Синодальный строй Православной Церкви в России, просуществовавший со времен императора Петра Великого, заменил собой старый порядок церковной организации, установленной Церковными Соборами и возглавляемой патриархами. Петру Великому в своей громадной работе переустройства и обновления всех сторон государственной и общественной жизни в России пришлось бороться с очень сильным сопротивлением почти всех слоев старого московского общества, в том числе и духовенства. Лишь меньшинство представителей этого общества сочувствовало его реформам и сознательно ему в них помогало. В течение всего его царствования Петра Великого беспокоила и озабочивала мысль о том, что после него консервативные старые силы в стране снова возьмут верх, сведут на нет все его новшества и реформы и повернут Россию в старое московское русло. Центром и авторитетом, вокруг которого могли бы собраться силы прошлого, мог оказаться патриарх. Поэтому у Петра Великого созрело намерение заменить единоличное возглавление Православной Церкви коллегией епископов, сочувствующих его реформам, что он и выполнил в скором времени после кончины последнего патриарха Адриана. В проведении этой церковной реформы он нашел убежденного сторонника и сотрудника в лице архиепископа Новгородского Феофана Прокоповича. Этот епископ был уроженцем Украины и получил образование в Киевской Духовной Академии, переформированной из старой Киевской Греко-латинской духовной коллегии. Православное духовенство Украины и Литвы времен польского владычества, закаленное в борьбе за православие против католичества, стояло всегда на большей высоте, в особенности в образовательном отношении, чем духовенство Московской Руси. В особенности велики заслуги в деле поднятия образовательного уровня духовенства православных братств в этом краю у знаменитого митрополита Киевского Петра Могилы, в первой половине XVII столетия много потрудившегося над распространением просвещения среди духовенства своей митрополии и основавшего в Киеве высший рассадник духовного просвещения, упомянутую Греко-латинскую духовную коллегию. Слава о благотворной деятельности этого митрополита достигла Москвы, и по просьбе царя Алексея Михайловича им были присланы в Москву несколько ученых монахов, которые и основали при Московском Андреевском монастыре духовную коллегию, подобную Киевской. Ученики как этой коллегии, так и Киевской, составили ту группу духовенства, на которую Петр Великий мог положиться в деле проведения своей церковной реформы. Из них наиболее убежденным и горячим сторонником реформ и явился упомянутый Феофан Прокопович, составивший для царя новый Церковный Регламент устройства Русской Православной Церкви.

Перестраивая весь государственный аппарат как в центре, так и на местах, Петру Великому приходилось привлекать к работе в нем не одних только людей, действительно сочувствующих его реформам, которых было далеко не достаточно, но и людей, в душе тяготеющих ко всему старому. Полного доверия к их работе царь, очевидно, иметь не мог, и для того, чтобы получать постоянное осведомление об их деятельности и проводить повсюду свои намерения, он назначал ко всем центральным и местным правительственным учреждениям агентов центральной власти, получивших название фискалов. При центральных правительственных коллегиях состояли обер-фискалы. Впоследствии они были переименованы в прокуроров и обер-прокуроров. Был такой обер-фискал приставлен и к Синоду Православной Церкви. Роль его заключалась, по Регламенту, лишь в том, чтобы, совершенно не вмешиваясь в чисто церковные дела, ведать канцелярией и хозяйственным управлением Синодального ведомства и наблюдать за соответствием всех решений Синода существующим государственным гражданским законам. По всем этим вопросам он имел личный доклад государю. Это последнее обстоятельство, конечно, придало должности обер-прокурора Синода особо крупное значение.

Синод, учрежденный Петром Великим, состоял из постоянных и временных членов. В постоянные входили три митрополита: Петербургский, Московский и Киевский – и еще несколько представителей высшего белого и черного духовенства, особо назначаемых высочайшим указом, и затем несколько временных членов, вызываемых на один год постоянным составом Синода из числа епархиальных архиереев. Председательствовал в Синоде старейший митрополит.

