Дмитрий Хилков

Хилков Д. А. Письмо Толстому Л. Н., 1 августа 1891 г. // Л. Н. Толстой / Гос. лит. музей. — М.: Изд-во Гос. лит. музея, 1938. — [Т. I]. — С. 114—117. — (Летописи Государственного литературного музея; Кн. 12).

Хилков Дмитрий Александрович
(1858 - 10.1914)

Князь, харьковский помещик, подполковник гвардии. Фактический основатель и первый пропагандист толстовства.

Имел широкую популярность среди крестьян, главным образом благодаря своей щедрой материальной помощи своим последователям деньгами, скотом, лесом и землей.

Увлекался идеями социал-демократии, общался в Женеве с легальными марксистами и способствовал возобновлению в 1902 г. за границей их журнала "Жизнь" после его запрещения в России. В 1905 г. Хилков отошел от революционной деятельности.

Хилков пошел добровольцем на фронт и был убит во время разведки при наступлении на Галицию.

- 114 -

3

ПИСЬМО Д. А. ХИЛКОВА к  Л. Н. ТОЛСТОМУ

1891 г. Августа 7. Павловки.

... На днях к одной помещице, Калугиной, недалеко от нас, приехал кронштадтский священник Иоанн. Моя мать¹ поехала к нему. На другой день, т. е. вчера, она опять поехала, просила меня поехать, и я поехал. Я про этого священника раньше слышал, и мне хотелось его видеть. Мне казалось, что он искренний человек, и я думал, что в его случае возможно совмещение обрядности с добротой, искренностью, любовью к людям и верою в учение Иисуса.

Мы рано поехали и к 8 часам были уже в Николаевке — имение Калугиных. Там две церкви. Одна приходская, другая, в саду — принадлежащая Калугиным. Около приходской церкви стояла целая ярмарка: распряженные возы, фаэтоны и таратайки. Сидели торговки и продавали разные вещи. Около ограды сада и около всех ворот и калиток — урядники, сотские и десятские. Ворота полуоткрыты, и вход беспрепятственный для всех. Моя мать пошла в церковь, а я в сад, и сел около пруда.

- 115 -

Церковь была полна народа, и моя мать просила знакомого станового ее провести. Он вошел в церковь и громко возгласил: «Расступитесь! княгиня идет!». Расступились, а священник продолжал службу. Когда кончалась обедня и стали подходить под благословение, то до меня стали доноситься возгласы: «Гони сих в шею! Куда лезете, черти?» И т. п. После этого всех выпроводили за ворота, и ворота заперли.

Я пошел туда, где священник Иоанн должен был пить чай. Много господ, знакомых Калугиных, его ждали. Когда он пришел, моя мать что-то ему сказала, и он направился ко мне. На нем был белый подрясник (мне почему-то этот подрясник весь день казался кителем), соломенная шляпа, движения быстрые, руки часто в боки берет; первые слова его были: «Ну, здравствуй, сын мой». Тон пренебрежительный, начальнически-насмешливый. Мне не понравилось, но я подумал: это он так сильно верует, что ему дико, что я в церковь не пошел. Потом похлопал рукой по голове и руку дает. Я ее пожал. Скулы у него чуть-чуть покраснели. Спросил, есть ли дети. Сколько сыну времени, крещен ли? (Все это он знал раньше и сказал моей матери, чтобы я приехал, а то бы я не поехал или поехал бы отдельно). Я говорю: «Нет». Он говорит: «Почему?» Я говорю, видя, что он сердится и правую руку в бок вставил, что мне кажется, что лучше об этом не говорить, что чай его ждет, и что вряд ли ему интересны мои причины. Он смягчился, показывает мне евангелие и говорит: «Веруете в это?» Я говорю: «Верю». — «А в церковь верите?» — «Нет, говорю, не верю». Покраснел, и злость в глазах появилась. «Это, — говорит, — гордость, мракобесие» и т. д. Я вижу, что лучше не говорить ничего, и опять напоминаю о чае и о всех, нас окружающих, которые его ждут. Он настаивает: «Крестите, Иоанн крестил». Я говорю: «Как же Иоанн крестил, когда Иисус не был еще распят, и слова этого не было?». Он говорит: «Ну, обмывал. Иисус всех крестил». Я спрашиваю: «Как?» Он говорит: «Водой». Я спрашиваю: «Какой? Ведь вода разная бывает. Есть вода, что в реках и колодцах, и есть та, которую Иисус обещал дать самарянке; так какой же крестил?» Он разразился целым потоком слов в обличение моего невежества, гордости, мракобесия и закончил так: «С вами говорить нельзя; я прекращаю с вами разговор». Подошел к стулу, с шумом его повернул и сел.

Все на меня стали смотреть с ужасом. Мне было грустно, и во все время разговора такое чувство, что лежачего не бьют. Мне как-то показалось, что этот человек на песке стоит, что у него нет своего цельного чувства, и мне жалко его было, когда я заметил, что он текстами хочет мне что-то доказать. Потом целый день я старался никому не мешать и больше около пруда сидел.

Стали подходить под благословение. (Это вторично. Некоторые 4 раза подходили и хвастались этим). Священник стал за забором, около него молодой Калугин с ящиком. Вдоль забора, с другой стороны, между забором и цепью сельской полиции шли гуськом православные. Священник давал целовать наперстный крест, а правую руку клал на голову. Если болящий, то кругом его потрогает: и по голове, и по лицу, и по плечу похлопает. Некоторые просили денег, и он иным давал, другим отказывал, иным сам давал.

