Анатолий Николаевич Кашеваров

(Санкт-Петербург)

ВЫСШЕЕ ЦЕРКОВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ В 1918–1922 гг.

http://www.rocor.de/html/documents/Sentendre/kaschev2.htm

Оп. в кн.: Русская Православная Церковь в ХХ в. Материалы конференции. Петрозаводск, 2002.

См. библиографию.

Предлагаемый Вашему вниманию доклад посвящен анализу положения и деятельности избранных Поместным Собором 1917 – 1918 гг. органов Высшего церковного управления (далее – ВЦУ) – Священного Синода и Высшего Церковного Совета в период с начала их реальной работы в феврале 1918 г. по май 1922 г., когда ВЦУ было вынуждено прекратить свое функционирование, а всю Церковь поразил обновленческий раскол. Особое внимание в докладе уделено выяснению условий работы высшей церковной власти в период первых антицерковных кампаний, прежде всего, ее финансово-экономическому положению, а также раскрытию таких важнейших аспектов ее деятельности, как налаживанию церковной жизни на основе соборных определений и постановлений, насколько это было возможно в условиях революционных потрясений и гражданской войны; выработка и проведение официальной позиции Церкви в связи с междоусобной войной и по отношению к новой власти и ее религиозной (а точнее антирелигиозной) политике.

Специальное изучение таких аспектов указанной выше темы, как состав, основные направления и условия деятельности Св. Синода и Высшего Церковного Совета, их влияние как на состояние внутрицерковных дел, так и официальную позицию Церкви по общественно-политическим вопросам позволяют восполнить существенный пробел в отечественной и зарубежной историографии, которая, касаясь жизни: Церкви после восстановления патриаршества в первые годы богоборческой власти, основное внимание уделяла деятельности Поместного Собора 1917 – 1918 гг. и выяснению позиции святителя Тихона в первые годы богоборческой власти, особенно анализу его посланий, касающихся отношения Церкви к общественно-политическим событиям того времени и акциям советского государства.[1] В советской литературе атеистического характера был распространен тезис, высказанный впервые одним из лидеров обновленческого раскола А.И. Введенским, о том, что ВЦУ во главе с патриархом Тихоном, занимаясь контрреволюцией, тем самым довело церковь до разрухи.[2] Некоторые современные церковные историки высказывают мнение о том, что к концу 1920 г. за убылью своих членов распались Синод и Высший Церковный Совет, и поэтому с 1921 г. в сущности высшая церковная власть осуществлялась единолично патриархом, опиравшимся на помощь своих ближайших советников.[3] Однако несмотря на то, что на случай невозможности созывать Собор или Синод патриарху было дано Собором право управлять церковью единолично, важнейшие решения принимались в соединенном присутствии Синода и ВЦС, заседавших под председательством патриарха.

Попытка, специально изучив работу избранных Собором 1917 – 1918гг. органов Высшего церковного управления, составить на этой основе целостную обобщающую характеристику их деятельности была сделана автором настоящего доклада в опубликованной в 1999 г. в Санкт-Петербурге монографии «Церковь и власть: Русская Православная Церковь в первые годы Советской власти» (издательство СПбГТУ).

Одним из главных источников изучения темы явились материалы и документы органов высшей церковной власти. В работе использованы опубликованные еще в 1918 г. «деяния», определения и постановления Поместного Собора 1917 – 1918 гг., а также акты патриарха Тихона, которые приведены в уникальном своде церковно- исторических документов, составленном М.Е. Губониным и изданном в 1994 г. православным Свято-Тихоновским богословским институтом.[4] В процессе работы над темой изучен целый комплекс важнейших церковных материалов, которые хранятся в недавно рассекреченных фондах Священного Собора Православной Российской Церкви (Ф. 833) и канцелярии патриарха Тихона и Священного Синода (Ф. 831) Российского государственного исторического архива (РГИА). Документы, содержащиеся в указанных фондах, наиболее полно характеризуют деятельность патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета в первые годы Советской власти и в этом аспекте автором настоящего доклада специально исследованы впервые в исторической науке. Привлечены, прежде всего, журналы заседаний, постановления и циркулярные указы Высшего церковного управления, которые содержат важные сведения о финансово-экономическом положении как ВЦУ, так и Церкви в целом, а также о составе и основных направлениях деятельности церковного управления и кроме того отражают отношение высшего церковного руководства к главным общественно-политическим событиям того периода.

В указанных фондах выявлены ценные архивные документы, характеризующие официальную позицию ВЦУ по важнейшему для жизнедеятельности Церкви вопросу – отношению к Советской власти. Особую значимость представляет сделанное 26 (13) декабря 1919 г. на заседании ВЦУ членом Высшего Церковного Совета протопресвитером Н.А. Любимовым сообщение о длившемся около двух часов допросе патриарха в секретном отделе заместителем Ф.Э. Дзержинского М.И. Лацисом.[5] Следует отметить, что патриаршие послания от 18 (5) марта 1918 г. с призывом к прекращению «междоусобной брани» и от 8 октября (25 сентября) 1919 г. о невмешательстве священнослужителей в политическую борьбу, а также отказ Тихона, по свидетельствам современников – А.В. Карташева, князя Г.И. Трубицкого, митрополита (в рассматриваемый период – епископа) Вениамина (Федченкова) и др. благословить Белое движение и его вождей отражают позицию аполитичности и гражданской лояльности высшей церковной власти по отношению к Советскому государству. Однако в некоторых работах последнего времени такая позиция патриарха поставлена под сомнение.[6] Ответы патриарха на допросе в ВЧК 23 (10) декабря 1919 г. доказывают безосновательность сомнений в аполитичности позиции Тихона в тот период.

Значительный массив церковных документов из указанных выше фондов РГИА – рапорты и отчеты правящих и викарных архиереев, епархиальных советов, донесения руководства духовных учебных заведений, а также многочисленные обращения рядовых клириков и мирян в адрес Поместного Собора, патриарха и Св. Синода – отражают подлинную реакцию духовенства и верующих на различные мероприятия Советской власти в религиозной политике, а также обстановку внутри Церкви, вызванную революционными потрясениями и гражданской войной.

Официальные сообщения о положении Церкви в условиях революционных потрясений, об основных церковных и общественно-политических проблемах, обсуждавшихся наиболее авторитетными священнослужителями и высшим церковным руководством, содержатся в синодальных «Церковных Ведомостях» и «Прибавлениях» к ним, выходивших до середины 1918 г.

Сведения о состоянии высшей церковной власти в изучаемый период пополняют привлеченный при разработке темы воспоминания священнослужителей и активных мирян. Необходимо выделить также дневник настоятеля Сухумского кафедрального собора протоиерея Г.С. Голубцова.[7] Начат он был в январе 1918 г. в Сухуми, продолжен во время пребывания Г.С. Голубцова на Поместном Соборе. В своем дневнике Г.С. Голубцов описал настроение участников Поместного Собора в то время, когда это высшее церковное собрание обсуждало первые шаги новой власти в отношении религиозных организаций. Следует особо отметить, что Г.С. Голубцов старался быть предельно аккуратным и точным при фиксировании обсуждаемых Собором вопросов. Дневник важен, прежде всего, при анализе вопроса о реакции высшей церковной власти на декреты и меры Советского правительства в религиозной политике.

Поместный Собор (1917–1918 гг.) на первой же своей сессии разработал и принял положение об организации Высшего церковного управления, которое должно было работать в промежутках между сессиями Собора. По уставу, принятому Собором при патриархе учреждались архиерейский Синод и Высший Церковный Совет из представителей белого духовенства и мирян. Решено было, что Священный Синод должен состоять из председателя (патриарха) и 12 членов: постоянных — Киевского митрополита и 6 архиереев, избираемых Поместным Собором на 3 года и 5 архипастырей, вызываемых по очереди на один год, по одному из каждого округа. В состав Высшего Церковного Совета (далее — ВЦС) должны были входить: патриарх (председатель) и 15 членов: 3 иерарха по избранию Священного Синода, а остальные члены ВЦС по избранию Собора — один монах, 5 клириков из белого духовенства и 6 мирян. В ведение Священного Синода были отнесены дела, касающиеся вероучения, богослужения, церковной дисциплины и управления, общего надзора за духовным просвещением. Высший Церковный Совет должен был заниматься по преимуществу внешней стороной церковно-административных, церковно-хозяйственных дел, ревизией и контролем, в его же компетенцию входили вопросы социального характера, связанные с благотворительностью, светским правом и т. д. Особо важные дела: защита прав и привилегий Церкви, открытие новых духовных школ, подготовка к Поместному Собору, а также утверждение сметы доходов и расходов церковных учреждений — подлежали рассмотрению соединенного присутствия Священного Синода и Высшего Церковного Совета.

На последних заседаниях своей первой сессии перед роспуском на рождественские каникулы Собор избрал высшие органы церковного управления — Священный Синод и Высший Церковный Совет. Именно этому составу ВЦУ надлежало вести церковный корабль в полные драматизма годы гражданской войны. Это бремя ответственности осложнялось тем немаловажным обстоятельством, что Поместный Собор, как известно, не завершил своей работы, предстояло принять решения еще по 13 вопросам. Обсудить их предполагалось на следующей сессии в 1919 г., которая в тех условиях не могла собраться. Высшей церковной власти предстояло провести в жизни, насколько это было возможно в обстановке полыхавшей гражданской войны, решения трех сессий Собора и определить позицию Церкви в связи с политикой новой власти по отношению к религии и православному духовенству.

Для изучения деятельности ВЦУ важно прежде всего установить, какие изменения в его составе произошли в годы гражданской войны.

С начала 1919 г. из членов ВЦУ, кроме непосредственно возглавлявшего управления патриарха, присутствовали в Москве и участвовали в заседаниях Синода: митрополиты — Новгородский Арсений, Владимирский Сергий, Тифлисский Кирилл, архиепископ Вятский Никандр (все — по избранию Собора), архиепископ Архангельский Нафанаил (в порядке очереди); в заседаниях Высшего Церковного Совета — архимандрит Алексий, протопресвитер Н. А. Любимов, протоиерей А. М. Станиславский, протоиерей П. А. Миртов (отсутствовал с 24 (11) октября 1919 г.), профессора И. М. Громогласов и П. Д. Лапин, псаломщик А. Г. Куляшев. Вместе с патриархом это было 13 человек, в то время как в полном составе ВЦУ должно быть 28 членов. Таким образом, в начале 1919 г. реальный состав органов высшей церковной власти уменьшился вполовину.

Некоторые из членов Синода выехали в свои епархии «для устроения церковных дел» (например, митрополит Киевский Антоний и архиепископ Кишиневский Анастасий); несколько членов ВЦС были отпущены «для поправления здоровья» (например, профессор С. Н. Булгаков, С. М. Раевский, протоиерей А. В. Санковский). Вернуться в Москву через фронты гражданской войны им было непросто. Члены Высшего Церковного Совета А. В. Карташев и князь Е. Н. Трубецкой получили в конце 1918 г. отпуск «без сохранения содержания» с замещением их должности другим лицом в случае неявки в свое время из отпуска к исполнению служебных обязанностей. О причинах неявки ряда членов ВЦУ, как и о том, живы ли они, высшая церковная власть сведений не имела. Так, архиепископ Оренбургский Мефодий был вызван ВЦУ телеграммой 10 июня (18 мая) 1919 г., но никакого известия в ответ не получено; архиепископ Смоленский Феодосий был вызван в Москву по постановлению от 10 февраля (28 января) 1919 г., но этот вызов был возвращен почтой «за ненахождением адресата».

Должностные обязанности некоторых отсутствовавших членов Синода и Высшего Церковного Совета временно возлагались на «имеющихся налицо» их коллег по Высшему церковному управлению. Так, 21 (8) марта 1919 г. ВЦУ постановило «члена Св. Синода митрополита Тифлисского и Бакинского Кирилла определить временно, до возвращения архиепископа Анастасия в состав членов Высшего Церковного Совета с возложением на него обязанностей председателя финансово-хозяйственного отдела ВЦС».

7 ноября (25 октября) 1919 г. патриарх, Синод и ВЦС в соединенном присутствии «имели суждение о неполноте личного состава Высшего церковного управления вследствие продолжительного отсутствия некоторых его членов, вызванного чрезвычайными обстоятельствами переживаемого момента». Принимая во внимание, что «остающиеся налицо члены Высшего церковного управления не располагают точными сведениями не только о причинах отсутствия некоторых лиц, но и месте их пребывания» и что «при наличном составе членов Св. Синода и ВЦС сохраняется законная возможность составления как каждого из этих учреждений, так и их соединенного присутствия», было принято следующее постановление. «Не замещая отсутствующих членов ВЦУ по избранию Священного Собора их кандидатами и не вызывая вновь очередных иерархов в Священный Синод, ограничить временно состав Священного Синода и Высшего Церковного Совета наличными членами этих учреждений».

Следует отметить, что из той половины членов ВЦУ, которые остались в его непосредственном распоряжении — 13 человек, — постоянно участвовали в работе органов высшей церковной власти не более 9. Такое положение объяснимо тем, что правящие архиереи, входившие в состав Синода, должны были время от времени выезжать в свои епархии, кроме того, почти постоянно кто-либо из членов ВЦУ находился в отпуске. Однако Высшее церковное управление продолжало как и раньше регулярно, то есть в среднем 3–4 раза в месяц, проводить свои заседания. Члены Синода и Высшего Церковного Совета входили в состав действовавших при ВЦУ отделов: административного, финансово-хозяйственного, а также миссионерского совета.

ВЦУ обслуживали канцелярии Синода и ВЦС, число служащих которых из-за финансовых затруднений и значительного сокращения поступавших к рассмотрению дел с осени 1918 г. по осень 1920 г. уменьшилось более чем втрое. Всего же в канцеляриях ВЦУ оставалось 8 штатных служащих. «В 1916 г. канцелярия Синода исчисляла свою переписку в 30 000 входящих номеров и в 15 000 протоколов и журналов. Ныне канцелярия, — констатировало ВЦУ в декабре 1918 г., — считает свои бумаги в сотнях и десятках». В этом же постановлении отмечалось, что «большая часть служащих высшей церковной власти получают около 300 руб. в месяц, недостаточных для покупки пуда ржаной муки... Созданные для чиновников оклады не соответствуют выработанным Советской властью нормам оплаты труда». Однако «вызвышение материального обеспечения служащих» упиралось в «ограниченность имеющихся в распоряжении Высшего церковного управления средств».

Деятельность ВЦУ осуществлялась в чрезвычайно сложных условиях острой нехватки самого необходимого. Согласно справки члена ВЦС протоиерея А. М. Станиславского, составленной 5 февраля 1920 г. в ответ на требование юридического отдела Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов представить точную опись имущества, принадлежавшего Высшему церковному управлению, уже к концу 1918 г. оно лишилось недвижимого и почти всего движимого имущества. Так, имущество ВЦУ, находившееся в здании бывшей Московской духовной семинарии, было реквизировано для 3-го дома Советов летом 1918 г. Имущество, находившееся в епархиальном доме (Лихов переулок, 6) было реквизировано реквизиторами хозяйственного отдела Моссовета согласно мандату от 24 декабря 1918 г. и предоставлено в полное распоряжение Московского народного политехникума.

ВЦУ оставили в епархиальном доме «для своих нужд маленькую комнату для заседаний и 5 комнат для канцелярии».

Заседания Синода, а также «соединенные присутствия» органов Высшего церковного управления под председательством патриарха проходили в основном в патриаршей резиденции на Троицком подворье. Высший Церковный Совет проводил свои заседания в епархиальном доме, где также размещалась, как отмечалось выше, канцелярия ВЦУ.

В расходовании материальных средств на собственные нужды высшей церковной властью был установлен режим жесткой экономии. В декабре 1918 г. был сокращен штат обслуживавших патриарха канцелярских чиновников — в распоряжении первосвятителя остались лишь его личный секретарь и помощник секретаря. Примечательно, что соединенное присутствие Синода и высшего Церковного Совета 17 (4) декабря 1919 г. рассматривало в числе прочих вопрос о выделении 500 руб. члену ВЦС А. Г. Куляшеву за приобретенную им ленту для пишущей машинки в канцелярию ВЦУ.

28 (15) ноября 1919 г. Синод и ВЦС на совместном заседании определили «на будущее время не производить дальнейшего увеличения оклада содержания для членов и штатных служащих Высшего церковного управления ввиду ограниченности средств у ВЦУ». 13 февраля (31 января) 1920 г. по докладу А. Г. Куляшева ВЦУ приняло постановление об организации снабжения членов высшей церковной власти и служащих канцелярии продуктами. В нем отмечалось, что «в связи с быстрым ростом цен на хлеб и предметы первой необходимости повышать параллельно с ценами ставки жалованья невозможно. Остается один исход — просить епархиальные советы плодородных губерний придти на помощь и организовать посылку сухарей и печеного хлеба». «В Патриархии у нас холодно и голодно, — писал в декабре 1919 г. патриарх Тихон профессору Петроградской духовной академии И. С. Пальмову. — Некогда жатву жизни пахать, а холода-заботы и деревянный дом».

Приведенные факты, свидетельствуя о весьма непростых материальных условиях функционирования ВЦУ, наглядно опровергают расхожие пропагандистские штампы официальной советской печати 20-х гг. о том, что «у кормила духовной власти стоят сытые и праздные князья церкви, ради своих земных богатств и выгод нещадно эксплуатирующие религиозные чувства трудящихся масс».

Несмотря на крайнюю стесненность в средствах, ВЦУ находило возможным выделять «от патриарших щедрот единовременные денежные пособия» обращавшимся за помощью священнослужителям и членам их семей, а также лицам из профессорско-преподавательского состава упраздненных Советской властью духовных школ. Так, 17 (4) октября 1919 г. Высшее церковное управление решило выдать единовременное пособие «от патриарших щедрот» в сумме 1000 руб. бывшему профессору Московской духовной академии А. Д. Беляеву, имевшему «выслугу 35 лет и лишенного ныне пенсии». На выдачу подобного рода пособий в 1919 г. в ведение патриарха было отчислено 50 000 руб. «из состоящих в распоряжении Высшего церковного управления свечных сумм». В постановлении Синода и ВЦС от 14 (1) марта 1919 г. прямо признавалось, что «в распоряжении Высшего церковного управления средств для назначения постоянных пособий бывшим служащим в духовно-учебных заведениях не имеется». Однако и сравнительно небольшие, выделенные в качестве единовременных выплат средства — от 250 до 1000 руб. на одного просителя — являлись необходимой помощью для остро нуждавшихся. Для справки целесообразно привести следующие данные о ценах 1919 г. в Москве и других крупных городах центральных губерний советской России за фунт: хлеб — 80–85 руб., масло сливочное — 650 руб., масло постное — 600 руб., картофель — 25 руб., крупа манная — 200 руб.

В связи с прекращением Советским государством всяких выплат на церковные нужды священнослужители обращались в ВЦУ с запросами, «в какой форме предполагается вспоможение духовенству (пособие или пенсия)», а также просили «сообщить о назначении сбора в пенсионный капитал». Для решения вопроса о пенсиях духовенству 1 ноября (19 октября) 1918 г. при Высшем церковном управлении была образована подкомиссия под председательством члена ВЦС протоиерея А. В. Санковского. «Этой подкомиссией, — констатировало ВЦУ весной 1920 г., — вопрос не был разрешен». 3 апреля (21 марта) 1920 г. Синод и ВЦС поручили финансово- хозяйственному отделу Высшего Церковного Совета под председательством митрополита Тифлисского Кирилла (Смирнова) «выработать проект положения о вспомоществовании духовенству в виде пенсии или пособия, при чем одним из источников этого вспомоществования предполагается пенсионный вычет из священноцерковнослужителей».

28 (15) марта 1919 г. ВЦУ обязало канцелярию ВЦС «войти в официальные и личные сношения с Комиссариатом социального обеспечения на предмет получения от него письменного сообщения о порядке назначения пенсий по духовному ведомству». За все время попыток установить контакты с этим советским учреждением высшая церковная власть была вынуждена в большинстве случаев вместо назначения пенсий выделять, как отмечалось выше, единовременные пособия либо вообще отклонять подобные просьбы «за неимением средств», рекомендовав при этом просителям «обратиться в местный отдел социального обеспечения».

ВЦУ стремилось оказать посильную помощь также и заключенным в тюрьмах и концентрационных лагерях «лицам духовного звания». Особенно тяжелым было материальное положение семей священнослужителей, ставших жертвами красного террора.

ВЦУ 22 (9) ноября 1918 г. постановило «разъяснить циркуляром епархиальным начальствам..., что за арестуемыми и заключенными в тюрьмы членами клира должно быть сохраняемо все причитающееся им по занимаемой должности содержание. В случаях же крайней необходимости, при отсутствии средств в епархии, «епархиальные начальства» могли обращаться с ходатайствами «по оказанию единовременного пособия семействам казненных членов клира» в Высшее церковное управление. О постоянном же пенсионном обеспечении таких семейств «иметь суждение в зависимости от условий церковной жизни».

