ЗАМЕТКИ О ТЮРЕМНОЙ РЕЛИГИОЗНОСТИ

Предварительные замечания

В последнее время появляется все больше интересных исследований пенитенциарной системы, использующих различные подходы гуманитарных наук. В частности, привлекает внимание книга Екатерины Ефимовой "Современная тюрьма. Быт, традиции и фольклор", в которой кропотливо и очень детально рассказывается о тюремной субкультуре и раскрывается значение образуемого ею символического пространства. Но независимые собственно социологические исследования проводятся редко. Еще реже целенаправленно изучается религиозность заключенных. В статьях же сотрудников Главного управления исполнения наказаний (ГУИН), много внимания уделяющих религии в исправительных учреждениях, основной акцент делается на значение религиозной жизни в колониях для воспитательной работы с осужденными. При этом рост культовых сооружений и высокая частота богослужений представляются как твердое доказательство достигнутых положительных результатов в исправлении преступников[1].

В 2002 году экспертно-аналитическим отделом Московской Хельсинкской группы и партнерами в 89 регионах страны был проведен мониторинг ситуации в пенитенциарной системе современной России[2]. В сущности, это было социологическое исследование, которое включало в себя изучение религиозной компоненты повседневной жизни в колонии. Исследование носило качественный характер, был использован метод неформализованного глубинного интервью с бывшими заключенными (180 интервью)[3]. Помимо этого был проведен экспертный опрос руководства колоний (114 учреждений) и неформализованный опрос родственников тех, кто находился в заключении в период исследования (180 интервью).

Любое исследование тюремной среды усложняется из-за большого количества значимых параметров, связанных с тем, что тюремное общество имеет свою собственную сложную вертикальную и горизонтальную структуры - оно неоднородно и стратифицировано. Особенности социальной среды и сохраняющихся форм взаимоотношений должны учитываться при полномасштабном анализе религиозной ситуации и собственно религиозности заключенных. Такой фактор, как принадлежность к конкретной колонийской социальной группе, - один из основных, влияющих на типы религиозности заключенных, иногда приобретает решающее значение.

В то же время соблазн стратификационного и кластерного анализа может увести от формулировки основных выводов, иллюстрирующих ситуацию по преимуществу. Ниже будут предложены, в основном, тезисы общего характера и расставлены важные, с точки зрения полноты картины, акценты. Понимая недостатки такого подхода, связанные с неизбежными абстракциями и схематизмом, я все же берусь за рискованные обобщения.

Имея в виду скудность других данных, очерченные ниже аспекты современной пенитенциарной религиозности должны, безусловно, рассматриваться как спорные и требующие системного внимания проблемные области для последующих социологических и, шире, гуманитарных исследований.

 
* * *

Рассказ о современных российских тюрьмах - это всегда, за редкими исключениями, описание колонийской жизни. Российская пенитенциарная система является наследницей советской системы исправительно-трудовых лагерей, которые продолжают формировать базу в структуре учреждений уголовно-исполнительной системы. На 760 исправительных колоний (которые перестали называться трудовыми) приходится 7 тюрем[4]. Поэтому жизнь заключенных сконцентрирована в многолюдных бараках колоний. Вот одно из типичных описаний жизни отряда в бараке: "В отрядах (бараках) тесно, слишком много народа, все ютятся как получится. На 100 человек умывальник, по утрам все забегают, ну разве можно - 100 человек и один умывальник? Туалет на улице. Зимой все замерзает, там кошмар что творится. Отопление там не работает. Стекол в туалете нет. Там решетки просто наварены и железо... В туалете холодно, зимой все замерзает. Конечно, отдалбливается все, срубается, но все равно, сами понимаете. В бане моются сразу 2 отряда, это получается 200 человек в один день. Там 2 смены работают. Половина с утра, половина вечером. Ну, как хватит времени помыться 100 человек за 3 часа? В отряде темно. Если лампочку сможешь сам где-то позаботиться или завхоза попросить, чтобы он позаботился, то он поможет и тогда еще более или менее светло. А так освещение плохое. Читать - многие люди зрение портят. Людям заняться нечем вечером. Телевизор посмотреть - 100 человек в одну комнату не уберутся посмотреть телевизор, большинство журналы читают, газеты. А с голоду не дадут умереть. Хлеб иногда бывает кислый, есть его невозможно, у многих бывает изжога, многие мучаются с желудком. Иногда, бывает, делают суп и с противней, поддонов, где пекут хлеб, масло растительное сливают и оно идет в суп порой. Просто безотходное производство идет"[5].

