Миротворчество на Кавказе

Для восстановления самости на Кавказе, особенно Северном, логично оперировать именно теми единицами, где такая самость традиционно, исторически и фактически присутствует – единицами, не превышающими размера сел и подрайонов – современный административный район в условиях Кавказа – это уже слишком много. И, во-вторых, устранить такое уродливое явление, как этнократизм, всевластие «титульных наций» при фактически официальном бесправии наций «нетитульных». Однако здесь мы встречаемся с уже обозначенным противоречием – дробление до размеров «естественной идентичности» не закроет ли перед этими самыми дробными микронародами (фактически, племенами) дорогу к прогрессу «больших пространств» – духовному, государственному, культурному? Уравновешивание прав и полномочий не приведет ли к фактической стагнации, неспособности к принятию определенных необходимых решений в достаточных масштабах? Этнолог Сергей Арутюнов предлагает свое решение проблемы.

Этнократия или демократия? Традиции Северного Кавказа

Нет необходимости доказывать вполне очевидный факт: весь Северный Кавказ, или «Российский Кавказ», является сегодня зоной сплошных, сложных и взаимопереплетающихся конфликтов. Собственно говоря, зона эта гораздо шире и охватывает весь Кавказ в целом, однако в независимых, хотя бы формально, государствах Южного Кавказа, именно в силу этой независимости, пусть и очень относительной, конфликтность приобретает свои особые, специфичные черты, требующие отдельного рассмотрения. Поэтому в данном сообщении я ограничусь рассмотрением только Российского Кавказа, частично затрагивая лишь сопредельные, тесно связанные с Северным Кавказом, территории Грузии, прежде всего Абхазию и Южную Осетию.

Российский Кавказ состоит из 9 регионов — субъектов Российской Федерации. Семь из них являются национальными республиками: Адыгея, Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балкария, Северная Осетия, Ингушетия, Чечения и Дагестан. При этом в этническом составе этих республик русские составляют в Адыгее абсолютное, а в Карачаево-Черкессии относительное большинство, а так называемые титульные нации составляют абсолютное большинство только в Ингушетии и Чечении.

Еще два региона — это Краснодарский и Ставропольский края, где весомое этническое большинство составляют русские, хотя эти русские разделены по происхождению на казачий и неказачий, так называемый иногородний, компоненты. В этих регионах присутствуют также многочисленные, нередко компактно расселенные, притом иногда более давние, чем русские, этнические меньшинства.

Современные государства Южного Кавказа, что бы кто ни говорил, безусловно этнократичны. Их этнократизм порожден идеологией «буржуазного национализма», развившегося в грузинской, армянской, азербайджанской буржуазной среде в ходе ее становления в рамках Российской империи. Альтернативная идеология «пролетарского интернационализма», исповедывавшаяся ранними большевиками, имела результатом создания ЗСФСР (Закавказской Советской Федеративной Социалистической Республики). Фактический отказ от этой идеологии в период сталинизма привел к ликвидации ЗСФСР и к утверждению этнократии национальных партийных элит в рамках союзных республик при почти что гласном неполноправии всех этнических меньшинств в каждой республике, а затем к распаду СССР и оформлению нынешних этнократий.

У народов Северного Кавказа в силу неразвитости капиталистических отношений буржуазный национализм сформироваться просто не успел. Горско-русские противоречия здесь имели форму религиозной борьбы и горской антиколониальной солидарности. После Октябрьской революции соответственно первоначально образовалась Горская Республика. Ее дробление по этническому признаку было связано с тактическими целями большевиков, и в ее осколках в конце концов сформировались свои партийные этнические элиты, для которых примером и моделью послужили республики Закавказья.

Таким образом, можно считать, что формирование ярко выраженных этнократий на всем (кроме Дагестана) Северном Кавказе есть результат политики и идеологии сталинизма. В Дагестане действует своего рода консоциальная этнократия в основном двух — аварской и даргинской — элит. Но и здесь неравноправие этнических меньшинств не меньше, если не больше, чем в других регионах Кавказа. Наконец, и Краснодарский, и Ставропольский края суть тоже этнократические организмы, но здесь элита этнически русская.

Характер этнократических элит во всех регионах Северного Кавказа сущностно одинаков. Это — наследники прежней советской номенклатурной элиты, вступившей в симбиоз с новой крупной буржуазией (так называемой олигархией). При этом все компоненты элит так или иначе имеют свои коррумпированные, криминальные, компрадорские грани. Для «олигархов» этничность менее релевантна, чем для номенклатурников, но вне зависимости от этнической принадлежности, они обычно поддерживают местную этнократию, ибо это условие благополучия их бизнеса.

Конечно, почти все, сказанное выше насчет криминала, можно повторить и в отношении общероссийской суперэлиты, но без этнического аспекта. Сегодня общероссийская, питерская, московская элита бизнеса и власти явно не этнократична. Напротив, этнократичны в своей идеологии как раз ее маргинальные оппоненты — от ампиловцев и лимоновцев до макашовцев и баркашовцев.

Кроме того, существует немаловажное различие в отношениях центральной суперэлиты и местных этнократий в советское и постсоветское время. В СССР региональные этнократы были послушной и надежной опорой центра. В РФ интересы центра и этнических элит часто расходятся. Отсюда стремление центра выстроить вертикаль власти с рычагами, ограничивающими этнократию, отобрать у нее в свою пользу большинство присвоенных ею полномочий. Но этот путь бесперспективен. Россия слишком велика, своеобразие ее неславянских регионов слишком значительно, чтобы все местные процессы были управляемы из единого центра.

Обращаясь к историческим традициям реализации власти на Северном Кавказе, легко заметить, что этнократическая централизация, вертикальная и пирамидальная структура власти на протяжении многих веков до русского завоевания Кавказа были чужды местным традициям. Власть верховных князей была отнюдь не абсолютной, а напротив, более символической, нежели реальной. Адыгское общество в своей западной части состояло как из демократических племен, в которых княжеская власть вообще была отменена, так и из аристократических племен с иерархией князей и дворян-уорков различных степеней. Притом даже дворянин не очень высокого статуса, если он был владетелем селения, именовался «куажэпш» — буквально «князь села» и был в значительной мере независим от своего серьора. Кабардинцы, — восточные адыги, были более организованной силой, самой мощной на Кавказе, но и тут власть делилась между несколькими фамилиями, а верховный князь обладал скорее почетным, нежели реальным административным авторитетом; иноэтничные вассалы, хотя и несли в пользу своих сеньоров ряд довольно тяжелых повинностей, тем не менее в пределах своих небольших владений оставались довольно независимы.

Никакой единой ингушской или чеченской власти никогда не существовало. Общество делилось на племена-тухумы и роды-тейпы, властные решения принимались только через консенсус старейшин, через советы (кхел) и касались только отдельных крупных сел или их групп. В Дагестане отдельные небольшие феодальные владения строились в основном на этнической основе, но никогда не охватывали всего этноса в целом. Часть территории была в более или менее реальном подчинении у феодала (хана, шамхала, эмира, уцмия). Одна часть общин (джамаатов) была связана с ним относительными вассальными формами зависимости, а другая, и весьма значительная, часть джамаатов вообще представляла собой так называемые вольные общества, — небольшие независимые «республики» полисного типа, управлявшиеся опять таки на основе консенсуса старейшин. Характерен пример джамаата Кубачи, населенного кубачинским этносом, родственным даргинцам и кайтагцам. Джамаат Кубачи имел яркую специализацию по металлообработке и оружейному делу и формально был вассально зависим от кайтагского уцмия. Однако посещать Кубачи уцмий мог только заручившись личными гарантиями какого-либо влиятельного члена общины, который встречал его за пределами села, сопровождал и охранял во все время пребывания на территории джамаата.

Таким образом, можно констатировать, что нынешнее этнократическое всевластие «удельных князей» — президентов кавказских республик, равно как и губернаторов краев, не соответствует традициям кавказской этнографической ментальности. Напротив, оно скорее ей противоречит. Именно это всевластие, использование властных вертикалей для создания явных преимуществ элите одного этноса или даже племени либо клана, является источником этнических конфликтов и напряжений, так как оно препятствует консоциально-демократическим горизонтальным связам как низовых, одноэтносных, так и в особенности полиэтнических ячеек сложного общества — мелких ущельных обществ и отдельных джамаатов.

Стихийный протест снизу против всевластия коррумпированной властной вертикали проявился осенью 1999 года в Дагестане, притом среди даргинцев, стоящих, наряду с аварцами, на вершине шкалы этнократического престижа, однако в той части даргинского общества, в той его джамаатной ячейке, которая не только не могла рассчитывать на привилегии, но и подвергалась самым наглым поборам и терпела наибольший властный произвол. Это — промышляющее автомобильным извозом население сел Кадарской зоны (Карамахи, Чобанмахи и др.). В данных конкретных условиях протест принял религиозную, — «ваххабитскую» форму. Но суть его была не в этом, а в том, что группа джамаатов объединилась горизонтальными связями в самоуправляемый по собственным нормам «кантон», который изгнал со своей территории полицейскую власть «вертикали». Вторжение боевиков из Чечении в Дагестан дало повод властям военным путем ликвидировать мятежный кантон. Однако следует признать, что его кратковременное существование было закономерным и во многом правомерным явлением, что, в частности, признал при посещении его в 1998 году С. Степашин.

Ныне джамааты, аульные и ущельные общества никак не представлены в структуре власти. Между тем их скрытое влияние остается значительным. Даже сами этнократические лидеры и политики местного масштаба опираются нередко на поддержку тех джамаатов и аулов, где сосредоточены их родственники и связанная с ними клиентела. Сходную роль играют тухумные и тейповые связи, также коррелирующие с отдельными поселениями и группами.

В настоящее время республики и края Кавказа административно делятся на районы. Районы эти слишком велики для дробных масштабов Кавказа, они почти не имеют властных прерогатив, далеки от уровня принятия решений, их границы определялись во многом произвольно и не совпадают с реальными границами этносов и обществ.

Я полагаю, что оптимизация межэтнических отношений и снятие предпосылок конфликтов много выиграют от введения в республиках и краях Кавказа кантонально-общинной модели швейцарского конфедерационного типа, с предоставлением на уровень кантонов и общин полномочий принятия решений по вопросам местного масштаба.

Такое преобразование, несомненно, вызовет ожесточенное сопротивление местных этнократических баронов. Однако на федеральном уровне оно может быть поддержано. Ныне немалая часть власти у местных баронов так или иначе изымается, но пока только для передачи ее вверх, в федеральный центр, который с таким многообразием проблем явно не справится и будет вынужден снова делегировать эту власть вниз. Разумно будет, если адресатом такого делегирования окажутся власти местного значения. Сходные идеи недавно вновь выдвигал А.И. Солженицын касательно русского народного (земского) управления, но в нерусских областях необходимость их еще более настоятельна.

Представляется, что введение такого самоуправления соответствует традициям народов Кавказа и будет в их интересах. Но в целом оно не противоречит и интересам федерального центра. Сопротивляться ему будет только номенклатурно-олигархическая элита. Напротив, местные жители среднего достатка, фермеры, мелкие и средние предприниматели, интеллигенция — врачи, учителя и другие поддержат его, так как их проблемы станут более легко решаемы. Принятие кантонального устройства с преобладанием мелких относительно этнически однородных кантонов может отчасти облегчить и преодоление абхазского и южно-осетинского кризиса, решение проблем кистинского населения в Панкисском ущелье, армянского населения в Джавахетии, способствовать частичной репатриации грузин в Абхазию, а месхетских турок в Грузию, поможет создать человеческие условия существования для другой их части в Краснодарском крае и т.д.

Конечно, относительно крупные города должны при этом выделяться в особые городские кантоны, которые неизбежно будут многонациональны. Для таких многонациональных единиц могут быть разработаны нормы пропорционального этнического представительства, что также не противоречит исторических традициям городской жизни на Кавказе.

— У меня вопрос к москвичам, которые не являются этническими русскими: каково ваше отношение или как вы интерпретируете общественное сознание Москвы, русских, России по отношению к событиям на Кавказе?

— Мрачно интерпретирую. Если употреблять аналогии, которые, конечно, всегда натянуты, всегда неполны, всегда могут вызвать массу возражений, то я бы сказал, что сегодняшняя российская власть — это, конечно, не Сталин и не Гитлер, но это моложавый Гинденбург, при котором прокладывается, мостится дорога к приходу виртуального Гитлера. И в русском общественном мнении, которое сейчас, я бы сказал, явно правеет, шовинизируется, нацифицируется, в настроениях этнических русских масс все более и более укрепляются этноцентристские и ксенофобские черты, которые в конце 20-х — начале 30-з годов в Германии привели к приходу нацистов к власти. Есть и противоположные силы. И главное, что истеблишмент русский, вот этот олигархический истеблишмент при всех его неприятных чертах, он, в общем, не заинтересован в таком приходе. Он сам по себе разделен, но он в таком приходе не заинтересован. Заинтересован больше многочисленный, к сожалению, очень многочисленный в России люмпен-класс. Но он настолько многочисленен, что может привести к власти нацистские силы где-нибудь в 2008 году.

- К сожалению, есть объективные данные, проведено довольно много социологических опросов по этому поводу - вспомню только один, по-моему очень характерный, который проводился по поводу освещения в прессе событий, происходящих в Чечне. Результат получился поразительный, но, к сожалению, логичный. Люди знают, что официальные телевизионные каналы им врут, но люди не хотят информации объективной. Они на самом деле понимают, что в Чечне происходит не борьба с террористами, а уничтожение народа, но они с этим согласны, они просто не хотят, чтобы им это показывали. К сожалению, общественное мнение в этнически русской части российского народа таково.

— Если эта тенденция все-таки возобладает в российской политике, то каковы последствия? К чему это может привести? Я имею в виду, как на это Кавказ отреагирует и вообще к чему это может привести в рамках российского государства? Какие перспективы у российского государства?

— К чему это провело в Германии, мы знаем. Но в Германии не был реализован план Моргентау и Германия смогла возродиться как могучее единое государство. Я думаю, что в случае с Россией, эта ошибка допущена уже не будет.

— Я являюсь сотрудником британского проекта, а также координатором добровольцев ООН в Джавахетии. Вы упомянули, что Чечня является постоянным источником напряжения. Я бы хотел обратить ваше внимание на Джавахетию. О ней особенно часто в последнее время идут дебаты. Является ли Джавахетия источником напряжения? И если да, то какие факторы влияют на это?

Сергей Арутюнов

— Джавахетия долгое время, к счастью, не была фактором напряженности. Я неоднократно говорил, что великое счастье армян, живущих в Грузии, что они не пошли по пути Абхазии и Южной Осетии. Но оказалось, что это было временно. И что все-таки пошли. Конечно, Джавахетия может стать мощным фактором напряженности. Что бы ни предприняло армянское население Джавахетии, оно ничего не выиграет. Это можно сказать заранее. А вот интересы Армянской республики от этого могут чудовищно пострадать.

— Я хочу вернуться к тому вопросу, который был задан господину Арутюнову и касался корней национализма в Закавказье вообще. То есть корней абхазского, армянского, азербайджанского, грузинского и, конечно, осетинского национализма. Я не получил ответа на свой вопрос. Но я бы не стал выступать с этой репликой, если бы не вторая часть, которая представляется мне очень опасной. Дело в том, что господин Арутюнов позволил себе исторический экскурс. А это то, чего не надо делать. Я тут предвосхищаю некоторые части своего выступления, своего доклада, где как раз пытаюсь отстоять это представление.

Почему? Потому что война на Кавказе начиналась именно с предварительной идеологической обработки и подготовки. И участвовали в этом в основном историки. Каждая сторона пыталась доказать свою правду и именно это спровоцировало, на мой взгляд, те столкновения, которые потом произошли и в Южной Осетии, и в Закавказье. Исторический аргумент — это тот самый аргумент, который может нас всех здесь перессорить. Я специально просмотрел тематику нашего сегодняшнего форума, в том числе и секций, и в них нет ни одного слова, которое бы предполагало какие-то исторические экскурсы. Я вас всех призываю — не надо этого делать.

И хочу еще раз сказать о том, что я сюда ехал в составе грузинской делегации, по отношению к которой была проявлена высокая степень толерантности. Сегодня это слово было употреблено неоднократно. Если бы они меня или я их спровоцировал на историческую тематику, то уверяю вас, что я сюда бы не доехал. В лучшем случае, меня бы просто высадили, а в худшем — трудно предположить. Мы друг друга не провоцировали и, более того, первые уроки народной дипломатии были нами уже продемонстрированы в дороге. Я думаю, что грузинские коллеги это подтвердят. Я доволен и надеюсь, что и они тоже довольны. И я надеюсь, что вместе с ними вернусь тем же самым маршрутом. Уверяю вас, что я в своих выступлениях постараюсь не сказать ничего такого, что бы могло спровоцировать их на проявление агрессии или конфликта. Я предвосхищаю некоторые пункты своего выступления, но исторический момент является той самой загвоздкой, которая приводит к идеологическому обоснованию конфликтов.

И еще. Я себя не считаю специалистом по истории Южной Осетии. Если здесь присутствуют специалисты по Южной Осетии, которые готовы вступить в дискуссию, то я хочу сказать, что, наверное, надо пригласить и другую сторону, которая могла бы им оппонировать. Я оппонировать не могу. И еще раз повторяю — наша тематика не предполагает исторического аспекта.

— Чего вы боитесь? Ваше выступление через месяц тоже будет историческим аспектом. И что же мы не будем ссылаться на него?

Сергей Арутюнов

— Я нахожусь в парадоксальной ситуации. Сначала мне был задан вопрос, каковы исторические корни национализма на Кавказе? Затем выясняется, что на этот вопрос я должен ответить, не прибегая к историческим экскурсам. Должен сказать, что мне, в общем, как профессиональному историку сделать это довольно сложно. Я не представляю, как это можно было бы сделать. Мне представляется, что вообще большая опасность для мировой цивилизации в двадцать первом веке состоит во всевозможных этических запретах на науку. Нельзя заниматься ядерной физикой, это совершенствует оружие. Нельзя заниматься генной инженерией, нельзя заниматься клонированием, это, мол, выпустит из бутылки каких-то генетических джиннов. Нельзя заниматься историей, это выпустит из бутылки джиннов ненависти, подозрения и т.д. Многие стоят на этих позициях. Но я считаю, что человек, заинтересованный в прогрессе цивилизации, верящий в идею поступательного движения, верящий в идею прогресса, на таких позициях стоять не должен. Историей заниматься нужно, исторические экскурсы нужны, нужно исследовать исторические факты, историческую демографию, историческую статистику. Точно так же, как нужно исследовать ядерную физику.

Не нужно делать другого. Не нужно создавать запасы ядерных вооружений и не нужно недобросовестно, фальсифицируя историю, ставить ее в те же ангары, где хранятся ядерные вооружения. Не нужно создавать исторических вооружений. Здесь много говорилось, и это очень модно, о приоритете прав личности над правами группы, в том числе и этнической группы. Это является вообще-то прикрытием для того, чтобы сделать и группы, и входящих в них личностей безоружными перед агрессией глобализации, деэтнизации и, в конце концов, перед декультуризацией, которые являются характерными для двадцать первого века. Я считаю, что исторические экскурсы нужны хотя бы для того, чтобы показать, что этногенез данного народа проходил на данной территории и поэтому данный народ имеет несколько большее право считать данную территорию своим домом, чем те группы, этногенез которых не проходил на этой территории. Это очень важно, иначе будут растоптаны в России якуты, буряты, хакасы, мордва. Эти этносы будут просто растоптаны и их культуры будут просто уничтожены. Другое дело, что это должно делаться цивилизованным образом. Это всегда должен подчеркивать честный гражданин, честный историк, честный общественный деятель. Это никоим образом не означает изъятия у человека права жить в доме, который выстроил его отец, независимо от того, откуда этот отец приехал и какой он был национальности. Здесь просто должна быть совесть, честность, гуманность каждого, кто говорит, каждого, кто пишет историческое исследование. И в этом плане должна осуществляться самоцензура, а вовсе не отказ от исторических экскурсов. Я не могу сказать, что я в осетино-грузинском конфликте стою на осетинской стороне или на грузинской стороне. Я как независимый эксперт, как исследователь вообще не стою ни на какой стороне. И я не говорю, что кто-то прав, а кто-то виноват. Как только начинается конфликт, даже самые правые очень быстро становятся столь же виноватыми, как и самые неправые. И мы, конечно, должны способствовать тому, чтобы конфликты смягчались. Но исторические экскурсы, а точнее говоря, исторические исследования не должны быть по этому случаю запрещаемыми.

— На мой взгляд, это очень распространенное заблуждение. Заблуждение не в том, что это совсем неправда, а заблуждение в том смысле, что это не вся правда. Я имею в виду точку зрения, согласно которой историки являются причиной конфликтов. Может быть, недобросовестные историки, может быть, историки вообще являются оружием в конфликте, но они никогда не являются собственно причиной конфликта. Когда в обществе есть социальный запрос на обоснование своих прав и общество воспринимает историю как достаточную, а на Кавказе это всегда так, то тогда появляются соответствующие историки, соответствующие писатели, соответствующие журналисты и т.д. Без социального запроса на конфликт этого не бывает. Не надо говорить, что у армян и у азербайджанцев не было причин для того, чтобы обосновывать свое право на ту или иную территорию, не было внутренних глубинных причин для конфликта, что конфликт вообще не имел истории и это сделали Балаян и Буниятов. Нет, это не так, социальный запрос на соответствующее идеологическое обеспечение конфликта если есть, то люди, которые будут писать историю соответствующим образом, найдутся. И причина не в них. Они не причина, а они орудие.

- Я хотела обратить внимание на то, что наша конференция научно-практическая. И каждый раз, принимая участие в этих конференциях, я вижу, как сложно практикам понимать теоретиков, а теоретикам практиков. Но те общественные, групповые и индивидуальные стереотипы, которые влияют на действия конфликтующих сторон, очень важны. И если между теоретиками и практиками не будет построен язык взаимопонимания, то вряд ли практики могут выйти из порочного круга собственной практики, потому что практикой практику не познать и в этом плане теоретики позволяют выйти на новый уровень абстракции и вводят понятия, которые позволяют видеть новые проблемы и, соответственно, возвращаться в практику. Если мы с вами сможем в течение нашей конференции развенчать несколько устоявшиеся стереотипы, то, мне кажется, это будет большой вклад в продвижение к миру и пониманию, хотя бы на нашем уровне, потому что давайте признаем, что есть конфликтующие стороны, есть первичный конфликт и есть сообщество интеллектуалов или элитная группа интеллигенции, которая формирует отношение к конфликту. Мне кажется, что наша конференция — это та интеллектуальная элита, которая позволила бы себе иначе посмотреть на конфликт. И в этом плане без теоретиков вообще не обойтись, потому что язык понимания не будет совершенствоваться, язык будет оставаться в тех же рамках. На этом уровне — уровне коммуникации мы можем позволить себе обострить некоторые противоречия, но как некоторую модель, из которой мы можем найти выход вместе с практиками. Поэтому говорить обо всем, что непонятно в практике, мы здесь имеем право, потому что возвращение конфликта в коммуникацию гораздо эффективнее, выгоднее и рациональнее. Нежели обострение конфликта в практике. И вот здесь, уходя с этой конференции с новым видением и взглядами на конфликт, мы можем в общем-то развенчивать стереотипы, которые к концу конференции я как социолог представлю.

— Я нахожусь в большом смущении, ибо тут прозвучала некая оппозиция теории и практики. Но я — этнограф, я собираю народные обычаи по какой-либо научной программе. Я практик или теоретик? Так вот, с точки зрения этнографии, той науки, с позиции которой прозвучал здесь доклад Сергея Александровича Арутюнова, я целиком должен с ним солидаризироваться. Потому что тот материал, та субстанция, о которой он говорил, этническая, она всегда находится в оппозиции к государству. Раз уже речь зашла об истории, давайте я вам напомню об Августине Блаженном, основателе христианской церкви, одном из отцов церкви, авторе книги «О граде божием». Он воспел этот град божий после того, как готы захватили в 410 году Рим. И вы знаете, что сказал Августин о городе, о цивилизации римской? Он сказал, что государство — это шайка разбойников. Помните, пожалуйста, об этом и сейчас. И что он противопоставил? Он противопоставил духовные ценности. С этой позиции я слушал Сергея Александровича, когда он говорит о швейцарской модели. А что такое швейцарская модель? Это — уставы монашеских орденов. Вот только так стала на ноги эта маленькая республика, среди кромешной антагонистической центральной Европы. А что такое Соединенные Штаты как не порождение пилигримов, приплывших на этом самом «Мейфлауере»? В каждом таком государстве снижена роль властной иерархии, повышена роль институтов общежития. Вот о чем мы должны говорить, если мы касаемся истории.

Теперь опять об этом этносе. Вы знаете, иногда меня тягают куда-то, например в Совет федерации. И однажды я там слышал такие речи: «Ну и что, если не будет чеченцев? Мировая история разве остановится?». И это человек с украинской фамилией мотивировал тем, что «шумеров нету и мы же без них обходимся великолепно». И я кричу с места: «А если не будет украинцев (а у этого человека была украинская фамилия) или русских?». И вот здесь повисла какая-то тишина. Нет, нельзя представить мировую историю без украинцев и русских. А вот без тех этносов, которые называл тот человек, получается, можно? Вот такая мораль с двойным дном. Цивилизация в начале третьего тысячелетия должна как зеницу ока беречь каждый этнос и сделать это своей гуманитарной программой, ибо сказано, что Бог создал народы разными, как пять пальцев на этой руке.

— Я хотел бы задать вопрос уважаемому Сергею Александровичу. Вопрос такого характера: кто формирует, определяет, на основе чего формируется национальная государственная политика в Российской федерации? У нас есть прекрасные ученые, есть Институт этнологии. Насколько я знаю, в нем работают высококвалифицированные интеллектуалы, там сосредоточена так называемая интеллектуальная элита. Но когда мы говорим «элита», то подразумеваем под этим разные вещи. Есть интеллектуальная элита, а есть элита, которая находится у власти, которая правит. Вот это, действительно, элита, если брать политический аспект. Она определяет политику, конкретные действия. И насколько политическая элита прислушивается к рекомендациям интеллектуальной элиты? Насколько то, чем мы занимаемся, важно и насколько это работает? Кто пользуется нашими рекомендациями? Я глубоко сомневаюсь, что все, что мы пишем, делаем, становится теоретической базой, руководством к действию для нашей политической элиты, потому что если бы это было так, то я сомневаюсь, что первая чеченская война была бы возможна. Совершенно ясно и очевидно, что первой чеченской войны можно было избежать, что там можно было договориться, найти множество политических решений этой проблемы. Мне кажется, что не происходит применения тех рекомендаций, тех интеллектуальных наработок, которые разрабатывают наши ученые. Они остаются на бумаге, а власть, политики действуют, исходя из совершенно других интересов — частных, узких, монопольных. И я хотел бы задать Сергею Александровичу вопрос, насколько прислушиваются к вашему мнению и насколько все, что нарабатывают ученые, политологи, этнологи, используется власть предержащими в их политике в Российской Федерации?

Сергей Арутюнов

— Это очень сложный вопрос. И на него трудно ответить кратко. Но если ответить кратко, — власть и научное сообщество — я имею в виду честное академическое сообщество, а не тех его представителей, которые на корню закуплены и ангажированы властью — конечно, находятся на диаметрально противоположных позициях в отношении того, какой должна быть национальная политика. Научное сообщество в основном, как поддержавший меня Ян Чеснов, стоит на тех позициях, что каждый этнос, даже самый маленький, представляет собой уникальное сокровище, так же как уникальное сокровище представляет собой каждый редкий цветок, хотя бы он был совершенно невзрачен, мал и не заметен среди листьев более высокой травы. Но когда исчезает какой-то маленький цветок, как, скажем, в Сибири исчезла мегадения Борзунова, которая росла на тридцати квадратных метрах, совершенно никому не нужная невзрачная травка, при строительстве дороги ее засыпали щебнем. Казалось бы, никому не нужный вид, никому не нужная обычная травка. А этому были посвящены книги. Ботаники в специальных научных книгах оплакивали безвозвратную утерю маленькой травки. Так неужели мы не будем оплакивать исчезновение юкагирского этноса или генухского этноса в Дагестане, или абазинского этноса? Действительно, мир может жить без них, мир живет без шумеров и без этрусков. Но мне кажется, что если бы сегодня где-то в Ираке было бы хотя бы несколько деревень, населенных шумерами и говорящих на шумерском языке, если бы где-то в Тоскане было несколько деревень, в которых продолжал бы сохраняться разговорный, бытовой этрусский язык, наша жизнь была бы гораздо богаче, гораздо ярче, гораздо лучше. Но власть так не считает. Народы, этносы, в особенности малые народы, мешают этой коррумпированной бюрократической, сращенной с новой олигархической буржуазией, власти хищнически эксплуатировать ресурсы нашей общей родины. Я говорю не только о России, а имею в виду все СНГ, всю Евразию. Поэтому власть, демагогически эксплуатируя псевдодемократический принцип примата интересов индивида над интересами этнической группы, стремится построить свою национальную политику так, чтобы задвинуть эти этнические группы куда-то на задворки общественно-политической жизни. Предлагаемый вместо этно-терриориального принцип национально-культурной автономии является именно таким хитрым обманным оружием в том арсенале разнообразного пропагандистского оружия, которым власть стремится достигнуть этих целей. Поэтому, честно говоря, ни о каком сотрудничестве нормального честного академического сообщества с нынешней властью не может быть и речи. И, соответственно, поэтому его и нет.