И, вот случилось следующее: подходит женщина, хохлушка, не молодая. Одета не бедно, а серо (как вы говорите). Он ее спрашивает: «Ты бедная?» Она не поняла и говорит: «Что?» Он снова повторяет: «Бедная ты?» Она и говорит: «А бог его святой зная, чи бедна я, чи ни!» Это было так сказано, что мне показалось, что правду

- 116 -

она говорит, что она не приготовилась к ответу и не ждала вопроса, а действительно никогда не думала о том — бедна ли она или богата. Тем, что имела, довольствовалась, другим не завидовала. Когда священник дал ей денег, это меня неприятно поразило. Мне казалось, что этого не следовало делать, и досадно было, что эти простые и искренние слова не встретили в нем отклика.

Около священника стоял урядник, который то и дело возглашал: «Куда лезешь, скотина! Сотский, дай ему в шею» и т. д. А священник продолжал благословлять и хлопать рукой по голове и по лицу. После этого служили в доме молебен, я опять пошел к пруду. Дикие утки по нем плавали.

Потом стали обедать, и я сел. Во время обеда громко, на весь стол говорилось о том, что в час под благословение проходит 1 000 человек, что железная дорога продала 48 тысяч билетов до той станции, где жил Иоанн (фамилии его не знаю), что в сутки он раздавал по 600 рублей, что из Сум приехало 20 фаэтонов, что в Сумах извозчиков не осталось, что в один конец извозчики берут 10 руб. — «Не 10, а 15», заявляет, вставая с своего места, какой-то священник (я подумал: наверно местный, — и угадал), и т. д., и т. д. Священник Иоанн сидит около хозяйки, ест и молчит. Мне было очень сиротливо, и я чувствовал себя как-то виноватым, что я мешаю всем этим людям. Но под конец разговорился с соседями, а после обеда с некоторыми другими.

Моя мать мне говорила, что священник после чаю пошел в свою комнату и читал евангелье, те места, которые относились до нашего разговора. Позвал одного из гостей и доказал ему, что я неправ и заблуждаюсь, а он прав и поступает по евангелию. Этот гость ей это и сообщил. Потом мы уехали.

Об отношении к священнику всех, которых я видел, вот что скажу. Большинство приехали из любопытства. Больные — наслышавшись о чудесах, но многие — большинство — с мыслью: отчего не попробовать — вреда не будет, а польза может быть. Есть и скептики. Сегодня приходил ко мне мужик соседнего села спросить, везти ли ему сына в Николаевку. Видел отставного старика солдата — лицо такое же, как было у него, когда подходил к начальству с рапортом. Смотря на господ, слыша их разговоры о том, как им помог и нравственно и физически священник Иоанн, мне в голову пришло, что это похоже на то, как если бы человек с зажмуренными глазами висел бы на ветке, боясь ее выпустить, чтобы не провалиться. Спорить против того, что ветка не поддерживает — нельзя, но посоветовать открыть глаза и стать на землю, которую он увидит у себя сейчас под ногами — можно. Я не умел это сделать, но понимал, что это возможно, т. е. убедить открыть глаза. Вы в Москве говорили мне про это (про висящего человека). Все, что я вчера видел и слышал — служит отличной иллюстрацией к тому, о чем мы говорили с вами в Ясной. О соблазне славы людской. И мне казалось, что слава людская только так и может выражаться, — изменение только в мелочах обстановки, но не в сути. И мне казалось, что то, что я видел в Николаевке — неизбежно сопутствует всякой славе людской. Где слава людская — там неизбежен и компромисс. Благословение и проклятие — милостыня и отнятие, признавание человека братом и заушение человека.

Только что приходило несколько человек расспрашивать про свящ. Иоанна. Я рассказал им то, что было там, т. е. что вам пишу.

- 117 -

Подумал, что, может быть, вы видели этого священника, и тогда вам совсем не интересно мое письмо...

Д. Хилков.

1 VIII 90 года.

P. S. Только что приходила к жене знакомая крестьянка, и рассказала следующее: На селе говорят, что в Николаевке теперь замечательный доктор, который вылечивает хромых, слепых и параличом разбитых. Одевается, как священник, и зовут его поп. Попал он в Николаевку следующим образом: Ночной сторож услыхал крик под землей. Подошел и слышит — кто-то кричит: откопайте меня, откопайте. Сторож взял заступ и откопал. Он, т. е. поп, ничего не ест и постоянно сидит в церкви, там и спит. Услыхав это, многие повезли в Николаевку своих больных.

Д. Х.

 

Местонахождение подлинника письма Хилкова неизвестно. Печатаем его по копии, сохранившейся в архиве Н. С. Лескова.

 

3 августа 1891 г. Толстой записал в дневнике: «Получил... чудное письмо Хилкова об свящ. Иоанне», Вероятно, в тот же день Толстой и ответил на это письмо. Он писал Хилкову: «Рассказ ваш об Иоанне чудесен, я хохотал все время, пока читал его вслух. Тут ужасно то, что сделали в продолжение 900 лет христианства с народом русским. Они, особенно женщины — совершенно дикие идолопоклонницы. Тот дух христианский, выражающийся в милостыни, в милосердии вообще, занесен помимо, malgré [вопреки] церкви».

 

В письме Хилкова рассказывается о приезде к соседней помещице священника Ивана Ильича Сергиева (Кронштадтского, 1829—1908). Иван Кронштадтский слыл за прозорливца и чудотворца и пользовался среди верующих огромной популярностью.

 

¹ Княгиня Юлия Петровна Хилкова, рожд. Джунковская.