Н.А.

"Не забывайте Бога!"

К 55-летию со дня убиения Александра Шмореля.

Опубликовано в "Вестнике" Германской епархии РПЦЗ, № 4, 1993 год

См. библиографию.

В связи с панихидой по казненном 13 июля 1943 года Александре Шмореле, его брат, живущий в Мюнхене, передал нам документы и письма, свидетельствующие о глубокой вере А. Шмореля и о его тесной связи с нашим мюнхенским приходом. Бывший приходской священник, а впоследствии архиепископ Берлинский и Германский Александр, посещал А. Шмореля в тюрьме.

Письмо 1941 года показывает, как Шморель вступил на свой христианский путь. Таким людям чужда любая лояльность по отношению к Бого- и человеконенавистническим системам. Неудивительно поэтому, что он категорически отказался просить о помиловании у тогдашних властей. Письма Александра Шмореля, написанные в камере смертников, озаряет неподдельный свет предстоящей ему мученической кончины. Они не нуждаются в комментариях. Однако сегодня, в обстановке споров о прошлом и настоящем КГБ и Штази, они призывают задуматься о духовном опыте людей, верою укрепленных в противостоянии силам зла - во все времена и в разных странах. Да поможет нам этот опыт в наше лукавое время не уклоняться на лукавые стези (Ред.).

Александр Шморель был одним из основателей "Белой Розы", группы сопротивления национал-социалистам, известной не только в Германии, но и за ее пределами. Он был казнен 13 июля 1943 года.

Отец Александра, д-р Гуго Шморель, вырос в Оренбурге, изучал медицину в Мюнхене, а в начале 1-й мировой войны работал ассистентом при мед. институте по внутренним болезням в Москве. Ввиду растущих антинемецких настроений он был вынужден уехать в Оренбург. Там д-р Шморель женился на Наталии Петровне Введенской, дочери священника. Год спустя, 3/16 сентября 1917 г., у них родился сын Александр, которого крестили в Православие. Но через год мама Таля, мать Шурика (так их до сего дня зовут в семье Шморелей) скончалась от тифа. Второй раз отец женился в 1920 г. в Оренбурге на дочери владельца пивоваренного завода, который был родом из Баварии. Поэтому семья Шморелей, покинув страну во время гражданской войны, в конце концов оказалась в Мюнхене.

Воспитывала Шурика (также брата и сестру его от второго брака) нанятая отцом няня -Феодосия Константиновна Лапшина, простая женщина из села Романовка, Саратовской губернии, певшая на похоронах матери Шурика. Чтобы вывезти ее из России, ее записали вдовой усопшего брата отца, превратили в Франциску Шморель. "Няня" сорок лет делила с этой семьей и радости и горе. Могила "Франциски"-Феодосии - в нескольких шагах от могилы Александра на мюнхенском кладбище "Перлахер форст", которое находится рядом с местом его казни: тюрьмой "Штадельхайм".

Любовь Александра к Православию и России, к Православной России, несет на себе отпечаток любви к матери и верующей "нянюшке". Брат и сестра Александра, Эрих и Наташа, были католиками, но язык в семье оставался русским, о чем упомянуто и в протоколе допроса Гестапо: "Эти данные в любое время можно проверить у моих родителей и домашнего персонала. В этой связи я признаю, что в доме моих родителей почти исключительно говорят по-русски" (26.02.1943, стр. 5). Священник мюнхенского прихода преподавал Александру Шморелю уроки закона Божия. "Я сам строго верующий приверженец Русской Православной Церкви",- сказал он потом на следствии (01.03.43, стр. 19 об.).

Материалы дела были захвачены после взятия Берлина и увезены в Москву. Другие материалы "Белой Розы" вернулись в Берлин. Дело А. Шмореля задержали в Москве. Там оно было обнаружено в архивах несколько месяцев назад.