Алик Искандарян

— Сергей Александрович, у меня есть маленькое дополнение к тому, что вы говорили. Ведь состояние власти и то, что она такова, — это объективная реальность. Власть нужно воспринимать тоже как объективную реальность. Она такова не случайно. Она такова по очень многим причинам.

Сергей Арутюнов

— В подтверждение этого я хотел бы привести один факт: за восемь лет у нас девять министров по делам национальностей. Это говорит о серьезности отношений.

- Здесь было два мнения насчет того, каким путем мы все должны идти. Использовать или нет историю для разрешения конфликтов? Конечно, историю надо использовать, потому что даже в конфликтологии, мы все знаем, есть два основных направления. Одно направление основывается на том, что надо учитывать только интересы враждующих сторон и не надо учитывать историю, потому что это болезненно и вызывает эскалацию конфликта. Второе направление основывается и на интересах и нуждах сторон, и на истории. Но именно в этом для меня и существует проблема. Дело в том, что история не всегда правдоподобна для какой-то стороны и приведение примеров, которые хотя бы для одной стороны неприемлемы, конечно, вызывает эскалацию конфликта. Поэтому я считаю, что сторонам надо основываться на интересах и нуждах друг друга. Нужно также договариваться насчет правдоподобности истории и насчет источников и документов, которые устраивают обе стороны. И этот вопрос самый трудный и самый болезненный. Но если мы будем вести переговоры, которые основываются на интересах и нуждах, желательно учитывать также правду и справедливость. Сторонам надо обязательно договариваться, какая история, какие аргументы для них приемлемы. Конечно, мы знаем, что существует много источников и документов, и разные стороны используют разные документы и источники. Но для реального примирения сторонам необходимо опираться на правдоподобную историю. Только это поможет избежать конфликта.

Хочу сказать еще и о том, что миростроение, философия примирения в принципе, еще не стали вопросом для дискуссий. Именно в философии примирения предполагается, что сторонам надо до конца договориться насчет правды, насчет справедливости и насчет будущего. Мы должны ориентироваться на будущее, но не забывать о прошлом.

— В продолжение этой же позиции я скажу философски: мы живем в эпоху, которая на Западе уже давно была признана «кризисом легитимности». Как я это вижу? Нет ценностей, на которые можно было бы опереться на всех уровнях нашей жизни. Нет власти, которую уважаешь. Нет истории, в которую все стороны одинаково верят. Нет моральных принципов, которые невозможно игнорировать. И Кавказ как бы является экспериментальным полем, где все это очень ясно и ярко выражено. Наша конференция затронула именно этот вопрос. Почему возникает этот разговор? Потому что люди формировались под знаком определенной истории. В школе они учили определенную историю. Они — не специалисты, но они так считают, они так верят. Одни школы - в соответствии с советским уставом «националистические» - учили историю в одном варианте, другие (русские) — в ином варианте. Как устанавливается правда? Каковы тут источники истины?

Взаимоотношения государственного права, традиционного (адат) и религиозного (шариат) – это именно взаимоотношения, а не непременно конфликт. В жизни (в тех случаях, когда нет стремления непременно превратить проблему в конфликт) они зачастую удивительнейшим образом образуют симбиоз-компромисс, позволяющий даже в отдельных случаях иметь более широкое и предоставляющее человеку больше возможностей правовое поле. Так бывает не всегда, зачастую наличие нескольких видов правосознания приводит к его спутанности и неэффективности, однако важно помнить, что при терпеливом и умелом регулировании процесса можно добиться прогресса, того, чтобы жизнь становилась лучше, а не хуже. На фоне нынешних мрачных известий из этой области – материал Ирины Бабич дает основания для осторожного оптимизма.

Тема моего выступления — попытка анализа и описания эволюции правового сознания кабардинцев. Известно, что правовая культура в целом включает три основных блока: правовые нормы, правовая практика и правосознание. В последние годы по многим причинам возрос интерес к изучению традиционного права на Северном Кавказе и все ринулись, в том числе и я, изучать правовую практику. И довольно хорошо ее изучили. Есть уже публикации. Но в какой-то момент я поняла, что собственно изучения правосознания мы касались лишь частично. Это не совсем правильно, потому что при попытке правового урегулирования на Северном Кавказе, допустим проведения судебной реформы, нужно продумывать не только отношение к традиционно-правовой практике, но и к правосознанию. С моей точки зрения, это наиболее важно.

Совершу краткий экскурс в историю. И российско-имперская администрация в XIX веке, и советская власть начинали реформирование правовой системы, в частности в Кабарде, именно с попытки реформирования правового сознания. А сейчас больше говорят о правовой практике, что тоже правомерно, и я сама этим увлекалась. Но пришло время, как мне кажется, больше анализировать правосознание, и здесь не так все просто. Почему я ставлю такую проблему? Есть некий дисбаланс между правосознанием и правовой практикой. По идее, правосознание является отражением действительности. Но в реальности это не совсем так. При анализе правосознания важно изучать также общинную идеологию и общинные санкции, поскольку они тесно пересекаются с правосознанием и в какой-то степени его выражают. И вот здесь особенно проявляется дисбаланс. Я хотела бы коснуться традиционного правосознания кабардинцев, существовавшего в дореформенное время. Основные существенные преобразования, повлиявшие на жизнь кабардинцев, в том числе и в области права, начались во второй половине XIX века. Поэтому дореформенный и пореформенный периоды кабардинского общества четко различаются. В дореформенное время (XVIII — первая половина XIX века) правовая практика основывалась в основном на нормах обычного права и шариата. По нормам адата регулировались уголовные и большинство гражданских дел, а по нормам шариата, как правило, семейные дела, связанные с разводом, с разделом имущества или наследства. В основе правосознания кабардинцев дореформенного времени лежало представление о совершенном деянии — будь то телесное повреждение или имущественный ущерб — как о причинении ущерба потерпевшему и его семье. У кабардинцев не были сформулированы понятия преступления и наказания. Несмотря на то что в этот период кабардинцы уже исповедовали ислам, сфера его воздействия была ограничена главным образом ритуальными и культурно-бытовыми аспектами и практически оставляла в стороне собственно правовые нормы, правовую практику и основные понятия; в частности преступления и наказания.

В основе урегулирования как межличностных, так и групповых конфликтов самого разного характера лежали два принципа обычного права — принцип возмездия, то есть кровной мести, и принцип возмещения. Осуществлялись они путем посредничества или примирения с помощью медиаторского суда. Вначале в кабардинской общине, как во многих доклассовых обществах, превалировал принцип возмездия и существовали общинные санкции против тех, кто по каким-то причинам не мстил за причиненный ущерб. Некоторые из подобных санкций можно было наблюдать даже в прошлом столетии у чеченцев. Но уже к XVIII — началу XIX века у кабардинцев стал доминировать принцип возмещения. Институт мести из обязанности трансформировался в право потерпевшего и его родственников на совершение возмездия. Важно подчеркнуть, что общинная идеология в этот период стала активно поддерживать мирное урегулирование конфликтов путем возмещения ущерба. Однако надо отметить и то, что мусульманская правовая культура уже частично проникла как в правовую практику, так и в правовое сознание кабардинцев. В этот период мусульманские лидеры, наряду с другими общинными лидерами, старейшинами и т.д., принимали активное участие в процессе примирения. Благодаря их участию, сформировались некоторые черты правовой идеологии кабардинцев, а именно — скорейшее примирение конфликтующих сторон, поскольку это угодно аллаху. И только те общинники могли считать себя мусульманами, кто стремился к такому примирению. В правовой практике присутствовали также некоторые мусульманские ритуалы. Например, примирение конфликтующих сторон часто осуществлялось во время мусульманских праздников. В ходе судебного процесса медиаторы использовали присягу на Коране, а в процедуру примирения включался намаз, проводимый муллой.

Правосознание кабардинцев было групповым, общинным, тем не менее можно выделить тех, кто являлся носителями правовых знаний и кто обычно и проводил медиаторский судебный процесс. Существовала четкая система отбора людей, которые могли быть медиаторами. Дореформенное правовое сознание и поведение кабардинцев во второй половине XIX века стало подвергаться воздействию как со стороны российской администрации, так и со стороны кабардинской общины с помощью собственных общинных и введенных российской администрацией санкций. Помимо того, что российская администрация модернизировала правовое сознание кабардинцев, на нем отражались и изменения общинных традиций. Как известно, к концу XIX века многие традиции ослабли, что привело к их кризису, в том числе и в области права.

Итак, в Кабарде российская администрация придумала такой механизм воздействия на правосознание, который, сохраняя в целом традиционную правовую практику кабардинцев и введя контроль за ее осуществлением, начал постепенно его модернизировать. Этот процесс включал в себя два основных момента. Во-первых, введение для определенного слоя населения системы русского образования и воспитания. Во-вторых, создание новых судебных органов - горских словесных судов, которые ввели комбинированную систему наказания, включив в нее и нормы традиционного права, и нормы российского права. Такой механизм воздействия на правосознание кабардинцев оказался действенным. Во второй половине XIX века в кабардинской среде появились люди, ориентированные на русскую культуру, образование, право, социальные привилегии. Как правило, это были представители привилегированных сословий, состоявшие на военной службе в русской армии. Кабардинские князья чаще всего не имели специального военного образования и производились в офицерские чины в русской армии главным образом для поощрения. А вот уже их дети получали хорошее образование и воспитание в российских учебных заведениях и действительно обладали российским правосознанием.

В этот период кабардинское правосознание потеряло свойственную любому доклассовому обществу монолитность. В кабардинском обществе появились пророссийски настроенные люди, которые, с одной стороны, и я берусь это утверждать, уже отказались от совершения кровной мести, а с другой — от права мириться со своим противником путем медиаторского суда, предпочитая судиться по нормам российского права в горском словесном суде. Это были люди из привилегированного сословия. Община, разумеется, не одобряла пророссийски настроенных кабардинцев и к тем, кто желал рассматривать свои конфликты в горском суде, относились плохо. Общественное мнение считало, что между кабардинцами, которые мирились с помощью медиаторов, отношения быстро восстанавливались, тогда как между участниками конфликта, рассмотренного горским судом, лишь ухудшались. Люди с пророссийской ориентацией, подвергающиеся нападкам со стороны своих односельчан, обращались за защитой, как правило, в российские административно-судебные органы.

Наблюдавшийся во второй половине XIX века кризис функционирования большинства общинных институтов затронул и традиционное право. Как показывают многочисленные архивные материалы, многие конфликты не заканчивались примирением сторон. Во многом это связано, как мне представляется, с изменением структуры кабардинского правосознания. В пореформенное время следование принципу возмещения уже не являлось обязательным для кабардинцев. Чаще всего к медиаторам обращались добровольно или полудобровольно под давлением близких и окружения. С этого времени можно четко различать общинное и индивидуальное правосознание. Причем общинная идеология оказывала давление на личное правосознание, пытаясь подкрепить свою позицию общинными санкциями. Тем не менее, общинные санкции в этот период имели уже слабое воздействие на сельчан, в силу чего российская администрация, стремясь сохранить традиционную правовую практику, ввела свои санкции для того, чтобы решения медиаторских судов выполнялись неукоснительно. Советская администрация свое правовое реформирование, как мы знаем, начала с поддержки традиционной адатно-шариатской практики. Но уже к концу двадцатых годов была установлена единая советская система, а традиционная правовая практика кабардинцев признана нелегальной и уголовно наказуемой. Советская администрация также начала проводить модернизацию правосознания кабардинцев. Первоначально на всем Северном Кавказе, в том числе и в Кабарде, государственную и правовую власть осуществляли выходцы из России, не пользовавшиеся среди кабардинцев авторитетом. Поэтому довольно скоро было принято решение об укомплектовании большинства советских судебных органов кадрами из кабардинцев и балкарцев. В то же время была начата кампания под лозунгом: «Крестьяне должны знать свои права». Для популяризации советских правовых норм были организованы сельские юридические кружки и районные юридические справочные бюро. Эти действия сыграли положительную роль в деле сохранения традиционной практики и традиционного правосознания. В результате такой правовой политики была сформирована система двойного урегулирования конфликтов. Она заключалась в том, что люди, попавшие в конфликтную ситуацию, могли обратиться и в народный суд, и к помощи медиаторов. Практика двойного стандарта помогала кабардинцам частично сохранить традиционное правосознание и традиционную правовую практику.

Структура современного правосознания кабардинцев неоднородна. Остановлюсь на сельском правосознании. Кабардинцы до сих пор продолжают придерживаться традиционной модели понимания преступления как причиненного имущественного или физического ущерба и необходимости, независимо от осуждения виновного в государственном суде, возмещения ущерба и последующего примирения участников конфликта и их родственников. Как и прежде, в основе миротворческого правосознания лежат религиозные убеждения. Часто односельчане просят конфликтующие стороны примириться во имя аллаха. Те, кто отказывается это сделать, ведут себя не по-мусульмански. Причем, если какой-либо сельчанин стал свидетелем серьезной ссоры или драки, то, согласно общественному мнению, вмешательство в это дело — его обязанность, а не право. Анализируя уголовные дела в верховном суде Кабардино-Балкарии, я сталкивалась с материалами, когда те сельчане, которым не удавалось, допустим, удержать убийцу от совершения преступления, чувствовали за это свою моральную ответственность. Сохраняется традиционное отношение к такому распространенному в кабардинском обществе преступлению как изнасилование. В кабардинских селениях бытует мнение, что если насильник предложил потерпевшей выйти за него замуж, то ей неприлично с ним судиться. Она должна согласиться на брак. Если же парень отказывается от брака, то она и ее родители вынуждены возбудить уголовное дело. Если они этого не сделают, то сельчане начинают думать, что потерпевшая сама виновата в содеянном над ней. Наряду с обычными правовыми аспектами правосознания, можно говорить о появлении в современном кабардинском обществе, причем скорее городском, нежели сельском, отдельных элементов мусульманского правосознания.

Сейчас наблюдаются два явления. Во-первых, появляется категория молодежи, получающая высшее духовное образование. В Нальчике есть Исламский институт, где преподают правовые нормы ислама, в том числе и нормы по разделу имущества и раздела наследства. Окончившие институт, как правило, разъезжаются по селам, где работают и исполняют должность муллы. Во-вторых, в городской среде женщины часто обращаются к духовным лицам с вопросом о возможности их развода по шариату. Но это пока бывает очень редко. Мне думается, такая традиция не получила и вряд ли получит поддержку у прихожан, и мусульманская правовая практика вряд ли в ближайшее время будет востребована в кабардинском обществе. Все же кабардинское правосознание — это обычно правовое правосознание. Вместе с тем сельские кабардинцы частично восприняли советскую, российскую категорию наказания. Но восприняли очень своеобразно. Примерно с 70-х годов вплоть до настоящего времени кабардинцы используют государственную систему наказания как форму мести. Таким образом, вновь возродился в иной, модифицированной форме принцип возмездия как один из институтов обычного права, во многом утративший свои функции даже в первой половине XIX века.

Я много работала с материалами Верховного суда Кабардино-Балкарии, посмотрела уголовные дела за последние сорок лет и в них часто встречались ситуации, когда потерпевший или, если он убит, его родственники просили суд назначить виновному смертную казнь, утверждая, что в противном случае они сами совершат над ним кровную месть. Причем это было зафиксировано письменно. В послевоенный период возникла новая форма мести, когда потерпевший или его родственники просили государственный суд вынести решение о выселении семьи виновного на жительство в другое селение, если она не хочет уезжать добровольно, особенно когда участники конфликта живут по соседству. Подчеркну, что подобные просьбы и о смертной казни, и о выселении делаются кабардинцами с наивной уверенностью в том, что это возможно и что советское и российское законодательство никак не может препятствовать этому правильному, с их точки зрения, разрешению ситуации.

В реальной жизни кровная месть у кабардинцев очень слабо развита, случаи ее просто единичны. Традиционными правовыми знаниями в республике, как и прежде, обладают общинные лидеры, в том числе и духовные, являющиеся, как правило, и медиаторами. Отношение кабардинцев к традиционной правовой практике до сих пор является положительным, тогда как опыт следственной работы сотрудников прокуратуры Кабардино-Балкарии и Верховного суда свидетельствует об отсутствии уважения кабардинцев к российскому кодексу. Кабардинцы до сих пор не воспринимают российское законодательство и судопроизводство как важный для них этап в урегулировании конфликта. Скорее, это вынужденная неизбежность, которую они, в свою очередь, стараются приспособить к своим традиционным правовым понятиям. Осуждение виновного в совершении любого уголовного преступления государственным судом ни в коей мере не освобождает его и семью от угрозы совершения мести со стороны родственников потерпевшего. Но не обязательно это была кровная месть. Освобождение от мести может быть осуществлено только после медиаторского примирения или выселения семьи виновного за пределы селения, района или даже республики.

Приведу пример воздействия общины. В кабардинском селении парень совершил попытку изнасилования одноклассницы. Поскольку имелась лишь попытка совершения преступления, а парень был из семьи, пользующейся в селении авторитетом, его влиятельные родственники без труда склонили сельчан на свою сторону. Сельчане пытались уговорить родственников потерпевшей и обвиняемого примириться и не возбуждать уголовного дела. Тем не менее девушка и ее мать были непреклонны, и парень был осужден. В результате девушка начала подвергаться моральному и психологическому воздействию со стороны односельчан, что побудило ее переехать жить к родственникам в другое селение. Однако преследования продолжались. Наконец, девушка и ее мать были вынуждены дать согласие на примирение. Потерпевшая подала в Верховный суд заявление, в котором она изменила свои первоначальные показания. Суд пересмотрел дело и снизил виновному срок наказания.

Практика государственного права в Кабардино-Балкарии, как советского, так и постсоветского, тесно связана с правосознанием тех, кто вершил и продолжает вершить государственное правосудие в республике. Обычно сотрудники прокуратуры, которые расследуют дела, и судьи Верховного суда, к которым эти дела в дальнейшем попадают на рассмотрение, — люди, имеющие высшее юридическое образование, но, независимо от возраста, продолжающие уважать традиционные правосознание и традиционную правовую практику кабардинцев. Верховный суд и в прошлые годы, и до сих пор не обращает внимания на информацию о попытках или фактах выплаты родственниками обвиняемых компенсации семьям потерпевших. В первые годы Советской власти подобные действия жестоко преследовались правоохранительными и судебными органами. Позднее в республике к применению традиционного права стали относиться более терпимо. Если человеку был причинен физический ущерб во время бытовой ссоры или при аварии, то, как свидетельствуют материалы прокуратуры Кабардино-Балкарии, уголовные дела в этих случаях возбуждаются либо по заявлению потерпевших или их родственников, либо по решению правоохранительных органов. На практике потерпевшие редко сами проявляют инициативу, и милиция вынуждена составлять протокол только тогда, когда случившееся получило широкую огласку. В целом, как показывает опыт правоохранительной работы в республике, если потерпевшая и виновная стороны еще до начала судебного процесса примирились между собой, то правоохранительные и судебные органы прекращают дело. Во многих случаях органы милиции и прокуратуры не возбуждают уголовных дел даже по фактам изнасилования, ссылаясь на отсутствие жалоб. Даже при групповых изнасилованиях возможно примирение с помощью брака. Девушке предлагают самой выбрать из группы насильников своего будущего мужа.

Подчеркнем, что общинная идеология пытается влиять не только на индивидуальное правосознание кабардинцев, но и на правосознание государственных судей, на их решения, на государственное судопроизводство. Каким образом? Как только произошел конфликт в селе, там проводят собрание, на котором обсуждаются обстоятельства совершенного преступления и принимается решение об оказании общественной поддержки либо родственникам потерпевшей стороны, либо родственникам обвиняемого. После этого сельчане сообщают суду, какое наказание они считают нужным назначить виновным. При том, что традиционно-правовая практика приветствуется и общинными, и государственными судебными структурами, тем не менее далеко не все кабардинцы, даже сельские жители, хотят мириться с помощью традиционного способа примирения. По моему мнению, общинная идеология в большей степени направлена на примирение, чем реальная практика.

В этой ситуации мне хотелось бы сказать о том, что общинная идеология, направленная на примирение, очень ярко проявляется в создании и популяризации многочисленных общественных организаций, которые работают по принципу народной дипломатии. На традиционную правовую практику в урегулировании конфликтов возлагаются большие надежды. На самом деле она занимает свою нишу, которая не настолько распространена и действенна как, может быть, хотелось бы общинным лидерам. В настоящее время общинная идеология хотя и сохраняет отчасти свою регулятивную роль, но в большей степени выполняет идеологическую роль. В реальной жизни довольно много людей обращаются в государственный суд.

Трудно сегодня сказать, в какую сторону пойдет решение вопросов правового урегулирования в республике. Здесь два момента. Первый — соотношение традиционной правовой практики и государственного судопроизводства. Второй — восстановление баланса между ярко выраженным общинным правосознанием, нацеленным на примирение, и более ослабленной правовой практикой. Какой путь выбрать? Либо, как поступила российская имперская администрация, пытаться изменить правосознание с помощью внедрения системы государственного образования — здесь возможны несколько вариантов развития. Либо направить общинное правосознание в сторону российского. Либо усиливать традиционную правовую практику. Но для этого надо вводить российские санкции, потому что общинных санкций практически нет.

— Вы говорили о кабардинской общине. Кабарда — одно из самых социально градуированных на Кавказе обществ: шесть свободных сословий и три зависимых. Для каждого сословия было свое право. Социальная градация в Кабарде сохраняется даже до сегодняшнего дня. Когда вы говорите, что российская администрация с помощью образования или еще чего-то внедряла российское судопроизводство, согласны ли вы с тем, что основным методом внедрения имперского, потом советского судопроизводства было снятие сливок, в результате чего часть кабардинских дворян и князей, не согласных с этим, ушла за Кубань, часть — к Шамилю, в махаджирство? Опять же в семнадцатом году вырубили дворянство и высшие сословия, а в 30-е годы борьба с кулачеством уничтожила остальных. Можно ли сказать, что говоря «община», вы имеете в виду три бывших зависимых сословия, которые уравняли в правах с бывшими свободными сословиями?

— Я, безусловно, говорю о пореформенном обществе, когда после проведения социальной реформы сословия действительно, были уравнены. Применяя слово «община», я говорю об обществе, причем обществе, так сказать, равных возможностей. Социальные привилегии у высших сословий во второй половине XIX века были очень потеснены, и их жизнь во многом изменилась.

— В качестве справки: кровная месть совершается, но она не попадает по судебным делам в раздел кровной мести. Дело в том, что у кабардинцев, в отличие от чеченцев, была не тейповая организация, а фамильная. То есть кабардинцы — это сборный народ и тейповая структура там не действовала. Она давно разрушена. Кабардинцы вопрос кровной мести не обсуждают и не выносят какое-то общее решение. Каждый кабардинец индивидуально принимает решение о кровной мести. Причем, кровная месть в социально привилегированных слоях — у дворян и князей — считалась обязательной. В кабардинском обществе до русско-кавказской войны князья и дворяне составляли значительный процент населения — до 30—35%. После различного рода репрессий потомков княжеских, дворянских фамилий осталось, может быть, два-три процента. Приведу конкретный случай. В кабардинском селе произошло убийство и члены семьи убитого не предпринимали никаких действий. Убийца был осужден и, отбыв срок, спокойно жил. Но через три года был убит. Убийца до сих пор не установлен, но никто не сомневается, что это сделали братья убитого. Все об этом знают, но в судебной практике это не отмечено как кровная месть.

— В докладе неоднократно звучало, что во время решения конфликтов одной из сторон выступает община. Это, мягко говоря неверно, это искажение действительности. Вы, наверное, имеете в виду попытки влиятельных родственников преступника повлиять на родственников потерпевших, поскольку в таких конфликтах раньше нередко на страже закона, на страже обычая стоял высший член общины, вотчины. Он выступал как посредник и наблюдал за тем, чтобы восторжествовало не право сильного, а право истины. Сейчас общины как таковой в Кабарде нет, и преследование богатыми родственниками преступника бедных родственников потерпевшего или самого потерпевшего нельзя рассматривать как общинное давление на потерпевшую сторону. На место князя заступила официальная юриспруденция, официальные власти но, как видно, они очень плохо выполняют свои функции, которые взяли на себя сто пятьдесят лет назад. Из доклада можно сделать вывод, что кабардинская община — это организация, которая пытается решать вопросы даже в пореформенный период. Однако общины в современном кабардинском обществе как социальной структуры, регулирующей бытовые конфликты, не существует. То, что две конфликтующие стороны оставлены один на один и правом пользуется сильный — факт. А то, что официальная власть плохо выполняет ту функцию, которую довольно-таки хорошо выполняла кабардинская аристократия — еще один факт. По-моему нужно об этом четко говорить.

— Я хотела бы сказать, что до сих пор есть односельчане — подчеркиваю не родственники, — которые пытаются оказывать воздействие на конфликтующие стороны. Об этом свидетельствуют результаты моей полевой работы в нескольких селах. Но я согласна, что существуют разные варианты правовой жизни, разные типы правосознания. Просто я акцентировала внимание на проблеме, которую мне хотелось бы проанализировать вместе с вами.

— Я понял так, что речь идет и о правовом плюрализме в обществе Кабардино-Балкарии, где живут не только кабардинцы, но и балкарцы, и дигорцы, и русские. У меня вопрос: этот плюрализм осуществляется одинаково в отношении людей всех национальностей, или по-разному?

— Я специально изучала опыт урегулирования конфликтов между кабардинцами и другими народами — балкарцами, русскими. Отмечу, что в республике проживают те русские, которые переселились сюда в XVIII и XIX веках, и те, что попали сюда в ходе советских миграционных процессов в городах Нальчик и Тырныауз. Русские, которые века и десятилетия живут рядом с кабардинскими селениями, восприняли традиционную правовую практику и, как правило, соглашаются на примирение с помощью компенсации. Но здесь есть свои особенности. При изнасиловании, например, русской девушки кабардинцем, он не предлагает брак, он предлагает деньги. Русские обычно соглашаются. Происходит примирение без уголовного дела. Если же русский изнасиловал кабардинку, примирение осложняется. Тут есть нюансы.

Что касается балкарцев, то разрешить конфликт проще, так как у них была та же традиционная правовая практика, такое же правосознание. Правовая культура была сходная. Приведу, кстати известный конфликт, который произошел в 1993 году, когда пьяный балкарец-милиционер зашел в магазин и убил молодого кабардинца. Балкарское и кабардинское села были соседними. Все кабардинское село решило мстить, хотя мать убитого просила, чтобы не было мести. Кабардинцы настояли на том, чтобы верховный суд вынес решение о смертной казни. Дело передали в Москву и там его пересмотрели. Через три года милиционер вернулся, и конфликт был как-то урегулирован.

— Существует реальная правовая система, которая действует по отношению к чеченцу одним образом, по отношению к армянину другим, по отношению к еврею третьим, по отношению к русскому четвертым, соответственно.

— Вы работали в судебных архивах. Насколько я знаю, в уголовных кодексах республик, в том числе в уголовном кодексе РСФСР, существовала статья о совершении преступлений, связанных с религиозными и феодальными пережитками. Попадались ли вам такие дела?

