Корнелиус Мартенс
ПОД КРЕСТОМ
См. библиографию.
Оглавление
Предисловие издателя
Предисловие к немецкому изданию
Детство
Переворот
Гонения
Странствия
В Х.
В М.
Миссия в деревне
Освященные мельницы
Деловые поездки
Ужасы революции
Бог поругаем не бывает
В смертельной опасности
Новая родина
Чудо в сердцах человеческих
В горах Кавказа
Убийца и ученый
Крещение на Кавказе
Малые соработники у Бога
Бегство
Арест
Проповедай пленным освобождение...
Дальнейшие переговоры
В камере уголовников
В столице Кавказа
В разбойничьем логове
На свободе
"А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими"
(Ин. 1:12).
Мой дед, Корнелиус Мартенс, посвятил мне этот стих, когда я обратился. Он молился со мной - и за меня. Он был хорошим советчиком, добрым душепопечителем, образцовым дедушкой.
Эта книга, впервые изданная в 1928 г., описывает тот период жизни моего деда, который он провел в России. Россия была для него, коренного немца, любимой родиной. Он любил страну, любил ее народ. Глубочайшим его стремлением было сообщение русским Слова Божия. К сожалению, в годы революции дед из-за своей веры вынужден был покинуть страну.
В новой красной России его жизнь как христианина, как проповедника и как немца постоянно находилась под угрозой. В 1927 г. он с моим отцом, Вильгельмом Мартенсом, бежал в Ригу (Латвия). Отсюда мой отец пятнадцатилетним отправился в Канаду к родителям матери. Дедушка Корнелиус Мартенс остался в Европе. Его дочерям Марии Шулъц и Зузе Унру тоже удалось бежать из России, но жена. Мария и дочь Хелене Унру смогли покинуть страну лишь многие годы спустя.
Несмотря на множество гонений и трудные годы, которые пережил Корнелиус Мартенс, он остался ревностным христианином. Во всех жизненных ситуациях он хранил благодарность, хвалил Господа и доверял Ему. Он знал, что Господь контролирует все, как бы безнадежно ни выглядели для людей обстоятельства. Он узнал не только гонения, но и благодать Божию - и в полной мере!
Все экземпляры, первого издания книги "Под крестом" давным-давно распроданы. Лично я рассматриваю эту книгу как своего рода наследство, а также как благословение. По этой причине я взял на себя задачу переиздания. Все, чего я хочу - это чтобы все читатели этой книги смогли вынести из нее столь оке щедрое благословение.
С наилучшими пожеланиями,
Армин Мартенс
Виннипег, Канада
Эта книга повествует о событиях моей жизни в старой и новой России. Ради Евангелия я должен был претерпеть гонения и при старом, и при новом режиме, причем во все времена я пытался по мере дарованных мне сил нести русскому народу весть живого Евангелия. Мне довелось узнать, как сила Слова Божия закладывает основу служения голодающим человеческим душам и как это же Слово дарует силу и благодать, когда нуждаешься в утешении, переживая дни борьбы и невзгод. Евангелическое движение в России основывается на силе •жизни, исполненной веры и победы; так было раньше, так обстоит дело и теперь.
Мне было нелегко покидать любимую Россию в возрасте 52 лет, когда я вынужден был искать новую родину за рубежом. Так должно было случиться. Желание мое и молитва - чтобы эта повесть послужила для читателей стимулом во всех жизненных ситуациях, даже и самых трудных, проявлять себя верными последователями Господа Иисуса. И даже если нам лично угрожают тяготы, гонения и борьба отягощают душу - будем поддерживать слабых, усталых, колеблющихся деятельной любовью и ходатайством, будем говорить людям, что любое истинное равенство, свобода, братство основаны лишь во Христе. Ради этого стоит рисковать жизнью - не за идею, сколь бы ни была она прекрасна, но за реальность грядущего Царства Божия! Поэтому лишь Ему - моя слава.
Вместе со сражающейся и борющейся общиной Божией я жду пришествия дня Господня по обетованию пророка Исайи: "И возвратятся избавленные Господом, придут на Сион с радостным восклицанием; и радость вечная будет над головою их; они найдут радость и веселие, а печаль и воздыхание удалятся" (Ис. 35:10).
При подготовке этой книги издательство помогло в литературной обработке моих записей, за что я очень благодарен, так как мой немецкий язык из-за постоянного общения с русскими утратил надлежащую точность и живость.
В прежние времена южная Россия была обширной девственной степью. Заросшие высокой, почти непроходимой травой плодородные земли служили богатым пастбищем для стад кочевников-пастухов. Дикие татарские племена охотились на просторах россов, неограниченными властителями которых они себя считали. После вековой борьбы этой вольнице был положен конец, и Причерноморье оказалось под властью России. Побежденные татары со злобой отступили в свои аулы, чтобы затем в большинстве своем покинуть родину и перейти к своим родичам-туркам.
Екатерина Вторая, в правление которой был закончен этот процесс освобождения, призвала в страну немецких поселенцев, чтобы возделывать степи. Тяжкий труд ожидал тех, кто последовал ее зову. Колонисты, начавшие свое дело с большими надеждами, пережили тяжкое разочарование, так как данные им обещания не были сдержаны. Но благодаря дерзновению и прилежанию им все же удалось в короткий срок преобразить обширные области, и сегодня в тех краях уже не осталось ничего от дикой степи. Тот, кто перед войной проезжал по югу России, был удивлен процветанием этих мест. Деревни в укромной зелени, большие, прекрасные жилые дома, окруженные цветущими садами, почти княжеские имения с роскошными парками, - все это разительно отличалось от мест, населенных исключительно русскими. Плуги взрывали борозды, жатки срезали богатый урожай. Бесчисленные телеги, запряженные быками и лошадьми, везли снопы. В каждом дворе неделями бормотала свою однотонную песню молотилка. Амбары и хлевы таили богатства. Так путешественника повсюду приветствовали оазисы культурной деятельности немцев.
Поселения возникли и в районе Днепра. Местность здесь неровная, холмы и долины сменяют друг друга. Мощный поток воды бьется о скалы, образует пенистые пороги и зачастую представляет весьма привлекательную картину. Здесь колонии тоже добились расцвета, но труд был гораздо тяжелее, чем в других областях Причерноморья, и поселенцы долго боролись с горькой нуждой.
Родился я в деревне Баратов Екатеринославской губернии, в апреле 1876 года. Мои родители были очень бедны, но прилежны и честны. Они помогали во время полевых работ в окрестных поместьях и получали как плату за это часть урожая. Доходов едва хватало на жизнь, и я рано узнал лишения.
Когда мне было восемь лет, родители перебрались в имение моего дяди. Девяти лет меня отдали в школу, которая находилась в деревне на расстоянии пяти-семи километров. В дождливое время и зимой долгий путь бывал весьма утомительным. Но отец объездил лошадь и посадил меня на нее, и я каждый день гонял по степи. Когда я приезжал в школу, то отпускал лошадь, и она трусила домой.
Я стал совершенно диким и невоспитанным мальчишкой. Жизнь на воле, дикие скачки и приключения, непринужденность деревенского уклада жизни я всегда предпочитал школе. Воспитание молодежи в поселении также не способствовало развитию в ней доброты. Возможно, тяготы первых лет поселения способствовали тому, что многие сердца остыли для интенсивной духовной жизни, отличавшей предков, - я этого не знаю, но от религиозной жизни в нашей общине оставались лишь застывшие формы, и таким образом при воспитании детей недоставало облагораживающего влияния Слова Божия. У немцев, обычно таких набожных, произошли значительные отклонения от веры. Один случай произвел на меня особенно глубокое впечатление. Наш дедушка однажды созвал всех своих детей, чтобы сообщить им нечто важное, и мои родители взяли меня с собой.
- Дети, - сказал он, - моя дочь Катерина и ее муж сошли с ума. Они по утрам и вечерам читают Библию и, сдается мне, собираются податься к богомольным.
Эта фраза глубоко запала мне в душу. Что здесь общего - быть сумасшедшим и быть богомольным и читать Библию?
Во втором классе началось преподавание религии. Как я слушал! Иисус любит грешников и дал распять Себя на Кресте, чтобы спасти нас, - и нельзя читать о Нем в Библии? Я со рвением читал книгу, в которой были помещены библейские рассказы. Горели щеки, и, если никто не видел, я в порыве нахлынувшего вдохновения прижимал к сердцу картинки. Но несмотря на глубокое впечатление, которое оказывало на меня Слово Божие, я оставался диким и озорным мальчиком, причинявшим родителям множество душевных мук. Шумящий Днепр, долины, леса и кустарники подталкивали к поиску приключений с приятелями, и я всегда был первым. Ничего не страшась, я предпринимал долгие одинокие прогулки в окрестностях и знал все стежки и дорожки. Затем, еще во время ученичества, я стал пастухом и проводил на воле все дни и ночи.
Очень опасны были ядовитые змеи, часто достигавшие в длину трех метров, и я развлекался, разыскивая их. Однажды я нашел целую кучу их, обвивших друг друга, а когда я их потревожил, они так ожесточенно на меня накинулись, что мне едва удалось избежать ядовитых укусов. С трудом я смог убить одну из них и прогнать остальных. Однажды, когда я пас овец и отлучился на прогулку, я подвергся большой опасности. Сам не знаю, как это случилось, но вдруг меня окружила стая бешеных хорьков. Я громко звал на помощь и колотил вокруг себя пастушьей палкой. Несколько пастухов, бывших поблизости, услышали мои отчаянные крики и поспешили прогнать зверей.
Часто я должен был оставаться с овцами под открытым небом и ночью. Я любил эти ночи. Ярко светила луна, на ночном небе сверкали и мерцали бесчисленные звезды, воздух был чист, а прохлада освежала после дневной жары. Я уходил тогда далеко, поручив овец собакам, и грудь моя расширялась в необузданном упоении свободой.
Об одной такой летней ночи я вспоминаю и сегодня. В России у каждого крестьянина есть баштан - большой кусок поля, на котором он выращивает дыни, арбузы, огурцы, тыквы, кукурузу. Эти плоды растут роскошно, и утоляющие жажду дыни - излюбленное лакомство в жаркие летние месяцы. На несколько баштанов, находящихся вне деревень, для охраны от воров приходится один сторож. В шалаше на землю стелют солому, служащую ему постелью, а еду приносят дети. Я тоже был на несколько дней поставлен сторожем на баштан моего дяди и очень этому радовался, потому что для мальчика-подростка это, разумеется, было очень интересным и увлекательным - оставаться в степи совершенно одному. Я храбро вступил во владение шалашом. Когда стемнело, работники с пением покинули поля и ушли в деревню. Я уселся у входа в шалаш и смотрел, как исчезает в небе последний отблеск света, там и сям поблескивает звездочка, и лунный свет медленно поднимается вдали за домами. Кукурузные початки покачивались под тихим ветерком и скрывали дорогу. Тут я вдруг услышал скрип колес, который все приближался. Сердце мое громко забилось - кто бы это мог приехать так поздно ночью? Поблизости от меня нигде не было ни одного человека. В темноте появились одна, две, три повозки, подъехали и остановились. С них слезло несколько бородатых русских, которые намеревались срывать и грузить зрелые плоды. Меня бросило в жар и в холод, но я собрал все свое мужество и закричал что было силы: - Хватайте их, хватайте их!
Сначала эти люди хотели кинуться на меня, но, сбитые с толку ужасным криком, они решили, что здесь много сторожей, все бросили и умчались прочь.
Да, я любил наши степи с их свободой, любил Днепр, потому что и он дарил мне всю прелесть разнообразия. Часто я стоял над порогами и подолгу смотрел в пенистые бурные воды. Как они завораживали! И однажды я не смог противиться искушению. Я отвязал лодку и решил плыть к порогам. Бесстрашно правил я по течению. Внезапно мою лодку захватил водоворот. Я греб изо всех сил, так что выступил пот, но не мог вырваться из потока. А потом я лишился и весел: мощная сила вырвала их у меня из рук. В смертельном страхе я кинулся в воду, и меня захватил бушующий поток. Но он, наверное, пожалел упрямого рискованного мальчишку, потому что принес меня к большому камню, за который я уцепился. Голый и дрожащий, я карабкался, все время рискуя сорваться с гладкого камня, но мне удалось выбраться и высушить одежду на солнце.
Мне было тринадцать, когда немецкие поселенцы закупили крупные земельные участки и основали шесть новых поселений. Мой отец тоже стал обладателем тридцати десятин и переехал в одну из новых деревень, которая лежала в очень красивой гористой местности.
Дом моих родителей был очень мал и наполовину ушел в землю, но в нем царили согласие и мир. Никогда я не слышал, чтобы родители спорили, отец и мать соревновались в предупредительности. Часто видел я и как они молились, а отца однажды застал читающим Библию.
Я же стал в этой деревне наказанием для окружающих. Моя дикость все более перерастала в грубость. Я хотел быть деревенским героем и вместе с ровесниками совершал необузданные выходки. Родители пытались строгостью удержать меня от дурного пути. Они запретили мне выходить без разрешения, но я убегал тайно, а вечером, когда все спали, проскальзывал в свою спальню. Вскоре в деревне все стали меня бояться. Я любил драки и старался при любой возможности устроить заварушку. Подпаски отказывались ходить в луга пасти скот, потому что я часто бил их без всякой причины. Если я встречался на поле с русскими работниками, я дразнил их до тех пор, пока мы не сходились в поединке. Крестьянам я причинял много вреда - срезал веревки с колодцев, затыкал дымовые трубы, утаскивал телеги и сани и ломал их. Меня редко ловили на преступлении. А следствием бывало то, что всех молодых мужчин деревни вызывали в контору и штрафовали, потому что не могли доказать мою вину. Это настраивало их против меня, и скоро все в деревне стали моими врагами. Когда отец узнал о моих злодеяниях, то последовало чувствительное наказание, после которого я стал помышлять о мести.
Из-за всех этих безобразий - а тогда я думал, что это подвиги, - я был глубоко несчастен. Тихими вечерними часами во мне просыпалась совесть, угрожая и обвиняя, и я, не зная покоя, ворочался на своей соломенной постели.
- Где придется тебе коротать вечность, если ты вдруг умрешь? - звучало во мне.
Этот вопрос не оставлял, как призрак, даже во сне. Все мои злые дела вставали бесконечной чередой, внушая ужасающие укоры совести и душевные муки, потому что я сознавал, что нарушаю заповеди Божии. Тогда я пытался время от времени читать Библию, но не находил утешения. После таких беспокойных ночей я в отчаянии кидался в новые похождения.
В это время в нашу деревню приехала с Кавказа семья 3. Вскоре из дома в дом как перебегающий огонь распространилась весть:
- Они богомольны!
Мне было любопытно, потому что я помнил слова деда: "сумасшедшие и богомольные!" Немецкие крестьяне собрались на совет общины и решили выселить всех богомольцев, отобрав у них землю. Правда, решение не было выполнено, потому что не все были с ними согласны - ведь новые обитатели деревни ничего плохого не делали.
Вскоре после этого в воскресенье я один бродил по горам. Незадолго до этого у нас была жуткая драка, и я был в отчаянии. Я решил молиться, но тут встретил двух своих противников, и мы тотчас же снова начали угрожать друг другу ножами. Вдруг мы увидели, что к нам подходит сын нашего нового земляка.
- Убьем его, тогда община нас похвалит, - предложил один из противников.
Я тотчас же согласился, но второй был против того, чтобы участвовать в этом преступлении, и покинул нас. Мы договорились о месте в лесу, где исполним свое намерение.
Когда 3. подошел поближе, он дружески нас приветствовал, протянув руку. Это меня обезоружило. Потом он повел нас как раз на то место, которое мы выбрали для совершения злодейства, уселся, вынул из кармана Новый Завет и стал читать нам Евангелие от Иоанна, гл. 3.
- Обратился ли ты, - спросил он меня, - знаешь ли ты, что пойдешь на небо?
Еще никогда и никто меня об этом не спрашивал, а ведь именно это меня и беспокоило. Во мне пробудилась глубокая симпатия к юноше, и я решил защитить его, если мой сообщник на него нападет.
- Нет, - отвечал я, - я не обратился и даже не знаю, что это такое. И на небо я тоже не попаду.
Мой новый приятель толкнул меня - я должен был начинать нападать.
- Послушай хоть, что он говорит! - шепнул я. 3. обратился с тем же вопросом и к нему, а потом предложил:
- Помолимся?
И впервые в жизни я вместе с другими преклонил колени перед Богом. Я был глубоко потрясен и решил сблизиться с 3., потому что чувствовал, что он может что-то предложить моей жаждущей душе. Окончив свою молитву, он встал и оставил нас, не сказав более ни слова.
А мы оба долго тихо лежали в траве, забыв все - и старую вражду, и общий злой умысел. Наконец мой приятель прервал молчание, спросив:
- А не начать ли нам другую жизнь, чтобы больше не. драться и не вредить другим людям?
Для меня это пожелание было голосом сердца. Мы честно придерживались добрых намерений два месяца, а потом другие приятели снова перетянули его на свою сторону, и я остался один.
Отчаяние и одиночество превратили мою жизнь в муку, и я чувствовал себя покинутым всеми. Я снова сорвался, начав прежнюю жизнь, и вел себя хуже, чем когда-либо. Поскольку сам я чувствовал себя несчастным, то и к другим не питал сострадания. Семья 3. тоже не могла мне помочь. Хотя я посещал собрания верующих и что-то там узнал, но мира с Богом не обрел. Так я решился однажды ночью положить конец этому мучительному бытию. На следующее утро мне нужно было везти зерно на мельницу, и эта поездка должна была стать последней - таково было мое решение.
По дороге на мельницу и на обратном пути я все время стоял в телеге на коленях и произносил все молитвы, которые знал наизусть, каждый раз добавляя в конце: "Прости мне мои грехи!" Сердце мое было смертельно омрачено.
По пути домой неожиданно пришла уверенность: "Твои грехи прощены!" Когда я воспринял это верующей душой, сердце мое преисполнилось радостью и светом, которые нельзя описать словами. Я остановил повозку и лошадей и бежал степью, хваля и благодаря Бога за откровение Его милосердия, которое Он мне уделил. Потом я поспешил домой, чтобы всем рассказать о перевороте в моей жизни.
Начались дни моей новой жизни. Гонения, глумления и насмешки были отныне моим уделом. Родители опечалились и просили меня отказаться от новой жизни. В деревне рассказывали, что я обезумел, деревенские власти запретили мне свидетельствововать об Иисусе, моем Избавителе. Это злило людей, и меня ненавидели больше, чем прежде.
Было майское воскресенье. Сияние весеннего солнца увлекло меня на волю, и я пошел в долину Сухая Балка, куда ходило много деревенской молодежи. Я встретил прежних приятелей и начал говорить с ними о моем Спасителе. Меня осмеяли и побили палками. Но это лишь придало мне мужества свидетельствовать об Иисусе. Тогда с издевательским смехом меня схватили, связали ноги и потащили вниз с горы на веревке. Спина была в крови, одежда порвалась. Они столкнули меня с одного из обрывов, и я катился, теряя сознание. От боли я едва мог распрямиться и с трудом пришел домой.
На следующий день меня вызвали к начальнику конторы, где я должен был пообещать больше не говорить об Иисусе. Но я отвечал храбро и радостно:
- Об имени Иисуса молчать не могу!
Это возмутило присутствовавших крестьян, и они вытолкали меня так, что я несколько раз упал. Потом вызвали отца и велели ему найти пути и средства, чтобы заставить меня замолчать, - они не могли позволить юноше придерживаться таких взглядов.
Отец был рад моему обращению, но не отважился ничего сказать. Когда я пришел домой, то нашел мать плачущей на кухне.
- Мама, не плачь, - просил я, - я же не такой плохой, как раньше, я не ругаюсь, все держу в порядке, делаю все, что вы только пожелаете.
- Да, - сказала мать, - это я вижу и убеждена, что ты стал другим человеком. Но я гораздо хуже тебя и погибну.
- Нет, мама, - сказал я, - в этом нет нужды, давай воззовем о помощи к Господу Иисусу.
Мы встали на колени и не переставали молиться, пока мать не бросилась мне на шею со словами:
- Мой милый сын, теперь и я верю, что Господь Иисус простил мне грехи.
Когда пришел отец, то не мог ничего сказать, увидев нашу радость. Мы с ним молились, но он так и не пришел к полной ясности и лишь много лет спустя вручил себя Господу.
В деревне, несмотря на мое свидетельство, никто не пришел к перевороту в жизни. Этого я не мог понять и печалился, поскольку не видел успехов. Тогда я взял Писание, укрылся на чердаке под кучей соломы и стал читать. Открыто я этого делать не смел, потому что запретил отец. Я сдружился с тем самым 3., который первый побудил меня к обращению, и молился с ним. Однажды он спросил меня:
- Что ты делаешь для Иисуса?
Я об этом еще не думал и отвечал:
- Я ничего не делаю для Господа; а ты что делаешь?
- Я вовсе неспособен что-либо делать, - сказал он. - И поскольку дара у меня нет, я просил Господа указать мне мою задачу. И Он это сделал. Теперь я молюсь дни напролет за человека, на которого Он указывает. Затем открываю Библию, и стих, который представляется мне важным, выписываю на бумажку, посылаю ему и радуюсь, что что-то я все-таки могу.
В это время чтения Библии и молитв мое прошлое стало для меня тяжким грузом. Однажды все те непотребства, которые я ранее учинял, стали предо мной, как гора. Я начал их перечислять и испугался, что их так много. Я делал зло почти всем в деревне. Что же мне делать? У меня не было денег, чтобы возместить ущерб, родители были бедны, да я и не в состоянии был доверить все это. Зарабатывать я мог только немного. Однажды ночью я долго лежал без сна и молился. И тут пришла мысль: "Есть выход, чтобы твое прошлое больше тебя не преследовало. Встань рано, выполни свою работу насколько можешь хорошо, чтобы отец обрадовался, придя в хлев, - и все это ты сможешь успеть еще затемно. Потом иди в овин и молись, затем пойди в каждый дом в деревне и расскажи, что ты им сделал, и проси прощения".
Я пошел в первый дом, обитатели которого пережили благодаря мне много невзгод. Когда я вошел и рассказал, что сделал мне Господь, и попросил прощения, хозяйка с плачем кинулась в другую комнату, а ее муж накричал на меня и вышвырнул меня за дверь. Это было большим разочарованием, потому что я ожидал иного действия от моих признаний. О такого рода последствиях я вовсе и не помышлял. Так шел я из дома в дом. Некоторые плакали, но большинство с проклятиями вышвыривало меня на улицу или даже вовсе не впускало. Я дошел до середины деревни и вошел, полный страха и совершенно обескураженный, в дом одной вдовы. Когда я сказал то, что лежало на сердце, женщина приветливо пригласила меня войти и присесть, и я позабыл всякую боль и печаль.
- Подожди немножко, - сказала она.
Потом пошла во двор и созвала всю семью. Ее детям я многократно устраивал всяческие каверзы.
- Ну, милый К., - попросила она, - повтори еще раз то, что ты мне рассказал, чтобы дети тоже слышали.
При этом она не могла сдержать слез. Когда я все рассказал, наступила долгая тишина, а потом мать промолвила:
- Послушайте дети, что я скажу. Поверьте мне, своей матери, я такого еще не слыхивала, а сама я - вовсе не чадо Божие и никогда с вами не молилась, но теперь буду это делать. Если мы все не обратимся, как этот юноша, то погибнем.
В этот дом я впервые смог принести свое свидетельство и молиться со всеми. Радость моя была велика - как будто бы небеса распахнулись, и не стало на свете ничего такого, что могло бы меня испугать или удручить. Вся эта семья позднее обратилась к Иисусу, но переехала в другую деревню. Женщина и по сейчас живет в сердцах многих, хотя и умерла. Ее возвращение на вечную родину для многих останется незабвенным.
С облегченным сердцем пошел я затем в другие дома, но вновь был встречаем глумлением и насмешкой. Когда я дошел до последнего двора, меня даже не захотели впустить, но хозяин сказал:
- Впустите-ка его, пусть только войдет, а мы с ним рассчитаемся.
Прекрасно сознавая, что дело так просто не кончится, я вошел. Когда я во всем признался, хозяин с хозяйкой издевательски спросили:
- Ну, а если ты сейчас помрешь, тогда тоже святым станешь? Это меня сконфузило, но я отвечал:
- Не я, но Господь меня освятил, и если будет Его воля, то я наверняка буду во блаженных.
Это очень возмутило хозяина, лицо его исказилось. Он привел меня в комнату, куда позвал своих сыновей, и запер за нами дверь. Сам он и его жена оставались снаружи; они стояли за дверью и смотрели сквозь стекло, а их сыновья стали меня так избивать, что я рухнул без чувств.
Когда я пришел в себя, вокруг было сумрачно и холодно. Одежда моя была влажной, и мне казалось, что все кости переломаны. Меня выбросили в яму позади двора, считая, что я мертв. Я с трудом поднялся, и в муках нахлынула на меня печаль, потому что я почувствовал себя безгранично одиноким. Дома мне нечего было надеяться на помощь. Когда я прокрался домой, наш маленький дворовый пес радостно выбежал мне навстречу, лая и виляя хвостом, и это маленькое верное животное утешило меня в темный час так, как редко удавалось в моей жизни человеку. Я подошел к куче соломы и зарылся в нее, и там лежал до утра.
Между тем отец все выяснил и очень рассердился, потому что стыдился моего прошлого, и сказал мне:
- Коли не хочешь быть другим, покинь наш дом.
Но поскольку у меня не было ни денег, ни одежды, чтобы уйти, я остался. Я делал все, что мог, чтобы угодить родителям, чтобы отношение отца ко мне переменилось. В это время я испытал укрепление веры и нашел друга, переживания которого оказались сходными, который тоже был одинок в своем доме. Молитва вновь и вновь давала нам силы следовать за Иисусом.
Влияние, которое моя жизнь оказывала на мать, вскоре сделало мое пребывание в родительском доме невозможным, потому что вызывало недовольство отца. Таким образом, я вынужден был однажды собраться и уйти.
Настали трудные времена. Один, без денег, без необходимой одежды и обуви я покинул родительский дом, чтобы искать работу на чужбине. Первую попытку я сделал в деревне Н., примерно в пятнадцати километрах от нашей. Путь был недальним, но прежде, чем я достиг деревни, прошло много времени. Я часто присаживался на обочине и укреплялся молитвой и Словом Божьим. Знакомых у меня в Н. не было, но там была фабрика господ Р. и Н., куда я просил принять меня учеником. Владелец, господин Р., долго смотрел на меня с сочувствием, потому что я был мал ростом, а потом сказал:
- Посмотрим, может быть, это и уладится.
В деревне я нашел набожного столяра, пустившего меня ночевать. На следующее утро в фабричной конторе я получил ответ. Господин Р. встретил меня приветливо и сказал:
- Оставим тебя на пробу.
Пришли наниматься и были приняты еще трое молодых людей. Мастер-немец, которому я подчинялся, благоволил ко мне в течение месячного испытательного срока, потому что я не гнушался ставить ему самовар, прибирать в доме и мыть посуду, и при его помощи я был оставлен на два года учеником. В первый год я должен был получать сорок рублей, во второй - пятьдесят и свободное содержание. Мне дали к тому же одежду и башмаки, и хотя все это было мне слишком велико, я очень обрадовался.
