|
ПРАВОСЛАВНАЯ КУЛЬТУРА И СЕМИНАРСКИЙ БЫТ (КОНЕЦ XIX - НАЧАЛО XX в. )
См. библиография.
Православная культура - это комплекс укоренившихся на русской почве обычаев, этических норм, ритуалов, особой эстетики мировосприятия, связанных с вероучением.
Духовные ценности русского народа на протяжении веков провозглашала и утверждала Православная церковь. В ходе эволюции государственности ценности православия постепенно приобретали имперски-соборный статус и так или иначе детерминировали поведение, нравственные ориентации, ценностные предпочтения русского (имперского) человека. Религиозное самосознание было исстари мощным источником патриотизма народа, не воспринимавшего раздельно понятия "вера" и "отечество" и именовавшего врагов "нехристями".
С помощью православия самодержавие пыталось внутренне примирить многочисленные народы, населявшие страну. Основная масса населения, постепенно усваивая азы антропоцентричной христианской этики, становилась однородной, хотя в конце XIX - начале XX в. многие исследователи, характеризуя традиционное сознание крестьянской массы, все же предпочитали термины: "двоеверие", "обрядоверие" и т. п.
К началу XX в. понятие "православный" приобретает (особенно в традиционалистских слоях) еще и этноидентификационный (протонациональный) оттенок - в рамках империи вера становилась важнейшим критерием "русскости".
В то время, когда царизм особо нуждался в богобоязненном, законопослушном, кротком, нестяжательном, но при этом предприимчивом и максимально управляемом труженике, который мог составить естественную базу российской модернизации, коллизии, вызываемые "государственной верой", все больше игнорировавшей собственно духовную жизнь на индивидуальном уровне, были чреваты самыми неожиданными для властей последствиями. Они проявлялись в растущем равнодушии к вере в низах народа, духовных сомнениях самих "пастырей", невольно ставших главными общественно значимыми хранителями "национального духа", углублялись неуклонной секуляризацией сознания образованных слоев населения.
В ходе длительной эволюции института церкви основные постулаты православной этики корректировались и превращались для самого духовенства в совокупность всевозможных запретов и регламентации, направленных на создание наиболее удобного для государства типажа "идеального православного священника". В итоге духовенство эволюционировало к более архаичному социальному состоянию и превращалось в сословие-касту. В условиях интенсивной ломки сословных перегородок священники сохраняли внешние кастовые признаки, отличаясь особой одеждой, прической и даже осанкой. Однобрачие и многодетность белого духовенства также выступали своего рода положительным образцом православного поведения. Для священников старших поколений эти нормы были неоспоримыми, хотя порой невыносимо тягостными, особенно в случае вдовства при малолетних детях. Молодые же изначально ощущали себя неуютно в полумонашеском-полугражданском состоянии. Показателем этого были процессы, десятилетиями наблюдавшиеся в "кузнице" священнических кадров - духовных семинариях, насчитывавших в начале XX в. свыше 20 тыс. учащихся.
Семинарии, назначение которых состояло в подготовке проповедников веры, являлись закрытыми учебно- воспитательными заведениями среднего звена. Они стали формироваться с начала XVIII в., причем число их постоянно увеличивалось. Согласно данным отчетов обер-прокуроров Святейшего Синода, в начале XIX в. в России их насчитывалось 36, к 50-м гг. - 47, к началу XX в. - 571. Функционируя в губернских городах, как в центре, так и на окраинах, они обучали в среднем до 600 воспитанников каждая.
Неоднократные реформы способствовали превращению семинарий во всесословные учреждения, доступные юношам православного исповедания. Дети священников и церковно-
*Леонтьева Татьяна Геннадиевна, кандидат исторических наук, доцент Тверского государственного университета.
170
служителей составляли в них большинство - свыше 80%2. Среди "иносословных" преобладали выходцы из крестьян.
В разное время из стен семинарии вышли "гениальный чиновник" М. М. Сперанский, литературный критик Н. А. Добролюбов, крупный общественный деятель Н. Г. Чернышевский. Стоит упомянуть и талантливого химика А. А. Воскресенского, и историка и лингвиста В. В. Болотова и др. Менее известны иные факты. В 1845 г. не вынес удушливой атмосферы семинарии и покинул ее после двух лет обучения будущий министр финансов, сын провинциального священника И. А. Вышнеградский; в 1889 г. то же произошло и с будущим религиозным философом С. Н. Булгаковым3.
Общество воспринимало эти учебные заведения неоднозначно. Н. Г. Помяловский, В. Т. Нарежный, И. С. Никитин, Н. В. Гоголь и др. первыми сняли покров таинственности с системы религиозного образования и обнажили ее пороки. Весьма критичным было произведение священника И. Белюстина "Описание сельского духовенства", где проблемам семинарий был отведен раздел"4.