24 (11) февраля 1919 г. ВЦУ обязало профессора Н. Д, Кузнецова «принять на себя труд юридической помощи заключенным в московских тюрьмах духовным лицам и для сего войти в состав членов Красного Креста», «руководство делом материальной помощи тем же лицам» было возложено на членов ВЦС протоиерея А. М. Станиславского и архимандрита Алексия. В их распоряжение высшая церковная власть тогда же назначила 10 000 руб. из сумм 5-рублевого попудного свечного сбора «на предмет выдачи пособий духовным и другим лицам, заключенным в тюрьмы, чтобы отпуск сей суммы производился частями, по мере надобности».

ВЦУ не отказывало в помощи и светским лицам, попавшим в беду. Так, в августе 1919 г. к патриарху с ходатайством «об оказании пособия ввиду крайне тяжелого положения» обратилась «киевская группа граждан в количестве 65 человек (60 мужчин и 5 женщин), взятых в качестве заложников и помещенных в концентрационном лагере Андрониевского монастыря г. Москвы». По объяснению просителей, они испытывали нужду в самом необходимом: большинство из них не имели не только «исправной обуви и одежды, но второй смены нательного белья», так как все они были «отправлены в Москву из Киевского лагеря внезапно, без предупреждения» и потому не имели возможности «получить от своих родных и близких самых необходимых вещей». 3 сентября (21 августа) 1919 г. ВЦУ постановило «отпустить в распоряжение члена ВЦС А. М. Станиславского на оказание помощи просителям 15 000 руб., а также «обратить на тот же предмет 10 000 руб. из личных средств патриарха».

Важнейшим направлением деятельности ВЦУ являлось осуществление решений Поместного Собора 1917–1918 гг. В связи с соборным постановлением административно разделить церковь на 5 митрополичьих округов с митрополитами во главе, а округа на епархии ВЦУ приняло 23 (10) июня 1919 г. указ «об умножении числа епископов и образовании новых полусамостоятельных викариатств». С осени 1919 г. Синод и Высший Церковный Совет в соединенном присутствии слушали рапорты правящих архиереев об учреждении новых викариатств в их епархиях. Так, две кафедры викарных архиереев были открыты в Московской епархии (в дополнение к четырем существовавшим), в Ярославской епархии вместо двух существовавших викариатств были учреждены пять полусамостоятельных викариатств, по одному новому викариатству было учреждено в Нижегородской и Калужской епархиях и т. п. По замыслу высшей церковной власти, «умножение числа архиерейских кафедр в епархиях способствовало достижению более близкого общения епископа со своей паствой».

Высшая церковная власть, особенно в условиях атеистического государства, придавала важное значение «деятельному распространению слова Божьего», т. е. проповеднической миссии. Поместный Собор определил меры по повышению качества и интенсивности проповедей. Он постановил читать проповеди на всех богослужениях, а не только по воскресным дням и великим праздникам. В помощь духовенству в этом деле предполагалось создать особый институт благовестников из наиболее подготовленных и преданных делу Церкви мирян, в том числе женщин. «Православная Российская Церковь, — констатировали Синод и ВЦС на совместном заседании 27 (14) июня 1919 г., — в тяжелое время остается без специальных благовестников, апологетов и руководителей евангельского благовестия. Взять этих лиц нет возможности: их нет, их нужно подготовить. В благовестниках и апологетах нуждается каждая епархия». Для их подготовки на этом заседании было решено открыть в Москве полугодичные подготовительные курсы. Слушателями этих курсов могли быть «лица с образованием не ниже среднего», лекторами же — «епископы и священники, мужи науки, знакомые с положением защиты христианства за границей и с историей внешней и внутренней миссии, а также миссионеры».

Советское законодательство рассматриваемого периода признавало «свободу религиозной и антирелигиозной пропаганды за всеми гражданами».

Продекларированной «свободой религиозной пропаганды» высшая церковная власть попыталась воспользоваться и «для борьбы с возрастающим неверием». 31 (18) января 1919 г. ВЦУ утвердило разработанный миссионерским советом при Синоде план издания «различных видов апологетической литературы, включая брошюры и листки с разбором положений современной антирелигиозной литературы». В постановлении особо подчеркивалось, что «полемическая литература должна давать ответ на все положения, выпускаемых в свет антирелигиозных произведений». Однако осуществить этот план из-за противодействий органов власти не удалось.

На совместных заседаниях Синода и ВЦС неоднократно рассматривались «дела, порученные Собором Высшему церковному управлению». Так, на заседании 4 июля (21) июня 1919 г. были выделены дела «уже исполненные» (например, «меры к обеспечению военного и придворного духовенства»), «отложенные рассмотрением для более благоприятного времени» (например, «о преобразовании духовно-учебных заведений, ныне закрытых») и «намеченные для ближайшего рассмотрения» (например, «об учреждении при патриаршем престоле Всероссийского совета приходских общин, о выработке проекта устава Всероссийского союза приходов»). Следует отметить, что высшая церковная власть осознавала недостаточность некоторых мероприятий и постановлений Собора, которые, по словам члена ВЦС А. Г. Куляшева, «были рассчитаны на более благоприятное положение Церкви, в настоящее же время действуют иные факторы». На заседании ВЦУ 28 (15 марта) 1919 г. А. Г. Куляшев сделал обстоятельный доклад «о необходимости безотлагательных реформ в Русской Церкви, которые вызываются переживаемым моментом времени». Докладчик «в первую очередь просил рассмотреть вопросы о коренном изменении епископской работы на местах, о задачах, цели и типе современного православного пастырства», а также «о мероприятиях Русской Церкви против языческого культирования православного народа». ВЦУ одобрило основные положения представленного доклада и «для более детального и всестороннего раскрытия и освещения основных положений его» образовало две комиссии: одну под председательством митрополита Тифлисского Кирилла, вторую во главе с митрополитом Новгородским Арсением.

Исходя из того, что «преподавание Закона Божия вне школы не было воспрещено декретом Советской власти», ВЦУ несколько раз обсуждало вопрос о религиозно-нравственном просвещении детей дошкольного и школьного возраста. Совместное заседание органов высшей церковной власти 1 ноября (19 октября) 1919 г. постановило, что «крайне необходимо в спешном порядке разработать новую систему религиозно-нравственного просвещения детей», и поручило выполнение этой задачи школьно-просветительскому отделу ВЦУ.

В своей деятельности ВЦУ стремилось исходить из того положения, в котором оказалась Православная Церковь в период революционных потрясений и в результате антирелигиозных акций новой власти. Высшая церковная власть так оценивала состояние Православной Церкви к исходу 1918 г.: «Ныне многие стороны жизни замерли, многие роды деятельности аннулированы — закрыты духовно-учебные заведения, прекратилось печатание церковно-богослужебных и религиозно-нравственных книг, ликвидирован страховой отдел духовного ведомства, воспрещены покупка, продажа и аренда недвижимостей..., отняты специальные средства, прекращен отпуск казенных кредитов, еще в прошлом году достигавший 35 000 000 руб., приостановлено производство пенсий. Высшая церковная власть разъединена с половиною епархий, входивших в состав Российской Церкви».

Изучение делопроизводства канцелярии ВЦУ в 1918–1920 гг. (пред-ставлений и ходатайств органов епархиального управления, а также циркулярных указов епархиальным преосвященным) позволяет заключить, что в различные периоды гражданской войны высшая церковная власть поддерживала связь с от 17 до 29 епархиями из 67, существовавших к тому времени в РПЦ.

9/10 рассмотренных органами высшей церковной власти дел имели внутрицерковный характер. На каждом заседании ВЦУ рассматривалось от 8 до 15 дел, более половины из которых касались тяжелого материально- финансового положения духовных академий и семинарий, многих священнослужителей и даже целых епархий.

В рапорте на имя патриарха от 5 ноября (23 октября) 1918 г. архиепископ Иоасаф, управлявший Московской епархией, доносил о «полном отсутствии средств в Московском епархиальном управлении на удовлетворение насущных неотложных потребностей.

Не намного лучшим было материальное положение и в других епархиях, оказавшихся в пределах Советской республики. Согласно представлению Владимирского епархиального управления от 9 мая (26 апреля) 1919 г. в ВЦУ, поступавшие в епархиальную казну взносы «недостаточны для покрытия епархиальных нужд, а епархиальный свечной завод национализирован».

1 августа (19 июля) 1919 г. Синод и Высший Церковный Совет в «соединенном их присутствии под председательством патриарха слушали представленную канцелярией ВЦС докладную записку о состоянии епархиально- церковной жизни, составленную по данным протоколов чрезвычайных епархиальных собраний клириков и мирян 1918 г.» Хотя эти протоколы поступили только из 17-ти епархий, они содержали достаточные сведения для выводов о материальном положении Православной Церкви в Советской республике. Из всего разнообразия вопросов, обсуждавшихся на епархиальных собраниях, в докладной записке были выделены следующие, как «имеющие для всей Российской Церкви значение»: «епархиальная казна; мероприятия по обеспечению духовенства средствами содержания; способы оказания помощи бедным лицам духовного звания». Такое положение осложнялось тем, что уже 25 (12) октября 1918 г. ВЦУ констатировало, что «общецерковный казны фактически нет».

Основные источники формирования общецерковной казны были определены еще Поместным Собором, который при этом исходил из следующего. Свечной доход долгое время занимал одно из первых мест в источниках денежных поступлений РПЦ синодального периода. В 1913 г. Синод получил 16 млн руб. чистой свечной прибыли, что составляло 38,6% от всех денежных поступлений, исключая доходы монастырей. В приходе церковных денежных сумм и капиталов Петроградской епархии за 1915 г., достигавшем 3 млн 135 тыс. руб., чистая свечная прибыль составляла 1 млн 186 тыс. руб., т. е. более трети.

2 декабря 1917 г. Собор постановил «установить с 1 января 1918 г. с выпускаемых из епархиальных, монастырских и других церковных свечных заводов церковных свеч особый сбор по пять руб. с пуда... Взимание сбора возложить на свечные заводы, а дело заведывания сим сбором сосредоточить в центральном комитете епархиальных свечных заводов». Выполнить это распоряжение в условиях начавшейся национализации церковных и монастырских имуществ, включая свечные заводы, было уже невозможно. Примечательно, что в Москве национализация церковной недвижимости началась с реквизиции 3 февраля 1918 г. епархиального свечного завода. По сведениям «Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, состоящей при Главнокомандующем вооруженными силами на юге России А. Деникине», с 1918 г. «во многих епархиях захватываются свечные заводы, дающие главный источник существования епархии, и окончательно разграбляются».

К 18 (5) октября 1918 г. в счет 5-рублевого попудного свечного сбора на нужды Высшего церковного управления поступило лишь 118 951 руб. 71 коп. К 19 (6) октября по счетам счетного отдела ВЦС было «сумм, состоящих в распоряжении Высшего церковного управления 183 911 руб. 53 коп. и билетами 2 400». Этих сумм не хватало даже на важнейшие общецерковные дела, большая часть средств на которые была уже истрачена. Так, 19 (6) октября ВЦУ постановило «ввиду недостатка средств и установления особого контроля со стороны правительства за всеми выходящими вновь изданиями печатание Соборных деяний временно приостановить и посему образование особой Комиссии при Высшем церковном управлении для дальнейшего дела печатания изданий признать излишним».

25 (12 ) октября ВЦУ констатировало, что установленный Собором денежный попудный свечной сбор, имевший целью образование общецерковной казны, до сих пор почти не поступал из епархий, так как за счет его назначалось содержание служащим в духовно-учебных заведениях. «Инструкция Комиссариата юстиции от 30 августа по применению означенного декрета 23 января, одним из пунктов которой предусматривается отобрание в распоряжение советских учреждений и епархиальных свечных заводов, — подчеркивалось в постановлении ВЦУ, — делает еще менее вероятным поступление указанного сбора в будущем». Оценивая перспективы общецерковной казны, ВЦУ прогнозировало, что «при современных же условиях нет оснований и вообще рассчитывать на ее образование, по крайней мере в ближайшее будущее время».

В 1919 г. положение с поступлениями в общецерковную казну сумм от 5-рублевого попудного свечного сбора заметно не улучшилось.

Важным источником пополнения общецерковной казны, по замыслу высшей церковной власти, должен был явиться 5% сбор с валового годового дохода монастырей. Однако и здесь возникли большие затруднения. Во- первых, за годы гражданской войны общее количество монастырей уменьшилось более чем вполовину. Кроме того, они постоянно находились под угрозой закрытия. Материальное положение многих из действовавших обитателей в результате осуществления национализации монастырских имуществ было крайне тяжелым. Так, управлявший Тверской епархией епископ Старицкий Серафим (Александров) в донесении на имя патриарха от 29 (16) сентября 1919 г. следующим образом характеризовал состояние подведомственных ему монастырей: «У Кашинского Сретенского монастыря в 1918 г. изъяты земли, леса, все лучшие корпуса с кельями, весь лесной материал, заготовленный в большом количестве для нужд монастыря, пчеловодная пасека, весь сельскохозяйственный инвентарь, все запасы продовольствия и даже заготовленные на посев семена ржи, овса и льна. Кроме того, сестрам обители предъявляется требование выселиться в 2-х недельный срок, а здания монастыря предназначены для нужд отдела социального обеспечения, вследствие чего монастырю грозит совершенное разорение... Что касается Шестаковского монастыря, то все лучшее из монастырского хозяйства реквизировано и обитель в материальном отношении крайне стеснена. Не имея ни хлебных, ни денежных запасов, монастырь терпит острую нужду и не в состоянии не только внести 5% налог, но и прокормить сестер обители, которым также предъявлено требование о выселении из монастыря».

10 октября (27 сентября) 1919 г. ВЦУ постановило освободить оба указанных выше монастыря от уплаты в общецерковную казну 5% сбора с их валового дохода за 1918 г. Подобного рода постановления Высшему церковному управлению приходилось принимать и в отношении монастырей ряда других епархий. 27 (14) февраля Новгородский епархиальный совет докладывал ВЦУ о «невозможности для настоятелей и настоятельниц» монастырей Тихвинского и Череповецкого уездов внести 5% с валового дохода «на общецерковные нужды».

Свечное производство традиционно, вплоть до 1918 г. было высокодоходной отраслью монастырского хозяйства и вместе с продажей свечей служило одним из главных источников, приносивших прибыль.

Таким образом, национализация Советской властью епархиальных и монастырских свечных заводов повлияла самым отрицательным образом на оба указанных выше основных источника общецерковной казны.

9 апреля 1919 г. Народный комиссариат юстиции постановил, что разрешенные властью добровольные сборы-складчины верующих можно производить «лишь на нужды определенного храма, часовни, молитвенного дома». Сборы же в общецерковную казну или епархиальную кассу были признаны незаконными. Однако реализовать это требование в условиях гражданской войны и становления аппарата Советской власти на местах было по существу невозможно. Духовенство и верующие фактически полулегально продолжали делать на общецерковные и епархиальные нужды специальные сборы, а также отчисления от различных церковных доходов.

Ограниченность в источниках пополнения общецерковной казны непосредственным образом отразилась на материальном положении высшей церковной иерархии. По утвержденному ВЦУ 21 (8) мая 1918 г. «Положению об обеспечении епархиальных и викарных архиереев», их годовой оклад был определен в размере 7 500 руб. (или 625 руб. в месяц) из сумм 5% сбора с валового дохода монастырей, поступавшего, как уже отмечалось, в общецерковную казну. Нерегулярное и весьма ограниченное поступление в общецерковную казну этих сумм, предназначенных на содержание преосвященных епархиальных и викарных, приводило не только к задержкам в выплате назначенного им оклада, но и нередко и к тому, что прибывшие в Москву в ВЦУ и по различным делам архиереи не имели даже средств, чтобы затем вернуться в свои епархии. Например, в декабре 1918 г. в Высшее церковное управление поступило прошение епископа Якутского и Вилюйского Евфимия (Лапина) «о выдаче ему какой-либо части содержания, следуемого за 1918 г. по должности епископа Якутского». Владыка Евфимий пояснял, что «будучи лишен возможности после окончания занятий Св. Собора выехать из Москвы в епархию и не получая ниоткуда и никакого содержания с 8 сентября текущего года», он испытывает «острую нужду в деньгах для уплаты революционного налога».

Следует также отметить, что установленный высшей церковной властью в мае 1918 г. годовой оклад епархиальным архиереям за весь период гражданской войны ни разу не повышался, в то время как цены, особенно на продовольственные продукты, как отмечалось в одном из постановлений ВЦУ, «непрерывно и чрезмерно возрастают». Например, в октябре 1919 г. любой из правящих архиереев мог купить на свое месячное содержание в 625 руб. только фунт постного масла или три фунта манной крупы.

Быт архиереев в первые годы Советской власти составлял разительный контраст с условиями их жизни и архипастырского служения в дореволюционной России.

Высшие церковные иерархи (митрополиты, архиепископы и епископы) не только вели такой же обеспеченный образ жизни, как и верхи господствующих классов, но и нередко приобщались к новейшим способами обогащения.

Особой проблемой, многократно обсуждавшейся на заседаниях ВЦУ, являлась судьба духовно-учебных заведений, оказавшихся в невыносимо тяжелых для их дальнейшего существования условиях. Почти все из них фактически закрывались Советской властью как духовно-учебные заведения и передавались в ведение Народного комиссариата просвещения. Осенью 1918 г. высшая церковная власть отмечала, что «после отобрания духовно-учебных заведений и других капиталов духовного ведомства и состоявшегося 23 января декрета Советской власти об отделении церкви от государства, с прекращением отпуска из казны кредитов на духовно-учебные нужды, Высшее церковное управление лишилось всех тех источников, на которые относилось прежде содержание духовно-учебных заведений, в том числе духовных академий».

Постановлением патриарха, Синода и ВЦС от 3 сентября (21 августа) 1918 г. были утверждены сметы трех духовных академий — Петроградской, Московской и Казанской на вторую половину того же года. Однако полностью обеспечить запланированное финансирование Высшее церковное управление уже не смогло. ВЦУ решило «с полной определенностью сообщить Советам академий, что если не изменятся внешние условия жизни Церкви и не возвращены будут ей отобранные капиталы или не поступит каких-либо средств специально на содержание академий, то Высшее церковное управление с начала будущего гражданского года, т. е. с 1 (14) января 1919 г. лишено будет возможности ассигновать необходимые на содержание академий и личного состава служащих суммы». Для решения финансово-хозяйственных вопросов духовных академий высшая церковная власть нередко использовала нетрадиционные подходы. 23 (10) мая 1919 г. ВЦУ предоставило Казанскому епархиальному совету «имеющиеся у него суммы, подлежащие перечислению в общецерковную казну, передавать правлению Казанской духовной академии в счет тех ассигнований, какие сделаны правлению академии Высшим церковным управлением». В ответ на ходатайство правления Казанской духовной академии о выдаче пособия за первую половину 1920 г. в 30 000 руб. ВЦУ постановлением от 3 мая (20 апреля) того же года разрешило «получить назначенную академии сумму из денег Казанского епархиального совета, подлежащих высылке в Москву на нужды Высшего церковного управления». Аналогичные решения ВЦУ принимало в ряде случаев таких же прошений с мест.

Своеобразное положение складывалось в Московской духовной академии. 21 (8) января 1919 г. Синод и ВЦС, заслушав доклад ее ректора «об открытии учебных заведений в марте сего года», приняли следующее постановление. «Ввиду полной невозможности... с пользой для дела вести ученые и учебные занятия, ввиду незначительного количества самих студентов и крайней дороговизны их содержания и признавая полезным и необходимым, особенно в настоящее время, привлечь академические силы к защите учения Св. Церкви от нападения на нее со стороны различных лжеучителей и людей неверующих», следует «1) учебные занятия со студентами Московской духовной академии в марте сего года не открывать, 2) привлечь профессоров духовной академии к чтению публичных лекция на религиозные темы в Москве и к составлению популярных брошюр в опровержение содержащихся в множестве противорелигиозных книг и брошюр, появляющихся в настоящее время».

В январе 1920 г. Синод и ВЦС назначили Советам Московской и Казанской духовных академий на первую половину указанного года из общецерковных средств по 30 000 руб. Однако положение этих высших богословских школ оставалось крайне тяжелым. Сохранившаяся переписка членов профессорской корпорации наглядно иллюстрирует, как с течением времени все более набирал силу процесс распада духовных школ.

