Архимандрит Кирилл (Начис)
НАРОД ЖАЖДАЛ МОЛИТЬСЯ, ЖАЖДАЛ ПОКАЯНИЯ...
Ист.: http://www.mitropolia-spb.ru/vedomosty/n26/21.shtml (СПб. епархиальные
ведомости, №26).
Того же автора: Начис Кирилл, архим. "Сохраним лучшее наших отцов".
Воспоминания. СПб.: Абрис, 2001.
В последние годы отец Кирилл жил при Воскресенском Новодевичьем монастыре, где и скончался 10 марта 2008 года в 2 часа ночи.
Архимандрит Кирилл (в миру - Леонид Владимирович Начис), духовник С.-Петербургской
епархии, родился 9 января 1920 г. в Латвии, в г. Грива б. Курляндской губернии,
пригороде Двинска (латышск. - Даугавпилс, Латгалия ), в семье строителя Владимира
Петровича Начиса и супруги его Надежды Даниловны, рожденной Литвинской. Корни
семьи Начисов уходят в Литву, где предки о. Кирилла по отцовской линии крестьянствовали
в Жмудецкой волости Вилкомирского уезда Ковенской губернии. Предки по материнской
линии были родом с хутора Плиекшаны Курляндской губ., родины латышского поэта
Яна Райниса.
Семья Начисов была большой (отец, мать и четверо сыновей - Александр (1908),
Петр (1910), Иаков (1912) и Леонид (1920) - самый младший) и очень церковной,
трое его сыновей: Александр (1908 - 1941), Иаков (1912 - 1991) и Леонид (архим.
Кирилл) избрали путь священства. Отец, Владимир Петрович, был членом церковного
совета Гривской церкви, которую своими руками восстановил после пожара произошедшего
во время польской оккупации края в 1920 г. На это место им был перенесен закрытый
к тому времени храм летнего госпиталя, а так же построен церковный дом при храме.
Под воздействием церковного уклада жизни в семье и под влиянием пастырей, служивших
в Двинских храмах (архимандрит Кирилл помнит также совершавшееся в его раннем
детстве архиерейское богослужение в их Гривском храме, совершавшееся архиепископом
Рижским Иоанном (Поммером), будущим священномучеником († 1934)), происходило воцерковление
отрока. Когда Леониду исполнилось шесть лет, началось его церковное служение:
в праздник св. Георгия Победоносца он был приведен старшим братом в алтарь, подавал
за богослужением священнику кадило и выносил свечу.
В годы учебы в Основной русской школе г. Гривы (б. учительской семинарии,
позже - с 1933 - Правительственной школе) и Двинской правительственной русской
гимназии (1933 - 1938) Леонид помогает своему родственнику свящ. Николаю Жунде
и брату, служившему регентом и псаломщиком в военном храме Двинской крепости при
совершении богослужений. Они, а также служившие и законоучительствовавшие в Двинске
пастыри (прот. Иоанн Крампис, свящ. Августин Петерсон, впоследствии митрополит
Рижский, прот. Савва Трубицын - настоятель Гривской церкви) оказали огромное духовное
влияние на отрока.
Неоценимую роль в духовном формировании о. Кирилла сыграли также жившие
в Двинске и приезжавшие сюда участники Русского Студенческого Христианского Движения
(РСХД) и Русского Студенческого Православного Единения (РСПЕ), - русских эмигрантских
христианских организаций, действовавших в Зарубежье, в том числе в Прибалтике,
- среди которых было также немало пастырей. (Здесь следует упомянуть имена иеромонаха
Иоанна (Шаховского), впоследствии архиеп. Сан-Францисского, рижского протоиерея
Кирилла Зайца, Тамару Евгеньевну Дэзен из Печор (†1941), Ивана Аркадьевича Лаговского
(†1941), проф. Б.П. Вышеславцева, Ф.Т. Пьянова, Бориса В. Плюханова, Константина
Романовича Портнова, Антонину Емельяновну Ершову. "Это были выдающиеся люди
по своим дарованиям, деятельности, образу жизни. Позже они были расстреляны, такая
трагическая участь постигла многих участников РСХД.", - вспоминает архим.
Кирилл. "Они не занимали высоких постов, были простыми, хорошими, настоящими
людьми, каких, к сожалению, в мире бывает не так уж много. Их величие не в звании
или должности, а в их высокой нравственной культуре, в богатой эрудиции, в подлинном
человеколюбии и в патриотизме, в их духовности, к которой мы с таким опозданием
взываем". (из воспоминаний Б. Плюханова). Среди молодежи Двинска в эти годы
под влиянием Движения избрали путь церковного служения, кроме будущего архим.
Кирилла (Начиса), Иван Антонович Харун, впоследствии архиеп. Сильвестр (1914-2000),
Константин Иосифович Кравченок, Игорь Петрович Булгак, Мария Кравченок и другие
двинцы.
Леонид Начис участвовал в собраниях и кружках Двинского отделения движения,
действовавшего при Александро-Невском соборе, принимал участие в съезде РСХД в
Эстонии (1938), проходившем в мест. Карэпере под Таллинном, где, по воспоминаниям
архим. Кирилла, "каждый день совершались богослужения, читались доклады,
которые живо обсуждались, мы вовлекались в дискуссии на темы религиозной жизни
и современности. Все завершалось исповедью и причастием. Сколько новых знакомств,
интересных людей, какое важное общение, через которое мы входили в церковную жизнь…".
Широкая деятельность Движения была в Латвии свернута в 1934 г. в связи с изменением
государственного строя, поэтому Леонид Начис застал лишь последние годы его существования
в Латвии. В соседней Эстонии деятельность Движения продолжалась до 1940 года.
В 1938 г. Леонид Начис поступает в Латвийский университет, на православное
отделение Богословского факультета, где учился до 1940 года. Русские студенты
Латвийского университета были объединены в Общество Русских Студентов Латвийского
университета (ОРСЛУ), православную организацию молодежи, вензель которой, сплетенный
из перечисленных русских букв, читался и по-латыни: "Optima patrum cuique
servando - Сохраним лучшее наших отцов";. Учеба в университете была прервана
в связи с закрытием факультета, произошедшего в связи с установлением в Латвии
советской власти.
В 1940 - 1941 гг. Леонид учительствовал в Салиенской школе Иллукстского
уезда (б. Курляндской губ.), неподалеку от Двинска, живя дома в Гриве. С началом
войны и оккупации, когда школы в Латвии были закрыты, преподавал в течение полугода
в одной из школ Белоруссии (с. Леонполь). В это время брат, прот. Иаков Начис,
отправился из Латвии миссионером во Псков и служил на приходах Северо-Запада России.
