Александр Верховский

РЕЛИГИОЗНЫЙ ФАКТОР В ПРЕЗИДЕНТСКОЙ КАМПАНИИ

И В ФОРМИРОВАНИИ ИДЕОЛОГИИ НОВОГО ПРАВЛЕНИЯ

НАЦИОНАЛИЗМ, ЭКСТРЕМИЗМ, КСЕНОФОБИЯ: Экстремизм и ксенофобия в избирательных кампаниях 1999 и 2000 гг.

http://www.panorama.ru:8101/works/patr/bp/9rus.html

Как мы уже писали в обзоре, посвященном религиозному фактору в парламентской кампании [1], идеологически перед той кампанией Патриархия была ближе всего к лужковскому «Отечеству». После поражения ОВР на выборах и ослабления церковного лобби в новой Думе прагматичная Патриархия не могла дальше связывать свою судьбу с Лужковым, но суть ее идеологической «платформы» от этого не изменилась.

 

ПЛАТФОРМА ПАТРИАРХИИ - 99

Контуры ее были намечены в развернутых выступлениях председателя Отдела внешних церковных сношений (ОВЦС) митр. Кирилла и самого Патриарха Алексия II, опубликованных в 1999 г. в газете «НГ-религии». Здесь нет места подробно анализировать эти тексты, отметим лишь некоторые моменты.

Патриарх тогда выступил одновременно против марксизма и общества потребления, либеральному взгляду на государство противопоставил традиционное его определение в этнических и конфессиональных понятиях, прямо заявил о необходимости государственного регулирования этических проблем и сохранения российских мировоззренческих и культурных норм, таких, какими они сложились, вместо западных, то есть либеральных. В сущности, речь идет о противопоставлении неких традиционных российских (а также сербских, мусульманских и т.п.) ценностей «навязываемым» либеральным [2].

Понимание «традиционности» оказалось у Юрия Лужкова и Патриарха Алексия очень близким. Хотя отождествлять идеологическую позицию предстоятеля Церкви и лидера политического движения все-таки нельзя. В обоснование своей позиции Алексий II выдвинул два тезиса – о необходимости «принятия равнозначности гуманистической и теоцентрической картин мира, их одинакового права влиять на происходящее в мире» и о том, что «каждый народ, каждая культура, религия или философская система имеют право на историческую самореализацию». Юрий же Лужков весьма далек от теоцентризма. И вряд ли готов так же честно, как Патриарх, следовать идее «права на самореализацию»: Лужков легко согласился бы, что сербы совершенно правы, с оружием в руках отстаивая Косово поле, но Патриарх в качестве примера привел и чеченский народ, отстоявший свое право жить «согласно собственным представлениям о добре и зле» против российского империализма (дело было до дагестанской кампании и взрывов домов в Москве). Иначе говоря, Патриарх поставил целостность мировоззренческого подхода выше политической стратегии, чего «Отечество» не делало и делать не собиралось. Все-таки, «Отечество» - всего лишь лево-центристское движение, лидер которого воспринимает православие в лучшем случае на уровне «духовности».

Патриархия явно хотела бы, чтобы ее позиция была учтена в предвыборной пропаганде, что, соответственно, отразилось бы и на поствыборной политике. Именно к началу избирательной кампании были опубликованы утвержденные еще в июле 1999 г. «Концептуальные основы церковно-государственного и церковно-общественного взаимодействия в связи с празднованием 2000-летия Рождества Христова». В них подчеркивалось, что «религиозность нельзя превратить в удел лишь частной жизни гражданина». А в своих выступлениях Патриарх особое место уделял «нравственному здоровью общества» и заявил, что «национальная идея нашего общества должна строиться на тысячелетней истории Руси и православной Церкви».

Очевидно, что надежды на реализацию этих идей к началу 2000 года можно было связывать уже только с Владимиром Путиным.

 

ПРЕЗИДЕНТСКАЯ КАМПАНИЯ

Взяв сторону фаворита будущей президентской кампании, Патриархия не вовсе отказалась от принципов. Что и продемонстрировала на выборах подмосковного губернатора: несмотря на то, что Кремль почти в открытую поддерживал Геннадия Селезнева, Патриарх принял сторону Бориса Громова. Перед вторым туром Патриарх демонстративно встретился с Громовым и высказал поддержку его деятельности. Можно, конечно, сказать, что таким образом был «отдан долг» Лужкову, при поддержке которого баллотировался Громов. Но не менее важен был, конечно, и антикоммунистический мотив. 9 января генерал Громов победил коммуниста Селезнева с таким маленьким отрывом, что на сей раз, пожалуй, действительно можно задаться вопросом, а победил ли бы он без поддержки Патриарха.

Антикоммунизм, как можно предположить, сильно облегчил выбор Патриархии и в последовавшей президентской кампании. Еще в декабре, до ее начала, было очевидно, что Путина с его сверхестественной популярностью может победить только некий единый кандидат от оппозиции (предположительно - Примаков), опирающийся разом и на коммунистический (коммуно-патриотический), и на левоцентристский электорат. А прокоммунистического кандидата Патриархия поддерживать не смогла бы никак. Впрочем, единого кандидата от оппозиции так и не оказалось, так что не оказалось выбора и у Патриарха.

Патриархия почти сразу обнаружила, что Владимир Путин расположен к сотрудничеству с ней в большей степени, чем Борис Ельцин. Чего стоила одна передача полномочий 31 декабря, при которой присутствовали не высшие чиновники, не главы палат парламента, не председатель Конституционного Суда, а именно и только Патриарх Московский и Всея Руси. Тогда Владимир Путин попросил у Алексия II благословения на свою деятельность и получил его. Раньше ничего подобного не случалось. Благословение Патриарха, данное в такой обстановке, никак нельзя было рассматривать как обычное благословение, которое дает священник почти любому, кто за ним обратится.