Вместе с шестнадцатью рабочими я жил в старом амбаре. На стенах помещения крепились грубые деревянные кровати, которые рабочие сами смастерили. Двери и окна были хлипкими, и ветер задувал в комнату. В кирпичном полу зияли дыры, а печь дымила так, что ее почти нельзя было топить, нам приходилось открывать окна и двери, чтобы выдуло дым. Поэтому в комнате становилось не теплее, а холоднее. Правда, у меня были одеяло и подушка, но очень тонкие,' а пальто не было. К тому же, мне досталась худшая кровать, прямо напротив двери, и частенько по утрам я вставал почти закоченевший, а одеяло и постель были полны снега. Выдержать все это было очень трудно, но я все же не собирался домой, хотя отец был настроен уже гораздо дружелюбнее.
Поскольку я и здесь не мог смолчать и говорил об Иисусе всегда, когда была возможность, я скоро нажил много врагов и должен был пострадать. Хотя у мастера и его жены, которые были бездетны, я находил защиту и покровительство, дважды меня били так, что я не смог появиться на работе. Подмастерья и ученики пытались и владельца настроить против меня, и он начал проявлять недовольство мною. На мое несчастье через несколько месяцев мастер-немец уехал, и его преемником стал русский. Этот грубый человек ненавидел меня и всячески поддерживал клевету остальных.
К этому времени меня уже поставили за токарный станок. Однажды сотоварищи испортили дорогую деталь, которая как раз была у меня в работе, а начальнику моему сказали, что это я ее испортил. Он появился в мастерской и, когда увидел порчу, ударил меня, даже не спросив, как было на самом деле. Мастеровые при этом стояли вокруг, смеялись и радовались. Больше всего мне хотелось убежать оттуда, но, не имея для этого необходимой одежды и денег, я не мог оставить место. Я пошел к русскому мастеру, но он начал меня бить и выгнал. Дрожа, стоял я у мастерской и умолял меня впустить, но тщетно. Мне не оставалось ничего, кроме как ждать и снова просить принять меня на работу при следующей возможности. Но надежда на это была слабая.
В кармане у меня было 60 копеек, и я решился искать места на другой фабрике в В. К вечеру на товарном поезде я приехал на станцию Н. и пятнадцать километров шел пешком до места назначения, но работы не нашел. Деньги у меня кончились, я целый день ничего не ел и был так голоден, что впервые в жизни просил милостыню. Пешком я проделал весь долгий путь обратно. Стемнело. На полпути я сел на насыпь, чтобы немного отдохнуть, потому что смертельно устал и был расстроен. Вдруг я услышал голос, по-немецки зовущий на помощь и умоляющий о спасении жизни. Бандиты вытащили крестьянина из повозки и собирались убить. Услышав, что я приближаюсь, они крикнули:
- Кто здесь?
Не раздумывая, я закричал:
- Свой!
- Свой? Ладно тогда, - сказали они.
Вдалеке показались два ярких огня, медленно приближался товарный поезд, и я стал громким голосом кричать:
- На помощь! На помощь! Здесь бандиты убивают человека! Это привело воров в замешательство, они выпустили жертву, а я закричал по-немецки:
- Спасайся на телеге!
Бандиты исчезли в темноте. Крестьянин, пользуясь такой возможностью, тронулся с места, не взяв меня с собой. Меня охватил ужас, потому что я ведь не знал, может вернутся русские и захотят отомстить. Поэтому я побежал вдоль насыпи, крича вслед крестьянину:
- Возьмите меня с собой! Возьмите меня!
Вначале он не реагировал, потому что думал, что я - один из бандитов, но наконец все же остановился и дал мне сесть. Поняв же, кто я такой, он горячо поблагодарил меня за оказанную помощь и дал мне на прощание 70 копеек.
Утром я вернулся на фабрику, усталый и разбитый двадцатичетырехчасовым путешествием, длительным хождением и неудачей. Еще раз попросив все-таки принять меня на работу, неожиданно получил согласие. Но впоследствии обращение со мной было таким, что я не мог более оставаться. Тогда я написал родителям, можно ли мне вернуться домой.
- Да, в гости, - отвечал отец.
Уже и это было радостью; я собрал вещи и отправился домой. Три дня я пробыл там, а потом отец сказал:
- Если хочешь загладить вину, поезжай в Е. и взыщи деньги, которые мне там должны несколько крестьян, - и тогда я забуду, сколько горя ты мне доставил.
Поручение меня обрадовало, и мне удалось получить больше денег, нежели ожидал отец. Это случилось в декабре, незадолго до Рождества. На обратном пути от вокзала в О. нужно было идти пешком еще восемнадцать километров. Поезд пришел на станцию, где я сошел, в три часа утра. На улице стоял мороз, звезды сверкали, скрипел снег, когда я продолжал путь пешком. Деревья и кусты были покрыты изморозью, и глубокая, мертвая тишина окружала меня. Мне было не по себе, когда я в таком одиночестве шел степью, потому что в окрестных лесах водилось много волков. Километрах в пяти от станции ко мне вдруг подбежала собака. "Наверное, крестьянин идет на станцию", - подумал я. Тут подбежала еще собака, и еще, и стало ясно, что это волки. Пятеро хищников окружили меня, глаза их кровожадно сверкали, языки свесились. В страхе я бросился на колени и молился, каждый миг ожидая, что они накинутся на меня и растерзают. Окрест не было слышно ни звука, и только хриплое жадное дыхание хищников достигало моего слуха.
Не знаю, сколько это продолжалось. Уже стало светать, когда волки меня оставили и убежали в степь. Я был свободен. Еще раз преклонил я колени в снег и поблагодарил Бога за чудесное избавление.
Отец был очень рад, когда я привез деньги, и подарил мне пять рублей. Затем я снова отправился на чужбину искать работы. Хотя в одном городе я получил место токаря, но не смог долго оставаться. Я пытался снова и снова, в разных местах. Часто я впадал в великие искушения, и мне не всегда удавалось им противиться. Из-за этого я переживал тяжелую внутреннюю борьбу, но Бог в Своей милости выказывал Свою силу и верность, и глубочайшим моим стремлением было и оставалось свидетельствовать об Иисусе. После множества попыток я наконец попал в X., начиная откуда путь мой лежал уже по проторенным дорогам.
Первый день в X. остался для меня незабываемым, потому что был нелегок. Я надеялся в большом городе быстро найти работу. А теперь часами бродил по фабрикам, но всюду мне отказывали. Усталый и голодный, тащился я мимо блестящих манящих витрин от одной фабрики к другой, Я целый день искал и ничего не находил, в кармане оставалось всего пятнадцать копеек, а знакомых в городе у меня не было. Теперь я стоял у ворот фабрики X. Здесь мне тоже отказали, но кто-то посоветовал подождать помощника директора. Рабочие и служащие ушли с фабрики. Я ждал долго. Наконец, вышел помощник, и каковы же были мои удивление и радость, когда я узнал моего прежнего покровителя, Э., механика с фабрики Р. в Н. Он очень тепло принял меня в своем доме, и четырнадцать дней я служил лично ему, пока не был принят на его фабрику токарем.
В городе X. я скоро нашел добрых друзей. Один верующий человек по имени И. дал мне жилье в своем доме, и здесь я познакомился со своими единомышленниками, четырьмя-пятью верующими русскими. Мы объединились и сходились тайно трижды в неделю, а по воскресеньям - дважды, приглашая к себе и других. Не одно удрученное сердце человеческое находило на этих собраниях мир с Богом посредством простых слов. Полиция строго за нами наблюдала, много раз нас арестовывали и на воскресенье сажали в тюрьму. Наутро отпускали, предписывая прекратить собрания. Тогда мы стали встречаться в тайном месте в лесу под елями и под шум деревьев и пение птиц проводили благословенные часы. Многие к нам присоединились. В первый год наших встреч в объединение было принято более тридцати душ, и мы реорганизовали наш маленький кружок в общину, избрав старшего, учителя и дьякона. С этого времени стало расти и крепнуть дело Господне в этом городе, и я тоже начал служение Словом, не зная сам, что к этому призван. Все более во мне росло желание обрести свободу для служения русским, и я молил Господа сделать меня к тому способным и указать мне путь для работы в Его винограднике.
Внешние обстоятельства моей жизни все улучшались. Большую часть времени, проведенного мною в X., я работал на фабрике (с одним коротким перерывом) и был на хорошем счету. По вечерам я посещал высшие технические курсы и получил ценные теоретические и практические познания по своей специальности. Бог даровал мне и любимую жену, которая стала мне верной помощницей во всех делах. С помощью тестя мы переехали в М., где жили родители жены, там я устроил вместе с шурином Д. собственную мастерскую. Живя в X., я сделал некоторые сбережения, шурин мой тоже был не без средств, и таким образом нам удалось стать самостоятельными. Благодаря этим обстоятельствам передо мной встали новые задачи, и более того - смею сказать, что в М. началась моя собственная миссионерская деятельность.
И для меня, и для моего тестя неведение русских о спасении во Христе было тяжким грузом на сердце, и мы вместе начали проводить работу среди них. Он пригласил немецких и русских проповедников, и Господь благословил его служение. В первый год были отвоеваны для Христа пьяница с женой, и это стало большой радостью.
Однажды я стоял перед дверью своей мастерской и смотрел на улицу. Во двор зашли две русские женщины купить щепок. После того, как я удовлетворил это их желание, я спросил одну из них:
- Ты знаешь, куда попадешь, когда умрешь?
Она запнулась, не ответила. В следующее воскресенье другая женщина, та, которую я не спрашивал, плача, подошла ко мне на нашем маленьком русском собрании и сказала:
- Разве я совсем отвержена, и нет для меня надежды, что вы меня не спросили? Я уже давно страшусь того, что погибну. Что мне делать?
С радостью я указал ей в Писании путь жизни. В другой раз на нашем собрании в углу сидел каменщик, который очень внимательно слушал меня, и когда он услышал весть спасения, то встал и сказал:
- Теперь я верую, что Иисус умер за меня и отпустил мне грехи, которые меня так долго мучили.
Эти немногие люди положили начало созданию нашей маленькой общины. Для принятия их я пригласил старшего из общины X. Не могу описать словами, что я пережил в эти дни как ответ на мои молитвы. С этого времени благословения со всех сторон становились все явственнее. Мы сняли комнату и устраивали собрания регулярно. Скоро это привлекло внимание русского духовенства, так как община постоянно увеличивалась. Это раздражало священника, и он начал работу против нас, оклеветав нас в жалобе губернатору. Дискуссии и допросы сменяли друг друга; в М. прибыл православный миссионер, который в течение месяца руководил религиозными спорами, желая убедить поколебавшихся.
При отпадении православного духовное лицо по закону имеет право в течение сорока дней увещевать его, пытаясь вернуть в церковь. Наш священник хорошо использовал эту возможность. Опишу здесь один такой допрос.
Однажды тринадцать пришедших на собрание были согнаны полицией, как овцы. Духовенство высокого и низкого рангов пыталось выспрашивать отпавших. При этом их безобразнейшим образом обругали. Я как руководитель русской общины был обязан присутствовать при допросе членов моей общины, чтобы их защищать.
Закон гласит: "Если инославный ведет пропаганду в православной Церкви, и это ведет к отпадению ее членов, он карается тюремным заключением до трех лет".
Итак, допрос всегда был для меня опасен. Явилось уездное начальство, и дискуссия началась. Спрашивали женщину:
- Как случилось, что вы перешли к штундистам? Какова того причина?
Она сказала:
- Благодаря Мартенсу я пришла к Господу и больше не должна жить во грехах. Благодаря его свидетельству^ об искуплении мой муж освободился от пьянства, и теперь муж у меня честный и порядочный. Теперь мы радуемся о Господе.
Священник продолжал спрашивать:
- Где и как это случилось?
Сестра, не подозревая о законе, рассказала, как я пришел в дом. Все было запротоколировано. Другой человек говорил:
- Благодаря Мартенсу и я начал следовать за Иисусом, и через это освободился от порочной, нечистой жизни, от пьянства и воровства.
- Где это произошло? - спросил священник.
- Это было воскресным утром, когда я шел пьяный из церкви. Г-н Мартенс остановил меня, говорил со мной и посоветовал читать Евангелие и молиться. Слово запало мне в сердце, и я его принял. Тогда он рассказал мне о пути жизни. Я исповедовал мои грехи, мы молились вместе, и Бог послал милость и отпустил мне их. А теперь я радостен, и вам, батюшка, советую, и вам, г-н пристав, - обратитесь к Господу.
Они очень рассердились и изменились в лице. Но всего этого не было достаточно, чтобы предать меня суду. Затем брата спросили:
- А куда ты дел все свои иконы?
- Теперь, когда я обрел мир, которого не мог найти с вашей помощью и под вашим руководством, я прочел Деяния, гл. 17, Исайю, гл. 44, и 46-й псалом. Там сказано, что боги, сделанные человеческими руками, с устами, что не говорят, имеют уши и не слышат, никогда не смогут мне помочь, но заставят меня падать все глубже. Они были мне бесполезны, я снял их со стены и сказал: "Вы мне не заступники, ибо Один у меня Заступник, Который меня нашел, - Христос". Я их выбросил вон.
- Так это тебя, наверное, Мартенс научил? - сказал священник. - Что ты дальше делал с иконами?
- Гм, - произнес он и повторил, - гм. Поскольку же они деревянные и ничего больше, я взял их, как говорит Исайя, открыл пошире печную дверцу и сжег их. А они даже себя спасти не сумели, так и покончено с хламом.
- Запишите это точнее. Это преступление заповеди Всевышнего.
Так они допрашивали всех, чтобы найти повод и убрать меня с дороги. Но как ни пытались довести меня до тюрьмы, их попытки были тщетны.
Однако диспуты и допросы не прошли бесследно. После сходного столкновения в церкви один человек встал и сказал:
- Отныне я больше не принадлежу к православной Церкви, потому что она меня обманула.
Миссионер покинул М., потому что ничего не мог добиться, и написал брошюру с ложными обвинениями, направленными против моей персоны. В ней было сказано следующее: "В М. появился лжепророк, который вводит людей в заблуждение. Он на свой манер пытается сманить православных из Церкви, употребляя для этого свое влияние. Будучи богатым, он не стеснен в средствах. Его поддерживают и руководят им из Германии, уча с помощью денег морочить людям головы и побуждать их примкнуть к нему. Я могу это доказать. Четырем членам нашей Церкви он подарил большие серебряные часы, что побуждает людей клеветать на Церковь и отпадать. Еще одному он пообещал построить большую немецкую мельницу, если тот присоединится к его вере".
Эта брошюра заставила полицию и предстоятеля еще больше обеспокоиться.
Дело дошло до губернатора, и меня снова и снова вызывали на допросы. Но так как упомянутые клеветнические обвинения не подтвердились, меня наконец оставили в покое, запретив мне только преподавать русским инославие.
Все эти события лишь еще больше ободрили меня. Благодаря им русские стали интересоваться моими проповедями, и скоро нашей небольшой комнаты уже не хватало. Мы сняли большое помещение, и за несколько лет шестьдесят шесть душ обрели мир.
Нам удалось и внешне чудесным образом изведать благословение Божие, несмотря на то, что времени у меня, благодаря деятельности в русской общине, было мало. Бог Сам нередко чудесно помогал нам. Наше дело в первые годы весьма разрослось, и однажды мы испытывали значительные денежные затруднения. Нам оставался только один путь: мы встали на колени в рабочем кабинете, чтобы принести Богу наши нужды. Затем мы пошли домой и спокойно обдумали все возможности для получения денег, но напрасно. Нужно было погасить векселя, заплатить рабочим, оплатить фрахт за железо, лежащее на станции. Шурин опечалился, да и у меня было тяжело на сердце, но я не терял надежды. Мы помолились еще раз, но все казалось напрасным. В полдень вексель должен был быть оплачен в банке, шурин спросил меня:
- Что теперь будет? До сих пор денег нет.
- Мы сделали все, что могли, - отвечал я, - ты веришь, что Господь нам поможет? Но он сказал:
- Всякая помощь уже опоздала. В три вексель будет у нотариуса.
Шурин покинул кабинет понурый и печальный, и пошел домой. Я же остался один и молился. И тут во мне прозвучало: "Скорее иди домой!"
Когда я вышел из конторы на улицу, я услышал, что меня окликнули. Я остановился, потому что мне сразу же стало ясно: "Господь посылает нам помощь".
Перед воротами на повозке сидел русский крестьянин, который спросил, не немецкое ли это заведение. Когда я это подтвердил, он рассказал:
- Ехал к русскому купцу, деньги ему отвезти. Доехал до переезда, и стало мне так страшно. У купца мои деньги уже лежат, а слышно, что дело его не очень-то твердо. Коли он вдруг обанкротится, пропали все мои сбережения. И тут пришла мне мысль: здесь есть фабрика у немцев, а у них денег своих не потеряешь. Не позовете ли хозяина?
- Доезжайте до конторы, - сказал я, - войдем туда. Мы вошли в кабинет.
- А где же хозяин? - спросил он. - Это я!
- Так! Хорошо. Скажите, нужны вам деньги?
- Да, если не под высокий процент, то деньги нам нужны.
- Шесть процентов - не слишком много?
Мы тогда платили в банк от восьми до девяти процентов. Тут он достал кошель и выложил на стол сумму, вдвое превышавшую ту, которой хватало, чтобы погасить вексель, заплатить рабочим и оплатить фрахт. Он распрощался со словами:
- Деньги мне не очень нужны, а коли понадобятся, куплю у вас машины, потому что, наверное, переберусь в Сибирь.
Так он и сделал через три года. Я осведомился, когда ему пришла мысль разыскать нас. Это было как раз в тот час, когда я молился.
Мой шурин был поражен, когда пришел после обеда и узнал о том, что произошло. И еще часто мы имели возможность воочию убедиться, как помогает Бог и в делах внешних. Чудесным образом к нам направлялось множество заказов. Это было поучением к тому, чтобы во всех внешних потребностях более искать помощи Господа и ожидать ее от Него.
Наша русская община в М. росла, и в нас пробудилось желание возвестить Евангелие еще и окрестным русским и казацким деревням. Мы писали объявления и рассылали их старостам разных деревень с просьбой предоставить нам помещение в определенное время. Затем несколько хорошо поющих братьев и сестер, обычно человек пять, и я ехали туда и просились в дома на ночлег. На следующий день у нас как правило бывали многолюдные собрания с пением. Мы были свидетелями многих чудесных пробуждений. О некоторых таких поездках я здесь расскажу.
Примерно в двух километрах от нас в деревне Р. жило несколько верующих русских, погрязших в спорах и раздорах. Мы слышали об этом и решили посетить их ради примирения. Когда дело между братьями было улажено, и они поклонились друг другу, мы выбрали их округу для миссионерской деятельности. Была зима, и один из братьев возил нас на своих санях от деревни к деревне. Мы с пением шли по улицам, приглашая старых и малых (а любопытные шли за нами толпами) прийти на следующий день на собрание. Однажды вечером мы пришли в убогую хижину. Изба была узкой, и воняло там ужасно, потому что помещение разделяли с людьми два поросенка и теленок. Привлеченные песнями, деревенские жители пришли из любопытства, чтобы посмотреть, кто появился у этих людей, беднейших в деревне. Маленькая комнатка вскоре заполнилась. На полу и на лавках расположились женщины, мужчины и дети, а к низким окнам прижимались лица тех, кто стоял снаружи. На большой русской печи сидели старики с длинными бородами, поглядывая с любопытством вниз, и ожидали, что же будет. Это было очень своеобразное собрание.
Сначала мы пели, а потом я прочел гл. 6 из Послания к ефесянам. Когда я дошел до места "и шлем спасения возьмите, и меч духовный", старичок с печи прокричал:
- Стой, стой! Что такое - меч духовный?
Этот вопрос стал поворотным пунктом в жизни старика, потому что тут люди принялись оживленно спрашивать о спасении, и он, и некоторые другие, среди которых был и писарь, признали Иисуса своим Спасителем.
В радости улеглись мы вечером слать рядом с обитателями хижины. В душном помещении едва можно было дышать, но это нам не мешало. Радость о грешниках, которые были потеряны и нашлись, была большей, нежели все неудобства. Община в этом месте вскоре стала центральной для всего уезда.
Когда мы поехали дальше, к нам присоединилось еще несколько саней с людьми, пожелавшими сопровождать нас в миссионерской поездке. В ясном зимнем воздухе раздавались песни ликования, колокольчики весело вызванивали сопровождение, сани тихо и мягко скользили по глубокому снегу, а иногда нежно вытряхивали нас в мягкую холодную постель.
Когда мы проповедовали в следующей деревне, старец, ударяя себя по лицу, горько заплакал и воскликнул:
- Я - вор, я много украл в жизни. Боже, помилуй меня! Второй бросился оземь и тоже закричал:
- И я - вор, я и до сей поры промышлял эти ремеслом. Я и у тебя украл, сосед Е. У меня еще многое на чердаке лежит.
После такой исповеди и молитвы все начали плакать, а некоторые обрели в тот вечер мир через кровь Иисусову. Часто Слово Божие воздействовало до того непосредственно, что мы как бы стояли перед чудом. Поистине Россия созрела для того, чтобы принять Евангелие, услышать Благую Весть об избавлении от грехов. Вся эта округа познакомилась позднее с Евангелием, и во многих местах возникли процветающие общины.
Расскажу здесь еще об одном случае непосредственного воздействия Слова Божия. Это было на станции К., примерно в 150 км от нас. Там еще не было общины верующих, и это не давало мне покоя. И однажды мы решили начать работу в К. Мы поехали туда и устроили небольшое собрание в русском доме. Когда я читал гл. 22 Откровения и дошел до стиха, в котором говорится: "пал к ногам Ангела, показывающего мне сие, чтобы поклониться ему, но он сказал мне: смотри, не делай сего; ибо я - сослужитель тебе, и братьям твоим пророкам и соблюдающим слова книги сей; Богу поклонись", - и еще раз повторил это место, встала почтенная женщина и сказала:
- Слушайте, слушайте, что он читает! Повторите! Там написано, что ангел говорит, чтобы этого не делали, а молились Богу. А мы молимся иконам, да и всему молимся. Мы гибнем, что же нам делать?
Мы пережили великую радость оттого, что эта женщина всем сердцем обратилась к Господу, и когда я во второй раз прибыл в это место, там были еще и другие, пришедшие из побуждения начать новую жизнь. Затем в этой деревне возникла маленькая община, решившая стать светом и солью в округе.
Вера и простота этих несведущих людей часто постыжали нас, и Бог отвечал на их детские просьбы. Мы видели два чуда исцеления, потому что для русских было само собой разумеющимся, что Избавитель от грехов может исцелить и телесные страдания. Так, однажды мы приехали в деревню, и пришло много людей послушать наше пение и Слово Божие, присутствовал даже местный священник. Мы с великой радостью принесли свидетельство об исцелении во Христе всех грешников. Собрание происходило в доме одного русского, жена которого была на одну сторону парализована и лежала в постели. Она могла произносить только некоторые невнятные слова. К нашей радости, Господь и здесь отвоевал несколько сердец. Вдруг меня позвали к больной, которая слушала из соседней комнаты. Она была глубоко захвачена услышанным и сказала с помощью мужа:
- Это святые Божии, они могут умолить Бога, и тогда я выздоровлю!
И едва я начал молиться, она стала громким голосом возносить хвалу и благодарить Господа. Затем она поднялась и воскликнула:
- Вот я и выздоровела, и не только тело мое, но и душа здорова.
Впоследствии эта женщина была здорова.
Все собравшиеся были потрясены этим, и священник тоже. Но когда нас начали благодарить, мы решили не задерживаться, а спели на прощание несколько песен и поехали дальше в другую деревню. Когда мы шли по главной улице, во мне вдруг раздалось: "Остановись перед этим домом".
Наши братья и сестры удивились, но мне не мешали. Я взял что-то из Писания и вошел во двор, там никого не было видно. Я осмотрел дом, он был пуст. Я положил на стол несколько Евангелий и уже собирался снова сесть в повозку. Но когда вышел к воротам, позади меня раздался женский голос:
- Что вы ищете?
- Мы хорошо поем, ездим по деревням, чтобы попеть для людей, - отвечал я.
Она пригласила нас в дом, и скоро комната была полна. Зазвучал хор в пять голосов:
От уз греха освободишься Ты силой Крови!
Это произвело на присутствующих сильное впечатление. Некоторые не могли удержаться от слез, а хозяйка сказала:
- И откуда вы только явились? Ведь это то, чего так долго искало мое сердце.
Ее дочь стояла рядом, положив ей голову на плечо. Это была интеллигентная семья. Нам разрешили и прочесть Слово Библии, и толковать его. Затем мы преклонили колени, и почти все нам последовали. Некоторые крестились, некоторые молились, а другие стояли перед иконами. Потом мы запели:
Что вину мне может смыть?
О, ничто, лишь кровь Иисуса!
Священник услышал, что мы прибыли в деревню и распространяем чуждое учение. Он поспешил прийти со своими помощниками. Мы слышали, как они бегали вокруг дома и ругались, но присутствующие не отвлекались. Они простились с нами, глубоко тронутые, и просили, чтобы мы еще вернулись и больше рассказали им об Иисусе.
Не всегда поездки протекали так спокойно, и подчас мы были на волосок от крупных неприятностей. Однажды мы приехали в Р., куда тоже было послано объявление, чтобы провести там евангелизацию. Это было уже во время революции, и в М. как раз у власти были немцы, но они контролировали только 25 километров в окрестностях, а Р. располагалась вне этой зоны. Мы этого не знали, а священник это использовал. После собрания несколько пробудившихся пригласили нас на обед. Мы уже сидели за столом, когда по жалобе священника неожиданно прибыли семь всадников из соседней казацкой деревни, где разместились высокие полицейские чины. Им дали приказ нас арестовать, они угрозами заставили нас подчиниться и следовать за ними.
На нашей повозке в сопровождении всадников мы подъехали к полицейскому управлению в соседней деревне, а около пятидесяти русских, посетивших собрание, были пригнаны пешком. Когда мы добрались до двора начальника полиции, казаки попросили полковника наказать каждого из нас двадцатью пятью ударами нагайки, и он согласился; около пятидесяти человек, мужчин и женщин, пригнанных сюда, получили по столько же. Они громко кричали и корчились от боли, и лишь один молодой человек, который обратился, стиснул зубы. Это так разозлило полковника, что он приказал дать ему еще двадцать пять ударов. Тот вырвался и хотел убежать. Тогда полковник приказал его застрелить. Тут я вскочил и закричал:
- Не имеете права. Прекратите избиение, не то вам плохо придется!
Но полковник в ярости приказал дать этому человеку еще столько же ударов, после чего его вынесли, как мертвого. Однако вскоре он пришел в себя. А те, кто стояли вокруг, возмущались и шептались между собой:
- До сих пор мы не знали, кто такие штундисты, а теперь и мы такими станем.
Для нас дело оборачивалось крайне неутешительно. Я снова подошел к полковнику и сказал ему, что он должен прекратить избиения, потому что виновен я как устроитель собрания. Он ответил:
- А с тобой мы еще посчитаемся.
Когда часть людей была посажена, а часть отпущена, очередь дошла до нас, братьев и сестер-миссионеров. Нас хотели по одному выводить со двора в комнату, но мы крепко взялись за руки, чтобы претерпеть кару вместе. Пять казаков поджидали нас, чтобы начать избиение. Тогда я еще раз сказал полковнику:
- Можешь бить, раз сегодня твое право, но когда я освобожусь, тебе недолго оставаться на службе, потому что мне легче добраться до губернатора, чем тебе.
