Т.Г. Леонтьева

Тверской государственный университет

Женщины из духовного сословия в самодержавной России

Женщины.История.Общество. Сборник научных трудов. Выпуск 1. Тверь 1999

http://www.tvergenderstudies.ru/pbbk002r.htm

“Женская тема” в отечественной науке существует не одно десятилетие. Возникнув в скромной формулировке “женский вопрос”, она прошла несколько фаз в своем развитии и в настоящее время является одним из компонентов гендерных исследований. Однако, несмотря на многочисленные исследования отечественных и зарубежных авторов, историков и философов, социологов и политологов, вряд ли можно утверждать, что “женский мир” представлен в современной историографии обстоятельно и полно. В какое бы время ни возникал этот естественный интерес к роли женщины в семье, обществе, государстве, неизменно в тени остается значительная категория женщин из духовного сословия – жены, дочери и сестры священников, дьяконов, псаломщиков, а также “профессионалки” – насельницы монастырей, монашеских общин и пустыней. Представительницам последней категории повезло в большей степени: сейчас хорошо известно, что смиренные служительницы Бога отважно проявили себя на полях сражений в качестве сестер милосердия, что они были первыми учительницами для тысяч крестьянских детей, заботливо помогали сиротам, инвалидам и всем нуждающимся без различия званий и сословий. Совсем незаметными на этом фоне оказываются те, для кого главным в жизни было быть женой, матерью. Эти женщины составляли незначительный по численности, но особый по значимости контингент, как в сельском, так и городском сообществе. Некоторые аспекты историко-социологического исследования именно этой категории женщин из духовного сословия в дореволюционной России представлены в данной публикации.

Продуктивность работы над выбранной темой напрямую зависит от количества источников и степени их информативности. В данном случае говорить о богатой источниковой базе не приходится. Даже обширная мемуарная литература передает сведения о женщинах из духовного сословия через “посредников” – их мужей, детей, знакомых. Самыми обстоятельными являются воспоминания священников, которые по прошествии многих лет мысленно возвращались в годы своего детства и юности и не могли не рассказать о своих матерях, сестрах. Информация о других представительницах сословия – “дьяконицах”, “псаломщицах” более скудная, поэтому в основном речь пойдет о попадьях и поповнах, как их называли в дореволюционной России.

Проследить особенности воспитания, взросления, выбора жизненного пути женщин из духовного сословия довольно сложно. Это не удивительно. Сыновья священников, будущие авторы мемуаров, с детства были ориентированы на получение профессии в церковном ведомстве и “с младых ногтей” – шести-семи лет – их отрывали от дома и отправляли в духовные училища. Позднее они воспроизводили лишь самые яркие воспоминания, связанные с матерью. Ещё меньше внимания на страницах дневников и воспоминаний отводится женам лиц духовного сословия.

Неполноту мемуарной литературы в некоторой степени компенсируют официальные документы: законодательные акты, послужные списки священников, протоколы допросов семинаристов, анкетные данные по различным женским учебным заведениям, где содержатся сведения о правовом и материальном положении женщин, уровне их образования, семейном положении и т.п.

Правовой статус женщины из духовного сословия определялся положением ее мужа на церковной служебной лестнице, так как после замужества, несмотря на прежнюю сословную принадлежность, женщина автоматически возлагала на себя обязанности “представителя церковного ведомства”. Верхнюю ступень занимали жены и дочери старших священников – протоиереев, священников – настоятелей приходов, затем следовали дьяконицы, псаломщицы и др. Но гражданские права священно- и церковнослужителей в дореволюционной России были весьма ограничены, и это автоматически распространялось на женскую часть сословия. Женщина исключалась из политических и юридических процессов, и ее функции ограничивались семьей.

Однако издавна в церковной среде закрепился обычай, который сочетал правовой и экономический аспекты и являлся особенной “привилегией” женщин из духовного сословия. Одна из дочерей служителя прихода могла наследовать место своего престарелого или покойного отца для будущего мужа[i]. Если в семье не было дочери, то место переходило к ближайшей незамужней родственнице. Причина возникновения и устойчивости традиции (она сохранялась и после официальной отмены в пореформенный период) была весьма прозаическая. Со смертью духовного лица вся недвижимость (земля, дом) переходила в собственность преемника по должности (Н.Помяловский иронизировал по этому поводу, называя духовенство “православным пролетариатом”). Для поддержки семьи покойного место закреплялось за одной из дочерей – “закрепленной невестой”, для которой срочно подыскивали жениха, и семья могла таким образом сохранить свой очаг.