Петровская реформа высшего церковного управления, в сущности, ввела это управление в общую систему государственного управления страной и лишила Церковь того положения, которое она занимала при царях, когда важнейшие вопросы церковного управления обсуждались и решались на Церковных Соборах и на них же избирался патриарх, в лице которого сосредоточивалась в годы между Соборами высшая административная церковная власть и авторитет которого, как, например, при патриархах Филарете и Никоне, почти равнялся авторитету царя. Бюрократический дух, который постепенно все сильней овладевал всеми новыми правительственными учреждениями, завладел также новым церковным управлением, как в центре, так и на местах, и проявлялся он всего сильней, конечно, в центре в лице обер-прокуроров, которые по своему положению всегда имели возможность влиять на решение Синода и направлять административную жизнь Церкви по своему усмотрению. Исключения бывали лишь тогда, когда среди высших иерархов Церкви появлялись личности исключительные по своим дарованиям, уму и авторитету, перед которыми обер-прокурорам приходилось отходить на второй план.

Так было, например, в последнее десятилетие царствования императрицы Екатерины II и до первых годов царствования императора Александра I при митрополите Московском Платоне (Левшине) и еще более того при совершенно исключительной личности – митрополите Московском Филарете (Дроздове), пробывшем во главе Московской митрополии во все царствование императора Николая I и в первую половину царствования императора Александра I. Наиболее же полного своего проявления бюрократизм в церковном управлении и самовластие обер-прокуроров достигло при обер-прокуроре К.П.Победоносцеве. Бывший профессор гражданского права Московского университета, приглашенный преподавать законоведение наследнику престола цесаревичу Николаю Александровичу и его брату великому князю Александру Александровичу, с воцарением последнего он был назначен обер-прокурором Святейшего Синода, на каковой должности и пробыл все время царствования императора Александра III, a также и половину царствования императора Николая II.

Человек крайних консервативных взглядов, характера твердого и властного, он, будучи по должности членом кабинета министров и имея личный доклад у государя, влиял на все направление внутренней политики государства. В своем же ведомстве влияние и мнение его во всех делах Синода были решающими. При нем более чем когда-либо укрепилась и практиковалась вредная система частых передвижений архиереев из одной епархии в другую в виде поощрения или наоборот. А архиереи, со своей стороны, применяли то же по отношению к подчиненным им приходским священникам, переводя одних в награду из более бедного прихода в богатый, а провинившихся – из богатого в бедный. Зависимость епархиальных архиереев от Синода и приходских священников от своего епархиального архиерея стала абсолютной. Ни епархиальных съездов (не говоря уже о Церковных Соборах), ни приходских собраний не созывалось, и с мнением и голосом мирян в церковных делах синодальная Церковь не находила нужным считаться, соборного начала, на котором строилась Православная Церковь с древнейших времен, и что ее главным образом отличало от церкви Римско-католической, фактически в Синодальный период в Русской Церкви более не существовало.

С создавшимся положением люди истинно церковные не могли примириться, и как в среде наиболее просвещенных и независимых в своих взглядах иерархов, между которыми особенно выделялся доктор богословия архиепископ Волынский, позже Харьковский, Антоний (Храповицкий), так и в церковной литературе все чаще и настойчивей стали высказываться мысли о необходимости перемен и созыва для этого Поместного Собора Русской Православной Церкви. Победоносцева к тому времени уже не было. Преемники же его часто сменялись и не пользовались больше его авторитетом. Об этих течениях церковной мысли и желаниях было доведено до сведения императора Николая II. Мысль о созыве Поместного Собора ему понравилась, так как напоминала ему близкий его сердцу старый русский московский быт и эпоху любимого его царя Алексея Михайловича. По его приказанию Синодом было образовано, еще за несколько лет до войны, под председательством члена Синода архиепископа Одесского Платона, так называемое Предсоборное Присутствие, которое должно было выяснить возможность созыва собора и разработать, применительно к бывшим ранее соборам, порядок представительства на нем и примерную программу его работ.