Исследователи советского времени, которых по преимуществу интересовала общая картина и статистика российской "революционности", в основном подчеркивали роль семинаристов в расшатывании старого строя. Вопрос о том, что бунтарство семинаристов могло носить качественно иной характер, нежели, скажем, революционаризм студентов-технологов, ими не ставился5. Некоторые авторы почти механически встраивали семинарское обучение в систему среднего и высшего образования дореволюционной России6.
В постсоветский период по понятным причинам не обошлось и без откровенно панегирических рассуждений о вкладе, "который вносили российские духовные семинарии в пополнение рядов интеллигенции страны"7. Имеются современные труды, где данная тема рассматривается в контексте церковной истории XIX-XX вв. Д. В. Поспеловский, А. Ю. Полунов, С. В. Римский8 отмечают серьезные изъяны в организации учебы и быта семинаристов. Но и в этих работах авторы, как правило, не ставят в один ряд изъяны семинарского существования, кризис православия и проблемы модернизационного процесса в России. Исследователи не могут договориться даже относительно того, был ли в то время кризис православия и церкви. Прояснить ситуацию мешает отсутствие комплексного исследования по истории духовных школ.
Данное сообщение опирается главным образом на материалы, характеризующие ситуацию в Тверской духовной семинарии, которая представляется типичной для своего времени. В нем рассматриваются два наименее изученных аспекта проблемы: тяготы и бездуховность семинарского быта как устойчивый фактор девальвации православных ценностей и векторы "революционных" сбоев в поведении семинаристов и их политические последствия.
Тверская духовная семинария к началу XX в. была одной из крупнейших в России. Несмотря на усилия церковных реформаторов 60-80-х гг. XIX в., она оставалась узкосословным учебным заведением. Хотя к 1895 г. контингент обучающихся включал в себя 21% иносословных, в 1904-1905 учебном году - 12, 7, в 1916-1917 - 19,5%9, на духовной стезе удерживались преимущественно дети деревенских священников и дьячков - продолжатели священнических династий10. Остальные, как правило, по окончании 4-х классов старались использовать свое право поступления в светские вузы, в основном в окраинные Юрьевский, Томский, Варшавский университеты; а также в педагогические или филологические институты - Петербургский, Нежинский и др.
Мотивы поступления в духовную школу часто были вполне прозаичными. Часть семинаристов могла рассчитывать на полное или частичное казенное содержание и на возможность получить льготу по воинской повинности. В других случаях при наличии столь нужных на Руси "связей" двух-трех лет пребывания в семинарии было уже достаточно для получения чиновничьего места. Лишь немногие родители видели своих отпрысков "молитвенниками у престола Божия".
Возраст поступающих колебался от 12 до 18 лет, срок полного обучения составлял 6 лет. Многие отроки, получив начальное образование в духовных училищах, успевали привыкнуть к царившим там жестким порядкам. Однако немало среди новоиспеченных семинаристов было воспитанных попадьями тихих, богобоязненных мальчиков, еще ничего не повидавших в жизни, кроме сельского, порой весьма убогого прихода. Через несколько лет учебы они в большинстве своем менялись до неузнаваемости. К началу XX в., когда в очередной раз стали очевидными признаки внутрицерковного кризиса, сами православные иерархи заявляли о том, что "половина из благочестивых" прониклась "испорченной нравственностью и не молитвенным духом" не где-нибудь, а именно в семинариях и академиях11.
Что лежало в основе столь резких и по определению немыслимых в учебных заведениях такого рода перемен?
Внутренняя жизнь в них на протяжении длительного времени скла-
171
дывались так, что к началу XX в. накопилась масса проблем, не получивших разрешения даже после реформ 60-80-х гг. Судить об их остроте можно на примере организации учебного процесса. К началу XX в. он определялся выработанным Учебным комитетом при Святейшем Синоде уставом 1884 г., непомерно расширившим круг богословско-философских предметов12. Воспитанным на агиографичных "Житиях" подросткам предстояло осваивать перипетии библейской и церковной истории, овладевать тонкостями литургии, гомилетики, апологетики и др. 13 Специальные дисциплины дополнялись еще и расширенным циклом естественных наук, новыми языками (в Тверской духовной семинарии - немецким и французским). Ориентируясь на выпуск в основном сельских священников, в семинариях преподавали основы агрономии, медицины, топографии, помимо того с развитием рабочего движения вводились и предметы для обличения социализма.
Общая учебная нагрузка была очень велика. Небесталанные ученики оказывались в роли "второгодников", а то и "третьегодников". Только по итогам 1902-1903 учебного года в Тверской семинарии 104 воспитанника были оставлены на повторный курс, по окончании которого 19 из них так и не смогли выдержать экзамен14. Как следствие - обострялась обычная юношеская неуверенность в себе, возникали стрессовые состояния. Не случайно отдельные церковные реформаторы все чаще склонялись к мысли, что подобное обучение - дело пустое, что "для сельского священника довольно, если он может объяснить то, что читает, и с выражением произнести готовую проповедь". Аргументация при этом была весьма любопытной: не всякому предстоит в будущем "состязаться с еретиками и раскольниками"15.
