СОВЕТСКАЯ МОЛОДЕЖЬ УВЛЕКАЕТСЯ МИСТИКОЙ И ПАТРИОТИЗМОМ

К ВОПРОСУ О РЕЛИГИОЗНО-МИСТИЧЕСКИХ ТЕЧЕНИЯХ В ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ СОВРЕМЕННОГО СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА *)

Наблюдение за публикациями советской печати позволяет судить о том, что в различных слоях советского общества большое распространение имеют религиозно-мистические течения, настроения и тенденции. Они переплетаются порой с идеологическими направлениями, которые, если и не отвечают прямым целям советской политики, то допущены партийными инстанциями как наименее опасное русло концентрации духовного свободомыслия.

Результаты воспитания граждан в духе пресловутого "советского патриотизма" и "пролетарского интернационализма" не удовлетворяют партийных идеологов. Состарившийся маршал Советского Союза И. Конев, привлеченный к задаче воспитания советской молодежи в духе военного патриотизма, высказывался в 1967 году об успехах этого воспитания неодобрительно. Он говорил, что на воспитании молодежи и этом направлении иногда отрицательно сказываются ее пацифистские настроения, а иногда раздаются даже голоса о том, что "незачем заниматься военно-патриотической работой, военно-патриотическим воспитанием" (1).

Несомненно в целях возбуждения советского военно-патриотического духа партийная правящая верхушка снова допустила усиленную прокламацию и культивирование русского патриотизма. Такой поворот был принят с явным воодушевлением стареющей русской интеллигенцией, большинством русских молодых писателей, художников и поэтов, а также значительной частью рядового русского населения СССР.

Небезынтересно при этом отметить, что патронат над этим течением был взят руководством комсомола, а литературный орган его ЦК — "Молодая гвардия" настолько рьяно стал оповещать о его развитии, что другой молодежный журнал, "Юность", стал обвинять "Молодую гвардию" в измене делу пролетарского интернационализма, в пособничестве русскому шовинизму (2).

На фоне именно этого русско-патриотического течения, то тесно с ним переплетаясь, то скрываясь в его исторической и художественной символике, стало возможно в СССР возрождение религиозно-мистических поисков, настроенности, течений. Так, например, один из литературных критиков В. Чалмаев декларировал прославление известнейшего русского святого Сергия Радонежского, патриарха-патриота Гермогена, "религиозной энергии русского человека", которая способна превращаться в ратный подвиг, в творческое вдохновение, в стихийные попытки народа создать идеальную Россию, "светоч добра и человечности" (3) Отмечая литературные качества новых произведений, созданных в духе русского патриотизма, критик характеризовал их ярчайшими эпитетами: "чудо ясности", "израненная, измученная, но живая Русь",... и т. п. и тут же яростно обрушивался на опасность "чужебесия" — пристрастия ко всему чужеродному и предупреждал от "соблазнов американизма" (4). В соответствии с этим направлением, в 1967 г. в Новгороде была проведена конференция по вопросу о "тысячелетних корнях русской культуры" (5). На ней тоже подчеркивалась необходимость популяризации просветительского подвижничества си. Сергия Радонежского, биографии св. кн. Александра Невского и др. (6). В унисон этому звучали также строки стихов молодого поэта Николая Рубцова, призывавшего молиться на "лик священного Кремля и на его торжественные звоны" (7).

Немалую роль в стимулировании русского патриотического движения, а вместе с ним в активизации его религиозно-мистического, культурного и историко-символического аспекта сыграл поэт, публицист и писатель Владимир Солоухин. Он был известен своими статьями в защиту молодого художника Ильи Глазунова, преследовавшегося партийной критикой за картины, трактовавшие историческое прошлое России и современность СССР в мистическом плане. Живейший отклик читателей как юного, так и пожилого возраста из различных слоев советского общества нашли его "Письма из Русского музеи", опубликованные в журнале "Молодая гвардия" (8). Своей эмоциональной насыщенностью они способствовали созданию вокруг русской старины и ее искусства ореола святыни. На это своеобразное публицистическое произведение в редакцию журнала поступили сотни восторженных и благодарных писем. Не замедлила отозваться на них тогда же и сугубо ортодоксальная партийная критика. В газете "Вечерняя Москва" был опубликован отклик, в котором Солоухин был обвинен в сознательной попытке дисквалификации "коммунистической современности столицы Москвы". Наиболее ретивые критики требовали тогда даже "принятия мер" по отношению к писателю за то, что он дерзнул в своих "Письмах" сказать, что художник послереволюционных лет И. И. Бродский (прокламировавшийся при Сталине "первым художником революции") не является выдающимся русским художником... Все же отрицательные критики В. Солоухина оказались в меньшинстве. "Всероссийское добровольное Общество охраны памятников истории и культуры", созданное в 60-х годах, приобретает нее больший размах. В 1967 году в журнале "Молодая гвардия", тоже но почину В. Солоухина, появился раздел "Берегите святыню нашу". Уже своим заголовком раздел указывает на тенденцию создания ореола святости старине, искусству прошлого, народным традициям.