В пореформенный период сохранить за семьей место было сложнее. Информация о вакансиях попадала в духовную консисторию, и чиновники, по договоренности с другими кандидатами и за определенную мзду, могли повести дело так, что приход, особенно доходный, передавался в новые руки. Резко сокращались шансы тех наследниц, отцы которых отстранялись от службы за нарушение церковных уставов, – в таких случаях не помогали даже ходатайства со стороны влиятельных покровителей2. Таким образом, традиция закрепляла экономические преимущества лишь за одной из женщин. Наследовать места могли и дочери церковнослужителей. Вдовы, как правило, исключались из числа претенденток.

Гораздо сложнее было, если “невеста без места”. Барышню необходимо было снабдить приданым, чтобы выдать замуж за церковнослужителя или за какого-нибудь мелкого чиновника – браки с крестьянами считались неравными. В таких ситуациях тоже долго не размышляли. Знаток церковного быта, известный по всей Твери протоиерей В.Ф.Владиславлев в автобиографических записках рассказал о сватовстве старшей сестры, которой посчастливилось, по мнению семьи, удачно устроить свою судьбу, не имея в качестве приданого места в приходе. Отец семейства, священник села Юрьевского Тверского уезда Ф.Ф.Владиславлев, выбрался в Тверь. Вечерком “за пуншиком и водочкой” в почтенной компании, где среди прочих присутствовали два профессора Тверской духовной семинарии С.Д.Колеров и Я.Л.Морошкин, зашел разговор о детях, и Колеров, которому приходилось опекать своего младшего брата – выпускника семинарии, поинтересовался у гостя, нет ли у того, случайно, дочки. Услышав положительный ответ, воскликнул: “Браво, едем!” Изумленный священник в сопровождении почтенных спутников уже заполночь явился домой. Испуганная шестнадцатилетняя Марья на вопрос: “Пойдешь ли замуж?”, – ответила: “Как угодно будет батюшке”. На прощанье ее успокоили, что жених “не глуп, смирен, как курица и не урод”. К радости всей семьи, и приход сохранялся за трудоспособным еще священником, и дочь вскоре перебралась в соседний уезд под покровительство мужа3. Но гарантировать счастье и согласие в семье, разумеется, никто не мог. Такого рода сделки приводили к тому, что иные жених и невеста встречались уже под венцом. Бывало, что невеста оказывалась старше жениха, обладала каким-нибудь физическим недостатком… В таком случае на согласие в семье рассчитывать не приходилось.

Много горьких размышлений по этому поводу содержится на страницах дневника калязинского священника И.С.Беллюстина4. Вероятно, из житейских соображений священники одними из первых в российском обществе поддержали начинания, связанные с развитием образования: оно открывало новые перспективы молодежи из духовного сословия. Дочери священнослужителей учились и в духовных, и в светских учебных заведениях, выбирая, как правило, педагогическое поприще. Закончив церковно-приходскую школу или получив достаточное домашнее образование, они могли поступать в духовные (епархиальные) училища, учительские семинарии, имевшиеся в каждой российской губернии. При наличии средств можно было устроиться и в столичных городах – весьма популярными среди дочерей лиц духовного звания были Санкт-Петербургские Бестужевские курсы.

Не случаен и тот факт, что женщины из духовного сословия гораздо раньше, чем представительницы привилегированных сословий, стали заниматься самостоятельным трудом. Разумеется, перспективы их были весьма ограничены, так как никто из них не отваживался покидать родной дом, и работу они подыскивали в рамках прихода. Так, архиепископ Тверской и Кашинский Савва вспоминал, что мать его, воспитывая двенадцать детей, работала при этом “просфорнею”: собирала тарелочные и кружечные сборы в храме, ходила с причтом по домам, во время сбора урожая по полям и на гумно крестьян для сбора “нови” – нескольких горстей зерна для причта. Часть собранного служила ей заработком. Сестры Саввы также зарабатывали на пропитание своими трудами: зимой занимались “тканьем” бумажной ткани (так называемой александринки), летом нанимались жать хлеб5. Однако физический труд становился средством к существованию лишь для “незакрепленных” невест, старых дев, вдов священнослужителей. Большинство же из них выполняло функции жены и матери.

