Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Русская Церковь в 1920-е гг.
Мария Минчик и Георгий Минчик
Оп. без подписи в "Дмитровский вестник", 30.10.2001, http://anpnews.ru/dmit_r/show.shtml@d_id=71523.html
Мария Минчик - 1887 – 1978.
См. мемуар Минчик о гибели брата.
Они познакомились на XII съезде естествоиспытателей в 1912-м. Георгий с золотой медалью закончил Московский университет, Мария - Высшие женские курсы. А еще она слушала лекции учителя Георгия - основателя Московской геологической школы профессора Алексея Павлова.
У них есть общие интересы. К тому же они молоды, а впереди - целая жизнь.
Торжественный обряд венчания. Обручальные кольца. И золотая монетка - невесте в туфлю. На счастье и чтобы не знать нужды. Ее надо сохранить на всю жизнь...
ВЛАСТЬ РАССУДИЛА ИНАЧЕ
- Так, - встрепенулся опер НКВД, - золотая монета царской чеканки...
А еще ноты оперы "Жизнь за царя", журнал "Столица и усадьба" с изображением царской семьи, жетон в честь 300-летия дома Романовых. Это уже на монархический заговор потянет.
Москва. Июнь 1941 года. Второй день войны. Самой убийственной в истории человечества. А в квартире академика Георгия Федоровича Мирчинка уже несколько часов идет обыск.
Реальный враг с запада идет по нашей земле. А в столице ищут и арестовывают мифических врагов.
Ради выполнения плана, рапорта об успехе "операции", в надежде на лишний ромб в петлице.
Эти обыски и допросы, компромат и издевательства - путь к уничтожению лучших людей государства. А по существу, пособничество реальному врагу.
- Так, - говорит опер, глядя на огромную библиотеку ученого. - Хлама много. Будем разбирать.
Оперативники разбирают полы, просматривают переписку, проекты.
События последних дней чередовались стремительно и разворачивались самым непредсказуемым образом, нанося удары один за другим.
Возвращение Георгия Федоровича из поездки на север, а следом война и арест...
Лето, жара. Хлопоты по подготовке к переезду на дачу. И заявление правительства о вероломном нападении врага, рвущее на части всю предыдущую жизнь.
Георгий Федорович приехал с дачи домой. Он сказал жене:
- Мне захотелось увидеть тебя...
Ночь прошла в тревоге. Первая военная ночь. Свет не зажигался, беспрестанно звонил телефон.
А утром Георгий Федорович, простившись, ушел на службу.
Белый китель, фуражка. На лице - тревога. И вдруг он вернулся.
- Я пришел еще раз поцеловать тебя, - пояснил жене.
А потом ушел.
Белый китель, фуражка, родное лицо и знакомая походка скрылись навсегда.
23 июня 1941 года заведующий отделом Геологического института Академии наук СССР академик Георгий Федорович Мирчинк был арестован.
Оборвалась научная деятельность человека с европейской известностью, редкого знатока четвертичной геологии. И это признание коллег состоялось совсем недавно.
1932 год. II Международная конференция Ассоциации по изучению четвертичного периода. В числе главных героев - ученый из СССР, сделавший пять фундаментальных докладов. Профессор К. Абсолон (Чехословакия): "Профессор Мирчинк позволил нам увидеть колоссальный клад его знаний".
1936 год. III Международная конференция. В числе главных - блестящий доклад Г. Мирчинка о континентальных четвертичных отложениях Русской равнины.
1941 год. Академик Г. Мирчинк - президент советской секции Ассоциации.
А еще было одно малозаметное, но многозначащее событие. В канун 1934 года у Георгия Федоровича дома собрались его ученики. Учителю - 45 лет, двадцать пять из них - в науке.
В приветственном адресе выведено: "Мы пришли к Вам не как к профессору Мирчинку - авторитетному консультанту ряда советских организаций, лучшему знатоку четвертичной геологии - ученому с мировым именем. Мы пришли к нашему общему другу, отзывчивому и чуткому. Мы пришли к нашему старшему товарищу, всегда и всем готовому помочь, к человеческому человеку, создавшему вокруг себя атмосферу исключительной теплоты, так хорошо знакомой каждому из нас. Мы пришли к нашему учителю, который личным примером сумел передать нам стойкость, упорство и беззаветную преданность геологии".
