А.В. Буганов
Чувство гордости за свой народ, его историю во многом основывалось у русских
на воспоминаниях о прежних войнах. В народе в XIX в. существовало глубокое убеждение
в непобедимости России: "Сколько мы не воевали — всегда нам удача была,— говорили
крестьяне. — А теперь и подавно никто с нами драться не полезет — эва у нас войска-то
сколько! Ни у кого столько нет! Наши солдаты на "аржанинке" воспитаны, поди-ко
тронь их" [1] ("Аржаные сухари — все приятели мои, аржаная каша — родимая матка
наша" — из песни о Крымской войне).
В крестьянской среде немалым уважением пользовались старые солдаты, охотно
рассказывавшие про нашу военную силу: "Нашего государя никто не возьмет; сильнее
нас никого на целом свете нет. Ну кто пойдет против нас? Мы же их всех переколотим:
лучше и не суйся к нам. Против русского царя-батюшки врагу не устоять" (с. Новый
городок Дорогобужского уезда Смоленской губернии) [2].
Подобные настроения имели под собой вполне реальные основания. Становление
Российской империи как полноправной великой державы не могло произойти без опоры
на монолитную и унифицированную армию. В 1770—1780-е годы Россия имела прекрасно
обученное 200-тысячное войско. Его профессионализм основывался на пожизненной
службе (срок службы солдат в 1793 г. был сокращен до 25 лет, в 1834 г. до 20 лет,
после Крымской войны до 12 лет) и земляческой спайке. Воинские подразделения были
боевыми братствами (в армии и народе считалось, что "русские сильны в войнах потому,
что сильны "дружчатой", готовы друг за друга насмерть" [3]).
В период с 1862 по 1874 г. проводились реформы комплектования, управления,
подготовки войск и военного суда. В 1874 г. была введена всеобщая воинская повинность,
уравнявшая в правах лиц всех сословий и распространявшаяся и на дворянство, ранее
свободное от этой государственной обязанности. Определялся общий срок службы в
15 лет, из них действительной службы 6 лет (во флоте 7) и в запасе 9 лет. В 1876
г. срок действительной военной службы был сокращен до 5 лет, в 1878 г. — до 4
лет и в 1905 г. — до 3 лет в пехоте и пешей артиллерии, в остальных родах войск
— до 4 лет. В итоге преобразований русская армия стала массовой, поскольку обязанность
нести военную службу распространялась теперь на большую часть населения страны.
За относительно короткое время службы создавался обученный запас, позволявший
развертывать армию в военное время. К началу XX в. позиции России на мировой арене
были общепризнанны. У нее была самая большая армия в мире (около 900 тыс. человек),
третий в мире флот (после Англии и Франции).
Какие же идеи и настроения преобладали в этом огромном, одном из самых мощных
в Европе войске, что определяло его победоносный дух?
В повседневности мирного времени начинали вырабатываться представления об единстве,
о внутреннем родстве народа и армии. Призываемый на военную службу был в глазах
народа защитником Отечества и неизменно ощущал уважительное отношение односельчан,
всех обитателей округи.
Конечно, рекрутские наборы, особенно "нечаянные", тяжелым бременем ложились
на народ, и в его песнях щемяще звучало отчаяние семейств перед длительной разлукой,
тягостями издержек. Уже в фольклоре о Северной войне мы видим сборы войска, прощание
солдат "с отцами, матерьми, с женами и детками, с родом-племенем, с приятельми"
и т.д. В этих песнях звучали не только мажорные ноты и восхваление побед; рядом
с ними слышны жалобы на тяготы походной жизни, на "грозну службу государеву",
называемую "неволюшкой", "всегдашней заботушкой":
Ах, бедные головушки солдатские,
Как ни днем, ни ночью вам покоя нет.
Но в главных своих чертах отношение к армии и защите Родины определялось сильно
развитым у русских государственным сознанием. По сообщению из Шадринского уезда
Пермской губ., отдаваемые в военную службу молодые люди, конечно, не без грусти
и слез расставались с родными и родиной. "Но жалоб вы здесь не услышите. "На то
воля Божия", — говорит будущий воин. А потому между ними нет беглецов: все служили
и служат с честию"..
Священник Т. Успенский свидетельствовал: "В моем приходе было из здешних крестьян
до пятидесяти отставных и бессрочных солдат, поступивших в 1854 году вновь на
службу: большая часть из них — унтер-офицеры и имеют знаки отличия. Семь на десять
приходилось таких награжденных воинов" [4].
Когда проводилась мобилизация, запасные люди, судя по губернаторским отчетам,
собирались везде быстро; уклонившихся от явки по призыву практически не бывало.
В войсках призывник сразу же окунался в атмосферу служения Отечеству. Российская
армия и флот были православными не только по духу, но и по форме. Православность
пронизывала воинские ритуалы, службу и быт воинов; об идее защиты веры напоминали
все военные реликвии.
