Сергей Бычков

Огневые восьмидесятые. (глава из "Книги воспоминаний").

Перечитывая статьи Николая Домбковского, "Крест на совести", опубликованные им в газете "Труд" в апреле 1986 года, я вспоминаю те жестокие года и сравниваю их с днями сегодняшними. Эта статья - плод коллективного труда. Над ней трудились как минимум несколько человек.

Материалы в течение многих лет собирались сотрудниками "церковного отдела" КГБ. Затем они подверглись обработке, чтобы вполне соответствовать жанру политического доноса. Этот жанр был отточен еще в конце 20-х годов и успешно действовал вплоть до крушения СССР. Это не была голая, бесстыдная ложь, наподобие той, которой пользуется сегодня священник Всеволод Чаплин. Для него учителем остается министр нацистской пропаганды Геббельс, который любил говаривать, что "чем чудовищнее многократно повторенная ложь, тем ей более охотно верят люди". Мастера из "церковного отдела" КГБ понимали, что соотечественники, еще не пришедшие в себя от хрущевских разоблачений злодеяний сталинского режима, не поверят абсолютной лжи. Поэтому отдельные эпизоды, на самом деле имевшие место, обильно смешивались с ложью. Непосвященному человеку трудно было отличить, где же правда, а где п ложь. Советская пропаганда в течение десятилетий обалванивала советских людей. И все же с начала 60-х годов формировалась часть общества, которая не доверяла советской пропаганде. Поэтому работникам "церковного отдела" КГБ приходилось попотеть, чтобы придать жанру политического доноса видимость правды. На долю Домбковского выпала самая тяжелая часть работы. И все же видимости правдоподобия ему не удалось добиться. Рога и копыта инициаторов статьи виднелись отовсюду.

Статье Домбковского, которая была завершающим аккордом в многолетней травле отца Александра Меня, его прихожан и меня, предшествовал ряд событий, о которых важно напомнить. Вечером 9 апреля 1986 года после программы "Время" выступил раскаявшийся "дисссидент" из Уфы Борис Развеев. Уверенно и без запинки он сообщил ошарашенным телезрителям, что раскаивается в своей антисоветской деятельности и уже вступил на путь исправления. И добавил, что на "путь антисоветчины" его толкнули два человека п священник Александр Мень и Сергей Бычков. Народ уже успел отвыкнуть от подобных телеобращений, поскольку последний раз с голубого экрана каялся священник Димитрий Дудко в 1980 году. Но это было давно, а тут накатывала "перестройка", попахивало демократией. И вдруг - опять сталинский лексикон, биение в грудь и клятвы не нарушать закон.

Советские люди обычно не доверявшие тексту, искали скрытый подтекст - то ли в Политбюро опять победили "ястребы", то ли это какой-то очень хитрый маневр демократов из того же Политбюро.

Поскольку у меня не было телевизора, то я пребывал в блаженном неведении относительно этого выступления. На следующий день я поехал в Москву, где мне сообщили о только что появившейся статье "Крест на совести" в газете "Труд". Я купил газету, ознакомился со своей биографией в пересказе Бориса Развеева и Николая Домбковского и у меня заcосало под ложечкой. Я понял, что дела плохи и поехал в Семхоз к отцу Александру. Он встретил меня у калитки. Сообщил, что уже видел выступление Развеева и теперь "чистит" дом. На огороде был разведен костер. Он добавил, что обычно после таких статей следует арест и посоветовал мне срочно ехать домой и тщательно почистить свой дом. Я приехал в Ашукино и последующие сутки провел на огороде, сжигая все, что могло попасть в руки чекистам и повредить мне или другим прихожанам. Наши жены работали в одной организации. Встретившись утром 11 апреля Наталья Федоровна Григоренко, жена отца Александра, спросила мою жену, чем я занимаюсь. "Жжет бумаги на огороде," - ответила она. "Мой тоже", - лаконично ответила Наталья Федоровнаи.

Чтобы полнее понять происходившее в те недавние годы, придется напомнить о некоторых событиях. В декабре 1979 года советские войска вступили в Афганистан. Летом 1980 года в Москве должна были состояться Олимпийские игры. Эти два события в жизни страны вызвали очередную волну репрессий. Правозащитное движение к этому времени было окончательно разгромлено. Председатель КГБ Юрий Андропов набирал силу.

Он выдвинул очередную задачу и поставил ее перед органами. Он считал, что многие правозащитники "ушли" в Церковь и что поэтому РПЦ необходимо "зачистить". В течение двух месяцев п декабря 1979 и января 1980 - были арестованы в Москве священники Глеб Якунин, Димитрий Дудко, миряне Лев Регельсон и Виктор Капитанчук.

Немного ранее, в ноябре 1979 года в Калинине (Твери) был арестован молодой (ему тогда исполнилось 28 лет) Александр Огородников, духовный сын священника Димитрия Дудко. Отец Димитрий всегда выделял Сашу из числа других прихожан, любил его как сына, но в ответ на свои чувства получал больше всего неприятностей от честолюбивого, неуемного и не в меру любвеобильного Александра. Саша часто бывал у нас дома на Речном. Я знал его с 1974 года. Познакомился с ним у Анатолия Эммануиловича Краснова-Левитина, который в нем души не чаял, поскольку Саша напоминал ему самого себя в молодости. Себя Краснов-Левитин называл "человеком-скандалом". Саша тогда носил длинные волосы и очки и чрезвычайно напоминал молодого Павла Флоренского. Уже тогда он был полон сознания собственного величия и некой миссии, которую ему предстоит исполнить. Это сознание сводило с ума молоденьких девчонок, которые всегда вились вокруг него. Он неудачно учился в университете в Екатеринбурге, потом в престижном ВГИКе в Москве, но так ничего не закончил. Делом своей жизни он считал некий христианский семинар, состав которого постоянно менялся. Кто кого и чему учил, понять было очень трудно, поскольку в семинаре собиралась молодежь. Но шуму вокруг него хватало. Саша работал сторожем в писхиатрическом диспансере в Москве, и вечерами семинар собирался в психушке. Его быстро выследили чекисты и разогнали. Саша максимально использовал их ошибку и передал на Запад открытое письмо о гонениях на молодых христиан. Подписи под открытым письмом он поставил без согласования с членами семинара. Многие из них, особенно из провинции, серьезно пострадали. Самого Огородникова выставили из Москвы и какой-то сердобольный человек прописал его в Тверской области. Его брат, монах Рафаил, сумел собрать денег, и Саша приобрел большой деревенский дом неподалеку от Московской области, куда к нему приезжали поговорить уцелевшие семинаристы.