Работы Предсоборного Присутствия продвигались весьма медленно, да их и не торопили, и лишь Февральская революция 1917 года заставила работы эти ускорить, так как возникал вопрос о совершенно новом положении Церкви в государстве с предоставлением ей самостоятельно установить форму своего центрального и местного управления. Прежде всего, Присутствию надлежало составить проект избирательного в Собор положения. При этом, считаясь с тем, что, по понятию Православной Церкви, Церковь составляет не одно лишь духовенство, а духовенство вместе со всем обществом верующих, на соборе верующие миряне должны были быть соответственно представлены. Так было и на древних Церковных Соборах.

Собор намечался в следующем составе. Все правящие епископы, затем: выборные от епархий, избираемые на епархиальных собраниях, которые в свою очередь составлялись из представителей приходов, причем на этих собраниях могли быть избраны безразлично лица духовные или миряне; представители главнейших монастырей и Духовных Академий; наконец, представители государственных законодательных учреждений: Государственного Совета и Государственной Думы. В конце лета 1917 года положение о выборах на Собор было Синодом утверждено, и выборы назначены на конец августа. Также в общих чертах была выработана программа занятий Собора. Вопрос о том, следует ли восстановить Патриаршество или же сохранить коллегиальное возглавление церковной администрации Синодом, оставлен был открытым. Дело в том, что по этому вопросу в церковных кругах существовало большое разногласие, и в особенности в кругах профессуры Духовных Академий восстановление Патриаршества ощущалось как поворот назад, куда-то в старину, и не встречало сочувствия.

Летом 1917 года ушел на покой престарелый митрополит Московский Макарий, и возник вопрос о его заместителе. Синодом было решено, как большое новшество, предоставить Московской епархии избрать на епархиальном собрании кандидата, который потом был бы утвержден Синодом. Любопытно, что в московских кругах, близких к Церкви, совершенно серьезно стала обсуждаться кандидатура в московские митрополиты мирянина, чрезвычайно популярного в этих кругах бывшего московского губернского предводителя дворянства А.Д.Самарина. Конечно, в случае его согласия ему пришлось бы принять монашество. По-видимому, согласия от него получено не было, и на епархиальном собрании единодушно выбран был проживавший в это время в Москве архиепископ Литовский и Виленский Тихон. Он был ранее архиепископом Ярославским, а еще ранее – православным епископом Северо-Американским, и всюду заслужил общую любовь и уважение. Я хорошо знал архиепископа Тихона в бытность его архиепископом Литовским, и он, объезжая свою епархию, прожил как-то несколько дней у нас в Юрбурге. Человек большого ума и житейской мудрости, чрезвычайно простой и приветливый в обхождении со всеми, он производил на всех какое-то особенно обаятельное впечатление.

Выборы на Собор состоялись повсеместно в половине августа. При этом от Государственного Совета выбраны были профессор, князь Е.Н.Трубецкой, граф Д.А.Олсуфьев и Вл.И.Гурко, а от Государственной Думы – В.П.Шеин, Е.П.Ковалевский, Вл.Н.Львов, прот<оиерей> Трегубов и я.

В середине сентября Церковный Собор открылся в большом новом здании Синодального ведомства в Москве, находящемся невдалеке от Духовной семинарии. В этой последней были поселены члены собора. Архиереи же были размещены по московским монастырям. После торжественного молебна, отслуженного старейшим митрополитом Киевским Владимиром, окруженным сонмом духовенства, он же и открыл первое заседание Собора в большой аудитории епархиального дома. В ней места для членов Собора расположены были амфитеатром. Епархиальные же архиереи, числом около сорока, расположились на возвышенной платформе по бокам и сзади стола для президиума. По предложению председателя Предсоборного Присутствия архиепископа Платона председателем общих заседаний был избран единогласно митрополит Владимир, товарищем же председателя – архиепископ Новгородский Арсений. Секретарем Церковного Собора был избран член Государственной Думы Вл.П.Шеин, а также выбраны были комиссии по проверке полномочий и по внутреннему распорядку. Затем архиепископом Платоном было доложено утвержденное Синодом положение о порядке работ Церковного Собора, которое Собором и было принято к руководству. По этому положению, все решения и пожелания, принятые на общем собрании членов Собора, получали силу соборного решения лишь после утверждения их Собором всех присутствующих епархиальных архиереев. Общие заседания Собора были публичными. Для публики отведены были места в верхних рядах амфитеатра.