Казалось, это испугало и его, и казаков; удары их были слабыми и неверными, и они настолько часто передыхали, что нам удалось избежать мучительного наказания.
Затем они отослали повозку с лошадьми в М., а нас посадили. Я был в одной камере, а все братья и сестры - в другой. Вскоре они затянули песню, а я подхватил. И в сумрачных стенах зазвучали радостнейшие песнопения. Это так понравилось охране, что она пустила нас к остальным, открыв двери камер. Некоторое время спустя у нас уже было тюремное собрание. Это дошло до полковника, и он приказал немедленно запереть двери и даже запретил петь.
В том месте жил мой добрый знакомый, которому охрана согласилась передать записку. Вскоре он пришел в тюрьму с полковником. Полковника как подменили: мой приятель пригрозил ему потерей должности, если мы не будем выпущены, потому что тот был в большом долгу перед ним. Он вывел нас из тюрьмы и спрашивал, хорошо ли нам было, хорошо ли меня обслуживали, и была ли у меня постель.
- Вы мне приготовили ту постель, которую видите, - сказал я, указывая на пол.
Священник тоже испугался и пригласил нас всех на обед. Нас потчевали лучшими блюдами, а сам он усиленно просил прощения за этот налет, и вскоре мы подружились. В лучших повозках и сопровождаемые казаками с песнями мы возвратились из деревни домой.
Православное духовенство не всегда отвергало нашу деятельность и относилось к ней враждебно. Я был свидетелем того, как священник сам был захвачен Словом Божьим и горько сожалел о своей пастырской вине. Зачастую лишь собственное неведение превращало их в слепых вождей слепцов, и тогда, лишь только Слово Божие достигало их сердца, они, устрашившись, преклонялись перед истиной. Но обращение затрудняло их положение. Православная церковь может выносить и терпеть священников пьющих, сквернословящих и нечестивых, - но не священника подлинной жизни в Боге.
Перед мировой войной нам нужно было поставить мельницу недалеко от Ц., и в этом принимал участие русский священник. Я поехал туда, чтобы подготовить строительство, он встретил меня у станции, привез к себе домой и пригласил к столу. Было время поста, но стол был уставлен всевозможными мясными блюдами. В дверях поставили сторожа, чтобы никто не мог внезапно нагрянуть к застолью с запретной пищей. Были приглашены и священник из соседней деревни с женой. Я ел все, но не пил. Все четверо, оба духовных лица с супругами, пили и вели себя малоприятно. На ночь мне отвели комнату в доме священника, и ранним утром я проснулся от стука в окно соседней комнаты.
- Батюшка, батюшка, пойдемте, ребенок мой умирает, благословите.
- Даже ночью спать мне не дают, - проворчал священник, повернулся в постели и снова заснул.
На повторный стук он сказал:
- Не могу я идти!
Некоторое время все было тихо, но потом застучали снова и так настойчиво, что он почел за лучшее подняться. Он вышел, пошатываясь, и уже к девяти часам вернулся.
Спустя полгода, когда мельница была готова, я получил от священника телеграмму с приглашением на ее освящение. Когда я утром приехал, он попросил меня поучаствовать в празднестве. Я сказал, что готов, но только если он разрешит мне тоже освятить мельницу.
- А как вы это делаете? - спросил он удивленно.
- Очень просто, и с большим успехом, - сказал я.
- Как, как?
- Почитаю о тех, кто строит свой дом на камне, и о тех, кто строит на песке. Потом буду об этом говорить, и крестьяне воспримут это сердцем. Это послужит благословением для вашего дела, и вам достанется много счастья и почета, а члены вашей общины бросят воровать.
- Но это же великолепно, желаю и даю вам право.
- Но у меня есть еще одно условие.
- Что еще?
- Ударьте утром в девять в колокол, чтобы собрались деревенские послушать, что я скажу, и поучаствовать в освящении.
Так и было. Утром зазвонили колокола, и устремились мужички с женами и детьми. Вновь появился соседский священник, а также диакон и псаломщик.
Священники в полном облачении обошли мельницу, я - вслед за ними. Большими пучками зеленых веток они окропили святой водой мельницу, мешки и механизмы, и пели при этом:
- Господи, помилуй.
После праздничного угощения священник сказал собравшемуся народу:
- Сейчас г-н М. скажет вам примечательные слова.
Я прочел от Матфея 7.13 и до конца и заговорил о камне - Иисусе Христе.
- Все, что не основано на этом камне Иисусе, строится на песке и принадлежит царству тьмы. Все же, что основано на этом камне, принимает вечную, новую жизнь, прощение грехов и обретает уверенность в вечном блаженстве.
Речь была длинной. На середине священник прервал меня и воскликнул, дрожа:
- Стой, я хочу сказать.
Затем он поднял руки и заговорил с глубоким волнением:
- Дорогие земляки, то, что говорит нам этот человек - истина. Ни я, ни другие вас этому не учили, а коль мы не будем основываться на этом камне, то погибнем, - и воздел руки. - Не верьте, что эти широкие рукава способствуют тому, чтобы тот, кто их надевает, был лучше, чем вы. И волосы эти, - тут он указал на свои волосы, - не таковы. У кого они длинны, тот не лучше вас. Если мы не обратимся, то все погибнем. Наш церковный обиход - это мертвый обряд, который порождает только смерть, а не жизнь. Этот обряд окружен хрупкой стеной, и в ней множество дыр, в которые пролезают воры, пьяницы, блудницы и убийцы. Мы бессильны в оказании помощи и все погибнем, если не обопремся на камень - Иисуса.
Диакон и другой священник прервали его и не дали продолжить. Я же повел речь дальше и закончил освящение молитвой. Насколько мне известно, священник этот был смещен.
В нашем небольшом предприятии необходимы были разного рода деловые поездки. Во всех этих поездках я обязательно посещал русские общины. Часто мой шурин бывал этим не совсем доволен, так как я отсутствовал слишком долго, и с деловой точки зрения он был совершенно прав. Но я не мог иначе. Мне важнее было приводить людей к Иисусу, нежели заниматься делами. Мои поездки давали мне и множество возможностей для того, чтобы завязывать разговоры с отдельными людьми, указывая им, что есть единственная потребность - в Боге.
Однажды на нашей фабрике появился проезжий, назвавшийся монтером фирмы К. из Москвы. Он оставил нам каталог своих товаров и предложил закупать в его фирме нужные нам машины. Так нам удалось очень быстро продать один из его больших моторов, мы с шурином отправились в Москву для представительства. Когда мы прибыли, монтер встретил нас очень приветливо и показал нам все, что мы пожелали увидеть. Когда мы попросили привести нас к владельцу фабрики, оказалось, что это был он сам. Он дружески пригласил нас к себе домой на обед, и мы пошли в столовую. Мужчины ушли вперед и, следуя за ними, я увидел, что у хлебного ларя стоит хозяйка и режет хлеб, а перед ней лежит раскрытая Библия, которую она читала с таким рвением, что не услышала, как я вошел. Я тихо подошел и заглянул ей через плечо. Заметив меня, она испугалась, но я сказал:
- Не бойтесь, это - единственная книга, способная принести людям уверенность в вечной жизни.
Она удивленно смотрела на меня и молчала.
- Вы верите, что в этой книге есть сила? - продолжал я.
- Да, - сказала она, - в это я верю, но она не для всякого.
- Думали ли вы уже о том, что умрете и предстанете перед Богом? - продолжал я спрашивать.
- Да, сударь, но кто же вы, собственно говоря? - спросила женщина.
- Это я скажу вам позднее, - отвечал я, - а теперь давайте лучше выясним, принадлежите ли вы Царству Божию.
- Не знаю, но хотела бы!
- Вы об этом уже молились?
- Да, и часто.
- Это вам помогло?
- Нет!
- Вы действительно верите, что Бог отдал нам Своего единственного Сына, чтобы все, кто в Него верует, не погибли?
- Да, верю. Но в нашем доме нам не часто приходится читать Библию, у нас много гостей, а от этого столько беспокойства.
- Но для смерти вы время найдете.
- Да, для этого время найдется.
Я понял, что предо мной - ищущее дитя человеческое, мы вышли в соседнюю комнату и молились.
Когда я во второй раз приехал в Москву, то нашел эту женщину уже со счастливым чадом, и ее дочь последовала за ней. Вскоре обратился ее муж, и позднее мы стали очень близкими друзьями. Много раз они у нас гостили, и муж всегда громко молился, любил петь и радостно славил милосердие Божие.
В 1913 году я получил отчаянное письмо от его сына-офицера. Он так истерзался внутренне, что решил совершить самоубийство. Меня не было дома, и письмо прочла жена. Быстро приняв решение, она послала офицеру срочную телеграмму с просьбой прибыть в М. Не подозревая, что это должно значить, он сел в первый же скорый поезд и приехал к нам. Я был в поездке, так что ничего об этом не знал. Мой поезд прибывал на несколько часов позже. Со мною был проповедник О., с которым мы встретились в пути, и я попросил его поехать со мной, чтобы служить нам словом. Когда мы вошли в дом, нам навстречу вышли дочери и сказали:
- Тише, тише, мама молится!
Подойдя к двери, мы услышали, что моя жена молится вместе с сыном г-на К. Мы вошли и тоже преклонили колени. Офицер пришел к вере во Христе и благодарил Бога за чудесное руководство.
Когда разразилась война, он был одним из первых, кто отправился на фронт. Он снова и снова писал о случаях чудесного покровительства, которые с ним происходили. Товарищи его падали справа и слева, а он оставался невредимым. К тому же он ревностно проповедовал среди своих подчиненных, хотя это строго запрещалось, а на него уже были жалобы. Но так как он почти всегда был необходим, то судебное рассмотрение все откладывалось, а когда разразилась революция, оно и вовсе было предано забвению. Впервые с начала войны он приехал к родителям и посетил также и нас в М. Вскоре после этого женился на дочери одного из первых борцов за евангелизацию южной России, и мне довелось быть на свадьбе.
После революции молодой К. сражался на стороне так называемой белой армии. Когда она была побеждена, он со своей частью бежал в Румынию, а его жена была вынуждена остаться в России. Однажды, когда я ее навестил, она попросила меня помочь ей попасть к мужу в Румынию. Он сообщил ей, что на границе все готово, и описал путь, которым она должна была переправиться. Она хотела последовать указаниям, но так как ее должен был сопровождать еврей-коммунист, дело показалось ей слишком ненадежным. Затем он написал, чтобы она приехала в О., откуда он постарается обеспечить ей возможность перехода. Она отправилась туда и долго ждала ответа.
Офицер отправил посланца из Румынии, чтобы тот ее привез. Но так как он долго отсутствовал, то послал и второго. И этот не вернулся, и тогда он послал третьего. Наконец, после долгого ожидания он сам отважился на поездку, чтобы привезти жену.
Плывя по Дунаю, он встретил другую лодку, плывшую из России в Румынию, и подумал: "Значит, можно миновать охрану, опасности нет". Первый и второй пограничные посты он миновал незамеченным, а на третьем был задержан и передан ГПУ. Два месяца он сидел в О., а потом его отправили в Москву. Поскольку он был офицером, у него не было никакой надежды на то, чтобы остаться в живых. В Москве он просидел в тюрьме шесть месяцев, а его мать, сестра и жена об этом не знали. Суд заменил смертный приговор ссылкой в Сибирь, и его отправили на Лену. Он кое-что понимал в технике, а там, куда его сослали, не было механика, и ему поручили ремонт моторных лодок, на чем он заработал тридцать рублей.
Между тем он написал в Москву, и мать прислала ему еще десять рублей. Теперь у него было сорок, на эти деньги он раздобыл паспорт и решил бежать обратно в Румынию. К. удачно добрался до Москвы и поздним вечером неожиданно появился у матери с сестрой. Они очень перепугались, но не нарушали тишину, чтобы соседи ничего не заметили. Утром сестра достала билет в Киев, и оттуда К. вернулся к Дунаю. Темной ночью он пробрался мимо караулов, разделся на высоком берегу, связал вещи в узелок и прыгнул в глубокую реку, - как потом он нам писал, едва не утонув.
Нежданно-негаданно в Румынии он попал к своей жене, потому что это она плыла в лодке через Дунай в ту ночь, когда он в другой лодке плыл в Россию.
Когда революция со всеми ее кошмарами охватила нашу страну, мы в М. тоже пережили большие потрясения. У владельцев были отобраны фабрики, предприятия и жилые дома, и в городе осталось лишь немного состоятельных жителей. Кто мог бежать, бежал, чтобы спасти жизнь. Вскоре начались трудности с продовольствием, и население вынуждено было стоять перед лавками в длинных очередях, чтобы раздобыть самое необходимое. На девятый день новой власти ночью в нашу дверь постучали. Когда я открыл, в дом вошел взвод солдат, посланных трибуналом. Нас всех подняли с постелей, разрешили надеть самое необходимое и стали выгонять из дома. На улице было очень холодно - шел февраль - жена с детьми дрожали от холода и страха, но солдаты жалости не знали. Пришлось оставить все вещи и идти на улицу. Я просил дать мне комнату или квартиру, раз уж мой собственный дом был отнят, но они только смеялись.
- Тогда отпустите меня, чтобы я сам поискал.
- Вы не имеете права жить, подыхайте с голоду, - был глумливый ответ.
Жена и дети стали плакать и просить, и в конце концов меня все же отпустили. Я пошел к главе города, прежде - простому рабочему на моей фабрике. Когда я к нему пришел, он сконфузился и не мог взглянуть мне в глаза. После долгих моих уговоров он приказал выписать мне ордер на чердачную комнату. Когда же мы вошли в отведенное нам помещение, то нашему удивлению не было предела, потому что там находилось около тридцати человек, а теперь появились еще и мы вшестером. Места почти не было даже для того, чтобы улечься рядом. Вот такое тяжкое положение - внезапно остаться нищими, без крова и без средств, выгнанными из собственного дома. У нас не было ни постелей, чтобы спать, ни даже стульев, чтобы сидеть. Тогда на следующий день я тайно отправился домой, и, смертельно рискуя, вынес самое необходимое. К этому меня побудила нужда, и никто ничего не заметил.
На следующий вечер вновь прибыли верховые и вызвали меня. Жена и дети уже заболевали от всех этих треволнений так же, как и другие, жившие с нами. Меня вместе с несколькими другими мужчинами, среди которых был и мой тесть, погнали из города.
- Ты видишь, что нас ведут на казнь? - прошептал мне один из нас. Но это меня не испугало, поскольку во мне царил мир, и я лишь с напряжением ожидал, как же Бог освободит нас в этой ситуации. Страха я не испытывал. Последние городские дома оказались позади. Тут и мы смекнули, что дело идет к смерти, и все, должно быть, воззвали к Богу. Вдруг начальник скомандовал:
- Стой!
Наши охранники вполголоса посовещавшись между собой, скомандовали:
- Кругом!
Затем повели нас обратно в город и заперли в нетопленой комнате. На следующее утро наши близкие узнали, где мы, и принесли нам завтрак. Потом нас посадили в бывшую полицейскую управу, где уже было восемнадцать человек. Там тоже было нетоплено, наши постели находились на холодном полу, но постепенно мы к этому неудобству привыкли.
Конечно, наши близкие испробовали все, чтобы нас освободить, и действительно двоим из нас удалось освободиться благодаря тому, что их жены заплатили значительные суммы. Но я должен был оставаться там.
Однажды вечером по прошествии двух недель нескольким из нас было приказано взять ломы и лопаты и разметить в саду за городом под сильной охраной могилу для тринадцати человек, а затем за два часа ее выкопать. Земля промерзла и была как камень, ее нужно было откалывать кусок за куском, наши силы иссякли, и мы чудовищно устали. Но нас подгоняли штыками и велели продолжать копать, если мы останавливались. За два часа мы едва успели раскопать промерзший слой, но тут нас погнали назад.
Всем было ясно, что этой ночью будут расстреляны тринадцать человек. Но кто? Десять часов, одиннадцать. Я попытался направить мысли людей в сторону вечности, но умами управлял лишь страх смерти. Вот так я должен был узнать со страшной достоверностью, что человек, боящийся смерти, не способен думать о спасении души.
В полночь дверь распахнулась, и вошел хорошо знакомый мне железнодорожник, держа в каждой руке по винтовке. Он заорал ужасным голосом:
- Все лицом вниз!
Мы мгновенно повиновались. Тогда он пробурчал:
- И., выходи!
Этот человек обнял меня в смертельном страхе, не говоря ни слова, но его стали бить ногами и винтовками по ребрам и били до тех пор, пока он чуть не потерял сознание. Тогда ему больно связали тонкой веревкой руки за спиной, так что он уже не мог меня видеть. Тут он громко воскликнул:
- Корнелий Яковлевич, спаси мою душу!
Я поднялся. Мне закричали, чтобы я снова бросился на землю, но я сказал:
- Нет! Ваше дело - убивать людей, мое - вести души к вечности. Я вам не подчиняюсь!
Этот решительный ответ заставил их замолчать. Этого беднягу еще страшно мучили под нашим окном, пока наконец выстрел не пресек его жизнь. Потом взяли второго, третьего, - так всех тринадцать. Так продолжалось в течение тринадцати ночей. Но чудовищное зрелище первой ночи не повторялось, потому что заключенных стали умерщвлять иначе. Наконец я сумел, освобожденный усилиями близких, покинуть это место ужаса.
Что мы пережили? Позвольте мне об этом умолчать. Одно знаю - Бог счел все слезы и видел все потоки крови, которые заполнили землю как жертва, принесенная революции. Неисповедимы Его пути. Мы же, после всех пережитых ужасов более чем когда-либо ожидаем пришествия Его Царства, где нет ни страданий, ни стенаний, ни слез.
Моя русская община много страдала в эти времена всеобщего крушения. Теперь открывались умонастроения некоторых. Кое-кто участвовал в агитации и погряз в материализме и атеизме. Они в дальнейшем стали нашими злейшими врагами. Но многие сохранили верность Богу и свидетельствовали о Господе во времена падения.
Положение наше было тяжким и печальным. Наконец после множества усилий мне удалось найти место в фабричной конторе, чтобы тем самым обеспечить содержание семьи.
В это время нас потрясли две смерти. Можно было сказать, что "нечестивые падают", тяжело заболел председатель трибунала, отправивший на страшную смерть неисчислимое множество людей. Услышав об этом, я пришел к нему в сопровождении одного из братьев. Лицо его, отмеченное пороком и грехом, имело сатанинский облик. Когда мы к нему обратились, он повернулся, сжав кулаки, и, скрежеща зубами, стал изрыгать богохульства.
- И все же победим мы! - кричал он. - И казним вас всех, кто нам мешает и стоит на пути!
Говорить о вечности здесь было бессмысленно. Человек умер ночью, как зверь.
Вскоре после этого умер и глава городских властей, наш бывший кузнец. Он стал в городе большим человеком. Однажды в воскресенье коммунисты устроили большое просветительское собрание. Главным оратором был наш кузнец Г., хотя он едва умел читать и писать. Сначала он целый час напыщенно ругал всех, кто был ему не по нраву, а потом повернул свои речи против Бога.
- Мы скинем Его канцелярию с седьмого неба. Мы и на небе устроим революцию! - кричал он.
Один приятный верующий русский из присутствующих встал и сказал:
- Товарищ, можешь ругать всех, потому как ты - власть. Но не трогай Того, перед Ликом Которого и перед престолом Судии мы однажды все предстанем. Как-нибудь Он тебя жестоко накажет.
Вслед за этим кузнец велел схватить русского, но вскоре его освободили. Через три дня его вместе со мной позвали к кузнецу. Мы нашли его на грубой дощатой кровати, без постели и одеяла, в грязной одежде и при последнем издыхании. Его лицо было так же искажено, как и у председателя трибунала. Когда ему сказали, что мы пришли, он с трудом повернулся, долго смотрел на нас мутными глазами - его коллеги из городского управления тоже были здесь, - а потом поднял руку и воскликнул:
- А Бог все же есть, но не для меня! - повернулся и умер через несколько часов.
Отнятая у нас фабрика была названа в память о нем его именем и продолжает так называться по сей день.
Положение красной армии в нашем округе было незавидным, потому что их противники, белая армия, все приближались. Поэтому красные попытались покончить со всеми, кого, как они полагали, им следовало опасаться. Однажды и мне намекнули, что я должен быть арестован.
Я укрылся на городской электростанции, но там мне было не по себе, и я решил идти домой. Как только я оказался дома, пришли красные солдаты и повели меня в трибунал.
Преемник прежнего председателя трибунала был с виду интеллигентным человеком, но, пожалуй, был еще хуже первого, так как преследовал свои цели с большей хитростью и коварством. Председатель хорошо знал меня, потому что прежде я часто говорил с ним в своем доме о религии. Он принял меня дружески.
- Почему вы меня снова арестовали? - спросил я.
- Потому что только вы и остались, - отвечал он. Остальные "богатые" жители М. были расстреляны, посажены или бежали.
В подвале, куда теперь меня бросили, сидело 108 человек: мужчины и женщины, русские и немцы. Помещение кишело паразитами, вшей с себя можно было чуть ли не соскребать, пол был сырым и холодным. Почти всех, находившихся здесь, я знал, это были невинные горожане. Двое из моих родственников вскоре последовали за мной. И снова начались расстрелы. Заключенных по отдельности отводили в соседний дом и казнили. Однажды взяли и меня. В комнате казни за столом сидело пять вооруженных коммунистов.
- Раздеть его, - сказал помощник. Председатель молчал.
- Я сам разденусь, - сказал я. - Видите ли, я не боюсь. Я знаю, что Бог, в Которого я верю, может спасти меня. А если Он этого не сделает, то я умру спокойно, потому что иду домой!
Тут помощник председателя разъярился, вскочил, вытащил револьвер и закричал:
- Я тебе докажу, что на этот раз твой Бог тебя не спасет! Он вытянул руку, но не мог выстрелить. Он дважды, трижды пытался это сделать. Я не знаю, свело ли ему руку судорогой, но знаю одно: Бог может спасти и от вражьей руки.
Один из его товарищей наконец усадил бушующего помощника и сказал:
- Ты что, не знаешь, кто это? Он же штундист, - и, повернувшись ко мне, крикнул:
- Пошел вон!
Меня опять отвели в подвал.
В нашей тюрьме была гнетущая обстановка. Каждый день кого-то уводили, и никто не знал, когда черед дойдет до него. Одни взволнованно ходили взад и вперед, другие тихо и безучастно сидели скорчившись на полу, некоторые пытались как-то отвлечься. Женщины и мужчины стояли на коленях по углам, крестились и взывали о спасении к Божьей Матери и святым. Тяжело было видеть их заплаканные лица и слышать упорное "Господи, помилуй". Некоторые души, стоящие на грани отчаяния, я смог направить к истинному Спасителю от страха смерти.
И еще один день протекал в ожидании. Что принесет вечер? Днем обстановка в подвале была еще сносной, но при приближении сумерек, когда зажигался огонь, на души опускалась тоска, ибо в темноте сквозил ужас. К вечеру охранник прошептал нам:
- Сегодня ночью расстреляют 59 человек!
Заключенные в отчаянии решили устроить бунт, скрутить охрану и бежать. Но до этого дело не дошло, потому что стражу удвоили, и в 11 часов вызвали по одному 25 человек. Через полчаса солдаты вернулись и увели новую группу заключенных, среди них на этот раз и меня. Нас пешком пригнали на станцию, где нас уже ожидал товарный вагон, пол которого был покрыт зловонной грязью. После того, как мы оказались в вагоне, он был закрыт. Кое-кто от страха и усталости опустился на отвратительно воняющий пол.
Теперь должна была начаться поездка в смерть. К вагону прицепили локомотив, но с места не тронулись. Неожиданно в городе начались волнения, прискакал всадник и приказал подождать с отправлением. До утра мы стояли на станции.
Между тем наши близкие узнали, что нас должны увезти на казнь, и тайно пришли еще раз с нами увидеться. Женщины, сгорбившиеся от горя, издали передавали нам прощальные приветы.
Наконец, под утро мы тронулись с места. Локомотив выпустил пар, поезд двинулся в последний путь. Но Бог и на этот раз нашел пути и средства для того, чтобы чудесным образом спасти нас. Ночью казаки прорвали фронт и взорвали путь, так что мы были вынуждены остановиться посреди чистого поля. Немного погодя недалеко от нас начался оживленный бой, белые солдаты сражались с красными. Битва длилась до вечера, и тогда командир красных привстал в стременах и крикнул нашей охране:
- Все спасайтесь бегством. Арестантов доставить к горе Г. и всех расстрелять. Никто не должен оставаться в живых, и горе тому, кто нарушит приказ.
Наши красногвардейцы в страшной спешке выпустили нас из вагона и гнали двенадцать километров степью к горе. Я довольно значительно отстал, и солдат, испытывавший сострадание, шепнул мне:
- Бросьтесь на землю - и тихо! Затем он приказал другим:
- Никому не оглядываться!
Некоторые из тех, кто был поблизости от меня и смог услышать его слова, обращенные ко мне, бросились на землю, меня же погнали дальше. Внезапно мы услышали впереди крик:
- Спасайся, кто может, белые нас окружили!
Началось всеобщее смятение, захватившее и заключенных; семнадцати человекам удалось спастись от палачей бегством, остальные же нашли свою смерть.
Мой шурин и я тоже бежали, и пули, посланные вслед, нас не настигли. Мы укрылись за несколькими деревьями, в лесу, нашли яму, в которой зарылись в листья. Но в нашем убежище было так холодно и сыро, что мы никак не смогли бы просидеть в нем всю ночь. Так как местность была нам хорошо знакома, а в ближней деревне у нас были родственники, мы решили их разыскать. Моя племянница очень испугалась, увидев нас перед собой, дала нам еды и питья и спрятала до утра в комнате. Еще до рассвета мы вернулись в лес и весь день оставались под открытым небом. Под вечер, когда все казалось спокойным, мы вошли в другую русскую деревню и встретили по пути крестьянина. Мы спросили у него, есть ли у них красные.
- Мы их всех прогнали, больше не будут они нас мучить, - ответил он.
Эта весть прозвучала для нас как послание, с неба. Мы смотрели друг на друга не в силах вымолвить ни слова. "Неужели мы действительно спасены?" - снова и снова возникал в нас вопрос. Казалось, будто солнце стало светить по-иному, птицы запели приятнее и звонче и позолотели поля хлебов. И, сами того не замечая, мы пошли быстрее. Я весь дрожал от радости, и мне казалось, будто я не иду ногами по земле, а парю в воздухе. Действительно спаслись? Свободны от гнета красногвардейцев?
Когда я вошел к нам во двор - мне сказали, что жена и дети уже перебрались в наш старый дом, - моя старшая дочь вышла мне навстречу и закричала:
- Мама! Папа пришел!
Все устремились к нам, и дочь сказала:
- Ну, вот видишь, мама, я же тебе говорила, что папа вернется домой, большевики ничего не смогут ему сделать.