После встречи братьев в Латвии во время краткого приезда о. Иакова домой, Леонид
отправляется вместе с братом в Россию, где служит при нем псаломщиком. Служение
его во Псковской Православной миссии протекало в разных приходах Северо-Запада:
в с.Выбор Новоржевского района, Псковском кафедральном Свято-Троицком соборе,
Свято-Ольгинской церкви в Луге, с осени 1943 г. - в градском приходе Порхова.
В эти годы большое духовное влияние на него оказывает крепкая вера простого русского
народа, среди которого доводилось жить и служить, а также подвижническое служение
пастырей, бывших его духовными наставниками: протоиерея Николая Жунды, брата -
протоиерея Иакова Начиса, протопресвитера Кирилла Зайца, возглавлявшего Миссию,
и других миссионеров. Возрождавшая духовную жизнь русского народа на оккупированной
территории Псковская миссия, в значительной степени выйдя из-под контроля немецких
властей, заняла свою, не подвластную немецкому командованию, позицию, противостоя
ему. Самим фактом своего существования она противостояла и безбожию, большевизму,
за что после войны многим миссионерам пришлось заплатить своей свободой и жизнью.
В феврале 1944 г. вместе с братом и другими латвийскими миссионерами Леонид
был эвакуирован в Ригу, с марта 1944 г. служил псаломщиком в Свято-Троицком соборе
в Либаве (Лиепае), где священствовал о. Иаков. В декабре 1944 г. Леонид Начис
в числе многих жителей Латвии был вывезен из Курляндии в Германию, где помещен
в лагерь в Кенингсберге. После взятия города в апреле 1945 г. советской армией,
для него и других жителей Прибалтики и России, находившихся в Кенингсберге, заключение
в немецком лагере сменилось лагерем советским. Первоначально помещавшиеся в лагере
на окраине города, в мае 1945 г. они были переведены в тюрьму г. Тапиау (Восточная
Пруссия). Оттуда в вагонах-телятниках заключенных доставили в Рязанский лагерь
на станции Пехлец, где они работали на строительстве газопровода Саратов-Москва.
В это время брат, прот. Иаков Начис был арестован, как и большинство миссионеров
(протопресв. Кирилл Зайц, прот. Николай Жунда, мирянин Андрей Перминов, прот.
Николай Шенрок, Георгий Радецкий и свящ. Ливерий Воронов), проходивших по "Псковскому
делу". Трое первых получили по 20 лет и умерли в лагере. К осени 1945 г.
заключенных перевели из Рязанского лагеря в Коломну, что под Москвой, в декабре
перевезли в Грозненский лагерь. Освобождение произошло в апреле 1946 г., но домой
долго не отпускали. В Латвию удалось вернуться только в феврале 1947 г. Здесь
Леонид работал в Даугавпилсе на предприятии "Хлебострой", затем на
судостроительной верфи в Риге.
10 октября 1950 г. в Риге последовал новый арест. "Задержанных"
поместили в подвалах здания МГБ в Риге, долго подыскивая основание для ареста,
вспомнили о Псковской миссии. По "делу" арестованных в 1950 г. проходили
также диакон Владимир Ширшин, псаломщик Игорь Булгак и Сергей Шенрок, отказавшийся
по требованию властей следить за митрополитом Вениамином (Федченковым). Осужденные
по статье 58-10,11, 1мая 1951 г., арестованные в столыпинском вагоне были перевезены
в Ленинград, где содержались в помещении б. женской пересыльной тюрьмы, откуда
были переведены в Киров (Вятку), и далее - в Инту (Коми АССР). Здесь Леонид Начис
пребывал в заключении с 1951 по 1955 гг. Позже (из-за того, что открылся факт
пребывания в заключении в одной местности двух братьев, - прот. Иаков Начис также
был в это время в лагерях Коми, в Инте), Леонид до окончания срока заключения
был переведен на рудник Кажим.
После освобождения 15.10.1955 г. он приехал к брату прот. Иакову, который
после своего освобождения священствовал в единственной действовавшей на территории
Коми церкви в селе Кочпон, в окрестностях Сыктывкара. Пожив здесь, побывав на
родине в Латвии, Леонид решает избрать путь священства. В 1956 г. он поступает
в С.-Петербургскую Духовную семинарию, после реабилитации (1957) продолжает обучение
в Духовных школах. В 1958 г. посвящен во диакона, в 1959 г. рукоположен во священника,
в 1960 г. пострижен в рясофор в Виленском Свято-Духовом монастыре. В 1963 г. иеромонах
Кирилл оканчивает С.-Петербургскую Духовную академию со степенью кандидата богословия,
которой был удостоен за курсовое сочинение по теме: "Русско-сербские церковные
отношения в XVIII-XIX вв." В 1963 - 1965 гг. - преподаватель церковной истории
и древнееврейского языка в С.-Петербургских Духовных школах, автор ряда богословских
статей. В 1965 г. пострижен в мантию с именем Кирилл.
С 1965 по 1968 гг. служит настоятелем храма Воскресения Христова в с. Петрова
Горка Лужского района, где несмотря на сопротивление властей, восстанавливает
активную приходскую жизнь, реставрирует обветшавший храм. В последующие годы служит
в ряде приходов С.-Петербургской епархии: церкви прав. Иова Многострадального
на Волковом кладбище (С.-Петербург), Казанской церкви в пос. Сусанино, Гатчинском
Павловском соборе, Спасо-Преображенском соборе Выборга. С 1972 г. - архимандрит.
Служение в 1960-1970-х гг. было особенно сложным в связи с тем, что власти не
раз чинили пастырю препятствия с пропиской, а также то, что в эти годы по местам
служения о. Кириллу пришлось путешествовать со своей матерью, Надеждой Даниловной,
к этому времени совершенно потерявшей зрение. Долгое время, более десяти лет,
архим. Кирилл прослужил в Мариенбургской церкви Покрова Пресвятой Богородицы в
Гатчине (1976 - 1988).
В 1988 г. "опальному" пастырю, в биографии которого было служение
в Псковской миссии в годы войны, вновь было разрешено служить в С.-Петербурге.
По благословению митрополита Алексия он назначается духовником епархии, служит
в храме св. ап. Иоанна Богослова С.-Петербургских Духовных академии и семинарии.
Он принимает исповеди ставленников, являясь духовником многих и многих пастырей
и монашествующих С.-Петербургской епархии. В 1994 г. архимандрит Кирилл назначается
митрополитом С.-Петербургским и Ладожским Иоанном наместником Свято-Троицкой Александро-Невской
лавры, первым после закрытия лавры в 1930-х гг. В 1994 - 1996 гг. он занимается
возобновлением этой некогда одной из самых знаменитых и многолюдных русских обителей,
активно участвует в восстановлении духовной и богослужебной жизни лавры. При духовном
окормлении архим. Кирилла в 1990-х гг. и на рубеже века и тысячелетия происходит
восстановление монашеской жизни во многих обителях С.-Петербурга и области. Последние
четырнадцать лет архимандрит Кирилл бессменно продолжает служить духовником С.-Петербургской
епархии. Проживает в С.-Петербурге.