Усложнялось усвоение знаний и по другим причинам. Уровень профессиональной подготовки преподавателей был весьма неодинаков. Не вдаваясь в детали, заметим, что из отчетов ревизоров Учебного комитета при Синоде, а также из воспоминаний бывших семинаристов следует, что часть из них не обладала необходимыми педагогическими навыками. Но заменить их порой было некем.
Не могло не отразиться на уровне успеваемости и отношение к учебе. Многие семинаристы не отличались интеллектуальной всеядностью и, зная характер своей будущей деятельности, стремились приобрести скорее конфессиональные навыки и право на службу в приходе, нежели углубляться в существо и тонкости теологии. Да к тому же и учебников в семинариях катастрофически не хватало.
Не вдохновляли и карьерные перспективы: при самом удачном стечении обстоятельств доучившийся до 6-го курса студент мог стать всего лишь "попом". Повышение по службе зависело не столько от профессионального уровня, сколько от благосклонности епархиального начальства. Так, в Тверской епархии к началу XX в. чин протоиерея (старшего священника) имели лишь 72 из 1 072 священников16. Чаще всего принявших сан ожидала безвыездная жизнь в деревне и заведомо непростые взаимоотношения с крестьянами.
Воспитательный процесс был нацелен на формирование личности "идеального православного" в соответствии с тогдашними имперски-подданническими понятиями. Теоретики этого вопроса отрицали принципы светской педагогики (идеи В. Г. Белинского, К. Д. Ушинского). В центре их подхода стояла задача создания "всецельной личности", созревшей для религиозной жизни. Поэтому воспитание представлялось как комплексное воздействие на религиозную, психическую, эстетическую, моральную, интеллектуальную, социальную сферы и направлялось на выработку правильного сексуального поведения. К концу XIX в. в педагогических методиках все чаще говорилось о необходимости физического воспитания как меры "против усталости и неврастении". Однако большинство семинарских менторов считали достаточной "ту естественную гимнастику, которая главным образом состояла из бросаний снежками и кулачного боя" и сводили физическое воспитание к заботе "о пропитании подростков и предохранении их от простуды"17.
Огромное значение в этой педагогической модели отводилось искусству молитвы, сопровождавшей каждое действие, начинание, в том числе и наказание. В пореформенный период, когда розги заменили поклонами (за курение - 50 поклонов, за опоздание - 12, не чинно вышел из-за стола - 25), молитву и вовсе перестали воспринимать "как внешний знак религиозного настроения"18. Любопытно, что на преподавательском жаргоне молитву называли "упражнением". Рекомендовалось даже не исключать из семинарии мало способных учеников, если в них обнаружились "дух молитвы, деятельность, кротость, опрятность и прочее", и выдвигать их на должности "комнатных надзирателей"19. Методика приобщения к важнейшему христианскому действу не выходила за рамки
сложившегося ритуала и сводилась к выполнению полного молитвенного чина (с заутренями и вечернями), обязательному посещению всех воскресных и праздничных служб. Вопреки стараниям семинарских воспитателей результативность молитвенного воздействия была весьма сомнительной: "духовные подвиги"
172
скорее изнуряли юношей, чем умиротворяли их души. "Придешь, бывало, на молитву, - вспоминал митрополит Евлогий - в огромном зале стоят человек триста-четыреста, и знаешь, что '/2 или '/з ничего общего с семинарией не имеют: ни интереса, ни симпатии к духовному призванию. Поют хором молитвы, а мне слышится поют не с религиозным настроением, а со злым чувством; если бы могли, разнесли бы всю семинарию... "20
Поддержание должного "уровня православности" в семинарии осуществлялось и чисто дисциплинарными мерами. Ритм жизни духовных учебных заведений был жестко регламентирован. Символом порядка и времени был звон колокола — утром он поднимал на молитву, затем направлял в классы, обозначал перерывы на время принятия пищи и отдыха. Практически круглосуточно воспитанники находились под присмотром инспекторов, их помощников, а также выбранных начальством "старших" семинаристов, из которых многие по существу превратились в соглядатаев, получивших право в любое время войти в комнаты семинаристов, произвольно оценить их "бытовое поведение" и доложить начальству. Даже сами инспекторы считали "визитации" на квартиры "неудобоносимым игом", но ни один устав не отменил это право. Увы, "идейное" доносительство считалось тем непременным атрибутом православной культуры, который российское общество решительно не принимало.