Я был хорошо знаком и с его братом, монахом Рафаилом, который жил в Псково-Печерском монастыре. Он был прямой противоположностью беспокойному брату. Смиренный, молитвенный, и в то же время очень живой.

Поначалу Сашу Огородникова обвинили в тунеядстве и осудили на год лагерей. Но уже осенью 1980 года, после ареста в Ленинграде Владимира Пореша, друга и сподвижника Огородникова по так называемому "христианскому семинару", состоялся повторный суд, и он получил за антисоветскую деятельность 6 лет лагерей и ссылку. Его гражданская жена Елена Левашова не была допущена на суд. Когда отец Димитрий Дудко узнал, что Лена беременна, он силой своего авторитета заставил Сашу обвенчаться с Леной. Но в ЗАГСе брак регистрировать он отказался. Вскоре Лена родила Саше сына, но даже это не поколебало чекистов. Она не получила ни одного свидания с Огородниковым. Наша семья на протяжении нескольких лет поддерживала Лену, которая осталась без средств к существованию с малолетним сыном.

Сгущалась атмосфера и над приходом отца Александра Меня, который всегда старался держаться подальше от политики. После телераскаяния в июне 1980 года отца Димитрия Дудко его освободили из заключения. Я посетил его на квартире - он, как и Глеб Якунин, жил неподалеку от метро "Речной вокзал". Причем в последнем подъезде жил он, а в первом того же многоэтажного дома - Рой Медеведев. Когда чекисты приходили с обыском к одному, то обязательно заглядывали к другому. От отца Димитрия после его покаяния отшатнулись почти все его прихожане. Осталось лишь несколько человек, а сам он находился в стрессовом состоянии. Он поведал мне, что накануне его освобождения чекисты особенно интересовались мной и встречей со священником Иоанном Мейендорфом, которая состоялась по моей инициативе летом 1979 года и которую довольно детально спустя 6 лет в газете "Труд" описал журналист Николай Домбковский. В сентябре 1980 года на суде последовало публичное покаяние Льва Регельсона, а в октябре - Виктора Капитанчука. Из шести арестованных православных христиан трое - священник Глеб Якунин, миряне Александр Огородников и Владимир Пореш - не предали никого и не раскаялись. И все же многим казалось, что противостояние советскому режиму сломлено и в Церкви. Неразгромленным оставался приход отца Александра Меня, хотя немало прихожан в этот период испытаний отпало.

Отец Александр и в годы андроповских гонений умудрялся нелегально поддерживать связи с западными христианами. Среди них - с Никитой Струве, протопресвитером Иоанном Мейендорфом, с католическими богословами, бывавшими в СССР. Мое знакомство с профессором-протопресвитером Иоанном Мейендорфом состоялось в конце 70-х годов, когда отец Иоанн был гостем сначала Московской Патриархии, а потом Академии наук СССР. Мне запомнились его приезд я в 1978 году. Он приезжал в составе делегации Американской Автокефальной Церкви вместе с Ее предстоятелем - митрополитом Феодосием. Это был первый визит недавно избранного митрополита Феодосия. Делегация прибыла в Москву 28 сентября.

В конце сентября 1978 года ко мне обратился отец Димитрий Дудко, попросив сопровождать его на официальный прием к митрополиту Феодосию в гостиницу Советская на Ленинградском проспекте, где остановилась делегация. У входа в гостиницу нас встретил отец Иоанн Мейендорф и сразу же повел в номер владыки Феодосия. Отец Димитрий тут же в вестибюле облачился. Митрополит радостно встретил его, но беседа была недолгой, поскольку официальная программа визита владыки была чрезвычайно насыщенной. 30 сентября делегация вылетела в Тбилиси, оттуда 3 октября - в Одессу, а 6 октября вернулась в Москву.11 октября гости должны были вернуться в США. Меня попросили сфотографировать митрополита Феодосия вместе с отцом Димитрием, отцом Иоанном и священниками, сопровождавшими митрополита. Возможно, эта фотография сохранилась в архивах Свято-Владимирской семинарии.

После беседы у митрополита мы спустились в номер отца Иоанна, где состоялась почти двухчасовая беседа. Я стал свидетелем доброжелательного спора двух священников. Отец Димитрий считал, что наступила иная пора, когда можно и должно идти на открытую конфронтацию с богоборческой властью, открыто обличая пороки власть имущих, регулярно информируя западную общественность о всех случаях нарушения прав верующих в СССР.

Отец Иоанн, напротив, старался убедить отца Димитрия в том, что открытая конфронтация может завершиться для него трагически. В том же 1978 году в Париже вышла книга Льва Регельсона "Трагедия Русской Церкви" с послесловием отца Иоанна. Нам, молодым христианам, казалось, что прав Лев Регельсон, решительно осуждавший политику церковных компромиссов.

Излишне дипломатичной казалась нам в те годы позиция отца Иоанна по отношению к политике митрополита Сергия (Страгородского) и его преемников. Попытка оправдания компромиссов казалась нам проявлением слабости и недальновидностью отца Иоанна. После долгой беседы двух священников я попросил отца Иоанна найти время, чтобы встретиться с несколькими московскими священниками у нас на квартире, чтобы обсудить ряд внутрицерковных проблем. Отец Иоанн с радостью согласился. Мы договорились, что встреча произойдет после возвращения делегации из поездки по СССР. Однако встретиться нам удалось только через год, когда отец Иоанн был приглашен Академией наук СССР принять участие в симпозиуме византологов, который проходил в Тбилиси. 2 июня 1979 года отец Иоанн вернулся в Москву, где считался гостем ОВЦС. На этот раз программа пребывания была не столь насыщенной, к тому же он был один, а не с официальной делегацией. В Москве он пробыл на этот раз 9 дней.