Особую роль играл ритуал принятия присяги. После торжественного богослужения,
в присутствии командира части, всех офицеров и солдат присягающий должен был "положить
левую руку на Евангелие, а правую руку поднять вверх с простертыми двумя большими
перстами. А солдатам (понеже их множество) правую только руку поднять пред лежащим
Евангелием, и говорить за читающим присягу, и по прочтении целовать Евангелие".
Заканчивалась присяга молебном о воинах, вступивших в ряды Русской армии.
Нарушение присяги считалось большим грехом перед Богом и людьми. Если воин
погибал в бою, священник обычно говорил в память умершего небольшое поучение,
подчеркивая, что лежащий в могиле твердо помнил данную присягу и исполнил ее до
последней капли крови: "Царство Небесное да даст ему Господь на небе! А нам, живым,
да будет он одушевляющим примером".
Верноподданическая присяга произносилась под сенью знамени, на котором изображались
Крест Господень, царская корона и двуглавый орел. В символическом смысле это означало
надежду на победу и царское благословение, которым помазанник Божий, как общий
Отец Государства, благословлял все семейство полка. Знамя сопутствовало воину
во всех его службах и опасностях. Оно считалось полковой святыней, которую надлежало
защищать до смерти.
Вынос знамени всегда был событием торжественным. Полковой священник о. Митрофан
Серебрянский вспоминал, как во время русско-японской войны в его часть приехал
взвод драгун за штандартом: "Помолились. Благословил я нашего "дедушку" — штандарт,
командира полка, адъютанта и сел на свою лошадку. Вынесли штандарт, раздалась
команда, блеснули шашки на караул, приветствуя "дедушку", и мы тронулись" [5].
Многие воинские знаки отличия носили имена почитаемых на Руси святых. Первым
и высшим орденом был орден св. Андрея Первозванного, учрежденный в 1698 г. Им
награждали царей, высших государственных и военных деятелей. В 1769 г. императрица
Екатерина Великая утвердила в честь имени св. Георгия Победоносца орден — Георгиевский
крест. Он считался самой почетной солдатской наградой, им награждались воины за
личную доблесть. В одном из боев русско-японской войны солдат Киндяков был смертельно
ранен; пуля пробила легкие. Увидев священника, он попросил: "Как я рад, что вы
здесь, пожалуйста, приобщите меня Святых Тайн". Побеседовали они; в конце он снял
с груди свой Георгиевский крест, подал батюшке и сказал: "Крест в эскадрон; я
чувствую, что умру, передайте всем мой поклон, скажите, что я счастлив, исполнивши
до конца свой долг" [6].
Награждение отличившихся на полях сражений было призвано воодушевлять участников
церемонии. Так, А.В. Суворов все знаки отличия за одержанные победы — привезенные
от "матушки-царицы" — обыкновенно после обедни сам вносил в алтарь на блюде и
просил священника окропить их святой водой. Потом полководец собственноручно в
церкви возлагал их на всех генералов и офицеров, нередко и на солдат, удостоенных
монарших милостей. Каждого из награжденных вызывали, он становился на колени,
крестился, Целовал знак отличия. После этого А.В. Суворов вручал орден и благословлял
награждаемого [7].
Православную атмосферу в армии создавали и поддерживали полковые священники.
Институт военного духовенства был создан в регулярной армии в начале XVIII в.
Священники служили в армии, на флоте, в различных учреждениях военного и морского
ведомств. В армии их деятельность регламентировалась двумя главами из петровских
"Воинских артикулов" "О страхе Божии" и "О служении Божий и о священниках", на
флоте — Морским Уставом 1720 г.
В воинских и морских уставах подробно описывались полномочия и обязанности священника,
приводился перечень наказаний за преступления против веры, говорилось о совершении
ежедневных молитв и праздничного богослужения, о требованиях к нравственному облику
солдат, матросов и офицеров.
В мирное время армейские батюшки занимались воспитанием воинов и удовлетворяли
их религиозные нужды. В период военных действий священники также должны были совершать
богослужения и требы, влиять на свою паству пастырским словом и примером. Несмотря
на то, что жизнь на войне была сопряжена с немалыми лишениями и страданиями, в
каком-то смысле вести проповедническую работу в таких условиях было проще: священник
на передовой постоянно находился в кругу солдат.
Естественно, авторитет священника определялся прежде всего личным поведением
пастыря. Случаев, когда иереи проявляли бесстрашие и личное мужество, в русской
армии было немало. На штурм неприступного Измаила перед суворовскими солдатами
шел священник с крестом. Громким подвигом в Крымской войне прославился протоиерей
Могилевского полка о. Иоанн Пятибоков. Под ураганным огнем турецких батарей на
Дунае в 1854 г. могилевцы дрогнули и в смятении отступали. О. Иоанн возложил на
себя епитрахиль, взял в руки Святой Крест и осенил им солдат: "С нами Бог, ребята,
и да расточатся врази Его... Родимые, не посрамим себя! Сослужим службу во славу
святой Церкви, в честь Государя и на утешение нашей матушке России! Ура!" Геройский
штурм во главе с о. Иоанном кончился взятием турецких укреплений и полной победой.
Впоследствии подвиг протоиерея был увековечен памятником на могиле героя в г.