Стандартный перечень "нарушений и проступков" состоял из десятков пунктов: воспитанникам духовных школ, в частности, запрещалось читать книги по собственному выбору, посещать театры, общаться с девицами, одеваться "по-светски" (носить пальто, картузы), стричься по моде. Все это и открывало широкие возможности для произвола инспектора. В дисциплинарных журналах можно было встретить такие записи: "волосы, как у барина", "пробор на голове самый тщательный", "волосы острижены очень с изысканностью" и т. п. 21
Даже за безобидную провинность можно было понести суровое наказание. Не секрет, что инспекторы порой сводили счеты с особенно докучливыми учениками. В 80-е гг. в Тверской семинарии был известен случай самоубийства воспитанника из-за преследований инспектора. Во Владимирской - весной 1895 г. учащиеся едва не закололи вилами помощника инспектора, а ректору архимандриту Никону злостный двоечник нанес удар топором по голове. Причиной столь зловещих расправ, резко контрастирующих с духом православной культуры, назывались "устрашения и беспощадные репрессии", при помощи которых ректор и инспекция поддерживали порядок в семинарии. Беда в том, что вместо строгой законности в стенах духовной школы "создавалась тяжелая атмосфера,... насыщенная злобой, страхом и ненавистью по отношению к начальству"22. Но не так ли было и во всем обществе?
Сами наставники не всегда являли образцы христианского поведения. Так, с 40-х гг. XIX в. в Тверской семинарии из поколения в поколение передавалась скандальная история о ректоре архимандрите Макарии, который под видом племянницы содержал любовницу. Разумеется, такие случаи были редкими, но в добродетельность пастырей семинаристы верили все меньше.
Особую трудность создавала устоявшаяся система межличностных отношений, причем напряженность в этой сфере накапливалась как по вертикали (наставники - учащиеся), так и по горизонтали (отношения между самими семинаристами). Взгляд большинства магистров и кандидатов богословия на детей сельских "попишек" весьма колоритно сформулировал ректор Тульской семинарии: "Семинаристы - это сволочь"23. В лучшем случае преподаватели испытывали к своим подопечным глубоко укоренившееся равнодушие. Вплоть до начала XX в. многие наставники да и церковные иерархии не могли смириться с тем, что к воспитанникам надлежит обращаться на "Вы" - это-де провоцирует гордыню24. Семинария лишь "давила" обучаемых, но не воспитывала и вовсе не дисциплинировала их ни в духовном, ни в общегражданском смысле. За оскорбления и унижения они воздавали сторицей, а некоторых преподавателей ненавидели лютой ненавистью.
Поведение семинарских церберов, как правило, вызывало осуждение либерально настроенных наставников юношества. Не случайно в 1905 г. член тверского комитета партии кадетов В. И. Колосов, преподававший гражданскую историю в Тверской семинарии, специально указал на необходимость решения проблемы "производственных" взаимоотношений в программе организованного им в городе "Союза преподавателей" духовных школ25. Заявление этой корпорации с призывом создать общероссийский союз было опубликовано в "Церковном вестнике". Из воззваний и обращений, которыми стали обмениваться лидеры появлявшихся объединений, следует, что обновление духовной школы они связывали не только с реформированием учебно- воспитательного процесса, но и с гарантиями прав личности и интересов учащихся26.
Примечательно, что семинаристы стремились копировать методы светской борьбы за свободу. Об укреплении духовных устоев внутри своей корпорации они не задумывались. Любопытна на этом фоне позиция более высокого семинарского и епархиального начальства —
173
оно обычно вело себя с благодушной отстраненностью. В скандальных ситуациях (не политического и не уголовного характера) оно могло даже выступить в защиту провинившихся, трактуя поступки воспитанников, как действия личностей "незрелых умственно и не сложившихся нравственно". В целом их не очень-то интересовала жизнь будущих батюшек, которые, со своей стороны, враждовали в сущности с непосредственными "начальниками", а не церковной властью.
Характерно и то, что любые внутренние конфликты в духовных школах начальство предпочитало "замять" - здесь сказывалась не только ханжеская, но и ведомственная этика. Так, в октябре 1900 г. тверской архиепископ Димитрий, получив из полиции известие о драке в публичном доме (!), устроенной семинаристами 5-го класса, советовался с синодальным начальством - стоит ли официально доносить о случившемся. В итоге один из участников этого постыдного скандала был уволен "по прошению", двое других - "по состоянию здоровья"27. В более серьезных случаях предусматривалась "кара на будущее" - отчисленным выставлялся низкий балл за поведение, что закрывало доступ в светские высшие учебные заведения и на выгодные чиновничьи места. Подобная перспектива пугала, а потому провинившиеся обычно были готовы демонстративно покаяться. Конформизм, ханжество и лицемерие пропитывали семинарскую среду. Взаимная нелюбовь пастырей и их чад накапливалась годами.
Не менее сложными были и межличностные отношения. "Бурсаки" консолидировались "по интересам" более чем специфично. Те, кто готовился к светской карьере или отчаянно сопротивлялся установленному порядку, стремились перебраться из семинарского общежития на частные квартиры и стать неподконтрольными ближайшему начальству.