Наиболее ярким произведением, отразившим наличие религиозно-мистической мысли, тягу к символике явлений, а зачастую горькие порицания действий советской политики, являются "Записки начинающего коллекционера" В. Солоухина, "Черные доски", опубликованные в СССР в 1969 г. (9).

"Записки", относящиеся к недавнему прошлому, посвящены старинным русским иконам, их розыску и спасению от окончательного варварского истребления, а также реставрации икон. Очерк Солоухина, написанный в спокойных и нарочито аполитичных тонах, насыщен духовными аллегориями, яркой богатой символикой. Автор ограждает себя от обвинений со стороны атеистов, говоря, что он мог бы написать и не об иконах, а, скажем, о грибах и др., предполагает, что для многих читателей наверное было бы интереснее прочесть что-либо более "близкое их душе", на тему о современности, например, о строительстве газопровода или о колхозной МТС, подчеркивает, что иконы для него раньше не представляли интереса, хотя и отмечает, что, будучи советским пионером, "иконоборцем" никогда не был.

Постепенно раскрывая в ходе повествования свою сегодняшнюю страсть к поискам и спасению древних икон и называя эту страсть (с приведением имен других современных русских собирателей старины) м и с с и е й и даже подвигом, он, местами, старается по возможности смягчить свое душевное состояние при нахождении шедевров древнего искусства.

Определенный религиозно-философский смысл Записок и духовное, символическое отношение человека к современной советской жизни можно усмотреть в словах старой деревенской женщины, хранительницы древней, считавшейся давно утерянной, иконы. Обращаясь к собирателю икон и его молодым спутникам, крестьянка на их слова о том, что исчезнувшая икона появилась в селе "из темноты веков", отвечает:

"— Где свет, где тьма? Вы думаете, когда был монастырь, и когда здесь стояла церковь, и когда мы украшали икону цветами, вы думаете, у нас, в Пречистой Горе, было темнее? Ошибаетесь, молодые люди. Икона дошла из света веков, а вовсе не из темноты. А теперь, как вы сами видите, ее поглотила тьма неизвестности. И вот вы ищете, ищете ее. А почему ищете? Потому что она свет, она огонек и тянет вас на этот ее огонек" (10).

Символическое значение этих слов усугубляется еще тем, что икона, о которой идет речь, — "Воскресение" и этим особенно подчеркивается "тьма неизвестности" вокруг сегодняшней советской повседневности.

Эту аллегорическую тематику, определяющую духовную и материальную современную жизнь страны как темноту, в отличие от древнего духовного света, Солоухин повторяет в своих "Записках" неоднократно. В самом начале автор следующим образом описывает реставрацию одной древней иконы путем снятия позднейших живописных слоев, нанесенных на нее,

"Мне показалось, что я присутствую при свершении чуда, мне казалось невероятным, чтобы под этой ужасной глухой чернотой скрывались такие звонкие, такие пронзительно-звонкие краски... За окошечком было ярко и празднично, красно и сине, звонко и солнечно, в то время как сами мы оставались по сию сторону занавески в немоте, глухоте и мраке. Из темного зрительного зала мы смотрели на экраник, залитый светом. И вот на экране — иное время, иная красота, не наша жизнь. Другая планета, другая цивилизация, таинственный и сказочный мир" (11).

И далее автор повторяет снова то же сопоставление глухой современности со стариной, насыщенной необычной красотой:

"В прямоугольничке делалось еще светлее, чем было. Мы же, все трое, вместе с современной мастерской, оставались по-прежнему по эту сторону тьмы. Казалось, если расчистить всю икону до конца –– с ликом, с мечом и с городом, с этими жемчугами, то от всей-то иконы сделалось бы светлее и здесь. Пока же мы, как зачарованные, в приоткрывшуюся щелочку смотрели вдаль, в шестнадцатый век, где было ярко и ослепительно до рези в глазах" (12).

