: то кричит на него, что не докатил вака, то перекатил т. е. не догреб ряда до известной мети или перешел; а тут с соседнего луга кричат: "за сколько наняли такого саландая? да мы бы его из хлеба не стали держать", хохот и шутки и здесь не умолкают.

Самая веселая пора, пора отдыха н наслаждения, когда вообще сельская молодежь вознаграждает себя за все страдное время, это зима, в особенности святки и масленица.

Не случилось мне быть у семейских зимой, но об одном моменте в это время, об их сходбищах на катушке, где молодежь слюбляется, где заключаются их браки, мне сами они много рассказывали,

126 стр.

что дало мне возможность составить приблизительное понятие, что и как им там происходит.

Речка Бичура в этом случае играет, важную роль. Как только замерзла река, дети с утра и до ночи на ней: катаются на ногах, на салазках и ледянках, гоняют палками мерзлые шевяки и т. п.; а вечером переменяется сцена, вместо детей являются молодые парни и девки. Убравши скотину т. е. сгонявши ее ни водопой и бросивши ей корму на ночь, покуда еще не стухла заря, не дождавшись ужина, даже не обогревшись у печки, затопленной для приготовления вечерней трапезы, молодежь бежит на катушку. Даже мальчишки и девчонки лет с 12-ти или 14, и те не сидят дома.

"Когда не было у нас попа" — рассказывал мне Никола, хозяйский сын, недавно обвенчанный, — собиралось в праздничное время девок и парней до 1000 (конечно преувеличена); особенно о святках, али об маслянке все на катушке. Катаются только дети, и парни с девками ходят по парно или сидят под мостом, под заплотом. али где. Иные собираются кучкой, затянут песни; а больше все парочками ходят да разговаривают. Тут то они и слюбляются. и договариваются, чтоб побраться друг за друга. Ходят они так то до году, а то и более, и придет так, что уж нужно побраться: тогда парень берет девку и ведет се к себе домой. Родителям любо-нелюбо, принимают, а у ее родных, вовсе и не спрашивают, на другой день только пойдут к ним, упадут в ноги и просят прощенья", те конечно простят. А теперь, как привезти попа нельзя так, а парень выбери девку, да скажи своим родителям, а те пошлют сватов к ее родителям, и, когда согласятся, сейчас рукобитье; затем девишник, там и косу выкупают, да и к венцу.

Весело это бывает, а подчас доведется, так что хоть в петлю: это когда ты полюбишь девку, а она к тебе не преклоняется, а ладится за какого-то плюгу мухренького. Думаешь себе: я ли не удалый детина? а не по совести, значит, девке, не по нраву. Ходишь это за нею, улещаешь всякими словами, нет тебе не дается под лад, да так и пойдешь только запоешь песню:

Никому я про дагаду свою не скажу,

Я ни батюшке, ни матушке родной;

Я скажу, скажу, объявлю

Своей подруженьке потайной

Песня такая жалостная, думка вишь, что ее-то разжалобить. Прийдешь домой, лежишь в чулане, не спится, встанешь да опять запоешь.

Не спится, не лежится, ни сон меня не берет;

Пошел бы я ко любезной,

Сам не знаю, где живет.

Как поешь, будто оно на душе легче. Есть и такие у нас, что, коли захотел чего, так уж дойдет до своего.

Был это у нас парень, такой бравый из себя и живота имеет дивно; также вот полюбил девку, а она с другим повязку имела. Бился, бился, видит, что ничего не доспеет, пошел, да и зашел у того парня село: па ряду стояли тря зарода. С катушки еще никто не ушел, глядят: горит. Бегут туда: Фильчины зароды горят. Положили так, что братский ехал, коня кормил да, закуривши трубку, огонь пустил. А тот парень тут же. И когда поспел? Такой денный. Опять к девке. а та все в отдор от него. Он только сказал: помните! — Да больше и не приставал. Пришла вешная и прошла; страда прошла; обмолотилися, которые, так недели за две перед Филиповым заговеньем пошел Фильчя на выгон коней имать. Глядь! пара коней его зарезаны. Стали мекать на него, да где там! Ничего не могли догнать. А он потом к ей и говорит: смотри, то и вам будет, что коням. Девки передала своему, а тот думал-думал, да и удумал: Да ну вас! Говорит — и бросил ее. А девка потом за того и вышла, и живут таково ладно, всего в захват и промеж себя сошлись хорошо: она бравая девка, да и он то одно слово сатюк, детина! Вот оно как у нас слюбляются".