Вильно [8].
Обязанность полкового священника во время сражений — быть неотлучно при войске
— требовала чрезвычайного самоотвержения. В Отечественную войну 1812 г. от ран
и болезней погибло до 50 полковых священников; в Крымскую и русско-турецкую войну
1877—1878 гг. — до 30 человек. В годы Первой мировой войны в армии находилось
около 2 тыс. священнослужителей.
Память о многих иереях передавалась в народных рассказах. О. Митрофан Серебрянский,
следуя на русско-японскую войну, 27 июня 1904 г. проезжал вместе с эшелоном станцию
Тайга близ Томска. Старик-сторож при тамошней церкви был отставным солдатом; в
разговоре с о. Митрофаном он начал вспоминать, как в 1877 г. воевал в Абхазском
пехотном полку, как брали Каре, и пожелал о. Митрофану, чтобы тот на войне подражал
их священнику: "Вот у нас батюшка был старик, белый, как лунь, а при штурме Карса
и других битвах всегда с крестом в руках с нами идет: в атаку мы — и он с нами;
благословит крестом нас... Славно было биться рядом с ним!" [9].
На фронте слова утешения и ободрения всегда значили очень много. Защитникам
Севастополя запомнилась произнесенная в 1854 г. проповедь епископа Иннокентия:
"Не поучения говорить вам мы прибыли сюда, нет, мы явились учиться у вас, славные
защитники града, учиться, как исполнять заповеди Христа Спасителя: оставь отца,
матерь твою и дом твой, возьми крест и гряди по мне" [10].
На той же войне вдохновляюще подействовало на солдат и офицеров благословение
священника и любимых военачальников. Один из участников обороны Севастополя капитан
1-го ранга Рейсмерс писал: "Никогда не забуду тот момент, когда в первый день
бомбардирования Корнилов, Нахимов, Тотлебен и почтенный священник с крестом, благословляя
всех, обходили бастионы. С каким чувством каждый из нас подходил к кресту и как
одушевляли нас своим спокойным духом все эти достойные люди". "С благословением
Божиим и сражаться и умирать легко", — говорили солдаты.
Священники напутствовали раненых, приобщали в лазаретах больных, хоронили умерших,
присутствовали на перевязочном пункте и в боевой линии. Поддерживая дух войска,
батюшки говорили о том, что кого Господь любит, того и наказует, но не дает испытания
сверх сил, а с испытанием дает избавление.
14 мая 1905 г., в разгар русско-японской войны, в царский день собрались свободные
от службы воины 6-го эскадрона. В 10 час. утра отслужили обедню и побеседовали
на слова Спасителя: "Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою
вы". О. Митрофан попросил воинов вспомнить, что все люди трудятся и все люди имеют
скорби, что все желают в трудах быть успешными, а в скорбях утешенными, но не
всегда этого достигают. Часто люди, говорил священник, в трудах своих надеются
только на свои силы и умение или полагаются на помощь других, таких же ограниченных
и несовершенных людей, а потому и впадают в ошибки: "Нет, и в трудах, и в скорбях
нужно обращаться нам за помощью, приходить к Господу" [11].
После проповедей подходили целовать крест. Священник раздавал солдатам и народу
книжки и листки, а офицерам — ладанки с 90-м псалмом (любимым псалмом Суворова).
Как-то к о. Митрофану обратился солдат и попросил дать ему в землянку иконку,
потому "без образа как-то на душе непокойно". Бумажных образков у священника не
оказалось, а шейные образки были только в запасе. Решение нашлось самым неожиданным
образом. В 12 час. дня писарь принес почту. В трех номерах "Русского инвалида"
и в "Каталоге церковных вещей" господ Виталь-ева и Слонова было напечатано множество
икон и крестов. О. Митрофан вырезал их оттуда, получилось 157 крестов и икон.
Батюшка освятил их и потом, ходя по своему "приходу", в каждую землянку разнес
эти образки солдатам. Хватило всему полку — и радость была общей [12].
В другой раз на двор прискакал артиллерист-солдат, испросил благословения и
быстро сказал: "Батюшка! Будьте милостивы, дайте мне крестик на шею: в прошлом
бою потерял, теперь опять едем на позицию; убьют — не хочется умирать без креста".
Священник сейчас же достал и дал пять крестиков для солдата и его товарищей.
Особенностью богослужения на войне было то, что батюшка на великом входе всегда
поминал "всех воинов, на поле брани за веру, царя и Отечество живот свой положивших".
Самой горестной обязанностью становились похороны и отпевание погибших: после
боя солдаты везли к священникам мертвых, чтобы они были отпеты. После одной из
стычек с японцами в далекой Маньчжурии, на дворе китайской фанзы собрались воины
молитвенно помянуть погибшего товарища. Солдаты вымели двор, набросали ветвей
и травы. Собрались 3-й и 4-й эскадроны при полной боевой амуниции. Унтер-офицер
встал впереди с иконой, священник отслужил панихиду. Перед началом погребения
он сказал несколько слов: "При погребении дорогих сердцу нашему усопших обычно
скорбят, плачут, но среди нас пусть не будет скорби и слез: вера в Бога и загробную
жизнь должна наполнять наши души! Не простых мертвых хороним — нет, мы погребаем
героев. Все знали, все видели их подвиги, их геройскую смерть при исполнении долга.
