Георгий Ореханов

Иерей Георгий Ореханов, Ольга Николаевна Ефремова (Москва)

Новые документы из фонда Архиерейского Синода РПЦЗ

http://www.russian-church.de/muc/konferenz/detail.php?nr=60&kategorie=konferenz

Многие недоразумения, связанные с историей Русской Православной Церкви в ХХ веке, связаны с тем недостатком информации, который имелся у церковного руководства с той и другой стороны. С этой точки зрения большой интерес представляют три письма, обнаруженные сотрудницей Отдела новейшей истории РПЦ ПСТБИ О.Н. Ефремовой в фонде Архиерейского Синода РПЦЗ (ГАРФ.Ф.6343 - Р. Оп. 1. Д.4; Д. 264; Д.).

Эти документы связаны с очень важными моментами церковной истории, поэтому каждый требует отдельного комментария.

1. Первые два письма написаны митрополитом Антонием (Храповицким) и адресовано Св. Патриарху Тихону. Одно из них датируется 11/24 августа 1923 года, другое (без даты) написано, очевидно, после 13/26 августа (день памяти Святителя Тихона Задонского) в том же году. Поводом для писем послужило освобождение Патриарха из под ареста и возможность для митр. Антония отчитаться о состоянии церковных дел. Таким образом, письма является первым отчетом о положении дел в РПЦЗ после известного распоряжения Патриарха Тихона от 5 мая 1922 г. о закрытии ВЦУЗ. Мы «из первых рук» получаем информацию о реакции митр. Антония на это распоряжение. Кроме того, это взгляд «изнутри» на проблему взаимоотношений ВЦУЗ и Патриарха. Наконец, большую ценность представляет описание во втором письме попыток самого митр. Антония подчиниться воле Св. Патриарха и водвориться на Афоне.

Задача митр. Антония – объяснить Патриарху, почему его распоряжение фактически не было выполнено и не могло быть выполнено, с точки зрения владыки Антония. Лейтмотив письма – мысль об отсутствии в Москве ясного представления о состоянии церковной жизни за рубежом. Митрополит Антоний указывает, что митр. Евлогий, которому, как известно, майский (1922 г.) указ Патриарха передавал управление приходами Западной Европы, является одним из 14 правящих архиереев, подчиненных ВЦУ. Эти архиереи управляют многими другими территориями. Вторая мысль – известное положение о несвободе Патриарха. Третье – ссылка на реакцию русских церковных общин по всему миру; при этом указывается, что ВЦУЗ на самом деле не издавало никаких политических актов, т.к. обращение к Генуэзской конференции и постановление о доме Романовых явилось решение Всезаграничного Собора. На этом аргументе стоит остановиться особо. Митрополит Антоний пишет, что «я же был лишь исполнитель постановлений Собора и не считал себя вправе не исполнить его решений». Это заявление из уст митрополита Антония выглядит довольно странно, т.к. до 1917 года он был последовательным противником церковных соборов, состоящих из мирян. Т.к. Всезаграничный Собор 1921 г. не может быть назван церковным в строгом смысле этого слова, следует заключить, что владыка после 1917 г. резко изменил свое мнение.

Наконец, последний аргумент – это печальное положение церковных дел за границей: ситуация в Америке, имущественные вопросы в Иерусалиме и др. местах, состояние церковных общин и т.д. Ситуация усугубляется тем, что Иерусалимский и константинопольский патриархи заявляют свои претензии на приходы в разных частях мира.

Т.о., по мысли автора письма, для нормального течения церковной жизни за границей необходим коллективный орган, состоящий из наиболее авторитетных архиереев. Особый вопрос, который в данном документе только намечается, должен ли этот орган подчиняться всем распоряжениям Патриарха.

3. Третье письмо надписано: «Письмо архиепископа Серафима митрополиту Антонию Храповицкому». Очевидно по содержанию, что написано оно архиепископом Серафимом (Лукьяновым), в то время пребывавшим в Финляндии. Оно датировано 17 февраля 1925 года, т.е. написано за два месяца до смерти Патриарха Тихона, и поэтому относится к важнейшему периоду истории русской Церкви.