Известный повод для оптимизма в отношении установления мира на Кавказе, прекращения ссор между народами и перехода от фазы разворачивания конфликта к фазе решения проблемы дает заметно изменившееся отношение обществ к историкам и идеологам, к использованию «исторического аргумента» в политических спорах. Создается впечатление, что социальный заказ на сегодня приметно изменился – от требования к историкам любой ценой обосновать свою правоту общества сегодня, вроде бы, находятся недалеко от требования – установить истину и перечислить (хотя бы) аргументы противной стороны. Заметно стремление разобраться наконец с историей – и это весьма плодотворно, история содержит массу весьма неожиданных и интересных фактов, которые могли бы позволить общественному сознанию не упираться в одну точку, один миф, а осознать, что действительность много богаче и шире актуальных политических мифологем.

К этнопсихологическому аспекту грузино-осетинского конфликта

В основе любого межнационального конфликта лежит целый клубок экономических и политических противоречий. Однако интенсивность и формы развития конфликта зависят не только от этих факторов. Межнациональный конфликт, как правило, имеет определенные исторические, социальные и психологические корни. Чтобы приостановить конфликт, нужны, несомненно, политические и социально-экономические мероприятия. Для исчерпывающего разрешения конфликта необходимо устранить все его причины, но прежде всего — психологические. Позволю себе высказать убеждение, что именно этот аспект конфликта является наиболее деликатным и в то же время — наиболее сложным. Разрушить этнические стереотипы, складывающиеся на протяжении столетий, оказывается подчас задачей более трудной, чем принятие политических решений лидерами конфликтующих сторон. Политические решения способны приостановить конфликт, перевести его в латентное состояние, но не завершить окончательно.

Психологическая неприязнь к противоположной стороне является благодатной почвой для возобновления конфликта при первой же благоприятствующей возможности. Не имея в виду обозреть данную проблему на широком фоне, я попытаюсь привлечь ваше внимание к некоторым аспектам социально-психологической стороны грузино-осетинского конфликта.

Грузино-осетинский конфликт, как и любой другой межэтнический конфликт, сопровождался жестким идеологическим противостоянием. Я остановлюсь на некоторых этнических стереотипах, а также — на попытках привлечь историю в качестве одного из аргументов в решении грузино-осетинских противоречий. Начну с последнего.

Наиболее частым в посвященных осетинской проблеме исторических изысканиях грузинских ученых, является мотив пришлости (неавтохтонности) южных осетин на территории их нынешнего проживания. Этот же мотив с различными вариациями встречается в посвященных абхазской проблеме работах современных грузинских ученых. Осетинские и абхазские ученые, в свою очередь, пытаются доказать историческое право своих народов на занимаемую ими территорию. Политическая подоплека подобных изысканий не вызывает сомнений, однако позволю себе обратить внимание на два следующих обстоятельства.

Первое. Хорошо известно, что в странах западной демократии «исторический аргумент» не играет решающей роли в межэтнических конфликтах и вообще во взаимоотношениях западных стран. Считается, что земля принадлежит тому народу, который на ней проживает.

Одно из коренных отличий этноконфликтов на Кавказе заключается в диаметрально противоположном подходе к «историческому аргументу». Здесь считается, что истинным хозяином земли является тот, кто здесь поселился раньше. С помощью определенных манипуляций с историческими данными можно доказать приоритет своего народа, и тем самым изменить геополитическую ситуацию в свою пользу. Ничто не предвещает того, что в скором будущем такой подход к истории будет оставлен в стороне.

Второе. Грузины — народ с древней и относительно богатой письменностью. Свод грузинских хроник под названием «Картлис цховреба», наряду с так называемой «Армянской географией» (VII в. н.э.) являются едва ли не единственными историческими сочинениями, в которых более или менее подробно освещены исторические судьбы большинства современных народов Кавказа. Осетины же, как и абхазы, являются народами младописьменными и весь их исторический опыт сосредоточен в их языке, фольклоре и этнографии, историческая ценность которых, разумеется, несопоставима с ценностью нарративных источников.

Осетинские и абхазские ученые в своих исторических изысканиях, естественно, обращаются и к грузинским, и к армянским, и к античным источникам, однако проблема в том, что выводы, к которым они приходят, полностью противоречат выводам их грузинских коллег. Воистину, трудно себе представить другую область гуманитарной науки, в которой одни и те же источники порождали бы столь разные и взаимоисключающие выводы. В этом, пожалуй, заключается еще одна особенность идеологического противостояния на Кавказе. Причем, существует негласное убеждение, что лучшими знатоками грузинских хроник могут быть только грузинские, но никак не осетинские или абхазские исследователи. Таким образом, судьба спорных исторических вопросов оказывается заранее предрешенной.

Как выйти из этой ситуации? Проще всего было бы объявить мораторий на любые разработки и публикации в области истории грузино-осетинских взаимоотношений. Можно даже попытаться развернуть пропагандистскую машину в обратном направлении и поставить ей задачу воспевать многовековую дружбу осетинского и грузинского народов. Такая политика частично уже проводится и она, несомненно, приносит положительные плоды. Однако, во-первых, в условиях свободы слова государственный аппарат не в состоянии контролировать деятельность независимых средств массовой информации, поэтому негативная информация нет-нет да и находит дорогу на страницы печати. Во-вторых, при таком подходе главная задача остается нерешенной, поэтому в любое время можно ожидать даже рецидивов «холодной войны». Проблема заключается в том, чтобы освободить историографию от груза политических амбиций и конъюнктурных установок, а политику — от исторических аргументов негативного содержания.

Задача эта не столь уж невыполнимая. Следует вспомнить о положительных опытах в деле изучения исторических взаимоотношений грузинского и осетинского народов. Научная объективность таких ученых как В.И. Абаев, Г.С. Ахвледиани, М.К. Андроникашвили, А.И. Робакидзе и некоторых других не вызывает сомнений даже у самых взыскательных критиков. Не отягощенные политическими и околонаучными интересами, эти ученые стремились создать объективную картину взаимоотношений двух народов. И если даже порой мы находим у них определенные неточности и ошибки, то при этом не возникает и тени сомнения относительно природы этих ошибок — их можно объяснять как угодно, но только не стремлением подыграть своему народу.

К сожалению, в периоды обострения межнациональных конфликтов голоса серьезных и объективных ученых бывают заглушены выступлениями других, как правило, — менее профессиональных и менее объективных ученых. Для нормализации грузино-осетинских взаимоотношений в области идеологии необходимо вернуться к разработкам и идеям названных выше ученых. Не помешало бы в связи с этим переиздать осетиноведческие труды Г.С. Ахвледиани, давно ставшие библиографической редкостью, а также издать в русском переводе труды М.К. Андроникашвили. Это поставило бы барьер на пути современного исторического мифотворчества.

Сложнее обстоит дело с этническими стереотипами. Они глубоко укоренились в сознании грузинского и осетинского народов и являются питательной средой для националистически настроенной части интеллигенции. Их изучением, к сожалению, мало кто занимается, хотя совершенно очевидно, что они имеют прямое влияние на психологический климат в зоне конфликта. Мне уже приходилось писать об этнических стереотипах осетин, ссылаясь на данные фольклора и художественной литературы. Вот некоторые результаты этого исследования.

Осетины считают, что грузины недоброжелательны по отношению к ним. Считается также, что грузины пытаются ассимилировать осетин, прогнать их с насиженных мест, завладеть их землей и имуществом, присвоить себе осетинскую культуру и историю (буквально «славу предков осетин») и т.д. В подтверждение этих и подобных утверждений обычно ссылаются на исторические предания, притчи, пословицы, поговорки.

Любопытно при этом отметить, что когда речь заходит о виновниках тех бед, которые выпали на долю осетинского народа, то на первом и втором местах называются предки осетин и современные политические лидеры, а уже на третьем месте — грузины. Излишне утверждать, что перечисленные оценки носят субъективный характер. Более того, не все они возникли в результате грузино-осетинского конфликта. Позволю себе подробнее остановиться на последнем блоке стереотипов.

Претензии осетин к предкам появились, скорее всего, в ХХ веке в связи с внедрением в массовое сознание мысли о былом величии предков осетин — скифо-самато-аланских племен, владевших, якобы, всем Кавказом, а также территорией от Дуная до Алтая. Сопоставление реальных и мнимых аланских и скифо-сарматских земель с современной территорией Осетии породило представление о беспечности предков, нисколько не позаботившихся о благополучии и благосостоянии своих потомков. Впоследствии, в связи с известными событиями 20-х и 90-х годов ХХ века, когда часть южных осетин вынуждена была покинуть родину и поселиться на Северном Кавказе, претензии к предкам оформились окончательно. Оказывается, предки осетин виноваты в том, что их потомки живут в горах, а не на равнине, они же виноваты в том, что не оставили памятников письма, из которых прямо следовало бы право осетин на их нынешнюю территорию; виноваты они и в том, что этой территории так мало; виноваты также в том, что их потомки живут в окружении недружелюбно настроенных соседей.

Вариацией на эту же тему являются претензии, предъявляемые к известным историческим деятелям осетинского происхождения. Так, мужу грузинской царицы Тамары (XII—XIII вв.) осетинскому царевичу Давиду-Сослану предъявлено обвинение в том, что он усердно расширял пределы Грузии, но ничуть не позаботился о расширении границ родной Осетии. Это обвинение впервые сформулировано классиком осетинской литературы Сека Гадиевым (1855—1915 гг.) в статье, написанной в самом начале ХХ века; с тех пор оно неотступно следует за ним, так, будто Давид-Сослан присягнул на верность Осетии, но затем нарушил присягу.

Все это является следствием развивающегося у осетин комплекса неполноценности. Неудивительно, что последние годы отмечены небывалым всплеском паранаучной литературы, создатели которой, пытаясь преодолеть отмеченный комплекс, внушают массовому читателю мысль о культурном, политическом и военном превосходстве предков осетин над соседними народами. К благам древнеосетинской цивилизации были приобщены не только кавказские, но и другие народы. Оказывается, в основе всех мировых религий (христианства, ислама, буддизма и зороастризма) лежит древнеосетинская монотеистическая религия.

Следующая позиция в разбираемом блоке стереотипов касается ответственности политических лидеров народа, включая руководителей советской эпохи. Многим из них вменяются в вину вполне конкретные «провинности», как, например, сдача Грузии той или иной части этнической территории. Практически все без исключения политические лидеры Осетии виноваты так же и в других бедах осетин. Это касается и разобщенности народа, и полунищенского существования подавляющей его части, и неудач во взаимоотношениях с грузинами и ингушами, и многого другого. Из всех известных современному осетину лидеров Осетии один лишь легендарный Ос-Багатар в памятниках осетинского фольклора заслужил добрые слова в свой адрес. При этом легендарному предку вменяется в заслугу именно то, в чем наиболе часто обвиняют нынешнее поколение руководителей Осетии: это — «собрание» осетинских земель, укрепление границ Осетии, объединение всего народа в один кулак.

Причины столь критического отношения осетин к политическим лидерам кроются, на мой взгляд, не столько в их действительных недостатках или политических просчетах, сколько в традиции, уходящей корнями в глубокую древность. На память приходит притча о святом Йомере, рассказанная известным турецким сатириком Азизом Несином.

Йомер был халифом. Однажды ночью он бродил по улицам Медины в надежде узнать, как живет народ. Из одного полуразрушенного дома доносились голоса плачущих детей и Йомер решил зайти в этот дом. Вид голодных и плачущих детей потряс халифа, однако слова, исторгнутые из груди отчаявшейся матери, привели его в полное смятение. Не подозревая о том, кто стоит перед нею, несчастная женщина принялась проклинать Йомера, обвиняя его во всех своих бедах: «Раз он халиф, — значит он и виноват».

Традиция взваливать на правителя вину за все мыслимые беды прослеживается во всех архаических обществах. По словам Дж. Фрэзера, изучившего данный вопрос на обширном этнографическом материале, правитель несет ответственность даже «за рост посевов и за погодные условия». Следовательно, в попытках современных осетин обвинить во всех смертных грехах, в том числе и в неудачах во взаимоотношениях с соседними народами, именно политических или социальных лидеров нет ничего неожиданного.

Полезно сравнить суть этих обвинений с теми, которые осетины, по крайней мере южные, предъявляют грузинской стороне. Грузины, в отличие от «беспечных» предков и политических лидеров Осетии, повинны не в судьбе осетинского народа в целом, а в конкретных фактах из истории осетинского народа. Так, если говорится об изгнании осетин с места их постоянного проживания, то называется конкретное село или район, из которого они были изгнаны, а если говорится об ассимиляции осетин грузинами, то называются конкретные фамилии или семьи, которые стали «ренегатами».

Подобные стереотипы существуют, несомненно, и в Грузии. Их воздействие на политическую обстановку в зоне конфликта обычно усиливается с помощью пропагандистской машины. Именно благодаря этому исторические мифы и этнические стереотипы овладевают умами масс, вытесняя из них все положительное.

Можно ли добиться того, чтобы историческое прошлое не довлело над сознанием масс и чтобы оно перестало быть определяющим фактором в их отношениях с соседним народом? Ведь не секрет, что конфликтующие стороны вспоминают об историческом прошлом не только с целью отстоять свое право на данную территорию, но очень часто и с целью напомнить соседям о старых обидах, — с тем, чтобы попытаться взять реванш за неудачи прошлых лет. Такая мотивация конфликта имеет место лишь в тех случаях, когда обиды на соседей держатся в народной памяти и передаются участникам конфликта через фольклор, а не через письменные источники. Речь идет, как правило, об обидах, нанесенных в недавнем прошлом, то есть в течение последних столетий.

О старых обидах, нанесенных друг другу в эпоху, именуемую в этнографической литературе термином «усоба», вспоминали и осетины, и грузины. Мысль поквитаться с соседями не стала элементом идеологии политических партий и движений, однако она двигала частью населения, проживающего в зоне конфликта. Характерно, что в середине 90-х годов в Грузии и Осетии, независимо друг от друга, были опубликованы статьи, авторы которых пытались разобраться в сути данного явления.

В советское время в Южной Осетии было наложено табу на всякие упоминания об этом. Показательно, что даже этнографический очерк К. Хетагурова (1859—1906 гг.), озаглавленный автором словом «Усоба», и переизданный после его смерти в Южной Осетии, по воле издателей был переименован в «Быт горных осетин» (Сталинии, 1939 г.). Однако в памяти обоих народов, особенно той их части, которая проживает в контактной зоне, отчетливо сохранились воспоминания об этом страшном явлении.

Как быть с этой памятью и как заставить два соседних народа забыть о тех страницах своего прошлого? Попытаться ли снова наложить запрет на упоминание о них или же стоит предпринять какие-то другие шаги?

Не претендуя на истину в последней инстанции, я рискну высказать предположение, что в данном случае лучше говорить правду, чем замалчивать сам факт. Замалчивая правду, мы даем возможность недобросовестным интерпретаторам и просто провокаторам окрашивать факты в сугубо мрачные тона и в таком виде внедрять их в массовое сознание. Рассказать же правду не означает подстрекнуть два народа к новому противостоянию. Ведь взаимоотношения, скажем, французов и англичан или французов и немцев, или немцев и русских тоже не всегда были безоблачными, однако каждый из этих народов знает правду о своем прошлом, что не мешает их мирному сосуществованию.

Но что значит рассказать правду? Ведь у каждого народа своя правда. Действительно, усоба — это историческое явление эпохи позднего средневековья, не поддающееся однозначному определению, так как два участника этого явления — осетины и грузины — представляли его себе по разному. Для первых усоба — это борьба за выживание, а для вторых — бич, избавиться от которого не было никакой возможности.

Если поставить перед собой задачу разжечь страсти, то можно долго перечислять голые факты той трагической эпохи. Если же пытаться урегулировать взаимоотношения двух народов, то важны будут не столько сами факты, сколько их интерпретация.

Страсти по поводу эпохи усоба разгораются именно по той причине, что до сих пор наука не сформировала и не обнародовала конкретные социально-экономические и политические причины, породившие и питавшие это явление. Такое положение приводит к превратному представлению как о сторонах, участвовавших в этом конфликте, так и о методах, которыми они достигали своих целей.

Повторяю, что в этом явлении не было ничего хорошего, однако у любого явления бывают свои порождающие его причины, вскрыть и проанализировать которые необходимо для возможно более объективного освещения исторического прошлого двух народов. Пока этого нет и восприятие событий тех далеких лет остается на уровне эмоций, которые при благоприятствующих условиях легко могут перерасти в агрессию.

Обычно осетинские ученые описывают события той эпохи с позиций осетинской стороны, а грузинские — с позиций грузинской стороны. Надо ли доказывать, что подобный подход ущербен и не отвечает ни требованиям науки, ни целям мирной политики.

Что же явилось причиной, породившей такое явление, как усоба? На мой взгляд — это экономический упадок, в который пришли народы Закавказья в постмонгольскую эпоху. Оказавшись в этой ситуации, каждый народ пытался выйти из кризиса доступными ему средствами. Для осетин это были систематические набеги в Грузию, а для грузинских феодалов — обложение южных осетин непосильной данью. В результате и возник конфликт, последствия которого и ныне ощущают на себе представители обоих народов.

Но если известно, что усоба на практике означала систему набегов в Грузию, и если в научной работе, посвященной этому явлению, нет ничего, кроме упоминания этого факта, то перед нами всего лишь часть правды, не дающая возможности составить объективное представление о предмете исследования. Без упоминания о том, что рассматриваемые набеги обычно следовали за походами феодалов в горные селения за данью, описываемые события не могут претендовать на объективность.

Национальному менталитету кавказских народов не свойственно признавать свои ошибки и тем более каяться в них. Я никого не призываю к покаянию, однако уверен, что правильная оценка грузино-осетинских взаимоотношений возможна только в том случае, если мы признаем, что они не всегда были мирными и не всегда отвечали требованиям общечеловеческой морали. Признав это, мы имеем шанс попрощаться с прошлым.

Движение к миру каждый из нас должен начать с наведения порядка в своей душе и в своем доме.

— Вы считаете, что только субъект, который живет в регионе, может предоставить наиболе корректную информацию об ее истории и более объективно исследовать этнические стереотипы?

— Совсем наоборот. Наиболее точную картину может дать специалист, независимо от своего происхождения и места жительства. А стереотипы — это дело политологов, социологов, этнологов. Этническими стереотипами могут заниматься даже журналисты при желании и соответствующей подготовке.

— На моей памяти — может быть, я всей полнотой информации не обладаю — единственную попытку исследовать конфликт с двух сторон, предприняла знаменитая южноафриканская, так называемая «комиссия правды», когда стороны сели и потихоньку, по крошкам, по фактам старались воссоздать истинную картину. Мы живем в условиях непрерывных конфликтов и еще ни разу, несмотря на горячие споры, которые ведутся столетиями, историки не сели рядом и не попробовали воссоздать картину, без чего все разногласия сводятся к принципу: «дурак — сам дурак». И впору согласиться с тем, что история — это служанка господствующего класса или господствующей идеологии. Действительно очень мало нам пока дают исторические дискуссии. Один негатив. Может быть, стоит поучиться у африканских негров, как они с этим разобрались.

— Какова роль масс-медиа в закреплении стереотипов в отношениях между грузинами и осетинами?

— Все зависит от того, какую цель перед собой ставят масс-медиа. В большинстве случаев СМИ тиражируют эти стереотипы и являются рупором, через который они выходят на очень широкую аудиторию. А нередко в той или иной мере искажают их, что-то добавляют от себя и тогда получается картина, не совсем адекватно отражающая действительность.

—Мне кажется, что конфликтология является, по своей сути, междисциплинарной наукой. Тенденция, когда доминирует либо мнение историков, либо мнение этнографов, либо социологов приводит к некоторым деформациям, которые в определенной степени осложняют решение практических вопросов. К сожалению, конфликтология не находится на том уровне, который позволил бы наладить сотрудничество представителей различных научных школ. Это — один из важных аспектов, ориентируясь на который мы можем в будущем избегать подобных конфликтов. Еще один важный момент — что особенно проявилось в докладе — касается этноцентризма в работах социологов, психологов, историков. Это результат того, что наши ученые изолированы от общества, не находятся под его наблюдением. Я хочу сказать, что не только теоретики должны учить чему-то практиков, но и практики должны корректировать теоретиков. Сотрудничество теоретиков и практиков приведет к успеху.

— Позиция тех, кто считает, что история не должна оказывать большого влияние на политику, расценивается как слабая. Не имея достаточно веских оснований на то, чтобы претендовать на территорию, являясь там пришельцами, некоторые пытаются закрыть этот вопрос на том основании, что история якобы отрицательно влияет на мирное урегулирование. Но в нашем варианте это не совсем так.

— Мое нежелание говорить об истории воспринимается как слабость. Уверяю вас, что это вовсе не так. Просто наша конференция преследует цель — наметить пути ухода от конфликтов, создать предпосылки для мирного сосуществования.

— В докладе подняты две проблемы, очень важные с точки зрения и исследователей, и практиков. Первая проблема — это сохранение культурной дистанции между предметом исследования и самим исследователем, потому что человек, который включен в ситуацию, все равно будет руководствоваться некоторыми стереотипами, которые в принципе очень трудно разотождествить. Технология разотождествления человека очень сложна. Разотождествив стереотип, мы делаем человека беззащитным. У него ничего не остается и поэтому выплывают на поверхность архетипы, стереотипы, которые управляют нами в конфликте. Первая проблема — дистанция. Вторая проблема — изучение стереотипов. Дело в том, что стереотип — это устойчивое образование. Выявить наиболее устойчивые стереотипы можно только в конфликте, потому что в обыденной жизни мы придерживаемся некоторых ритуальных норм и правил и в общем-то не являемся тем, чем мы есть. А в конфликте проявляется то, что устойчиво. И вот это устойчивое нам нужно уметь из иррационального перевести в рациональное. Александр Русецкий говорит, что конфликтология — междисциплинарная наука. Но конфликтология не является наукой. Ей еще надо заработать этот высокий статус. В этом плане я противопоставила себя всей Академии наук, которая уже признала то, чего еще нет.

— Право собственности на землю является одним из основных моментов конфликта. Юрий Дзицойты сказал, что земля принадлежит тому, кто на ней проживает, а не тому, кто на ней раньше появился. Что вы имеете в виду под этим?

— Я имею в виду правосознание западного общества. Если бы в Америке пошли по этому пути, тогда ясно, что англосаксы должны собрать свои чемоданы и уезжать домой. Потому что земля принадлежит исконно индейцам. И других вариантов решения, если идти по этому пути, просто нет. Это — тупиковый вариант. И поэтому считается, что раз уж англосаксы живут на этой земле, то не должно быть споров о том, являются ли они здесь хозяевами. Они являются. Одно дело — этногенез, исторические данные, написанные, кстати, руками испанцев и англосаксов, а другое дело — право. Именно это я имел в виду. Мы — народы Кавказа в психологическом смысле менее защищены. У нас на первый план в спорах и конфликтах обычно выходит такая сторона дела: кто раньше. И это было четко сформулировано. Правда, может быть, не столько в отношении Южной Осетии, сколько всего пространства бывшего СССР. Было сказано, что если данный народ сформировался или его этногенез происходил на данной территории, то он имеет на эту территорию преимущественное право. Формулировка моя, но идея была именно такая.

Все в мире относительно. Но это не должно быть определяющим фактором в наших взаимоотношениях. Я считаю, что в данном случае нужна прежде всего политическая воля. Мы принимаем политическое решение и мы, может быть, на какое-то время говорим себе: «Давайте вначале говорить о положительных моментах нашей истории, временно забыв негативное, и решим, как нам с вами жить». А историю изучать надо. Например, в истории грузино-осетинских взаимоотношений есть такие моменты, о которых мне не хотелось бы говорить, например набеги осетин в Грузию. Но они должны не стать определяющим фактором в наших взаимоотношениях в современной ситуации.

— Там, где конфликтологи заранее умыли руки, правозащитники и миротворцы из числа непрофессионалов-практиков что-то смогли сделать. Это, между прочим, не пятно на репутации конфликтологов, но вечный вопрос соотношения практики и теории. Есть над чем задуматься.

— Мы все прекрасно знаем, что исторические исследования становились детонатором конфликта. К сожалению, с разрушением Советского Союза историческая наука продолжает быть идеологизированной. Мне кажется, что привлечение различных источников и участие разных стран поможет в изучении Кавказа и позволит построить какие-то взаимоотношения, потому что объективная история снимет много проблем.

— Я считаю, что на первом месте в данном случае все-таки стоит письменный источник, потом археологический, потом уже языковые, фольклорные и прочие этнографические данные. Но голоса объективных ученых обычно остаются где-то там, за семью горами. Их не слышно. Существует определенный социальный заказ. Приведу пример. У нас в Южной Осетии имеется стоянка древнего человека. Нашелся осетинский историк, который договорился до того, что это предки осетин. Происходит много искажений. Историки ведь работают на огромную аудиторию — не только на историков, а и на малограмотную аудиторию, которая понимает дело так: «Если тут в каменном веке жили мои предки, то что еще хотят эти грузины, я не понимаю». Но спросите вы у грузинского историка и он вам расскажет совершенно другое про эти же каменные стоянки. Я говорю о перекосах. И если мы пойдем по этому пути, то никогда не договоримся.

—Вы все время призываете к объективности и ссылаетесь на историю. Но при этом знаете, что существуют объективные историки и необъективные. Иногда я не понимаю, с чем связаны ваши выводы. Пример с Америкой мне много разъяснил, но утверждение, что земля принадлежит тому, кто на ней проживает, мне кажется достаточно циничным постулатом. Можно, например, сегодня вырезать все население и через пятьдесят лет сказать: «Извините, но здесь проживают другие». Я не хочу, чтобы мы были свидетелями и главное идеологами такого положения вещей. Я думаю, что можно и нужно найти разумное решение этой проблемы. Другое дело, когда разговор идет о том, что две тысячи лет здесь жили одни, а потом две тысячи лет — другие. Но и американский пример не самый хороший, а, может быть, даже и очень плохой, потому что американцы, когда активно влияют на решения конфликтов у нас на территории, сознательно не берут пласт исторических аргументов и все время говорят: «Давайте думать о будущем». Они сами не хотят заглядывать в прошлое, потому что это лишает их почвы. Но в отличие от американцев, народы, населяющие Кавказ и вообще европейские народы — это народы, которые вообще формировались практически на тех территориях, где они сегодня проживают, не считая пяти километров туда, десяти — сюда. Теперь насчет объективности историков: скажу то, что сказал Сергей Александрович Арутюнов. Мессия появляется тогда, когда люди ожидают его. Иногда бывает, что мессия есть, но людей нет и он так и уходит незамеченным. Вы сами найдете для себя историка, которого захотите слушать. Марика Лордкипанидзе в Грузии появилась в свое время не потому, что она вдруг стала гениальным ученым, а потому, что потребность в ней возросла. А в Грузии есть действительно замечательные объективные ученые, на которых все ссылаются. Но они были забыты. Это не означает, что Марика Лордкипанидзе сегодня является тем же востребованным историком, каким она была десять лет назад. Все преходяще. Но меня немного пугает, когда вы призываете нас к объективности, к осторожности, но тем не менее даете изначально самоуверенный взгляд на то, кому принадлежит земля. Я несколько раз спросил о том, с чем это связано, но вы уходите от ответа. Может быть, вы опасаетесь, что это сузит пространство для диалога в вашем конфликте. Не надо этого бояться. Если об этом думать, то конфликт и непонимание усугубятся, а нам нужно от этого уйти.

Выступления Эльдара Зейналова и Карена Оганджаняна, кроме интересной фактуры, дают представление о том, до какой степени два отдельно взятых НПО, которые они представляют, способны пойти напролом против доминирующей в обществе тенденции, настоения: причем если в случае с Эльдаром Зейналовым его мотивация – гуманистическая – совершенно ясна, то в случае с Кареном Оганджаняном ситуация странная – «наша война совершенно справедлива, но я тем не менее решительно за мир!» С другой стороны, никакого противоречия нет – закончив войну, надо заключать мир, а не канителиться годами и десятилетиями, подобно политикам.

Я бы не хотел, чтобы мое выступление обзывали докладом, это скорее всего маленькое повествование, которое претендует единственно на то, чтобы продемонстрировать коллизии различных норм. Здесь очень много говорилось о конфликтах между обычным и кодифицированным правом, о конфликтах этнокультур. Я хотел бы упомянуть еще одну культуру, или субкультуру, о которой пока не говорили, а именно криминальную, уголовную субкультуру, которая во всех конфликтах присутствует. Об этом многие говорят скороговоркой, но до сих пор, мне кажется, не было серьезного исследования этого вопроса. Я тоже на это не претендую. Просто хочу рассказать один конкретный случай, чтобы вы видели, как в конфликте гуманитарного, кодифицированного и уголовного права последнее оказалось наиболее гуманным, наиболее привлекательным.

