Ирина Спасенкова

Православная традиция русского города в 1917-1930-е гг.

(на материалах Вологды)

К оглавлению

Глава II. Приходы

§ 1 Изменения в пространственных и количественных характеристиках приходов в 1917 - начале 1930-х гг.

Городской приход к началу XX века представлял стабильную церковно-административную единицу, упорядоченную организационно и территориально. С XIX века устройство приходов регулировалось Уставом Духовных Консисторий 1841 года (переиздан в 1883 г.), а также Инструкцией благочинным церквей в редакции митрополита Платона (исправлена Синодом в 1857 г.), Инструкцией церковным старостам 1888 года (переиздана в 1890 г.), Инструкцией настоятелям церквей, утвержденной Синодом в 1901 году и рядом других специальных Указов Синода. Согласно этими нормативам, приходом считалось “церковное учреждение, состоящее в ведении епископа для удовлетворения религиозно-нравственных нужд определенного в числе собрания православных христиан, под пастырским руководством священника и при назначенном для того церковной властью храме”[1]. Учреждение и закрытие приходов являлось прерогативой Святейшего Синода, но право установления их границ предоставлялось епархиальному архиерею, который руководствовался 38-м правилом Трулльского собора.

Приходы Вологды, оформившиеся к началу века в плотную, но весьма стройную церковно-административную и пространственную систему в конце XIX - начале XX века практически не менялись, что делает возможным рассмотреть их в соответствии с данными 1901-1913 гг.[2] как наиболее полно отражающими состояние накануне революций.

Приходское пространство. Подробные количественные и пространственные характеристики вологодских приходов содержатся в приложении 9. Здесь же попытаемся выявить их наиболее типичные черты и особенности.

В целом приходы Вологды характеризуются компактностью своего расположения, объединяя, как правило, исторически сложившиеся малые городские районы (квартал или группу кварталов, особый городской микролокус и пригородные деревни). В территориально-пространственном плане размеры приходов Вологды были невелики (см. рис. 6), что обусловливалось плотной храмовой застройкой города, особенно в центре.

К 1917 году все православное пространство Вологды делилось на 33 приходских района. В большинстве случаев границы прихода определялись городскими улицами. Приходская территория оставалась статична на протяжении довольно длительного времени, что позволяло вологжанам ряда поколений воспринимать ее как изначально “свою”, как постоянное и неизменное сакральное пространство.

Очевидно, что пространственная организация городских приходов отличалась от сельских: они одновременно являлись частью цельного православного пространства города, в них, как правило, отсутствовали такие элементы, свойственные для каждого сельского прихода, как часовни, памятные и обетные кресты, свой приходской погост, здание церковно-приходской школы и т. д.[3]

Сравнительный анализ численного состава прихожан позволил выделить три группы городских приходов: малые приходы - до 150 человек; средние приходы - 200-500 человек; крупные приходы - более 500 человек. Наиболее типичной для Вологды была вторая группа -15 приходов. Второе место занимают крупные приходы - 11, и менее всего представлены малые - 7 приходов. Такая неравномерность распределения прихожан по приходам объясняется, прежде всего, плотностью заселения отдельных городских территорий и исторически сложившимся распределением храмов в градостроительной композиции.

Несмотря на то, что малые приходы составляли 21,2% от всех городских приходов, к ним было приписано лишь 4,0% верующего населения Вологды. Три из них находились во второй части города - в районе Верхнего посада (Богородский Верхнедольский, Воскресенский, Троице-Герасимовский). Известно, что данный район являлся историческим центром Вологды с плотной православной топографией, а эти приходы были наиболее древними. Со временем эта часть города становилась своего рода тихой окраиной, а древние приходы - малолюдными. Другие малые приходы - Иоанно-Златоустинский, Сретенский, Георгиевский, а также Богородский Нижнедольский - также располагались в городских районах с плотной храмовой застройкой.

Средние приходы, составляли 45,4% от всех городских приходов исследуемого времени, в них окормлялось 31,7% православных вологжан.

Крупные городские приходы в означенный период (Власиевский, Благовещенский, Екатерининский, Никольский Глинковский, Владимирский, Антипиевский, Никольский Владыченский, Спасо-Преображенский Фрязиновский, Покрово-Козленский, Царе-Константиновский, Михаило-Архангельский) располагались по всему городу, однако больше всего - во второй части. Данная группа составляла - 33,3% от всех приходов, но в них было сосредоточено 60,7% всех прихожан Вологды (в отдельных случаях и окрестного населения).

В пространственном расположении данных приходов улавливаются две закономерности. Либо это крупные приходы центральной части города (Благовещенский, Власиевский, Екатерининский, Владимирский), храмы которых были своего рода доминантами в своих микрорайонах и издавна притягивали к себе большое количество православных вологжан, либо это были крупные приходы, удаленные от центра, а то и расположенные на окраине города, объединяющие верующих не только Вологды, но и жителей окрестных деревень Бывалово, Желудкино, Тепенькино, Доронино, Хорхорино, Баранково, Фрязиновка, Дьяконово, Погары, Ковырино и др.

Таким образом, для большинства православных жителей Вологды более привычной была обстановка многолюдного прихода с соответствующими проявлениями церковной жизни. В то же время нашлось место и для малых приходов, в коих церковная жизнь и обстановка были более просты и по отечески патриархальны.

Православная Вологда в церковно-административном отношении делилась на два благочиния. По данным на начало ХХ века первый округ объединял 16 приходских церквей. Во второе благочиние входили 17 приходских церквей. В 1920-е годы подобное деление на благочинные округа сохранилось, однако, по данным за 1927 год, в состав первого округа входило 15 приходских церквей, в состав второго - 18[4]. Исходя из того, что в 1929-30 году было закрыто большинство городских храмов, то и деление на благочиния исчезло само по себе.

Эволюция приходского пространства складывалась следующим образом. В начале исследуемого периода (1918-23 гг.) в Вологде происходит увеличение числа приходов. Это стало возможным в результате появления новых общин, получавших регистрацию и объединявшихся вокруг храмов, которые ранее имели иной статус (кафедральный собор, кладбищенские, монастырские и бесприходные церкви). По данным на 1923 год в Вологде была зарегистрирована 41 приходская община. В результате произошло некоторое дробление городских приходов и трансформация традиционной приходской сети Вологды. Организация приходских сообществ при храмах, не имевших прежде статуса приходских, объясняется и тем, что в вышедшем 28 февраля 1918 года Постановлении Святейшего Патриарха Тихона и Священного Синода о деятельности церковно-административного аппарата в условиях новой государственной власти, указывалось, что “при всех приходских и бесприходных церквах надлежит организовывать из прихожан союзы (коллективы), которые должны защищать святыни и церковное достояние от посягательства”[5].

На этапе 1924-28 гг. наблюдается образование межприходских объединений при сохраняющихся храмах.

Выяснилось, что при расторжении договора с религиозным обществом на право пользования приходским храмом, государство не регламентировало дальнейшие действия верующих. В большинстве случаев присоединялись к приходской общине, как правило, соседней действующей церкви. Так, после закрытия Афанасиевской церкви приходская община присоединилась к Никольской Сенноплощадской. После закрытия Никольского Сенноплощадского храма в 1924 году объединенная община перешла в Покрово-Казанский храм. Иоанно-Предтеченская Рощенская община объединилась с Кирилло-Рощенской, а после закрытия Кирилло-Рощенского храма в 1928 году оба религиозных объединения перешли в Покрово-Козленскую церковь. В 1926 году Богородская Верхнедольская община присоединилась к Никольской Золотокрестинской. В 1929 году с закрытием Казанского храма приходские общины Покрово-Казанская и Никольская Сенноплощадская перешли в Параскево-Пятницкий храм, а после закрытия Власиевской церкви ее община присоединилась к Никольской Глинковской[6].

Совершая совместное богослужение в новой церкви, верующие закрытого храма продолжали осознавать личную причастность к прежнему православному приходу, несмотря на то что были лишены возможности молиться в своем приходском храме. Религиозная община сохраняла выразительные атрибуты своей автономии: собственное название, антиминсы, главные приходские святыни, клир, приходской совет и др. Вероятно, подобная автономия рассматривалась как необходимое условие возможного возрождения своего приходского храма и прихода в будущем.

Таким образом, несмотря на первое закрытие храмов, вплоть до 1928 года ощущение приходского сообщества сохранялось, территория прихода оставалась живой реальностью городской жизни, православной традиции города.

На следующем этапе (1928-30 гг.), в период массового закрытия приходских храмов, практика совместного богослужения нескольких религиозных общин (или не состоящих в них верующих горожан) в одном храме еще какое-то время сохранялась. Однако все более проступают новые тенденции в эволюции приходского пространства - постепенное расширение и размывание приходских границ. Это происходило как за счет объединения соседних приходов, при сохранении приходской самобытности, так и по причине уменьшения, количества прихожан, а также в ходе распада “примкнувших” общин и инициативного перераспределения верующих по приходским храмам города.

С 1930 года все верующее население Вологды было объединено при четырех действующих храмах, что означало разрушение приходской сети города и свидетельствовало об исчезновении традиционного прихода, как территориального сообщества верующих (церковно-административной структуры). Оставшиеся храмы выполняли функции общегородских духовных центров. К 1940 году в городе, как уже отмечалось, остался лишь один такой центр.

§ 2 Эволюция внутренней организации и функций прихода

Реорганизация внутриприходской жизни осуществлялась как согласно приходской реформе, выработанной Поместным Собором 1917-18 гг., так и под воздействием советского государственного регулирования.

Определением Всероссийского Поместного Собора от 7 апреля 1918 года был принят приходской устав - “Определение о православном приходе”[7]. Данное установление имело своей целью урегулировать в соответствие со временем структуру, задачи и место православного прихода в церковной организации. В Уставе дано следующее определение прихода: “Приходом в Православной Церкви называется общество православных христиан, состоящее из клира и мирян, пребывающих на определенной местности и объединенных при храме, составляющее часть епархии и находящееся в каноническом управлении своего епархиального архиерея, под руководством поставленного последним священника-настоятеля”[8]. Устав определял приход и приходской храм особыми юридическими лицами, что позволяло действовать самостоятельно в пределах своих полномочий с разрешения правящего архиерея.

По определению Собора, в основе приходской жизни должен лежать принцип служения “под руководством Богопоставленных пастырей; прихожане, составляя единую духовную семью во Христе, принимают живое участие во всей жизни прихода, кто как может своими силами и дарованиями”[9].

Приходской устав закрепил ряд норм, значительно реформировавших внутриприходскую организацию. Согласно Уставу, назначение клириков должно производится епархиальными архиереями, которые, однако, могут учитывать пожелания самих прихожан. В Уставе предусматривалось избрание прихожанами церковных старост, на которых возлагалась забота о приобретении, хранении и использовании храмового имущества. Для решения вопросов, связанных с сооружением, ремонтом и содержанием храма, содержанием духовенства, а также вопросов, касающихся избрания должностных лиц прихода, предлагалось не реже двух раз в год созывать приходские собрания. Постоянно действующими органами приходских собраний являлись приходские советы, состоящие из избранных на приходском собрании членов причта, церковного старосты и мирян. Председателем приходского собрания и приходского совета был настоятель храма.

Между тем, реформа, предоставившая большие возможности приходам, лишь частично могла осуществиться в жизни. Основная причина состояла в том, что она вступила в противоречие с советским законодательством, направленным на ограничение самостоятельности приходов. Декрет “Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви” лишал всякие церковные и религиозные общества прав юридического лица, а вместе с тем формировал собственную модель прихода.

В результате задуманная Собором внутриприходская структура была деформирована. Рядовые прихожане были формально исключены из предлагаемой модели прихода, лишались какой-либо правовой индивидуальности. В качестве основной единицы церковной организации теперь выступала численно ограниченная группа верующих (20 человек), уполномоченная решать все вопросы внутриприходской жизни.

Первые шаги по созданию государственной правовой основы прихода были предприняты в 1922-24 гг. Законодательство 1922 года[10] определило принцип обязательной регистрации всех обществ, союзов и объединений, в том числе и религиозных, в местных органах НКВД. Иными словами - право разрешать и запрещать существование подобных обществ перешло в компетенцию силовых структур[11]. Регистрация предусматривала обязательное представление полных сведений (включая партийную принадлежность) о каждом из членов общины, устава и прочих документов. В связи с этим и деятельность прихода регламентировалась в соответствии с общими правилами о порядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли[12].

Однако эти нормативы были недостаточны. В 1923 году они были дополнены новыми документами, более четко регулировавшими правовой статус прихода: Инструкцией “О порядке регистрации религиозных обществ и выдачи разрешений на созыв съездов таковых”[13] и “Нормальным уставом религиозных обществ”.[14] Основу последнего составили положения “Определения о православном приходе”, принятые Поместным Собором 1917-18 гг. Инструкция 1923 года определила правовое положение религиозных общин[15] (числом верующих не менее 50 человек), как частного общества, имеющего своей целью совместное осуществление поставленных группой верующих православного исповедания задач по удовлетворению религиозных потребностей, однако не пользующегося правом юридического лица и лишенного права собственности.

Согласно данной инструкции, для выполнения постановлений своих общих собраний, а также для внешнего представительства, члены приходской общины могли по мере надобности назначать служителя культа и избирать из своего числа постоянно действующий исполнительный орган - приходской совет. Приходской совет состоял из духовенства и мирян, общее количество которых также определялось общим собранием в зависимости от зарегистрированного состава.

Следующим шагом стала инструкция “По проведению регистрации православных религиозных групп и обществ”, утвержденная Политбюро 26 февраля 1924 года. Она несколько смягчала принятые ранее правила, например, было отменено требование предъявлять при регистрации устав религиозной организации, однако и при этом сохранялся контроль силовых органов за религиозным характером деятельности регистрируемых[16].

Завершающий этап в регулировании внутриприходской организации приходится на 1929 год. 8 апреля 1929 года ВЦИК и СНК РСФСР издали постановление “О религиозных объединениях”, по которому жизнедеятельность религиозных организаций попадала под еще большую регламентацию государственных органов, во многом противоречившую декрету “Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви” 1918 года. Этим постановлением минимальное количество членов приходских объединений, выступавших полномочными представителями данного религиозного общества, определялось в 20 человек. Разумеется, приходские общины фактически имели в своем составе гораздо большее число прихожан, однако для урегулирования отношений с исполнительной властью избирали из своей среды уполномоченных представителей, числом 20 и более человек. Теперь, кроме действующего исполнительного органа - приходского совета, появился и контрольный орган - ревизионная комиссия, в обязанности которой входило постоянное наблюдение за церковным имуществом и проведение ревизий имущества, денежных средств и произведенных расходов. В то же время священнослужители исключались из числа членов общины, а значит, и из приходских советов и других органов самоуправления прихода. С этого времени их деятельность ограничивалась лишь богослужебными функциями.

Таким образом, советским законодательством были существенно ограничены возможности социально-гражданской активности приходов, к развитию и усилению которой стремились церковные реформаторы приходской организации.

Формирование приходских общин. По советскому законодательству основным элементом приходской структуры являлась религиозная община - общество верующих мирян, объединенных при храме и наделенных особыми правами и обязанностями в отношении жизнедеятельности прихода, а также имеющих солидарную ответственность за выполнение договорных обязательств. Попытаемся более полно охарактеризовать состав и специфику формирования приходских сообществ в исследуемый период. Понимая, что за пределами официального состава общин остается большой круг верующих горожан, рискну предположить, что зарегистрированные прихожане являлись типичными представителями верующего населения Вологды, а потому полученные наблюдения о религиозных общинах в какой-то степени можно распространить и на всех православных верующих горожан. Для решения этой задачи потребуется многомерный анализ источников о составе официально зарегистрированных приходских общин.

Мною использованы документы по регистрации и контролю за деятельностью приходских общин г. Вологды за весь исследуемый период. В этом ряду источников особо выделяются списки членов религиозных общин, а также списки членов церковных советов и исполнительных органов общин. Изменение численного состава приходских общин Вологды в период с 1918 по 1940 год рассматривается по нескольким временным срезам: 1923, 1926, 1929, 1930, 1931 и 1933 гг. Выбор этих лет не случаен. Они соответствуют ключевым моментам в эволюции церковно-государственных отношений в конкретно-исторических условиях Вологды: 1923 год - регистрация религиозных объединений, городская перепись населения; 1926 год - общая проверка и оценка церковного имущества исполнительными органами; 1929-30 гг. - кампания массового закрытия храмов; 1931 и 1933 гг. - состояние религиозных общин после полного разгрома приходской сети, которое оставалось в течение всех 1930-х годов.

Политика административного вмешательства новой власти в деятельность Русской Православной Церкви имела одной из своих задач сокращение числа “действительных членов” церковной организации как наиболее активной части верующего населения. Персональный учет и контроль за составом членов приходских общин становился наиболее устойчивым направлением в деятельности местных органов. Советская власть в чем-то опиралась на опыт Российской империи XVIII-XIX веков по учету прихожан (составление исповедных росписей), хотя, разумеется, преследовала при этом совершенно иные цели. В законодательно-распорядительной практике правительства по персональному учету членов религиозных обществ четко выделяются следующие ключевые точки: 1918 г., 1923-24 гг., 1926 г., 1929 г.

В соответствие с нормами инструкции “По проведению в жизнь декрета “Об отделении церкви от государства и школы от церкви” (1918), некогда единая приходская община оказалась низведенной на уровень частного общества. Теперь она представляла собой численно фиксированную группу граждан (не менее 20 человек), изъявивших желание взять на свое попечение храм, церковное и богослужебное имущество, принявших на себя обязательства нести персональную ответственность за жизнедеятельность приходского объединения. В 1918 году в Вологодский городской Совет депутатов было подано более сорока заявлений о регистрации с прилагающимися к ним списками членов-учредителей религиозных общин. К сожалению, источник не дает возможности оценить качественный состав приходских общин, так как формуляр представлял собой типовой список учредителей приходского общества с их домашними адресами. Какие-либо другие сведения тогда не требовались.

В 1922-24 годах, при повторной регистрации, всем религиозным объединениям, независимо от конфессии, предписывалось зарегистрироваться в отделе управления губернского или областного исполнительного комитета. Одним из обязательных условий было наличие списков граждан в количестве не менее 50 человек[17]. Требовалось сдавать сведения о каждом учредителе по новой, более полной форме: фамилия, имя, отчество и возраст, место жительства, социальное, имущественное, общественное и служебное положение, а также время присоединения к “данному религиозному культу”. В этом установлении, на наш взгляд, содержится две противоречивых тенденции: с одной стороны - наличие такой отчетности позволяло исполнительной власти манипулировать ею в самом широком диапазоне, с другой - можно увидеть в этом и некоторое послабление политики государства, поскольку оно открывало возможность преобразовывать существующие группы верующих (20 человек) в религиозные общества (50 человек), которые обладали значительно большими правами.

Согласно “Нормальному уставу религиозных обществ” (1923), приходские общины были вынуждены ежегодно сдавать сведения о своих членах в местные исполнительные органы власти, однако, судя по нашим материалам, это норма нарушалась и религиозные объединения не всегда точно по времени предоставляли такого рода отчетность.

Создание новых приходских обществ в городе шло весьма быстро и организованно. Возможно, причиной тому было ограничение срока регистрации тремя месяцами со дня опубликования соответствующих нормативных актов. Всего в 1923 году Губернским отделом управления в городе была зарегистрирована 41 религиозная община, в то время как в 1917 году их насчитывалось 33. В этих условиях со стороны верующих предпринимались неоднократные попытки организовать собственные общины при бывших домовых церквях, что делало бы возможным их возвращение пасомым. Однако зарегистрирована была лишь одна - Стефановская община при бывшей Крестовой церкви архиерейского дома.

Общее количество членов религиозных обществ в 1923 году[18] составляло 3551 человека (см. таблицу № 1).

Таблица № 1

Общее количество членов приходских общин г. Вологды
в 1923-1933 гг.

Источники: Подсчитано по материалам ГАВО. Ф.53. Оп.2.

*Нет данных личных составов Благовещенской, Спасо-Всеградского собора, Никольской Золотокрестинской, Спасо-Преображенской Болотской и Богородской Верхнедольской церквей.

Если взять за основу данные переписи 1920 года, то в Вологде, включая пригородную зону, проживало 46982 человека. Из них в возрасте от 18 лет и старше - 29728 человек. Таким образом, сопоставляя полученные результаты и результаты регистрации религиозных объединений, мы определили, что в 1923 году в приходских общинах города состояло чуть более 12% человек взрослого населения. Это наиболее активное ядро воцерковленных граждан.

Во всех общинах (см. приложение 10) количество их членов превышало означенный в инструкции минимум - 50 человек. На наш взгляд, большинство прихожан по-прежнему считали себя полномочными представителями своего прихода и, не испытывая сомнений, становились официальными членами религиозного общества, тем самым принимая на себя солидарную ответственность за жизнедеятельность своего приходского храма и причта.

К числу крупных приходских общин города (более 200 человек) относились Покрово-Козленская, Никольская Сенноплощадская, Никольская Глинковская. К средним (от 100 до 200 человек) - Владимирская, Екатерининская, Богородская кладбищенская, Иоанно-Богословская. К малым (от 50 до 100 человек) относилось преимущественное большинство приходских обществ: Свято-Духовское, Власиевское, Иоанно-Предтеченское Рощенское, Спасо-Преображенское Фрязиновское, Вознесенское, Троице-Герасимовское, Ильинское, Гавриило-Архангельское, кафедрального собора, Покрово-Казанское, Лазаревское кладбищенское, Царе-Константиновское, Введенское кладбищенское, Богородское Нижнедольское, Сретенское, Иоанно-Златоустинское, Воскресенское, Пятницкое, Кирилло-Рощенское, Петро-Павловское, Иоанно-Предтеченское Пустынское, Зосимо-Савватиевское, Леонтиевское, Никольское Владыченское, Успенское, Георгиевское, Спасовсеградское, Дмитриевское, Антипиевское, Стефановское.

Подобное различие в количественном составе зависело от исторических особенностей городских приходов. Так, при сравнении полученных результатов 1923 года с данными о количестве прихожан в городских приходах 1913 года, очевидным становится то, что количественные составы приходских общин прямо пропорциональны численному составу приходов дореволюционного периода развития. Так, группу больших и средних общин составили прихожане тех храмов, которые изначально являлись крупнейшими в городе (Покровско-Козленский, Никольский Сенноплощадский, Никольский Глинковский, Екатерининский и др.), и, наоборот, приходские общины с минимальным количеством прихожан также имели давнюю традицию малого прихода (Воскресенская, Георгиевская, Иоанно-Златоустинская, Сретенская).

В течение 1926 года в процессе общего осмотра церквей города со стороны губернского исполнительного комитета была проведена полная проверка приходских составов общин. Имеющийся полный комплект списков за этот год позволяет проследить изменения в каждой отдельно взятой общине на конкретном отрезке времени, так как в 1926 году общее число приходских общин существенно не изменилось.

Всего в 1926 году было зарегистрировано 36 религиозных обществ. При общем сокращении общин произошло увеличение числа их членов на 1554 человека. В 1926 году их суммарный численный состав был равен 5105 членам. Сопоставление итогов Всесоюзной переписи населения 17 декабря 1926 года с полученными данными показывает, что удельный вес членов приходских общин в общей массе городского населения в возрасте старше 18 лет увеличился до 14%[19]. Возможно, этому способствовали и условия так называемого “религиозного НЭПа”.

С другой стороны, при общем росте приходского состава общин, обнаруживается, что динамика их численности была разнонаправлена. В 15-ти обществах наблюдается значительное увеличение. Так, например, в Богородской кладбищенской - на 794 человека, в Царе-Константиновской - на 355 человек, в Антипьевской общине - на 302 человека, в Покрово-Козленской - на 149 человек, в Покрово-Казанской - на 106 человек, в Кафедральном соборе - на 46 человек, в Петро-Павловской - на 33 человека, в Екатерининской - на 23 человека, в Свято-Духовской - на 23 человека, еще в семи (Ильинской, Дмитриевской, Гавриило-Архангельской, Власиевской, Богородской Нижнедольской, Кирилло-Рощенской, Лазаревской) от 1 до 10 человек.

В 13-ти религиозных общинах отмечается сокращение приходского состава. В данной группе особо выделяется Никольская Глинковская община, где количество полноправных ее членов уменьшилось на 249 человек. В Никольской Сенноплощадской, Георгиевской, Владимирской, Воскресенской, Леонтиевской и Иоанно-Богословской - соответственно - на 56, 37, 35, 19, 18 и 13 человек. В пяти оставшихся (Иоанно-Златоустинской, Троице-Герасимовской Вознесенской, Зосимо-Савватиевской, Введенской и Никольской Владыченской) численность изменилась незначительно: колебания составили от 2 до 9 человек.