Начало войны. Салиена. Взятие Двинска. Гибель брата. Белорусская школа
Начну говорить о начале войны. В день начала войны , 22 июня 1941 года, я приехал
в Ригу, поскольку на следующий день, в понедельник, должен был состояться суд,
на котором обвиняли моих друзей, работавших до 1940 г. в Риге в детском приюте,
в том, что они не так обращаются с детьми, и мне нужно было присутствовать на
этом суде. Власть, новое начальство усмотрело в их действиях нарушение своих прав,
и воспитателям грозило наказание. Однако, из-за войны разбирательство было отменено,
суд не состоялся. Я в тот же день сел в поезд и поехал домой, в Двинск, а оттуда
- в школу, где тогда работал, - в течение года при советской власти я трудился
учителем в Салиенской школе под Двинском. Когда я приехал туда, школа не работала,
- были каникулы, а деньги для учителей за лето мы еще не получили, и мне необходимо
было поехать в уездный городок Иллукст получить эти деньги для школы. Нашли ключи,
открыли школу. Замещающей директора у нас была молодая женщина, она подписала
ведомость, и я тогда отправился на велосипеде в Иллукст, лежавший в 50 километрах
от нас, получать деньги. По дороге, пересекая Двинское шоссе, обратил внимание,
что по нему началось необычайно большое движение, - отступают люди… Получив в
Иллуксте школьные деньги, я возвращался в Салиену. По дороге проездом заехал к
себе домой в Гриву, - наш дом лежал прямо у меня по пути, в 20 километрах от Иллукста,
затем проехал еще шесть километров и остановился ночевать на хуторе, где жили
близкие нам люди: учительница из нашей школы и ее брат, который писал иконы. Это
был четверг, пятый день войны. На хуторе слышим вдруг стрельбу ружейную и пулеметную,
- не знаем, в чем дело. Утром рано встал, поехал дальше, - еще двадцать километров,
приехал в Салиену. Там стали выдавать деньги, - люди жили не богато, порадовались
жалованью - а когда роздали все, узнали, что как раз в это утро немцы взяли город
Двинск (Даугавпилс). В этот день в Двинске погиб мой старший брат Александр, священник.
Родители наши жили в Гриве, на одном берегу реки, а он - в самом городе Двинске,
на другом. В самый разгар военных действий он, направляясь в Гриву, оказался на
мосту через Двину, за который шел бой, и был убит. Так мы потеряли нашего брата
старшего, но подробности обстоятельств его гибели остались нам неизвестными. После
него осталась семья, жившая в Двинске - вдова и двое сыновей: старшему к тому
времени было три года, а младшему - один год.
Когда началась оккупация, школы не работали, - было лето. Постепенно, к осени,
к сентябрю месяцу, многие наши преподаватели, - те, кто работал в русских школах
Латвии, - стали переключаться на работу в школах Белоруссии, - там действовали
белорусские школы. С нового учебного года решил так поступить и я. Заведующим
районного отдела образования в Браславе, в Белоруссии, стал бывший директор белорусской
гимназии в Двинске, трудившийся прежде по линии министерства образования Латвии.
Многие двинцы по его приглашению стали преподавать там. И я тоже с начала учебного
года, получив приглашение работать, собрался и поехал туда. Так, полгода я проработал
(преподавали предметы, Закон Божий в школе не преподавался) в белорусской школе
с. Леонполь, - небольшого местечка за Придруйском, лежавшего километрах в ста
от Двинска.
Встреча с братом Иаковом. Миссионеры
Дом - далеко, навестить родных долго не удавалось. Потом как-то представилась
возможность выбраться, съездить на побывку домой. Здесь, в Гриве, произошла моя
встреча с братом Иаковом, от которого я узнал, что он с августа 1941 г. служит
миссионером в составе Псковской Духовной миссии, вновь открывающей православные
приходы на Северо-Западе России, и сейчас приехал домой тоже лишь на краткое время.
Предыстория того, как он оказался в числе миссионеров, такова. В советское
время он продолжал служить священником на приходе, когда верные прихожане предупредили
его о готовящемся аресте, и он должен был уехать, жил в Риге. Там до войны он
пел в составе церковного хора-квартета, составленного экзархом митрополитом Сергием
при кафедральном рижском соборе. Брат, по-существу, пошел туда простым певчим,
семья же его продолжала оставаться на родине, как и наши родители. Из дома, из
Двинска, в Ригу брату нами еще до войны были посланы вещи, которые могли быть
ему необходимы. Отправленные железной дорогой, в Ригу они пришли уже при немцах,
после начала оккупации. Чтобы их потом получить, пришлось долго объяснять ситуацию
и предъявлять документы, - к тому времени вновь действительными были прежние латвийские
паспорта. Потом уже семья брата переехала в Ригу. Ему же после того, как в августе
месяце была образована Миссия, поступило предложение поехать служить во Псков.
Как проходили первые полгода его миссионерского служения, - не знаю, но когда
я приехал на побывку домой в Гриву зимой, в январе или феврале 1942 года, - тогда
стояли крепкие морозы, и мы там встретились, я принял решение ехать с ним. Так,
вместе с братом прямо из дома мы поехали на приход села Выбор под Новоржевом,
где он тогда служил. Там и началось наше миссионерское служение.
Так, в составе Миссии нам довелось служить во Пскове, Луге, Порхове, Дно. А
эта, самая первая поездка наша была в село Выбор, ставшее первым местом моего
служения на Псковщине. Добирались туда мы таким образом: сначала ехали на поезде,
тогда еще кое-какие вагоны ходили до Острова. К этому времени там как раз поселился
и служил священник Алексий Ионов, вместе с родственником своим по линии матушки,
- шурином, отцом Александром Дрибинцевым, так же молодым священником из Латвии,
продолжавшим еще свое обучение в рижской семинарии. Отец Александр с детства рос
церковным человеком, - он был сыном известного в Латвии протоиерея Григория Дрибинцева,
благочинного Латгальских единоверческих приходов. В Острове они вместе жили и
служили в храмах. Здесь у них в Острове, - он лежит в 56 километрах от Выбора,
по дороге туда мы и останавливались.
Выбор
В Выборе началось наше священническое служение. Церковь там сохранилась, приход
был старым, крепким. Настоятельствовал там о. Роман Берзиньш, из Риги. Община
была активная. В действительности, в селении было (числилось) целых два прихода.