Но радость наша была недолгой, испытания еще не закончились, на улицах появились красные солдаты, и я вынужден был бежать. Поскольку они по большей части были верхом, я не смог бы избежать их, будь я пешим. На счастье, у нас еще оставалась лошадь, я в мгновение ока вскочил на нее и помчался к станции, снова как бездомный беглец. Вдруг я услышал позади себя страшный крик, обернулся и увидел, как пеший солдат преследует шурина. Он намного опередил солдата, поскольку бежал быстрее, и ему удалось вскочить на мою лошадь. Тут солдат нас догнал; он хотел было ухватить поводья, но лошадь отпрянула, поднялась на дыбы и помчалась прочь, а солдат с проклятьями повернул назад к городу. Мы с трудом удерживались на спине испуганного животного, которое мчалось вперед, вон из города. Позади нас и других, которые точно также бежали прочь, застрочили пулеметы. Свист пуль стоял в ушах, лошадь была ранена и упала на колени. Мы соскочили с нее и побежали дальше. Часто нам приходилось бросаться на землю, чтобы избежать пуль, но все же мы невредимыми достигли леса километрах в пятнадцати от города. Вдруг мы заметили, что нас догоняют семеро всадников.
Речь шла о жизни и смерти. Я сказал двум другим - нас уже стало трое:
- Спасение только одно: нам нужно спрятаться в первом же кустарнике, - и заполз под густой куст, который как будто бы нарочно для нас вырос.
Другие последовали за мной. Слава Богу - всадники проскакали мимо нас и скрылись в глубине леса. В тот день мы прошли тридцать пять километров до немецкой деревни, где старые знакомые тепло нас приняли. На следующий день отправились дальше, так как войска красных подходили все ближе. Мы дошли до станции Е. Документов у нас не было, а появляться без них в селении было опасно, потому что постоянная угроза ареста висела над нами. Свобода наша и не могла быть долгой, нас схватили, привели к атаману станицы. Когда мы вошли в кабинет, навстречу нам вышел человек, воскликнувший:
- Корнелий Яковлевич, вы-то как сюда попали?
Это был русский христианин-евангелист, прежде живший в М. и входивший в мою общину. Теперь он возглавлял станицу. Он дал нам хорошие документы и повозку, на которой мы проехали пятнадцать верст. Потом мы еще тридцать километров шли пешком до станции Г. Здесь шурин не смог двигаться дальше, потому что тяжело заболел тифом и слег. Я же прошел еще около двенадцати километров до Т., где тоже свалился без сознания в каком-то саду, настигнутый той же болезнью.
Меня нашли сострадательные люди и доставили на мельницу, хозяин которой тоже был в бегах. Здесь я лежал в ужасных страданиях, все время без сознания. Я ничего не мог вспомнить. И только когда однажды я как сквозь сон услышал:
- Брат Мартенс выполнил свою работу!
Я пришел в себя, открыл глаза и увидел стоящими у постели свою жену с детьми и ее родителей.
М. снова освободили от большевиков, и их смогли вызвать. Уже в тот же день я смог вернуться домой, но начался рецидив, и я еще семь дней пролежал в постели в тяжелом состоянии. Часто я желал, чтобы Господь взял меня домой, жизнь казалась мне, как некогда Илии, почти невыносимой. Однако мысли Бога не были моими мыслями, и я поправился.
Во время моего отсутствия жена тоже пережила множество тягот. Прибыл председатель ЧК и приказал убить мою жену с детьми. Девочки укрылись на мельнице, а восьмилетний сын - в другом месте. Жена с тещей бежали в русскую деревню, где им удалось спрятаться в подвале у знакомого работника. Но так как полиция рыскала повсюду, да и в предателях не было недостатка, обеих быстро нашли. С помощью русских, которые их приняли, им снова удалось убежать темной ночью. Они бежали из города, желая попасть в имение 3. и не зная, что эта местность тоже занята большевиками. Так они попали прямо в красные цепи, были схвачены и доставлены в трибунал. Надежда избежать смерти исчезла. Но у жены была с собой пятисотрублевая банкнота, и когда она сунула ее в руку одному солдату, тот помог ей бежать.
Но куда? Город был окружен, и всюду стояли караулы. Им остался только один выход: они пошли к пруду и там ночью сидели на берегу, а днем прятались, стоя часто по грудь в воде, тине и иле, чтобы большевики их не увидели. В этом убежище они провели два с половиной дня, пока красных снова не прогнали, и они не смогли вернуться домой.
Прошло семь месяцев под властью белых, и хотя много чего оставалось желать, но по крайней мере каждый радовался тому, что живет. Все было тихо, а торговля и ремесла могли осуществляться беспрепятственно. Большая часть рабочих тоже была весела и довольна.
Однако когда под Рождество снова приблизились войска красных, для нас стало невозможным более оставаться в М., потому что это было смертельно опасно. Таким образом мы тогда и переехали на Кавказ, где было много немецких колоний, в которых мы могли укрыться.
После того, как я отдохнул от всех перенесенных страданий, я использовал время своего пребывания на Кавказе для того, чтобы целиком посвятить себя провозвещению Слова, миссионерству и нести казакам и русским радостную Весть Христа. Воспоминания об этих поездках с обилием впечатлений, с голодом и жаждой, которые я находил у старых и малых, у богатых и бедных, у русских, казаков и армян, подвигают меня к передаче малой части тех благословений, которые выпали мне.
В 1920 году проходила большая кавказская конференция баптистов и евангельских христиан. Для подготовки к ней был приглашен и я. Оба евангельских течения на Кавказе на этой конференции объединились в союз, чтобы в единении и взаимной любви провозвещать Евангелие и отныне уже не образовывать два лагеря. Это была чудесная мирная конференция, и я желал, чтобы у нас было побольше такого единения. Утвердили проповедников, чтобы посещать общины, практически осуществляя объединение и смягчая некоторые спорные моменты. К этим избранным братьям принадлежал и я. Так я разъезжал два месяца, согласовывал, выбирал старших и утверждал приходских учителей. Повсюду мне удавалось устранять препятствия и выполнять свое поручение в мире.
Вернувшись через два месяца домой, я обнаружил, что наш дом совершенно разграблен. У семьи не было на чем спать, ни постелей, ни подушек, ни одеял, - ничего, кроме нескольких старых пальто. Я очень испугался, потому что ведь мы брали на всех и матрацы, и кровати. Что же произошло? В М. нашли наш адрес и приехали оттуда, чтобы все у нас забрать. Не оставили даже карандаша и ручки. По счастью, мы заранее спрятали в земле некоторую одежду и белье, и их не нашли.
Это была печальная весть. Но мы искали и нашли утешение в Слове Божием и доверились Тому, Кто сказал, что ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам.
И Бог нас не оставил. Со всех сторон мы получали то, в чем нуждались, часто - чудесным образом. К тому же мне удалось в поездках закупить некоторые товары и заработать немного денег мелкой торговлей. Однако это следовало держать в тайне, потому что иначе мне грозило длительной тюремное заключение.
В это время были схвачены многие немецкие юноши, а также верующие русские, потому что они противились призыву на военную службу. Как известно, вплоть до недавнего времени все русские, принадлежащие к обоим евангелическим объединениям, решались использовать принцип ненасильственности и не брать в руки оружие. Только под давлением правительства русское евангельское движение, став союзом, отказалось от этой позиции, и теперь стало вопросом совести каждого - проходить ему военную службу или нет. Каждый должен был сам отстаивать свои убеждения. Это породило множество затруднений, потому что часть молодых людей из-за своего отказа была отправлена в тюрьму. Мы, немцы-меннониты, решили, что для того, чтобы сохранить наши старые права на отказ от оружия, нам следует объединиться в кавказский союз меннонитов и просить правительство о подтверждении старых прав. Я был одним из уполномоченных этого союза и много трудился, чтобы освобождать молодых людей от военной службы. Согласно ныне действующему закону, освобожден мог быть каждый, кто в состоянии был доказать свою подлинную внутреннюю убежденность и искренность намерений. Для того, чтобы это установить, данное лицо подлежало допросу, и в Москве был особый комитет верующих различных направлений, задачей которого была проверка подобных ходатайств об освобождении, если решение местного суда оказывалось несправедливым. Этот центральный комитет дал мне большие полномочия, и мне удавалось помочь многим из тех, кто сидел в тюрьме из-за своих убеждений.
Однажды ко мне пришла некая г-жа Ф. и настоятельно меня просила спасти от смерти ее мужа. Он был арестован в городе Е., и я с великим трудом после бессонных ночей добрался туда как раз в последний день перед приведением приговора в исполнение, потому что поездки тогда были весьма затруднительны. Я тотчас поспешил к комиссару, но не застал его, а только его заместителя, инженера. Посмотрев мои бумаги, он сказал:
- Ага, знаю, кто вы. Я тоже из ваших. Мы уладим дело, будьте спокойны. Наш комиссар едва умеет писать, и хотя он - грубое животное, г-н Ф. будет освобожден. Вы только придите завтра еще раз в 10 утра, а я распоряжусь, чтобы вас впустили.
Я ушел, исполненный надежды и радуясь, что брат будет спасен. На следующее утро к 10 я снова поспешил к комиссару. Было еще рано, и я стоял в большой прихожей и ждал, пока выпишут пропуск. Вдруг вошел комиссар Е. из М., который в свое время приговорил меня к смерти и был уверен, что меня уже нет в живых. Я перепугался так, как никогда до этого и потом в жизни не пугался. Как я позднее узнал, он был переведен сюда из М. и стал главным чекистом всего Северного Кавказа. Я быстро повернулся к окну, чтобы скрыть свое лицо, но убийца меня узнал, подошел ко мне и сказал:
- Повернись-ка!
И когда я это сделал, он зарычал на меня:
- Негодяй, ничтожество, я думал, что ты расстрелян, а теперь вижу тебя здесь? Ты, небось, с твоим умом знаешь, как тебе опять выкрутиться!
Колени у меня дрожали, я окаменел и ничего не мог сказать в ответ.
- Отвечай, паразит! - закричал он.
Тогда я вдруг совершенно успокоился, глубокий мир наполнил меня, и я сказал:
- Я освободился честным путем, как и другие.
Несколько успокоившись, он отошел к другому служащему и заговорил с ним.
Как же мне теперь было спастись? Неподалеку от меня была дверь, которая вела в большой густой сад, и когда комиссар повернулся ко мне спиной, я одним прыжком достиг двери, открыл ее и исчез в густых зарослях. Так я на этот раз снова спасся.
Я долго ждал, не будут ли меня искать. Часы пробили час, и два, и три. В четыре часа кабинет присутствия был заперт. Чувство страха охватило меня, потому что брат мой томился в тюрьме, и срок его спасения истек. Свою жизнь я спас, но не жизнь брата. Тут я собрал все свое мужество и снова вошел в дом. Я прошел первый и второй посты до третьего, охваченный внутренней дрожью. Здесь ли мой враг? Пройдя последний пост, я нашел в прихожей еще несколько мужчин и женщин, дожидавшихся приема. Каждый должен был назваться, и когда я сказал свое имя, спрашивающий исчез в кабинете, но скоро вернулся и сказал:
- Будете последним.
Тут я испугался еще больше, потому что теперь знал, что из этого дома мне больше не выйти. Теперь я попался. Состояние это было ужасным. Я еще раз попытался бежать, но охрана меня не выпустила. Наконец я вошел - последним.
В кабинете множество чекистов сидело за зелеными столами. Было еще несколько людей, с которыми они разговаривали. Я встал у одного из столов и ждал, пока до меня дойдет очередь. Тут я заметил на этом столе, с краю, возле себя бумажку, которую нужно предъявлять, если хочешь выйти из ГПУ. Комиссар повернулся ко мне спиной - как раз в этот момент он яростно нападал на обвиняемого. Я тихонько пододвинул бумажку поближе, сунул ее в карман, повернулся и быстро пошел к двери. Охранник у дверей ничего не заметил, а когда увидел пропуск, выпустил меня. Так я избежал этого ада.
Не подумали ли комиссары, что я опять как сквозь землю провалился, - откроет вечность. Я воспринял все это как руководство Божье и благодарил за спасение. Но внутренне я не успокоился. Что мне делать? Я пошел к заместителю комиссара, к упомянутому уже инженеру, на квартиру, и он рассказал мне, в какое ужасное положение я попал.
- Радуйтесь, что смогли убежать, иначе вы бы живым не вышли. Наверное, такого мужества ни у кого не найдется. Для г-на Ф. я тоже сделал все необходимое, и он свободен.
Чтобы меня снова не схватили, я ушел из города пешком, потому что без разрешения никакой транспорт не мог из него выехать и в поезд было не сесть. Степью и лесом я дошел до ближайшей станции, где благодаря моим мандатам мне удалось получить билет. Глубоко взволнованный и исполненный благодарности, вернулся я к своим.
Вскоре после этого я предпринял большую миссионерскую поездку по деревням и городам Кавказа, отчасти - вместе с братом Т.
То, что мне довелось пережить в горах Кавказа, чудесным образом ободрило меня. Месяцами я ездил по казацким деревням и всюду находил ожидающих, стремящихся к свободе и миру людей. Как во времена Иисуса весь мир ждал своего Мессию, Спасителя, так стремились к Искупителю и народы России. Измученные страданиями, слезами и кровью, они были открыты для радостной рождественской вести: "Сегодня рожден вам Спаситель!"
В Б. была русская община, уже давно пригласившая меня. Ее члены тоже прошли через многие скорби, потому что и в горах бушевала гражданская война. Многие жители деревни бежали и жили в пещерах и лесах, чтобы избежать бед, в которые людей ввергали немилосердно и безоглядно. После первого людного собрания я был приглашен для разговора в дом молодого человека, который очень сильно хотел найти Бога, и попросил всех, у кого на сердце тяжесть, от которой они хотели бы избавиться, прийти туда же.
Когда я вошел, комната была полна народу. На этом собрании среди прочих предались Богу, осознав бремя своих грехов, и хозяин дома с молодой женой, и все они решили начать новую жизнь. На печи сидел отец с женой, которой было около семидесяти лет. Услышав песни, молитвы и Слово Божие, старик воскликнул:
- Помогите спуститься, помогите мне спуститься, и я тоже покончу с прежней жизнью.
Ему помогли слезть с его насеста. Старик бросился на пол, перекрестился и воззвал:
- Прости мне мои прегрешения! Тут и старуха с печки закричала:
- Помогите спуститься, помогите спуститься!
Матушка тоже слезла вниз, и оба старика до тех пор стояли на коленях, пока не обрели уверенности в том, что грехи им отпущены.
На следующий день у меня было столько приглашений на беседу, что последовать им всем было попросту невозможно. Я выбрал один дом и пригласил людей на продолжение собрания, но помещение было мало, чтобы вместить всех. Появились и местные учитель с учительницей, упали на колени и молили о благодати.
Во время беседы, которую я вел, одна монахиня вдруг закричала:
- Боже, Боже, как я сюда попала? - бросилась ниц, как это делают русские, перекрестилась и стала молиться:
- Боже, милостив буди ко мне грешной!
Другая монахиня протиснулась к ней через ряды, рывком подняла и силой потащила в соседнюю комнату, подгоняя тычками. Я пошел за обеими, и монахиня с плачем сказала мне:
- Видите ли, теперь я наконец-то услышала истину, которую искала, а для того, чтобы ее найти, я бросила родителей и все имущество и ушла в монастырь. Долгие годы я умерщвляла плоть, чтобы угодить Богу, и становилась не лучше, а хуже. А теперь, когда я наконец-то нашла то, что искала, сестра моя - так она называла другую монахиню, - которая до сих пор была моей лучшей подругой, становится мне врагом и бьет меня. Теперь я понимаю, почему говорил Иисус, что будете гонимы за имя Мое.
И она упала без чувств. Другая монахиня снова яростно вцепилась в ее одежду, и ей удалось выволочь первую.
Я вернулся к собравшимся. Мне навстречу раздавались песни хвалы, которыми присутствующие славили Бога.
В этот вечер многие также восприняли новую жизнь через Христа. Хотя мы почти не спали две ночи и очень много работали целый день, мы не уставали радоваться их приобщению вместе с ними.
На следующее утро спозаранку люди собрались снова и, когда началось богослужение, протиснуться уже было невозможно. Пришли многие из тех, кто приехал на базар из соседних деревень. И так шло изо дня в день. В тот вечер встал старик, поблагодарил Бога за то, что впервые в жизни услышал Евангелие Спасителя от грехов, и сказал:
- Я думал, церковь должна помочь мне стать праведным, но она ничего не смогла мне дать. Моя совесть обвиняла меня все больше и больше. Сегодня она своей невидимой силой погнала меня в этот конец города, я услышал пение, вошел и теперь обрел путь на небеса. Наконец-то я могу освободиться от греха.
И он начал, как это часто бывает у русских, открыто исповедовать свои грехи. Это произвело на всех потрясающее впечатление, и у многих открылись уста для покаяний. И я мог все это видеть и ощутил, как Царь Славы входит во множество сердец.
В один из таких дней у окна сидел человек, с большим беспокойством следивший во время беседы за моими словами. Внезапно он поднялся и громко воскликнул:
- Кто вам сказал, что я все это время делал? Прекратите
называть мои грехи! - и тут он ударился в слезы.
- Никто мне этого не говорил, - отвечал я, - это Господь говорит с вами таким языком.
Тогда он сказал:
- Я готов раскрыть, кто я такой, даже если это будет стоить бы мне жизни. Я - командир; и мне удалось тайно сюда проникнуть. Теперь же я хочу начать новую жизнь и обратиться к Господу, но вначале мне нужно пойти домой; я хочу принести добро близким.
Затем он покинул зал и отправился домой, а на следующий день был одним из первых среди тех, кто хвалил и славил Господа и взывал к Его имени. Все были растроганы до слез его обращением: нам был преподан дивный урок покаяния и молитвы.
Но где Христос, там и сатана, где благословение, там и проклятие. Коммунисты обвинили меня в пропаганде, и я получил вызов в ГПУ. Это очень взволновало все собрание. Таким приказам следовало повиноваться тотчас же, и я отправился в сопровождении одного из братьев. В кабинете, как обычно, сидели трое коммунистов с мрачными лицами. Прежде чем они смогли вымолвить слово, я спросил одного из них:
- Вы верите в Спасителя, Утешителя и Мстителя?
Он уставился на меня в удивлении и безмолвии и ничего не мог ответить. Хотел вмешаться второй, но я сказал:
- Дойдет и до вас, потерпите!
Затем я спросил второго и третьего, и разговаривал с ними примерно полчаса. Самым удивительным было то, что мне никто не возражал, как будто бы они утратили способность говорить, что, вообще говоря, обычно им несвойственно.
После этой беседы я спросил:
- Чего ради вы велели мне прийти? Не показать ли вам мои документы?
- О нет, мы только хотели кое о чем спросить.
Тем не менее я показал свои паспорт и мандаты, которые были в полном порядке, и был отпущен без всякого допроса.
- Я ухожу, - сказал я, - но подумайте о том, что когда-нибудь вы предстанете перед Богом, Творцом Всемогущим, и кто не обратится к Нему, будет должен ответить на тысячу вопросов - и не сможет дать ответ. И положение его будет ужасающим.
- Идите, гражданин дорогой, и больше нас не беспокойте. Мы вернулись на собрание, как бы несомые крыльями орла, и хотя все эти переговоры длились полных два часа, все слушатели все еще были в зале и ждали. Велика была радость, когда мы вернулись, и многие восклицали:
- Мы все время молились, чтобы Господь вас сохранил. Вечером я был приглашен в другую часть города, куда пришли и солдаты. Дом был большой и смог вместить много народа. В России есть известная песня, которую часто поют:
Никто не даст нам избавленья -
Ни Бог, ни царь и ни герой.
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой.
Эту песню переложил мой зять:
Ни царской, ни своею силой
Не соберем спасенья мы;
Лишь Бог спасет от тьмы унылой,
Христос развеет силы тьмы.
Мы пропели эту песню, и солдаты, услышав ее, заговорили:
- Да, это мы и вправду сможем спеть.
И все братья и сестры, которые умели писать, написали слова, и мы разослали текст. Они выучили его наизусть и после собрания с громким пением пошли по улице.
Разумеется, это не могло остаться без последствий. Два дня спустя меня снова вызвали в ГПУ, и когда я открыл дверь кабинета, мне уже кричали:
- Не говорите ни слова, вы должны только отвечать. Затем, волнуясь и ругаясь, они сказали:
- Мы все подчиним себе, а Бога, в Которого вы верите, стащим с неба и вынудим отказаться от могущества, чтобы Он нам тут больше не вредил. Из-за Него у нас на этом свете жизнь тяжелая: целыми днями мучаемся.
Они богохульствовали ужасными словами. Я затих.
- Ну, а сегодня вы почему молчите, ведь на днях вы были похрабрее!
- Коль скоро речь идет о Всемогущем, то Его мне защищать нет надобности, Он Сам за Себя постоит. Он защитит Себя, а это значит: не заблуждайтесь, Бог поругаем не бывает. Придет день отмщения, когда вам придется платить по всем счетам.
В крайнем волнении, будто охваченный злым духом, председатель вскочил, угрожающе рванулся ко мне и сказал:
- Вы и такие же, как вы, виноваты в том, что революцию невозможно провести так, как мы этого хотим. Пока вас не было в городе, нас не беспокоили, а теперь мы с трудом удерживаем партийцев от ваших собраний. А самое скверное то, что за семь дней мы завербовали семнадцать человек, и восемь из них уже перешли к вам. Этого мы так не оставим. И еще одну штуку вам придется разъяснить в нашем присутствии, для этого мы вас и вызвали.
В наших органах есть человек, который пьет, ругается, играет в карты и вообще творит всякое непотребство. Теперь он вдруг сдал оружие и говорит, что поверил в Бога. Мы бы его уже расстреляли, и приговор вынесен, но для того, чтобы остаться чистыми перед правительством, мы пригласили вас, как понимающего в этих делах, чтобы все выяснить. Мы его сейчас приведем, а вы будете его расспрашивать в нашем присутствии, и мы его на ваших глазах расстреляем, чтобы вы не говорили, что мы действуем несправедливо.
С этими словами, которые означали скорее угрозу, он вышел. Я, разумеется, молчал и молился сердцем, чтобы Господь благословил задать правильные вопросы, потому что меня ужасала мысль о том, чтобы снова стать свидетелем казни невинного.
Вскоре открылась дверь, и двое чекистов ввели обвиняемого, - еще несколько дней назад я видел его сидящим за зеленым столом.
- Вот он! - сказал председатель, снова перечислил все мерзкие дела, которые тот сотворил, и спросил меня:
- Вы таких берете?
- Да, - отвечал я, - такие в нашей общине встречаются, но мы принимаем их только тогда, когда они обращаются к Господу и обретают радость спасения во Христе.
- Нет, я не об этом спрашиваю; это - ваш человек? Допросите его, и мы это сразу уясним.
Тогда я повернулся к этому человеку со словами:
- Правда ли, что ты делал все, в чем тебя обвиняют? Некоторое время стояла тишина, затем он смиренно сказал:
- Да, все это правда, и я больше того делал. Товарищ рассказал лишь о малой части того, в чем я виноват. Три с половиной года я вместе с ними убивал множество невинных. Для нас было удовольствием, когда обвиняемые ради семьи умоляли нас о жизни - а мы их казнили. Ты ведь знаешь, дорогой товарищ, что этот человек был здесь три дня назад и сказал, что все мы предстанем перед престолом Судии Христа и что у нас тоже есть совесть, которая нас обвиняет, и не будет нам покоя, если мы не обратимся к Богу. Ты знаешь, что я с тобой вместе отправился на квартиру, разбитый и истерзанный. Я просил тебя: хочешь, мы пойдем к этому человеку и освободимся от ужасных укоров совести. Ты не захотел, а я сказал, что даже если все вы останетесь и я пойду один, я решился: с сегодняшнего дня вступаю на новый путь.
Тут ноги у него подкосились, и он упал на колени. Чекисты вскочили и хотели его схватить, но я тоже бросился к нему и сказал:
- Товарищи, не трогайте его, вы об этом пожалеете. Оставьте человека в покое, вы же дали мне поручение, поэтому я здесь и присутствую. Дело обернется совсем не так, как вы думаете.
Они молча на меня смотрели, а обвиняемый продолжал:
- И теперь я решил идти этим путем, сдал оружие и сказал: отныне я не с вами. Лучше я умру невинным, чем буду невинных убивать.
Тогда я подошел к чекистам и воззвал их к совести, говоря:
- Вы сами себя осуждаете. Смотрите, ваш товарищ обратившийся ко Христу и готовый за Него умереть - живой тому свидетель. У вас нет ни юридического, ни нравственного права вредить ему, вы сами должны склониться перед Богом, как и он, и идти к Нему, подобно вашему товарищу. Если вы этого не сделаете, горе вам в будущем.
Тогда они схватили его за руки, швырнули на меня так, что я покачнулся, и крикнули:
- На, возьми его и убирайся с ним прочь от нас.
Мы оба покинули ГПУ, и обратившийся чекист пошел со мной на собрание. Вдруг он сказал:
- Нет, мне нужно вернуться и привести с собой еще несколько товарищей, - пошел назад и привел с собой троих коммунистов. На собрание они опоздали, оно уже окончилось. Но нас пригласили в бедный домишко, и мы провели этот вечер, радуясь тому, что коммунист впервые открыто воззвал к имени Божиему. Двух товарищей молитва захватила так, что они тоже обратились к Господу. И у таких людей есть душа, оскверняемая властью сатанинских сил, и они тоже находят во Христе примирение и мир душевный.
День за днем наблюдали мы чудо в сердцах человеческих, и весь город пришел в волнение. Власти становились все враждебнее, и однажды я из надежного источника узнал, что чекисты решили арестовать меня и расстрелять, поскольку я занимался пропагандой среди военных. Итак, мне следовало исчезнуть. Одна из сестер укрыла меня в своем доме, и никто не знал о том, где я.
Буря вилась вокруг дома, и бешено плясали белые хлопья. Снежный буран разыгрался так, что не было видно соседнего дома. В два часа ночи подъехали сани, я оделся, а добрые братья и сестры дали мне шубу и валенки, потому что мороз был пронизывающим.
Возница, старый казак, приехавший из деревни за 80 километров на базар и в первый же вечер обретший здесь Господа, готов был из благодарности увезти меня как можно дальше, чтобы обезопасить меня от преследователей. Это было очень опасно, потому что тому, кто увозил разыскиваемого ГПУ, грозил смертный приговор. Когда я ему об этом напомнил, он скромно сказал:
- Благодаря вам я нашел вечную жизнь и теперь готов умереть с вами. Коли никто не посмел с вами ехать, то вас увезу я.
Я не страшился, потому что уже зачастую ощущал чудесную Божию защиту и с полным доверием вложил свою жизнь в Его руки. Мы медленно объехали дом и выехали на ближайшую дорогу, ведущую из города. Скрипел снег, ревела буря. Нам удалось выехать незамеченными. Но город был очень велик, и в самом конце его нам пришлось миновать еще один переулок. Буран стал сильнее, и нельзя было увидеть ни дороги, ни тропы. Тогда мы решили переждать до утра в одном домишке. Слава Богу, в нем жил верующий, и мы оставались у него до десяти утра, подкрепились едой и питьем и приободрились. Братья и сестры тотчас же захотели пригласить и других, но мы рассказали им, как обстоит дело. Когда непогода улеглась, мы медленно поехали в другую деревню, дальше в горы.