Однако, что мог предложить юноше, только начинающему жить, провинциальный город? В конце XIX в. обычный губернский центр располагал двумя-тремя культурно-просветительскими учреждениями: театр, краеведческий музей, "ученая" комиссия. Но "ученые собрания", если и были доступны, то только особо одаренным студентам старшего курса, а посещение публичных увеселительных заведений строго воспрещалось. Но, нарушая устав, семинаристы чаще шли не в театр, а в кабак или даже в те места, "куда неприлично войти человеку даже в светском платье". Многие начинали пить и курить, конфликтовать с преподавателями. Митрополит Евлогий вспоминал: "Пили по разному поводу: празднование именин, счастливые события, добрые вести, просто какая- нибудь удача... Вино губило многих"28.
Проживание на квартирах порождало дополнительные проблемы. Администрация и владельцы жилья предпочитали, чтобы "поповичи" селились группами по 6-8 человек. И здесь проявляли себя бурсацкие традиции: старшие помыкали младшими, отбирали у них деньги, заставляли прислуживать себе, гоняли за водкой и папиросами. И если в общежитиях воспитанники попивали водку и покуривали исподтишка, то на квартирах пьянствовали почти открыто. Один из выпускников Владимирской семинарии оставил такое описание: "Я к вечеру возвратился на квартиру, где застал шум необычный. Густые облака дыма от скверного табака, куски и крошки хлеба, яичные скорлупы, недопитые и выпитые бутылки водки - на одном столе, а за другим полупьяные богословы и философы играли в карты - в стуколку, проигрывая те гривенники, которые с таким трудом добывали их родители"29. У тверских семинаристов нередко пиршества заканчивались потасовками: дрались между собой, с соседями по квартирам, с извозчиками30. Об агрессивности будущих батюшек в городе было хорошо известно.
Понятно, что даже профессионально ориентированными воспитанниками, которых трудно было оградить от подобного соседства, скоро овладевало отвращение к семинарии. Руководство последней фиксировало не только равнодушие к вере, но и факты богохульства: не явились к причастию, пропустили исповедь, порвали церковные книги и т. п. А жандармское ведомство отмечало: пели непристойные песни в престольный праздник перед храмом, один из семинаристов выбросил из отцовского дома иконы, другой заявил: "Лучше быть коновалом, чем священником"31.
Ученики духовных учебных заведений постоянно недоедали. В Одесской семинарии в 70-е гг. кормить казеннокоштных воспитанников полагалось 2 раза в день32. К концу века положение почти не улучшилось. Скудная пища и 200 постных дней в году, которые неукоснительно соблюдались, порождали непреодолимые голодные муки: мечтой студентов "был обычно кусочек мяса, так малы были его порции, так жадно мы делили кусочек отсутст- вующего ученика. Белый пшеничный хлеб был лакомством"33. Митрополит Вениамин (Федченков) - один из бывших ректоров Тверской семинарии (1913-1917 гг. ), вспоминал бунт, вспыхнувший из-за киселя, всем надоевшего во время поста34. У открытого в 1901 г. в Тверской семинарии благотворительного общества во имя святителя Тихона семинаристы запра-
174
шивали чай, сахар, масло (впрочем, некоторым нужнее были калоши, брюки, сапоги... ). В Новгородской губ. аналогичное общество также выдавало чай и сахар, и обувь35.
Подростки часто болели. Чесотка, расстройство желудка, цинга, ангина - вот неполный перечень болезней, которые порой заканчивались летальным исходом36. Бывший выпускник Тверской семинарии вспоминал, что врач на все жалобы больных отвечал: "Пей ромашку". Тяжело больных срочно отправляли домой.
Ясно, что опыт овладения богословскими премудростями в "духовной казарме" был весьма далек от идеального, и со временем на его основании выстраивалась определенная, столь же далекая от совершенства модель отношений духовенства и с обществом, и с властью.
"Ближней реакцией" на тусклую семинарскую обыденность было ребячески упрямое бунтарство, за которым следовал поиск "новой веры". Любая "несправедливость", например, пресечение курения, запрещение танцев с епархиалками (ученицами женских духовных училищ)37, вызывала и в прежние времена бурную реакцию. К началу
XX в. семинаристам стало свойственно стремление более "планомерно" отстаивать свои права с помощью бунта, начинавшегося в столовой, классе, библиотеке дружным "мычанием", топотом ног, а с наступлением темноты превращавшегося в битье стекол. В 90-е гг. XIX в. учащиеся старших классов стали объектом внимания со стороны всевозможных радикальных организаций, как правило, легко откликаясь на любые протестные призывы.
"Распропагандированные" членами этих организаций начинали вербовку сочувствующих из числа своих соучеников. Их "взрослое" покровительство льстило новичкам и те обычно легко попадали в сети
"революционеров". Поначалу неофитам предлагалась всего лишь нелегальная беллетристика. Первые книги были, по понятиям людей светских, безобидными - Пушкин и Толстой, Тургенев и Успенский, Некрасов и Горький, и т. п. Затем в ход шли рукописные журнальчики, для которых сами "заговорщики" писали стишки и статьи. Затем начиналось обсуждение той или иной "идеи". Так формировался круг "посвященных".