Анна Павловна Философова, признанная “старостиха над русскими женщинами”, писала: “Когда хочешь представить чью бы то ни было жизнь, а в особенности женскую, необходимо вглядеться в эту сложную ткань, дохнуть воздухом семьи, который оживляет или отравляет людей”. Уже упоминалось, как заключались браки в церковной среде. В.Ф.Владиславлев называл этот процесс “рабской торговлей молодыми поповнами”. Сватовство даже в экономически устойчивых семьях напоминало сделку, где жених стремился не продешевить, а отец старался “спихнуть товар” любой ценой, даже если это была единственная дочь. “Соискателя” - выпускника семинарии, а нередко и недоучившегося еще семинариста, приглашали в дом, устраивали пышную встречу, дарили ему подарки. В.Владиславлев, который оставил несколько зарисовок таких сценок смотрин и сватовства, показал, что священник в такой момент пускал в ход все свое ораторское мастерство и становился азартнее Хлестакова: говорил о припрятанных тысчонках, обещал ничего не пожалеть, предлагал “посмотреть дам”, если сделка совершалась вне дома и т.п. И так пока “не вырывал согласие, что он (жених) возьмет за себя их Машу или Сашу… Невеста ничего не знает и не ведает, ее торгуют, ее продают”6. Старания “заботливых” отцов по-житейски были оправданы. Ведь в случае неудачи либо приход вместе с домом можно было потерять, либо “вековуху” всю жизнь содержать. Вот и приходилось заманивать жениха, не интересуясь ни его семьей, ни нравственностью, ни доходами. Если до родителей невесты все же доходили слухи о порочных слабостях потенциального зятя, то в ход шли “неоспоримые”, веками существовавшие аргументы: “женится – переменится”, “кто ж нынче не пьет”, “попьет, попьет, да перестанет, лишь бы во хмелю благим был”7. Любопытно, что таким же образом женился и сам Владиславлев: место в приходе и невесту для него подыскали родственники, но в ходе смотрин ему предложили познакомиться с ее младшей сестрой, давая понять, что обстоятельства несколько изменились. Несмотря на то что девица еще не достигла четырнадцати лет, он легко согласился8.

В этой связи возникает далеко не праздный вопрос: была ли счастливой семейная жизнь духовенства? К сожалению, в рассуждениях на эту тему авторы мемуаров не так многословны. Даже словоохотливый И.С.Беллюстин, до мелочей фиксировавший прожитый день, вспоминал о своей жене лишь в день рождения очередного ребенка. Можно предположить, что сдержанность и деликатность не позволяли откровенничать строгому пастырю, но допустима и иная оценка такой сдержанности. Поскольку жениться ему пришлось на малознакомой девушке (со своей будущей супругой до венчания двадцатилетний жених был знаком всего один час), брак, судя по всему, так и не перерос рамки делового соглашения.

Между тем от будущих жен ожидалось, что они станут “сердобольными сострадательницами, благими советовательницами, откровенными вверительницами своих мыслей и намерений”9. Судя по всему, соответствовать таким стандартам могли не все, несмотря на покорность и безропотность. Не случайно будущий архиепископ Савва, в переписке которого и были обнаружены эти требования, имел очень короткий и неудачный семейный опыт. Он, как и большинство начинающих пастырей, женился не по любви, а по договору. В жены ему предназначалась девушка из многодетной семьи покойного священника из Владимирской губернии. Кроме супружеских, он должен был возложить на себя еще и попечительские обязанности. Савва принял условия брака. Два года семейной жизни прошли в раскаянии и сожалениях. Легко понять, почему после неожиданной смерти его жены молодой вдовец, имея возможность повторно жениться уже на свояченице, выбрал монастырь. По существу, смерть жены стала для него избавлением, так как разводы для священников были недопустимы, а судя по высказываниям Саввы, даже за столь короткий срок его не только утомили неуживчивый характер тещи, бесконечные заботы о болеющих детях, но и постигло разочарование в браке10.