У первого прихода храм, - во имя Успения Пресвятой Богородицы, - был огромным
и стоял на горе, посреди валов старинной крепости, представляя собой величественное
церковное сооружение, большое даже по кубатуре. Вокруг храма возвышались земляные
валы - искусственные фортификационные сооружения старой русской крепости, помнившей
еще времена осады короля Стефана Батория в ХVI веке. В центре стоял кирпичный
храм, который полностью сохранился, хотя перед войной в нем некоторое время не
служили. При немецком наступлении летом 1941 г., во время боя за село, по колокольне
храма выстрелило немецкое орудие, и над окном западного фасада храма снарядом
было пробито отверстие. Богослужения начались здесь задолго до нашего приезда.
В храме сохранился великолепный иконостас и были даже церковные сосуды. Возможно,
первые полгода своего миссионерского служения брат и бывал в Выборе, - не знаю,
прежде сюда постоянно приезжал священник из Новоржева, о. Иоанн Троицкий. Активную
роль в поддержании храма в хорошем состоянии играла его сторожиха, Марфа и ее
семья. Другой, деревянный, низенький храм, стоявший в том же селе, был в очень
запущенном состоянии и имел неприглядный вид. Исторически сложилось так, что часть
окрестных деревень относилась к первому, а часть - ко второму приходу.
В церковном плане как все было? Храмы и церковный народ. Народ жаждал молиться,
жаждал покаяния. И стали молиться... Верующих, церковных людей не так много оставалось,
молодежи тоже не много было - шла война. Но было много человеческой боли, и нужно
было ее преодолеть. И храмы были переполнены народом: слезы, молитвы, плач. Так
проходили службы. За богослужениями в храме молились истово. Требы все тоже служились
в храме.
Также там была своя, особенная, организация немецкой оккупационной администрации.
В селе была немецкая комендатура и опорный пункт: стояла небольшая группа, вроде
гарнизона - мобильные части, иногда решавшие какие-то текущие вопросы с населением.
Все вопросы они решали через переводчика - у немцев был переводчиком русский молодой
человек, брат о. Константина Шаховского, из Печор. Брат общался с ним, как с церковным
человеком. Русские жители составляли общину, и немцы во внутренние дела не вмешивались.
Немецкая политика заключалась в том, чтобы русские сами управлялись, и из местного
населения, приемущественно молодежи, были набраны добровольцы, из которых были
составлены вооруженные группы с целью оказания помощи немцам по несению охраны.
По-немецки эта охрана, - военное объединение, состоявшее из местных жителей, называлась
"Einheimischen Kampf Abteilung", сокращенно "ЕКА", что
в переводе с немецкого означало "Местная военная часть". Жили они
на казарменном положении и на рукавах носили повязки с буквами "ЕКА".
Немцы наделили их определенными правами, поддерживалась какая-то дисциплина. У
них была своя кухня. Из этой кухни сторожиха храма подкармливала нас, приносила
щи, суп, другую еду. В народе эти части по надписи на рукаве стали называть "ЕКА-шниками"...
Спрашивали: "Кто же они такие, - эти ЕКА?" - и сами объясняли, - "Европейский
Карательный Атряд". Вот такие были ЕКА-шники..Потом, когда появились партизаны,
и между ними и этими частями происходили бои, их стали называть "ЕКИстами"…
Но это было уже гораздо позже, сначала (первый год) в крае, где мы служили, никого,
никаких партизан не было. Старосты были деревенские, потому что немцы стремились
под их управлением объединить население. Так, староста отвечал за деревню, и все
управление шло через него. Зимой старосты были обязаны обеспечивать расчистку
от снега дорог для прохождения по ним немецкой техники.
Окрестности Выбора. Новоржев. Вехно. Маршавицы. Сигорицы. Воронцово
В отношении церковных дел было так: из Выбора нас стали приглашать в окрестные
деревни и села, соседние приходы, мол, там или там надо послужить, и мы стали
ездить по окрестностям. Все дальше и дальше налаживалась церковная жизнь. За Выбором
- Новоржев, под Новоржевом Турово, - и там мы потом побывали. Неподалеку от Выбора
в погосте Владимирец сохранился храм, - там церковь старинная была. Жили там дочь
прежнего священника, - она работала акушеркой, и его племянница, - учительница.
Когда мы к ним приезжали, они нас всегда принимали, по-доброму опекали, очень
внимательно к нам относились. В Новоржеве служил о. Иоанн Троицкий - старый священник,
рассказывавший, как до войны складывались его отношения с властями. Вызывают его
(или во время ареста), спрашивают: Поминаете ли вы в церкви советскую власть?
Нет, - отвечает он, - не поминаю. "Почему? Вы против советской власти?"
"Да нет, - это советская власть против нас. Потому, как если мы вас, советскую
власть будем поминать в церкви, - вам противно будет…" Так он говорил. Ходил
он всегда в рясе и шляпе, плохо слышал. Много лет ему было…
Службы в Новоржеве проходили в полутемноте, - стекла в храме были выбиты и
закрыты чем придется.
Новоржев был основным приходом о. Иоанна, хорошо помню летние службы в этом
храме. Народу много собиралось на службу. Кроме того, родственник его, человек
очень благочестивый, - диакон, служил в селе Вехно, под Новоржевом. Там было красивое
озеро, каменный храм. Люди съезжались и туда. Жила там одна старая монахиня, хорошо
помнила церковную службу, пела. Священника в приходе не было, служил диакон. Однажды
о. Иоанн, узнав, что этот диакон в Страстную пятницу за богослужением выносил
плащаницу, сказал ему: что же это ты плащаницу выносишь, когда есть я. Однако,
возможностей часто выезжать из своего прихода у него не было. Мы в Вехно бывали
не раз. Хорошо помню, на этом приходе, - это была приходская церковь, были крепкие
христиане. Был еще приход в селе Гривино, - церковь, отдельный храм, - располагалось
оно от Новоржева дальше на восток.
Неподалеку от нас, не доезжая Острова, был приход Маршавицы. Через него как
раз проходила дорога на Псков. Псаломщиком здесь, а также в соседних приходах
Сигорицы и Владимирец, где не было духовенства, служил Василий, фамилии его не
помню, он же был и регентом, - управлял хором. В селе был значительный церковный
центр, певчие были. Они держались его, вместе ходили по окрестным селам. Экзарх
митрополит Сергий предполагал поставить его кандидатом на место священника, благословил
ему готовиться к принятию священного сана. Уже была назначена хиротония его, когда
пришло известие о том, что он убит партизанами…
В Сигорицах (селе, лежавшем километрах в 14 к северу от Выбора - Ред.) был
церковный староста Георгий, очень благочестивый человек, - он тоже был убит партизанами.
