Священник Алексий Федотов

РУССКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ В 1943-2000 ГГ.: ВНУТРИЦЕРКОВНАЯ ЖИЗНЬ, ВЗАИМООТНОШЕНИЯ С ГОСУДАРСТВОМ И ОБЩЕСТВОМ

К оглавлению

ВВЕДЕНИЕ

Современное Российское общество вступило в стадию реформирования своих структур и институтов. В этом находит отражение как социально-экономическая так и духовная сфера жизни. Идет сложный и достаточно противоречивый процесс формирования Российского государства на новых принципах. Одним из основных объектов таких преобразований является сам человек, его материальное благосостояние и духовная культура. Без человека невозможно ни одно преобразование в стране.

Исторический опыт свидетельствует, что Русская Православная Церковь всегда была вместе с Российским народом. Государственно-церковные отношения в исторической ретроспективе не всегда были однозначны; русская история знает многочисленные примеры грубого вмешательства государства в сугубо церковные дела, но знает и примеры активного участия в управлении государством церковных деятелей (например Патриархи Филарет и Никон).

Можно привести и примеры того, как священнослужители занимались несвойственной их сану государственной работой (например епископ Феофан (Прокопович.))

Непростыми были в России и церковно-общественные отношения. Отторжение многих представителей образованного общества от традиционных ценностей православия во многом предопределило создание революционной ситуации к началу ХХ века.

ХХ век не был здесь исключением. Поэтому большое значение имеет изучение истории Русской Православной Церкови в 1943-2000 гг.: внутрицерковной жизни и взаимоотношений с государством и обществом, так как первая половина ХХ века все же более изучена в данном плане.

Актуальность данной темы обусловлена всё возрастающей ролью, которую Русская Православная Церковь сегодня играет в Российском государстве и обществе, лишенных твёрдой идеологии и нравственной основы.

Россия ныне находится в глубоком кризисе, который поразил не только социально-экономическую сферу, управленческий аппарат, военно-промышленный комплекс, но, в первую очередь, нравственную сферу человеческой жизни. Десять лет экспериментов были достаточным сроком, чтобы люди успели потерять веру в успех каких-либо реформ. Отсутствие у общества твёрдых нравственных идеалов и жизненных ценностей приводят к тому, что начинают постепенно исчезать понятия святости брака, патриотизма, любви к Родине. Выходить из этого состояния, на наш взгляд, невозможно без обращения к Православной Церкви, которая помогла нашему народу пережить татаро-монгольское иго, Смутное время, нашествия Наполеона и Гитлера, которая, говоря словами Патриарха Алексия I, «на протяжении веков служила, прежде всего, нравственному становлению нашего народа, а в прошлом – и его государственному устройству»[1].

Однако Церкви непросто интегрироваться в жизнь современного государства и общества: слишком велика разница между сегодняшним положением Церкви и её положением каких-то 15 лет назад. Из тесных рамок, установленных атеистическим государством, Церковь перешла в почти неконтролируемое государством положение. И этот очень сложный переходный процесс нельзя оценивать однозначно. Сегодня открываются монастыри и храмы, духовные учебные заведения православные вузы, школы и детские сады, появляются православные газеты, журналы, книги, социальные учреждения. Священнослужители приходят в светские учебные заведения, больницы, тюрьмы, воинские части, другие учреждения, где необходимо слово назидания и утешения.

Однако нельзя не говорить и о том, что дух мира очень сильно проник за церковную ограду. Многие священнослужители чрезмерно увлеклись жизнью по законам окружающего Церковь мира, и внимание на это всё чаще обращает Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. Трудно возрождаются монастыри, так как практически повсеместно прервана преемственность монашеского духовного опыта, складывающегося из многих десятилетий молитвенной практики, Сложно возрождать и православную школу; на этом поприще, учитывая дух нашего века, приходится всё начинать буквально с нуля. Сегодня начинают вновь говорить о возможности признания Православия государственной религией. Приводятся при этом примеры многих современных государств. Но хорошо ли это будет?

Да, сегодня Церковь сильно зависит от благотворителей. Многие бедные храмы не имеют возможности оплачивать огромные счета, выставляемые за коммунальные услуги, осуществлять необходимый ремонт поруганных безбожным государством святынь(хотя нельзя не вспомнить и о том, какие антицерковные акции проводились в Синодальный период, казалось бы православными государями). Поэтому нельзя не отметить, что хотя бы формально, Церковь сегодня свободна. А придание Русской Православной Церкви статуса государственной религии Российской Федерации может фактически превратить её в одно из министерств, а в условиях нынешней России и вовсе надзорных «служб» или оказывающих услуги «агентств», марионетку в руках государства. Мы имеем печальный опыт в начале XX века – в предреволюционной России: не какой – то «плохой», а ныне прославленный Церковью как святой император, царь – мученик Николай II препятствовал назревшей в Русской Церкви необходимости созыва Поместного Собора и выборов Патриарха, предлагал себя на место Патриарха. И необходимые для Церкви деяния смогли осуществиться лишь после великой трагедии для России – октябрьского переворота 1917 года. Что же говорить сегодня, когда во главе государства стоят люди, в целом далёкие от Православия? Будет ли в нынешней ситуации благом государственная Церковь в России? С одной стороны – жёсткий государственный контроль позволил бы (если бы было на то желание государственной власти) очистить церковные ряды от людей случайных, мог бы стать препятствием на пути к злоупотреблениям (хотя пример современных государственных структур, вряд ли позволяет на это надеяться), включение церковных нужд в бюджетные расходы позволило бы Церкви освободиться о множества мирских забот и попечений, и больше сил направить на духовное просвещение народа, придание Церкви государственного статуса в большой мере отняло бы попытки использовать её как марионетку во время политических баталий и выборов.

Но есть и оборотная сторона: далёкие от Православия чиновники начали бы грубо вмешиваться в дела сугубо церковные, например, в вопросы поставления епископов, что противоречит канонам Православной Церкви, но, тем не менее, имело место, например, в той же дореволюционной или советской России. Нужно помнить о том, что авторитет Церкви, отделённой от государства, намного выше, чем Церкви, превращённой в одно из министерств.

Нельзя не сказать и о том, что Церковь это не только клир, огромную важность имеют процессы внутрицерковной жизни, происходящие на уровне прихода.Здесь можно наблюдать самые разные картины; в зависимости от обстоятельств приход сегодня может представлять собой как вполне благополучную православную общину, так и пустующий храм, учредителями которого выступили «мертвые души», поставившие подписи под заявлением в органы юстиции и этим ограничившие свою церковную жизнь. Приход сегодня может быть в зависимости от настоятеля и прихожан полноценной канонической единицей, а может превратиться в полусектантское сборище мракобесов, лишь по названию являющееся православным приходом.

Быстро меняющаяся реальность придаёт исследованию истории внутрицерковной жизни, взаимоотношений Церкви с государством и обществом в советской и постсоветской России, особые значимость, так как значение происходивших в прошлом процессов поможет лучше понимать сегодняшнюю реальность и влиять на неё.

Несмотря на то, что в последние годы начинает активно расти количество исследований, посвящённых истории Русской Православной Церкви в ХХ веке, период 1943-2000 гг. продолжает оставаться малоизученной. Большинство работ по данной теме носит описательный характер, глубоких же научных исследований, рассматривающих в комплексе внутрицерковную жизнь, взаимоотношения Церкви с государством и обществом, практически нет. Наиболее фундаментальный из имеющихся на сегодняшний день работ, посвященных истории Русской Православной Церкви в ХХ веке, труд доктора церковной истории протоиерея Владислава Цыпина[2] и самим автором оценивается лишь как введение в историю Русской Церкви в ХХ веке.

Рассматривая имеющуюся историографию проблемы, можно отметить, что особо слабо изучен период 1943-2000гг. Если период невиданных до того с первых веков христианства в мировой истории гонений на Церковь 1917-1940гг. всё-таки уже имеет много исследований, благодаря усилиям Православного Свято – Тихоновского богословского института, Синодальной и епархиальных комиссий по канонизации, публикации отдельных источников, то эпоха в жизни Церкви, охватывающая 1943–2000 годы, особенно 1965–2000 годы менее изучены в историческом плане. В связи с этим, важным представляется комплексное исследование, посвящённое истории Русской Православной Церкви в 1943-2000 гг., освещающее одновременно внутрицерковную жизнь, взаимоотношения с государством и обществом.

Отдельно нужно сказать о развитии религиозной ситуации на селе. Здесь, в одной и той же области, в разных селах существовали разные варианты решения религиозного вопроса. Связано это было как с общим уровнем религиозности жителей села, так и со степенью лояльности местного советского и партийного руководства. Немаловажную роль играла и личность священника.

Освещение регионального аспекта проблемы тем более немаловажно, что он и сегодня не утратил своей актуальности. Причём необходимо обратить внимание на то, что в 1990-е годы особую роль в развитии церковно-государственных отношений на местах стал играть личностный фактор. Если в Москве руководители государства и финансовая элита в целом быстро почувствовали происшедшие положительные перемены в церковно-государственных отношениях, в определенной степени связанные с личностью первого Президента РФ Б. Н. Ельцина, то на местах ситуация была намного более инертной. Для того, чтобы перемены в полной мере дошли до областных центров понадобилось целых 10 лет, причём и здесь не всегда всё было гладко. Впрочем, и здесь большую роль играл личностный фактор, в первую очередь, личность управляющего епархией. А тем более проблемной представляется ситуация в районах области, откуда, выражаясь образными словами гоголевского городничего: « …хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь»[3].

А между тем в сегодняшней России, где органам власти даже не только субъекта Федерации, но даже и местного самоуправления Федеральное Законодательство предоставляет неоправданно большие полномочия, отношение к Церкви «всенародно избранного» главы администрации самого захолустного города или района может играть для расположенного на его территории монастыря или прихода очень большую роль.

Важность данной проблемы не вызывает сомнений. Это объясняется тем, что Православие было и остаётся самой крупной и влиятельной конфессией в СССР и России[4]. И даже в тяжёлые для Церкви годы гонений от Советской власти, когда Русская Православная Церковь полностью была лишена возможности проявить активность для лучшего устройства государственной жизни, она не переставала играть весьма важную роль в истории России.

Несмотря на все объективные сложности сегодняшнего дня, церковная жизнь возрождается. Государство сегодня делает шаги навстречу Церкви. Церковь имеет большие возможности для проповеди. Сегодня она играет большую роль в жизни Российского государства и общества, но должна играть неизмеримо большую.

Для дальнейшего расширения миссии Русской Православной Церкви в современном государстве и обществе необходимо изучение опыта прошлого, в частности внутрицерковной жизни в 1943 – 2000 гг., взаимоотношений Церкви с государством и обществом в этот период. Взаимоотношения Церкви с обществом тесно взаимосвязаны с взаимоотношениями Церкви с государством. Если в атеистическом государстве существовала такая общественная организация как «Союз воинствующих безбожников», то в России 1990-х годов появились уже православные общероссийские общественные организации. Хотя всегда были и диссиденты.

Историографию истории Русской Православной Церкви можно разделить на два основных этапа:

1) 1943-1991 гг., 2) 1991-2005 гг. Они характеризуются следующим.

На первом этапе отечественная историография была характерна замалчиванием исторической правды, причем это было показательно, как для светских исследователей, так и для проходивших жесткую цензуру работ церковных авторов; в них делались попытки показать, что в СССР существует свобода вероисповедания[5]. Работы советских историков были предельно политизированы, Церковь в них представлялась как атавизм чудом уцелевший в стране победившего социализма, которому в ближайшем будущем уготована участь реликта[6].

Неудивительно, что при таком подходе достоверную картину истории Русской Православной Церкви в ХХ веке было трудно представить.

В 1980-е годы появляются попытки более объективного анализа истории Русской Церкви в ХХ веке, но и они не были свободны, даже в начале 1990-х годов, от атеистических штампов и пропаганды советского общества, в котором якобы единственно возможна подлинная свобода совести[7].

На втором этапе историографии – 1991-2005 гг. – появляется первая попытка глубокого изучения и серьезного анализа истории Русской Православной Церкви в ХХ веке, как в целом, так и по отдельным периодам, отдельным проблемам. Сюда можно отнести поздние работы В.А. Алексеева, А.В. Кураева, Д.В. Поспеловского, протоиерея Владислава Цыпина, М.В. Шкаровского, Т.А. Чумаченко, О.Ю. Васильевой и других[8].

Однако региональный аспект проблемы пока мало изучен, хотя можно и здесь привести целый ряд достаточно удачных исследований[9]. Нет исследований рассматривающих в комплексе внутрицерковную жизнь, церковно-государственные и церковно-общественные отношения в 1943-2000 годах на материалах Центральной России. Та перестройка, которая затронула Российское общество в конце 1980-90-е годы ХХ века затронула в целом и Русскую Православную Церковь, изменило ее статус в обществе. Перемены наделили совершенно новыми правами и обязанностями священнослужителей, особенно высших церковных иерархов. Прошедшие в новых условиях Поместные и Архиерейские Соборы стали знаковыми этапами не только для внутрицерковной жизни, но и для взаимоотношений Церкви с государством и обществом. Это не могло не привлечь внимания исследователей по данной проблематике.

Цель книги – исследовать историю Русской Православной Церкви в 1943-2000 годах на материалах Центральной России с показом также в качестве иллюстрации ситуации и в других регионах.

Исходя из цели ставились следующие задачи:

1) изучить кризис церковно-государственных отношений в России к 1943 году;

2) охарактеризовать церковную политику Советского государства после Великой Отечественной войны (1943-1958 гг.) в сравнении с антицерковными репрессиями при Хрущёве Н.С. (1958-1964 гг.); показать общественную реакцию на антицерковную кампанию в России в 1958-1964 гг.;

3) исследовать религиозную политику Советского государства в эпоху застоя (1964-1988 гг.) и переходный период (1988-1990 гг.);

4) показать церковно-государственные отношения в постсоветской России (1990-2000 гг.).

5) изучить особенности развития внутрицерковной жизни в 1943-1958 гг. и положение Церкви в связи с реформой приходского управления;

6) дать характеристику влияния государственного атеизма на внутрицерковную жизнь 1964-1988 гг.;

7) проанализировать роль в истории Православия Поместного Собора Русской Православной Церкви 1988 года и Архиерейского Собора 2000 года

8) исследовать историю Духовного образования в России в 1943-2000 годах.

9) изучить общественное сопротивление в России советской атеистической политике;

10) изучить возрождение церковной инфраструктуры в 1990-е годы и исследовать взаимоотношения Русской Православной Церкви и общества в постсоветский период

В связи с описанием задач исследования необходимо остановиться на проблемах терминологии. Под «внутрицерковной» жизнью большинством церковных историков понимаются вопросы жизни святых, динамики развития церковного богослужения, монастырского и храмового строительства, Соборной жизни Церкви, жизни духовенства, мирян, созидания духовных учебных заведений.

Под «Церковью» понимается православная централизованная религиозная организация, под «церковью» – храм.

Под «мирянином» подразумевается человек активно участвующий во внутрицерковной жизни, но не имеющий какого-либо посвящения (то есть не являющийся священно- или церковнослужителем или монахом).

Под «духовным образованием» подразумевается преимущественно подготовка кадров священно и церковнослужителей.

«Священнослужители» в Православной Церкви это лица, имеющие иерархическую степень епископа, священника или диакона через рукоположение (хиротонию). «Церковнослужители» это лица, через посвящение епископа (хиротесии), получившие степень чтеца или иподиакона.

М.В. Шкаровский в своей монографии специально оговаривает термин «религиозное возрождение» он даёт ему следующее определение: «это явление следует понимать как процесс, характеризующийся новым обращением к вере различных слоёв советского, Российского общества. Начался он в годы Великой Отечественной войны и прошел три стадии: возрождение Церкви в 1940-е гг., пробуждение интереса к религии в среде интеллигенции с конца 1950-х гг. и, наконец массовый религиозный подъем в последние восемь лет, (имеется ввиду в 1995 году, – прим. автора) данное явление также было связано с отходом от официального коммунистической идеологии».[10] Протоиерей А. Киселёв так писал об этом в 1988 году: «процесс, который начался во время войны с Германией, есть медленная, мучительная деидеологизация государства, общества, человека... Долгие годы процесс этот шел подспудно, с резкими выплесками в официальную жизнь. Но вот наступает время, когда совершавшийся в глубинке процесс выходит на поверхность».[11]

Объектом исследования являются епархии Русской Православной Церкви, находящиеся в Центральной России в 1943-2000 гг. Предметом диссертационного анализа явились внутрицерковная жизнь в этих епархиях и взаимоотношение их с Советским и Российским государством и обществом в указанный период.

Поскольку в истории Церкви тесно переплетаются внутрицерковная жизнь, взаимоотношения с государством и обществом, то представляется целесообразным деление глав и параграфов в диссертации по хронологическому принципу.

Методология исследования истории Русской Православной Церкви во многом зависит от избранного исследователем теоретического направления. В данной работе прежде всего используется «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви», работы ведущих церковных иерархов. Также использовались теоретические построения крупных историков, таких как И.Д. Ковальченко, который в своей работе «Метод исторического исследования» (М., 1989) показывает всю гамму теоретических методологических разработок, начиная от исторических методов и заканчивая общенаучными.

Большую роль в данном исследовании сыграли работы И.Я. Биска (История исторического метода в новое время. Иваново, 1983; Записки историка. Иваново 2004), в которой им показаны методологически вопросы методологического и исторического знания; цели историографии и методологии, показывает важнейшие моменты в их изучении.

Важнейшее значение для истории Русской Православной Церкви имеют работы Л.П. Карсавина, особенно его «Философия истории» (СПб., 1993) в котором он отразил развитие исторических процессов спонтанно, показав все изменения под влиянием Абсолюта, т. е. Божества. Им же подчеркнуто, что развитие разных идеологий происходит спонтанно, достигая своего апогея. Он же отметил, что исторический процесс познания социально-постоянен, так как его изучают люди (гуманитарии).

Христианство – сверхисторично и исторично одновременно, поэтому каждый христианин, живя в любую историческую эпоху, в онтологическом смысле постоянно стоит перед одной и той же дилеммой выбора между Добром и злом, между Богом и демоническими силами. Подлинная история, в ее христианском понимании, оказывается не горизонталью или вертикалью только, но преемственностью креста. Православное сознание всегда исторично, всегда включает в себя прошлое и никогда «не рабствует» ему[12].

Нужно отметить также, что в отличии от, например, цивилизационного подхода А. Тойнби, считавшего, что объектом изучения философии истории не может быть человечество в целом, но только определенные культурно-исторические типы, одно из основополагающих положений христианства – это то, что человечество имеет единое происхождение и, в определенной степени, единый путь развития.

Для христианской парадигмы историософии характерно присутствие принципа избранности. Он реализуется не только в утверждении избранности христианской общины, но и в самом типе понимания истории, как логического процесса, имеющего свои узловые моменты и перемещающегося периодами относительно индифферентного к метаисторическому, сверхсобытийному смыслу или закону течения повседневности. Сам по себе исторический процесс в традиционной историософской тематике оказывается вписанным в универсальный процесс миротворения, становления мира и его свершения. Индивидуальность реализуется в проблематике выбора между добром и злом.

В данной работе были использованы многочисленные источники, как опубликованные так и архивные материалы. Заметим, что только в последние годы вышли из печати такие документальные собрания, как «Русская Православная церковь в советское время (1917-1991)» Кн. 1-2. Сост. Г.А. Штриккер. (М., 1995); «Поместный Собор 1988 года» (Троице-Сергиева Лавра., 6-8 июня 1988 года). Материалы. (М., 1990); «Свобода совести и государственно-церковные отношения в Российской Федерации: Документы и материалы» (М., 1998); «Русская Православная Церковь и право: комментарии» (М., 1999); «Акты Святейшего Патриарха Тихона» (М., 1999), материалы Архиерейских Соборов 1994, 1997, 2000 гг., в которых показаны многие вопросы внутрицерковной жизни, церковно-государственных и церковно-общественных отношений. Например в «Актах Патриарха Тихона» показана деятельность советского государства по подавлению деятельности церкви вплоть до 1943 года, когда в силу создавшейся исторической ситуации И.В. Сталиным были определены перемены в государственно-церковных отношениях.

Большое значение в работе имели архивные материалы. Использовались фонды государственных и церковных архивов, в том числе государственного архива Российской Федерации, Государственного архива Владимирской области, Государственного архива Костромской области, архива УФСБ России по Ивановской области, текущих архивов Ивановского епархиального управления, Ивановского Духовного училища, Свято-Алексеевской Иваново-Вознесенской Православной Духовной семинарии. Большой интерес представляют Фонд Совета по делам религий Государственного архива Российской Федерации, уполномоченных Совета в региональных архивах. По ним можно проследить кА решались те или иные конкретные вопросы как на уровне Патриархии, так и по местным епархиям.

Большую ценность для изучения проблем имели церковные архивы, особенно текущий архив Иваново-Вознесенского и Кинешемского епархиального управления. Уже названия дел показывает всю гамму вопросов, которые характерны для внутрицерковной жизни[13]. Это большой фактический материал который вводится в научный оборот впервые.

Особое значение имеет Коституции СССР, РСФСР и Российской Федерации, Законы России о свободе совести разных лет, Законодательные Акты РСФСР регулирующие религиозную сферу (в первую очередь, Декрет ВЦИК и СНК РСФСР 1929 года «О религиозных объединениях»), материалы партийных, и государственных органов, посвященные религиозному вопросу.

Использованные литература и источники позволяют рассмотреть избранную тему достаточно полно.

I ГЛАВА. ОТНОШЕНИЯ СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА И РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ В 1943-1958 гг.

§1. Кризис церковно-государственных отношений в России к 1943 году.

К началу ХХ века, российское общество, внешне религиозное, на самом деле отошло от православия очень далеко. Русская Православная Церковь превратилась всего лишь в одну из составляющих государственного механизма. Сложный и неоднозначный процесс ее ослабления и низведения до уровня безынициативной иерархической структуры – бесправной, затравленной и привыкшей подчиняться светской власти, при повсеместном распространении атеизма – начался задолго до 1917 года[14]. В воздухе носилось ожидание какой-то катастрофы. В проповеди на новый 1907 год протоиерей Иоанн Кронштадтский говорил: «Посмотрите, как мир близится к концу; смотрите, что творится в мире: всюду безверие… повсюду хула на Создателя… повсюду в мире вооружения и угрозы войною.… Смотрите и сами судите: мир окончательно растлен и нуждается в решительном обновлении, как некогда через всемирный потоп»[15].

Отношение к самодержавию в среде духовенства не было однозначным. Даже Патриарх Московский и Всея Руси Тихон, в то время архиепископ Литовский, спокойно отнесся к его свержению и подписал в числе ряда других архиереев приветствие Временному правительству[16]. Таким образом, революция не была для России неожиданностью. Но всех масштабов этой катастрофы духовенство еще не осознавало. Первое давление со стороны государства Церковь ощутила уже при Временном правительстве. Кроме имевших место фактов грубого вмешательства советской власти в сугубо церковные вопросы, Временным правительством было принято постановление об объединении всех учебных заведений, включая церковно-приходские школы, которых было около 37 тысяч, в ведение министерства народного просвещения. Постановление объективно подготовило дальнейшие шаги сначала временного, а затем и Советского правительства по усилению бесконтрольного вмешательства властей в дела Церкви[17].

В то же время, Февральская революция, которая сопровождалась рядом антицерковных действий, фактически стала и «религиозной революцией», уникальной в истории Православия. В марте-апреле 1917 года по стране прокатилась волна чрезвычайных епархиальных съездов духовенства и мирян. В соответствии с их решениями, с кафедр были смещены свыше 10 наиболее скомпрометированных архиереев, избранные епархиальные советы значительно ограничили епископскую власть. Вводился выборный порядок замещения всех духовных должностей, коллегиально – представительское начало церковного управления, демократизировалась приходская жизнь[18].

Протопресвитер Николай Любимов, вошедший в 1917 году, после Февральской революции, в состав Священного Синода Русской Православной Церкви вспоминал, что, например, депутация из Владимирской епархии «решительно требовала увольнения архиепископа Алексия; иначе произойти могут в епархии прискорбные эксцессы. В некоторых храмах перестали уже поминать архиепископа. Из 372 членов Владимирского съезда не нашлось ни одного защитника архиепископа и съезд единогласно постановил ходатайствовать об удалении его на покой»[19]. Архиепископ Алексий, будучи вызван для объяснений в Петроград, прислал телеграмму о том, что по болезни приехать, не может, просит дать ему 2-х месячный отпуск, после которого уволить его на покой, дав ему в управление какой-либо монастырь в Москве или Киеве. Синод постановил уволить его, согласно прошению, сразу же, ввиду тревожного состояния епархии, а суждение о его дальнейшей судьбе иметь по окончании его отпуска[20].

Через свободное избрание, тайным голосованием, на Владимирскую кафедру был избран архиепископ Сергий (Страгородский), впоследствии Патриарх[21], 28.11 (11.12).1917 года он был утвержден в должности архиепископа Владимирского и Шуйского Патриархом Тихоном[22].

Демократические выборы при решении вопроса с замещением постов приходскими священнослужителями нередко принимали самые уродливые и гротескно – комические формы. В той же Владимирской епархии, в одном селе, мужики – прихожане миром порешили избрать в диаконы своего «голосистого» односельчанина и, желая видеть, как этот мужик будет выглядеть во время священнодействия, силой и угрозами заставили своего батюшку допустить его к диаконскому служению Божественной Литургии. И этот мужик, облаченный в диаконские священные одежды, начал служить Литургию. Правда, в алтарь священник его не допустил, но, тем не менее, он сказал великую ектенью и две малых и только перед малым входом священник опять взмолился перед прихожанами о прекращении этого лицедейства, угрожая прекратить служение Литургии, и кощунство было прекращено[23].

Но в то же время были и положительные перемены. Церковь получила возможность проведения Поместного Собора и восстановления Патриаршества.

Всего с 5(28) августа 1917 года по 7(20) сентября 1918 года состоялось 3 сессии Собора, затем он был вынужден прекратить работу не завершив ее. 5(18) ноября 1917 года Собор избрал Патриархом Московским и Всея Руси митрополита Московского Тихона (Беллавина)[24].

С первых дней Октябрьской революции стал завязываться трагический конфликт Церкви с новой властью. Само избрание Патриарха происходило в период ожесточенных боев за Московский Кремль, в ходе которых серьезно пострадали его храмы. Большая часть иерархов и клира без энтузиазма или враждебно встретила приход вооруженным путем к руководству страны крайне левого фланга общественно – политических партий[25]. Но Церковь не ввязалась в политическую борьбу, обличения и анафематствования Патриарха Тихона были адресованы не советской власти, как таковой, а обезумевшим людям, попирающим всякие христианские и общечеловеческие законы: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это – поистине дела сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей, загробной, и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной»[26].