В споре отца Иоанна с отцом Димитрием в сентябре 1978 года, я считал, что прав отец Димитрий. В конце 70-х годов он подвергался неоднократным гонениям. Он поддерживал постоянное общение с западными журналистами, которые запросто звонили ему домой. За рубежом постоянно выходили его книги. Тогда казалось, что КГБ, внимательно следивший за его служением в храме в селе Гребнево под Москвой, не посмеет тронуть священника с мировой известностью. Отец Иоанн думал иначе. Арест отца Димитрия в январе 1980 года, когда развернулись "андроповские" гонения на Церковь, доказали правоту отца Иоанна. Публичное покаяние отца Димитрия по ТВ, а также интервью в газете "Известия", в котором он назвал имена людей, помогавших ему пересылать за рубеж его книги, привело к тому, что от него отшатнулась большая часть прихожан, а он сам оказался надолго скомпрометирован.

Впоследствии оказалось, что позиция отца Иоанна Мейендорфа, в отличие от нас, совершенно по-иному была оценена церковным отделом КГБ. Не только встреча митрополита Феодосия с отцом Димитрием Дудко, проведенная по инициативе отца Иоанна, была оценена негативно. Ему вменили в вину и его встречу летом 1979 года с московскими священниками на частной квартире на Речном вокзале - с отцом Глебом Якуниным, Александром Менем, Димитрием Дудко и Александром Борисовым. За ним была плотная слежка, а наша квартира скорее всего прослушивалась. Более того, спустя семь лет, когда многие детали этих встреч стерлись в памяти участников, в газете "Труд" появился пасквиль Николая Домбковского под названием "Крест на совести". Напомню, что тираж газеты в эти годы был рекордным я 17 миллионов экземпляров.

Получив доступ к секретной информации церковного отдела КГБ, с подачи полковника Владимира Сычева бойкий журналист опубликовал политический донос. Одним из "героев" этого доноса стал отец Иоанн Мейендорф.

Домбковский даже попытался создать его портрет в традициях бульварного детектива: "Теплым летним вечером из вестибюля станции метро "Речной вокзал" вышел немолодой элегантный мужчина. Холеная бородка, отлично сшитый неброский костюм, неторопливые манеры я со стороны его можно было принять за писателя или ученого, решившего прогуляться после напряженного дня. Мужчина не спеша прошелся по тротуару, вернулся назад, рассеянно заглядывая в витрины магазинов. Лишь очень наблюдательный человек смог бы заметить, что незнакомец нервничает. Неожиданно он резко свернул во двор жилого дома и быстро нырнул в подъезд. На девятом этаже уже ждали, дверь открылась, едва он коснулся звонка".

Эти детали, конечно же, не совсем удачная попытка художественного вымысла. С трудом освобождаясь от официальных приемов и встреч, он спешил повидаться с друзьями и вряд ли чрезмерно пытался освободиться от слежки, хотя знал, что за ним следят. Отдел внешних церковных сношений, в который были внедрены штатные сотрудники КГБ, выстраивал программу иностранных гостей таким образом, чтобы у них не оставалось свободного времени. Что же касается слежки, то она велась весьма искусно.

Священнику и ученому, выросшему в свободном мире, вряд было возможно распознать в толпе "топтунов". Обычно для слежки отбирались люди с незапоминающейся внешностью, с лицами простых работяг. Этого не знал Домбковский, поэтому приписал отцу Иоанну несвойственные ему шпионские манеры. В начале 80-х годов я написал рассказ "Последнее дежурство лейтенанта Махлакова", который был опубликован в журнале "Континент", 38 за 1983 год под литературным псевдонимом Лев Корнев. В этом рассказе я попытался увидеть нашу жизнь глазами "топтуна", которому приходится следить за церковными инакомыслящими.

Сегодня трудно поверить, что в те годы встречи с иностранцами проходили в обстановке тщательной конспирации. Хотя строго выстроить жизнь не удавалось. Неожиданно вечером к нам явились два гостя - друг моей первой жены, уфимец Борис Развеев и его новый друг, с которым он только что познакомился на выставке в Москве, американец русского происхождения Джон Степанчук. Джон работал переводчиком на американской выставке и, как оказалось, был прихожанином храма, где служил отец Иоанн. Отец Иоанн обрадовался встрече, но ни Развеев, ни Джон не участвовали в беседе, которая проходила в отдельной комнате. В обсуждении принимали участие три священника - Александр Мень, Глеб Якунин, Димитрий Дудко и диакон Александр Борисов. Из мирян был только я. Позже, после многочисленных допросов в начале 80-х годов, мы поняли - прослушать нашу беседу чекистам не удалось. Поэтому неоднократно они пытались дознаться во время допросов участников беседы я какие же проблемы обсуждались в тот летний вечер 1979 года. Находясь в лагере, Борис Развеев, один из случайных участников встречи, попытался воспроизвести ее со слов чекистов, которые и легли в основу фельетона.

Эти детали в интерпретации КГБ выглядят несколько смехотворны: "И взрослые мужчины принялись всерьез обсуждать планы создания оппозиции, а по сути дела - антисоветского подполья с конкретными задачами. Программу действий излагал Глеб Якунин. Именно он первым взял слово. Суть предложений сводилась к следующему. Поскольку Советская власть якобы преследует верующих, а Русская православная церковь закрывает, дескать, на это глаза, нужно создать в СССР другую церковь, которая, мол, и поведет борьбу "за права верующих"и Отец Иоанн и другие иерархи (так! - С.Б.) американской церкви, приезжая в СССР, будут рукополагать в священники людей, специально подобранных Якуниным и компанией. Со временем таким образом должна образоваться целая сеть тайных приходов. О привлечении туда верующих "оппозиционеры" позаботятся, хотя и тут, конечно, понадобится помощь Запада: передачи по радио, литература.

Поскольку приходы эти будут подчиняться Американской православной церкви, то их территория, дескать, вполне может считаться территорией США, на которую не должны распространяться советские законы. А это значит - полная свобода действий в ущерб интересам Советского государства".