Таким образом, в период 1923-1926 гг. общее число общин сократилось на 12%, но состав приходских обществ Вологды увеличился на 43,8% или на 1554 человека. Изменения в приходских составах весьма велики, произошло значительное обновление религиозных обществ за счет выбывших и вновь прибывших членов общин. В целом доля вновь прибывших в общем количестве членов приходских общин 1926 года составляла 56% (или 2861 человек).

Выросла группа крупных и средних приходов. В группе, объединяющей большие общины (см. приложение 11), в 1926 году состояло 6 приходов (дополнительно вошли Антипиевская, Богородская кладбищенская и Царе-Константиновская общины), в группе, объединяющей средние приходы - 9, а не 4, как в 1923 году, в третьей - 21. Такой интенсивной внутриобщинной мобильности вологодские приходы никогда прежде не переживали.

Во второй половине 1920-х годов изменение численности приходских обществ Вологды происходило в сторону увеличения и к 1 января 1929 года достигло своей максимальной отметки за все первое послереволюционное двадцатилетие, составив 7250 человек[20].

Одним из источников пополнения паствы в эти годы стал прилив верующего населения окрестных деревень. Это было связано с расширением влияния городских церквей на близлежащие деревни, которые не имели своих приходских храмов (или лишились их, как например, это произошло с прихожанами деревни Ершово). Но была и другая причина. Первый опыт закрытия храмов в Вологде в 1924 - начале 1925 года, когда среди причин закрытия указывалось на небольшое количество верующих, порождал в православном населении недобрые предчувствия и, на мой взгляд, поднимал людей, осознававших личную причастность к судьбе приходского храма и общины, на активные действия, на демонстративное объединение ради усиления своих рядов.

Перелом в численном составе приходских общин произошел в 1929-1930 годах. Сводки горисполкома показывают, что в течение 1929 года количество членов православных религиозных обществ Вологды сократилось на 1950 человек и составило на 1 января 1930 года 5300 человек[21], а к октябрю 1930 года - 2226 человек. Данные первичной отчетности за период сентябрь-октябрь 1930 года, несколько расходятся с означенными выше, хотя и фиксируют ту же тенденцию. По спискам членов православных приходских общин Вологды в тот период было зарегистрировано 2578 человек (см. приложение 12). Таким образом, налицо сокращение численности составов приходских общин почти на 65% по сравнению с показателями на 1 января 1929 года.

Процесс столь интенсивного сокращения приходских составов был предопределен массовым закрытием храмов в Вологде в 1929-1930 гг.. В 1931 году при приходских общинах четырех действующих храмов значилось 2264 человека, а в 1933 году - 1688 человек (см. приложение 13, 14 ).

Вместе с тем, на фоне общего сокращения сети приходских храмов количество религиозных общин в Вологде продолжительное время оставалось довольно большим. Так, в 1929 году их было 36, в 1931 году - 23, а в 1933 году - 21. Безхрамовые общины продолжали объединяться вокруг действующих храмов, сохранять и свою “автономию”, и надежды. Но по мере угасания последней, вероятно, нарастал и отток из религиозных обществ. Всякий выход из общины надлежало строго фиксировать. Известны примеры, когда прихожане подавали в исполнительные органы общин заявления, в которых выражали свое нежелание сохранять членство в данной общине (по семейным обстоятельствам, по убеждению, в связи с нежеланием разделять ответственность за храмовое имущество и пр.).

Таким образом, в период 1923-1933 годов изменение численности приходских составов переживало как восходящий (1923-1929 годы) так и нисходящий (1929-1933 годы) этапы. Максимальная численность была отмечена к 1929 году. Этот процесс соответствовал этапам закрытия храмов Вологды.

После 1933 года практика составления списков членов приходских общин была прекращена. Внешне казалось, что вместе с этим исчез и особый контроль со стороны властных структур за составом религиозных объединений. Однако политика административного, а во многих случаях и силового давления на верующих продолжалась. Не имея возможности документально проанализировать динамику численности приходских общин Вологды во второй половине 1930-х годов, обратимся к сведениям, полученным в результате сбора полевого материала. Так, из воспоминаний Е.С. Палтусовой, следует, что до самой войны в церквях Вологды было очень много народу, особенно в праздничные дни. Протоиерей Алексей Резухин, проходивший иподиаконское служение в период с 1930 по 1938 год писал: “В наших двух храмах, на Горбачевском и Богородском (так попросту называли прихожане эти храмы) народу в воскресные и праздничные дни было столько, что, как говорят, яблоку некуда упасть. В Вологде в свое время было около пятидесяти храмов, и вот все эти приходы должны были вместить два оставшихся храма (имеется в виду Богородский и Лазаревский храмы патриаршей юрисдикции - И. С.)”[22].

Формирование приходских советов. Большая роль в приходской структуре принадлежала приходскому активу - формальному (приходскому совету) и неформальному образованию в религиозном сообществе верующих мирян.

Как известно, в исследуемый период приходской совет, являясь постоянно действующим исполнительным органом религиозной общины, принимает на себя ответственность полномочного ее представителя в светских органах.

Мною выявлено 205 списков приходских советов за период 1923-33 гг. Наиболее полные сведения по количественным и качественным параметрам составов приходских советов приходятся на 1923 г., 1924 г., 1926 г., 1930 г., 1931 г. и 1933 г. Несмотря на то, что данный комплекс источников имеет некоторые пропуски, тем не менее представляется возможным использовать его в качестве основного документа по проблеме.

На начальном этапе деятельности приходских советов советское законодательство (Инструкция “О порядке регистрации религиозных обществ” 1923 года) не ограничивало количественный состав приходских

советов, предоставляя религиозным общинам самостоятельно “выделять из своей среды нужное им число уполномоченных лиц, действующих в пределах предоставленного каждому полномочия”[23]. В связи с этим приходские советы Вологды были весьма различны: от 3 до 18 человек. Число избираемых в приходской совет зависело от количественного состава религиозного общества и, по необходимости, могло ежегодно меняться (см. приложение 15-20). Вместе с тем, анализ личного состава приходских советов показал, что в большинстве религиозных общин ядро церковного совета оставалось постоянным на протяжении нескольких лет.

Очевидно, что членами совета становились прихожане, пользующиеся большим авторитетом в среде верующих. Как правило, выборы приходского совета в городских храмах проходили без каких-либо разногласий в среде прихожан. Нами не встречено ни одного случая недовольства по отношению к предлагаемым кандидатам в члены церковного совета. Наоборот, большинство мирян, избираемых в церковный совет, получало от верующих высокую оценку “своего служения во благо Церкви Христовой”. Согласно “Определению о православном приходе” председателем приходского совета являлся настоятель приходского храма.

С принятием нового законодательства о культах в 1929 году, обнаружились новые требования к формированию приходских советов. Согласно ст. 13 постановления “О религиозных объединениях”, число верующих, избираемых в приходской совет, ограничивалось тремя. Как уже отмечалось выше, общины для проверки культового имущества и денежных сумм, получаемых путем складчины или добровольных пожертвований, в дополнение к исполнительному органу избирали ревизионную комиссию в составе не более трех человек. Таким образом, общий состав приходского

актива (приходской совет и ревизионная комиссия) был ограничен и составлял не более 6 человек. Однако и в этом случае были исключения из правил. Судя по нашим наблюдениям, в приходские советы помимо членов выбирали еще и кандидатов в члены приходского совета и ревизионной комиссии, что значительно увеличивало количественный состав церковных активов.

Другим нововведением 1929 года было исключение из числа членов религиозной общины приходского духовенства.

Весьма нетрадиционно складывалась ситуация с формированием приходского совета в условиях объединения нескольких приходских общин при действующем храме. Как известно, существовавшие автономно религиозные объединения, имели собственные приходские советы (см. приложение 19, 20). Сложилась практика, когда для ведения общих административно-хозяйственных дел приходского храма избирался единый церковный совет из представителей автономных приходских общин. Подобная практика зафиксирована в Богородском кладбищенском храме в период с 1930 г., когда в его стенах совершали богослужения одновременно от 10 до 14 приходских общин города, чьи храмы были закрыты. Первый объединенный церковный совет полномочных представителей приходских общин при Богородской кладбищенском церкви был избран в марте 1931 года на собрании членов религиозных общин. В его состав вошли представители всех представленных в храме религиозных обществ[24].

Являясь выборным исполнительным органом, приходской совет решал наиболее важные организационно-хозяйственные вопросы, определяемые ему в качестве основных приходским собранием верующих общины: ремонт и содержание храма, содержание клириков, избрание должностных лиц прихода, подготовка и проведение приходских собраний, ведение церковного хозяйства и др.[25] При усилении контроля со стороны государственных органов за исполнением всех договорных обязательств статус приходского совета значительно возрастает. Более того, эта линяя поддерживалась в советском законодательстве и нормативно-правовой практике того времени. В большинстве случаев именно приходской актив взял на себя ряд обязанностей, которые ранее были свойственны приходскому причту. Например, староста Зосимо-Савватиевской церкви И. Ф. Тетерин в течение 1927-28 гг. “почти все расходы по Зосимовской общине выносил на своих плечах”[26]. Известен пример деятельного приходского актива Царе-Константиновской общины. Прихожане достойно оценили усердия членов церковного совета, неоднократно поощряя их труд “на пользу Церкви Божией”[27]. Председатель приходского совета Богородской кладбищенской общины И. Г. Кузьминов, как полномочный представитель от прихода, вместе с представителями низшего клира А. Н. Мальцевым и Н. А. Ушаковым приняли на себя серьезные обязательства содержать Богородское кладбище[28].

Одним словом, приходские советы обрели статус особо важного звена внутриприходского устроения, переняв на себя практически все административно-хозяйственные функции по обеспечению жизнедеятельности общины, причта и сохранению приходского храма.

Выборы настоятелей. Порядок формирования приходского клира после 1918 года претерпел заметное изменение. Разумеется, само таинство священства и канонические православные требования к кандидатам в священный сан не могли изменяться. Речь идет об определенного рода новациях, рожденных вмешательством власти в сферу назначения, перемещения и увольнения, а также - церковных функциях и правах клира.

Состав приходского причта, определенный в церковном Уставе 1918 года, включал священника, диакона и псаломщика. В исключительных случаях епархиальной власти предоставлялось право увеличивать или сокращать приходские штаты до двух человек. Назначение клириков производилось по-прежнему епархиальным архиереем с учетом мнения прихожан. В подборе настоятеля храма большие полномочия были переданы прихожанам и светской властью. “Нормальный устав”, а также специальные разъяснения Наркомата юстиции предоставляли им свободный выбор “служителя религиозного культа”[29].

Выборы настоятелей с 1923 года были весьма частым явлением и, кроме обычных причин (уход за штат, переход на другое место службы, смерть и др.), обусловливались иными обстоятельствами. В условиях начавшихся гонений и запретов многие священники отстранялись от службы, были вынуждены оставлять приход под угрозой репрессий и т.п., в результате места настоятелей оказывались вакантными. С другой стороны, обновленческий раскол порой приводил к весьма непривычному положению, когда священник, поддерживающий обновленцев, не находил понимания среди своих прихожан и был вынужден уходить с прихода. Таким образом, выборы священника в приходских общинах было скорее вынужденной мерой, а не проявлением так называемой демократизации церковной жизни.

Первые “открытые выборы” настоятелей в Вологде относятся к 1923-1924 гг., когда ряд священнослужителей перешли на сторону обновленцев. Не получив полной поддержки со стороны прихожан, они были фактически отстранены от своего служения. Подобное произошло с настоятелем Петро-Павловского храма священником о. Александром Резановым. На состоявшемся 16 сентября 1923 года общем собрании членов приходского общества было принято решение о его увольнении в связи с тем, что “религиозные убеждения о. Резанова, принадлежавшего к группе так называемой “Живой церкви” весьма резко расходились в этой области со взглядами членов общины”[30]. Тогда же собрание единогласно постановило “избрать заштатного протоиерея о. Николая Сумарокова на должность настоятеля Петро-Павловского храма”[31]. В Параскево-Пятницком храме приходская община также не поддержала своего настоятеля, перешедшего на сторону обновленчества, вследствие чего были назначены выборы настоятеля. На состоявшемся 30 сентября 1923 года общем собрании прихожан верующие открыто выразили недоверие последнему (священнику о. Иоанну Мальцеву), проголосовав против него. Кроме священника о. Иоанна Мальцева кандидатами на должность настоятеля данного храма изъявили желание быть священники Сибирцев, Крассов, о. Авенир Соболев, протоиерей о. Федор Казанский. Прихожане Пятницкой общины единогласно поддержали кандидатуру бывшего настоятеля данной церкви протоиерея о. Федора Казанского, осужденного во время кампании по изъятию церковных ценностей. Более того, избрание протоиерея о. Федора Казанского еще раз подтвердило доверительное отношение общины к своему приходскому священнику, несмотря на явное нежелание местной власти давать согласие на его поставление[32].

В двух других общинах (Власиевской и Ильинской) в результате прошедших выборов настоятелей приходские объединения также перешли из обновленчества к патриаршему управлению. В 1924 году состоялись выборы настоятеля Власиевской церкви вместо арестованного обновленца священника о. Модеста Федоровича Сатрапова. На место настоятеля храма было выдвинуто пять кандидатур (все патриаршей ориентации): протоиерей о. Иоанн Орлов, протоиерей о. Павел Неклюдов, протоиерей о. Александр Каменский, протоиерей о. Иоанн Суворов и протоиерей о. Иоанн Белков. После обсуждения голоса распределились следующим образом: за протоиерея о. Иоанна Суворова - 0 голосов; за протоиерея о. Павла Неклюдова - 16 голосов; за протоиерея о. Александра Каменского - 30 голосов; за протоиерея о. Иоанна Орлова - 31 голос; за протоиерея о. Иоанна Белкова - 45 голосов. Таким образом, большинством голосов в настоятели был избран протоиерей о. Иоанн Белков[33], известный вологжанам своей службой в Иоанно-Предтеченской Рощенской церкви и в Спасо-Всеградском соборе[34]. В Ильинской церкви после отстранения обновленческого священника о. Александра Сахарова, приходская община единогласно выбрала своим настоятелем протоиерея о. Алексея Углицкого, служившего до этого в Успенском женском монастыре[35]. Избрав его, приходская община вернулась в патриаршую церковь[36].

В подтверждение тезиса о верности прихожан традиционной ориентации представляется важным посмотреть, как проходили выборы в тех общинах, где в числе кандидатов на должность настоятеля баллотировались обновленческие священники. Например, в Царе-Константиновской церкви в ноябре 1924 года в числе кандидатов в настоятели были священники о. Евгений Лощилов, о. Ириней Архангельский и обновленческий протоиерей о. Николай Марков. В ходе голосования последний не получил ни одного голоса[37]. Однако он предпринял еще одну неудачную попытку участвовать в выборах настоятеля, проходивших 7 декабря 1924 года во Владимирской церкви, в связи с уходом за штат протоиерея о. Николая Малиновского. Там настоятелем храма был единогласно избран священник о. Александр Садоков[38].

В 1925 году проходили выборы настоятелей в Иоанно - Златоустинском и Троице-Герасимовском храмах. В первом случае из четырех кандидатов - протоиерея о. Анатолия Попова, священника о. Авенира Соболева, о. Георгия Шабалова, о. Александра Беляева - единогласно (57 голосами) был избран протоиерей о. Анатолий Попов[39]. В Троице-Герасимовской церкви выборы, проходили в два этапа. На собрании, проходившем 1 марта 1925 года, был предложен список из 11 кандидатур: диакон о. Иоанн Суровцев, священники о. Иоанн Попов, о. Дмитрий Рощин, о. Ириней Архангельский, о. Константин Обросов, о. Авенир Соболев, о. Шаулин, о. Георгий Шабалов, о. Харьюзов, протоиерей о. Николай Миролюбов, о. А. Миролюбов (обновленец). Четверо из баллотировавшихся священников даже не проживали в Вологде: о. Шаулин и о. Георгий Шабалов - из Вологодского уезда, о. Харьюзов - из Костромской епархии, а о. Александр Миролюбов - из г. Лальска[40]. После первого этапа обсуждения кандидатов в настоятели прихожане единогласно постановили: оставить кандидатами священников о. Иринея Архангельского, о. Константина Обросова, о. Авенира Соболева и о. Александра Миролюбова. Повторное собрание было отложено на срок не менее двух месяцев в связи с наступлением Великого поста, в который, по церковному уставу, перемещение и назначение священников не практикуется. В определенный срок прихожанам было предложено рассмотреть упомянутые кандидатуры, а при необходимости пригласить других кандидатов. В это же время отправлять все службы и нести всю ответственность настоятеля был приглашен священник о. Авенир Соболев[41]. На повторном собрании, проходившем 5 июля 1925 года, из числа имевшихся кандидатур в настоятели к Троице-Герасимовскому приходу единогласно был выбран священник о. Авенир Соболев[42].

Все последующие выборы настоятелей городских храмов также характеризуются большим количеством баллотирующихся кандидатов. Интерес представляют выборы, проводившиеся в 1928 году во Владимирской церкви. Здесь за один год приходской общине пришлось дважды прибегать к открытому голосованию в связи с выбором настоятеля храма. Так, 4 марта 1928 года прихожанам было представлено три кандидатуры: протоиреи о. Павел Рукин, о. Алексей Советов и о. Анатолий Певгов, из которых большинство голосов (54) было отдано последнему кандидату[43]. Однако уже в июле 1928 года, в связи с отбытием протоиерея о. Анатолия Певгова на прежнее место службы в Долговцы Тотемского уезда место настоятеля вновь оказалось вакантным[44]. До предстоящих выборов временно исполнял обязанности настоятеля нанятый приходским советом священник о. Михаил Бобров[45]. В октябре выборы настоятеля привлекли большее количество кандидатов, среди которых были: протоиереи о. Василий Кулаков, о. Павел Рукин, о. Алексей Советов и священники о. Леонид Преображенский и о. Михаил Бобров. Как показывают документы, в выборы настоятеля Владимирской церкви были вовлечены все прихожане этого храма, они не остались в стороне и приняли активное участие в собрании приходской общины. Несмотря на то, что мнения прихожан в отношении будущего настоятеля разошлись, в одном они были едины: как и на прошлых выборах, протоиерей о. Алексей Советов не получил ни одного голоса, аналогично завершились выборы и для протоиерея о. Леонида Преображенского. Основная борьба развернулась между тремя оставшимися кандидатами. Большинство голосов получил ранее баллотировавшийся протоиерей о. Павел Рукин (30 избирательных, 22 неизбирательных), а неизбирательных - священник о. Михаил Бобров (7 избирательных, 45 неизбирательных). Учитывая приоритет мнения официальных членов общины, приходским священником был избран протоиерей о. Павел Рукин[46].

На состоявшемся 4 марта 1928 года общем собрании прихожан Дмитриевской и Вознесенской общин (Вознесенская община, в связи с закрытием приходского храма присоединилась к Дмитриевской - И. С.) проходили выборы настоятеля Дмитриевского храма вместо умершего настоятеля протоиерея о. Иоанна Кострова. В выборах участвовали восемь кандидатов: протоиереи - о. Василий Кулаков, о. Анатолий Товиев, о. Дмитрий Добряков (бывший настоятель Вознесенской церкви), о. Валентин Аранович, о. Андрей Волков и священники о. Николай Купоров, о. Михаил Бобров и о. Вассиан Лебедев. После выступления кандидатов собрание открытым голосованием избрало настоятеля Дмитриевской церкви. За протоиерея о. Василия Кулакова отдали голоса 2 человека, за протоиерея о. Дмитрия Добрякова - 16 человек, священник о. Вассиан Лебедев получил 98 голосов прихожан, тем самым, став настоятелем означенного храма[47].

В ряде приходских общин города выборы настоятеля и других членов причта имели чисто номинальный характер. Как правило, это соответствовало общему настрою прихожан, подтверждавших свое желание иметь при своем храме постоянно служащий причт. Так, например, действуя в соответствии с нормами приходского устава 1923 года, религиозное объединение Покрово-Казанской церкви на общем собрании избрало председателем общины, а, следовательно, и настоятелем храма своего приходского священника о. Александра Андреевича Садокова[48], служащего при данном храме с 1919 года[49]. Подобное произошло и в Вознесенской церкви в 1923 году, когда собрание приходской общины переизбрало священнослужителей протоиерея о. Дмитрия Добрякова и диакона о. Алексея Алюхина[50].

Кроме избрания настоятеля, практиковалось и традиционное приглашение (найм) священника на приход. Однако подобные примеры были довольно редки. Исходя из наших наблюдений, практика найма священника была характерна для небольших (периферийных) приходов, или присутствовала в тех храмах, где приходской священник по объективным обстоятельствам (чаще всего в связи с арестом) не мог продолжать служить на приходе. В этом случае приходской совет самостоятельно решал вопрос о приглашении (найме) священника на приход. Например, в Иоанно-Златоустинском храме, в связи с арестом в апреле 1926 года настоятеля протоиерея Анатолия Николаевича Попова, исполнять его обязанности был нанят иеромонах бывшего Свято-Духова монастыря Николай (Шурыгин)[51].

Гонения и ложные обвинения не могли, тем самым, оттолкнуть прихожан от уважаемых священно- и церковнослужителей. Они еще с большей заботой относились к своим настоятелям, которые в глазах прихожан сыскали ареол мученичества. Как правило, с момента ареста настоятеля или других членов причта в приходской общине объявлялась вакансия только на время заключения священника. Прихожане с надеждой ожидали возвращения своего приходского духовенства. В Никольской Глинковской церкви в течение 1923-25 гг. на место приходского священника были приглашены священники о. Авенир Соболев, а затем о. Ириней Архангельский, в связи с тем, что настоятель храма протоиерей о. Симеон Петрович Видякин в это время отбывал административное наказание в Печорском крае. По возвращении последнего из ссылки прихожане вновь единодушно избрали его в качестве своего настоятеля[52]. В Иоанно-Златоустинской церкви, как отмечалось выше, после ареста настоятеля протоиерея о. Анатолия Николаевича Попова, временно исполнял его обязанности нанятый иеромонах Николай (Шурыгин). Несмотря на это, приходская община по-прежнему продолжала не только считать о. Анатолия своим пастырем и фиксировала это во всех отчетных документах того времени. После отбытия наказания о. Анатолий Попов вернулся на место своего служение при общине означенного храма[53].

Преданное отношение к приходскому причту проявили прихожане закрытых Вознесенского и Екатерининского храмов, общины которых продолжали существовать при действующей церкви Рождества Богородицы, но без “своего” клира. В первом случае, в связи с арестом в 1930 году диакона Вознесенской общины о. Алексея Алюхина, верующие сохранили за ним вакантное место в штате, а после его возвращения избрали приходским священником (с предшествующим этому событию возведением в сан иерея)[54]. Прихожане Екатерининской общины в период 1931-33 гг. сохранили собственную приходскую автономию в составе объединенных общин, несмотря на отсутствие приходского священника. Протоиерей о. Анатолий Неклюдов, их бывший настоятель, после отбытия срока исправительных работ, в 1934 году продолжил пастырское окормление верующих Екатерининского прихода. Приходской совет Лазаревской общины своим решением от 25 февраля 1932 года постановил усилить приходской штат, для чего пригласить протоиерея о. Василия Швецова, бывшего в 1930-31 гг. в изоляции при ГПУ и диакона о. Василия Шадрина, содержавшегося в тюрьме в 1930-31 гг.[55]

Как видно, получившая распространение в приходах Вологды практика выбора настоятелей имела под собой различные мотивы и нередко была довольно эффективным инструментом в руках приходских обществ для борьбы с обновленческим клиром и фактором защиты наиболее авторитетного духовенства. В то же время практиковался найм ради сохранения вакансии для репрессированного причта вплоть до его возвращения.

В целом в течение всего исследуемого периода сохранялась традиционная организация прихода - основной церковно-административной единицы. Продолжали быть функционально действенными все его компоненты: община, приходской совет, клир. Вместе с тем существенные изменения произошли внутри каждого структурообразующего элемента прихода. С введением обязательной регистрации религиозных объединений наметились тенденции формального ограничения числа прихожан (20, 50 человек), что значительно деформировало состав прихода в целом. Специфика формирования приходских советов осталась традиционной, но последнему были переданы большие полномочия в регулировании внутренней жизнедеятельности прихода. Расширились и варианты комплектования причта.