Народ его любил, до войны он был председателем колхоза, народ его сам избрал в
председатели при советской власти. В годы войны он был старостой села и церковным
старостой. Убили его по принципу: "Раз с немцами работает", - а он
с немцами должен был по роду своей должности общаться, - и туда, и сюда поехать,
какие-то дела решить. И в церковные старосты его люди выбрали…
Маршавицы, на восток от него - Сигорицы. Дальше, за Маршавицами на юго-запад
лежало село Воронцово. Там сохранился деревянный храм, - в целом жизнь на том
приходе была не богатой. Староста из Воронцова сам нас принимал: когда приглашал
нас, приезжал на лошади за нами в Выбор, привозил на службу в село, и сам потом
отвозил обратно.
Шоссейную дорогу возле этого села пересекала железная дорога, шедшая из Пскова
на Пушкинские (Святые) Горы, где служил также один из священников-миссионеров,
- о. Владимир Толстоухов. Поезда по ней не ходили: в это время, при немцах ее
стали разбирать, и сейчас эта железная дорога не существует.
Погода, зимой в особенности, стояла разная: то мороз, то оттепель, грязь. Вопрос
с обувью народ в селах и деревнях решал так: носили валенки, их валяли по деревням
всю зиму, - зима была долгая. На валенки делали резиновые колодки из автомобильных
камер, - иначе валенки протекут, намочишь ноги, а в грязных мокрых валенках даже
в дом не зайдешь… Вот так и ходили…
Немцы и партизаны
Ездили мы летом с братом Иаковом из Выбора по окрестным деревням и приходам
на велосипедах. Книги, сосуды, облачения - на багажнике. Подрясник - с собой.
Дорога шла от Острова до Выбора, и дальше - до Новоржева, - еще 18 километров.
Эта дорога вся была наезжена нами. Однажды произошел такой случай, он имел место
уже в 1942 году, когда стало слышно о появлении партизан. Одновременно с ними
в этих краях появились некоторые немецкие соединения, воевавшие с партизанами.
Дело было так: едем мы на велосипедах, как видим вдруг - на дороге немцы, - расчет
немецкий стоит. Подъезжаем, они останавливают нас, спрашивают документы. Документов
у нас нет. Какие документы? Показываем: Вот, видите, - мы с крестом, - миссионеры.
Объясняем, куда едем. Расспрашивают подробно, куда именно, что там делаете? Отпускают.
Едем дальше... Позже мы узнали, что они стояли там в ожидании партизан.
С партизанами мы нигде не общались, не встречались. Не было их. Вспоминаю единственный
случай: мы приехали в один из приходов, какой именно, не помню. Было холодно,
стояла суровая зима. После службы там нам сделали угощение, накормили. Хозяин
говорит: "Соседи поставили самогон, погрейтесь". - Самогон делали,
действительно, очень крепкий, такой, что обязательно согреешься. "А у нас,
простите, - угостить нечем. Приходили партизаны, потребовали отдать им наш самогон.
Спрашиваю их, батюшка вот должен приехать, чем же мне его угощать? А они отвечают:
так посидит. Пришлось отдать, говорю: забирайте". Так что, на счет партизан,
- мы с ними не встречались. Хотя где-то, по слухам, между немцами и партизанами
даже происходили бои.
Партизаны тоже бывали разные. Бывали партизаны, а были и грабители. Например,
в Маршавицах, староста рассказывал, в окрестностях села появились какие-то люди,
прятались в лесу, как будто партизаны. Из села отправились крестьяне, стали их
искать. Нашли землянку пустую, без людей, а она вся наполнена награбленным по
селам: здесь и патефон, и ручные швейные машинки, и вещи. Так поняли они, что
это не партизаны, а разбойники. И такие встречались. Партизаны были где-то в других
районах. У нас же с ними встреч не было.
На счет партизан или немцев некоторые люди относили также смерть миссионера
игумена о. Андрея Тишко. Он был царский георгиевский кавалер, служил в Латгалии.
Помню, он приезжал к нам в гости в Двинск. В книге Сахарова о храмах Латгалии
есть его портрет (Сахаров С.П. Православные церкви в Латгалии. Историко-статистический
очерк. Рига, 1939 - Ред.). В годы войны он был уже стареньким. Митрополит Сергий
послал его служить в Миссию, в 1942 г. он был назначен настоятелем Никандровой
пустыни под Порховом. Там он умер от болезни. Свидетелей его кончины не было,
хоронили его без священников. Это и вызвало слухи о гибели о. Андрея. В Никандрову
пустынь приезжали уже после его кончины по просьбе богомольцев другие священники,
начальник Миссии о. Кирилл Зайц сам ездил служить.
Еще один случай связан с трагической гибелью миссионера о. Василия Рушанова.
Его отец, Евстратий Рушанов, служил в Режице священником на единоверческом приходе.
В свое время мы были с ним знакомы еще в Латвии. Есть даже фотография, где мы
сняты сместе. Сам он голосистым был. Миссионером он служил в Дно. Однажды, когда
нужно было добираться во Псков, ему пришлось ехать в открытом товарном вагоне.
Там случайной пулей он был убит. Кто убил его неизвестно, - шальная партизанская
пуля, или охрана немецкая. Крест на груди могли не заметить, а по верхней одежде
его могли принять за партизана: одет по-крестьянски, волосатый, с бородой. Похоронили
его на станции Дно.
Служение во Пскове
Псковская Православная миссия
После Выбора мы некоторое время служили во Пскове, в Кремле, находясь непосредственно
в административном центре Миссии. Служили в Свято-Троицком кафедральном соборе,
жили в Кремле, в каменном доме. Большинство миссионеров также жили здесь же, -
при соборе были дома, где и помещалось духовенство. Когда мы приехали, здесь уже
служили другие миссионеры.
Среди них был отец Сергий Ефимов. Я хорошо знал его еще по Латвии. Когда он
строил храм на своем приходе в Пыталово, он объезжал с иконой разные приходы Латвии
с целью собрать средства на постройку этого храма. (Выстроенный усердием прот.
Сергия Ефимова Никольский храм в Пыталово, - великолепный, деревянный, выдержанный
в русском стиле, был освящен в 1931 г., фото см. стр. 250 - Ред.). В бытность
его в Двинске мы с ним фотографировались. Потом о. Сергий, как и большинство миссионеров,
был арестован, находился в лагере. Уже после лагеря, когда брат, о. Иаков служил
в Риге, он нередко приходил к нему в храм, но сам не служил, а лишь молился. Помню,
когда они встречались за богослужениями, о. Сергий всегда предлагал брату свой
ладан.