Митрополит Вениамин, в свое время тоже входивший в "революционную организацию", вспоминал, что новичков притягивали иностранные слова, которыми сыпали "идеологи". Смысла "учения" они зачастую не улавливали. Тем не менее, приобщившийся к "организации" в глазах начальства автоматически становился неблагонадежным: участие в тайных сходках, чтение запрещенной литературы приравнивалось к политическим преступлениям. Случалось, что игры в нелегальщину заканчивались трагически: один из тульских "заговорщиков", оказавшийся в поле зрения полиции, застрелился38. Не обходилось и без курьезов: так, в январе 1905 г. тверские "бурсаки" узнали адресок квартиры, куда можно явиться, чтобы "приятно" провести время без "знакомства с хозяевами и особого представления". Явились. Но вслед за ними нагрянула полиция, так как хозяева и их гости "приятно" проводили время... за чтением нелегальной литературы. В семинарии возник скандал. Незадачливые искатели приключений раскаялись, но в наказание были лишены отпусков39.
Понятно, что в лице преобладающей массы учащихся духовных школ власти имели вовсе не "революционеров", а недовольных молодых людей со свойственной их возрасту неуравновешенностью поведения. Тем не менее, недооценивать их протестные настроения было опасно, поскольку исчезали они со временем далеко не у всех.
Начальство "бунтовщиков" до поры до времени предпочитало не выносить сор из избы. Так, в марте 1899 г. после февральских волнений в Тверской семинарии (из-за недовольства инспектором Миловским) ректор архимандрит Василий успокаивал епархиального архиерея, заявляя, что недавние беспорядки среди его воспитанников - всего лишь "отголоски волнений, происходивших в это время в среде столичных студентов" (имелась в виду так называемая первая всероссийская студенческая забастовка). А самим учащимся, дабы охладить их пыл, заявил, что расценивает их действия всего лишь "как неуместную ребячью выходку"40. И тем не менее 11 участникам волнений по "гуманным" соображениям было предложено оставить семинарию с формулировкой "из-за лени и шалости". При этом им выставлялся отрицательный балл за поведение - выдавался своеобразный "волчий билет"41.
Позиция высокого церковного начальства была более решительной: Святейший Синод распорядился в случаях семинарских волнений немедленно закрывать "бунтующие классы или все учебное заведение", либо принимать меры, которые будут признаны "наиболее целесообразными"42. Предписание это было разослано по всем духовным семинариям.
Постепенно часть будущих священнослужителей стала усваивать азы той или иной радикальной идеологии. Есть сведения, что в Твери, Ярославле и Владимире они были связаны с социал-демократическими организациями с момента появления последних в губернских центрах. В Твери семинаристы еще в 90-е гг. участвовали в
"марксистских чтениях", а в начале 90-х гг. привлекались для провоцирования конфликтов на текстильных предприятиях43,
175
рабочие, которых ранее других попали под влияние питерских агитаторов. Примечателен и такой факт: в составе первого тверского комитета РСДРП, образованного в мае 1902 г., оказался ставший после революции 1905 г. убежденным меньшевиком Борис Александровский, еще с семинарской скамьи участвовавший в марксистском кружке44.
Не исключено, что именно Александровский вовлек некоторых соучеников в сферу деятельности комитета. Во всяком случае, тверским жандармам было известно, что он "водил знакомства" и с преподавателями семинарии, и со священниками45. Летом 1902 г. во время каникул был задержан с нелегальными произведениями семинарист Павел Прилуцкий; в мае 1904 г. отчислен за "неодобрительное поведение" Николай Дмитриев, пытавшийся переправить в Бежецкий уезд (Тверская губ. ) большевистскую литературу; в 1905 г. за большевистскую пропаганду был отчислен из учебного заведения их однокашник Евгений Михайловский46.
Отзывались воспитанники духовных школ и на пропаганду социалистов-революционеров. В 1904-1905 гг. в Весьегонском уезде во время каникул действовала созданная из них группа "эсеров", возглавляемая выпускником Тверской семинарии, в которую входили П. Рогов (сын протоиерея), М. Никольский, а также псаломщик В. Постников и несколько гимназистов. Странствуя из деревни в деревню, они призывали крестьян отбирать землю у помещиков и монастырей (!), не платить податей, бороться с самодержавием. При аресте у одного из них были изъяты не только эсеровские, но и большевистские издания47. В это время другая группа будущих батюшек - Леонид Толмачевский, Сергей Любимов, Дмитрий Малеин - без соблюдения каких-либо предосторожностей вела антивоенную пропаганду в трактирах, возле церкви и среди жителей поселка Осташково48, где и была задержана полицией.
Конечно, общая обстановка в стране способствовала радикализации действий семинаристов, как, впрочем, и гимназистов, и студентов. Деятели церкви отмечали факты массового уклонения выпускников от духовного звания, связывая это с имевшими место в обществе "глумлением над духовенством, ненавистью к нему".