Выросший в Германии молодой эмигрант Александр, в жилах которого текла русская и немецкая кровь, осмыслял свою жизнь в свете высшей духовной истины. Как и другие участники "Белой Розы", он сперва потянулся к движению национального возрождения, привлеченный проповедуемыми там идеалами, но, подобно другим, впоследствии отошел от него. Характерно для исторической ситуации, что отношение А. Шмореля к происходящему определялось постепенно. Но путь этот был прямым и неуклонным. Александр отмечает в своих показаниях "о личных обстоятельствах", что летом 1943 года должно было завершиться его медицинское образование. Однако путь его завершился летом 43-го не благополучным окончанием университета. Было здесь завершение высшее: исполнение образования внутреннего человека, запечатленное праведной кончиной.

Окончив гимназию в 1937 г., Александр вступил в рабочие отряды (арбейтсдинст), год обучался в артиллерийских частях, затем полгода как санитар. Унтерофицером выписался в 1939 г., чтобы учиться медицине, сперва в гамбурском, а потом мюнхенском университете.

В автобиографических показаниях сказано: "Вступая в 1937 году в немецкую армию (я поступил добровольно), я принес присягу фюреру. Я открыто признаюсь, что уже тогда мне внутренно что-то претило, но я объяснял себе это необычностью военной жизни и надеялся впоследствии приобрести иной настрой. Я несомненно обманулся в этой своей надежде, так как в кратчайшее время вступил в конфликт со своей совестью, задумываясь о том, что ношу форму немецкого солдата, а с другой стороны симпатизирую России. В возможность войны с Россией я тогда не верил" (Дело стр. 5 об. и стр. 6).

В действительности дело обстояло не так просто. Александр пытался отказаться от принесения присяги. Согласно личным свидетельствам, он пошел не "добровольно", а надеясь поскорее отделаться от армии, призыв в которую был неизбежен. Симпатизировавшие отказавшемуся от присяги молодому человеку начальники обратились к его отцу и объяснили всю опасность ситуации. Совместно с отцом они добились смягчения позиций Александра. Он принес присягу, а сам инцидент замяли, объяснив все "нервным кризисом".

Учась в университете, Александр усиленно занялся русской литературой, что еще сильнее укрепило его в любви ко всему русскому. В 1940 г. служивший в санитарной части на западном фронте во Франции, он, наконец, летом 1942 г. провел три месяца в России как фельдвебель санитарной части. Он заявляет следователю, что принадлежность к медицинскому персоналу спасло его от необходимости отказаться от службы, поскольку применение оружия было для него абсолютно исключено.

Тем же летом они с другом Хансом Шоль решили выступить против национал-социализма. Из протоколов следует, что инициаторами были только эти двое. (Но надо учитывать, что Александр не знал, где находятся остальные участники "Белой Розы", что они уже казнены 22 февраля, среди них и ближайший его друг Христоф Пробст, от которого он еще пытается отвести обвинение). Всего было издано четыре "Листовки Белой Розы" и позже, когда студентами был привлечен проф. Хубер, еще и воззвание "Ко всем немцам". Поначалу это были сотни листовок, затем и тысячи, распространяемые по территории рейха. Для их рассылки А. Шморель ездил на поезде по Австрии, а для производства приобрел множительную технику. Друзья также писали на стенах лозунги "Долой Гитлера!" - "Свободу!" и т. д. Следствие пытается обнаружить связи с иностранными силами. Но А. Шморель, признавая "государственную измену", категорически отвергает обвинение в "измене родине".

Листовки "Белой Розы" свидетельствуют о четком противопоставлении христианских ценностей и культуры нацистскому идоло-языческому варварству. "Самое недостойное для культурного народа, не сопротивляясь, предоставить 'управлять' собою клике безответственных властителей, преданных темным страстям..." - так начинается первая из листовок "Белой Розы", подчеркивающих обращение к высшему Божьему дару, к свободной воле. Отсюда и призыв противостать "атеистической военной машине" (№ 1).