Для женщин в подобных браках не было альтернатив. Нередко они были обречены на пожизненное страдание. В ментальности русского православного духовенства было много характерных крестьянских черт. Оттого и семейная жизнь служителей культа строилась по старинному народному принципу “стерпится - слюбится”. Иной батюшка не считал зазорным поддерживать в семье атмосферу “Домостроя” и по мере необходимости “поучить” свою жену по-крестьянски. Федосья Яковлевна Лебедева, жена священника из села Кушалино М.Ф.Лебедева, вспоминала, что ее муж “во время опьянения был строптив и буянлив…Одни раз перетаскал в подпол все подушки, перины, сундуки и прочий скарб домашний и зажег там. С трудом удалось домашним вытащить его из подвала почти в бессознательном состоянии. …Другой раз вышел М.Ф. на улицу и поставил среди ее кровать, на кровать положил перину, подушки; около кровати поставил стол, принес чернильницу, бумагу, перо и лег на кровать. Случилось проезжать по улице одному помещику; помещик удивился и остановился. М.Ф. закричал тотчас: “Сторонись, не мешай, здесь лежит поп и сочиняет прошение на свою попадью”. Ф.Я.Лебедева и ее дети нередко прятались от разбушевавшегося батюшки в сарае, ночевали у соседей. Причинами ссор бывали требование денег, различные придирки, алкогольные фантазии Лебедева. По словам его жены, “часто во время службы он говорил с угрозой – “уйди, попадья, а то мне советуют убить тебя и показывают на красивых женщин. Убей свою попадью, мы дадим тебе любую красавицу”. Несчастная женщина объясняла бесчинства мужа очень просто, приписывая все нечистой силе. А когда неисправимого священника все же разжаловали, она много хлопотала, чтобы смягчить его участь”11. Церковное право не содержало статей, защищавших женщину от домашнего насилия. Устоявшийся механизм заключения браков в церковной среде – получение невесты с местом – не только ставил под сомнение чистоту и святость их основ, но и способствовал процветанию неприкрытого деспотизма.

Семья священника, как правило, была многодетной. Матушка рожала “сколько Бог даст”, и в семьях подрастало по шесть-восемь детей. “Святая”, “мученица”, “подвижница” – так характеризуют своих матерей впоследствии их повзрослевшие дети. И социальный статус, и социальные роли, и положение в семье диктовали этим женщинам особый стиль поведения: труд и молитва, заботы о муже и детях усиливали покорность судьбе, придавали их вере оттенок фанатизма. Многие авторы воспоминаний связывают свои первые религиозные впечатления именно с материнскими уроками и наставлениями. Особую роль в семье (да, собственно, и в приходе) играли грамотные матушки, те, что были первыми учительницами не только своим, но нередко и крестьянским детям. В соответствии с сословной традицией в семью священника не принято было приглашать гувернантку, и первые знания дети духовенства получали от матери, прочитавшей им Евангелие и Жития святых. Жены священников нередко в большей степени, чем главы семейств, оказывали влияние на домашний уклад, придавая ему гипертрофированно религиозный характер: строго соблюдался молитвенный обряд, каждое принятие пищи ежедневно сопровождалось молитвой, ели молча, к хлебу относились как к дару Божьему. Так же строго соблюдались и посты. В воспоминаниях митрополита Евлогия (Георгиевского) читаем: “Весь Великий пост (кроме праздников Благовещения и Вербного воскресенья) мы не вкушали даже рыбы, не говоря уже о молоке; в рождественский сочельник ничего не ели до появления “звезды”12. На богослужение в церковь детей духовенства впервые приносили еще младенцами, затем они должны были посещать даже ранние службы.

В период взросления заботливые матушки старались уберечь своих детей от забот, но нередко нельзя было скрыть нужду, унижения, которые испытывали большинство семей “духовных”. Митрополит Евлогий вспоминал: “Жили мы бедно, смиренно, в зависимости от людей с достатком, с влиянием. Правда, на пропитание хватало, были у нас свой скот, куры, покос… кое-какое домашнее добро. Но всякий лишний расход оборачивался сущей бедой”. Тем не менее детей принято было учить во что бы то ни стало: боголюбивые матушки, как правило, мечтали видеть своих сыновей “молитвенниками у престола Божия”. Один за другим уходили из родного дома едва окрепшие сыновья, поступавшие в духовные училища. В жизнь женщины вторгалась настоящая скорбь: сцены расставания в воспоминаниях церковных мемуаристов напоминают проводы в последний путь. К повседневным трудам добавлялись тяжкие думы о живущих вдали “крошках”, “птенчиках”, “сиротках”.