Все первое время общие собрания Собора были посвящены заслушанию докладов, привезенных с собой членами Собора, и их обсуждению. Касались они самых разнообразных вопросов церковной жизни. Наблюдая со своего места в амфитеатре за членами Собора и выслушивая их выступления, я мог составить себе довольно точное представление о его составе. Члены Собора, избранные на епархиальных собраниях, представляли, в общем, довольно серую массу, в большинстве типа соборных протоиереев и церковных старост из среды среднего купечества и зажиточного крестьянства. Интересны по своим докладам, но и подчас слишком говорливы были профессора Академии. К их группе принадлежал также один из самых значительных и талантливых участников Собора, молодой еще инспектор Московской Духовной Академии архимандрит Иларион. Своими выступлениями, всегда умными и красиво изложенными, и всем своим внешним обликом он очень скоро приобрел общую симпатию на Соборе. Он был впоследствии архиепископом Верейским, был сослан на Соловки, где и погиб. Из членов законодательных учреждений запомнился мне профессор философии права Московского университета князь Е.Н.Трубецкой, в каждом горячо сказанном слове которого всегда звучала глубокая вера, патриотизм и искренность убеждения. Среди архиереев лишь немногие выдвигались из общего довольно шаблонного уровня. Таковыми, несомненно, были доктора богословия: упомянутый выше архиепископ Харьковский Антоний и архиепископ Новгородский Арсений. Последний оказался прекрасным руководителем общих собраний Собора. Затем: архиепископ Таврический Димитрий (из грузинских князей), архиепископ Тамбовский Кирилл, замечательно видный и величественный и притом прекрасный оратор, и, наконец, епископ Уфимский Андрей (князь Ухтомский), привлекший к себе внимание еще в дособорные годы своей независимостью и оригинальностью своих суждений.

Бросался в глаза также один епископ, одетый иначе, чем остальные. На нем была однобортная ряса с небольшой пелериной, обшитой красным кантом, и небольшой круглый клобук, обшитый по борту красным. Это был епископ единоверческой церкви, то есть части старообрядцев, приемлющих священство, присоединившихся во второй половине XIX столетия к господствующей Православной Церкви с сохранением древних обрядов. Но лицом, несомненно наиболее привлекавшим общее внимание, был представитель Троице-Сергиевской лавры схимонах старец о. Алексий. Глубокий старик, он пробыл много лет в затворе в Зосимовской пустыни, и лишь по настоятельной просьбе всей братии самой Лавры и всех ее пустыней согласился выйти из затвора и быть ее представителем на Соборе. Вокруг его личности был какой-то ореол святости, который ощущался всеми присутствующими, вызывал невольно по отношению в нему во всех, от мала до велика, чувство глубокого уважения и даже, я скажу, пиетета.

По мере заслушания докладов выяснялось, на какие группы надо будет разбить вопросы, подлежащие решению Собором, и какие комиссии надо образовать для предварительной их обработки. Это оказались: комиссия по центральному церковному управлению, по епархиальному и приходскому управлению, по вопросам хозяйственным и финансовым, по церковным учебным заведениям, по монастырям, по вопросу о старообрядчестве и сектантстве. Комиссии эти были выбраны и тут же приступили к работе. Я принял участие в комиссии по старообрядчеству и сектантству.