Не считая последнего абзаца - чекистских домыслов журналиста - мнение отца Глеба изложено довольно точно. Сегодня трудно выяснить, откуда все же получил КГБ эти сведения. Но отец Димитрий Дудко после своего освобождения из заключения в августе 1980 года рассказывал мне, как в Лефортово, уже перед самым его освобождением, следователи с пристрастием допрашивали его, стремясь выяснить малейшие подробности этой встречи.

Более точно изложена точка зрения отца Александра Меня: "Чтобы упростить задачу подготовки подпольных священников, решить проблему "кадров" участники встречи предложили открыть в СССР заочный сектор Свято-Владимирской духовной академии, находящейся в Нью-Йорке. Ну а если кто-нибудь попытается помешать реализовать эти планы, "борцы" готовы предоставить мировой общественности "полную информацию о гонениях на веру". (Вот в этом-то уж можно не сомневаться! Мы с вами отлично понимаем, какие "факты" и каким образом были бы преподнесены "общественности", прежде всего - "голосами".) Что ж, задумчиво произнес Мейендорф, - Планы у вас интересные, есть над чем подумать. Но слова я это слова, а мне хотелось бы получить от вас по этому поводу программный документ. Это поможет там, в Штатах, подтвердить серьезность ваших намерений тем, кто готов вам помогать. Сможете такой документ составить?

- Никаких проблем, я заверили его. Мы уже подумали об этом. Такой документ был подготовлен. Интересно, где и кому собирался предъявить его в США Мейендорф как доказательство существования в СССР "религиозной оппозиции"? В госдепартаменте? А может, в Лэнгли, в штаб-квартире ЦРУ?"

Можно подумать, что кого-то в США, кроме, быть может, кого-то религиозных деятелей, интересовала судьба Русской Церкви. Политики если и вмешивались, то лишь под давлением общественности, робко пытаясь повлиять на советских государственных деятелей. Государственный терроризм в СССР по отношению к своим гражданам культивировался с 1917 года, лишь слегка видоизменяясь в годы "оттепели" и "перестройки".

Естественно, что никаких документов не готовилось и не вручалось отцу Иоанну.

Абсолютно искажена позиция отца Иоанна. Он всегда оставался верен себе. Выслушав отца Глеба, а затем мнение отца Александра Меня, который уже в те годы практиковал в своем приходе, в селе Новая Деревня под Москвой, "малые группы". Из мирян по профессиональному признаку или по интересам создавались небольшие, от 5 до 10 человек, группы. Или сам священник подсказывал, или лидер в группе выявлялся сам. Христиане регулярно собирались раз в неделю или несколько раз в месяц для совместных молитв и собеседований. В основу общения было положено изучение Священного Писания и совместное причащение в храме.

Предусматривалось также общее дело я опека над стариками и больными, размножение и распространение религиозной литературы. Вся эта деятельность сегодня объемлется термином "евангелизация".

Осуществлялось и христианское воспитание детей, которому в приходе уделялось особое место. К середине 80-х годов в приходе насчитывалось 10-12 таких групп. КГБ проявлял к ним особый интерес, стремясь во что бы то ни стало разгромить их.

Отец Иоанн присоединился к мнению отца Александра. Существование "малых групп", в рамках которых активные миряне занимались поначалу катехизацией оглашенных, а затем евангелизацией новокрещенных, показалось отцу Иоанну более отвечающим евангельскому духу, нежели создание подпольных приходов, которые неминуемо были бы противопоставлены Московскому Патриархату. Поэтому он пообещал, что попытается помочь как религиозной литературой, так и присылкой программ семинарских курсов. В начале 90-х годов Свято-Владимирская семинария в США легально, с ведома светских и церковных властей, пыталась набирать вольнослушателей из России. С первыми кандидатами весной 1992 года беседовал отец Иоанн. Из десятка соискателей, среди которых, несомненно, были и претенденты из числа опекаемых КГБ, он отобрал одного человека!

В Москве тогда же был открыт приход Американской Автокефальной Церкви, храм святой Екатерины на Ордынке.

Во время той летней встречи в 1979 году было условлено, что православные священники из США, посещая СССР, будут общаться с верующими, молясь и собеседуя с ними в "малых группах". Сообщение фельетониста о некоем "документе", который, якобы, был представлен отцу Иоанну я досужий вымысел. Скорее всего, Домбковскому дали писания Александра Огородникова, которые были изъяты во время обыска. Саша, к сожалению, так и не смог овладеть хотя бы начатками конспирации. Поэтому все его творения, включая два невыпущенных номера "семинарского" журнала (оба так и остались в единственном экземпляре), были изъяты чекистами: "Я держу в руках несколько страничек машинописного текста. Этот документ поступил от одного из жителей Москвы. И это я не что иное как составная часть того самого плана, что обсуждался на "Речном вокзале": инструкции, касающиеся создания в СССР подпольной духовной семинарии!

Вот описание предметов, которые должны изучать "семинаристы". По каждому - методические разработки, правда, еще не в полном объеме. Но, зато подробно рассказывается, кто может стать слушателем заочного отделения, как его принимать, как проводить занятия и консультации с будущими служителями "подпольной церкви". Еще страничка - планы снабжения зарубежной литературой, четко разработанная система контроля за обучением со стороны американских священников. А чуть дальше - список кандидатов на руководящие посты. И снова я в который уже раз! - все эти провокационные инструкции обильно снабжены рассуждениями о "нелегкой судьбе" "борцов за веру", очередными измышлениями о "гонениях" на них."

На самом деле духовные школы в СССР уже в те годы находились в состоянии жесточайшего кризиса. Студенты вынуждены были заниматься по машинописным, давно устаревшим конспектам, в семинариях культивировалась обстановка доносительства. Остро ощущалась нехватка квалифицированных преподавателей. Если бы удался замысел общения преподавателей из Свято-Владимирской семинарии с молодыми христианами из "малых групп", то вполне к моменту крушения СССР могли вырасти добротные специалисты по Священному Писанию и церковной истории, гомилетике и исагогике. Сегодня они были бы востребованы не только в духовных школах, но в институтах и средних школах.