Что может быть выше такой оценки своих учеников?!
Впрочем, и его учитель академик Алексей Петрович Павлов считал одной из главных своих целей - готовить продолжателей своего дела. И, помимо Георгия Мирчинка, среди его воспитанников были: Сергей Добров, Александр Мазарович, Евгений Милановский... Всех и не назовешь!
Завершив учебу в Московском университете, Георгий Мирчинк стал преподавателем, очень скоро получил звание профессора.
Его студенты слушали лекции о прошлом нашей планеты, геологических отложениях, доставшихся современному поколению от предыдущих эпох. Но главной темой всей научной деятельности стал четвертичный период геологической истории.
Георгий Федорович учил молодежь, участвовал в создании Московской Горной академии и Московского геолого-разведочного института, был проректором МГУ. А еще он был ученым, сделавшим основой своей деятельности - практику. Поволжье, Кавказ, Дон, Белоруссия, Урал, Сибирь - эти и многие другие места, где с геолого-разведывательными партиями побывал ученый. Вместе с коллегами Мирчинк открывал новые месторождения полезных ископаемых, выступал консультантом строительства крупнейших объектов страны.
Как никто другой он знал особенности строения долин рек, особенности их возникновения, поэтому назначение его консультантом строительства канала Москва-Волга не стало неожиданностью. Специалист именно такого уровня мог дать точные своевременные предложения. Искусственную реку собирались пускать в кратчайшие сроки, а геология трассы виделась сложной. Да и, как сейчас говорят, нештатные ситуации при возведении плотин, водохранилищ и гидроузлов возникали часто.
Георгий Федорович выезжал на участки 128-километрового русла, принимал специалистов у себя, знакомился с выводами исследований научных лабораторий Москваволгостроя. Работал тщательно и энергично.
Специалистов на трассе канала было много. Профессор Борис Личков, его товарищ и ученик профессора Павлова Сергей Добров, находившиеся здесь в качестве заключенных, молодая выпускница института Александра Якушова... Но Георгий Мирчинк был один. И не случайно, что после завершения стройки его наградили орденом Трудового Красного Знамени...
Мирчинк был на Севере. В Новгородской области велись геологические изыскания в районе реки Мсты. Как всегда - оценка работы коллег, предложения на будущее.
Будущее отчетливо виделось. Но была середина июня 1941 года, и никто не знал, что через несколько дней начнется война.
Завершив дела, академик Мирчинк вернулся в Москву...
Специалисты из НКВД искали до полуночи, да так ничего существенного не нашли. Уходя, "обнадежили": к 5 июля все прояснится.
3 июля прояснилось, что ситуация на фронте тяжелая. После выступления И. Сталина началась запись в народное ополчение.
А вот ситуация с арестом академика Г. Мирчинка и после обещанного срока не изменилась. Из приемной НКВД на Кузнецком мосту Марию Евгеньевну отправили за ответом о судьбе мужа на Лубянку, а оттуда - в Бутырку.
"Такого нет", - ответили там.
На следующий день - все сначала: Кузнецкий мост - Лубянка - Бутырка. И снова: нет...
16 октября Москва - на осадном положении, и искать негде.
Наконец, после многих обращений Мария Евгеньевна узнала: в феврале 1942 года муж переведен в Саратовскую тюрьму, а 25 мая ей сообщили ошеломляющую новость: ее муж умер. Так и не дожив до суда.
Власть, оборвавшая жизнь известного ученого, повела себя так, словно ничего и не случилось. Никаких репрессий или ущемления в правах семья не испытывала. Дочь Татьяна свободно поступила в Московский университет.
В 1946 году был опубликован некролог о смерти, а также статья Г. Мирчинка об основах четвертичного периода на территории СССР, в 1953 году в музее землеведения установили его бюст. Вдове академика назначили пожизненную пенсию, восстановили льготы.