Если придерживаться действующих инструкций ГУИН, то барак, в сущности, превращается в спальню и ничего более. Но в колонийской жизни получается, что барак является местом развертывания насыщенных коммуникаций, структурированных и подчиняющихся строгим тюремным правилам. Правда, заключенные с большим тюремным опытом, отсидевшие первые сроки еще в советское время и побывавшие в местах лишения свободы в конце девяностых, не иначе как резко негативно оценивают ситуацию с тюремной этикой в современных колониях. "Сейчас полный беспредел везде идет. Власть, она воровскую идею сбивает, убивает. А что можно на местах-то сделать? Она ничего не сделает, а между зэками начинается беспредел, потому что нету воровского. Воровское - это просто понятие, неправильно. Как вот есть судья, есть законы здесь гражданские, так же и там есть законы, чтоб не было бардака. Это же ведь с царских времен шло, это же на выживание, чтоб был порядок. Если в зоне это все изживется, вообще будет... наркотики будут, будет все, проституция, будет все. Будут изнасилования, будут убивать - все за деньги. Они, власть, все это изживают. Зона сейчас - бардак, скоро вообще будет ужас. Раньше мужики обращались к вору, как, допустим, к прокурору... правильному человеку, как к аксакалу, он их уже определяет: кто прав, кто не прав. Обычно воры же не глупые, они же решают по этим законам. Стукачество развивается что здесь, что там. Стукачество, подхалимство, измена, предательство, все это навязывается. Все разрушается за счет этого всего, потому что нет идеалов, чтоб человек мог зацепляться. Колония стала как пионерский лагерь. Что на свободе, что там бардак. Чисто человеческого вообще мало осталось. Людского не осталось ничего, что здесь, что там. Государство разрушает все. Вот это мое мнение как уголовника, потому что у меня есть сравнение, как было раньше среди арестантов и как стало сейчас"[6].

Тюремные правила, "воровской закон", закрепляющие отношения субординации, раньше имели доминирующее значение для упорядочивания тюремного общества. В определенном смысле, примат этих неформальных установлений над законом являлся залогом размеренной, штатной жизни внутри колонии. Сейчас же во многих колониях влияние тюремной этики перестало быть определяющим, хотя оно сохраняется и усваивается "первоходками". Не в последнюю очередь ослабление воровской этики стало результатом планомерной политики администраций, направленной на разрушение воровской культуры. В результате создалась ситуация, когда требуется больше внимания со стороны администрации к происходящему внутри вверенных ей учреждений. Необходимо принимать меры для управления колонийской жизнью и для обеспечения порядка. В этой связи закономерно, что руководство ГУИН и следом за ним администрации мест заключения стали придавать большее значение воспитательным мероприятиям[7], благо, что степень идеологизированности современного российского общества хоть и высока, но не настолько, как в советское время. Она не мешает руководству колоний сотрудничать с религиозными организациями, придавая такому сотрудничеству принципиальное значение для исправления осужденных.

Поэтому присутствие религиозных организаций в колонийской среде - явление обычное и постоянное. Исключением из общего правила скорее является их отсутствие. Во многом это результат усилий администрации, которая стремится действовать сообразно доминирующим установкам, распространенным среди государственных служащих. А религиозность граждан, и заключенных в том числе, является предметом особой заботы государства и неотъемлемым элементом хорошего тона ответственного чиновника и администратора.

Администрации исправительных учреждений считают само собой разумеющимся прилагать организационные усилия для обустройства религиозной жизни внутри колоний. Не имея религиоведческой подготовки и не утруждая себя возможностями выбора, начальники колоний контактируют с наиболее известными и предсказуемыми партнерами, в первую очередь Русской православной церковью, опасаясь сотрудничества с малознакомыми религиозными организациями. С одной стороны, такая позиция понятна и рациональна. С другой стороны, религиозное общение со священнослужителями других культов становится чем-то сродни привилегии для некоторых заключенных, зачастую именно глубоко верующих и придерживающихся конвенциональных религиозных практик. Причем иногда из-за обычной непросвещенности, которая оборачивается негибкостью администрации к религиозным различиям. Вот интересные фрагменты интервью:

- Могли ли Вы иметь при себе религиозные книги, предметы церковного обихода, иконы?