Приезд отца Иоанна в СССР летом 1979 года был последним. Видимо, предчувствуя свою неминуемую скорую кончину, церковный отдел КГБ во что бы то ни стало стремился доказать новой партноменклатуре, которую привлек из провинции Юрий Андропов, свою нужность. Быть может, поэтому отец Иоанн Мейендорф, известный своей четкой гражданской позицией по отношению к Советской власти, стал персоной нон грата.

Летом 1980 года меня вызвали на допрос, зная о моей дружбе со священником Глебом Якуниным. Допрос, в отличие от предшествующих, был скорее формальным.Я подчеркивал, что меня с отцом Глебом объединяли сугубо церковные проблемы. В политику я не вмешивался, открытых писем не подписывал. А потом перед отцом Глебом у меня был неоплаченный должок.

Незадолго да ареста он получил копию секретного доклада заместителя председателя Совета по делам религий Фурова, адресованный ЦК КПСС, в котором тот довольно правдиво описывал состояние дел в Русской Православной Церкви и делил епископат на три категории: лояльных, не лояльных и активно сотрудничавших с советскими органами. Отец Глеб отправил копию в Париж Никите Струве, а один экземпляр оставил мне для подстраховки п на тот случай, если вдруг его "канал" не сработает. После его ареста выяснилось, что "канал" не сработал. Мне предстояло продублировать и еще раз попробовать переслать Никтите Струве доклад Фурова. После ареста отца Глеба я аккуратно уложил объемный доклад в целофановый пакет и зарыл на огороде.Так он пролежал зиму, а весной 1981 года, благодаря помощи Бориса Михайлова, ныне почтенного батюшки, доклад благополучно достиг Парижа и был опубликован в одном из номеров "Вестника РХД". Шуму он наделал много и до сих пор остается одним из наиболее ценных документов по новейшей истории Русской Церкви.

Надо мной гром грянул позже - 16 сентября 1982 года, когда в мой дом в поселке Ашукино ранним утром ввалилась команда чекистов во главе с капитаном Игумновым, который вместе с полковником Владимиром Сычевым "курировал" новодеревенский приход. Человек восемь перерыли весь дом, допросили меня в связи с публикацией моих стихов в сборнике "Надежда", который издавала Зоя Крахмальникова. Допрашивал меня следователь Литовского КГБ Юркштас, которого чекисты шутливо называли Паоло, а руководил обыском следователь Таджикского КГБ капитан Осин. Им помогали майор Силантьев (мой куратор из Ивантеевского КГБ) и лейтенант Горбачев.

В это же время на квартире жены на Речном вокзале работала другая группа чекистов под руководством начальника следгруппы УКГБ по Белгородской области подполковника Романовского с участием сотрудников КГБ СССР Пивоварова С.И. и Митина М.Н. по поручению старшего следователя КГБ СССР подполковника Губинского. Позже я понял, что таким образом накануне смерти Брежнева, Андропов стремился обновить столичные кадры и подтягивал и натаскивал провинциальных чекистов. Они рылись в доме до позднего вечера.

Юркштас вместе с Игумновым тут же допросили меня. Не стану описывать своих чувств после проведенного обыска. Его гениально определил отец Александр - словно залезли к тебе грязными руками и переворошили все внутренности. Во время обыска изъяли 67 наименований п в основном ксерокопии религиозной литературы. Были изъяты книги отца Александра Меня, как изданные за рубежом, так и машинописные. Книги митрополита Антония (Блюма), "Откровенные рассказы странника своему духовному отцу".

Я отчаянно пытался отбить религиозную литературу, но аргументы чекистов были железными - "Это же издано за рубежом! А вот это Самиздат!" Рылись чекисты довольно вяло. Игумнов в это время вальяжно спал в удобном кресле. Проснувшись часа через два, он вновь прошелся по книжным полкам, вытащил несколько томов ксерокопий "Добротолюбия", укорил чекистов за небрежение. "Это же несколько деревьев! Сдадим в макулатуру!" - разглагольствовал он.

Прямым последствием обыска и моего нежелания сотрудничать со следствием явилось увольнение с работы. В то время в течение семи лет я трудился в профкоме литераторов при издательстве "Художественная литература".

Председатель профкома предупредила меня, что приходили сотрудники КГБ и в ультимативном тоне потребовали мего увольнения. Она предложила мне написать заявление по собственному желанию. У нас сложились добрые отношения, и я попросил хотя бы месяц на раздумья. Я понимал, что все равно меня уволят. Но это не было самым неприятным в этой истории. Я предвидел, что отныне уже не получу переводческой работы. А это означало, что придется перебиваться случайными заработками. Многие мои друзья из диссидентского движения пережили это унижение.

В ноябре 1982 года умер Брежнев, и к власти пришел Андропов. Мне пришлось уволиться и искать работу. На руках было трое детей.

Поддерживал отец Александр - в Московской духовной академии сменился ректор. В октябре 1982 года место ректора занял епископ Дмитровский Александр (Тимофеев), с которым отца Александра связывали дружеские отношения. Владыка Александр стремился обновить не только состав преподавателей, но решил сменить старые и давно устаревшие конспекты, по которым, вместо современных учебников, вынуждены были учиться семинаристы и академисты. Меня отец Александр привлек как потенциального автора, а пока подбрасывал мне курсовые и кандидатки тех семинаристов и академистов, которые самостоятельно не могли справиться с заданием, чтобы я мог держаться на плаву. И все же весной 1983 года семья распалась.

Развод протекал тяжело, со скандалами. А тут в конце марта 1983 года меня вызвали на суд над Зоей Крахмальниковой. Стояла нестерпимая жара, нетипичная для этого времени года. Суд проходил неподалеку от станции Лосиноостровская, в крохотном помещении. Окна были закрыты и все задыхались от духоты. Сначала мне пришлось долго ждать своей очереди в другой комнате вместе с другими свидетелями. К счастью, я захватил с собой "Мастера и Маргариту". Перечитывая любимый роман, я настолько увлекся, что забыл, где я. Во время суда мне задавали те же самые вопросы, что и на следствии: "Читал ли я критические статьи Зои Крахмальниковой в "Надежде"? Как я их оцениваю? Являются ли они антисоветскими?" Я придерживался той линии, которую избрал во время следствия: "Статьи просматривал, но не читал, поэтому ничего сказать о них не могу." Прокурор пытался меня поймать, задавал каверзные вопросы, но я твердо стоял на своем.