Только вот с реабилитацией "монархиста" и "заговорщика" никак не получалось. Власть не хотела признавать своего преступления и нашла, казалось бы, убедительную отговорку: раз не судили, значит, и реабилитировать не в чем. Словно и не случилось незаконного ареста, лишения свободы и гибели человека. И лишь в 1990 году академика Георгия Федоровича Мирчинка наконец-то реабилитировали.
Занимаясь наукой, он говорил: если я не возьму эту работу, то она не состоится. Власть рассудила иначе, она уничтожила "колоссальный клад знаний".
Любовь Турбина
Дело смоленских церковников
Ист.: http://www.hrono.ru/slovo/2003_03/turbina03_03.html
Предлагаемые читателю записки — лишь незначительная часть семейного архива Марии Евгеньевны Мирчинк, урожденной Залесской, родной сестры отца моей мамы. Написаны эти воспоминания были в начале 60-х годов, а переданы мне на хранение в начале 70-х, что совпало с рождением моей дочери, первой из поколения правнуков Марии Евгеньевны. Таким образом мемуары передавались в будущее, возможность их напечатать еще при моей жизни даже не рассматривалась. Мое дело было такое — хранить: дай Бог, правнуки смогут напечатать. Опасным казалось даже держать их дома…
Автор воспоминаний, М.Е. Мирчинк, родилась в 1887 году, окончила Высшие женские курсы в Москве, специализировалась по палеонтологии; работала в академическом институте, она автор ряда научных работ, а также опубликованной в 1940 году биографии своей научной руководительницы, известной исследовательницы геологии Белоруссии А.Б. Миссуна. В книге Д.В. Наливкина «Наши первые женщины-геологи» М.Е. Мирчинк посвящена статья, содержащая, правда, ряд биографических неточностей. Не ставя под сомнение научную компетентность Марии Евгеньевны, убеждена, что в первую очередь она — прирожденный литератор, о чем и свидетельствуют публикуемые здесь воспоминания. Я не знала и не знаю человека, который бы помнил наизусть столько стихов, сколько помнила их Мария Евгеньевна, и для кого поэзия была бы столь же насущной необходимостью. В девяносто лет, за два года до кончины, близкие записали на магнитофонную пленку голос М.Е., читающей наизусть свои любимые стихи — перечень их занимает более трех печатных листов. «Стихи помогли мне вынести мои потери, — говорила она. — Во время бессонницы лежишь и вспоминаешь стихи любимых поэтов»… Назову только два имени — Михаил Лермонтов и Федор Тютчев. Насколько мне известно, сама Мария Евгеньевна стихов не писала, но была их пристрастным и требовательным читателем. А вот прозу писала — записи семейных преданий, рассказы о животных, которых любила и понимала, а также таинственные истории, которые редко, но бывают в жизни почти у каждого…
Но история гибели единственного, любимого брата занимает особое место среди всего, написанного Марией Евгеньевной. Не помню, с каких лет мне были известны эти события в устном изложении. История деда, мученически погибшего «за Храм», была той тайной, которая скрепляла между собой всех членов семьи, она была тем скрытым стержнем, вокруг которого строился внутренний мир — сначала мой, затем — дочери. Трудно выносить на свет то, что прятали тщательно так долго. Ночные звонки в дверь, обыски и аресты, пережитые родителями, вошли в наши гены. Кроме того, надо было найти документальное подтверждение описанному в мемуарах процессу. После напрасных поисков в ЦГА РСФСР, а также тщетных запросов в КГБ, мне в руки попала газета «Известия» за 1922 год, где подробно, хоть и крайне тенденциозно, освещалось день за днем длившееся почти месяц «дело смоленских церковников». Корреспондент «Известий» Д. Фибих не жалел черной краски, но ведь мы привыкли читать «наоборот», за издевательскими словами проступает истинный облик осужденных — стоиков и мучеников. Также несгибаемо держалась до последних лет жизни сестра инженера В.Е. Залесского, то есть сама мемуаристка, пережившая гибель брата и мужа в тюрьме в 1942 году, а также смерть старшей дочери от болезни. Поистине могла сказать она и про себя словами поэта: «Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена», чем она практически и занималась последние двадцать лет жизни.