Начальником Православной миссии был протоиерей Кирилл Зайц. Помню его с детских
лет. Он был известным в Латвии пастырем, окончившим миссионерскую школу в Петербурге.
В Риге в 1920-е-1930-е гг. он издавал журнал "Вера и Жизнь" на русском
и латышском языках, журнал-календарь… В 1930-х гг. после того, как его отстранили
от богослужений в кафедральном соборе, он жил на своем хуторе под Ригой, где занимался
хозяйством, сам возделывал землю. По воскресным дням, в праздники он приходил
в собор, но не служил, а стоял среди молящихся. Руки его были поцарапаны и изранены
из-за тяжелого физического труда…
Перед войной он снова стал служить. Во Пскове они с матушкой жили при соборе.
О. Кирилл возглавлял богослужения, совершавшиеся в нем, перед началом службы выходил
встречать архиерея в дни приезда последнего во Псков. Когда в Миссию обращались
из дальних мест с просьбой приехать к ним послужить, и никого из миссионеров не
оказывалось свободного, чтобы поехать туда, о. Кирилл ехал сам. Помню, незадолго
до праздника прп. Никандра Псковского приехали во Псков просить священника для
службы в Никандровой пустыни. Место святое, почитаемое народом, - там это большой
праздник местный, много должно было собраться почитателей памяти преподобного.
А священников нет. О.Кирилл, человек в возрасте, - семьдесят три года уже было
ему тогда, садится на подводу, и едет туда, а это на большом расстоянии от Пскова,
едет служить. Одет при этом был очень скромно: постоянно в одной рясе и одних
сапогах. Другой раз едет на требы в калошах, - единственные сапоги сдал в ремонт.
Очень ревностный был пастырь, чрезвычайно яркая личность. Впоследствии его осудили
на двадцать лет лагерей, а поскольку он был преклонного возраста, то там погиб.
Уже после нас служил во Пскове помощником начальника Миссии протоиерей Николай
Шенрок. Он приехал туда со своей семьей: дочерью и двумя сыновьями. После нашего
отъезда из Пскова в Лугу они жили в бывшей нашей квартире. Сам о. Николай был
из Петербурга, разделил судьбу большинства миссионеров, вернувшись из заключения,
служил в Латвии. После своей кончины был похоронен в Сиверской, возле могилы своей
матушки. Сын его, Сергей, служил в Миссии, вместе со мной проходил по одному делу,
к настоящему времени его уже тоже нет в живых, он умер в 1993 г. Брат же его,
Серафим - жив, служит священником в Риге, в Благовещенской церкви, а также восстанавливает
храм в Елгаве.
В Миссию во Псков в то время, когда мы там были, также приезжал о. Ливерий
Воронов, где был заведующим канцелярией Миссии, однако недолго там пробыл и вскоре
переехал во Гдов.
Казначеем Миссии служил Андрей Перминов, вел деловые книги. Он был родственником,
- шурином о. Иоанна Лёгкого. Он служил в Латвийской армии. После того как пришла
Красная армия, служил в ней. В начале войны попал в плен. В Прибалтике немцы местных
жителей долго не держали в плену, вскоре был выпущен на свободу и он. После возвращения
домой он встретился с одним своим однокашником, с которым учился в свое время
в рижской русской Ломоносовской гимназии. Тот отправлялся миссионером в Россию,
и о. Андрей так же, как и он решил поехать служить миссионером во Псков. Потом,
уже после войны, его арестовали, дали срок, и он в лагере умер.
Еще один человек, кто попал служить в Миссию, был Костя Кравчёнок. Мы с ним
вместе учились в школе. В Миссии он преподавал Закон Божий. Школа при Троицком
соборе была устроена на колокольне. Там проходили и те занятия, которые вел он.
Позже мы с ним увиделись уже только после освобождения из лагеря, мы с ним встречались
в Латвии. Он к тому времени работал в школе, преподавал физический труд. Окончил
институт, женился. Надежда, супруга его, была дочерью старосты Покровской рижской
церкви, где потом служил мой брат.
Кроме того, в Миссии служил также мой родственник о. Николай Жунда, он был
близко знаком с моим братом и был женат на нашей двоюродной сестре. После того
как о. Августин Петерсон, служивший военным священником в Двинской крепости, был
хиротонисан в митрополиты, на его месте стал служить о. Николай Жунда, а мой брат
там же - регентом и псаломщиком. О. Николай умер в лагере уже после смерти Сталина.
Вот такое служение было в Миссии, во Пскове.
Луга
В Лугу мы приехали в мае 1943 г., хорошо помню Лугу летом. Сюда брат был назначен
благочинным, настоятелем храма св. Ольги и также преподавал в школе. В Луге у
нас была квартира, которую мы снимали неподалеку от Ольгинского храма, на шоссе
под горой, в пяти минутах ходьбы от храма по направлению к центру города.
Настоятелем лужского Казанского собора служил тогда протоиерей Николай Заблоцкий.
Старый священник, окончивший в свое время Духовную академию, в 1930-х гг. он одно
время работал в школе. Перед войной оказался в Луге, где и застала его оккупация.
Узнав, что он священник, верующие пригласили его служить в открытый поздней осенью
1941 г. лужский Казанский собор, где им и были возобновлены богослужения. Он и
другие свяшенники жили в церковном доме при соборе, располагавшемся, как и сам
храм, за железной дорогой. Дом потом, после войны, занимали многие священники,
служившие здесь. Жили здесь, помню, и о. Михаил Севбо, и о. Михаил Соловьев, -
будущий архиепископ Мелитон. Этот дом и сейчас принадлежит церкви. Храм перед
войной был приспособлен под библиотеку. К моменту нашего приезда в Лугу там все
по возможности было приведено в прежний вид, совершались богослужения.
Ближайшими священниками, служившими в Луге, с которыми нам доводилось часто
общаться, были о. Алексий Налимов и служивший с ним протодиакон Андрей Журавлев.
Перед войной Луга считалась местом ссылки, "сто первым километром",
так здесь к началу войны оказались многие высланные и репрессированные, в том
числе и названные отцы. О. Андрей служил в Луге диаконом еще с дореволюционных
времен. В 1930-х гг., после того, как все храмы были закрыты, им дали такую работу:
оба были ассенизаторами, чистили туалеты в домах. Перед войной оставшихся без
приходов священников (храмы, где они служили, были закрыты), брали не на всякую
работу. Порой их заставляли исполнять именно такую, нарочито грязную работу, чтобы
унизить их сан.
Жена о. Андрея Журавлева, в то время как брат стал благочинным Лужского округа,
управляла хором Ольгинской церкви. На соседнем с Лугой приходе, в Городце, служил
родственник о. Андрея, о. Анатолий Голубев.