Поводом для написания послужили «некоторые точные сведения» о церковных делах в России, которые «не могут быть оглашены в печати». После такого интригующего вступления мы действительно поражаемся той картиной русской церковной жизни, которая нарисована в письме. Патриарх Тихон страшно утомлен, ежедневно принимает по 50 человек, причем с архиереями говорит не более 10 минут, а с прочими – не более 5. Ни Синод, ни Патриаршая канцелярия не имеет возможности функционировать нормально. Патриарх избегает делать письменные распоряжения, ввиду возможных осложнений с властями. «Он ослаблен не только физически, но и волею – стал уступчив более, чем следует, и не имеет твердости. Поэтому против его распоряжений часто восстают архиереи открыто и тогда он отменяет свои решения».

В Москве действует своеобразный sunodos endeimussa – 60 архиереев, назначенных в разные епархии и задержанных властями. Заметим, что эта цифра приблизительно совпадает с количеством архиереев, участвовавших в Донском монастыре в обсуждении вопроса о правопреемнике умершего Патриарха Тихона. Именно эти 60 архиереев целиком и полностью определяют церковную политику. Лидером этой группы является еп. Феодор (Поздеевский).

Автор письма отмечает три особенно важных эпизода: переход на новый стиль, прием в общение Красницкого и покаяние митр. Сергия (Страгородского). В письме отмечается, что особенно энергично против кандидатуры Красницкого выступали еп. Феодор и митр. Кирилл (Смирнов). Все остальные епископы «заявили ему [Патриарху – свящ. Г.О.], что если он соединиться с живцами в Ц[ерковное] Управление, то они все объявят его живцом, а сами провозгласят своим Патриархом еп[ископа] Феодора”.

Вот такая картина, казалось, полностью подтверждающая известные гипотезы о существовании т.н. “конспиративного Синода” в Даниловом монастыре и зависимость Св. Патриарха от ближайшего окружения. Однако при серьезном анализе содержания данного письма, а также некоторых других источников, эта “концепция” оказывается совершенно несостоятельной, и, как это не парадоксально, именно в этом видится ценность данного документа. Анализируемое письмо показывает, как ненадежны были источники информации, которыми пользовались зарубежные архиереи.

Во-первых, 60 архиереев, которые якобы определяли все течение церковной жизни, беспрекословно подчинились посмертной воле Патриарха, когда речь зашла о его преемнике. И это при том, что преемник Патриарха, митрополит Петр (Полянский), был не очень популярен в среде иерархов, о чем свидетельствуют, например, материалы дневника митр. Арсения (Стадницкого).

Кроме того, несколько далее автор письма сообщает некоторые важные подробности, которые позволяют серьезно усомниться в информации, содержащейся в первой половине письма. В частности, сообщается о том, что Патриарх написал “покаянную грамоту”. О каком именно документе идет речь, неясно, однако сообщается, что первоначально это было завление “самого мирного содержания, а большевики переделали его, как хотели, а опровергать эту ложь невозможно и даже опасно”. Это свидетельство очень важно с двух точек зрения. Во-первых, оно существенно уточняет наше представление о том, что документы, вышедшие из-под пера Патриарха после его освобождения в 1923 г., являются результатом компромисса с властями, очем говорилось в докладе С.Г.Петрова на первой конференции в Венгрии. Патриарх давал один текст, а из него делали другой. Очень возможно, что именно таким путем появилось на свет и знаменитое “Посмертное завещание”. Кроме того, такая постановка вопроса противоречит сказанному ранее о полной уступчивости Патриарха, во всяком случае по отношению к властям. Все-таки он не подписывал всего подряд.

Но в письме архиеп. Серафима есть и другие положения, противоречащие сказанному в начале. Например: «Свят. Тихон пользуется громадным авторитетом и любовью». Как совместить это с полной зависимостью от окружения, совершенно непонятно.