И действительно, признаков ускоренного сближения Патриархии с новой кремлевской властью можно только за первые три месяца этого года перечислить множество [3]. От Патриархии же в президентской кампании особой активности не требовалось: результат был все равно предопределен. Обсуждалось только одно: удастся ли Путину победить уже в первом туре, или нет. Победа в первом туре была бы большим успехом для Путина и крупным провалом для Зюганова, единственного реального кандидата на второй тур. А для путинской победы в первом туре, по всем расчетам политологов и социологов, требовалось максимизировать явку избирателей. Ради этого была придумана угроза срыва выборов из-за явки ниже 50% (чего в действительности никто не опасался). И против этой мифической угрозы уже агитировали многие политически нейтральные персоны.

Патриархия тоже выразила готовность оказать услугу Путину и поглубже закопать Зюганова. 9 марта Патриарх поручил членам Священного Синода призвать православных принять участие в выборах. Необходимо отметить, что Патриарх не ограничился собственным заявлением для прессы, а поручил членам Синода дополнительно растиражировать предвыборный призыв через средства массовой информации. Поручение Патриарха дополнительно озвучил на встрече с редакторами светских СМИ (прошедшей в рамках Конгресса православной прессы) управляющий делами Патриархии, митрополит Солнечногорский Сергий. Далеко не всегда священноначалие так заботится о максимально широком распространении своего мнения по политическим вопросам.

Призыв был повторен 22 марта от имени Межрелигиозного совета России, на заседании которого присутствовали высокопоставленные представители РПЦ, Совета муфтиев, Конгресса еврейских религиозных общин (КЕРООР) и Традиционной Буддийской Сангхи. С аналогичным призывом выступило через два дня и конкурирующее с Советом муфтиев Центральное духовное управление мусульман России и Европейских стран СНГ (ЦДУМ) Талгата Таджуддина. А Патриарх Алексий II счел нужным отдельно выступить с телеобращением на ту же тему в последний день, когда еще была разрешена агитация - 24 марта.

Коммунисты, конечно, тоже пытались хоть в какой-то степени заручиться покровительством Церкви. Сергей Глазьев 25 января на Рождественских образовательных чтениях заверял, что в действующей программе КПРФ «права Церкви защищены», и даже обещал, что Дума уже готовит законопроект о социальном партнерстве между государством и Церковью, по которому Церковь «не должна платить налоги за осуществление деятельности, которая нужна обществу», к каковой Глазьев отнес и торговлю подакцизными товарами (алкоголем и табачной продукцией) и ювелирными изделиями.

10 марта Зюганов встретился с Патриархом и пообещал ему поддержку в борьбе не только с инославными миссионерами (здесь позиции КПРФ и Патриархии всегда полностью совпадали), но даже с введением индивидуальных налоговых номеров (ИНН) налогоплательщиков [4]. Патриархия же по итогам встречи не опубликовала вообще никакого заявления.

Политический выбор Патриархии на ближайший период был сделан однозначно.

И надо сказать, что РПЦ еще сохранила хотя бы формальный нейтралитет. А Совет мусульманского движения «Рефах», в который входят муфтии Равиль Гайнутдин и Нафигулла Аширов, еще 12 февраля принял решение о поддержке Владимира Путина. Поддерживали Путина и многие другие религиозные объединения (например, КЕРООР). Против же не выступил почти никто (можно назвать, пожалуй, связанного с сайентологами главу центра «Нарконон» Владимира Иванова).

Что касается религиозно ориентированных национал-патриотов, то их религиозная ориентация, похоже, не оказала существенного влияния на выбор позиции. Среди сторонников Путина, Зюганова и позиции бойкота (или голосования «против всех») можно обнаружить и православных, и неоязычников, и безрелигозных националистов [5].

А самом деле, контуры нового, путинского, политического режима еще не сформировались, так что и национал-патриотам пока сложно сформировать свое к нему отношение. А маргинальное положение позволяет им выжидать.

Впрочем, нашлись и те, кто сразу попытался примазаться к новой власти. Причем в наиболее выразительной форме это сделало Общество ревнителей памяти митр. Иоанна, которое уж точно слишком радикально для сотрудничества с властью. На своем интернет-сервере «Русская линия» Общество опубликовало комментарий, в котором в итогах выборов усматривалась аналогия с концом Смуты начала XVII века и, соответственно, проводилась параллель между мало кому понятным Путиным и якобы мало кому известным в то время Михаилом Романовым. «Ревнители» призвали национал-патриотов к сотрудничеству с «новым Романовым»:

«А кто знал 16-летнего Михаила Романова, каким он будет, кого приблизит, на кого опалу положит? Не об этом думали наши отцы в 1613 году, а о возрождении Родины. И дали «Клятву на верность» и держали эту клятву. А дело по чести нашлось всем, даже казакам, которых Царь особым указом запретил называть разбойниками.» [6]

ЦЕРКОВЬ И КРЕМЛЬ ЗАЯВИЛИ СВОИ ПОЗИЦИИ

В принципе, после победы Путина сотрудничество с Патриархией могло бы быть и свернуто как одна из предвыборных акций. И симптомом такого развития событий могла послужить новая «Национальная концепция безопасности», которую и.о. Президента подписал еще 10 января 2000 г.