На службы в Ольгинскую церковь приходило много людей. В городе была особенная
атмосфера, отличавшаяся от сельской Псковщины. В Луге оставалось немало людей,
связанных с Петербургом, те, кто, очевидно, каждое лето приезжал сюда на дачу.
Выехав в 1941 г. сюда на отдых, многие так и остались здесь на все годы блокады.
Публика здесь была не простая. Многие из горожан, видимо, принадлежали к дореволюционному
петербургскому обществу. В разговоре они могли перейти с русского языка на немецкий
или французский, хорошо ими владели и свободно на этих языках изъяснялись. Беженцев
в городе почти не было, большинство составляли те, кто проживал здесь и до войны.
Воскресенский и Екатерининский соборы в центре города не были переданы Церкви
и в годы войны не действовали. Когда брат был благочинным, он организовал концерт
церковного хора и диспут-лекцию "Наука и религия" в церкви великомученицы
Екатерины, стоявшей непосредственно за собором. До войны в ней был концертный
зал, а в соборе затруднюсь сказать что располагалось, - он стоял закрытым.
Во время моего пребывания в Луге у меня была поездка в Гатчину, где мы встречались
с о. Михаилом Смирновым. Он приходился родственником прот. Александру Петрову,
служившему в годы войны в Гатчине и расстрелянному в 1942 г. немцами. Отец Михаил
служил в кладбищенской церкви, той, что сохранилась до нашего времени и сейчас
в ней только несколько раз в год, в великие праздники, совершается богослужение.
Был я у о. Михаила дома. После войны он был арестован, находился в лагере, после
освобождения вернулся в Гатчину, но не служил. (В советское время им было получено
высшее образование). Матушка его приезжала в Покровский храм в Мариенбурге, когда
я там служил, я же ее позже и отпевал. От о. Михаила мне перешел крест, принадлежавший
ему, и Евангелие дореволюционного издания, отпечатанное параллельно на четырех
языках: славянском, русском, греческом и латинском.
В то время я слышал в канцелярии Миссии также о живших в годы войны неподалеку
от нас двух замечательных пастырях: иеросхимонахе о. Серафиме Вырицком и о. Алексии
Кибардине, который после войны служил в Вырице. Тогда, в годы войны он служил
на приходе Козья Гора. Встречаться с ними мне не приходилось.
Под Лугой действовало несколько храмов, мне довелось посещать некоторые из
них. Были мы в приходе Заозерье, лежавшем по дороге из Луги на Медведь, в Смердях
(служивший там батюшка умер после войны, находясь под арестом. Он скончался, когда
его вели по дороге на высылку. Родом он был из села Югостиц близ Луги, возле Череменецкого
озера. После войны там жили его дочери, певшие в хоре храма в Петровой Горке.
Мы общались с ними в те годы, когда я служил на этом приходе).
Помню приход Романщина. Там служил преклонного возраста священник, - ему было
около 90 лет. Когда он совершал богослужение, особенность была такая: он всегда
стоял не прямо перед престолом, а сбоку. Дело в том, что он всю жизнь прослужил
псаломщиком и привык так стоять. Наверное, перед войной он был рукоположен во
священника. Внешний вид у него был такой: подрясника на нем одето не было, а вместо
него - серый халат, вроде тех, что носят уборщицы, не длинный, чуть ниже колен,
как юбочка серенькая. Поверх была одета куртка, короткая, чуть ниже пояса. Скуфеечка,
под ней - длинные волосы, и трубка во рту. Сам он, несмотря на возраст, был довольно
бодрым. Вот такой был священник.
Порхов. Псков. Эвакуация в Латвию
Из Луги осенью 1943 г. нас перевели на другой приход, в Порхов. Переезжали
из Луги в Порхов поездом, оформляли для этого документы. Порхов помню мало. Был
там, кажется, один действующий храм, в котором мы служили. Служили там кроме нас,
еще о. Студентов и о. Иоанн Солдатов. О. Виктор Першин служил в Порхове до нас,
мы виделись с ним потом во Пскове. Может быть, в округе действовали еще храмы,
не знаю, так как мы были связаны только с одним храмом. Служение наше в Порхове
было недолгим, мы там пробыли очень мало времени. Брат вскоре, не знаю по какой
причине, уехал оттуда, а я попал оттуда на некоторое время во Псков, в Миссию,
и некоторое время преподавал закон Божий в школе, старом здании в центре города;
в соседней школе преподавал закон Божий другой псаломщик, Игорь Булгак. В лагере,
в Воркуте, мы потом встречались с ним. Со школой он был связан с детских лет,
отец его, Петр Александрович Булгак, учительствовал в Двинске, был моим классным
руководителем.
В феврале 1944 г. всех миссионеров вывозили из Пскова в Ригу, позже мы оказались
в Либаве.
Либава. Епископ Иоанн (Гарклавс).
Снова эвакуация
Брат Иаков раньше меня попал в Либаву, получив назначение в местный приход.
В Либаве (латышск.- Лиепая), русских было меньше. Раньше здесь стоял гарнизон,
располагалась военно-морская база. Выстроенный еще тогда, в царское время, в порту
Морской собор был закрыт и не действовал. Богослужения совершались в трех городских
храмах: Свято-Троицком соборе, Александро-Невской и Алексеевской церквах. Брат
служил в приходе Свято-Троицкого собора, - каменного, величественного храма, стоявшего
в центре города, а также законоучительствовал в местной русской гимназии. Директором
ее был Николай Гугович Эльбе, обучение там было совместное. В марте 1944 г. меня
назначили псаломщиком на приход, где служил брат.
Отношение к русским здесь было несколько иным, чем в Риге и Латгалии. В городе
было много переселенцев (эвакуированных немцами из Северо-Западных областей -
Ред.). Целые кварталы в центре города, где они помещались, были отгорожены и обнесены
колючей проволокой. (См. фото Р.В.Полчанинова на с. - Ред.). Так местные власти
под предлогом санитарных норм изолировали русских беженцев. Ни в Латгалии, ни
в Риге таких мер по отношению к русским беженцам не предпринималось. Это было
особенностью Курляндии.
Первоначально у меня была возможность бывать в Риге, однако, вскоре распространились
известия, что Рига отрезана, и путь оттуда в Либаву был только по воде. Так, после
последнего в то время моего посещения Риги, пришлось возвращаться оттуда морем,
- плыть по воде. В конце лета, когда фронт подошел к Риге, в Либаву приехал епископ
Рижский Иоанн (Гарклавс) с матерью и приемным сыном Сергеем. Владыка Иоанн был
родом из Курляндии, где родился в латышской семье. Прежде он служил священником
здесь, на своей родине, в приходах Талси и Дундага. Он не был женат, детей у него
не было. Его приемный сын Сергей, мальчик 16-ти лет, приехавший с Владыкой, был
в годы войны взят им на воспитание, очевидно из числа беженцев, потерявших своих
родителей. В годы войны это было распространенной в Латвии практикой, предпринимавшейся
многими семьями и даже организациями с целью спасения русских детей. Так, например,
Рижский монастырь брал на воспитание детей беженцев или детей, потерявших родителей.