Отстраняясь от участия в политике, Патриарх Тихон давал свое благословение священнослужителям, готовым бороться за права Церкви. Так в грамоте от 03(16).04.1918 года, данной им священнику г. Кинешмы Костромской епархии отцу Николаю Юницкому говорилось: «Мы с благодарением приемлем Вашу готовность встать на защиту попираемых ныне прав нашей Матери–Церкви…»[27]. В 1924 году им была награждена наперсным крестом монахиня Феодоровского Переславского женского монастыря Владимирской епархии Алипия (Большакова) за понесенные ею труды по питанию и обслуживанию заключенных и ссыльных архиереев[28].

Ореол Патриаршего служения оказался для святителя Тихона защитой от рук гонителей, заключивших его под домашним арестом, но побоявшихся казнить[29]. Однако реальной возможности управления Церковью он не имел. Его деятельность ВЧК сводила практически к нулю, не позволяя назначенным им архиереям даже доехать до своей епархии направляя их в места заключения и ссылки[30]. Так, например, 4 марта 1923 года епископом Иваново–Вознесенским был назначен епископ Василий (Преображенский). 16 мая 1923 года он был выслан в Зарянский край, сроком на 2 года[31].

Свою борьбу за власть и уничтожение старого строя большевики соединили с борьбой против Русской Православной Церкви, так как она отождествлялась ими со старой Царской Россией. Поэтому многие епископы – первым был убит 12(25).01.1918 года митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) – и тысячи священников, монахов, монахинь и мирян были подвергнуты репрессиям вплоть до расстрела и потрясающих своей жесткостью убийств[32].

Советскими органами разгонялись крестные ходы, на которых присутствовало множество верующих, недовольных антирелигиозной политикой новой власти. Во Владимире при разгоне крестного хода произошло столкновение верующих с красногвардейцами[33]. 3 мая 1918 года, ночью, в Костроме был убит протоиерей Алексий Андронников, 88-летний старец, прослуживший более 60-и лет в одном и том же храме святых страстотерпцев Бориса и Глеба[34].

К 1922 году по суду расстреляно белого духовенства 2691 человек, монашествующих мужчин 1962, монахинь и послушниц 3447, без суда расстреляно не менее 15 000, ликвидировано более 700 монастырей[35].

Повсеместно закрывались и церковные учебные заведения профессионального религиозного образования. Так, в 1918 году, были закрыты Костромская духовная семинария[36], Шуйское Духовное училище[37] и целый ряд других учебных заведений.

Однако Церковь не сдавалась, делались попытки активизации церковной деятельности за счет открытия новых епархий.

Первые попытки советского правительства уничтожить Русскую Православную Церковь с помощью одной грубой силы оказались неудачными. Превратившаяся в царской России в бюрократический аппарат, перед лицом гонений, она вновь осознает себя Церковью, мистическим организмом, Телом Христовым. В этом была причина того, что многие, ранее религиозно индифферентные люди, во время гонений, не задумываясь, отдавали свою жизнь за свои религиозные убеждения. Революция вскрыла тот духовный нарыв, который созрел в Российской Церкви и обществе, способствовала уходу из Церкви тех, кто находился в ней из меркантильных побуждений (впоследствии из них будет создано движение обновленцев), а также способствовал религиозному сопротивлению тех, кто до революции не шел в Церковь, видя в ней бюрократическую машину. Октябрь 1917 года ознаменовал начало гонений на Церковь. Начались закрытие учреждений профессионального религиозного образования, убийства священнослужителей, разгон крестных ходов. Не смог завершить своей работы проходивший в крайне тяжелых условиях Поместный Собор.

Попытки ввести в Церкви выборное начало на местах во многих случаях выродилось в гротескные ситуации, в силу которых на должность священнослужителей выбирались люди, весьма далекие от Церкви. Но, тем не менее, можно сказать, что в чем-то революция оказалась для Русской Православной Церкви явлением положительным, освободившим ее от того неестественного состояния, в котором она находилась в царской России, начиная с Петра I. Правда, за освобождением этим последовало новое порабощение Церкви государством, но уже совсем иным государством, в совсем иных формах и на иных условиях.

В наступлении на Русскую Православную Церковь, особенно на Патриарха Тихона, большевики прибегли к помощи модернистской схизмы обновленцев. Это движение разбивалось на несколько более или менее радикальных группировок, преследовавших среди прочих следующие цели: второбрачие священников–вдовцов, отмена традиционного монашества и, в этой связи, введение женатого епископата. Замена церковно-славянской Литургии русскоязычной и ее сокращение, обширная проповедь с актуальной тематикой. Однако единства в этих требованиях у обновленцев не было. Они всячески поддерживали большевиков, чтобы с их помощью уничтожить Патриаршую Церковь. Большевики же поддерживали обновленцев, чтобы расколом ослабить Патриаршую Церковь. На практике это покровительство выражалось в предоставлении обновленцам большей части храмов, причем самых крупных[38].

Часть духовенства, не разделявшая реформаторских устремлений обновленчества, но напуганная кровавым террором признала раскольническое Высшее Церковное Управление; одни по малодушию и в страхе за собственную жизнь, другие в тревоге за Церковь.

16 июня 1922 года правящие архиереи Владимирский Сергий, Нижегородский Евдоким и Костромской Серафим напечатали в «Живой Церкви» (печатном органе раскольнического движения) воззвание, в котором признавали каноничность обновленческого ВЦУ и призвали свою паству и всю Церковь подчиниться ему.

Митрополит Владимирский (Страгородский) был одним из самых авторитетных архипастырей Русской Церкви. Его временное отпадение, вероятно, было вызвано надеждой, что ему удастся перехитрить и обновленцев, и стоящее за их спиной ГПУ. Зная о своей популярности в церковных кругах, он мог рассчитывать, что вскоре окажется во главе ВЦУ и, постепенно сумеет выправить обновленческий курс этого учреждения. Его викарный епископ Афанасий (Сахаров), возглавивший борьбу с раскольничеством во Владимирской епархии, на первых порах тщетно пытался переубедить митрополита. Но, в конце–концов, митрополит Сергий и сам убедился в пагубности выпущенного воззвания, покаялся в содеянном и вернулся в лоно канонической Православной Церкви. Через покаяние вернулся в церковь из раскола и архиепископ Костромской Серафим (Мещеряков)[39].

В Ивановской области обновленцы действовали особенно активно. Необходимо отметить, что в связи с созданием в 1929 году Ивановской промышленной области 3 июля 1929 года, состоялся пленум обновленческого Ивановского епархиального управления, на котором присутствовали представители Костромской, Владимирской и Ярославских епархий. Пленум вынес решение об образовании Иваново–Вознесенской митрополитанской области[40].

Начало деятельности обновленцев в Иванове датируется 1922-1923 годом. В архивном фонде отдела общего управления Иваново – Вознесенского губисполкома есть дело о создании епархиального комитета группы «Живая церковь» (обновленцы). Устав группы был утвержден 24 декабря 1922 года, заявление же о регистрации Иваново–Вознесенского епархиального управления обновленцев, направленное в губисполком, датируется 7 июля 1923 года[41]. Характерно, что православный архиерей Ивановской епархии того времени, архиепископ Иерофей (Померанцев), перешел к обновленцам и в дальнейшем находился в конфронтации с православными архиереями Ивановской епархии, назначенными Патриархом Тихоном – епископом Василием (Преображенским) и архиепископом Августином (Беляевым)[42].

В г. Иваново обновленцам был передан целый ряд храмов, среди которых можно отметить переданную им в 1924 году Скорбященскую церковь на Дмитровке (угол улиц Рабфаковской и Кузнецова), церковь Троицы в Авдотьине, Покровский собор, на месте которого в настоящее время выстроен дворец искусств. Из сохранившихся по сей день храмов, принадлежавших в 20-30-е года обновленцам, можно отметить Успенскую кладбищенскую церковь (деревянную), Преображенский собор на улице Колотилова, использовавшийся с 1931 года одновременно православной и обновленческой общинами. Последняя перешла в него из закрытого в 1931 году Покровского собора. В 1935 году обновленцам была передана Введенская церковь в центре города[43].

Поначалу советская власть охотно поддерживала обновленческое движение, предполагая, что оно в кратчайшие сроки сумеет подорвать в народе веру и отвратить народ от религии. Основания для этого могло им дать, например, заявление одного из лидеров обновленческого движения В. Красницкого, сделанное им в печатном органе этого движения, называвшемся «Живая церковь»: «Революционные священники не постеснялись одни, без монаха – епископа, войти в митрополичью крестовую церковь…, а потом – сесть за стол в митрополичьей гостиной и открыть действия своего революционного епархиального управления. …Революционная стихия победила в Петрограде и на церковном фронте»[44].

После таких заявлений можно ли удивляться, например, тому, что начальник Ивановского губотдела ОГПУ писал в секретной инструкции о передаче Покровского собора г. Иваново обновленцам: «Передача является крайне желательной, даже необходимой. Группа, подавшая заявление на получение Покровского собора, принадлежит к легализованной Советским правительством Синодской церкви, которая пользуется тремя небольшими церквами на окраине города, в то время как черносотенная тихоновская церковь держит в своих руках все центральные храмы города»[45].

Нужно отметить, что первоначально обновленцы вообще пользовались большой поддержкой со стороны советских органов власти. Но это не способствовало повышению их авторитета в глазах верующего народа. В одном из секретных документов государственных Органов в сентябре 1923 года отмечается: «За последнее время Тихоновщина захлестывает все больше и больше обновленческое движение, которое идет на убыль и остается лишь благодаря некоторым стойким обновленцам. Обновленцы все больше и больше теряют свой авторитет в глазах приверженцев»[46].

17 октября 1928 года в Покровском соборе г. Иваново – Вознесенска состоялся епархиальный съезд обновленцев[47].

Но и обновленцы не долго пользовались покровительством со стороны советской власти. Со временем предоставленные им храмы стали пустеть, в немногочисленных же приходах Православной Церкви собиралось все больше верующих. Своими интригами обновленцы способствовали аресту Патриарха Тихона в мае 1922 года. Когда ему стало ясно, что Церкви придется долго сосуществовать с советской властью и что обновленческий раскол в союзе с государством представляет угрозу для традиционного православия, он начал искать, исходя из принципа политической лояльности соответствующую гражданскую позицию Церкви во враждебном к религии государстве, стараясь придать ей новозаветную основу. Он сделал официальное заявление, в котором сказал, что раскаивается в своей антисоветской деятельности, решительно отмежевывается как от зарубежной, так и от внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции[48].

Продемонстрированная в «раскаянии» Патриарха Тихона лояльность по отношению к советскому государству отвела от Церкви самую страшную угрозу и позволила со временем преодолеть обновленческий раскол, представителям которого с середины 20-х годов даже большевики отказали в поддержке.

У обновленцев один за другим стали отбирать пустующие храмы, но православным их не возвращали, а уничтожали или же использовали в хозяйственных целях. В 1931 году в г. Иваново были снесены Троицкий и Покровский соборы, в 1937 году Спасская церковь в Хутурове, в 1938 году была закрыта Успенская кладбищенская церковь, в 1938 году была закрыта Введенская церковь, в 1940 году закрыли Преображенский собор[49]. Вообще, по справедливому замечанию Ивановского ученого–краеведа А.М. Тихомирова, «в 1930-е годы интерес к обновленцам утратили не только верующие, но и поддержавшие их органы власти, поскольку обновленцы не сумели разрушить православие»[50].

Закрытие храмов зачастую происходило следующим образом. Обновленцы захватывали церкви, но содержать их не могли. Накапливали большую задолженность, а затем церковь сдавали государству и в то же время подавали заявление на другую церковь. Так было с закрытием Преображенской и Троицкой церкви в г. Шуе и с общиной в г. Середе[51].

А в 1937 году гонениям со стороны государственной власти подверглись и обновленцы. В Ивановской области причиной для гонений были обвинения в контрреволюции.

В связи с принятием Конституции СССР в 1936 году у духовенства и верующих появилась надежда на прекращение прежней политики властей, направленной на попирание прав и религиозных свобод верующих, в том числе на возвращение отобранных и закрытых ранее молитвенных зданий. Духовенство всерьез собиралось использовать и другие права, впервые предоставленные им Сталинской Конституцией.

На декабрь 1937 года Советское правительство объявило выборы в Верховный Совет СССР, на 1938-1939 годы – в республиканские и местные Советы, и духовенство кое-где намеревалось баллотироваться в депутаты. В Горьковской, Ленинградской, Ярославской, Сталинградской, Кировской областях, в Чувашии, Татарии, Дагестане, кандидатуры священнослужителей были выдвинуты в депутаты Совета.

Опасность проникновения «поповских элементов» в Советы побудила руководство ЦС СВБ направить в партийные организации директиву немедленно усилить антирелигиозную работу в массах. В результате в большинстве мест обрушились репрессии на духовенство, секты, опять стали административным путем в массовом порядке закрываться Церкви и молитвенные дома. Духовенство не было избрано в Советы, но это была «заслуга» НКВД, арестовавших всех потенциальных кандидатов накануне их выдвижения[52].

В Ивановской области в 1937 году была «выявлена контрреволюционная группа» обновленческих епископов, которую возглавлял обновленческий архиепископ Ивановской митрополии Александр Адвентов. В группу входили епископ Серафим Андриевский, епископ Палладий Селецкий, епископ Николай Потехов, архиепископ Николай Автономов, архиепископ Софроний Ясневич, всего 17 человек. Епископы эти имели в своем административном руководстве достаточно незначительные территории. Многие из них просто исполняли служение приходских священников или благочинных. Деятельность группы, якобы «выражалась в подготовке обновленческого духовенства и верующих к предстоящим выборам в Советы по новой Конституции, которую участники группы имеют в виду использовать в контрреволюционных целях, в частности, предполагают выдвинуть своих кандидатов в низовой советский аппарат для защиты интересов религии и Церкви. На группе обсуждался вопрос о необходимости укрепления приходских советов надежными кадрами с тем, чтобы они (приходские советы) в предстоящих выборах могли оказать нужное влияние на верующих в интересах церкви»[53].

В деле НКВД говорится также о попытке создания на территории Советского Союза, так называемой «автокефальной» церковной организации, которая имела бы непосредственную связь с заграницей через восточных патриархов. Влившись филиалом в иностранную церковь «антисоветские элементы» имели бы сильную защиту и покровительство заграничных церковных организаций. По этому делу был расстрелян архиепископ Александр Адвентов[54].

В январе 1938 года в г. Иваново было возбуждено дело против нелегальной контрреволюционной организации церковников, так называемой «Автокефальной черной церкви». Организация эта якобы была создана обновленческим духовенством и ставила перед собой следующие задачи:

1. Создать массовую антисоветскую организацию церковников, для чего добиваться объединения всех церковных группировок.

2. Систематически и организованно вести борьбу с мероприятиями Советской власти, добиваясь сохранения Церкви в СССР.

3. Развертывание активной контрреволюционной агитации с тем, чтобы создать враждебное отношение к существующему строю и тем самым обострить внутреннее положение во время интервенции.

4. Насаждение тайного монашества, как наиболее враждебного и контрреволюционно устойчивого кадра организации.

5. Вредительство в колхозах.

К отягчающим обстоятельствам НКВД относило то, что вся эта деятельность проводилась под прикрытием обновленчества и показаний лояльности Советскому Правительству[55].

В состав «контрреволюционной организации» «Автокефальная черная церковь» якобы входили следующие лица: архиепископ Евстафий, митрополит Тихон Попов, митрополит Пимен, митрополит Петр, епископ Арсений Белевский, протоиерей Михаил Тархов, митрополит Александр Введенский, митрополит Николай Автономов, митрополит Александр Смоленский, епископ Владимир, епископ Серафим Андриевский, епископ Андрей и другие[56].

Контрреволюционные группы были якобы созданы в Московской области – несколько групп (г. Москва) – осуществляет руководство, «центр» организации; в г. Можайске – 1 группа, руководит иеромонах Парфений; в г. Орехово-Зуево – 1 группа, руководит священник Леонид Фаустов; в Ивановской области несколько групп; во Владимире – 1 группа, руководитель заштатный священник Петр Щукин; в г. Александрове – 1 группа, руководитель – заштатный протоиерей Михаил Тархов; в Калужской области – одна группа с центром в г. Калуга, руководитель – епископ Андрей; в Новосибирске возглавляет митрополит Александр Введенский; в Брянской области – 1 группа с центром в г. Брянске, руководитель епископ Владимир[57].

По этому делу были расстреляны: епископ Серафим (Андриевский); протоиерей Михаил Тархов; протоиерей Александр Никитин; священник Петр Щукин[58].

Еще до этих открытых на них гонений многие из обновленческих иерархов и священнослужителей стали приносить покаяние и возвращаться в Православную Церковь. Священник Ефимий Преображенский при возвращении из обновленчества приносил покаяние, во время которого, при скоплении до 500 человек, на заданные вопросы о причинах перехода в свое время в обновленчество заявил о том, что он в обновленцы перешел под давлением органов советской власти для того, чтобы самому не подвергаться преследованиям, а также защитить от них своих детей. С подобными заявлениями выступали и другие[59]. Митрополит Павел (Гальковский), управляющий Ивановской епархией в 1929-1936 годах, принял публичное покаяние от священников-обновленцев Димитрия Невского, Владимира Вознесенского, Николая Свирелина, Ефимия Преображенского и других[60]. Через покаяние вернулся в православие из обновленчества епископ Михаил (Постников), управляющий епархией в 1947 году[61].

Годы Великой Отечественной войны стали временем ликвидации обновленческого раскола. Весной 1943 года началось все нарастающее стихийное возвращение обновленческих приходов в Патриаршую Церковь, однако, окончательный перелом произошел в конце года. Решающими факторами здесь явились избрание митрополита Сергия Патриархом и прием И.В. Сталиным церковного руководства, удовлетворение предложений и пожеланий последнего. Теперь обновленчество утрачивало свою юридическую сущность и в глазах правительства[62].

Всего, по некоторым сведениям, принесли покаяние 25 обновленческих архиереев старого – до 1923 года поставления (т.е. рукоположенные не обновленцами) и 13 архиереев нового поставления. Таки образом, в 1946 году остатки обновленчества практически прекратили свое существование[63].

Ликвидация обновленческого движения сопровождалась давлением на него государственных органов. Советское руководство, прежде всего из прагматических соображений, осенью 1943 года сделало окончательный выбор в пользу Московской Патриархии. Его диктовала Сталину политическая ситуация в СССР и за рубежом. Кроме того, Патриаршая Церковь была кровно заинтересована в ликвидации расколов. К середине 1940 годов обновленчество практически исчезло[64].

Церковно-государственные отношения в СССР в 20-50-е годы изменялась от явных гонений послереволюционного времени и в 30-е годы, до послевоенного потепления и начала новых скрытых гонений в 1958-м году. В 20-е годы большую роль играл процесс насильственного изъятия церковных ценностей; в 1937 году духовенство истреблялось в качестве «врагов народа»; после Великой Отечественной войны, когда Церковь активно доказала свою патриотическую позицию, наступило временное потепление, которое сменилось новыми гонениями при Хрущеве. Если вплоть до 1941 года храмы практически только закрывались, то уже во время войны начинают отмечаться случаи открытия новых храмов, многие из которых будут вновь закрыты при Хрущеве и Брежневе. Изменяется и характер гонений: изучение архивных уголовных дел того времени показывает, что много значил каждый год. По практически одним и тем же обвинениям в 1935 и 1936 году священнослужитель получает 3 года заключения, а в 1937 году – расстрел. Если в 20-30-е годы священнослужителей судят, как контрреволюционеров и врагов народа, то при Хрущеве обычно выдвигают обвинения в экономических преступлениях.

Нужно остановиться и на советском законодательстве в отношении Церкви. 20 января 1918 года был принят, а 23 января опубликован декрет СНК, вошедший в историю под названием «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви». В декрете провозглашалось запрещение религиозным обществам владеть собственностью, лишение их прав юридического лица и национализация церковного имущества[65]. 8 апреля 1929 года ВЦИК и СНК РСФСР приняли постановление «О религиозных объединениях», по которому вся жизнь последних ставилась под контроль государства[66]. Священнослужители исключались из состава «двадцаток», религиозным объединениям запрещалась благотворительная деятельность, частное обучение детей религии, дозволенное Декретом 1918 года об отделении Церкви от государства, интерпретировалось в предельно суженом объеме лишь, как право родителей обучать религии своих детей[67]. И по этому репрессивному закону, по которому «служители культа» были лишены даже избирательных прав, Церкви пришлось жить многие десятилетия, причем были мнения, что и он слишком мягок[68].

1922 год – время, когда 23 миллиона жителей России голодало. Патриарх Московский и Всея Руси Тихон обратился к своей пастве с воззванием, в котором призывал помочь голодающим. Тогда же, по благословению Патриарха был основан Всероссийский Церковный комитет помощи голодающим. В храмах и среди верующих начались сборы средств; в годину величайшей скорби Православная Церковь уверенно и авторитетно становилась во главе движения помощи голодающим. Для советского правительства это было невыгодно, и оно потребовало роспуска Всероссийского Церковного комитета и передачи собранных средств государству.

Однако и полное устранение Церкви от помощи голодающим тоже было не выгодным, и в декабре 1921 года советское правительство предложило Церкви снова начать сбор средств в помощь голодающим. 19 февраля 1922 года Патриарх обратился к православной пастве с воззванием.

Большевики ждали от Патриарха подобного воззвания. Ждали они и деятельного участия Церкви в сборе денежных средств. Но они никак не желали, чтобы Церковь встала во главе движения помощи голодающим и, как бывало в прошлом, призывала к жертвенности, милосердию и любви. А 26 февраля был издан декрет об изъятии «из церковных имуществ, переданных в пользование группам верующих… всех драгоценных предметов из золота, серебра и камней…», в том числе всех священных предметов (драгоценных). Декрет бесповоротно уничтожал добровольность пожертвований, а священство принудительно ставил в положение святотатцев[69]. В Послании от 28 февраля 1922 года Патриарх Тихон объявил: «… 13/26 февраля ВЦИК для оказания помощи голодающим постановил изъять из храмов все священные предметы. С точки зрения Церкви, подобный акт является актом святотатства. Мы, священным нашим долгом, почли выяснить тогда взгляд Церкви на этот акт, а также оповестить о сем верующих духовных чад наших»[70].

Первые выстрелы в ходе кампании по изъятию ценностей прогремели в г. Шуе Ивановской области. «6 марта 1922 года была произведена опечатка кладовых наиболее богатых церквей г. Шуи. 8 марта произведено изъятие из 3-х храмов наиболее бедных: кладбищенского больничного и Ильинского. 15 марта в 10:30 утра секретарь Шуйского укома… получает извещение о насилиях, учиненных против милиции и гарнизона, а также о случаях стрельбы из толпы. Колокольный звон привлек большое количество народа. До 30 красноармейцев были обезоружены. Пулеметная стрельба рассеяла толпу, был убит «гражданин, прицелившийся из русской винтовки в шофера». Остальные жертвы были до появления автомобиля с пулеметами.»[71].

Заключением особой комиссии ВЦИК от 22 марта 1922 года, под председательством П. Смидовича, действия комиссии по изъятию ценностей были признаны правильными и согласованными с распоряжениями центра, но недостаточно энергичными и планомерными. Комиссии по изъятию ценностей было поручено довести работу до конца. Губернским и уездным властям было предложено принять меры к тщательному расследованию всех случаев нарушения общественного порядка в связи с изъятием ценностей, выяснить виновников… дело передать в гентрибунал[72].

В результате волнений при изъятии ценностей в Шуе пять человек было убито и пятнадцать ранено. Делом занялось Иваново–Вознесенское ГПУ. Из Москвы был отряжен в качестве следователя по особо важным делам зампредверхтриба ВЦИК Яковлев.

Судебному процессу придавалось большое пропагандистское значение. Распоряжением ВЦИК стали проводиться массовые аресты. После окончания следствия к суду были привлечены девятнадцать человек. Троих – священников Павла Светозарова, Иоанна Рождественского и мирянина Петра Языкова приговорили к расстрелу. 4 мая приговор был утвержден на заседании Политбюро[73].

Органы советской власти не скрывали того, что «тактика заключается не только в выколачивании из храмов золота и серебра на помощь голодающим, а и в том, чтобы этим способствовать разложению Церкви»[74]. В связи с изъятием ценностей участились случаи ограбления Церквей[75].

Сопротивление изъятию ценностей отмечалось не только в Шуе. В селе Яковлеве Савинского района крестьяне заявили комиссии по конфискации церковных ценностей: «Берите что хотите, но Евангелие и крест алтарный не отдадим». В некоторых храмах комиссии проводили по две-три ревизии, изымая все, что имело какую-либо ценность. Всего в ходе этой кампании в Ивановской губернии было конфисковано 366 пудов серебра, золота, бриллианты, жемчуг и другие предметы[76].

Одним изъятием церковных ценностей антирелигиозные репрессии не ограничились. Начался процесс разрушения храмовых зданий, который облегчался тем, что согласно декрету СНК никакие церковные и религиозные организации в России не имели права владеть собственностью, не имели прав юридического лица, все их имущество было объявлено народным достоянием. Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдавались по особым постановлениям местной и центральной власти лишь в бесплатное пользование соответствующим религиозным обществам[77]. Поэтому местные органы власти «по желанию трудящихся» могли легко отобрать у Церкви то или иное здание, кощунственным образом перепрофилировав его, а то и просто уничтожив. Впервые в истории мировой цивилизации, начиная с 1920-х годов, по всей нашей стране началось организованное и планомерное уничтожение церквей, колоколов, икон. Поскольку изменить психологию людей было невозможно, борьба с религией свелась к массовому закрытию и разрушению храмов, что и выдавалось за успехи антирелигиозной работы.

В Ивановской, Владимирской и Костромской губерниях (с 1929 по 1936 год входивших в состав Ивановской промышленной области) закрытие храмов началось практически сразу после революции. Так в 1918 году было закрыто Ивановское реальное училище и домовой храм Спаса, устроенный в нем в 1890 году[78].

Массовое закрытие храмов начинается параллельно с изъятием ценностей. В Иваново – Вознесенске в 1923 году была разрушена церковь Александра Невского, как «мешавшая уличному движению» (она стояла на перекрестке проспекта Энгельса и улицы Садовой). В конце 20-х годов снесли Казанскую часовню, стоявшую на месте современного главпочтамта, закрыли Вознесенский храм на современной площади Ленина и разместили в нем городскую библиотеку[79]. В Шуе и ее окрестностях в первые годы советской власти были закрыты все монастыри и церкви без приходов, изъяты их архивы и библиотеки. В Гавриловом–Посаде прекратилось богослужение в зимней церкви, в 1925 году она была преобразована в клуб, в 1930 в кинотеатр[80].