Итак, в начале 1991 года в Нагорном Карабахе произошло в общем-то рядовое событие — из засады карабахскими боевиками-армянами была расстреляна машина с советскими военнослужащими. В машине сидел полковник, к которому у местного населения были какие-то счеты. Но случайно погибла и журналистка, которая ехала в машине и о которой никто не знал. Журналистка была азербайджанская. И убийство женщины произвело большее впечатление, чем убийство русского полконика. Поднялся большой шум. Он продолжался почти год, пока виновников не отловили и очень строго не осудили.

Надо отметить, что здесь есть коллизия между гуманитарным правом и обычным уголовным правом, то есть водораздел проходит по признанию или непризнанию конфликта войной. В советской время войн внутри Советского Союза быть не могло, потому что был пролетарский интернационализм. Там были бандиты, были убийцы. То же самое происходит в Чечне, где идут полномасштабные боевые действия, но это называется антитеррористической операцией. И соответственно, правосудие не признает за участниками боевых действий, за реальными комбатантами права на пользование привилегиями, предусмотренными Женевской конвенцией. То же самое произошло и с теми армянами, которые были арестованы. Их осудили за убийство при отягчающих обстоятельствах и в соответствии с нормами кодифицированного права приговорили к смертной казни, хотя в дальнейшем это, конечно, не практиковалось. Но это был 1991 год, это был еще Советский Союз, и в марте 1992 года они попали в корпус смертников, где и содержались до 1996 года. В отличие от других пленных, они считались уголовниками и их не посещал Красный Крест. Это создало обстановку бесконтрольности, над ними всячески издевались, били. Есть достаточно отработанная методика, как человека можно сжить со свету. Его избивают так, чтобы повредить внутренние органы. При плохом питании это приводит к болезням и смерти. Формально фиксируется смерть по естественным причинам. В феврале 1994 года от таких естественных причин вымерла половина армян-смертников. Это гораздо больший процент, чем в общем среди смертников. На фоне издевательств со стороны администрации тюрьмы солидарность с этими армянами проявляли простые заключенные, и прежде всего, азербайджанцы. И скоро армяне получили продуктовую посылку с запиской: «Мы попали сюда разными путями, но клеймо у нас у всех одинаковое». Эта записка отражает наднациональный характер уголовной субкультуры. Национальное происхождение людей одного уголовного круга не имеет значения. Более того, некоторые из заключенных видели, не разбираясь в тонкостях политики, в действиях этих армян то, что они убили так называемых погонников, то есть военных, и видели со стороны охранников месть одних погонников за смерть других погонников. Я хочу сказать, что именно эта поддержка со стороны заключенных азербайджанцев спасла половину армян от неминуемой смерти. Некоторые пытались как-то выразить, определить свое к этому отношение. Один из заключенных написал мне такую фразу: «От бога полагается не издеваться над пленными, то есть помогая этим армянам, мы выполняли долг мусульманина». Здесь видно напластование самых различных культур. И все они противостояли в данном случае официальному отношению к этой группе заключенных.

В 1994 году после побега группы смертников положение изменилось. Стали издеваться над азербайджанцами, но к этому моменту армян уже посещал Красный Крест. И если азербайджанцы недоедали, то армяне получали каждое утро молоко, мед, белый хлеб на подносике. Из отверженных они превратились в аристократов. Это перекликается, может быть, с прошедшей дискуссией о происхождении аристократии. Армяне до самого последнего момента посылали ответные посылки тем заключенным, которые были с ними дружны. При всем при этом лиц этих людей они не видели. Они не встречались с ними даже на прогулках. Тут та же традиция, что у уголовников. Это выражение уважения друг к другу. К 1996 году армяне полностью интегрировались в это уголовное сообщество, не будучи уголовниками по своему происхождению. Они прониклись этой идеологией, прониклись традициями. И даже сейчас, например, они плакали, когда рассказывали о том, как расстреливали фактически на их глазах азербайджанцев, которые говорили: «Сначала расстреляйте армян. Что вы на глазах у врагов нас расстреливаете?». В мае 1996 года армян после больших усилий и правозащитников, и Красного Креста в результате долгих переговоров освободили. И в дальнейшем они выполнили обещание, которое дали азербайджанцам — рассказать о том, что там происходило. Их рассказы были одним из главных источников информации о том, что происходило в пятом корпусе смертников.

Я хочу в двух словах подытожить, не претендуя на какой-то анализ: юридические коллизии и пробелы в выполнении гуманитарного права были с успехом заполнены традициями уголовной субкультуры. Это не единственный случай, когда уголовная субкультура накладывается на этноконфликты. Есть много сведений о том, что уголовные элементы или проявление каких-то уголовных традиций были заметны в самых различных кавказских конфликтах. Я подозреваю, что есть какие-то коллизии даже в отношении обычных российских уголовников к чеченцам, которых сейчас отлавливают и осуждают не как комбатантов, а как уголовников. Я думаю, что эта тема требует осмысления, анализа, проработки. Я как практик на это не претендую, но вас призываю обратить на это внимание.

— Не секрет, что на постсоветском пространстве достаточно много уголовных авторитетов и криминала именно кавказского происхождения. Перекликается ли традиционная культура Кавказа именно с уголовной культурой? Есть ли параллель между кодексом уголовного поведения с кодексом поведения на Кавказе?

— Некоторые параллели действительно есть, но они притянуты за уши. Просто эти две субкультуры в чем-то общие. Допустим, в определении аристократии или солидарности. На самом же деле кавказская субкультура в большинстве своем этнична, а уголовная субкультура надэтнична. Можно наблюдать множество «трогательных» проявлений уголовной солидарности. На эту тему написаны целые книги. Как, например, уголовник-азербайджанец, случайно попавший, допустим, в Армению во время конфликта, был спасен уголовником-армянином, но не как сосед, а как коллега, то есть как профессионал профессионалом. Или как уголовники-армяне ездят в Азербайджан на мероприятия, которые устраивают их коллеги-азербайджанцы. Но это едва ли проявление кавказской суперкультуры. Это совершенно другая культура.

— В мемуарной литературе есть свидетельства. В частности, например, о взаимоотношениях между политическими заключенными армянами и азербайджанцами в советскую эпоху, контактах между членами партии мусаватистов и членами партии «Дашнакцутюн» на Соловках. Это же недавние политические противники. Вы не касались этих источников?

—Дело в том, что ситуация с политическими заключенными первого периода советской власти и последнего периода — совершенно различна. Грузинские меньшевики, находясь в тюрьме или в эмиграции, были просто раздавлены чувством ответственности за то, что они не смогли найти общую почву с другими национальными партиями Закавказья. Это их даже часто сближало. Я что-то не припоминаю воспоминаний о том, что дашнаки продолжали ругаться или устраивать вооруженные разборки с мусаватистами в Париже или в тюрьмах. Повторяю: у них было общее чувство вины за то, что они позволили советизировать Кавказ. В отношениях политзаключенных в другой период была совершенно другая подоплека. Подавляющее большинство армянских политзаключенных были радикальными националистами, в то время как азербайджанские политзаключенные, которых было намного меньше, были, скорее, антисоветчиками, чем националистами. У меня нет никаких сведений об их контактах, например, в Мордовском лагере. Тогда было другое время, другие традиции, другие обычаи.

— Вообще интересно то, о чем говорит Эльдар, потому что я замечал, что в конфликте Карабаха и Азербайджана прослежено достаточно много аспектов взаимоотношений различных сторон. Тут был задан вопрос о том, насколько проявляются традиционные нормы в уголовной культуре. Я думаю, что их как бы и нет, потому что в абхазо-грузинском конфликте не было перешкаливания в жестокости по отношению к военнопленным. Хотя, конечно, отдельные проявления жестокости были. Однако все-таки какие-то нормы соблюдались. И если человек попадал в плен, то он проходил инстанции в соответствии с международными нормами. Но криминальные люди находили контакты. И в связи с этим я хочу сказать, что несмотря на войну абхазы и грузины тем не менее находили возможность заниматься торговыми сделками на Ингурском мосту. Другое дело, когда проводят параллели построения мер доверия, приводят две совершенно крайние формы. Одна — это Ингургэс. Сотрудничество абхазов и грузин происходит здесь не потому, что они доверяют друг другу, а потому, что ресурсы Ингургэса рассредоточены так, что без сотрудничества ни та, ни другая сторона не будет иметь свет. Иная крайняя форма — экономическое сотрудничество уголовных элементов. Им наплевать и на этнические, и на идеологические проблемы. Для них главное — выгода. Я не против сотрудничества, но если оно прозрачное и имеет общие цели в будущем. Но когда армяне и азербайджанцы друг друга поддерживают ради извлечения личной выгоды, я — против. Уголовные элементы чаще провоцируют ситуацию конфликта и его эскалацию, потому что в этих условиях они еще лучше могут проворачивать свои дела. И действительно, трудно сейчас в случае Абхазии и Грузии провести параллель — кто экс-комбатант, а кто уже становится уголовником.

Вы знаете, что в 1993 году фактически закончились боевые действия на территории Абхазии, но террористические бандформирования до сегодняшнего дня нагнетают ситуацию. И это привело к тому, что в мае 1998 года мы были практически в состоянии войны. Собственно, это была война, но она продолжалась девять дней. Такая же ситуация сложилась в апреле 2002 года, когда были взяты заложники. Дело в том, что представители террористических банд были в то же время комбатантами и я не знаю, как их теперь классифицировать. Было бы неплохо, чтобы мы подумали, как классифицировать, структурировать эти новые, поствоенные взаимоотношения, выяснить, насколько они влияют на процесс построения мира в наших регионах, что можно извлечь из их опыта и взаимоотношений. Может быть, есть смысл демифологизировать такие взаимоотношения и не рассматривать их как возможное позитивное сотрудничество, потому что я, например, не хотел бы жить в стране, где в качестве концепции для будущего могли даже просто предположительно приниматься примеры сотрудничества людей из криминального мира, независимо от того, успешное это сотрудничество или нет.

— Я думаю, что действительно нужно дифференцировать эти различные группы и четко выделить, кто есть кто. Нельзя говорить о том, что криминальные авторитеты играли только негативную роль в конфликтах. Были случаи, когда криминальные авторитеты играли весьма положительную роль, в том числе и в вопросах народной дипломатии. Первые переговоры, которые прошли в Цхинвали по вопросам грузино-абхазского конфликта, были инициированы и поддерживались именно криминальными авторитетами. Нужно четко отделить криминальные традиции от национальных и региональных кавказских традиций. Криминальные традиции весьма серьезно влияют на вытеснение, выдавливание национальных и региональных традиций и тем самым находятся в открытом конфликте с региональными традициями, которые могли бы более эффективно содействовать миротворческому процессу.

—Дело в том, что и уголовный, и большевистский интернационализм как правило, имеет какую-то криминальную подоплеку. И пролетарская солидарность трудящихся всех народов Кавказа базировалась на лозунге: грабь награбленное. Интернационализм, который действовал на территории Кавказа семьдесят лет, был немножко нездоровым и я хотел бы его демифологизировать.

— Существуют определенные нормы в условиях войны и в условиях, когда нравственные ценности подвергаются эрозии и возникают некие гипертрофированные нормы, которым люди придают такое же значение, как традиционным нормам. Я хотел вам привести один пример, который для меня является очень показательным. В период боевых действий был взят в плен русский доброволец. Это был мой коллега — археолог, искусствовед, который просто приехал к нам в гости. Началась война, и он попал в плен. Мы в течение четырех месяцев его искали, а он находился в уголовной гражданской тюрьме. И он рассказывал поразительные вещи о том, как люди из уголовного мира помогли ему выжить в критической ситуации. Два года назад в Грузии была издана книга «Двух истин не бывает». В ней приводятся материалы допроса человека в присутствии журналиста. Человека в течение двух месяцев очень жестоко пытали и при этом допрашивали. Доведенный до отчаяния человек для того, чтобы выжить, говорил какие-то одиозные вещи. И это все публикуется. Меня поразило, что при пытках и допросах присутствовала журналистка, которая потом издала об этом книгу, в которой были даны глобальные политические заключения. Потрясает не то, что книга была издана, а то, что правозащитные организации в Грузии, — а их очень много, больше, чем население Абхазии сегодня, в том числе Хельсинкская гражданская группа — никак не отреагировали на это. Материалы допросов с пытками, на которых присутствует журналист, издают как документ, обличающий одну из сторон, вместо того, чтобы это осудить.

— В книге опубликованы материалы допросов в тюрьме, но не говорится прямо, что человека пытали, потому что введение психотропных веществ или избиения не считаются пыткой. Я не говорю, что такое может быть только в Грузии, допускаю, что такое могло быть и в Абхазии, в других местах. Бьют заложников. Этого не избежать. Это другой момент. Но мы должны помнить о том, насколько человек, находясь в плену, волен говорить правду или неправду. Меня потрясло, что такая книга издается и о ней даже в прессе и по радио говорили. Я хотел бы, чтобы на нее отреагировали, потому что эта книга получила достаточную известность в Абхазии. Поскольку этот пленный был моим другом, все стали обращаться ко мне, говоря, что он нас предал. И мне чуть ли не пришлось доказывать, что тут не вопрос предательства, а состояние человека, которого пытали. Это еще один из новых стереотипов отношения к правам человека и к нормам поведения во время войны и после войны. Правомочно ли это? Нормально ли это в демократическом обществе, ценности которого вы провозгласили и которым вы соответствуете?

— Батал поднял очень важную тему. Дело в том, что война действительно проходит по каким-то своим законам и они часто не совпадают с международными. То, что заложников пытают, абсолютно точно. Что я хочу сказать в этой связи? У нас никто не удивляется, если человек побывал в плену и вернулся. Совершенно естественно, что его пытали, били, сломали ногу или выбили зубы. Об одном человеке, который вернулся из плена, где его не пытали, ходят легенды. Каким образом ему удалось избежать пыток? Говорят, что у него там оказался знакомый.

— Все страны, все стороны конфликта заявляют о своей приверженности гуманитарному праву. Но очень много сведений об издевательствах над пленными. У нас, например, сложилась такая ситуация: несколько десятков человек, вернувшихся из армянского плена, где их принудили к сотрудничеству, были осуждены за государственную измену на большой срок, одному дали даже смертную казнь. Насколько правомерно на родине такое отношение к бывшим пленным после того, что они пережили в плену? Это большой вопрос. И нам только в прошлом году удалось переломить ситуацию, когда были уже готовы уголовные дела на целый десяток наших пленных, которых армяне какими-то уговорами или методами принудили заявить об отказе возвратиться на родину — а это состав уголовного преступления. На них уже готовились уголовные дела. И только совместными усилиями армянских и азербайджанских правозащитников это удалось предотвратить. Буквально в принудительном порядке заставили прокуратуру закрыть дела, после того, как пошли публикации о том, что за этим стоит. Это странная вещь — и то, как относятся к пленным в плену, и то, как относятся к вернувшимся из плена. Не знаю, насколько это соответствует кавказским традициям. Но как практикующий правозащитник вижу, что тут не все соответствует нормам международного права.

Красный Крест, на который мы рассчитывали несколько лет назад, видоизменился, и очень сильно. Происходит незаметная для глаза, но заметная по результатам деградация международных организаций, которые в принципе и должны быть главными носителями гуманитарного права, его защитниками. Почему-то мы, правозащитники, больше защищаем гуманитарное право, чем международные организации. Как это произошло? Может быть, это не тема нашей конференции?

— Это как раз основная тема, но об этом еще никто не говорил. Я просто поймал себя на мысли, что мы говорим о том, как плохо, когда человека берут в заложники и мучают. Выходит, что мы в некотором смысле смиряемся с тем, что взятие человека в заложники стало нормальным. Институт заложничества вошел в нашу жизнь и мы сейчас более акцентируемся не на самом этом факте, а на том, чтобы с заложниками вели себя по-человечески. Я хотел бы четко разграничить вопросы положения военнопленных и заложников. С террористами, которые берут в заложники людей, в нормальном обществе не должно быть никаких компромиссов. С другой стороны, мы должны видеть, что террористы так же являются жертвами тех социально-политических процессов, которые у нас происходят. Исходя из этого, я считаю, что работа с террористами и с теми группами, которые потенциально могут стать террористическими, должна быть одной из приоритетных задач и миротворческих организаций, и научных кругов.

— Заложничество ведь не чуждо кавказской этнокультуре. Институт азамата — захвата заложников существовал испокон веков. И в кавказских войнах двухсотлетней давности заложничество тоже использовалось. Поэтому здесь мы должны идти, может быть, поперек традиций, если эти традиции далеки от современности, если они дикие. Мы должны иметь смелость им противостоять.

— Я хотел бы, чтобы мы возвратились к основной теме нашей конференции: «Нормы поведения людей во время войн, конфликтов». В условиях конфликтных регионов терроризм — это некие структуры, которые ведут боевые действия. Их нельзя назвать такими террористами, которые в Москве в масках что-то делают. В наших регионах террористы пытаются соблюдать нормы поведения, ссылаясь иногда на международные стандарты. Эта наша конференция должна была проходить в Абхазии 14 мая. Но в связи с тем, что в Абхазии сложилась ужасная ситуация, общественное мнение и просто люди не готовы были воспринять такую конференцию. Вместе с тем, в «Кавказском акценте» была опубликована позиция грузинской интеллигенции. Грузинские общественные деятели, правозащитные организации осуждали террористические акты, которые совершаются с территории Грузии, обвиняли свои власти и призывали их к тому, чтобы они на это реагировали достойным образом. Такая позиция произвела положительное впечатление, она снизила накал страстей в отношении Грузии. Это и есть те ниточки, по которым мы строим доверие. Это те ниточки, по которым строим взаимоотношения и моделируем наше будущее. Может быть, мы не очень сильно реагируем, но честно говоря у нас и нет террористических банд, которые пересекали бы границу Ингури. Но если бы они были, то мы обязательно реагировали бы.

— Правильно ли я понял, что в Азербайджане все еще действует старая советская норма, согласно которой отказ возвратиться на родину является уголовным преступлением?

— Здесь говорилось о проблеме военнопленных. Мы встречались с представителями азербайджанского правительства и планируем встретиться с представителями Армении и Карабаха. Наша задача — призвать их к соблюдению тех гуманитарных норм, о которых мы здесь слышим. То, что мы здесь услышали сегодня, для нас очень продуктивно. Когда в последний раз наши представители были в Баку, они долгое время не смогли получить доступ к тому, что нас интересовало. Заложники и военнопленные есть и с армянской, и с азербайджанской стороны. Но факт наличия заложников продолжают скрывать. Мы должны переломить это и способствовать их освобождению.

Проблема Нагорного Карабаха в контексте традиционных методов разрешения конфликтов

Дефиниция конфликта у многих специалистов-конфликтологов является сама по себе конфликтной. Разброс дефиниций от межэтнического и территориального до религиозного, межгосударственного и правового мешает не только разрешению конфликта, но во многом способствует формированию опасных мифов, предубеждений и неправильного определения потребностей в решении проблемы. Я не буду концентрировать свое внимание на самой истории конфликта вокруг Нагорного Карабаха, отмечу лишь, что результат его неразрешенности печален - более тридцати пяти тысяч убитых и тяжело раненых, более семисот пятидесяти тысяч лишенных крова, работы и уверенности в будущем. Неприязненность между армянами и азербайджанцами достигла такого уровня, что семь лет хрупкого перемирия в любой момент могут перейти в жуткое военное противостояние с глобальными последствиями для многих народов и, в частности, для Кавказа.

История карабахского конфликта — это в то же время история многочисленных попыток его урегулирования. Она вобрала в себя как мировой и региональный опыт, так и традиционные методы разрешения конфликта, основанные на инициативах самих конфликтующих сторон. Несмотря на достаточно длительный период существования конфликта, направления его трансформации в основном определялись волевым решением третьей стороны и создавали условия, при которых конфликт из «горячей» стадии переходил в состояние «спячки» и затем вновь пробуждался с грузом неразрешенных проблем, главной из которых был и остается вопрос реализации права народов на самоопределение. В эпоху, когда разрешение конфликта было прерогативой Советского Союза, последний, исходя из своих геополитических интересов и используя репрессивные рычаги, переводил конфликт из исторической и правовой плоскости в плоскость межнационального примирения в контексте глобальной доктрины великой дружбы народов СССР. Последняя подобная попытка использовать традиции советской империи, предпринятая Президиумом Верховного Совета СССР 18 июля 1988 года, перевела конфликт уже в область дезинтеграционных процессов, охвативших социально-экономические, культурные и политические сферы всего бывшего Советского Союза и ставших одной из причин его распада. Война между Нагорным Карабахом и Азербайджаном возвела водораздел между старой советской традицией разрешения конфликтов и новыми возможностями, в которых, помимо международного права и политического диалога, стороны традиционно делали основной упор в урегулировании проблемы на военное решение. Миф о том, что победа на войне навсегда решит проблему, стал с 1992 по 1994 годы доминантой конфликтующих сторон. Каждая из них неумолимо стремилась поставить на колени другую и тем самым навсегда решить проблему. Однако военное решение карабахской проблемы натолкнулось на противодействие международных, межправительственных и неправительственных организаций, причем происходило это в условиях, когда мировой опыт «урегулирования» стал после боснийского конфликта базироваться именно на военном решении проблемы.

Очевидно, что мировое сообщество не намерено признавать победу в войне в качестве инструмента для достижения цели конфликтующими сторонами. Но вместе с осознанием этого факта военные круги Армении, Азербайджана и Нагорного Карабаха все еще не исключают войну как средство решения карабахского конфликта. Массированные поставки вооружения, усиленные тренинги армий трех конфликтующих сторон убеждают в том, что концепция войны и военного решения проблемы все еще остается одной из самых привлекательных для достижения цели. Альтернативой военному решению выступали мирные инициативы, выдвигаемые как религиозными кругами, так и политиками, дипломатами, гражданскими активистами.

С самого начала современной стадии карабахского конфликта — я имею в виду массовое выступление армян Нагорного Карабаха за свое самоопределение в 1988 году — были предприняты и первые попытки использования демократических традиций и институтов в мирном урегулировании отношений. На Кавказе очень сильны традиции уважения к аксакалам, к творческой интеллигенции и руководителям конфессий. История карабахского движения богата примерами использования их усилий как в периоды эскалации напряженности, так и в процессе примирения. Бесспорно, что призывы армянского патриарха Вазгена I со словами «Пощадите Арарат» удержали армян от ответного насилия после событий в Сумгаите, всколыхнувших у них память о геноциде 1915 года в Османской империи. К сожалению, традиции аксакалов, в свое время умело регулировавших напряжение, возникшее в связи с волевой передачей Сталиным Нагорного Карабаха Азербайджанской ССР, в 1988 году продемонстрировали свою недееспособность. Более того, многие аксакалы, призывавшие к миру и благоразумию, не были поняты основной массой населения и новой правящей элитой и явно воспринимались как маргиналы.

С начала 1992 года проблемой урегулирования карабахского конфликта стало заниматься СБСЕ (теперь – ОБСЕ), создавшее специально для этого группу, базирующуюся в Минске, главным достижением которой является заключение договора о прекращении с 12 мая 1994 года огня между конфликтующими сторонами. Основополагающим и наиболее противоречивым во всех дальнейших дискуссиях о мире стал вопрос о будущем статусе Нагорного Карабаха. Должен ли он иметь статус автономии внутри Азербайджана, или Азербайджан должен стать конфедеративным государством, либо должно быть создано общее с Азербайджаном государство или НК должен находиться под общим управлением Армении и Азербайджана? Предметом переговоров являются вопросы возвращения оккупированных или, как говорят армяне, освобожденных территорий, ухода армянских войск из Нагорного Карабаха, гарантий функционирования Лачинского коридора (между Арменией и НК), а также проблемы, связанные с транспортным коридором для сообщения между Азербайджаном и анклавным Нахичеваном, а также вопросы безопасноси, возвращения беженцев и восстановления ущерба, нанесенного в ходе конфликта. Практически все предложения сопредседателей Минской группы СБСЕ-ОБСЕ затрагивали эти вопросы. Но по тем или иным причинам то одно, то другое предложение отклонялось одной из сторон. И в результате Минский процесс вошел в состояние глубокой стагнации. Отход Минской группы (ставшей келейным институтом) от первоначальной широкой и гласной концепции ведения посреднических действий, на мой взгляд, делает теперь невозможным даже само проведение предусматривающейся первоначально Минской конференции, целью которой должно было стать окончательное определение статуса Нагорного Карабаха.

Минская группа ОБСЕ, бесспорно, стала заметным международным институтом, фактически формирующим принципы и формы урегулирования конфликтов вообще. Опыт работы Минской группы является методологически значимым в вопросе трансформации конфликта; в результате ее усилий было достигнуто соглашение о прекращении огня между враждующими сторонами. Однако наряду с тенденцией разрешения карабахского конфликта политическими методами, где главную роль играют Минская группа ОБСЕ и переговоры президентов Армении и Азербайджана, важное значение, на мой взгляд, могла бы иметь установка на разрешение конфликтов в рамках международного права, которое позволяет при наличии необходимых факторов реализовывать право на самоопределение. Такими необходимыми факторами в карабахском конфликте являлись массовые нарушения прав человека, дискриминация национального меньшинства в праве избирать свою власть, в вопросах свободы самоидентификации и развития культуры, языка и религии. А также - игнорирование исторической принадлежности территории национальному меньшинству, непризнание референдума по вопросу о самоопределении, непризнание законно сформированных государственных институтов, позволяющих проводить переговоры на международном уровне, и многое другое. В Нагорном Карабахе все эти факторы существуют. Если в начале своей деятельности Минская группа ОБСЕ рассматривала варианты решения проблемы также и в рамках международного права, то со временем неверная трактовка сторонами конфликта основополагающих принципов международного права — права государств на территориальную целостность и права народов на самоопределение — сделала это невозможным, хотя остается очевидным, что любое политическое решение должно в конечном итоге базироваться на принципах международного права.

Нагорно-карабахский конфликт до сих пор не разрешен. Но тем не менее попытка его мирной трансформации обрела уже четкую традицию, и в первую очередь в гуманитарной сфере. Тут наибольших успехов достигли представители неправительственного сектора Азербайджана и Нагорного Карабаха. Они исходили из убежденности, что защита прав человека, создание гражданского общества, развитие демократии и учреждение открытых плюралистических организаций с высокими функциональными возможностями, ориентированных на общечеловеческие ценности, являются основой начала процесса примирения. Нагорно-карабахский комитет «Хельсинкская инициатива — 92» с момента эскалации конфликта и перевода его в военное противостояние с массовым кровопролитием и нарушением международного гуманитарного права выступил за немедленное прекращение военных действий и вместе с азербайджанским национальным комитетом Хельсинкской гражданской ассамблеи начал кампанию за немедленное начало переговоров по поиску мирных путей разрешения конфликта. Сегодняшнему состоянию доверия и дружественных отношений, в котором находятся наши комитеты, предшествовали военный психоз и истерия, когда любая попытка говорить о мире квалифицировалось обществом как предательство национальных интересов. Против нас была развернута кампания морального подавления и угроз физического уничтожения. Но мы не испугались, поскольку были свидетелями того, как война опасно трансформирует не только психику людей, но и нравы. Ксенофобия и этнофобия становились постоянной доминантой в обществе. Стремление победить и желание реванша и являются теми составляющими, которые в основном двигают конфликтами. Люди начинают терять чувство меры и дозволенности, а это самое страшное.

Сегодня в обществах Армении и Азербайджана снова инициируются военные настроения. Стороны опять пытаются силой изменить военно-политическую ситуацию в регионе. Это самый печальный ответ на действия всех миротворцев, которые уже добились серьезного прорыва в трансформации конфликта и продолжают плодотворно сотрудничать во имя мира. Еще в 1992 году нагорно-карабахский комитет «Хельсинкская инициатива — 92» впервые в истории карабахского конфликта публично осудил действия карабахских войск в отношении мирных граждан — азербайджанцев в селении Ходжало и принес за это извинения азербайджанскому народу. Затем последовала кампания по освобождению 500 военнопленных и заложников с обеих сторон, состоялись совместные поездки азербайджанских и карабахских общественных и политических деятелей в Нагорный Карабах и Азербайджан, способствующие не только началу интенсивного гуманитарного сотрудничества и мирным переговорам, но и изменению стереотипа, «образа врага». Во время первого приезда азербайджанской делегации в Нагорный Карабах в самый разгар военных действий в 1994 году, когда слово «азербайджанец» совпадало в сознании всего карабахского общества со словом «враг», произошло то, что свойственно нормальным людям: здание, где происходила встреча, стихийно было окружено огромным числом людей, скандирующих лозунги: «Мир! Мир! Мир!». Мы были свидетелями истинных чувств этих людей, проявления того мирного начала, которое богом заложено в каждом человеке. Имидж врага, столь усиленно подогревавшийся политическими и военными кругами, моментально растворился при виде мирных азербайджанцев.