Отец Николай Харитонов, настоятель рижской Благовещенской церкви, взял на воспитание
девочку-сироту.
Я давно знал Владыку Иоанна и его семью, поскольку он в семинарии учился с
моим братом, еще будучи священником. В годы войны митрополитом Сергием (Воскресенским)
он был поставлен во епископы.
Одновременно с прибытием Владыки в Либаву была привезена чудотворная Тихвинская
икона Божией Матери. Примечательно, что в город икону доставил не архиерей, а
немецкий представитель Герингер, курировавший церковные дела. Икону поместили
в Троицком соборе, где все дни ее пребывания в Либаве (один-два дня) и совершались
службы при большом стечении молящихся. Среди богомольцев были и местные жители,
но особенно много беженцев-переселенцев.
Как позже мне рассказывал диакон Михаил Яковлев, также бывший в это время с
Владыкой и сопровождавший позже Тихвинскую икону вместе с ним в Германии и Чехословакии,
уезжать с родины Владыка Иоанн не хотел, говоря: "Зачем я поеду туда, где
и кем я там буду", высказывая желание остаться в Латвии, каким-нибудь образом
избежав эвакуации. Владыка хотел спрятать икону и никуда не ехать, тем более,
что Курляндия к тому времени была полностью окружена советскими войсками. Однако
обстоятельства, судьба святыни и сопровождавших ее сложились иначе. В августе-сентябре
чудотворный образ Божией Матери покинул Латвию. Прекрасно помню, как чудотворную
Тихвинскую икону Божией Матери вывозили из Либавы, - это происходило на моих глазах.
Помню старосту Алексеевского храма в Либаве, куда перед эвакуацией икона была
перевезена из Троицкого собора. Он имел какое-то отношение к эвакуации. Отъезд
их не афишировался. Увозили икону без нас, - духовенство и причт Троицкого собора
в этом участия не принимали. Все время пребывания в Либаве и на момент отъезда
икона была в ризе. Прибывшая морем в Либаву из Риги чудотворная икона и вывезена
была морским путем. Дальнейший путь ее лежал в Германию, позже икона оказалась
в Америке.
Осенью 1944 г. продолжать оставаться жить в городе стало беспокойно. Либаву,
как и всю окруженную Курляндскую группировку немцев, сильно бомбили. Большинство
горожан покинуло город, перебравшись в окрестные селения. Я выехал в сельскую
местность. Брат тоже покинул город, проживая на хуторе. В ноябре-декабре немцы
дали предписание всему местному населению покинуть Латвию. Началась эвакуация.
Оставаться дальше на хуторе было нельзя. Во время эвакуации немцы забирали всех
подряд, горожан, хуторян, и не спрашивая, вывозили в Германию. В число таких сельских
жителей, которые оказались в числе изгнанных с хуторов и попавших в эвакуацию,
был и я. Вместе с местными жителями в конце декабря 1944 г., - тогда еще ходили
какие-то суда, на немецком пароходе нас вывезли в Германию.
Кёнигсберг. Штурм города. Тюрьма Тапиау. Лагеря. Освобождение. Новый арест.
Плыли мы до Пиллау, (Восточная Пруссия), откуда нас с вещами перевезли в Кёнигсберг,
где разместили в школе на восточной окраине города, в районе Кальтхоф. Жили мы
в школе. Рядом с ней располагалось имение, в котором семьи эвакуированных занимались
сельским хозяйством, работали на земле. Я занимался с детьми беженцев в школе.
К самому концу января к городу подошли советские войска, они стояли на его
окраинах два с половиной месяца. Сначала советская армия окружила Кёнигсберг и
город стал фронтовым. С конца февраля пошла стрельба, начались бои за город. Однажды
мы спрятались от снарядов и огня, когда были найдены немцами в городском квартале
и препровождены в лагерь для беженцев. Неподалеку от нас находился общий польский
лагерь, к ним со стороны немцев было крайне плохое и бесчеловечное отношение.
К латышам в нашем лагере с их стороны было отношение более снисходительное. Одному
латышу удалось договориться о направлении 15 человек из нас на подсобные работы,
в связи с чем нас из лагеря выпустили. Немцы разместили нас в поселке, состоявшем
из 50-ти железобетонных бараков, незадолго до этого специально выстроенном для
эвакуированных с востока беженцев (перемещенных лиц) на одном из пустырей на окраине
города, и пока пустовавшем. Мы заняли пустые квартиры, добровольно предложенные
немцами, и некоторое время жили там.
Неподалеку располагались форты, в которых содержались военнопленные. Среди
них были англичане: они были на особом положении, их поддерживал Красный Крест,
и немцы относились к ним корректно и предупредительно. С остальными военнопленными,
- это, приемущественно, были итальянцы, они обращались грубо и сурово.
Когда советские войска 8 апреля 1945 г. взяли Кёнигсберг, нас арестовали и
вывезли за город, - на сборный пункт, - в лагерь, располагавшийся на одном из
хуторов. Приказали копать ямы, два на два метра. В этих земляных ямах можно было
только сидеть в полусогнутом состоянии, сверху они закрывались крышкой. Содержали
нас по четыре человека в каждой такой яме. Среди арестованных были и русские солдаты,
и немцы, и пленные, и гражданские жители. Ямы охраняли солдаты, дважды в день
выпускали проветриваться. Работала с нами контрразведка СМЕРШ 50-й армии… Там
пробыли мы месяц. Велось следствие, составлялись документы. Через месяц нас вывезли
в центр города, собрали в лагере, после чего под конвоем повезли на сборный пункт,
- в тюрьму Тапиау в Восточной Пруссии, откуда в первых числах июня в телячьих
вагонах, предназначенных для перевозки скота, доставили в лагерь на ст. Пехлец
Рязанской области. Ты не заключенный и не вольный: проверка проходит. Именовались
мы "спецконтингент". Позже был лагерь в Коломне и Грозненский лагерь.
Освобождение, а затем возвращение в Латвию произошло почти через два года после
ареста, только в феврале 1947 года. Через три с половиной года в Латвии последовал
новый арест. На этот раз по "Делу Псковской Православной миссии".
Приговор был 10 лет лагерей, из которых в заключении я отбыл пять. Домой из ссылки
я смог вернуться только в 1956 г.
|