- [Бывшая заключенная]: Вообще-то разрешается, да. Разрешается в колонии на данный момент. Это крестики, Библия. Иконы, естественно, нет. Это уже несколько шикарно будет, чтоб иконы. Ну маленькие иконки какие-то, маленькие, допустим, какие-то псалмы и т.д. и т.п. - это разрешается. Но вот я, допустим, католичка, католический крест, видимо, неизвестен никому, и мне не разрешили[8].

- У православных в колонии была специальная комната, вроде как церковь, батюшка приезжал. А те, кто верил в других богов, молились про себя[9].

- Ни я, ни мои близкие не являются настоящими мусульманами. Но эта религия у нас в почете. Общаться с муллой я возможности не имел. Честно говоря, не испытывал по этому поводу себя ущемленным. То, что для православных были созданы некоторые условия, меня не задевало[10].

Закономерно, что прямолинейность администрации обусловливает упрощенные формы управления религиозной жизнью. Поэтому религиозная жизнь протекает, как правило, в организованных коллективных формах в ущерб индивидуальным актам веры. Как рассказывал один из заключенных: "Да хоть каждый день можно было общаться со священником, но только он приходил раз в месяц - проповедь, вопросы-ответы, исполнение обрядов для всех, но не по отдельности"[11]. В некоторых колониях, тех, которые обзавелись храмами или оборудовали функциональные молитвенные комнаты, богослужения проходят на постоянной основе. Богослужение приобретает значение воспитательного мероприятия, участие в котором, как в любом такого рода событии в колонии, приветствуется администрацией колонии.

На практике это означает, что заключенные предпочитают не отказываться от присутствия на богослужении вне зависимости от того, испытывают ли они в данный момент потребность в религиозном общении или нет.

Управляемый порядок религиозной жизни снижает степень индивидуальных религиозных переживаний, а участие в коллективных "обязательных" обрядовых (праздничных, богослужебных) мероприятиях только усиливает внешний, управляемый характер религиозности. Но было бы совершенно неверным думать, что заключенные воспринимают такой уклад религиозной жизни как принудительный. Совсем нет. Они скорее остаются безучастными, отдавая дань традиции и считая свое поведение благообразным в силу безусловного благочестия происходящего. Не имея ничего против религиозной жизни и своего участия в ней, осужденные не являются активными, включенными участниками всех этих мероприятий. Из-за того, что крупные религиозные праздники, такие, как Пасха, Рождество, в колонийской среде приобретают статус официальных событий, у заключенных формируется церемониальное, протокольное отношение к ним, не окрашенное индивидуальным смыслом.

Административное обустройство религиозной жизни в колонии напоминает ту модель государственного регулирования религиозных отношений, о необходимости которой писал Жан-Жак Руссо. Исходя из соображений общественного блага и эффективности государственного управления, Руссо обосновывал решительную полезность государственной религии, унифицирующей основные религиозные догматы и моральные нормы. А участие граждан в ритуалах и обрядах государственной религии вменял в гражданскую обязанность. Конфессиональные различия при этом не принимались в расчет, ведь догмы, содержащиеся в государственной религии, не противоречат "чувствам нормального человека", и гражданин не осуществляет насилия над собственной совестью, если участвует в культе. "Граждане имеют право лишь внутренне верить во что угодно, но внешним образом свою веру им позволено выражать лишь в границах, установленных законом". В таком контексте законопослушание становится достаточным условием для поддержания морали в обществе и, одновременно, критерием религиозности человека[12].

Те же функции в колониях исполняет институциональная религиозная жизнь, служащая необходимым элементом воспитательного воздействия на заключенных. "Религиозные книги там приветствуются, там есть это, потому что им [администрации] это тоже надо. Любому государству, когда верующий, он будет покорен. В этом отношении все нормально"[13]. При детальной регламентации повседневной жизни у осужденных просто не остается времени для альтернативных религиозных занятий, независимых от активности администрации.

Правила внутреннего распорядка исправительных учреждений - один из основных инструктивных документов - содержат примерное расписание дня в колонии, в котором заключенным отводится только один час на "личное время". Все остальное время суток организовано администрацией. При этом альтернативное расписанию времяпрепровождение предусматривает санкции. Если во время сна предписывается исключительно спать, то бодрствование решительно запрещено, даже если заключенный решает, лежа на койке, почитать книгу. Понятно, что практически не существует колоний, где строго соблюдаются такого рода установления, но тем не менее было бы неверно думать, что осужденные могут беспрепятственно посвящать себя занятиям, не предусмотренным администрацией, в том числе придерживаться своих религиозных практик, читать религиозную литературу.