Возникает вопрос: каким же образом мог появиться на свет столь противоречивый документ? Понять это можно, вспомнив, что период с освобождения Патриарха из заключения и до конца 1925 года характеризуется интенсивными поисками какого-то компромисса с обновленцами. Нужно иметь в виду, что среди очень авторитетных церковных деятелей существовали серьезные сторонники такого компромисса (естественно, на приемлемых для Церкви началах). К их числу относился, например, прот. Н. Чуков, приговоренный на Петроградском процессе по изъятию церковных ценностей к расстрелу и впоследствии помилованный[1]. Прот. Н. Чуков подтверждает, что в Москве присутствовало несколько архиереев, давших подписку о невыезде, но называет более скромную цифру – 20 человек[2]. Прот. Н. Чуков в своем дневнике неоднократно сообщает, что в среде близких ему священнослужителей было много сторонников указанного компромисса, причем эти сторонники благосклонно отнеслись к переговорам с В. Красницким, считая, что его воссоединение с церковью будет благотворным актом, если только последний согласится принести покаяние. Прот. Н. Чуков свидетельствует, что шаги по установлению контактов с Православной Церковью предпринимал не только В. Красницкий, но и другой известный деятель обновленчества, прот. А. Боярский[3]. Компромисс был возможен только при определенных условиях, одним из которых было признание достаточно авторитетной группой обновленцев не имеющими силы решений обновленческого лже-собора 1923 г. о осуждении Патриарха Тихона. Есть сведения, что именно этот вопрос обсуждал со своими сторонниками прот. А. Боярский[4].

Совершенно очевидно, что эти контакты были крайне неприятны с одной стороны, обновленцам, потому что их успешность стала бы для обновленческого движения в целом катастрофой. С другой стороны, в таком варианте (покаяние В. Красницкого на условиях Патриарха и признание недействительными решений собора 1923 г.) такие контакты были крайне невыгодны Е.А. Тучкову, потому что в этом случае его главная цель (дискредитация Св. Патриарха и церковный раскол) не могла быть достигнута. Поэтому и тем, и другим было выгодно представить реальные контакты В. Красницкого с Патриархом в искаженном виде, отсюда «свидетельства» о зависимости и несвободе Патриарха, «консперативном Синоде» и т.д.

Таким образом, мы приходим к заключению о том, что владыка Серафим (Лукьянов), готовя свое письмо, пользовался источниками информации, близкими к ГПУ или обновленцам.

Этот вывод является яркой иллюстрацией того положения, с которого мы начали свою публикацию: многие болезни внутрицерковной жизни могли бы быть уврачеваны, если бы те или иные стороны имели более ясное и полное представление о тех или иных конкретных ситуациях в жизни церкви.

[1] См. по этому поводу его дневник за 1924 год: Чуков Н., прот. Один год моей жизни // Минувшее. М. – СПб., 1994. № 15 (публ. В.В. Антонова).

[2] Там же. С. 530.

[3] Там же. С.560.

[4] Там же.

[не позднее августа 1923 г.] [1]

Ваше Святейшество!

Если хотя это письмо дойдет до Вас, то благоволите принять от Заграничной Иерархии, духовенства и всех беженцев радостное поздравление со днем Ангела и с возвращением из-под ареста.

В день святителя Тихона Задонского в Белграде, Карловцах, да и везде в беженских поселениях служили торжественные молебны о здравии и спасении Вашем, и во время Вашего тюремного сидения на всех службах читались повсюду ектении и молитва о Вашем избавлении и рассылались из Заграничного Синода во все страны петиции о содействии тому заграничных государств и конфессиональных учреждений.

Журналы Карловацкого и иных Соборов и информационные доклады посылались Вам чрез Ригу, по-видимому, до Вас не доходили, судя по Указу Вашему о закрытии Заграничного Церковного Управления, из коего видна была полная неосведомленность Ваша касательно состава и деятельности последнего, все же принявшего помянутый Указ к исполнению и закрывшегося. Теперь все эти материалы снова Вам посылаются с маленькой надеждой, что хоть на сей раз они до Вас дойдут.