Проехав примерно семь километров, мы увидели впереди другие сани, запряженные жалкой лошаденкой. Когда приблизились, я, к своему удивлению, увидел ту монахиню, которая так жестоко обошлась на собрании со своей подругой. Тотчас же во мне прозвучало то, что было некогда сказано Филиппу: "Подойди и пристань к сим саням". Я сел на простые казацкие сани. Монахиня узнала меня и испугалась.
- Чего вы боитесь? - обратился я к ней. Она молчала.
- Меня вам бояться не надо. Я хочу лишь рассказать вам о богатстве Божием, - сказал я и заговорил с ней о вечной жизни.
Этот рассказ так захватил ее, что она, не отрываясь, на меня смотрела, и я заметил, что в ней что-то изменилось.
- Вам не жаль было тогда вашей сестры? Почему она не с вами? Куда вы едете? - спрашивал я.
После долгой беседы я сподобился помочь ей Словом Божиим, и вдруг она сказала:
- Я творила неправду. Я хуже моей сестры и бежала от нее. Мне жаль, но я не знаю, куда же мне теперь идти. Я дошла до конца, и у меня больше нет друзей.
- Да, так и должно тому быть, чтобы все друзья человеческие нас покидали. Но есть Один, Который хочет стать нашим Другом, если мы только сами этого захотим.
И мы, на санях среди снежной белой степи, объединились в молитве, и это воистину была Вифания, где восстал мертвый Лазарь.
Мы добрались до деревни М. Так как здесь не было общины, монахиня сказала:
- Вы оставайтесь здесь на площади, а я быстренько побегу и расскажу людям об Иисусе, и мы еще сегодня проведем здесь богослужение. Наверное она знала жителей деревни, так как вскоре вернулась и пригласила нас в дом. Через считанные часы приехали несколько хорошо поющих братьев и сестер, и мы провели благословенное вечернее собрание. Жители деревни наверное впервые услышали чистое Евангелие, и многие отдались Господу. Такие случаи ободряли нас и укрепляли в вере. Забыв прошлые страдания, с большой радостью и душевно ободренные, мы с моим казаком поехали в следующую деревню.
Мы остались одни, и наш путь вел через горы. Нас предупреждали, чтобы мы без охраны не выезжали, потому что немногие выходят живыми из этой глуши, особенно теперь, при большевиках, так как горные разбойники устраивают засады на узких горных дорогах, грабя проезжающих. Но я пережил уже много опасных приключений, и всегда меня спасала защищающая рука Бога, поэтому я не страшился. В горах, где мы проезжали, встречались глубокие долины, совершенно защищенные от ветра, где зачастую всю зиму ясно светит солнце. Скотина и овцы здесь могут оставаться на воздухе круглый год, только на ночь их загоняют в пещеры в горах для защиты от волков, которых здесь очень много. С обеих сторон дороги горы поднимались до облаков, и мы часто проезжали по краю глубоких ущелий. Нас окружала тишина, не прерываемая никаким человеческим звуком. Мы подъехали к месту, называемому "углом смерти". Нам говорили, что никто не сможет проехать здесь так, чтобы его не ограбили и не раздели дикие горцы - если только они его не убивали на месте. Поворота назад здесь нет, и с дороги съехать тоже нельзя, потому что она очень узка. Завернув за выступ скалы, мы внезапно обнаружили перед собой семерых всадников, которые, казалось, уже долго за нами наблюдали и поэтому ожидали здесь. Это действительно была разбойничья банда, и мой возница, увидев их, казался совершенно убитым. Но я бесстрашно слез с повозки и махнул им рукой, чтобы они подошли поближе. Я дружески поздоровался с ними и спросил:
- Господа, где здесь дорога в К.?
- Дорога там! - сказал вожак и стал совещаться со своими подручными о том, как нас грабить. Затем один из разбойников спросил меня:
- Ну, как там, долго еще большевики будут у власти?
Мы вступили в оживленную беседу об обстановке в России, потому что они, будучи отрезаны от внешнего мира, были непримиримыми врагами большевиков; их интересовало все, что я им мог сообщить, настолько, что они сопровождали нас пять-шесть километров. Вдруг вожак скомандовал остановиться, протянул мне на прощанье руку и сказал:
- Теперь будьте спокойны. Мы хотели вас раздеть и отнять лошадей, но ваши новости такие интересные, что мы вам ничего не сделаем.
И он приказал одному из всадников сопровождать нас и показать нам самый удобный путь. Вот так мы и ушли целые и невредимые от этой опасности.
Нашей целью была станица К, в которой жил мой казак. Мы поднимались и спускались, часто по очень узкой горной тропе, мимо заснеженных лесов. Временами в долины устремлялись шумные потоки, замерзшие маленькие водопады свисали со скал, и яркое зимнее солнце тясячецветно играло в замерзших каплях и сосульках.
Наконец мы прибыли в К. и въехали на двор казака. Была приготовлена отменная праздничная трапеза, истоплена баня, потому что казаки - народ очень чистоплотный.
Казацкая баня очень своеобразна. Она есть в каждом доме, площадью примерно в семь-девять квадратных метров. В ней стоит большая плита, наполненная камнями величиной примерно с яйцо. Печь топится из предбанника. Сверху в плите отверстие, из которого вырываются дым и огонь. В бане стоят бочки с горячей и холодной водой. Воду льют на камни, получая обжигающий пар. Во время мытья платье вешают на перекладину, и оно дезинфицируется горячим паром. В казацких домах, по большей части, царит величайшая чистота. Деревни велики, и дома, в основном, построены в новейшем стиле, а школы светлы и уютны. Царское правительство приложило множество усилий для процветания казацких деревень. Однако среди казаков есть и бедные, но в основном это те, кто не хочет работать. Народ сильно пострадал от революции, и эта деревня тоже перенесла немало. Торговля была уничтожена, а многие дома разрушены. После ужина мой друг позвал близких и знакомых в свой дом на собрание и стал рассказывать, где он был, что слышал и испытал и как наконец по благодати Божией обрел мир и счастье.
- Слушайте, что скажет вам этот человек, - сказал он, - советую вам тоже вступить на путь, по которому пошел я. Он расскажет вам об Иисусе, и все вы поймете и примете Евангелие.
Беседа была очень оживленной, меня забрасывали вопросами, и на следующий день я по правилам провел богослужение.
Только не нужно считать, что проповедовать можно начинать сразу, вдруг; вначале следует прочесть и разъяснить основное о грехе и смерти, благодати и жизни, прочитать соответствующие места и начать задавать вопросы и таким путем подвигнуть сердца к Евангелию - или же они отпрянут.
В этой деревне нам тоже выпала радость: через два дня пять душ решили стать на путь новой жизни, и возникла маленькая община. Отсюда я мог беспрепятственно ехать далее. Мой казак провез меня еще 15 километров до деревни П., откуда в свое время изгнали первых штундистов. Немногие из этих первых борцов веры еще были живы, и мое посещение ошеломило их и обрадовало. И здесь мне тоже выпали благословенные дни общения и сотрудничества с возлюбленными братьями.
От П. я с одним из братьев поехал по железной дороге. Тогда такое путешествие было связано со многими затруднениями и было очень опасно, потому что плацкартные места в вагонах предназначались только партийцам и поезда были переполнены. Тот, кто отыскал свободный буфер между вагонами или место на крыше, мог почитать себя счастливцем. Чаще приходилось довольствоваться соединительными тросами либо цепляться за вагонные рамы и в такой неудобной позе преодолевать большие перегоны. Многие встречали в таких поездках свою смерть.
Нам удалось вскарабкаться на два буфера и проехать большое расстояние в этом купе первого класса. Ветер свистел между вагонами, руки окоченели, потому что была как-никак зима, одежда наша была неплотной, и мы едва держались. Голодные, дрожащие и усталые, мы искали утешения в благословении, которым Господь одаривал нас в предыдущих путешествиях.
Через тридцать часов мы наконец-то добрались до города И. В этом месте была большая община с добрым и верующим руководителем, труд которого стяжал множество благодати. Ему не удалось получать у властей зал для нашей деятельности, и я пробовал добиться этого у разных представителей администрации, но тщетно.
В городе было полно военных, поскольку здесь в окрестностях бушевала жестокая война с горцами, не желавшими подчиниться большевикам. Мне посоветовали обратиться к начальнику штаба, который имел власть и мог дать мне разрешение. Он явно был евреем и еще очень молод. Посмотрев мои документы, он приветливо сказал:
- Я сейчас же предоставлю вам зал. Ваша просьба будет исполнена, и никто не смеет вам препятствовать. Он дал мне письмо к властям с приказом немедленно подготовить зал.
Нам отвели амбар, вмещавший около 1000 человек, и мы все начали спешно писать от руки объявления, пошли по улицам, наклеили их на углах и площадях, созывая население к вечеру. Уже в первый день зал был полон. В конце я объявил тему на следующий день:
"Красный всадник на красном коне, дни его и последствия по гл. 6 Откровения".
Брат Т. в ужасе сказал:
- Если ты будешь говорить об этом, я не приду, мы все пропали.
Но я не мог иначе.
Обычно в довершение к публичному собранию мы устраивали беседу, на которую приглашались те, кто заинтересовался Евангелием.
Когда мы в тот вечер шли на такую беседу в дом общины, улицы и переулки были забиты людьми. Все даже не могли войти. Что было делать? Быстро приняв решение, мы встали у ворот и каждого, кто хотел войти, спрашивали, действительно ли он пришел только за тем, чтобы обрести мир с Богом. Тот, кто не мог этого подтвердить, должен был поворачивать. Тем не менее, молитвенный дом заполнился.
На следующий день помещение собрания было так забито, что мы не могли войти. Мы выставили окно позади кафедры и лезли в него. В той общине был большой хор, исполнявший замечательные песни. Нужно слышать, как русские умеют петь. Брат Т. заболел и не явился. На собрание пришло много коммунистов. Они были беспокойны, громко смеялись и разговаривали. Я повторно призвал к тишине, но это не помогло. Тогда я громко воскликнул:
- Как ответственный руководитель этого богослужения я от имени государства требую, чтобы вы моментально стихли и сняли головные уборы.
Коммунисты перепугались, сняли шапки и замолчали. Я говорил два с половиной часа, и все внимательно слушали, поскольку тема "Красный всадник на красном коне" была для них чрезвычайно важной.
На беседу после собрания стеклось еще больше народа, нежели в предыдущий вечер, и на этот раз мы впускали только тех, кто действительно искал мира с Богом. Около восьмидесяти человек вручили свои жизни Богу.
На следующий день я говорил о красном драконе, о звере, которому мы не поклоняемся и под господством которого нельзя ни покупать, ни продавать. Это была очень опасная тема, потому что ведь мы в России воочию наблюдали все это, но слушатели хранили спокойствие.
В этот вечер перед молитвенным домом на беседу после собрания собралась такая толпа, что остановился транспорт и конники прочесывали все кругом, чтобы найти зачинщика этого беспорядка. Меня доставили к полковнику, но он повел себя очень разумно и сразу же меня освободил, как только я сказал, кто я.
- Товарищи, - воскликнул он, здесь никакой опасности, будьте спокойны и поезжайте. А вы продолжайте ваше богослужение, - обратился он ко мне.
В этот вечер также многие обратились к Господу. Но сзади в зале сидели два коммуниста, которые все время явно смеялись и издевались. Я долго делал вид, что этого не замечаю, но в конце концов обратился к ним, сказав:
- Знаете, меня удивляет то, что вы тут можете смеяться и издеваться, а такое множество людей желает начать новую жизнь. А знаете, что написано: горе вам, смеющиеся, будете плакать и рыдать?
Затем я предложил закончить собрание пением. В этот момент один из коммунистов вскочил и направился ко мне. Я думал, что он будет стрелять, но он взял винтовку и пояс с саблей и сказал:
- Довольно я с ними творил нечестия и обратил в несчастье свою жизнь. Отныне хочу жить для Бога. Скажите, что мне делать?
И едва он договорил, как подошел и второй коммунист, встал рядом с ним на колени, и оба они, побежденные Евангелием, произнесли потрясающую исповедь.
Незабываемое время пережили брат Т., много ездивший со мной, и я в П. Мы отправились туда как уполномоченные руководством союза, чтобы устранить общинные разлады. Когда это было сделано, мы приступили к евангелизации. Начиная с первого же дня наши собрания были благословенны.
Однажды вечером, когда зал был особенно набит людьми, на передней скамье сидел и директор реальной школы. Он с некоторым презрением рассматривал собравшихся. Видно было, что среди нас ему не по себе, поскольку аудитория была весьма пестрой. Представлены были все - простые крестьяне, рабочие, коммунисты и ученый люд.
После вступительной речи поднялся грязный и мрачный человек, сидевший далеко позади и слушавший с удивлением в глазах, и сказал:
- Смотрите, как черно мое лицо. Во мне же еще темнее. При старом режиме я восемнадцать лет провел в кандалах в Сибири. Я с молодых лет - преступник и убийца. Советская власть меня освободила, я вернулся и тотчас же стал коммунистом, получив почти неограниченные права. Убивать было для меня удовольствием, и на то у меня было достаточно власти. Я по закону и без него убил больше людей, чем сидит здесь в зале.
Он с плачем бросился наземь. Я спросил его, знал ли он Евангелие Христа.
- Нет, - ответил он, - я его не читал. Я пришел сюда случайно и впервые услышал об этом от вас. Я раскаиваюсь в прошлом. Может ли быть прощение такому, как я?
Нам, людям, кажется невозможным, чтобы такой убийца еще обрел прощение грехов и новую жизнь. Этот человек убил множество невинных и совершал тяжкие злодеяния, которые вряд ли можно было бы простить. Но тут мы изведали великую любовь Спасителя к грешникам и познали истину Слова Божия о том, что если грехи наши и красны, как кровь, то делаются белыми, как снег. В нем тоже осуществилось чудо начала новой жизни, и так он принял мир Божий, который превыше всякого разумения. Мы как будто видели исцеление бесноватого - с таким освобожденным и сияющим лицом сидел он позднее на скамье рядом с другими. Все взгляды устремились на него. Честь сидеть на первой скамье он посчитал для себя чрезмерной, поэтому сел на пол и сказал:
- Я недостоин сидеть в одном ряду с другими. Но я принудил его снова занять место на скамье. Директор слушал все это вместе с остальными и беспокойно
двигался на сиденье. Наконец он с гневом вскочил, топнул ногой, рубанул рукой воздух и сказал:
- Чего только не услышишь среди всех этих необразованных людей, - и вышел. Его жена осталась.
То, что он ушел, было для меня облегчением, потому что он мне мешал. Он отчужденно уставился на меня во время моего обращения и, казалось, взвешивал каждое слово.
Минут через пятнадцать он вернулся с платком в руке. Беспрерывно утирая с лица выступивший от страха пот, он медленно продвигался вперед.
- Дорогой г-н проповедник, но что же мне делать? - спросил он.
- Вы как образованный человек должны наизусть знать путь в Царство Небесное.
- Его-то я и не знаю, - отвечал он, - потому что я безбожник. Я никогда не имел дело с Евангелием.
- Путь очень прост. Познайте и исповедуйте свои грехи и смиритесь перед Творцом неба и земли, как это сделал убийца. Кровь Иисуса Христа очищает нас от всякого греха. Другого пути не существует.
- Да, - сказал он. - Вам хорошо говорить, вы указываете на убийцу и думаете, что я, человек образованный, такого прошлого не имею. Да, я ученый, я 25 лет преподавал в институте в Петербурге и занимал высокое положение. Мне с великим трудом удалось бежать сюда, спасая жизнь. Я должен сказать и исповедовать, что 55 лет отрицал Бога; 25 лет я преподавал ежегодно более чем тысяче студентов, и я им снова и снова доказывал, что нет ни Творца, ни Бога, ни неба, ни ада. Это ужасно, потому что со временем революции я встречал многих из своих студентов, участвовавших в злодеяниях. Это - моя работа, и я убил больше, чем этот убийца, сидящий перед вами. Я отравлял души людей и рождал убийц, и воспитывал их, а они делали свое дело. Этот человек рядом со мной убивал один, а я делал это через многих. Его прежняя жизнь с обращением прекращается, а я ничего не могу исправить. Если меня Бог и простит, дело мое будет продолжаться, сея зло и ужас. Таков я, и таким людям спасения быть не может.
Он устало склонил голову, пряча лицо, и щеки его были покрыты слезами. Я читал чудесные слова призыва и непостижимые слова любви к погибшим мира сего. Затем он еще раз встал и сказал, обращаясь ко всему собранию:
- Мы сами сотворили сегодняшнюю Россию. В великих бедствиях виновны мы, безбожники. Мы отняли у людей совесть, и они перевернули Россию и теперь господствуют в ней самым ужасающим образом. Молитесь за меня, а я склонюсь, смиренно веруя, что Бог вас услышит!
Все собрание плакало; наверное, не было никого, кто бы не думал о собственном прошлом. Это был час незабвенной молитвы, и многие молились о милости для старого директора. Тогда старик тоже начал молиться, говоря:
- Боже, если Ты здесь, то явись мне. Если Ты можешь, если есть у Тебя милость ко мне, то дай мне узнать об этом сегодня и прости мне грехи.
Его исповедание произвело глубокое впечатление на всех присутствующих. Казалось, ночи не хватит - так много людей захотели покончить с прошлым. Дух Божий нашел помещение свободным для действия и многих вывел из пучины греха. Животворяще звучали свидетельства и благодарственные молитвы юных детей Божиих.
Когда мы, встав, запели хвалебный гимн:
Что вину мне может смыть?
О, ничто, лишь кровь Иисуса!
Директор обнял старого преступника, и оба вместе долго плакали от радости, как будто братья, встретившиеся после долгой разлуки. А разве это не так? Разве все мы, люди, - не дети одного Отца, разлученные грехами? Насколько драгоценным было для нас лицезрение того, как сердца находят друг друга в Боге. Только Дух Божий может способствовать тому, чтобы высокообразованный человек и преступник стали братьями.
На следующий день директор пригласил меня на обед. Радостно было видеть обоих стариков. Они держались за руки и радовались, как дети на рождественском празднике, тому избавлению, которое подарил им Христос.
Когда мы вместе отправлялись на вечернее собрание, директор сказал:
- Вы с женой идите вперед, а мне нужно еще кое-что сделать. В начале собрания, когда пели песни, он появился со всем своим старшим классом и уселся с учениками впереди. Семь юношей и девиц, которые очень уважали его и любили, тоже обрели в тот вечер мир с Богом.
Старый директор свидетельствовал об Иисусе с такой самоотдачей, что просто чудо; он приводил людей, как будто бы хотел исправить то, в чем провинился за долгие годы отдаления от Бога. Среди своих учеников он обрел обширное поле деятельности.
Мы с братом Т. трудились в том месте около четырнадцати дней. Прелюбодеи, воры, убийцы находили путь к Другу грешников.
Для Бога невозможного нет.
Праздновать крещение на Кавказе, среди высоких гор, на вольном воздухе с детьми природы - совершенно особое, возвышающее чувство. Я с удовольствием думаю о празднестве, которое перенесло меня во времена Иоанна Крестителя, когда народ стекался, чтобы услышать пророка. Это случилось в станице, еще совершенно незатронутой чистым Евангелием. Я приехал в казацкую деревню, невдалеке от которой образовалась маленькая община, и один из братьев высказал пожелание совершить миссионерскую поездку в Л. Туда были посланы двое братьев, чтобы подготовить все к работе, а я дал им письменное прошение к коммунистическим властям этой станции, в котором просил предоставить в наше распоряжение помещение. Тогда они еще полагали, что мы будем помогать им в одолении православной церкви, и предоставляли нам большую свободу. Мы получили самое большое помещение в большой и богатой казацкой деревне для наших евангелизационных собраний.
На следующий день я приехал с хором, предъявив документы. Большой зал наполнялся, и перед началом собрания перед нами сидело множество людей, любопытствуя и ожидая. Хор пел прекрасные русские евангелизационные песни. Казаки и их жены слушали, затаив дыхание, это пение, никогда прежде ими не слыханное. В глазах у многих блестели слезы.
Один из братьев держал вступительную речь, а я продолжил. Во время проповеди один человек стоял у окна, проявляя признаки нетерпения; он едва мог дождаться, пока кончится собрание, чтобы что-то сказать. Он был коммунистом и шепнул своему соседу:
- Если я задам оратору три вопроса, он ни на один не сможет ответить.
Некоторые из стоящих рядом говорили:
- Не надейтесь, он ответит на все твои вопросы и ты, конечно, станешь штундистом. Коли этого не хочешь, то и не сталкивайся с ним.
Это повергло его в ужас, он потерял уверенность, потому что подумал, что они, может быть, правы, - и замолчал.
Были здесь и дочери священника. Захваченные происходившим, они отправились домой и рассказали отцу о том, что слышали. Разумеется, он очень рассердился и попробовал всеми средствами оклеветать нас и прекратить нашу деятельность. На следующий день он в знак протеста провел богослужение и объявил в церкви, что в город прибыл подлинный антихрист. Но дочери его встали и сказали:
- Наш отец заблуждается! Он говорит так потому, что не слышал слов проповедника.
Народ разделился на два лагеря: одни были на стороне отца, другие - на стороне дочерей, а когда наступил вечер, на наше собрание пришло столько людей, что зал, казалось, лопнет, потому что богослужение привлекло всеобщее внимание, а кроме того, пришли наши противники, чтобы нам помешать.
В такой обстановке очень трудно проповедовать и найти верные слова. Для этого недостаточно человеческого разума и наших знаний, и только Дух Божий может даровать нам столь необходимую мудрость. Мы, ораторы, перед началом соединились в молитве. Затем я вышел вперед, попросил распахнуть все окна, чтобы могли приблизиться те, кто остался снаружи и кто верит в Библию. Протиснулись и наши противники, во всех окнах были люди; все хотели услышать, что же я скажу.
Я взялся за Библию и показал на крест на обложке. Поблизости была маленькая икона, я взял ее в другую руку и сказал:
- Я хочу прочесть вам об этом Иисусе, Который здесь изображен и Которого вы столь любите и почитаете, Которому вы молитесь и ставите Его выше, чем царей и комиссаров, и читать я буду по книге, которую ни один народ не считает столь святой и не почитает так высоко, как это делают ваши русские, не допускающие никаких искажений. Каждый почтительно ей кланяется, и никто не идет к исповеди, не поцеловав ее. Не позволяйте никому сбивать вас, но говорите и действуйте так, как написано в этой книге.
Затем я прочел им гл. 3 от Иоанна о Никодиме, и когда я дошел до стиха "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную", я спросил:
- Правда ли это? Скажите, дорогие слушатели, действует ли это сейчас? Пусть поднимут руки те, кто в это верит.
Враги и друзья подняли руки, как один человек, а некоторые подняли не только руки, но и палки, и закричали:
- Нас обманули, обманули! Ведь это же наша книга, она есть у нас в церкви.
Это было особо благословенное массовое собрание, и люди один за другим говорили до утра. В этом месте мы смогли совершить еще пять богослужений, и хотя в станице не было ни одного верующего, у нас не было нехватки в жилье и питании. Разные люди звали нас к себе в дом, потому что хотели услышать еще больше. Часто разговоры тянулись до утра, ибо свет во тьме светит, и всюду найдутся люди, стремящиеся к блаженству, но, к сожалению, нет у нас мужчин и женщин, которые отдались бы таким трудам и посещали подобные места, как это делали апостолы, и шли бы по городам и базарам, сообщая людям радостную Весть. Это и сегодня великий грех, совершаемый нами, христианами, против несведущего народа.
Мне выпало привести в казацкой деревне к реке пять душ. Это было прекрасным зимним днем, местность здесь хорошо защищена от ветра и там всю зиму светит солнце. Водяной поток стекал с гор и местами замерз, и сосульки сверкали всеми цветами радуги. Деревья были покрыты снегом, и высокие горы обрамляли мирную долину. Солнце сияло во всем великолепии, как будто проповедуя нам и созывая население на торжественный праздник. Приближалось шествие, которое нельзя было не заметить: начальство, дети, женщины, мужчины. Все пришли, чтобы посмотреть, что же будет. На другом берегу тоже были сотни людей, несмотря на пять-шесть градусов мороза.
С великой радостью возвестили мы Слово Божие среди прекрасной природы на лесной опушке. Нам были нужны те же слова, что и Иоанну Крестителю. Когда мы закончили, громкоголосо вступил хор:
Теперь от Иордана берегов
Стремимся ввысь мы из темных оков.
В ясном зимнем воздухе пение чисто и звучно доносилось до другого берега.
Все это время я наблюдал, как трудился какой-то человек, пробивая ломом и лопатой аккуратное отверстие в ледяном покрове реки и посыпая его края толстым слоем соломы. Я думал: "Как это могло быть, чтобы человек до этого додумался?" Тут он подошел ко мне и спросил:
- Так хорошо будет?
- Да, очень, - отвечал я.
И кто же приложил столько стараний? Это был коммунист, стоявший недавно у окна и желавший задать мне три вопроса. С ним произошло то же, что и с Феликсом, слушавшим Павла о вере во Христа Иисуса. Да, Господь использует и наших врагов, чтобы приготовить нам путь и поддержать нас в усилиях расширить Его Царство.
Тогда я спустился в реку, взял за руку первого из крещаемых - это была молодая женщина - и спросил:
- Веришь ли ты в единородного Сына Божия Иисуса Христа? Она звонким голосом ответила:
- Да, верую в Него.
- Веришь ли ты, что Иисус Христос, Сын Божий, простил тебе все твои грехи?
- Да, верю, что Он мне все простил!
Тут с горного отрога стали в спешке спускаться люди, кричавшие:
- Истинно, истинно, мы этого искали и в этом нуждаемся. Крестите и нас, и нас крестите.
Если бы я на это пошел, то, вероятно, пришло бы столько же людей, как и во времена крещения Руси. Но поскольку мы верим и знаем, что действует не крещение, а вера в Сына Божия, то я этого не сделал, а сказал:
- Вечером будет богослужение, туда вы сможете прийти и услышать о том, что служит нам во спасение.
Так мы трудились много дней, почти не имея возможности передохнуть. Мы устраивали собрания, ходили по домам, беседовали наедине. Никогда не забыть мне тех дней и часов, которые выпали нам в этой миссионерской поездке, а когда я думаю об отдельных людях, то просьба моя к Богу такова:
- Господь, пошли работников на Твою ниву, ибо она побелела и готова к жатве!
Однажды мы приехали в казацкую деревню. Там была община со своим молитвенным домом, но она была мертва и холодна, так что начало было обескураживающим. Чувствовалось, что мы для них - нежеланные гости, и это угнетало. Тем не менее мы провели несколько богослужений. На первое собрание почти никто не явился, не было даже членов общины. Мы задались вопросом, не будет ли дальнейшие пребывание здесь потерей времени, поскольку в других местах многие голодающие ожидают хлеба жизни. На вечернем собрании даже не позаботились о лампах, и мы вынуждены были говорить в темноте. После всех прежних благословений это было для нас тяжким испытанием. Но, взирая и уповая на Бога, Который нас еще ни разу не постыдил, мы соответствующим образом уведомили о приглашении на богослужение на завтрашний день. Мы пришли в молитвенный дом - скамьи были пусты. Лишь кое-где одиноко сидели старик или женщина. Что же, проповедовать стенам?