Воздавая должную честь почившим боевым товарищам молитвой о упокоении их душ,
воодушевимся сами их примером, чтобы и нам удостоиться так же самоотверженно исполнить
долг наш перед Богом, Царем и Родиной! Царство Небесное и вечный покой даст им
Господь на небе" [13].
Труднее всего было хоронить зимой, особенно в короткие промежутки между боями.
29 декабря 1904 г. рядом с фанзой командира полка солдаты рыли могилу, одну на
троих. Земля промерзла, не поддавалась лопате. Погибших положили лицом к востоку.
Вокруг стояли солдаты, офицеры, командир полка, часто становились на колени и
плакали. Едва кончили погребение, положили усопших в могилу, по отряду уже неслось:
"К коням! Садись!" Наскоро зарыли могилу, поставили на нее маленький крестик,
перекрестились и рысью поехали к своим полкам [14].
Иногда, если условия позволяли, удавалось не только воздать почести погибшим,
но и обустроить их могилы. Как-то около китайской деревушки, неподалеку от дороги
обрыли канавой небольшой четырехугольник земли, высадили по периметру ели, смастерили
решетку с дверкой. Внутри выкопали две могилы и установили на них дубовые кресты.
Отслужили панихиду. "Отслужились честно царю земному", — со вздохом говорили солдаты.
"А теперь, — продолжал священник, — они, как мученики, первыми стоят у престола
Царя Небесного и служат Ему с небесными силами" [15].
Трудно переоценить роль армейского батюшки в жизни набожного русского солдата.
К прибывшему в часть священнику подходили солдаты и офицеры и с неподдельной радостью
говорили: "Как хорошо, что вы приехали, истосковались мы, теперь отдохнули. Ведь
и мы христиане: помолиться-то вот как хочется!
После заключения Портсмутского мирного договора полк, в котором служил о. Митрофан
Серебрянский, ожидал отправки в Россию. Священник приболел, и солдаты стали опасаться,
что он уедет домой. Они прямо заявляли: "Пожалуйста батюшка, не уезжайте. Если
бы не церковь, да не беседы, то хоть умирай". О Митрофан отвечал им: "Верую, что
Господь даст мне счастье донести с вами до конца наш общий крест войны и разлуки
с Родиной" [16].
С 40-х годов XVIII в. армии стали выделять земельные участки на окраинах городов
для размещения частей. Рядом с казармами строили церкви — поначалу деревянные.
Первый из таких армейских храмов — в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы
— был возведен в 1748 г. для гвардейского Семеновского полка.
Гарнизонные и полковые церкви были средоточием духовной жизни объединенных
единой военной судьбой людей. К ним, особенно в отдаленных гарнизонах, стекалось
все православное население. Здесь отмечали религиозные праздники, служили молебны,
поминали погибших, молились за спасение живых, хранили военные реликвии. Вплоть
до Октябрьской революции в храмах военных училищ существовал обычай: имена убитых
на войне высекались на мраморных досках.
Нужда в армейских церквах и богослужениях особенно ощущалась в инославном окружении.
Полковой священник Дмитрий Никитин в 1863 г. находился в составе Первой гренадерской
дивизии в Финляндии. При полковом штабе он служил для военных чинов вечерню, утреню,
отправлял требы. Кроме состоявших при полковом штабе лиц, на богослужения приходили,
особенно при благоприятной погоде, многие из квартировавших за 10—15 верст от
полкового штаба.
После того как в местечке Тюсбу была выстроена походная церковь, стали совершать
полное богослужение, включая литургию. Число молящихся было так велико, что далеко
не все могли поместиться в отведенной для богослужения зале. Некоторые офицеры
из отдаленных от полкового штаба рот передавали священнику, что их солдаты крайне
тяготятся невозможностью помолиться в храме Господу Богу за недостатком в Финляндии
не только православных, но и инославных храмов, и были бы весьма довольны, если
бы о. Дмитрий приехал к ним для богослужения и религиозно-нравственных бесед [17].
Каждый армейский полк или гарнизон имел также свою походную церковь. Как правило,
это была обычная палатка со складным иконостасом, престолом, антиминсом и иконой-покровительницей.
Времени на установку походной церкви уходило около часа; разбирали ее вдвое быстрее.
В военных условиях, разумеется, приходилось приспосабливаться к обстоятельствам.
По пути следования на русско-японскую войну уже упоминавшегося войскового эшелона
"походной храминой" поначалу было обычное купе, Украшенное иконами. Когда появилась
возможность, устроили церковь в зале 3-го класса на станции Судженка: о. Митрофан
Серебрянский принес Евангелие, икону своего покровителя св. Митрофания, установил
крест; сторож поставил двухкопеечную свечку — и церковь была готова! Собрались
генерал, офицеры, почти весь эшелон и служащие.