Я лично заинтересован более всего тем, как Вы найдете[2] мою заметку в «Новом времени»: «Не должно смущаться»; понял ли я Ваше настроение и цель Вашей декларации касательно отношения к советскому правительству. После одного заседания нашего Синода я возобновил свои прошения Афонскому Киноту о возвращении на Св. Гору, что мне было обещано при моем временном отбытии оттуда в сентября 1920 года (после 5 месячного там пребывания). Однако, этого обещания Кинот не исполнил и по возвращении моем в Константинополь осенью 1920 года не дозволил мне снова водвориться на Св. Горе, тогда Патриарх Сербский пригласил меня к себе, и вот с 14 февраля 1921 года я сижу в Сербии. Мое вторичное прошение осенью 1922 года было такое униженное, что Кинот Афонский согласился на мое возвращение и прислал указ, а через 14 дней, когда я уже успел выехать из Карловец и добраться до Белграда, неожиданно снова прислал мне туда отказ, прикрытый всякими любезностями. В Финляндию тоже правительство тамошнее не пускает меня. Вот и приходится маяться здесь и вести дело церковное со своими собратьями, но[3] лжебратией, от которой я собственно и хотел уйти. Разумею отнюдь не сербов.

А в Царьграде мой недавний друг Мелетий оказался вторым Несторием. Вероятно, Вы получили их декреты, совершенно разрушающие православные каноны. Греки впрочем уже изгнали Патриарха-масона, избив его до полусмерти. Он в 3 месячном «отпуске» на Афоне, но, как слышно, никогда не возвратится на кафедру Златоуста. Декреты же их имеют [ввиду] несомненный и решительный раскол в православных церквах, более продолжительный и острый, чем раскол болгарский. Спасибо трем Восточным Патриархам, которые с негодованием отказались от посылки депутатов на тот нечестивый совет, где было не более 6–7 епископов (вернее – пяти), и в том числе свергнутый с кафедры А. Александр (Немоловский), ложно назвавшись[4] в их информациях представителем Русской Церкви, каковым был пожалуй Преосвященный Анастасий, покинувший конференцию в Царьграде после первых заседаний. Замечательно, что англичане, которым старался угодить Мелетий, более других негодуют на него за новаторство.

Нашему временному Синоду подчинились до сего дня 3 архиерея в Китае, 3 – в Харбине, один – в Аляске, один – в Японии[5], один – в Иерусалиме, а также их паства и миссия.

Если Ваше Святейшество получите свободу сношений с заграницей, то мы адресуем все эти учреждения непосредственно к Вам, если пожелаете.

Америка, то подчиняется Синоду, то нет. В бедах к нам аппелирует, а на ревизионный отчет Епископа Антония не дает объяснений, хотя там изложены тяжкие обвинения свидетельских показаний, особенно по VII и VIII заповеди. Сейчас получил печальную телеграмму о том, что в Иерусалиме отнимают у нашей миссии ключи от церкви Св. Марии Магдалины, где гроб Елизаветы Федоровны. Делает это Патриарх Дамиан по интриге архимандрита Серафима, который привез ее тело. Серафим хлыст[6], живший около Распутина.

Прошу Вашего Святительского благословения ВАШЕГО СВЯТЕЙШЕСТВА.

ГА РФ. Ф. 6343. Оп. 1. Д. 4. Л. 192–194. Машинопись с правкой рукой митрополита Антония (Храповицкого). Подпись отсутствует.

* Пропущенные по смыслу слова и раскрытые сокращения заключены в квадратные скобки.

[1] Датировано по содержанию письма митрополита Антония (Храповицкого).

[2] Слово «найдете» вписано рукой митрополита Антония.

[3] Слово «но» вписано рукой митрополита Арсения.

[4] Так в тексте. Должно быть «назвавшийся».

[5] Текст «один – в Японии» вписан над строкой рукой митрополита Антония.

[6] Слово «хлыст» вписано рукой митрополита Антония.

ротоиерей Николай Артёмов (Мюнхен)
Отзыв на доклад иерея Георгия Ореханова

Надо заметить, что упоминаемый в письме митр. Антония епископ Стефан (Джубай) был не "Петербургским", а "Питтсбургским". К сожалению до настоящего времени не поступило ответа на вопрос, возникла ли эта ошибка при перепечатке документа, или же она содержится в самом документе. Далее, мне представляются сомнительными следующие выводы:

1) что митр. Антоний сменил свою точку зрения на участие мирян в Соборах. Вопрос о составе Соборов (Всероссийского и Карловацкого) не входит в задачу письма. Автор письма принимает положение как есть, всего лишь в апологетическом ключе описывая факты, и притом расширяя вопрос о Царе ссылкой на "единогласие", имея ввиду всех архиереев. Конечно, митр. Антоний продолжал считать голос архиереев решающим. При этом он в вопросе о "доме Романовых" старался проводить свою линию, которую считал нравственно правильной. После роспуска зарубежного ВЦУ до самой кончины митр. Антония не было соборов с участием мирян, и все полномочия принял на себя возглавляемый им Архиерейский Собор. Но и из этого нельзя делать односторонних заключений. Вообще-то политика митр. Евлогия, опиравшегося на мирян, могла лишь подкрепить митр. Антония в его воззрениях. Никаких данных о том, что он сменил свои убеждения, не существует. Имея свое мнение, иерарх считался с практикой Русской Церкви.

2) "что владыка Серафим (Лукьянов), готовя свое письмо, пользовался источниками информации, близкими к ГПУ или обновленцам". Этот вывод представляется чрезвычайно смелым и поспешным. Он не достаточно документирован. Например, сотрудничество в те годы уже подозревавшегося архиепископа Серафима (Александрова) документировано публикацией сводки ГПУ от 13.03.1922 (см. Архивы Кремля, Политбюро и Церковь, кн. 2, стр. 58-59). Вообще, по моему мнению, информация письма несет отпечаток устной. Здесь не столько противоречивость, сколько разбросанность и одновременность разных впечатлений. Скорее всего данная информация - плод личной встречи со священнослужителем, или даже несколькими лицами, активными в церковной сфере. Такие встречи, как известно, бывали. Информация была свежей и митр. Серафим постарался передать сказанное в максимально полном объеме. То, что при устном предании реальная цифра возрастает от, например, около 30 архиереев вдвойне до 60, нормальное явление. Вместе с тем, мы знаем из "Следственнго дела Патриарха Тихона", что Святейший Патриарх запрашивал разрешение у ГПУ на пребывание в Москве 36-и архиереев. В этот запрос, пожалуй, не включены те, которые уже располагали таковым разрешением. Все это следовало бы проверить. Каждый из элементов повествования (роль архиепископа Феодора, объявление св. Патриарха Тихона "живцом", его усталость, его зависимость, а также и любовь к нему) представлен в сгущенных красках. Это тоже нормально для устного предания и, к тому же, соответствует атмосфере того времени. Отсюда мой вывод:

3) как в вопросе о митр. Антонии, так и касательно содержания письма архиепископа Серафима в целом, нам следует скорее отметить животрепещущую многогранность потока церковной жизни, приводящую и в наши дни к самым "противоречивым" результатам, среди которых мы живем и действуем, учитывая те или иные аспекты реальности, часто в их удивительной одновременности. В этом смысле все три документа представляют собою большой интерес для данного периода.

Станислав Геннадиевич Петров (Новосибирск)
Отзыв на доклад иерея Георгия Ореханова

В той части письма архиепископа Серафима, в которой говорилось о "покаянной грамоте" патриарха Тихона, речь идет, вне всякого сомнения, о "покаянном" заявлении Патриарха в Верховный суд РСФСР от 16 июня 1923 г. Именно об этом документе, не только подписанном, но и самолично написанном Патриархом, циркулировали подобные суждения в церковной среде ("Не верьте тому, что пишут в газетах", и т.п.). Вообще же из содержания письма архиепископа Серафима я для себя ничего ранее неизвестного мне не почерпнул. Практически все сообщаемое, за исключением двух-трех сюжетов, прежде всего о Соловках и о Финляндии, мне так или иначе оказалось знакомо. По-видимому, Серафим аккумулировал в этом письме поступившие к нему по разным церковным каналам сведения, которые бытовали в России устно.