Таким образом, несмотря на все усилия ВЦУ по поддержанию высших богословских школ — выделение посильных средств из общецерковных сумм, предоставление полной хозяйственной самостоятельности — к исходу гражданской войны все 4 духовных академии Русской Православной Церкви фактически прекратили свое существование. Лишенные традиционных источников финансирования в ходе первых же мероприятий Советской власти в религиозной политике, академии так и не смогли в условиях разрухи и голода гражданской войны наладить материально-хозяйственную основу своего существования.

Новые условия выдвигали необходимость специального богословского образования в несколько иных, чем прежние, учебных заведениях РПЦ, более приспособленных к текущим церковным задачам и выживанию в советской действительности.

Вновь учреждаемые духовно-учебные заведения могли рассчитывать на лишь материальную поддержку верующих. Так, одобрив «в принципе проект Высшей богословской школы, выработанный епископом Феодором [Поздеевским. — А. К.] и архимандритом Гурием», Высшее церковное управление 27 (14) декабря 1918 г. постановило, что «принять содержание ее на счет центральной церковной казны лишь тогда, когда для этого явятся благоприятные условия».

В 1918–1919 гг. вместо закрытых духовных семинарий во многих епархиях — Вологодской, Новгородской, Костромской, Курской, Тульской и др. — были организованы пастырско-богословские училища и курсы. Эти училища стали основной формой средних духовных школ в рассматриваемый период.

Примечательно, что ВЦУ 14 (1) февраля разрешило открыть эти курсы при соблюдении ряда условий, отразивших общее состояние церковных дел в рассматриваемый период. Во-первых, курсы предназначались, главным образом, для воспитанников последних двух классов — V и VI — закрытых духовных семинарий, чтобы обеспечить бывшим семинаристам окончание учебы и получение соответствующей подготовки для пастырского служения. Во-вторых, курсы учреждались исключительно «на местные средства, если окажется достаточное количество желающих обучаться на них».

Таким образом, основная деятельность Высшего церковного управления в 1918–1920 гг. была посвящена налаживанию канонически правильной церковной жизни, насколько это возможно в условиях гражданской войны, а вовсе не «использование церкви в целях контрреволюции и вооруженного свержения Советской власти», как это пытался представить весной 1923 г. I обновленческий Собор.

На заседаниях ВЦУ неоднократно рассматривались вопросы отношений с новой властью. 20 (7) сентября 1918 г. Высшее церковное управление — «святейший патриарх, Священный Синод и Высший Церковный Совет в их соединенном присутствии» — избрало «лиц для сношений с народными комиссарами по делам, касавшимся Православной Церкви». В тот же день, т. е. на последнем заседании 3-й сессии Собора, полномочия этой делегации были утверждены особым постановлением. Отныне делегации «для сношений с народными комиссарами» предстояло выступать не от имени Собора, как было раньше, а от имени Высшего церковного управления, которому, в случае невозможности для кого-либо из избранных в делегацию лиц исполнять свои обязанности, Собор предоставил право приглашать на их место других лиц по своему усмотрению.

Состав, полномочия, основные задачи и направления деятельности делегации ВЦУ по сравнению с соборной делегацией «по переговорам с народными комиссарами» не претерпели заметных изменений. Это позволяет заключить, что в 1918–1920 гг. интересы Православной Церкви перед советским руководством представляла по существу одна депутация. В ее состав сначала и постоянно входили: А. Д. Самарин, профессор Н. Д. Кузнецов, С. Г. Рункевич, А. А. Салов (все они члены Собора и все миряне, а не священнослужители), а также представители от общего собрания приходских общин Москвы М. И. Карякин, А. С. Мечев и С. В. Ковалев. 20 (7) сентября 1918 г. в состав делегации были включены члены Высшего Церковного совета протопресвитер Н. А. Любимов и профессор Московской духовной академии И. М. Громогласов. С этого же времени протопресвитер Н. А. Любимов возглавил делегацию ВЦУ вместо часто выезжавшего из Москвы А. Д. Самарина. В ходе работы делегации Высший Церковный Совет, согласно данным ему Собором полномочиям, привлекал к временному участию в ее деятельности разных духовных и светских лиц.

С постепенным переходом высшего церковного руководства с конца 1918 — начала 1919 гг. от бойкота декретов и мероприятий новой власти в отношении религии и церкви к фактическому признанию советских установлений в религиозной сфере ВЦУ стало ориентировать делегацию на отстаивание церковных интересов на базе советской законности. 10 апреля (28 марта) 1919 г. на совместном заседании патриарха, Синода и Высшего Церковного Совета с докладом «об организации юридической помощи при ВЦУ» выступил член ВЦС А. Г. Куляшев. Он отмечал, что «в Москву весьма часто являются из провинции ходатаи по делам церковным, желая отстоять отнимаемые церковные здания и имущество. Эти лица оказываются в Москве в тяжелом, часто в безвыходном положении, не зная к кому обратиться». Тогда же Синод и ВЦС предложили делегации «озаботиться скорейшим приисканием для своих нужд юрисконсульта для Высшего церковного управления». 23 (10) мая Синод и ВЦС включили известного московского адвоката Н. В. Коммодова в состав делегации. возложив на него следующие обязанности: «давать юридическое консультирование по всем вопросам, возникающим в Высшем церковном управлении, наводить справки по делам в гражданских учреждениях, лично или при посредстве других вести правозаступничество в судах, иметь общее наблюдение за ходом дел о привлекаемых к суду или арестованных членах клира и мирян, подвергшихся аресту или подлежащих суду по церковным делам, ознакомлять ВЦУ с распоряжениями Советской власти, касающимися Церкви и т. п.».

Следует подчеркнуть, что именно в делегацию Высшее церковное управление препровождало основной поток писем и жалоб с мест о гонениях и притеснениях духовенства и мирян. По каждому из подобных ходатайств делегация обращалась в центральные органы Советской власти — главным образом, в VIII отдел Наркомюста или во ВЦИК и СНК — за разъяснением и принятием соответствующих мер. Порученные депутации дела по конкретным жалобам и ходатайствам с мест регистрировались в так называемых «журналах делегации Высшего церковного управления для сношений с Советом народных комиссаров для защиты имущественных и иных прав Православной Церкви». В эти журналы заносились все ходатайства делегации перед советским руководством. Почти ежемесячно журналы рассматривались на совместных заседаниях патриарха, Синода и Высшего Церковного Совета, которые в основном одобряли «изложенные в настоящем журнале постановления», а по наиболее важным делам давали делегации конкретные указания.

Несмотря на то, что в подавляющем большинстве своих ходатайств делегация получала отказы, следует выделить стойкость и мужество ее членов в отстаивании интересов Церкви и защите православный святынь от поругания. Большую энергию и настойчивость проявил в хождениях по советским инстанциям, в устных и письменных обращениях в СНК, ВЦИК, VIII отдел НКЮ, Моссовет член делегации профессор Н. Д. Кузнецов. Высшее церковное управление неоднократно отмечало, что Н. Д. Кузнецов «перегружен ходатайствами по делам церковным» и выражало ему «благодарность за полезные труды по исполнению поручений делегации», а также поощряло выделением денежных сумм.

Противоположную оценку деятельности делегации ВЦУ давали органы Советской власти. С 1918 г. сотрудники ВЧК вели наблюдение за церковно-общественной деятельностью активных членов делегации — профессора Н. Д. Кузнецова и А. Д. Самарина. Согласно данным чекистского агента А. Фи-липпова, «патриаршее послание от 19 января 1918 г. было составлено профессором Н. Д. Кузнецовым, исследователем церковного права, присяжным поверенным», составителем же письма патриарха к Совету народных комиссаров от 7 ноября (25 октября) 1918 г. «был Самарин или неизвестные, во всяком случае входившие в кружок самаринцев».

По сохранившимся документам Высшего церковного управления работу делегации можно проследить лишь до 1920 г. Таким образом, после ареста А. Д. Самарина и Н. Д. Кузнецова деятельность ее постепенно затухает и к 1921 г. она фактически прекратила свое существование.

Официальную позицию высшего церковного руководства по отношению к Советскому государству отражали, прежде всего, определения Собора и послания патриарха. По мнению Д. В. Поспеловского, Поместный Собор и патриарх фактически только дважды выступили с непосредственной критикой действий Советского правительства как такового. В первый раз — с посланием, осуждавшим Брестский мир как измену. Однако известно, что даже в ленинском ЦК РКП(б) большинство сначала голосовало против этого мира. Таким образом, в связи с посланием от 18 марта 1918 г. патриарха можно обвинять в антиправительственной позиции в той же степени, как, например, Н. И Бухарина и Л. Д. Троцкого. Во второй раз — с посланием Совнаркому с связи с первой годовщиной прихода большевиков к власти.

При всей грозности этого послания патриарх Тихон в нем явно отверг участие РПЦ в какой-либо борьбе против Советской власти и предложил последней лояльность и примирение, призвав проявить элементарнейшие признаки гуманности в политике.

Стремление сохранить политический нейтралитет Церкви в гражданской войне нашло отражение и в повторных призывах патриарха и Собора ко всем враждовавшим сторонам проявить милосердие, покончить с братоубийственной войной. Например, таково послание патриарха от 15 марта 1918 г. с призывом к прекращению междоусобной брани. В это же время патриарх категорически отказал отъезжавшему на юг России князю Г. И. Трубецкому в благословении «лично одного из видных участников белого движения». Патриарх отказался благословить братоубийство, от кого бы оно ни исходило, разделять паству, которая была в рядах всех воюющих сторон.

Член ВЦС А. В. Карташев, состоявший одновременно в антибольшевистской организации так называемого «левого центра» вспоминал о своем посещении патриарха в начале сентября 1918 г. на Троицком подворье: «Как сын народа, патриарх Тихон тогда уже инстинктивно чувствовал силу и длительность народного увлечения большевизмом, не верил в возможность скорой победы белого движения и не был согласен с нами в политических расчетах».

Принцип аполитичности разделяли авторитетные иерархи РПЦ. Так, епископ Тобольский Гермоген (Долганов) в проповеди, произнесенной в Вербное воскресенье 1918 г. говорил: «Я никогда великое, святое дело учения Христа не положу к подножию той или иной политической партии». 17 июня 1918 г. был арестован, а 20 июня закопан в землю живым вблизи г. Перми руководителем местной ЧК архиепископ Пермский Андроник (Ни- кольский). Поводом для ареста послужило то, что 9 мая во время крестного хода в Перми владыка отлучил от церкви «посягающих на храмы Божии». Среди бумаг, оставшихся от покойного архипастыря, был найден конспект проповеди, в которой он разъяснял свою позицию: «Контрреволюция, политика — не мое дело, ибо погибшая Россия не спасется в нашей взаимной грызне от отчаянности. Но церковное дело — святыня моя.

Среди иерархов одним из наиболее последовательных приверженцев принципа аполитичности Православной Церкви был митрополит Петроградский Вениамин. В одном из своих первых же заявлений после того, как состоялись выборы правящего архиерея Петроградской епархии, т. е. еще до установления Советской власти, владыка сказал: «Я стою за свободу Церкви. Она должна быть чужда политики, ибо в прошлом много от нее пострадала». Обращаясь летом 1918 г. к петроградскому духовенству, митрополит Вениамин писал: «Всякая политика, как реакционная, так и модная прогрессивная, должна быть чужда вас. Пастыри не с аристократией, плутократией или демократией, не с буржуями или пролетариями, но со всеми и для всех верующих. На нем [учении Христовом. — А. К.] нет и не должно быть никакой политической вывески и под такой он [Христос — А. К.] не может выступать. Царство мое, как сказал Христос, не от мира сего и никакой политический строй не может с ним совпадать».

Окончательно и определенно позиция аполитичности и гражданской лояльности РПЦ по отношению к Советской власти была высказана в патриаршем послании от 8 октября (25 сентября) 1919 г. Патриарх призвал духовенство не подавать «никаких поводов, оправдывающих подозрительность советской власти» и подчиняться «ее велениям». Он также заявил, что Церковь не может благословить «никакое иноземное вмешательство, да и вообще никто и ничто, не спасет России от нестроения и разрухи..., пока сам народ не очистится в купели покаяния от многолетних язв своих, а через то не возродится духовно в нового человека, созданного по Богу в справедливости и святости истины (Ефес. 4, 24)». Послание решительно запрещало духовенству встречать белых колокольным звоном и молебнами, «вмешиваться в политическую жизнь страны, принадлежать к каким-либо партиям, а тем более делать богослужебные обряды и священнодействия орудием политических демонстраций». Такую позицию патриарх аргументировал «каноническими правилами Святой Церкви», согласно которым ее служители «по своему сану должны стоять выше и вне всяких политических интересов».

Следует особо подчеркнуть, что послание было составлено во время апогея наступления войск генерала А. И. Деникина, которые находились уже между Курском и Тулой, а в Москве ожидали их прихода со дня на день. Именно этот непростой момент избрал патриарх Тихон, чтобы сделать принципиальное заявление о позиции Церкви: «несть власти, аще не от Бога», с одной стороны, а с другой, «Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение».

24 (11) октября 1919 г. патриарх, Священный Синод и Высший Церковный Совет постановили «разослать послание Святейшего Патриарха от 25 сентября сего года по вопросу об отношении церковной власти к происходящим событиям гражданской войны циркулярным указом всем епархиальным преосвященным». Тогда же соответствующие указы были посланы в 6 епархий, а 6 февраля (24 января) 1920 г. еще в 15 епархий, включая и занятую в тот период белыми войсками Таврическую епархию.

По свидетельству епископа Севастопольского Вениамина (Федченкова), являвшегося в то время викарием Таврической епархии, «до Крыма этот акт дошел уже во времена Врангеля... Прочитали мы его на заседании Синода и постановили положить, как говорилось в старые времена, «под зеленое сукно», не объявляя народу, чтобы не вызывать смущения. В оправдание свое мы решили, что этот указ касается тех областей, где существует советская власть, и не может распространяться на местности, где господствуют белые. Почему? Потому, что наше отстранение от участия в белом движении было бы истолковано как несогласие с ним и даже сочувствие красным, и вообще могло повредить добровольцам. Кратко говоря, мы были бы нелояльными к нашей местной власти. А это было бы очевидным противоречием. К красным лояльны, а к белым оппозиционны».

Об этом послании патриарха, запрещавшим духовенству становиться на сторону белых и публично их поддерживать, князь Г. И. Трубецкой писал: «Я помню, как нас, стоявших тогда близко к Добровольческой Армии на юге России, огорчило это послание патриарха, но впоследствии я не мог не преклониться перед его мудрой сдержанностью: всюду, где епископы и священники служили молебны по поводу победоносного продвижения Добровольческой Армии, духовенство принуждено было вслед за тем разделить участь этой армии и спешно покидать свою паству, к великому ущербу для церковного дела...».

Далеко не все архиереи разделяли позицию владыки Вениамина (Федченкова). По его воспоминаниям, «когда белые в своем походе дошли уже до Орла, то предложили епископу Орловскому Серафиму (Остроумову) отслужить благодарственный молебен. Он отказался».

На территории, контролировавшейся Советской властью, епископат в целом принял к исполнению патриаршей указ о невмешательстве служителей Церкви в политическую борьбу. Например, 14 (1) января 1920 г. архиепископ Омский и Павлодарский Сильвестр (Ольшевский) вместе с членами епархиального совета призвал «церковных пастырей» своей епархии к исполнению окружного послания Тихона от 8 октября (25 сентября) 1919 г., «дабы они были в удалении от политической борьбы, ибо дело Церкви есть дело мира».

Позиция аполитичности была характерна не только для патриаршего послания, но и постановлений Синода и Высшего Церковного Совета, принятых в рассматриваемый период по текущим делам.

В начале 1919 г. группа верующих по инициативе священника Гребневской церкви в Москве С. Калиновского (впоследствии обновленца) попыталась создать Христианско-социалистическую рабоче-крестьянскую партию. Инициатором ее удалось зарегистрировать устав будущей партии в «органах власти». В марте 1919 г. «главный устроительный совет» ее обратился к патриарху с прошением «разрешить пастырям и мирянам вступать в члены партии и всю издаваемую партией литературу в христианском духе свободно распространять и рассылать по церквам и церковным ведомствам». Патриарх же, вопреки утверждению А. Левитина и В. Шаврова о том, что первоиерарх «благословил священника [Имеется в виду С. Калиновского. — А. К.] на создание этой партии с крайне левой программой», передал прошение на рассмотрение Высшего церковного управления.

С анализом устава на совместном заседании Синода и ВЦС под председательством патриарха 4 апреля (22 марта) 1919 г. выступил профессор И. М. Громогласов. Отметив «полную приемлемость ближайших религиозно-общественных задач партии», он в то же время сделал следующее заключение. «Ввиду того, что партия является не религиозной только, но и политической и... что церковная программа партии, намечаемая ее уставом, вызывает ряд недоумений..., устав партии не может быть одобрен православной церковной властью, т. к. Православная Церковь стоит вне политических партий и преследует не государственные, а исключительно церковные цели; равным образом не может быть разрешено распространение по церквам книг и сочинений, издаваемых партией, ранее удостоверения в согласии их с учением Православной Церкви». Принятое ВЦУ постановление по рассмотренному вопросу отражало сделанные И. М. Громогласовым выводы.

Большинство обращений и ходатайств делегации Собора к советскому руководству в первой половине 1918 г. сводились в основном к предложениям правительству, в первую очередь, отказаться от осуществления декрета 23 января 1918 г. и пересмотреть всю религиозную политику. С осени 1918 — начала 1919 гг. как Высшее церковное управление, так и в целом духовенство на местах все более решительно требовали от государственных органов точного выполнения положений именно декрета об отделении церкви от государства и других актов, принятых властью в религиозной сфере. Фактически это означало постепенный отход церковных кругов от бойкота религиозной политики государства, который, как показал опыт первых месяцев 1918 г., в условиях разрастания гражданской войны неизбежно вел к усилению противостояния Церкви и Советской власти и ненужным жертвам со стороны духовенства и верующих.

Отход от бойкотирования советской религиозной политики особенно ускорился после принятия Народным комиссариатом юстиции 3 января 1919 г. циркуляра по вопросу об отделении церкви от государства, опубликованного в «Известиях» 5 февраля того же года. В циркуляре отмечалось, что «не все работники на местах правильно понимают задачи Советской власти в деле отделения церкви от государства».

НКЮ в этом циркуляре также ориентировал местные власти при осуществлении декрета об отделении церкви от государства и инструкции от 24 августа 1918 г. воздерживаться от репрессивных мер в отношении духовенства и верующих и не оскорблять их религиозных чувств.

В связи с этим циркуляром Наркомюста Священный Синод в марте 1919 г. обратился в управление делами Совнаркома с заявлением, составленном в весьма корректной и уважительной форме. Синод, в целом положительно оценив содержание циркуляра, назвал «особенно полезными и безотлагательно необходимыми» те его пункты, которые предусматривали корректное отношение органов власти к духовенству, «а также к местам и предметам религиозного культа». Синод также приветствовал содержащийся в циркуляре «призыв со стороны центрального правительства к представителям местной Советской власти... правильно понимать задачи Советской власти в деле отделения церкви от государства».

Синод обращал внимание советского руководства на «некоторые неясности и неопределенности в циркуляре, которые могут послужить неодолимым препятствием при проведении в жизнь этих благих правительственных начинаний». Так, Синод оспаривал формулировку пункта 1 циркуляра о передаче «зданий, специально предназначенных для религиозных и обрядовых целей, группам граждан, заключившим соглашение с местным совдепом для их использования». По этому поводу Синод разъяснял, что «обозначение христианского прихода как простой “группы граждан” недопустимо с точки зрения тех христианских исповеданий, которые признают как догмат своей веры богоустановленную иерархию, учащую и руководящую мирянами в их религиозной жизни, отрицание чего нарушило бы религиозные убеждения верующих. И поэтому всякая передача храма иди другого здания, предназначенных для религиозных целей, может совершаться только при наличии иерархического представителя той или иной группы граждан. Только те граждане могут быть признаны правомочными для принятия на свою ответственность зданий и предметов религиозного культа, которые будут указаны представителями церковной иерархии как люди действительно верующие и являющиеся вполне доверенными представителями от мирян данного исповедания». «Если говоря о “группе граждан”, — далее рассуждал Синод, — центральное правительство подразумевало все вышесказанное само собой, то просим во избежание недоразумений, каким-либо другим соответствующим актом разъяснить указанное место циркуляра и его применение ко всем тем религиозным обществам, которые признают право представительства не за одними только прихожанами, а за прихожанами и священнослужителями вместе и в которых эти последние являются руководителями религиозной жизни прихожан».

Таким образом, опубликованный в советской печати 5 февраля 1919 г. циркуляр НКЮ вызвал среди высшей церковной власти представление о том, что все изданные до него «правительственные постановление только исключительные меры, которые с течением времени будут подвергнуты самой радикальной реформе» и возродил предложение и надежды на установление диалога с советским руководством для достижения взаимоприемлемого компромисса в государственно-церковных отношениях.