В этом тексте можно заметить знаменательные перемены в оценке религиозного фактора по сравнению с предыдущей концепцией, принятой в декабре 1997 года. Тогда, сразу после принятия нового закона о свободе совести, текст просто повторял основные его концептуальные достижения: напоминал о «важнейшей роли Русской Православной Церкви и церквей других конфессий в сохранении традиционных духовных ценностей», причем само понятие «других конфессий» ограничивалось в следующем пассаже: «... необходимо учитывать разрушительную роль различного рода религиозных сект, наносящих значительный ущерб духовной жизни российского общества, представляющих собой прямую опасность для жизни и здоровья граждан России и зачастую используемых для прикрытия противоправной деятельности».

Нынешние формулировки гораздо скромнее. Об РПЦ нет уже и речи. Государство явно само собирается защищать «культурное, духовно-нравственное наследие, исторические традиции и нормы общественной жизни», формировать «государственную политику в области духовного и нравственного воспитания населения» и запрещать для этого показ по телевизору всяких аморальных сцен, а заодно противодействовать «негативному влиянию иностранных религиозных организаций и миссионеров».

Охранительная функция государства этим документом (если бы он имел нормативное значение) возвращается к идеям 1993 года, то есть угрозой государство считает не «тоталитарные секты», а «культурно-религиозную экспансию соседних государств на территорию России». Отметим, что эта формулировка может и вообще никак не коррелировать с опасениями РПЦ по поводу, например, протестантских проповедников, а отражать более актуальный страх государства перед распространением в России радикальных мусульманских течений.

Концепция, казалось бы, намечала тенденцию к дистанцированию власти от РПЦ. Но предвыборные месяцы продемонстрировали скорее обратное. Причем власть определенно интересовалась позицией Церкви не по этическим, скажем, вопросам, а почти исключительно по вопросам идеологическим.

Как минимум, с февраля началось сотрудничество Церкви (через ОВЦС) с Центром стратегических разработок (ЦСР) Германа Грефа, готовившим путинскую государственную стратегию. Привлекали, правда, и представителей других религиозных объединений (например, такое расширенное заседание ЦСР имело место 21 марта), но приоритетная роль РПЦ оставалась несомненной. По свидетельству редактора интернет-журнала «Соборность» Сергея Чапнина, с некоторыми иерархами контактировал и идейный лидер противоположной кремлевской группировки – Борис Березовский.

Церковь уже привлекалась даже к практической выработке внешнеполитического курса страны. 10 марта митр. Кирилл обсуждал тему сложного соприкосновения идеологических стандартов при контактах Востока и Запада, но не с журналистами, а с группой слушателей Высших дипломатических курсов, сотрудников МИД, направляемых на работу послами, советниками-посланниками и генеральными консулами, то есть - с дипломатами довольно высокого уровня.

Жесты православных иерархов в отношении Путина в этот, переходный период, оказывались порой даже чрезмерно откровенными. Многие были шокированы, когда на пасхальном богослужении в Исакиевском соборе митр. Владимир, считающийся, кстати, одним из самых либеральных митрополитов в Церкви, прервал службу, чтобы подарить присутствовавшему Владимиру Путину пасхальное яичко с короной - «на долгое и счастливое царствование» [7].

ПРОГРАММНЫЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ МИТРОПОЛИТА КИРИЛЛА

В феврале митр. Кирилл выступил в «Независимой газете» с обширной, на два номера, статьей [8]. В первой ее части митр. Кирилл развивал те идеи, о которых мы писали в самом начале: основы «либерального стандарта» - «презумпция свободы индивидуума как цели и средства человеческого существования» и «утверждение абсолютной ценности личности» – не противоречат православному богословию, но при этом либеральная идея все же является антихристианской, так как допускает также и свободу для греха. Вывод митр. Кирилла звучит, с социально-политической точки зрения, умеренно либерально: вытекающие из либеральной идеологии «гражданские права и свободы… остаются в наших глазах безусловной ценностью», но «либеральные ценности в политике, экономике, социальной жизни должны рассматриваться нами как допустимые только при условии решительного отказа от утверждения принципов либеральной аксиологии применительно к человеческой личности». Говоря конкретнее, Церковь настаивает на «утверждении в сфере воспитания, образования и формирования межличностных отношений системы традиционных для России ценностей».

Как явствует из второй части той же статьи, Церковь в дальнейшем планирует «утверждать традиционные ценности» и в других областях, но пока сама к этому не готова, хотя бы потому что еще не принята (на момент написания статьи) социальная доктрина. От себя добавим, что и возможности давления у РПЦ все-таки ограничены.

В уже упоминавшемся выступлении 21 марта на круглом столе в грефовском центре, митр. Кирилл выступил за гармонизацию двух систем ценностей «в смысле идей и в смысле кадровой политики» [9]. Как именно добиться "гармонизации", где именно должен находиться компромисс между двумя миропониманиями - вопросы весьма туманные. Из выступления митр. Кирилла можно понять, что, по его мнению, либеральная "точка зрения" все еще неоправданно доминирует. А значит, дрейф в сторону от либеральных ценностей, уже наметившийся в нашем обществе, следует продолжить.

В принципе, сама по себе, публицистическая активность митр. Кирилла мало влияет на что бы то ни было (и даже не так уже много добавляет к сложившему уже у всех заинтересованных лиц идеологическому облику Патриархии). Но, во-первых, митр. Кирилла слушают не только читатели «Независимой газеты», а во-вторых, под «традиционными ценностями» он все-таки понимает ценности не только религиозные, но и социальные. Мы видим не защиту православия в либеральном обществе, а попытку содействия тем силам, которые стремятся в той или иной степени вернуть утраченное ими под напором либерализма. Можно усомниться, что митр. Кирилл или священноначалие РПЦ в целом имеют ясное представление о том, как далеко нам надо еще зайти по пути делиберализации. На момент выступления митр. Кирилла, да и на момент написания этой статьи идеологически не вполне определился и Владимир Путин. Но нельзя не признать, что идеологическое сотрудничество власти с Церковью на данном этапе способствует отходу страны от либеральных ценностей.