§ 3 Статус и состав клира

Сохранение православной традиции в период всесторонней атаки на Церковь было во многом предопределено пастырским служением.

В связи с усиливавшимися тенденциями насильственного сокращения духовенства как социальной группы, попытаемся представить общую характеристику священно- и церковнослужителей города в период 1917-1930-х гг.

Таблица № 2

Штатные священно- и церковнослужители
православных храмов Вологды в 1917-33 гг.

Источники: ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.214, 289, 293, 297, 344; Д.311. Л.9-12об.; Ф.366. Оп.1. Д.309. Л.12;  Ф.496. Оп.1. Д.19367. Л.43об.-44; Д.20100. Л.1-21об.; УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.22. Л.10-11.
*Отсутствуют полные данные о составе иереев.

К сожалению, значительно сложнее восстановить состав приходских причтов в период 1934-40 годов. Из “Летописи Вологодской епархии 1930-40 гг.” следует, что в состав причта Богородской кладбищенской церкви во второй половине 1930 годов входили: настоятель - протоиерей о. Константин Богословский, протоиерей о. Симеон Видякин, протоиерей о. Николай Замараев, протоиерей о. Павел Рукин, священник о. Михаил Поддьяков, священник о. Александр Садоков, священник о. Николай Добряков, протодиакон о. Михаил Попов, диакон о. Иван Преображенский, диакон о. Алфей Корбанский. В Лазаревском храме в эти годы в составе причта состояли: протоиерей о. Николай Пономаревский, протоиерей о. Василий Швецов, священник о. Петр Чебурахин, иеромонах Николай (Шурыгин), иеродиакон Антоний (Ковалев)[56]. В Иоанно-Предтеченской общине, состоящей в юрисдикции ВВЦС, приходским священником в 1936 году был о. Федор Тихонин. К сожалению, на сегодня отсутствуют данные о приходских клирах кафедрального собора и Введенской церкви. Таким образом, для второй половины 1930-х годов можно говорить о служении в Вологде не менее шести протоиереев, пяти иереев, одного иеромонаха, одного иеродиакона и двух диаконов; всего 16 священнослужителей. К 1939 году после закрытия Воскресенского кафедрального собора, Введенской и Лазаревской церквей в действующем Богородском храме остался лишь один штатный священник. Из воспоминаний дочери протоиерея о. Симеона Видякина стало известно, что весь причт Богородского храма был полностью арестован в одну из августовских ночей 1937 года, в связи с чем в храме остался служить в одиночестве больной тромбофлебитом священник о. Николай Добряков[57]. После смерти о. Николая Добрякова в 1939 году его сменил священник о. Анатолий Городецкий. Служение о. Анатолия Городецкого совпало со временем Великой Отечественной войны. Было много треб и он был вынужден справляться один[58].

Сравнительный анализ вышеприведенных данных[59] показывает, что уменьшение общего количества служащего вологодского духовенства происходило в три этапа: 1918-23 гг. (в этот период шло сокращение, в основном, церковнослужителей); 1929-31 гг.; 1937-38 гг. Каждый из них определялся очередной волной репрессий и гонений на духовенство. Имела значение и невостребованность проживавшего в Вологде клира в период массового закрытия церквей.

Между тем удельный вес клира по отношению к количеству действующих церквей оставался довольно высоким. Так, в 1928 году число священнослужителей почти в два раза превышало количество действующих храмов. Увеличение доли служащего духовенства происходило прежде всего за счет закрытия церквей и перехода приходских причтов на службу в действующие храмы. С 1930 года, после массового закрытия городских церквей, на некоторое время сложилась ситуация, когда в приходских штатах четырех действующих храмах в 1930 г. состояло 49 человек. Наибольшее число штатного духовенства (44 человека) служило в Богородском и Лазаревском храмах, приходские общины которых состояли в юрисдикции патриаршего управления.

Сокращение служащего духовенства приводило к деформации традиционного соотношения внутри клира. Если в 1917 году церковнослужители составляли 29,41% от всего штатного духовенства, то к 1928 г. их доля в общей численности клира составляла лишь 3,12%, в 1930 г. - 2,04%, а с 1931 г. в приходских штатах не было ни одного члена низшего причта. Их обязанности исполняли не занятые в священнодействии пастыри, либо - знающие службу прихожане. Значительно уменьшились штаты диаконов: в 1933 году во всех четырех приходских храмах их было всего пять человек. На этом фоне в составе причта возрастает удельный вес иереев (в 1917 г. - 48%; в 1928 г. - 64,06%; в 1930 г. - 65,31%; в 1933 г. - 72,0%; в 1937-40 гг. - 100%).

На протяжении исследуемого периода длительного времени большинство приходских храмов Вологды сохраняли полные причты.

В 1917 г. практически все городские приходы (96%) имели двух (священник и диакон)- и трехчленные (священник, диакон и псаломщик) штаты клириков. Ситуация начала меняться к 1923 году. К этому времени 17 действующих храмов Вологды из 41 имели в своем штате только одного священника, а в 1926 году - в 15 храмах из 36 клир состоял из одного священника (см. приложение 21-26). Материальные затруднения приходских общин не позволяли содержать большее количество членов причта. Документы сохранили редкие примеры официального объявления вакансии на должности псаломщиков: в Богородской Нижнедольской, Сретенской и Царе-Константиновской церквях[60].

Уже к концу 1920-х годов сложилась ситуация невостребованности рукоположенного духовенства. Священники соглашались на должности церковнослужителей: в Дмитриевской церкви на должности псаломщика состоял иеромонах Феодосий (Смирнов), в Никольской Владыченской церкви диаконские функции исполнял священник о. Михаил Покровский[61].

Для большинства приходских церквей был характерным постоянный, стабильный клир, что соответствовало древнему правилу пожизненного служения на приходе, а в 1920-30-е годы поддерживалось еще и отсутствием преемников. В Вологде особым постоянством отличался клир Спасо-Преображенской Фрязиновской, Екатерининской, Гавриило-Архангельской, Никольской Глинковской, Ильинской, Иоанно-Предтеченской Рощенской, Лазаревской, Антипиевской, Царе-Константиновской, Вознесенской церквей, продолжавший свое служение в течение всего исследуемого времени, вплоть до закрытия храмов.

Крайне редкими были выходы за штат священнослужителей действующих церквей. Продолжающие священнослужение клирики противостояли напору государства в период гонения на Церковь, выход же за штат был связан с какими-либо исключительными обстоятельствами. Среди известных мне случаев - выходы за штат по болезни или в связи с преклонным возрастом. Примеров запрещения служения церковной властью не обнаружено. Более распространенным вариантом был вынужденный выход духовенства за штат в связи с закрытием храмов.

Материальное положение духовенства, вышедшего за штат, зависело от приходской общины, которая могла принять решение о выплате фиксированного денежного пособия, а также о сохранении права служить и совершать требоисправление в пределах прихода особую плату и пр. Кроме того, сохранялась практика приглашения заштатных священников для совершения воскресных, праздничные богослужений и т.п. Так, например, в 1924 году общее собрание членов приходской общины Владимирской церкви приняло решение: “Выдавать протоиерею Н. Малиновскому (вышедшему за штат - И. С.) ежемесячное пособие 15 рублей и сохранить право на совершение по воскресным дням литургии за особую плату из старостинского ящика 1 рубль за службу. И он может пользоваться законною частью доходов от таких служб. А также остается за ним 4 славы - Рождество Христово, Пасха, храмовые праздники (Владимирской Божией Матери и Архангела Гавриила)”[62]. В Иоанно-Златоустинской церкви религиозное объединение за определенную плату приглашало к воскресным праздничным службам проживающего в Вологде архимандрита Нифонта (Спасо-Прилуцкий монастырь)[63]. Иеромонах Николай (Шурыгин) - инок бывшего Свято-Духова монастыря - состоял заштатным священником в Иоанно-Златоустинской Церкви в 1926-30 гг.[64] Епископ Николай (Караулов), бывший священником Екатерининской церкви до 1921 года, выйдя за штат в 1924 году, в течение 1929 года служил по собственному желанию в означенном храме. По решению Екатерининской общины, получал вознаграждение в размере 35,8 рублей в месяц или 430 рублей в год[65]. Протоиерей о. Тихон Шаламов, будучи заштатным священником, с 1917 года вел большую проповедническую деятельность среди прихожан кафедрального собора[66].

С выходом священнослужителей за штат не нарушалось их духовное единение с прихожанами и духовенством города. Так, вышедший в 1926 году за штат настоятель Богородской Верхнедольской церкви протоиерей о. Александр Подстаницкий продолжал активно помогать приходскому причту Никольской Золотокрестинской церкви. В 1928 году всем вологодским духовенством Вологды праздновался юбилей этого старейшего священника города, прослужившего в священническом сане 60 лет. В связи с этим в Никольской Золотокрестинской церкви было совершено архиерейское богослужение, по окончанию которого епископом Николаем (Карауловым) юбиляру была преподнесена высшая награда - митра[67].

Куда чаще фиксируется вынужденная сменяемость клира, обусловленная административно-силовым воздействием государственных органов на духовенство и Церковь в целом. Так, в течение 1920-х-начале 1930-х годов гонениям и аресту подвергались: священник о. Александр Дмитриевский (Богородская Нижнедольская церковь), протоиерей о. Константин Богословский (Благовещенская церковь), протоиерей о. Симеон Видякин (Никольская Глинковская церковь), диакон о. Алексей Алюхин (Вознесенская церковь), протоиерей о. Федор Казанский (Пятницкая церковь), священник о. Сергий Петро-Павловский (Покровская Казанская церковь), священник о. Анатолий Неклюдов (Екатерининская церковь), диакон о. Николай Суровцев (Екатерининская церковь), протоиерей о. Александр Малиновский (Богородская кладбищенская церковь), диакон о. Василий Шадрин (Лазаревская церковь), протоиерей о. Василий Швецов (Лазаревская церковь), священник о. Александр Садоков (Покровская Казанская церковь), священник о. Владимир Церковницкий (Никольская Владыченская церковь), протоиерей о. Анатолий Попов (Иоанно-Златоустинская церковь), иеромонах Феодосий (Смирнов, Владимирская церковь), протоиерей о. Павлин Мурашкин (Свято-Духовская община), протоиерей Алексей Углицкий (Ильинская церковь), иеродиакон Антоний (Ковалев, Лазаревская церковь), священник о. Евгений Лощилов (Царе-Константиновская община), епископ Александр (Трапицин), архиепископ Венедикт (Плотников), архиепископ Амвросий (Смирнов), епископ Николай (Караулов). В 1937 году, как уже отмечалось, был арестован причт Богородской кладбищенской церкви, судьба которого до сих пор не известна.

Практически все приходские священники Вологды имели дореволюционное поставление. Однако в числе вологодского духовенства были и вновь рукоположенные. Например, настоятель Георгиевской церкви о. Петр Чебурахин был посвящен в сан в 1924 году (в возрасте 55 лет), до этого времени являлся служащим на различных городских предприятиях[68]. Протодиакон кафедрального собора о. Павел Румянцев до 1922 года занимал должность заведующего арестантским домом, временно исполнял обязанности начальника отделения губмилиции и пр., а в июне 1922 года (в возрасте 47 лет) был рукоположен в диакона к Благовещенской церкви[69]. Иеродиакон Пятницкой церкви - Кирилл (Константин Языков) до 1920 года занимался крестьянским трудом, а с 1920 года (в возрасте 37 лет) - послушник Спасо-Прилуцкого монастыря. В сан был рукоположен в период 1920-1925 гг.[70]

В условиях гонений, постарения и сокращения кадров духовенства особо остро вставал вопрос о сохранении богословского образования. Известно, что после вступления в силу декрета “Об отделении церкви от государства и школы от церкви” все духовные учебные заведения были закрыты, а светские школы исключили из своих программ преподавание закона Божьего и других богословских дисциплин.

Вместе с тем признавалось возможным устройство церковной властью особых богословских курсов для подготовки священнослужителей. С самого начала эта возможность была обусловлена изъятием из учебной программы таких курсов всех общеобразовательных дисциплин и категорическим запретом обучаться в них лицам моложе 18 лет. Известны попытки сохранить систему духовного образования даже при этих условиях. В 1919 году в Москве возродилась Московская Духовная академия после ее закрытия властями в Троице-Сергиевой лавре. Она просуществовала с перерывами до 1928 года. В 1919 году в Петрограде по специальному разрешению Наркомпроса было открыто Богословско-Пастырское училище, а 4 декабря - Петроградский богословский институт. Он просуществовал 3 года и сделал один выпуск (23 человека). По сведениям Д. В. Поспеловского, в 1927 году он на некоторое время открывался вновь. В Киевской духовной академии, закрытой в 1920 году, нелегально продолжались некоторые занятия и защиты диссертаций, вероятно, до 1925 года и т. п.[71]

Первые попытки возродить дело духовного образования в Вологодской епархии и в Вологде, в частности, приходятся на 1919 год. В этой связи большой интерес представляет заявление Вологодского епархиального совета в VIII отдел НКЮ, в котором, в частности, говорилось: “Вологодским епархиальным советом получено сообщение Вологодского Губисполкома от 7 июня 1919 года за № 2485 об отклонении ходатайства епархиального совета о разрешении подведомственному духовенству Вологды преподавания Закона Божия не только в храмах, но и в наемных помещениях по желанию приходских общин. Рассмотрев данное заявление, Вологодский губисполком отклонил данное ходатайство, направив его в высшую инстанцию, а затем в VIII отдел НКЮ. В заявлении, направленном в VIII отдел НКЮ, отмечалось: “1) что воспрещение преподавания Закона Божия в иных помещениях, кроме храмов, по желанию верующих, противоречит духу декрета о свободе религиозной совести; 2) что в инструкции о применении декрета содержится лишь запрещение преподавания религиозных учений в государственных и общественных школах; 3) что запрещение верующим организовывать изучение религии в инструкции не содержится; 4) что приведенное истолкование декрета подтверждается указанным циркуляром Московского совдепа за № 1334 (п. 4), а также ввиду того, что православное население (дети и взрослые) селений, находящихся на дальнем расстоянии от приходского храма, часто бывает лишено возможности, несмотря на свое желание, посещать приходской храм для слушания уроков Закона Божия, Вологодский епархиальный совет, согласно постановлению своему, долг имеет ходатайствовать перед вами о разрешении преподавания Закона Божия в наемных по желанию верующих помещениях”. VIII отдел НКЮ разъяснил Вологодскому исполкому, что “согласно декрету об отделении Церкви от государства, группа верующих не есть юридическое лицо. Поэтому никакого общего разрешения епархиальному совету, как организации религиозной, не имеющей прав юридического лица, на открытие школы для преподавания так называемого Закона Божия не может быть дано ”[72].

Несмотря на столь негативный отклик государственной власти, идея возобновления духовных учебных заведений нашла свое выражение в организации в Вологде Пастырской школы для подготовки кандидатов на священство. Данная школа была открыта в 1921 году и существовала в течение трех лет. Однако “по миновению в ней надобности”, была закрыта[73]. К сожалению, более подробными сведениями о деятельности Пастырской школы мы не располагаем.

Новые попытки возродить специальное богословское образование в Вологде приходятся на 1928 год. На наш взгляд, это связано с известной Декларацией 1927 года митрополита Сергия, после принятия которой ожидалась лояльность правительства в отношении расширения общественной, культурной и просветительной деятельности Церкви. Более того, идеи возобновления религиозного воспитания детей, пастырских и богословских семинарий для взрослых, публичных лекций все с большей силой обсуждались на местном уровне. Известно, что в июле в эмигрантской прессе появилось сообщение о специальной программе, составленной епископом Евгением (очевидно, по поручению самого м. Сергия), в которой рассматривались вопросы религиозного образования[74].

22 марта 1928 года в Вологодский горисполком поступило заявление от граждан Вологды Д. Н. Парменова, П. В. Преображенского, А. А. Стрежалковской, Л. Н. Красногорской, А. К. Носковой с просьбой открыть в Вологде богословские курсы под названием “Пастырская школа” с целью подготовки кандидатов на священство. Результатом долгосрочной работы по подготовке названного проекта было представление полной программы курсов обучения. Она состояла из трех годовых курсов с преподаванием исключительно богословских наук: 1) Священного Писания; 2) церковного устава с изъяснением богослужения (литургики); 3) истории Церкви; 4) сочинений святых отцов (патристики); 5) догматического, основного (апологетики) и нравственного богословия; 6) церковного проповедничества; 7) церковного пения; 8) изучения церковных канонов.

Были разработаны и условия для поступления в школу. “В Пастырскую школу принимались ни в чем непорочные граждане в возрасте не моложе 18 лет, с образовательным цензом не ниже школы 2 ступени. Лица в священническом сане принимались без экзамена, а не состоящие в священном сане (в том числе и псаломщики) принимались по краткому экзамену по курсу Священной истории и катехизиса (молитвы, богослужения, таинства)”[75]. Предполагалось, что количество учащихся на курсе будет от 10 до 25 человек (преимущественно из местных граждан г. Вологды), а обучение - бесплатным. По ее окончании учащимся должно быть выдано свидетельство за подписью членов педсовета и с печатью школы.

Средства на содержание школы должны быть собраны путем добровольных пожертвований в приходах и храниться в госбанке. Под школу предполагалось использовать (вне богослужебных часов) один из храмов Вологды. Преподавателями Пастырской школы дали согласие быть: протоиерей о. Константин Богословский (Благовещенская церковь), заштатный протоиерей о. Николай Рукин, протоиерей о. Симеон Видякин (Никольская Глинковская церковь), протодиакон о. Михаил Попов (Благовещенская церковь)[76].

Вопрос об открытии данной школы всесторонне обсуждался местными властями, вызвав массу противоречивых суждений. Однако с подключением к этой проблеме органов ОГПУ дело приняло следующий оборот. Первоначально - 7 мая 1928 года - было принято секретное решение: “В разрешении на открытие “Пастырской школы” отказать. Инициаторов взять на учет и под осведомительное наблюдение. Выяснить, не будет ли попыток нелегальных занятий. При наличии этих попыток - арестовывать и привлечь к ответственности”[77]. Через несколько дней - 26 мая 1928 года - на запрос Вологодского губисполкома о возможности дать разрешение на открытие означенной школы поступил официальный ответ от начальника I Вологодского губернского отдела ОГПУ Райберга, запрещавший организацию школы. Главным аргументом было то, что “группа лиц учредителей Пастырской школы в г. Вологде является представителями тихоновской ориентации, более сильной не только в городе, но и в губернии вообще, а также и потому, что данная ориентация имеет достаточное количество служителей культа”[78]. Таким образом, попытка возродить в Вологде православную духовную школу завершилась неудачей.

Большинство священнослужителей Вологды происходили из духовного звания и имели полное семинарское образование (почти все в свое время закончили Вологодскую Духовную семинарию)[79]. В течение многих лет Вологда, как епархиальный центр, был местом сосредоточения наиболее видных пастырей. Сохранилась эта традиция и в изучаемый период.

Большой отклик у верующих горожан в эти годы имели проповеди и внебогослужебные собеседования, устраиваемые протоиереями о. Симеоном Видякиным, о. Константином Богословским, о. Николаем Замараевым, о. Тихоном Шаламовым, священниками о. Николаем Добряковым, о. Александрам Садоковым, епископами Стефаном (Знамировским) и Николаем (Карауловым). Наиболее остро звучали вопросы, затрагивавшие внутриполитическое развитие, и, в частности, взаимоотношения Церкви и государства, поминовения патриарха Тихона, митрополита Сергия и др. Из агентурных донесений ОГПУ видно, что “во время пасхальных проповедей священники призывали верующих к объединению вокруг Церкви и послушанию Богу”[80]. В мае 1928 года “епископ Николай (Караулов) в один из праздников во время службы в Екатерининской церкви, выступая с проповедью, говорил: “Кто враг религии, тот разрушает церкви на наших глазах”. В своем выступлении епископ Николай обратился к верующим с просьбой не быть равнодушными в этом деле[81]. Николай (Караулов) попал под негласное наблюдение, по завершению которого органы ОГПУ планировали привлечь его к ответственности. Е. С. Палтусова отмечает, что “проповедь в Дмитриевском храме говорилась каждую службу. Прихожане слушали очень внимательно, сдвигаясь поближе к батюшке. В проповедях священники поддерживали народ в это тяжелое время. Сравнивали Евангельские события с современными, призывали смириться. Текст проповедей не передавали другим”[82]. Из воспоминаний А. Резухина известно, что “усердное служение, большая религиозность Владыки (Стефана Знамировского - И. С.), произнесение проповедей почти за каждой Литургией расположили к нему сердца прихожан”[83].

Отдельное значение имеет уяснение вопроса о материальном положении приходского духовенства. Он чрезвычайно сложен для изучения, однако даже имеющаяся весьма небогатая информация дает возможность увидеть основные способы содержания клира и многое объясняет во взаимоотношениях между причтом и паствой, между Церковью и обществом.

В 1920-30-е годы фактически пришлось вернуться к практике, когда материальное положение причта напрямую зависело от сборов прихожан.

Духовенство было лишено какой-либо материальной поддержки со стороны государств: прекращалась выплата государственного жалования, пенсий и т.п. Согласно принятому уставу образца 1923 года, обязанность оплачивать труд церковного причта принимала на себя приходская община. Прихожане всесторонне оговаривали вопросы содержания клира на открытом собрании членов религиозной общины.

Судя по всему, содержание духовенства представляло собой как установленный размер жалования, так и нефиксированное вознаграждение, получаемое причтом из братских пожертвований, тарелочных и кружечных сборов, платы за исполнение треб и пр. Все дополнительные доходы духовенства - денежные и натуральные приношения, праздничные сборы и т.п. носили характер добровольных пожертвований верующих. Кроме того, практически повсеместно прихожане принимали на себя посильные обязательства оплачивать подоходные налоги членов своего причта и др.

Размер получаемого пособия или добровольных пожертвований зависел от состава приходской общины и материального достатка верующих, от численного состава причта, от сана священнослужителей, а также от личности настоятеля и других клириков.

Структуру и размер получаемого вознаграждения приходского духовенства Вологды, сложившуюся в 1920-е годы, позволяют восстановить незначительные материалы по отдельным городским приходам. Возможно, что в данный период аналогичная ситуация была характерна для большинства церквей города. Так, например, известно, что в 1925 году причту Зосимо-Савватиевской церкви приходской общиной было установлено содержание в 30 рублей, из которых на содержание священнику - 25 рублей, псаломщику-диакону от 3-х до 5-ти рублей в месяц[84]. Настоятель Владимирской церкви в 1923-24 гг. получал 15 рублей в месяц[85].

Наиболее полные сведения об оплате труда клириков сохранились от 1928-33 гг. Эти данные содержатся в личных анкетах священно- и церковнослужителей. С 1929 года, согласно новому законодательству о культах, служащее духовенство было вынуждено ежегодно сдавать такого рода анкеты в местные исполнительные органы. Становится ясно, что размер получаемого пособия в указанные годы не имел какой-либо четко установленной пропорции и определялся в разных случаях по-разному. В 1928-34 гг. большинство клириков получали фиксированное жалование, размер которого зависел непосредственно от решения религиозного объединения. Так, доходы священников городских храмов колебались в 1929 году от 25-30 рублей до 90 рублей в месяц, а у диаконов-псаломщиков от 15 до 25 рублей в месяц. Довольно высокие доходы имел причт Екатерининской (священник - 90,4 рубля в месяц, 1085 рублей в год, диакон - 56,7 рубля в месяц, 680 рублей в год)[86], Антипиевской (священник - до 80 рублей в месяц, 950 рублей в год)[87], Покрово-Козленской (священник - 65 рублей в месяц, 780 рублей в год)[88], кафедрального собора (протодиакон - 60,5 рублей в месяц, 726 рублей в год)[89], Власиевской церкви (священник - 58,3 рубля в месяц, 700 рублей в год, диакон - 36,7 рублей в месяц, 440 рублей в год)[90], Иоанно-Предтеченской Пустынской общины (священник - 30 рублей в месяц, 360 рублей в год)[91]. Среднее годовое содержание священника городского храма составляло 450-500 рублей, у диакона - 300-400 рублей, соответственно в месяц - 37-42 рубля и 25-33 рубля. Сравнивая полученные результаты с имеющимися данными о средней заработной плате рабочих и служащих, получавших в 1940 году в месяц 32,4-36 рублей (33,1 рубля)[92], можно было бы сделать вывод, что положение духовенства в этот период в целом соответствовало общим стандартам материального обеспечения.