Ответная положительная реакция со стороны советского правительства на инициативы высшей церковной власти не последовала. Местные органы Советской власти не стремились исправлять ранее допущенные «перегибы» и нередко продолжали нарушать пункты указанного циркуляра.

Если в первой половине 1918 г. ВЦУ призывало «епархиальные начальства», управления монастырей и приходское духовенство в целом не следовать принятым богоборческой властью декретам и актам в отношении религии и церкви, то в рассматриваемый период Синод и ВЦС уже рекомендовали священнослужителям, как лучше отстаивать интересы Церкви на основе формировавшегося советского законодательства. В ответ на запросы некоторых епархиальных советов летом 1919 г. о взаимоотношениях с органами местной власти ВЦУ рекомендовало «пройти зарегистрирование местной гражданской властью».

Просьбы и даже требования церковных кругов к местным властям хотя бы выполнять без «перегибов» и нарушений принятые Советским правительством декреты и акты в отношении Церкви свидетельствовали о фактическом признании священнослужителями, выступавшими с подобными обращениями, новой власти и обязывали последних со своей стороны подчиняться ее распоряжениям. Это обстоятельство учитывало в своей деятельности Высшее церковное управление, в ответ на запросы «епархиальных начальств» предписывая им выполнять не противоречившие советским законоположениям распоряжения местных органов власти. Так, 13 июня (31 мая) 1919 г. оно разъясняло Новгородскому епархиальному совету, что «архивы и дела епархиального училищного совета и его отделения должны быть передаваемы в ведение местного отдела по народному образованию в случае требования сего отдела».

Опыт гражданской войны, когда была затруднена связь между церковным центром и епархиальными кафедрами, а самому ВЦУ грозила опасность ликвидации, подсказал высшей церковной власти решение, в котором указывался правомерный путь к сохранению канонического строя на случай крайне нежелательного для ВЦУ развития событий. 20 (7) ноября 1920 г. патриарх, Синод и ВЦС в соединенном присутствии приняли постановление о самоуправлении епархий при невозможности для них поддерживать связь с каноническим центром, а также в случае прекращения деятельности Высшего церковного управления.

Анализ работы ВЦУ с конца 1918 г. до конца 1920 г. позволяет заключить, что подозрения и обвинения, высказанные представителями советского государства в адрес органов высшей церковной власти, находившихся в Москве, в их крайне политизированности и даже контрреволюционности, не имели серьезных оснований. В чрезвычайных условиях гражданской войны ВЦУ, возглавляемое патриархом Тихоном, сделало все возможное, чтобы церковная жизнь протекала в русле канонических решений Поместного Собора 1917–1918 гг.

Однако позиция высшего церковного руководства не встретила понимания в Советском правительстве. Особенно резкими и нереалистичными были оценки сотрудников VIII отдела Наркомюста. Все заявления высшего церковного руководства о позиции аполитичности и нейтралитета в гражданской войне эксперт VIII отдела НКЮ рассматривал лишь как политический маневр, обусловленный тем, что «церкви и церковникам... в ожидании Юденича и Деникина во что бы то ни стало нужна “передышка в борьбе с Советской властью”».

Аналогичные суждения высказывал и сам руководитель VIII отдела НКЮ П. А. Красиков. Поэтому несмотря на то, что в 1919 г. высшее церковное руководство заявило о нейтралитете в гражданской войне, фактически признало основные советские декреты и акты в отношении религии и церкви и стремилось не провоцировать конфликтных ситуаций с властью, ликвидационный отдел Наркомюста и в 1920 г. продолжал политику вытеснения Православной Церкви из всех сфер жизни, включая разнообразные меры притеснения и преследования священнослужителей. Созданный Поместным собором аппарат церковного управления рассматривался в отчете VIII отдела Наркомюста VIII Всероссийскому съезду Советов, состоявшемуся в декабре 1920 г., «государством в государстве», а «централизованные церковные учреждения» назывались «проводниками контрреволюционных постановлений высшего церковного управления».

Таким образом, борьбу с «хорошо налаженным церковно-администра-тивным механизмом» VIII отдел НКЮ выдвинул в конце 1919–1920 гг. как важнейшую текущую задачу в религиозной политике государства.

Основное место в разрушении административного аппарата и иерархической организации Церкви VIII отдел отводил парализации деятельности Высшего церковного управления. В статье «Практика антирелигиозной борьбы», опубликованной в журнале «Революция и церковь», М. В. Галкин, опираясь на сообщения с мест, по существу высказывал официальное мнение VIII отдела о дальнейшей судьбе органов высшей церковной власти. Примечательно, что местные органы свои ошибки и «перегибы» в религиозной сфере нередко пытались оправдать деятельностью ВЦУ по налаживанию и активизации церковной жизни в епархиях и приходах. «Несмотря на эту вполне определенную оценку линии поведения патриарха и “патриарших кругов»”, “святейший” Тихон, — многозначительно писал М. В. Галкин, — продолжает находиться на свободе, синод и высший церковный совет функционируют...». Стремясь дискредитировать перед населением членов Высшего церковного управления, издававшийся VIII отделом НКЮ журнал «Революция и церковь» публиковал измышления о том, что «митрополит Агафангел устраивает пьяные оргии», а «митрополит Кирилл снимается на фотографической карточке в костюме Адама».

С 1919 г. в деятельности ВЧК все более заметное место занимает «раз-ложение Православной Церкви как наиболее могущественной и большой». С конца 1919 г. ВЧК стремилась всячески парализовать работу Высшего церковного управления — патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета. 23 (10) декабря 1919 г. патриарх Тихон после допроса в ВЧК был подвергнут домашнему аресту. Это был уже второй арест патриарха после прихода большевиков к власти.

Первый раз патриарх — после произведения обыска в его покоях — был подвергнут аресту 24 (11) ноября 1918 г. Тогда одним из главных поводов ареста явилось письмо первосвятителя к Совету Народных Комиссаров в связи с первой годовщиной Октябрьской революции, в котором власть усмотрела призыв к ее немедленному свержению с помощью оружия. Патриарх был освобожден из-под стражи лишь 6 января 1919 г., накануне праздника Рождества Христова.

На третий день после вторичного ареста патриарха состоялось заседание Высшего церковного управления, на котором член ВЦС протопресвитер Н. А. Любимов сделал подробное сообщение о длившемся около двух часов допросе патриарха в секретном отделе ВЧК заместителем Ф. Э. Дзержинского М. И. Лацисом. «Признаете ли Вы вообще Советскую власть? — спросил М. И. Лацис. «Да, признаю, — отвечал патриарх, — и никому никогда не говорил, чтобы ей не подчиняться в делах мирских, и только в делах веры и благочестия должно повиноваться не мирской власти, а только воле Божьей. И думаю, что в этом моем убеждении и взгляде нет никакой контрреволюции». Патриарх также подчеркнул, что Высшее церковное управление признает Советскую власть не только на словах, но и считается «с велениями этой власти» — «отменяет иногда раннейшие свои же постановления под влиянием тех или других декретов и распоряжений Советского правительства. Так, например, постановление о звоне в набат, после запрещения оного Советской властью, отменено было указом Высшего управления, распоряжение относительно заведения метрических записей подтверждено было и циркулярами духовного начальства и т. д. и т. п.». В заключении допроса патриарх заявил, что он «никогда не будет вести никакой агитации в пользу той или другой форм правления на Руси и ни в каком случае не будет насиловать и стеснять ничьей совести в деле всеобщего народного голосования».

Следует особо подчеркнуть, что характер заданных патриарху вопросов не оставляет сомнения в том, что М. И. Лацис искал политический компромат на членов Синода. Например, он спросил, почему члены Синода якобы издали указ, запрещавший духовенству оглашать в храмах послание Тихона от 8 октября (25 сентября) 1919 г. о невмешательстве священнослужителей в политическую борьбу. Сопоставление этого вопроса с тем фактом, что в ночь с 24 (11) на 25 (12) декабря были арестованы члены ВЦУ митрополиты Новгородский Арсений (Стадницкий) и Тифлисский Кирилл (Смирнов), возглавлявшие соответственно школьно-просветительский и финансово-хозяйственный отделы Высшего Церковного Совета, позволяет сделать следующий вывод — в декабре 1919 г. ВЧК впервые попыталось парализовать деятельность органов Высшего церковного управления. Одновременно с митрополитами Арсением и Кириллом чекисты арестовали управляющего Московской епархией архиепископа Крутицкого Иоасафа (Калистова). Извещение об этой акции было прочитано в храмах столицы 28 (15) декабря.

После ареста патриарха, который оставался жить на Троицком подворье, ВЦУ продолжало проводить заседания Синода и Высшего Церковного Совета как и прежде с регулярностью 3–4 раза в месяц, на которых Тихон уже не мог присутствовать. Одно из условий содержания его под домашним арестом состояло в том, что в патриарших покоях нельзя было устраивать заседаний без особого на каждый раз предварительного разрешения секретного отдела ВЧК. Однако патриарх мог принимать у себя посетителей, которые должны были записывать на особом листе не только имя и фамилию, но и дело, за решением которого они обратились к Тихону. На следующий же день эти списки необходимо было представить в ВЧК М. И. Лацису. В таких условиях накануне каждого заседания ВЦУ к патриарху являлся один из членов Синода или ВЦС с «рапортом дел, подлежавших рассмотрению высшей церковной власти» и получал благословение на проведение «соединенного присутствия». Таким образом, несмотря на препоны и провокации со стороны ВЧК, Высшее церковное управление продолжало в целом нормально функционировать.

Положительным изменениям во взаимоотношениях Советской власти и РПЦ в 1918–1920 гг. в значительной степени препятствовала поддержка Белого движения определенной частью православного духовенства, оказавшегося на занятых белыми войсками территориях.

Важно отметить, что советское руководство с первых месяцев гражданской войны стало отождествлять позицию части духовенства, поддержавшей белогвардейцев, с позицией всей Православной Церкви во главе с патриархом. Между тем, в связи с гражданской войной и изменением административных границ у многих епархий частично или же полностью, как уже отмечалось, была нарушена связь с каноническим центром Церкви в лице патриарха и Синода. Чрезвычайные условия налагали особую ответственность на каждого епископа как на предстоятеля Поместной церкви — епархии.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, Синод под председательством патриарха 18 (5) мая 1920 г. принял постановление о предоставлении епархиальным архиереям права решать на местах все церковные дела (даже те, которые ранее входили в компетенцию Синода) в случае прекращения связи с Высшим церковным управлением. Еще раньше, 15 (2) августа 1918 г. Собор вынес определение об упразднении общеобязательной церковной политики и предоставлении на волю каждого члена Церкви решения вопроса о том, заниматься или нет этой церковной политикой, «но с обязательством, чтобы никто не занимался политикой от имени Церкви, а только от своего имени и не переносил ответственности на Церковь за свою или чужую политическую деятельность и чтобы не стремился вредить Церкви своей политической деятельностью». Собор также признал недействительным лишение сана священнослужителей по политическим мотивам.

Окончание гражданской войны на основной территории страны не привело к заметному улучшению положения и условий деятельности постоянных органов ВЦУ, находившихся в Москве. За годы войны среди высшей церковной иерархии произошла значительная убыль: погибло 28 архиереев, за пределами России оказалась часть епископата, включая ряд членов Священного Синода и Высшего Церковного Совета. Число убитых в 1918–1920 гг. священников до сих пор не установлено, но во всяком случае их следует считать тысячами. По некоторым данным, к концу гражданской войны количество священнослужителей уменьшилось в 9 раз!

В 1921 г. в заседаниях Синода участвовали помимо патриарха Тихона митрополит Владимирский Сергий (Страгородский), митрполит Крутицкий Евсевий (Никольский), митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий) и архиепископ Гродненский Михаил (Ермаков), назначенный экзархом Украины. В заседаниях Высшего Церковного Совета продолжали, как и раньше, участвовать И. М. Громогласов, А. Г. Куляшев, П. Д, Лапин, Н. А. Любимов и А. М. Станиславский.

В тот же год истек 3-летний срок работы органов ВЦУ. Для избрания новых членов Синода и ВЦС необходим был созыв Собора. В марте 1922 г. митрополит Сергий (Страгородский), к тому времени уже постоянный член Синода, поднял этот вопрос в беседе с патриархом. Тихон ответил, что пока не видит необходимости в Синоде [очевидно, нового состава. — А. К.], сам же он регулярно совещается с архипастырями и пользуется их советами, когда те пребывают в Москве. По мнению Д. В. Поспеловского, в создавшейся обстановке, когда по всей стране епископов арестовывали и ссылали, патриарх не только не видел практической возможности обеспечить работу постоянного коллективного органа церковной власти, но и попросту опасался того, что иерархи — члены церковной администрации — пострадают первыми же. Это в целом справедливое суждение канадского историка следует конкретизировать и дополнить.

С конца 1921 г. государственные органы возобновили свои попытки парализовать деятельность ВЦУ. 26 ноября уполномоченный VI («церковного») отделения секретного отдела Московского губернского отдела ГПУ М. Шмелев предложил своему начальству план ареста членов Синода и Московского епархиального совета, приложив к нему список 25 подлежащих аресту лиц. Однако тогда начальство приказало лишь подшить ценный документ к делу. В официальной печати вновь усилились нападки на высшую церковную власть.

Предлогом для подобных акций послужили решения определенной политической направленности, принятые на первом эмигрантском собрании духовенства и мирян, которое состоялось 21 ноября — 2 декабря 1921 г. в Сремских Карловцах. Резолюция, названная соборным «Посланием чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим», — Карловацкий съезд, назвавший себя вначале «церковным собранием», переименовался единогласным решением его членов в «Русский Всезаграничный церковный Собор» — имела в заключительной части следующие слова: «Да укажет Господь пути спасения и строительства родной земли..., да вернет на всероссийский престол помазанника, сильного любовью народа, законного православного царя из Дома Романовых».

Митрополит Евлогий (Георгиевский) вспоминал, что перед голосованием соборного «Послания чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим» велись «долгие и жаркие дебаты в продолжении двух–трех заседаний». Сам Евлогий уговаривал наиболее влиятельных монархистов-членов Собора: «Поберегите Церковь, патриарха. Заявление несвоевременно... А как мы отягчим его положение! Патриарху и так уже тяжело». Однако при голосовании 2/3 участников Собора высказались за предложенное обращение к русскому народу, 1/3 — против. 34 члена Собора, в том числе и владыка Евлогий, остались при особом мнении и подали мотивированное заявление, в котором отмечалось, что «постановка вопроса о монархии с упоминанием при том и династии носит политический характер, и как таковая, обсуждению церковного собрания не подлежит, посему мы в решении этого вопроса и голосовании не считаем возможным принять участие».

Важно подчеркнуть, что отмеченная выше резолюция Карловацкого Собора как бы возлагала ответственность за ее принятие на патриарха и органы ВЦУ в Москве. В положении о Карловацком Соборе прямо указывалось, что это церковное собрание во всех отношениях признает над собой полную власть патриарха Московского. Кроме того, все постановления Собора начинались со слов: «По благословению святейшего патриарха Тихона», хотя на деле ни один из документов этого собрания не был послан на утверждение патриарху.

Карловацкое собрание образовало Высшее русское церковное управление за границей (ВРЦУ) под председательством митрополита Антония, которому Собор усвоил звание заместителя патриарха. ВРЦУ состояло их архиерейского Синода и Высшего Церковного Совета и претендовало на возглавление церковной жизни всего русского зарубежья. Оно составило послание, адресованное Генуэзской конференции, направив его от имени уже закончившегося Карловацкого Собора. В послании содержался призыв не допускать на эту конференцию представителей Советского государства.

Обстановку вокруг высшей церковной власти нагнетали и публикации провокационного характера, появившиеся в некоторых эмигрантских изданиях, которые по-своему комментировали документы Карловацкого собрания. «Недалеко то время, — писала «Русская мысль», — когда святейший патриарх возьмет в свои руки бразды правления, чтобы затем передать их в руки исторически сложившейся власти, он укажет и будущего носителя этой власти».

С официальными документами Карловацкого Собора руководство Московской Патриархии смогло ознакомиться лишь в марте 1922 г., когда были получены номера «Нового времени» от 16 (3) и 17 (4) декабря 1921 г., а также от 14 (1) марта 1922 г., в которых были напечатаны соборные послания и обращение к мировой конференции.

10 апреля (28 марта) 1922 г. на соединенном присутствии Синода и Высшего Церковного Совета патриарх внес предложение, призванное служить основанием для официального решения ВЦУ в связи с постановлением Карловацкого Собора и заявлениями ВРЦУ за границей. Подчеркнув, что «послание Русского Всезаграничного церковного Собора чадам Русской Православной Церкви в рассеянии и изгнании сущим» и обращение к Генуэзской конференции «носят характер политический» и, как таковые, противоречат патриаршему посланию от 8 октября (25 сентября) 1919 г., Тихон признал «Карловацкий Собор заграничного русского духовенства и мирян не имеющим канонического значения», а указанные выше документы охарактеризовал как «не выражающие официального голоса Русской Православной Церкви». Перспективу дальнейшего существования органов высшей власти РПЦ за границей Тихон определил следующим образом: «Ввиду того, что Заграничное Русское церковное управление увлекается в область политических выступлений, а с другой стороны, заграничные русские приходы уже поручены попечению проживающего в Германии преосвященного митрополита Евлогия, Высшее церковное управление упразднить». В заключении патриарх предложил рассмотреть на заседаниях Синода вопрос «о церковной ответственности некоторых духовных лиц за границей за их политические от имени Церкви выступления». Впоследствии, летом 1923 г. патриарх вспоминал, что «... мы в апреле 1922 г. на соединенном заседании Священного Синода и Высшего Церковного Совета уже осудили заграничный Собор Карловацкий за попытку восстановить в России монархию из Дома Романовых. Мы могли бы ограничиться этим осуждением владык, бывших на Соборе... если бы они раскаялись, прекратили дальнейшую деятельность в этом направлении».

Важно отметить, что указ, в основу которого легли предложения, сделанные патриархом 10 апреля (28 марта) 1922 г., органы высшей церковной власти приняли 5 мая (22 апреля) того же года.

Причину того, что указ был принят не сразу следует искать в следующем. И. А. Стратонов указывал на то, что по поводу актов Карловацкого Собора «произошел письменный обмен мнениями между св. патриархом и наиболее видными архиереями». Учитывая, что опубликованные в «Новом времени» документы Карловацкого Собора были получены высшим церковным руководством лишь в марте, письменное мнение «наиболее видных иерархов» с оценкой этих актов ВЦУ могло получить лишь к концу апреля 1922 г. По данным И. А. Стратонова, «все отзывы преосвященных были совершенно отрицательного характера». Таким образом, указ ВЦУ от 5 мая (22 апреля) 1922 г., принятый на основе предложений патриарха от 10 апреля (28 марта), опирался на мнение «наиболее видных иерархов с мест».

Указ конкретизировал предложение патриарха об упразднении ВРЦУ за границей. «Ввиду допущенных ВРЦУ за границей означенных политических от имени Церкви выступлений [рассмотренных выше посланий. — А. К.], — подчеркивалось в указе, — и принимая во внимание, что за назначением тем же управлением преосвященного митрополита Евлогия заведующим русскими православными церквами за границей, собственно, для Высшего церковного управления там не остается уже области, в которой оно могло бы проявить свою деятельность, означенное Высшее церковное управление упразднить, сохраняя временное управление русскими заграничными приходами за митрополитом Евлогием». 5 мая (22 апреля) 1922 г. этот указ, подписанный патриархом был отправлен в Карловцы. Митрополит Евлогий, находившийся в Берлине, получил его в начале июня 1922 г.

В сентябре 1922 г. собор епископов, собравшихся в Карловцах, формально исполнил указ патриарха, распустив ВРЦУ, но на его месте создал Синод епископов РПЦ за границей под председательством митрополита Антония. Разница была лишь в том, что ВРЦУ включало в свой состав двух священников и двух мирян, а в Синоде были только архиереи. Собор епископов также официально оговорил, что без участия митрополита Евлогия заседание Синода недействительно, так как владыка являлся единственным из зарубежных европейских епископов, обладавших каноническими полномочиями от Московского патриарха. Однако из-за того, что архиереи пребывали на своих местах и съезжались в Карловцы лишь один раз в год, реальная власть в Синоде находилась в руках светских должностных лиц — членов Высшего монархического совета — сначала Е. Махароблидзе, а затем двух поколений графов Граббе.