Вряд ли что-то новое добавится в позиции Церкви и после принятия августовским Архиерейским Собором социальной доктрины РПЦ. Доктрина до Собора не обсуждается даже епископатом, так что Собор будет вынужден принять тезисы митр. Кирилла. А что они не изменились по сравнению с его статьями, митр. Кирилл продемонстрировал в докладе на предварительном симпозиуме 14 июня [10].

КРЕМЛЬ ОПРЕДЕЛЯЕТ МЕСТО ЦЕРКВИ

Путин, как это ему и свойственно, долго не реагировал на жесты членов Синода. Все ждали инаугурации: 7 мая сам ход церемонии должен был обозначить место Патриарха. И это место было обозначено.

На инаугурации Патриарх всего лишь присутствовал вместе с другими религиозными лидерами, а не участвовал в самой процедуре, как в 1996 году и как можно было бы ожидать после благословления 31 декабря. Зато после инаугурации Президент направился на патриарший молебен в кремлевский Благовещенский собор. Формула достаточно либеральная: глава государства подчеркивает свою личную принадлежность к доминирующей конфессии, но официальные действия остаются сугубо светскими. [11]

Но можно это интерпретировать еще и так: государство не отказывается от мысли использовать православие и Церковь в деле идеологического обеспечения, но никакой особой близости к власти, предполагающей при этой власти некую самостоятельную роль, государство Церкви предоставлять не намерено.

Что не так и удивительно. Не только потому, что Церковь всеми рассматривается как маловлиятельный субъект политической игры, тем более во времена консолидации власти, но и потому, что продвигаемая ею идеология не соответствует ожиданиям основных кремлевских групп. Для них в риторике иерархов слишком сильны «почвенные» мотивы и слишком ощутим левоцентристский уклон. Короче говоря, все это по-прежнему напоминает столь нелюбимое в Кремле лужковское «Отечество». Если часть высокопоставленных чиновников и политических технологов и готова иметь дело со священноначалием РПЦ, то предпочитает видеть в нем пассивную моральную или даже идеологическую подпорку, а не политического партнера.

Довольно жестко это сформулировал Борис Березовский: «… важнейшее для России - это обновленная Православная церковь… а то, что церковь свои функции сегодня не выполняет в необходимой мере – очевидно» [12].

Есть, правда, и другой вариант политического будущего для РПЦ. Он связан с проектом Всегражданского христианского союза (ВХС) как зависимой от Церкви полуполитической (формально – скорее экологической) организации, выступающей в роли консервативного (в классическом, а не постсоветском смысле этого слова) крыла «партии власти» - «немножко» националистического, «частично» православного, связанного с идеей «третьего пути» и т.д.

ВХС, такой, как он реально сложился в ходе подготовительных процедур апреля-июня этого года, подходил по проекту своей программы и по заявленному организационному размаху, но на практике оказался неспособен выступить в этой качестве. Да и ни в каком другом. Организаторы реального ВХС, возглавляемые бизнесменом Игорем Подзигуном, не сумели найти общий язык ни с ОВЦС, ни с собственно Патриархией, и тем самым оказались не нужны и Администрации Президента (а возможно, и с ней не сумели договориться). В Церкви организаторы выбрали достаточно нейтральную и положительную, но недостаточно влиятельную фигуру игумена Иоанна Экономцева. На съезд были приглашены представители многочисленных маргинальных группировок в том числе и националистического толка: о. Никон (Белавенец), Владимир Осипов и др. Были и какие-то явно неправославные активисты. К тому же, организаторы не смогли удержаться в рамках православия даже на уровне программных документов [13].

Провал проекта Подзигуна не означает, однако, что не будет новых попыток реализовать ту же идею. Пока остается в силе намерение Путина реформировать партийную систему страны, остается и перспектива создания консервативного, православно-почвенного крыла «партии власти» как противовеса для крыла либерального. Материал для строительства партии такого типа уже существует. Годится, например, респектабельный национал-патриот Дмитрий Рогозин, возглавляющий не только Конгресс русских общин, и думский комитет по внешней политике. Хотя Владимир Путин и не выказывает особых симпатий к этому течению (никаких почвенных мотивов не было в его главном пока программном тексте – Послании к Федеральному Собранию), но он и не открещивается от него (даже если игнорировать слухи о близости игум. Тихона (Шевкунова) к кому-то из семьи Путина). А нынешняя Администрация и вовсе не имеет идеологических ограничений.

Если проект ВХС будет со временем реализован, это окончательно привяжет РПЦ к имперско-патриотическому идеологическому течению, что на дальнейшей судьбе Церкви скажется безусловно отрицательно. Очевидно, и в Патриархии такой привязки не хотят.

---

[1] Александр Верховский. Религиозный фактор в парламентской кампании 1999 г. М., 2000 (http://www.panorama.ru:8101/works/patr/bp/7rus.html)

[2] См. Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II. Мир на перепутье. НГ-религии. 23.06.1999

[3] Что и сделано в: Полугосударственная Церковь в полуцерковном государстве? Хроника процесса. Русская мысль. 30.03-05.04.2000 (http://www.rusmysl.ru/2000I/4311/4311382-2000Mart30.html).