Мне пришлось близко познакомиться со старообрядцами в Литве. Они проживали в Виленской и Ковенской губерниях уже с конца XVII и начала XVIII столетия, уйдя в Литву, спасаясь от гонений в России. Часть из них проникла даже в Восточную Пруссию, где в районе Мазурских озер было до последнего времени несколько русских старообрядческих селений и даже монастырь. Число их в упомянутых двух губерниях достигало в мое время 100 000 человек. В Ковенской губернии селения их находились в нескольких уездах, в Ново-Александровском же, по соседству с крупным центром старообрядчества Двинском (уже в Лифляндской губернии), они густо заселяли район озер. Занимались они не столько земледелием, земли у них было мало, как огородничеством и в большом размере культурой клубники. Ранняя клубника на рынках Петербурга была преимущественно из этих мест. На летний же строительный сезон артели их плотников и каменщиков расходились на стройки по всему краю, причем некоторые, начав с небольших подрядов, затем, широко развив дело, достигли положения очень крупных подрядчиков, строивших большие мосты, казармы и казенные здания на пространстве всей России, таковыми были, например, виленские братья Пименовы. Все они были старообрядцами беспоповского толка.

Я очень любил посещать их селения, которые среди массы литовского населения Ковенской губернии сохранили полностью свой старорусский характер. Жители их, совершенно не смешиваясь с литовским населением, и во внешнем своем виде, и в одежде, и в убранстве изб, и в своем говоре создавали впечатление, что находишься где-то в коренной старой Руси. Бывал я также и в их моленных, в которых нередко можно было видеть действительно ценные старые иконы.

Ежегодно старообрядцы Литвы, Латвии и Эстонии собирались в лице самых авторитетных своих представителей и наставников на съезды в одной из трех столиц. Я бывал на этих съездах и любовался замечательно благообразными и типично русскими лицами их стариков, их мудрыми суждениями и часто замечательно меткими словечками. Мое близкое знакомство со старообрядцами в Литве отразилось на выборах в IV Государственную Думу. Старообрядцы Ковенской губернии отдали мне все свои голоса, чем обеспечили мое избрание.

В Соборной комиссии по старообрядческим и сектантским делам председательствовал архиепископ Антоний. Большой знаток этих вопросов и сторонник того, чтобы найден был путь церковного примирения со старообрядцами, который облегчил бы им возможность воссоединения с господствующей Церковью, он на каждом заседании комиссии читал нам настоящие лекции. Эти его лекции были захватывающе интересны, и я с большим удовольствием посещал заседания комиссии.

Подошли дни Октябрьской революции. В Петербурге захват власти большевиками произошел в один день и почти без сопротивления. Не то было в Москве. Восстание большевиков началось на окраинах города, и оттуда их отряды, состоящие из солдат запасных батальонов и вооруженных рабочих, двинулись к центру города. В центре же на подступах к Кремлю сорганизовалось сопротивление, в состав которого вошли юнкера военных училищ и присоединившиеся к ним офицерские группы. В городе возникло чисто боевое положение со стрельбой, как ружейной, так и даже артиллерийской, при медленном продвижении большевиков от периферии города к центру. И это продолжалось почти целую неделю. Я проживал в это время в гостинице «Националь» близ Кремля, а так как работы Церковного Собора происходили в районе, удаленном оттуда и находящемся ближе к окраинам, то мне пришлось перебраться на жительство в семинарию. Очень скоро наша семинария оказалась в непосредственной близости к фронту наступающих большевиков. Во избежание внезапного захвата как ее, так и здания, в котором заседал Собор, решено было вокруг обоих зданий установить и днем и ночью караулы из членов Собора. Ими распоряжался и постоянно их проверял молодой епископ Камчатский Нестор, бывший миссионер среди инородцев Северной Сибири. Вместе с тем послана была делегация во главе с архиепископом Платоном в штаб большевиков, для того, чтобы их уведомить о заседаниях Собора и обеспечить ему нейтралитет. Этот нейтралитет был большевиками за Собором признан.