Был холодный ясный зимний день. Солнце привлекло деревенских детей на свободную площадку перед домом, и они играли там в свои детские игры. В зале слышны были их звонкий смех и крики. Мы запели, чтобы начать богослужение, и тут двери молитвенного дома медленно раскрылись. Несколько пар детских глаз с любопытством и робостью заглянуло внутрь, в щель протиснулась закутанная маленькая фигурка и остановилась, прислушиваясь. Появилась вторая, третья детская головка. Входили и входили мальчики и девочки. Я помахал им рукой и показал на пустые места, и вскоре зал заполнился детьми. Это было приятное зрелище - видеть перед собой аудиторию со светлыми, чистыми глазами и раскрасневшимися от игры и мороза щеками. Бог послал их нам, чтобы вселить в нас мужество, и мы читали Слово:
- Не препятствуйте детям приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное.
Теперь брат Т. и я обращались исключительно к нашим маленьким гостям, посланным Богом, учили их красивым песням и рассказывали им о великом Друге всех детей. Редко у нас бывали столь внимательные слушатели, как на этом богослужении, - они никогда не слышали ни таких рассказов, ни таких песен.
Когда они, сияя от радости, отправились по домам и рассказали о том, что с ними было, родители пришли в негодование. Одни сурово наказали детей, другие заперли их. Но некоторые задумались, и когда наступил вечер, все места были заняты. Бог использовал детей как малых вестников, чтобы внести в дома Весть об Иисусе и привести родителей.
Местные жители страдали от тяжкого гнета. В любой момент могли прийти горцы, которые забирали все, что находили, и жестоко их притесняли. В домах царили горькая нужда и нищета. Многие матери были в трауре по сыновьям, молодые вдовы - по мужьям, павшим в борьбе с врагами. Близился голод, хлеб был дорог. В такие времена сердца распахнуты для слов утешения и любви и для помощи Спасителя, берущего на Себя все наши нужды и заботы. В этой деревне мы пережили чудесные дни.
В последний вечер нас позвали в старый казацкий дом. Владелец его был беден, имел большую семью, но, как некогда Корнилий, решился служить Господу со всем своим домом. Радость была велика. Пришли и некоторые соседи, и комната заполнилась. Мы молились, пели и говорили о том божественном великолепии, которое даровано нам в Иисусе Христе. Поскольку было очень поздно, расходиться не стоило. Хозяин дома принес соломы и постелил ее на пол для ночлега. Брат Т. и я должны были улечься на единственную кровать, остальные легли один подле другого на полу. Мы заснули, счастливые и усталые, как дети, не подозревая, что за ужасная ночь нам предстоит.
Внезапно хозяин дома вскочил и закричал:
- На помощь! Помогите!
И прежде чем мы пришли в себя, засвистели пули. Одна из них попала в подушку брата Т. и задела его голову, но он сильно не пострадал. Некоторые из присутствующих были ранены и громко стонали и причитали. В большом волнении и смятении мы все старались отдалиться от окна, защищаясь от выстрелов. А дикие обитатели гор, напавшие на деревню на конях, угнали весь скот и лошадей. Старому казаку не осталось ни овцы, ни коровы. Пришли нужда и слезы. Это время бедствий раскрыло двери для Евангелия.
Коммунисты были, разумеется, недовольны моей деятельностью, потому что там, где я появлялся, они теряли партийцев; таким образом, в один прекрасный день я должен был исчезнуть, чтобы не попасть за решетку. На Кавказе достаточно убежищ, и я предпринял прогулку в горы. Я поднимался все выше и выше навстречу солнцу, пока не достиг самой пустынной местности, где лишь горцы и казаки ставили свои горные хижины. Несказанно прекрасными были внутренний мир и покой вдали от суеты и тревог людских. Это было, как если бы Бог передвинул нас на следующую ступень Своего дивного творения. Я расположился на отдых на зеленом ковре у прохладного ручья под сенью лесных деревьев. Была весна, и своей волшебной палочкой она преобразила белый горный пейзаж в цветущий рай, полный аромата и пения. Чистый горный воздух был приправлен свежим запахом земли. Долины, узкие и скалистые, вдруг расширялись, преображаясь в зеленые бархатные ковры, где паслись олени и лани и куда люди выгоняли свои стада. Выше шумели темные ели и сосны, а над всем этим сверкали вечные снега и ледники. Узкие горные потоки стекали к крутым темным ущельям. Горные орлы парили над пропастями и величественно спускались, нагруженные добычей, к своим гнездам на недоступных скалах.
В своих странствиях я видел, что Кавказ еще таит великие сокровища; то руда, то каменный уголь лежали средь бела дня прямо на земле и только того и ждали, чтобы кто-нибудь их Подобрал. В гигантских лесах росло множество деревьев ценных пород.
Я был не единственным горным путником. В пещерах ютилось множество "дачников", предпринявших бегство в горы ради спасения жизни, и среди них особенно много казаков, принявших участие в контрреволюционном движении. Они обосновались здесь и ждали, когда можно будет вернуться к своим в станицы. Дикие, печальные песни звучали в долинах, но горе тому, кто не сможет сдержать своей тоски по жене и детям! Тот, кого замечали внизу, был обречен на смерть.
Тоска по дому подвигла однажды большую группу мужчин, бежавших из станицы, на то, чтобы прибегнуть к нападению. Хорошо вооружившись, они ночью прогнали коммунистов из своей родной деревни. Но те вскоре вернулись с подкреплением, и страдающие ностальгией были вынуждены поторопиться, спасая жизнь. Из мести большевики арестовали по одному из членов семьи в тех домах, куда возвращались повстанцы. Всех жителей деревни вечером согнали на базарную площадь, где они должны были смотреть, как расстреляли около пятидесяти мужчин и женщин. Это было ужасающее зрелище, и велико было возмущение, но никто не посмел ничего сказать, потому что коммунисты угрожали и кричали:
- Так будет со всеми, кто посмеет действовать против нас!
Я прибыл в эту деревню за день до этого. Среди приговоренных были и трое верующих. Из них двое, мужчина и женщина, получили несмертельные раны и затаились. Тут комендант приказал для верности еще проткнуть все тела. Женщина страшно закричала, ее проткнули трижды и наконец убили. Мужчина подавил боль, а ночью в темноте ему удалось уползти и добраться до ближайшего дома. Здесь его приняли, перевязали раны. Он остался в живых, но инвалидом, и является очевидцем этого злодеяния. Никто из деревни никогда не забудет этого чудовищного убийства.
Проведя долгие недели высоко в горах, я рискнул снова спуститься вниз и вернуться к жизни. Я отправился в приморский город и принялся за прежнее дело. Вместе с председателем союза я организовал общину в городе X. и читал евангелизационные лекции.
X. находится в чудесном месте. У подножья Кавказа шумит и сверкает Черное море. На берегу покоится город в зеленых садах и виноградниках. Между большими листьями виноградных лоз свисают тяжелые желтые, зеленые и синие гроздья. Отсюда вывозится множество винограда. Прекрасные ореховые деревья придают ландшафту особую прелесть и распространяют свежий аромат.
Волнорезы местной гавани далеко выдаются в море. Я любил в одиночестве бродить по берегу, купаться, и однажды вышел на мол. Присев вдали от берега, окруженный водой, я рассматривал чудесную картину - город с пестрыми крышами в тенистой зелени; позолоченные купола церквей сверкали на солнце, чайки покачивались на слегка волнующейся поверхности моря. Но тут я заметил на крутом скалистом берегу, крайне труднодоступном, одинокую женщину, которая сидела там, пристально глядя в воду.
"Спеши спасти ее! Эта женщина ищет гибели в воде!" - раздалось во мне. Я с трудом вскарабкался к ней и заговорил. Испуганная, как будто бы она страшилась того, что я помешаю ей в ее намерениях, она взглянула на меня. Тогда я сказал:
- Вы верите в Бога? Вы знаете, что вслед за этой краткой жизнью наступит время, когда для детей Божиих не будет ни страданий, ни воплей, ни слез?
Она печально покачала головой и начала горько плакать. Я увел ее с обрыва, чтобы она не сорвалась. После долгих уговоров она успокоилась и начала рассказывать:
- Мой отец был царским генералом. Через несколько дней после крушения старого режима в нашем доме появились вооруженные большевики и расстреляли его, мою мать, братьев и сестер, а мне самой удалось этого избежать. Я шестнадцать километров бежала пешком, пока не добралась до деревни С. Здесь я долгое время скрывалась, терпя великие лишения, пока не нашла себе место в бежавшей офицерской семье. Однажды ко мне неожиданно тайком прибыл мой дядя, тоже бывший генерал, навестил меня и так же тихо исчез. Много времени спустя я получила от него письмо: "Маруся, приезжай такого-то числа в X. В этом месте на таком-то углу ты встретишь меня. Я уезжаю в этот день на пароходе из Н. за границу спасения ради. Поедем со мной!" У меня не было паспорта или разрешения на поездку по железной дороге, и пришлось сесть в поезд тайно. Но контролеры меня нашли и отвели в ГПУ. Чекисты меня мучили, но потом освободили, и я, разбитая от страха и пережитых ужасов, попыталась ехать дальше. Я почти добралась до X. и прибыла на станцию Н., но тут меня снова схватили, и мне пришлось хуже, чем в первый раз. Но, поскольку я женщина, меня в конце концов снова освободили. Усталая и больная, я прибыла в Н. в день отплытия парохода. Я поспешила в порт и спросила, где пароход. "Вон он плывет", - сказали мне и показали на корабль, который медленно исчезал вдали. Без всякой надежды, в отчаянии я прибежала сюда, в это пустынное место, чтобы положить конец этой ужасной жизни. У меня нет друзей и знакомых, и я так голодна, что совершенно без сил.
Она снова начала горько плакать. Мне удалось несколько утешить ее, и я отвел ее к верующим, которые тепло ее приняли. На вечернем богослужении девушка обрела мир и благодарила Господа, сохранившего ее от смерти. Сестрам удалось найти ей место стенографистки на почтамте, и теперь она трудится как верный член общины для своего Господа и Царя Иисуса, служа в особенности своим прекрасным пением.
Однажды, когда я рассказывал там, где мы теперь поселились, обо всех впечатлениях моих миссионерских поездок, ко мне подошла верующая молодежь и попросила меня провести неделю евангелизации и дома. С большим старанием они подготовили и разнесли приглашения во все дома. В первый вечер зал, вмещавший от двухсот до трехсот человек, был переполнен. Было много детей. Я говорил на двух языках: по-русски и по-немецки, потому что аудитория была смешанной, - здесь были русские, немцы и даже армяне.
Молодежь и дети, которых коммунисты ограждали от всякого религиозного влияния, насколько это позволяли им законы, жадно схватывали Слово Божие, которое их сильно затронуло, и начали молиться и петь в школах во время перемен. Это испугало учителей, потому что подобное было строжайше запрещено. Верующие учителя в России вряд ли могут сохранить место, так как обязаны быть проповедниками атеизма, и как важный инструмент создания коммунистического государства на этой должности чаще всего используют членов партии. Когда движение среди детей захотели подавить, они стали собираться тайно за копнами сена в школьном дворе и молились там. Но и оттуда их прогнали, и они стали приходить на расположенное неподалеку кладбище и молиться там за надгробиями. Часто случалось, что меня звали в дом, где собиралось много подростков, мальчиков и девочек.
- Дядя! Расскажи нам еще об Иисусе! Мы тоже хотим начать новую жизнь! - упорно просили они меня.
Что мне было делать? Ведь и ко мне относилось слово Христа: "Не препятствуйте им приходить ко Мне!" И я говорил с ними, хотя это и было нарушением закона.
Руководителей театров и кино в городе скоро стало удручать то, что их заведения пустуют, а когда даже местная русская певица обратилась к Господу, среди коммунистов поднялось большое волнение. Они срочно созвали заседание и решили передать меня ГПУ. Один из военных должен был вручить мне прямо в собрании на кафедре решение и приказать тотчас же, прочитав^ последовать ему.
- Теперь не время читать людские решения. По закону вы не имеете права мешать богослужению, - сказал я посланцу.
Он не решился возражать и вынужден был терпеливо ждать вплоть до заключительного песнопения и выслушать все, что говорилось и пелось. Тогда мое дело отправили в ГПУ в соседний город. Меня вызвали туда телеграфом, и все попытки что-либо изменить провалились, я вынужден был прервать евангелизационные собрания. Но так как движение там стало очень сильным, то меня заменили другие ораторы, продолжившие работу.
На еще одну ночь меня оставили дома. Семья очень волновалась - ведь мы уже по опыту знали, что означало попасть в руки ГПУ. Я вынужден был оставить своих надолго, быть может - навсегда, одних, непристроенных и без людской защиты. Можно понять, что наши сердца угнетала великая забота. Уже очень поздно я, наконец, уснул, с тем, чтобы через несколько часов пробудиться для трудного пути. Под утро я как во сне услышал вдалеке тихое пение, а когда проснулся - было еще темно - услышал как бы из уст ангельских чудесно утешающие меня слова:
Доверь свои дороги и чем душа больна
Надежной и верной Силе, что держит мир одна.
Кто творит дороги волнам, ветрам и облакам,
Тот и себе дорогу найдет, что ляжет к твоим ногам.
Насколько по-иному мы воспринимаем такие слова в часы великой нужды, насколько живыми и действенными становятся они для нас и как ревностно хватаемся мы тогда за верную отцовскую руку Бога, доверяясь Его руководству! Множество людей стояло снаружи перед моим окном и пело мне прощальные песни, когда меня забирали власти, и со звуками "Доверь свои дороги" в сердце я с двумя другими проповедниками, которые также были арестованы, отправился темной ночью в тюрьму, хваля и благодаря Бога за то, что должен пострадать имени Его ради.
Как это заведено в ГПУ, мы миновали три двойных караула, прежде чем дошли до кабинета. Мы долго ждали, пока нас по отдельности не позвали на допрос.
- Прочтите мне обвинение! - попросил я, войдя. - Почему вы меня вызвали?
- Вы переданы в ГПУ по поводу религиозной пропаганды. Вы отвлекаете население от работы, люди только и знают, что бегать по домам, чтобы молиться, петь и ничего не делать. Вы и детей дурите. Почему это в нашем месте возникло такое волнение? Как вы это устроили? Отвечайте.
- Люди просили меня проповедовать, - отвечал я, - поэтому я это и делал. Никто из моих слушателей не может и не будет обвинять меня в том, что я говорил что-либо против правительства или занимался политикой, потому что я этого не делал. Моя задача - говорить людям независимо от того, принадлежат ли они к правым или к левым партиям: нет блага кроме как во Христе! Вас, товарищи, я тоже хотел бы спросить: не желаете ли вы стать счастливыми? Бросьтесь же вы к ногам Того, Кто всех может осчастливить, - и вы узнаете, что именно делает нас радостными. Посмотрите на меня и убедитесь - разве я не счастлив?
- Ну да, - с усмешкой сказал председатель, - вполне могу поверить в то, что вы в своем фанатизме любите нечто себе воображать и утешаться тем, чего нет.
- А если вы захотите стать радостным и добрым, вы будете делать то же, что делаем мы: взывать к Богу и просить Его о милости. По вам видно, что вы не удовлетворены, и придет время, когда и вы воскликнете: "Господи, помилуй меня!" Все безбожники - герои, пока здоровы, пока жизнь хороша и должность высокая. Но если их увольняют и нужно, как всем другим, зарабатывать на жизнь чем придется, если они сталкиваются с болезнью, несчастьем или разражается катастрофа, - тогда замечают и внутренне признают: да, да, Бог все-таки есть, но только Его у меня нет. То, о чем я вам сейчас говорю, я и проповедовал людям. Но детям рассказывал только о Иисусе, если они приходили ко мне. В школах и на площадях я им не проповедовал, потому что у меня на это не было времени; у меня достаточно много дел и со взрослыми.
Все было записано. Допрос длился очень долго, до вечера. Оба другие брата уже давно были отпущены. Наконец, когда были просмотрены все мои бумаги и признано было, что они в порядке, председатель сказал мне:
- Вы свободны. Можете ехать домой и спокойно проводить и дальше свои собрания. Но я даю вам задание, которое вы для нас обязательно должны выполнить. В ваших местах живут люди, не признающие правительства и человеческих порядков. Это так?
- Да, есть такие, и я их знаю.
- Вы должны предоставлять точные сообщения о таких людях.
- Нет, - отвечал я, - этого я не могу, это не моя задача. Он отпустил меня с угрозами, повторив, что я обязательно должен выполнить приказ, и мы втроем вернулись домой, где воцарилась великая радость и ликование, как только нас увидели. Несмотря на это событие, мы продолжали нашу деятельность.
Я пробыл дома лишь два дня, а на третий был снова вызван телеграммой в ГПУ. Что случилось? Учителя из наших мест пожаловались на меня как на весьма опасную личность и потребовали, чтобы меня арестовали. На этот раз меня уже доставили одного и под усиленной охраной. Когда председатель меня увидел, он крикнул:
- Ну что, явились?
- Да, а почему бы мне не явиться? - отвечал я спокойно, - мне ведь бояться нечего. Если бы я был преступником, я бы скрылся в горах, но так как совесть моя спокойна, я не устрашился прийти к вам.
- Вы принесли мне сообщение, которое от вас требуется?
- Нет, я этого не сделал.
- Отведите его в подвал! - яростно крикнул он солдатам. Множество глаз с любопытством уставились на меня, когда я вошел в камеру. С кем это еще стряслось такое? Общество, которое я здесь нашел, было очень пестрым. Коммунисты, преступники, невинные, простые крестьяне, образованные и необразованные.
- Добрый день! - поздоровался я дружелюбно. - Как вам здесь? Живете ли вы в мире друг с другом?
Это обращение настолько ошеломило заключенных, что они не нашлись, что сказать. Ведь не часто случается, что в это помещение входят с радостным видом и со словами привета присутствующим. Но они не ведали о том счастье, которое не могла отнять у меня ни одна власть в мире.
Все окружили меня, с любопытством спрашивая о том, что делается за стенами, и мы подружились. Вечером я преклонил колени на моей постели, громко возблагодарил Бога и затем запел:
Жди Господа, душа,
Излей Ему тревоги.
Поддержка хороша,
Когда основа - в Боге.
И если мир суров,
Бог нас не оставляет.
Сильнее Он оков,
Он - вечно пребывает!
Тут на нарах смолкли смех и шутки, плач и вздохи, и все притихли. Так я поступал каждый вечер, и верю, что многие в эти часы учились заново открывать свое сердце перед Богом и поверять Ему свою скорбь.
Несколько дней я оставался внизу, а потом был снова вызван на допрос. За зеленым столом сидели трое служащих, вооруженные и по всей видимости хорошо подготовленные к тому, чтобы подвергнуть меня перекрестному допросу. Допрос начался.
- Расскажите о вашем прошлом! - потребовал председатель. Я должен был поведать обо всем - о жизни моих прадеда и прабабки, деда и бабушки, родителей и о моей собственной вплоть до самого последнего времени. Когда я дошел до обстоятельств своего второго рождения, я сказал:
- Тогда я был вынужден уйти из дома, без денег, без пальто и башмаков и сам себя содержать. Несмотря на трудности и лишения, я работал и обучился хорошему ремеслу. Я жил честно и порядочно, и моего заработка хватало для хорошей жизни в то время, как мои товарищи все пропивали и прогуливали. После долгих лет труда мне удалось стать самостоятельным и основать собственную фабрику, и тем самым я дал заработок многим русским и обеспечил хороший доход. Мне приходилось много работать, чтобы всегда хватало заказов и денег для рабочих. Но мои коллеги, живущие без Бога и подверженные всем порокам, теряли и деньги, и здоровье и, не испытывая удовлетворения, проклинали Бога и людей из-за своей нищеты. Я знаю ряд таких людей, которые теперь у власти, и они-то и приговаривают тех, кто зарабатывал свой хлеб со страхом Божиим и с прилежанием.
Председатель взволнованно вскочил, забегал взад-вперед и закричал:
- То, что вы тут наговорили, вам даром не пройдет!
- Это я прекрасно знаю, но вам должно быть известно, что я не боюсь. Я знаю, что те, кто боится Бога, вам мешают, и вы сделаете все возможное, чтобы убрать их с дороги. Но это вам не удастся. Лучше обратитесь к Богу и дайте людям наконец почувствовать, что они люди.
- Да, такие как вы - наиопаснейшие. Они препятствуют тому, чтобы мы проводили революцию так, как хотим. Именно их мы и должны устранить - и мы с ними покончим. Вот вы занимаетесь делами и проповедуете, и эксплуатируете людей, вы обещаете им распрекраснейшие блага и пугаете их адом. Вы дурачите их и используете, - он стал чрезвычайно грубым.
- Нет, я никогда не занимался эксплуатацией, - защищался я, - наоборот, у моих рабочих всегда был дом, хлеб, любящая семья, и я старался привить им страх Божий, поскольку это - основа доброй жизни. А что же теперь? Рабочий, у которого прежде была жена, теперь имеет их четыре-пять, в домах нет хлеба, дети слоняются по улицам грязные, оборванные и голодные. Кто их эксплуатирует? Вы или я? Мои рабочие, верившие в Бога, не крали и не пили, и могли делать сбережения. Но что же случилось с теми, у кого вы отняли веру в Бога? Большинство из них живут как звери, они ленивы, пьют и обременяют государство.
- Молчать, вам не отвратить нас от наших идей, - загремел председатель. - То, что мы наметили, мы выполним, а с вами и вашими товарищами покончим. Вы не смеете нам мешать.
Затем они задавали вопросы о моих доходах, о семье и моей нынешней деятельности. В конце концов я должен был пообещать более не проповедовать, и тогда меня бы отпустили, но на все угрозы я мог отвечать только:
- Богу следует повиноваться более, чем людям.
Меня мучили долгие часы, и, когда они ничего не добились, я был заперт один в огромном сыром подвале. Ужасающий запах тления встретил меня и грозил удушьем, потому что здесь грудой лежали под землей казненные. Это было чудовищное место, которое использовалось для того, чтобы сделать людей покладистыми и склонить их к соглашению. В помещении этом, поистине месте мучения, было темным-темно; и сколько же слез должны были повидать эти черные стены.
Через несколько часов меня выручил старый православный священник, который тоже должен был поразмышлять здесь в одиночестве и темноте; и так как ему также следовало оставаться "в одиночестве", меня отвели в старую камеру.
Власти поверили в то, что наконец-то они пресекли мою деятельность как посланца Христова, но они заблуждались. Сдвинулось лишь поле деятельности, и редко где люди бывают столь восприимчивы к Евангелию, как в каменной клетке тюрьмы. Где же еще стремление к свободе может быть большим, нежели здесь? Серые стены, сумрачные зарешеченные окна и холод заставляют сердце разрываться от боли, тоски и лишений.
Первые, кому я удостоился принести свободу во Христе, были диакон и священник, которого вечером привели к нам из одиночки. Их арестовали потому, что они не желали платить отчислений, требуемых властями, и к тому же были обвинены в том, что действуют против правительства. Мы начали совместную беседу о вечной жизни. Через несколько дней к нам присоединилось академически образованное духовное лицо высокого ранга и тоже приняло живое участие в разговоре. Теперь нас было четверо. Остальные тоже вскоре окружили нас, и пошли оживленные дискуссии, потому что в камере сидело и несколько коммунистов, арестованных за дисциплинарные нарушения. Они резко возражали нам, но все же вынуждены были признать, что грехи суть первопричина всех земных страданий и горя. Вечером, когда я преклонял колени, все стихали, мирно укладывались на соломенные постели и, наверное, не один мысленно молился вместе со мной.
Уставали глаза, затихал шепот, а за окном глухо звучали тяжелые шаги караула. Сквозь черное окно подвала была видна узкая полоска ночного неба. В помещении горел тусклый свет, чтобы охрана могла узнать, все ли легли. Ночью было строжайше запрещено сидеть. Я лежал без сна и думал о моих родных, и на сердце было тяжело. Тут что-то задвигалось у моих ног.
- Товарищ, - прошептал чей-то голос, - товарищ, вы не спите?
И все мои заботы исчезли, потому что я видел - вот человек в большом внутреннем горе, в нужде. Это был один из коммунистов. И я услышал грустную историю его жизни. Он рассказывал тихим шепотом, скорбный и угнетенный:
- Всю жизнь я искал счастья и хотел его найти, да не удалось. В конце концов я стал коммунистом и считал, что тут-то и настанут райские денечки, теперь-то я достиг всего, к чему стремился. Но вместо улучшения мне становилось все хуже. Прежде я еще сохранял любовь семьи и доверие соседей и родни, но теперь все порушено. Меня только боятся - и справедливо. А конец - тюрьма. И хотя я вам и возражал, тем не менее знаю, что все, что вы говорите, - правда. О, если бы я мог начать жизнь сначала! Но теперь мне никто не поможет, потому что я делал такое, что не поправишь. Для меня надежды не существует.
Он горестно застонал, и чувствовалось, что тяжкий груз лежит на его душе.
- Кровь Иисуса Христа очищает нас от всякого греха. И если грехи ваши - как багряное, - как снег убелятся, - тихо сказал я. Там и сям из своих укрытий поднимались головы. Заключенные, о которых мы думали, что они спят, поднимались, потому что ощущали нужды сердца, - ведь в них жила та же тоска по миру, что и в этом коммунисте. Снаружи шагал караул, охранявший тюрьму и заключенных от внешней свободы, а в нашей камере люди лежали ниц, плача и исповедуя свои грехи, молились и признавали своего Освободителя. Стены, обычно отражавшие проклятия и жуткий крик, воспринимали слова мира и утешения. Даже и в тюрьме до меня дошло поручение:
- Проповедуй пленным освобождение, отпусти измученных на свободу.
Кто бы не радовался, изведав такое в тюрьме? С теми, кто обрел мир, я провел драгоценные часы. Как дети, радовались мы божественному великолепию, дарованному нам в Иисусе Христе, пели радостные песни, хвалили и благодарили Бога. Смолкли проклятия, ушли печаль и отчаяние. Диакон и священник часто говорили:
- Мы рады, что попали в тюрьму и благодаря вам узнали животворящего Христа. Это стало для нас школой, мы познали Бога как нигде прежде, и если выйдем отсюда, то понесем народу истинное Евангелие в простых словах. И вы, если освободитесь, приезжайте к нам и проповедуйте в нашей общине.
И из дома приходили радующие известия. Нам разрешили передачи, и однажды я обнаружил в булке записку со словами: "Утешься и радуйся, твое заключение подвигло двадцать шесть душ обратиться к Господу. За тебя много молятся".
Так как нам разрешены были свидания, моя дочь однажды рискнула. Ей разрешили говорить со мной пять минут в присутствии чекистов. Велика была моя радость - после месячного заключения снова видеть дорогое лицо...
Священника и диакона освободили, а меня ночью опять повели на допрос.
Председатель принял меня очень грубо, и когда я не стал отвечать, крикнул:
- Вы что, не знаете, что ваша жизнь - в моих руках?
- То же самое Пилат сказал некогда Иисусу, и Тот ответил ему: "Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше". Это же могу сказать вам и я. Если же вы не подчиняетесь Всемогущему, - а Бог властвует над вашей жизнью, - то будет вам, как некогда Ироду, которого сожрали черви.
- Прежде чем меня черви сожрут, они сожрут тебя, - закричал он яростно.