Однако с 1931 года духовенство было вынуждено платить 75% налогов со своих доходов, к которым была причислена и плата за отправление культа. Кроме всего прочего, священники были лишены избирательных прав и их выселяли из квартир как лишенцев. С 1928 года для них была установлена крайне высокая квартплата[93].

Другим традиционным средством материального обеспечения духовенства были вознаграждения за требоисправления и различные подаяния мирян на богослужениях в храме и во время посещения домов верующих (освящение, хождение “со славой” и пр.). Е. С. Палтусова вспоминает: “В большие праздники со славой приходили священник и диакон. В богатых семьях ставили столы с угощениями. Платили священнослужителям кто, сколько мог”[94]. В исключительных случаях, когда приходской причт не имел строго установленного содержания, эта форма материального обеспечения являлась единственной. До времени массового закрытия храмов подобная практика была распространена в Спасо-Преображенском Фрязиновском храме. Священник этой церкви о. Николай Васильевич Замараев и псаломщик в сане диакона - о. Александр Петрович Ипатов - не получали жалования по таксе, а служили на добровольные пожертвования от прихожан[95]. Причт Иоанно-Предтеченского Рощенского храма “определенного вознаграждения натурой и деньгами не получал”, однако имел доход от “добровольных пожертвований за требоисправления в храме и на домах прихожан”[96]. Священник Иоанно-Предтеченской Пустынской церкви о. Федор Николаевич Тихонин и протоиерей Петро-Павловской церкви о. Николай Павлинович Сумароков также пользовались исключительно “братскими доходами за службы”[97].

В отдельных случаях приходская община самостоятельно решала вопрос единовременных выплат своему причту. Например, иеродиакону Владимирской церкви Антонию (Ковалеву) в 1928 году, “за участие в работах по преобразованию храма” приходским собранием была объявлена благодарность и выдано денежное вознаграждение из церковной кассы в размере 25 рублей[98].

В период 1930-31 гг. наблюдаются некоторые изменения в материальном обеспечении духовенства. Объединенные при одном храме священно- и церковнослужители разных приходских объединений могли иметь разное по размеру и характеру материальное вознаграждение. В целом, судя по нашим наблюдениям, с этого времени система материальной оплаты труда причта развивалась в направлении добровольных пожертвований верующих. Например, диакон-псаломщик о. Алексей Алюхин, служащий при Вознесенской общине в храме Рождества Богородицы определенного жалования не имел, получал лишь кружечный доход в размере 30-40 рублей в месяц[99]. Причт бывшей Владимирской церкви - протоиерей о. Павел Рукин и иеродиакон Антоний (Ковалев) - в 1930 году определенного вознаграждения от общины не имели, а “содержались на добровольное вознаграждение за отправленные богослужения и требы при кладбищенском храме совместно с прочими причтами и среди членов своей общины”[100]. Диакон Иоанно-Предтеченской Пустынской церкви о. Александр Константинович Владимиров в течение 1931 г. получал за каждую проведенную службу по 1 рублю[101]. Диакон Власиевской религиозной общины о. Иван Преображенский получал лишь “добровольное вознаграждение за требы, славу и поминовение”[102] и т. п.

Совершенно новой стороной церковной жизни города стало участие православных вологжан в формировании епархиальных органов (структур). По решению Поместного Собора 1917-18 гг., “епархиальный архиерей, по преемству власти от святых апостолов, есть предстоятель местной Церкви, управляющий епархией при соборном содействии клира и мирян”[103]. Высшим органом, при содействии которого архиерей управляет епархией, являлось Епархиальное собрание, избираемое из клириков и мирян на срок 3 года. Исполнительными органами Епархиального собрания, действующими постоянно, являлись Епархиальный совет и Епархиальный суд. Устанавливая довольно широкие полномочия клира и мирян в церковном управлении, Собор, тем не менее, сохранил неприкосновенность канонической власти епархиального архиерея. Так, ст. 23 “Определения” предусматривала невозможность проведения в жизнь ни одного решения органов епархиального управления без согласия архиерея.

С 1918 года на местах повсеместно началась реорганизация епархиальных органов управления, главным образом, за счет преобразования Духовных консисторий в Епархиальные советы.

В связи с проведением в жизнь основных положений Декрета “Об отделении Церкви от государства” структура епархиального управления, установленная Поместным Собором, претерпела значительные изменения. Поначалу деятельность Епархиального Совета была ограничена жестким контролем со стороны органов власти. Следующий шаг имел своей целью разрушение единой и хорошо организованной системы центральных церковных учреждений. Уже в сентябре 1920 года местные власти получили секретную телеграмму из Отдела управления НКВД о немедленном закрытии Епархиального совета, как незаконно действующего, после чего все документы, выдаваемые “служителям религиозных культов”, были признаны документами частного характера, не имеющими никакой законной силы, с которыми государственная власть не считается. В дополнение к этому указывалось: “В случае невыполнения сего - привлекайте виновных к строжайшей ответственности”[104]. 22 сентября на заседании представителей Гормилиции, отдела юстиции, отдела управления Губисполкома было принято решение о закрытии Вологодского Епархиального совета, как незаконно действующего. Все имущество Совета было описано и реквизировано[105].

Новым руководящим органом епархии, перенявшим структуру и все функции Епархиального совета, стало Епархиальное управление, (которое после обновленческого раскола вновь получило название Епархиальный совет).

Вологодскую епархию к началу исследуемого периода возглавлял епископ Александр (Трапицин), поставленный на кафедру еще в 1912 году. Сменивший его в 1921 году епископ Александр (Надеждин) в мае 1922 года уклонился в обновленчество и Вологодское Епархиальное управление перешло на сторону Высшего Церковного Управления (высшего органа управления обновленческой Церкви). Религиозные объединения, состоящие под юрисдикцией патриарха, открыто заявили о своем нежелании подчиняться новой епархиальной власти. В связи с этим имеем возможность обратиться к материалам, свидетельствующим о первом опыте проведения в Вологде выборов архиерея и участия вологжан в формировании епархиальных органов патриаршей юрисдикции.

В течение августа-сентября 1923 года в приходских общинах города прошли собрания верующих, на которых, кроме обсуждения текущих проблем, были избраны уполномоченные представители из числа духовенства и мирян для “объединения православных приходских общин Вологодской епархии под патриаршим управлением”, а также для выборов епископа патриаршего поставления и исполнительного органа при нем[106]. Всего по епархии было избрано 107 человек: из них от г. Вологде 43 человека (духовенства - 27 человек, мирян - 16).

Означенное собрание предполагалось провести в Спасо-Всеградском соборе 2 октября 1923 года. Для координации всех действий по его организации и для “сношения с Патриархом, епархией и гражданскою властью” был создан совет из четырех уполномоченных. В его состав вошли: протоиерей о. Анатолий Попов, священники о. Николай Чапурский, о. Анатолий Неклюдов, о. Евгений Вахрамеев. Среди кандидатов в архиереи на Вологодскую кафедру были: епископ Сильвестр (Братановский), являвшийся в то время епископом Пермским и Соликамским[107], епископ Старобельский Павел (Кратиров)[108] и епископ Вельский Николай (Караулов), временно управлявший в то время епархией (т. е. общинами, не состоявшими в юрисдикции “Живой Церкви”)[109]. Между тем, обновленцы воспротивились идее проведения подобного собрания, так как, по мнению Вологодского Епархиального Управления, “означенные собрания служат к развитию и укреплению в Вологодской губернии тихоновщины - вредного в политическом смысле течения”. Более того, признав собрание контрреволюционным в связи с “демонстративным провозглашением многолетия патриарху Тихону”, ВЦУ потребовало от губернского отдела управления не выдавать разрешения на созыв такового. В результате, отдел управления Вологодского губисполкома отказал в проведении собрания, объясняя это тем, что данная организация не была зарегистрирована в исполкоме и не разрешена Советом депутатов[110]. Более того, обновленческое духовенство добилось желаемого для них запрещения владыке Николаю (Караулову)[111]. В результате этого нажима в январе 1924 года в местной печати было опубликовано заявление епископа Николая (Караулова), в котором говорилось следующее: “Ввиду недоброжелательного отношения ко мне и насилия со стороны духовенства Вельского уезда, как епископу, я себя епископом Вельским не считаю. Кроме того, полномочия, переданные мне Сильвестром Вологодским по управлению епархией, считаю недостаточными на основании существующих законоположений и от управления епархией отказываюсь”[112]. Таким образом, приходские общины, состоящие в патриаршей юрисдикции, фактически остались без легального управления.

Следующий этап подготовки к выборам епископа (конец 1924 - начало 1925 гг.) сопровождался повторными выборами уполномоченных представителей от религиозных общин, а также обсуждением в приходских объединениях представленных кандидатур в епископы. Собрания с подобной повесткой дня прошли во приходских общинах которые признали патриаршее управление[113].

Общее собрание духовенства и мирян патриаршего управления по выбору епископа состоялось в Вологде 29 марта 1925 года. На собрании было представлено 52 уполномоченных от 29 религиозных общин. Присутствующие заслушали доклад гр. Парменова о том, что “религиозные общины, признающие верховное руководство в лице Святейшего Патриарха, до сих пор не имеют своего выборного Епископа, который бы руководил в духовной жизни общинами верующих”. В Вологду по патриаршему благословению был поставлен архиепископ Сильвестр (Братановский). Другим кандидатом на должность епархиального архиерея был выдвинут архиепископ Александр (бывший в Симбирске). Предлагая кандидатуру архиепископа Александра, гр. Мальвицкий мотивировал это тем, что выбор Сильвестра (Братановского) может привести разного рода конфликтами с гражданской властью, “так как, по сведениям, Епископ Сильвестр не благонадежен как бывший член СРН (Союза Русского Народа - И. С.)”. Третьим кандидатом в архиереи был предложен епископ Николай (Караулов). Обсуждение кандидатур вызвало бурный обмен мнениями, особо участники собрания отмечали большой опыт Сильвестра (Братановского) в деле руководства духовной жизнью. В результате, большинством голосов (48 - “за”, 4 - “воздержались”) епископом на Вологодскую кафедру был избран архиепископ Сильвестр (Братановский). За епископа Николая (Караулова) проголосовали 4 участника собрания. Полномочным представителем религиозных общин для сношений с гражданской и церковной властью, а также общинами верующих, состоящих в патриаршей юрисдикции, для ведения канцелярских дел по выполнению постановлений общих собраний большинством голосов (“за” - 30, “против” - 12, “воздержавшихся” - 10) был выбран священник о. Евгений Лощилов[114].

Представляется важным подчеркнуть, что архиепископ Сильвестр (Братановский) большей частью в период своего пребывания на Вологодской кафедре находился в Москве, так как являлся постоянным членом Временного Патриаршего Священного Синода[115].

Необходимо отметить, что в 1932-1933 гг. Вологодскую кафедру возглавлял архиепископ Венедикт (Плотников), носящий титул Кронштадтского. Владыка Венедикт (Плотников) известен как активный сторонник патриарха Тихона, проходивший в качестве обвиняемого в известном судебном процессе над митрополитом Петроградским и Гдовским Вениамином (Казанским). Петроградский Революционный Трибунал приговорил епископа Венедикта (Плотникова), митрополита Вениамина и других (всего 8 человек) к высшей мере наказания, которая была заменена тюремным заключением[116]. 5 декабря 1925 года он был осужден и выслан в пределы Иркутской губернии, сроком на 3 года. В феврале 1937 года был осужден вновь[117].

Из одиннадцати Вологодских архиереев, управлявших в разные годы Вологодской епархией, шестеро были репрессированы: епископ Александр (Трапицин), архиепископ Амвросий (Смирнов), архиепископ Венедикт (Плотников), епископ Николай (Караулов), епископ Иоанн (Соколов), епископ Георгий (Анисимов).

Относительно передвижений епархиальных архиереев, следует отметить, что на протяжении всего исследуемого периода, в отличие, например, от предыдущих эпох, также характерна довольно частая сменяемость последних (см. приложение 27).

Последним из довоенных вологодских архиереев был епископ Георгий (Анисимов). В 1938 году он был поставлен на Вологодскую кафедру (до этого, в 1937 году, подвергался репрессиям). Годы его служения совпали с периодом фактического разрушения церковно-организационных структур в епархии. В сентябре 1940 года епископ Георгий был уволен на покой. В результате Вологодская епархия осталась без высшего архиерейского управления.

* * *

С 1917 года активная деятельность приходских общин стала, пожалуй, наиболее ярким проявлением православной традиции города. Во-первых, несколько раз изменялся статус прихода, как религиозного сообщества. Эти реорганизации, с одной стороны, носили внутрицерковный характер, идущий от установлений Поместного Собора 1917-18 гг.; с другой стороны, имели и внецерковные причины - законодательство и действия советской власти, в которых узловыми точками можно считать 1918, 1923 и 1929 гг. Однако с точки зрения канонических основ и своего предназначения, приход оставался в рамках православной традиции.

Во-вторых, происходили динамичные изменения количественных и пространственных характеристик прихода, интенсивная внутриобщинная и межобщинная мобильность. Очевидны этапы этой динамики: 1918-1923 гг. - увеличение числа приходов и дробление приходского пространства; 1924-28 гг. - объединение и постепенное уплотнение приходов; 1929-30 гг. - расширение и размывание границ приходского пространства; первая половина 1930-х годов - разрушение традиционного прихода.

В-третьих, городское духовенство по сути своего служения бывшее духовным ядром приходского сообщества, до начала 1930-х гг. было довольно стабильной группой. Практически все приходские священники имели старое поставление, многие продолжали служить там, где служили еще до революции. На фоне общего уменьшения количества служащих клириков в период 1918-40 гг. (преимущественно за счет сокращения церковнослужителей и низшего звена священнослужителей), большинство приходских храмов Вологды сохраняли полные и стабильные причты. Однако с изменением социально-политических условий и общественного статуса духовенства все заметнее стали проявляться необратимые тенденции старения клира, вынужденного сокращения штатных священников, отсутствия межпоколенной преемственности пастырей. Вместе с тем наметившиеся процессы не изменили отношения верующих к своим приходским пастырям. Они по-прежнему оставались весьма авторитетными в среде пасомых. В этой в связи показательны факты защиты духовенства в условиях начавшихся гонений и репрессий (постоянство в выборе настоятеля, материальное содержание штатных и заштатных священников и пр.).

В-четвертых, в жизнедеятельности прихода очевидно нарастание адаптационных и защитных механизмов, непрерывно рождаемых инициативой прихожан: внутриприходская и межприходская солидарность, перенос ответственности с клира на прихожан, использование имеющихся пробелов в действующем законодательстве и др.

Никогда еще в приходской жизни Вологды не было такой концентрации проблем самого различного характера. Нет сомнения, что в 1920 - первой половине 1930-х годов она составляла важную часть общегородской жизни. В нее было втянуто от 12 до 14% взрослого населения города. Можно утверждать, что сохранение приходской жизни - это результат целенаправленных усилий православного населения Вологды, благодаря которому приход, как традиционное православное сообщество города просуществовал еще более 15 послереволюционных лет.

[1] Заозерский Н. Что есть православный приход и чем он должен быть. Сергиев Посад, 1912. С. 2.

[2] Список церквей г. Вологды и районы приходов // Вологодский сборник. Вологда, 1901; ГАВО. Ф. 496. Оп.1. Д.19250, 19359.

[3] Камкин А. В. Традиционные крестьянские сообщества Европейского Севера России в XVIII в. Дисс... д. и. н. Москва, 1993; Теребихин Н. М. Сакральная география Русского Севера. (Религиозно-мифологическое пространство севернорусской культуры). Архангельск, 1995.

[4] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.22. Л.1, 2.

[5] Русская Православная Церковь и коммунистическое государство... С. 31.

[6] ГАВО. Ф.53. Оп. 2. Д. 263. Л.19; Д. 271. Л. 73, 124; Д. 272. Л. 131, 133-134; Д. 271. Л. 73; Ф. 366. Оп.1. Д. 274. Л. 38.

[7] Собрание определений и постановлений Священного Синода Православной Российской Церкви. М., 1918. Вып. 3. С. 10.

[8] Там же. С. 13.

[9] Там же. С.10.

[10] Декрет ВЦИК “О порядке созыва съездов и всероссийских совещаний, различных союзов и объединений и о регистрации этих организаций” от 12.06.1922.// СУ. 1922. № 40. Ст.477; Постановление ВЦИК и СНК от 3.08.1922 // СУ. 1922. №. 49. Ст. 622; инструкция ВЦИК от 10.08.1922 // СУ. 1922. № 49. Ст.623.

[11] Собрание узаконений. 1922. № 40. Ст. 477.

[12] Декрет ВЦИК и СНК о порядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли, и порядке надзора за ними от 3.08.1922 // Известия ВЦИК. 1922. 12 августа; СУ. 1922. № 49. Ст. 622-632.

[13] Известия ВЦИК. 1923. 27 апреля. С. 4. СУ. 1923. № 37. С. 692-694.

[14] Нормальный устав религиозных обществ // Известия ВЦИК. № 102. 10 мая. 1923. С. 4.

[15] Вообще в повседневной практике было принято употреблять наряду с термином “религиозная община” термины “религиозное общество” и “религиозное объединение”.

[16] Архивы Кремля... С. 105, 436-443.

[17] Инструкция о порядке регистрации религиозных обществ и выдачи разрешений на созыв таковых. Ст. 5 // Известия ВЦИК. 1923. 27 апреля. С. 4.

[18] Отсутствуют материалы о составе приходских общин Благовещенской, Никольской Золотокрестинской, Спасо-Преображенской Болотской и Богородской Верхнедольской церквей.

[19] В 1926 году в Вологде проживало 36634 человека в возрасте старше 18 лет // Статистический сборник по Вологодской губернии за 1925-27 гг. Вологда, 1929.

[20] ГАВО. Ф.366. Оп.1. Д.309. Л.12.

[21] Там же.

[22] Летопись Вологодской епархии за время с 1930 по 1940 год. (Памятные записки). Воспоминания протоиерея Алексея Резухина. Машинопись. Сост. 1984 г. С. 2.

[23] Инструкция “О порядке регистрации религиозных обществ и выдачи разрешений на созыв съездов таковых”.

[24] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.344. Л.273.

[25] Там же. Д.301. Л.2-2об.

[26] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.106.

[27] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.333. Л.2.

[28] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.53-55.

[29] Нормальный устав религиозных обществ.

[30] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.267. Л.28.

[31] Там же. Л.28об.

[32] Там же. Д.265. Л. 13,14об.

[33] Там же. Д.294. Л.104.

[34] Там же. Д.315. Л.9.

[35] Там же. Д.211. Л.10.

[36] Там же. Д.244. Л.36.

[37] Там же. Д.286. Л.54.

[38] Там же. Д.227. Л.48-48об.

[39] Там же. Д.242. Л.30.

[40] Там же. Д.284. Л.41.

[41] Там же. Л.41об.

[42] Там же. Л.40.

[43] Там же. Д.227. Л.83.

[44] Там же. Л.100.

[45] Там же. Л.118-119.

[46] Там же. Л.113.

[47] Там же. Д.235. Л.113

[48] Там же. Д.271. Л.3.

[49] Там же. Д.338. Л.23.

[50] Там же. Д.295. Л.11.

[51] Там же. Д.242. Л.52об-53.

[52] Там же. Д.300. Л.97, 98.

[53] Там же. Д.242. Л.52об-53, 55; Д.329. Л.18.

[54] Там же. Д.235. Л.137; Д.289. Л.179; Ф.366. Оп.3. Д.44. Л.20.

[55] Там же. Ф.366. Оп.3. Д.44. Л.6.

[56] Летопись Вологодской епархии... С. 1-23.

[57] Воспоминания И. С. Полянской. С. 1-2.

[58] Летопись Вологодской епархии за время с 1930 по 1940 год... С.20.

[59] В данном случае мы используем данные по личному составу клира за 1917-28 гг., 1930-33 гг.

[60] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д. 286. Л.12-14; Д.303. Л.8.

[61] Там же. Д.235. Л.144; Д. 299. Л. 2 об.-3.

[62] Там же. Д.227. Л.48-48об.

[63] Там же. Д.242. Л.30.

[64] Там же. Д.329. Л.18.

[65] Там же. Д.319. Л.27.

[66] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.23. Л.6.

[67] Летопись церкви Рождества Пресвятой Богородицы, что на Верхнем Долу, в городе Вологде. Л.10об; УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.37об.

[68] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.344. Л.70.

[69] Там же. Л.193.

[70] Там же. Д.338. Л.21.

[71] Поспеловский Д. В. Русская Православная Церковь в XX веке... С.112.

[72] Революция и Церковь. 1919. № 3-5. С.68-69. Русак В. (Степанов). Свидетельства обвинения. М., 1993. Т.2. С. 147.

[73] ГАВО. Ф.412. Оп.1. Д.181. Л.2.

[74] Поспеловский Д. В. Указ. соч. С.157.

[75] ГАВО. Ф.412. Оп.1. Д.181. Л.2.

[76] Там же.

[77] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.169.

[78] Там же. Л.167.

[79] Летопись Вологодской епархии за время с 1930 по 1940 год... С.10.

[80] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.143.

[81] Там же. Л.175.

[82] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С.6.

[83] Летопись Вологодской епархии за время с 1930 по 1940 год... С.16.

[84] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.276. Л.68-68об.

[85] Там же. Д.227. Л.48.

[86] Там же. Д.319. Л.23, 25.

[87] Там же. Д.340. Л.11.

[88] Там же. Д.321. Л.30.

[89] Там же. Д.344. Л.193.

[90] Там же. Д.315. Л.9,11.

[91] Там же. Д.340. Л.9.

[92] Народное хозяйство СССР 1922-1972. Юбилейный выпуск. М., 1972. С.350; Народное хозяйство СССР за 60 лет. Юбилейный выпуск. М., 1977. С.473.

[93] Русская Православная Церковь и коммунистическое государство... С. 245; Поспеловский Д. Указ. соч... С. 162; Воспоминания И. С. Полянской. С. 1-2.

[94] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С.4.

[95] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.341. Л.14, 16; Д.344. Л.30.

[96] Там же. Д.344. Л.39.

[97] Там же. Д.339. Л.13; Д.340. Л.9; Д.344. Л.124.

[98] Там же. Д.227. Л.114.

[99] Там же. Д.344. Л.151.

[100] Там же. Л.137-137об.

[101] Там же. Л.125.

[102] Там же. Л.191.

[103] Собрание определений и постановлений Священного Собора Православной Российской Церкви. Вып. 1. М., 1918. С. 18. Цыпин В. А. Церковное право... С. 288-289.

[104] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.287-а. Л. 2.

[105] Там же. Л. 5, 12.

[106] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.807. Л.61, 65, 66.

[107] Акты Святейшего Патриарха Тихона... С. 896.

[108] Там же. С. 986.

[109] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.808. Л.20, 22;

Акты Святейшего Патриарха Тихона... С. 918.

[110] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.807. Л.59.

[111] Среди церковников // Красный Север. 3 января. 1922. С.4.

[112] Там же.

[113] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.267. Л.54; Д.286. Л.54; Д.309. Л.3-3об.; Д.807. Л.52.

[114] Там же. Д.807. Л. 156-157об.

[115] Акты святейшего Патриарха Тихона... С. 407.

[116] Дело митрополита Вениамина (Петроград, 1922 г.). М., 1991. С. 91.

[117] ГАВО. Ф.366. Оп.3. Д.44. Л.2.

Глава III. Прихожане

§ 1 Изменения в составе общин

Списки членов приходских общин содержат сведения о социальной структуре прихожан религиозных общин Вологды: рабочие, служащие, крестьяне, торговцы, учащиеся, духовенство, а также незанятые ни в какой сфере производства люди. Именно эти группы выделяет статистика того времени, что в отдельных случаях не совпадает с современной стратификацией городского социума[1]. К тому же делопроизводство 1920-30 годов отличалось нечеткостью формулировок, вероятно потому, что процесс складывания социальной структуры населения еще не был завершен[2]. Так, по разному определяются в источнике пограничные профессии, например, слесарь-железнодорожник или извозчик могли быть причислены к группе служащих и т. п. И все же анализ социальной структуры приходских общин города вполне возможно проводить по указанной выше схеме.

Чтобы получить репрезентативную картину по городу мы использовали материалы 1923-1926 гг. и 1930-1933 гг., выбрав для контрольных срезов крайние временные точки. На наш взгляд, это позволит увидеть не только изменения абсолютных и относительных величин в данных группах, но и определить специфику формирования социальной структуры приходских общин города на ключевых этапах их вынужденной трансформации.

По данным на 1923 год социальный состав приходских общин города был весьма неоднородным (см. таблицу № 3).