Странное создалось в городе положение. С двух сторон шла стрельба. На улицах же не прекращалось движение, и люди свободно переходили из одного городского сектора в другой, занятый противной стороной. Патрули той и другой стороны пропускали людей свободно, лишь обыскивая, нет ли оружия. Помню, как я пошел навестить родственников моей жены, живших на Поварской улице. Подойдя по переулку к широкой Поварской улице, я услышал на ней сильную ружейную стрельбу и увидел кучку людей, стоящих у углового дома и выглядывающих из-за угла на Поварскую. Выглянул и я, и увидел, что шагах в двадцати улицу пересекал окоп, в котором сидели солдаты и рабочие, усиленно стреляя по направлению к Арбатской площади и Александровскому военному училищу. Стоять нам надоело, и вот один из нас закричал сидящим в окопе: «Да перестаньте же стрелять! Нам надо улицу перейти». В ответ раздалось: «Ну, ладно. Только живее». Действительно, стрельба прекратилась, и мы улицу перебежали благополучно. Вообще жители Москвы плохо отдавали себе отчет в серьезности происходящего и проявляли какое-то легкомысленное безразличие. А между тем стрельба в городе влекла за собой немало случайных и напрасных жертв. Я сам видел, как один человек, переходя улицу, был убит случайной пулей. А в доме, куда я ходил на Поварской, одна девушка, подойдя к окну во время артиллерийского обстрела Кремля от Кудринской площади, была смертельно ранена преждевременным разрывом шрапнели. К тому же безразличию и легкомыслию можно отнести и тот факт, что активное участие на стороне юнкеров приняли лишь очень незначительные группы офицеров. Между тем как в Москве в это время их находилось несколько десятков тысяч человек.

Сопротивление юнкеров все слабело, и на Церковном Соборе возникло опасение за целость кремлевских храмов и патриаршей ризницы при занятии Кремля отрядами большевиков. Снова была послана делегация от Собора в большевистский штаб, и там ей удалось договориться о том, чтобы при каждой колонне, вступающей в Кремль, находились представители Собора, которые немедленно и приняли бы под свою охрану все кремлевские соборы и патриаршую ризницу. Это и было сделано, когда к концу недели юнкера капитулировали. Все святыни Кремля были ограждены от расхищения.

Все эти дни заседания Церковного Собора не прерывались, и он заседал под трескотню ружейной и грохот артиллерийской стрельбы. Не помню уже сейчас, кто первый сделал с кафедры заявление, что теперь, при всем том, что происходит, самым главным и срочным делом Собора является восстановление Патриаршества, к чему и надо приступить немедленно, отложив все прочие вопросы. Это заявление было поддержано многими голосами, но нашлись еще колеблющиеся и сомневающиеся, опять из среды академической профессуры. Но вот попросил слово схимонах, старец отец Алексий. Он сказал всего несколько слов, но так просто и с таким чувством глубокого убеждения, что все возражения потеряли сразу всякий смысл. Все собрание было охвачено каким-то сознанием правоты и необходимости того, что надо теперь сделать, и вопрос о восстановлении патриаршества был решен единогласно. Затем было решено выборы и интронизацию Патриарха произвести применительно к порядку, существовавшему на древних Православных Соборах. По этому порядку, Собор прежде всего избирал трех кандидатов. Выборы были произведены в один из ближайших же дней и выбранными оказались, в порядке большинства полученных голосов: архиепископ Антоний, архиепископ Арсений и митрополит Московский Тихон. По древнему византийскому обычаю, записки с именами трех кандидатов клались в ковчег на алтарь храма Святой Софии в Константинополе, и в конце торжественного богослужения в алтарь вводился мальчик младенческого возраста, который и вынимал одну из трех записок. Тот, имя которого было написано на вынутой записке, и провозглашался Патриархом. Когда этот порядок был оглашен на Соборе, то из среды членов Собора раздались голоса: «Зачем нам мальчик, когда среди нас находится святой человек. Его надо просить вынуть записку». Так и было решено. Записку просили вынуть схимонаха о. Алексия. Конечно, первая мысль и общее желание было, чтобы церемония провозглашения Патриарха состоялась в кремлевском Успенском соборе, но на это советская власть не согласилась, пришлось остановиться на храме Христа Спасителя, куда для этого случая была перенесена с разрешения властей из Успенского собора величайшая московская святыня, икона Владимирской Божией Матери.