После смерти Патриарха Тихона правительство не допустило выборов нового Патриарха. В дискуссии о преемственности в иерархических структурах шла речь, как о каноничности кандидатов, так и об их позиции по отношению к государству. Наконец Митрополит Сергий (Страгородский) взял верх над своими внутрицерковными противниками, которые отвергали все попытки устроения церкви в советском государстве, как губительные для души, как служение антихристу, как готовность к компромиссу. Митрополит Сергий, как и Патриарх Тихон, не желавший «отойти ни на йоту от настоящей веры», был, однако, достаточно реалистичен, чтобы не искать место Церкви в катакомбах, а нести тяготы подсоветской жизни вместе со всем многострадальным народом. Декларация митрополита Сергия от 27.09.1927 до самого 1990 года определяла отношение Русской Православной Церкви к государству[81].

В частности, в декларации говорится: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой – наша радость и успехи, а неудачи – наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз, будь то война, бойкот, какое-нибудь общественное бедствие или просто убийство из-за угла, подобное Варшавскому[82], сознается нами как удар, направленный на нас. Оставаясь православными, мы помним свой долг - быть гражданами Союза «не только из страха, но и по совести», как учил нас апостол» (Рим. 13, 5)[83].

Декларация была опубликована в центральной советской прессе и не дала окончательно уничтожить легально существующую Церковь. Но антицерковные репрессии все равно приняли самый широкомасштабный характер.

15 мая 1932 года было опубликовано правительственное Постановление, объявлявшее в стране «безбожную пятилетку». Еще в 1925 году возникла всесоюзная организация «Союз безбожников» (с 1929 года – «Союз воинствующих безбожников»), имевший целый ряд отделений на местах, они вели активную антирелигиозную агитацию. В 1932 году в Иваново–Вознесенске возник театр «безбожник», который выступал со своими антирелигиозными спектаклями перед жителями области, а также за ее пределами[84].

18.02.1930 года облисполком Ивановской промышленной области выпустил циркуляр о порядке расторжения договоров на пользование молитвенными зданиями с группами верующих при неуплате ими платежей по государственному страхованию, налогу со строений и земельной ренты. В нем устанавливалось, что при отказе самой группы верующих от пользования молитвенным зданием, соответствующий горсовет или райисполком принимает меры к передаче этих молитвенных зданий другой группе верующих, в порядке, установленном ст. 34 и 35 Постановления ВЦМК и СНК о религиозных объединениях, причем в объявлении, вывешиваемом на дверях молитвенного здания, должно было указываться, что передача в пользование этих зданий может быть произведена лишь после ликвидации новой группой верующих всех долгов предыдущей группы. При отсутствии заявления о желании взять молитвенное здание и фактической уплаты при этом всех указанных платежей в речение недельного срока с первого дня объявления о передаче, эти молитвенные здания считаются ликвидированными, о чем горсовет или райисполком сообщает облисполкому.

В циркуляре указывалось также, что «при наличии достаточных оснований – требований местного населения и организаций, наличия потребности в помещениях для культурно–просветительских целей и для других государственных и общественных нужд, горсоветы или райисполкомы могут возбудить вопрос о ликвидации пользования этими зданиями и при отсутствии задолженности»[85]. О том, насколько легко было найти эти «достаточные основания» в советское время – говорить не приходится. Предлогом могло послужить все, что угодно, например, то обстоятельство, что на расстоянии менее 1 километра от храма находится школа, а чаще всего – арест священнослужителя или кого-либо из членов приходского совета – «двадцатки». Достаточно было обвинения против одного из членов «двадцатки», чтобы общину объявить распущенной[86].

Началось массовое закрытие церквей. В 1931 году постановлением одного только Нерехтского райисполкома за неуплату налога были закрыты Казанская, Благовещенская и Богоявленская церкви г. Нерехты, церкви в селах Владычнево, Богослово, Троицы, Давыдово, Блазново, Арменки, Пригово, Печенегово, Семеновское, Выдолово, Федоровское, Княжинское, Киеменовское и др.[87] Владимирским окрисполкомом были приняты решения о закрытии церквей в с. Ставрово, Беренцах Гороховецкого района, поставлен вопрос о закрытии Никольской церкви в г. Владимире[88], закрыта церковь в с. Косунове[89].

Закрытия сопровождались множественными нарушениями законности, превышением местными органами власти своих полномочий. В связи с передачей дел по религиозным вопросам облисполкомом обладмуправлению для окончательного оформления и представления таковых на утверждение Президиума облисполкома обладмуправлением был выпущен циркуляр от 10.12.1930, который ограничивал власть райисполкомов в вопросе закрытия церковных зданий. Было отмечено, что райисполкомы при закрытии молитвенных зданий допускали грубые искажения постановлений ВЦИК и СНК от 8 апреля 1929 года. По поводу закрытия церквей имелось большое количество жалоб верующих в административные органы власти[90].

В Коврове за закрытие церкви велась большая борьба. Постановлением Владимирского губисполкома от 16 ноября 1928 года и Ковровского уписполкома от 20 апреля 1929 года о закрытии Спасо–Преображенской церкви в г. Коврове было отменено постановление Президиума ВЦИК от 20 марта 1930 года. Однако местная власть проявила настойчивость и, постановлением ВЦИК от 20 июня 1931 года, храм был закрыт[91].

Несмотря на попытки верующих и пытающихся соблюдать законность представителей власти, как-то ограничить антирелигиозный террор и беспредел, он продолжал нарастать. Все также отмечались факты незаконного действия местных низших органов власти (например, в августе 1932 года отмечались незаконные действия местных с/совета с. Новоселки при закрытии церкви)[92]. В 1931 году со стороны облисполкома Ивановской промышленной области (ИПО) не было препятствий даже к слому Георгиевского придела в Успенском соборе г. Владимир[93]. Решением исполкома Ивановского областного совета от 11 сентября 1940 года, этот уникальный памятник, построенный в 1158 году, расписанный Рублевым, Иконниковым был передан под склад зерна Владимирской базы «Заготзерно», а 6 июня 1941 года поменял владельца и перешел к антирелигиозному музею[94].

Тем более не жалели советские органы власти те храмы, которые не представляли такой большой исторической и культурной ценности.

Постановлением президиума Ивановского облисполкома от 2 октября 1937 года были закрыты Крестовоздвиженская, Покровская, Всехсвятская и Воскресенская церкви г. Шуи, здания переданы Шуйскому горсовету на местные нужды[95].

С церквей в селах Исаково, Горки, Старково, и др. Юрьев–Польского района в 1935 году были сняты колокола и сданы в металлолом[96]. В Юрьевецком районе в селах Соболево, Завражье, Дорках, Столпино были разобраны ограды церквей, чтобы полученный материал использовать на строительство школ. Это притом, что внутри указанных оград имелись действующие кладбища! Учитывая это, райисполком обязали установить деревянные ограды[97].

Закрывали не только православные храмы. Дело об изъятии костела в г. Костроме у католической общины тянулось около года, с середины 1930 до августа 1931 года. В результате костел был изъят, несмотря на жалобы верующих[98]. Постановление Президиума Костромского окрисполкома была ликвидирована мечеть в слободе Татарской Костромского района в 1930 году, здание передано под избу-читальню[99].

О масштабе репрессий того времени против священнослужителей и верующих позволяет судить следующая информация: «С 9 по 17 сентября 1937 года в Шуйском районе были арестованы почти все священники, диаконы, церковные старосты и ревностные миряне. В Шуйской тюрьме их запугивали, били, пытали, требуя признания в антисоветской деятельности. Следственные материалы тех лет почти не содержат достоверных данных. Для ареста достаточно было священнического или диаконского сана. Участь многих была одинакова: и тех, кто соглашался подписывать выдумки следователей, и тех, кто отвергал презренную ложь, несмотря на пытки и устрашения, всех ждал расстрел»[100].

Достигнув к началу 1934 года пика, гонения на Православную Церковь затем начинают постепенно ослабевать. Но эта оттепель была весьма кратковременной. Антицерковные гонения, вспыхнувшие вновь в связи с убийством С.М. Кирова, в 1935-1938 годах шли по нарастающей линии[101]. К 1941 году по стране было репрессировано за веру 350 тысяч человек (в том числе не менее 140 тысяч священнослужителей). Из них 150 тысяч было арестовано в 1937 году (80 тысяч расстреляно). К осени 1938 года антирелигиозная политика государственных органов достигла пика своего развития. А 7 октября Президиум Верховного Совета РСФСР постановил отменить положение о Центральной и местной комиссиях по рассмотрению религиозных вопросов. Это означало уничтожение самой возможности контакта Церкви и государства[102].

В конце 1938 года период открытого, активного наступления на Церковь подходил к своему завершению. В закрытых циркулярах различных административных органов стали появляться указания проявлять сдержанность в ликвидации храмов[103].

Епархий, как административных единиц в 1939 году уже почти не существовало, и отдельные приходы поддерживали нерегулярную связь с Патриархией[104].

Закрытие храмов продолжалось вплоть до самой Великой Отечественной войны. В 1941 году постановлением Ивоблисполкома был закрыт целый ряд церквей: в селе Березники Комсомольского района, селе Оделево Середского района, в селе Красноармейское Сергеевского сельсовета Шуйского района, в селе Приклон Меленковского района, в селе Иваново–Шуйское Суздальского района, в г. Суздаль, в селе Красное Суздальского района, причем часть церковных зданий было разрешено использовать в культурно-просветительских, а часто в хозяйственных целях[105].

Развитие внутрицерковной жизни и церковно-государственных отношений в советской и постсоветской России нельзя рассматривать в отрыве от развития государственного законодательства в отношении религии. Уже в Декрете «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», опубликованном 23 января (5 февраля) 1918 года, последовательно проводился принцип секуляризации государства, которая со временем все нарастала.

Советское государство ни в коей мере не собиралось считаться с внутренними установлениями, иерархией каких бы то ни было религий, и Православия в том числе. Церковь была поставлена в условия полулегального существования.

Согласно с постановлением народного комиссариата юстиции и внутренних дел от 19 июня 1923 года «ни одна религиозная организация не имеет права вмешиваться, как власть имущая, в деятельность какой-либо другой религиозной организации против ее воли… ибо отдача в ее пользование храма или молельни местным исполнительным комитетом происходит не в пользу какой либо церковной иерархии, а лично тем гражданам, которые подпишут договор с исполнительным комитетом»[106].

Тем самым государство подрывало основу для деятельности Русской Православной Церкви, основой которой является иерархичность. Исходя из смысла этого постановления, каждый приход оказывался «самоуправляемым», его актив, следуя букве советского права, вполне мог игнорировать распоряжения епископа.

Русская Православная Церковь – единая организация, с единой иерархией и ей естественно было обладать в целом единым имуществом. После октябрьской революции все церковное имущество было национализировано, право же бесплатного пользования церковными и молитвенными зданиями было предоставлено исключительно группам верующих или религиозным обществам, причем, всякого рода центральные организации (всероссийские, епархиальные и т.д.), а также съезды религиозных обществ и избираемые ими исполнительные органы, не могли: 1) обладать культовым имуществом или получить его по договору; 2) заключать какие бы то ни было имущественные договоры и сделки; 3) устанавливать принудительные сборы[107]. Таким образом, вся высшая церковная иерархия практически оказывалась лишенной источников существования, так как не только все имущество было у нее отнято, но и появились законодательные препятствия к получению обязательных взносов от приходов.

Согласно Постановлению ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 года религиозные общества и группы верующих были лишены прав на статус юридического лица. Каждое религиозное общество или группа верующих могли пользоваться только одним молитвенным помещением. Число учредителей религиозного общества должно было составлять не менее 20 человек[108]. Духовенство было решено избирательных прав.

На «совершенно законных основаниях» советской властью проводились в жизнь дичайшие надругательства над религиозными чувствами миллионов верующих (во время изъятия церковных ценностей, ликвидации мощей). Причем, если изъятие церковных ценностей еще можно, если не оправдать, то объяснить, то надругательство над мощами почитаемых народом святых, не имеет никакого разумного объяснения. Согласно постановлению Наркомгоста «Местные исполкомы при соответствующей агитации последовательно и планомерно проводят полную ликвидацию мощей, опираясь на революционное сознание трудящихся масс, избегая при этом всякой нерешительности и половинчатости при проведении своих мероприятий»[109].

Конституция СССР 1936 года, провозглашавшая равноправие граждан и свободу совести, тем не менее, предоставляла лишь право на «свободу отправления религиозных культов и свободу антирелигиозной пропаганды»[110].

Таким образом, неравноправие верующих и атеистов было закреплено конституционно. Безбожники имели все возможности для активной деятельности, а религиозным объединениям воспрещалось: «1) создавать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения и вообще пользоваться находящимся в их распоряжении имуществом для каких-либо иных целей, кроме удовлетворения религиозных потребностей; 2) оказывать материальную поддержку своим членам; 3) организовывать как специально детские, юношеские, женские молитвенные и другие собрания, так и общие библейские, литературные, рукодельческие, трудовые, по обучению религии и т.п. собрания, группы, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки и читальни, организовывать санатории и лечебную помощь»[111]. Существовал и еще целый ряд запретов.

В руках атеистов были все средства массовой информации, «Союзу воинствующих безбожников» делегировались самые широкие права: для Церкви же любая попытка говорить о каких-то своих правах, была чревата обвинением в контрреволюции.

Процедура закрытия храмов была предельно легкой, а открытия крайне тяжелой.

Исходя из всего этого, даже, если бы не было красного террора в отношении духовенства в годы гражданской войны и сталинских репрессий, то и тогда жизнь Русской Православной Церкви в правовом поле советского государства была бы необычайно тяжелой. А, учитывая масштабы репрессий против духовенства и верующих, можно говорить о том, что Церковь в СССР сохранилась лишь чудом Божиим.

Потепление в церковно-государственных отношениях наступило в годы войны. Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года, в день всех святых, в земле Российской просиявших. Начавшаяся война не только не обострила отношения противоречия между Русской Православной Церковью и государством, но напротив подтолкнула Церковь подчинить свою деятельность патриотическому долгу – защите Отечества.
В первый же день войны к народу обратился Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий. О нападении Германии на СССР он узнал, вернувшись в свою скромную резиденцию из Богоявленского собора г. Москвы, где в тот день служил Литургию. Митрополит сразу же ушел к себе в кабинет, написал и собственноручно напечатал на машинке «Послание пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви». «Несмотря на свои физические недостатки – глухоту и малоподвижность, - вспоминает позднее архиепископ Димитрий (Градусов), - митрополит Сергий оказался на редкость чутким и энергичным – свое послание он не только сумел написать, но и разослать по всем уголкам необъятной Родины»[112].

В своем послании митрополит Сергий писал: «Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину… Не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божьею помощью и на сей раз, он развеет в прах фашистскую вражескую силу… Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла и утешалась его успехами. Не оставит она своего народа и теперь… Положим же души своя вместе с нашей паствой… Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь нам дарует победу»[113].

Затем последовали послания с аналогичным содержанием. Митрополит Сергий выступил с поддержкой партизанского движения и резко осудил епископов, оказавшихся на оккупированной фашистами территории, приветствовавших и благословлявших гитлеровскую армию[114]. С аналогичными обращениями выступили и другие православные иерархи.

Послания главы Русской Православной Церкви носили не только призывной и консолидирующий характер, но имели и разъяснительные цели. В них определялась твердая позиция Церкви по отношению к захватчикам и войне в целом независимо от положения на фронте. Так, 4 октября 1941 года, когда Москве угрожала смертельная опасность, и население переживало тревожные дни, митрополит Сергий выпустил послание к Московской пастве, призывая верующих к спокойствию[115]. Митрополит Сергий, митрополит Алексий (Симанский) и Николай (Ярушевич) выпустили за время войны около 30 патриотических обращений к духовенству и верующим, размножавшихся в большом количестве и приурочивавшихся к тому или иному событию или празднику[116].

В посланиях иерархов и проповедях священников Церковь не только утешала верующих в скорби, но и поощряла к самоотверженному труду в тылу, мужественному участию в боевых операциях, поддерживала веру в окончательную победу над врагом, способствуя тем самым формированию высоких патриотических чувств и убеждений среди тысяч соотечественников. Кроме того, и от имени Церкви подвергались осуждению дезертирство, сдача в плен, сотрудничество с оккупантами. Все это способствовало изживанию пораженческих настроений, получивших определенное распространение в первые дни войны и, в конечном итоге, создавало «нравственные условия победы», которые в значительной мере изменили ход военных событий[117].

Проявления патриотической деятельности Русской Православной Церкви в годы Великой Отечественной войны многообразны. Архиереи и священники не только словом поддерживали народ, но многие из них участвовали в войне в рядах действующей армии.

Так священник Владимирской епархии Сергей Фестинатов (с 1944 года – епископ Владимирский и Суздальский Онисим) был призван в 1942 году на защиту Родины. За заслуги в рядах армии и в тылу он был награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г.»[118]. Управляющий Ивановской епархией в 1963-1964 годах архиепископ Леонид (Лобачев) участвовал в войне в сане архимандрита в звании старшины. В 1943 году был ранен. За воинскую доблесть был награжден орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За оборону Сталинграда», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены», «За победу над Германией»[119]. Протоиерей Борис Васильев, до войны диакон Костромского кафедрального собора, в Сталинграде командовал взводом разведки, а затем сражался в должности начальника полковой разведки[120]. Многие священнослужители прошли через тюремное заключение и ссылку, но, несмотря на это, мужественно встали на защиту Родины, когда началась Великая Отечественная война. Таким образом, например, клирик Владимирской епархии протоиерей Николай Сергеевич Сушко[121].

С конца 1943 года призыва священнослужителей в действующую армию не производилось; воевавшие же, как правило, с фронта возвращались к приходскому служению, что было связано с той высокой оценкой, которую советское правительство дало патриотической деятельности Русской Церкви в годы Великой Отечественно войны.

Нужно отметить также, что священно – церковнослужители и иные церковные работники проходили воинское служение весьма усердно.

Активно участвовали священнослужители и в партизанском движении. На оккупированной территории они являлись подчас единственным связующим звеном между населением и партизанами. Священники укрывали отставших при отступлении своих частей красноармейцев, сбежавших из лагерей военнопленных, вели патриотическую агитацию среди населения, сами вступали в ряды антифашистских отрядов. Десятки священнослужителей были награждены медалями «Партизану Великой Отечественной войны»[122]. Верующими были и многие из советских представителей комсостава. Доподлинно известно, что начальник Генштаба - маршал А.М. Василевский был сыном Кинешемского церковнослужителя. Верующим был маршал Л.А. Говоров, после Сталинградской битвы стал посещать православные храмы маршал В.Н. Чуйков; верующим был также маршал Ф.И. Толбухин (брат его, протоиерей, служил все годы блокады в Ленинграде) Начальник Генштаба В.Н. Шапошников носил финифтевый образ святителя и чудотворца Николая. О Г.К. Жукове известно, что он во всё время войны имел при себе образок святого Георгия Победоносца, которым благословила его мать[123].

16 февраля 1944 года при взятии города Луги советскими войсками генерал Лобанов вызвал в деревню Заозерье ранее помогавшего партизанам священника М.С. Образцова и предложил ему в присутствии населения окрестных деревень отслужить благодарственный молебен за одержание Победы. После молебна генерал публично поблагодарил священника за антифашистскую деятельность. В отчёте уполномоченного Совета по делам РПЦ в Марийской АССР за 1944 год отмечалось: «К великому сожалению, Церковь посещает даже командный состав воинских частей. Характерный случай: верующие переносили в сентябре месяце икону из Цибикнурской церкви в Йошкар-Олу, и по пути следования к этим иконам прикладывались… командиры воинских частей и жертвовали деньгами – было собрано 17 000 рублей»[124].

Неоднозначно оценивается деятельность священнослужителей на оккупированных территориях. «Наша жизнь и работа при немецкой оккупации была непрерывной борьбой с немцами за душу русского человека» - так писал один из священников, участников так называемой Псковской Духовной Миссии, работавший на территории, превращенной большевиками за четверть века своего владычества в духовную пустыню, с августа 1941 по февраль 1944 года. Из более чем 400 храмов, действовавших здесь до революции, к началу войны не осталось ни одного. За два с половиной года местное население с помощью 14 приехавших из Риги миссионеров – священников восстановили 330 храмов, оставшихся открытыми и при советской власти вплоть до хрущевских гонений на Церковь. Все, причастные к деятельности Миссии, оставшиеся на территории СССР, были впоследствии арестованы и отправлены в лагеря на верную смерть. «И сегодня – писал один из миссионеров, - нашу борьбу хотят изобразить, как сотрудничество с фашистами. Бог Судья тем, кто хочет запятнать наше святое и священное дело, за которое одни из наших работников, в том числе священники и епископы, погибли от пуль большевистских агентов, других арестовывало и убивало гестапо»[125].

Так, например, в Новгородской области, отступая, оккупанты сожгли Долошинскую и взорвали Северную церкви; в ноябре 1943 года вывезли отцов В. Ерина и А. Георгиевского в Латвию[126].

С первых же дней войны верующие единодушно откликнулись на обращение митрополита Сергия «трудом и пожертвованиями способствовать нашим доблестным защитникам». Все без исключения приходы начали широкий сбор денежных пожертвований и ценных предметов на нужды страны. Так, в течение нескольких месяцев, верующие одного только Троицкого храма в Горьком, внесли в фонд обороны более миллиона рублей[127].

Катастрофический для СССР ход боевых действий в начале войны заставил Сталина мобилизовать для обороны все национальные резервы, в том числе и Русскую Православную Церковь в качестве народной моральной силы, а также Грузинскую Православную Церковь, баптистов и евангельских христиан, мусульман. Сразу для богослужения открылись храмы, священнослужители, включая епископов, были выпущены из лагерей, а антирелигиозная деятельность приостановлена[128]. Находившиеся в действующей армии священнослужители демобилизовываются при согласии вернуться к церковной службе. В сентябре 1941 года были закрыты антирелигиозные издания, распущен «Союз воинствующих безбожников»[129].

Русская Православная Церковь оказала Родине и большую материальную помощь. 30 декабря 1942 года митрополит Сергий обратился к архипастырям, пастырям, приходским общинам с призывом соорудить на пожертвования танковую колонну имени Димитрия Донского. Вся Церковь откликнулась на это благословение. В сроки было собрано свыше 8 миллионов рублей, большое количество золотых и серебряных предметов[130]. В советских документах можно встретить самые разные суммарные цифры патриотических взносов Русской Церкви в годы войны – от 50 миллионов до 10 миллиардов рублей. Но, если первая сумма явно занижена, то вторая представляется завышенной. По подсчетам Московской Патриархии, к лету 1945 года было собрано более 300 миллионов рублей, не считая драгоценностей, вещей и продуктов. Представляется, что общая сумма была больше как минимум на несколько десятков миллионов рублей, так как далеко не везде был организован четкий учет взносов[131].

Кульминацией этого процесса, который можно охарактеризовать, как сближение государства и Церкви в «патриотическом единении», был прием Сталиным 04.09.1943 года Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и митрополитов Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича)[132]. На этой встрече Сталин официально согласился на созыв Архиерейского Собора и проведение выборов Патриарха. 8 сентября 1943 года в Москве состоялся Собор епископов Православной Церкви, созванный для избрания Патриарха Московского и Всея Руси и образования при Патриархе Священного Синода, который единодушно избрал митрополита Сергия Патриархом Московским и Всея Руси[133].

14 сентября 1943 года при СНК СССР был создан Совет по делам Русской Православной Церкви для осуществления связи между правительством и Патриархом по вопросам, требующим разрешения Правительства, и для контроля над правильным применением законодательства о культах[134]. Совет возглавил Г.Г. Карпов и под его руководством отношения между государством и Церковью развивались для советских условий весьма успешно. В большом количестве открывались храмы, священники возвращались из лагерей, снова стал выходить «Журнал Московской Патриархии»[135].

Во время войны позиции Церкви в обществе укреплялись. Этому способствовал ряд факторов. Вот некоторые из них. Фактор первый: тяготы войны, несущие массовые страдания. Трудности военного времени, потери родных и близких, беды и лишения вернули в Церковь часть тех людей, которые покинули ее в предвоенные годы.

Руководство страны во главе со Сталиным вынуждено было считаться с той ролью, которую играет духовенство среди верующих. Нельзя было не учитывать и международный фактор. В антигитлеровской коалиции имелись влиятельные силы, которые следили за положением Церкви в нашей стране. Все эти обстоятельства заставили И.В. Сталина внести существенные изменения в отношения государства и Церкви. Сталин с помощью религиозного вопроса пытался поднять свой престиж перед международной общественностью, укрепить антигитлеровскую коалицию, где были глубоко религиозные традиции[136].

Великая Отечественная война дала Русской Православной Церкви возможность показать всему миру свою ярко выраженную патриотическую позицию, то, что любовь к Родине для нее сильнее обид и ненависти, вызванных годами жесточайших гонений на религию. Проявление патриотического служения Русской Православной Церкви были многообразны: морально-нравственная поддержка населения страны (через послания, обращения, проповеди), сбор денежных средств, драгоценностей, медикаментов, одежды, продуктов в фонд обороны, большое количество священнослужителей проходило во время войны службу в действующей армии, участвовало в партизанском движении и т.д. Все это способствовало потеплению церковно-государственных отношений.

Многие священнослужители участвовали в боевых действиях в рядах советской армии, собирали пожертвования для помощи фронту; многие из священнослужителей – участников войны, были награждены орденами и медалями. Большая патриотическая деятельность Церкви в годы Великой Отечественной войны не могла не получить высокой положительной оценки государства и общества: начали открываться храмы; на пустующие архиерейские кафедры посвящаются архиереи; большое количество духовенства освобождается из лагерей. Создается специальный исполнительный орган для связи Церкви с советским правительством – Совет по делам Русской Православной Церкви при Совнаркоме СССР. В результате всего этого Церковь вновь на некоторое время стала в стране структурой не только терпимой, но и достаточно уважаемой.

К концу войны были открыты кафедральные соборы Владимирской и Ивановской епархий: Успенский в г. Владимире и Преображенский в г. Иваново[137]. Верующими ставятся вопросы об открытии новых храмов. В 1942 году были предприняты попытки открытия церкви в г. Иваново. Ставился вопрос об открытии Благовещенской, Введенской, Казанской церквей[138]. Верующие ходатайствовали об открытии храмов в с. Никологоры, с. Орехово Сокольского района, с. Зарайское Пучежского района, с. Красносельское Гороховецкого района[139], в с. Пруднов, Песчанов, Кидекши и Б. Борисово[140], в г. Александрове[141]. Малое количество этих попыток увенчалось успехом, но процесс открытия храмов начался.