В день принятия ВЦУ указа, аннулировавшего послания Карловацкого Собора и распускавшего ВРЦУ за границей, патриарх Тихон также выступал со свидетельскими показаниями на процессе «московских церковников». Все 54 подсудимых (20 священников и 34 мирянина) обвинялись в препятствовании проведению в жизнь декрета ВЦИК от 23 февраля 1922 г. о немедленном изъятии церковных ценностей.

Начавшееся в конце марта 1922 г. изъятие ценностей из московских храмов и монастырей привело к многочисленным попыткам москвичей спасти свои святыни. Документы показывают, что при всей остроте конфликтов, разыгравшихся на московских улицах вокруг церковных зданий, ни организации совместных действий, ни единого плана у противников изъятия, вопреки утверждению приговора, не существовало. В стычках с обеих сторон были раненые, убитых не было. Примечательно, что московские благочинные, настоятели храмов, председатели приходских советов, отказываясь соучаствовать в насильственном изъятии церковных ценностей, нередко призывали прихожан не сопротивляться насилию. Тем не менее показательный процесс, проходивший в здании Политехнического музея, завершился вынесением 11 смертных приговоров.

Процесс «московских верховников» был направлен, в значительной степени, против ВЦУ и епархиальных органов власти. Согласно стенографической записи допроса патриарха, председатель Московского ревтрибунала М. Бек настойчиво допытывался у первоиерарха о том, какое отношение к составлению его послания от 28 (15) февраля 1922 г. имели члены Синода и Высшего Церковного Совета. Патриарх отвечал следующее: «Текст воззвания и обдумывают, может быть, но я сам пишу. Раз моя подпись, то я и отвечаю за это... Раз отвечаю, то какое это имеет значение, кто помогает или вырабатывает».

Например, после того как Тихон подтвердил существование церковной иерархической лестницы: «патриарх, Синод, епархиальный архиерей, викарий, затем благочинные и т. д.» — председатель задал ему следующий вопрос. «Но вы знали, что все эти по иерархической лестнице организации юридической силы не имеют и в этом числе государством признаны быть не могут?» «Да, но Церковью признаны», — отвечал патриарх.

На вопрос защиты о легальности Синода и Московского епархиального совета патриарх пояснил, что они действуют «официально». «Мы не закрыты ни для власти Советской, ни для Церкви», — подчеркнул он. Тихон особо отметил, что если бы было получено официальное предложение об их закрытии, «мы закрыли бы». Патриарх также иронично заметил, что органы высшей церковной власти «известны начальству, потому что они давно находятся под призором». Кроме патриарха, на судебном процессе «московских церковников» в качестве свидетеля давал показания член Синода архиепископ Крутицкий Никандр (Феноменов).

4 мая заседания Политбюро, заслушав вопрос «О московском процессе в связи с изъятием ценностей» постановило «дать директиву Московскому трибуналу немедленно привлечь Тихона к суду», а также поручило «т. Троцкому от имени Политбюро сегодня же инструктировать редакторов всех московских газет о необходимости уделять несравненно большее внимание этому процессу и, в особенности, выяснить роль верхов церковной иерархии».

5 мая Московский ревтрибунал вынес следующее постановление: привлечь граждан Беллавина и Феноменова, именуемых организацией православной иерархии, первый — патриархом Тихоном, второй — архиепископом Никандром, к судебной ответственности».

Последний абзац приговора был направлен против всей системы священноначалия в РПЦ: объявлялось, что трибунал «устанавливает незаконность существования организации, называемой православной иерархией». Так в итоге судебного разбирательства, непосредственно руководимого Политбюро ЦК РКП(б), 8 мая 1922 г. было вынесено «юридическое определение», ставившее вне закона всю иерархию Русской Православной Церкви — иерархию, без которой Церкви нет.

Важно отметить, что патриарх нисколько не отступил от своей позиции по поводу изъятия церковных ценностей, заявленной им в послании от 28 (15) февраля 1922 г., и категорически отрицал ответственность ВЦУ за возникшие в ходе этой кампании различные эксцессы. «Разве мы проливаем кровь? — задал в связи с этим вопрос Тихон допрашивавшим его. Подтвердив свое осуждение тех священнослужителей, которые «идут против власти», первоиерарх, в свою очередь, обвинил советское руководство в срыве наметившегося компромисса между Церковью и государством в вопросе об изъятии ценностей: «... мы сговаривались с уполномоченным правительства, а последнее за спиной у нас постановило изъять все».

Вслед за патриархом Тихоном и архиепископом Никандром к судебной ответственности был привлечен и управляющий канцелярией ВЦУ П. В. Гурьев по обвинению в том, что «присутствовал на заседаниях Синода и Высшего Церковного Совета, на которых обсуждалось несколько контрреволюционных посланий патриарха Тихона, а также... по непосредственному указанию Тихона он распространял послания патриарха, направленные против декрета об изъятии церковных ценностей на помощь голодающим». В тот же период к суду был привлечен и еще один сотрудник ВЦУ — член Синода митрополит Арсений (Стадницкий). Одно из главных обвинений, выдвинутых против него, заключалось в том, что митрополит «выпустил от своего имени воззвание, распространенное по находившейся в его ведении Новгородской епархии, якобы призывающее придти на помощь голодающим, в действительности же возбуждающее к сопротивлению изъятию Советской властью для указанных целей церковных ценностей..., в результате каковой его деятельности при изъятии церковных ценностей в г. Старой Руссе, Новгороде и некоторых других местах Новгородской губернии представителям Советской власти было оказано противодействие со стороны прихожан, повлекшее за собой в г. Старая Русса человеческие жертвы».

Все четверо обвиняемых, названных «наиболее активными соучастниками и исполнителями преступных постановлений патриарха Тихона» и являвшихся по существу руководящим ядром ВЦУ (митрополит Арсений вел заседания Синода в отсутствии патриарха, архиепископ Никандр возглавлял Московскую епархию и был ближайшим сподвижником Тихона в тот период, П. В. Гурьев рассылал в епархии патриаршии послания, а также постановления и «циркулярные указы» органов высшей церковной власти), были вскоре арестованы. Так, на следующий же день после допросов в Московском ревтрибунале и ГПУ, т. е. 6 мая патриарх был заключен под домашний арест. Для допросов его под конвоем возили в расположенный на Лубянке секретный отдел ГПУ. Отношения патриарха с другими архиереями, а также еще остававшимися на свободе членами Синода и Высшего Церковного Совета были прерваны, так как без разрешения ГПУ к нему никого не пускали. В ходе подготовки судебного процесса были допрошены в качестве свидетелей члены Высшего Церковного Совета протопресвитер Н. А. Любимов, протоиерей А. М. Станиславский и профессор И. М. Громогласов. 3 апреля 1923 г. Антирелигиозная комиссия ЦК РКП (б) решила поручить Я. С. Агранову, производившему предварительное следствие, «допросить Владимирского митрополита Сергия и митрополита Киевского Михаила, как активных деятелей Синода и Собора 17 г. После чего т. Крыленко должен решить вопрос, следует ли их привлекать к качестве обвиняемых по делу».

В связи с привлечением патриарха и его ближайших сотрудников к суду центральные газеты, получившие 4 мая 1922 г. соответствующую инструкцию от Л. Д. Троцкого, развернули кампанию по дискредитации высшей церковной власти: «Патриарх и его штаб — организаторы и руководители обширного контрреволюционного заговора». «Церковная иерархия, руководимая Тихоном, за эти годы переправила за границу огромные церковные ценности, которые идут там на подготовку монархической реставрации».

«Обвинительное заключение по делу граждан: Беллавина Василия Ивановича, Феноменова Никандра Григорьевича, Стадницкого Арсения Георгиевича и Гурьева Петра Викторовича по 62 и 119 ст. ст. Уголовного кодекса», составленное крайне тенденциозно, с грубым искажением действительности и подписанное А. Я. Вышинским, пыталось выявить «контрреволюционные действия» обвиняемых со времени Поместного Собора. Однако обвиняемые отрицали «в своих действиях цель свержения Советской власти». Экспертизой, проведенной Генеральной прокуратурой России в 1992 г., установлено отсутствие в деяниях патриарха и его подельников состава преступления, т. е. обвинительное заключение признано ложным.

Характерно, что в обвинительном заключении в качестве обвиняемых или свидетелей были названы почти все бывшие тогда в Москве члены ВЦУ. В отчетном докладе Антирелигиозной комиссии ЦК РКП (б) в Политбюро от 28 ноября 1922 г. особо подчеркивалось, что «бывших ближайших сотрудников Тихона по Синоду и старому ВЦУ решено предать суду вместе с бывшим патриархом. Ведение дела в срочном порядке поручить следователю Агранову». Таким образом, с весны 1922 г. готовился показательный судебный процесс не только над патриархом, как это принято до сих пор рассматривать в исторической литературе, но и по существу над всем руководством РПЦ. Такой подход к готовившемуся судебному процессу соответствовал задачам религиозной политики рассматриваемого периода.

Основная политическая задача, выдвинутая руководством страны в ходе кампании по изъятию церковных ценностей 1922 г., — раскол Русской Православной Церкви в целях ее разложения и последующей ликвидации — не могла быть решена без устранения канонических органов высшей церковной власти. В докладе начальника VI отделения секретного отдела ГПУ Е. А. Тучкова Антирелигиозной комиссии ЦК РКП (б) «о тихоновщине» от 30 октября 1922 г. прямо признавалось, что «в основу нашей работы по борьбе с духовенством» с весны 1922 г. «была поставлена задача борьбы» [так в тексте документа. — А. К.] с высшим церковным руководством.

С конца марта ГПУ добивалась от соответствующих инстанций санкции на арест членов ВЦУ. Так, 20 марта оно представило в Совнарком доклад, целиком посвященный деятельности «высшего церковного руководства в связи с изъятием ценностей из церквей». В докладе отмечалось, что «па-триарх Тихон и окружающая его свора высших иерархов, членов Синода... в противовес декрета от 23/II–22 г. ведут определенную контрреволюционную и ничем неприкрытую работу против изъятия церковных ценностей». Примечательно, что в этом документе членами Синода названы профессора И. М. Громогласов и П. Д. Лапин, входившие на самом деле в состав Высшего Церковного Совета.

Основной вывод ГПУ заключался в том, что «арест Синода и патриарха сейчас своевременен». Это положение ГПУ подкрепляло также и ссылкой на мнение группы «прогрессивного духовенства», рассчитывавшего, «что с арестом членов Синода им представится возможность устроить церковный собор, на котором они могут избрать на патриарший престол и в Синод лиц, настроенных более лояльно к Советской власти». 22 марта ГПУ получило от Политбюро ЦК РКП (б) санкцию на этот арест «через 10–15 дней».

Предложения ГПУ соответствовали общим директивам Л. Д. Троцкого по осуществлению антицерковной кампании 1922 г. «Сегодня же надо повалить контрреволюционную часть церковников, в руках коих фактическое управление церковью. В этой борьбе, — указывал Л. Д. Троцкий в секретной записке от 30 марта 1922 г. о политике по отношению к церкви, утвержденной Политбюро, — мы должны опираться на сменовеховское духовенство, не ангажируясь политически, а тем более принципиально... Мы должны заставить... сменовеховских попов.. довести эту кампанию внутри церкви до полного разрыва с черносотенной иерархией, до собственного нового собора и новых выборов иерархии... Попутно расправляемся вечекистскими способами с контрреволюционными попами». Поддержка обновленцев с целью устранения канонического ВЦУ рассматривалась лишь как временное удобное средство в стратегии борьбы со «старой церковной машиной». В рассматриваемой записке Л. Д. Троцкого в Политбюро особо подчеркивалось, что уже сегодня «нам надо подготовить теоретическую и пропагандистскую кампанию против обновленческой церкви... Надо... превратить ее в выкидыш».

20 апреля московский чекист М. Шмелев докладывал своему начальству, что накануне он провел организационное совещание «московской оппозиционной группы» духовенства, на котором главным стоял вопрос «об оппозиции патриаршему подворью и открытом выступлении против патриарха». Параллельно с этим ГПУ вело работу и с другими представителями «смено-веховских попов», включая петроградскую группу «прогрессивного духовенства», готовило майское выступление обновленцев.

Привлечение к суду и арест большинства находившихся в Москве членов Синода и Высшего Церковного Совета существенно облегчал захват власти в Церкви обновленческим деятелям, рвавшимся к руководству в РПЦ и заручившимся поддержкой в этом деле со стороны государственных органов и прежде всего ГПУ, которое, как уже отмечалось, всячески стремилось «повалить» ВЦУ как «штаб церковной контрреволюции».

Обстоятельства «революции» в Церкви, осуществленной обновленцами в мае 1922 г. под надзором ГПУ и вызвавшей смуту среди духовенства и мирян, в целом изложены в исторической и церковной литературе. Некоторые детали событий этого времени позволяют четко соотнести их с приведенными выше общими директивами Л. Д. Троцкого.

Обновленческие лидеры понимали, что провозгласив себя 16 мая Высшим церковным управлением, они еще не обладали реальной властью. Добиваясь разрешения патриарха на передачу им канцелярии, деятели обновленчества стремились захватить церковно-административный аппарат, так как это обеспечивало им большие преимущества: дела шли в центр со всех епархий, и обновленцы, таким образом, оказывались в курсе всего церковного управления. Получив 18 мая условно в свои руки делопроизводство, обновленческие лидеры сочли возможным говорить о передаче им власти патриархом и о начале функционирования нового ВЦУ.

19 мая патриарх Тихон был вывезен из Троицкого подворья и заключен в Донском монастыре под домашний арест, со строжайшей охраной и полной изоляцией от внешнего мира.

Захватив обманным путем и при негласном содействии ГПУ аппарат церковного управления (документацию и печать высших органов церковной власти, патриаршее подворье и т. д.), самозванное обновленческое ВЦУ направило свои усилия на то, чтобы заручиться поддержкой духовенства и верующих на местах. Авторитетные и влиятельные иерархи, мешавшие полному переходу власти к обновленцам, отстранялись новым ВЦУ от управления или арестовывались карательными органами государства.

18 (5) июня 1922 г. с посланием «К архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной Русской Церкви» обратился заместитель патриарха митрополит Агафангел. В этом послании он объявил обновленческое ВЦУ «незакономерным учреждением» и призвал епархиальных архиереев не подчиняться ему и временно все дела решать самостоятельно, «по совести и архипастырской присяге, впредь до восстановления высшей церковной власти». Руководство Церковью со стороны митрополита Агафангела, начавшееся этим посланием ко всероссийской пастве, на нем же и закончилось. После выхода указанного послания митрополита арестовали и с августа по 28 декабря 1922 г. он находился на Лубянке в тюрьме ГПУ, а затем был выслан в Нарымский край.

Почти одновременно с посланием митрополита Агафангела по епархиям было разослано постановление патриаршего Синода, явившееся его последним актом. В этом постановлении освещались злободневные вопросы церковной жизни, особое внимание уделялось оценке созываемого обновленцами Собора. Дело в том, что обновленческие деятели особенно настаивала на соборном характере своей церковной организации и обещали в ближайшее время созвать Поместный Собор. Многие сторонники патриаршей Церкви предполагали участвовать в таком Соборе, чтобы «подавить живоцерковников своей численностью». В связи с этим Синод разъяснял, что идти на Собор, созываемый захватчиками церковной власти, нельзя, так как это лже-собор, «настоящим Собором может быть почитаем только Собор, созданный патриархом или его заместителем». Отмеченное постановление явилось последним актом патриаршего Синода, лишенного возможности нормального функционирования ввиду отсутствия помещения, канцелярии, арестов и т. п. преследований его членов.

Ответом патриаршей Церкви на переход многих архипастырей в обновленцы, а также на аресты и изгнания «тихоновских» архиереев явились архиерейские хиротонии, часть которых совершалась тайно. В 1922 г. было совершено 24 рукоположения во епископы.

Таким образом, летом 1922 г. РПЦ оказалась расколотой и лишенной канонического возглавления в лице патриарха и органов высшего управления. С устранением канонического ВЦУ в религиозной политике государства особое значение приобретала задача «разгрома головки старой церкви в лице епископата».

Начальник VI отделения секретного отдела ГПУ Е. А. Тучков считал, что «окончательно разгромить тихоновский и полутихоновский епископат и лишить его управления церковью возможно было бы только в том случае, если бы вопреки канонам посвящать женатых попов в епископы..., то в этом случае несомненно был бы епископат явно настроен против Тихона и его политики», т. е. речь шла о замене «тихоновских» архиереев обновленцами. Уже 30 октября 1922 г. Е. А. Тучков докладывал Антирелигиозной комиссии ЦК РКП (б), что «к настоящему времени в имеющихся в 68 епархиях уволено на покой тихоновских архиереев около 100 человек... получается, что половина тихоновских архиереев заменена обновленцами и полу-обновленцами».

В то же время, т. е. в конце октября 1922 г. Антирелигиозная комиссия постановила, чтобы «не встретить препятствий со стороны прокуратуры в проведении этой работы ГПУ [в «разгроме старого епископата» — А. К.] предложить последней оказывать содействие ГПУ в административной борьбе с тихоновщиной». Комиссия также решила «находящихся в Москве на покое епископов водворить через суд в отдаленные монастыри, так как их в Москве собралось до 20-ти человек».

Антирелигиозная комиссия ЦК РКП (б) и ГПУ считали, что к концу 1922 г. удалось решить задачу разгрома «тихоновского» епископата и необходимо начинать «чистку» приходских советов и «тихоновского» клира. Разгромив к 1923 г. «верхушку церковного аппарата», государственные органы в конце 20-х гг. приступили «к разрушению и разложению основной низшей ячейки церковной организации — приходских советов и рядового клира».

В условиях революционных потрясений, кровавой междоусобицы и открытого наступления богоборческой власти Русская Православная Церковь переживала сложнейший период. Несмотря на то, что она обеспечивала религиозные потребности участников всех враждовавших сторон, стремилась сохранить нейтралитет в гражданской войне и призывала противоборствующие силы покончить с братоубийством, она не выполнила и не могла выполнить в тот период свою традиционно стабилизирующую и консолидирующую нацию и общество роль по многим как внешним, так и внутренним причинам. Во-первых, для враждовавших в кровавой междоусобице сторон Церковь уже не являлась тем непререкаемым авторитетом, к голосу которого прислушивались бы как рядовые участники борьбы, так и политические лидеры. Советская власть усматривала в ней лишь враждебную силу и в соответствии с таким подходом осуществляла свою религиозную политику. Большевистские вожди считали необходимым как можно быстрее монополизировать руководство, духовное водительство массами и для этого стремились всеми средствами подорвать влияние религиозных организаций и, в первую очередь, Православной Церкви на эти массы как своих конкурентов. К РПЦ пытались применить тактику «кавалерийского наскока». Среди участников Белого движения были, конечно, верующие люди, но едва ли не большинство составляли лица, равнодушные к религии. Слабость авторитета Церкви особо подчеркивали возглавлявшие военное духовенство белых армий протопресвитер Г. И. Шавельский и митрополит (в описываемое время — епископ) Вениамин (Федченков).

Во-вторых, в обществе еще до начала революционных потрясений наметился раскол на верующих и неверующих, росли антиклерикальные, богоборческие настроения, выливавшиеся нередко в многообразные антицерковные действия (от захвата церковного имущества и земли до сознательного оскорбления и надругательства над верой и ее священнослужителями). С приходом к власти большевистской партии, воспринимавшей Православную Церковь как «часть старой буржуазной государственной машины» и занявшей к ней непримиримую позицию, подобные настроения получили официальную поддержку со стороны государственных органов.

В-третьих, деятельность Поместного Собора 1917–1918 гг., начавшего свою работу в условиях резкого обострения внутриполитической ситуации в стране, способствовала возвращению Церкви на путь соборности, активизации мирян и участию Церкви во всех важных процессах жизни общества. Церковь своевременно увидела угрозу грядущей гражданской войны и, проявив нравственные принципиальность и мужество, предостерегала противоборствующие силы, способные развязать кровавую междоусобицу. В период гражданской войны патриарх отказался поддерживать как белых, так и красных и соблюдал беспартийность и политический нейтралитет. Однако процесс обновления и возрождения церковной жизни, начавшийся после Февральской революции 1917 г., был прерван в ходе наступившей кровавой смуты и открытого похода новой власти против Церкви, которая была вынуждена в этих условиях заниматься, главным образом, вопросами налаживания канонически правильной церковной жизнедеятельности и выживания в прямом смысле этого слова целых категорий лиц, обслуживавших важнейшие нужды РПЦ.

В-четвертых, некоторая часть духовенства заняла враждебную по отношению к Советской власти позицию и поддерживала одну из участвовавших в гражданской войне сторон.