[4] Речь идет о поставлении Синода от 7 марта, направленном против введения ИНН и использования товарных штрих-кодов, в которых якобы использовано число 666. Подробнее об этом см: игумен Иннокентий Павлов. Горькие плоды невежества (http://www.rusmysl.ru/2000I/4309/430947-2000Mart16.html); Александр Верховский. Священный Синод и проблема "дьявольского штрих-кода" (http://www.rusmysl.ru/2000I/4309/430946-2000Mart16.html). Русская мысль. 16-22.03.2000

[5] Подробнее см. в: Владимир Прибыловский. Национал-патриоты на президентских выборах-2000. М., 2000 http://www.panorama.ru:8101/works/patr/bp/8rus.html

[6] Начало конца смуты? Комментарий агентства "Русская линия". 01.04. 2000 http://www.rusk.ru/News/00/4/new1_04a.htm

[7] Елена Трегубова. Пасхальный конфуз. Коммерсантъ. 03.05.2000

[8] Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл. Норма веры как норма жизни. Независимая газета. 16-17.02.2000; эти же идеи митр. Кирилл развивал в лекции лекцией «Объединяющаяся Европа как цивилизационный вызов», прочитанной им в МГУ 4 апреля.

[9] Цит. по: Благовест-Инфо. №12, 2000

[10] Подробнее см. тенденциозный, но зато подробный анализ: Владимир Семенко. Первое свидетельство о тайной доктрине. НГ-религии. 12.07.2000

[11] Стоит отметить, что авторитетная Кестонская служба новостей почему-то интерпретирует дистанцирование Путина от Патриархии как форму его противостояния с региональными лидерами, более склонными покровительствовать РПЦ. См.: Джеральдина Фейган, Лоренс Юззел. Церковно-государственные отношения в путинской России: что дальше? Русская мысль. 11-17.05.2000

[12] Цит. по: Сергей Чапнин. Борис Березовский говорит о церковном обновлении. Соборность. 29.03.2000

[13] Подробности см. в: Ксения Корнеева. Несостоявшийся съезд. Русская мысль. 13-19.07.2000; Олег Недумов. Рождение православной партии завершилось скандалом. НГ-религии. 12.07.2000

*

Александр Верховский. Что вызывает опасения в проникновении религии в школу и что из этого следует

Эта статья была написана осенью 2004 г. и представляет собой развернутый комментарий к докладу Николая Митрохина "Клерикализация образования в России: к общественной дискуссии о введении предмета «Основы православной культуры» в программу средних школ", сокращенная версия которого публиковалась и на нашем сайте.

Доклад вместе с комментариями А. Верховского и В. Луховичкого должен быть выпущен в виде брошюры Институтом гражданского анализа (ИГРа).

В первую очередь необходимо разобраться, что именно вызывает опасения в том процессе, который обычно называют клерикализацией образования.

Сам термин – довольно неточен, поскольку клерикализация того или иного института – это увеличение в нем влияния Церкви как организации. В случае внедрения "Основ православной культуры" (далее – ОПК) и в смежных процессах, речь идет, как и показано в докладе, не только об этом. Однако, можно и нужно обсуждать скорее не термин, а реальную ситуацию.

Безусловно, мы видим попытку Русской Православной Церкви (РПЦ) использовать государственную систему образования, то есть один из основополагающих институтов нашего общества, как средство катехизации. И дело не только в использовании бюджета и организационно-кадровых возможностей государства при нехватке таких же собственных ресурсов. Дело в принципиальной установке РПЦ на "частичную симфонию властей", то есть на частичное сращивание с институтами государства в тех сферах, где это выгодно Церкви. (Есть и встречное движение со стороны государства, пусть и в несколько иных сферах, но это – другая тема.) Понятно, что это противоречит тому представлению и той практике "отделения Церкви от государства", которые сложились еще с советского времени.

Однако нужно все-таки уточнить, что именно в изменении этой практики вызывает возражения. Если понимать секулярность общества как полное исключение религии из любых общественных и тем более государственных институтов, то ответ очевиден. Но нам просто неизвестно, является ли такая крайняя секулярность желательной для большинства наших граждан (кстати, в том числе и - ориентированных на либеральные ценности). Дело не в том, что мнение большинства всегда является достаточным основанием для решения, но оно является таковым, если не противоречит основным принципам устроения демократического общества. А опыт ряда демократических стран показывает, что демократия может сосуществовать и с более умеренными формами секулярности, в том числе и в школе.

Сама по себе катехизация в стенах школы, если она не принудительна, не противоречит демократии. Противоречить может конкретное содержание этой катехизации, то есть некоторая часть идеологии, связываемой с основами вероучения. Очевидно, что при обучении исламу демократия не может допустить преподавания необходимости "джихада меча". Не такие, но тоже серьезные возражения вызывает и апология православной монархии, для многих активных православных тесно связанная с вероучением. Еще более умеренные и почти повсеместно распространенные идеологемы, связываемые сегодня с православием, - отвержение концепции прав человека (в ее европейской форме), пренебрежение ценностью демократии, тесная привязка религиозной идентичности к этнической и т.д. Эти идеологемы по существу направлены против основ конституционного строя России и уже поэтому общество заинтересовано в ограничении или исключении преподавания их в государственной системе образования (что не исключает, конечно, свободного обсуждения этих идеологем в обществе).

Особое внимание надо обратить на "связанность" этнической и конфессиональной идентификаций. Эта идеологема широко используется лидерами всех крупнейших религиозных организаций страны (хотя и отвергается, в принципе, их вероучениями). Но не менее широко она используется политиками, экспертами, журналистами; она также определенно разделяется большинством граждан. Не обсуждая эту ситуацию по существу (а речь идет просто об отставании общественного сознания от реальных общественных процессов), надо подчеркнуть, что эта предполагаемая "связанность" делает религиозную идентичность элементом национальной, а связанные с религией идеологемы – частью этно-национализма, в его умеренных (и почти общепринятых) или радикальных формах. Неприятие этно-национализма, таким образом, есть сегодня одно из оснований подозрительного отношения к продвижению ОПК (и аналогичных предметов, например, по исламу) в школу.