Давая общую характеристику динамике церковно-государственных отношений в 1917-1943 годы, необходимо обозначить то, что антирелигиозные репрессии, начавшиеся в 20-е годы, а в какой-то степени даже раньше, то усиливались, то, спадая, продолжались вплоть до начала 40-х годов. Епархии центра России – Владимирская, Ивановская и Костромская – в полной мере разделили судьбу всей Русской Православной Церкви. Ивановская область стала местом начала репрессий, связанных с изъятием церковных ценностей. В своей борьбе против Церкви советская власть использовала не только внешнее, но и внутреннее воздействие. Так, была сделана попытка уничтожить Церковь изнутри, с помощью обновленческого движения. Происходило массовое закрытие храмов.

Но нельзя не отметить и того, что времена внешних гонений стали для Русской Православной Церкви временами духовного расцвета: яркими звездами просияли на церковном небосклоне новые герои Церкви – новомученики и исповедники, не страшившиеся претерпеть за веру гонения и даже смерть. Их пример явился большим укрепляющим началом для религиозного состояния общества, был одной из причин, по которым Церковь не исчезла даже во времена самых сильных антирелигиозных репрессий.

Октябрь 1917 года явился для Русской Православной Церкви особой границей, перейдя которую она, с одной стороны, перестала быть государственной религией и, в связи с этим, смогла более полноценно осуществлять свое сакральное служение, с другой, стала жертвой страшных гонений, превосходящих те, которые устраивали для христиан римские императоры в первые века по Рождеству Христовом. Вообще между теми гонениями, которые устраивали на христиан язычники-императоры и теми, которые устраивала советская власть, есть немало общего. В обоих случаях христиане рассматривались, как люди, крайне политически неблагонадежные. В Риме – неприношение жертв перед статуей императора, быстрое распространение христианства, угрожающее языческой идеологии. В Советской России – непризнание атеизма, обвинения в скрытой контрреволюции, борьба с христианством, как идеологией, являющееся конкурентом в борьбе за общественное сознание. В обоих случаях имелось множество случаев репрессий, сопряженных с жесточайшими пытками и истязаниями – и здесь цивилизованный ХХ век нисколько не отставал от грубого язычества. В обоих случаях происходило массовое закрытие, разрушение и перепрофилирование христианских храмов, ущемление гражданских прав христиан (например, в Риме при Диоклетиане, все, содержащее христианство, лишалось достоинства и гражданских прав[142], в Советской России «служители культа, действительно отправляющие культ» были по этому признаку лишены избирательных прав).

В обоих случаях все происходило «на законных» основаниях, имея своим основанием эдикты императоров и постановления исполкомов. В обоих случаях казалось, что Церковь неминуемо должна погибнуть, бессильная перед государственной машиной. И в обоих случаях Церковь продолжала существовать, когда не стало ее гонителей – ни в Римской языческой империи, ни в Советской России.

Советская власть начала гонения на Церковь в первые же годы своего существования. Динамику этих гонений можно хорошо проследить на примере провинциальных областей центра России Уже в 1918 году закрываются многие профессиональные религиозные образовательные учреждения, например, Костромская духовная семинария, Шуйское духовное училище. В 1922 году начинается изъятие церковных ценностей и массовое закрытие храмов. Повсеместно идут репрессии против духовенства и верующих, достигшие своего пика в 1937 году. К началу Великой Отечественной войны число оставшихся храмов ничтожно мало, во Владимире и Иваново закрыты даже кафедральные соборы.

Казалось бы, Церковь имеет все основания для того, чтобы ненавидеть Советский Союз, который, не довольствуясь гонением извне, предпринял попытку разложить и уничтожить Церковь изнутри с помощью модернистской схизмы обновленцев. Но, как только началась Великая Отечественная война, первым обращается к народу предстоятель Русской Православной Церкви с призывом не жалеть сил на защиту Родины. Подвиг иерархов, священнослужителей и рядовых верующих в годы Великой Отечественной войны, не смогло не оценить даже безбожное советское правительство. С 1943 года начинается процесс церковного возрождения, продолжавшийся примерно до 1958 года.

Характерно, что времена внешних гонений были для Русской Православной Церкви временами духовного подъема, когда от нее отошли все случайные люди, когда верующие христиане проявляли чудеса преданности и героизма. Не страшась смерти и пыток, отстаивали они свои убеждения, укрепляя слабых в вере. Послевоенное же спокойствие для Церкви было благоприятным тому, чтобы в нее попало немало случайных людей, многие из которых бежали из Церкви в годы хрущевских гонений на нее, причем некоторые спешили отречься от Бога, которого никогда не знали, чтобы получить определенные материальные блага.

Неоднозначными были на протяжении всего этого периода и отношения Церкви с государством: часть духовенства и верующих придерживались принципов, изложенных в «Декларации» Патриарха Сергия, другая же часть считала, что компромиссов с безбожной властью быть не может и место Церкви в катакомбах. Но все же явные кровавые гонения времен Ленина и Сталина Русская Православная Церковь пережила. Она сохранила свою иерархическую структуру, внутреннее единство, определенное количество монастырей и храмов, иерархов и духовенства. В последние годы появилась надежда на возрождение Церкви. Однако, начиная с 1958 года, правительство вновь начинает широкомасштабные антицерковные акции и, к началу 1960-х годов, иерархи и духовенство могли явно видеть, что находятся перед лицом новых гонений.

§ 2. Церковно-государственные отношения в 1943-1958 гг.

1943-1958 гг. были временем, когда гонения на Русскую Православную Церковь со стороны советского государства были практически прекращены. Открывались вновь поруганные храмы, из мест лишения свободы, из действующей армии к местам церковного служения возвращались священнослужители. Даже создание Совета по делам Русской Православной Церкви было позитивным шагом, так как через него Церковь получила возможность более-менее полноценного диалога с государством. Однако вряд ли правомочно охарактеризовать 1943-1945 гг. как время «церковного расцвета» в России. Хотя вынашивались даже планы проведения в Москве «Вселенского» Собора Православной Церкви, государство финансировало зарубежную деятельность Московской Патриархии, получившей возможность открыть духовные учебные заведения, начать издательскую деятельность. Хотя Советским правительством финансировались в определенном объёме древние Православные Патриархаты. Но в то же время не изменилось отношения к Церкви со стороны государства в принципе; предпринимались попытки новых гонений на неё как при жизни Сталина так, и особенно, после его смерти.

В 1943 году митрополит Сергий (Страгородский) был избран Патриархом созванным в чрезвычайной спешке Архиерейским Собором. Возобновил свою работу Священный Синод. В 1945 году прошел Поместный Собор, избравший Патриархом митрополита Алексия (Симанского) вместо умершего Патриарха Сергия. На Соборе был принят весьма важный для того времени документ «Положение об управлении Русской Православной Церковью», превращавший Церковь пусть в контролируемую, но централизованную организацию, что, после регистрации документа в Министерстве Юстиции, придавало ему характер законного в глазах Советского государства, хотя и входившего в противоречие с основным законодательством о религии, запрещавшего наличие централизованного урпаления в религиозных организациях.

Созданный в октябре 1943 года Совет по делам РПЦ при СНК СССР был призван осуществлять связь между Правительством СССР и Патриархом, контролировать деятельность местных епархий, информировать Правительство о нуждах Церкви, готовить проекты государственных законодательных актов по церковным делам.

Одним из главных вопросов в деятельности Совета стала проблема открытия храмов. От верующих Верхнего Поволжья поступали наиболее активные ходатайства, но из них за 1944-1945 гг. удовлетворили не более 5% . В 1944 г. В Ивановской и Ярославской областях возобновились службы в 9 храмах, что составляло чуть более 4% от общего числа храмов, открытых в тот год Советом по делам РПЦ. В 1945 г. Этот показатель возрос до 11%[143] за 1945-1948 гг. только в областях Верхнего Поволжья возобновили деятельность 115 храмов[144].

К концу войны были открыты кафедральные соборы Владимирской и Ивановской епархий: Успенский в г. Владимире и Преображенский в г. Иваново[145]. Верующими ставятся вопросы об открытии новых храмов. В 1942 году были предприняты попытки открытия церкви в г. Иваново. Ставился вопрос об открытии Благовещенской, Введенской, Казанской церквей[146]. Верующие ходатайствовали об открытии храмов в с. Никологоры, с. Орехово Сокольского района, с. Зарайское Пучежского района, с. Красносельское Гороховецкого района[147], в с. Пруднов, Песчанов, Кидекши и Б. Борисово[148], в г. Александрове[149]. Малое количество этих попыток увенчалось успехом, но процесс открытия храмов начался. На март 1950 года в Ивановской епархии было уже 57 открытых церквей[150]. В 50-е годы были предприняты попытки открытия храмов в селе Дунилово Шуйского района, в г. Плес, деревне Кулыево Пестяковского района[151].

Наблюдается поддержка Церкви и в государственных учреждениях. Решением Ивановского облисполкома от 8 июля 1950 года был снят с работы председатель исполкома Юрьевецкого района за незаконное получение и расходование денежных средств церковной общины[152].

Ивановской общине старообрядцев 11 мая 1946 года передали древнюю Успенскую кладбищенскую церковь на окраине г. Иваново, после чего ее освятили в честь Казанской иконы Божией Матери[153]. Но, несмотря на старания и хлопоты верующих, в г. Иваново, например, оставался только один православный храм вплоть до 1989 года.

Русская Православная Церковь начинает активную работу по реставрации возвращенных ей храмов. За 1949-1957 годы Московской Патриархией на восстановление и ремонт храмов и монастырей и на выдачу пособий епархиям было израсходовано 25151350 (двадцать пять миллионов сто пятьдесят одна тысяча триста пятьдесят) рублей[154].

В первые годы своего существования (1943-1944) Совет очень неохотно давал добро на открытие храмов. Так, в Горьковской (ныне Нижегородской) области, где был 1101 недействующий храм (из них почти 200 непереоборудованных и ничем незанятых) и всего 22 открытых храма, из 212 ходатайств об открытии приходов к 1945г. удовлетворено было лишь 14, т.е. менее 7% просьб. Самая благоприятная пора для верующих приходилась на 1947-1948 гг. Так, в протоколе от 12 марта 1947 г. отмечается, что из рассмотренных 64 ходатайств удовлетворено 64. В протоколе от 20 мая 1947 г. говорится об удовлетворении всех 62 ходатайств, рассмотренных в этот день. Сама же процедура получения разрешения на открытие храма длилась 2-3 года с момента подачи первого заявления даже в эти лучшие годы. Вот характерные случаи: в г. Иланский Красноярского края верующие хлопотали об открытии храма с 1945 г., а ходатайство было удовлетворено 17 апреля 1948 г. в одном из сел Горьковской области фактически действующая община с незарегистрированным священником и до тысячи верующих ходатайствовала о регистрации с 1945 г., а была зарегистрирована лишь в 1948 г.[155]

Однако уже в 1948 году начинается новый виток антицерковных акций. Прекращается процесс открытия новых храмов, начинается их закрытие. За 1949 год в РСФСР закрыто около 600 храмов. Однако закрытие храмов в данный период носило скорее локальный, чем тотальный характер.

Если, например, в Верхнем Поволжье за 1945-1947 гг. численность действующих храмов увеличилась на 110, то за 1948-1954 гг. уменьшились на 30 храмов[156].

Нужно учитывать, что на формирование политики Правительства по религиозным вопросам, большое воздействие оказывала позиция антицерковных коммунистических органов. Силами отдела пропаганды и агитации ЦК ВКБ(б) была урезана самостоятельность Совета по делам Русской Православной Церкви и по делам религиозных культов. Однако в 1955 году вновь начинают открываться, молитвенные здания, утихает антирелигиозная пропаганда[157].

В целом, 1943-1958 годы не вполне можно охарактеризовать как единый период. Поэтому некоторые из современных исследователей делят его на три периода[158], а другие даже на шесть периодов[159]. Государственно-церковные отношения изменялись в зависимости от перемен политической ситуации в стране, большие перемены были связаны со смертью И.В. Сталина.

По мнению некоторых зарубежных авторов как услуга за услугу во время двух встреч со Сталиным в 1943 и 1945 гг. Церковь взамен относительной литургической свободы и некоторой терпимости государства обязалась служить государственным интересам в области внешней политики и пропаганды[160]. Например Патриарх Алексий I во время службы по случаю 70-летия И.В. Сталина (21.12.1949 года) сказал: «Сталин – первый борец за мир между народами… наш вождь, чье личное обаяние обезоруживает всякого, кого бы он не встречал, добротой и вниманием к нуждам других… силой и мудростью речей»[161]. Однако можно предположить, что такое отношение Церкви было предопределено самой историей Российского Православия, являющегося наследником Византийского, где симфония Церкви и государства считалась величайшем достижением. Нельзя здесь не отметить и того, что архиерей, ответственный за взаимодействие с государством, председатель отдела внешних церковных сношений митрополит Николай (Ярушевич), говорил, что на возобновление преследований Церкви в 60-е годы он ответил проповедями против преследователей «не такими проповедями, которые публикуются в «Журнале Московской Патриархии», но теми, которые произносятся в храмах»[162].

Годы Великой Отечественной войны стали временем ликвидации обновленческого раскола. Весной 1943 года началось все нарастающее стихийное возвращение обновленческих приходов в Патриаршую Церковь, однако, окончательный перелом произошел в конце года. Решающими факторами здесь явились избрание митрополита Сергия Патриархом и прием И.В. Сталиным церковного руководства, удовлетворение предложений и пожеланий последнего. Теперь обновленчество утрачивало свою юридическую сущность и в глазах правительства[163].

Еще до открытых на них гонений многие из обновленческих иерархов и священнослужителей стали приносить покаяние и возвращаться в Православную Церковь. Священник Ефимий Преображенский при возвращении из обновленчества приносил покаяние, во время которого, при скоплении до 500 человек, на заданные вопросы о причинах перехода в свое время в обновленчество заявил о том, что он в обновленцы перешел под давлением органов советской власти для того, чтобы самому не подвергаться преследованиям, а также защитить от них своих детей. С подобными заявлениями выступали и другие[164]. Митрополит Павел (Гальковский), управляющий Ивановской епархией в 1929-1936 годах, принял публичное покаяние от священников-обновленцев Димитрия Невского, Владимира Вознесенского, Николая Свирелина, Ефимия Преображенского и других[165]. Через покаяние вернулся в православие из обновленчества епископ Михаил (Постников), управляющий епархией в 1947 году[166].

Всего, по некоторым сведениям, принесли покаяние 25 обновленческих архиереев старого – до 1923 года поставления (т.е. рукоположенные не обновленцами) и 13 архиереев нового поставления. Таким образом, в 1946 году остатки обновленчества практически прекратили свое существование[167].

Ликвидация обновленческого движения сопровождалась давлением на него государственных органов. Советское руководство, прежде всего из прагматических соображений, осенью 1943 года сделало окончательный выбор в пользу Московской Патриархии. Его диктовала Сталину политическая ситуация в СССР и за рубежом. Кроме того, Патриаршая Церковь была кровно заинтересована в ликвидации расколов. К середине 1940 годов обновленчество практически исчезло[168].

Основное большинство православного народа не поддержало обновленцев; не сумевшие полностью разложить Церковь, они стали не нужны и атеистическому государству.

Определенным усилением антирелигиозной борьбы был отмечен 1947 год. Впервые после войны «Комсомольская правда» заявила, что членство в комсомоле несовместимо с верой в Бога. «Учительская газета» писала, что верующий не может быть учителем и восстала против «ложной» теории безрелигиозного образования – образование может быть только антирелигиозным. Главный идеологический орган КПСС журнал «Большевик» провозгласил, что борьба против религии – это борьба против реакционной буржуазной идеологии. Том Большой Советской Энциклопедии «СССР» вышел с утверждением о непримиримости КПСС по отношению к любой религии. Во многих городах были открыты «дома научного атеизма»[169].

Причиной изменения государственно-церковных отношений стало и то, что Русская Церковь недолго играла одну из центральных ролей в «большой политике» советского руководства – с осени 1943 по лето 1948 гг. В этот период она являлась одним из важнейших инструментов реализации наступательной стратегии СССР, осуществления попытки установить доминирующее влияние в послевоенном мире. Основными направлениями международной деятельности Московской Патриархии в эти годы были переводы в свою юрисдикцию всех русских заграничных приходов, обеспечение поддержки христианскими конфессиями в восточно-европейских странах режимов народной демократии, борьба с Ватиканом и утверждение своего первенства в Православии и даже во всем христианском мире. Далеко не все из поставленных задач были реализованы. Но это объясняется прежде всего их чрезмерной глобальностью, авантюристическим подходом советских государственных органов, разрабатывавших данные планы[170].

В последние годы жизни И. В. Сталина государственные органы взяли на вооружение тактику постепенного повсеместного ограничения влияния Церкви при сохранении внешне ровных отношений. Антирелигиозная пропагандистская кампания, начавшая было разворачиваться в 1949-1950 гг., вскоре оказалась свернутой. На XIX съезде партии в октябре 1952 г. эта тема практически вообще не поднималась. Но уже в октябре 1949 г. Г. Карпов указал Патриарху Алексию, что «Синоду и Патриархии следовало бы продумать сумму мероприятий, ограничивающих деятельность церкви храмов и приходов». Неоднократные попытки Первоиерарха добиться встречи со Сталиным и как-то изменить ситуацию закончились неудачей. Совет по делам РПЦ все больше сосредотачивался на функциях надзора, хотя от части сохранял прежнюю традицию, порой амортизировал особенно ущемлявшие интересы Церкви указы и постановления.

Начиная с 1949 г., постепенно были прекращены службы вне стен храмов, отменены крестные ходы, кроме Пасхальных, ограничены разъезды духовенства по населенным пунктам, не допускалось обслуживание одним священником нескольких церквей. Стали еще активнее преследоваться совершавшие религиозные обряды коммунисты и комсомольцы. Так, бюро Ивановского обкома ВКП(б) по этой причине исключило из партии в 1949 г. 105, а в I квартале 1950 г. – 44 человека. В 1950 г. по рекомендации Совета был принят указ о пострижении в монашество только с разрешения Патриарха, начали призывать в армию учащихся Духовных школ, не имевших сана. Увеличились налоги. В 1951 г. не только стали облагать ими причтовые отчисления в пользу епархии и подарки духовенству, но и в принудительном порядке заставили уплатить соответствующие суммы за 1949-1950 гг.

В начале 1950-х в государственном и партийном аппаратах началась переориентация в отношении к религиозному вопросу. Если Сталин и Молотов выступали в общении с Церковью от имени Советского государства, то с 1953 года эти вопросы переходят в сферу партийного влияния (в том числе атеистического).

Первые предпосылки гонений появляются в 1954 году, вместе с ростом политического веса Хрущева. По его указаниям Сусловым М.А., Шепиловым Д.Т. и Шелепиным А.Н. было подготовлено постановление ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения» от 7 июля 1954 года. В нем была подвергнута жестокой критике та линия в отношениях с Церковью, которую проводил Сталин с 1943 года. Начавшаяся антирелигиозная кампания оказалась не долгосрочной. Негативное отношение к ней Запада заставило советское правительство, искавшее в то время пути по выводу страны из изоляции и смягчению холодной войны, свернуть антицерковные акции. 10 ноября 1954 года вышло новое постановление ЦК «Об ошибках в проведении научно-атеистической работы среди населения»[171].

1954 год – время массированного наступления на Церковь. Преследовались прихожане, закрывались Церкви, разгонялись молящиеся. Все это вызвало сильнейшую негативную реакцию духовенства и мирян. В ЦК КПСС, правительство стала поступать информация не только о случаях недовольства новой религиозной политикой, но и о росте церковных обрядов, массовом крещении детей. Новый натиск на Церковь получил широкую огласку на Западе и критические комментарии в зарубежной печати. Это оказалось совсем не ко времени и подрывало авторитет советского руководства, предпринимавшего особенно энергичные усилия по выводу страны из изоляции, по смягчению холодной войны и предотвращению угрозы третьей мировой войны. Аргументы противников развязывания новой кампании борьбы с Церковью дошли до Хрущева, и он согласился с ними. По его инициативе 10 ноября 1954 г. было принято новое постановление ЦК под названием «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения». Ссылки на «грубые ошибки на местах» – это обычный прием при обосновании изменения линии партийного руководства, открытая критика которого считалась недопустимой, ведь советскому народу внушалась мысль о непогрешимости партии в лице ее вождей. В постановлении не было и намека на отказ от атеизма как главного идеологического фундамента коммунистической партии, но после издания нового постановления утихла кампания пропагандистской агрессии против Церкви. В последующие годы атеистическое воспитание советского народа велось на, так сказать, конструктивной основе – религии противопоставляли реставрированный культ Ленина, который в последнее десятилетие сталинской диктатуры изрядно потускнел. Кроме того против антирелигиозных акций выступили часть членов Президиума ЦК – Маленков, Ворошилов и Молотов. И в этом же 1954 году давление на Церковь было свернуто вплоть до начала массовых антицерковных акций в 1958 г. по инициативе Н.С. Хрущева.

§ 3. Особенности развития внутрицерковной жизни в 1943-1958 гг.

Русская Православная Церковь, получившая в 1943 году определенную свободу, возможность проведения Архиерейских и Поместных соборов, избрания Патриарха и Синода, в 1945 году принявшая, признанное государством «Положение об управлении Русской Православной Церкви» в 1943-1958 переживала особый период своей внутренней жизни. Нельзя не отметить того момента, что в Церковь, вступившую в более-менее благоприятный период своей жизни, потянулись многие случайные люди, которые руководствовались разного рода корыстными устремлениями. Обеспокоенность Патриарха Алексия I этой ситуаций прослеживается в его речи, сказанной при рукоположении епископа Кировоградского Евстратия: «Охраняя святость служения церковного… дерзай очищать вверенную тебе паству от тех, кто под личиной овечьей скрывает лицо волчье, и от тех, кто с корыстными целями приметается к алтарю Христову»[172].

В своем докладе Ленинградскому уполномоченному, датированному июнем 1951 года профессор Ленинградской духовной академии, А. Осипов являющийся одновременно секретным осведомителем советских властей[173], дает такую характеристику изменений, которые прошли в духовенстве в 1941-1951 гг.:

а) Кадры духовенства окрепли. Явился новый костяк фанатизма.

б) Часть духовенства безнадежно разложилась.

в) Низших священнослужителей до сих пор маловато и уровень их очень неопределенен, а состав пестр»[174].

Сложно сказать насколько можно доверять оценкам ренегата. Однако такой авторитетнейший историк Церкви, как протоиерей Владислав Цыпин пишет, что А. Осипов в этом документе «точно определил новую кадровую политику Церкви»[175]. В частности Осипов отмечал, что кадры духовенства «действительно понемногу формируются. И церковники с удовольствием отмечают, что уровень духовенства во многом повысился морально, культурно, идейно. На эти примеры ссылаются, на них базируются, обрабатывая народ»[176].

Особое внимание Осипов уделяет «мелкому обслуживающему церкви персоналу» (пономари, свечницы, алтарницы и т.п.): «Это сила, и тем более грозная сила, что, прикрытые внешним бессилием, они оставлены по существу без должного внимания… Это люди, не связанные ничем, готовые на всё ради своего фанатизма и во имя своей ненависти. Архиереи прекрасно понимают значение этой среды, и каждый из них окружает себя несколькими представителями её, через которых общается с низами городских, загородных и более отдалённых приходов и тем самым оказывается в силах учитывать подлинное духовное состояние своей паствы»[177].

Большой интерес представляет и следующее наблюдение А.Осипова: «Настроения Патриархии в последние годы претерпели большие изменения: в 1945 году цвели мечты о создании «Московского Ватикана» (слова самого Патриарха Алексия), о постройке дворца, широком международном шествии и внутреннем расширении «до размеров старого доброго времени» (Слова митр. Григория). Теперь настроения изменились: «Нам бы прожить тихо мирно ещё десяток лет, а там история покажет. Надо экономить и сокращаться… Вот если война будет, так, пожалуй, и снова церкви открываться начнут. «Общий лозунг, передаваемый из центра на ушко архиереям, а от тех священникам: «Тише, незаметнее, спокойнее…»[178].

Начиная с 1950 года сокращается численность духовенства (в основном связанная с тем, что на место выбывших по возрасту или здоровью власти запрещали рукополагать новых). Сокращается и число приходов, что показывает приводимая ниже таблица.

Таблица 1[179]

Количество священнослужителей и приходов в Русской Православной Церкви в 1950-1954 гг.

Год Число действующих приходов
Количество священнослужителей

1950
14344
13483

1951
13912
12443

1952
13786
12318

1953
13555
12089

1954
13422
11912

Уже в 1948 году со страниц «Журнала Московской Патриархии» исчезает сообщения о строительстве церквей. Но и до этого, как пишет Д.В. Поспеловский, ему встретились сообщения о строительстве всего пяти церквей, хотя имелись многочисленные сообщения о ремонте, восстановлении и открытии вновь уже существующих церквей. Большинство церквей были получены верующими в разрушенном виде и восстанавливались исключительно за счёт религиозных общин[180].

Несмотря на ужесточение атеистической пропаганды середины 50-х гг., в одном отношении это время было для Церкви самым благоприятным за весь советский период истории России: вначале по амнистии, а потом и через реабилитации стали выпускать на волю священнослужителей, узников лагерей еще с довоенных лет, и тех, кто был арестован после войны за службу в храмах по разрешению оккупационных властей, или как «повторник», или по клеветническим доносам.

7 декабря 1955 г. архиепископу Мануилу дали справку об освобождении из заключения. В бушлате, с котомкой за плечами, он поездом доехал до Куйбышева, оттуда – самолетом в Москву. Патриарх Алексий I принял его и вскоре назначил на Чебоксарскую кафедру. Митрополит Нестор (Анисимов) был освобожден на исходе 1955 г. и по приезде в Москву принят Святейшим Патриархом Алекием I с исключительной теплотой и заботой, 18 июля 1956 г. он был назначен на Новосибирскую кафедру. В 1955 г. освободили арестованного в 1944 г. и осужденного на 12 лет лишения свободы епископа Вениамина (Новицкого). Лагерный срок он отбывал в самых страшных колымских лагерях, где его избивали, сломали позвоночник, в 55 лет он выглядел глубоким старцем, сгорбленным, без единого волоса на голове. 22 ноября 1956 г. епископа Вениамина назначили на Омскую кафедру. Епископ Афанасий (Сахаров), который, по его же словам, провел «в узах и горьких работах 254 месяца» (21) год , в 1954 г. был освобожден из лагеря в Потьме и отправился в Большие Березники, где в инвалидном доме в заключении содержался его духовник иеромонах Иеракс. После свидания со своим другом и духовником, который только ожидал освобождения, епископ Афанасий уехал в Тутаев, а вскоре в Петушки. Кафедры он не получил, а в 1955 г. был назначен председателем Богослужебно-календарной комиссии при Издательском отделе Московской Патриархии. Архимандрит Вениамин (Милов), профессор Московской Духовной Академии, арестованный в 1948 г., вышел из лагеря в 1954 г. и стал служить настоятелем Ильинской церкви в Серпухове. 4 февраля 1955 г. состоялась его хиротония во епископа Саратовского и Балашовского[181].