Жены духовенства, таким образом, ближе других подходили к пониманию христианской любви, смирения. Однако с возрастом души их черствели, покорность и терпение у некоторых женщин трансформировалось в мелкий домашний деспотизм. В воспоминаниях священников встречаются упоминания о конфликтах молоденьких матушек со старшими женщинами в семьях. Так, тверской протоиерей И. Соловьев вспоминал, что его мать и бабушка жили в ненависти друг к другу. Однажды его матери даже пришлось “рожать в житном сарае, так как свекровь вытеснила ее из дому во время родильных мук”13. Хотя эти события происходили накануне отмены крепостного права, моральная основа старых порядков и семейного произвола сохранялась и в пореформенный период.

Положение женщины в семье определяло и отношение к ней со стороны окружающих. Жизнь семей священно- и церковнослужителей ограничивалась рамками прихода, находилась “на виду”, и круг общения был довольно узким. Судя по высказываниям церковных мемуаристов, служебная дистанция между церковными чинами переносилась и на бытовые отношения, потому жены духовенства контактировали в основном с представительницами “сельской элиты”, нередко пренебрегая обществом дьяконицы или псаломщицы. Как правило, прохладными были отношения и с попадьей умершего или заштатного священника, не покинувшей прежнее место жительства. Если отношения между священником и сельскими богатеями не складывались, тогда дом, домашний труд, молитвы становились главным содержанием жизни женщины. Если матушка не подвергалась семейному деспотизму, а достаток в семье избавлял ее от крестьянского труда, то прихожане относились к ней с почтением. Неизменно уважение встречали грамотные женщины, выполнявшие особые функции в приходе: по обучению детей грамоте или церковному пению, заведовавшие похоронными кассами или иными попечительскими органами. Произвол со стороны мужа-священника или дьякона, нищета, зависимость семьи от сельских богатеев резко снижали статус женщины, и ее положение было ничуть не лучше, чем у женщин из низших сословий.

Раннее, как правило, замужество, частые роды, непрерывный домашний труд, семейные неурядицы изнуряли попадью не меньше, чем любую крестьянку. Если несладкая семейная жизнь завершалась вдовством, то бедную женщину ожидали дальнейшие унижения: выхлопотать хоть самое ничтожное содержание, доучить детей, не потерять право проживания в казенном поповском доме – нередко священники так и не обзаводились собственным жильем. Несмотря на то что еще с екатерининских времен стал формироваться фонд для поддержки семейств духовенства, а с 1866 г. по всем епархиям был установлен особый сбор для его пополнения14, помощь была незначительной и не стабильной. В зависимости от сложности житейской ситуации вдова могла получить от 65 до 90 рублей в год, но сроки устанавливались короткие, время от времени приходилось вновь и вновь хлопотать. В архивных фондах сохранилось немало полных отчаяния ходатайств обнищавших вдов. Только один пример: Прасковья Федоровна Введенская овдовела в возрасте 49 лет. Ее муж, священник села Толмачи Бежецкого уезда, не оставил ей никакого состояния. Старшему из шестерых детей не было еще и 20 лет. Крошечная пенсия – 72 рубля в год – ничтожные средства даже для одного человека, а ведь хотелось доучить старших детей и младших тоже не оставить без образования. Трудно сказать, как существовала семья, но через 13 лет Введенская обратилась с просьбой о помощи к тверскому губернатору. Возможно, она хлопотала о пособиях и ранее, но сохранился лишь один документ, датированный 1910 г. Бежецкий исправник, составлявший акт обследования, констатировал, что обстановка в доме “самая бедная”, а вдова страдает “растяжением жил на ногах, ревматизмом и золотухой”. К этому времени завершали образование ее младшие дети, а старшие – три учителя и мелкий конторский служащий, проживавшие вдали от матери ничем не могли ей помочь15. Понятно, что даже самое сочувственное отношение со стороны исправника и губернатора в целом не могли ничего изменить. Не исключено, что смирение и религиозный фанатизм жен духовенства, о котором говорилось выше, вызван не столько религиозной экзальтацией, сколько безысходностью и беспросветностью бытия.