Таблица № 3

Социальная структура приходских общин

Вологды 1923-33 гг.

Источники: Подсчитано по материалам ГАВО. Ф.53. Оп.2.

Наиболее высокой была доля лиц, незанятых в производстве (домохозяйки, безработные, пенсионеры и т.п.) - 46,52% всего учтенного в источниках состава приходских общин. Неработающие прихожане (часто и в силу возрастных особенностей) могли больше времени уделить храму и приходу, были подвержены меньшему давлению со стороны государственных, профсоюзных и общественных организаций, обладали большей свободой действий. Такая картина наблюдалась в большинстве храмов.

На двух последующих позициях оказались служащие и рабочие: 26,57% и 17,76% соответственно. По нашим наблюдениям служащие преобладали в приходских объединениях, расположенных в центральной части города - Богородской Нижнедольской, Вознесенской, Иоанно-Предтеченской Рощенской, Никольской Глинковской, Никольской Сенноплощадской, Покрово-Козленской, исключение составляет Введенская община. Отметим, что в приходских общинах состояли известные представители городской интеллигенции. Группа рабочих оказалась не столь многочисленной, вероятно, потому, что Вологда не являлась промышленным городом. Из всего зарегистрированного состава рабочих большую часть составляли железнодорожные рабочие и рабочие относительно крупных промышленных предприятий. Например, во Власиевской общине рабочие составляли 49% всего состава членов религиозного объединения, в Иоанно-Предтеченской Пустынской - 44% в Царе-Константиновской - 38%.

Поскольку в приходское пространство ряда городских храмов включались окрестные деревни, то наличие в списках членов общин крестьян было естественным явлением. Более того, крестьяне имели в этих общинах большой удельный вес. Так, наибольшие абсолютные показатели приходятся на Никольскую Владыченскую (38 человек, 59%), Гавриило-Архангельскую (40 человек, 56%), Спасо-Преображенскую Фрязиновскую (20 человек, 32%), Царе-Константиновскую (18 человек, 25%). Однако, в целом по городу, доля данной группы составляла лишь 4,43%.

Среди членов приходских общин 3,08% составляли горожане, занимавшиеся торговлей. Они весьма равномерно распределились по всем общинам Вологды (в среднем от 1 до 5 человек, исключение составляют лишь Никольская Глинковская, Никольская Сенноплощадская и Иоанно-Златоустинская общины, имевшие в своих составах соответственно 18, 10 и 9 торговцев).

Одной из менее представительных (1,09%) в приходских составах является группа учащейся молодежи.

Отдельной строкой логично выделить состоящих в приходских общинах представителей духовенства. В большинстве случаев (исключение составляет община кафедрального собора, где зафиксированы все члены причта) в данную группу вошли священно- и церковнослужители, находившиеся за штатом, бывшие монахи и др. О составе причта предоставлялись отдельные ведомости. В связи с этим относительные показатели данной группы крайне незначительны - 0,55% (см. диаграмму № 1).

Диаграмма № 1
Социальная структура приходских общин Вологды в 1923 году (%)

К 1926 году количественные и качественные изменения произошли лишь в двух социальных группах религиозных общин. Группа служащих, сократилась на 8% и теперь составляла 18,49% от общего числа членов приходских общин. Вместе с тем, данная группа в количественном плане довольно статична и, вероятно, в период с 1923 по 1926 годы составляла довольно прочное ядро приходских составов. Число неработающих членов общин увеличилось на 1237 человек, составило 2853 человека. Их удельный вес вырос до 55,89%.

Доля остальных социальных групп осталась прежней (см. таблицу № 5). Это свидетельствовало об относительной стабильности в развитии демографических процессов на внутриприходском уровне в 1920-е годы (см. диаграмму № 2 ).

Диаграмма № 2

Социальная структура приходских общин Вологды 1926 году (%).

Значительные изменения в социальной структуре приходских общин отмечены нами в период с 1930 года.

В условиях общего сокращения количества зарегистрированного состава приходских объединений наибольшие потери понесли группы, объединяющие торговцев и учащихся. В 1930 году их абсолютные величины снизились до 0,12% и 0,04% соответственно, что свидетельствует о полном вымывании их из социальной структуры общин.

Довольно резкий спад в количественных показателях произошел в группах служащих - на 88,15% и рабочих - на 67,2% от состава 1926 года. Теперь их доли соответственно были равны 4,45% и 11,4%. Можно предположить, что в известной степени это было результатом резко отрицательного отношения власти к участию самодеятельного населения (рабочих и служащих) в делах религиозных организаций. Известные факты давления со стороны государственных, партийных, общественных и силовых структур еще раз подтверждают наши предположения о вынужденном выходе рабочих и служащих из приходских общин.

Иные процессы происходили в группах священно- и церковнослужителей и неработающих прихожан. Произошло своего рода непропорциональное изменение составов. Несмотря на сокращение численности данных групп на 46,15% (лиц духовного звания) и на 44, 86% (неработающих прихожан), уменьшения их удельного веса не произошло. Относительные показатели первой группы остались практически в прежнем состоянии - 0,56%, а у второй возросли на 6,63% и стали равны 62,52% от общего числа приходских составов.

Произошло увеличение численности крестьян более, чем на 33% от показателей 1926 года Теперь их доля в общей численности прихожан составляла 20,91% от числа верующих. Этот скачок объясняется, с одной стороны, притоком сельских жителей окрестных деревень в приходские храмы города. С другой стороны, тем, что они обладали большей свободой действий в плане активного участия в приходской жизни (см. диаграмму № 3).

Диаграмма № 3
Социальная структура приходских общин Вологды 1930 году (%).

В течение следующих лет (с 1930 по 1933 гг.) сохранились прежние тенденции. Общая численность приходских общин продолжала сокращаться. Окончательно исчезли из приходских общин учащиеся и торговцы. Численность лиц духовного звания, находящихся за штатом, сократилась до 2 человек (с 1929 года штатное духовенство не имело права состоять в религиозных общинах) и на 1933 год составляла 0,12% от общего количества прихожан. До 51 человека (3,02%) сократилась группа служащих, до 109 человек (6,46%) - крестьян. Одна из причин интенсивного сокращения представителей крестьян в приходских общин объяснялась изменением их социального статуса. Они все чаще становились рабочими на городских предприятиях. Этому же способствовало и расширение городской черты, и промышленное развитие города в целом. Другие (в большинстве своем женщины старшего возраста) учитывались в группе неработающих прихожан. К 1933 году общины в своем составе имели две значительные категории верующих - рабочих и незанятых в производстве граждан. Удельный вес этих групп возрос до 17,06% (рабочие) и до 73,34% (неработающие прихожане). Таким образом, абсолютное и относительное большинство приходских составов принадлежало незанятым в производственной сфере мирянам (см. диаграмма № 4).

Диаграмма № 4

Социальная структура приходских общин Вологды 1933 году (%).

Изучение социального состава приходских советов дает возможность выявить круг наиболее активного верующего населения в общей структуре прихожан. В данном случае мы воспользуемся данными за 1926 г. и 1931 г., как наиболее полно освещающими данный вопрос.

По данным за 1926 год общее количество членов церковных советов православных общин Вологды составляло 328 человек, из них: рабочих - 60 человек (18,29%); служащих - 85 человек (25,91%); торговцев - 39 человек (11,89%); крестьян - 34 человека (10,37%); духовенства - 5 человек (1,52%) и неработающих прихожан - 105 человек (32,01%). Интересно, что количество представителей духовенства в приходских советах крайне незначительно. Прихожане старались обезопасить жизнедеятельность приходского причта, приняв максимум ответственности на свои плечи. Примером тому может служить высказывание протоиерея о. Иоанна Белкова: “Нашему Епархиальному совету ничего невозможно по поводу какого-либо протеста, так как за это весь состав попадет под опалу, ибо все они были предупреждены о том, что малейшие выступления против Советской власти повлечет Совет к незамедлительному закрытию. Всю инициативу по защите церковных зданий мы, вологодское духовенство, возлагаем на верующих”[3].

К 1931 году ситуация изменилась кардинальным образом. Преимущественное большинство в приходских советах составляли неработающие миряне - 65,5% (76 человек). Довольно представительна и группа рабочих - 24,1% (28 человек). Все остальные социальные группы к 1931 г. имели весьма малый процент представительства в приходских советах: крестьяне - 6,9% (8 человек); служащие - 2,6% (3 человека); торговцы - 0,9 (1 человек). Как видно, в составе приходских советов, также увеличивается роль неработающего населения (домохозяйки, пенсионеры, инвалиды и пр.). В условиях жесткого административно-правового режима и гонений на Церковь неработающие прихожане менее всего были подвержены влиянию партийного и общественного нажима.

Выяснение возрастного состава приходских общин города представляется весьма непростой задачей, так как имеющиеся в нашем распоряжении списки членов религиозных общин, к сожалению, не позволяют проследить все возрастные изменения, происходившие во всех приходах. В связи с этим наши выводы будут основываться на материалах лишь части приходских общин Вологды, но и эти данные, на наш взгляд, достаточны для воссоздания общей тенденции.

Сравнительный анализ списочного состава религиозных обществ Вологды проведен по материалам 1923 и 1930 годов, то есть своего рода поворотных моментах в церковной истории Вологды.

За 1923 год имеются данные о возрасте прихожан по 18-ти приходским общинам - Богородской кладбищенской, Владимирской, Вознесенской, Воскресенской, Гавриило-Архангельской, Екатерининской, Зосимо-Савватиевской, Ильинской, Иоанно-Богословской, кафедрального собора, Кирилло-Рощенской, Лазаревской, Никольской Владыченской, Троице-Герасимовской, Свято-Духовской, Спасо-Преображенской Фрязиновской, Успенской и Царе-Константиновской. Это почти половина всех зарегистрированных на тот период религиозных объединений и 41% учтенных членов общин.

При общей численности этих общин в 1440 человек к первой возрастной группе (до 30 лет) относилось 275 человек, что составляло 19,1%; ко второй группе (от 31 до 40 лет) - 368 человек, 25,5%; к третьей группе (от 41 до 50 лет) - 398 человек, 27,6%; к четвертой группе (от 51 до 60 лет) - 258 человек, 18,0%; к пятой группе (старше 61 года) - 141 человек, 9,8%.

Таким образом, все возрастные группы прихожан довольно многочисленны. А если принять во внимание, что люди в возрасте до 40 лет составляли почти половину (44,6%) всех членов религиозных общин, то можно сделать вывод об относительно молодом представительстве приходских сообществ.

Среди названных общин можно выделить те, в которых явно доминируют отдельные возрастные группы. Так, наибольший процент прихожан в возрасте от 18 до 30 лет приходится на Вознесенскую (39,6%), Царе-Константиновскую (36,1%), кафедральный собор (28,3%), Иоанно-Богословскую (26,8%) и Воскресенскую (23,7%) общины. В возрастной группе от 31 до 40 лет наибольшие показатели имеют следующие общины: Спасо-Преображенская Фрязиновская (36,5%), Ильинская (34,6%), Воскресенская (34,2%), Лазаревская (32,2%), Екатерининская (31,4%) и Гавриило-Архангельская (29,6%). Определяющее количество членов общин в возрасте от 41 до 50 лет характерно для Свято-Духовской, Успенской, Троице-Герасимовской, Владимирской, Никольской Владыченской и Зосимо-Савватиевской общин - соответственно - 41,6%, 40,0%, 35,7%, 33,9%, 32,8% и 32,7%. В Богородской кладбищенской, Успенской и Екатерининской большая доля представительства принадлежит верующим в возрасте старше 51 года, т. е. 42,2%, 37,1% и 33,3%.

Сведения переписи населения 28 августа 1920 г. о возрастных группах в городском населении Вологды позволяют соотнести с ними возрастные группы прихожан (см. диаграмму № 5).

Диаграмма № 5
Возрастной состав населения г. Вологды по материалам переписи 1920 года (%).

Возрастной состав приходских общин по данным регистрации 1923 года (%).

* Возрастные группы горожан отличаются от возрастных групп прихожан понижением возраста на один год, однако подобную погрешность можно принять за малозначимую и считать обе возрастные пирамиды сопоставимыми.

Сравнение обнаруживает явные различия в долевом соотношении возрастных групп горожан и зарегистрированных членов приходских общин. Более всего выделяется самая младшая возрастная группа, доля которой в приходских общинах заметно отставала от общей доли горожан этого возраста. Относительные же показатели членов приходских общин в возрастных группах 40-60 лет, наоборот, значительно превышают соответствующие показатели в городском населении Вологды. Данные наблюдения еще раз подтверждают тот факт, что церковная жизнь, а тем более членство в приходской общине, традиционно требовала отбора более зрелых, духовно и жизненно опытных людей.

1930 год наиболее полно представлен в источниковом плане: из выявленных нами 28 списков православных общин, в 21 присутствуют данные о возрасте постоянных членов. В этих общинах значилось 1835 человек, что составляло почти 71% всех зарегистрированных прихожан Вологды (членов приходских общин). Соотношение возрастных групп отличается от 1923 года: первая группа - 232 человека (12,6%); вторая группа - 292 человека (15,9%); третья группа - 412 человек (22,4%); четвертая группа - 485 человек (26,4%) и пятая группа - 414 человек (22,6%). Явно прослеживается общее постарение приходских составов города, когда большую часть прихожан составляли люди старше 50 лет.

В 1930 году наибольший удельный вес молодого поколения (от 18 до 31 года) приходился на Свято-Духовскую (29,5%), Никольскую Владыченскую (25,5%), Введенскую кладбищенскую (20,5%), Иоанно-Предтеченскую Пустынскую (16,0%) и Богородскую кладбищенскую (13,6%) общины. В Троице-Герасимовской, Воскресенской, Лазаревской кладбищенской, Гавриило-Архангельской общинах весьма высока была доля второй возрастной группы (от 31 до 40 лет) - соответственно - 33,3%, 29,5%, 22,7%, 19,6%. Большой удельный вес прихожан в возрасте от 41 до 50 лет наблюдался в значительном количестве общин: Свято-Духовской (38,6%), Пятницкой (36,0%), Воскресенской (34,1%), Гавриило-Архангельской (29,4%), Спасо-Преображенской Болотской (27,1%), Богородской Нижнедольской (24,4%), Богородской кладбищенской (23,2%), Ильинской (23,1%). Старшая возрастная группа (от 51 до 60 лет) наиболее представительна в Спасо-Преображенской Фрязиновской (38,3%), Иоанно-Златоустинской (36,4%), Богородской кладбищенской (33,6%), Богородской Нижнедольской (34,1%), Введенской кладбищенской (33,3%), Ильинской (30,8%), Никольской Глинковской (30,1%), и кафедральном соборе (30,0%). Наибольшее число стариков (в возрасте старше 61 года) состояло в следующих приходских общинах: Никольской Золотокрестинской (40,0%), Екатерининской (37,8%), Лазаревской кладбищенской (36,4%), Спасо-Преображенской Болотской (31,3%), Ильинской (30,8%), Иоанно-Предтеченской Пустынской (24,0%).

В целом же, анализ возрастных характеристик приходских составов показывает, что в первое послереволюционное десятилетие степень религиозности всех поколений (в расчете на членов религиозных общин) была сравнительно высока, доля молодых поколений в общей массе прихожан была еще значительной.

Для уточнения причин и тенденций внутриобщинных процессов, повлиявших на изменение возрастных характеристик, попытаюсь проследить, как эти изменения происходили в одних и тех же общинах Вологды (статичном круге общин).

В этой связи выделим группу религиозных объединений города в составе: Богородской кладбищенской, Гавриило-Архангельской, Воскресенской, Екатерининской, Ильинской, кафедрального собора, Лазаревской кладбищенской, Никольской Владыченской и Спасо-Преображенской Фрязиновской.

Данные религиозные объединения включают приходы всех районов города, что дает возможность сделать ряд прогнозирующих выводов в отношении соседних общин, а также приходских составов города в целом. Данные приходские сообщества были схожи и по некоторым признакам - являясь центральными в своих городских локусах, имели весьма широкий круг постоянных членов. В третьих, названные общины (исключение составляет Воскресенская) и после закрытия своих приходских храмов продолжали существовать довольно долгое время, сохраняя при этом автономность и имея в своем составе значительное количество пасомых (см. таблицу № 4).

Таблица № 4

Возрастные характеристики некоторых приходских общин Вологды

Источники: ГАВО. Ф. 53. Оп. 2. Д. 214, 220, 230, 241, 244, 289, 297, 299, 302, 319, 322, 324, 326, 330, 332, 334, 341.

Очевидно, что в период 1923-26 гг. абсолютные величины всех возрастных групп значительно возросли. Расчеты показывают, что в 1923 году удельный вес возрастных групп означенного круга приходских общин был следующим: в первой - 17,6%, второй - 27,7%, третьей - 23,9%, четвертой - 19,7% и пятой - 10,9%. К 1926 году произошло уменьшение доли молодых поколений (первая и вторая возрастные группы) - они составляли соответственно 13,4% и 21,0%. В остальных, наоборот, произошло возрастание относительных показателей: третья группа - 25,9%, четвертая - 24,3% и пятая - 15,4. Таким образом, в большей степени увеличились показатели в группах, объединяющих верующих в возрасте от 41 года и старше.

В целом, на этапе 1923-26 гг. определилось два процесса: с одной стороны происходило постарение постоянных членов приходских общин, а с другой - пополнение шло также за счет пожилых людей. Наши предположения подкрепляются и материалами общей статистики (см. диаграмму № 6).

Наши расчеты по означенному кругу религиозных объединений фиксируют увеличение удельного веса старших поколений (от 51 года и старше) в приходских составах общин в сравнении с показателями 1923 года - с 30,7% до 39,7%. В то же время доля молодых (возрастные группы от 18 до 30 лет и от 31 до 40 лет) к 1926 году оставалась достаточно велика и составляла 34,4%, (в 1923 году эти показатели соответствовали 45,4%).

Диаграмма № 6
Возрастной состав населения г. Вологды по материалам Всесоюзной переписи 1926 года (%).

Возрастной состав приходских общин по данным 1926 года (%).

К 1930 году в избранных нами приходских обществах удельный вес первой группы составлял 14,5%, второй - 16,6%, третьей - 21,4%, четвертой - 24,7% и пятой - 22,7%. Наметившаяся тенденция общего постарения приходских составов очевидна.

Между тем, анализируя данные таблицы № 5 видно, что некоторых общинах доля молодых поколений к 1930 году оставалась довольно высокой. Так, например, в Никольской Владыченской общине удельный вес прихожан первой возрастной группы значительно увеличился по сравнению в данными за 1923 г. (7%) и 1926 г. (9%) и составлял в 1930 году 25%. В Богородской кладбищенской общине доля молодых на протяжении рассматриваемого времени также была велика и составляла 14%.

Таблица № 5

Удельный вес возрастных групп (%)

в некоторых приходских общинах Вологды

Источники: ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д. 214, 220, 230, 241, 244, 289, 297, 299, 302, 319, 322, 324, 326, 330, 332, 334, 341, 344.

Таким образом, представленные выше результаты свидетельствуют о возрастании доли старших поколений в общей массе прихожан.

В течение второй половины 1920-х годов наметился явный дисбаланс в возрастных группах приходских общин. Это происходило вследствие естественных перемещений членов приходских общин в старшие возрастные группы, и по причине того, что среди вновь вступивших в общины преобладали верующие старше 45-50 лет. Имел значение и отток более молодых групп прихожан в силу общественно-политического давления. Этот дисбаланс приносил новые проблемы в традиционный уклад внутриприходской жизни. Известно, что каждая возрастная группа выполняла определенную функцию в общине. Молодежь (до 30 лет), традиционно являлась выразителем демократического настроя и инициировала новации. Средний возраст (30-60 лет) обычно брал на себя заботы по содержанию храма (как правило, данная группа составляла основу приходских активов общины). Старики (старше 61 года), как хранители традиции, строго следили за соблюдением тех или иных норм поведения в храме, обрядовых и ритуальных действий[4]. Теперь, когда естественное соотношение возрастных групп было нарушено, возникали предпосылки для утраты отдельных элементов традиционной приходской жизни, перед ней возникла перспектива движения к закреплению упрощенных форм жизнедеятельности.

Диаграмма № 7

Удельный вес возрастных групп

в некоторых приходских общинах Вологды

1923 год

1926 год

1930 год

Списки членов приходских обществ дают возможность увидеть изменения в соотношении мужчин и женщин в приходских составах общин (см. таблицу № 6).

Таблица № 6

Соотношение между мужчинами и женщинами в приходских общинах Вологды (1923-1933 гг.)

Источники: Подсчитано по материалам ГАВО. Ф.53. Оп.2.

Из приведенных данных видно, что в 1923 году соотношение между женщинами и мужчинами в городских приходах было примерно равным (51,2% - мужчин, 48,8% - женщин). Конкретный анализ материалов по отдельным приходам показывает, что в 19 общинах из 36 приходские составы более, чем на половину состояли из мужчин (см. приложение 10). Наиболее представительными в этом плане были - Никольская Владыченская община ( 87%), Гавриило-Архангельская (85%), Власиевская (79%), Свято-Духовская (71%) и др. Сравнивая полученные результаты с аналогичными показателями за 1913 год (мужчин - 46,9%, женщин - 53,1%), мы обнаружили, что в 1923 году удельный вес мужчин в приходских общинах увеличился. Таким образом, налицо активное участие мужчин в делах прихода. Чаще всего именно они являлись инициаторами подписания договоров с исполнительной властью на право пользования приходскими храмами. Это было прямым продолжением православной традиций, согласно которой, преимущественно на мужчин возлагалось представительство и защита интересов прихода во внешних отношениях с властью и обществом.

Однако уже к 1926 году наметился иной вариант соотношения мужчин и женщин в приходских общинах (см. приложение 11). Несмотря на то, что абсолютные величины обеих групп возросли по отношению к показателям 1923 года, соотношение означенных групп изменилось: 41,8% - мужчины,

58,2% - женщины. Вместе с тем сокращение удельного веса мужчин в церковных общинах еще не указывало на уменьшение их роли в церковной жизни приходов. Напомним, что в приходских советах мужчины, по-прежнему, составляли преимущественное большинство (79,6%) (см. приложение 17).

К 1930 году разрыв в пропорциональном соотношении между полами в приходских общинах города стал более значителен. Как правило, большинство мужчин был занято в производственной сфере города, наиболее охваченной антирелигиозной пропагандой и агитацией, а также запретами на веру.

Судя по нашим расчетам, к 1930 году приходские общины на 75% состояли из женщин, а в 1933 г. - на 77,6% (см. приложение 12-14). Увеличилась и доля женщин в составе приходских активов - 67,01% (см. приложение 18-20).

В целом анализ количественных характеристик состава приходских общин Вологды в 1917-1930-е гг. позволяет сделать следующие выводы. В течение 1920-х годов религиозные общины представляли собой полную, но весьма сложную в социальном и половозрастном плане группу населения. С конца 1920-х гг. нарастают тенденции к нарушению традиционного баланса в приходских составах: старение прихожан, сокращение численности мужчин, вымывание из рядов зарегистрированных верующих отдельных социальных групп (учащихся, торговцев, служащих). Таким образом, означенные выше факты свидетельствуют о переносе ответственности за сохранение православной традиции на пожилых неработающих женщин. Именно они могли оказать прямое воспитательное воздействие, в том числе и духовно-религиозное, на поколение, родившееся в 1930-е годы и вступившее во взрослую жизнь в послевоенное время.

§ 2 Деятельность по сохранению храмового благоустроения

а) меры по содержанию храма

Особой обязанностью прихожан и Поместный Собор и светская власть определили заботу о благоустороении храма. Если до революции многие хозяйственные вопросы являлись компетенцией церковной власти и приходского причта, то в исследуемый период большая их часть была переложены на плечи верующих. Более того, в эпоху начавшихся гонений на Церковь прихожане были вынуждены постоянно инициировать ряд мер для сохранения дальнейшей жизнедеятельности общины и клира.

Новые правовые условия жизнедеятельности прихода значительно изменили и дополнили традиционные обязанности верующих (членов общины) по содержанию приходского храма. Приняв в свое ведение церковное здание, зарегистрированное религиозное объединение обязывалось производить в срок все платежи по аренде, налогам и страховым взносам. Как прежде, верующие помогали производить необходимый ремонт и отапливать храм. Они стали единственными инициаторами и исполнителями всего, что требовал закон. Исключительной обязанностью общины являлось и материальное обеспечение приходского причта[5]. С принятием данных обязательств приходская община была вынуждена главное внимание сосредоточить на материальной стороне внутриприходской жизни.