Вспоминал о. Митрофан, как уже на фронте, в Китае, изыскивалась любая возможность
для отправления службы. В марте 1905 г. с помощью китайского полковника отыскали
целую отдельную фанзу, новую, "в которой даже не успели выстроить кана — человек
четыреста поместиться может... Сейчас же началась чистка фанзы. Добрые солдаты
работали наперерыв: таскали песок, подметали наносили кирпичу и для алтаря выложили
возвышение, даже вывели полукруглый амвон, затем принесли массу циновок и устлали
ими всю фанзу" [18].
О. Митрофан с помощником Михаилом начали устраивать церковь: повесили иконы,
промежуток между иконами и потолком задрапировали синей китайской материей, над
царскими вратами прибили деревянный крест, за жертвенником также поставили крест
и оба эти креста оклеили золотой бумагой. Перед иконами Спасителя и Богоматери
поставили два деревянных подсвечника работы полкового унтер-офицера Решетникова.
Для молитв в походных церквах собиралась масса военных всех родов оружия. Обычно
не только церковь была полна, но и перед ней стояли богомольцы; "войдешь в церковку
эту и забудешь, что это Китай, Мукден, война... Как будто на мгновение перенесся
в родную Россию".
На пасхальной службе в 1905 г. солдаты были все в полной боевой аммуниции,
на всякий случай — война! О. Митрофан раздал генералу, офицерам и многим солдатам
свечи, в руки взял сделанный из доски трехсвечник, и старая церковь засветилась
множеством огней. Затем вынули окна, и пение пасхальных песней понеслось из уст
собравшихся. Каждение о. Митрофан совершал не только в церкви, но и обходил воинов
на дворе, возглашая: "Христос воскресе". Все пели: "Воскресение Христово видевше,
поклонимся Святому Господу Иисусу". Религиозность русского воина естественным
образом вытекала из убеждения в истинности христианского учения. В 988 г. в греческом
городе Корсуне (Херсоне) в церкви Св. Василия крестилась, по преданию, почти вся
дружина князя Владимира. Древнерусское войско стало по преимуществу христианским
до того, как состоялось крещение киевлян в Днепре. С тех пор стали складываться
священные воинские традиции.
Русская армия была христолюбивой. В специальные праздничные и торжественные дни,
а в период войны в каждый воскресный и праздничный день, в конце молебного пения
о даровании победы Российскому воинству (и воинству союзников) возглашалось многолетие
— "христолюбивому всероссийскому победоносному воинству многие лета". В сознании
солдат слова христолюбивый и победоносный неизменно соседствовали.
Христолюбив предполагало синтез тех качеств, которые обозначались словами so
Христа верующий и со Христом пребывающий (а тому, кто искренне верует во Христа,
"всё возможно верующему" — Мк. 9, 23). Благодать Божия вдохновляла православного
воина на подвиг не только духовный, но и телесный.
Глубокой набожностью снискивалась помощь Божия, без которой никакое дело, по
народному убеждению, не могло иметь успеха. Солдаты говорили: "Кто боится Бога,
тот неприятеля не боится". Человек православный, всецело преданный Промыслу Божию,
терпеливо переносил все лишения и испытания и со спокойной смелостью шел навстречу
любой опасности.
В тяжелые времена религиозность в армии заметно возрастала. С большим нетерпением
ожидали на фронте совместных богослужений. Солдаты, офицеры, генералы вместе молились,
причащались перед сражением. Общая молитва превращала воинский коллектив в монолитный
организм; каждый являлся его частицей и поступал по воле Божией. За годы службы
солдат выучивал на слух множество молитв. Кроме того, они печатались на страницах
военных журналов.
Описание молитвы на русско-японском фронте оставил о. Митрофан Серебрянский:
"В котловане между гор расположилась тысяча восемьсот людей: масса лошадей, масса
костров, разговоры, песни. Вдруг все смолкло. Труба заиграла зорю, и понеслась
по нашему огромному лагерю молитва Господня: в одном конце "Отче наш", в другом
раздается "... да будет воля Твоя", в третьем -"... победы на сопротивныя даруя";
в каждом эскадроне отдельно! Впечатление грандиозное" [19]
На биваках часто устраивались спевки церковного хора. В перерывах между боями
на войне всегда стоял вопрос — как занять свободное время, отвлечься от невеселых
раздумий — и множество слушателей получали на этих спевках и утешение, и развлечение.
Пели "Херувимскую", "Тебе поем", "Отче наш" и др.
Главными отличительными чертами русского солдата всегда признавались храбрость
и способность безропотно переносить труды и лишения военной жизни. Православное
просвещение считалось в нашей армии лучшим залогом хорошей дисциплины. В катехизисе
для воинов святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского, утверждалось:
"Будь доволен своим положением, то есть содержанием, какое тебе определено — должностью,
какая на тебя возложена, чином, в какой ты поставлен от самого Государя или чрез
военачальника" .