На волне революционных событий кое-чего семинаристам удавалось добиться. Так, в ходе бунтов 1905-1906 гг. они на время стали хозяевами положения в своей "alma mater", потребовали отмены экзаменов, увольнения неугодных инспекторов, восстановления отчисленных ранее сокурсников. Возникла даже семинарская "революционная организация", куда из 720 воспитанников вошли 105. Была установлена связь с владимирскими товарищами, собраны денежные средства для "революционного дела", налажено издание газеты "Ученический листок", в которой появился призыв "Да здравствует Великая российская революция!" и был напечатан акростих
"Врагам России", где начальные буквы строк составляли: "Гурко - вор, Николай - хам и палач". В газете были также резкие высказывания в адрес архиепископа Николая, благословившего открытие в Твери филиала Союза русского народа. Тверские семинаристы были готовы присоединиться к общероссийской забастовке учащихся духовных школ. В мае 1907 г. один из активистов протестного движения получил телеграмму - сигнал к выступлению. Однако вскоре Центральный комитет общесеминарского союза был арестован, и акция протеста не состоялась50.
Противостоять бунтарям их однокашники из числа умеренных "прагматиков" и несуетных "поповичей", рано и окончательно определившихся в своем служении Богу, не могли, как не могли они и противопоставить им силу положительного примера. В итоге духовные семинарии стали скорее частью дающего сбои государственного механизма воспроизводства духовного сословия, нежели подлинным "рассадником" православной истины и благодати.
В условиях кризиса государственности это имело значительные последствия. Многие бывшие семинаристы стали
"настоящими" революционерами. Самый известный из них - Иосиф Джугашвили, в большевистском "миру" - Сталин. В 1894 г. он окончил духовное училище в Гори, поступил в Тифлисскую семинарию, но был исключен из нее в 1899 г., причем вполне возможно, что причины окончания его духовной карьеры были даже более банальными, чем участие в революционной деятельности. А. И. Микоян, согласно его официальной биографии, вступил в РСДРП за год до окончания армянской духовной семинарии в Тифлисе51. Н. И. Подвойский, руководитель захвата Зимнего дворца в октябре 1917 г., некогда учился в Нежинском духовном училище, а позднее был исключен из Черниговской семинарии.
Разумеется, разуверившиеся в Боге вовсе не обязательно должны были подаваться к большевикам - получались из них и марксисты совсем иного толка. Так, из полтавской духовной семинарии за украинофильскую пропаганду был в свое время удален С. В. Петлюра - тоже социал-демократ. С. Н. Булгаков некоторое время состоял в марксистах, хотя и раскаялся со временем в своем идейном прегрешении. Из этой среды выходили и неонародники.
В 1906 г. из семинарии за эсеровскую пропаганду были исключены будущий выдающийся ученый Н. Д. Кондратьев и лидер энесов А. В. Пешехонов.
176
Разумеется, среди "поповичей" и экс-семинаристов были и либералы: М. С. Аджемов, Я. К. Имшенецкий, Н. В. Некрасов - члены ЦК кадетской партии. Словом, российская политика начала XX в. пополнилась непропорционально большим числом выходцев из того самого немногочисленного "духовного" сословия, которому эта сфера деятельности была категорически противопоказана и многие члены которого сменили православное смирение на нечто прямо противоположное,
Примечания
1 См.: Доброклонский А. П. Руководство по истории русской церкви. М., 1999. С. 589; Л и т в а к Б. Г. Русское православие в XIX в. // Русское православие. Вехи истории. М., 1989. С. 335; Всеподданнейший отчет обер- прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1905-1907 гг. СПб., 1910. Приложения.
С. 155.
2 С у ш к о А. В. Духовные семинарии в России (до 1917 г. ) // Вопросы истории. 1996. № 11-12. С. 111; Леонтьева
Т. Г. Быт, нравы и поведение семинаристов в начале XX в. // Революция и человек. М., 1997.
3 Колосов В. И. История Тверской духовной семинарии. Тверь, 1889. С. 444; Зимин А. И. и др. Булгаков С. Н. // Отечественная история с древнейших времен до 1917 г. Энциклопедия. Т. 1. С. 305; Сосуд избранный. История российских духовных школ в ранее не публиковавшихся трудах, письмах деятелей Русской Православной Церкви, а также в секретных документах руководителей советского государства. 1888-1932. СПб., 1994. С. 101, 128-129.
4 Никитин И. С. Дневник семинариста. М., 1955; Помяловский Н. Г. Очерки бурсы. Саратов, 1953; Описание
сельского духовенства // Русский заграничный сборник. № 4. Berlin; Paris; London, 1858; и др.
5 Титлинов Б. В. Молодежь и революция. (Из истории революционного движения среди учащейся молодежи духовных и средних учебных заведений. 1860-1905 гг. ). Л., 1925; Ушаков А. В. Русская интеллигенция периода буржуазно-демократических революций // Интеллигенция и революция. XX век. М., 1985; Ватник Н. С. Движение учащихся средних учебных заведений во время первой русской революции. М., 1985.