С 1955 г. стало правилом присутствие представителей Московской Патриархии на приемах в Верховном Совете и в иностранных посольствах. Это давало возможность церковным иерархам непосредственно общаться с руководителями государства и излагать им свои пожелания и ходатайства. Так, в июне 1955 г. на приеме председателем Совета Министров Н.А. Булганиным президента Индии Д. Неру Патриарх Алексий I заявил советскому премьер-министру о желательности их официальной встречи, и Булганин ответил согласием. В 1955 г. подобной встречи не состоялось, но Церкви были сделаны серьезные уступки. 17 февраля Совет Министров принял постановление «Об изменении порядка открытия молитвенных зданий», согласно которому Совету по делам РПЦ предоставлялось право регистрировать церковные общины, которые давно фактически действовали без официального разрешения. Кроме того, решения об открытии новых храмов теперь принимались Советами Министров союзных республик, а не СССР, как раньше. В результате количество православных храмов в стране вновь стало расти. В 1955 г. было зарегистрировано 37 неофициально действовавших церквей и открыто 4 новых

Практически впервые за всю советскую историю Православной Церкви разрешили напечатать Библию, Евангелие, и в 1956 г. они вышли общим тиражом 50 тыс. экземпляров.

9 июля 1956 года Г. Карпов писал отдыхавшему в Одессе Патриарху Алексию I, что его может не беспокоить вопрос об открытии новых храмов – в 1955 г. было разрешено служить в 41 церкви, а за 6 месяцев 1956 г. – еще в 24; нет препятствий и к передаче Церкви мощей св. Никиты Новгородского, всех зданий Троице-Сергиевой Лавры; в принципе решен вопрос о распространении на часть церковнослужителей трудового законодательства. Сам тон письма свидетельствовал, что работники Совета по делам РГЦ готовы и дальше оказывать Церкви в определенных пределах активную помощь.

В августе 1956 г. Совет Министров РСФСР наконец-то принял давно обещанное решение «О передаче Московской Патриархии зданий и сооружений, расположенных на территории Троице-Сергиевой Лавры в г. Загорске», через год был освящен возвращенный Церкви Троицкий собор Александро-Невской Лавры в Ленинграде, на рабочих и служащих храмов распространили трудовое законодательство, разрешили перезахоронить останки митр. Московского Макария. В 1957 г. Патриархия уже ставила вопросы о возвращении ей Новодевичьего или Донского монастыря, организации церковной типографии, причем при поддержке Совета по делам РПЦ они оказались близки к разрешению.

К 1 января 1957 г. количество зарегистрированных православных храмов в СССР выросло до 13 478, численность духовенства в них достигла 12 288 человек. Состав архиереев, по мнению властей, изменился к худшему. Из 70 правящих иерархов, в ряды которых влились недавно освобожденные из лагерей, примерно половина подвергалась репрессиям. Многих из них контролировать было крайне сложно. Так, в мае 1957 г. на совещании в Совете но делам РПЦ отмечалось, что умерший полтора года назад митрополит Ленинградский Григорий «не терпел никаких советов уполномоченного и если узнавал про отдельные советы, рекомендованные уполномоченным, то как правило, делал все наоборот. Преследовал духовенство, которое периодически посещало уполномоченного»[182].

Но относительное благополучие Церкви было очень непрочным. В КПСС имелись влиятельные силы, готовые в любом благоприятном моменте возобновить антирелигиозное наступление. Н.С. Хрущев в 1955 году в беседе с делегацией французских парламентариев заявил: «Мы продолжаем быть атеистами. Мы будем стараться освободить от дурмана религиозного опиума, который еще существует, большую часть народа»[183].

Ещё раз останавливаясь на церковной жизни тех лет нужно сказать, что несмотря на известные объективные трудности, Православная Церковь играла важную роль в жизни многих миллионов людей в нашей стране. Получили продолжение традиционные формы Русского благочестия. Многие верующие обрели себе духовное руководство у довольно многочисленной плеяды чутких и ревностных пастырей, выдвинувшихся в те годы. Важное значение в духовной жизни народа вновь приобрели монастыри, в особенности Православные Лавры Киево-Печерская, Троице-Сергиева и Почаевская, а также Псково-Печерский монастырь, Глинская пустынь и ряд других, куда за наставлением, утешением, а в тревожные послевоенные годы, порой и вспомоществованием, потянулись тысячи богомольцев.

1943-1958 гг. – стали особым периодом в Церковной жизни, показавшим, что религиозность русского народа и тяга его к Православию еще очень велики. Как только давление государства ослабилось – сразу начался процесс Церковного возрождения. Это не могло не волновать атеистически настроенных руководителей Советского государства и стало одной из важнейших причин развернутых Н.С. Хрущевым в 1958-1964 гг. гонений на Церковь.

III ГЛАВА
ГОНЕНИЯ НА ЦЕРКОВЬ В СССР В 1958-1964 гг.: РОЛЬ в них ГОСУДАРСТВА И ОБЩЕСТВА
§ 1. Усиление антицерковной политики Советского государства в 1958-1961гг.
После Великой Отечественной войны положение Церкви в государстве и обществе начало стабилизироваться. Открываются, новые храмы, духовные школы, выходит «Журнал Московской Патриархии». Но, в конце 1950-х начинаются новые гонения на Церковь. Времена хрущевской оттепели обернулись для представителей различных конфессий, в первую очередь, Русской Православной Церкви лютым морозом. Спокойные отношения с Церковью преподносились, как Сталинское наследие, которое следует ликвидировать, хотя именно религиозные организации особенно пострадали от проводимых репрессий. Нагнетание антирелигиозных настроений к концу 1950-х годов в партийных и комсомольских верхах делало почти неизбежной войну с религией[184].

Гонения начались в 1958 году. 4 октября 1958 года ЦК принял секретное постановление «О записке отдела пропаганды и агитации ЦК по союзным республикам «О недостатках научно-атеистической пропаганды», которое обязывало партийные, комсомольские и общественные организации развернуть пропагандистское наступление на религиозные пережитки советских людей. Государственным учреждениям предписывалось осуществить мероприятия административного характера, направленные на ужесточение условий существования религиозных общин[185].

В 1960 году власть Хрущева была настолько прочна, что он смог начать проведение массовых антицерковных мероприятий, в результате которых Русская Церковь в период с 1959 по 1964 год потеряла около двух третей своего организационного состава[186].

В самом начале этих гонений советские органы власти старались осуществить закрытие монастырей и храмов, используя давление на Патриархию. Они прилагали все силы к тому, чтобы убрать из Патриархии тех церковных лидеров, которые открыто таким гонениям противостояли[187]. Из Совета по делам РПЦ с конца 1950 годов также начали постепенно «убирать» всех сотрудников с сочувствием относившихся к религии.

Патриарх Алексий I очень тяжело переживал происходившие в церковно-государственных отношениях перемены. Его волновало то, что «под видом научно-атеистической пропаганды имеют место факты физического уничтожения Православной Церкви и религии вообще, нарушение этики, когда в газетах и журналах пишут оскорбительные статьи в адрес церковнослужителей, даже умерших»[188].

По указанию Совета по делам РПЦ Патриархия уже к концу 1959 года была вынуждена ликвидировать Сумскую, Челябинскую и Ульяновскую епархии, закрывать монастыри и храмы[189].

Епархии ликвидировались путем слияния тех из них, которые имели незначительное количество приходов по сравнению с соседними епархиями.

С 1959 года Патриарх Алексий I «настойчиво добивался встречи с Н.С. Хрущевым, чтобы довести до его сведения озабоченность состояния взаимоотношений государства и Церкви . В 1961 году он жаловался заместителю председателя Совета по делам Русской Православной Церкви Фурову В.Г.: мне верующие пишут, что я плохой глава Церкви, что я не информирую Правительство… Верующие и духовенство считают, что Патриарх своим бездействием потерял авторитет в глазах верующих и духовенства и не пользуется уважением в глазах советских властей, правительства, которое не хочет его принять»[190].

В создавшейся ситуации нужен был спокойный и откровенный диалог руководства Русской Православной Церкви с руководством государства. Однако В Фуров в одной из записок в руководящие инстанции предпочёл дать следующие советы: «… Учитывая также, что Патриарх на многое смотрит с позиций прошлого века, на наш взгляд, уместным будет разъяснить ему и некоторые общие проблемы развития нашего советского общества: страна строит коммунизм, развивается наука, растёт культура людей … Партия и государство заботится о воспитании человека нового общества, свободного от идеалистических в том числе и религиозных предрассудков. И разве неясно какова, перспектива Церкви, скажем , лет через 20-30, когда люди в силу законов скажем развития общества и в результате воспитания будут атеистами. Это – закономерность развития истории. Так, что пусть Патриарх не обижается, что люди рвут с религией и закрывают церкви…»[191]

Н.С. Хрущёв, дважды выступая на XXII съезде КПСС в 1961 году, оба раза касался вопросов борьбы с религией. «Коммунистическое воспитание,- говорил он, - предполагает освобождение сознания от религиозных предрассудков и суеверий, которые всё ещё мешают отдельным советским людям полностью проявить свои творческие силы… Ведь не может духовное развитие человека проходить успешно, если голова его забита мистикой, суевериями, ложными представлениями».[192]

М.А. Суслов, один из главных идеологов атеизма того времени, называл религиозные настроения людей в ряду таких негативных общественных явления, как тунеядство, пьянство, воровство, хулиганство, взяточничество. Он утверждал, что сосуществование религиозного мировоззрения и социалистической идеологии «невозможно без предательства интересов коммунизма»[193].

Перед партийными организациями ставилась задача через 12-17 лет в соответствии с программой КПСС полностью освободить сознание советских людей от пережитков старого строя, в том числе и от религиозных предрассудков[194].

Одновременно были сделаны шаги, подорвавшие и материальную базу Церкви. Было запрещено продавать свечи по ценам более высоким, чем они приобретались в свечных мастерских. Это было серьезным ударом по доходам и бюджету церковных приходов, так как приобретение свечей в епархиальных свечных мастерских стало убыточным для храмов, что привело, в свою очередь, к закрытию мастерских[195].

В соответствии с указаниями ЦК и лично Хрущева, 16 октября 1958 года, Совет Министров СССР принял постановление «О налоговом обложении доходов предприятий епархиальных управлений, а также доходов монастырей». Вводился налог со строений и земельная рента (отменены с 1945 года), резко повышалась ставка налога с земельных участков[196].

Важную роль сыграло то, что постановление, сообщенное Церкви 28 октября, вступило в силу уже с 1 октября, что повлекло за собой взыскание дополнительной платы за уже проданные свечи. Епархии и приходы оказались в катастрофическом положении и в Патриархию стали направляться отчаянные просьбы о помощи (нужно учитывать, что, например, по Московской мастерской увеличение налога на свечи составило 1033%). Епископ Ивановский и Кинешемский Роман (Танг) писал в Патриархию о катастрофическом состоянии его епархии и просил о денежной ссуде. Так, Ивановской епархии необходимо было заплатить налог за 4 квартал 1958 года в размере 3088 тыс. рублей, а в епархиальной кассе было лишь 100 тысяч[197]. Это привело к тому, что, уже в июле 1959 года, свечная мастерская в Ивановской епархии была закрыта «по предложению органов противопожарного надзора»[198].

Но всё же в 1959 году, по свидетельству сменившего епископа Романа архиепископ Иларион (Прохорова) «несмотря на имеющиеся недостатки, духовная и хозяйственная жизнь в приходах епархии находилась на подобающей высоте»,[199] «храмы не вмещали всех богомольцев, повсеместно наблюдалось увеличение числа верующих, посещающих храм, примером чего служили не только городские, но и многие сельские храмы. Архиепископом Иларионом ставился вопрос об увеличении их числа».[200]

Но уже тогда, до реформ приходского управления отстранивших духовенство от управления финансово-хозяйственной деятельностью приходов, архиепископ Иларион отмечал в 1959 году в деятельности исполнительных органов следующие недостатки: «факты нецелесообразного расходования церковных средств, злоупотребления, отсутствие должного контроля за постановкой финансово-хозяйственного учёта, подмена функций одних должностных лиц другими и тому подобное»[201]. Однако, по его словам, в то время «указанные факты были немногочисленны… к виновникам нарушения принимались меры вплоть до отстранения их от должности».[202]

В особую проблему вылилось ренегатство. В конце 1950-х начале 1960-х годов около 200 священнослужителей, под давлением властных советских структур заявили о своем отречении от сана[203]. Многие из них использовались советской антирелигиозной агитацией, ими писались и издавались книги, «разоблачающие» религию[204]. Однако существенного воздействия на сознание верующих эта акция не оказала. Ренегаты вызывали лишь презрение.

30 декабря 1959 года Священный Синод под председательством Патриарха Алексия I вынес постановление: «Бывшего протоиерея и бывшего профессора Ленинградской Духовной Академии Александра Осипова, бывшего протоиерея Николая Спасского и бывшего священнослужителя Павла Дарманского и прочих священнослужителей, публично похуливших имя Божие, считать изверженными из священного сана и лишенными всякого церковного общения… Евграфа Дулумана и прочих бывших православных мирян, похуливших имя Божие, отлучить от церкви»[205].

В адрес отреченцев направлялись обличающие письма от верующих. Среди учащихся Ленинградской Духовной Академии и Семинарии широкое распространение получило стихотворение «Новый Иуда», автор которого неизвестен. Оно является ярким примером «религиозного самиздата» конца 1950-х годов. Там в частности есть такие строки:

«Первый Иуда, предавший Христа,

Чувствовал – совесть его нечиста,

Мучился точно в кипящем котле

И успокоился только в петле.

У Дулумана иная сноровка.

Совести нет, не нужна и веревка –

Был бы лишь туго набитый карман…

Умер духовно Евграф Длуман.»[206]

Как отмечает М. В. Шкаровский, «Архивные документы свидетельствуют, что многие из отрекшихся от сана уже к середине 1960-х годов спились, покончили с собой, некоторые просили своих архиереев о прощении»[207]. В связи со всем этим в дальнейшем властям пришлось отказаться от практики использования беспринципных отреченцев в пропагандистских целях.

Известный религиозный писатель того времени А. Левитин-Шавров так характеризовал написанные этими ренегатами книги и статьи: «Уже выработался определённый шаблон отречения. Сначала самыми черными красками рисуется духовная среда, причём выясняется, что автор очередной «исповеди» был единственным исключением из правила: был искренне верующим, бескорыстным, морально чистым человеком. Затем следует рассказ о «противоречиях» в Евангелии – эти так называемые «противоречия» (вроде того, что неизвестно в котором году умер Христос) уже давным-давно всем известны. Однако, наш «праведник» только сейчас их заметил и «прозрел». Кончается «исповедь» как правило, гимном советскому обществу, списанным из первомайской стенгазеты»[208].

Далее он отмечает: «Ошибкой было бы, однако, считать что антирелигиозная пропаганда не заслуживает внимания. За её спиной стоят мощные и грозные силы, - и с этими силами нельзя не считаться, их нельзя отвергать»[209].

Религиозные убеждения в то время могли стать причиной ограничений в трудоустройстве. Тот же А.Э. Левитин-Шавров свидетельствовал: «Сейчас (в 1960-61 гг.) верующих учителей снимают с работы или заставляют уйти по собственному желанию». Антирелигиозники это признают и с неслыханным цинизмом, совершенно открыто, проповедуют такие произвол и беззаконие, каких не было даже во времена Берии и Ежова».[210]

Хрущёв объявил о начале перехода СССР в период «предкоммунистических отношений», когда распространение научных «знаний» не оставляет место для веры (в Бога).

Если в сталинской концепции создания советско-русской национальной империи в борьбе с космополитизмом Русская Церковь рассматривалась не как враждебная, а как патриотическая народная сила, то с хрущёвскими планами и стремлениями к идеи «интернациональной сущности коммунизма» партия и правительство возвращаясь к эпохе бурь и натиска» на Церковь и верующих революционных двадцатых годов.[211]

21 июня 1960 года был снят с поста председателя отдела внешних церковных связей митрополит Николай (Ярушевич), самый энергичный из постоянных членов Священного Синода. Архиепископ Василий (Кривошеин) в своих воспоминаниях пишет: «всех нас, как громом, поразила внезапность и непонятность отставки митрополита Николая… Положение митрополита Николая на должности главы «иностранного» отдела казалось настолько прочным, деятельность его в этой области была всецело в русле политики советского правительства, а известность его за границей столь велика, что отставка выглядела совсем необъяснимой. Что-то важно происходит в стране, решили все, но что именно, было неясно. Вероятно, плохое!»[212] 16 сентября 1960 года он был уволен на покой, а 13 декабря 1961 года скончался. Обстоятельства его смерти до конца не выяснены и поныне»[213].

В 1960 году был осуждён на три года заключения архиепископ Иов (Кресович) за то, что активно пытался противодействовать закрытию церквей в епархии. Он разъезжал по сёлам и призывал паству твёрдо стоять за свои храмы. Архиепископ Иов был обвинён в неуплате налогов и в сокрытии доходов.

В беседе с архиепископом Брюссельским Василием (Кривошеиным), состоявшейся в июле 1960 года митрополит Николай (Ярушевич) объяснил: «Согласно с установившимися правилами архиереи платят налог со своего жалования. Кроме того они получают на представительство (куда часто входят содержание машины, секретаря, поездки и т.д.). Эти суммы налогами не облагаются и в инспекцию не заявляются. А вот к архиепископу Иову придрались, что он эти суммы на представительство скрывал, налогов с них не платил. Но даже в этих случаях, когда кто-нибудь скрывает доходы и не платит налогов, за это не сажают сразу в тюрьму, но предлагают уплатить недостающий налог, и только в случае отказа могут подвергнуть наказанию. Архиепископ Иов предложил всё уплатить что с него требуют. Тем не менее его приговорили к трём годам»[214].

Число арестованных и осуждённых священнослужителей составляло тогда несколько сот, среди них были и «повторники» уже отсидевшие за то, что во время войны служили на оккупированных территориях.

Закрытие приходов в 1959 году приобрело массовый характер, в следующем году оно осуществлялось с ещё большим размахом, сравнимым разве что с кампаниями эпохи великого перелома. Из 13 008 приходов на 1 января 1961 года остался 11 571, 1437 храмов были закрыты, многие разрушены или взорваны[215].

«Чувствую себя нервным от общего лада церковных дел…», - именно такие слова написал в конце августа 1959 года Патриарх Московский и всея Руси Алексий (Симанский), оценивая государственно-церковную политику в стране. По его мнению, это было связано с каким-то новым отношением к делам Церкви со стороны гражданских властей[216].

13 января 1960 года было принять постановление ЦК КПСС «О мерах по ликвидации нарушений духовенством Советского законодательства о культах». Основное внимание уделялось тому, что «Положение об управлении Русской Православной Церкви», принятое Поместным Собором 31 января 1945 года, отстранило прихожан от управления церковным имуществом и денежными средствами, вернув эту прерогативу, как было и прежде, настоятелям. «Положение» было утверждено постановлением Совнаркома 28 января 1945 года. Между тем, декрет об отделении Церкви от государства от 23 января 1918 года и последующие инструкции Наркомюста по его проведению в жизнь предусматривали положение, по которому церковным имуществом могли распоряжаться религиозные общества. Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 года «О религиозных объединениях» предоставило религиозным обществам право распоряжаться всем церковным имуществом, ведать наймом «служителей культа». Постановление Совнаркома от 28 января 1945 года вступило в противоречие с этими документами, на что обращало внимание постановление ЦК КПСС от 13.01.1960 года.[217]

Годом позже, 16 января 1961 года, Совет министров СССР принял специальное постановление «Об усилении контроля за деятельностью церкви». Оно отменило все законодательные акты, принятые в годы Великой Отечественной войны и первые послевоенные десятилетия. Эти два постановления стали правовой основой реформы, включавшей в себя шесть основных положений:

1. Коренную перестройку церковного управления, отстранение духовенства от административных, финансово-хозяйственных дел в религиозных объединениях, что подорвало бы авторитет служителей культа в глазах верующих;

2. восстановление права управления религиозными объединениями органами, выбранными из числа самих верующих;

3. перекрытие всех каналов благотворительной деятельности церкви, которые ранее широко использовались для привлечения новых групп верующих;

4. ликвидация льгот для церковнослужителей в отношении подоходного налога, обложение их как некооперированных кустарей, прекращение государственного социального обслуживания гражданского персонала церкви, снятие профсоюзного обслуживания;

5. ограждение детей от влияния религии;

6. перевод служителей культа на твердые оклады, ограничение материальных стимулов духовенства, что снизило бы его активность».[218]

Но искренне ли верил главный идеолог новых гонений на Церковь Н. С. Хрущев в возможность скорого построения коммунизма, в котором не должно быть места религиозным предрассудкам?

Одна из наиболее серьезных исследователей истории Русской Церкви в ХХ веке О. Ю. Васильева отвечает на это так: «В это верится с трудом. Приведу яркий пример. В 1959 году Москву посетил известный итальянский гуманист мэр Флоренции Джорджо Ла Пира. Он был принят Хрущевым, затем неоднократно писал советскому лидеру. И в одном из своих писем, датируемом 14 марта 1960 года можно прочесть следующее: «Уважаемый господин Хрущев, от всего сердца желаю Вам скорейшего выздоровления. Вы знаете, я уже писал Вам об этом несколько раз, что я всегда молился Мадонне, нежной Матери Христа, к которой Вы с юношеского возраста относились с такой любовью и такой верой, чтобы Вы могли стать подлинным создателем «всеобщего мира» в мире,» (это письмо не дошло до адресата, оно было задержано в советском посольстве в Италии и позже передано в МИД).

Вряд ли Ла Пира стал бы придумывать это, скорее всего подобный разговор состоялся при встрече. Важность этого факта – в дополнительных чертах к портрету Н. Хрущева: рассуждать о вере и искоренять ее более искусно, чем в довоенные десятилетия, бороться с «сталинским наследием», оставаясь при этом человеком прежней системы по духу и плоти»[219].

§ 2. Реформа приходского управления. Закрытие храмов, как одно из важнейших направлений хрущевской антицерковной политики.

Идеологи «церковной реформы» отчетливо представляли себе, что «перестройка церковного управления» может оказаться делом «сложным и деликатным». Решение было найдено быстро: «Для того, чтобы не вызвать каких-либо осложнений в отношениях между Церковью и государством, многие мероприятия проводить церковными руками»[220].

18 апреля 1961 года, под жестоким давлением Совета по делам РПЦ, Священным Синодом было принято постановление об отстранения священнослужителей от хозяйственных дел в приходах. Несогласие со столь радикальной реформой приходского управления многих видных иерархов, потребовало дополнительного утверждения ее на Архиерейском Соборе[221].

18 июля 1961 года в Троице-Сергиевой Лавре состоялся Архиерейский Собор, который установил новую организацию приходского управления. Проводилась реформа, как вынужденная мера, в тяжелые для Церкви дни, когда гонения на нее резко усилились. Выставлено было требование привести «Положение об управлении РПЦ» в строгое соответствие с постановление ВЦИК и НК РСФСР 1929 года «О религиозных объединениях», которое устраняло священнослужителей, как лиц лишенных избирательного права, от участия в хозяйственных делах религиозных общин. То, что после издания Конституции СССР 1936 года, предоставившей всем гражданам одинаковые права, постановление это вступило в противоречие с основным законом государства, игнорировалось[222].

В результате реформы приходского управления сложилась ненормальная ситуация, когда настоятели приходов, лишившиеся всякой возможности вмешательства в хозяйственные дела общин, оказались в положении наемных лиц у церковного совета, состоявшего из мирян, причем зачастую далеко не религиозных. Власть же епархиального архиерея над приходами минимизировалась до такой степени, что после снятия с регистрации назначенного им настоятеля, приходы становились подведомственны только государственному регистрирующему органу.

Духовенство восприняло реформу приходского управления неоднозначно. Например, один из священников Костромской епархии в беседе с уполномоченным по поводу ее заявил: «С этой перестройкой я, как настоятель превратился в половую тряпку, которой можно лишь подтереть пол. Никому не имею права ничего приказать. К ящику[223] не подходи, мною могут командовать всякие старухи»[224]. Аналогичное настроение вынашивалось целым рядом священников. Другая же их часть пошла по иному пути: внешне они подчинялись, но фактически продолжали распоряжаться финансово-хозяйственными делами церкви, используя лично им преданных малограмотных членов исполнительных органов[225].

Архиепископ Никон (Фомичев) вспоминал: «духовенство оказалось в подчинении у старост, которые нередко творили полный произвол. В калужском кафедральном соборе, например, староста отменила все крестины – они совершались только во втором, Никольском храме. …старосты возомнили себя «князьками» Церкви. Без их согласия священник или епископ не мог принять на работу или уволить даже уборщицу в храме. На собрание, избиравшее церковный совет, духовенство не допускалось. Решать, какой быть церковной общине, мог атеист, а священник не имел на это права…»[226]

Впрочем, были и совсем иные мнения. Например, на Поместном Соборе 1988 года архиепископ Иркутский и Читинский Хризостом дал положительную оценку приходской реформе 1961 года: «Помню сороковые годы, с 1943 по 1954 годы у нас тоже было возрождение, даже более мощное, чем сейчас; открывались храмы тысячами. Священнослужители имели возможность и административной и пастырской деятельности. Начали с того, что покупали себе роскошные дома на самом видном месте, красили заборы в зеленый цвет. А машины – не просто «Волги», а ЗИЛы. Я думаю, что великим благом… было то, что в 1961 году отказались от административной деятельности. Это промыслительно потому, что последующие годы были трудные, но, если бы священники были у власти, то их всех бы пересажали на законном основании» [227].

Но такое мнение являлось единичным. Большинство духовенства и простых верующих восприняли реформы отрицательно.

Выход для духовенства из создавшейся ситуации обозначил Святейший Патриарх Алексий I: «Умный настоятель, благоговейный совершитель богослужений и, что весьма важно, человек безукоризненной жизни, всегда сумеет сохранить свой авторитет в приходе. И будут прислушиваться к его мнению, а он будет спокоен, что заботы хозяйственные уже не лежат на нем и что он может всецело отдаться духовному руководству своих пасомых».[228]

Эти слова наставления дали силу противостоять лавине «церковной реформы», направленной в первую очередь на изменение всего строя церковной жизни и уничтожение порядка приходского управления.

Одновременно с реформой был произведен, так называемый, «единовременный учет». Проверялось не только количество церковных зданий, их площадь и другие габариты, и даже не только количество совершаемых треб, но все, вплоть до того, сколько людей посещает храм в дни церковных праздников. Так, например, данными единовременного учета 1961 года было установлено, что в Костромской области разовое посещение церквей в дни больших религиозных праздников составляет около 22 тысяч человек[229].