Таким образом, в дореволюционной России женщины из духовного сословия находились вне политической и общественной жизни, их социальная роль ограничивалась материнством. Верные православной этике, они покорно несли всю тяжесть традиций, находились в состоянии полуприкрытого рабства. Авторитарные семейные отношения, неуверенность в завтрашнем дне способствовали нарастанию недовольства создавшимся положением среди дочерей духовенства. Неудивительно, что в условиях тотальной эмансипации в пореформенный период в рядах женской части сословия стал нарастать протест, стремление вырваться из бытового плена и потому удельный вес самостоятельных тружениц, революционерок – дочерей лиц духовного звания увеличивался год от года16. В 1905-1907 гг. поповские дочки-епархиалки заявили о себе в полный голос участием в забастовках, уличных манифестациях. Все чаще в поле зрения полиции оказывались молодые учительницы, происхождением своим связанные с церковной средой. Интересно, что многие из них становились на откровенно атеистические позиции и пропагандировали безбожие: дочь псаломщика Евгения Миловидова, учительница в селе Мелково Тверского уезда, запрещала детям читать молитвы в классе. В конце 90-х гг. Х1Х в. сразу в нескольких губерниях был объявлен розыск М.Иваницкой – дочери священника, пропагандирующей идеи социал-демократов17. Эти примеры не единичные. Постепенно менялся и “имидж” попадьи. В революционный период – в феврале-октябре 1917 г. в сознании жен духовенства происходят существенные сдвиги: они стремятся к полноценной реализации своих гражданских прав, участвуют в общественных собраниях, выборах, занимаются самостоятельным трудом18.

В классификации женских типов американской исследовательницы Нормы Нуман среди прочих есть понятие “традиционная женщина”, которое, правда, обозначает одну из категорий советского общества19. Однако оно вполне применимо как самостоятельная характеристика и к женщинам из духовного сословия. Они действительно представляли собой наиболее консервативную часть женского сообщества, более основательно были подвержены традиционализму в поведении, восприятии жизни, реакции на события. Их уделом было домашнее хозяйство, основной социальной функцией – материнство. В модернизирующейся России женщины из духовного сословия являлись, пожалуй, самой дискриминированной частью женского мира.

ПРИМЕЧАНИЯ

[i] Доброклонский А. Руководство по истории церкви, 1700-1890. М.,1893. Вып.4.

2 Савва, архиепископ. Хроника моей жизни. Автобиографические записки высокопреосвященного Саввы, архиепископа Тверского и Кашинского. Сергиев Посад, 1906. Т.6. С.94.

3 Владиславлев В.Ф. Автобиографические записки протоиерея Тверской Владимирской церкви В.Ф.Владиславлева. Тверь, 1906. С.12-16.

4 См.: Беллюстин И. Заметки и дневник, 1847-1850// Государственный архив Тверской области (далее – ГАТО), ф.103, оп.1, д.1291.

5 Савва. Указ.соч. Т.1. С.2.

6 Владиславлев В.Ф. Из быта духовенства. Женихи-богословы// ГАТО, ф.103, оп.1, д.1207, л.1 об.

7 Там же.

8 Владиславлев В.Ф. Автобиографические записки… С. 46.

9 Савва. Указ. соч. Т.1. С.162.

10 Там же. С.172.

11 Малеин И.Н. Мои воспоминания. Тверь, 1910. С.6-7.

12 Евлогий, митрополит. Путь моей жизни. М.,1994. С.17.

13 Описание жизни иерея Иоанна Антоновича Соловьева, составленное им самим // Тверские епархиальные ведомости (ТЕВ). 1903. №13. С.335.

14 Доброклонский А. Указ. соч. С. 187.

15 ГАТО, ф. 56, оп.1, д.13208, л.24.

16 См.: Деятели революционного движения: Библиографический словарь. М.,1927-1931. Т.1-5.

17 ГАТО, ф.56, оп.1, д.12608, л.264 и др.

18 Там же, ф.641, оп.1, д.794.

19 Нуман Н.К. Ведет ли сознательность к действию: исследование воздействия перестройки и послеперестроечного периода на женщин России// Женщины России – вчера, сегодня, завтра. М., 1994. С.37.