Важно отметить, что советское руководство с первых месяцев гражданской войны стало отождествлять позицию части духовенства, поддержавшей белогвардейцев, с позицией всей Православной Церкви во главе с патриархом Тихоном. Между тем, в связи с гражданской войной и изменениями административных границ у многих епархий частично или же полностью была нарушена связь с каноническим центром Церкви в лице патриарха и Синода. В различные периоды гражданской войны высшая церковная власть поддерживала связь с от 17 до 29 епархиями их 67, существовавших к тому времени в РПЦ. ВЦУ, находившееся в Москве, не имело в условиях разделенности страны фронтами полной и достоверной информации о церковной деятельности и акциях политического характера временных церковных управлений «белого» духовенства, которые неоднократно заявляли, что отчет о своей работе представят патриарху после восстановления нормального с ним общения.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, Синод под председательством патриарха 18(5) мая 1920 г. принял постановление о предоставлении епархиальным архиереям права решать на местах церковные дела (даже те, которые раньше входили в компетенцию Синода) в случае прекращения связи с Высшим церковным управлением. Еще раньше, 15(2) августа 1918 г. Поместный Собор вынес определение об упразднении общеобязательной церковной политики и предоставлении на волю каждого члена Церкви заниматься или нет этой церковной политикой, но с обязательством, чтобы никто не занимался политикой от имени Церкви, а только от своего имени и не переносил ответственности на Церковь за свою политическую или чужую политическую деятельность.

Анализ работы Высшего церковного управления в исследуемый период позволяет заключить, что подозрения и обвинения, высказанные представителями Советского государства в адрес органов высшей церковной власти, находившихся в Москве, в их крайней политизированности и даже контрреволюционности, не имели серьезных оснований. Деятельность ВЦУ была посвящена налаживанию канонически правильной — в соответствии с решениями Поместного Собора 1917–1918 гг. — церковной жизни, насколько это было возможно в тех условиях, а вовсе не «использованию церкви в целях контрреволюции и вооруженного свержения Советской власти», как это пытались представить официальная пропаганда и обновленцы.

9/10 рассмотренных органами высшей церковной власти дел имели внутрицерковный характер, более половина которых касались тяжелого материально-финансового положения духовных академий и семинарий, многих священнослужителей и целых епархий. В ряде епархий (Московской, Владимирской и др.), бывших в пределах Советской республики, поступавшие в епархиальную казну взносы оказались недостаточными даже для неотложных епархиальных нужд.

Основные источники финансирования общецерковной казны, определенные Поместным Собором (особый сбор с выпускаемых из епархиальных, монастырских и других церковных свечных заводов церковных свеч, а также сбор с валового годового дохода монастырей) было подорваны в условиях развернувшейся национализации церковных и монастырских имуществ, включая свечные заводы. Примечательно, что в ряде мест национализация церковной недвижимости началась с реквизиции епархиальных свечных заводов. За годы гражданской войны общее количество монастырей уменьшилось более чем вполовину, а оставшиеся обители постоянно находились под угрозой закрытия. Материальное положение многих из действовавших монастырей в результате осуществления национализации их имуществ было крайне тяжелым. По представлениям епархиальных архиереев и епархиальных советов ВЦУ приходилось принимать в отношении целого ряда обителей постановления об освобождении от уплаты в общецерковную казну 5% сбора с их валового годового дохода.

Денежных сумм, состоявших в распоряжении Высшего церковного управления, не хватало даже на важнейшие общецерковные дела, большая часть средств на которые была уже истрачена. Само ВЦУ к концу 1918 г. лишилось недвижимого и почти всего движимого имущества. В расходовании материальных средств на собственные нужды высшей церковной властью был установлен режим жесткой экономии. Оценивая перспективы общецерковной казны, ВЦУ прогнозировало, что в сложившихся условиях нет оснований рассчитывать на ее образование, по крайней мере в ближайшем будущем.

Изменения общественного положения, условий жизни и пастырского служения духовенства, наступившие в период революционных потрясений и гражданской войны, значительно повлияли на настроения, охватившие в те годы широкие круги верующих, — стремление материально и морально поддержать гонимую Церковь и ее священнослужителей. На общецерковные и епархиальные нужды верующие и духовенство фактически полулегально делали специальные сборы, а также отчисления от различных церковных доходов.

Важнейшим направлением деятельности ВЦУ являлось осуществление решений Поместного Собора 1917–1918 гг. (об умножении числа епископов и образовании новых полусамостоятельных викариатств, о повышении качества и интенсивности проповедей и т. п.).

На заседаниях Высшего церковного управления неоднократно рассматривались вопросы отношений с Советской властью. В 1918–1920 гг. интересы Православной Церкви перед советским руководством представляла по существу одна депутация, выступавшая сначала от имени Собора, а после прекращения его заседаний — от имени ВЦУ. С постепенным переходом высшего церковного руководства с конца 1918 г. — начала 1919 г. от бойкота декретов и мероприятий новой власти в отношении религии и церкви к фактическому признанию советских установлений в религиозной сфере ВЦУ стало ориентировать делегацию на отстаивание церковных интересов на базе советской законности. Несмотря на то, что в подавляющем большинстве своих ходатайств эта делегация получала отказы, следует выделить стойкость и мужество ее членов в отстаивании интересов Церкви и защите православных святынь от поругания. Именно в делегацию Высшее церковное управление препровождало основной поток писем и жалоб с мест о гонениях и притеснениях духовенства и мирян. Это вовсе не означало самоустранения Синода и Высшего Церковного Совета от острых проблем взаимоотношений с Советской властью. Исходя из того, что новые руководители страны рассматривали церковную иерархию как выразительницу интересов свергнутых эксплуататорских классов и потому почти априорно причисляли к «контрреволюционным элементам», ВЦУ предпочитало, чтобы за поруганные святыни власть услышала голос протеста тысяч православных верующих мирян. По принципиальным же вопросам церковно- государственных отношений патриарх и Синод неоднократно высказывались в своих обращениях к Советскому правительству, а также к пастырям и мирянам Православной Церкви.

Большинство обращений и ходатайств Собора к советскому руководству в первой половине 1918 г. в основном сводились к предложениям правительству отказаться от осуществления декрета 23 января 1918 г. и пересмотреть свою религиозную политику. С осени 1918 г. — начала 1919 г. как Высшее церковное управление, так и в целом духовенство на местах все более решительно требовали от государственных органов точного выполнения положений именно декрета об отделении церкви от государства и других актов, принятых властью в религиозной сфере. Фактически это означало постепенный отход церковных кругов от бойкота религиозной политики государства, который, как показал опыт первых месяцев 1918 г., в условиях кровавой междоусобицы неизбежно вел к усилению противостояния Церкви и Советской власти и ненужным жертвам со стороны духовенства и верующих.

Отход о бойкотирования советской религиозной политики особенно усилился после принятия Накромюстом 3 января 1919 г. циркуляра по вопросу об отделении церкви от государства, опубликованного в «Известиях» 5 февраля того же года. Если в первой половине 1918 г. ВЦУ призывало «епархиальные начальства», управления монастырей и приходское духовенство в целом не следовать принятым богоборческой властью директивам и актам в отношении религии и церкви, то после циркуляра НКЮ, опубликованного 5 февраля 1919 г., Синод и Высший Церковный Совет уже рекомендовали священнослужителям как лучше отстаивать интересы Церкви на основе формировавшегося советского законодательства. Просьбы и даже требования церковных кругов к местным властям хотя бы выполнять «без перегибов» и нарушений принятые Советским правительством декреты и акты в отношении Церкви свидетельствовали о фактическом признании священнослужителями, выступавшими с подобными обращениями, новой власти и обязывали последних со своей стороны подчиняться ее распоряжениям. Примечательно, что в ответ на запросы некоторых епархиальных советов летом 1919 г. о взаимоотношениях с органами местной власти ВЦУ рекомендовало «пройти зарегистрирование местной гражданской властью».

Официальную позицию высшего церковного руководства по отношению к Советскому государству и основным общественно-политическим событиям отражали, прежде всего, определения Собора и послания патриарха. Стремление сохранить политический нейтралитет Церкви в гражданской войне нашло отражение в неоднократных призывах патриарха и Собора ко всем враждовавшим сторонам проявить милосердие, покончить с братоубийственной войной. Патриарх отказался благословить братоубийство, от кого бы оно ни исходило, разделять паству, которая была в рядах воюющих сторон. Принцип аполитичности разделяли авторитетные иерархи РПЦ, среди которых наиболее последовательным приверженцем этого принципа был митрополит Петроградский Вениамин (Казанский).

Окончательно и определенно позиция аполитичности и гражданской лояльности Русской Православной Церкви по отношению к Советской власти была высказана в патриаршем послании от 8 октября (25 сентября) 1919 г., в котором Тихон призвал духовенство не подавать «никаких поводов, оправдывающих подозрительность Советской власти» и подчиняться «ее велениям». На территории, контролировавшейся Советской властью, епископат в целом принял к исполнению патриарший указ о невмешательстве Церкви в политическую борьбу. Следует отметить, что принцип аполитичности был характерен не только для патриаршего послания, но и постановлений Синода и Высшего Церковного Совета, принятых в то время по текущим делам.

Однако позиция высшего церковного руководства не встретила понимания в Советском правительстве. Особенно резкими и нереалистичными были оценки ответственных сотрудников VIII отдела НКЮ — П. А. Красикова, М. В. Галкина, И. А. Шпицберга, полагавших, что «общая линия церковной политики» не изменилась «хотя бы на йоту», а все заявления высшего церковного руководства о позиции аполитичности и нейтралитета в гражданской войне являются лишь политическим маневром для «передышки в борьбе с Советской властью». В соответствии с таким подходом ликвидационный отдел издал циркуляры, ущемлявшие ряд функций иерархии и епархиальных советов в решении внутрицерковных вопросов.

Важно подчеркнуть, что основное место в разрушении административного аппарата и иерархической организации Церкви властные органы отводили парализации деятельности Высшего церковного управления. Исходя из этой установки, ВЧК с конца 1919 г. усилила давление на органы высшей церковной власти, арестовывая их членов и противодействуя реализации некоторых решений ВЦУ, принятых, что следует отметить, по внутрицерковным вопросам. В официальной печати не прекращались нападки на высшую церковную власть.

В наступлении на Церковь в 1917–1922 гг. Советское правительство давало ему развиться до крайних пределов. Гонения на Русскую Православную Церковь как на «часть старой буржуазной государственной машины» начались с первых же недель новой власти. В результате открытого антицерковного похода РПЦ оказалась расколотой и лишенной канонического возглавления, ее управление было расстроено, резко сужена и, в определенном смысле, деформирована деятельность, существенно подорвано материально-финансовое положение, на долгие годы приостановлен процесс обновления и возрождения церковной жизни, начавшийся после Февральской революции 1917 г. Таким образом, 1917–1922 годы являются переломными, ключевыми в новейшей истории Русской Православной Церкви.

Первый период антирелигиозного наступления — «штурма и натиска», как называл его, оценивая в целом, Ем. Ярославский, нанеся ощутимый удар по институциональной Церкви, не принес тех результатов в преодолении религиозности населения, на которые рассчитывали вдохновители и организаторы антицерковных кампаний. В этом отношении наступление 1917–1922 гг. нельзя считать вполне удавшимся. По меткому замечанию Н. Зернова, «после ареста патриарха в мае 1922 г. и казни многих епископов и священников правительству удалось подорвать церковное управление, но оно не смогло уничтожить тягу к вере русского народа». Вероятно, гонители религии не учли одно обстоятельство — чем больше преследований испытывают последователи той или иной религиозной конфессии, тем больше вокруг них создается ореол мученичества, способствующий лишь укреплению гонимой веры.

В начале 1922 г. ЦК РКП(б) в одном из своих циркуляров отмечал, что «не сокращается число верующих, идет рост религиозных организаций, в массах сохраняется громадный интерес к религии». Опросы и исследования, проведенные в тот период Агитпропом ЦК РКП(б) по 29 губернским партийным организациям, показали высокую религиозность даже среди коммунистов.

[1] Алексеев В.А. Иллюзии и догмы. М., 1991; Васильева О.Ю. Русская православная церковь и советская власть в 1917 – 1927 гг. //Вопросы истории. 1993. №8; Вострышев М. Патриарх Тихон. М., 1995; Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в ХХ веке. М., 1995.
[2] Введенский А.И. протоиерей. Церковь и государство. Очерк взаимоотношений церкви и государства в России 1918 – 1920 гг. М., 1923; Красиков П.А. На церковном фронте (1918 – 1923). М., 1921; Брихничев И. Патриарх Тихон и его церковь. М., 1923; Кандинов Б.П. Религиозная контрреволюция 1918 – 1920 гг. и интервенция (очерки и материалы). М., 1930; Кагорницкий А. Церковь в борьбе с социалистическим строительством. М., 1939; Плаксин Р.Ю. Тихоновщина и ее крах. Л., 1987.
[3] Цыпин В., протоиерей. Русская Церковь (1917 – 1925). М., 1995. С.156-157.
[4] Акты святейшего Тихона, патриарха Московского и всея России, позднейшие документы, переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917 – 1943. /Сост. М.Е. Губонин. М., 1994.
[5] РГИА. Ф. 831. Оп. 1. Д. 25. Л. 129 – 133об.
[6] История Русской Православной Церкви: От восстановления патриаршества до наших дней. /Под общей ред. Данилушкина М.Б. СПб., 1997. Т. 1. 1917 – 1970. С. 143 – 144.
[7] Голубцов Г.С., протоиерей. Поездка на Всероссийский Церковный Собор //Российская церковь в годы революции (1917 – 1918): Сборник. М., 1995. С. 121 – 289.

ВРЕМЕННЫЕ ЦЕРКОВНЫЕ УПРАВЛЕНИЯ
НА ТЕРРИТОРИЯХ, ЗАНЯТЫХ БЕЛЫМИ

Целью предлагаемого Вашему вниманию доклада является, проанализировав деятельность временных церковных управлений на территориях страны, занятых во время гражданской войны белыми, конкретизировать и уточнить взаимоотношения между этими церковными учреждениями и белыми правительствами, и, прежде всего, выяснить способность ВВЦУ оказать эффективную поддержку Белому движению. Основное внимание уделено Высшему временному церковному управлению на юго-востоке России, деятели которого (например, владыки Антоний Храповицкий, Евлогий Георгиевский, Платон Рождественский, Вениамин Федченков, протопресвитер Г.И. Шавельский, профессор протоиерей С.Н. Булгаков и др.) сыграли важную роль в церковной жизни периода революционных потрясений, а также в ее организации за рубежом.

Официальные сообщения о деятельности временных Высших церковных управлений (далее – ВВЦУ) содержатся в епархиальной печати, продолжавшей выходить и в условиях гражданской войны на тех территориях, которые были заняты белыми («Кубанский церковный вестник», «Тобольские епархиальные ведомости», «Енисейские епархиальные ведомости» и т.д.).

Влияние гражданской войны на положение церковных организаций и духовенство особенно сказалось на территории, которая неоднократно переходила из одной противоборствующей стороны к другой. Определенный интерес в связи с этим представляют подготовленные к изданию Ю.Г. Фельштинским материалы «Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, состоящей при Главнокомандующем Вооруженными Силами на юге России», которые хранятся в архиве НТС во Франкфурте и в архиве Гуверовского института при Стэндфордском университете в Калифорнии.[1] Эта комиссия, согласно положению, утвержденному 4 апреля 1919 г. генералом А.И. Деникиным, руководствовалась уставом уголовного судопроизводства 1914 г., а ее протоколы имели силу следственных актов. Собранные комиссией материалы полны подробностей о надругательствах над христианскими святынями, насилиях и терроре в отношении православных священнослужителей.

При работе над темой доклада привлечена также мемуарная литература. Некоторые из этих мемуаров следует охарактеризовать особо. При анализе таких аспектов деятельности ВВЦУ, как взаимоотношения с Белым движением и, в частности, способность их эффективно поддержать это движение, в докладе впервые специально приведены воспоминания активных деятелей временных Высших церковных управлений – протопресвитера Г.И. Шавельского и митрополита (в данный период – епископа) Вениамина (Федченкова). В их мемуарах большое внимание уделено вопросам, связанным с положением Церкви на занятых белыми территориях.

«Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота» Г.И. Шавельского впервые вышли в 1954 г. в нью-йоркском издательстве Чехова. Они написаны человеком несомненно одаренным и умным, со смелыми и независимыми суждениями. В последние годы перед революцией 1917 г. в силу своего служебного положения Г.И. Шавельский находился в высших эшелонах власти, имел доступ к царской семье, министрам и членам Св. Синода, в работе которого сам принимал участие. 27 ноября 1918 г. приказом генерала А.И. Деникина он был назначен «протопресвитером Добровольческой армии и флота» и затем выступил одним из инициаторов оформления Высшего временного церковного управления на юго-востоке России. Критически, порой в весьма резких выражениях протопресвитер оценивал религиозно-нравственный уровень Белого движения и представителей «духовно окормлявшего» его военного духовенства. Большое внимание Г.И. Шавельский уделял рассказу о настроениях местного православного духовенства, оказавшегося в тылу белых. Следует отметить, что Г.И. Шавельскому все же не удалось избежать некоторой идеализации работы ВВЦУ при сравнении с деятельностью Высшего Церковного Совета при патриархе Тихоне.[2]

Если воспоминания протопресвитера Г.И. Шавельского в целом давно известны исследователям, то мемуары митрополита Вениамина (Федченкова) «На рубеже двух эпох», долгие годы хранившиеся в Псково-Печерском монастыре, в котором Вениамин жил на покое с 1958 г., были изданы лишь в 1994 г. Являясь представителем ВВЦУ в Совете министров при бароне П.Н. Врангеле, возглавив затем по предложению последнего военное духовенство «Русской армии» (так стали называться остатки «Вооруженных сил юга России»), епископ Севастопольский Вениамин был свидетелем крушения «белого дела» в России. На страницах своих мемуаров он представил ряд ценных наблюдений и фактов о попытках ВВЦУ «сделать что-нибудь внушительное, особое для поднятия духа армии и населения».[3] Важно подчеркнуть, что оба активные деятеля ВВЦУ – протопресвитер Г.И. Шавельский и митрополит Вениамин, размышляя о причинах и следствиях междоусобицы, постигшей страну, и о позиции Православной Церкви в тот период, в разное время и независимо друг от друга пришли к общему выводу, что РПЦ не имела серьезного авторитета и не могла оказывать влияние на Белое движение, чтобы воодушевить к борьбе его участников.

Сведения о состоянии Церкви на территориях, занятых белыми, пополняют и другие, использованные при работе над данной темой, воспоминания священнослужителей и активных мирян (например, митрополита Евлогия Георгиевского[4] и т.д.).

В условиях гражданской войны, перекроившей своими фронтами почти всю территорию бывшей Российской империи, при невозможности регулярной связи с церковным центром, находившимся в Москве, в различных областях страны, занятых белыми армиями, стали возникать органы церковного управления, временно осуществлявшие власть над несколькими епархиями. Еще до известного постановления патриарха Тихона и Синода от 18 (5) мая 1920 г. о предоставлении епархиальным архиереям права решать на местах церковные дела (даже те, которые раньше входили в компетенцию Синода) в случае прекращения связи с Высшим церковным управлением, в Сибири и на юге России были созданы временные органы по управлению епархиями, не имевшими связи с центром.

Первым было образовано сибирское временное Высшее церковное управление (далее — ВВЦУ). В ноябре 1918 г. в Томске состоялось Сибирское церковное совещание, в котором участвовали 13 архиереев, возглавлявших епархии Поволожья, Урала, Сибири и Дальнего Востока, а также 26 членов Всероссийского Собора из духовенства и мирян, оказавшихся на этой территории, не подконтрольной Советской власти и занятой впоследствии войсками адмирала А. В. Колчака. Почетным председателем совещания был избран митрополит Казанский Иаков (Пятницкий), а председателем — архиепископ Симбирский Вениамин (Муратовский). В обращении к пастве участников совещания отсутствовали политические оценки положения в стране, а сам созыв совещания объяснялся тем, что вследствие гражданской войны «Сибирь и весь восток православной России оказался отрезанным от Москвы и пребывающих в ней Всероссийского святейшего патриарха и при нем Высшего церковного управления. Прекращение общения со святейшим патриархом для нас началось с мая месяца настоящего года и неизвестно, когда оно может быть восстановлено...» Исходя из необходимости организации и регулирования церковной жизни на этих территориях, отрезанных от высшей церковной власти, совещание образовало Высшее временное церковное управление (ВВЦУ) во главе с архиепископом Омским Сильвестром (Ольшанским). Руководящее ядро в ВВЦУ Сибири помимо председателя составляли: епископ Уфимский Андрей (Ухтомский), архиепископ Симбирский Вениамин и профессор П. А. Прокопьев.