В своих сопоставлениях-аллегориях Солоухин осторожно сравнивает свои розыски, спасение и восстановление икон — как подвиги духа — с заслугами советских космонавтов, выполняющих вокруг земли программу пятого витка. Отмечая, что достижения науки не могут смягчить человеческое сердце, он, за поисками, творимыми во имя искусства, видит другое — красоту, интуицию, душу и цветение души –– рождающее любовь, Солоухин противопоставляет:

"Наука делает человека сильнее механически. Искусство делает его сильнее духом. Кроме того, оно делает его немножко лучше. А это ему так необходимо" (13).

"Записки" Солоухина полны нежности по отношению к старине, к уходящему. О сельском пейзаже своей родной Владимирщины он говорит:

"От околицы деревни Василева насчитывали в голубом золотистом мареве двадцать одну белую колоколенку. По колоколенкам ориентировались на своей земле. По колокольному звону выходили куда нужно. В зимние бураны обязательно звонил колокол, и было это вроде маяка. На колокольни, наконец, просто любовались. Ибо они действительно были украшением наших русских холмистых равнин. С колоколен любовались просторной русской землей" (14).

Одну главу воспоминаний писатель посвящает описанию и разъяснению русской древней иконографии. Эта глава, написанная не сухим языком специалиста искусствоведа, а поэта, производит впечатление и на коллекционера-любителя, и на глубоко религиозного человека. Его повествования об изображениях "Спаса нерукотворного" и "Спаса в силах", "Богородицы" — "Умиления", "Одигитрии", "Оранты" и напоминание о том, что "Владимирская Божия Матерь" –– это "древнейшая песнь материнства", –– не могут не затронуть эмоционально и представителей молодого советского поколения, встречающегося с этой тематикой, возможно, впервые.

Характеризуя русскую иконографию, поэт утверждает, что каждая икона, по существу, неповторима как с точки зрения живописи, так и своей "судьбы". Автор рассказывает о мероприятиях, следствием которых являлось бессмысленное и варварское уничтожение драгоценной старины, и тут же приводит многих безымянных народных героев, которые в труднейших условиях и без какой-либо материальной корысти спрятали, сберегли, сохраняют эти сокровища от непрекращающихся партийных преследований. Некоторые места выглядят как жестокие осуждения в адрес партийных мероприятий, особенно в период насильственной коллективизации. Он называет ее "железной метелью", нанесшей дорогой народу старине неизлечимые раны, непоправимый ущерб. Он описывает эпизод "раскулачивания", в котором крестьянка с кучей детей, насильственно вывозимая из села в далекую ссылку, тайно, ночью, передает остающейся родственнице старинную чтимую икону, хранящуюся в деревне и по сей день.

В своем повествовании В. Солоухин развенчивает ложное представление тех, кто считает, что сегодня религию в СССР не преследуют, церквей насильственно не закрывают, не громят, что церковные приходы действуют в СССР в благосклонной свободе и благоденствии. Автор красочно описал, как в первые послереволюционные годы партиец-учитель в назидание крестьянам колуном рубил древнейшие иконы; как в недавние годы по партийному приказу сколачивали из икон ящики для картошки, столы, кормушки для скота; как совсем недавно, судя по записям автора, в 1967 г., председатель колхоза "нарядил бригаду плотников", которые в закрытой по партийному велению церкви "за полдня" изрубили все иконы и иконостас в мелкую щепу (15).

Говоря именно о сегодняшнем времени, писатель рассказывает, как за два дня до его приезда, по приказу свыше, "уронили" церковь, как другую, чудесную по ее архитектурной стройности, тоже в недавнее время "обезглавили", перестроили в магазин, выглядящий теперь "почти модерн"... Солоухин говорит о партийцах (в народе их называют "искорененцами"), тупо отвечающих на сожаления и робкие упреки коллекционеров: "Ну что же, сломали и конец".

Опять и опять возвращаясь к аллегорическому отображению действительности и как бы предрекая грядущее воскресение, автор описывает, как он извлекал из груды щепы изрубленные иконы:

"Они были однотипно изранены, но все в конце концов составились, соединились, как составляется, вероятно при переломе кость..." (16).

Неоценимой заслугой автора "Записок" является то, что он отобразил просуществовавшее полвека, неугасшее религиозное мистическое сознание простого деревенского народа. Он рассказал, как сельская женщина ползком пробиралась к груде изрубленных икон, чтобы отыскать и спасти Лик чудотворной иконы Богоматери; как в одной деревне ему рассказывали о явлениях чудотворной иконы с такими подробностями, как будто это случилось вчера, на самом же деле со времени событий минуло полтораста лет... Деревенские жители в ряде мест десятилетиями являются верными хранителями особо чтимых икон, и эти иконы у них невозможно получить ни уговорами, ни за большие деньги. Автор описал поистине потрясающий пример одной бывшей монахини, пораженной дрожательным параличом, проживающей в развалинах разрушенного монастыря на подаяния жителей соседней деревни. В убогой крохотной келейке она стоит на молитве и теплит свечи перед сохраненными ею иконами.