Сопротивление названо "святейшим долгом всякого немца". И это не только из сострадания к жертвам; надо ощутить свое соучастие и свою вину. "Своим апатичным отношением к этим темным личностям он предоставляет им возможность так действовать, он терпит это 'правительство', которое несет такую безмерную вину, да он же и сам виноват, что оно вообще могло возникнуть! Всякий хочет считать себя свободным от такого соучастия в вине, и каждый, поступая так, опять засыпает со спокойнейшей, чистой совестью. Но он не может освободить себя, всякий виноват, виноват, виноват! Но еще не поздно..." (№ 2).

"Не скрывайте вашу трусость под покровом мнимой мудрости! Ибо с каждым днем, пока вы медлите, пока вы не сопротивляетесь этому исчадию ада, ваша вина возрастает подобно параболической кривой все выше, все выше" (№ 3).

"Всякое слово, исходящее изо уст Гитлера - ложь. Когда он говорит 'мир', он имеет в виду войну, а когда он именует Всевышнего, то он изрыгает страшнейшую хулу, ибо имеет в виду власть лукавого, падшего ангела, сатаны. Уста его - смрадная пасть ада, и власть его отвержена в самой ее основе. Конечно надо вести борьбу против национал-социалистического, террористического государства рациональными средствами; но кто еще сомневается в действительном существовании бесовских сил, тот далеко не понял метафизическую подоплеку этой войны. За конкретным, чувственно ощутимым, за всеми вещественными и логическими соображениями стоит иррациональное, т. е. борьба против демона, против вестника антихристова. Везде и во все времена бесы во тьме выжидали того часа, когда человек ослабеет, когда он самовольно покинет то свое место в миропорядке, которое ему назначено Богом на основе свободы, когда он поддастся давлению зла, выйдет из послушания силам высшим, сделав первый шаг добровольно, будет гоним ко второму и третьему шагу со все возрастающей скоростью - но и везде и всегда, во времена величайшей нужды человек вставал - являлись пророки, Святые, соблюдшие свою свободу, которые указывали на единого Бога и с Его помощью призывали народ к покаянию. Да, человек свободен, но он беззащитен против зла без истинного Бога, он как корабль без руля, предоставленный буре, как младенец без матери, как растворяющееся облако.

"Может ли быть, так спрошу у тебя, тебя -христианина, может ли присутствовать в этом поединке за сохранение твоих высших ценностей какая бы то ни было нерешительность, игра интриг, оттягивание решения с надеждой, что кто-то другой за тебя поднимет оружие, чтобы тебя защитить? Не дал ли Сам Бог для борьбы тебе силу и мужество? ...Хотя мы знаем, что национал-социалистическая власть должна быть сломлена военными средствами, мы ищем обновления для тяжело раненого немецкого духа изнутри..." (№ 4).

Познание своей вины необходимо для возрождения, и оно же обязует к борьбе против Гитлера с его пособниками, приспешниками, членами партии, квислингами и т. д. Листовки содержали призывы к поискам ближних-единомышленников, с тем, чтобы "вскрыть и расширить бездну между лучшей частью народа и всем тем, что связано с национал-социализмом", а что касается соучастников режима, даже самых незначительных, надо сделать так, чтобы никому впоследствии не удалось "в последнюю минуту наспех сменив знамена, делать вид, будто ничего не произошло!" (№ 4). Призыв к "пассивному сопротивлению" во всех областях жизни - культурной, экономической и военной - перерастал в страшное слово "саботаж".

Такова была "вина" Александра Шмореля перед нацистским молохом в день его ареста (24 февраля 1943). Случайно узнав об аресте Ханса Шоль 18 февраля, Александр сразу пытался бежать через горы, но, увидев безнадежность этой попытки, вернулся в Мюнхен (он опирался на друзей из русских эмигрантов, о которых на допросе умалчивает). Он не знал, что в тот день в газетах появилась его фотография с обещанием вознаграждения за поимку "государственного преступника". Во время воздушной тревоги представители власти узнали его в бомбоубежище по описанию угрозыска.