Смешение этнического и конфессионального столь устойчиво и распространено, что даже при замене ОПК на предмет типа "Религии России" (или мира), у многих преподавателей будет возникать серьезный соблазн рассказывать ученикам о религии как об "их религии" или "религии соседей" (м.б. даже соседей по классу). При некоторой этно-религиозной ангажированности преподавателя он и плюралистический предмет будет использовать для катехизации. Конечно, это будет некачественная (и с конфессиональной, и с либеральной точки зрения) катехизация, но совсем исключить ее в наших обстоятельствах трудно.

Если посмотреть на проблему ОПК с точки зрения соблюдения прав граждан, то следует, в первую очередь, констатировать, что общепризнанное право воспитывать ребенка в соответствии со своими убеждениями не подразумевает обязанности государства позитивно обеспечивать это право. Общество должно решать, насколько оно готово потратить некоторые ресурсы на позитивную поддержку такого права. (Возможность обучаться основам религии факультативно и не за счет бюджета – в воскресных школах, на дополнительных уроках, проводимых учителем или даже священником, – подразумевается.)

В данном случае речь идет о некотором меньшинстве граждан, которые хотят (в той или иной степени) дать своим детям некоторые знания о православии, но не готовы ради этого увеличивать учебную нагрузку ребенка. То же можно сказать о некотором меньшинстве подростков, которые уже сами делают свой учебный выбор. Мы не знаем, насколько мало это меньшинство. Ясно, что речь идет именно о меньшинстве, но ведь и меньшинству общество может счесть возможным оказать поддержку.

Поскольку сейчас фактически даже не обсуждается обязательное обучение ОПК (может быть, пока не обсуждается), следует учесть, что есть и другие качественно сходные меньшинства: те, кто хотят поучить своих детей основам ислама, баптизма, атеизма или всех или основных религиозных традиций понемногу. В совокупности эти меньшинства образуют уже, вероятно, не такой уж малый процент граждан. По отношению к этому значительному меньшинству (мы не знаем, не является ли оно даже и большинством) уже надо рассматривать другой вопрос: готово ли общество поддержать стремление этого меньшинства больше знать о такой сфере жизни, как религия. Этот интерес с успехом мог бы удовлетворяться на вариативной основе (т.е. как предмет по выбору, но в рамках основной, обязательной сетки часов). Это вопрос соотношения важности темы и наличных ресурсов. Представляется, что такой интерес никак не менее важен, чем многие другие, уже реализуемые в предметах, преподаваемых на вариативной основе.

Признавая реальность постоянно обсуждаемой проблемы перегрузки школьников, можно говорить о введении нового вариативного "религиозного блока" только за счет каких-то других вариативных предметов, то есть без увеличения общей нагрузки. Но возникает вопрос, насколько это соответствует интересам учеников и их родителей. Которые, в идеале, и делают выбор. Возможны два варианта. Либо общество сочтет, что просвещение в сфере религии в целом столь важно, что соответствующий блок станет обязательным и речь будет идти об обеспечении адекватного выбора внутри него, либо важность будет признана не столь большой и ученики будут по-прежнему выбирать между разнотипными вариативными предметами, включая предметы "религиозного блока".

Еще один вопрос, возникающий при этом – не возникнет ли ситуации косвенного принуждения учеников к изучению ОПК или иного предмета "религиозного блока". Принуждение, помимо его собственной неприемлемости, действительно чревато косвенными негативными последствиями, среди которых Митрохин справедливо указывает подпитку левого радикализма. Впрочем, и фундаменталистский радикализм тоже будет в ряде случаев подпитываться: современный уровень контроля не позволяет исключить преподавания хотя бы некоторых фундаменталистских идей.

Понятно, что принуждение здесь определяется позицией руководства управления образования, школы, учителя, а они – очень разные и отнюдь не всегда управляемые сверху (во всяком случае – пока). Представляется, что при формальном внедрении "религиозного блока" и предварительной разработке программ и учителей по нескольким предметам на выбор, образующим этот блок, возможностей для принуждения станет меньше. Но реализации этого пути, конечно, требует несколько лет работы.

Важно, что решения в сфере практического преподавания принимаются в значительной степени децентрализовано, и импульс не всегда идет сверху вниз, но иногда и снизу вверх. Из этого следует, что для реализации реальной вариативности в "религиозном блоке" нужна поддержка разнообразных учительских инициатив, заинтересованных чиновников Министерства на всех уровнях, родительской общественности. РПЦ систематически работает над обеспечением такой общественной поддержки для ОПК, аналогичные усилия предпринимают и сторонники других мировоззренческих систем – от ислама и иудаизма до разного рода сциентистских воззрений (см. ниже). Следовательно, для поддержания баланса должна осуществляться столь же систематическая поддержка других вариантов – культурологического курса истории религий, курса этических систем и т.д. Для создания очагов такой поддержки могут быть использованы любые опорные точки – группы учителей, общественные и даже политические организации, члены которых, кстати, еще и родители школьников.

Конечно, желательно выбрать для поддержки какой-то один вариант, так как ресурсов не так много. Наверное, лучше всего было бы поддерживать курс религий мира, построенный с упором на религии, наиболее распространенные в России, но не ограничивающийся ими. Именно такое широкое знание желательно иметь человеку в современном глобализующемся мире.