Жизнь по расписанию у большинства тюремного населения притупляет эмоциональность, снижает интенсивность переживаний. Напрашиваются аналогии из Рэя Бредбери, когда жители города из романа "451 градус по Фаренгейту" просто лишены возможности самостоятельно обдумывать реальность, прислушиваться к своих чувствам, когда окружающий предметный, звуковой, визуальный мир организован так, что люди перестают даже испытывать потребность в отвлеченных размышлениях. Им неоткуда взяться и в колонии - среде, в которой установленный режим содержания, механизирующий индивидуальную активность, возведен в ранг одного из основных институтов исправления преступников.

Такой же характер носит и институционализация религии. Административные власти в колонии надеются с помощью религиозных мероприятий для осужденных компенсировать отсутствие механизмов исправления преступников. Проблема в том, что доктрина наказания-исправления в современном российском обществе себя исчерпала[14], и отдающим себе в этом отчет начальникам колонии кризис системы исправления очевиден. В этом контексте религиозная активность внутри колонии создает устойчивую иллюзию того, что положение поправимо и публичная конфессиональная религиозность является эффективным инструментом исправления преступников.

В каких-то случаях участие в религиозных мероприятиях или с ними связанных может приносить положительный эффект. Например, совместное строительство заключенными культовых сооружений. Общее ремесленное дело с осмысленным результатом давно известно своими положительными педагогическими и воспитательными последствиями. Например, трудовые мастерские для учеников рассматривались Иоганном Песталоцци - основоположником педагогики - как необходимый элемент обучения и наставничества. Строительство храмов, кроме созидательности, имеет еще сильное символическое значение и окрашено индивидуальным смыслом, в особенности если инициатива исходит от самих верующих.

Но чаще затея строить храм возникает у администрации, а заключенные в лучшем случае выступают одухотворенными исполнителями. Поэтому мотивация к участию в этом деле строится не на личных религиозных переживаниях, а скорее на страхе. Это не означает, что осужденные чувствуют себя как бы приговоренными к этой работе, но стремление избежать неприятностей, возможных при игнорировании начальственных инициатив, часто преобладает.

Участие заключенных в религиозной жизни, в сущности, означает усвоение установленных правил поведения. Колонийские прихожане редко внятно отдают себе отчет в своих религиозных переживаниях. Для них это санкционированный администрацией институт социализации в колонии, способ подтверждения лояльности и внешний признак исправления. Последнее важно, поскольку участие в воспитательных мероприятиях буквально калькулируется и зачитывается при условно-досрочном освобождении.

Но все это означает только то, что в основной массе заключенные не являются носителями конфессиональной религиозности. Говоря о конфессиональной принадлежности, они в первую очередь согласны придерживаться не сильно обременительной социокультурной модели поведения, а не причислять себя к последователям религиозного учения. Характерной чертой конфессионально религиозного человека является разборчивость в общении со священнослужителем. В колонии, наоборот, заключенные неприхотливы.

Считая себя православными, многие заключенные безразличны к конфессиональным различиям внутри христианства. Например, православные могут удовлетвориться общением с пастором баптистской церкви, не испытывая при этом замешательства, а иногда и не осознавая, к какой церкви принадлежит священнослужитель. Идентифицируя себя именно с православием, заключенные, в сущности, понимают под ним исторически-ценностный культурный комплекс, неразрывно связанный с родной историей. Это и есть их религиозный выбор - согласие с православием как неотъемлемым элементом национальной истории.

Конфессиональная религиозность заключенных не отличается от той, которая распространена среди основной массы членов российского общества, причисляющих себя к основным крупным религиозным организациям. Мы будем наблюдать ситуацию внешнего и малосодержательного религиозного поведения, пока связь этничности с конфессиональностью будет оставаться определяющей. Что касается пенитенциарной системы, то она является неотъемлемой частью общества, и доминирующие в нем типы социальных отношений в более архаичной и явной форме повторяются в колониях.

При доминировании этой, религиозно-неразборчивой, но православной социальной группы колонии все же по своей конфессиональной структуре неоднородны. Причем религиозное разнообразие внутри колоний повторяет конфессиональную структуру региона. Последняя, из-за упомянутого определяющего значения этничности для выбора конфессиональной принадлежности, практически совпадает с этнической структурой. Скорее всего, такая ситуация складывается в силу того, что Уголовно-исполнительный кодекс, принятый в 1997 году, предписывает назначать место отбывания наказания в том же регионе, в котором проживает осужденный. Таким образом, связь пенитенциарной системы с социальной (внешней по отношению к отдельной колонии) усиливается и четче проявляются те проблемы, которые наиболее актуальны для внеколонийской среды, - "На зоне, в общем-то, отражаются те же отношения между людьми, что и вне зоны, на воле"[15].