Вот его первые слова на второй день после ареста: "В первую очередь я хочу снова подчеркнуть, что я по своему мышлению и чувствованию больше русский, чем немец. Но я прошу учитывать, что я не отождествляю Россию с понятием большевизма, напротив я - откровенный враг большевизма" (26.02.43, стр. 1).

А. Шморель здесь отмечает, что война с Россией поставила две задачи: "достичь уничтожения большевизма и избежать потери земли для России", а также защиты немецкого народа от беды: "В конце концов отчасти во мне есть и немецкая кровь, та же, которая массово уничтожается в настоящей войне". Результат: "...я не мог довольствоваться ролью тихого противника национал-социализма, но, заботясь о судьбе двух народов, считал себя обязанным внести свою лепту в изменение основ [конституции? - пер.] рейха". Причем: "То что я сделал, я сделал не несознательно, но я даже расчитывал на то, что в случае обнаружения мог потерять жизнь. Я это просто игнорировал, потому что для меня внутренний долг бороться против национал-социалистического государства стояла выше" (26.02.43 стр. 1 и об.).

Спокойствием и честностью проникнуто и "Политическое исповедание", которое Александр собственноручно написал 8 марта 1943 г. Он излагает здесь, каким должно быть, по его мнению, правительство народного доверия: оно призвано руководить народом, но руководить учитывая его волю, признавать свои ошибки и исправлять их, и, следовательно, признавать оппозицию, указывающую на эти ошибки. Его соображения об интеллигенции, оторвавшей себя от народа, несомненно навеяны русским опытом. Политика для Александра вторична, первично же - духовно-нравственное измерение.

"Я поэтому ни в коем случае не поборник монархии, демократии, социализма, или как бы ни назывались эти разные формы. Что хорошо для одной страны, даже наилучшее, может быть для другой страны самым неправильным, ей наименее подходящим. Вообще ведь все эти формы правления - лишь внешности".

Что касается России, то "как русский" (каково это звучит из уст полу-немца в застенке гестапо!) А. Шморель в духовно-нравственном свете исповедует, что царскую власть считает наилучшею для России. "Я этим не хочу сказать, что государственная форма, царившая в России до 1917 года была бы моим идеалом -нет. Эта царская власть* тоже имела свои недостатки, быть может даже очень многие, но ее основы - верные. В царе русский народ имел своего представителя, своего отца, которого горячо любил - и это по праву. В нем видели не столько главу государства, сколько именно отца, попечителя, советчика народа - и опять же с полным правом, ибо таково и было отношение между ним и народом. Не ладно обстояло дело почти со всей интеллигенцией, которая полностью потеряла связь с народом и так больше и не нашла ее. Но, несмотря на смертельно больную интеллигенцию, а следовательно и правительство, я считаю, что для России царская власть - единственно правильная форма".

Властолюбие лишает национал-социалистический режим возможности откликаться на нужды народа. И вот: "Я даже склонен почти всегда отдать предпочтение авторитарной форме государства перед демократической. Ведь куда нас завели демократии, это мы все видели. Авторитарную государственную форму я предпочитаю не только для России, но и для Германии. Однако народ в своем главе должен видеть не только политического вождя, но и отца, представителя, покровителя. А в нац.-соц. Германии, я думаю, дело обстоит не так".

А. Шморель упрекает это немецкое правительство в захвате территории и возношении своего народа путем насилия. Почти дословно цитируя "Пушкинскую речь" (1880) Ф. М. Достоевского с его эсхатологически-нравственной перспективой "братского единения" через "спасительное слово" (Христос, Православие), он пишет: "Народ имеет право встать во главу всех других народов и вести их к окончательному братству всех народов - но ни в коем случае не путем насилия. Только когда он знает спасительное слово, высказывает его, и тогда все народы следуют ему добровольно, убедившись в истине и веруя в нее. Этим путем, я уверен, в конце концов наступит братское единение всей Европы и мира, на пути братства и добровольного следования. Вы можете себе представить, что особенно болезненно меня коснулось начало войны против России, моей родины. Конечно, там большевизм у власти, но все равно она остается моей родиной, русские остаются моими братьями. Больше всего я хотел бы видеть исчезновение большевизма, но, конечно, не за счет потери таких важных областей, которые завоевала Германия, составляющих почти всю центральную Россию... было бы преступлением, если бы кто-нибудь имел в таком случае другие чувства в отношении своего отечества. Это бы значило, что ты безродный человек, какой-то интернациональный поплавок, для которого все дело в том, где ему лучше" (Дело, стр. 30-31, выд. А. Шморелем).