Все эти обязательства становились своего рода новым “тяглом” для верующих. Несение его требовало больших, порой жертвенных, усилий от прихожан.

В таких условиях прихожане возрождали традиционный опыт солидарного участия в сборе средств, необходимых для реализации поставленных задач. Так, например, на общем собрании членов Екатерининской общины 7 июля 1923 года при рассмотрении вопроса о добровольном самообложении членов общины (на хор, отопление храма, на муку для просфор, на причт) собрание разошлось во мнениях. Большинство поддержало предложение приходского совета производить ежемесячные сборы на принципе добровольности, оставшаяся же часть настаивала на твердом и обязательном самообложении[6]. Добровольные пожертвования на отопление, освещение и пр. решено было собрать среди прихожан Царе-Константиновской общины в октябре 1923 года[7]. В июне 1927 года церковный совет Царе-Константиновской общины обратился с просьбой к прихожанам внимательно отнестись к единовременному сбору на проведение необходимого ремонта храма и внести по подписному листу по 2 рубля с семьи[8]. Члены общины при Ильинской церкви, присоединяясь к патриаршему управлению, единогласно решили на содержание храма и причта “собирать деньги подписным листом добровольно”[9]. Данное решение не было единичным, так как документально подтверждается, что в течение последующих лет изыскание средств на ремонт церкви и содержание причта производилось посредством добровольной помощи по подписному листу[10]. Были возможны и другие единовременные сборы, как это было, например, в Параскево-Пятницкой общине. Прихожане последней, предвидя нелегкое состояние церковного хозяйства в предстоящий зимний период времени, “единогласно выразили желание прийти на помощь добровольными пожертвованиями на отопление храма”[11]. А в 1925, 1929 годах, по примеру прежних лет, в этой общине были открыты подписные листы добровольных пожертвований на ремонт и церковное хозяйство храма[12]. Подобное решение было принято и религиозным обществом Петро-Павловской церкви об открытии среди членов общины в 1923-24 гг. добровольной подписки на дрова, а позднее - на содержание причта, на уплату местных налогов (от 5 копеек до 1 рубля с человека, как золотом, так и сов. знаками), а также для покрытия расходов, связанных с устройством торжественного празднования престольного праздника - Дня Св. Апостолов Петра и Павла [13]. (Добровольные пожертвования верующих в 1930 году составляли 1-5 рублей с члена общины)[14].

В Троице-Герасимовской церкви приходской совет общины констатировал, что за время болезни настоятеля храма о. Павла Кирикова (конец 1924 - начало 1925 гг.) приток средств прекратился, а расходы увеличились, в том числе, необходимые на найм священника. Согласно этому, собрание решило: “По желанию, кто сколько может каждый месяц в период с 10 по 15 число вносить старосте упомянутую помощь”[15]. Крайне остро встал вопрос об усилении самообложения членов общины в Зосимо-Савватиевском храме. 28 июля 1925 года приходской священник сообщил прихожанам о весьма трудном материальном положении приходского храма и его служителей в связи с налоговой системой, при невыполнение которой становится возможным расторжение договора с религиозной общиной. Собрание решило выйти из сложившейся ситуации “посредством добровольного самообложения ежемесячно с каждого члена общины от 50 копеек до 1 рубля, смотря по состоянию, с тем, чтобы собранная сумма достигала не менее 30 рублей в месяц (из которых на содержание священнику - 25 рублей, псаломщику-диакону от 3-х до 5-ти рублей в месяц)”. На хозяйственные нужды предложено сдавать средства с 1 по 15 число ежемесячно[16]. В Покрово-Козленском храме в дополнение к установленной норме собрание членов общины постановило: “просить уполномоченных и прихожан помочь добровольными пожертвованиями всех граждан сверх установленной нормы”. Общее собрание членов Владимирской общины, проходившее 3 марта 1928 года, обсуждая вопрос об изыскании средств на уплату налогов, постановило: “При посредстве подписных листов обойти по приходу для сбора добровольных пожертвований”[17].

Другой формой деятельного участия прихожан по содержанию приходских церквей стала кооперация усилий и средств верующих нескольких религиозных общин. Это было связано с массовым закрытием храмов, когда верующие искали пути выхода из сложившегося положения посредством объединения материальных возможностей.

Например, Царе-Константиновская община, желая сохранить за собой не только имущество, но и все церковное здание, относящееся к музейно-историческим памятникам, поддержала предложение воспользоваться поддержкой в виде денежных сумм от других общин, в частности - Иоанно-Богословской и Владимирской[18].

С переходом в другой храм верующие старались помочь прихожанам той церкви и, тем самым, предотвратить опасность ее закрытия. Так, члены бывшей Иоанно-Предтеченской Рощенской церкви 2 февраля 1930 года приняли самостоятельное решение собрать денежные пожертвования среди членов своей общины через подписные листы на нужды Благовещенского храма, хора и на пособие причту[19]. Во Владимирской церкви 30 декабря 1928 года обсуждали словесное заявление иеродиакона Антония об изыскании средств для существования причта ввиду недостаточности доходов от братской церковной кружки. Собрание членов общины постановило: “Предложить членам церковной общины собрать добровольным сбором пожертвований по подписному листу необходимые средства, которые разделить между причтом, согласно их службе”[20].

В рассматриваемый период большое распространение получил известный опыт чрезвычайных пожертвований верующих на нужды храма. В 1924 году во Власиевском храме была совершена кража, в результате которой по описи оказалось недостающим серебряных изделий высшей пробы, общим весом 33 фунта 54,5 золотника. На собрании членов общины прихожане приняли на себя всю ответственность, постановив следующее: “Осознавая свою ответственность за своих служащих (имеется в виду священник Сатрапов, уличенный в краже - И. С.) и обязательства за государственное имущество, общее собрание членов Власиевской общины считает обязательным возместить казне деньги. Порядок сбора на серебро между членами - добровольный, как серебром, так и деньгами на его приобретение”[21].

В условиях все более усиливавшегося материального кризиса одним членам приходской общины было крайне затруднительно выполнять договорные обязательства. В связи с этим верующие старались, кроме общепринятых взносов (на храм, помощь причту и т. п.), помогать приходу расширением практики кружечных и тарелочных сборов.

В этом случае показателен пример Петро-Павловского прихода. В 1924 году религиозная община, в составе которой было 70 человек, не могла собрать средства для уплаты налогов по земельной ренте (в сумме 325 рублей 50 копеек). Тогда уполномоченные Петро-Павловской общины обратились в письменном виде ко всем православным оказать посильную помощь. Для этого (в мае 1924 г.) был составлен следующий текст объявления: “Откликнитесь, верующие, и помогите, дав тем самым возможность сохранить существование своего приходского храма. Святые Первоверховные Апостолы Петр и Павел да не оставят Вас за эту помощь своим ходатайством пред Господом Богом о вашем спасении и даровании всяких благ”[22]. В кафедральном соборе и Введенской церкви, в силу того, что эти храмы изначально не имели постоянных общин, в исследуемый период сохранилась традиция производить оплату труда причта, аренды здания и пр. исключительно за счет постоянных тарелочных сборов во время проводимых богослужений[23]. В Покрово-Козленской церкви, кроме тарелочных сборов и добровольных пожертвований, выставлялась особая кружка с надписью “на оплату расходов по содержанию храма”[24].

б) поддержание богослужебного круга

Другим изменением в приходской жизни Вологды было расширение клиросного послушания прихожан. Речь идет об их участии в проведении церковных служб и помощи приходскому клиру в условиях нехватки церковнослужителей, профессионально обученных певчих и др. Чтение Часослова, Псалтири и др. все чаще исполнялись благочестивыми прихожанами. Например, в Зосимо-Савватиевской церкви в течение нескольких лет (до 1923 года) безвозмездно участвовал в клиросном пении и чтении в праздничные дни В. В. Свешников, за что неоднократно был отмечен как со стороны причта, так и непосредственно прихожанами[25]. В Покрово-Козленском приходе в связи с трудным материальным положением, вызванным срочными ремонтными работами, в 1925-26 гг. пришлось распустить профессиональных певчих. Приходскому совету было предложено нанять псаломщика или женщину, умеющую петь, читать и знающую порядок церковных служб[26]. В конце 1920-х годов в Покрово-Козленском храме многие функции псаломщика выполняли благочестивые прихожанки. Как вспоминает Е. С. Палтусова: “В течение 1920-х годов до закрытия Дмитриевского храма брат Владимир носил кадило, а сестры, которым было лет по восемь, пели в церковном хоре”[27]. В Богородском кладбищенском храме со времени объединения приходских общин силами верующих был организован хор любителей церковного пения[28]. Позднее, в 1933 году, в связи с возросшими сложностями материального характера на объединенном собрании приходских общин Богородской церкви было принято решение: “распустить платных певчих и заменить певчих полностью любителями под управлением платного регента”[29].

В этих условиях очевидным было возрастание роли женщин в деле богослужебной практики. Помимо уже упоминаемых выше причин, эта тенденция имела в своем основании известное определение Поместного собора 1917-18 гг. “О привлечении женщин к деятельному участию на разных поприщах церковного служения”[30]. Собор, согласно принятой норме, помимо участия женщин в приходских собраниях и приходских советах, открывал последним возможность участвовать в деятельности благочиннических и епархиальных собраниях. В исключительных случаях благочестивые христианки могли допускаться и на должность псаломщиц, но без включения их в клир. Так, например, в 1925 году в Параскево-Пятницкой церкви обязанности псаломщика исполняла Т. А. Голубева, за что на общем собрании общины ей было определено вознаграждение в размере 5 рублей в месяц[31]. В 1926 году в Никольской Золотокретинской церкви на должности диакона-псаломщика состояла монахиня Екатерина (Зародова)[32]. Судя по воспоминаниям Е. С. Палтусовой, “при церкви Дмитрия Прилуцкого в течение 1920-х годов жили две монашенки, которые всегда помогали батюшке - И. И. Кострову. Перед праздниками приносили цветы, украшали церковь”[33]. В Иоанно-Златоустиноской церкви обязанности псаломщика в 1926 году исполняла прихожанка того храма Белова Лариса Алексеевна - жена учителя, а в 1927 году ее сменила домохозяйка Пепелова Раиса Ивановна[34]. Последняя выполняла обязанности псаломщицы в течение всех последующих лет, вплоть до 1950 года в Лазаревском храме[35].

Важнейшей заботой прихожан было сохранение должного уровня церковного пения, являющегося непременной и яркой составной частью православного богослужения. В течение 1920-х годов практически каждый городской храм на правом клиросе имел хоры профессиональных певчих под руководством служащего регента. “Церковные хоры были неотъемлемой частью духовной жизни, как бы ни относились к ним официальные власти”[36]. По данным Л. Кедровского, в Вологде в эти годы было 800 певчих. Никто не понуждал этих людей к участию в службах, делали они это с любовью и охотой[37].

Воспоминания современников сохранили богатейшие сведения о регентах 1920-30 годов. Известно, что руководителями церковных хоров в городских храмах в эти годы были: Павел Федорович Горданчук и Евангел Васильевич Яхлаков - выпускники Вологодской Духовной семинарии, Валентин Александрович Воронин, В. Баклановский, Г. Сысоев, Хохлев. “Попов Иван Петрович работал в церкви Екатерины Великомученицы - одной из самых посещаемых в Вологде. В его хоре собирались хорошие силы, Попов был эмоционален и любил эмоциональное пение. Его хор слушали с большим удовольствием: у него была своя манера трактовки известных произведений - это очень привлекало. Регент Пантелеймон Алешинцев, наоборот, любил тихое пение и минимум эмоций в интерпретации духовной музыки[38]. Известным регентом того времени в Вологде являлся Герасим Андреевич Губин. Наиболее полные сведения о нем и его деятельности отражены в воспоминаниях его сына - Г. Г. Губина. “Мой отец начал свою деятельность в соборе Георгия Победоносца (имеется в виду церковь Георгия Победоносца в Вологде - И. С.) в 1917-1918 годах. Еще работал во Владимирской церкви, в Николе на Глинках, Казанской... Пели и в Воскресенском соборе зимой, и в Успенском - летом (Софийском соборе - И. С.), в Николу - на Сенной , выступали и в соборе Вознесенья (церковь Вознесения Господня - И. С.).”[39]. Е. С. Палтусова отмечала, что Герасим Андреевич служил регентом и в приходском храме Дмитрия Прилуцкого[40]. Со временем роль регента в церковных хорах стали выполнять приходские священники. В тридцатые годы в Богородском кладбищенском храме регентировал правым хором протоиерей Николай Александрович Добряков. В Лазаревском храме - регентом правого хора в период тридцатых годов был священник о. Александр Правдин[41].

Большинство хористов являлись профессиональными певцами. В воспоминаниях непосредственных участников церковной жизни сохранились имена некоторых из них. Иван Абрюцкий пришел петь в храм в 1920-е годы, когда остался без работы. Как домовладельца, его по доносу уволили со службы, и только поддержка храма спасла семью от голода[42]. Лариса Петровна Алашеева (Кедровская), профессиональная певица, пела на клиросе в Лазаревском храме. Известно, что длительное время в церковных хорах пели известные вологжанам исполнители: Маргарита Баракова, Л. А. Кедровский, С. Виноградов, П. Алешинцев, А. Андреев, Д. Копейкин, последние четверо пели в хоре до 1936 года.

Г. Г. Губин в своих воспоминаниях называет участников церковных хоров 1920-х годов: “...В церкви пели четыре брата Ираклиевы - Леонид, Андрей (имена двух не сохранились), двое Рязановых - Сергей и Христофор, двое Яблонских, множество супружеских пар, вся семья Виноградовых - родители и дети, особенно голосистым был Семен. Аня Андреева обладала красивым высоким сопрано, а у Саши Андреева был бас и пел в церкви он всю свою жизнь”[43].

Е. С. Палтусова вспоминает, что во второй половине 1920-х годов хоры в городских церквях были очень большие - до 30-40 человек. Ее родные старшие сестры пели в церковном хоре при Дмитриевском и Вознесенском храмах. Пели очень часто. Особенно продолжительными были службы с участием их хора в большие праздники. За пение девочки получали и приносили домой подарки. “У каждого регента были свои хористы. В хорах пели верующие всех возрастов: и молодые, и пожилые. Часто устраивали спевки в храме, репетировали и дома. Пели как по нотам, так и без них, учили тех, кто не знал музыкальной грамоты. Хор исполнял многочисленные произведения, среди которых: “Отче наш” Куплеваской, “Великое славление” Мясникова, “Верую во Единого Бога-Отца” И. Лаврова и другие. При этом прихожане, хорошо знавшие партии, соборно подпевали”[44].

Из воспоминаний Г. Г. Губина: “В хоре отца в храме Вознесенья в 1926 году пели Николай Константинович Синявин - бывший семинарист, Нина Воронкова, три сестры Лаговские - Тоня, Зоя, Нина, Саша Сысоев. ... У Васи Розова голос был, как иерихонская труба, в маленьком хоре его не скроешь, а если поют человек сорок - звучит хорошо! Голос Николая Малевинского объединял партию - у всех словно бы становился один тембр. Я также пел в хоре отца, иногда даже солировал. По воскресеньям, когда службу в соборе вел архиерей, полагалось петь, стоя перед ним, “Испола эти деспота” в стихаре. Пели три дисконта: Леонид Алексеев, Алексей Спешилов (иногда Николай Раев) и я... Хор отца исполнял много сложной музыки: “Да воскреснет Бог” и “Сей день” - торжественные концерты, их пели в Троицу и на Пасху. Отец очень любил “Возведох очи” и “Не умолчим тебе, Богородице”. Пели концерт Д. Бортнянского “Скажи мне, Господи, кончину мою”[45].

В воспоминаниях Л. А. Кедровского о 1930-х годах упоминаются Д. А. Копейкин, Н. П. Малевинский, братья Казенновы, А. Ф. Андреев, Н. Г. Бахтенко, Н. Прокошев, В. Н. Баклановский, Авринская, А. Г. Голубева и др[46].

Даже в 1930-е годы, несмотря на сложность материального положения в городских храмах не нарушалась традиция профессионального исполнения церковных песнопений. Более того, протоиерей Алексей Резухин, так описывает события 1930-х годов: “Вологда в эти годы славилась своими церковными хорами. ...Хор (при Богородском кладбищенском храме - И. С.) того времени в Вологде считался замечательным. Профессиональное исполнение классических песнопений, таких, как задостойники Турчанинова, “Тебе, Бога, хвалим” Бортнянского, “Покаяние” Веделя, “С нами Бог” Архангельского, большое и малое “Великое славословие” Велеумова и многое другое, очень значительное в церковной хоровой музыке - все это звучало под умелым управлением отца Николая Добрякова[47]. Духовная дочь о. Николая Добрякова - Г. П. Дудникова, 1925 года рождения, так описывает один из случаев богослужебной деятельности о. Н. Добрякова: “Если не так запоют, он поворачивается к хору и говорит: “Куда поехали?” и сам правильно первым запоет”[48].

Как правило, на левом клиросе пели любительские хоры - благочестивые прихожане, обученные церковному пению. Многие из них исполняли и должность псаломщиков, помогая священнику на богослужениях. Из воспоминаний современников, очевидно, что культуру церковного пения поддерживали бывшие насельники монастырских обителей и другие “близкие к церкви люди”. Они, как никто другой, знали суточный богослужебный круг и последовательность исполнения многочисленных богослужебных песнопений. Так, например, руководителем хора в конце 1930-х годов в Богородском кладбищенском храме была монахиня Александра (Сергеева), которая до этого жила в Успенском монастыре[49].

Важнейшим проявлением религиозной жизни была храмовая, соборная молитва участие прихожан в храмовых богослужениях. Как известно, богослужение в храме является важнейшей миссией Православной Церкви. Совершаемое в определенном чинопоследовании, оно - в православном понимании - означало особое, литургическое единение человека с Богом.

В течение 1920-30-х годов в приходских храмах Вологды совершались ежедневные богослужения, сохранялся традиционный суточный и недельный литургический круг.

Из имеющихся в нашем распоряжении документов видно, что исследуемое время число молящихся в городских церквях было большим. В 1924 году в отчетных документах Губернского административного отдела значилось следующее: “В 1924 году фактическая посещаемость храмов Вологды - 150-200 человек, а в праздники - более 500 человек (в данном случае речь идет о расчете на один храм - И. С.)”[50]. В сводках ОГПУ за 1928 год зафиксировано: “Здесь, в Вологде, всегда во время службы церкви полны народом. Вообще отношение у горожан к религии лучше, чем в деревне”[51]. “В связи с праздниками Пасхи в большинстве церквей, находящихся в центре города, молящихся было полно”[52]. В 1928-29 гг. (заметим, что это время массового закрытия церквей, активного наступления атеистов и т.п.) сведения агентурных сводок ОГПУ фиксируют даже в будни в центральных храмах до 60-70 человек верующих, на окраинах - 10-30 человек[53].

В 1930-х годах, когда все верующие объединились вокруг четырех храмов (а большинство из них - вокруг двух, принадлежащих к патриаршему управлению) массовость богослужений стала особенно наглядной и привлекала всеобщее внимание. Так, “в Пасху 1930 года, ввиду огромного стечения верующих и невозможности всем войти в храм, церковная служба совершалась на улице под открытым небом”[54]. В 1937 году от церковного совета Богородской общины в Вологодский горсовет поступило заявление с просьбой разрешить 2 мая 1937 года ввиду православного праздника раннее богослужение (утреню) на паперти или перед дверьми храма, так как церковь мала и не могла вместить всех желающих[55]. По сведениям современников, “в праздничные дни всегда было очень много народу, практически все церкви битком наполнялись верующими, от этого в храмах было очень жарко”[56].

Редкие свидетельства помогают увидеть картину неукоснительного следования традиционным нормам поведения в храме. Будучи особой этноконфессиональной ценностью, эти нормы, при наличии устойчивой основы, в то же время отличались своеобразием поведения в каждый праздник церковного календаря.

Вплоть до 1929 года собирал верующих на церковную службу колокольный звон. “Как услышат звон колокола, так и собирались в церковь. Практически все прихожане знали звук своего колокола”[57]. Перед входом в храм обязательно совершали тройное крестное знамение и поклоны. В самом храме до начала церковной службы подавали поминальные записки “Об упокоении” и “О здравии”. У многих прихожан были и индивидуальные личные поминальники. Большинство прихожан обходили все иконы, осеняли себя крестным знамением и целовали их. В церквях подолгу стояли у отдельных икон, делали земные поклоны, вставали на колени, читали шепотом молитвы[58]. В праздничные дни в церковь часто ходили всей семьей. У каждой семьи было свое место. Семья Е. С. Палтусовой (Лаговские), например, стояла слева у выхода[59]. Общепринятой нормой было возжигание свечи “к празднику”, “в канун” и к иконе своего святого.

Общая для всех православных праздников основа дополнялась специфическими элементами, свойственными отдельным датам церковного календаря. Так, в Вербное воскресение повсеместным обычаем было освещение веточек вербы в большом сосуде со святой водой. Эти ветки хранили затем в течение всего года, поставив их за иконы. По сведениям Е. С. Палтусовой, “если случалось, что в доме кто-нибудь болел, мама отщипывала почку и давала ее съесть”[60]. В канун Пасхи верующие приносили в храм для освящения куличи, пасху, яйца. В сам праздник было принято христосоваться. До середины 1930-х годов это совершалось открыто, затем христосоваться запретили.

Важно и то, что все молящиеся, даже дети, хорошо знали порядок богослужения. На службе находились от начала до конца. Было не принято покидать храм в середине богослужения. По окончании литургии исповедовавшиеся прихожане подходили на причащение, все молившиеся целовали крест, после всенощной - подходили на помазывание и др.

Эти нормы церковного благочестия были хорошо известны каждому православному горожанину, соблюдались осознанно и естественно. Но рядом с ними вырастало и воспитывалось новое поколение, для которого эти нормы были пережитком прошлого, знаком невежества. Поэтому даже соблюдение обычного, повседневного, со временем все более требовало от прихожанина известной доли мужества. Следование обрядово-нормативным установлениям Веры становилось своего рода демонстрацией непризнания нового миропонимания, верности православной традиции.

В период массового закрытия церквей возникает ситуация, когда верующие не имели возможности так часто, как прежде, посещать храм ежедневно. Это меняло ритм воцерковленной повседневности верующих. Церковная жизнь для многих стала постепенно приобретать фрагментарный характер. Судя по всему, после фактического разрушения приходской сети Вологды доступными для прихожан остаются лишь воскресные и праздничные богослужения. Некоторые прихожане приобретали опыт разового, непериодического посещения храма.

Важнейшим проявлением православной традиции верующих горожан 1920-30 годов продолжала оставаться исповедная практика с присущим ей комплексом обрядов и норм поведения. Ее сохранение является одним из наиболее ярких свидетельств православного образа жизни верующих.

Обратимся к такому источнику, как исповедные ведомости приходских церквей. История составления подобных формуляров, как известно, уходит своими корнями в далекое прошлое - в XVIII век, когда “регулярность “явки на исповедь” каждого православного человека была поставлена под государственный контроль”[61]. В 1920-е годы ведение исповедных ведомостей продолжалось, возможно, по инерции и в силу привычки клира, воспитанного в старых правилах. Численность явившихся на исповедь являлась показателем высокой религиозности пасомых.

Мы располагаем данными (годовые отчеты, не расписанные по времени явки на исповедь) за довольно непродолжительный период - 1917-1922 гг. - по группе городских приходов. Однако и эти материалы в какой-то степени проясняют специфику бытования традиции и в более позднее время - в период усиливавшихся гонений на Церковь конца 1920-30-х годов.

Согласно имеющемуся формуляру, численный состав пришедших на исповедь в 1917 году, в сравнении с показателями предыдущих лет, был довольно высок и постоянен.

Дальнейшее изменение численного состава причетников рассмотрим на примере Спасо-Преображенского Фрязиновского прихода (см. таблицу № 7)

Таблица № 7

Изменение численности причастников в 1917-1922 гг.

(на примере Спасо-Преображенского Фрязиновского прихода)

Источники: ГАВО. Ф.1063. Оп.32. Д.161, 162, 164 178, 179.

Итак, в течение пяти лет в данном приходе зафиксирован высокий процент причастников. Если же учесть, что официально зарегистрированных членов религиозной общины в 1923 году было 63, а число исповедовавшихся в 1922 году - 1108 человек (данные показатели обусловлены тем, что среди причастников числятся жители окрестных деревень), то становится очевидной высокая степень религиозности прихожан.