По данным уполномоченного Совета по г. Москве в день праздника Благовещения Пресвятой Богородицы 7 апреля 1959 года в Москве функционировали 36 церквей, в которых совершались две литургии в 8 и 10 часов утра. Количество посетивших церкви в этот день составляло примерно 90-100 тысяч человек, подавляющее большинство (90-95%) присутствующих составляли женщины и только 5010% было мужчин престарелого возраста.[230]

При проведении единовременного учета «было выявлено много бездействующих церквей, не используемых молитвенных зданий, затухающих приходов. Совет принял меры по ликвидации практики субсидий таким приходам со стороны более сильных религиозных объединений и Патриархии, что повлекло прекращение их деятельности. На местах разобрались с каждым религиозным обществом. В соответствии с законом, общественные здания, захваченные церковниками в период войны, были возвращены их прежним владельцам и превращены в учреждения культуры, школы. Многие слабые и распавшиеся религиозные объединения сняты с регистрации. Материальная база православия заметно сузилась». (Такими словами докладывал в ЦК КПСС В. Фуров, заместитель председателя совета по делам религий, рапортуя об итогах перестройки церковного управления).[231]

В Ивановской епархии в одном только 1961 году было закрыто семь храмов: в погосте Ананьин Конец Заволжского района, в селе Бортницы Родниковского района, во Всехсвятском погосте Южского района, в селе Дроздово Шуйского района, в селе Иванове Середского района, в селе Спас Шелутино Палехского района, в селе Филиппково Комсомольского района. Если на 01.01.1961 года число приходов Ивановской епархии равнялось 56, то на 01.01.1962 года оно сократилось до 49[232].

Закрытие проходило неравномерно, в разные годы и в разных областях. Например, в той же Ивановской епархии в 1959-1960 году, когда по все стране активно шло закрытие храмов, церкви не закрывались; только с июня 1959 года «по предложению органов пожарного надзора» была закрыта епархиальная свечная мастерская, служившая до определенного времени источником больших доходов для епархии. В 1962 и 1963 году в Ивановской епархии было закрыто по два храма, еще один храм был закрыт в 1964 году. В отличие от многих других епархий Советского Союза, начиная с 1965 года, закрытия храмов в Ивановской епархии не происходило[233]. (В Костромской епархии, в период с 1962 по 1983 год, количество действующих церквей сократилось с 77 до 65[234]. Во Владимирской епархии с 1962 по 1975 год – соответственно 61 и 51)[235].

Приводимые ниже таблицы иллюстрируют, как изменялось количество храмов в период проведения реформы приходского управления в Костромской и Ивановской областях:

Таблица 1[236]

Закрытие храмов в Костромской области в 1961-1964 годах

Год
1961
1964

Количество действующих приходов
77
73

Таблица 2[237]

Закрытие храмов в Ивановской области в 1961-1964 годах

Год
1961
1962
1963
1964

Количество действующих приходов
56
49
47
44

Для очередных закрытий использовались все возможности. В плане уполномоченного Совета по Костромской области на 1964 год значилось: «Совместно с райисполкомами и райкомами провести социологическое обследование населенных пунктов в районе одиннадцати церквей, … где из-за отсутствия священников длительное время нет богослужений и где финансовое положение религиозных объединений свидетельствует о том, что церковь не поддерживается населением и после этого решить вопрос о снятии с регистрации религиозных обществ»[238]. Впрочем, необходимо отметить, что во многих областях РСФСР статистика функционирования церквей и служащих священнослужителей была намного более удручающей, чем например в Ивановской и Костромской областях. А приводимая ниже таблица иллюстрирует ситуацию в национальных регионах, не имеющих глубокий православных традиций.

Таблица 3[239]

Количество православных церквей, молитвенных домов и священников в некоторых областях РСФСР (на 01.01.1958)

Область / Количество
Священников
Церквей и молитвенных домов

Алтайский край
19
11

Якутская АССР
6 (из них 3 внештатных)
2

Тувинская АО
2
2

Чечено-Ингушская АССР
9
5

Нужно отметить, что к началу 1962 года во Владимирской области имелось 346 недействующих храмов. Общая характеристика их приводится ниже в таблице.

Таблица 4[240]

Закрытые храмы Владимирской епархии (на 01.01.1962 г.)

Количество закрытых храмов
Из них памятников архитектуры
Использование закрытых храмов

Общее количество
Сроки закрытия
Под культпросвет. Нужды
Под хозяйственные нужды
Признано подлежащим сносу

До 1941
С 1941 по 1960
С 1960 по 01.01.

1962

346
330
12
4
117
44
223
79

Из этой таблицы наглядно видно, как мало ценились в советское время культурно-исторические ценности религиозного характера. Из 117 закрытых храмов, являющихся памятниками архитектуры, лишь 44 использовались под культурно-просветительские нужды, следовательно, остальные либо использовались под хозяйственные нужды (склады, цеха и т.п.), либо же были признаны подлежащими сносу. Совет по делам Русской Православной Церкви при Совете Министров СССР обычно легко утверждал постановления облисполкомов о сносе и переоборудовании недействующих православных церквей. В 1960-е годы, среди множества прочих, были утверждены решения Владимирского облисполкома о переоборудовании церкви в селе Окшово Ляховского района под клуб. В селе Осипово Кировского района - под склад. Был решен вопрос о разборке церковных зданий в селе Сновицах Суздальского района, селе Черкутино Ставровского района, как аварийных[241]. Нужно еще вспомнить о том, что 346 – это не количество храмов, закрытых во Владимирской епархии после революции, а лишь тех из них, которые сохранились до 1962 года. А сколько храмов было уничтожено до этого времени! И из этих 346 оставшихся стоять закрытыми храмов, 79 были признаны подлежащими сносу, т.е. почти 23%.

Не всегда закрытие храмов происходило спокойно. Верующий народ не желал отдавать свои святыни на поругание. Например, в 1960 году стоял вопрос о закрытии Успенского собора в г. Владимире и переводе его на музейный режим; взамен верующим предлагалось предложить Успенскую церковь Княгинина монастыря в г. Владимире, являющуюся памятником архитектуры XVI века. Собор этот, открытый в апреле 1944 года, с 1949 по март 1954 года был закрыт для богослужений, в связи с ремонтно-реставрационными работами. И в 1960 году, видимо, предполагалось под предлогом таких работ спокойно его закрыть.

Но сильные протесты верующего народа помешали закрытию, хотя богослужения и были ограничены ввиду ремонтно-реставрационных работ, продолжавшихся с перерывами вплоть до начала 1980-х годов. Интересно, что обвинявшие верующих в неумении хранить бесценные фрески собора, руководители советских органов культуры сами об их сохранности совсем не заботились.

В 1965 году внутри собора проводились съемки киносъемки фильма «Андрей Рублев». По ходу съемок внутри собора разжигался костер (отсюда копоть и прочие загрязнения иконостаса), а применение высоковольтных прожекторов с пучками света, направленного на фрески, привели к грубому нарушению установленного климата (теплота, влажность), фрески под воздействием прожекторов портились и приходили в аварийное состояние. Кроме того, в период съемок, под куполом собора возник пожар разрушивший купол собора. Пожар возник в ходе киносъемок. При тушении пожара в собор проникло много влаги, которая сильно сказалась на сохранности фресок Рублева.

Церковная община собора провела работы по консервации этих фресок и затратила на это 25000 рублей. Община также произвела полный ремонт кровли собора[242].

Верующие боролись не только за соборы, но и за маленькие сельские храмы. В 1964 году, по поводу закрытия церкви в селе Елховка Тейковского района Ивановской епархии, около ста человек прихожан направили письма протеста уполномоченному Совета по делам РПЦ при Совмине СССР, Патриарху, уполномоченному по Ивановской области, в Ивановское епархиальное управление.

Сам захват этой церкви иначе, как разбойничьим назвать невозможно. 11 декабря 1963 года уполномоченный при Тейковском райисполкоме, вместе с некоторыми представителями местной власти, среди которых был начальник местной милиции, приехали в церковь и потребовали от председателя церковного совета выдать им ключи от церкви под предлогом производства ревизии и проверки церковного имущества. Староста отдавать ключи не хотела, но ее запугали и чуть ли не силой отобрали ключи. После этого было изъято мелкое церковное имущество и утварь, а также были изъяты и другие ценности: свечи, наличные деньги, банковские документы по текущему счету, церковная печать, штамп и регистрационная справка на церковь. В этом случае все апелляции верующих оказались бесполезными[243].

Но нередки были случаи, когда храмы закрывались «по-тихому». Митрополит Николай (Ярушевич) приводил такой пример закрытия храма: уполномоченный снимает священника с регистрации. Архиерей вынужден подчиниться и назначает на приход другого священника. Но уполномоченный продолжает упорно, аод разными предлогам отказывать в регистрации нового священника. В результате в храме свыше шести месяцев не совершается богослужение, и власти закрывают храм как недействующий.»[244] Подобные вещи происходили повсеместно. Например «священник села Межи Родниковского района Ивановской области о. И. Рябинин указом от 7 августа 1962 года был перемещен настоятелем церкви села Филисово, того же района и области с тем, чтобы настоятель церкви села Филисово о. И. Табаков был перемещен в церковь села Межи.

Когда протоиерей о. И. Табаков приехал в епархию за назначением в село Межи, то уполномоченный по делам РПЦ по Ивановской области Н.Н. Желтухин попросил повременить с его назначением, ссылаясь на решение Ивановского облисполкома о закрытии церкви в селе Межи»[245]. Также уполномоченным Совета по Ивановской области отмечалось, что и после закрытия церкви в селе Филиппково Комсомольского района никаких жалоб и заявлений с просьбой ее открытия не было[246]. Не везде верующие достаточно активно боролись за свое право на свободу совести.

Митрополит Николай (Ярушевич) приводил и более резкие способы закрытия храма: «В один назначенный властями день, обыкновенно в воскресный, после окончания богослужения, года народ уже разошелся, около храма собирается толпа в несколько сот человек. Все это коммунисты, комсомольцы и весь так называемый актив. Они вооружены соответствующими инструментами и в течение нескольких часов физически разрушают и уничтожают храм! А церковную утварь, книги, облачение, иконы – грузят на грузовики и увозят в неизвестном направлении.»[247]

Сокращались и представительские возможности епархий и их управляющих. В середине 60-х годов управляющий Ивановской епархией митрополит Антоний (Кротевич) передал городу прекрасное здание епархиального управления, в котором имелся и большой домовой храм, а также некогда располагались и свечные мастерские. Взамен этого здания был куплен небольшой дом, куда было по благословению Патриарха Алексия I перенесен и домовой храм, расположенный в старом здании епархиального управления[248].

Последствия реформы приходского управления оказались весьма негативные. Вследствие ее священник превратился в «служителя культа», нанятого исполнительным органом, а, следовательно, мог быть уволен по усмотрению этого органа. Проведение, так называемого, «единовременного учета» способствовало установлению тотального государственного контроля над всеми сторонами церковной жизни. Ограничилась проявившаяся вновь после ВОВ власть епархиальных архиереев над приходами, которые после отстранения священника, становились подчинены и подотчетны только государственному регистрирующему ведомству. Под любыми предлогами происходило закрытие храмов. Соотношение открытых и закрытых храмов в 1960-е годы на примере Владимирской епархии было примерно один к шести. А например в Кировской области с 1960 по 1964 год из 75 церквей и молитвенных домов, действовавших в 1959 году, было закрыто путем произвола и насилия 40 церквей или 53%. В Полтавской епархии в 1958 году было 340 храмов, в которых совершалось богослужение, а в 1964 году их осталось только 52. Всего в СССР за указанный период было закрыто более 10000 церквей, или половина всех храмов, действовавших после войны[249]. Исходя из имеющихся фактов, можно констатировать, что подавляющее большинство храмов закрылись не сами собой (в силу того, что люди оставили христианскую веру), а закрывались незаконно, организованным административным нажимом.

В то же время необходимо отметить, что в 1961-1963 годах, несмотря на разгул антицерковных репрессий, количество крещений и венчаний например в Ивановской епархии было намного более значительным, чем в 1968 году. Вопрос о высокой обрядности в Ивановской области рассматривался даже в органах Совета Министров РСФСР[250]. После чего, вероятно, были приняты «соответствующие меры», снизившие данные показатели. Но до этого, в 1961 году в Ивановской области было совершено 13720 крещений и 394 венчания, в 1962 году 13586 крещений и 282 венчания, за первое полугодие 1963 года – 5337 крещений и 123 венчания[251].

Сокращалось количество духовенства. Во Владимирской епархии на 01.01.1962 года имелось 72 священника, на 01.01.1970 года – 62 священника[252]. Особенно резкое сокращение количества духовенства отмечалось в начале шестидесятых годов – во время пика хрущевских гонений. Так, в костромской епархии на 01.01.1961 года было 77 священников и 3 диакона, а на 01.01.1962 года стало 70 священников и 5 диаконов[253].

Большой вред духовной жизни приносила и частая смена управляющих епархиями. Так, в Костромской епархии в течение только 1961 года сменилось 4 архиерея: архиепископ Пимен, архиепископ Иоанн, епископ Донат и епископ Никодим.

Уполномоченный по Костромской области в своем отчете писал об этом: «Пимен – выбыл из области в марте 1961 года, будучи одновременно управделами Московской Патриархии. Большую часть времени находился в Москве, Костромской областью интересовался мало, за пределы Костромы не выезжал.

Иоанн – получив назначение от Патриархии к управлению епархии не приступал – ушел за штат.

Донат – прибыл из Новосибирской области в мае 1961 года, уволен 15 июля 1961 года. Имел крупные неприятности в прежней епархии. Вел себя крайне осторожно, за пределы областного центра не выезжал, влияния на религиозную жизнь не оказывал.

Никодим – зарегистрирован 12 августа 1961 года. С первых же дней проявил активность по ознакомлению с приходами. В отличие от своих предшественников принимает меры, чтобы оживить деятельность церквей, в первую очередь за счет комплектования их духовенством»[254].

Закрытие храмов и инициированная советскими органами власти реорганизация приходского управления 1961 года были составными частями одного общего процесса гонения на Церковь, начавшегося в 1958 году и пошедшего на спад в 1964 году. В связи с политикой Хрущева, декларировавшего скорое построение коммунистического общества, в котором нет места «религиозным предрассудкам», Русская Православна Церковь оказалась в ситуации, в которой административная система советского государства вновь начала работать на ее уничтожение. Прекращению антицерковных акций в 1964 году было несколько причин; среди основных называют активизацию международной деятельности Русской Православной Церкви, но важнейшей причиной, видимо, следует считать смещение Н. С. Хрущева.

Мы видим, что давление государства на Церковь во время гонений государства на Церковь в СССР при Н.С. Хрущеве было достаточно сильным, однако имело существенные отличия по сравнению с антицерковными репрессиями 1920-1930-е годы. Уже не практикуется безнаказанное убийство священнослужителей государственными органами «на законных основаниях», заключения их в концлагеря, тюрьмы, а также их ссылка не носят массовый характер. Однако экономический и идеологический пресс, а также отстранение священнослужителей от экономических вопросов в приходах, приводят к закрытию многих храмов, причем это происходило административным путем.

«Хрущевские» гонения на Церковь, в целом бескровные стали исключительно тяжелым периодом жизни Русской Православной Церкви в Советском Союзе. Они также, как и гонения 1920-1930-х годов выявили среди православных священнослужителей и мирян как героев веры, так и ренегатов.

§ 3. Общественная реакция на антицерковную компанию в России в 1958-1964 гг. Жизнь православного духовенства в этот период.

Необходимо отметить, что более или менее активное общественное протестное движение против антицерковной политики в России возникло где-то во второй половине шестидесятых годов ХХ века, когда разгул антицерковных гонений на Церковь уже миновал. «Определенная часть советского общества относилась к масштабам кампании индифферентно, а демократически настроенные «шестидесятники» считали, что в СССР может быть построено справедливо социально ориентированное государство, где христианству не будет места».[255] Однако это не значит, что общественный протест на антицерковную политику Хрущева Н. С. полностью отсутствовал.

Архиепископ Иоанн Сан-Францисский, опубликовавший в Париже рукопись советского педагога и защитника веры А. Э. Левитина-Шаврова в предисловии к этой работе так характеризует общественное движение в России в защиту Церкви в этот период: «Это писатели, не имеющие надежды быть напечатанными в СССР, пишут свои обращения, опровержения, «ответы» и «письма в редакцию» разных периодических советских изданий. Эти сочинения другими переписываются и открыто в СССР распространяются среди верующих, а также направляются и к неверующим и к властям страны.

…В условиях Советского Союза верующие не имеют иных возможностей защитить свою веру и опровергать те непрекращающиеся лживые измышления о вере, которые печатаются там в миллионных тиражах и поддерживаются всеми изданиями страны и содействием властей, выполняющих антирелигиозный план. …Левитин хочет не только свободы для верующих людей, он хотел бы свободы и для атеистов, правильно замечая, что «у нас в стране и атеизм не свободен». Казенный, принудительный и привилегированный, свыше насаждаемый атеизм так же не может быть свободным проявлением человеческого духа, как и казенная религия. И вот – верующие в Бога люди, защищая свободу веры, требуют и свободы выражения для атеизма...

С «кляпом во рту» (выражения Левитина) православные и все верующие в Бога люди живут и защищают в СССР свою веру. И в этой правде, которую они в себе несут, определенная победа».[256] А. Левитин-Шавров, прекрасный полемист, отвечая на бездарное описание одним из советских атеистических писателей крестного хода,[257] говорит, что оно столь же близко к действительности как следующее описание симфонического концерта: «Представьте себе такое описание: «Прихожу я в огромный зал. Сидит людей видимо-невидимо. И все хорошо одетые, настроение у них праздничное, радостное. Чему радуются – непонятно. Но вот показался какой-то лысый, в длиннополом черном хвостатом пиджаке. Взмахнул какой-то палкой. И послышался откуда-то снизу оглушительный шум. Взглянул туда – батюшки, что такое: в какие-то трубы трубят, по какому-то сундуку (барабаном называется) стукают, один какой-то как пилой на продолговатой штуке все пилит, пилит, никак не перепилит. А люди обалдело слушают этот невообразимый шум, а потом точно сумасшедшие принялись в ладони бить. Стыдно в ХХ веке, в наше прекрасное время, когда такие умные люди, как Геродник живут, такой ерундой заниматься». Многим нашим читателям это место может показаться плоским, бездарным, но чем собственно отличается это описание симфонического концерта от описания Геродником крестного хода!»[258]

В другой своей статье А. Левитин пишет: «Было время, когда атеистами называли себя вольные и отважные люди. Это была эпоха борьбы против всякого гнета, борьбы за обновление всех обветшавших институтов. В это время атеизм, хотя он был всегда глубоко ошибочным, в корне антинаучным мировоззрением, мог играть прогрессивную роль, воодушевлять отдельных людей на борьбу за народ, иметь в числе своих поборников великих революционеров и больших мыслителей.

Совершенно иначе обстоят дела теперь: современные антирелигиозники (типа «деятелей» журнала «Наука и религия») выступают как представители религиозной дискриминации, как профессиональные доносчики. Систематически, из номера в номер, они занимаются травлей религиозных людей, всячески стремятся раздуть человеконенавистническую историю, разжигают антирелигиозный фанатизм и клевещут на христианство, изображая его в карикатурном, явно искаженном виде».[259]

Впрочем, не все священнослужители Русской Православной Церкви поддерживали идеи А. Левитина; многие осуждали его за участие в прошлом в обновленческом расколе. Один протоиерей направил письмо архиепископу Иоанну, где критиковал его за публикацию трудов А. Э. Левитина, которые охарактеризовал следующим образом: «Его писанина просто возмутительна, так как она косвенно играет на руку врагам нашей веры, ведет к раздиранию «Нешвенного Хитона» Христова, к расколу. Видимо этого ищет мятежный дух Левитина»[260]. Однако архиепископ Иоанн так возразил ему на это: «Не против Левитина и им подобных надо нам, пастырям, сейчас направлять свои стрелы и обличения… братски относиться надо к тому, кто по существу все же «ходит с нами» и даже выражает «на кровлях» ту веру, которую мы иногда «шепчем лишь на ухо» своему народу»[261].

Положение духовенства в этот период хорошо иллюстрируют следующие письма архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого): «В 1959-м обстановка еще более накаляется. «По горло занят тяжелыми епархиальными делами и трудными отношениями с уполномоченным». «Епархиальные дела становятся все тяжелее, по местам доходит до открытых бунтов против моей архиерейской власти. Трудно мне переносить их в мои восемьдесят два с половиной года. Но уповаю на Божью помощь, продолжаю нести тяжкое бремя». «Приехал член Совета по делам Православной Церкви, для проверки заявлений на уполномоченного. Ничего хорошего не принес и этот его приезд. Мне стало понятно: жалобы мои дадут мало результатов».

Письма 1960 года уже подлинный сигнал бедствия тонущего корабля. «Церковные дела мучительны. Наш уполномоченный злой враг Церкви Христовой, все больше и больше присваивает себе мои архиерейские права и вмешивается во внутрицерковные дела. Он вконец измучил меня». «Более двух месяцев пришлось мне воевать с исключительно дурным священником… Бунт против архиерейской власти в Джанкое, длящийся уже оголо года и поощряемый уполномоченным». «Общее положение церковных дел становится невыносимым»[262].

Епископ Ковровский Афанасий (Сахаров) с большой скорбью говорил о закрытых церквях. «Великолепные храмы, построенные нашими предками, предназначенные для богослужения, стоят безмолвные, с осыпающимися стенами, с потемневшими куполами, как выколотые очи зияют их побитые окна. Когда-то здесь горели огни, толпились люди, стены оглашались пением, возносились молитвы. Вспомнишь – и плакать хочется… Но, благодарение Богу, что они еще целы. Пусть крестами своими освящают и осеняют землю нашу»[263].

Говоря о духовенстве периода хрущевских гонений нельзя не обратить внимание на то, что к концу 60-х почти все правящие епископы принадлежали к поколению людей, выросших и получивших образование при советском режиме. Аналогичный процесс происходил и в среде приходского духовенства.[264]

Известный московский священник второй половины ХХ века протоиерей Всеволод Шпиллер отмечал, что они понимают Церковь совершенно иначе, чем традиционно верующие. У них в детстве… окружение было активно нерелигиозным и часть антирелигиозным… Вдруг они увидели Церковь в ее правде и красоте и присоединились к ней. Не употребляя самого этого слова, отец Всеволод утверждает, что они внутренне настолько смирились с секулярным тоталитаризмом, что просто не могут представить себе терпимое общество, с двумя типами законов: секулярным и церковным. Тот факт, что Церковь в Советском Союзе не имела статуса юридического лица, казался совершенно нормальным студентам 40-х гг., т. е. тому поколению, которое родилось и выросло при Сталине. Соответственно они не воспринимали и Церковь как общественный институт. Они воспринимали ее в очень узком смысле как «Собрание верующих», что полностью исключает юридический контекст.

Шпиллер дальше ссылается на конкретных епископов нового поколения, имеющих тот же менталитет, и полагает, что следствием этого будет в дальнейшем полное подчинение гражданским властям – их требованиям, законам и порядку – не просто из страха, но по убеждению, что в государстве может быть только одна власть и один закон.[265]

Вскоре после падения Хрущева советские профессиональные атеисты начали осторожную переоценку пяти лет преследований. По общему мнению, суровые преследования не оправдались: гражданская и политическая лояльность многих верующих была подорвана этими мерами. Лишившись зарегистрированных церквей, верующие уходили в подполье. А тайная, неконтролируемая религиозная жизнь, по общему признанию, представляла для советской власти большую угрозу, чем легальная (а значит – контролируемая) Церковь. Более того, преследование верующих и их страдания привлекали к ним «нездоровые» симпатии со стороны тех, кто иначе остался бы вне религиозной сферы. Также и огромные усилия по вербовке на сторону атеизма ренегатов-священников принесли неожиданные плоды: верующие были убеждены, что эти изменники служили Церкви за деньги, а теперь будут по тем же причинам служить атеизму, так что чем большее их число покинет Церковь, тем для нее лучше. В целом же с падением Хрущева кампания преследования Церкви прекратилась, хотя очень немногие из закрытых церквей были тогда открыты вновь; их открытие и восстановление началось лишь после 1987 года.[266]

Общественная реакция на антицерковную политику Н.С. Хрущева, как мы видим, была достаточно слабой, так как большинство интеллигенции относились к проблемам Церкви, как к посторонним для себя проблемам. Меняется состав духовенства – к концу 60-х большинство священнослужителей люди, выросшие и получившие образование при Советском режиме. Как следствие этого меняется и менталитет духовенства, советские реалии начинают восприниматься им как должное.

III ГЛАВА

Отражение атеистической политики советского государства на внутрицерковной жизни и реакция советского общества на государственный

атеизм в 1964-1988 гг.

§ 1 Влияние государственного атеизма на внутрицерковную жизнь 1964-1988 гг.
На фоне антицерковной реформы приходского управления и массового закрытия храмов, власти дали разрешение Русской Православной Церкви (и некоторым другим конфессиям в СССР) на установление экуменических контактов с целью закамуфлировать преследование религии. В 1961 году РПЦ ходатайствовала о принятии ее во Всемирный Совет Церквей (ВСЦ) – это ходатайство сразу же было удовлетворено. Отвлекающий маневр удался: ВСЦ и весь мир ликовали – Церкви в СССР свободны. Церковные деятели Московской Патриархии должны были представлять своим западным собеседникам церковную жизнь в СССР, как нормальную и свободную и опровергать любой намек на репрессии против верующих, как клевету[267]. Ради сохранения Православной Церкви в России во время гонений, ее иерархии, приходилось порой идти с властью на подобные компромиссы.

За 1961-1964 годы в СССР было осуждено по религиозным мотивам 324 человека. Многие из них были осуждены на лагеря, в поселения, ссылки. Нередко при ведении таких дел допускалось нарушение законности. Не случайно сразу после отставки Н.С. Хрущева, в октябре 1964 года, в Верховном Суде СССР прошло под председательством А.Ф. Горкина специальное совещание по вопросам нарушения социалистической законности в отношении верующих. А в январе 1965 года Президиум Верховного Совета СССР принял Постановление «О некоторых фактах нарушения социалистической законности в отношении верующих», в соответствии с которым была проведена работа по дополнительному изучению дел и были отменены многие судебные решения[268]. Председатель Совета по делам религиозных культов А. Пузин 21 ноября 1964 года уже с негодованием писал в ЦК КПСС, что за последние три с половиной года к уголовной ответственности привлекли более 700 верующих и, кроме того, многих сослали по Указу Президиума Верховного Совета РСФСР о тунеядцах. Он подчеркивал, что как тунеядцев судят стариков, получающих пенсию, рабочих и колхозников, добросовестно работающих на предприятиях и в колхозах[269]. Много осужденных верующих было реабилитировано, возвращено в места прежнего проживания.