В конце апреля меня вызвали в Пушкинское отделение КГБ и дали подписать решение Верховного Совета СССР. В нем утверждалось, что я занимаюсь антисоветской деятельностью и что если и далее буду продолжать ее, то буду арестован. В конце 70-х - начале 80-х годов это означало одно - человека выпихивают из страны. Это было последнее предупреждение. Многие диссиденты после этого подавали документы в ОВИР и беспрепятственно покидали пределы России. В то время я твердо решил, что останусь в России, чтобы со мной не случилось. Меня поддерживал в этом решении и отец Александр Мень. Мой учитель, поэт и переводчик, старый лагерник Аркадий Штейнберг сказал мне, когда я рассказал ему о последнем предупреждении: "Сережа! Мы живем в просвещенное время! Вас предупреждают! А вот нас не предупреждали - хватали среди ночи, избивали в камерах, а потом тройки давали стандартные 10 лет лагерей."

В начале 1983 года был произведен обыск у бывшего прихожанина отца Александра Владимира Никифорова. За ним пристально следили, а осенью 1983 года он был арестован. В начале 80-х годов он прислуживал в алтаре Сретенского храма в новой Деревне, где служил отец Александр. Никифоров считал, что настало время действовать более активно и создавать подпольные общины. Когда он поделился своими намерениями с отцом Александром, тот не только не поддержал его, но резко заявил, что если Никифоров не откажется от своих намерений, то будет вынужден покинуть новодеревенский приход. Никифоров не отказался от своих планов и, когда находился в туристический поездке в Чехословакии, сумел связаться с опальным католическим епископом, который рукоположил его в сан священника. Для нас всегда оставалось загадкой - как мог католический епископ рукоположить во священника женатого мирянина? В Москву Никифоров вернулся католическим священником. Когда отец Александр узнал об этом, он предупредил близких прихожан, особенно тех, кто руководил "малыми группами", о том, что прерывает всяческое общение с Никифоровым и рекомендует это сделать всем. Но часть прихожан все-таки продолжала общаться и молиться с Никифоровым вплоть до его ареста.

19 декабря 1983 года на Николу зимнего за отцом Александром приехала "черная волга" и после службы его увезли. С этого дня был в КГБ на допросах 7 раз, допрашивали подолгу п по 5-7 часов кряду. Сначала на Лубянке, потом в Лефортово, потом в новом сером здании на Лубянке. Это как бы мера психологического воздействия п от нас не уйдешь! Сначала допросы шли по делу Владимира Никифорова, затем п связанные с приходской жизнью: слайд-фильмы, кружки катехизации, собственные книги и книги, получаемые из-за границы. Всплыла покойная Зоя, один из членов приходской двадцатки. Вместе с нашим регентом, толстой старухой Ольгой, она регулярно писала доносы на отца Александра. Им трудно было смириться с мыслью, что в их храме служит священник-еврей. Оказалось, незадолго до своей внезапной смерти она написала донос в КГБ, в котором сообщала, что прихожане в храме передают друг другу изданные за границей книги. Отец Стефан Середний, настоятель, в этот раз не скрывал своей радости - был уверен, что на этот раз отца Александра точно заметут. В разгар этих событий неожиданно умерла Зоя, а ей было всего лишь 47 лет, и она выглядела вполне здоровым человеком. А весной 1984 года митрополит Ювеналий убрал с прихода отца Стефана. На его место был переведен из Егорьевска, не без протекции местных органов КГБ, священник Иоанн Клименко, матерый стукач, уже в годах. Он тут же купил дом в Пушкино.

Один из духовных детей отца Александра Меня, Андрей Анзимиров-Бессмертный, с начала 90-х годов проживающий в США, вспоминал: "Никифоров также вёл катехизацию и был очень деятелен. С лёгкой руки отца Александра его стали полушутливо называть "канцлером". Однако достаточно рано он стал высказывать мнение, что надо создавать тайных священников и тайные приходы. Это направление, вполне оправданное и возможное, противоречило позиции отца Александра, справедливо (на мой взгляд) не хотевшего быть рано или поздно обвинённым в "тайной" и "подрывной" деятельности, и он всячески старался удержать Никифорова.

Удержать его не удалось и Никифоров отпал, а позже принял тайное рукоположение. С его отпадением из прихода "ушла" и его бурная деятельность. Ещё позже, в 1983 он был, как отец и предсказывал, арестован КГБ.

Никифоров в конце 70-х годов пытался поступить в семинарию, но кажется, даже документы не приняли. И тогда его "понесло", он перестал общаться с отцом Александром, тайно рукоположился у католиков (в Словакии). Молодой отец Владимир утратил чувство реальности, служил по разным квартирам, одновременно поддерживая отношения с иностранцами. По свидетельству Михаила Работяги и Владимира Юликова с капелланом американского посольства. Миша Работяга рассказывал, что Никифоров и капеллан просто хотели зайти к нему на квартиру, но он встретился с ними на остановке, увидел за ними слежку, и визит не состоялся. В результате столь "смелого" поведения осенью 1983 года Никифорова посадили, в тюрьме он провел 9 месяцев. По делу были вызваны около 40 человек. Среди них дети.

Он выбрал несколько "причудливую" линию защиты: назвать всех без исключения, дабы продемонстрировать, насколько широко и далеко простирает христианское движение свои руки в дела человеческие и что оно-де в любом случае уже неподконтрольно. Какую роль во всей этой истории играло Володино "эго" сказать не могу. Осуждать Никифорова мне трудно, хотя, по его милости КГБ открыло дело и против меня и довольно долго (1984-86) держало под тесным и душном колпаком, повторяя на допросах отцу Александру, что отец Александр Борисов и Андрей Бессмертный тоже пойдут за решётку. Нас Бог миловал, но Сергей Маркус и Сандр Рига таки пошли - с подачи Никифорова. Обыски были и у диакона Александра Борисова, и у моего брата Сергея Бессмертного, и у Сергея Тищенко, и у Лены и Миши Кочетковых (большая семья баптистов, из коей некоторые дети стали активными православными). Так или иначе пострадали и Володя Бусленко, и Владик Зелинский, и Лида Муранова и многие-многие другие."