В назначенный день огромный храм Христа Спасителя был переполнен народом. Вход был свободный. Литургию совершал митрополит Владимир в сослужении многих архиереев. Пел, и пел замечательно, полный хор синодальных певчих. В конце литургии митрополит вынес из алтаря и поставил на небольшой столик перед иконой Владимирской Божией Матери, слева от Царских врат, небольшой ковчег с именами выбранных на Церковном Соборе кандидатов в Патриархи. Затем он встал, окруженный архиереями, в Царских вратах, лицом к народу. Впереди, лицом к алтарю, встал протодиакон Успенского собора Розов. Тогда из алтаря вышел старец о. Алексий в черной монашеской мантии, подошел к иконе Богоматери и начал молиться, кладя земные поклоны. В храме стояла полная тишина, и в тоже время чувствовалось, как нарастало общее нервное напряжение. Молился старец долго. Затем встал с колен, вынул из ковчега записку и передал ее митрополиту. Тот прочел и передал протодиакону. И вот протодиакон своим знаменитым на всю Москву, могучим и в то же время бархатным басом медленно начал провозглашать многолетие. Напряжение в храме достигло высшей точки. Кого назовет? «...Патриарху Московскому и всея Руси Тихону!» – раздалось на весь храм, и хор грянул многолетие. Это были минуты, глубоко потрясшие всех, имевших счастье присутствовать. Они и теперь, через много лет, живо встают в моей памяти.

Избранные на Соборе кандидаты на богослужении не присутствовали. Они оставались на своих подворьях. Сразу после богослужения делегация от Собора во главе с митрополитом Владимиром поехала в Троице-Сергиевское подворье оповестить митрополита Тихона о том, что он стал Патриархом. Патриарх Тихон ответил делегации, как в старину, словами: «Со смирением приемлю, ничесоже вопреки глаголю». И в тот же день уехал в Троице-Сергиевскую Лавру молиться и говеть.

Через две недели состоялась интронизация Патриарха Тихона. На этот раз власти разрешили совершить это церковное торжество в Успенском соборе, но при условии, чтобы на нем присутствовали по билетам лишь одни только члены Церковного Собора. Я не помню всех подробностей богослужения. Если всякое архиерейское служение Православной Церкви всегда очень красиво и торжественно, то на этот раз оно было и тем и другим еще в большей степени. Стоя в древнем Успенском соборе с его стенами и колонами, расписанными старыми фресками и с его чудным многоярусным старинным иконостасом, соборе, в котором происходило когда-то столько патриарших богослужений и в котором короновались все цари и потом императоры России, я, как и, наверное, все присутствующие, отрешился от настоящего и уходил мыслями в великое прошлое своей родины, которое было так тесно всегда связано с церковной жизнью.

После литургии Патриарх вышел из алтаря уже не в облачении, а в патриаршей мантии патриарха Никона и в белом клобуке патриарха Адриана, с алмазным крестом на нем и вышитыми золотом херувимами, и с жезлом святого митрополита Петра в руке. Встав на амвон впереди Царских врат, он благословил всех присутствующих. Высокого роста, с лицом таким типично-русским, простым и в тоже время значительным, на этом месте, в древнем одеянии российских патриархов, он был совершенно воплощением великих московских святителей. На молебен после литургии патриарх встал на старое Патриаршее место под сенью у правой передней колонны собора. Впервые после свыше двухсот лет на этом месте снова стоял Патриарх. Расходились мы из Успенского собора в радостном настроении и с тем чувством, которое охватило нас всех еще в тот день, когда единогласно было принято решение о восстановлении Патриаршества, и в котором я, по крайней мере, находился все эти дни. Вокруг все рушилось, рвались все старые скрепы как государственной, так и общественной, и даже семейной жизни, и вот, тут, на Церковном Соборе, мы творим великое историческое дело, мы закладываем фундамент нового морального и религиозного возрождения России и, восстанавливая Патриаршество, создаем тот центр, вокруг которого это возрождение произойдет. Это сознание и это убеждение и теперь, несмотря на все то тяжелое, через которое пришлось пройти Русской Православной Церкви, во мне так же твердо, как и в те великие дни.