Считалось, что в войне успеха добивается тот, кто не боится умирать. А умирать
не боится тот, кто исповедует веру в Искупителя и усваивает христианское отношение
к бренной жизни. В православной России вера отцов говорила о бессмертии души,
о ее бесконечной жизни у Бога. Она, конечно, предупреждала о Страшном суде Господнем,
даже о новых муках, которые нас ожидают; но всей своей полнотой возвещала не смерть,
но воскресение из мертвых. Символ веры, как известно, заканчивается словами: "Чаю
воскресения мертвых, и жизни будущаго века. Аминь".
В народе верили, что выше солнца и звезд есть другое небо, на котором обитает
Бог вместе со святыми Ангелами и душами умерших праведников. И некоторым праведникам
оно всей своей красотой открывается перед кончиной. Так про А.В. Суворова рассказывали,
что накануне каждого сражения он созывал солдат и заставлял каждого становиться
на его правую ногу, и над теми воинами, которые должны были пасть в предстоящем
сражении, разверзалось небо и Ангел Божий спускался к обреченному на смерть и
держал венец над его головой [20].
Русский православный воин не боялся смерти и был в известной мере фаталистом,
поскольку веровал в Промысел Божий и предопределенность своей судьбы. Смерть не
страшила — скорее успокаивала.
25 декабря 1905 г. о. Митрофан Серебрянский перед началом сражения въехал в строй
4-го эскадрона, стал в ряды с солдатами: "Не робей, братцы! Я с вами, буду молиться
за вас; кого ранит или кто заболеет — приобщу. Вот видите, Святые Дары на мне!
Кто умрет героем в честном бою, отпою погребение: не зароем как-нибудь". "Умирать
один раз в жизни, — ответил солдат Архипов из запасных. — От могилы не уйдешь
все равно, а умирать в бою — это действительно хорошо. Что ж? Дай, Господи". "Да
ты, верно, семейный? — спросил священник. — Разве тебе не жаль родных?" — "Что
ж, батюшка, жалеть? Бог им даст силу, перетерпят; к тому же на каждого едока государь
теперь дает 1 рубль 50 копеек в месяц: прожить можно, зато душе спасение" [21].
В основании православной веры лежало самоотречение. Усвоение христианских заповедей
— возлюбить ближнего твоего, как самого себя, и положить душу свою за други своя
— было способно поднять воина на недосягаемую степень нравственной высоты. Подсознательная
готовность к принесению жертвы была неотъемлемой частью подвига солдата. При этом
подобное состояние души обычно проявлялось в скромной, незаметной форме, которая
вполне соответствовала христианскому смирению русского народа.
Довольно часто солдаты защищали и спасали своих офицеров. Судя по многочисленным
воспоминаниям [22], солдаты верили начальству: оно, мол, знает, что делать. На
русско-японской войне солдаты боготворили главнокомандующего А.Н. Куропаткина,
хотя "многие его ни разу не видали". Алексей Николаевич Куропаткин, начальник
штаба М.Д. Скобелева в русско-турецкой войне 1877—1878 гг.,
с 1898 г. военный министр, изложил свое видение военной доктрины в трехтомном
труде "Задачи Русской армии". В нем он уделил много внимания духовной силе русского
войска: "Кто близко видел обнаженные головы тысяч людей перед движением на штурм,
видел серьёзные лица, губы, шепчущие молитвы, видел затем то спокойствие, которое
овладевало массою после молитвы, отдавшей их на волю Божию, тот никогда не забудет
этого зрелища и поймет, какую страшную силу мы имеем в религиозности наших войск".
Вера в Бога поддерживала солдат в годину поражений — ведь "неудачи к смирению
располагают, а смиренным дает Господь благодать". Русско-японская война была непопулярна,
ее лозунги и перспективы были чужды сознанию народа воспитанного в вере, а не
в духе агрессивной политики. Но несмотря на ее неудачный ход, "ни у кого в армии
не было мысли бросить войну и помириться"; напротив, все переносили, прибавляя
про себя: "Авось, перетерпим, авось, Господь поможет, и мы победим". Солдаты стыдились
ехать домой побежденными...
Грустным был молебен по случаю заключения мира с Японией. Не привыкла русская
армия так встречать окончание войны. У многих в глазах были слезы. Молча выслушали
манифест и молча разошлись — словно после похорон.
Религиозное чувство ободряло попавших в плен в годы Первой мировой войны. Атаман
Всевеликого войска Донского, впоследствии деятель Белого движения П.Н. Краснов
записал воспоминания сестры милосердия, которая в первый год войны работала на
фронте, а затем в 1915 г. была назначена посетить военнопленных в Австро-Венгрии.
"После всего пережитого мною на фронте, в передовых госпиталях, после того, как
повидала я все эти прекрасные смерти наших солдат, — рассказывала сестра, — было
у меня преклонение перед русским воином. И я боялась увидать пленных... И увидела
... И мне не стало стыдно за них".
В Венгрии, в одном поместье, где работали 400 человек русских пленных, к сестре
подошли несколько человек и один из них сказал: "Сестрица, мы построили часовню.
Мы хотели бы, чтобы ты посмотрела ее. Но не суди ее очень строго. Она очень маленькая.