Отметим при этом, что владыка состоял в непосредственной переписке и с самим патриархом Тихоном (ВРХД. 1975. 115. С. 88-90). Сходные сведения из церковной среды, в том числе и от Святителя Тихона, поступали и в ГПУ, соответственно отражаясь в различных чекистских сводках, отчетах, докладах и т.д. Например, согласно Тучкову, сведения о позиции епископа Феодора (Поздеевского) и о Даниловом монастыре высокопоставленный чекист получил от самого Патриарха (Архивы Кремля, Политбюро и Церковь, кн. 2. С. 407). Да и граница, разделявшая обновленцев и "тихоновцев", не была в общем-то непреодолимой, что наглядно продемонстрировано в письме на примере митрополита Сергия. Сегодня - обновленец, а завтра после покаяния и на определенных условиях - уже под омофором патриарха Тихона. И чекистские осведомители и агенты из духовенства и мирян, и признающие патриарха Тихона и отвергающие его обновленцы, и зарубежные архиереи - все они "варились" в одной информационной среде, но каждый из них давал тем или иным событиям свои собственные оценки и расставлял свои собственные акценты. По-моему, архиепископ Серафим поделился в своем частном письме с митрополитом Антонием сообщениями, полученными из России и признаваемыми теми, кто их передавал, точными (см. начало письма). Но за верность и точность этих сведений сам владыка поручиться не мог, о чем он и уведомил своего адресата в конце документа. Можно предположить, что архиепископ Серафим просто передал полученную "свежую" информацию из России в той форме, в какой она поступила к нему. Я не стал бы столь однозначно и категорично утверждать, что архиепископ Серафим пользовался источниками информации, близкими к ГПУ или обновленцам, и что зарубежные архиереи пользовались ненадежными источниками информации, т.к. сразу же возникает естественный вопрос: что значит "надежные" источники информации в советских условиях и что значит источники информации, близкие к ГПУ и обновленцам? Патриарх Тихон - это надежный или ненадежный источник информации? близкий или не совсем близкий к ГПУ и обновленцам? и т.п. Понятно, что жизненная реальность намного богаче, чем те или иные ее оценки. Как думается, и позиция Патриарха как главы Русской церкви в той или иной ситуации складывалась под воздействием многих факторов: и требований власти, и интересов Церкви, и требований архиереев, и т.д. Где - то Патриарх шел на компромисс, на отмену своих уже принятых решений, где-то был неуступчив, где-то категоричен, где-то искал равнодействующую интересов разных сторон. Поэтому в письме и отразились самые разные ситуации, стороны деятельности и характеристики поведения Патриарха, кажущиеся на первый взгляд несовместимыми.

Объяснение же о. Г. Орехановым и О.Н. Ефремовой сообщения этого письма, связанного с попытками патриарха Тихона объединиться с обновленцами, в частности, с В. Красницким, к сожалению, не выдерживает критики. Авторы доклада считают, что данным попыткам главы Русской церкви противодействовали Тучков и сами раскольники путем распространения "свидетельств" о зависимости и несвободе патриарха, о "конспиративном Синоде", нашедшим отражение в письме архиепископа Серафима. Однако абсолютно точно известно, что вариант объединения Патриарха с Красницким был инициирован и продавливался Тучковым с согласия Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б) как условие легализации патриарших высших церковных органов (Священного Синода) с целью дальнейшей дискредитации Патриарха и внесения еще большего, говоря чекистским языком, "разложения" в Русскую Церковь и прежде всего ради откола от Святейшего Тихона наиболее непримиримо настроенных к обновленцам архиереев, приходского духовенства и мирян. Поэтому выводы авторов доклада о крайней невыгодности для Тучкова контактов Патриарха с Красницким являются ошибочными. Привлечение же для доказательства этих выводов дневника протоиерея Н.К. Чукова, священника с далеко не безупречной репутацией, будущего митрополита Григория, не совсем корректно. При этом вне поля внимания о. Г. Ореханова и О.Н. Ефремовой остался значительный массив документальных и повествовательных источников, самым тесным образом переплетающихся с изложенными в письме сюжетами и подтверждающими достоверность отдельных фактов, сообщенных архиепископом Серафимом. Количество архиереев, находящихся в Москве, в отличие от дневника протоиерея Н.К.Чукова (20 человек), в письме архиепископа Серафима передано достаточно точно. Их действительно было около 60. Об этом красноречиво свидетельствуют формулы подписей 60 архиереев, воспроизведенных в послании митрополита Петра (Полянского) о его вступлении в управление Русской Церкви (Акты Святейшего Тихона..., М., 1994. С. 413-417). Эта же цифра имеется и в мемуарах протопресвитера профессора В. Виноградова "О некоторых важнейших моментах последнего периода жизни и деятельности Святейшего патриарха Тихона (1923-1925 гг.)" (Церковно-исторический вестник. 1998. 1. С. 31). Напомним, что отец Василий Виноградов возглавлял в этот период Московский епархиальный совет при патриархе Тихоне. Несмотря на самые различные оценки исследователей текста этих воспоминаний, качество его издания, неточность отдельных свидетельств о. Василия, данную цифру никто не оспорил.