Сегодня мы являемся свидетелями широкого сотрудничества не только неправительственного сектора Армении, Азербайджана и Нагорного Карабаха, но и усиления контакта между правительственными организациями и представителями средств массовой информации, играющими ключевую роль в формировании общественного мнения. Роль прессы особенно важна в поисках путей мирного урегулирования конфликта, в предупреждении его разгорания, в сглаживании острых противоречий. Предотвращению и урегулированию конфликтов эффективно способствуют развитые демократические институты и гражданское общество. Активная позиция антиконфликтных сил способна не допустить кровопролитие и насилие.

Вот уже два года как президенты Армении и Азербайджана регулярно встречаются друг с другом с целью выработки взаимно-приемлемого соглашения. Я приветствую их усилия в этом направлении. Но меня пугает тотальная конфиденциальность этих переговоров и отсутствие на них представителя Нагорного Карабаха, населению которого предстоит реализовать подписанное соглашение. Меня пугает и наступление на демократические силы в регионе, и призывы не мешать подписанию договора с конфиденциальным содержанием и с конфиденциальными последствиями. То, что мы все должны содействовать заключению эффективного мирного соглашения, отвечающего интересам наших народов — бесспорно, как и то, что договор строится на компромиссной основе.

Мы вступили в XXI век. Каким он будет? Нетрудно предположить, что по крайней мере его начало будет ознаменовано войнами и провозглашением новых независимых государств наряду с широкими интеграционными процессами и распространением процессов глобализации на все сферы жизни людей и человеческой деятельности. Что нужно сделать, чтобы процесс образования новых государств проходил мирно? На мой взгляд, необходимо признать приоритет права народов на самоопределение и предусмотреть обязательный и четкий во временном отношении алгоритм их отделения. Если отделяющийся народ будет знать, что он защищен международным правом, а народ, от которого отделяются, будет знать, что и он находится под защитой международного права, и обоим народам предстоит долгий, но цивилизованный бракоразводный процесс, то у многих исчезнет охота воевать и бороться и многие призадумаются над своим выбором.

Вопросы и мнения

— Дело в том, что в докладе слишком оптимистично рассматривается роль Минской группы ОБСЕ по Карабаху. Кто является посредником этой группы в переговорах? Россия, которая имеет военный договор с Арменией и свои военные базы в этой стране. США, которые заинтересованы в азербайджанской нефти. Франция, которая затеяла какую-то свою игру с Арменией. После признания геноцида 1915 года во Франции освобожден террорист, который был осужден на пожизненное заключение за взрыв в аэропорту Орли. Его здесь встретили как национального героя. Эти три посредника не могут вызвать доверия. Не является ли это нарушением вообще самой идеи посредничества? Скорее всего, Минская группа ОБСЕ — это показатель военно-политического баланса, чем наметка какого-то прогресса. А больше всего вызывает удивление, что остальные межгосударственные объединения от проблемы Нагорного Карабаха отстранились. ООН, которая в 1993 году пыталась поучаствовать в разрешении конфликта, в 1996 году отдала свои полномочия Минской группе. В прошлом году, когда было принято решение о вступлении Армении и Азербайджана в Совет Европы, там тоже заявили, что оптимальная рамка для ведения переговоров — Минская группа. Это очень странно. Мне кажется, что действительно карабахский конфликт всех напугал и все от него как-то испуганно шарахнулись, отдав решение вопросов тому, кто первый за это взялся. Невовлеченность гражданского общества в разрешение этого конфликта — дикость. По-моему, сегодня больше нет таких конфликтов, к урегулированию которых не пытаются привлечь посредников, не используют потенциал религиозных лидеров, потенциал неправительственных организаций. Находясь в очевидном идейном кризисе, посредники не обращаются к гражданскому обществу. По поводу вовлеченности неправительственных организаций в этот конфликт, конкретно Хельсинской гражданской ассамблеи или других организаций, можно сказать, что это имело место в 1992—1994 годы. Неправительственные организации как-то заполняли вакуум при отсутствии прямых встреч сторон конфликта. У населения Степанакерта вызвал оптимизм приезд в 1992 году азербайджанцев. А в 1995 году, когда президенты и министры плотно уселись за стол переговоров, нас как ненужный элемент задвинули назад. Нынешнее оживление связано с тем, что к 1998 году были перебраны все возможные варианты решения карабахского конфликта и снова возник идейный кризис. Поэтому мы опять оказались востребованными.

— Когда власти не могут прийти к какому-то решению, они допускают вмешательство в процесс представителей гражданского общества. Вот и сейчас опять наступает такой вакуум. Вы говорите, что нет особого доверия к институтам гражданского общества. Но складывается впечатление, что именно вы своими усилиями создавали пространство для диалога, которое используют власти. Потом этот наращенный потенциал они исчерпывают и снова начинают испытывать нехватку идей. Может быть, есть смысл не ругать власти, а влиять на них и сотрудничать с ними?

Я думаю, что в любом случае надо использовать все варианты диалога внутри страны. Но сегодня самая опасная тенденция заключается в том, что даже посредники призывают власти изолировать неконструктивную оппозицию. А где расположена грань между конструктивной и неконструктивной оппозицией и кто должен ее определять? Властям просто развязывают руки в устранении неугодных лиц. Если в 1992—1994 годах во время войны мы были более активными, нежели сейчас, то это объяснялось тем, что 1992 год был близок к 1988 году, когда демократические изменения коснулись практически всех сфер общества. Сегодня инерция отхода от демократических традиций достаточно высока и очень трудно привлечь гражданское общество к решению этой проблемы и активизировать его инициативу по влиянию на правительство в принятии тех или иных решений.

— Я хочу сказать, что можно усилить динамику переговорного процесса, если он постоянно будет подпитываться идеями, которые в изобилии имеются у неправительственного сектора. Действительно, по прошествии восьми лет перемирия накопилось с одной стороны безразличие, с другой стороны недоверие к переговорным процессам. И это может вылиться во что-то страшное. Когда стартовала очередная милитаристская кампания, очень трудно было разобраться, кто оппозиция, а кто правительство. Все друг с другом соревнуются. Оттого, что оттерли все-таки от переговорного процесса неправительственные организации. Приведу очень характерный пример. Когда в 1995 году под крышей Хельсинкской гражданской ассамблеи состоялись переговоры или, может быть, диалог неправительственных организаций из Баку, Еревана, Степанакерта — с одной стороны, и посредниками Минской группы — с другой, то было предложено освободить пленных и их действительно освободили. Но почему-то эта простая идея, которая способствует достижению доверия между сторонами, внутри правительственных кругов не возникла. Ее подсказали посредники. А с 1995 года диалога с Минской группой у нас уже нет. Это только во вред переговорному процессу.

— Я не могу понять, что вы имеете в виду, когда говорите «дипломатия»: действия неправительственных организаций или властей? У меня в связи с этим вопрос: может быть, вам не хватает идей для новых импульсов миротворчества? Я хочу привести пример народной дипломатии в абхазо-грузинском конфликте… У нас были достаточно интенсивные двусторонние встречи и мы захотели расширить их формат, сделать многосторонними, чтобы медиаторами выступали представители различных регионов Кавказа. Так сформировался Кавказский .Форум, который сейчас этим не занимается, а существует просто сам по себе. Может быть, имеет смысл подумать о том, чтобы включить в процесс миротворчества Карабах—Азербайджан людей из других регионов Кавказа? Возможно, их участие даст импульс для новых идей.

—Неофициальная дипломатия — это, примерно, как в азербайджанских традициях мужская свадьба и женская свадьба: на одной гуляют только мужчины, на другой только женщины. Сейчас с дипломатией происходит то же самое. Стороны еще не соединились в одной спальне.

Посредник должен быть беспристрастным и иметь огромное влияние на участников конфликта. Это — очень важный момент. Я не против участия представителей Кавказа в урегулировании карабахской проблемы, но, по большому счету, представители других кавказских регионов не имеют такого влияния на участников конфликта. И это очень большая проблема, которая отражает менталитет наших народов.

Центр социальных и гуманитарных исследований

Организация процессов народной дипломатии

Я перед собой поставил более узкую задачу — остановиться на вопросах, связанных с народной дипломатией, в плане прагматическом: что такое народная дипломатия, кто может участвовать в этом процессе, как его организовывать?

Опыт последних десятилетий показывает, что межнациональные конфликты являются результатом, в первую очередь, деятельности политических элит, а не народа. Межнациональные конфликты возникают и обостряются, переходят в стадию вооруженных столкновений и преодолеваются в результате деятельности политических структур, соперничающих друг с другом государств или наций, международных организаций, но не народа. Что же тогда остается на долю народной дипломатии и кто может осуществлять эти акции?

Дело в том, что понятие народной дипломатии весьма расплывчато, хотя и взято на вооружение неправительственными организациями НПС. Но и само понятие НПО не совсем четко определено. Кто именно, какие силы туда входят? Если все негосударственные структуры, то можно говорить и о политических партиях, и о национальных и о националистических движениях и т.д. Если брать всю совокупность общественных движений, социальных групп, организованных и неорганизованных, то не всегда можно организовать их успешную акцию. У нас в Осетии, например, представители различных организаций, собираясь вместе, вместо того, чтобы сделать какие-то шаги навстречу друг другу, приходят к полнейшему и глубокому взаимному непониманию. Это происходит потому, что четко не определены задачи и цели этих встреч. Они получаются чисто формальными и безуспешными.

Я неоднократно общался с представителями противостоящих сторон, как независимый эксперт участвовал в грузино-юго-осетинских и четырехсторонних встречах и убежден в том, что успешным все-таки является государственный уровень. Когда же эти встречи проводятся массами, народом, различными организациями, то получают прямо противоположное содержание. Очень часто националистические организации, способствующие разжиганию конфликтов, участвуя в этих переговорах, играют негативную роль. Думаю, что причины этого — отсутствие толерантности, неспособность выходить к народной дипломатии, помогающей сблизить позиции во взаимоотношениях и в решении конфликтных проблем. И здесь я должен отметить такой момент: многие лидеры, желая показать, что они решают вопросы, начинают утверждать, что конфликт почти разрешен.

После вооруженного конфликта обычно проходит три этапа. Первый — установление мира. Второй этап — восстановление разрушенного хозяйства и возвращение беженцев. И третий этап — развитие и совершенствование экономики и хозяйства, попытка как можно быстрее подняться на уровень, которого достигли другие народы. На всех трех этапах роль НПО различна. И входить в эти НПО должны разные силы. При этом националистические организации всегда стараются вклиниться во все три этапа.

Вопрос о прекращении войны, о мире, как правило, решается государственными структурами. В восстановлении хозяйства и возвращении беженцев основную роль играют как раз неправительственные организации. Почему? Потому что без преодоления взаимного недоверия невозможно считать конфликт исчерпанным. Иногда можно услышать, что если вернулись семьдесят процентов беженцев, значит можно и должно говорить о том, что конфликта уже нет, а есть постконфликтная ситуация. Я с этим в корне не согласен. После окончания военных действий продолжают действовать националистические организации, в том числе этнократические, этноцентристские. Их нередко используют в своих целях политические элиты. И в этих условиях особенно важна активная работа НПО.

Первая действительно успешная встреча между молодыми ингушскими и осетинскими журналистами была организована благодаря спонсорской помощи Фонда Сороса. Она прошла великолепно. Журналисты работали два дня и действительно услышали друг друга. Удалось обойти острые вопросы, которые могли бы этому помешать. В эти же дни состоялась встреча маститых журналистов, которая закончилась руганью и никакого согласия не было достигнуто. Причина в том, что не была конкретизирована задача встречи. Все было сведено к одному — к обострению противоречий. Две эти встречи показывают, что можно полагаться на интуицию, но лучше все-таки использовать аналитические данные специалистов по межнациональным отношениям.

Второй момент. Был проведен широкий социологический опрос об отношении к разным проблемам русских, ингушей и осетин, проживающих в Южной Осетии, для того, чтобы найти те точки, где наши позиции более или менее сходятся. Надо было обнаружить тот пятачок, от которого мы должны были начинать плясать. Важно, что на первой встрече решено было не поднимать вопросов, связанных с историческими территориальными претензиями, так как они только разжигают противостояние. Основными в рассмотрении шагов сближения являются социальные проблемы жизни сегодняшнего поколения, сегодняшних людей.

— Ни в коей мере не оспаривая важности решения социальных проблем, я хотела бы спросить: а куда уходит политическая составляющая конфликта?

— Политическая составляющая начинает играть основную роль на втором этапе. Это — восстановление и возвращение беженцев, выработка взаимного доверия. Как оно может появиться? Только благодаря совместному труду, в результате совместной деятельности. Между прочим, ингуши и осетины, живущие в Москве, прекрасно работают вместе.

Что касается политического становления, то Южная Осетия формирует в течение десяти лет свой политической аппарат. Если говорить о суверенитете, то моя позиция такая: этот вопрос не является главным. Главное — жизнь людей, экономика, где совместно работают разные народы.

— Я совершенно с вами согласен в том, что статус неправительственной организации определяется не столько тем, находится ли она на государственном обеспечении, сколько ее гражданской позицией. Форум неправительственных организаций Кавказа находится во Владикавказе. Какие там существуют условия для его деятельности? Вообще, каково состояние гражданского сектора в Осетии? Будут ли власти способствовать его нормальному развитию?

— Будут власти способствовать или нет — мне очень трудно на этот вопрос ответить. Но могу сказать, что необходимо в каждой республике создать координационный совет. У нас огромное количество организаций, но они поодиночке не имеют никакой силы. Мы сейчас объединили двенадцать организаций — и это уже сила.

Партий реальных в Южной Осетии нет, кроме КПРФ. Есть национальное движение. После встречи молодых журналистов я зашел к ним и сказал, что она получилась очень удачной. В ответ на это меня спросили: «А кто вам позволил организовывать такую встречу? Вы спросили жителей Пригородного района?». Я ответил, что при такой позиции никогда ни один вопрос не будет решен.

— Вы сказали, что в процессе народной дипломатии должны участвовать неправительственные организации, обладающие высокой толерантностью. И в то же время вы отрицаете хотя бы на каких-то этапах участие объединения националистически настроенных людей. Но разве они тоже не часть гражданского общества, хоть и не такая лицеприятная?

Как вы полагаете, на каком этапе должны включаться и националистические объединения? Думаю, что встреча людей с высокой толерантностью приводит, как правило, к образованию «мафиозной» кучки добропорядочных людей, а общество должно как бы реагировать на их видение проблем.

— Иногда даже так говорят: «Вот собрались предатели интересов своего народа». Это если прямо открывать ваш вопрос. Дело в том, что можно и нужно работать через средства массовой информации, показывать каждый, пусть даже маленький шаг к толерантности. Конкретно. После первой встречи журналистов организовали передачу на телевидении, в которой вместе участвовали ингушские и осетинские журналисты. Важная мысль: ни в коем случае нельзя ограничиваться только отдельными точечными мероприятиями. Если не будет последовательной системы, ничего хорошего не получится. Мы планируем организовать встречу ученых Осетии и Ингушетии, посвященную разрешению межнационального конфликта. Дальше будем организовывать встречу творческой интеллигенции. Без серьезной программы нельзя рассчитывать на успех.

— В политическом воздухе носятся идеи о ликвидации национальных республик. Как бы вы предсказали отношение движения НПО к такой тематике?

— Полтора месяца назад была встреча ученых у руководителя Администрации Президента РФ Волошина, где я говорил о том, что любые попытки провести губернизацию России, забыть о национальных проблемах, когда только начинают формироваться национальные интересы, будет грубейшей ошибкой, которая приведет к страшным событиям внутри России. Это шаг к тому, чтобы все республики превратились в субъекты, подобные Чечне.

— Я из Ингушетии и хочу сказать, что с большим интересом и с удовлетворением выслушала ваш доклад. Но у меня вот такой вопрос: иногда месяцами на Черменском круге стоят беженцы из Ингушетии, которые хотят пройти к местам своего прежнего проживания. Их встречают люди камнями и говорят, что они не хотят, чтобы беженцы вернулись в эти села. Кто должен решить эту проблему? Власть, опираясь на Конституцию, или, может быть, общественные организации?

— Давайте исходить из того, что официально зарегистрировано 34 тысячи беженцев. Недавно начали говорить о том, что на территории Ингушетии есть еще 70 тысяч беженцев. Я очень прошу не допускать таких вещей, которые опять разжигают страсти. Надо исходить из статистики. Что касается Черменского круга, то это задача для НПО. Проблему надо решать так, чтобы после того как беженцы вернутся, не обострился конфликт.

Я открыто говорю, что многие ингуши живут в своих деревнях, как в резервации и не могут из них выехать в Осетию. Это — ненормальное положение. Невозможно к каждому из них приставить по милиционеру. Значит, надо создавать обстановку взаимного доверия. И не торопиться с тем, чтобы еще 70 тысяч беженцев-ингушей забросить в Осетию. Не надо доводить до взрыва.

— Я хотел бы знать, что должны делать НПО для укрепления взаимного доверия? Разве власти не имеют к этому отношения?

— Перед властью мы ставим конкретные вопросы, но ответа на них не получаем. Тогда мы попросили, чтобы нам дали деньги на исследование ситуации и выработку необходимых решений.

— На Кавказе большинство людей используют в жизни обычное право или традиционную культуру, нежели конституцию, государственные законы. Не считаете ли вы, что необходимо изменить или отменить обычное право и традиционную культуру и в соответствии с этим изменить этнический состав?

— Я думаю, что обычное право тоже еще может послужить. Например, когда фамилия собирается, скажем, для организации сбора денег больному однофамильцу или на то, чтобы послать кого-то на учебу или поддержать те или иные семьи, то это право должно работать. Есть другая вещь: если бы вовремя еще Ельцин собрал руководителей республик на Совет руководителей Кавказа, где бы слушали и Дудаева или Масхадова, то я уверен, что можно было бы многое преодолеть. Много есть положительного, но не нужно закрывать глаза на то, что вместо гражданского общества мы формируем на основе обычного права те самые общества, где могут возникать столкновения, межэтническая борьба.

Комитет Хельсинской гражданской ассоциации Грузии

Народная дипломатия и либеральные ценности

Не каждому человеку из нашего общества, из наших сообществ или разбитых обществ удается в этой жизни побывать вместе за одним столом в определенное время. Может быть, многие хотят встретиться друг с другом, многие хотят друг с другом поговорить и многие хотят приложить свои силы именно для того, чтобы найти те болезни, какие у кого есть, определить, в чем проблема, покопаться, разложить на более мелкие проблемы и совместно, разделив и ответственность, и судьбу за наш регион, начать строительство — после такого длительного периода разрухи и после такого длительного периода катастроф и кризисов. Я считаю, что в этом отношении мы, в первую очередь, должны опираться на тот опыт, который был накоплен нашими народами. И потому я с таким большим вниманием слушал доклады, которые мне были очень интересны, постольку, поскольку то, что было вами изучено, это действительно и составляет систему ценностей наших народов, вообще кавказского региона, который отличается от других регионов мира. Много общего тоже есть, но чем-то все-таки Кавказ отличается от других. Именно поэтому я хочу сказать, что у меня тоже существует идентификация с этими понятиями, несмотря на то, что я — этнически разнородное существо. Но я хочу поговорить о том, что произошло в последние годы такого, что фактически сняло всякие барьеры и выпустило джинна из бутылки.

Я помню новый район — Воронцовскую площадь в Тбилиси. Там тоже были конфликты, происходили разборки на улице. Я говорю не о мелких ссорах, а о крупных, когда шел район на район — до двухсот человек. Если кто-то кого-то поцарапал гвоздем, ножом, то это обсуждал весь город. Это было десять-пятнадцать лет назад. Что произошло с нашим городом? Что произошло с нашим регионом в целом? Разумеется, есть более ответственные, менее ответственные люди. Предыдущий докладчик, я считаю, очень правильно упомянул фразу «Запад — Восток». Эти связи идут издревле. Насколько эти взаимоотношения сегодня содействуют именно деэскалации конфликтов? Не являются ли они факторами, содействующими разрушению нашей традиционной морали и тем самым снятию тех барьеров, которые существуют между человеком и насилием? Я говорю именно о том глобальном конфликте, который реально присутствует и в нашей среде сегодня. Это — конфликт между традиционной системой ценностей и либеральной, к которой сегодня фактически многие политики и общественные деятели стремятся.

Какой должен быть компромисс между этими двумя системами? Что можно, а что нельзя? Способны ли мы, находясь в таком агрессивном состоянии, думать о том, что мы можем взять сегодня у Запада, у этих условных генуэзцев, а что мы не должны брать у них? Что мы должны изучать в нашей истории? Что мы должны проповедовать с большей силой, чтобы создавать психологические барьеры для наших людей, наших соплеменников, чтобы их действия были бы в определенном смысле отличны от тех, которые совершаются сегодня? Я тоже считаю, что наши предки не могли себя так вести в идентичных ситуациях. Это в некотором смысле перекликается с той позицией, что в Цхинвали с некоторым критицизмом относятся к нашим предкам. Я думаю, что это не к предкам, а к отсутствию авторитета в обществе и именно разлому нашей системы ценностей относится, когда мы приравниваем всех друг к другу. Я считаю, что если мы, допустим, находимся на Кавказе, то здесь должна доминировать не просто демократическая мораль, что, например, все за этим столом равны. Это утверждение лживо. За этим столом не все равны. Здесь есть люди взрослые, люди авторитетные, есть женщины, то есть различные категории. И нам надо именно вот эту новую либеральную систему ценностей адаптировать к тем нашим традициям, которые существуют. Чтобы не происходило конфликта, чтобы не обиделся человек, который старше меня возрастом, что ему не дают слово.

Я хотел бы продолжить мысль о том, что, приехав за многие сотни километров и потратив определенное время, мы получили бы не только позитивные эмоции от встречи со своими друзьями, со своими коллегами, но чтобы мы пришли к некоторым ощутимым, может быть, даже пусть и очень маленьким, но результатам, чтобы мы что-то сделали вместе. Какую политику мы должны сформировать? Кто такие эти люди, которые сегодня берутся за оружие? Для одних — они криминал, для других — бандиты, для третьих — они партизаны, для четвертых — национальные герои. Каким образом мы должны сформировать нашу политику? Как мы должны функционально распределить наши обязанности перед нашим народом, перед миром и что мы должны сделать? Потому что я считаю, — это мое личное субъективное мнение, — что эти люди тоже жертвы конфликта. Человек мог бы защитить свои права цивилизованным способом, если бы он знал о том, что такие способы существуют, если бы он имел соответствующую культуру. Правильно здесь говорили, что нужно дифференцировать эти категории и по отношению к каждой из них планировать действия. Я думаю, что смысл нашего дальнейшего сотрудничества заключается в том, чтобы мы не искали врагов друг в друге, а чтобы мы искали общих врагов.

Я согласен с тем, что агрессивность должна присутствовать. Когда художник рисует или из металла что-то делает, он затрачивает свою психическую энергию. Но он не делает этого в ущерб другому, и мы не должны ничего делать в ущерб другому.

Последнее время очень многие стремятся к тому, чтобы все свалить на Россию. Я против таких политических мнений. Я считаю, что необходимо искать настоящие причины возникновения проблем и думать о будущем, создавать образ будущего. Когда такая интеллектуальная элита собирается, то она должна думать о таком образе будущего, в котором должны жить наши потомки, чтобы был ориентир для простых людей, куда идти. Ведь люди сегодня находятся в хаотичном беспорядке и не знают, что делать. Уезжают лучшие, интеллектуальные умы. Все мы от этого страдаем, весь регион в целом несет ущерб.

— Я понимаю, как сложно на таких встречах пытаться говорить о причинах войн, конфликтов. Когда мы планировали эту конференцию, то провели встречу экс-комбатантов, ветеранов войны, людей, которые непосредственно во время войн стреляли друг в друга. И тем не менее они нашли в себе силы сесть вместе за стол и не говорить о причинах, почему они друг в друга стреляли. Они нашли в себе силы говорить о будущем. К сожалению, сейчас трудно говорить о том, как предотвратить войны. Это длительный процесс, но в любом случае должны быть какие-то определенные нормы, которые должны соблюдаться той или другой стороной. Мы пришли к выводу, что нужно апеллировать к традиционным нормам — у всех очень хорошие традиционные нормы — и ответить на вопрос, почему они в условиях этой войны частично нарушались. Мы пришли к выводу, что это было связано со страхом. Если я не знаю, что такие же традиционные нормы существуют у противника, то думаю: зачем мне соблюдать мои нормы, когда со мной все равно будут поступать по-другому. Но как только выяснилось, что в принципе у всех одинаковое представление, например, о том, как принято относиться к гражданскому населению, к пленным, страхи на какой-то момент немножко снизились и был сформулирован совместный документ о том, что если даже начнется война, все должны соблюдать свое личное человеческое достоинство. Многие являются жертвами ситуации, но в конце концов цель гражданского общества сделать так, чтобы мы не являлись этими жертвами, чтобы мы влияли на процессы.

Если попытаться вычленить основное содержание современного этапа истории Кавказа, то есть указать на те основные, эпохальные процессы, которые в наибольшей степени оказали влияние на динамику исторического движения, формировали социально-политическое сознание, определили общественные ожидания, надежды и тревоги в регионе, то, вероятно, это будет этническая конфликтность, реалии которой стали основными «маркерами» исторической ситуации на Кавказе последних десятилетий.

Общеизвестно, что Кавказ едва ли не самый конфликтный регион в мировой этнополитической классификации. Действительно, по некоторым подсчетам в регионе существуют десятки так называемых «горячих точек» социально-этнической напряженности. Часть этих точек уже полыхнула пламенем открытых межнациональных столкновений, часть находится в латентном состоянии, оставаясь потенциальным очагом возможных конфликтов. Такая ситуация не удивительна, учитывая полиэтничность региона, поликонфессионализм жителей, этнодемографическую чересполосицу территории, груз конфликтогенного исторического наследия. Хотя открытых военных действий на Кавказе в данный момент нет, за исключением партизанской герильи в Чечне, однако ситуация остается крайне противоречивой. Это проявляется, в частности, в том, что сохраняются и углубляются основополагающие факторы социально-политической нестабильности, угрожая новым взрывом открытого насилия; неопределенность статуса сторон и неструктурированность взаимоотношений между ними генерируют, с одной стороны, ужесточение позиций и радикализацию требований как «победившей», так и «проигравшей» сторон, а с другой, — продолжаются активные поиски достижения «полной» победы и наказания оппонента, не преодолена психологическая неготовность сторон сделать шаги навстречу друг другу, отказаться от крайних позиций и идти на компромиссные варианты, обеспечивающие возвращение населения этих территорий к мирной жизни.

Миротворческое движение на Кавказе зародилось едва ли не с началом открытого силового противостояния, а, возможно, и до него, так как попытки найти взаимоприемлемые компромиссы предпринимались и до «горячей» фазы современного этапа истории региона. У миротворческого движения накопилось немало традиций, наработанного опыта, имеются свои достижения, равно как и неудачи. Значение миротворческого движения возрастает. Этому способствуют бесплодность политических усилий в разрешении существующих в регионе конфликтов и кризис конфликтологии, поскольку ее инструментарий оказался неэффективным для разрешения внутренних и межгосударственных споров.

Впрочем, миротворческое движение также не лишено кризисных моментов, так как затрачиваемые усилия в ряде случаев не оправдывают надежд, проходят впустую, порождая разочарования, а порой и активное неприятие практики и методов миротворческого процесса. Поэтому самому миротворческому движению необходимо искать новые пути развития идей и совершенствования методов своей деятельности. В этом смысле весьма плодотворным представляется обращение к традиционным методам миротворчества, которые являются составной частью традиционно-бытовой культуры народов Кавказа.