Мы хотели, чтобы она была совсем русской, и мы строили ее из русского леса, выросшего
в России. Мы собрали доски от тех ящиков, в которых нам посылали посылки из России,
и из них построили себе часовню. Мы отдавали последнее, что имели, чтобы построить
ее себе" [23].
Православные воззрения определяли и понимание воинского долга. Солдаты и офицеры
шли на войну и совершали подвиги, памятуя о христианском служении. Русское войско
состояло из граждан, защищавших Отечество.
Всякий воин был убежден, что идя умирать за своих ближних, он исполняет закон
Христа. Подвижничество русского солдата было основано на вере в высшую правду,
за которую он бескорыстно отдавал свою жизнь, не требуя ни наград, ни похвал.
Вспомним приведенное Ф.М. Достоевским в "Дневнике писателя" за 1877 г. известие
о мученической смерти унтер-офицера 2-го Туркестанского стрелкового батальона
Фомы Данилова. Фома Данилов, происходивший из крестьян села Кирсановка Бугурусланского
уезда Самарской губ., был захвачен в плен кипчаками и умерщвлен ими после многочисленных
истязаний "за то, что не захотел перейти к ним в службу и в магометанство". Сам
хан обещал ему помилование, если он согласится отречься от Христа. Данилов отвечал,
что изменить он кресту не может и, как царский подданный, "должен исполнить
к царю и к христианству свою обязанность". 21 ноября 1875 года пленного замучили
до смерти, у него остались жена Евфросинья 27 лет и дочь Улита 6 лет (вскоре по
почину самарского губернатора для них собрали 1320 рублей; дочь Данилова приняли
в учебное заведение).
Достоевского более всего поразило то, что в обществе (а известие о кончине
Данилова было напечатано в "Русском инвалиде" и во всех других газетах) не обнаружилось
"никакого удивления": "Я не про народ говорю: там удивления и не надо, в нем удивления
и не будет; поступок Фомы ему не может казаться необыкновенным, уже по одной великой
вере народа в себя и в душу свою. Он отзовется на этот подвиг лишь великим чувством
и великим умилением. Но случись подобный факт в Европе, то есть подобный факт
проявления великого духа, у англичан, у французов, у немцев, и они наверно прокричали
бы о нем на весь мир. Нет, помилуйте, господа, знаете ли, как мне представляется
этот темный безвестный Туркестанского батальона солдат? Да ведь это, так сказать,
— эмблема России, всей России, всей нашей народной России, подлинный образ ее,
вот той самой России, в которой циники и премудрые наши отрицают теперь великий
дух и всякую возможность подъема и проявления великой мысли и великого чувства"
[24].
Неприметный русский солдат принял жесточайшие муки и умер, удивив истязателей.
Пострадал он в одиночестве. Надежда на то, что подвиг его узнают и оценят, не
могла стать для него утешением. Не было здесь и вполне, казалось бы, допустимой
сделки с совестью: "Приму-де ислам для виду, соблазна не сделаю, никто ведь не
увидит, потом отмолюсь, жизнь велика, в церковь пожертвую, добрых дел наделаю".
"Честность изумительная, первоначальная, стихийная... - продолжал Достоевский.
— Тут именно — как бы портрет, как бы всецелое изображение народа русского...
Ну нам ли учить народ вере в себя самого и в свои силы? У народа есть Фомы Даниловы
и их тысячи, а мы совсем и не верим в русские силы, да и неверие это считаем за
высшее просвещение и чуть не за доблесть".
Войны отечественной истории оставили нам множество свидетельств замечательно
незлобивого отношения русского солдата к его врагу — даже нехристианину. Бесповоротная
решимость погибнуть в бою совершенно естественным образом сменялась готовностью
пощадить поверженного противника или пленного. Считалось, что достойным защитником
своего Отечества, да и всякого слабого и беззащитного, мог быть только воин, не
посеявший в своей душе мести.
В Катехизисе для воинов святителя Филарета, митрополита Московского и Коломенского,
первым правилом для воина значилось: "Никого не обижай, или не поступай ни с кем
нагло и насильственно". Решимостью, но вместе с тем и милосердием были проникнуты
военные приказы и наставления А.В. Суворова: "Вали на месте! — гони, коли! — остальным
давай пощаду! Не рваться вперед, не бросаться по-татарски! — Грех напрасно убивать!
Они такие же люди! Умирая за Дом Богородицы! — За Матушку! За Светлейший дом!
— Церковь Бога молит. Кто остался жив, тому честь и слава!.. Обывателя не обижай!
— Он нас поит и кормит. — Солдат не разбойник!" [25]
Приведем еще один приказ, поражающий своим благородным и выдержанным слогом.
Преследуя французов после блестящей Кульмской операции в 1813 г., полководец граф
П.Х. Витгенштейн обратился к войскам: "Воины! Уже орлы наши парят далеко в пределах
Франции, и устрашенный враг ищет убежища в самой внутренности собственных своих
владений. Поражая восстающих на вас в поле, будьте друзьями и защитниками мирных
жителей городов и сел. Отмщайте обиды лишь одним врагам вашим. Солдаты! Я укажу
вам путь к славе, но путь к бессмертию снищите благословением народов, нами побежденных"
[26].