Затем я попросил прочесть мне обвинение. Оно гласило: "1. Мартенс очень опасен, он оказывает значительное и неправильное влияние на народ. 2. Этот человек сумел получить от всех организаций и даже от властей поддержку, злоупотребляет ей и склоняет массы с революционного пути к религии. 3. Как проповедник евангелического движения в России он должен быть привлечен к строгой ответственности и наказан".
Затем начался допрос, длившийся с перерывами восемь часов. Снова задавались те же вопросы, а под конец председатель сказал:
- Хотите ли вы все еще продолжать вашу пропагандистскую и проповедническую деятельность?
- Я не только хочу ее продолжать, но тюрьма настолько меня укрепила и придала мне мужества и радости, что я с удвоенной силой буду привлекать людей ко Христу, для Которого я живу и готов умереть. Разрешите мне на два-три дня покинуть тюрьму, чтобы провести в городе три-шесть собраний. Пожалуйста, приходите и слушайте, убеждайтесь сами в справедливости моих проповедей. Я твердо верю в то, что если вы часа два просидите, слушая Евангелие, которое я вам возвещу, то вы падете к ногам Великого Господина всех миров и воинств и будете Ему молиться. Это Евангелие спасительной силы Христа дарит надежду и радость вечной жизни и беднейших делает богатыми, а злых добрыми. Только позвольте!
И поскольку я бесстрашно продолжал говорить в этом же духе, он закричал:
- Этого достаточно, чтобы вас расстрелять. Ваши дерзость и фанатизм - как заразная болезнь, мы должны положить этому конец. Мы уже стали безжалостно расправляться с такими людьми как вы, чтобы они больше не вовлекали и не заражали людей. Ну, попробуйте-ка, - кричал он, бегая взад и вперед и с насмешкой тыча в меня пальцем, - попробуйте-ка проповедуйте на воле - можете? Нет, и не сможете никогда. Мы с вами покончим, вы перестанете распространять религию, этот опиум для народа. У вас руки в крови, вы эксплуатировали людей, это из-за вас нам пришлось устроить революцию, чтобы освободиться, и мы вас полностью разоружим.
Я молчал. Орал он на меня часа полтора, а потом я спокойно сказал ему:
- Пилат и Ирод доселе остались в памяти людей, потому что убили Иисуса. Но они не смогли уничтожить Его дела. Христос сегодня живет среди людей и более силен, нежели во времена Своей земной жизни. Миллионы исповедуют ныне Его имя. В это внесли свой вклад и Пилат с Иродом, и я говорю вам: мне вы тоже не в состоянии причинить больше того, что Бог позволит, но само мое заключение - это проповедь. Меня снова перебили:
- Однако у нас есть доказательства того, что если мы вас казним, то никаких последствий не будет. Мы устранили ряд ваших сторонников, и они молчат, и никто не обращается.
- Дорогой мой, вы же не знаете, что происходит в сердцах человеческих. Я хорошо знаю X., который был невинно казнен.
- Правительство казнит невинных? Следовательно вы обвиняете советское правительство? Вы контрреволюционер!
- Нет, я лишь защищаю мои убеждения и убеждения моих братьев. Я тоже готов умереть за Иисуса - таковые живут и будут жить вечно.
- Мы вас, христиан, уничтожим, это я вам гарантирую. Если в мире этого до сих пор не сделали, то мы сделаем.
- Нерон дышал кровью и местью против христиан и тысячи их казнил, сжег и бросил львам. А вы - не Нерон. Наше правительство гарантирует свободу религии, оно дало нам свободу, и опираясь на него, я говорю вам от его имени, что вам никогда не удастся победить христианство. Можно уничтожить богатство, честь, людей, но не Евангелие Христово и не тех, кто принадлежит Христу.
Здесь проявили недовольство и трое других комиссаров и сказали председателю:
- Кончай с ним, он слишком нагл, а материала у нас хватает. Пусть только ответит на заданные вопросы и подпишет протокол. Мы снова запрем птичку в клетку, и пусть поразмыслит над решением, которое ему так трудно принять.
Меня стали расспрашивать дальше о моей деятельности. Тут я с радостью рассказал обо всех своих миссионерских поездках, и когда дошел до того места, где власти предоставили мне большой зал, все как один вскочили и закричали:
- Зачем нам еще свидетельства? Он и власти околдовал и вовлек в свои сети, даже милиция в его распоряжении, и кто знает, скольких военных он сбил с пути, и в один прекрасный день они против нас поднимутся. За короткое время он заморочил головы тысячам честных советских граждан, и они повернулись спиной к правительству и подчинились ему. Что же еще за свидетельства требуются?
- Нет, - сказал председатель, - следует установить побольше.
И он спросил:
- Ну, а теперь вы, вероятно, много проповедуете?
- Да, - сказал я, - я ведь уже говорил, что само мое заключение - это проповедь. Я получил известие о том, что за меня молятся, чтобы Господь умягчил ваше сердце и вы бы меня освободили. Меня очень ободрило и то, что уже двадцать шесть душ благодаря моему аресту сподвиглись предаться Христу,' а другим бы путем они бы, наверное, к Нему не пришли.
Тут он сбросил пиджак и забегал, но ничего не смог сказать. Я уже сидел в тюрьме, и это были последствия.
- Ну, мы с вами покончим.
- Никогда, - сказал я, - этого сделать вы не в состоянии. Устранить меня - значит отнять мою жизнь, но то, что я проповедую, вы не уничтожите.
- Это-то мы и сделаем!
- Ну, тогда вы возьмете двадцать шесть обращенных и засадите их, насколько я понимаю. Но увидите, что и благодаря им целый ряд других обратится к Христу, и чем больше вы будете сажать, тем больше людей научатся верить во Всемогущего Бога. Ничего вы не сможете сделать, вы бессильны перед промыслом Божиим и перед теми, кто обрел вечную жизнь и мир во Иисусе.
Здесь он несколько смягчился.
- Но вы попробуйте-ка дурить людей здесь, в тюрьме, и перетягивать их на свою сторону.
- Да и это уже произошло, - сказал я, - и я радуюсь, что ежедневно могу совершать службы в нашей камере, молиться и петь. И один из ваших коммунистов уже молится.
И снова в нем разбушевалась злоба.
- Кто? Кто это? Вы занимаетесь пропагандой! Скажите имя!
- Я не доносчик. Поговорите с ними сами - и вы это узнаете.
Тогда речь зашла о детях.
- Вы и детям морочите головы и, наверное, сбили с пути своих собственных?
- Мои дети - это мои дети, и я воспитываю их в страхе Божием. От этого я никогда не откажусь, и со мной - все убежденные христиане. Мы благодарим Бога-Творца, что не видим их полуголых на дороге и валяющихся под забором, благодарим за то, что наши дочери не шатаются по улицам и не ведут греховную жизнь и что они знают порядок. Мы им будем проповедовать и никогда не откажемся от того, чтобы вразумлять их и поучать.
Председатель совсем разволновался и долго пытался доказать мне, что их идеи верны. Тогда я, извинившись, захотел его тоже кое о чем спросить:
- Вы же должны мне тоже дать высказаться.
- Да, пожалуйста!
- Вы довольны своей жизнью? - спросил я тогда. - Вы можете спать спокойно? Как вам живется в собственном доме? Хотелось бы узнать у вас четверых, всегда ли вы заодно со своими женами или же ссоритесь? Только честно! А с вашими детьми все ли идет так, как это написано в ваших программах, или и вам приходится воспитывать своих детей? Знаете ли вы и то, насколько значительна проституция в городах и деревнях? И как это отражается на детях? Они приходят в мир уже отягощенными, они происходят от родителей, которые вели безнравственную жизнь, они шатаются по улицам и учатся наихудшему. Скажите мне прямо, отыщется ли такое среди истинных христиан? Можете ли вы мне указать дом верующих, где такое творится?
- Да, да, можем и не один.
- Нет, - сказал я, - те, о ком вы говорите, изгнаны из общины за безнравственную жизнь. Это неискренние люди, которые повернулись к безбожникам, и нет у них совести. Поэтому нет у них и власти над детьми. Но среди истинно верующих русских вы такого не найдете. Если бы в государстве были бы только такие люди, то не нужно было бы милиции и во всей стране был бы мир.
- Вы отнимаете у детей свободу и запираете их в клетку. Благодаря нашим законам, мы их наконец освободили. Теперь у детей есть право определяться самим, не подчиняясь родительскому произволу, и государство протягивает им в этом руку.
Мы еще долго говорили об этом, пока не был подготовлен протокол, который я должен был подписать. Под сильным давлением я написал: такие-то и такие-то фразы неверны, они вписаны, чтобы обвинить меня, и я подписываюсь лишь потому, что вынужден это сделать. Этот протокол председатель разорвал и велел подготовить новый. И этот был разорван, и третий он отшвырнул, а затем приказал снова меня запереть. Его коллеги, однако, задумались, и я заметил, что они склоняются на мою сторону и мне симпатизируют.
В своей старой камере я пробыл еще несколько дней, а потом меня перевели в уголовную. Очевидно, условия моего содержания ухудшили, чтобы сделать меня более сговорчивым.
Мои сотоварищи в новой камере были совершенно неотесанными. Большинство сидело за кражу и сходные преступления, и своего дела они не оставляли и за тюремными стенами. Для них не было ничего святого, даже жизни других арестантов. Сцены, которые я наблюдал, были ужасны и оставляли неизгладимое впечатление. Однако мне самому никто не причинял вреда, потому что и здесь я завоевал сердца приветливостью и тем, что входил в обстоятельства их жизни, и все брали меня под защиту. Однажды в камеру привели знакомого, который явно был авторитетом среди воров и многое мог, потому что он вошел очень уверенно и с чувством собственного достоинства, поговорил с одним, потом с другим и при этом держался высокомерно. Услышав мой голос, он подошел ко мне, повернул меня к свету и воскликнул:
- Это вы? Как вы сюда попали?
Он сердечно пожал мне руку и, поскольку я не сразу сообразил, откуда он меня знает, спросил:
- Ведь вы - тот человек, который отпустил меня на ростовском вокзале, когда мы украли ваш чемодан?
- Да, это я!
Во время голода мы с шурином предприняли поездку, и было у нас четыре чемодана. В Р. вокзал был полон народа, и в страшной толчее на нас посреди толпы в присутствии милиции напала воровская банда, вырвала вещи и кинулась наутек. Я побежал за одним из воров, он скрылся за вагоном, а я пролез под ним и так крепко ухватил его за шиворот, что он не мог вырваться. Пойманный взмолился:
- Выпустите меня, я вам еще здорово пригожусь. А если не отпустите, это вам все равно не поможет, потому что вещей вам не вернут.
Теперь в тюрьме вор стоял передо мной и говорил:
- Да, вот теперь я могу вас отблагодарить. Если вы попадете в другую тюрьму, я позабочусь о том, чтобы преступники вам ничего не сделали.
И он, смягчившись, просил меня о прощении. Свое обещание он держал, пока был жив, потому что заключенные организовали свой союз и сообщали новости своим сотоварищам. Я не знаю, как они это делали, но во всяком случае им это удавалось.
Встреча с этим вором, очевидно, была не напрасной.
В камере были еще два духовных лица и один хлыст, которые злились на меня из-за моих бесед с ворами. Особенно один из священников, настоятель большого русского монастыря, стал моим врагом и втайне пытался настроить против меня уголовников. Но что посеешь, то и пожнешь, и с этим пришлось столкнуться и этому монаху. То, чего он желал мне, случилось с ним. Мне удалось получить через местных верующих с переданными для меня продуктами Новый Завет. Я каждый день читал заключенным отрывок из него и объяснял прочитанное. Монах же при каждом удобном случае возражал, и это рассердило моих друзей-уголовников. Однажды вечером я подметил какие-то тайные приготовления. Я вскоре лег и заснул. Внезапно я проснулся от странного шума и возни. Один из арестантов, изображая сумасшествие, бушевал, кричал, плевался и, подбегая к нарам, стаскивал с них заключенных. Он хватал и своих приятелей, чтобы никто не подумал, что он притворяется. Наконец он дошел и до священников и хлыста, стащил их с нар и громовым голосом приказал раздеваться. Остальные воры к этому присоединились. Затем он закричал им:
- Ты украл мои штаны, ты украл мою рубашку, снимай! Остальные также участвовали в этой чудовищной игре и были очень грубы. Того, кто сопротивлялся приказанию, жутко избивали. К тому же безумец приказал священникам петь, а если они что-то делали не так, как ему нравилось, то он бил их кулаком в подбородок, так что они до крови прикусывали язык.
- Господи, помилуй, - жалобно раздавалось трехголосое пение.
Затем их заставили перекреститься, помолиться за каждого, прыгать и танцевать. Мне было жаль бедняг, но я не смел вмешиваться. К тому же их заставили изображать погребение младенцев, крещение, отпущение грехов, принятие исповеди, а если они проделывали это недостаточно хорошо, заставляли повторять.
Однажды коммунист из кабинета ГПУ, который всегда присутствовал на моих допросах, по приказу председателя был помещен в нашу камеру, а через некоторое время за ним последовал и второй. Когда я спросил их, что же это должно означать, они сказали мне:
- Мы сделали все возможное, чтобы вас освободить, и в комиссии высказались за вас, поэтому попали под подозрение, и нас посадили.
В результате в нашей камере сидело четверо коммунистов, но каждый из них мог пробыть здесь лишь несколько часов, потому что опасность для них была слишком велика: заключенные своих врагов не щадили. Ужасающее доказательство того я вынужден был пережить.
В нашей камере сидел казак, который был старостой в станице X., когда там было казнено множество участвовавших в движении казачества. Однажды привели еще одного казака из той же станицы, который узнал виновника злодеяний, предавшего односельчан. Он тихо рассказал мне это и перешел к уголовникам, которым тоже все рассказал. Вечером один из заключенных подошел к коммунисту и закричал на него:
- Ты почему меня предал?
Тот взглянул с удивлением и отвечал:
- Я тебя вообще не знаю!
- Как, - сказал вор, - ты меня не знаешь? Ты же меня предал - и не знаешь?
Подошел второй и тоже сказал:
- Ты меня предал. И третий крикнул:
- Из-за тебя расстреляли моих родных!
Так они выдумывали для него всяческие обвинения. Крестьянин яростно отбивался и впал в гнев. Тут его толкнули, он пытался защищаться, но тщетно.
Мое место находилось у окна во двор, окруженный стеной. Вскоре мои сотоварищи по тюрьме все меня знали, потому что ведь я сидел в нескольких камерах. Вечером в окно тихонько стукнули:
- Товарищ, может быть у вас есть письмо, которое я передам?
В темноте я увидел тень, - перед решеткой стоял красногвардеец. Вопрос был мне не совсем по душе, это могло быть новой ловушкой. Я нерешительно взял карандаш и бумагу, которые он мне протянул, написал записку и отдал ему. И, к моей радости, он принес мне ответ! Теперь я часто писал из тюрьмы письма и получал подтверждение того, что они доходили. Мой посланец надежно их переправлял и доставлял мне ответы. Для меня было большой радостью получать таким образом весточки от близких и от верующих.
ГПУ не добилось от меня того, чего хотело, я все время ссылался на законы, и не находилось повода для того, чтобы меня осудить. Тогда они попытались добиться своей цели другим путем и решительно взялись за дело.
- Мы вас освободим, потому что вы невиновны, мы вас достаточно хорошо проверили, вы не обманщик, - говорили они, когда я в следующий раз появился на допросе. - Нам нравится, что вы говорите правду.
И они начали хвалить меня и сулить предоставления всех благ, которые только может иметь советский гражданин, если только я соглашусь пойти к ним на службу.
- Обещаем вам хорошее содержание! - сказал председатель.
- Нет, я не могу на это пойти, - отвечал я.
- Впрочем, вы правы, потому что вы - проповедник, и это место не для вас. Но составьте для нас донесение обо всех проповедниках, сообщайте нам о тех, кто исключен из общины, описывайте их предыдущую жизнь и состояние, которое у них было, их влияние, изменились ли они. Мы вам за это будем хорошо платить.
Но и на это я отвечал:
- Нет, я не предатель, чтобы отдавать братьев в ваши руки. Борьба продолжалась.
После всех попыток они принесли кучу денег, положили передо мной и сказали:
- Этого вы тоже не можете, но поездите для нас, агитируйте за нас и хвалите наше правительство в проповедях. Деньги мы вам даем для поддержки в ваших путешествиях и для проведения собраний. Мы даем вам неограниченные полномочия, все будет в вашем распоряжении, и вы сможете проводить богослужения свободно, как никто другой, - только если будете высказываться за нас.
- Мы проповедуем не о советском правительстве, не о царях и императорах, а об Иисусе Христе. Мы возвещаем людям не благосостояние и богатство на земле, но спасение душ и вечную жизнь.
Так как они увидели, что ко мне не подступиться, они отвели меня в помещение, которое я не могу описать. Я под страхом смерти обещал, что никому об этом не скажу, иначе бы меня подвергли мучительной смерти. Я и в России никому этого не рассказывал, и даже мои близкие ничего не узнали. Восемь часов я провел в зловонном аду, и когда меня оттуда выпустили, был близок к безумию. Мысли мои начали путаться, и я не в состоянии был один подняться по лестнице. Меня отвели в камеру, и там я лег на нары, содрогаясь от ужаса и отвращения. Это были самые мрачные часы, проведенные мною в заключении. Я был близок к отчаянию. Но Бог в Своей милости не дал мне заблуждаться относительно Его любви. Он милостиво провел меня через эти часы тьмы и оживил мою душу Своей чудесной близостью, так что я все преодолел и снова испытал радость жизни и моего служения в тюрьме. Да будет Ему за это хвала и благодарность.
У меня взяли отпечатки пальцев и затем отвезли из ГПУ в городскую тюрьму, чтобы оттуда направить в более крупный кавказский город. Я вынужден был ждать, пока не соберутся несколько арестантов, чтобы затем отправиться туда товарным поездом. В городской тюрьме было посвободней, я смог получить и свидания, а так как братьям и сестрам удалось собрать достаточно денег, чтобы я сам смог оплатить свой путь и поездку моей охраны, меня повезли как арестанта одного. Мой сопровождающий был очень дружелюбен и даже разрешил мне одну ночь переночевать у верующих, чтобы я смог написать домой. Затем мы отправились в X. И здесь сопровождающий тоже устроил так, чтобы я смог провести ночь у верующих.
Положение мое было очень серьезным, потому что власти в высоких инстанциях проявляли суровость. Нужно было быть предельно осторожным, ведь надо было взвешивать каждое слово. Первый допрос прошел хорошо. В камере порядки были очень строгими, она бдительно охранялась и была полностью изолирована от внешнего мира. Пропускали только еду, которую приносили друзья. В камере жили одиннадцать человек, все - люди образованные, врачи, юристы и даже бывший харьковский вице-губернатор. Когда я вошел, то сказал:
- Добрый день, друзья! - все отложили ложки - они в тот момент ели суп из оловянных мисок - и уставились на меня. Я протянул всем присутствующим руку и осведомился о причинах их заключения. Все сидели по политическим обвинениям. Они сразу же дали мне ложку, и я подсел к ним, начав во время еды беседу с соседями. Внезапно один из заключенных вскочил и воскликнул:
- Что, вы из братьев, вы - брат?
- Ну, а вы-то кто? - спросил я.
- Я в тюрьме за религиозные убеждения. Я отказался брать в руки оружие. Мне хотели навязать его насильно, но я сказал: тогда я сначала убью вас, потому что перед Богом все едино, кого бы я не убил, будь то комиссар или противник. Иисус сказал: "Вложи меч свой в ножны", - и я отбросил его. Поэтому я и был арестован.
Здесь я пережил прекрасное время; мы оживленно беседовали, и много было возможностей свидетельствовать об Иисусе. Для меня было отдыхом - после месяцев, проведенных среди сквернословящих грубых воров, попасть в окружение образованных людей. Наша камера была светлой и опрятной, были у нас и кровати, хотя и без матрацев, а только с соломенными мешками, но лежать было не так жестко, как на дощатых нарах. Единственной неприятностью было множество клопов, которые ужасно мучили нас по ночам.
В этой тюрьме я провел два месяца и был переведен в другую камеру, чтобы не мог пропагандировать. Однажды ночью в половине двенадцатого меня вызвали в кабинет.
- Что-то случилось! - воскликнули все мои сокамерники, когда открылась дверь и появился чекист. - Может быть, этой ночью нас казнят.
В камере царило большое волнение. Когда затем меня выводили, все захотели со мною проститься, сознавая, что я могу не вернуться, но я был спокоен и твердо убежден, что речь идет не о смерти. В сопровождении двух охранников меня привели в очень красивый зал. Чекисты сидели за столом, помощником председателя был священник в рясе, с длинными волосами. Допрос был хорошо подготовлен; они составили конспект, в соответствии с которым и задавали вопросы. Я сказал председателю:
- Товарищ председатель, я попросил бы вас не допрашивать меня по конспекту. Я не занимаюсь политикой; задавайте мне вопросы из области религии, потому что я обвиняюсь в религиозной деятельности. В таком случае я ни один вопрос не оставлю без ответа.
И сколько бы мне ни угрожали, я отвечал только:
- Мне жаль, дорогие граждане, что вы из-за меня заседаете так поздно, потому что я не преступник и проповедую лишь то, что говорю вам: обратитесь к Богу! Тогда вам не придется заседать по ночам и допрашивать людей.
Хотя все усмехались весьма издевательски, но меня не прерывали.
Но так как я никоим образом не отвечал на их вопросы, председатель кивнул уполномоченному, чтобы тот повел допрос на религиозные темы. Священник взял большую русскую Библию и спросил меня, верю ли я во все то, что в ней написано.
- Да, верю во все от первой до последней страницы, потому что многое из того, что здесь сказано, я пережил сам.
- Но вы себе противоречите: люди не могут жить так, как учит Библия.
- О, - сказал я, - они живут именно так, как здесь написано, они живут во грехе и позоре, а Бог старается избавить их от нищеты. Ведь здесь говорится о Боге и о грехе в мире.
- Нет, - сказал он, - Библия противоречива.
- Не Библия противоречива, а жизнь людей противоречит Библии.
- Ну, я сейчас вас уличу, - сказал священник. - Думаете ли вы, что Бог создал мир за семь дней?
- Было ли это по нашему счету семь дней или семь миллионов, - это мне безразлично, я над этим голову не ломаю, потому что для моего Бога тысяча лет - как один день.
- Итак, вы верите так же, как мы.
- Нет, не как вы, а как учит Библия.
- Ну, этот вопрос решен, - сказал священник, - вы тоже верите в семь дней.
Затем он спросил:
- Но ведь этот Бог впадает в противоречие, он не умеет как следует считать и, наверное, не знал, что могут быть коммунисты, которые считают лучше и в состоянии Его поправить. Ведь Бог сказал: "Да будет свет, и стал свет". А потом написано, что через четыре дня Он создал солнце, луну и звезды. Это же полное противоречие. А где же они были четыре дня? Свет же нельзя сотворять при свете.
Я сказал:
- Это очень просто, Бог Сам был Свет, и дал закон и земле через солнце, луну и звезды.
На этом мы остановились надолго, а потом он спросил:
- А где же был Бог до основания мира и всего космоса? Я задал встречный вопрос:
- Вы не верите в Бога?
- Нет, совершенно не верю.
- Следовательно нет никакого Творца?
- Нет!
- Хорошо, прежде чем я отвечу вам, где был Бог, я спрошу вас: а где были вы, а откуда появился человек? Должны же мы все-таки откуда-то происходить!
Завязался долгий разговор, прерванный, однако, председателем, так как тот заметил, что его коллега неподготовлен. Затем священник задал другие вопросы:
- Откуда Каин взял жену? Как смог Навин остановить солнце, луну и звезды? Как Иона смог три дня прожить в желудке кита? - и так далее.
- Может быть, вы хотите, чтобы не задавать много вопросов, чтобы я ответил на все разом? - спросил я.
- Да, да, хорошо, так будет быстрее, отвечайте на все разом. В этот момент председатель Чека до того взволновался, что вскочил и закричал на коллегу:
- Ты настолько глуп и туп, что не видишь, что этот тип, который на всех жерновах перемолот, а сам все тот же, загодя может ответить на любой этот вопрос? Он тебя так загонит в угол, что не обрадуешься.
И злобно приказал:
- Уберите его, суньте в такую дыру, чтоб хуже некуда!
И меня отвели действительно в такую дыру, где я не мог ни лежать, ни сидеть, ни стоять. Стиснутый между стеной и дверью, я полусидел, полувисел, но недолго, наверное, не больше часа, - иначе бы задохнулся. Под утро я снова в бодрости духа входил в свою камеру.
- Ну, - сказал я, - где же ваше мужество? Я почти все время с ними спорил.
- Вот у вас-то откуда столько мужества? Мы все тут с дрожью ожидали, не придут ли и за нами.
Я спросил, молились ли они за меня. Молодой русский брат отвечал:
- Да, молились!
В ГПУ не допускалась Библия, при обыске забирали все книги, бумагу и карандаши. Но однажды я получил от городских верующих, которые прислали мне еду, и русскую Библию. Это было для нас большой радостью. Но в нашей камере был доносчик, о чем мы и не подозревали. Это делается частенько. На неделю заключенных в камере оставляют одних, а потом посылают доносчика-коммуниста под видом заключенного, и он должен следить, что заключенные говорят и делают, и обо всем сообщать. И зачастую только таким образом и добиваются желаемого, потому что тот, кто наказан арестом, быстро заслуживает доверие. Таким образом власти раскрывают все тайны, и многие были уличены и приговорены с помощью доносчиков, сами не зная, как это вышло.
В наших богослужениях участвовали уже почти все обитатели камеры. Один из коммунистов был очень активен, поэтому до председателя дошло, что у меня есть Библия. Это снова вызвало большое волнение, и мне опять пришлось идти на допрос. Но так как от меня они ничего узнать не могли, я понял, что стою перед ними в последний раз. В последующие недели меня фотографировали во всевозможных позах, с бородой и без бороды, а потом я снова должен был ждать, пока волосы отрастут. В последние дни из этих двух месяцев все черты моего облика были запечатлены на фотопластинках, которые отправили в архив. Из одной камеры меня переводили в другую, а потом опять в прежнюю. Меня не допускали, как других заключенных, к какому-либо занятию. Однажды пришел комендант тюрьмы и спросил, нет ли у меня книги, которую мне запретили иметь.
- А что за книга? - спросил я.
- Книга-то? Вы это отлично знаете. Вы называете ее Библией. Давайте ее мне.
- Нет, Слово Божие я не отдам!
- Председатель приказал! - закричал он и грубо меня схватил.
- Этому приказу я не подчиняюсь, Библию не отдам. Можете стоять, сколько хотите.
Комендант с проклятиями вышел, а немного времени спустя появились два чекиста и строжайше приказали сдать Библию. Но я и на сей раз ответил:
- Я вам сказал, что Библии не отдам, она принадлежит мне. Вы по ней не живете, а я живу. Я не отдам ее ни в коем случае, даже если прикажет высшее начальство.
- Ну, тогда мы ее отнимем силой, - и с этим словами чекист прыгнул на меня, схватил Библию, которую я держал, и разорвал надвое. Так у меня похитили лучшую драгоценность из тех, которыми я обладал, но то, что она мне дала, у меня отнять не смогли.
Эту же Библию я получил два года спустя через суд, она была склеена.