Приступая к чтению этих записок, надо помнить, что события, происходившие в 1922 году, изложены по памяти, тридцать лет спустя. Ранее это было невозможно — многочисленные обыски научили осторожности. После 1956 года, поверив в оттепель, М.Е. спешила перенести на бумагу все самое важное, что хранила в памяти. До последних дней она оставалась восторженной поклонницей Хрущева, который разделял в ее домашнем пантеоне место рядом с Наполеоном. Записывая давние события, М.Е. невольно расставляла акценты с учетом опыта прожитых лет. Об этом надо помнить. Те, кому я решалась показать эти воспоминания до 1982 года, находили, что автор недостаточно лоялен к советской власти и явно обеляет брата.
Теперь же, когда идеологические постулаты поменяли знаки на противоположные, читающие склонны упрекать автора, вернее, героя этих воспоминаний — брата мемуаристки — в подчеркнутой терпимости к власти, в желании проявить свои профессиональные навыки на службе обществу. К сожалению, не сохранилось никаких писем моего деда (странно называть так человека, не дожившего до сорока лет!) — в конце тридцатых, после ареста старшего брата, младший сын Владимира Евгеньевича Александр, родившийся в конце июля 1922 года — за неделю до начала судебного процесса над «смоленскими церковниками», сжег все хранившиеся дома письма своего отца. И кто осудит его за это? Но моя мама рассказывала, как рыдала моя бабушка Вера, жена Владимира Евгеньевича, над пеплом этих писем, дав наконец выход чувствам после ареста сына, при котором не проронила ни слезинки…
Мария Евгеньевна Мирчинк (урожд. Залесская). Голицыно, июль 1977
Но вернемся к трудному вопросу: как относился В.Е. Залесский к революции? Позволю себе такое сопоставление: в 1922-м, в год гибели, деду было 37 лет, поэту А. Блоку в год смерти, в 1921 году, — 41, то есть практически одно время, одно поколение и более-менее сходная социальная среда. Великий поэт потому и велик, что, выражая свое, личное, он выражает всеобщее, то, что называется «духом времени». О жертвенном отношении Блока к революции свидетельствует такая запись в блоковском дневнике между февралем и октябрем 1917 года: «Есть своя страшная правда в том, что теперь носит название большевизма».
Подгоняя по привычке решение задачи под известный заранее ответ с той же старательностью, с которой прежде доказывали, что поэт имярек революцию «принял», теперь стало хорошим тоном доказывать, что «не принял». Бесспорно одно — чувство вины интеллигенции перед народом, о котором А. Блок писал не раз, в том числе и после погрома любимого Шахматова, В.Е. Залесскому не было и не могло быть чуждо. Поэтому инженер в первую очередь хотел принести посильную пользу, «послужить» стране и народу. Как мы увидим из воспоминаний, в этом ему не было отказано до последнего часа, даже в день расстрела власть использовала его руки и мозг. Умели большевики играть на лучших чувствах своих жертв!
Но вернемся к сопоставлению мировоззрений поэта и инженера. «Я люблю гибель, любил ее искони и остался при этой любви», — исповедуется Блок в одном из писем. Он не имел детей и мог себе позволить стремиться к гибели, в отличие от того, кто взял на себя ответственность за новые жизни — к тридцати семи годам у В.Е. Залесского было трое детей. О литературных пристрастиях моего деда достоверно известно только то, что особенно любил он Достоевского, и даже назвал в его честь своего старшего сына Федором — этим обстоятельством в семье объясняли не слишком счастливую судьбу его первенца. А в семье бабушки, маминой мамы, подчеркнуто предпочитали жизнелюбие раннего Толстого, находя Достоевского болезненным и неврастеническим, что совпадало с официальным литературоведением в те годы, когда я оканчивала школу…
Хотелось бы закончить это затянувшееся вступление воспоминаниями одиннадцатилетнего Федора об отце, записанными с его слов — он находился вместе с родителями в Смоленском соборе у заутрени в Пасхальную ночь с 15 на 16 апреля на хорах: «Никогда раньше я не видел отца и маму такими счастливыми, такими красивыми, так любовно настроенными друг к другу. Мир и полное согласие царили между ними».
Итак, перед вами мемуары, которые ждали своего читателя долгие годы.
* * *