6 См.: Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР. М., 1991 и др.
7 С у ш к о А. В. Указ. соч. С. 107-114.
8 Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995; его же. Православная церковь в истории Руси, России и СССР. М., 1996; П о л у н о в А. Ю. Под властью обер-прокурора. Государство и церковь в эпоху Александра 111. М., 1996; Римский С. В. Российская церковь в эпоху Великих реформ. М., 1999.
9 Государственный архив Тверской области (далее - ГА ТО), ф. 575, оп. 1, д. 625, л. 16 об.; д. 1552, л. 148;
Всеподданнейший отчет Святейшего Синода. 1905-1907 гг. Приложение 48. СПб., 1908, С. 155.
10 П и ч е т а И. Факты и воспоминания. Харьков, 1912. С. 81.
11 Иннокентий, митрополит. Несколько мыслей касательно воспитания духовного юношества // Опыты православной педагогики. М., 1993. С. 161.
12 Сборник действующих и руководственных церковных и церковно-гражданских постановлений по ведомству православного исповедания. Составитель Т. В. Барсов. Т. 1. СПб., 1885. С. 510-527.
13 Циркулярные указы Святейшего Правительствующего Синода. 1867-1900 гг. Составитель А. Завьялов. СПб..
1901. С. 13.
14 РГИА, ф. 802, оп. 10. Отчеты за 1904-1905 г. Д. 50, л. 26 об.
15 Иннокентий, митрополит. Указ. соч. С. 165.
16 Полный православный богословский энциклопедический словарь. Т. 2. М., 1992. Стб. 2150.
17 Историческая записка о состоянии Тверской духовной семинарии // Тверские Епархиальные ведомости (ТЕВ).
1882. № 3. С. 79.
18 Там же. С. 75.
19 И н н о к е н т и й, митрополит. Указ. соч. С. 166, 170.
20 Евлогий (Георгиевский), митрополит. Путь моей жизни. М., 1994. С. 81.
21 Колосов В. И. История Тверской духовной семинарии. Тверь, 1889. С. 328.
22 Е в л о г и й, митрополит. Указ. соч. С. 71.
23 Там же. С. 27.
24 Иннокентий, митрополит. Указ. соч. С. 170.
25 РГИА, ф. 802, оп. 10, 1905, д. 85, л. 1.
26 Церковный Вестник. 1905. № 51-52. Стб. 1539; РГИА, ф. 802, оп. 10, 1905, д. 85, л. 21, 23.
27 РГИА, ф. 802, оп. 10, 1900, д. 4, л. 179-179 об.
177
28 Е в л о г и й, митрополит. Указ. соч. С. 26.
29 Цит. по: С у ш к о А. В. Указ. соч. С. 111.
30 ГА ТО, ф. 575, оп. 1, д. 397, л. 41-42; Колосов В. И. Указ. соч. С. 326.
31 ГА ТО, ф. 927, оп. 1, д. 906, л. 20.
32 Ю. Г. Из воспоминаний о духовной школе 70-х годов. Киев, 1902. С. 17.
33 Е в л о г и й, митрополит. Указ. соч. С. 28.
34 Вениамин (Федченков), митрополит. На рубеже двух эпох. М., 1994. С. 94.
35 ГА ТО, ф. 575, оп. 1, д. 1472, л. 72-73; С у ш к о А. В. Указ. соч. С. 112.
36 ГА ТО, ф. 575, оп. 1, д. 1470, л. 114.
37 Вениамин, митрополит. Указ. соч. С. 93.
38 Там же. С. 116-119; Е в л о г и й, митрополит. Указ. соч. С. 29.
39 РГИА, ф. 802, оп. 10. Отчеты за 1904-1905 г. Д. 50, л. 35.
40 Там же, оп. 10, 1900, д. 34, л. 136.
41 Там же, л. 138.
42 ГА ТО, ф. 160, оп. 1, д. 7807, л. 1.
43 Александров П. К. Очерк рабочего движения в Тверской губернии. 1885-1905. Тверь, 1923. С. 29; ГА ТО, ф.
575, оп. I, д. 574, л. 69; д. 546, л. 67 об.; Шаповалов А. С. В борьбе за социализм. М., 1957. С. 208.
44Деятели революционного движения. Биобиблиографический словарь. М., 1927-1931. Т. 5. Вып. 1. С. 64.
45 ГА ТО, ф. 927, оп. I, д. 354, л. 16 об., 22-22 об.
46 Там же, д. 552, л. 3-4; д. 769, л. 3; ГА РФ, ф. 102, оп. 10, 1905, д. 5, л. 6.
47 ГА ТО, ф. 927, оп. 1, д. 906, л. 2-5.
48 Там же, д. 715, л. 3.
49 Там же, д. 906, л. 13.
50 Там же, д. 1237, л. 3, 4, 29.
51 Политбюро (Президиум) ЦК партии в 1917-1989 гг.: персоналии. М., 1989. С. 24, 47.
|