На внутренней части конверта письма мачехи к нему, Александр написал в Гжатск русской девушке Нелли, с которой там познакомился летом 1942 г. Письмо это не достигло адресата, т. к. тогда в Гжатске уже были советские войска. Оно было тайно вынесено из тюрьмы, вероятно священником. Александр пользуется старой орфографией и называет себя "Сашей", а Ханса Шоль "Ваней":

"Милая Нелли! 18.6.43

Раньше, чем мы все думали, мне было суждено бросить земную жизнь. Мы с Ваней и другими работали против немецкаго правительства, нас поймали и приговорили к смерти. Пишу тебе из тюрьмы. Часто, часто я вспоминаю Гжатск! И почему я тогда не остался в России?! Но все это воля Божия. В загробной жизни мы опять встретимся! Прощай, милая Нелли! И помолись за меня!

твой Саша."

Предложение просить о помиловании Александр отклонил. Признать за этой системой право распоряжаться его жизнью, признать эту систему даже косвенно, он не мог, не хотел.

В "Штадельхайме" объявляли о предстоящей казни рано утром, а казнили в пять вечера.

В этот день он написал родителям и через них всем своим близким последнее письмо:

Мюнхен 13.7.43

"Мои любимые отец и мать! Итак, все же не суждено иного, и по воле Божией мне следует сегодня завершить свою земную жизнь, чтобы войти в другую, которая никогда не кончится и в которой мы все опять встретимся. Эта встреча да будет Вашим утешением и Вашей надеждой. Для Вас этот удар, к сожалению, тяжелее, чем для меня, потому что я перехожу туда в сознании, что послужил глубокому своему убеждению и истине. По всему тому я встречаю близящийся час смерти со спокойной совестью.

Вспомните миллионы молодых людей, оставляющих свою жизнь далеко на поле брани - их участь разделяю и я.

Передайте самые сердечные приветы дорогим знакомым! Особенно же Наташе, Эриху, Няне, тете Тоне, Марии, Аленушке и Андрею.

Немного часов и я буду в лучшей жизни, у своей матери, и я не забуду Вас, буду молить Бога о утешении и покое для Вас.

И буду ждать Вас!

Одно особенно влагаю в память Вашего сердца: Не забывайте Бога!!!

Ваш Шурик.

Со мною уходит проф. Хубер, который просит передать Вам сердечнейший привет!"

Александр смог призвать о. Александра (Ловчий), священника мюнхенского прихода. Он исповедовался, причастился - принял в себя Христа. Последние ступени следования Ему...

Казнь - гильотиной.Н.А.

***

В письме, написанном в 1941 году - т. е. еще до начала войны с Россией -А. Шморель делится с Ангеликой Пробст, сестрой его друга Христофа Пробста, своими впечатлениями от посещения службы в русской церкви. Для русских это было Вербное воскресенье, а для немцев - Пасха.

Мюнхен, 14 апреля 1941 года Дорогая Ангелика!

Вчера я был в русской церкви. У меня сжималось сердце, когда я, стоя сзади в углу, смотрел на всех этих несчастных. Где справедливость Божия, где? Можешь ты мне это сказать, Ангели?

В то время, как я ехал в церковь, простой народ, чернь, обыватели в Пасхальное воскресенье уже с утра выстраивались в очереди у кинотеатров. Вонючий сброд!

Почему эти унылые созданья имеют работу, хлеб, дом и родину, и почему недостает всего этого тем людям, которых я сегодня видел в церкви?

Среди них тоже было много простого народа, но прекрасного, драгоценного.