Вот они нравы и характеры. В этом эпизоде

129 стр.

во всей яркости выступает тип семейского: везде он является настойчивым, ставящим себе непременно достигнуть цели — путем ли труда, и всевозможных усилий, если нельзя иначе, не остановится ни перед чем. С этим характером мы видели семейский тип в различных фазах: в его борьбе с природой, с дикой ордой, с преследованиями полиции, с самим собой, когда его смущают и путают, с детства навязанные ему предрассудки и суеверия и суемудрая догматика их фарисеев-начетчиков, и наконец в борьбе с личным соперником из-за красивой девушки, которую он полюбил всею силой неудержимой, страстной души и везде мы видим его одерживающим верх. Это уже не бессмысленное упрямство, и сила характера, вошедшая в него с кровью родителей от ряда предшествовавших поколений, с молоком матери стоящей не рабой своего мужа, а его другом, товарищем жизни, первым советником и скорее приказывающей, чем безропотно повинующейся.

Ни по наружному виду, ни по характеру семейских, нельзя подумать, чтоб любимыми песнями их были мещанские сентиментальные, в которых воспеваются неудачи любви, оканчивающиеся трогательным расставаньем или гробовой доской. Вот одна из них, более сносная, поющаяся по всему Забайкалью и конечно занесенная из России, а здесь только переделанная:

Уж ты стой, моя рябина,

Стой да не чешайся!

Ты живи, моя милая.

Живи не печалься.

"Вспомни, вспомни, мой любезной,

Вспомни, милой, дорогой,

Как ты клялся и божился,

Хотел до веку любить.

Я сама себя сгубила,

Дозволяю, друг, женись.

Ты засватаешь невесту,

А я буду слезы лить.

Ты поедешь в божью церковь,

А я следом за тобой.

Вас поставят в церкви рядом,

А я буду пред тобой.

На вас венцы наденут

В одно времечко со мной.

Вас кругом налоя поведут,

Меня младу отпоют.

Вас из церкви поведут,

Меня младу понесут,

Вас во светлую светлицу,

Меня в вечную гробницу,

Уж ты будешь веселиться

С молодой своей женой,

А я буду красоваться

Над гробницею своей.

Ты приди-ко, злой де варвар,

Ко могилушке моей;

Прочитай-ко, злой де варвар,

Золотые литера.

Я красавица била,

В Малороссии родилась,

Во Саратове взросла,

За любовь страдать пошла.

По сю пору мне не удалось не только у семейских, и но вообще у сибиряков найти ни одной оригинальной песни, кроме нескольких сложенных ссыльными. Все их песни занесены из России и при том содержанием совершенно не подходящие к ним; поэтому при их оригинальных недостатках они искажаются еще больше их перенимателями и являются совершенно бессмысленным набором слов. На Лене напр. один : разбитной малый из Усть-Куты поет нее песню:

Летней, зимнею порой

Едет путник под горой.

Кони рямкие устали,

Потихонечку пошли.

Ямщик на козлах прозябает,

Шедши сзади он пешком.

Подобравши в руки вожжи,

Бич на тройку засвистал и т. д. :

В этом выборе песен выражается отчасти

130 стр.

вкус сибиряка или вернее утрата простого поэтического чувства и в искаженных, иногда в совершенных переделках на свои нравы видно их творчество; поэтому со временем мы представим хоть небольшое собранье песен и в том числе несколько из подобного рода.