Вызывали на допрос по делу Никифорова и меня. Следователь зачитывал показания Никифорова, в которых он подробно перечислял не только те "антисоветские" книги, которые он давал мне, но и его оценку моему месту в новодеревенском приходе. На этот раз я выбрал тактику полного отрицания каких-либо отношений с Никифоровым, сославшись на запрет отца Александра общаться с ним. Пострадал и Володя Волгин, недавно ставший священником в Белгородской области. Его также допрашивали по показаниям Никифорова. Помню, как он потрясенно рассказывал мне, насколько полно и педантично повествовал Никифоров следователям о книгах, которые он давал читать Волгину, и беседах, которые он проводил с ним.

С осени 1982 года, когда в моем доме прошел обыск, и вплоть до сентября 1986 года вся жизнь проходила под знаком КГБ. Позже я подсчитал, что в течение 4 лет меня почти ежемесячно таскали на допросы. Не успела отгреметь история с Никифоровым, который нанес новодеревенскому приходу самый ощутимый удар, как вскоре арестовали Сергея Маркуса, еще одного новодеревенского прихожанина. Владимиру Никифорову чекисты за примерное поведение преподнесли подарок п его освободили 7 января 1984 года, на православное Рождество. Он провел в тюрьме 4 месяца. Несколько дней спустя арестовали Сергея Маркуса, который в последнее время потерял всякую осторожность, открыто встречался с иностранцами, добывал Библию и раздавал ее всем желающим. 26 января этого же года за отцом Александром в Новую Деревню приехала черная "волга" и его увезли. Тут же прошел слух, что он арестован. Но поздно вечером он вернулся домой. Его допрашивали в течение многих часов. Маркус, в отличие от Никифорова, достойно держался на следствии, никого не предал и был осужден. Он "сломался" уже в лагере и написал оттуда в 1986 году отцу Александру письмо, в котором осуждал создание им "малых групп". Он был досрочно освобожден, как осознавший свою вину и раскаявшийся. Рвался на встречу с отцом Александром и даже приехал к нему в Семхоз, домой. Отец очень холодно встретил его и не стал пускаться с ним в дискуссию. Даже не пустил в дом.

8 февраля 1984 года в Москве был арестован Сандр Рига, не входивший в новодеревенский приход. Но он часто бывал у отца Александра и многие наши прихожане тесно общались с ним и с созданной им экуменической общиной. 31 августа 1984 года он был осужден на бессрочное лечение в психбольнице. Он стойко держался на допросах, хотя его шесть раз возили на освидетельствование в психиатрический институт имени Сербского, который был известен в диссидентских кругах как карательный. Сандр был направлен в Благовещенскую психиатрическую больницу, где пережил ад - ему кололи сильнодействующие препараты, которые вызвали осложения на сердце. Осенью 1984 года меня вызвали на допрос по делу Сандра в Москву.

Допрашивали неподалеку от Николо-Кузнецкого храма, где я частенько бывал во время служения там священника Всеволода Шпиллера. С другими двумя священниками п Владимиром Тимаковым и Александром Куликовым меня связывала дружба. На этом допросе мне было легко - Сандр не назвал никого. Свои отношения с ним я не собирался открывать. Чтобы отсечь возможные вопросы, я отрицал свое знакомство с ним. Допрашивал меня следователь районной прокуратуры, но рядом с ним сидел солидный мужчина, который молчал во время краткого допроса. Но потом, когда официальная часть завершилась, он начал расспрашивать меня о новодеревенском приходе. В отличие от прокурорского работника он больше говорил, пугая меня всевозможными карами. Я отмалчивался, пытаясь понять., кто же это.

Ясно было, что это работник КГБ. Он задал неожиданный для меня вопрос:

"А сколько человек в вашем приходе?" К этому вопросу я не был готов. Немного подума, а потом ответил:" Человек сто, может двести." Я уже уходил, когда он вышел на лестничную площадку и еще раз посоветовал мне обдумать свое поведение. Обычно следователи применяли трафаретные фразы - "разоружайтесь", "вы должны раскаяться". Сычев избегал подобных фраз, но угрожая мне, словно вколачивал в мою голову каждое слово.

После допроса я поехал к отцу Александру в Семхоз. Мы постоянно обменивались после каждого допроса информацией, и он советовал, как вести себя в той или иной ситуации. Когда я рассказал о допросе в Москве и описал внешность чекиста, он уверенно назвал его - полковник Владимир Сычев. Оказывается, именно он курировал наш приход и несколько раз лично допрашивал отца Александра. Я спросил отца Александра, сколько, по его мнению, прихожан в нашем приходе - полторы-две тысячи? Он ответил, что примерно столько.11 апреля в "Труде" вышло продолжение "Креста на совести". В это время я мучительно искал легальную работу по специальности. Отец Александр настаивал, чтобы я устроился хотя бы сторожем, поскольку меня могли арестовать за тунеядство. А уж в лагере добавить срок - дело плевое. Я устроился сторожем неподалеку от дома в дорожном управлении. Дежурил сутками. Ночевал в сторожке на столе, положив под голову кирпич. Так что жил вполне аскетично. Но продолжал искать работу по специальности. Вызовы на допросы продолжались. Они были регулярными, но каждый раз проходили в разных местах. Регулярно вызывали на допросы и отца Александра. От него требовали письменного покаяния. Он аккуратно являлся с очередным текстом, который всякий раз не устраивал следователей. В конце апреля благодаря поддержке отца Александра и тогдашнего мэра города Хотьково Алексея Георгиевича Горчакова мне удалось устроиться на работу в музей-заповедник "Абрамцево". Я не верил, что чекисты дадут мне поработать в музее. На допросах я уверял их, что перебиваюсь случайной работой. Но получилось, что в музее я проработал 6 лет, восстанавливая в начале 90-х годов разрушенный Хотьковский монастырь. Впрочем, это уже следующий этап моей жизни. С отцом Иоанном Мейендорфом мы встретились после десятилетнего перерыва. Он смог побывать в России только после празднования тысячелетия Крещения Руси. Когда мы встретились с ним в 1990 году в Петербурге, я поразился я настолько он показался измученным и больным. Я даже спросил я не болен ли он? Сказалась непосильная нагрузка - после смерти Александра Шмемана в 1983 году он стал деканом Свято-Владимирской семинарии. Непосильные административные нагрузки, преподавание подорвали его здоровье, а ведь он продолжал ученые изыскания. Тем не менее с радостью откликнулся на мое предложение и вскоре прислал из США ответы, аккуратно написанные от руки. Узнав, что в августе 1991 года он приезжает в Москву на научную конференцию, я подготовил к публикации значительный отрывок, который и был тогда же, в августе опубликован в "Московском комсомольце".