Этнические меньшинства в колонии создают свои землячества, что позволяет представителям этих групп придерживаться своих религиозных практик. Землячества образуются, как правило, те, которые оформились в общины за пределами колонии в этом же регионе, и тогда, когда численность представителей конкретной этнической группы позволяет сформировать малую "увеличенную" группу (около 6 человек). Если их меньше, то они интегрируются без больших потерь для идентичности. Фактическая обязательность участвовать в религиозных мероприятиях на этнические меньшинства не распространяется, и относительно остальных заключенных они более свободны просто из-за отсутствия регламентации их религиозной жизни. Администрации мест заключения выстраивают с землячеством особенные, отличные от управленческих моделей для этноконфессионального большинства, отношения. Будучи меньшинствами за пределами колонии, они остаются таковыми и в заключении.

Но другая крупная относительно православных социальная группа не имеет четких представлений о своей религиозной принадлежности. Заключенных, не относящих себя к православной церкви, а также тех, кто на вопрос "Кем Вы себя считаете, говоря о религии?" ответил: "никем", "атеист", "неправославный", "верующий" и тому подобное, - примерно половина. Это наиболее безразличная к религиозной жизни социальная группа, но исправно участвующая в проводимых администрацией совместно с церковью мероприятиях. Остальные заключенные - незначительные по численности группы протестантов.

Протестантские деноминации ведут постоянную пастырскую работу в местах заключения. Русская православная церковь (РПЦ) отличается от них тем, что имеет прямую системную и институциональную поддержку со стороны администраций колоний и косвенную - со стороны региональных властей. В какой-то степени это закономерно и верно, ведь большинство заключенных публично причисляют себя к православным. Протестантов же скорее терпят, прямого противодействия им не оказывают, тем более что их проповедническая деятельность часто совмещена с благотворительными акциями. Из рассказа бывшего заключенного:

- В клубе есть иконы. В среду много ходят молиться, лекции читают им. Есть баптисты. Если в чем-то нуждаешься, там можешь заявление написать, они собирают у людей вещи и тебе дадут, какой бы ты национальности ни был[16].

Если в отношении РПЦ инициативу проявляют часто сами руководители исправительных учреждений, то присутствие протестантских деноминаций является результатом их самостоятельной активной работы. Им удается выстроить вполне рабочие отношения с начальниками колоний. С течением времени сотрудничество становится постоянным и способствует более толерантному и открытому отношению со стороны администрации к работе протестантов в местах заключения. Остальные религиозные организации практически не ведут пастырской работы и появляются только по случаю адресной просьбы заключенного[17].

Целенаправленная активная забота со стороны администрации о религиозной жизни внутри колонии в первую очередь создает трудности верующим людям, которые формируют весьма малочисленные группы внутри колоний. Большая их часть относится к старшим возрастным категориям. Недоверие к священнослужителям, отказ от участия в религиозных мероприятиях с их стороны превращается в способ протеста официозу и является условием сохранения религиозной свободы. Но, говоря о пожилых заключенных, нельзя не сказать, что для них религиозность выступает еще и необходимым компонентом тюремной "солидности". Тем не менее религиозное переживание часто становится неотъемлемым элементом в социальных взаимодействиях представителей этой группы, что особенно часто проявляется в аргументации решений и отношении к происходящему внутри колонии (барака).

Религиозность же преобладающей возрастной группы - трудоспособных мужчин,  относящих себя к православным, - не является основой их повседневного поведения. Равнодушие к конфессиональной религиозности заменяется активной поддержкой ценностей ("понятий") тюремного мира, в свою очередь сакрализованных. Им придается значение фундаментальных принципов самоорганизации тюремного сообщества - "Если ты человек в зоне арестантской по жизни [то есть живешь "по понятиям". - А.Н.], ты будешь человеком. Хоть ты грузин, хоть ты чеченец, хоть ты кто. Это зависит от людского. Если ты человек, если у тебя есть порядочность, ты будешь человеком"[18]. И именно потому эти принципы остаются, несмотря на ослабление воровской культуры основными и пока неоспоримыми ритуализированными институтами социализации и интеграции в тюремный коллектив. Эти ритуалы и правила принадлежат самим заключенным. В остальном же безличное, чужое пространство колонии обусловливает отстраненное отношение к институциализированной религии, исповедание которой регламентировано администрацией.