Работа на Церковном Соборе, главным образом, в комиссиях, продолжалась еще несколько недель, и затем, в половине декабря, был сделан перерыв до весны, и члены Собора разъехались по епархиям.

Собраться снова удалось лишь в конце весны, после Пасхи, так как всю зиму, после заключения Брест-Литовского мира, благодаря массовому устремлению солдат с фронта скорей по домам и началу гражданской войны, железные дороги были совершенно дезорганизованы и разъезжать стало просто невозможно. Мне же удалось вернуться на Собор из Крыма, где я проводил зиму с моей семьей, лишь в середине июня. За это лето на Соборе обсуждались и принимались доклады, подготовленные комиссиями. Были приняты доклады о Высшем церковном управлении, о епархиальном управлении, приходский устав и т. д.

Осталось у меня ярко за это время в памяти мое двукратное посещение с членами комиссии по старообрядческим делам старообрядческого Рогожского кладбища под Москвой. Это был центр старообрядчества, приемлющего священство (так называемого Австрийского согласия). На нем, кроме двух больших храмов, богадельни и духовной школы, был целый поселок бревенчатых изб, где проживали старообрядческий Московский архиепископ и его викарный епископ, духовенство, певчие и старики-начетчики. Ездили мы туда, чтобы выяснить в беседе со старообрядческими духовными руководителями возможность воссоединения их с господствующей Церковью.

Беседа состоялась в одной из больших изб с длинными скамьями вдоль стен, на которых расселись вдоль одной стены старообрядческие духовные лица и вдоль другой, напротив них, мы, представители Соборной комиссии. Вся обстановка и лица присутствующих живо напомнили мне те беседы, или, вернее, споры «о вере», которые происходили в Москве в XVII столетии. Но на этот раз споров, в сущности, никаких не было. Мы им изложили в подробностях весь ход работ Собора и характер перемен, произведенных Собором во всем укладе церковной организации. Наше сообщение было выслушано с интересом и с явным сочувствием. Запомнилась мне красивая фраза, сказанная одним из присутствующих старообрядцев: «В вашей новизне старина слышится». Что же касается возможности воссоединения, то, по словам старообрядцев, о нем можно будет говорить лишь после того, как с них будет снята клятва, наложенная на них Поместным Церковным Собором 1667 года. А так как на этом Соборе присутствовали, и решения его скрепили двое восточных патриархов, то они считали, что клятва с них, для того, чтобы иметь силу Соборного решения, должна быть снята Собором с участием тех же патриархов или их уполномоченных представителей. Тщетно старались мы им разъяснить, что клятва была наложена не на старообрядцев как таковых, а на те старые обряды, которые были признаны Собором неправильными. Они, как всегда придавая особое значение форме, твердо стояли на своем предварительном условии. Конечно, для его выполнения надо было списаться с восточными патриархами и затем снова созвать Поместный Собор в его прежнем или уже в новом составе. Все это требовало много времени, и дело, таким образом, откладывалось. В эти дни при посещении Рогожского кладбища мне показано было в его храмах много очень редких старых икон, и, выслушивая объяснения знатоков, я проникался их красотой, до того мне не совсем понятной.

Работа Церковного Собора была не вполне закончена, когда перед наступлением зимы 1918–1919 годов он был по настоянию властей распущен. Но все главное было, слава Богу, им уже сделано.

1951 г.