Все это люди, которые когда-то покинули свою родину, чтобы избежать несвободы, отважившись на невероятные трудности только для того, чтобы не служить ненавистной идее. И как раз этот простой народ, который я видел сегодня в церкви, именно он - бесценнейший. Они-то как раз бежали не затем, чтобы спасти деньги и драгоценности, как многие богачи; нет, они бежали, чтобы спасти свою свободу и свободу своих детей. Где найдется подобный пример, чтобы столь громадная часть народа возимела смелость отказаться от всего того, что она называла своим и бежать, бежать от порабощения?

Куда же подевалось сегодня так часто восхвалявшееся мужество немцев?

С большим трудом обзавелось большинство из них во Франции скромным, бедным, но все же каким ни на есть домом. И снова претерпели они чудовищно жестокую судьбу в чужой стране.

Вот уже 22 года молятся они. Даже сейчас, там, где на них во второй раз охотятся, они все еще верят, они все еще все приходят в церковь и молятся, и надеются. Почему посылает им Бог, которого они любят больше, чем какой-либо другой народ, столь безмерно много тягот, почему судьба столь чудовищно жестока? Маленькие трех-и четырехлетние дети, они преклоняли колени, молились, целовали святые иконы.

Неужели недостаточно одной-единственной молитвы таких детей, чтобы простить все преступления этого народа?

Они стояли здесь передо мной, и молились, и верили. Не есть ли вера самое важное?

Во что - кто же знает?

Покажи мне народ, покажи мне людей, верующих сильнее этих, которые после 22 лет бесплодных молений все еще верят! Они не верят в справедливость. Как давно уже должна бы стать Россия свободной! Но они верят в свою молитву, в то, что Бог услышит их, и они не перестают верить. И все же судьба ни к кому не столь жестока, как к этим самым верующим из людей. У них может быть много иных ошибок, так много, как ни у кого другого, но у них есть также такая Вера и такая Любовь, каких нет у других. Разве это не самое ценное? Не должны ли все другие ошибки быть прощены?

Я стоял в темном углу, смотрел на всех этих несчастных, и слезы катились у меня по щекам. Я не стыдился их.

Скажи, любимая, неужели Бог всегда посылает тем, которые любят Его, такой жестокий жребий? Почему?

Письмо Александра Шмореля младшей сестре Наталии. Написано в камере смертников в тюрьме, за одиннадцать дней до казни.

Мюнхен 2.07.1943 Милая, милая Наташа!

Ты наверное читала письма, которые я писал родителям, поэтому примерно представляешь себе мое положение. Ты вероятно удивишься, если я напишу тебе, что внутренне я становлюсь с каждым днем все спокойнее, даже радостнее и веселее, что мое настроение в основном лучше, чем оно было раньше, на свободе! Откуда это? Я хочу сейчас рассказать тебе об этом: все это страшное "несчастье" было необходимо, чтобы наставить меня на правильный путь -и потому на самом деле оно вовсе не было несчастьем. Я радуюсь всему и благодарю Бога за то, что мне было это дано - понять указание перста Господня и через это выйти на правильный путь. Что знал я до сих пор о вере, о настоящей, глубокой вере, об истине, последней и единственной, о Боге?

Очень мало!

Сейчас, однако, я дозрел до того, что даже в моем теперешнем положении весел, спокоен и обнадежен - будь, что будет. Я надеюсь, что вы также прошли сходный путь развития и что вы со мной вместе после глубокой боли разлуки пришли к тому состоянию, где за все возблагодарили Господа.

Все это несчастье было необходимо, чтобы открыть мне глаза - и не только мне, но и всем нам, всем тем, кого оно постигло - в том числе и нашей семье. Надо надеяться, что и вы также правильно поняли это указание перста Господня.

Передавай всем сердечный привет, тебе же особый привет от твоего Шурика.

-------------

*А. Шморель пишет "царизм", но, поскольку в те годы в немецком языке такая формулировка не звучала отрицательно, предпочтительнее перевести "царская власть" - Прим. пер.