Не следует забывать, что вопрос шире, чем преподавание отдельного предмета. Постановка вопроса о клерикализации образования (со сделанной в начале этой статьи оговоркой) означает рассмотрение также и других предметов, в первую очередь гуманитарных, но не только, на предмет используемых там мировоззренчески различных интерпретаций.

Нередко высказываются опасения, например, что исторические интерпретации в школе могут некритически следовать православной традиции (например, в рассказах о древней Руси и ее святых). С другой стороны, исторический курс, из которого ученик не узнает, например, о св. Серафиме Саровском и о его значении для русской культуры XIX-XX веков, будет страдать существенным пробелом. Проблема сегодня, наверное, уже не в том, включать ли религиозные сюжеты в курсы истории и литературы, об этом никто и не спорит. Проблема в том, в какой пропорции их включать, а главное – в каких терминах и с каких позиций интерпретируются учебником и учителем те или иные сведения.

Понятно, что плюрализм интерпретаций в школьном учебнике, тем более – не для старших классов, ограничен. Учитель не всегда может донести, а ученики не всегда могут усвоить, например, все разнообразие восприятий такого эпизода православного предания, как миссия апостола Андрея, приплывшего на Русь на камне.

Представители РПЦ ставят вопрос о том, что плюрализм интерпретаций необходим как средство защиты свободы совести. Например, протоиерей Всеволод Чаплин неоднократно говорил, что преподавание дарвиновской теории и вообще эволюционной теории оскорбляет религиозные чувства православных детей, и им нужно преподавать креационизм. Интерпретация, отличающаяся от религиозной, называется при этом атеистической. Тем самым вопрос переводится в плоскость религиозных разногласий – "православие – атеизм", в то время как эволюционная теория является не атеистической догмой, как библейская история сотворения мира, а моделью (точнее – группой моделей) в рамках естественнонаучной парадигмы познания. Впрочем, православные вправе не соглашаться с таким пониманием эволюционной теории.

Этот пример лишь показывает, что в обществе не существует общего ясного понимания и даже дискуссии о мировоззренческих основаниях государственного образования. Крах коммунистического идеологического основания сменился представлением о том, что общее основание и не требуется. На наш взгляд, школьное образование должно осознать и открыто декларировать, какие мировоззренческие принципы (в целом и применительно к каждому предмету) оно принимает полностью, какие исключает, какие готово преподавать на равноправной основе, а какие должны сообщаться как точки зрения, альтернативные основной. И эти декларации должны быть донесены (в доступной форме) и до учеников.

Мировоззренческая база образования формируется на основе научной традиции и с учетом "мировоззренческого пейзажа" в обществе. Сегодня в России ни научная традиция, ни степень и качество религиозности общества не дают оснований вводить те или иные, даже православные, конфессиональные принципы и интерпретации в качестве основных или даже равноправных с принципами и интерпретациями, сложившимися в научном мейнстриме. В школе могут и в ряде случаев должны сообщаться и альтернативные научные точки зрения (но не совсем маргинальные, конечно) – наряду с ними возможно и информирование о конфессиональных интерпретациях.

В этой связи очень важна поднятая Митрохиным тема различных, преимущественно – сциентистских, мировоззренческих систем, используемых в российской школе – в ней активны "ноосферологи", валеологи, толстовцы и т.д. (Только обозначение этих систем термином "гражданские религии" следует счесть не слишком удачным: все-таки термин "гражданская религия" после Роберта Белла имеет вполне определенное и совсем другое значение.) На основании своих данных Митрохин предполагает, что педагоги, следующие такого рода системам, более многочисленны и не хуже организованы, чем педагоги – энтузиасты ОПК. Конечно, этот вопрос требует серьезного изучения, но уже понятно, что сторонники ОПК являются сейчас одним из активных мировоззренческих меньшинств, стремящихся к изменению сложившихся в государственном образовании парадигм. (Это вполне соответствует общей религиозной ситуации в стране: по мнению многих исследователей, среди граждан широко распространены самые разнообразные религиозные и пара-религиозные представления, и в этом "религиозном бульоне" четкие конфессиональные системы выглядят редкими вкраплениями.) Выработка позиции государства и общества должна вестись по отношению ко всей совокупности таких меньшинств, а не только к сторонникам внедрения ОПК.

Конечно, с точки зрения РПЦ, православные принципы и интерпретации отнюдь не равноценны интерпретациям на основе учений Вернадского, Штайнера, Толстого и т.д. Пожалуй, с этим согласится и большинство граждан. Но обсуждать сравнительную ценность этих систем интерпретаций нет необходимости, если признать, что все они могут выступать лишь в качестве альтернативных по отношению к основной, которая должна быть четко обрисована и для учителей, и для учеников.

Не следует упускать из виду и такой аргумент за введение предметов типа ОПК: преподавание знаний о религиозном мейнстриме, приучение к нему дают определенную прививку против популяризации радикальных религиозно-идеологических доктрин. Этот аргумент можно оспаривать только в плане эффективности данного инструмента, но сам по себе инструмент вполне признан. В первую очередь здесь говорят о преподавании знаний о традиционных формах ислама как средстве против распространения радикального политического ислама. Но то же рассуждение верно и применительно к православию; об этом настойчиво писал такой сторонник ОПК, как диакон Андрей Кураев.

Остается спорным вопрос, какой подход эффективнее с точки зрения профилактики радикализма, - чисто культурологический (в предмете типа "Религии мира") или открыто конфессионально-ориентированный (как ОПК в версии известной инструкции Министерства образования 2002 года). Можно предположить, что эффективность не стоит сравнивать априорно: в таком деле важнее качество преподавания, чем изначальные планы составителей курса.