Историко-этнографический материал свидетельствует, что на Кавказе были достаточно развиты традиции межгруппового диалога, направленного на снижение конфликтности ситуации и возможного столкновения противостоящих сторон. В условиях традиционного быта, когда отдельные общины представляли собой самодовлеющие социумы, выступавшие самостоятельными единицами по отношению к внешнему миру, общинная практика выработала специфические институты, которые несли миротворческие функции.

К таким институтам относилось, например, медиаторство. Если в общине происходил конфликт, то по взаимному согласию сторон выбирались облеченные доверием лица, которые осуществляли челночное курсирование между сторонами, пытаясь склонить их к мирному решению проблемы.

Медиаторами выступали люди старших возрастных групп, имеющие высокий авторитетный статус в традиционных обществах. Я должен с сожалением констатировать, что этот институт понемногу сходит на нет на Кавказе и реально замещается другими авторитетными слоями общества — людьми образованными и политически активными. Программа, которую мы осуществляем, фактически и есть современное медиаторство, которое имеет определенные успехи и достижения. Однако в таком виде медиаторство менее эффективно, чем тот институт, о котором я говорил и который сможет сыграть большую роль. Существовали другие традиционные способы принуждения к диалогу. Например, женщина из виновной группы проникала в дом «потерпевших», хватала первого попавшегося ребенка и имитировала или реально осуществляла кормление. Установившееся в таком случае молочное родство исключало в дальнейшем враждебные отношения между этими группами. Миротворческую функцию имела и другая акция: виновник проникал в дом жертвы и становился таким образом «гостем» — особой, по народным понятиям, священной и неприкосновенной.

Традиционное миротворчество применялось на Кавказе и при межэтнических конфликтах, точнее — в ситуациях, когда противостоящие стороны принадлежали к различным этническим группам. Хотя не совсем ясно, как действовал традиционный диалог в этом случае, — здесь нужны дополнительные исследования — но то, что он реализовывался, неоспоримый факт.

Обращаясь к традициям миротворчества в народной культуре, необходимо отделять уже ушедшую архаику, пережиточность, полностью потерявшую корни в быту и мироощущении современных жителей Кавказа, от тех элементов традиционного быта, которые продолжают функционировать в живой практике и социо-этническом сознании населения региона. Только в таком случае возможно раскрыть миротворческий потенциал традиционных методов установления мира и попытаться внедрить их в современную практику.

Одним из таких социально-бытовых институтов, на мой взгляд, является институт соседства. В этнографической литературе основным предметом изучения стало лишь наиболее яркое его проявление, а именно институт супряги — соседской взаимопомощи, в частности, те его формы, когда соседи, прежде всего ближайшие, а затем и дальние объединялись для совместной помощи своему сообщиннику. Эта помощь могла проявляться по разным поводам и в самых разных жизненных ситуациях: при обработке земельного надела, строительстве дома, изготовлении вина и т.д. Были и сугубо мужские формы взаимопомощи, и женские, когда собирались исключительно женщины, чтобы, например, помочь соседке чесать шерсть.

Супряга была очень ярким событием общинной жизни. Помимо основного трудового процесса, она сопровождалась различными обрядовыми действиями, часто развлекательного и игрового характера, ее обязательным элементом была совместная трапеза, завершавшая рабочий процесс.

Аналогом традиционного соседства в современном быту является совместное территориальное проживание семей, принадлежащих к разным этническим группам. В этой микросреде налаживались тесные кооперативные отношения, а также личностные взаимоотношения, эмоционально связывающие соседей. Существует понятие «Бакинский дворик», где отражен менталитет братства и единства, которые связывали членов этого мирка.

И сейчас у многих соседей есть ностальгические чувства по утраченному быту, тоска по людям, которые составляли ранее круг непосредственного общения. Они помнят своих друзей и соседей иной национальности (в настоящее время это, в основном, беженцы) и их отношения могли бы стать мощным эмоциональным каналом миротворческой идеологии.

В этническом сознании народов Кавказа огромное значение имеет этническая идентификация по крови. Кровная принадлежность к этносу является важнейшим критерием в различении «наш» — «не наш». Существует много смешанных семей. Люди с двойственной этнической принадлежностью как по крови, так и по самосознанию могли бы быть также задействованы в миротворческой деятельности.

Геворк Тер-Габриелян

Координатор Кавказского Форума НПО (Лондон)

Кавказскому Форуму—пять лет

Опыт народной неправительственной дипломатии

Война—жажда завладеть миром умерщвлённым, но мир нужен нам живым.

Как известно, Кавказский Форум (КФ) неправительственных организаций (НПО) возник в июле 1998 года в Приэльбрусье, во время встречи по построению доверия грузинских и абхазских НПО, куда были приглашены также НПО из других регионов Северного и Южного Кавказа и Москвы. Общекавказский формат способствовал тому, чтобы участники грузино-абхазского процесса, особенно абхазская сторона, не чувствовали себя силой вовлекаемыми в миротворческий процесс с другой стороной. Это была не первая общекавказская встреча НПО—со времён распада Союза их было немало. Эта встреча, пожалуй, была знаменательна тем, что организаторами была сделана попытка пригласить на неё представителей НПО как Северного, так и Южного Кавказа, как из признанных государств, так и из "конфликтных регионов" ("непризнанных государств", "непризнанных образований"). Съехавшиеся представители гражданского общества не были уполномочены официально представлять свои политико-административные или государственные структуры, ни даже своё гражданское общество (трудно вообразить себе легитимную процедуру выбора одного представителя НПО из тысяч существующих гражданских инициатив). Они не представляли официально ни свой этнос, ни свою нацию. Каждый из них был просто выразителем своего угла зрения: национального, политического, общегражданского. В то же время, каждый из них—неофициальный «посол» своей идентичности, культуры.

Процесс был изначально грузино-абхазским, но общекавказский формат возобладал. На встрече произошло "самоопределение", самоидентификация: собравшиеся представители гражданского общества решили создать общекавказскую сеть, которая бы работала на преодоление отчуждения, разрешение конфликтов, узнавание друг друга, на общекавказское гражданское пространство. Так возникла Эльбрусская Декларация (ЭД), каждое слово которой было согласовано со всеми теми, кто её подписал (если вчитаться, там можно найти одну важную в смысловом отношении стилистическую ошибку, которую в своё время все, подписавшие её, пропустили мимо внимания, что, наверное, свидетельствует об эмоциональном накале и нехватке времени при достижении консенсуса). Это "скромная" декларация. Она не ставит перед собой политических целей. Не ставит невыполнимых задач. Она—и КФ—провозгласили, что они за то, чтобы конфликты разрешались (и разрешились) мирно, чтобы люди могли свободно и безопасно передвигаться по Кавказу, и чтобы народы-соседи, особенно молодёжь, знали и ценили друг друга. Во имя большего знания друг о друге, нежели мифологизированных представлений—во имя терпимости и избавления от образов врагов.

Контекст

Контекст в 1998-м году был типичен для Кавказа последнего десятилетия: армяно-азербайджанский конфликт был заморожен. Чечня быстро впадала в кризис в постхасаввюртской атмосфере. Только что, в мае, в Гальском районе произошла эскалация, в итоге которой всё вернувшееся туда за последние годы население покинуло его. Это было наиболее крупное ухудшение ситуации в грузино-абхазском конфликте со времён окончания военных действий. Грузинская делегация произвела фурор в Нальчике: так как волонтёры из Кабардино-Балкарии активно участвовали в войне на абхазской стороне, нечасто можно было видеть грузин в составе такой представительной делегации, посещающих Нальчик. Продавщица авиабилетов не знала, что Грузия стала членом СНГ, и её гражданам не нужны визы для приезда в Россию (к сожалению, с тех пор визы стали нужны). Во многих регионах Кавказа, как христианских, так и мусульманских, стали развиваться те или иные фундаменталистские тенденции, которые, будучи далеки от классической религиозной доктрины, стали механизмом для формирования у молодёжи экстремистских взглядов, на фоне падения уровня образования и отсутствия перспектив по работе. Война, через которую прошли многие народы Кавказа, поставила неизгладимый отпечаток не только на экономику и политику, но и на социально-психологические характеристики всех поколений кавказцев, на отношение к насилию, к ценности человеческой жизни, уважение к праву, закону, отношение к оружию и т.д. Много представителей Южного Кавказа жило, временно или постоянно, и занималось бизнесом на Севере. Аэропорт в Минводах был известен по особо строгому отношению к лицам кавказской национальности, а также, как и все аэропорты постсоветского пространства, своей коррумпированностью, направляющейся в первую очередь против кавказцев, особенно—мужчин. Стихийные рынки определялись грузопотоками, сложившимися в итоге блокад и распада советской инфраструктуры, и развивались на перекрёстках Грузии, Армении и Азербайджана, Грузии, Армении и Турции, в Южной Осетии, по рекам Псоу и Ингури; полицейские или милиция, таможенники, а также другие непонятные категории вооружённых людей останавливали эти грузопотоки, собирали дань. Становилось понятно, что реальный Кавказ претерпевает необратимые изменения, приспосабливаясь к бедности, унижениям, насилию, конфликту, и становясь ПРОСТО МЕСТОМ, ГДЕ ЛЮДИ ЖИВУТ ВОТ ТАК. В общем на Кавказе количество людей, видимо, не поубавилось, но ключевые потоки экономических и интеллектуальных мигрантов покидали его территорию в сторону большой России или более западных стран, в поисках счастья на чужбине, в лучшем случае не навсегда, в худшем случае даже не посылая части заработка близким. Во многих регионах Кавказа происходит моноэтнизация, из-за нарастающей ксенофобии меньшинства уезжают или принимают характеристики доминантного этноса. Беженцы и переселённые лица со всех конфликтов стали заложниками политики, и их беженский образ жизни, опять же, из временного неустройства перешёл в категорию постоянного временного неустройства. Всех аспектов ситуации не перечислишь. Регион, живущий в последние советские годы, по советским стандартам, вполне сносно, стал зоной сплошного неустройства, бедствия и насилия. Эльбрусская Декларация была направлена против этого вырождения цивильности, за восстановление прав людей на отсутствие ненависти и подозрительности друг к другу, на свободу передвижения и жизни, на цивилизованную свободу и свободу цивилизованности.

Идеи

На этом фоне существовал ряд идей общекавказского формата. Лидерами новопризнанных стран, как Шеварднадзе, Тер-Петросян, Кочарян, Алиев, или их западными советниками не раз выдвигались идеи Кавказского Дома, Общекавказского Дома, Общего Дома, Пакта Стабильности на Кавказе, Мирного Кавказа и т.д. Обычно такая структура понималась как союз трёх южнокавказских государств, который бы или возник после того, как три основных конфликта были бы разрешены; или, хотя бы, способствовал созданию мер доверия, позволил бы предпринять всем сторонам компромиссные шаги, например, совместные экономические или экологические мероприятия; или, наконец, стал бы тем самым механизмом, который бы позволил разрешить конфликты и создать систему безопасности и сотрудничества на Кавказе. Были и другие варианты, скажем, 3+3, где 3 южнокавказских государства участвуют вместе с Россией, США и Европейским Союзом (а Иран, по понятным причинам, забыт). Некоторыми экспертами выдвигались даже идеи кавказской организации по другой схеме 3+3, где 3 признанных государства участвуют наряду с 3-мя непризнанными; или 3+3+3, куда вошли бы Россия, Турция и Иран, и так далее (скажем, 3+3+3+2, включая Евросоюз и США). Предполагалось, что в конфигурации 3+3+3 интересы сторон будут сбалансированы, и что, отказавшись от независимости на международном уровне, непризнанные приобретут региональный статус; ну а признанные, в ответ на региональный статус своим восставшим регионам, получат территориальную целостность, поколебленную, но всё же восстановленную. И всё это будет утверждено неким региональным соглашением, с гарантами в лице крупных держав. Выдвигались идеи "Кавказской Швейцарии", "Кавказской конфедерации (федерации)", "Кавказской ООН", или "Кавказской ОБСЕ". Во время грузино-абхазской войны возникло объединение другого типа: Конфедерация Горских Народов (объединившая ряд народов Северного Кавказа и абхазов), которая тоже не была общекавказской, хотя и была довольно представительной и оставила после себя смешанные воспоминания, как позитивные, так и негативные. Адыго-черкесские народы (абхазы, абазины, кабардинцы, адыги, черкесы) создали Международную Черкесскую Ассоциацию. Наконец, Кавказ был включён в ряд международных /межгосударственных систем: ОБСЕ, ООН, СНГ, Совет Европы. Создавались новые межгосударственные организации: Черноморское Экономическое Сообщество; ГУУАМ; программа Партнёрство Ради Мира с НАТО. Лидеры южнокавказских государств периодически напоминали о своем интересе и о своей готовности вступить в Евросоюз или в НАТО. Каспийская нефть и центральноазиатский газ сфокусировали внимание Кавказа и мировой общественности на трубопроводах, идея которых также заключала в себе объединяющее начало.

На неправительственном уровне существовал ряд сетей и проектов, в том числе уделяющих внимание миротворческой проблематике, под эгидой УВКБ, Норвежского и Датского Советов по Беженцам, Фонда Евразии, Хельсинской Гражданской Ассамблеи, и т.д. Некоторые фонды, как, например, Фонд Сороса/Институт Открытого Общества, сами являлись сетевыми структурами.

Таков был контекст, в который вошла Эльбрусская Декларация. Среди её "подписантов" были такие лидеры НПО, которые прекрасно знали о многих существующих инициативах. Были и такие, которые не были полностью осведомлены о параллельных процессах, или не сопоставляли свою инициативу с существующими. В дальнейшем развитие Кавказского Форума до некоторой степени определялось тем, какие отношения он и его лидеры могли развить с параллельными, братскими, соседскими проектами и сетями, а также госструктурами.

Открытость

Итак, КФ не политическая и не «представительская» сеть (ее лидеры не уполномочены представлять никакие организации или сообщества, кроме самого себя, максимум—свои НПО, в исключительных случаях—консенсуальное мнение ряда НПО из своих регионов). С самого начала создавалась сеть, принципиально открытая для всех НПО, миссии которых соответствуют Эльбрусской Декларации, из любых регионов Кавказа. Объединение обычно означает разъединение: объединительные усилия в рамках Южного Кавказа, скажем, означают дальнейшее разделение Южного и Северного Кавказа. Построение национальных государств означает их отделение от соседей, разграничение суверенитетов, полномочий. Трубопровод, объединяя Центральную Азию, Азербайджан, Грузию и Запад, еще более разъединяет от них Россию, Армению, Иран. Таким образом, объединительные идеи можно классифицировать с точки зрения - создают ли они явный или скрытый альянс между определёнными силами и поэтому могут показаться невыгодными другим силам, или действительно являются «общевключающими» (inclusive)?

КФ утверждает, что он—открытая, «общевключающая» сеть. Что значит эта открытость? Чем она ограничивается? Она означает, скажем, что в принципе в его мероприятиях могут участвовать любые представители НПО, гражданского сектора, эксперты, ученые и т.д., с Кавказа или занимающиеся Кавказом и миротворчеством. Чем же ограничивается такое участие?

(а) незнанием о мероприятии (информация о мероприятии—«раннее оповещение» —не всегда равномерно распространяется по региону).

(б) финансами: КФ может покрыть расходы только определенных участников; кого, обычно выбирается по ряду критериев (см. дальше). Остальные, если могут найти самофинансирование, могут участвовать.

(в) несоблюдением процедур (узнав о мероприятии, которое вы хотите посетить, надо обратиться к Исполнительному Секретарю или местному Координатору, они должны поставить вопрос перед КС или организаторами\ фасилитаторами семинара).

(г) целесообразностью (скажем, врачу может быть нечего делать на мероприятии юристов).

(д) типом мероприятия (скажем, если КФ организует или способствует организации диалога между осетинами и ингушами, организаторы могут отклонить желание абхаза в этом участвовать).

(е) интересом (многих общекавказские мероприятия просто не интересуют, или не все такие мероприятия интересуют)

(ж) соображениями баланса и справедливости (предпочтительно, чтобы на таких мероприятиях был выдержан баланс представительства из различных регионов, особенно тех, которые находятся в конфликте между собой)

(з) отсутствием Координаторов по ряду регионов и недостаточностью иметь только по одному Координатору из многонациональных регионов и стран (обе причины приводят к отсутствию информации про Форум в ключевых неправительственных кругах этих регионов).

В остальном—КФ открыт, прозрачен и очень нуждается в участии и инициативе. Этим дышит!

Развитие

После своего провозглашения, КФ в 1998-м году не организовал ни одного мероприятия. В 1999-м, однако, произошла вторая встреча КФ в Сочи. И тут возникли его первые структуры. В 2000-м они укрепились и развились на встрече в Кисловодске. Наконец, в 2001-м, в Цахкадзоре, возникла идея создания Положения (устава) и международной регистрации. Положение было создано, регистрация находится в процессе.

1998-2000 был периодом «хаотического» роста.Частично это объяснялось тем, что не было проведено различия между участием и управлением. Съезжалось, скажем, человек 50, один активный участник поднимал вопрос, и все 50 хотели решить его. Вопросы могли быть любыми: где следующая встреча, когда, кто участвует, у кого какая проблема, чей проект может быть поддержан . . . Трудно добиваться консенсуса, когда функции не уточнены, и присутствуют 50 человек.

Этот турбулентный период развития завершился кристаллизацией системы Координаторов и Координационного Совета (КС), зафиксированной ныне в Положении. До сих пор, однако, список Координаторов неодинаков с точки зрения того или иного Координатора; более того, Координаторы не совсем четко представляют свои функции. Тем более, что это—добровольная и почетная, неоплачиваемая позиция. Но это проходит.

Выживаемость

В чём, однако, причина того, что КФ выжил? Ведь инициатив, подобных ЭД, на Кавказе за последние 15 лет случалось ох как много . . . Как случилось, что он сумел выйти из пелёнок и проявить достаточную «независимость» от своих «родителей»—грузино-абхазского проекта, и своего «спонсора»—МТ?

Одна из причин, вероятно, в людях: КФ притянул к себе личностей, многие из которых с удовольствием работают друг с другом, разделяют идеи друг друга и КФ, толерантны и верят в гражданские ценности, а также в общекавказскую суперидентичность (ср. с общеевропейской суперидентичностью).

Другая причина, быть может, в формате: действительно, мне, как армянину, легче общаться с азербайджанцем, тем более незнакомым, легче с ним знакомиться, устанавливать доверие, сидя в общем кругу, чем поставленным с ним лицом к лицу. Я узнаю о других конфликтах, осознаю, что я не одинок, и мой конфликт не столь уж уникален, но также—чем он действительно не похож на другие. Если у меня возникает осложнение с представителем «другой стороны», другие, «нейтральные» к моему конфликту кавказцы придут на помощь, «сфасилитируют», уладят наше противостояние. Ведь, худо-бедно, почти два века жили «в одном пространстве», хоть в империи, но всё же. . . . Сколько интересных культур бы я не узнал, во скольких уникальных уголках Кавказа не побывал . . . Одно дело—3 культуры, другое, там—6 или 10, и совсем другое—50 культур! Богатство Кавказа—его этносов, его географии—действительно поражает воображение. Мы живем друг около друга, и многие из нас не знают, кроме серии мифологизированных, часто враждебных представлений, кто их соседи, какова их кулььтура, почему они таковы!

Более того: если бы, скажем, КФ объединил в сеть только представителей Южного Кавказа, это бы уже было более «политизированным» решением. Присутствие представителей Северного Кавказа (Российской Федерации) снимает проблему, которая в Южнокавказском формате сохранилась бы: об участии НПО из «непризнанных» сторон. Мало того, что КФ родился на основе консенсуса между грузинскими и абхазскими представителями (а следовательно, вопрос «непризнанности» уже был снят: стороны приглашали, кого считали нужным). В дополнение, если, скажем, в рамках Южного Кавказа еще может быть поднят вопрос: кто является суверенным народом Карабаха? В рамках всего Кавказа такой вопрос бессмыслен: армяне Карабаха—такие же кавказцы, как и азербайджанцы Карабаха, и любые другие народы Кавказа.

Идентичность

Но есть ли Кавказ как единое целое? Кого считать народом Кавказа? Есть ли кавказская (супер) идентичность? На этот счет высказаны различные мнения. Пытаясь обобщить опыт КФ, я бы сформулировал так: кавказский уровень идентичности существует как у жителей Северного, так и Южного Кавказа. Чем южнее, тем, может, эта идентичность слабее (независимо от национальности). Чем севернее, тем она более связана с идентичностью российской. Эта идентичность имеет элемент супернациональности, она надрелигиозна, но она также и иногда территориально и исторически определена более, нежели национально. Скажем, армянин, торгующий во Владикавказе, чувствует себя кавказцем намного более, чем ереванский рафинированный интеллигент (чувствующий себя европейцем, представителем русскоязычного культурного пространства, ближневосточным или глобальным армянином-космополитом—но почти не кавказцем. Отталкивающийся от своего кавказского соседства). Я знаю многих кавказских русских или украинцев, которые «больше кавказцы, чем сами кавказцы». В чем выражается эта «кавказскость»? В знании многих кавказских культур. Уважении к ним. В чувстве собственного достоинства, в приверженности определённым ценностям (уважение к старшим, структура отношений в семье), в определённой исторической судьбе . . . Даже в специфически кавказском типе некультурности может выразиться . . . В юморе, естественно . . . О кавказских столах уж не говорю . . . Также, как трудно уловить, что такое «европейскость», так и трудно, в итоге, определить «кавказскость». Быть может, страницы книги по народной дипломатии дадут дополнительную пищу для размышлений по этому вопросу.

Кавказская идентичность есть, хотя и зыбкая; на картах Кавказ есть; а в реальной жизни кавказский регион, по словам Тома де Валя, не существует. Он раздроблен, народы враждебны друг другу, даже не враждебные не дружат, не знакомы друг с другом, связи разрушены . . . И это не сегодня случилось: эти тенденции развивались практически весь 20-й век . . . если не ещё раньше . . . И теперь, казалось бы, когда весь бывший соцлагерь получил возможность свободно (более или менее) развиваться, глобальные процессы, войны, да и просто сами тенденции национального становления ставят один этнос на Кавказе против другого, как будто развитие одного этноса означает конец другого . . .

Региона нет. Объединительные тенденции становятся разъединительными. Трубопровод, объединяя одних, разъединяет других, тем самым увеличивая враждебность и состязательность на Кавказе. Если раньше НАТО и СССР встречались на совестко-турецкой границе, то теперь Россия и США состязаются на территории самой Грузии . . . За весь период существования КФ на Кавказе преобладали тенденции дальнейшего раскола, разъединения: началась вторая война в Чечне; еще более ухудшились грузино-российские отношения . . .

Раз региона нет, а идентичность всё же есть, значит, есть проблема. Вот эта-то проблема и является одной из движущих сил существования КФ, мотиватором энергии его лидеров.

Возможности

Другая причина выживания КФ—финансовая подпитка. Долгие годы у КФ было очень мало денег. Так уж случилось, что в этом году денег именно столько, сколько КФ может реально выдюжить. В будущем опять может быть мало денег. И всё же, обычно находились деньги, чтобы поддержать дыхание в сети, деньги из независимых источников—частных международных фондов.

Еще одна причина—возможности, предоставляемые КФ-ом: хотя КФ в финансово-материальном отношении скромен, это всё же возможность, которых не так много у многих НПО на Кавказе, особенно тех, кто не из южнокавказских столиц. КФ поддержал компьютерами, интернет и мобильной, междугородней связью, обучением различным навыкам (пользование интернетом, компьютерами, организационное развитие, английский язык, разрешение конфликтов) многих представителей гражданского общества Кавказа.

Методология: перекрёсток традиции и инновации

Можно также отметить определенное совпадение «западных» методологий групповой динамики и кавказских традиций. Так, на «западе» на «воркшопе» садятся в круг без столов—чтобы видеть друг друга, лица и тела, чтобы не было разделяющего барьера. На Кавказе—тоже. А как трудно уговорить официальных лиц убрать столы из комнаты, где будет проходить семинар! Они только и знают, что «круглые столы». Столы, говорят, нужны, чтобы записывать. Хотя чаще просто чёртиков рисуют на бумажке. Барьер—психологический—позиционный—создаёт чувство безопасности, отчуждённости, комфорта—не надо пытаться дотянуться до другого! Собеседник выражает свою позицию—из своего укрепления. И другое чувство комфорта, доверия—когда этот барьер снят. Преодолён. Столы—даже без председательствующего—тянут к официозу, восстанавливают иерархии. Круг—органичен.

К тому же, если подробно записывать, перестаёшь активно слушать. Записывать надо, чтоб было не очень удобно: на коленях. Тогда будет вкратце и по существу. КФ—сеть действий более, нежели анализа, или других форм текстообразования. Он продуцирует много текстов, но не случайно книга по народной дипломатии—его единственная крупная публикация, да и то, с «опозданием» на два года (всё ещё не издали). А между тем все, кто знает КФ, знают, что он отнюдь не бездействует! Просто он более ориентирован на действие, чем на отражение оного в знаках. Так же, как есть разница между исследовательским институтом и административной организацией; между учёным-экспертом и практиком из НПО; так и есть разница между КФ и, скажем, сетью FEWER (Форум раннего оповещения и раннего реагирования—некоторые его участники близко стоят к Кавказскому Форуму). Хотя можно надеяться, что книга по народной дипломатии создаёт мостик между двумя типами сетей.

Итак, сесть в круг и выслушать друг друга, и помолчать, если не чувствуешь, что есть что сказать важного кругу—вдруг оказалось, что этот почти «квакеровский» приём, перепрыгнув через советский период семинаров, оргсовещаний и пятиминуток, протягивает руку, скажем, таким традиционным кавказским формам принятия решений, как Адыга Хасса! Оказалось, консенсус в той или иной форме, смешанный с тем или иным вариантом оставления преимущества авторитету—так же близок, скажем, правилам ОБСЕ, как и духу КФ! Оказалось, анализ—кого приглашать на встречу, так называемая «картография заинтересованных сторон» (то, что «западный» тренинг по разрешению конфликтов предлагает)—столь же распространены в ежедневной дипломатической практике Европейского Союза, сколь и в старых традициях кавказских деревень (да не только: и казачьих, и русских, и центральноазиатских . . .) Да и вообще это, видно, общечеловеческое: если принятие решений не хотят подменить угнетением власти, к нему привлекают заинтересованных в нём, его процесс делают включающим, нежели исключающим, в пределах реалистичности.

Язык

Русский язык. Общий язык межкультурного сетевого общения способствовал успешному построению доверия и взаимному уважению. Ведь язык—это не только средство общения, это и культурная среда. На русском—языке межнационального общения царского и советского периодов, можно общаться практически всем нациям Кавказа без дополнительных инвестиций, и для большинства общаться более непосредственно, неформально, чем на английском, даже для тех, кто им владеет, так как английский всё ещё остаётся намного более иностранным, чем русский. К сожалению, отдаление от русского—понятное с точки зрения национализации культур и языка—оказывается также отдалением от того общего, что кавказские нации связывает друг с другом. И как остановить распад Кавказа, не прибегая к помощи русского языка—непонятно.

К этому же можно добавить принадлежность Кавказа к советской/постсоветской культуре. Скажем, иностранцы, не владеющие знанием атрибутов советской культуры, даже знающие русский и Кавказ, часто не могут понять, почему КФ работает так, а не этак. Одна из причин, почему в КФ нет пока участников из Турции или Ирана—столь желанных с точки зрения целей КФ—опять-таки, языковая и культурная. Сети, основанные на английском языке—более избирательны в чём-то и менее избирательны в чём-то ином: в них участвуют те, кто хорошо знает английский, а их существенно меньше на Кавказе вообще, не говоря о том, что эти круги обычно принадлежат к советским и/или постсоветским элитам.

Россия

Понимание этого приводит к обсуждению роли России на Кавказе вообще и в частности, в работах КФ. Россия—полноправная участница, часть культурно-географического региона Кавказа. Она к тому же—бывшая владелица Южного Кавказа и нынешняя—Северного Кавказа. Наконец, она региональная сверхдержава. Она—основной бизнес-партнёр Южного Кавказа. Основная работодательница мигрантам. Одновременно заинтересованная сторона и фасилитатор в конфликтах. Враг или друг настолько крупный, что почти уж и не то, и не другое, и то, и другое для каждого кавказского образования. В Координационном Совете КФ есть Координаторы с сугубо русских регионов России, таких, как Кисловодск или Новочеркасск. Нет—но есть вакансии—на Краснодарский Край. Нет НПО из Москвы, но есть представитель внешних связей, который сидит в Москве, есть участники Форума и фасилитаторы из Москвы.