Совещание также постановило, что ВВЦУ «учреждается впредь до соединения и восстановления отношений с патриархом», которому оно обязано дать отчет по прекращении своей деятельности. По мнению М. Л. Зеленогорского, окончательно ВВЦУ было оформлено лишь на Сибирском Поместном Соборе, состоявшемся в Омске после Колчаковского переворота, когда было свергнуто правительство членов Учредительного собрания.

По настоянию «Верховного правителя Сибири» А. В. Колчака местонахождение ВВЦУ было определено в Омске и оно «сношалось с правительством не непосредственно, а через министра исповеданий», которому вменялось в обязанность «направлять деятельность ВВЦУ». А. В. Колчак, разделявший идею устройства в России государства на теократических началах, рассчитывал, что Православная Церковь, соединенная с авторитарной системой власти, близкой настроениям русского крестьянства, поможет ему стабилизировать и контролировать политическую ситуацию в Сибири. Адмирал полагал, что идея защиты православия и исконных духовных национально-патриотических традиций может привлечь на его сторону не только крестьянство, но и всю нацию. В связи с этим он говорил: «Ослабла духовная сила солдат. Политические лозунги, идеи Учредительного собрания и неделимой России больше не действуют. Гораздо понятнее борьба за веру, а это может сделать только религия».

По подсчетам новосибирского историка И. Эйнгорна, из 3,5 тыс. священнослужителей, находившихся на территории, занятой войсками адмирала А.В. Колчака, около 2 тыс. человек составляло военное духовенство, бывшее в армии «сибирского правителя». В атеистической литературе сложилось искаженное представление о так называемых «полках Иисуса и Богородицы», создание которых приписывалось сибирскому ВВЦУ и, в частности, епископу Уфимскому Андрею. Важно подчеркнуть, что миф о боевых частях монахов и священников был создан уже после окончания гражданской войны, а в 1919 г. журнал «Революция и церковь» писал об этих полках как об обычных военных формированиях, отличавшихся от других подразделений нашитым на мундире восьмиконечным крестом: «Солдаты этих полков, как описывают очевидцы, наряжены в особую форму с изображением креста. Впереди полков идут (неизвестно добровольно или в порядке мобилизации) с пением молитв и лесом хоругвей облаченные в ризы и стихари служители культов. Состоят эти полки из наиболее темных, фанатично настроенных солдат колчаковской армии».

Таким образом, это был лишь один из элементов белой пропаганды, пытавшейся вдохновить солдат с помощью религии. Поскольку христианскому духовенству воспрещено владение оружием, церковная печать рассматриваемого периода не преминула бы так или иначе осветить боевые действия клира. Однако в церковной прессе содержались лишь сведения о проповеднических отрядах, руководимых главой ВВЦУ архиепископом Омским Сильвестром.

К концу 1919 г., когда Красная Армия теснила колчаковцев все дальше вглубь Сибири, ВВЦУ переместилось в Иркутск и действовало здесь до 20 января 1920 г. После разгрома войск Колчака части членам ВВЦУ удалось эмигрировать в Шанхай и Харбин (впоследствии они примкнули к Карловацкому Синоду), другие же, как например, архиепископ Омский Сильвестр, архиепископ Симбирский Вениамин и епископ Уфимский Андрей остались на родине и были арестованы в феврале 1920 г. в Новониколаевске. Их обвиняли в пособничестве Белой Армии и антисоветской пропаганде. Вскоре же после ареста, 26 февраля архиепископ Сильвестр умер, а архиепископ Вениамин и епископ Андрей выступили с заявлением, в котором писали: «Мы не способны ни по характеру нашей церковной деятельности, ни по личным нашим наклонностям ни к какой противоправительственной ни явной, ни тем более тайной агитации и к существующей власти относимся вполне лояльно, почему и обращаемся с просьбой о нашем освобождении и прекращении наших дел». На основании этого заявления дело епископов было прекращено. Епископ Андрей был освобожден из-под стражи и «направлен в Уфу с тем, чтобы он там находился под надзором своих верующих, которые в случае нарушения принятых на себя обязательств, будут отвечать как соучастники».

Инициатором оформления Высшего временного церковного управления на юго-востоке России выступил протопресвитер военного и морского духовенства Г. Шавельский. Характеризуя положение Православной Церкви на юге России в конце 1918 — начале 1919 гг., он отмечал, что «высшей церковной власти в крае не было. Связь с патриархом порвалась Каждая епархия жила своей жизнью. Вопросы, превышающие компетенцию епархиальной власти, или решались на свой страх епископами, или оставались без последствий... Получалось странное явление: огромная территория, почти весь юго-восток России с несколькими епархиями оказалась без высшей церковной власти, которая одна могла бы и направлять, и исправлять церковную жизнь».

Эти аргументы были положены в основу доклада Г. Шавельского А.И. Деникину в начале февраля 1919 г. «о необходимости организовать высшую церковную власть». 2 марта А. И. Деникин подписал письмо на имя архиепископа Донского Митрофана (Симашкевича), которого он просил «созвать совещание из епископов территорий [имеется в виду территория, занятая Добровольческой армией. — А. К.] и членов епархиальных советов по два от каждой территории». Г. Шавельский, с согласия А. И. Деникина, сообщил архиепископу Митрофану, что, кроме указанных в письме от 2 марта лиц, «следует вызвать на совещание еще всех, пребывающих в Одессе, архиереев и членов Всероссийского Церковного Собора, находящихся на территории, занятой Добровольческой армией». Однако предполагавшееся в Новочеркасске совещание не состоялось — в городе разразилась эпидемия тифа и не было свободных помещений для его участников.

Совещание удалось провести лишь в конце апреля 1919 г. в Екатеринодаре, в помещении Кубанского епископа Иоанна. В нем участвовали: митрополит Одесский Платон (Рождественский), архиепископы Таврический Димитрий (Абашидзе) и Екатеринославский Агапит (Вишневский), протопресвитер Г. Шавельский, а также члены Всероссийского церковного Собора (например, князь Е. Н. Трубецкой) и другие известные священнослужители и общественные деятели. Совещание постановило «признать неотложно необходимым учреждение органа Высшего церковного управления на территории действий Добрармии» и обратилось к старейшему архиепископу Ставропольскому Агафодору (Преображенскому) с просьбой «созвать областной церковный Собор в самый ближайший срок».

Этот Собор было решено составить «из всех находящихся на территории Добровольческой армии епископов и членов Всероссийского церковного Собора, присоединив к ним по 4 члена от каждого епархиального совета, как уже выбранного епархиями для завершения церковных дел». Кроме того, было решено включить в состав Собора 5 делегатов от военного духовенства, а также представителей «от командования Вооруженными Силами юга России». Совещание также просило Главнокомандующего Вооруженными Силами юга России А. И. Деникина «ассигновать на расходы 50 000 рублей». С 3 мая в Екатеринодаре под председательством протопресвитера Г. Шавельского начались заседания Предсоборной комиссии, подготовившей, по выражению ее председателя, «весь материал для соборной работы».

Перед открытием Собора в мае 1919 г. из Екатеринодара начал свое шествие по Кубани многолюдный и красочный крестный ход. Основное постоянное ядро его составляли 200–500 человек, к которым в станицах и городах примыкали и сопровождали до следующего населенного пункта тысячи людей. Этот крестный ход обошел 17 крупнейших станиц с населением в несколько тысяч человек каждая, 2 монастыря, десятки церквей.

Примечательно, что крестный ход не сопровождался никакими политическими лозунгами и призывами. Епархиальные власти рассматривали его предназначение в том, чтобы «нести народу мир, духовный покой и моральное объединение враждующих между собой партий». По просьбе епархиальных властей Кубанский атаман разослал по станицам следующий приказ: «1) Народная душа измучена всеми пережитыми ужасами политической борьбы. Она жаждет найти себе духовное утешение. 2) Такое утешение дух человека может найти только в религии. 3) Отцы миссионеры подняли на себя великий подвиг пойти по всей Кубани со святынями и проповедью мира и братского объединения. 4) Народ и власть должны пойти им навстречу в этом великом святом деле и оказывать им радушный прием и всяческое содействие в деле проведения в народе добрых начала христианской нравственности».

19 мая в Ставрополе открылся церковный Собор, заседания которого продолжались до 24 мая 1919 г. В Соборе участвовали епархиальные и викарные епископы, клирики, миряне по выборам от Ставропольской, Донской, Кубанской, Владикавказской и Сухумо-Черноморской епархий, члены Всероссийского Поместного Собора, оказавшиеся на территории, занятой войсками генерала А. И. Деникина, а также представители от военного духовенства и командования Вооруженными Силами юга России. Своим председателем Собор избрал архиепископа Донского Митрофана. Товарищами председателя были избраны архиепископ Димитрий, протопресвитер Г. Шавельский и князь Е. Н. Трубецкой.

Приветствуя «Поместный собор юга России, подымающий меч духовный против врагов Родины и Церкви», генерал А. И. Деникин выразил надежду, что Церковь будет освобождена от большевистского плена. Следует, однако, отметить, что некоторые обращения к Собору, носившие откровенно шовинистический погромный характер, были отвергнуты большинством его членов. Так, не получило поддержки составленное членами Екатеринодарского братства Святого Креста во главе с протоиереем В. Востоковым воззвание, в котором предлагалось «объявить по войскам зов бороться прежде всего за гонимую Святую Церковь и за спасение распятой революцией России от жестокого ига еврейско-масонских организаций».

Принятое Собором обращение к всероссийской пастве выражало позицию прямой поддержки Белого движения. «Героическое, победоносное движение к центру России Добровольческой армии, казачьих войск, — подчеркивалось в этом обращении, — поддерживаемое мощным, неудержимым движением войск адмирала Колчака, генерала Юденича и славных западных союзников русского народа, вселяет в души всех верующих русских людей чувства горячего упования с Божией помощью скорого избавления наших братьев, тяжко страдающих под игом большевизма в центральных губерниях России».

«Считаясь с невозможностью непосредственных сношений освобожденных местностей с патриархом Тихоном», Собор решил «впредь до восстановления правильных деловых сношений с патриархом Тихоном, Священным Синодом и Высшим Церковным Советом установить Временное церковное управления для епархий, уже освобожденных и постепенно освобождаемых Вооруженными Силами на юге России». В этом решении Собора также подчеркивалось, что «Временное высшее церковное управление сим получает всю полноту церковной власти в указанной местности и пользуется ею, пока не состоится... освобождение нашего святейшего патриарха Тихона, коему и будет дан отчет во всем совершенном от его имени на благо святой нашей матери — Православной Российской Церкви».

В ВВЦУ Собором были избраны: председателем архиепископ Донской Митрофан, товарищем председателя — архиепископ Таврический Димитрий, членами: протопресвитер Г. Шавельский, профессор-протоиерей А. П. Рожденственский, граф В. В. Мусин-Пушкин и профессор П. В. Верховский. По сведениям протоиерея В. Цыпина, членом ВВЦУ также являлся епископ Таганрогский Арсений (Смоленец). «На Соборе самый вопрос о бытии ВВЦ, — вспоминал протопресвитер Г. Шавельский, — вызвал несравненно меньше споров и трений, чем другой, попутный вопрос: где быть ВВЦУ». Сам Г. Шавельский «считал важным, чтобы ВВЦУ было там, где Главнокомандующий. Это необходимо было для возвышения власти последнего, а следовательно, и для прочности ее». Принятое Собором определение фактически означало, что «ВВЦУ будет там, где захочет Главнокомандующий». Первые заседания Высшего временного церковного управления «происходили в Екатеринодаре, с переходом же ставки в Таганрог — иногда в Таганроге, чаще же в Новочеркасске».

Заседания ВВЦУ проходили ежемесячно и длились по 3–4 дня. По свидетельству Г. Шавельского, главное внимание ВВЦУ было обращено «на устроение и усовершенствование разных сторон церковной жизни», касавшихся богослужения, проповеди, переустройства учебного и воспитательного дела в семинариях и т. п., «а прочим делам отводилось второстепенное место, наградным же — последнее». Большая часть указов ВВЦУ была принята по инициативе и при активном участии профессора Ростовского университета П.В. Верховского.

Сравнивая работу дореволюционного Синода, Высшего Церковного Совета при патриархе Тихоне и Высшего временного церковного управления, в которых Г. Шавельскому поочередно довелось заседать (в Синоде полтора года и полгода в ВЦС), протопресвитер считал, что наибольшее удовлетворение он получил от своего участия в ВВЦУ под председательством 73-летнего архиепископа Донского Митрофана. «Наш председатель, — вспоминал Г. Шавельский, — сразу же внес в заседания ВВЦУ спокойствие, серьезность и деловитость, а мы все прониклись самым искренним и глубоким к нему уважением. Между членами ВВЦУ сразу установились драгоценные для дела: солидарность, единодушное доверие друг к другу, не нарушавшееся ни разу за время его существования, хотя камней преткновения на его рабочем пути было много».

В конце августа 1919 г. в Таганрог прибыл освобожденный под давлением союзников из польского плена Киевский митрополит Антоний (Храповицкий). Он был включен в состав юго-восточного ВВЦУ в качестве его почетного председателя. По свидетельству Г. Шавельского, «вступление митрополита Антония в состав ВВЦУ не изменило ни курса, ни характера деятельности последнего». Вскоре митрополит уехал в Киев на свою архиерейскую кафедру и фактически до декабря 1919 г. не принимал никакого участия в работе почетно возглавляемого им учреждения.

В начале декабря 1919 г. при ВВЦУ был учрежден беженский комитет «для попечения о бежавших с севера священнослужителей, теперь наводнивших Дон и Кубань». В январе 1920 г. только в одном Кавказском монастыре (Кубанская епархия) их собралось около 120 человек. Положение большинства из них было трагическое. Они бежали, бросив все свои пожитки, и теперь нуждались во всем. На помощь беженцам-священнослужителям Главнокомандующий «русскими освободительными силами на юге России» генерал А. И. Деникин выделил в декабре 1919 г. 1 млн 800 тыс. рублей, которые были переданы в церковно-беженский комитет при ВВЦУ. К январю 1920 г. почти половина этой суммы — 800 тыс. рублей — была роздана архиереям, в то время как «рядовым» священнослужителям указанный комитет выдавал весьма скудные единовременные пособия: «семейным священникам... лишь по 1000 руб., а одиноким по 500 руб.» В уже упоминавшемся Кавказском монастыре беженцам-священникам было отведено помещение с выбитыми стеклами, без отопления. Подобными примерами Г. Шавельский невольно опроверг свое же утверждение о «принципиальности» в работе ВВЦУ, «в силу которой главное внимание обращалось на общецерковные нужды», а не на личные интересы священноначалия.

Особое место в деятельности ВВЦУ занимали меры по поддержке Белого движения. По замечанию Г. Шавельского, юго-восточное Временное высшее церковное управление опередило все общественные выступления в том, что оно первое поддержало А. И. Деникина в его стремлении признать адмирала А. В. Колчака «Верховным правителем». На заседании 4 июня 1919 г. оно постановило: «Поминать на всех богослужениях во всех церквах, после Богохранимой Державы Российской, Благоверного Верховного Правителя».

Кроме беженского комитета при ВВЦУ в 1919 г. также был образован церковно-общественный комитет во главе с архиепископом Евлогием (Георгиевским). Как показывает само название комитета, ему предстояла «разработка назревших вопросов церковно-общественной жизни и осуществление их».

Основной вопрос в то время, по воспоминаниям Г. Шавельского, состоял в том, «как остановить все растущее под влиянием наших неудач на фронте разложение тыла». В первой половине января 1920 г. архиепископ Евлогий на совещании из наиболее видных священнослужителей, находившихся тогда в Екатеринодаре, поставил задачу «содействовать успокоению все более волнующегося Кубанского казачества», на которого «теперь возлагали последние надежды». Совещание приняло решение разослать проповедников по разным станицам и, в первую очередь, в сборные мобилизационные пункты. Для этой цели были намечены способные проповедники. Но на другой день почти все избранные отказались, сославшись на нездоровье или на семейные обстоятельства. «В действительности же они, — вспоминал Г. Шавельский, — учли все неблагоприятные обстоятельства, с которыми соединялось проповедническое странствие по станицам: ...казачество было возбуждено против Добровольческой армии, деморализовано грабежами на фронте, прониклось революционной психологией и враждебно относилось ко всякому, кто пытался склонить его на другую сторону. Само собой, что призыв проповедника к защите фронта и к самопожертвованию мог сопровождаться не радостными для него возможностями».

Однако сам Г. Шавельский все же предпринял в конце января — начале февраля проповедническую поездку по некоторым станицам Кубани. «Была ли какая-либо польза от этой моей поездки?» — спрашивал себя протопресвитер много лет спустя и отвечал, «что не было никакой... моя поездка была, быть может, самоотверженным..., но бесполезным исполнением долга».

Г. Шавельский сделал из этой поездки и другой, весьма примечательный вывод, что местное Кубанское духовенство в массе своей было равнодушно к политике вообще и, в частности, к патриотическим призывам белых. Кроме того, даже если бы это духовенство и захотело помочь белым, оно было неспособно оказать нужное для Добровольческой армии влияние на станичников. «Сытое сверх меры, — вспоминал протопресвитер о Кубанском духовенстве, — обеспеченное всякими благами, оно, за немногими исключениями, не шло дальше требоисправлений в совершении богослужений. Проповедь, духовное и вообще культурное воздействие на паству, — это как будто не входило в круг обязанностей станичных священников, оправдывавшихся большим количеством работы, т. е. треб».

Как и в царской армии, в «Вооруженных Силах юга России» имелись военные священники. По данным Б. П. Кандидова, уже к началу 1919 г. в армии генерала А. И. Деникина было более 500 священнослужителей. Они не только несли службу как армейские священники, часть их участвовала в походах и боевых операциях в качестве военных командиров. Анализ мемуаров Г. Шавельского, вступившего 27 ноября 1918 г. в должность «протопресвитера Добровольческой армии и флота», позволяет существенно скорректировать эти сведения.

«Прямого дела по моей должности, — вспоминал протопресвитер, — было очень мало. Число священников в армии не превышало 50. Ездить по фронту не представлялось никакой возможности, так как части были очень разбросаны и раздроблены. Но косвенного дела оказалось уйма. Я в Добровольческой армии стал единственной инстанцией..., к которой обращались со всеми недоразумениями, сомнениями, неурядицами, касавшимися церковного дела». Подведомственные Г. Шавельскому 50 армейских священников не могли оказать заметного влияния на разлагавшийся в результате «грабежей, спекуляции, нахальства и бесстыдства дух армии». Подробно описывая эти «печальные явления» в главах с характерными названиями «Недуги Добровольческой армии» и «Закат Добровольческой армии», протопресвитер отмечал широко распространенное в офицерской среде индифферентное отношение к вере и Церкви. Так, на собрании Союза офицеров тыла и фронта 5 марта 1920 г. в Новороссийске слово было предоставлено митрополиту Антонию. Офицеры слушали его «небрежно; некоторые повернувшись к нему спиной, закурили папиросы».

По наблюдению Г. Шавельского, «общее развращение» дошло до того, что даже некоторые военные священники участвовали в спекуляции, «остановить которую не было возможности». Вызванный к протопресвитеру в связи с обвинением в спекуляции бывший священник 2-го конного полка Кир Жевахов цинично спросил Г. Шавельского: «Да вас-то что удивляет? Размер суммы? У меня теперь есть более двух миллионов рублей. В июле я взял двухмесячный отпуск, купил в Петровске две тысячи пудов керосину, по 100 рублей за пуд. Этот керосин отвез в Чугуев и продал там по 800 рублей пуд».

Объясняя причины слабого влияния Временного высшего церковного управления на ситуацию на юге России, Г. Шавельский писал: «Недостаток средств, невозможность без средств организовать нужные исполнительные органы, наконец, краткость времени существования ВВЦУ [всего 8 месяцев. А. К.] не позволили ему развернуться, как хотелось бы, и достичь всех нужных результатов».

После взятия советскими войсками 8 января 1920 г. Ростова-на-Дону «ВВЦУ лишилось почти всех членов, ибо архиепископ Митрофан, епископ Сергий и профессор Верховский остались на местах, первый в Новочеркасске, второй в Таганроге, третий в Ростове, а проф. прот. Рождественский, тяжко больной, был эвакуирован, граф же Мусин-Пушкин выбыл в Крым». Остались только протопресвитер Г. Шавельский и митрополит Антоний, выехавший в начале декабря 1919 г. в Екатеринодар для управления Кубанской епархией. После поражения войск А. И. Деникина Г. Шавельский выехал в Болгарию. Россию также покинули архиепископ Евлогий и ряд других архиереев, находившихся в разгар гражданской войны на юге страны.