Мы встретились в МГУ, где проходила научная конференция, и там договорились, что наша беседа будет продолжена. Тогда же я отдал ему следующую порцию вопросов. 19 августа, когда Путч стал совершившимся фактом, я позвонил ему. Он рассказал, что весть о перевороте была услышана им в Успенском соборе, где он сослужил с Патриархом Алексием II на Божественной литургии. Он поведал мне, что молились только о православном народе, опустив привычное моление о властях. Он был оживлен и не верил в успех переворота. На следующий день он должен был улететь в США, хотя не был до конца уверен, что это удастся сделать. Ни тени уныния или страха не чувствовалось в голосе. До весны 1992 года я получил несколько писем от него: "Виноват: не успел еще ответить на Ваши вопросы. Пришлю несколько книг с отцом Михаилом Рошаком при его следующем путешествии. Дело в том, что Ваши вопросы требуют очень основательных, документированных ответов. Во многом эти ответы можно будет найти в книге Д.Поспеловского, которая должна скоро выйти по-русски. Есть ли у Вас английское издание?" (Отец Михаил Рошак - диакон Американской Автокефальной Церкви, член Российского Библейского общества, регулярно бывавший в Москве). Спустя месяц он писал: "Живу в постоянной административной суете и завален "писательскими" запросами. А за письменный стол не удается даже сесть. Предлагаю Вам следующее: отец Михаил Рошак ездит в Москву каждый месяц. В мартовский его приезд пришлю Вам через него кассетку с устным ответами на вопросы".

В своем предыдущем письме я просил его написать небольшое предисловие к книге Г.Федотова "Св. Митрополит Филипп", которую я готовил к переизданию. В этом же письме он отвечает: "Тогда же составлю предисловие. О личности Г.П. (Георгия Петровича Федотова - С.Б.) напишу кратко, а более подробно о значении книги для осознания подлинно-церковного духа, как противоядия против идеализации Московской Руси и национализме. В отношении вопросов: некоторые из них требуют целой диссертации. Но многое из того, что Вы спрашиваете, было напечатано в разных журналах и сборниках, включая "Вестник РХСД", который, я думаю, Вам теперь доступени" В этом же письме отец Иоанн сообщал, что послал две книги, необходимые для завершения моих "Очерков по новейшей церковной истории.1900-1917 годов", первого тома по истории Русской Церкви, над которой я тогда работал.

Но кассету с записанными ответами я получил от него только уже в мае 1992 года, когда он прибыл в Москву. Фрагменты этих ответов были опубликованы мною в газете "Вечерняя Москва" в сороковой день со дня его кончины - "Замороженное православие", (31.08.1992).

Как всегда был предельно загружен я встречался с духовенством, читал лекции, сослужил с патриархом Алексием II, с которым они были дружны с давних пор. В этот его приезд я подарил ему подготовленный мною совместно с Д.С.Лихачевым, Л.А.Дмитриевым и Г.М.Прохоровым том "Жизнеописания достопамятных людей земли Русской". Каково же было мое изумление, когда он спросил меня, почему я не возьмусь за создание монографии о Патриархе Тихоне. Оказывается, в тот же вечер он прочел составленное мною жизнеописание Патриарха. Я ответил, что пока остаются недоступными 3 тысячи документов, переданные КГБ Патриарху Алексию II о Святейшем Патриархе Тихоне, не имеет смысла браться за монографию. И тут пришлось изумляться вторично я он посетовал мне на то, что зря я не рассказал об этом накануне его встречи с Патриархом Алексием II, который запер полученные у КГБ материалы в сейф, сказав, что до тех пор, пока он лично не ознакомится с ними, он никого не допустит к ним. "Я бы прямо сказал ему о недопустимости такого подхода", я непривычно резко сказал отец Иоанн.

Мне удалось устроить его небольшое выступление (единственное!) по московской программе ТВ. Не афишируя, избегая официальных встреч, он с трудом выбрал время для посещения Троице-Сергиевой лавры, куда его привез брат жены - М.А.Можайский. Был жаркий солнечный июньский день. Мы осмотрели музей Академии и собрание ризницы (меня поразили его знания я он много рассказывал нам об экспонатах музейной экспозиции), потом не спеша снаружи обошли лавру. Строили планы на осень. Он поведал, что решил сложить с себя полномочия декана, что уже назначены выборы. В сентябре рассчитывал приехать в Москву и поездить по России. Уже была достигнута договоренность с митрополитом Воронежским и Липецким Мефодием о посещении святынь Воронежа и Задонска.

Отец Иоанн рассказывал, насколько устал от административной работы, что жаждет отдаться научным изысканиям. Затронули в тот день проблему публикации его книг в России. Он заметил, что Издательский отдел патриархии ответил отказом, когда он предложил митрополиту Питириму издать некоторые свои монографии. Накануне мы посетили издательство "Московский рабочий", встречались с директором и главным редактором.

Было достигнуто предварительное соглашение о новом переводе и переиздании в Москве его монографии "Византия и возвышение Руси."

Изданием этой книги, вышедшей в Париже, он был недоволен я особенно качеством перевода. Обсуждался вопрос о переиздании книги статей "Православие в современном мире", которая в 1981 году была издана в Нью-Йорке Валерием Чалидзе. Отец Иоанн хотел дополнить некоторые статьи, добавить новые, а некоторые пересмотреть в свете новых данных. Как оказалось, это была наша последняя встреча.