Показательно, что поощрения и наград удостаивались те военачальники, которые
гуманно обращались с населением вражеской страны. Один из храбрейших русских генералов
Яков Петрович Кульнев совершил в 1809 г. переход Ботнического залива и вступил
на берега Швеции. Наградой стали орден Святой Анны I степени, но главное — обращенные
к нему слова императора Александра I: Благодарю тебя, Кульнев, благодарю не только
за службу, но и за поведение твое с жителями. Я знаю все, что ты для них сделал".
Полковые священники в проповедях и беседах убеждали воинов в необходимости,
храбро сражаясь с вооруженным противником, по-христиански относиться к неприятелю
безоружному, больному и раненому, а также к мирным жителям. Если воин помнил свое
человечество и присягу, обязанность никого не обижать не была для него трудноисполнимой.
В ходе русско-японской войны, судя по "Дневнику..." о. Митрофана Серебрянского,
довольно дружелюбно, насколько это было возможно в тяжелых военных условиях, складывались
отношения русских войск с местными жителями Хозяевам-китайцам, как правило, платили
за ночлег. Однажды штабу полка отвели в г. Колыме целое поместье богатого китайца.
Всем удалось разместиться в фанзах. Командир полка купил у хозяина чумизу, гаоляновое
зерно и за все щедро заплатил. После этого китайцы "сразу стали любезнее".
В начале января 1905 г. в Мукдене работала смешанная русско-китайская комиссия,
которая на месте исследовала потоптанные поля, разрушенные фанзы, оценивала ущерб
и под расписки китайских властей выдавала деньги. Благодаря работе этой комиссии
в г. Колыме многие фанзы отстраивались заново.
О. Митрофан отмечал любопытство китайцев, порой досадное для уставших солдат,
но воспринимаемое последними с пониманием и юмором. Взаимный интерес проявляли
русские и китайцы к образу жизни друг друга. Перед одним из богослужений, "еще
когда мы ставили церковь, целой толпой подошли китайцы, осмотрели каждую икону
и затем, отойдя в сторону, всю литургию простояли не двигаясь с места, слушая
и наблюдая происходящее... Среди китайцев стоял наш штабной переводчик, прекрасно
говорящий по-русски; он, вероятно, и давал некоторые пояснения своим соотечественникам"
[27].
Органичное восприятие основ христианского мировоззрения дополнялось сформировавшимся
в новое время правосознанием, признавшим принцип: не делать врагу больше зла,
чем сколько того требуют цели войны. Вполне очевидно, что этот принцип был ценен
прежде всего той нравственной тенденцией, которая была за ним скрыта, нежели своим
формальным смыслом.
1. РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1449. Л. 35.
2. Там же. Д. 1585. Л. 13.
3. Там же. Д. 1554. Л. 4.
4. Успенский Т. Очерки юго-западной половины Шадринского уезда // Пермский
сборник. М„ 1859. Кн. 1. С. 16.
5. О. Митрофан Серебрянский. Дневник полкового священника, служащего на
Дальнем Востоке. М., 1996. С. 215.
6. Там же. С. 229-230.
7. Боголюбов Ф. Взгляд генералиссимуса Александра Васильевича Суворова
на религию в деле воспитания солдата // Христолюбивое воинство. Православная традиция
русской армии. М., 1997. С. 166.
8. Ласкеев Ф. Ратный труд военных пастырей (Общие итоги деятельности за
1800-1900 гг.) // Христолюбивое воинство. С. 273, 274.
9. О. Митрофан Серебрянский. Дневник... С. 215.
10. Христолюбивое воинство. С. 152.
11. О. Митрофан Серебрянский. Дневник... С. 314—315.
12. Там же. С. 182.
13. Там же. С. 241.
14. Там же. С. 224-225.
15. Там же. С. 184-185.
16. Там же. С. 345.
17. Никитин Д. Заметки полкового священника о русском солдате // Христолюбивое
воинство. С. 177.
18. О. Митрофан Серебрянский. Дневник... С. 285.
19. Там же. С. 39.
20. Бурцев А.Г. Полное собрание этнографических трудов. СПб.,1910. Т. VI.
С. 263.
21. О. Митрофан Серебрянский. Дневник... С. 216.
22. См., например: Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох. М.,
1994; Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя Н.Д. Жевахова. М.,
1993. Т. 1; Христолюбивое воинство; Воейков В.Н. С Царем и без Царя. М., 1994.
23. Краснов П.Н. Тихие подвижники. Венок на могилу неизвестного солдата
Императорской Российской армии. М., 1992. С. 38.
24. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30-ти томах, Л., 1983.
Т. 25. С. 14.
25. Российский военный сборник. М., 1997. Вып. 12. С. 166.
26. Буганов А.В. Петр Христианович Витгенштейн // Преподавание истории
в школе. 1992. № 5/6. С. 20.
27. О. Митрофан Серебрянский. Дневник... С. 162.
|