В. Солоухин подчеркивает свою ответственность за спасение ценностей древней иконописи. Однажды, не приехав во второй раз вовремя и, таким образом, не спасши от окончательного уничтожения изображение "Троицы", он говорит о себе:

"И сколько бы ты ни жил на свете, всегда погибшая "Троица" будет лежать на твоей совести, как если бы ты прошел мимо проруби, в которой захлебывался человек, прошел и не протянул руку" (17).

Конец повествования В. Солоухина сугубо символичен. Он рассказывает, как он нашел самую лучшую икону своей коллекции, — древнюю икону из церкви его родного села (Олепино), перед которой крестились, венчались, отпевались поколения его предков. Эта икона "Спас в силах", т. е. Христос в царственном облике, возродившаяся из "черной доски", является ярчайшим символом того же грядущего воскресения, светом, побеждающим окружающую тьму.

О наличии приверженности религии у населения Советского Союза и о распространении среди него различных религиозно-мистических тенденций и настроений, оказывающих влияние на интеллектуальную советскую молодежь, говорят многие последние годы.

Характерны в этом отношении лирические заявления двух популярных молодых советских поэтесс, принадлежащих к кругу свободомыслящего и свободолюбивого поколения — Риммы Козаковой и Ирины Озеровой. Первая, открыто протестуя против принудительно навязываемого материалистического мышления, отразила неуемный духовный голод своего поколения, поиски им некоего символа веры своего времени. В журнале "Смена" она объявила:

Не то,чтоб я религиозная,

Но это праведная злость

На то безбожие стервозное,

Которого поразвелось...

И то дарами, то веригами,

Отягощаясь и гордясь,

Все ищем мы свою религию,

В неверующие не годясь.(18)

Ирина Озерова в "Литературной России" обращается к Библии, возвещая тем самым стремление молодежи к извечным нравственным ценностям. Поистине удивительно читать в советской прессе следующие строки:

Вот Библия с гравюрами Дорэ,

Огромный том давным-давно залистан,

Но в нем сегодня, словно в букваре,

Ищу я азбуку предвечных истин.(19)

Перекликается с этими аспектами современных духовных исканий также и любопытная дискуссия, возникшая на страницах советской печати — о человеческом духовном бессмертии, о возможном перевоплощении душ. Дискуссия была начата русскими литераторами Ильей Сельвинским и Львом Озеровым. Как результат рассуждений на эти темы, была сделана попытка обосновать теорию личного бессмертия современными научными домыслами:

"Некая комбинация электронов, составляющая сущность личности, может повторяться неоднократно во времени — следовательно, возможно как бы "воскрешение из мертвых" (20).

Огромную жажду советских людей к духовно-мистическому указанная газета выразила следующими словами:

"Любопытно, что люди, прослышав о возможности перевоплощения "по Сельвинскому", тут же начинают соображать, кем они были, и мечтать, кем они станут" (21).

В этом же аспекте можно оценивать огромный интерес, проявляемый ныне в среде молодой советской интеллигенции к русской религиозно-мистической философии начала этого века, к идеям Владимира Соловьева, Бердяева, Лосского и др. Журнал "Вопросы философии" с прошлого года начал исследования в этом направлении, журнал "Наука и религия" вынужден был недавно поместить статью о философском наследии Вл. Соловьева, с неудачной попыткой его критики, но и с указанием, что идеями Соловьева в Советском Союзе пользуются "молодые поборники религиозной модернизации" (22).

Творчество молодых поэтов, признанное и на страницах журнала ЦК комсомола "Молодая гвардия", тоже свидетельствует о той же религиозно-мистической настроенности. В конце прошлого года в этом журнале было опубликовано интересное стихотворение молодого поэта В. Сидорова, в котором он описывал "странный случай", происшедший на советской художественной выставке. Некий советский гражданин, не стыдясь посетителей, несмотря на присутствие дежурного милиционера, с плачем упал на колени перед изображением Мадонны. После описательной части советский поэт продолжил стихотворение уже от своего лица и именно в том же аспекте религиозно-мистического искания:

Странный случай.