Так же как и любая другая суверенная страна, особенно страна в конфликте, Россия, через свои СМИ и другие службы, местные или центральные, через своих экспертов и свои НПО, то хвалит, то ругает КФ. Отношение у России к этой инициативе неоднозначное. Другого и не могло быть.

Понимая значимость роли России, КФ в своих мероприятиях пытается подчеркнуть свою неполитизированность, независимость, политическую неангажированность. В частности, важно, чтобы у России не сложилось мнение, что представители Северного Кавказа развивают тенденции к сепаратизму, общаясь с представителями Южного Кавказа. Северный Кавказ имеет чему научить Южный Кавказ, также и в плане избегания крупномасштабного насилия. Так, системы взаимоотношений Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и Дагестана внутри себя, а также с российским центром—важный источник обмена опытом между Северным и Южным Кавказом. Я думаю, основная нужда Кавказа в России—сделать её в целом более чувствительной к Кавказу (Caucasus-sensitive).

Запад-Восток

Ещё одна причина выживаемости КФ—поддержка Международной Тревоги (МТ). Как и многие другие «западные» НПО, в 1997-м году МТ вступила в этот проект и помогла образоваться КФ, не владея достаточной экспертизой, что такое Кавказ. Я сам, хоть и конфликтолог и востоковед, до того Кавказ не изучал. Приехав на Кавказ, мы предложили свою экспертизу в ведении процессов и в фасилитации, пытаясь помочь, чтобы встретились люди, которые бы иначе, на фоне тенденций распада современного Кавказа, не имели бы шанса встречаться. Нельзя даже сказать, что мы предложили деньги—деньги получались совместно, нами вместе с кавказскими партнёрами. Без работы партнёров на Кавказе нам доноры денег бы не давали. Причина и оправдание, почему нам дают деньги—ежедневная деятельность наших партнёров на Кавказе.

Фасилитация была нашей до определённой степени. Списки участников, сценарий процесса, итоги—вся легитимность процессов принадлежала кавказским партнёрам. Одним облегчающим моментом было то, что я, сам кавказец, помогал партнёрам «предохранять» процесс от «чересчур активного» вмешательства иностранцев, а так как сидел в Лондоне, видел Кавказ, так сказать, с птичьего полёта, как иностранцы, вместе с ними пытался помочь кавказским партнёрам «уравновесить», сделать более «справедливой» работу Форума.

Однако быстро стало ясно, что КФ, его «костяк», не нуждаются в фасилитации иностранного НПО. Может, дело тут не в иностранности, а просто, в определённых стилях фасилитации. Но так уж произошло, что почти лишь для того, чтобы избежать роли фасилитатора, и в то же время остаться нужным Форуму, МТ была включена в состав КС и посажена в общий круг! Так, наша возможность «влиять» ослабла, хотя не исчезла: теперь она зависела больше от нашего (МТ) интереса, энергии, вклада в работу КФ, потому что по практике многосторонних организаций, таких, как Европейский Союз, известно: те стороны, которые более инициативны, больше влияют. И хотя у нас всего одна/тринадцатая общего голоса Координационного Совета КФ, МТ не чувствовала, что «бразды правления» ушли из её рук. Наоборот, полностью в духе наших принципов, принятие решений перешло в более демократическую, многостороннюю плоскость.

Конечно, остался тот факт, что большинство денег в КФ шло всё ещё через наш офис. Мы поддерживаем идею регистрации КФ как международной организации, с тем, чтобы КФ имел независимый от МТ бюджет и счёт.

Влияние наше исчерпывалось в основном желанием возбудить инициативу—чтобы кавказские участники выдвигали выполнимые общекавказские миротворческие инициативы. Одного права вето, которым обладает каждый член КС (так как КС работает по принципу консенсуса), было достаточно для обеспечения существенного влияния. Ведь мы именно хотели инициатив, поэтому приветствовать выполнимые и участвовать в их оформлении, отклоняя невыполнимые, исходящие как от нас, так и от других форумовцев—было именно тем, что надо. Часто бывает, что идея нравится кому-то, но другие её заблокируют. Это значит, что она или недостаточно хороша, или невыполнима по политическим или каким-либо другим причинам. В таком случае, надо использовать своё право Координатора, пытаясь построить коалицию из других членов КС, которая эту идею поддержит.

Также бывает, что идея понравилась, но она всё равно не реализуется: ресурсов не хватает. Или денег, или человеческого ресурса—энергии, умения осуществлять идеи, претворять их в жизнь. Отсутствует, так сказать, «стратегический кто»—осуществитель.

Приняв представителя МТ в КС, форумовцы тем самым не только добились того, что по-английски называется «empowerment» (дать возможность тем, кто не имел власти, взять её), но и сняли напряжение противоречия между «западом» и «востоком», сделали саму МТ, её офис в Лондоне немножко своим, своей частью. Противоречие между Западом и Востоком сыграло положительную роль для самоидентификации КФ: «Мы это можем сами»: фасилитировать, организовывать и проводить встречи, миссии, писать проекты, быть сбалансированными, непредвзятыми даже по отношению к противоположной стороне, чувствительными к тому, что может спровоцировать другую сторону . . . Ведь обычно бывает как? Приезжают иностранцы, хорошо ещё, если с достаточным знанием русского, или хотя бы симпатичные, и «лезут» в конфликт. Те, кто видит своё будущее с «западом», кто отождествляет демократию, гражданское общество, экономическое благоденствие, права человека с западными ценностями в позитивном смысле—принимают их авторитет. Те же, кто, будучи за демократию, толерантность и разрешение конфликтов, всё же предпочитает определённые местные ценности, традиции, и считает, что только та система справедливости возможна, которая зиждется на положительных аспектах культуры народов, чувствуют отторжение от нескромного, по их мнению, торопливого, нетерпеливого вмешательства извне.

Противопоставление между Западом и Востоком в контексте КФ проявлялось только в тех ситуациях, когда сопровождалось иерархическим противопоставлением, когда «западные» гости говорили: «Мы—лучше, так как сильнее, благополучнее, богаче, и у нас деньги»—и тем самым восстанавливали иерархические, властные отношения, поддерживали их внутри Кавказа, нежели снимали эти противоречия посредством равноправного диалога. Часто возникал диалог, основанный на уважении к культурам друг друга.

МТ—межнациональная организация, международная также и в этом смысле. Только в отделе Евразии за последние годы работали и работают американец, англичане, русские, болгарка, чешка, армянин, азербайджанка, словачка, казашка . . . В отделах Африки работают ганийцы, зимбабвейцы, котдивуарцы . . .

Работа с КФ помогла МТ задуматься над своей идентичностью: кто мы? Куда мы идём? Один из возможных ответов: мы—организация-пространство для диалога. Наш офис—для тех, кто из разных сторон конфликта желает что-то сделать для его преодоления. Несмотря на трудности финансового характера, мы стараемся предоставить ресурс и сделать саму нашу организацию пространством для диалога. Так, через взаимодействие, преодолевается противоречие Восток-Запад между КФ и МТ.

Одним из основных компонентов КФ являются НПО. Почему НПО? Мы можем вообразить все варианты возникновения НПО, или НКО (некоммерческие организации), в постсоветском пространстве: диссидентское движение породило правозащитные организации. Многие учёные, отделения научно-исследовательских институтов, ознакомившись с западными методологиями и системой донор-грант-реципиент, лишившись местных источников финансирования, создали НПО. НПО возникали из женского движения, молодёжных организаций, на базе общественных организаций советского периода, из благотворительной деятельности, из традиций общин (скажем, институт старейшин), из самых обычных побуждений оказать помощь, сделать что-то полезное для своей общины—и долго существовали, даже не зная, что они являются НПО . . . Наконец, НПО возникали также при госорганизациях, при партиях, этнических организациях, при политических лидерах, ушедших в отставку . . . НПО возникали «под грант», и после завершения денежного потока оставались на бумаге, не существуя в реальности . . . И вся эта масса организаций хочет денег, грантов, возможностей—у доноров, в основном западных; но также и права быть независимыми, свободными, критиковать существующую власть, но и пользоваться при ней правами и уважением . . . Хотя НПО и типичное явление так называемого гражданского общества, но не единственное. И хотя, при своей мобильности и гибкости, они могут сыграть много положительных ролей: экспертизы, фасилитации, катализа социальных действий, миротворческой или правозащитной акции; хотя они создают коалиции—но, естественно, ими не исчерпывается гражданское общество. Что оно такое—мы до сих пор спорим.

По-моему, это такое же «рыхлое» понятие, как понятие «интеллигенции» (понятие, существующее в русскоязычном и бывшем «втором» мире и оттуда перешедшее в «третий» мир: в «первом» мире оно принципиально отсутствует). В принципе, я считаю, что человек может быть интеллигентом и работать в правительстве, или заниматься бизнесом. Я пытаюсь использовать это слово в его наиболее свободном, расширительном значении, не ограничивать его какими-либо социальными рамками. В том же смысле, скажем, Ян Чеснов говорит об аристократизме кавказских культур, а Грант Матевосян говорил об аристократизме крестьянства. Трудно поместить явление в рамки понятия, и наоборот. Является ли экономическая война метафорой? Спросите иракцев. Может, и есть элемент метафоричности в том, что представитель гражданского общества может занимать государственный пост; хотя гражданское общество самоопределяется как сфера именно (в)негосударственная—посмотрите, однако: кто такой Паата Закареишвили? Есть ли разница между Паатой—гражданином, и Паатой—государственным деятелем?

Гражданское общество—помощник и советчик государству, те, кто занимается делами, до которых руки государства не доходят. Это и критик, если государство не выполняет свои обязательства перед обществом. Это осуществлённая свобода—мысли, слова, совести, передвижения—всех тех прав, которых мы добивались, борясь с социалистическим лицемерием прошлого периода. Журналисты, учителя, врачи, юристы, учёные, так же как и нпошники—легитимные компоненты гражданского общества.

Но НПО, журналисты и др. блоки гражданского общества не обязательно, не во всём работают на миротворчество. Даже если они искренне считают, что не на войну, не на конфликт они работают—им всё же надо решить трудные дилеммы: а как же патриотизм? А как же безопасность этноса, нации, государства? А как же интерес? А как же обиды—исторические или недавние? А как же нерешённость ни одного конфликта, судьбы беженцев?

Я думаю, НПО и другие группы гражданского общества тогда становятся миротворческой силой, когда систематически предпочитают в своих акциях общегражданские интересы, общечеловеческие, общерегиональные—интересам меньшего калибра, но при этом—не вступают в противоречие со своими убеждениями.

Иногда внешний формат, некий механизм, ритуал этому помогает. Вот есть у меня коллега-азербайджанец. Если я не уверен в чём, касающемся региональной инициативы—спрошу. Выслушаю его мнение. Если оба согласны—это сила! Если он со мной не согласен—прислушаюсь! Засомневаюсь в том, что собирался предпринять.

У КФ, в общем, положительное сальдо миротворчества. Хотя, надо признать, это далось путём извлечения уроков из акций, которые вызывали подозрение в несбалансированности с точки зрения той или иной стороны—а следовательно, являлись таковыми. Мы, кавказцы, любим мечтать. Да всё человечество любит. Однако, может быть, советский образ жизни, лишив нас власти над собой, умения и права руководить своей жизнью, судьбой, сделали нашу мечтательность необоснованной, нерешительной, нереалистической. КФ пытается, сохранив мечту, сделать что-то конкретное, выполнимое, маленькое—и при этом не запачкаться. Самокритика у КФ в целом развита, так как это многосторонняя организация: один другого критикует—вот и самокритика!

Особенно выгоден КФ, конечно, тем, у кого других каналов выхода на общекавказскую или, тем более, международную арену нет. То есть НПО из «непризнанных», или, скажем, северокавказских регионов. Вот и обвиняют КФ иногда в том, что он больше нужен представителям тех образований, которые стремятся к большему суверенитету, чем они имеют. Это обычная дилемма для миротворца, опирающегося на гражданское общество: мы верим, что гражданское общество есть везде, хотя бы в потенциале. Мы верим, что оно независимо. Ему надо помогать быть независимым. Объединяясь в общегражданское пространство, оно укрепляется. Выходя из изоляции, оно «добреет», и уже в жанре диалога можно с ним дискутировать: как решать конфликт? Но, выводя его из изоляции, мы, действительно, оставляем открытым вопрос: А как, в конце концов, политически эти конфликты решатся? Простых ответов нет. Кое-что ясно: ненависть, образ врага любых сторон, изоляция порождают менталитет осаждённого. Нерешённость конфликтов порождает реваншизм. Отсутствие возможностей озлобляет. Наличие возможностей, доступ, участие, порождают толерантность, но как-то не сразу, тут нет прямой зависимости—толерантность надо развивать и напрямую, а не только через экономическое и демократическое развитие.

НПО в конфликтных регионах сыграли особую роль. В ситуации, когда структуры управления международно непризнаны; в ситуации, когда целые регионы чуть ли не объявляются НПО—местное гражданское общество становится чуть ли не единственно легитимным—в общечеловеческом плане—органом. Намного легче договориться о встрече в таком формате—формате неправительственном—представителей из регионов с различными юрисдикциями, нежели в любом более формальном. В эпоху кризиса легитимности власти (а «признанные» власти находятся на Кавказе иногда в не меньшем кризисе легитимности, чем «непризнанные»)—неправительственность становится представительной. Международные организации, не желающие выделять помощь непризнанным или нелегитимным структурам, однако желающие способствовать восстановлению разрушенного—ищут, на кого можно положиться, с кем можно работать—и конечно же, приходят к идее поддержки и развития гражданского общества. Это возлагает на него особую нагрузку: с одной стороны, его легко можно обвинить, что через него оказывается помощь непризнанным или нелегитимным образованиям; с другой—НПО становятся настолько ключевыми в своих малых обществах, что на них начинают давить власть и общественное мнение. Тем самым признаётся их значение.

Другое наблюдение: наиболее успешные решения принимаются, если наличествует некий предварительный феномен, я назвал его минимальным консенсусом. Вот, скажем, армянин и азербайджанец о чём-то договорились. К ним присоединился некто «нейтральный» по отношению к этому конфликту, скажем, аварец. Вот это и есть минимальный консенсус! Он будет ещё тверже, если не 2, а 4 стороны из двух конфликтов (скажем, армянин, грузин, абхаз и азербайджанец) выдвинут совместную инициативу. Ну а тем более—6 или все 8, 10 сторон! Но даже если не конфликтующие, только лишь соперничающие или соседствующие, скажем, армянин и грузин, ингуш и чеченец, кабардинец и балкарец—уже эмбрион консенсуса! Такие инициативы более вероятно найдут согласие у всего КС, нежели те, которые в сознании кого-либо из Координаторов ассоциируются с односторонностью, нарушением баланса.

Одним из наиболее интересных результатов работы Форума являются его миссии. Совместная поездка грузинского писателя и представителя абхазского гражданского общества в Армению, Карабах и Азербайджан, кроме того, что способствовала формированию книги писателей Южного Кавказа о войне, сыграла миротворческую роль по направлению общественной мысли в сторону роли народов Кавказа в миротворческих усилиях своих соседей.

Итак, за эти годы Кавказский Форум выстоял. Добился некоторых скромных успехов. Некоторого признания у международного сообщества. Если не поддержки всех правительств Кавказа, то хотя бы нейтральности ключевых. Он создал некую базу данных—людских ресурсов и ноу-хау в развитии гражданского общества, в миротворчестве—которую могут использовать и используют многие другие организации, сети. Пожалуй, внутри своих сообществ он менее известен и значим, чем между ними. Внутри сообществ более известны его лидеры, Координаторы—как деятели—нежели сам КФ. Это нормально. Но можно предположить, что не оставляя работы в общекавказском формате и в пространстве между обществами, в последующие годы КФ пойдёт внутрь, углублять свою роль в каждом регионе по отдельности.

КФ работает напряжённо. Его лидеры имеют много обязательств в рамках своей деятельности у себя дома—и принимая на себя также обязательства по работе меж регионами, сквозь линии противостояний, совершают почти невозможное. КФ нужны человеческие ресурсы. Но ему также нужно органическое и устойчивое развитие, так как понять его логику—понять логику общекавказской модели принятия решений—непросто. Если новые поколения поторопятся со своими идеями, на мгновение не примут во внимание, что они не добились консенсуса—такое добровольное образование может и погибнуть.

Основное достояние и достижение КФ в плане капитала—это человеческий и методологический ресурс. Основное его достижение в области действий—это умение сделать то, что без его существования было бы невозможно: организовать встречу людей, которые иначе бы не встретились, например. Основное его достояние и достижение в области принятия решений—это моделирование консенсуса на сегодняшнем расколотом Кавказе. Как и все многосторонние организации—он не очень быстр на реагирование. Но это компенсируется его гибкостью и неправительственностью—он всё же намного более быстр, чем государственные структуры, в рамках своих полномочий. Как и в любых таких организациях, огромное значение имеет его секретариат: Исполнительный Секретарь (ИС), фактически, гарант консенсуса, многосторонности и сбалансированности КС. Поэтому от личности ИС настолько зависит самочувствие сети. Как и все решения, базирующиеся на консенсусе, некоторые решения КС оставляют чувство неудовлетворённости даже у тех, кто их поддержал. Они оставляют чувство того, что единственный вариант консенсуального решения был не наиболее оптимальным и эффективным. Ну что ж, консенсус—вещь медленная, иногда поверхностная. Не стоит иметь преувеличенных ожиданий от него. Консенсуальные решения действительны только постольку, поскольку стороны от них не отказались. Поэтому часто они не могут быть резкого характера. Они обтекаемые. Согласие на Кавказе—а тем более многостороннее согласие—хрупкая вещь. Тем не менее, тем оно и ценно.

Нужды

В чём нуждается КФ? В первую очередь, в дополнительных человеческих ресурсах: в людях, которых мы называем «миротворцами». Каковы они? Это люди, которые могут стать выше своего узко интерпретируемого национального интереса в рамках сегодняшнего Кавказа. Это люди, которые воспринимаются представителями других народов Кавказа, включая народы-оппоненты, как справедливые. Это люди, которые имеют общекавказское видение, люди, у которых ёмкий взгляд. Люди, которые умеют мыслить стратегически, но и реализовывать свои идеи. Люди, которые умеют работать в командах с представителями других национальностей, создавать команды из «сбалансированных» национальностей, чтобы обеспечить восприятие справедливости. Люди скромные, которые ради обеспечения восприятия справедливости согласны пожертвовать своим интересом, смягчить свою позицию, чтобы построить консенсус.

КФ—не демократическая структура в том смысле, в каком демократичны выборы на основании воли большинства. Его Координаторы назначались самим КС, или до КС—инициативной группой, нежели отбирались среди делегатов НПО своих регионов и городов. Невозможно себе вообразить съезд НПО, скажем, города Нальчика для выбора представителя в КС КФ. Однако, кристаллизовав свою структуру, КС сам пошёл на то, чтобы создать чёткую систему сменяемости Координаторов, так что у гражданского общества того или иного региона есть прямая возможность повлиять на КФ через предложение новых кандидатур (см. Положение). И при этом окончательное решение по отбору должно оставаться за самим КС, так как иначе нельзя исключить возможность включения в КС людей, которые своими действиями, сознательно или несознательно, попытаются торпедировать работу Форума. Так что легитимность КФ не в его демократичности, а в его общекавказской представительности; не в том, как отбирались его Координаторы, а в том, что вместе они моделируют принятие решений в кавказском кругу.

Итак, на Кавказе возникла уникальная структура, базирующаяся на моделировании межнационального согласия, толерантности, уважения друг к другу, отказа от стереотипов; восстанавливающая целостное видение гражданского общества расколотого Кавказа; связывающая Север с Югом, НПО из столиц—с НПО из непризнанных образований; конструктивно решающая проблему Восток-Запад; способствующая конструктивной роли России в её отношениях с сегодняшним Кавказом; и восстанавливающая связи между традициями народной дипломатии Кавказа и сегодняшним творчеством гражданского общества. Я желаю этой сети дальнейших успехов и надеюсь увидеть её десятилетие.

Два года назад, к заседанию КС КФ непосредственно перед конференцией по народной дипломатии в Цахкадзоре, я написал выступление, где в основном проанализировал трудности КФ. По своей сути это было пессимистическое выступление. С тех пор произошли события 11 сентября, война в Афганистане и Ираке. Кавказ расколот как обычно. Что же является причиной того, что в данной статье я не чувствовал причин к пессимизму? Наверное, то, что Форум выстоял в это трудное время. И не просто выстоял, а упорным, кропотливым трудом улучшал себя, делал себя более устойчивым, независимым, сильным своими ресурсами. И хотя его успехи скромны, как обычно, сама его выживаемость и уверенность в том, что кропотливым трудом можно добиться чего-то, вселяют в меня оптимизм.

Мнение Международной Тревоги не обязательно совпадает с мнением автора.

Мнение Координационного Совета Кавказского Форума не обязательно совпадает с мнением автора.

О современном Кавказе и некоторых нормах поведения во время грузино-абхазского конфликта

Когда в декабре 1991 года в Беловежской пуще был окончательно и документально оформлен распад гигантского государства — Советского Союза, для 250 миллионов его жителей кончина коммунистической родины оказалась такой же болезненной, как и рождение новой страны. Мир в считанные секунды подхватил, молниеносно распространил и миллион раз повторил информацию о ликвидации государства, владеющего одной шестой частью суши. Очень скоро весь мир почувствовал, как начал меняться и сам.

Сигнал из Беловежского леса страшным эхом отозвался в горах Кавказа, дав толчок беспорядкам и насилию. Из гор в горы, из лесов в леса — эстафетой передалось последнее «достижение» Великой Октябрьской революции. Творцы великой державы не смогли ни построить как следует государство-коллос, ни разрушить его.

Кавказ стал не «горячей», а «сверхгорячей» точкой на карте мира — начатые еще до Беловежского решения «юные» конфликты обострились. Из их искр возгорелись новые пожары. В бой втянулись и равнины Кавказа, и моря, и воздух. Вчерашние братья — «старшие», «младшие», «средние» стали убивать друг друга… Убивали родственники, друзья, соседи, знакомые, незнакомые, коллеги — партийные, беспартийные, «новопартийные» — даже ветераны Второй мировой войны, те, которые бок о бок воевали против фашизма. Больше всех, разумеется, погибали молодые, уничтожался генофонд, уничтожалась и природа Кавказа, но еще больше страдало мирное население, погибали ни в чем не повинные люди. Такова религия войны — она всегда требует души невиновных.

Несмотря на многие нюансы, кавказские войны очень похожи. Идентичны причины их возникновения — земля, свобода, независимость, территориальная целостность, требование защиты прав — страны, народа, человека. В кавказских конфликтах вырисовываются политические интересы многих стран. Многие политические группы единомышленников, различные структуры использовали эти конфликты для достижения своих целей. Они и завтра и послезавтра постараются использовать ситуацию, и в этом нет ничего удивительного. Кавказ доказал, что он не является единым, монолитным регионом, имевшим собственные, четко определенные цели. Кавказ разрознен и одна часть его народа противостоит друг другу, а другая не в состоянии помирить их. Создается впечатление, что включен какой-то механизм саморазрушения, что кавказские народы плохо знают свое прошлое, что они не до конца осознают общности своих культур и так и не определили общие интересы; для своего спасения и спасения других они почему-то пренебрегают уникальным кавказским менталитетом, уникальными традициями.

Мы все барахтаемся в океане губительных стереотипов. Только если в современном Вавилоне кавказцам удаcтся вместе проанализировать наше ближайшее прошлое, нынешнее состояние, тогда завтра, для того, чтобы сделать шаг вперед, у нас под ногами будет твердая почва. В противном случае регион обречен на многолетние, затянувшиеся, хронические войны. Когда у каждого народа растет число могил, погибших в конфликтах людей, сожженных домов, число замученных и несправедливо наказанных, тогда, конечно, уменьшается (если не исчезает совсем) взаимодоверие, уважение и вообще надежда на будущее. И тогда призывы «Давайте извинимся друг перед другом, забудем обиды и начнем новую жизнь» — становятся абсурдными. Ситуацию так просто уже не разрешить. В природе не должны были вообще существовать такие конфликты, но история не любит лирики — то, что случилось, случилось. Это факт и никуда от него не денешься. Тяжела пролитая кровь. На залечивание ран нужно время, время и усилия тех, кто рожден для примирения людей, обществ, Богом благословенного дела.

Наши конфликты постарели, вернее — растянулся процесс их урегулирования. Грузино-абхазскому конфликту вот уже десять лет, а карабахскому и южноосетинскому — больше десяти лет. Для истории это небольшой срок, но для человека — огромное время.

Кавказ стал тупиком старых конфликтов. К сожалению, несмотря на возраст наших конфликтов, мы еще недостаточно ясно видим их истоки, а еще хуже — не видим ни друг друга, ни себя. И причиной этого является отнюдь не только все еще чадящий дым войны. Мы — усталые, пережившие войну, обманутые общества. Виновные в разжигании конфликтов силы зря надеются на массовый склероз людей. Все, в том числе и их ампутированная ответственность, будет взвешено на аптечных весах. Жертвами войн являются народы, и именно волею жертв произойдет великое примирение. Это обязательно произойдет, так как нам некуда друг от друга деваться. Реалии жизни, грядущее поколение поставят точку на всех наших недоразумениях. Они реально наметят пути налаживания взаимопонимания друг с другом, с другими обществами, со всем миром. Мы станем опорой друг для друга. Это вне всяких сомнений.

Конфликты раскололи общество на части. Сложившаяся ситуация породила политических мутантов — «манияграндиозов», «масмедиазавров», «всегда правых», «жертвенных» и т.д. Стагнация конфликтов вызвана стагнацией мышления. Лидеры старого мышления и направления постепенно отходят от своих обществ. Время требует новых перемен, новых людей, неиспользованных ресурсов. Конфликты серьезно повредили, но не сумели уничтожить культуру взаимоотношения людей и обществ. Выдержала испытание величайшая из всех культур — культура мира, но ее место временно все же заняла конфронтационная антикультура. Постсоветские взаимоотношения были неспособны упорядочить хаос. Созданное годами одно общее понятие «мы» окончательно было разрушено и раздроблено на множество порой неопределенных «мы». Новые маленькие «мы» учатся и привыкают жить без старого и большого «мы». Гигантская взрывная волна войны отбросила нас в разные стороны. Мы, давно не видевшие друг друга, издалека машем рукой друг другу, разговариваем почти на языке жестов. Сложилось положение, когда не только с другими, но и с самими собой общего языка не находим. Это положение войны или же мира, который совсем не похож на мир. Мир тоже стал бесчеловечным. В такое время многие слова и понятия теряют свое значение. Фактор доверия стал падать внутри самого общества. Из ближайшего прошлого мы унаследовали и традиции массовых расстрелов, наказаний, переселения народов. Нас учили, что это нужно для достижения высшей цели, этим оправдывали всякого рода преступления. Свойство массовых идеологий — растоптать все человеческое, назвать массами объединение людей, создать иллюзию «бесконечных успехов».

Агрессивному массовому психозу не смогли противостоять люди -жертвы политической беспощадности, политической спекуляции. Говорим о великих целях, о сверхполитике, о экополитике, экокультуре, а людей забываем. Говорим о справедливости, о несправедливости, о нескончаемых обвинениях, об устройстве государств, а людей не помним. Может, поэтому и протекали так жестоко, так несправедливо, так не по-мужски наши конфликты. Может, поэтому стало так легко совершать тяжкие преступления. Сведение феномена человека к нулю исказило все. Вместо того, чтобы говорить не только о своей боли, но и вникнуть и углубиться в проблемы друг друга, мы питались иллюзиями и с психологией спринтера вздумали одолеть большие расстояния, расстояния, которые требовали усердия стайера.

Ни вековые традиции, ни родственные связи не смогли остановить наши народные конфликты. Например, в Тбилиси члены одной семьи, родные братья стреляли друг в друга из автомата в центре города. Нам не хватило культуры, чтобы решать проблемы, а ведь у нас были великолепные институты упорядочения конфликтов. Куда делись эти институты? Мы сами должны уважать друг друга и самих себя, мы сами должны стать лучшей частью человечества — не путем принуждения другими, а сами должны прийти к этому.