Вообще же заметим, что материалы личного происхождения (мемуары, дневники, частные письма) - это один из самых сложных типов источников, требующих крайне осторожного к себе отношения. Еще относительно недавно в исторической науке дискутировался вопрос о том, являются ли мемуары историческим источником. Если даже и считать их таковым, то только крайне специфическим.

Для своего исследования и критической оценки письма архиепископа Серафима о. Г. Ореханов и О.Н. Ефремова привлекают как раз такие источники: дневник протоиерея Н. К. Чукова и дневник митрополита Арсения (Стадницкого).

При этом анализируемые документы - два письма из трех – являются, на наш взгляд, эпистолярными источниками частного характера. Это - письмо архиепископа Серафима и письмо митрополита Антония без даты (согласно датировке авторов доклада, после 13/26 августа 1923 г.).

Официальным письмом, очевидно, можно признать только послание митрополита Антония от 11/24 августа 1924 г. Это видно даже по формуле адреса, не говоря уже о стиле изложения и содержании (доклад, по словам митрополита Антония). Экземпляр этого письма, направленный патриарху Тихону, если исходить из археографической легенды, составленной авторами доклада, был, видимо, оформлен на бланке Председателя Архиерейского Синода РПЦЗ. Правда, остается открытым вопрос о том, был ли данный документ, как и другое письмо митрополита Антония, отправлен адресату и уж тем более дошел ли он до Патриарха. Обнаруженные О.Н. Ефремовой письма митрополита Антония являются отпусками, и сведений о том, получил ли их патриарх Тихон, не содержат. По крайней мере, митрополит Антоний был не уверен в получении отправляемых посланий Патриархом. По поводу же вывода авторов доклада об изменении мнения митрополита Антония на церковные соборы, думаю, что из письма владыки подобное заключение сделать крайне сложно. Мне кажется, что такой крупный богослов и церковный практик, как митрополит Антоний, был вправе иметь свою личную точку зрения на состав соборов. Но помимо чьих-либо воззрений, есть еще и реальная церковная жизнь: она в этот период изобиловала именно соборами с участием мирян (я имею в виду не только Всеросийский поместный собор 1917 - 1918 гг., но и церковные соборы времен Гражданской войны на территориях, подчиненных Белой Гвардии (Юг России, Крым, Сибирь)). Тем не менее, на всех этих соборах решения считались принятыми лишь после их рассмотрения и утверждения архиереями. Поэтому мне кажется, митрополит Антоний воспринимал Всезаграничный собор 1921 года как данность. Отметим однако, на что указал и о. Николай, что более подобных соборов с участием мирян под водительством митрополита Антония не собиралось. В целом же найденные О.Н. Ефремовой и, я думаю, уже опубликованные или готовящиеся к публикации эпистолярные материалы действительно являются ярчайшими свидетельствами своего времени, ценными памятниками церковной истории ХХ века. Именно поэтому подготовка их к изданию требует очень серьезного профессионального и объективного анализа. И такой анализ сотрудники Православного Свято-Тихоновского Богословского института провести вполне способны, примером чему служит вышедший недавно том "Следственного дела Патриарха Тихона", в подготовке которого принял участие и о. Г. Ореханов.

Строгий подход в этом деле необходим, чтобы избежать хотя бы явных несуразностей, как в данном случае, например, прочтение подписи секретаря Архиерейского Синода РПЦЗ Екзакустодиана Махароблидзе. В археографической легенде к письму архиепископа Серафима авторы доклада идентифицировали его с неким однофамильцем секретаря Президиума ВЦИК Авеля Енукидзе.