Но притеснение верующих не прекращалось. Церковное руководство, как в центре, так и на местах, было практически беспомощно перед произволом властных советских государственных органов. Очень сложно было, например, совершить крещение взрослого человека и даже причастить младенца. О том, какие препятствия вставали при решении этих вопросов в Ивановской епархии, можно увидеть из приводимых ниже циркуляров управляющего Ивановской епархией митрополита Антония (Кротевича) от 10 сентября 1965 года и 14 сентября 1965 года.

«В тех случаях, когда с просьбой о крещении обращаются совершеннолетние и взрослые, священнику надлежит удостовериться в том, что желание креститься у них несомненно и твердо. Их необходимо должным образом подготовить к таинству крещения. Только в этом случае надлежит обратиться ко мне, с просьбой благословить на совершение таинства крещения»[270].

«В то время как родители детей отсутствуют, находятся на работе, бабки приносят детей в церковь для причащения, иногда против желания родителей. Родители выражают недовольство, так как причащение детей совершается против их желания. В таких случаях священникам не следует поступать против воли родителей»[271].

Если первый циркуляр можно обосновать древнехристианскими традициями, которые действительно предписывали взрослым людям прежде, чем принять Таинство крещения, пройти через продолжительную катехизацию, то второй циркуляр является лишь следствием гонений на Церковь от безбожной власти, не имеющим под собой никаких догматических или канонических подкреплений в церковной традиции.

Над совершением треб был введен жесткий контроль со стороны государства. Все они заносились в специальные книги с указанием фамилий, паспортных данных, адресов участников. В некоторых местах советскими органами власти велся даже учет количества людей, посещавших храмы[272]. Для крещения ребенка требовалось присутствие обоих родителей, а кое-где и письменное заявление, выдавались квитанции. Эта акция преследовала сразу несколько целей. Резко усилился налоговый контроль. Деньги за требы стали поступать исполнительным органам, которые сдавали «излишки» в фонд мира. Информация об участии в церковных обрядах нередко передавалась официальным советским органам и могла служить причиной преследований по месту работы или учебы[273].

Правда, через некоторое время давление на желающих принять Таинство крещения или отпеть умерших родственников несколько снизилось, но и тогда продолжало оставаться достаточно сильным.

Несмотря на это давление, число желающих, чтобы над ними были совершены церковные таинства, продолжало оставаться значительным. Со всей убедительностью об этом свидетельствует приводимая ниже таблица.

Таблица 1[274]

Количество треб, совершенных в Ивановской, Костромской и Владимирской епархиях в 1960-е годы

Треба
Епархия

Ивановская
Владимирская
Костромская

Крещение
6453 (на 1968 г.)
8761 (на 1969 г.)
7714 (на 1961 г.)

Венчание
58 (на 1968 г.)
153 (на 1969 г.)
269 (на 1961 г.)

Отпевание
10189 (на 1968 г.)
9592 (на 1969 г.)
3608 (на 1961 г.)

Из этой таблицы мы видим, что наиболее часто совершаемыми требами были крещение и отпевание, сравнительно редкой – венчание. Так, в 1960 году, в Костромской области крестили 38,1% новорожденных, в 1961 году 43,3%[275].

Особой проблемой была конфронтация церковных советов со священниками и епископами, связанная с тем, что по советскому законодательству духовенство не имело реальной власти в приходах.

Например в Ивановской епархии она приняла особо острую форму. На старосту Преображенского собора г. Иваново А. А. Вереникина и его окружение поступало много устных и письменных жалоб со стороны прихожан, но когда архиепископ Феодосий говорил об этом уполномоченному совета по делам религий по Ивановской области Н В. Тимофееву, то уполномоченный непременно упрекал его в том, что он очень доверчивый человек и любит слушать сплетни[276].

Были определенные проблемы и с исполнительными органами других приходов. Архиепископ Феодосий в отчете в Патриархию писал: «Самоуправно, дерзко и грубо ведет себя староста церкви п. Старая Вичуга А. Н. Морева, как в отношении прихожан, так и в отношении духовенства и даже архиерея. Маленький, но материально хорошо обеспеченный храм из-за ее нерадивого отношения содержится в грязном и запущенном состоянии. Священнослужителей она рассматривает как личных наемных работников. Не получая зарплаты, чтобы не лишиться пенсии, она занималась перепродажей несгоревших свечей в свою пользу; с прихожанами, духовенством и служащими Церкви была невероятно дерзка и груба»[277].

А в отчете в Патриархию за 1972 год архиепископ Феодосий пишет: «Общее и принципиальное отношение ко мне церковного совета ясно и недвусмысленно выразил однажды председатель ревизионной комиссии кафедрального собора А. Н. Аксенов в разговоре обо мне с одной служащей собора сказав следующие слова: «Это для вас он Владыка, а для нас он ничто».[278]

Члены церковных советов подозревались прихожанами в равнодушном отношении к религии и даже атеизме, в разных манипуляциях со свечами, кружками и пожертвованиями[279].

Заказ отпевания был сравнительно более легким делом, поэтому число отпеваний имеет наивысший показатель. Разительное отношение в количестве отпеваний по Ивановской и Владимирской епархиям с одной стороны и с другой – Костромской, свидетельствует, скорее всего, не о том, что такое огромное расхождение действительно имело место, а о том, что уполномоченный учитывал в отчете только очные отпевания, опуская заочные. Что касается венчаний, то, учитывая государственный, идеологический и иной прессинг на сознание молодежи того времени, неудивительно, что их число было весьма невелико.

Поставленная государством в строгие рамки, Церковь не могла в то время проявить достаточной активности в социальной, образовательной, просветительской и культурной сферах. Однако и ограниченные этими рамками православные епископы и священники всемерно старались способствовать духовному возрождению вверенных им епархий и приходов теми средствами, которые были для них возможны, в основном - через личные беседы, исповеди, проповеди и наставления верующих. Очень непростыми были отношения духовенства с исполнительными органами приходов. Тот же архиепископ Феодосий констатировал: «Среди членов церковных советов, церковных служащих и певчих попадаются люди, не причащающиеся Святых Тайн, не присутствующие за богослужением, не подходящие прикладываться к кресту, Евангелию и иконам. Есть люди сомнительной нравственности во всех отношениях, а особенно – в семейной жизни, живущие без церковного венчания. Церковные счетоводы, в большинстве случаев, за церковными службами никогда не бывают и не исполняют никаких церковных обрядов». Далее владыка отмечает: «Церковные старосты иногда вступали в конфликты с духовенством. Поступали жалобы от прихожан на старосту. Были жалобы и на священников»[280].

Необходимо привести несколько цитат из писем верующих Патриарху, чтобы проиллюстрировать это утверждение.

«На наш взгляд не внушает доверия весь це5рковный совет. В самом деле Гайдук это ярый антихрист и хитрый лицемер. Назначает Кротова невера сребролюбивая и к тому же легкого поведения. Покровский Н. С. серебролюбивый, кощунник и невера. Вот лица этих так называемых исполнителей органа собора».[281]

Другое, более позднее письмо, написано еще ярче: «Староста церкви Вереникин А. А. шофер по профессии, человек неверующий, очень грубый с прихожанами и духовенством, имеет жену и шесть человек детей. Регент храма Левчук Б. П. окончил духовную семинарию и академию, со своей супругой не живет, а как Вереникин А. прелюбодействует с певчими из своего хора и с женой отца Николая Чернявского, у которого тоже двое детей. Продавец Ильинская К. С. это такая личность, что страшно представить. Ильинская, некогда имея на руках троих детей, сдала их в детдом и сама нанялась в домработницы к отцу Александру Ильинскому (ныне покойный). Она разбила семью отца Александра (жена и дети ушли от него) и прижила с ним сына. На смертном одре она принудила отца Александра зарегистрировать с ней брак, не расторгнув брака с первой женой. Как ей удалось это сделать неизвестно. И теперь эта Ильинская, величая себя «матушкой», командует в храме»[282].

Впрочем, некоторые заслуживающие доверия очевидцы событий того времени считают, что авторы кляуз были людьми намного более порочными и беспринципными, чем те, о ком они писали.

Один уважаемый священнослужитель в личной беседе выразил мнение, что работники исполкомов и уполномоченные были гораздо порядочнее, чем многие, так называемые «верующие», приходившие в храм из любви к кляузам и пакостям ближним.

Вот, например, свидетельства о некоторых эпизодах служения преподобного архимандрита Леонтия (Стасевича), которому шел девятый десяток в селе Михайловское Фурмановского района Ивановской области: «Ему делали подножки во время каждения храма, а несколько раз, как бы ненароком роняли на него тяжелые хоругви. Некоторые только что молились в храме, вышли на улицу и стали поджидать отца Леонтия, чтобы избить его. Но помощники батюшки догадались об этом, успели вывести его боковым выходом»[283].

Контроль над исполнением треб со стороны властных советских структур и последующая соответствующая проработка обращавшихся с просьбами об их совершении приводила к тому, что далеко не все, желавшие креститься или венчаться, решались на это. Очень мало было взрослых людей, решившихся креститься; большинство крещений было младенцев. Например, во Владимирской области в 1978 году из 10198 крестившихся совершеннолетних было только 242, а в 1974 году из 10198 лишь 74[284].

Архиепископ Феодосий отмечал, что «крещений могло бы быть гораздо больше, если бы горсоветы и райисполкомы не проверяли систематически так называемые «книги записи обрядов», в которых церковные советы были обязаны записывать имена, фамилии, адреса родителей крещаемых младенцев, номера и прочие данные паспорта. В этих же книгах родители должны были собственноручно расписываться. Проверка книг сельских церквей производилась несколько раз в год. Городские же церкви должны были предоставлять свои книги в горсовет каждый месяц, причем они задерживались в горсовете на несколько дней[285].

В Ивановской области еще одно затруднение состояло в том, что для того, чтобы крестить ребенка, необходимо было согласие обоих родителей. А нередки были случаи, когда мать желала крестить ребенка, а отец нет, и наоборот. Большие трагедии для матерей, желающих крестить своих детей, возникали в том случае, когда мужья оставляли своих жен и детей, не расторгнув официально брака, и находились в безвестном отсутствии, обзаведясь новыми семьями. Имели место случаи, когда мужья, оставляли своих жен и, оформив развод, жили с другими в той же местности, совершенно не интересуясь детьми от первого брака, а между тем не желали дать согласие на крещение этих детей. И даже в таких случаях церковные советы были вынуждены отказывать матерям в крещении их младенцев. В то же время, в некоторых других областях не существовало таких строгих и непреклонных правил для крещения детей, отцы которых отсутствовали или порвали общение с ними[286].

Шаги по подрыву материальной базы Церкви не прекращались и после 1964 года.

Архиепископ Никон (Фомичев) вспоминал: «В 1955 году я был назначен в Архангельск. Храмов там почти не оставалось. В короде действовали три храма, из них два кладбищенских, а в епархии – такой колоссальной – всего 16 приходов. Открывать было почти нечего. Я просил, правда, одну церковь, но мне не только не дали ее открыть, но, наоборот пытались закрыть два храма, а «взамен» дать лишнего священника к собору…

Собор был маленький. Я приехал в Архангельск в феврале и ужаснулся: все обросло инеем, льдом. Оказалось, что каменные плиты пола лежат прямо на земле. Ремонт делать не разрешали. Лишь после долгих переговоров с властями нам разрешили положить в соборе маты (циновки, половики), а в алтаре настелить деревянный пол»[287].

Помимо глобального препятствования нормальному осуществлению церковной деятельности местные власти придирались и ко всем мелочам. Например, когда в 1970 году по инициативе архиепископа Феодосия церковный совет Преображенского Собора города Иваново обратился в областное управление культуры с просьбой разрешить сделать в железной решетке, отделяющей солею от храма, две дополнительные дверки для прохода верующих после исповеди и причастия, а также для прохода обслуживающего персонала во избежание сутолоки и давки, то управление культуры отказало в этом, под предлогом, что нельзя нарушать интерьер памятника архитектуры. Между тем, решетка была сделана за 10 лет до обращения, из простого полосового железа и никакой художественной и исторической ценности не представляла, отношения к собору того времени, когда он был построен, не имела[288].

Несмотря на такое тяжелое положение в храмах производились ремонтно-реставрационные работы. Так, в 1968 году, были произведены ремонтные работы в 17 храмах Ивановской епархии, в 1970 году в 18 храмах, в 1971 году в 14 храмах[289].

Закрытие духовных школ производилось под любыми предлогами. Их ликвидации предшествовала соответствующая идеологическая обработка общественного мнения через статьи в прессе, в которых приводились порочащие преподавателей церковных учебных заведений факты, порой не соответствующие действительности. Попытки же подвергнутых такой проработке преподавателей заручиться поддержкой и защитой перед общественным мнением у уполномоченного были, как правило, бесполезными[290]. Как это стало уже традицией в советском государстве, закрытие семинарий происходило «по многочисленным мнениям трудящихся», не желающих мириться с существованием «рассадников мракобесия»[291]. Епархиальные архиереи, до которых доходили слухи о предстоящем закрытии, находившихся на территории их епархий духовных школ, предпринимали тщетные попытки их сохранения.

За счет частой смены епархиальных архиереев властные советские структуры достигали дополнительной дестабилизации обстановки в епархиях; иногда – даже относительно безразличного отношения архиереев к нуждам епархий, к которым они не успевали привыкнуть. Впрочем, и здесь имелись исключения. Архиепископ Кассиан (Ярославский) управлял Костромской епархией с 20.05.1964 по 30.11.1988 годы, архиепископ Онисим (Фестианов) управлял Владимирской епархией с 27.08.1944 по 31.10.1970 годы, архиепископ Амвросий (Щуров) управляет Ивановской епархией с 18.11.1977 года по настоящее время.

Интересно отметить, что даже в предельно узких рамках своих административных возможностей разные управляющие епархией по разному видели идеальную структуру управления епархией. Так, в 1964 году управляющим Ивановской епархией митрополитом Антонием была упразднена должность благочинных, которые являлись как бы кураторами над приходскими священниками, посредниками между ними и архиереем. По мнению митрополита Антония, «таким образом, улучшено и усилено было личное непосредственное руководство митрополита пастырской деятельностью духовенства»[292]. Совсем по-другому видел эту проблему архиепископ Ивановский и Кинешемский Феодосий, который писал следующее: «Первые шаги моей архипастырской деятельности затруднялись и осложнялись тем обстоятельством, что в епархии не было ни одного благочинного. Как выяснилось, Высокопреосвященнейший митрополит Антоний, управляя епархией, счел полезным для ее блага упразднить всех благочинных в 1964 году. Помимо того, что отсутствие благочинных не соответствует структуре управления епархией, утвержденной в «Положении об управлении РПЦ», создалось такое ненормальное положение, что в случае конфликтных дел и жалоб на священнослужителей не было, кого послать на место для ознакомления с истинным положением дела, в результате чего я не имел твердых оснований для решения спорных вопросов. Для исправления создавшегося положения мною были восстановлены благочинные округа: сначала три, потом еще один»[293].

Неудивительно, что при определенного рода «опеке» со стороны властей, число священнослужителей было весьма невелико, хотя, впрочем, соразмерно числу храмов. Хорошо иллюстрируют это приводимые ниже таблицы.

Таблица 2[294]

Сведения о численном составе духовенства Владимирской епархии в 1962-1984 годах

Годы

Численность священников
1962
1970
1975
1984

Священников
72
62
61
70

Диаконов
13
10
9
15

Таблица 3[295]

Сведения о численном составе духовенства Ивановской епархии в 1977-1987 годах

Годы

Численность священников
1977
1978
1979
1980
1981
1983
1984
1987

Священников
54
55
56
56
57
58
57
60

Диаконов
9
9
11
12
15
13
12
21

Из этих таблиц мы видим, что число священнослужителей, достаточно резко сократившееся во времена хрущевских гонений 1959-1964 годов, в начале 1970-х годов стабилизировалось и в начале 1980 годов, на примере Владимирской епархии даже появилась тенденция к некоторому его увеличению. Однако значительный рост числа духовенства начался лишь после 1988 года.

Необходимо обратить внимание на то, что среди священнослужителей порой попадались личности непорядочные и неподходящие для этого служения. Архиереи боролись с этим явлением. Митрополит Ивановский и Кинешемский Антоний отмечал в 1965 году, что «одной из моих первых задач было внедрение надлежащей дисциплины среди приходского духовенства и наблюдение за должной постановкой церковного дела на местах… Приняты решительные меры по искоренению пьянства, лодырничества, кляузничества и прочих недостатков»[296]. О подобных проблемах в 1968 году писал и архиепископ Ивановский и Кинешемский Феодосий. Одного из священнослужителей, восьмидесятилетнего протоиерея П. Миловидова он характеризует как «уникальный тип священника - нигилиста»[297]. Необходимость постоянного поддержания строгой дисциплины в среде духовенства архиепископ Феодосий мотивирует следующим образом: «Существует мнение, что строгое отношение к клирикам может привести к количественному уменьшения членов клира, в которых и сейчас уже ощущается недостаток. Несомненно, применение строгой церковно-канонической дисциплины отразится на количестве членов клира, но зато возрастет качественный элемент, и это обстоятельство будет больше и лучше способствовать благу Церкви Христовой, чем стремление сохранить в клире явно недостойных людей, соблазнительная жизнь и деятельность которых отторгает людей от Церкви»[298].

Необходимо отметить, что такая идеологическая борьба происходила на фоне всемерного ограничения Церкви во всех видах ее деятельности. Достаточно сказать, что в 70-80-е годы не только приход, но даже епархиальное управление не могло приобрести без санкции уполномоченного не только автомобиль, но даже пишущую машинку[299].

Важнейшее событие внутрицерковной жизни этого периода – Поместный Собор Русской Православной Церкви 1971 года. Обстановку, в которой он проходил, хорошо характеризуют следующие воспоминания его участника, архиепископа Василия (Кривошеина): «Митрополит Никодим спросил: «Нет ли желающих задать вопросы?» Их не оказалось. Далее он спросил: «Все ли согласны, чтобы Собор одобрил процедуру выборов Патриарха и постановления 1961 года?»[300] Я на это сказал, что остаюсь при своем мнении, то есть совершенно не одобряю. Никто другой такого не сказал. Помню, как это меня поразило»[301].

«Протоиерей Б. Осташевский (Калининской епархии) сказал, что доклады выражают мнение всех присутствующих, а поэтому мы должны «крепить могущество нашего государства», «строго соблюдать законы», «быть лояльными» (?). И что «мудрые решения 1961 года пошли на пользу Церкви и подняли авторитет священства, а собрание духовенства и мирян Калининской епархии единогласно их одобрили»[302].

Интересны и другие личные наблюдения архиепископа Василия, сделанные им в ходе Собора: «Недавно в Калужской епархии уполномоченный «обложил» один из храмов таким большим взносом, что после его уплаты в Фонд мира у храма не хватало денег на требуемый властями ремонт храма, который в результате был закрыт. Когда я спросил епископа Калужского Доната: «Правда ли, что у вас закрыли церковь», - он мне ответил: «Да знаете ли, это был громадный храм, а молящихся всего пять-шесть старушек… вот и пришлось закрыть храм». Но кто этому поверит? Всюду храмы переполнены и их не хватает, а тут всего пять-шесть старушек!»[303]

Среди важнейших деяний Поместного Собора 1971 можно назвать избрание Патриарха Московского и всея Руси Пимена, а также отмену клятв на старые обряды и придерживающихся их. В последнем документе, в частности, говорится: «Освященный Поместный Собор Русской Православной Церкви любовию объемлет всех, свято хранящих древние русские обряды, как членов нашей Святой Церкви, так и именующих себя старообрядцами, но свято исповедующих апостольскую православную веру»[304].

Давление на Церковь со стороны государственных властей не прекращалось и в начале 1980-х годов. Архиепископ Никон (Фомичев) вспоминал: «В 1983 году в Перми на Пасху милиция не пускала в храм молодежь, причем милицейский автобус был поставлен так, чтобы люди не могли видеть крестный ход через ворота. Когда пошел на крестный ход, я тоже не выдержал, подошел к милиционерам и сказал:

– Что вы безобразничаете? Если не хотите пускать молодежь, так, дайте ей хотя бы видеть крестный ход!

– Хорошо, хорошо, мы автобус уберем.

Но вместо автобуса вскоре «убрали» меня, а ведь я стоял за интересы Церкви, за духовенство…»[305]

Мы видим, как сильно отражалась атеистическая деятельность советского государства в 1960-1980-е годы на внутрицерковной жизни. От интенсивности этой деятельности напрямую зависели такие показатели, как: количество закрывающихся храмов, других религиозных учреждений; количество церковных треб; общая численность духовенства и храмов.

Начало 60-х явилось для Церкви сложным временем новых гонений, связанных с массовым закрытием храмов, «единовременным учетом религиозных объединений, молитвенных зданий и имущества, находящегося в пользовании религиозных организаций», позволившим собрать всестороннюю и полную информацию о Церкви, которая использовалась затем для дальнейшего ее ослабления. Очень сложно было верующему человеку, особенно с высшим образованием, поступить в Духовную семинарию или академию, стать священнослужителем. Число священнослужителей сокращалось вместе с числом храмов. Верующих «прорабатывали» по месту учебы, работы, жительства. Крещение ребенка, например, могло быть чревато для его родителей исключением из партии, крупными неприятностями на работе.

После отставки Хрущева гонения на Церковь несколько утихли, но продолжаются, хотя и в более мягкой форме. Для своей борьбы против Церкви атеистическая пропаганда не гнушалась использовать ренегатов - отреченцев, любые внутрицерковные проблемы.

Между тем, вместе с началом перестройки, намечаются пути к перемене церковно-государственных отношений в СССР. Необходим был только сильный толчок, который стал бы переломным моментом в этих отношениях. И таким толчком стало широкое празднование 1000-летия Крещения Руси.

§ 2. Русская Православная Церковь и

религиозные диссиденты в 60-80-е годы ХХ века

Во второй половине 1960-х появляются примеры активного общественного сопротивления государственному атеизму. Наиболее известный документ этого периода – открытое письмо Святейшему Патриарху Алексию I священников Николая Эшлимана и Глеба Якунина. Это письмо было написано в результате работы целой группы людей. Первоначальный вариант подготовил А.Э. Краснов-Левитин. Он был существенно переработан и дополнен священниками Николаем Эшлиманом и Георгием Эдельштейном. Над письмом работали также миряне Феликс Карелин, Лев Регельсон и Виктор Капитанчук. Священник Глеб Якунин высказал лишь общие идеи. Первоначально предполагалось, что это будет совместное письмо епископов и священников Патриарху, но затем практически все отказались дать свои подписи. Письмо содержало резкую критику в адрес советской политики в области религии и подписать его решились лишь два священника[306]. Копия письма была разослана правящим архиереями, а также Председателю Верховного Совета СССР, Председателю Совета Министров СССР, генеральному прокурору СССР.

Реакция Патриарха на это открытое письмо была весьма жесткой. Священники были запрещены в священнослужении, также было опубликовано специальное обращение Патриарха, где говорилось: «В их действиях мы усматриваем стремление нанести вред единству нашей Святой Церкви и нарушить мир церковный… Кроме того, в их действиях мы усматриваем и стремление возвести клевету на государственные органы… Распространению всевозможных «открытых писем» и статей должен быть положен решительный конец»[307].

В 1966 году 12 верующих Кировской епархии подписались под письмом к Патриарху, составленном Борисом Талантовым. В письме говорилось о том, что религиозная жизнь разоряется руками церковного руководства. Письмо получило огласку за пределами страны. В результате травли, развязанной в местной печати скончались, не выдержав стресса, несколько человек, подписавших письмо, (в том числе жена Талантова – от инсульта) . 12.06.1969 года Б. Талантова арестовали и осудили на 2 года лагерей общего режима, где он и умер за несколько часов до освобождения[308].

Кроме того, в 1968 году за свое письмо, в котором содержались обвинения в отходе от норм, выработанных Поместным Собором 1917-1918 гг. и резкая критика реформы приходского управления был отправлен на покой и послан в Жировицкий монастырь Калужский архиепископ Гермоген (Голубев)[309].

1970-1980-е годы – время, когда наблюдается оживление общественного интереса к проблемам Русской Православной Церкви. Общественная реакция на засилье государственного атеизма становится ярко выраженной, появляется свидетельствующие об этом документы. Однако со стороны церковной иерархии эти проявления свободомыслия не всегда встречают понимание, имеют место проявления идеализации ведущими архиереями государственно-церковных отношений в СССР.

Показательны следующие слова из интервью 1974 года архиепископа (позднее митрополита) Питирима (Нечаева): «Говорю как епископ и богослов: с отделением Церкви от государства религиозные общины утратили лишь изначала несвойственные им функции социального служения.

Церковь в Советском Союзе больше не занимается преподаванием Закона Божия для несовершеннолетних, потому что религиозные наставления несовершеннолетних детей способствует возникновению предрассудков и даже содержит в себе элементы духовного и нравственного насилия совести»[310]. В своей апологии советского режима он пошел намного дальше других иерархов.

Среди общественных деятелей, выступивших против антицерковных гонений нельзя не отметить Солженицына А.И., направившего на Крестопоклонной неделе 1972 года письмо Патриарху Пимену. Известный писатель-эмигрант пишет: «Пришиблено право продолжать веру отцов, право родителей воспитывать детей в собственном миропонимании, – а вы церковные иерархи, смирились с этим и способствуете этому, находя достоверный признак свободы вероисповедания в этом. В том, что мы должны отдать детей беззащитными не в нейтральные руки, но в удел атеистической пропаганде, самой примитивной и недобросовестной… По любому злу в дальней Азии или Африке Русская Церковь имеет свое взволнованное мнение, лишь по внутренним бедам – никогда никакого. …На каждый действующий храм – двадцать в запустении и осквернении,– есть ли зрелище более надрывное, чем эти скелеты, достояния птиц и кладовщиков?»[311]

Создание в 1973 году Христианского комитета защиты прав верующих в СССР во главе с Глебом Якуниным свидетельствует об изменении ситуации в связи с ростом сопротивления антицерковной политике. Верующие многих приходов обращались в этот Комитет, который посылал петиции в адрес Патриарха и властей.

Советские органы государственной власти не собирались закрывать на это глаза. В 1979 году Глеб Якунин арестован, полученный им лагерный срок сокращен лишь в 1987 году. Разгромлены религиозно-философские семинары в крупных городах России (Москва – Александр Огородников, Ленинград – Виктор Пореш, Смоленск – Татьяна Щипкова), организаторы осуждены на большие сроки. Известный московский священник Дмитрий Дудко за духовно-просветительскую деятельность был арестован в начале 1980 года, полгода находился под следствием, затем выступил по Центральному телевидению с заявлением, что действовал по заданию ЦРУ, что в этом он раскаивается и в будущем воздержится от любой политической деятельности. После этого выступления он был освобожден и получил приход[312].