Но стоит подумать, является ли лучшим способом предотвращения крайних форм интолерантности обучение ее умеренным формам, которые справедливо ассоциируются с курсом ОПК. Сегодня нет ни кадров, ни структур, которые могли бы обеспечить преподавание конфессионально-ориентированного курса, не покушающегося в какой-то степени на ценности либерализма и толерантности. Такова реальная религиозная ситуация, и она вряд ли скоро изменится. Общество должно осознать, готово ли оно защищаться от радикальной этно-религиозной ксенофобии посредством фактической пропаганды ее умеренных форм или хочет и может обойтись без этого (подчеркнем, что это – не риторический вопрос).

Что касается блока рекомендаций доклада Митрохина, то его можно поддержать за несколькими исключениями.

Одно является скорее техническим. Вряд ли можно применять против ОПК судебный механизм. Если к обучению ОПК не принуждают, здесь нет предмета судебного разбирательства, а если и принуждают, это, скорее всего, будет слишком сложно доказать. Рисковать же проигрышем процесса опасно. Впрочем, если группа родителей и, возможно, учителей найдет доказательства хотя бы в одном случае, выигранный процесс стал бы значимым прецедентом и помог бы в будущем избежать злоупотреблений. Еще лучше было бы, чтобы такого рода прецедент был создан в отношении не только ОПК, но и иных случаев идеологизированного принудительного преподавания.

Важно, чтобы общественный контроль над присутствием религии в школе не переходил в противостояние одной РПЦ. Это не только политически проигрышно, но и не адекватно реальности. И в этом – второе, более существенное возражение. Оно касается нескольких пунктов рекомендаций.

Представляется неверным вывод, что диалог с РПЦ невозможен. Да, отношения либерально-ориентированной общественности и РПЦ весьма прохладные, да, процесс внедрения ОПК сильно децентрализован и это осложняет любые переговоры, но такие соображения – не есть достаточное основание для отказа от переговоров. Переговоры как средство поиска компромисса – принципиально важный демократический механизм, и от него не следует отказываться.

Конечно, переговоры должны быть публичными (хотя бы преимущественно). Тогда они будут полезны даже при отсутствии видимого прогресса, поскольку будут стимулировать более широкую общественную дискуссию по кругу вопросов, далеко не ясному для общества в целом.

Не стоит и пытаться убрать из преамбулы закона о свободе совести упоминание об особой роли православия: известно, что вокруг преамбулы сложился своего рода негативный политический консенсус – она всем не нравится, но попытки ее поменять признаются бесперспективными и чреватыми новым обострением в государственно-религиозных и общественно-религиозных отношениях. К тому же, обтекаемая формулировка преамбулы не только не имеет нормативной силы, но вряд ли создает какой-то реальный импульс, скорее она констатирует доминирующие общественные представления. Дело вообще не формулировках: вот, в следующей фразе преамбулы содержится открытый список "уважаемых" религий, а чиновники и политики в последние три года так устойчиво говорят о четырех "традиционных конфессиях" (а фактически на привилегированное положение претендуют семь конкретных организаций этих конфессий), что общественность уже поверила, что это и написано преамбуле (чему немало подтверждений в текстах противников самих формулировок).

Трудно подать в Конституционный Суд иск о предмете "теология" в ВУЗах: КС не рассматривает решения такого уровня. Да и что антиконституционного в том, что студенты могут изучать теологию в рамках той или иной религиозной традиции? Ведь ВУЗы не являются частью государственной власти, от которой по ст.14 отделены религиозные объединения. О принудительности обучения религии в ВУЗе речь не идет, на остальные курсы преподаватели теологии не влияют. И вообще, странно с либеральных позиций предлагать запретить преподавание какой бы то ни было науки в высшей школе.

Вряд ли стоит настаивать на роспуске Координационного совета, осуществляющего связь РПЦ и Министерством образования и науки. Да, в этом совете фактически сложился штаб продвижения ОПК. Но ликвидация совета не приведет к ликвидации штаба, а лишь к временному затруднению в его деятельности (гораздо большее затруднение создала реорганизация правительства) и к новому витку конфронтации с РПЦ.

Да, существование при этом министерстве (как и при ряде других) специального органа по координации деятельности с РПЦ покушается на конституционный принцип равенства религиозных объединений перед законом. Но, во-первых, прямого нарушения ст.14 в этом все-таки нет (т.к. могут быть такие советы и с другими объединениями), во-вторых, политически невозможно в ближайшее время повернуть тенденцию такого рода сотрудничества, сложившуюся еще в гораздо более либеральное время – в середине 90-х годов.

Правильнее и конструктивнее настаивать на некоторой реорганизации такого совета. Министерство может считать, что религиозный фактор в образовании и в науке достоин отдельной комиссии по сотрудничеству с конфессиями. И это соображение отнюдь не лишено смысла. Но, конечно, конфессиональный состав такой комиссии должен быть расширен. Причем не до перечня т.н. "традиционных конфессий", то есть семи организаций, образующих Межрелигиозный совет России, а до более широкого состава – хотя бы того, который мы видим в Совете по взаимодействию с религиозными объединениями при Президенте. Можно попробовать добавить также представителей каких-то других активных в сфере образования религиозных или иных мировоззренческих течений (например, атеистов).

Общий смысл деятельности заинтересованных групп общественности должен быть не в "борьбе с ОПК", а в том, чтобы создать более плюралистический (и тем самым, более адекватный требованиям времени) механизм преподавания в школе предметов, так или иначе связанных с религией.

Ист.: http://religion.sova-center.ru/publications/4D646C9/5060719, 2005 год.