С одной стороны, искреннее стремление администраций укоренить религиозные практики в колониях, с их помощью способствовать исправлению преступников не приводит к желаемой цели. Все эти действия оказываются тщетными, профаническими, поскольку большинство заключенных остаются пассивными участниками религиозной жизни, в сущности, светскими людьми. Для них сакральным смыслом обладают тюремные правила в противоположность религиозным. С другой стороны, верующие люди не нуждаются в такой опеке. Она их угнетает и ограничивает свободное религиозное поведение:

- Лично мне это было не нужно, хоть я и верующий. Мой Бог живет во мне, а не на иконе. К нам раз в неделю приезжал священник, проводил беседы со всеми желающими. Я не ходил ни разу. Да и неинтересно было. Так это все прикидывание верующим, все равно ведь никто не верил и не собирался. Ерунда это все[19].

- Как правило, священнику, допустим, я не доверяю, который там. И многие не доверяют. Священник, который там приходит, он может... как говорится, кумовской... "стучать". Может на них работать, потому что у них веры нет. Так поставлена там система[20].
 

Представляется, что больше пользы было бы от отсутствия проблематизации религии и ее позитивных свойств. По-своему стихийная, автономная от внимания и активности администрации религиозная жизнь заключенных способствовала бы большей искренности и потому осмысленности религиозного содержания колонийской среды.

--------------------------------------------------------------------------------

[1] См., например, статьи В. Давыденко, старшего инспектора по особым поручениям Управления по воспитательной работе с осужденными Главного управления исполнения наказаний Министерства юстиции РФ (УВРО ГУИН МЮ РФ), в официальном печатном органе ГУИН "Ведомости УИС". В частности: Давыденко В. Свобода совести и вероисповедания в уголовно-исполнительных учреждениях // Ведомости уголовно-исполнительной системы. 2002. № 5. вернуться

[2] Результаты мониторинга представлены в сборнике: Положение заключенных в современной России: Доклады и тематические статьи / Отв. ред. А. Новикова. М.: Московская Хельсинкская группа, 2003. вернуться

[3] Под бывшими подразумевались те респонденты, со времени освобождения которых на момент интервью прошло не более полугода. вернуться

[4] Данные опубликованы на официальном сайте ГУИН Минюста России: www.guin-uis.ru/main.phtml?cid=6. вернуться

[5] Из интервью с бывшим заключенным. Костромская область. вернуться

[6] Из интервью с бывшим заключенным. Пермская область. вернуться

[7] В 2000 году была принята Концепция воспитательной работы с осужденными в условиях реформирования уголовно-исполнительной системы. С текстом Концепции можно ознакомиться на официальном сайте ГУИН МЮ РФ: www.guin-uis.ru/main.phtml?aid=190. вернуться

[8] Из интервью с бывшей заключенной. Пермская область. вернуться

[9] Из интервью с бывшим заключенным. Тверская область. вернуться

[10] Из интервью с бывшим заключенным. Тюменская область. вернуться

[11] Из интервью с бывшим заключенным. Ставропольский край. вернуться

[12] "Кто не повинуется законам, не повинуется Богу". Цит. по: Вульфиус А.Г. Очерки по истории идеи веротерпимости и религиозной свободы в XVIII веке. Вольтер, Монтескьё, Руссо. СПб.: Типография М.А. Александрова, 1911. С. 316. вернуться

[13] Из интервью с бывшим заключенным. Пермская область. вернуться

[14] Преступники после освобождения из мест заключения оказываются в тех же социальных условиях, которые в прошлом обусловили совершение правонарушения. В отсутствие программ реабилитации и реинтеграции бывших заключенных вероятность того, что неизменившиеся жизненные и средовые обстоятельства спровоцируют совершение нового преступления, велика. вернуться

[15] Из интервью с бывшим заключенным. Санкт-Петербург. вернуться

[16] Из интервью с бывшим заключенным. Агинский Бурятский автономный округ. вернуться

[17] Редко, но случается, что верующие других, недоминирующих конфессий обращаются с просьбой организовать встречу со священнослужителем своего культа. Администрации не препятствуют, тем более что партикуляристская религиозная принадлежность среди заключенных пока еще является исключением из общего правила. вернуться

[18] Из интервью с бывшим заключенным. Пермская область. вернуться

[19] Из интервью с бывшим заключенным. Тамбовская область. вернуться

[20] Из интервью с бывшим заключенным. Пермская область. вернуться