Вскоре после этого события из камеры стали вызывать одного за другим. Куда они все подевались - не знаю и посейчас. Русского брата отвезли в центральную тюрьму. Удивительно, но в тюрьме все всегда знали о том, что происходило в разных камерах, кто исчез, кто появился. Арестанты очень ловко провели "телефон" во все камеры и ночью переговаривались о дневных новостях.
Я еще долго оставался в этой камере, пока не отросла борода, а однажды утром последовал приказ, чтобы я готовился к этапу. Я узнал, что меня хотят отправить в знаменитый Соловецкий монастырь, из которого мало кто выходил живым. Но прежде меня еще должны были отправить в большую тюрьму.
По улицам торопились люди. Трамвайные звонки остерегали чересчур беспечных. Меня, заключенного, вели три красногвардейца с примкнутыми штыками прямо в гуще свободной, бурлящей жизни, - зрелище для любопытной толпы. Дети бежали за нами, показывали на меня пальцами и насмехались. Я с трудом тащил по улицам свои скудные пожитки. После того, как миновали уличную суматоху, мы вышли на базарную площадь, где царили пестрота и движение. Женщины и девушки в пестрых одеждах, с вышитыми рукавами и платками, завязанными на шее бантом, визжали и смеялись. Длиннобородые крестьяне стояли у своих повозок и осторожно доставали оттуда яйца и масло, уложенные в соломе. Прислуга и простые работницы усердно торговались с торговцами-евреями, всегда выходившими победителями, на лотках которых было все, что угодно, - селедка рядом с мылом, шнурки и пуговицы, кружева и шелк. Все наперебой кричали, смеялись и ругались. Мешок давил на мои усталые плечи, ноги онемели; длительное заключение и лишения обессилили мое тело. Но увы! - стоило мне только замедлить шаг, как красногвардейцы грубо подталкивали меня.
Странные чувства переполняли сердце, когда меня, как преступника, вели сквозь толпу. Прохожие останавливались, смотрели на удивительную процессию и качали головами. Мягкосердечные торговки грозили красногвардейцам и бросали мне под ноги огурцы и хлеб, которые я, однако, не смел поднять. Вслед нам раздавались проклятия, некоторые женщины на бегу совали мне в руки свой товар. Наконец - мне казалось, что протекли часы, хотя прошли мы всего семь километров, - вдали показалось мрачное пятиэтажное здание, стоящее одиноко и грозно в стороне от красивых и уютных домов. Оно было обнесено высокой каменной стеной, сквозь которую вели одни-единственные большие ворота, тоже каменные. Бесчисленные маленькие окна, как угольно-черные глаза мертвецов, высматривали новые жертвы. Но над мрачным зданием улыбалось голубое небо. Плакучие березы по обе стороны дороги распростерли душистую сень и тихонько покачивали, как в танце или игре, своими ниспадающими ветвями. Птицы щебетали в воздухе, и воркующие голуби на крыше нежно склоняли друг к другу головки. Я дышал глубоко-глубоко, вдыхая чистый воздух, казалось, столь же долго, сколь долго был его лишен, и открывал свое сердце для очарования свободы до тех пор, пока не распахнулась зияющая пасть тюрьмы и не стиснула меня железным панцирем.
Перед воротами я встретил множество товарищей по несчастью, таких же утомленных, в пахнущей гнилью тюремной одежде, с мешками за спиной; долгое заключение отметило их лица глубокой тенью страдания. Заскрежетал ключ, заскрипели ворота, но впустили лишь одного. Мы, все остальные, ждали, расположившись на хилой траве обочины и отдыхали, пока не протянулась и за нами железная рука и не схватила нас.
В кабинете нас обыскивали так тщательно, как будто мы могли что-то захватить с собой из тюрьмы ГПУ. Потом я с двумя другими заключенными пошел вниз по лестнице. Тяжелые шаги по каменным ступеням раскатисто и глухо отдавались в длинных коридорах. Двери камер были закрыты, но за ними бушевали и кричали арестанты. Сумятица голосов, бормотания и проклятия позволяли догадываться о том, что за каменными стенами сидело очень много людей. Я побывал во многих камерах и всюду, благодаря Слову Божию, приобретал влияние на заключенных. А потом меня бросили в разбойничье логово. С ним дело обстояло так: некоторое время тому назад была схвачена большая разбойничья шайка, которая разоряла кавказские деревни и убивала невинных. Но поскольку они от всего ожесточено отпирались, исполнение смертного приговора отсрочили и бросили их в отвратительную тюремную камеру, чтобы вынудить признание. Одновременно Чека использовало эту камеру еще и в других целях. Заключенных, которых не хотелось бы открыто расстреливать, но необходимо было устранить, бросали в этот подвал, - и редко когда такой заключенный выходил из этого логова здоровым.
Дверь камеры открылась, и едва я вместе с другим арестантом переступил ее порог, как на нас обрушилась орда диких, оборванных людей с длинными бородами, взъерошенными волосами и черными закоптелыми лицами.
- Обыскать их! - заревели они мне навстречу. Охранник, смеясь, стоял в дверях и ожидал, что будет дальше.
- Друзья, - сказал я, - оставьте меня в покое. Я старый арестант, я все знаю. А вот знаете ли вы, что есть Бог, думаете ли вы о том, что Он скажет о ваших делах?
Нападавшие ошеломленно подались назад и отстали от меня. Но с другого заключенного они сорвали одежду и дали ему совершенно рваные рубашку и штаны, на которых живого места не было, а поскольку он сопротивлялся, они ночью отделали его так, что его вынуждены были забрать в лазарет, где он и умер через несколько дней. Награбленное мои сокамерники, весьма довольные, поделили.
Глубоко потрясенный состоянием сердец и грубостью этих бандитов, я вечером преклонил колени и громко умолял Бога о прощении для этих бедных людей, порабощенных грехом и страстями, и благодарил Бога за то, что Он так их возлюбил, что послал на землю Сына Своего единственного, чтобы спасти их.
Лохматые головы сблизились, и эти дикари стали перешептываться:
- Что это он там делает? Что он говорит? И главарь крикнул:
- Этого человека не сметь трогать, я беру его под свою защиту. Он верит, что мы можем стать лучше, и нас не презирает.
И эти неотесанные парни полюбили меня и обходились со мной как сыновья с отцом. Никогда мне не забыть этого разбойничьего логова, потому что я в нем провел самое прекрасное время из всего моего заключения. Когда городские верующие присылали мне еду, и я их оделял, они отказывались, говоря:
- Нам жизни не жалко, мы людям не нужны и заслужили смерть. Но вам жить нужно, потому что от вас людям польза.
И это при том, что тюремная пища была весьма скудной. Утром и вечером давали немного хлеба и горячей воды, а днем - черпак отвратительного супа.
Уже в первый день я собирал разбойников вокруг себя и, так как у меня не было Библии, чтобы им читать, начал рассказывать. Я начал с сотворения мира, который был весьма хорош, и с отравы греха, которую заронил змей в сердца людей, так что они прекратили общение со своим Творцом, начали подозревать друг друга и воевать. Тихая печаль струилась из мрачных больших глаз; ведь и они подавили в себе совесть и извратили свою внутреннюю жизнь. Проходили часы и дни, и перед нами одна духовная картина сменяла другую. Да, они понимали, что грехи наполнили землю страхом и ужасом. Тяжелые вздохи облегчали их угнетенные сердца. Голос из глубин сердца не удушишь, и они это понимали. Когда они, задумчивые и прислушивающиеся, сидели у моих ног, они были кротки, как ягнята, и их нельзя было не любить.
Но тем не менее злая, безбожная сущность настолько глубоко засела в них, что малейшее волнение немедленно пробуждало их кровожадность. Однажды утром открылась дверь и ввели троих, священника и двух офицеров. Тут в разбойниках вновь проявилось зверство. Они так порывисто вскочили с нар, как будто хотели их растерзать. Я подскочил и крикнул:
- Друзья мои, так не годится. Не забывайте, о чем мы с вами тут говорили за последние дни.
Они, помедлив, отпустили руки, искоса поглядывая на меня и говоря:
- Ради вас не будем.
Ночью я приютил новичков на своей стороне и сказал бандитам:
- Если вы их тронете, я вам больше ничего не расскажу. Я встану между ними и вами, и тогда начинайте с меня.
Они долго не хотели ничего обещать, но под конец сказали:
- Хорошо, мы подчинимся, но уж на одном-то дайте нам отыграться в свое удовольствие.
- Нет, при мне этому никак не бывать, только попробуйте - я встану на его место и тогда осуществляйте свои планы.
Но разбойники пошли бы за меня в огонь, и поэтому наконец-то пообещали вести себя смирно.
На следующий день все обитатели камеры сели вокруг меня, поджав ноги, как татары, и я продолжил рассказ. Когда я вечером преклонил колени на грязном полу и молился как обычно, оба офицера были до того тронуты, что сказали мне:
- Бог для того привел нас в тюрьму, чтобы мы услышали то, к чему стремились. Никто так не возвещал нам Евангелия, как вы. Мы тоже хотим начать новую жизнь.
Я встал на колени вместе с обоими, и они призвали Бога, как могли. Это был дивный урок, пережитый нами в камере. Преступники сидели и удивленно слушали. Некоторые из них тоже встали на колени и пали ниц - будто дьявол покинул помещение и камера превратилась в храм Божий.
Священник же беспокойно ворочался на нарах и стонал, но с нами не молился. Заключенные часто поглядывали на него неодобрительно, но он не шевелился. Однажды утром, когда мы уселись за завтрак и я хотел продолжать рассказ, главарь сказал:
- Подождите немного, у нас тут еще небольшое дельце. Сидите и слушайте хорошенько.
Я не знал, что они замышляют, и предполагал, что им, возможно, нужно сшить кое-что из одежды. Но тут преступник подошел к священнику, который сидел в стороне от остальных, схватил его за бороду и подтащил к другим. Я хотел было вмешаться, но мне не дали и слова сказать. Дьявол сорвался с цепи, и я боялся только, что жертве все кости переломают. Но вожак меня успокоил:
- Тихо, ничего не будет, но если мы его сейчас не накажем, то этого никогда и не будет. Вы этого не сделаете, мы уже видим, а ждать, пока Господь Бог им займется, слишком долго. Возьмемся-ка за дело мы сами.
Тут один из преступников подошел к священнику и угрожающе крикнул ему:
- Ты виноват в том, что я преступник! И другой подошел и сказал:
- Ты виноват в том, что я стал воровать. Вы, священники, сделали нас ворами и убийцами. Вы никогда не давали нам истинное Евангелие. Если бы вы его нам рассказывали, как этот человек, то мы бы в этой дыре не сидели. Ты в этом виноват! Да и в семьях бы у нас все было бы чин по чину, если бы вы учили по-другому, а теперь наши жены и дети идут по нашим следам. Это на совести церкви, это ее работа.
И они таскали его за волосы и за бороду. Но разбойников сдерживал я и мое отношение, иначе бы они еще больше разъярились.
- Пошли, научим его молиться! - приказал главарь, а один из банды вытащил клок бумаги с карикатурой на икону. Бедный священник вынужден был проделать все обряды, предписываемые православной церковью. Он произносил все церковные молитвы, какие знал, а бандиты "подбадривали" его тычками и рвали ему волосы, чтобы он хорошенько крестился и склонялся до земли перед воображаемой иконой.
После того, как он молился таким образом добрых полчаса, он остановился в изнеможении. Но тут ему пришлось плохо.
- Ну, давай дальше, сукин сын, это еще не правильная молитва. Молись, как этот человек. Когда он молится, нам на сердце легчает.
В страхе и горе бедняга стал снова взывать к Матери Божией и всем святым. Но тщетно.
- Скажи-ка, проклятый ворон, ты что, веришь, что твои молитвы на что-нибудь годятся?
И поскольку священник молчал, со всех сторон на него посыпались тяжелые тумаки.
- Ты будешь отвечать, веришь ли в свои молитвы? - наконец, в страхе за свою душу, он признался:
- Нет, не верю!
Но тут шум дошел до неистовства:
- Послушайте-ка, товарищи, поп сам не верит в свои молитвы. А еще учил народ и сколько уж денег выкачал своей болтовней. Кровопийца ты, пес паршивый, ты виноват в том, что я стал преступником и убийцей. Если бы вы, попы, учили нас молиться так, как этот человек, то и я бы стал честным и порядочным человеком. Ты виноват в том, что меня расстреляют. Подожди, мы тебя!.. Но прежде чем мы тебя убьем, ты еще научишься молиться!
- Этот человек вчера молился, а ты так и лежал, он утром молился, а ты сидел себе спокойно, а еще хочешь быть нашим духовником? Ну, молись сердцем!
По обе стороны от него стояли люди с протянутыми руками, и давали ему оплеухи, если им не нравилось. Священник начал в страхе молиться.
- Стой, стой, это ты со страху, такая молитва не спасет ни нас, ни тебя. Молись так, чтобы захватывало.
А когда он стал плакать, они закричали:
- Это выжатые слезы, они тоже ничему не помогут. Не будешь молиться от всего сердца - живым отсюда не выйдешь. Священнику же стало так страшно, что он обернулся ко мне и просил, чтобы я за него помолился, но они этого не допустили, так что он наконец начал склоняться от сердца, исповедал свои грехи и умолял Бога до тех пор, пока бандиты не почувствовали неловкости и не закричали:
- Стой, стой, этого хватит, теперь-то Бог тебя услышит, но посмотрим еще, что ты дальше делать будешь.
С этого времени священник первым преклонял колени, и теперь нас, заключенных, которые стали взывать к Богу от всего сердца, было четверо.
Самым удивительным образом я оставался в тюрьме до тех пор, пока не дошел до распятия Иисуса. Я описал им, как горько должен был пострадать чистый Сын Божий из-за наших грехов, как Он боролся в Гефсимании до кровавого пота, как был Он прибит к кресту, как глумились над ним и поносили Его. Даже с обычными преступниками так не обращаются. Но когда Он склонил голову и сказал: "Свершилось!", тут вся сила греховная, ад и воинство его бежали, познав, что они осуждены и свергнуты с трона вкупе с князьями мира сего.
Это произвело исключительно глубокое впечатление на грубые, но все же восприимчивые к мужеству и героизму, разбойничьи сердца.
- Расскажи еще раз, - сказал вожак на следующий день, - как били и распинали Иисуса.
А когда я дошел и до разбойников по правую и по левую руку и до того, как один из них был благословен Спасителем, потому что открыто исповедал Его, их главарь не выдержал. Он вскочил и крикнул:
- Я сижу в тюрьме с двенадцатью моими людьми двенадцать месяцев, с нами обращаются ужасно, и мы виновны в тягчайших преступлениях, но от нас ничего не смогли добиться, хотя били и пытали, но мы бы лучше умерли, чем признались. Но теперь я больше не могу, я должен покаяться в том, что мы убийцы. Товарищи, в этом я виновен, я вас подбивал, меня следует казнить, как я заслужил.
Он всхлипывал, упав к моим ногам. Затем последовала исповедь, ужаснее которой вряд ли можно было придумать. Сколько злодеяний, убийств, растлений - это было чудовищно!
- Все это я совершил, может ли Бог меня простить?
- Хвала Богу, Он может и хочет сделать это точно так же, как Иисус простил твоего сотоварища-разбойника на кресте.
- Тогда молись со мной, чтобы так и было.
И это произошло. Господь услышал молитву и даровал Свой божественный мир и этой окровавленной совести.
- Товарищи, - сказал затем предводитель, - тем не менее нам должно умереть, так давайте же по крайней мере напоследок будем честными. Я расскажу Чека обо всем, что мы делали!
- Сделай это, раз Бог тебе велит, - отвечали его прежние подручные в убийстве.
Этих часов и дней я никогда не забуду. Когда Иисус входит в темницы и в сердца узников, то тюрьма становится раем, а преступник агнцем, и грязная камера преобразилась в храм Божий. Как некогда гадаринский одержимый сидел у ног Иисуса и слушал Его речи, так уселись на корточки вокруг меня арестанты и слушали. Они впитывали каждое слово, всему сопереживали, хвалили и благодарили Иисуса за откровение и прощение, полученное ими. Когда я думал о том, что однажды вынужден буду покинуть эту камеру, мне становилось не по себе, и стены как будто взывали ко мне:
- Не уходи, потому что мы всегда будем скрывать в себе таких вот людей, и не будет никого, кто бы рассказал им об освобождении из вечной темницы.
Вместо проклятий в нашей камере раздавались песни, и молитвы поднимались к Божиему престолу. Тюремная охрана была крайне удивлена тем, что здесь происходило, и эти события дошли до председателя суда.
В молитвенной камере все ее обитатели забылись в глубоком сне. Подсунув под голову жалкие лохмотья, укрывшись грязной одеждой, каждый занимал свой уголок на грязном полу. Скудный свет ночника призрачно плясал на черных кудлатых головах, и ночные тени тихонько скользили по искаженным лицам. На полу двигались бесшумно и деловито тысячи маленьких ужасных хищников, мешавших мирной дреме. Заключенные беспокойно ворочались с боку на бок, чтобы от них отбиться, но напрасно.
Я был так изможден всеми лишениями и трудами, что едва мог держаться на ногах, поэтому рано ложился. Я засыпал так крепко, что даже наши маленькие враги не в силах были меня разбудить. Между тем, открылась дверь нашей камеры. Скрежет ключа в необычный час обеспокоил нас всех, от него даже я проснулся. С внутренней дрожью мы ждали, что будет. Тут охранник закричал:
- Офицеры, священник и М. - готовиться, в пять утра пойдете на этап.
Все молчали. Заключенных тронула мысль о том, что пришел час расставания. Один дал мне свой пиджак, единственную защиту от ночного холода, другой подложил мне под голову свое пальто, третий разложил на полу свои лохмотья, чтобы я мог лучше отдохнуть остаток ночи. Офицеры, священник и я лежали с открытыми глазами и думали о наших близких, с которыми так долго были в разлуке и не могли послать им весточку или увидеться. Ни один звук не дошел бы до них сквозь запертые железные двери, и для них мы, если нас отправляют в Соловки, были бы без вести пропавшими. Души наши вели долиной смертной тени, воды смыкались над нашими головами, но и мы могли вместе с псалмопевцем воскликнуть из глубины души: "И тогда Ты со мной!"
Сознавая эту близость Божию в величайшей скорби, я, смертельно усталый, снова крепко заснул.
И тут Бог во сне сказал мне: "Утешься, ты будешь свободен". Я увидел все детали своего освобождения, видел, как меня выводят, как я спешу к верующим и несу им весть радости, а потом на поезде еду домой. В безграничной радости вновь обретенной свободы моя душа ликовала во сне.
И, как некогда ангел Петра, кто-то тихонько толкнул меня в бок, потряс, мягко провел по лицу и сказал:
- Вставайте, вас вызывают!
Я сонно приподнялся и никак не мог окончательно прийти в себя; разбойники стояли у моей постели и преклоняли колени, охранник в открытой двери кричал:
- Вставай, бери вещи, ты свободен!
Я сидел без движения и не знал, во сне это или наяву. Во мне боролись радость и печаль. Охранник нетерпеливо крикнул во второй раз:
- Собирай вещи, ты свободен!
И так как все еще не в силах был поверить, он сплюнул и сказал:
- Во чудак, ему говорят, свободен, а он не верит!
Но мои разбойники обнимали меня, хватали за руки и говорили:
- Ты действительно свободен!
Постепенно я смог осознать великую радость, и она овладела мной.
Невозможно описать час расставания. Каждый должен был что-то сказать, попросить передать привет, поблагодарить или сделать мне что-либо приятное. Мы в последний раз вместе преклонили колени и хвалили и славили Бога за пережитые в тюрьме благодатные времена. У моих сотоварищей в глазах стояли слезы. Затем распахнулась дверь - железная рука, которая с такой жестокостью вырвала нас из жизни. Я медленно пошел к ней, сопровождаемый восклицаниями и приветствиями до тех пор, пока тяжелое железо не сомкнулось за мной. В коридоре меня не ждали вооруженные люди, я был свободен. Я вошел в кабинет, чтобы взять документ об освобождении, там меня ожидал друг из нашей деревни, который меня и забрал. Я вышел на улицу - за долгое время впервые без охраны. Люди толпились кругом, а я был среди них, как чужой среди живых. От чистого воздуха после долгого пребывания в удушливой атмосфере тюрьмы у меня захватило дыхание. Я шел обратно той же дорогой, которой меня несколько месяцев назад вели солдаты, но насколько по-иному и думалось, и все вокруг воспринималось теперь. Я был свободен, как птичка небесная, поющая в воздухе утреннюю песню, свободен, как голуби на крыше, которым я тогда так завидовал. - И все же не свободен. Мне было выделено лишь небольшое пространство, только квартал, в котором я мог поселиться по своему выбору, но покинуть его председатель ГПУ запретил мне строжайшим образом.
Моя жена с великим трудом узнала о том, где я нахожусь, и с помощью некоторых братьев использовала все возможности, чтобы добиться моего освобождения. Как раз в ночь перед отправкой меня на крайний север пришла телеграмма из М. с приказанием немедленно выпустить меня из тюрьмы и передать материалы обвинения соответствующим властям. Сам я должен был оставаться в городе и ожидать решения.
Друзья, которые все время снабжали меня в тюрьме пищей, жили в получасе ходьбы. По пути к ним я часто садился, потому что ноги отказывали. Друг, который прибыл за мной, поддерживал меня, и наконец мы добрались до дома дорогих братьев и сестер. Велики были их изумление и радость. Была приготовлена праздничная трапеза, и после того, как я немного отдохнул, мы на трамвае поехали в город, чтобы приготовить благодарственное богослужение, потому что у меня в том месте было много друзей. Этот чудесный вечер я никогда не забуду.
В час ночи я сел в поезд, который повез меня к родным. Я уже послал телеграмму домой о своем освобождении.
Может быть, что этим шагом я, как некогда Иона, нарушил ожидание часа Божия и наверное поэтому я должен был претерпеть последние тяжкие времена. Но мысль о том, что меня еще раз арестуют, была для меня невыносима, и я преступил правительственный запрет и покинул это место.
Ну, хорошо, теперь я был свободен, но жил постоянно в бегах. Мои враги не унимались, и я вынужден был все время менять место пребывания, чтоб замести следы. Лишь на краткие часы я соединился с моей дорогой семьей, а затем снова исчез из нашей деревни. Время от времени я жил в горах и в самых разных городах, а также устраивал евангелизационные лекции, где это только было возможно, но это никогда не продолжалось долго, власти нащупывали мой след, и мне снова приходилось бежать. Положение мое становилось все невыносимее. Жена и дети столкнулись с большими трудностями; арестовали дочь и пытались узнать о том, где я. И хотя ее освободили, но они жили в непрестанном страхе и настоятельно просили меня покинуть Россию. Сначала я этого не хотел, потому что мне было жаль оставлять столь широкое поле для работы, которое всегда было мне предоставлено. Но и я тоже видел, что другого выхода у меня не остается, если я не хочу вновь исчезнуть за стенами ГПУ. И - я знал это - во второй раз я бы оттуда так легко не вышел. С большим трудом мне удалось в одном городе достать заграничный паспорт благодаря посредничеству добрых друзей; могу сказать - Бог склонял сердца человеческие, иначе это было бы невозможно. Другие ожидали месяцами и не получали ни паспорта, ни визы.
Перед отъездом мне еще многое было нужно привести в порядок, чтобы обеспечить ближайшее будущее моих близких. Когда это было сделано, я предпринял прощальный объезд общин. В городе А. я получил письмо от жены с известием: "Дорогой К., не приезжай домой. На тебя заявили в ГПУ, и они хотят отнять у тебя заграничный паспорт и посадить тебя в тюрьму. Тебя обвиняют в том, что ты получил его нечестным путем. Во второй раз я этого не переживу, мы все просим тебя немедленно выехать за границу".
Это было для меня тяжким ударом. Я вынужден был покинуть Россию, не попрощавшись. Кто мог знать, увижу ли я когда-нибудь еще жену и детей. В понедельник вечером медленно тронулся поезд, увозивший меня на Запад. На станции не было никого, кто пожал бы мне руку на прощание. В дали исчезали огни деревни, колеса катились, мимо проносились телеграфные столбы. Ужасное чувство одиночества холодной рукой охватило мое сердце и сжало его железной хваткой.
Поезд миновал и следующий город. Я шел по вагонам, и когда проходил мимо одного купе - увидел в нем мою жену, детей и зятя. Радость и удивление были столь неожиданными, что я не мог вымолвить ни слова. Я тоже захотел ехать в этом вагоне и на следующей станции купил себе плацкарту, но навстречу мне выбежала моя дочь и закричала:
- Папа, оставайся-ка на этой станции, за нами едет коммунист из наших мест и пристально за нами следит.
Я в спешке вынес свои вещи, потому что оставаться было крайне опасно, нанял повозку, чтобы проехать к знакомым, жившим в степи, и переждать до следующего поезда, чтобы оказаться вне опасной зоны. В Р. я снова встретился со своими, прямо в лесу мы скромно отметили помолвку моей младшей дочери и мой отъезд. Это были незабываемые часы. Мы читали гл. 17 от Иоанна и молились вместе. День пролетел слишком быстро. К вечеру все близкие проводили меня на станцию. Вдали появились два больших фонаря, подлетел поезд. Последние объятия, рукопожатия, мой сын, который должен был сопровождать меня за границу, вошел со мной в вагон, колеса пришли в движение, сначала медленно, потом все быстрее. Со слезами на глазах я смотрел, как исчезают силуэты моих дорогих, белые платки мелькали все дальше и дальше, - и мы в разлуке. Встретимся ли мы на этой земле? О, незабвенные, любимые мои, сколько радостных часов делил я с вами, сколько страданий мы вместе перенесли! Как часто изгоняли мы смертельный страх совместной молитвой, как часто разносило нас по разным местам. Как мы воочию видели и восхваляли чудесную защиту Божию, предаваясь и доверяя Ему!
В X. я несколько дней оставался у дорогих братьев и сестер, которые как раз назначили богослужение. Я рассказывал о гл. 2 Откровения. После благодатной службы я распрощался, и многие говорили сквозь слезы: "Ты счастливец, ты уезжаешь. Мы же должны оставаться здесь. Ах, когда же придет время, чтобы и мы возликовали о Сионе?" Мне поручили передать множество приветов с просьбами:
- Привет всем детям Божиим за границей. Скажи им, как здесь у нас обстоит дело со стеной Иерусалима. Молитесь за нас!
Брат К. в М. схватил меня за руку и сказал со слезами на глазах:
- Ты свободен и отправляешься к братьям за рубеж. Помните обо мне, потому что я каждый час ожидаю, что снова попаду в ГПУ. И один Бог знает, что со мной тогда будет.
И как же тронули эти слова мое сердце, потому что я-то знал что это такое.
Скорый поезд подвозил нас к пограничной станции Паспортный контроль, таможенный досмотр - все протекало без осложнений. Затем мы медленно тронулись через границу страны революции со всеми ее страхами, со всей несвободой - на чужбину к свободе.
Теперь я в Германии. Приветы братьев по ту сторону границы страдающих во имя Иисуса, я передал по назначению. Мой опыт - это лишь мелкий фрагмент той великой невзгоды, сквозь которую проводятся многие из детей Божиих в России. И пусть эти записки побудят вас, Божиих детей на Западе, которые могут свободно возвещать Евангелие Царя нашего, дорожить временем и да достигнет вашего сердца поручение и просьба наших братьев'
- Молитесь за нас!
|