Необходимо отметить, что отца Димитрия Дудко это надломило духовно. В своих воспоминаниях он пишет: «Следователю своему я сказал:

–Вы же целая армия, организация, а я один… Впрочем, у меня тоже была армия – духовные дети, вы ее рассеяли. Когда-то мое слово подхватывали, когда-то когда меня вызывали, многие шли со мной. А теперь, когда вызывают, жена только идет со мной. Да еще один, о котором говорят, что он, мол мало что понимает. Да еще одна, которая почти в истерике кричит: «Вы убили моего духовного отца!» – Это по вашему не Голгофа?»[313]

На процессе В. Пореща в Ленинградском городском суде, который проходил 23-25.04.1980 года, он заявил: «В 1974 году нами был создан Христианский семинар по проблемам религиозного возрождения в России. С самого начала, с создания, семинар подвергался преследованиям КГБ. Был посажен в психиатрическую больницу член семинара А. Ардентов, его история болезни есть в деле, из нее явствует, что он абсолютно здоров. Постоянная слежка за членами семинара»[314].

Священник Дмитрий Дудко, позднее так объяснил свое заявление по телевидению: «вопрос встал так: страдать не за дело Христа, а за дело кесаря. За политику, а не за веру. За земное, а не за небесное. Чекисты мне предложили выбор: земную славу, венец мученика – или дело Божие… Я понимал, на какой позор я иду, как будет трудно меня понять, но я сознательно пошел на это… И вот, когда освободился, у меня пошло расхождение «с диссиденцией». Хочу заметить, не я обманул ее ожидания, а она обманулась, потому что напрасно видела во мне диссидента»[315].

Показательно письмо митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия доктору Конраду Райзеру, заместителю генерального секретаря Всемирного Совета Церквей по поводу судебных процессов в СССР над религиозными диссидентами: «К сожалению, многие стороны жизни нашего общества, включая права человека и особенно вопросы религиозной свободы, западными религиозными агентствами подаются часто весьма искаженно, в духе так называемой психологической войны. Отсюда не удивительно превратное, как правило, их толкование за границей…»[316].

Мы видим, что 1960-1980-е годы стали временем не только противостояния общества государственному атеистическому режиму, но и формирования определенной внутрицерковной оппозиции. «Религиозное возрождение» конца 1970-х годов – начала 1980-х годов не встретило понимания со стороны руководства Церкви. Связано это было с тем, что религиозные диссиденты выступали с модернистских, обновленческих позиций, не совместимых с традиционной церковностью. Немаловажную роль сыграло и то, что религиозные диссиденты требовали вещей, невозможных в тех исторических условиях советской действительности – разрешения благотворительной деятельности, издания разнообразной духовной литературы, большой духовно-просветительской деятельности. Кроме того, они критиковали Церковных иерархов за их молчания по вопросам религиозной дискриминации в стране и отсутствия поддержки тех, на кого власти начинали гонения в связи с религиозными убеждениями. Все это и обусловило расхождение позиций руководства Русской Православной Церкви и религиозных диссидентов.

§ 3. Поместный собор Русской Православной Церкви 1988 года и его роль в изменениях во внутрицерковной жизни.

Осмысляя итоги духовного и идейного развития России в ХХ веке, нельзя не остановить внимание на Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1988 года. Поместному Собору в Русской Православной Церкви по сложившейся в ХХ веке традиции надлежит высшая власть в области вероучения, церковного управления и церковного суда – законодательная, исполнительная и судебная. В состав Поместного Собора входят архиереи, а также представители духовенства и мирян от всех епархий, важнейших учебных духовных заведений и монастырей, зарубежных учреждений Русской Православной Церкви.

Важность Поместного Собора 1988 года обусловлена тем, что проводился он во время, когда появились предпосылки для кардинальных перемен в положении Церкви в советском государстве и обществе.

Процессы, так называемой перестройки и демократизации, наряду с негативными последствиями имели и ряд положительных. К последним можно отнести перемены в государственно-церковных отношениях. На волне проводимых в стране демократических реформ Церковь постепенно освободилась от чересчур навязчивой опеки госаппарата; получила самостоятельность в вопросах собственности, проповеди, духовного образования и просвещения, кадровой политики, установления сотрудничества с государственными и общественными организациями. В том, что это стало возможным, велико значения Поместного Собора 1988 года.

Он создал предпосылки для перемен в государственном законодательстве в отношении религии, которые и произошли в 1990 году с принятием новых российского и союзного законов о свободе вероисповеданий. Проводимый в год Тысячелетия Крещения Руси Поместный Собор привлек к Русской Православной Церкви самое широкое внимание общественности не только Советского Союза но и мировой.

Одним из главнейших деяний Собора явилось обсуждение и принятие нового устава Русской Православной Церкви, взамен устаревшего «Положения об управлении Русской Православной Церковью», принятого на Поместном Соборе 1945 года с изменениями, внесенными Архиерейским Собором 1961 года.

Важнейшие изменения претерпело управление приходами. Проведенная в 1961 году реформа приходского управления полностью устранила духовенство от участия в хозяйственных делах приходов, создала ненормальное положение, когда вопросы материального состояния Церкви зачастую решали люди неверующие. На Поместном Соборе 1988 года последствия этой реформы были признаны отрицательными. Архиепископ Смоленский и Вяземский Кирилл отметил, что «поправки к «Положению», сделанные в 1961 году, были продиктованы не внутренними потребностями Церкви, а той сложной внешней ситуацией, в которой оказалась наша Церковь в конце 50-х – начале 60-х годов. «Реформа 1961 года» по существу оказалась несостоятельной и обратилась внутренними нестроениями в Церкви».[317] В 1988 году духовенству была вновь возвращена возможность активного участия в финансово-хозяйственной стороне жизни приходов, что нашло отражение и в принятом на Соборе новом Уставе.

Необходимо отметить, что наряду с многими положительными изменениями в Уставе 1988 года были сохранены некоторые пункты реликтового характера, играющие однако весьма важную роль в жизни Церкви. Так, например, в числе требований к кандидату в Патриархи в качестве обязательного называлось, чтобы он был гражданином СССР.[318]

В связи с этим в 1990 году, во время выборов нового Патриарха не была принята к голосованию кандидатура митрополита Сурожского Антония, пользовавшегося большим авторитетом у части епископата. Причиной было именно то, что глава приходов Русской Православной Церкви в Великобритании не был гражданином СССР.

Однако, в целом Собор был переломным этапом в новейшей истории Русской Православной Церкви. Были приняты решения об активизации работы в сфере духовного образования, издательской деятельности Церкви.

Важным событием явилось прославление на Поместном Соборе 1988 года целой группы новых святых, впервые за весь советский период. В лике святых были прославлены благоверный князь Димитрий Донской (1350-1380), преподобный Андрей Рублев (1360 – I-я половина XV века), преподобных Максим Грек (1470 – 1556), святитель Макарий Московский (1482 – 1563), преподобный Паисий Величковский (1722 – 1794), блаженная Ксения Петербургская (1732 – нач. XIX в.), святитель Игнатий Брянчанинов (1807 – 1967), преподобный Амвросий Оптинский (1812 – 1891), святитель Феофан Затворник (1815 – 1894).

До этого на Поместном Соборе 1917 – 1918 гг. были причислены к лику святых святители Софроний Иркутский и Иосиф Астраханский. За все же остальное время советского периода Русской Православной Церковью были прославлены только двое святых – святитель Иннокентий (Вениаминов) и Николай, архиепископ Японский. Причем важно отметить, что в обоих случаях инициатива канонизации исходила не непосредственно от Русской Православной Церкви, но шла из зарубежья. В первом случае инициатором канонизации выступил Священный Синод Православной Церкви в Америке, во втором – Собор Православной миссии в Японии. Поэтому прославление на Поместном Соборе 1988 года целой группы святых стало большим событием для Русской Православной Церкви.[319] На Поместном Соборе 1988 года, пусть и не совсем прями, в выступлении митрополита Сурожского Антония прозвучали и слова о необходимости прославления новомучеников и исповедников ХХ века. Он сказал тогда: «Единственные люди, которые молчат о том, что только героическая верность и стойкость тысяч неизвестных людей спасла Церковь от совершенного разрушения – это мы. И мы могли бы хоть какой-нибудь фразой в нашем Послании, не говоря о новомучениках, не употребляя такий слов, которые, может быть оскорбят чей-то слух, указать на то, что мы благодарим Бога, что за все ХХ столетие в Русской Православной Церкви оказались свидетели веры, которые до крови, до плахи, до жизни, до муки сумели остаться верными Христу, Который искупил их и спас, и этим они прибавили к сиянию и святости в Русской Церкви».[320] По тем временам это были смелые слова, проблему гонения на Церковь со стороны безбожной власти было принято обходить. И это был уже шаг на пути к Архиерейскому собору 2000 года, официально прославившему новомучеников и исповедников Российских.

Помимо официальных докладов на Поместном Соборе 1988 года прозвучали и выступления рядовых членов Собора, где говорилось о сложном положении Церкви на местах, высказывались многие критические замечания.

Особенно резким было выступление архиепископа Иркутского и Читинского Хризостома. В частности он отметил, что на его взгляд самыми существенными недостатками церковной жизни того времени являются отсутствие всякой дисциплины, разобщенность архиереев, наличие большого количества покровителей у порочных священнослужителей, трудности, встающие перед правящим архиереем, желающим очистить свою епархию от недостойного духовенства, отсутствие у епархий должной связи с Патриархией. Он обличил финансовые злоупотребления, привыкания к богослужению, когда многие священнослужители во время службы ведут себя, по образному сравнению архиепископа Хризостома, хуже, чем зрители на спектакле. В заключение он призвал: «Мы должны прислушиваться друг к другу, быть солидарными и прежде всего очистить свои ряды от тех, кто забылся, кто пренебрегает правилами приличия, кто просто ведет себя непорядочно и подло».[321]

Г.Н. Лопаев из Калининской епархии критиковал работу издательского отдела Московского Патриархата. В частности он отметил, что «в изданиях Московской Патриархии чудеса позволялись только в далекие времена. Мало того – в Минеях даже русские святые прошедших времен представлены, скорее, как строители, администраторы и в самой меньшей степени как люди, отмеченные Самим Богом, то есть чудотворцы, прозорливцы. А ведь ничто так не вдохновляет к деятельной жизни, как православная мистика».[322]

Проблемы, стоящие перед духовной школой, обозначили в своих выступлениях ректор Ленинградской Духовной Академии протоиерей Владимир Сорокин, архиепископ Смоленский и Вяземский Кирилл.

Протоиерей Владимир в частности отметил низкий уровень многих поступающих в духовные школы абитуриентов, не имеющих ничего за плечами, кроме хорошей рекомендации из своей епархии. Были такие абитуриенты, которые не умели даже толком писать по-русски, допускали грубые ошибки, не умели излагать свои мысли.

Архиепископ Кирилл критически отозвался о разрыве богословия с практической церковной жизнью, он отметил, что «выпускник духовной семинарии практически беспомощен в вопросах душепопечения, пастырства, чаще всего он не способен отвечать на те вопросы, с которыми к нему обращаются не только современные люди, но даже пожилые, находящиеся на покое».[323] Он отметил необходимость реформирования системы богословского образования связью ее с церковной практикой, сокращения срока обучения, так как до сорока процентов времени студенты тратили на изучение одного и того же – вначале в семинарии, потом в академии.[324] Проблемы, стоящие перед духовным образованием, отмечал и председатель Учебного Комитета при Священном Синоде, ректор Московской Духовной Академии архиепископ Дмитровский Александр.

Многие практические проблемы, стоявшие перед Церковью затронул архиепископ Псковской и Порховский Владимир. Он говорил о проблемах в строительстве новых храмов, о противлении местных властей: «нет, вы нам не портите город, село, район».[325] Конкретным его предложением было создание архитектурного отдела или проектного бюро при Патриархии, которое бы выработало типовой проект нового храма или отдельные проекты, которые не могли бы оспорить местные власти.[326] Он говорил также о том плачевном состоянии в котором находилась хозяйственная жизнь епархий и монастырей: «В Почаевской Лавре нет офиса, где бы иностранцы могли после дальней дороги вымыть руки. Шабский монастырь прозябает в первобытном состоянии убогой общины, которая живет непонятно какими представлениями. Когда я приехал в Псковский монастырь, там не было комнаты для архиерея, который является священноархимандритом Свято-Успенского Псковского монастыря, негде было переночевать: я срочно переоборудовал две комнаты. Я знаю, что когда приехал Горьковский Владыка Николай, в доме не было телефона. Я знаю, как умирал Владыка Тамбовский Михаил: у него, извините, не было в доме туалета. … нельзя, дорогие отцы и братья, продолжать так жить».[327]

Были подняты и многие другие важные вопросы внутрицерковной жизни.

Впрочем, нельзя сказать, что в адрес Поместного Собора 1988 года не было критики. Так например канадский ученый Д. В. Поспеловский считает, что был необходим «Собор, рассчитанный на несколько месяцев, решения которого поэтому имели бы силу подлинного соборного голоса всей Церкви, т. е. духовенства и мирян, а не одного епископата. Трех-четырехдневные соборы в лучшем случае дают лишь епископату, а вернее Патриаршему Синоду, некоторое представление о настроениях на периферии, наиболее острых проблемах – на основании нескольких десятков выступлений с мест».[328]

Однако и критик находит в деятельности Собора целый ряд принципиальных положительных моментов. «Собор 1988 года – первый Собор в Русской Православной Церкви с 17-го века, не связанный с избранием Патриарха, – не был пустой декорацией к празднованию 1000-летия. На нем при всеобщей поддержке были отменены навязанные Церкви безбожной властью в 1961-м году поправки к Положению об управлении Русской Православной Церкви», которые лишали всякой власти и епископов и настоятелей приходов за исключением т. н. «отправления культа». Юбилейный Собор – и это крайне важно – принял новый «Устав об управлении Русской Православной Церкви», который по своему содержанию и более совершенен и ближе к соборности, чем «сталинское» положение 1945-го г., предельно централизованное, не предусматривавшее ни церковных судов, ни периодичности Соборов, ни даже обязательности Епархиальных Советов».[329]

Возвращаясь к основным принципам «Определений» Поместного Собора 1917-1918 гг. о епархиальном управлении, Поместный Собор 1988 года восстановил и такой институт, как Епархиальные Собрания. «Высшим органом, при содействии которого архиерей управляет епархией, является Епархиальное Собрание», – сказано в уставе. Епархиальное Собрание состоит из равного числа представителей клира и мирян. О Епархиальном Совете в уставе говорится, что он «образуется по благословению правящего архиерея и состоит не менее чем из четырех лиц в пресвитерском сане, половина из которых назначается архиереем, а остальные избираются Епархиальным Собранием на один год».[330]

Поместный Собор 1988 года проводился во время, когда Русская Православная Церковь еще жила практически по дискриминационному постановлению ВЦИК и СНК «О религиозных объединениях» от 1929 года. Внесенные в него к 1988 году изменения и дополнения также не давали Церкви возможности полноценного осуществления своего служения в государстве и обществе.

И тем выше значение Собора, который хотя и решил далеко не все, стоящие перед Русской Православной Церковью на данном этапе, проблемы, но, сняв многие из них, стал мощнейшим стимулом к избавлению Церкви от гнета госатеизма, к развитию внутрицерковной жизни, к направленности деятельности Церкви на взаимополезное сотрудничество с государством и обществом, к развитию духовной, мистической стороны жизни Церкви, религиозного образования и духовного просвещения.

§ 4. Общественное сопротивление в России

советской атеистической политике.

Юбилейный для Русского Православия 1988 год стал переломным в церковно-государственных отношениях в СССР. Правда, изменения носили еще не юридический характер, правовой статус Русской Православной Церкви в основных чертах оставался прежним, продолжало действовать Постановление ВЦИК и СНК РСФСР 1929 года (с незначительными изменениями), лишавшее религиозные общины возможности нормального существования. Но, в то же время Церковь вышла из гетто, в которое заключил его госатеизм; в отношении к ней государства и общества наметились разительные перемены.

Новое качество советской церковной политики можно охарактеризовать формулой: «Советский Союз не является режимом, преследующим религию, но это страна, где атеисты и верующие совместно строят социализм». М. С. Горбачеву, генеральному секретарю ЦК КПСС, для реализации его планов была нужна поддержка религиозных конфессий, особенно Русской Православной Церкви. С начала 1988 года советские газеты, были наполнены религиозной тематикой, священники имели возможность обращаться к широкой аудитории[331].

Началось открытие храмов. В Ивановской епархии в 1988 году был открыт Скорбященский храм в г. Фурманове. Архиепископ Ивановский и Кинешемский Амвросий впоследствии так вспоминал об этом, первом из открытых за время его управления Ивановской епархией, храмов: «Помню, как трудно передавали дивный храм – двадцать два купола – в Фурманове. Он принадлежал молокозаводу и был обречен на гибель. В подвале была устроена сливная яма, летом там полоскали белье, замой мальчишки катались на коньках, как на катке. Сколько обуви стоптали люди, которые ходили по инстанциям, чтобы добиться передачи храма. Сколько трудов было положено на его восстановление. Слава Богу, сейчас храм восстановлен, в нем идут богослужения»[332]. Тогда же были зарегистрированы еще две новые православные религиозные общины: в г. Иваново и в г. Комсомольске, но храмовые здания не были предоставлены верующим, так как были заняты: в Комсомольске под мебельный склад, а в Иванове под областной архив[333]. Во Владимирской епархии в 1988 году число приходов возрастает с 51 до 54[334]. В 1989 году процесс открытия храмов набирает еще большую силу. В Ивановской епархии в 1989 году было открыто 7 храмов и принято принципиальное решение об открытии еще двух храмов, находящихся в областном центре[335]. Во Владимирской епархии в 1989 году становится уже 57 храмов[336]. Но, в Костромской епархии в 1989 году так же, как и в 1985 году, оставалось лишь 64 действующих церкви[337]. Связано это было, по все видимости, с малой активностью престарелого уже архиепископа Костромского и Галичского Кассиана (Ярославского), управлявшего епархией с 1964 по 1988 год. Сменивший его архиепископ Иов (Тывонюк) управлял Костромской епархией с декабря 1988 по сентябрь 1989 года и, по всей видимости не успел за этот срок активизировать церковную деятельность.

Положение разительно изменилось, когда в 1989 году управляющим Костромской епархией становится только что рукоположенный епископ Александр (Могилев), еще до архиерейской хиротонии доказавший свою активную церковную позицию. О своих первых шагах на Костромской кафедре он впоследствии вспоминал так: «Мое назначение на Костромскую кафедру состоялось в сентябре 1989 года. Здесь меня встретил маленький покосившийся деревянный домик, в котором располагались вместе и епархиальное управление, и жилище епископа. Помню, с каким удивлением смотрели на меня в коридорах власти, когда я впервые появился перед глазами руководителей города и области с церковными вопросами, просьбами от лица верующих»[338].

Но, несмотря на такое осторожное отношение представителей власти к Церкви, первые контакты начали происходить. В Ивановской области в 1987 и 1988 годах состоялись первые встречи архиепископа Амвросия с Председателем Ивановского облисполкома В.Н. Тихомировым, что явилось со стороны местной власти первыми шагами по сближению с Церковью[339].

Процесс возвращения Церкви храмов начался, но не везде он проходил безболезненно. В г. Приволжске настоятель храма села Толпыгино Приволжского района иеромонах Зосима (Шевчук) сумел добиться возвращения храмового здания Церкви лишь после длительной борьбы, в том числе, связанной и с демонстрациями протеста верующих против произвола советских чиновников. А вот в селе Бортницы председатель колхоза сам вышел с инициативой передать храм епархии[340].

Но наибольший скандал разгорелся вокруг передачи Введенского храма г. Иваново. 21 марта 1989 года четыре православных женщины – Лариса Холина, Маргарита Пиленкова, Валерия Савченко и Галина Ящуковская – объявили голодовку, требуя возвращения храма верующим. Объявить голодовку их заставило то, что все другие средства были уже исчерпаны: был позади целый год беспрерывного хождения по инстанциям, сбор подписей, наконец, плакатная манифестация. И в ответ на это – неизменный отказ в передаче храма, хотя Совет по делам религий при Совмине СССР зарегистрировал общину, имея в виду передачу ей освобождающегося храма еще в 1988 году[341].

16 дней голодовки – сначала у кинотеатра «Современник», затем непосредственно у храма – дали свои результаты. К инциденту было привлечено внимание самых широких слоев российской и мировой общественности. В «Огоньке» появилась статья, полная едких выпадов в адрес местных органов власти[342]. Особенно интересны процитированные слова уполномоченного по Ивановской области Лысова А.А.: «Они не ваши слуги, - стеной вставал Лысов на защиту руководителей, - а слуги народа». «А мы кто – не народ?» – спросили верующие, указав, что их просьбу поддерживают тысячи жителей города. Лысов отбил, не дрогнув: «Вы – люди. А народ – имеется в виду вся область»[343].

Консультант по религиозным вопросам Московской группы Международного общества прав человека Павел Проценко, анализируя события, развернувшиеся вокруг Введенского храма, в своем заявлении в СМИ отмечал, что причина упорства партаппарата в отказе в возвращении храма связана с тем, что партаппарат стремится подчеркнуть, что свою власть над Церковью и обществом он из рук не выпустит. Для Ивановских, и всех прочих партаппаратчиков существует безусловная истина: демократия в религиозной сфере несовместима с коммунизмом[344]. Наконец принципиальное решение об открытии храма было принято местной властью, но реально Церковь получила Введенский храм г. Иваново лишь в 1990 году.

Были проблемы и достижения и в других епархиях. Например, в 1990 году, было отказано в регистрации второй религиозной общины в г. Коврове Владимирской области[345]. В то же время в 1988-1990 годах во Владимирской области было открыто 16 храмов.[346] Повсеместно отмечался рост общественной активности верующих. 21 августа 1990 года архиепископ Владимирский и Суздальский Валентин и настоятели приходов Владимирской епархии обратились к Председателю Верховного Совета РСФСР Б.Н. Ельцину с просьбой оказать содействие в развитии епархиальной жизни.

Были обозначены следующие проблемы: до сих пор в епархии нет ни одного действующего монастыря (до революции их было 44), нет духовной школы, открыто очень небольшое количество новых приходов, в г. Суздале местные власти отказали в регистрации православной общины при наличии прихода Зарубежной Православной Церкви. Ставился вопрос о передаче Церкви ряда церковных зданий[347].

Как реакция на обращение из Верховного Совета РСФСР во Владимирский облисполком пришло письмо за подписью заместителя председателя Комитета по свободе совести, вероисповеданиям и благотворительности Якунина Г.П. В нем указывалось, что в письме духовенства Владимирской епархии «приводятся факты грубого вмешательства в дела верующих исполкомовских работников. Имеют место индивидуальные «проработки» верующих, проверки их мировоззрения, нажим на отдельных членов религиозных обществ с целью заставить их выйти из общества и т.п. Такие действия должностных лиц незаконны. Предлагаем принять необходимые меры, иначе мы будем вынуждены обратиться к правоохранительным органам»[348]. Предлагалось также положительно решить вопрос с передачей запрашиваемых церковных зданий[349].

В ответ было послано письмо за подписью заместителя председатели облисполкома, где говорилось о возможных путях решения вопросов[350].

После масштабного празднования Тысячелетия Крещения Руси появилась возможность проведения широкомасштабных церковных мероприятий и на областном уровне. Так, на июнь месяц 1990 года, архиепископом Владимирским и Суздальским Валентином было запланировано проведение юбилейных торжеств в городах Владимире и Суздале, приуроченных ко дню памяти святителя Феодора, первого епископа Суздальского и посвященных 1000-летию Крещения Владимиро-Суздальской земли. Торжества проходили в Богородицерождественском соборе Суздальского Кремля – втором кафедральном соборе Владимирской епархии, у мощей святителя Феодора. Это здание занимал музей[351].

В Суздале группа представителей Зарубежной Церкви делала попытку сорвать торжества, было собрано 200 подписей. Скандал получил большой резонанс. Даже облисполком в письме от 07.06.1990 года предлагал перенести запланированные на 21 июня в г. Суздале мероприятия в г. Владимир «с целью избежать возможных негативных проявлений верующих и жителей Суздаля в отношении клира и гостей Владимирской епархии»[352]. Однако 19.06.1990 года, Президиум и исполком областного Совета народных депутатов сочли возможным удовлетворить ходатайство Владимирского епархиального управления о проведении торжеств в г. Суздале, учитывая поддержку Совета по делам религий при СМ СССР[353]. Торжества были проведены с участием представителей Патриархии, несмотря на все попытки противостояния.

В день торжества, 21 июня 1990 года, митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл и архиепископ Владимирский и Суздальский Валентин, обратились во Владимирский областной Совет народных депутатов с просьбой о передаче Богородицерождественского собора Владимирской епархии[354].

В это же время архиепископ Костромской и Галичский Александр обращается к широкой общественности Костромской области, получает право выступления на радио и телевидении, требует от городских и областных руководителей внимания к церковным вопросам, призывает верующих и духовенство смело активизировать свою деятельность, добиваться возвращения церковных зданий, организовывать воскресные школы, осуществлять благотворительные акции[355].

Постепенно отношение общества к Церкви начинает меняться и становится благожелательным. И в этом большую роль сыграло празднование Тысячелетия Крещения Руси. Даже атеисты не могли не отметить значение этого события для Русской истории[356]. Церковь получила возможность не только проведения широкомасштабных торжеств в связи с Тысячелетием Крещения Руси с привлечением широкой международной общественности, но и появилась возможность для проведения крупных церковных мероприятий и на областном уровне. Началось открытие храмов, появились возможности прямых контактов духовенства с представителями государственной власти без посреднического участия уполномоченного. Духовенство и верующие миряне начали более активно отстаивать свои позиции по ключевым церковным вопросам. СМИ постепенно начинают перестраивать свои советские стереотипы по отношению к Церкви; на страницах газет и журналов, на радио и телевидении священнослужители получают возможность выступать, как равноправные участники диалога верующих с неверующими, тогда как раньше вся пресса была в руках госатеизма. Однако для того, чтобы все эти перемены стали стабильными, необходим был пересмотр государственного законодательства о религии, который и произошел в 1990-м году.

Атеистическая пропаганда к 1990 году оказалась практически свергнутой, большинству граждан страны стала видна ее несостоятельность. В то же время для полноценной разноплановой церковной деятельности не было достаточной правовой почвы, которая появилась в 1990 году в связи с принятием Законов о свободе вероисповеданий СССР (01.10.1990) и РСФСР (25.10.1990).