Одна песня видимо переделана и приноровлена отчасти к жизни семейских, потому она у них также любима:

Не свивайся, не свивайся травка с повелицей;

Не слюбляйся, не слюбляйся молодец с девицей!

Совыкались-то мы с тобой годочек;

Расставались-то мы с тобой часочек.

Совыкались то мы с тобой тайно;

Расставались-то мы с тобой явно,

Совыкались-то мы с тобой на огороде,

Расставались-то мы с тобой при народе.

В этих словах они видят как бы тот самый способ слюбляться, какой у них в обычае на катушке — под плетнем да на огородах. И рядом с этим песня вовсе несообразная, сначала до конца вся перепутанная, в которой девка говорит молодцу:

"Пора молодцу тебе жениться,

Законную жену брать".

А он ей отвечает:

Позволь у маминька спроситься,

У невесты своей доложиться.

Позволь мне маминька женится,

Законную жену брать.

Редко услышите у них песню в роде следующей.

Что вечер то, вечер добрый молодец,

Вечер загулялся.

Что со душечкой, красной девицей,

Девкой застоялся.

За белы то ее рученьки,

Ручки продержался.

На златые то ее колечушки,

Кольца загляделся,

Что сулил-то, дарил он своей сударушке,

Сулил три подарка:

Ишо первый-то подарочек

Шаловый платочек,

Ишо вторый-то подарочек

В косу ленту алу;

Ишо третий-то подарочек

С руки перстенечек

Прошли святки, прошла масленка, настал великий пост. Конец гулянкам и песням. Гудят по вечерам веретена да самопрядки, идут россказни о былях и небылицах на скромных посиденках, пока не пройдет великий день, красная неделя.

А семейскому трудно без песни да еще и без работы. У него впрочем есть и постные песни. Соберутся они в праздник, почитают из жития или из апокалипсиса или псалтырь, а потом и запоют "Стих про Ноев потоп"

Потоп страшен умножался,

Народ воде испужался:

Гнев идет!

Гнев идет!

Видя воды многи моты,

Побежали в горы круты

Там спастись (2).

Дебри водой наполнялись,

Все животны собирались

На верх гор (2) и т. д.

Есть еще более приличествующий великому посту "Стих про Асафа Царевича".

Боже, отче всемогущий,

Боже сыне присносущий.

Боже душе параклите

Многоразный миру свете,

В трех лицех пребывая,

Существо сей тожде зная;

К тебе грешный прибегаю

Много слезы проливаю.

Благослови мя прияти,

Еже тебе работати;

Донеле же даси жити,

132 стр.

Хочу твой раб выну быти   и проч.

Эта смесь мирского с религиозным, самый сильный разгул с молитвой и песней смирения на устах напоминает нам средневековые религиозные корпорации. Все эти общества, основанные исключительно на религиозных началах, или исчезли совсем, распустившись в общем потоке народной жизни или живыми анохранизмами бродят среди кипучей деятельности, подбирая там-сям остатки от того темного преисполненного суеверным страхом и мистических стремлений времени, когда жилось им привольно и верилось, что само небо создало для них глупую толпу, через которую можно устроить себе благо в жизни сей и уготовать блаженство в будущей.

В настоящее время семейские, стоя вне общего образованья, представляют весьма пригодную среду для своих начетчиков, для которых это ремесло доставляет хлеб. Начетчики, отправляясь в Москву за попом или для сыску своей веры, порядочно живятся на общественный счет и воротившись всегда начинают торговлю. Но это все только до времени: крепкая натура семейского не порабощена, не подавлена ими. Они, можно сказать, не имеют никакого влиянья; они нужны для того только, чтоб показать, что семейский составляет нечто особенное, отдельное от остальных, а в этом обособленье, как я уже замечал, лежит принцип более гражданский, чем религиозный.

По этому, мне кажется, что не религиозная пропаганда может слить семейских с остальным населением, а мерами чисто светскими можно возвратить их в лоно православной церкви. Оставьте их в покое, заботьтесь больше об своих, разлейте больше свету и благосостоянья между своими, семейский не отстанет.

А. Ровинский.