После эвакуации белых в Крым ВВЦУ, бывшее на грани распада, возродилось в значительно обновленном составе при правительстве барона П. Н. Врангеля. В ВВЦУ вошли: архиепископ Таврический Димитрий (Абашидзе), архиепископ Полтавский Феофан (Быстров), епископ Севастопольский Вениамин (Федченков), ставший представителем ВВЦУ в Совете министров при бароне П. Н. Врангеле, и известный ученый-экономист и богослов, профессор-протоиерей С. Н. Булгаков. По сведениям В. А. Алексеева, с марта 1920 г. этот орган возглавлял архиепископ Таврический Димитрий. По другим сведениям, председателем указанного состава ВВЦУ являлся митрополит Антоний (История Русской Православной Церкви: От восстановления патриаршества до наших дней. СПб., 1997. Т. 1. С. 589).

С отставкой А. И. Деникина и назначением на пост Главнокомандующего Русской Армией (так стали называться остатки «Вооруженных Сил юга России») П. Н. Врангеля епископ Вениамин в ответ на предложение последнего согласился возглавить военное духовенство. ВВЦУ назначило владыку «епископом армии и флота».

По воспоминаниям Вениамина, возведенного впоследствии в сан митрополита, за шесть месяцев правления Врангеля в Крыму ВВЦУ несколько раз пыталось «сделать что-нибудь внушительное, особое для поднятия духа». «Прежде всего выписали Курскую чудотворную икону Божией Матери... Когда пароход прибыл в Севастополь, то навстречу иконе вышел чуть ли не весь город, человек около семисот тысяч, преимущественно рабочие люди. Подъем был необычайный!» Сначала икону принесли в Большой дворец — резиденцию П. Н. Врангеля, а потом начались службы по всем храмам. Затем икону повезли в Ялту и другие города. «Народ массами встречал ее».

Вениамин так объяснял в своих мемуарах этот религиозный подъем: «За три года революции люди намучились и хотели чуда». Однако на фронте, куда икона была доставлена в отдельном вагоне, у солдат, «среди которых теперь были уже и мобилизованные селяки, и даже пленные красноармейцы», появление чудотворной иконы не вызвало ожидавшегося подъема боевого духа.

Вторым важным событием в религиозной жизни были так называемые «дни покаяния». По постановлению ВВЦУ на 25 (12) — 27 (14) сентября 1920 г. было назначено всеобщее покаяние в грехах. «Эти три дня, — вспоминал владыка Вениамин, — в городе Севастополе денно и нощно... шли богослужения и исповеди. А на праздник Воздвижения Креста Господня причащались. Настроение было молитвенно покаянным. Но к концу этих дней я получил от какого- то ревнителя благочестия жалобное письмо: «Владыка, где же наше начальство? Почему никого не видно в храмах? Неужели лишь рабочим нужно каяться, а не им?» Дни покаяния — одна из примет церковной жизни того времени. Они проводились также и в городах советской России — Москве, Петрограде и др. Например, в некоторых петроградских храмах богослужение во время особых дней покаяния в 1918 г. продолжалось всю ночь и завершалось под утро общей исповедью всех присутствовавших.

Особая роль в «днях покаяния» отводилась распространению среди «мирян и воинства», в том числе и красноармейцев, написанного С. Н. Булгаковым «Послания Временного высшего церковного управления на юго-востоке России православному русскому народу», в котором, в частности, говорилось: «Многими тяжкими грехами осквернился народ наш в недобрые годины мятежного лихолетья и смуты: бунт и измена, пролитие крови и братоубийство, безбожие и осатанение, богохульство и кощунство, разбой и лихоимство, зависть и хищение, блуд и растление, празднолюбие и празднословие». Послание осуждало «учение безбожное» и его «лукавых лжеучителей, которые лестью обманули народ, чтобы затем поработить». В заключение послание призывало «всех православных русских людей к покаянию и единению».

В это же время по воспоминаниям Вениамина, «экзальтированный и самомнительный проповедник» протоиерей В. Востоков предложил «устроить грандиозный крестный ход, чуть ли не в миллион человек, и пойти с молитвами на север. И вот тогда-де проснется же совесть, и люди примирятся». «Не крестовый поход врангелевского воинства сокрушит это дьявольское царство, — говорил в одной из проповедей В. Востоков, — а крестный ход всего крымского духовенства, с иконами вместо пушек и хоругвями вместо винтовок... Увидев это священное шествие, красноармейцы, благочестивые русские крестьяне, благоговейно снимут шапки, вонзят штыки в землю и падут ниц перед святыми иконами. Не пролитием крови сокрушится богоненавистная большевистская власть, а силою Креста Господня».

ВВЦУ «благоразумно отвергло этот фантастически-сентиментальный проект». Примечательно, что слух о таком походе «какими-то путями распространился по селам». Некоторые «селяки» спрашивали у владыки Вениамина: будет ли этот крестный ход? «Видимо, измучившись, они хотели, — делал вывод епископ, — какими угодно путями добыть мир. Или хоть помечтать о нем».

После поражения генерала П. Н. Врангеля архиепископ Димитрий остался в России, а два других члена ВВЦу — архиепископ Феофан и возглавлявший военное духовенство епископ Вениамин — эмигрировали. Архиепископ Димитрий, отсидев срок за «контрреволюционную и антисоветскую деятельность», в 1924 г. был освобожден из-под стражи. В конце 1920-х годов он принял схиму под именем Антоний и скончался в возобновленной Киево-Печерской лавре.

Органы печати и пропаганды Белого движения провозглашали, что их армии сражаются за поруганную веру и за отмщение оскорблений церковных святынь. Однако вера христианская, по свидетельствам современников, поругаема была и участниками Белого движения. Епископ врангелевских «армии и флота» Вениамин вспоминал следующее. «Один полковник, командир танка, совершенно спокойно рассказывал, что он был ранен уже четырнадцать раз, а завтра выйдет на сражение первым... Но он в тот вечер, накануне смерти, совершенно открыто, почти цинично насмешливо заявил, что ничуть не верит в Бога. Бывшие с ним офицеры нимало не смутились его заявлению будто и они также думали.

Я, по новости пришел в ужас. Тогда чем же они отличаются от безбожников-большевиков? Выхожу на улицу. Встречается в военной форме солдат — мальчик лет 13–14. Бывали и такие. С кем-то отчаянно грубо разговаривает. И я слышу, как он самой площадной матерной бранью ругает и Бога, и Божию Матерь, и всех святых. Я ушам своим не верю. Добровольцы, белые — и такое богохульство! Боже, неужели прав Рябушинский? "Мы белые большевики, мы погибнем!"

После того, как наша армия заняла северную часть Таврической губернии, я невдалеке от фронта, под прекрасным зеленым бугорком сидел с одним весьма благочестивым офицером... Мы, конечно, говорили о том, что же будет.

И вдруг он сказал такую фразу, я запомнил ее точно:

— Где же нам, маленьким-бесенятам, победить больших бесов — большевиков?

Сам Врангель в приказах твердил, что «святое дело нужно делать чистыми руками». Значит, была же нечисть!

Везде матерная брань висела в воздухе... Генералы говорили, будто бы без этой приправы не так хорошо слушают солдаты их приказания. Да и привычка въелась глубоко в сердце и речь».

Среди участников Белого движения были, конечно, верующие люди, но едва ли не большинство составляли лица, равнодушные к религии. Характеризуя религиозно-нравственное состояние белых, владыка Вениамин писал, что «у многих эта вера была прохладная, как проявление традиции, старого быта ушедшего строя и, конечно, противоположение безбожным большевикам... А попадались и открытые атеисты...»

В своих мемуарах Вениамин признавал, что «авторитет Церкви вообще был слабый... Голос наш дальше храмовых проповедей не слышался. Да и все движение добровольцев было, как говорилось, патриотическим, а не религиозным. Церковь, архиереи, попы, службы, молебны — все это для белых было лишь частью прошлой истории России, прошлого старого быта, неизжитой традиции и знаком антибольшевизма, протестом против безбожного интернационализма. А горения не было ни в мирянах, ни в нас, духовных. Мы не вели историю, а плелись за ней..., потому не имеем никаких оснований жаловаться на паству, по пословице "Каков поп, таков и приход"». Признание слабости авторитета Церкви привело Вениамина лишь к единственному выводу, что «мы [священнослужители и, прежде всего, члены ВВЦУ — А. К.] не могли сделать ничего особенного в пользу победы над красными, хотя мы и желали этого». Аналогичный вывод, как отмечалось выше, был сделан Г. Шавельским, «протопресвитером Добровольческой армии и флота».

Таким образом, «не религия двигала белых» и не Православная Церковь могла воодушевить к борьбе участников этого движения, которые, по словам владыки Вениамина, вдохновлялись «старыми традициями: великой Россией, национализмом, собственностью, а еще ненавистью к большевикам, которые шли по новым социальным путям или понимали старые иначе».

Сознавая такое положение, руководители Белого движения, формулируя его цели, не включили в них задачу защиты веры. «По старому обычаю говорилось: «За веру, царя и Отечество». Хотели включить первую формулу и теперь, но, как рассказывает очевидец Кутепов, генерал Деникин как «честный солдат» запротестовал, заявив, что это было бы ложью, фальшивой пропагандой, на самом деле этого нет в движении. С ним согласились и пункт о вере был выброшен из проекта. Такая откровенность делает честь прямоте генерала, но она показывает, — писал Вениамин, — что в Белом движении этого религиозного пункта не было, а если пользовались им, то в качестве антибольшевистской пропаганды».

Генерал П. Н. Врангель, выпустивший подобно генералу А. И. Деникину свое обращение «За что мы воюем», включил в него пункт, гласивший «за поруганную веру и оскорбленные ее святыни». Комментируя это, владыка Вениамин писал, что П. Н. Врангель снова вставил этот пункт не потому, что был более религиозен, чем А. И. Деникин, «а потому, что этот пункт казался и более патриотичным, и отличал белых от красных безбожников, и более привлекал народ». Однако, по мнению того же Вениамина, это обращение никак не отразилось на массах — «к этому пункту привыкли еще в дореволюционное время и не обращали на него особое внимание».

Таким образом, несмотря на то, что временные органы церковного управления, образовавшиеся на территориях, занятых белыми, открыто их поддерживали, а многие подведомственные им священнослужители видели в белых правительствах преемников и наследников былой российской государственности, «симфонии» между белыми и Церковью не существовало.

Во-первых, как известно, патриарх не благословил вождей Белого движения. Тихон не допускал, чтобы Церковь оказывала предпочтение какой-либо из враждебных сторон, так как и белые, и красные, а равно и зеленые и прочие — все они были в большинстве своем православными по рождению. Следует подчеркнуть, что высшая церковная власть, находившаяся в Москве, не имела в условиях разделенности страны фронтами гражданской войны полной и достоверной информации о церковной деятельности и акциях политического характера временных церковных управлений «белого» духовенства, которые неоднократно заявляли, что отчет о своей работе представят патриарху после восстановления нормального с ним общения.

Во-вторых, с одной стороны, религиозно-нравственный уровень Белого движения не позволил его руководителям включить «религиозный пункт» в официальную идеологию и придать самому движению освободительный характер. С другой стороны, поддерживавшие Белое движение ВВЦУ не могли оказать ему эффективной помощи вследствие слабого авторитета Церкви у участников движения. Среди недавних студентов, адвокатов, учителей, гимназистов и чиновников, одевших форму белых армий, было немало равнодушных к Церкви лиц, встречались и откровенные атеисты.

В-третьих, многие священнослужители, оказавшиеся на территориях, занятых белыми армиями, вовсе не являлись сознательными и убежденными сторонниками Белого движения. Часть духовенства сочувствовала этому движению лишь потому, что «белая власть» была хотя бы формально «верующей» в отличие от «безбожной» Советской власти, развернувшей гонения против религии и Церкви. «А нас, верующих, — вспоминал владыка Вениамин, — гнала в это движение и борьба большевиков против религии — тайная или явная». Местные священники нередко были, как показано выше, глубоко аполитичны и даже неспособны повлиять на политические настроения своей паствы. Среди духовенства также существовали, по воспоминаниям Вениамина (Федченкова), опасения (и не без основания), особенно усилившиеся к исходу Белого движения, жесткой расправы за всякую поддержку белых, за любые действия, выходившие за рамку обычной церковной деятельности: специальные молебны для войск, участие в белой печати, произнесение «политически окрашенных проповедей», благословение белых вождей и т. п. Кроме того, многие архиереи, клирики и миряне бежали к белым не столько по своим политическим убеждениям, сколько вынужденно, спасаясь от красного террора и «ужасов чрезвычайки». На территории, контролировавшейся «Вооруженными Силами на юге России», находилось примерно треть православного епископата (Вениамин (Федченков), митрополит.

Особенно тяжкая участь постигла тех священнослужителей, которые оказались на территории, переходившей в результате поражения белых войск под контроль Советской власти. Материалы «Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков, состоящей при Главнокомандующем Вооруженными Силами на юге России» содержат многочисленные факты надругательств над христианскими святынями, разграблений церковного имущества и насилий в отношении священнослужителей. Одна только лояльность духовенства белым властям рассматривалась красными как контрреволюционное преступление. Так, с весны 1918 г. в городах и селениях Ставропольской епархии «при производстве обысков особенно тщательно таковые производятся у священнослужителей местных храмов, причем эти обыски повторяются по много раз у одних и тех же лиц, сопровождаются часто вымогательством денег, по большей части полным разграблением имущества, вплоть до снимания вещей, надетых на обыскиваемых, и всегда глумлением над священнослужителями и членами их семей... Объясняются эти обыски обыкновенно розыском пулеметов или иного оружия или же производятся без предъявления каких-либо распоряжений центральной власти.. Обыски эти производятся обычно проходящими большевистскими воинскими частями».

В деле «О злодеяниях большевиков в отношении Церкви и ее служителей в Ставропольской епархии», подготовленном «Особой комиссией...», отмечалось, что «аресты священнослужителей православных церквей производились почти везде, где появлялись и задерживались хотя бы на несколько дней красноармейские части...», эти «аресты в лучшем случае кончались заключением в тюрьму, а в худшем — смертью, причем и в том, и в другом случае священнослужители подвергались беспримерным оскорблениям и издевательствам. Обычно предъявлялись обвинения в «контрреволюционности», в приверженности «к кадетам» и «буржуям», в произнесении проповедей, осуждающих советскую власть, в служении напутственных молебнов проходившим частям Добровольческой армии, в погребении «кадетов» и т. п. и этого было достаточно, чтобы предать служителей Церкви смерти с жестокими мучениями». По данным «Особой комиссии...», лишь на небольшой части Ставропольской епархии в 1918 г. было убито 32 священника, 4 диакона, 3 псаломщика и один ктитор.

В «сообщении о гонениях большевиков на Церковь в Донской области» «Особая комиссия...» отмечала, что здесь «значительное количество священнослужителей поплатилась своей жизнью только за то, что они являлись представителями Церкви».

Многих священнослужителей перед казнью подвергали изощренным пыткам. В октябре 1918 г. 72-летний заштатный священник Павел Калиновский, проживавший в Ставрополе, был запорот плетьми за то, что его внуки были офицерами. Священнику села Соломенского Ставропольской епархии Григорию Дмитриевскому перед убийством шашками отрубили нос и уши. В Полтаве в один день посадили на кол 18 монахов. Красноармейцы, заняв станицу Мигулинскую, устроили в местной церкви «венчание священника с кобылой». К морде лошади, приведенной в церковь, подносили крест, как бы давая прикладываться. Гремел оркестр музыки. Священника и его жену заставляли плясать. В конце концов священника расстреляли.

В одной только Харьковской епархии за 6 месяцев — с декабря 1918 г. по июнь 1919 г. — погибло 70 священнослужителей. В Воронежской епархии после занятия ее территории красными войсками в декабре 1919 г. было расстреляно 160 священников. За короткое время в Кубанской епархии убили 43 священника.

Обобщая сведения о случаях насилия и террора в отношении духовенства на территории, неоднократно переходившей в ходе гражданской войны и к красным, и к белым, «Особая комиссия по расследованию злодеяний большевиков, состоящая при Главнокомандующем Вооруженными Силами на юге России», отмечала, что «в этих казнях обращает на себя ненужная, часто садистская жестокость». Расстрелять, уничтожить человека считалось недостаточным. Обычно истязали свою жертву при жизни и глумились над его телом после смерти. Как общее правило, расхищали одежду, запрещали хоронить и бросали в свалочные места. Это делалось не потому, что данные лица в чем-либо особенно провинились. Если были признаки обвинения, они обычно сводились к расплывчатому обвинению в «кадетстве» и «противобольшевизме». Всецело они были направлены против духовенства именно как против священнослужителей. Считалось необходимым «убрать попа», «убить попа как собаку», «похоронить по-собачьи».

Анализ собранных «Особой комиссией...» материалов позволяет заключить, что в прифронтовых областях основная часть случаев насилия и террора в отношении духовенства была допущена военнослужащими и сотрудниками частей Красной Армии, а не представителями местных органов Советской власти. Жестокость, свойственная вообще войне, была присуща как красной, так и белой армии. Однако в бессудных расправах воевавших на стороне Советской власти над священнослужителями проявилась бесцельная и бесконтрольная, порой граничившая с садизмом, жестокость, в значительной степени, вызванная объявленной официальной пропагандой и агитацией войной со «старым миром», к которому были причислены и все священнослужители как «контрреволюционеры в рясах».

При наступлении Красной Армии вместе с белыми уходили не только подлинные «контрреволюционеры в рясах», но подчас и те из священнослужителей, которые боялись быть заподозренными в нелояльности к Советской власти. Учитывая, вероятно, это обстоятельство, Священный Синод и Высший Церковный Совет рекомендовали епархиальным советам «при всяком оставлении с связи с происходящими военными событиями священниками своих приходов... вопрос этот решать в каждом отдельном случае особо, в зависимости от условий каждого дела». Епархиальные советы и архиереи, епархии которых находились на территории ведения боевых действий или в прифронтовых областях, самостоятельно принимали решения «о назначении лиц для исполнения пастырских обязанностей в приходы, оставленные своими священниками, ушедшими при наступлении Красной Армии». Так, 14 (1) мая 1919 г. Самарский епархиальный совет постановил, что «священно- церковнослужительские места числятся за ушедшими, вследствие военных обстоятельств, в течение 4-х месяцев со дня их ухода... По истечении указанного срока места их считаются праздными и временные их заместители остаются на постоянное жительство на приходе с правом получения полного дохода. Ушедшим же священно-церковнослужителям, по возвращению их в Самарскую епархию, предоставляется право занять новые места».

События революции и гражданской войны оказались причиной эмиграции из России сотен тысяч людей, считавших себя по вероисповеданию православными христианами. Как отмечалось выше, покинули епархии многие священники, связавшие свою судьбу с Белым движением или опасавшиеся репрессий за свою лояльность к белым. Таким образом, с окончанием гражданской войны встал вопрос об организации церковной жизни за рубежом.

В условиях кровавой междоусобицы, перекроившей своими фронтами почти всю территорию бывшей Российской империи, при невозможности регулярной связи с церковным центром, находившимся в Москве, в различных областях страны, занятых белыми армиями, стали возникать органы церковного управления, временно осуществлявшие власть над несколькими епархиями. Несмотря на то, что ВВЦУ, образовавшиеся на занятых белыми армиями территориях, открыто их поддерживали, а многие подведомственные этим церковным учреждениям священнослужители видели в белых правительствах преемников и наследников российской государственности, «симфонии» между белыми и Церковью не существовало. Во-первых, как уже отмечалось выше, патриарх не благословил вождей Белого движения. Во-вторых, с одной стороны, религиозно-нравственный уровень Белого движения не позволил его руководителям включить «религиозный пункт» в официальную идеологию и придать самому движению освободительный характер. С другой стороны, поддерживавшие Белое движения ВВЦУ не могли оказать ему эффективной помощи вследствие слабого авторитета Церкви у участников движения. В-третьих, многие священнослужители, оказавшиеся на территориях, занятых белыми армиями, вовсе не являлись сознательными и убежденными сторонниками Белого движения. Часть духовенства сочувствовала этому движению лишь потому, что «белая власть» была хотя бы формально «верующей» в отличие от «безбожной» Советской власти, развернувшей гонения против религии и Церкви. Местные священники нередко были глубоко аполитичны и даже неспособны повлиять на политические настроения своей паствы.

[1] Красный террор в годы гражданской войны: По материалам Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков. Редактор – сост. Ю.Г. Фельштинский. Лондон, 1992.
[2] Шавельский Г., протопресвитер. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. М., 1996. Т. 1 – 2.
[3] Вениамин (Федченков), митрополит. На рубеже двух эпох. М., 1994.
[4] Евлогий (Георгиевский), митрополит. Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), изложенные по его рассказам Т. Манухиной. М., 1994 (впервые его мемуары были опубликованы в Париже в 1947 г.).