Вместе с тем на протяжении означенного периода наблюдается постепенное падение относительных показателей исповедовавшихся, что во многом объясняется общими изменениями в церковной жизни того времени. Оценивая списки небытейщиков, отметим, что эти показатели частично совпадают с аналогичными показателями 1915-16 гг.

Значение исповеди не снижается и позднее. Как свидетельствуют старожилы, большое число верующих ходили на исповедь в течение всего предвоенного времени. Известно и то, что согласно существующей традиции, особо благочестивые прихожане, члены семей священно- и церковнослужителей исповедывались в течение календарного года, как правило, во все четыре поста (Великий, Петров, Успенский, Филиппов). Как отмечала И. С. Полянская, “исповедывались все обязательно в Великий пост и старшие, и младшие”[62]. Из воспоминаний Е. С. Палтусовой: “Я сама исповедывалась два раза в те годы, когда закрывали церкви, в храме у Дмитрия Прилуцкого. Мама исповедывалась перед всеми двунадесятыми праздниками. В родне был свой исповедник, но к нему в последнее время ходили реже. Исповедь была вечером, а утром причащались. Перед исповедью мама постоянно читала молитвы, постничала”[63]. Сводки ОГПУ также свидетельствуют о том, что в 1928-30 гг. исповедная практика продолжала быть весьма широкой. Однако в эти годы мы сталкиваемся с крайними проявлениями государственного вмешательства в дела Церкви, когда происходит разглашение тайны исповеди вследствие доносов[64].

Таким образом, в период все нарастающего давления на Церковь главной заботой верующих становится поддержание храмового благоустроения. Новые правовые условия значительно изменили и дополнили традиционные обязанности прихожан для сохранения жизнедеятельности общины и клира. Наибольшее распространение в исследуемый период получили разнообразные добровольные сборы (тарелочные, кружечные и т. п.), чрезвычайные единовременные пожертвования, кооперация усилий и средств нескольких религиозных общин и пр.

Другой обязанностью прихожан в исследуемый период становится поддержание богослужебного круга. В связи с этим наблюдается расширение клиросных обязанностей прихожан, особенно женщин: исполнение псаломщических обязанностей, участие в церковных хорах и пр. В течение 1920-30-х гг. очевидно неукоснительное следование верующих традиционным обрядово-нормативным установлениям Веры.

§ 3 Участие в православных обрядах и обычаях

а) в обрядах жизненного цикла

В течение исследуемого периода традиционно значимым для населения Вологды оставались таинства крещения и миропомазания. В силу упоминаемой выше высокой религиозности старшего поколения, крещение детей происходило практически повсеместно, вплоть до 1940 года и далее. Современники отмечали: “В эти годы почти все дети в школе были крещеные, многие носили крестики. Становясь старше, мы боялись насмешек некоторых человек в классе, поэтому прятали крестики в спичечный коробок, а выходя из школы, вновь надевали их”[65].

К сожалению, отсутствие метрических книг не дает возможности конкретно представить бытование обычаев православного воспреемничества, своеобразного духовного родства православных вологжан. Однако известно, что в течение 1920-х годов наличие крестных родителей (крестных отца и матери) было обязательным условием для совершения таинства[66]. Вместе с тем с середины 1930-х годов этот благочестивый обычай несколько упрощается и при совершении таинства крещения допускался лишь один крестный родитель, а в отдельных случаях его заменял исполняющий таинство священник.

К концу 1930-х годов, в условиях ужесточения контроля власти за деятельностью священников и при существовавших запретах на совершение церковного обряда, имела место “практика подпольного крещения”. Е. С. Палтусова вспоминает: “Слышала от знакомых, что крестили своих детей, но не в церкви, где точно - не говорили”[67]. “Были и такие, кто крестили детей на квартирах, многие из них, кто очень редко ходили в храм, боялись”, - отмечала И. С. Полянская[68]. При этом крестили не только младенцев, но и детей старшего возраста. Так, в своих отчетах о состоянии антирелигиозной работы отдел пропаганды и агитации при Вологодском областном комитете ВКП(б) за 1940 год отмечал: “Имеются случаи подпольных крестин детей, а в церквях Вологодского района крестят детей 7-8 и 10-летнего возраста”[69].

Так, в практике таинства крещения - по сути своей означавшего воспроизводство православных поколений - наблюдались новации: с одной стороны, происходят вынужденные утраты в традиционной обрядовой практике (например, замена двух воспреемников одним, возложение функций воспреемника на священника, отказ от постоянного ношения нательного крестика крещеными), с другой - нарастает практика переноса совершения самого таинства из храма в дом, в семью (“домашняя церковь”), в условия секретности и неразглашения сведений о нем.

Известно, что с принятием декрета “Об отделении церкви от государства и школы от церкви” (ст.8) акты гражданского состояния должны были производиться исключительно отделами записи браков гражданского состояния. Были переданы им и вопросы регистрации брака. Вместе с тем значение церковного венчания, особенно в 1920-е годы, оставалось для вологжан жизненно важным.

Основным источником, раскрывающим практику венчания, являются брачные обыски - письменные акты, составляемые причтом перед венчанием, и содержащие сведения о брачующихся. В нашем распоряжении имеются данные по Георгиевскому приходу г. Вологды за 1917-29 гг. В этом храме совершалось венчаний: в 1917 году - 3; в1918 - 7; в 1919 - 7; в 1920 - 6; в 1922 - 3; в 1923 - 2; в 1924 - 3; в 1925 - 2; в 1926 - 2; в 1928 - 2; в 1929 - 4. Факты свидетельствуют, что даже в небольшом приходском храме число венчаний устойчиво, что позволяет думать, что и в других вологодских церквях они были нередки. Эти выводы подкрепляются и тем, что среди прошений в местные органы исполнительной власти в отношении возвращения части предметов церковно-богослужебного характера, изъятых в период кампании 1921-22 гг., встречаются просьбы о возвращении изъятых брачных венцов. Такую просьбу священник Свято-Духовской церкви о. Николай Вохомский объяснял тем, что “в них часто является крайняя надобность”[70]. В областной газете “Красный Север.” есть свидетельства того, что до середины 1920-х годов церковный брак был довольно распространен даже среди членов партии и комсомольцев[71]. По наблюдениям современников, венчание собирало огромное количество народу. Как вспоминает Е. С. Палтусова: “Венчания были, в том числе и в Дмитриевской церкви. Службу совершал протоиерей о. Иоанн Костров. Храм в этот день был украшен цветами”[72].

Устойчивое бытование церковного брака в 1920-е годы представляется одним из наиболее важных свидетельств значимости православной традиции в среде горожан, поскольку решение о совершении таинства принималось, исходя из собственных убеждений самих брачующихся, а обязательность заключения церковного брака с точки зрения закона в то время не существовала.

Похоронно-поминальная практика имела более открытый характер. Да и гражданские законы, в целом, не препятствовали совершению подобных обрядов. Как правило, в течение 1920-х годов церковные похороны не были предметом осуждения даже в среде явных противников религии (официальные запреты начались лишь к концу 1930-х годов). По наблюдениям современников, отпевание умерших было довольно распространено и в течение 1920-х годов отпевали практически всех умерших. Исключение составляли лишь наиболее убежденные последователи новой идеологии. Отметим, что в 1927 году было подписано соглашение Губернского отдела коммунального хозяйства с уполномоченными Богородской кладбищенской общиной о пользовании кладбищем. Данный документ официально разрешал публичное отправление общепринятых религиозных обрядов по умершим[73]. После массового закрытия церквей, в Богородском кладбищенском храме в 1930 году, например, “приходилось совершать обряд отпевания одновременно у 10-15 гробов”[74]. Известны случаи, когда в приходском храме отпевали советских и партийных работников. На протяжении 1920-х годов в местной областной газете “Красный Север.” официально объявляли о предстоящем отпевании умерших в городских храмах. В отдельных случаях происходило совмещение обрядов: гражданские похороны сопровождались очным церковным обрядом. Показательно в связи с этим, что именно кладбищенские храмы оставались действующими дольше других.

Церковные похороны представляли собой целую систему обычаев и ритуалов, поддерживаемых на протяжение многих времен и передаваемых из поколения в поколение. С телом покойного сначала прощались дома. У изголовья и вдоль гроба, располагавшегося на столе, стояли канделябры. Гроб обшивали кружевами, цветами. Шили это, как правило, родственники. На умершего (если это женщина) надевали саван белого цвета, на тело возлагали икону, какая была в то время в доме, а в руки - крест. К вечеру на третий день гроб с покойным привозили в церковь, а утром отпевали, как правило, в своей приходской церкви (в каждом храме имелось специальное место для гробов). Гроб с телом находился в приходском храме в течение всей утренней службы, а по ее окончанию начиналось заупокойное богослужение (отпевание). После совершения церковного обряда в храме похоронная процессия под колокольный звон направлялась на кладбище. В Вологде хоронили на трех кладбищах - Горбачевском, Богородском и Введенском. Во время прощания с покойным на кладбище у могилы на колокольне при кладбищенском храме был звон до тех пор, пока гроб не опустят в могилу[75]. В том случае, когда обряд отпевания совершали над умершим священнослужителем его облачали в священнические одежды[76], а в гроб клали Евангелие[77].

Церковные похороны собирали большое количество верующих. Об этом писали в своих доносах осведомители ОГПУ. Так, в сводках за 1928 год отмечалось следующее: “Особое стечение народа замечалось на погребении тихоновского протоиерея Владимира Кузьминского 21 января в церкви Покрова, где обширный храм не вместил верующих, что характеризует о существующих массах верующих в Вологде”[78].

Известно, что в 1930-е годы нередко отпевали дома, приглашая для этого священника. В ряде случаев прямо на квартире умершего устраивали всенощную[79].

Поминальная часть обряда проходила дома. Как правило, еще во время отпевания в церковь приносили кутью, готовившуюся из риса с изюмом. Из воспоминаний Е. С. Палтусовой следует: “Сами поминки были очень непродолжительны. Знакомые, соседи и пр. не садились за стол. Они лишь поминали с кутьей и уходили. За стол садились только родственники и близкие”[80]. В полной мере сохранился обычай заказывать сорокоуст и поминать умерших на 3, 9, 20, 40 дни, а также на годовщину. Соблюдались и поминальные обычаи Димитровской Субботы, Мясопустной Субботы, Троицкой родительской субботы, “Семика”, Троицы. В поминальные дни верующие обязательно посещали церковь, где служилась заупокойная литургия и совершалась общая панихида. Во время церковного богослужения подавали записки “Об упокоении”. В воскресные и другие праздничные дни на городских кладбищах духовенством совершались панихиды на могилах. В сводках ОГПУ за ноябрь 1928 год отмечалось: “По воскресным же праздничным дням тихоновцы нанимаются ходить по кладбищу и служить панихиды двух попов Сумарокова Николая от церкви Петра и Павла и монаха Ивана от Власья, таким образом, каждый праздничный день у староцерковников с 9 часов утра по могилам ходят двое наемных попов и третий свой”[81].

Даже в тех случаях, когда хоронили неверующего члена семьи сохранялись отдельные элементы церковного обряда: положение в гроб иконы, чтение молитв над умершим, зажигание у гроба свечей и т.п.

б) в обычаях иконопочитания

Источники позволили установить сохранение некоторых обычаев вологжан, связанных с почитанием икон и других православных святынь.

Главная святыня Вологды, чудотворная икона Всемилостивого Спаса, до 1924 года находилась в Спасо-Всеградском соборе. После закрытия собора икона была передана (11 марта 1924 года) в Кирилло-Рощенскую приходскую церковь[82], где и хранилась до 29 декабря 1926 года[83]. В результате общей проверки богослужебного имущества храмов Вологды означенная икона была передана в Вологодский музей.

В связи с этим Спасо-Всеградский собор, а затем и Кирилло-Рощенская церковь, были всегда наполнены молящимися, “приходящими на поклонение этой святыне”[84]. В дни празднования чтимого образа - 31 октября - совершались высокоторжественные службы. Так, в 1924 году в ночь с 30 на 31 октября Вологодский губисполком разрешил открыть для молящихся Кирилло-Рощенскую церковь на всю ночь в связи с тем, что “жители окрестных селений, приходящие на этот праздник, после всенощной остаются в храме до начала утреннего богослужения”[85].

Передачу иконы в Вологодский Губмузей верующие вологжане восприняли негативно. В местные и центральные органы власти поступали многочисленные прошения о возвращении иконы верующим[86]. В сводках ОГПУ за январь 1927 года зафиксирован следующий факт: “В июне 1926 года Губернский исполком вынес Постановление об изъятии данной иконы, однако община оказала в этом большое сопротивление и икона осталась не изъята”[87]. В донесениях оседомителей от 24 мая 1928 года отмечалось, что “несколько староцерковнических приходов сразу же после изъятия иконы, обращались в Губадмотдел и Губмузей с просьбой выдать им икону “Спаса обыденного”, как чтимую верующими. Губадмотдел и Губмузей в просьбах староцерковников отказывали”[88]. В 1928 году приходские общины города вновь возбуждали ходатайство о возвращении иконы в один из храмов Вологды, “чтобы она была доступна для поклонения всех желающих”[89]. Православные вологжане обращали внимание на то, что “возвращение в пользование верующих чтимого образа Спаса Всемилостивого, а также и других святынь Спасо-Всеградского собора, вывезенных из Кирилло-Рощенской церкви, внесет духовное удовлетворение, а может и примирит верующих с картиной разрушения местных святынь”[90]. Были попытки возбудить ходатайство о передаче иконы и обновленческим общинам города[91]. Однако, несмотря на длительные переговоры с властью, икона так и не была возвращена православным.

Другой общегородской святыней являлся местночтимый образ Божьей Матери “Всех Скорбящих радости”, находившийся до 1918 года в тюремной Скорбященской домовой церкви. После закрытия данной церкви икона была передана в Вознесенский храм. Во время проводимого изъятия церковных ценностей были попытки снять медную ризу с иконы. Тогда представители Вознесенской общины заявили протест “против снятия ризы Скорбящей с иконы Скорбящей Божией Матери и просят оставить таковую в храме как местночтимую святыню и, по мнению представителей общины, чтимую всем православным населением г. Вологды и окрестностей, как чудотворную, а также потому, что ризою прикрывается древняя ветхость иконы, и если с нее снять ризу, то весь вид иконы теряется”[92]. Несмотря на несогласие членов комиссии по изъятию церковных ценностей, риза была сохранена[93]. После закрытия Вознесенской церкви в 1928 году святыня была перенесена в храм Дмитрия Прилуцкого[94]. В имеющихся в нашем распоряжении сводках ОГПУ неоднократно отмечалось, что многолюдные службы в Вознесенском, а затем и в Дмитриевском храме, напрямую связаны с наличием у приходской общины чтимой иконы. Многолюдные моления у этой иконы в дни репрессий и гонений фактически означали акт православного осуждения такой политики.

В Никольской Глинковской церкви находилась чудотворная икона Божией Матери “Казанская”, перенесенная в 1930 году в теплую Богородскую кладбищенскую церковь. По сведениям современников, “на поклонение к этой иконе в 1930-е годы собирался народ со всей округи”[95].

Икону Божией Матери “Неопалимая Купина”, находившуюся в 1920-е годы в Покрово-Козленской церкви, во время пожара 1920 года носили по домам, желая предотвратить стихию. Благоговейное отношение к этой святыне особенно проявлялось среди прихожан данного храма. Все эти годы в день праздника иконы совершалось торжественное праздничное богослужение с приглашением епископа, профессионального хора и духовенства города[96].

Традиция иконопочитания в исследуемый период проявлялась и в других благочестивых обычаях. Как стало известно из воспоминаний современников, “долгое время - до середины 1930 годов - при пересечении улиц Галкинской и Копанки, у Кузницы, находилась большая икона Божией Матери - Царицы небесной, и все проходящие обязательно крестились на сей образ”[97]. В источниках за 1923 год мы находим следующее свидетельство: “На одном из домов (на окне) по улице Чернышевского (возможно, в данном случае имеется в виду дом помещика Зубова, приобретенный Братством Всемилостивого Спаса, где до 1917 года располагались бесплатная библиотека и читальня - И. С.), где находилось богоугодное заведение, находилась икона Богородицы. Прохожие останавливались и крестились перед иконой. Теперь, когда икону сняли, прохожие, проходя мимо дома, обычно по-прежнему крестятся”[98].

Особо почитались верующими храмовые иконы. Вероятно, именно с этим можно соотнести желание приходских общин иметь чтимые образа даже после закрытия приходского храма и перехода общины в действующую церковь, а также требования вернуть в пользование верующих приходские иконы, изъятые в результате конфискационной политики государства. Проявлением искреннего почитания приходских святынь было украшение икон и возложение к ним цветов в праздничные дни[99].

Бережно сохранялись иконы и в повседневной жизни. У многих вологжан они по-прежнему венчали красный угол. И. С. Полянская вспоминает: “Иконы всегда были дома, за них не очень ругали. Особенно дороги иконы Богородицы, Спасителя, Николая Чудотворца. Без Иисуса Христа не было ни одного дома. Как правило, иконы стояли на кухне, в углу, в праздники обязательно зажигали лампады. В более поздние времена заставляли убрать иконы, но мама не убрала, так и отступились. Очень много икон было у папы (протоиерея о. Симеона Видякина - И. С.), после войны его иконы мама сдала в Богородскую церковь”[100]. Е. С. Палтусова информирует: “Все иконы перешли нам от бабушки. Дома было много икон: 4 больших иконы Покрова Пресвятой Богородицы, Скорбящая Всех Радости, Николая Чудотворца и Казанской Божией Матери. Под этими иконами висели лампады, которые зажигали обычно вечером, перед чтением молитв. Каждый из членов семьи хранил лик своего святого. У меня была еще и серебряная иконка Скорбящая Всех Радости с колечком. ...Когда кто-нибудь болел дома, над его головой обычно весили иконку”[101].

Выявлены и еще три места особого общегородского почитания: целебный колодец Свято-Духова монастыря, могила вологодского юродивого Николая Рынина, и крест на колокольне Горнего Успенского женского монастыря. В 1920-е годы, до самого закрытия приходской церкви к колодцу приходили горожане и жители окрестных сел, верившие в целительную силу воды. В источниках отмечается: “В праздник 28 мая 1923 года целый день шел народ, даже была очередь”[102]. Землю с могилы Николая Рынина считали целебной[103]. Священнослужители Богородского кладбищенского храма вели учет исцелений от различных недугов. Это стало одной из причин ареста всего причта Богородской кладбищенской церкви в октябре 1926 года. Против священнослужителей возбудили уголовное дело[104]. Между тем, по мнению современников, подобные факты чудотворений наблюдались в течение всех последующих лет, однако о них предпочитали умалчивать, дабы сохранить чтимую могилу. В течение 1920-х годов на колокольне бывшего Горнего Успенского женского монастыря был сохранен крест, даже в то время, когда монастырь был передан военной роте. Крест всегда был освящен лампадами, проходившие мимо него совершали крестное знамение[105].

в) в праздниках и крестных ходах

Несмотря на внедрение в сознание и быт горожан новых советских праздников, православный календарь сохранял свое жизненное значение. Подтверждением тому является введение в гражданский календарь ряда церковных праздников в качестве особых дней отдыха. Так, 4 июня 1926 года было принято Обязательное постановление Вологодского исполнительного комитета “О праздничных и особых днях отдыха на 1926 год”[106]. В связи с этим революционными и праздничными днями были установлены: 1 января - Новый год; 6 января - Крещение; 22 января - день 9 января и памяти В. И. Ленина; 12 марта - Низвержение самодержавия; 18 марта - День Парижской коммуны; 1 мая - День Интернационала; 25 марта - Благовещенье; 3 мая - второй день Пасхи; 10 июня - Вознесение; 21 июня - Духов день; 4 июля - День Конституции СССР; 6 августа - Преображение; 7 ноября - День пролетарской революции; 25 декабря - Рождество. В 1927 году особыми днями отдыха были установлены следующие церковные праздники: 5 марта - масленица; 25 апреля - Пасха (второй день); 2 июня - Вознесение; 13 июня - Духов день; 6 августа - Преображение; 15 августа - Успение Божией Матери; 26 декабря (так в источнике - И. С.) - Рождество[107]. Данные решения принимались, прежде всего, исходя из общего настроя горожан, которые традиционно отмечали наиболее важные даты церковного календаря.

Кроме двунадесятых праздников большое место в церковной жизни вологжан занимали престольные праздники. В 1920-е годы, до времени массового закрытия храмов, в среде благочестивых вологжан бытовала традиция посещать тот храм, где был престольный праздник[108]. Отмечались и часовенные праздники. Так, например, вплоть до 1930 года в часовне Белоризцев раз в год производилась церковная служба[109]. Так, престольные праздники объединяли в едином соборном служении большое количество прихожан разных приходов Вологды. Празднование отличалось особой торжественностью. Источники отмечают, что в большинстве общин практиковалось архиерейское служение с собором духовенства города при участии профессиональных хоров певчих. Так, в день Св. Апостолов Петра и Павла 29 июня 1927 года Петро-Павловской общиной дополнительно были приглашены два священника и диакон, а также хор певчих[110]. В престольный праздник Владимирской общины - 8 сентября 1928 года - церковная служба проводилась при участии приглашенного хора певчих[111]. В сводках ОГПУ за 1930 год было замечено: “В нижнем храме (имеется в виду Богородский кладбищенский храм, принадлежащий сторонникам патриаршего управления - И. С.) устраивают торжественные архиерейские служения, как то было в день праздника Св. Духа, храмового для нашей общины и имеющего особое для нас значение. Всенощную на Духов День и литургию в самый день этого праздника в нижнем храме совершал с сонмом духовенства епископ Аполлос”[112].

Даже условиях антирелигиозных кампаний православные вологжане продолжали соблюдать ритм жизни, соответствовавший церковному канону. Подтверждением тому является 7 января 1928 года, когда многие рабочие не вышли на работу, празднуя Рождество[113].

Постановлением СНК СССР от 24 сентября 1929 года устанавливался новый распорядок рабочего времени, предполагавший пятидневную рабочую неделю с одним выходным днем, который приходился на любой день недели[114]. В результате воскресенье, отмечаемое Церковью как праздничный день, теперь чаще всего становилось рабочим. Тем самым была “сломана” седмица - мера времени в церковном календаре.

В течение довольно длительного периода, по нашим наблюдениям - вплоть до середины 1930-х годов, в наиболее известные церковные праздники сохранилась традиция хождения духовенства со славой по домам верующих. Вот как описывает этот ритуал Е. С. Палтусова: “В большие праздники приходили священник и диакон (иногда их сопровождали особо благочестивые прихожане) славить во все квартиры нашего дома. Во время каждения и произнесения славы семья стояла под иконами. В более богатых семьях накрывали столы и угощали духовенство. После совершения обряда родители расплачивались со священнослужителями. Определенной оплаты не было - платили, кто сколько мог”[115].

Характерной особенностью бытования православной традиции в исследуемый период было совершение крестных ходов, веками являвшихся необходимым элементом большинства церковных праздников. В связи с ужесточением государственного воздействия на внутрицерковную жизнь становилась довольно сложной и практика подготовки крестного хода. В связи с этим главная роль в инициировании прошений на совершение крестного хода переходила к членам религиозных общин. Именно они - прошения - и стали основным источником для уяснения ряда вопросов бытования крестных ходов в Вологде.