Он почему-то мучит, мучит

Воображенье и поныне

И вспоминается не раз.

Не потому ли, что гордыня

Мне на колени пасть не даст?

И где Мадонна в век мотора?

К кому лечу? Зачем лечу?

И мне б кричать:

"Прости, Мадонна!"

А я молчу. (23)

Возвращаясь снова к настроенности народной, можно констатировать поистине удивительные вещи. Так, например, тот же журнал "Наука и религия" недавно снова признался в долго замалчивавшемся явлении: в таежной глуши сегодняшней Сибири прожинает еще много "пустынников" — старообрядцев, отрицающих нынешнюю советскую действительность. Журнал подробно описывает этот "мир –– таинственный, невероятный, почти вымышленный" (24). Женщины и мужчины, не признавая советской "светской", "антихристовой" власти, живут ради одной лишь "праведной смерти", являющейся для них всего лишь ступенью к вечной блаженной жизни. Заканчивая статью, участник экспедиции называет эти "скиты" "невероятной диковиной" во время, "мало подходящее для религиозных чудес" (25).

Следующий пример не из глуши сибирской тайги, а из центральной России, где расположено озеро Светлояр, в котором, на основании древней легенды, Господь укрыл от нашествия татар праведный град Китеж. К озеру, после смерти Сталина, возобновились, как известно, массовые паломничества. Советская печать неоднократно рассказывала, как молящиеся, выполняя данные обеты, обходили на коленях озеро, развешивали на прибрежных деревьях иконы и группами молились. Советские заградительные посты препятствовали паломникам; атеистические пропагандисты высмеивали легенду и верящих в нее.

Недавно "Литературная газета" снова вернулась к этой теме. Рассказывается, что специальные научные экспедиции производят исследование озера и пока не отвергают былое существование Китежа (26). Эти упорные работы на Светлояре опять же подтверждают религиозно-мистическую настроенность народа. Иначе зачем бы стекался он на молитву к озеру, пренебрегая запрещениями властей и несмотря на то, что официальная Церковь отрицает святость озера.

В заключение следует привести несколько мыслей из недавно опубликованной в журнале "Вопросы философии" статьи Л. Н. Митрохина.

Автор, занимавшийся изучением "коллективов верующих", вынужден был констатировать, что религиозные взгляды и нравственные ценности этих людей, несмотря на то, что они "испытывают сильное идеологическое давление "извне", обнаруживают прочность и стойкость (27). Автор объясняет это тем, что "у отдельных людей обнаруживается потребность в религиозном осмыслении их собственного социального опыта" (28) и что именно религия "дает им формы выражения в общественно-значимых и содержательных символах и образах", посредством которых они по-своему постигают Правду жизни. Это с наибольшей выразительностью и определяет ту религиозно-мистическую настроенность, которая заметна ныне в СССР, которая, несомненно, набирает в силе, поскольку, как отмечает тот же Л. Н. Митрохин, "ни пафос социалистического строительства, ни гражданские идеалы и ценности" не могут их ни вытеснить, ни поколебать.

ПРИМЕЧАНИЯ

*) Религия и атеизм в СССР. Ежемесячный обзор. Институт по изучению СССР. Март 1969. №17.

1) "Молодой коммунист", 1967, № 3, стр.33.

2) "Юность", 1968, № 2, стр.99.

3) "Молодая гвардия", 1967, № 10, стр. 285.

4) Там же, 1968, № 9, стр. 264-265; 268-269.

5) Там же, стр. 263, 286, 287.

6) Там же, стр. 256.

7) Там же, 1969, № 1. стр.158.

8) В.Солоухин, Письма из Русского музея, "Молодая гвардия", 1966, №9 и 10.

9) В.Солоухин, Черныедоски. Записки начинающего коллекционера. "Москва", 1969, №1. стр. 129-187.

10) Там же, стр.152.

11) Там же, стр.135-136.

12) Там же, стр.137.

13) Там же, стр.180.

14) Там же, стр.153

15) Там же, стр.160.

16) Там же, стр. 161

17) Там же, стр. 184

18) "Смена", 1967, №1, стр.7.

19) "Литературная Россия", 17.3.1967.

20) Там же, 5.5.1967.

21) Там же.

22) "Наука и религия", 1968, №11, стр.92-94.

23) "Молодая гвардия", 1968, №3, стр.63-64.

24) "Наука и религия", 1968, №9, стр.17.

25) Там же, стр. 22.

26) "Литературная газета", 27.11.1968.

27) "Вопросы философии", 1968, №8, стр. 42

28) Там же, стр. 48