Мы располагаем сведениями о разных вариантах крестных ходов. Довольно частым было хождение с приходскими святынями вокруг приходского храма, а также вокруг территории своего прихода. Как правило, подобные крестные ходы совершались в общецерковные и престольные праздники. Анализ прошений позволяет установить и маршруты следования верующих. Так, например, в Царе-Константиновском приходе в течение 1920-х годов после ранней обедни в первое воскресенье июля после Петрова дня совершался крестный ход вокруг своего прихода - от церкви по улицам Хлюстова, Пролетарской, М. Архангельскому переулку, по валу у линии железной дороги, налево по улицам Октябрьской, Пролетарской, Кобылкинской и по улице Хлюстова к церкви[116]. 2 августа 1924-26 гг. приходом Покрово-Козленской церкви по традиции устраивались крестные ходы после поздней литургии по улицам М. Козленской до улицы Урицкого, по улице Урицкого до Галкинской, по Галкинской до улицы Герцена, по улице Герцена до улицы Лассаля, по Лассаля до Фроловской улицы, спольем по улице Урицкого и обратно в церковь[117]. 10 августа 1924 года по установленному ежегодному обычаю были совершены крестные ходы верующими и духовенством Никольской Владыченской общины в пределах улиц Владычной слободы, Краснофлотской, Никольской, Подлесной и Калашной[118], а также Владимирской общины по улицам Богословской, Обуховской, Октябрьской, Кобылкинской, Петроградской и Кузнецкой[119]. 17 августа 1924 года после ранней обедни крестный ход был совершен от Спасо-Преображенской Фрязиновской церкви по Краснофлотской набережной по течению реки Вологды, кругом Бурловского завода, вспольем около городского вала, двором бывшей уездной больницы и по Краснофлотской набережной обратно в церковь[120]. Верующие Екатерининской общины ежегодно проводили крестный ход вокруг своего прихода. Последний, согласно обычаю, “около 70 лет совершался в августе месяце на воскресенье”. Маршрут его был следующим: “Из церкви по М. Екатерининской на Б. Духовскую до ул. Лассаля, по Лассаля до ул. Урицкого, по Урицкого до Золотушной набережной, по Золотушной набережной до моста, по ул. Герцена до Володарского, по Володарского мимо бань до М. Екатерининской по М. Екатерининской прямо в церковь”[121]. В 1927 году подобный ход был совершен 21 августа[122]. После ранней литургии 17 августа 1924 года был совершен крестный ход Пятницкой общиной по улицам Свободы, Пятницкому пруду, М. Октябрьской и Пятницкой[123]. После поздней обедни 19 августа 1924 года крестное хождение было совершено Иоанно-Богословской общиной (по улицам М. Архангельской, Воскресенской, Хлюстова, Богословской)[124]. 28 августа 1924 года Кирилло-Рощенской общиной в праздник Успения Божией Матери был совершен крестный ход по следующему маршруту: по Советскому проспекту, до половины улицы К. Маркса, по улице Лассаля до улицы Урицкого, до Свешниковской улицы, по Свешниковской улице на набережную до Петровского домика и обратно в церковь[125]. В это же день был устроен крестный ход и Богородской Нижнедольской общиной по Пречистинской набережной.[126] 29 августа 1924 года с крестным ходом (по площади Свободы и улицам Свободы, Пятницкой, М. Октябрьской) после поздней обедни прошли верующие Благовещенской общины[127]. Никольской Глинковской общиной было получено разрешение на совершение крестного хода 31 августа в пределах прихода в день Святых мучеников Флора и Лавра, который, по сведению уполномоченных, совершается ежегодно с 1868 года. Маршрут его был следующий: из храма крестный ход идет по М. Глинковской до Пятницкой улицы, по Пятницкой до окраины, по окраине города вблизи железной дороги до Галкинской улицы, далее по улицам Галкинской и Флоровской на Набережную Свободы по направлению к храму[128]. В тот же день 31 августа 1924 года (в воскресенье), по примеру прежних лет, был устроен крестный ход вокруг прихода Антипиевской церкви (по улицам Чернышевского, Подлесной, Дмитриевской, Кремлевской, Антипиевской)[129]. 7 сентября (в воскресенье) 1924 года было разрешено прохождение с иконами крестного хода Власиевской общине по улицам М. Обуховской, Набережной Свободы, Октябрьской, Кузнецкой, Власиевской и в церковь, “согласно существующего обычая”[130]. В Богородском кладбищенском храме, согласно традициям, крестный ход совершался внутри кладбища. Так, 15 июня 1924 года крестный ход был проведен после поздней литургии вокруг Богородского кладбища[131], 7 июня 1925 года шествие с храмовыми святынями также было совершено внутри кладбища[132]. 1 августа 1923 года (по ст. ст.) практически во всех городских храмах были организовывались крестные ходы вокруг своих приходов[133]. В отчетных документах ОГПУ за 1928 год отмечалось, что во время больших религиозных праздников Пасха и Рождество, во время таких церковных церемоний, как “погребение Христа и Встреча новорожденного Христа” вокруг Богородского кладбищенского храма совершались крестные ходы вокруг церкви[134].

Таким образом, крестные ходы вокруг храма и вокруг прихода являлись важным элементом церковно-приходской жизни, символизировавшие сакральную значимость приходского пространства для православных вологжан. Очевидно и то, что постоянство этих обычаев позволяло верующим горожанам беспрепятственно участвовать во всех известных им шествиях. Казалось, что традиция проведения крестных ходов не прерывалась во времени.

После объединения приходских общин в 1930 годы вокруг кладбищенских храмов традиция крестных ходов также не прерывалась. Так, известно, что 14 мая 1930 года верующими и духовенством был организован крестный ход с Горбачевского кладбища к спуску реки (по улицам Крестьянской и Воздвиженской)[135]. 11 мая 1930 года общиной кафедрального собора также было получено разрешение на совершение крестного хода к реке[136]. По сведениям Н. И. Федышина такого рода крестные ходы совершались и более позднее время - в середине 1930-годов[137]. Но территория их сокращалась и они тоже как бы вытеснялись на городскую периферию.

Кроме упомянутых ходов, в течение долгого времени (по нашим сведениям до 1931 года) сохранялся обычай общегородских праздничных крестных ходов. Последние, в свою очередь, логично разделить на два вида: крестные ходы на реку Вологду с водосвятием и крестные ходы вокруг города. Особая значимость таких крестных ходов обуславливалась тем, что в Вологде, согласно давнему обычаю, ежегодно совершалось восемнадцать крестных ходов, утвержденных духовной консисторией[138]. Установленный порядок хождения с крестным ходом к реке в течение 1920-х годов имел весьма сложную структуру. На первом этапе православные со святынями, возглавляемые приходским духовенством, сходились к кафедральному собору. После этого крестный ход продолжал свое движение к реке Вологде в районе Соборной горки, где и совершалось водосвятие. На последнем этапе крестный ход продолжал свое движение вокруг города, возвращаясь обратно к центральному храму. Такие крестные ходы проводились в следующие церковные праздники: Крещение, Преполовенье Пятидесятницы, Спасов день, в День Происхождения Честных Древ Креста Господня. Так, 19 января в 1925 года, в День Крещения Господня, 28 религиозных общин Патриаршего управления при участии городского духовенства совершили крестный ход “на Иордань” из церкви Дмитрия Прилуцкого и водосвятное молебствие на реке. Выбор Дмитриевского храма был обусловлен, главным образом тем, что кафедральный Воскресенский собор принадлежал в то время обновленцам и движение от него крестного хода патриарших общин было невозможным. Дмитриевский же храм, располагавшийся вблизи реки, в то же время являлся и центральным для одного из городских локусов - Заречья. 14 августа (1923-25 гг.) в праздник Происхождения Честных Древ Креста Господня совершались крестные ходы из кафедрального собора на реку Вологду для водосвятия после поздней литургии[139]. 13 мая 1925 года по случаю праздника Преполовения Пятидесятницы из кафедрального собора был крестный ход на реку Вологду для совершения чина освящения воды. По окончанию этого крестный ход прошел вокруг города[140]. В 1928 году в этот же праздник были проведены два крестных хода. Один из них возглавлялся обновленческим духовенством и совершался вокруг города. По его окончанию сторонники патриаршего управления устроили свой крестный ход от церкви Благовещения на реку для совершения молебна и водосвятия[141]. Довольно подробные сведения о проведении крестного хода упоминаются о. Алексеем Резухиным в своих воспоминаниях: “Помню период еще более ранний (1929-30 гг. - И. С.), когда ходили с крестным ходом в день Крещения Господня из храма Благовещения Пресвятой Богородицы на реку. Возглавлял шествие архиепископ Амвросий. Было много духовенства, а верующих было очень много, так много, что за порядком наблюдала конная милиция. Шли около Кремля, Воскресенского собора и мимо храма Александра Невского, спустились к реке. На лед вошли духовенство и певчие. Народ стоял на берегу реки, на Соборной горке и на стороне Заречья с поднятыми воротниками, повязанными шарфами, башлыками. Был лютый мороз. Владыка же Амвросий опустил крест в воду голыми руками. Великолепное было зрелище, торжественное служение, которое еще увеличивалось от пения народа, собравшегося в количестве нескольких тысяч. Во время шествия на “Иордан” по улице города был запевалой или как у нас называется голосовщиком диакон Екатерининской церкви - Николай Суровцев, обладавший звучным высоким басом. Он энергично дирижировал и увлекал за собой народную массу”[142]. Подобный крестный ход и водосвятный молебен при участии трех архиереев был и в Крещение 1928 года. Тогда в богослужении участвовал архиепископ Сильвестр (Братановский)[143].

В конце 1920-начале 1930-х подобная практика несколько меняется и крестные ходы представляли собой шествие от одного, как правило, центрального храма к реке. В связи с этим крестные ходы лишались важного подготовительного этапа - шествия от приходских церквей к центральному храму - который имел глубокий духовный смысл, заключавшийся в соединении приходских сообществ в единое целое. Обычно общегородские крестные ходы собирали большое количество верующих горожан. В большинстве случаев они возглавлялись епархиальным архиереем.

Другой вид общегородских крестных ходов представлен крестными ходами вокруг города. Выделение данного типа шествий в самостоятельную группу объясняется прежде всего тем, что в отдельные праздничные дни духовенство и верующие совершали крестное хождение только по границам городского пространства, исключая остальные элементы, свойственные первому виду. Нам известен пример такого шествия, организованного обновленцами Вологды в День Преполовения Пятидесятницы в 1928 году[144]. Вместе с тем, судя по нашим документам, подобные общегородские крестные ходы совершались не столь часто, как, например, крестные ходы на воду.

В связи с тем, что городское приходское пространство включало в себя и территории окрестных деревень, то в рассматриваемый период продолжала существовать традиция крестных ходов за пределы города в близлежащие деревни, жители которых, в большинстве случаев, являлись прихожанами городских храмов. Так, 27 мая 1925 года был совершен крестный ход из кафедрального собора по Советскому проспекту и Московскому тракту к Богоявленскому Лостинскому храму и обратно[145]. Данный крестный ход проводился ежегодно по давнему установлению. (Как отмечалось выше, в храме Богоявления Господня в 1766 году явилась чудотворная икона Божией Матери “Всех Скорбящих Радости”, перенесенная в том же году в кафедральный Софийский собор Вологды)[146]. В Ильин день - 2 августа 1925 года - крестное шествие было совершено в деревню Бывалово Пригородной волости из Никольской Глинковской церкви[147]. Ежегодно (по неполным сведениям - до 1930 г.) в День принесения иконы Преподобного Дмитрия Прилуцкого - 3 (16) июня - совершался крестный ход из храма Дмитрия Прилуцкого в Спасо-Прилуцкий монастырь[148]. В сводках ОГПУ за 1928 год также отмечалось: “Ежегодно справляемый в Прилуках праздник 3 июня старого стиля Дмитриев день после закрытия Прилуцкого монастыря празднуется только одним тихоновским духовенством, которые в этот день торжественно, при большом стечении народа, демонстративно идут с крестным ходом в Прилуки, что происходило в последние два года”[149]. Из Никольской Владыченской церкви в праздничные дни до конца 1920-х годов совершались крестные ходы в Семидеревенщину (местное название окрестных деревень на восточной окраине Вологды: Фрязиново, Хорхорино, Желудкино, Баранково, Тепенькино, Доронино, Погары)[150].

После крестных ходов было принято угощать духовенство. Е. С. Палтусова вспоминает: “После крестного хода многие, особенно богатые семьи, приносили на угощение причту пироги, яблоки и др.”[151]. В сводках ОГПУ от 10 мая 1928 года было зафиксировано, что после крестного хода в день Преполовения Пятидесятницы “тихоновские попы пошли на угощение, а обновленцы поволоклись домой, так как их никто не хочет угощать”[152]. Раскол в Церкви привнес ряд нестроений в богослужебную деятельность, и, в частности, в практику проведения крестных ходов. Обновленческие общины, как правило, проводившие крестные шествия независимо от патриарших общин вместе с тем многократно пытались лишить большую часть верующих патриарших общин возможности организовывать собственные крестные ходы. Например, еще в 1923 году Вологодское Епархиальное управление обновленцев дважды выступило с протестом на проведение крестных ходов тихоновцами одновременно по старому и новому стилю[153]. В сводках ОГПУ за 1928 год фиксируется следующее: “Самый день Преполовения нынче прошел с некоторыми особенностями: оказалось, что [обновленцам] был разрешен крестный ход по городу, как это было в старые годы, тихоновцам же не было разрешено. Обновленцы торжественно шествовали мимо тихоновского крестного хода около Овсянникова моста. Обновленческие попы, проходя мимо тихоновцев, орали: “Пасха красная!”, а тихоновщина в это время пускала им вслед разные пожелания: “Большевики большевикам разрешили крестный ход по городу, а православным христианам не дают!”[154].

Значение крестных ходов в православной праздничной культуре горожан было велико, что свидетельствует и о высокой степени религиозности населения, активно принимавших участие в данных шествиях. Искусственное прерывание традиции происходит уже к середине 1930-х годов, когда крестный ход становился возможен только в пределах церковной ограды, а со временем и вообще был запрещен.

В целом на протяжении всего исследуемого периода в Вологде сохранялось уставное богослужение, продолжали быть самоценными обряды жизненного круга, широкое распространение получили праздничная культура, церковное пение и др. Характерной особенностью бытования православной праздничной культуры в исследуемый период было сохранение традиции крестных ходов (внутриприходские, общегородские, крестные ходы на реку, за пределы города). До середины 1930-х годов крестный ход являлся необходимым элементом большинства церковных праздников. Длительность бытования православной традиции обусловлена тем, что религиозная жизнь горожан не потеряла своей духовной основы: сохранялся полный литургический круг тайносовершительства, уставное богослужение, нормы христианской этики и церковное благочестие в среде верующих. Более того гарантом ее сохранения были сами православные горожане.

* * *

До конца 1920-х годов деятельная часть воцерковленных вологжан представляла собой весьма влиятельную и разнообразную группу, вобравшую в себя все возрастные и социальные слои населения, в равной степени представлявшую мужчин и женщин.

В 1920-е годы численность зарегистрированных приходских составов росла и к 1 января 1929 году достигла 7250 человек. Последующие изменения, происходящие как под влиянием ликвидационного государственно-идеологического прессинга, так и в связи с разрушением приходской сети, выразились в сокращении численности приходских составов и последовательном вымывании из их рядов учащихся, торговцев, служащих. В меньшей степени это коснулось таких социальных групп как крестьяне и рабочие. В результате традиционная структура воцерковленного населения была деформирована, подавляющее большинство в нем уже с середины 1930-х годов занимали пожилые неработающие женщины. Такой состав с точки зрения государства должен был олицетворять провозглашенный в атеистической пропаганде “анахронизм” Церкви, представлять Веру как “пережиток”, а, следовательно, обеспечить ее неизбежное угасание. Подобные религиозные объединения представлялись идеологически менее опасными, а потому в конце 1930-х годов при сохранении бдительного контроля власти наблюдалось известное ослабление репрессий.

В период усиливавшихся гонений на Церковь воцерковленные прихожане переняли на себя ответственность за жизнедеятельность храма и причта. Являясь деятельными участниками внутриприходской жизни, они самодеятельно расширили круг обязанностей по благоустроению храма.

Благодаря “оставшимся в церковной ограде” верующим складывавшийся веками богатый православный опыт в целом не был утрачен. Однако явное смещение ориентиров при передаче традиций воцерковления все же происходило. Во второй половине 1930-х годов пожилые вологжане становились хранителями не столько вероучительных догматов, сколько форм и норм традиционной этноконфессиональной повседневности. В воцерковлении следующих поколений ослабевала роль всесторонней катехизации и усиливался акцент на обрядовой жизни Церкви.

Воцерковленная повседневность до начала 1930-х годов сохраняла и воспроизводила все формы традиционного религиозного общения православных горожан: сохранялись уставное богослужение и церковный календарь, продолжали быть самоценными обряды жизненного круга, общегородские и приходские крестные ходы и др. Однако и здесь наметились асинхронные процессы в эволюции внешней стороны обычая и обряда.

Складывается впечатление, что раньше всего свелась к минимуму практика церковных венчаний. Со временем все более затруднялась практика крещения, которая со второй половины 1930-х годов обретала, наряду с традиционными, скрытые внешне формы: тайные крещения, крещения на дому, крещения мирянами и т. п. Менее деформированным оказалась похоронно-поминальная обрядность, сохранившая дольше других черты публичности. Что касается таинств исповеди и причастия, то их практику проследить значительно труднее. Очевидно, она зависела, главным образом, от количества действующих храмов и численности духовенства.

Обычаи иконопочитания имели довольно длительное бытование как в храме, так и в “домашней церкви” и изменялись лишь в связи с изыманием святыней из храмов.

В целом церковная жизнь и православная этика как самоценные соционормативные установки сохранялись в течение всего исследуемого периода даже на фоне публичного осмеяния. К концу 1930-х годов, все больше лишаясь официального, общественного понимания и признания, церковная жизнь замыкалась в стенах храма и “домашней церкви”.

[1] Советский город: социальная структура. М., 1988. С. 38; Всесоюзная перепись населения 1926 г.

[2] Советский город.... С. 39.

[3] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.373

[4] Камкин А. В. Традиционные крестьянские сообщества Европейского Севера России... С. 201-202.

[5] Нормальный устав религиозных обществ.

[6] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.241. Л.8.

[7] Там же. Д.286. Л.3.

[8] Там же. Л.134.

[9] Там же. Д.244. Л.36.

[10] Там же. Л.67, 72, 96.

[11] Там же. Д.265. Л.13.

[12] Там же. Л.69, 112.

[13] Там же. Д.267. Л.28-28об, 45, 49-50, 51, 54, 58.

[14] Там же. Л.78.

[15] Там же. Д.284. Л.41-41об.

[16] Там же. Д.276. Л.68-68об.

[17] Там же. Д.227. Л.124.

[18] Там же. Д.333. Л. 2-2об.

[19] Там же. Д.331. Л. 2.

[20] Там же. Д.227. Л.130.

[21] Там же. Д.294. Л.104-104об.

[22] Там же. Д.267. Л.62.

[23] Там же. Д. 325. Л.1; Д.332. Л.1об.

[24] Там же. Д.272. Л.98.

[25] Там же. Д.276. Л.65об.

[26] Там же. Д.272. Л.86, 89-89об.

[27] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С.1.

[28] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.289. Л. 169об.

[29] Там же. Л. 226.

[30] Собрание определений и постановлений Священного Синода... Вып. 3. С. 13.

[31] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.265. Л.70.

[32] Там же. Д.311. Л.11.

[33] Воспоминания Е. С. Палтусовой.

[34] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.242. Л.52об.-53, 55.

[35] Там же. Ф.1300. Оп.14. Д.12. Л.43.

[36] Кириллова Э. А. Очерки музыкальной жизни. Вологда, 1997. С. 72.

[37] Там же.

[38] Там же. С. 75.

[39] Там же. С. 74.

[40] Воспоминания Палтусовой Е. С. С. 4, 7.

[41] Летопись Вологодской епархии за время с 1930 по 1940 год... С. 18-19.

[42] Кириллова Э. А. Указ. соч. С. 65.

[43] Там же. С. 67.

[44] Воспоминания Палтусовой Е. С. С. 4, 7.

[45] Кириллова Э. А. Указ. соч. С. 68.

[46] Там же. С. 70-72.

[47] Летопись Вологодской епархии за время с 1930 по 1940 год... С. 19.

[48] Воспоминания Г. П. Дудниковой. С. 1

[49] Воспоминания Г. П. Дудниковой. С. 2.

[50] ГАВО. Ф.412. Оп.1. Д.25. Л.211.

[51] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.4.

[52] Там же. Л.143.

[53] Там же.

[54] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.235. Л.155об.

[55] Там же. Ф.366. Оп.3. Д.64. Л.61.

[56] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С. 1, 2.

[57] Там же. С. 4.

[58] Там же. С. 3.

[59] Там же.

[60] Там же. С. 5.

[61] Алексеева Н. В. Покаяние в православной традиции русских крестьян XVIII-XIX вв. (по материалам Европейского Севера России). Дисс... к. и. н. Вологда, 1998. С. 100.

[62] Воспоминания И. С. Полянской. С. 5.

[63] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С.5, 6.

[64] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.154-155.

[65] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С. 8-9.

[66] Воспоминания Е. С. Палтусовой С. 9; Воспоминания И. С. Полянской. С. 7.

[67] Воспоминания Е. С. Палтусовой С. 9.

[68] Воспоминания И. С. Полянской. С. 7.

[69] ВОАНПИ. Ф.2522. Оп.2. Д.416. Л.13.

[70] ГАВО. Ф.412. Оп.1. Д.25. Л.97.

[71] Партия и религиозные обряды // Красный Север. 16 июня. 1925. С. 4.

[72] Воспоминания Е. С. Палтусовой С. 9.

[73] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л. 53-55.

[74] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.235. Л.154-155.

[75] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С. 9-10.

[76] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.224. Л. 40; Д.269. Л.41.

[77] Там же. Д.269. Л.41.

[78] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.23. Л.28 об.

[79] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С. 11-12; Воспоминания И. С. Полянской. С. 3-4; Воспоминания Р. А. Андреевой. С.2.

[80] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С. 10-11.

[81] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.24. Л.83.

[82] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.309. Л.39.

[83] Там же. Д.251. Л.77.

[84] Там же. Д.267. Л.71.

[85] Там же. Д.251. Л.24.

[86] Там же. Л.75-75 об.

[87] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.70.

[88] Там же. Л.163.

[89] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.267. Л.70.

[90] Там же. Д.251. Л.76.

[91] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.163.

[92] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.295. Л.20-21.

[93] Там же. Л.7.

[94] Там же. Л.20, 104.

[95] Воспоминания И. С. Полянской. С. 7.

[96] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.813. Л.189.

[97] Воспоминания Р. А. Андреевой. С. 12.

[98] У страха глаза велики // Красный Север. 22 мая. 1923. С. 2.

[99] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С. 2.

[100] Воспоминания И. С. Полянской. С. 7, 8.

[101] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С. 3, 11.

[102] Матвеев Н. Источник заразной болезни // Красный Север. 31 мая. 1923. С. 2.

[103] Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков. Введенская Оптина пустыня. Декабрь. Часть 1. 1994. С. 137-147.

[104] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.95-95 об.

[105] Неопалимая Купина // Красный Север. 24 сентября 1925. С. 6.

[106] Красный Север. 5 января. 1926. С. 7.

[107] Там же. 22 декабря. 1926 . С. 4.

[108] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С. 1.

[109] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.297. Л.75.

[110] Там же. Д.267. Л.58.

[111] Там же. Д. 227. Л.101.

[112] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.23. Л.27.

[113] Старая привычка // Красный Север. 8 января. 1928. С.5.

[114] СЗ. 1929. № 63. Ст. 586.

[115] Воспоминания Е. С. Палтусовой. С. 4.

[116] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.286. Л.134, 135.

[117] Там же. Д.272. Л.87-87об; Ф.412. Оп.1. Д.25. Л.288, 289.

[118] Там же. Ф.412. Оп.1. Д.25. Л.233.

[119] Там же. Л.236.

[120] Там же. Л.241.

[121] Там же. Л.277, 278.

[122] Там же. Ф.53. Оп.2. Д.241. Л.100.

[123] Там же. Ф.412. Оп.1. Д.25. Л.280, 281.

[124] Там же. Л.258.

[125] Там же. Л.247.

[126] Там же. Л.219, 221.

[127] Там же. Л.254.

[128] Там же. Л.286, 287.

[129] Там же. Л.272-273.

[130] Там же. Л.275.

[131] Там же. Л.122.

[132] Там же. Ф.53. Оп.2. Д.809. Л.198-200.

[133] Там же. Д.807. Л.48.

[134] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.233.

[135] ГАВО. Ф.366. Оп.1. Д.274. Л.285.

[136] Там же. Л.287.

[137] Воспоминания Н. И. Федышина. С. 2.

[138] Крестные ходы в Вологде // ВЕВ. 1902. № 15. С.444.

[139] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.806. Л.94-95; Ф.412. Оп. 1. Д.25. Л.265.

[140] Там же. Д.809. Л.179, 190.

[141] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.278.

[142] Летопись Вологодской епархии за время с 1930 по 1940 год... С.12-13.

[143] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.4.

[144] Там же. Л.278-278об.

[145] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.809. Л.196.

[146] Вологодский иллюстрированный календарь. 1894. Вологда, 1894. С. 22-23.

[147] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.809. Л.282.

[148] Воспоминания Палтусовой Е. С.

[149] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.278.

[150] Там же. Л.333.

[151] Воспоминания Палтусовой Е. С.

[152] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.278 об.

[153] ГАВО. Ф.53. Оп.2. Д.807. Л.42, 48.

[154] УФСБ по Вологодской области. Ф.3. Т.18. Л.278-278 об.