Существует мнение, что на Кавказе легко начать и развернуть конфликт. Для подтверждения этого приводится много аргументов. Я думаю, что они и в самом деле имеют под собой реальную почву. Но как можно избавиться от начатого конфликта, как его остановить, этого, видимо, пока не знает никто. Порой мы становимся свидетелями даже «конфликта терминов». Я имею в виду ожесточенные споры в связи с тем, что люди по-разному применяют термины, обозначающие одни и те же явления. Например, грузино-абхазский конфликт часто трактуется как «грузино-абхазская война», «абхазо-грузинская война», «конфликт в Абхазии», «грузино-российская война», «российско-грузинская война»; зафиксированы и такие определения: «американо-русская война», «русско-американская война» и т.д. Почти такая же ситуация в отношении карабахского и южно-осетинского конфликтов. Добавлю, что, по-моему наблюдению, из вышеупомянутых конфликтов самый «сложный и тяжелый» — карабахский конфликт, «сравнительно легкий» — южно-осетинский; абхазский конфликт относится к конфликтам «средней тяжести». При подобном определении конфликтов я руководствуюсь характером взаимоотношений противостоящих обществ. Что же касается политического урегулирования конфликтов, то все они политически почти одинаково неурегулированы.

Для защиты человека от самого же человека создано множество правил и законов, но, несмотря на это, ультрасовременные войны все же имеют своих убийц, палачей и мародеров. На Кавказе почти каждый конфликт протекал с неописуемой жестокостью. Я думаю так — у палачей хромосомы устроены совершенно по-другому, поэтому бессмысленно судить их по нашим законам. Но, к счастью для всех нас, у каждого конфликта свои рыцари — то есть люди-спасатели. Я употребил слово «рыцарь» — слово, которое сегодня не употребляется в нашей лексике, в адрес тех людей, которые в самых экстремальных ситуациях не теряют высокий дух, мужество, любовь к Богу и делают все, ради спасения ближнего, ради торжества справедливости, ради сохранения лучших традиций. Эти люди не влияют на текущую политику, но они меняют жестокий мир и сохраняют ему благородное лицо. К моему счастью, я лично знаком с такими людьми. Многие из них точно и не знают, что означает слово «толерантность». Они мало говорят о «делах добрых», но просто и без лишних слов совершают добрые поступки, в том числе в самых сложных ситуациях. Доброе дело важнее многих заседаний. Воистину, человек, спасающий человека от смерти, спасает мир.

Вот что рассказал беженец из Абхазии Л. Микава в 1996 году (Л. Микава скончался в Тбилиси в 2000 году): «В сентябре 1993 года абхазская сторона взяла село Ахалидаба Очамчирского района. Я находился дома, меня взяли в плен. Кто-то сказал обо мне: «Он учитель местной школы». Создалась угроза для моей жизни. Меня могли расстрелять. Опасность была большая. В это время к нам подбежал бородатый абхаз моего возраста. Он сказал: «Я с ним разберусь, взял меня за руку и повел к своей автомашине «Жигули». По дороге он спросил: «Ты меня не узнал?» Я не смог его вспомнить. Он назвал свое имя и фамилию. Несмотря на то, что я был напуган и ошеломлен, все-таки вспомнил. Во время войны я потерял корову. Ища ее, я очутился в соседней деревне. В этой деревне в основном жили абхазы. Во время войны большинство из них оставило свое село. Ворота их домов были распахнуты, а дома ограблены. Свою корову я искал по дворам, думал, может, забрела куда-нибудь и не может найти обратную дорогу. Так оказался я во дворе того бородатого абхаза. Но моей коровы там не было. Во дворе находилась могила 20-летнего сына того человека. 10 лет тому назад я побывал на похоронах этого парня. Около могилы стояло огромное грушевое дерево, а на могиле валялась сломанная большая ветка. Я перетащил ветку в сторону, очистил могилу от листьев и положил на могилу парня три груши. Потом закрыл двери и окна дома, ворота и ушел. Тот абхаз сказал мне: «Я тебя тогда видел, я прятался в орешнике, иногда тайком приходил к своему дому, навещал могилу мальчика, я видел, как ты ухаживал за могилой моего сына». Он отвез меня в дом своего родственника. Я провел там три дня. В доме прятались еще семеро грузин. С ними была и одна грузинка с грудным ребенком. Двенадцатилетний сын хозяина ежедневно приносил для младенца молоко. Он тайком доил коров, пасущихся в поле. На четвертый день нас переправили через Ингури».

Беженец из Абхазии (г. Тбилиси, 1996 г.): «Мое село Кочара было взято абхазами в ноябре 1992 года. Большинство односельчан оставили деревню. Я повредил себе ногу и отстал от беженцев. Абхазские воины взяли меня в лесу. Повели в другое село и оставили в доме одного старика. Мне сказали: «Не вздумай бежать, все равно отсюда никуда не убежишь». Иногда приходили незнакомые люди и избивали меня — мол, во время войны грузины завезли в твое село много оружия и ты, как один из руководителей села, наверняка знаешь, где находится склад. Я о складе ничего не знал. Они угрожали расстрелом. Ситуация осложнилась. Я исхудал, ослаб, не мог есть, ночами не спал. Однажды попросил старика, чтоб он сообщил моему абхазскому другу детства о моем местонахождении. Он исполнил мою просьбу. Скоро друг навестил меня. Мы обнялись, плакали. Я попросил друга помочь мне выбраться отсюда. «Ты знаешь, мы фактически находимся на осадном положении, но ничего, я что-нибудь придумаю» — успокоил он меня. На второй день он пришел вместе со своими товарищами и сказал: «Скоро должен прилететь вертолет, он завезет продукты и медикаменты, а обратно заберет тела убитых солдат, мы тебя завернем в брезент, как будто ты мертвец и таким образом отправим». Так и поступили. У вертолета толпился народ, все хотели уехать, но никого не пускали. Меня, завернутого в брезент, уложили на автоматы и понесли к вертолету. Дайте дорогу, убитого боевика несем!» — кричал товарищ моего друга людям. В вертолете рядом, в трех гробах, покоились убитые ребята, а еще два покойника были завернуты в брезент, как я. Не помню, как долго летел вертолет. Приземлились где-то в снегу. Позже я узнал, что находился на Северном Кавказе. Спускаясь с вертолета, я столкнулся со знакомым абхазом. Он очень удивился: как, мол, ты сюда попал. Мы с ним в институтском ансамбле вместе танцевали. Он дал мне денег. На второй день я был уже в Минводах».

Конфликт, протекающий достойно с соблюдением гуманных правил, неписаных законов войны — гарант своего быстрого урегулирования, а конфликты, сопутствуемые убийствами, тяжелейшими преступлениями, как правило, долго не разрешаются. История помнит рыцарские войны, когда из уважения к побежденным победившая сторона давала пушечные залпы, отдавая дань их мужеству и отваге. В таких войнах трогать мирное население было просто немыслимо. Человеческие отношения выше любой политики, они вечны. Культура человеческих отношений — наивысшая категория. Даже во время одной из самых кровопролитных войн — Второй мировой войны радиостанции СССР передавали немецкую классическую музыку, издавались тома немецких классиков.

Человек-избавитель, человек-спасатель часто оказывается в тяжелом положении: с одной стороны, ему угрожает опасность, исходящая от противостоящих, а с другой стороны, — от своих, не прощающих ему покрывательства врага. В омуте войны часть людей попадает под влияние обостренных стереотипов, а вторая часть становится психологически парализованной. В таких ситуациях лишь избранные способы действовать цивилизованно. Лишь им удается преодолеть эмоционально-психологический барьер. Во время войны испытываются традиции, историческое прошлое каждого народа. Любая красивая легенда прошлого в экстремальных ситуациях проходит испытание. Каждый из нас всегда стоит перед испытанием. Людям бывает трудно поверить, что их соотечественники совершили тяжелейшее преступление. Часто приходилось слышать: «Нет, грузин этого не совершил бы». Слышал и другое: «Этого абхаз не сделал бы». Такие факты говорят о многом — любой человек хочет, чтобы его общество было лучше. А общества становятся лучше благодаря тем, кто любит людей и готов подвергнуть себя ради них опасности. Почти каждая религия призывает к любви к ближнему. Спасение человека, сохранение его достоинства в сложнейшей ситуации неотделимо от высшей совести. Любовь принадлежит небу, а ненависть — преисподней. Человека убивает не только человек, но и ситуация. И эту ситуацию тоже создают люди. Война — это арена для злодеев. Зло порождает ответное зло. Во время грузино-абзахского конфликта были случаи, когда перед обменом одна из сторон расстреливала пленных. Узнав об этом, другая сторона совершала аналогичное преступление.

Люди-спасатели не становятся популярными ни во время конфликта, ни после его завершения. Как я уже отмечал, они стоят перед двойной опасностью. Никто не хочет признаваться в преступлениях войны, поэтому отделять людей-спасателей от других, обособлять их и разглашать их дела нежелательно для них самих. Писать о них, это как ходить по минному полю. Малейшая ошибка может повлечь за собой очень скверный результат. Поэтому часто приходится скрывать их имена. Для их разглашения требуется время и истинный мир.

Создаются мифы как о преступлениях во время войн, так и о геройстве. И в первом случае, и во втором мифы питаются реальными историями, однако отличить правду от вымысла всегда легко, тем более спустя годы. Как говорится, «правду сердце чует». Особенно интересны фронтовые истории. Для чужестранцев некоторые из этих историй могут показаться странными и непонятными. Приведу примеры.

«В ноябре 1992 года две небольшие группы грузинских и абхазских бойцов столкнулись на высохшем кукурузном поле. Группы шли в один ряд. Первыми шли командиры. В пяти шагах они остановились и уставились друг на друга. Группы были готовы к бою. Напряженную тишину, которая длилась всего несколько минут, разрядил один из командиров: «Что-то очень холодно, может, выпьем водки». У второй группы нашлись хлеб и лук. Бойцы сели на землю, поговорили, выпили, пожелали друг другу скорого окончания войны и мирного возвращения в родные дома. А через полчаса разошлись по своим дорогам. Позже с помощью выпущенных в небо трассирующих пуль они дали знать друг другу, что все в порядке».

«Грузинский боец (из Кахетии) опьянел, поднял руки вверх и крикнул в сторону окопов абхазов: «Не стреляйте, я иду к вам». Передав свой автомат товарищу, боец взял десятилитровую бутыль с вином и направился к абхазам. Прошел час, два часа, думали, что убили его, но видим, идет и что-то несет — оказалось, абхазы дали ему черного вина, кастрюлю горячей мамалыги и сулугуни».

«Мой знакомый парень выпрыгнул из окопа и, ругаясь, кинулся в сторону абхазского окопа. Оттуда кто-то крикнул ему: «Грузин, ты пьян, вернись к своим!» Парень очнулся и побежал обратно. В него не стреляли».

«К находившемуся в засаде в лесу абхазу со спины подкрался грузин. Когда абхаз оглянулся, грузин уже целился в него из автомата. Грузин несколько минут смотрел на него, потом сказал: «Иди своей дорогой, ты мне ничего плохого не делал».

«Грузинские воины оказались в окружении. Находясь в подвале здания, они отстреливались, отбивались от абхазов. Троих убили, в живых остался только один. Абхазы думали, что он тоже убит. Один абхаз спустился в подвал. Грузин выстрелил в него, но рана оказалась несмертельной. Грузин разоружил абхаза и спустя некоторое время сказал ему: «Живым я не сдамся, если можешь ползти, иди». Абхаз с миром добрался до своих, грузин вскоре погиб. Мне сказали, что после войны тот абхаз старался установить имя и фамилию грузина».

В мире не существует «вечного врага», хотя, к сожалению, нет и «вечного друга», но есть возможность вообще никогда не становиться врагами. И эта возможность остается неиспользованной. Частично все мы знаем кавказские конфликты, но полностью в них разбираемся плохо или вовсе не разбираемся. Правая рука не ведает, что творит левая. Над нами витают отрицательные местные и международные стереотипы. Нет, мы не народ мандаринов, кинжала, кепки-аэродрома, мы носители больших культурных ресурсов. Если наши общества не поймут боли друг друга, сколько бы решений ни подыскивали политики, все равно ничего не получится. В этом мире никто другой перед нами не извинится, мы сами должны спасти друг друга. Для этого у нас есть прекрасная возможность — народная дипломатия. Она поистине богатство благородного и мудрого народа. Но неофициальная дипломатия не должна стать замаскированным продолжением официальной дипломатии и политики. Если она изменит свое лицо, то утратит и свое значение. Она должна постоянно искать новые эффективные пути, не быть убежищем для конформистов и лжеэрудитов-нигилистов, не стать истоком падких на гранты, лжемирных беспочвенных, пустых инициатив. Ее дорогой должны идти светлые люди, те, что даже в самые сложные минуты сохраняют человечность, продолжают наилучшие традиции и своим существованием служат обществу.

«Абхазы контролировали высоту Ануаа-рхуы, внизу на трассе ими был взорван мост. Беженцы-грузины доезжали на автобусе из Сухума до взорванного моста, переходили речку вброд, а затем садились в автобус, который в это время прибывал из Очамчира. Беженцы знали, что высоту контролируют абхазы, и поэтому переход из одного автобуса в другой занимал считанные минуты. Правда, по мирным гражданам никто не стрелял, но на войне всякое бывает…

И вот в один из дней подошел автобус из Сухума, переполненный стариками, женщинами, детьми. Среди беженцев был старик с тремя внучками. Взяв одну внучку и нехитрый скарб, он перенес их в автобус, быстро пошел за второй внучкой, перенес и ее в автобус. Третья внучка стояла на другом берегу речки, ожидая дедушку. Но в это время автобус с беженцами, где был дед с двумя внучками, рванул вперед. Видимо, водитель, забыв от страха о совести, бросил девочку на произвол судьбы. Все это наблюдали воины с абхазской и грузинской сторон. У абхазов был единственный гранатомет с тремя снарядами, его держали на крайний случай. И вдруг впереди уходящего автобуса, на безопасном расстоянии, разрывается снаряд гранатомета. Водителя предупредили: остановись, забери ребенка, но автобус продолжал мчаться. И вновь перед автобусом разорвался снаряд, и опять автобус продолжает движение. Раздался третий выстрел, и вновь взорвался перед автобусом — он остановился, из него вышел пожилой мужчина и медленно, неспешно пошел по дороге, перешел речку, взял внучку на руки и снова спокойно, медленным шагом направился к автобусу. Посадив девочку в автобус, он опять вышел из него, встал на колени лицом в сторону Ануаа-рхуы, искренне помолился и снова спокойно вошел в автобус, тот тронулся с места и скоро исчез из виду. И тут раздался салют — так грузины приветствовали человеколюбие абхазов».

«В одно абхазское село с боем вошли грузинские военные подразделения. Жители в спешке оставили село. Трое грузинских бойцов вошли в один заброшенный двухэтажный дом. В это время их окружили абхазы и открыли огонь. Двое из грузин погибли. Третий решил выпрыгнуть в окно. И только собрался выпрыгнуть, как в углу комнаты увидел маленького ребенка. Как потом выяснилось, члены семьи думали, что его забрали соседи, а ребенок, видимо, спрятался под кроватью. Грузин взял ребенка на руки, прижал к груди и выпрыгнул в окно. Добежал до леса и там спрятался в яме. Ждал, пока стемнеет, чтобы в темноте к своим перебраться, но к вечеру его нашли два абхаза и взяли в плен. Грузин сказал им: «Я боец, можете меня расстрелять, но здесь, в яме, ребенок». Один абхаз, заглянув в яму, узнал своего племянника. Он удивленно спросил: «Где ты взял моего племянника?» Грузин все объяснил. После этого абхазы взяли грузина в горное село, в дом дедушки ребенка. Когда во всем разобрались, дедушка ребенка сказал грузину: «Ты спас продолжение моего рода, ты настоящий воин». Потом в честь грузина абхазы закололи теленка, накрыли на стол и пили за его здравие. На утро дядя ребенка вывел грузина в безопасное место. Прощаясь, сначала вернул ему его автомат, а потом поменял на свой и сказал: «Несмотря на то, что мы воюем друг с другом, сегодня расстанемся, как друзья».

Война испытала каждого из нас. И мы, испытавшие на себе весь ужас войны, помним все. Помним и то, как люди из противостоящих сторон спасали друг друга от смерти, как в угнетающем ужасе войны сохранили высокий, рыцарский дух, любовь к Богу и к человеку. Будущее поколение должно знать все о тех светлых людях, перед благородством которых в Абхазии, как всегда и везде, война потерпела поражение.

— Прежде всего, хочу выразить свою радость по поводу того, что Конференция состоялась. Она была чрезвычайно полезна. Я много нового узнал, многому научился и думаю, что все мы друг от друга много нового узнали и многому научились. Процесс взаимного обогащения проходил не только в этом зале во время формальных докладов и обсуждений, но и в кулуарах, и просто во время общения. За это большое спасибо всем, кто внес свою лепту в создание такого прекрасного собрания.

Мы слушали много очень интересных докладов. Значительная их часть, может быть даже большинство, действительно были посвящены традициям наших народов. Традициям гуманности даже в моменты военного вооруженного столкновения, традициям миротворчества, общежития, преодоления конфликтных ситуаций. И очень мало было сказано о том, что сейчас на Кавказе растет новое поколение, которое в силу тяжелых условий безработицы, бесперспективности, нестабильности, общей варваризации очень слабо воспринимает эти прекрасные традиции. Люмпенизированное поколение, которое не уважает эти традиции, не уважает старейшин, священников и даже собственных родителей, способное поднять руку на собственных родителей, не говоря уж о всех прочих гуманных традициях Кавказа. Вот об этом мы сказали мало.

Мы также только наметили растущую опасность усиления влияния сил варварства, враждебных силам цивилизации. Растущие тенденции «фашизации» или «нацификации». Растущие тенденции «ваххабизации» или «савафизации» на Северном Кавказе и мусульманских регионах. Все эти термины я употребляю в кавычках, потому что ни один из них не является полностью корректным, они очень условны. И фашизм нынешний — это не фашизм Муссолини, и нацизм нынешний — уже не нацизм Гитлера, и ваххабизм нынешний — это не ваххабизм Мухаммеда ибн Абдаль-Ваххаба и все прочее тоже. Тут разница между словами и содержанием, о чем так хорошо говорил господин Золян. И тем не менее, это явления реальные и очень опасные. При этом, если сейчас на страницах массмедиа фашисты и протофашисты выступают врагами, обвинителями, контрагентами, оппонентами так называемых ваххабистов, совершенно не исключено, что с поворотом политической ситуации между ними может состояться хотя и временный, но союз. Примеры есть Рим—Берлин, Пакт Молотов—Рибентроп позволяют думать, что такие вещи возможны. Но это не конец света и не конец истории.

Мы часто задаемся вопросом, как случилось, что немцы — народ философов, поэтов, композиторов — вдруг превратились в кровожадных зверей. Но эти же немцы вновь превратились в народ демократичный, прогрессивный, законопослушный, играющий большую позитивную роль в современном мире. И между прочим, многие те люди, которые в современной Германии поддерживают демократию, либерализм, порядок, прогресс, входили в Гитлер-югенд, а некоторые даже служили рядовыми в Вермахте и СС. Поэтому не исключено, что те молодые люди, которые сейчас стоят под зелеными знаменами ваххабизма или красно-черными знаменами Лимонова и Баркашова, могут в дальнейшем стать либерально настроенными, демократичными, прогрессивными гражданами. Но для этого нужно кое-что сделать. По-моему мы реально, каждый из нас, кое-что делает в этом направлении. Но нужно делать больше. И об этом нужно думать, говорить, планировать действия.

— Я не буду говорить, как много я узнала на самом деле. Во-первых, я узнала много замечательных людей. Не могу сказать, что для меня было неожиданностью встретить здесь так много выдающихся людей, потому что знала, что Кавказ богат совершенно потрясающими людьми. Хочу сказать одно: я приехала из Молдовы и, наверное, у многих из вас возникнет вопрос, почему именно из Молдовы да еще и на Кавказский Форум. Объяснение очень простое: я представляю институт Вильяма Нельсона, который работает с университетом Джеймса Мелиса и мы разрабатываем исследовательские проекты, связанные с Кавказом. У нас было, в частности, много проектов по Чечне. И я приехала сюда, чтобы встретиться со всеми вами и найти экспертов для тех проектов, которые у нас сейчас в разработке. А также предложить вам сотрудничать с нами. Я знаю, что проблема финансирования исследовательских проектов для многих очень актуальна. Считается, что на исследовательские проекты денег не дают. Мы заинтересованы в этих проектах. Если вы можете и хотите что-то для нас сделать, то у нас будет возможность найти на это деньги. Я предлагаю вам информацию о нашем институте. Мы попробуем и финансово помочь, и сами поработаем с вами. Я рассчитываю на сотрудничество с вами.

— Работе Конференции немножко мешало то, что параллельно обсуждался абхазо-грузинский проект. Приходилось все время отвлекаться. Я думаю, что в следующий раз нужно будет спланировать работу так, чтобы все участники приехали специально на Кавказский Форум.

Другое дело, что мы разделили людей по секциям. Мне очень хотелось быть в той секции, где обсуждались проблемы, касающиеся Северного Кавказа, но приходилось работать и в другой секции. С одной стороны было много дискуссий, которые мы опубликуем, но с другой стороны меньше точек зрения.

Я думаю, что нам надо бы определиться. Потому что сама цель конференции была более конкретна, мы думали о традиционных нормах поведения людей и как это трансформируется в современном обществе. Конечно, у нас получился больше взгляд в историю, но, думаю, это было необходимо, потому что мы должны знать почву, из которой вышли. Может быть, есть смысл на следующей конференции больше уделить внимания современности. И чтобы это было не просто описанием ситуации и маркировкой наших позиций, сосредоточиться на рассмотрении тех положительных моментов, которые способствуют построению мира и доверия. Постараться получить более конкретные результаты.

У нас был уже опыт проведения конференции по абхазо-грузинскому диалогу. Конечно, первые три-четыре сборника были больше ориентированы на прошлое, там было больше фольклора, этнографии. Оказалось, что это нужно. Потому что, когда выяснилось, что мы очень много говорим о культуре, традициях, мы сумели в какой-то переломный момент начать говорить о будущем и конкретных вещах, не о позициях, а об интересах. В принципе, мы все находимся в ситуации конфликта, и тут неоднократно говорили, что очень сложно отойти от своих проблем, когда, допустим, в Баку идентифицируют проблему Карабаха с проблемой Абхазии. Я хотел бы, чтобы мы от этого ушли, и говорили больше о том, что может нас сближать, об общих интересах.

— Здесь Батал подчеркнул, что мы говорили больше о прошлом. Я не считаю, что это плохо. Дело в том, что когда Олег Дамениа говорил об архетипе, особенностях нашего национального менталитета, известный абхазский исследователь Станислав Лакоба в одном из своих эссе сказал, что наш язык отражает наш менталитет, в нем многое зашифровано из нашей культуры. Он, в частности, сказал, что в абхазском языке три прошлых времени, одно настоящее и два будущих. То есть абхазы, то же можно сказать и об адыгах, всегда идеализировали свое прошлое. Всегда считали, что настоящий период, в котором они находятся, это период упадка. Они всегда как бы занимались самокритикой и всегда верили в свое хорошее, светлое будущее. Это в нас заложено. И в архетипе кавказской культуры, мне кажется, заложено то, что мы повернули наши головы как бы назад, и пытаемся то, что было в прошлом, перенести в будущее. Наш золотой век, мы считаем, находился в прошлом. Мы его идеализируем и пытаемся тот прошлый идеал, который у нас за спиной, перенести в наше будущее. Это наш архетип и хотим мы или не хотим, никуда от этого не уйдем. Все, что мы говорили о традициях, традиционной культуре, оправдано, мы поневоле делаем это всегда, и всегда будем делать, потому что это глубоко сидит в нашем архетипе.

— Многие говорили о том, что в докладах было очень много интересного этнографического материала, чуть меньше того, насколько эти нужные, важные в нашей жизни традиции работают сегодня либо будут работать в будущем. У меня большая просьба к выступавшим расширить свои доклады таким образом, чтобы прошлое, история служили полезным уроком для движения вперед.

—Для того, чтобы нам двинуться дальше, если мы озабочены тем, чтобы конфликты выходили на другой уровень решения проблем, то нужно обязательно выработать некоторые правила, по которым могут жить народы на Кавказе и которые мы должны выполнять. Не государственные законы, а правила, которые нужно обсуждать в СМИ.

— Как мы должны относиться к традициям? Построить всю свою работу и идеологию только на традициях не совсем правильно. Но опираться на наши традиции — необходимое условие.

Какие негативные внешние явления проявляются? Вот такой факт: сразу после грузино-абхазской войны лидеры Грузии спровоцировали самые развитые передовые страны мира в лице Великобритании, Германии, Франции, США и России объявить, что они являются друзьями Грузии. Как это было воспринято в Абхазии? Про Абхазию всюду говорят, что это дикари, лилипуты, что это самый плохой народ и он во всем виноват,. И на этом фоне появляются друзья у Грузии. Не было до сих пор случая, чтобы на каком-то международном форуме, в ООН, Совете Европы выслушали абхазскую позицию.

В феврале этого года в Пицунде состоялась встреча грузино-абхазской делегации с участием экспертов. Когда была выслушана абхазская позиция, эксперты вообще удивились — неужели это так. И до сих пор эти эксперты, которых объявили друзьями Грузии, не знают, что делать. Вот к чему приводит непродуманная позиция - любой ценой поддерживать одну сторону. До сих пор абхазскую сторону никто не выслушал. Это не будет способствовать разрешению конфликта.

— Что такое Кавказ? Есть ли общий Кавказ? Есть ли на самом деле на Кавказе конфликты или в принципе все в порядке? Мы, к сожалению, изолированы друг от друга.

Ученые, этнологи, а также конфликтологи, которые дают нам рецепты, говорят о том, что история может дать практике и что практики могут дать ученым. Мы хотели поставить вопрос - в каком смысле нужны история и традиции. Существует ли современность как нечто оформленное, или мы даже не знаем сами, где, в каких условиях, в рамках каких мифов живем.

Мы хотели, наконец, поставить вопрос о том, что такое для нас Запад, западное влияние, каковы его истоки и что такое Восток, Кавказ. Есть ли взаимодействие. Есть ли точки соприкосновения или речь идет о конфликтом взаимодействии.

Я думаю, мы в рамках Конференции эти вопросы поставили и начали их обсуждать. Впереди еще очень долгий путь. Соотношению международных и кавказских норм был посвящен только один доклад. Об этом говорилось также в дискуссиях. Больше упора было на традициях, нежели на современности. На ряд вопросов так и не были получены ответы.

Многократно ставился вопрос о морально-этических нормах поведения представителей гражданского общества.

Говорилось о том, что нужны правила, которые отличают НПО комбатантов от НПО миротворцев, о том, на какие морально-этические категории они ориентируются.

Говорилось, наконец, о том, что не все участники конфликтов получают адекватные права для выражения своих взглядов на международном уровне. Это тоже большая проблема.

Говорилось о том, что нам нужен образ будущего Кавказа. И в то же время мы осознали, что так легко забыть то настоящее, ту реальность, в которой мы живем.

От вашего имени я благодарю всех за то, что нам позволили провести эту конференцию. Благодарю те умы, которые позволили эту конференцию обосновать. Благодарю те руки, ноги, улыбки, которые позволили, чтобы все это произошло так, как произошло. Благодарю правительство России, а также Абхазии, Грузии, Армении за то, что они позволили, чтобы люди приехали и собрались здесь вместе. А также правительство Азербайджана за то, что оно не помешало. Насколько я знаю, оно не было осведомлено, но во всяком случае не создало проблем. Я благодарю наших коллег из международных организаций, которые здесь присутствуют, за предоставление возможности, за критический отдельный взгляд со стороны и за то, что они поняли, что здесь происходит.

— Не вовремя сказанное слово всегда смешно, но так получилось, что вы не дали мне слово чуть раньше. Дело не в стихах, а дело в том, что конфликт отнял у меня возможность видеть моих друзей. И вот вы, которые боретесь против конфликтов, вернули мне это. Сегодня вечером я встречаюсь со своими друзьями, которых не видел уже 13—15 лет.

Еще хотел бы сказать, что вы ищете причины конфликтов, кто их начал, как, но ищете в нас, в тех, кого называют мастерами слова. Все начиналось со слова. Это тема отдельного разговора. Если вы разрешите сотрудничать с вами, это будет отдельный доклад, где будет, наверное, сказано о том, какую страшную роль сыграли «мастера слова» в развязывании всех этих конфликтов. Потому-то я и хотел просто прочитать одно стихотворение, переведенное на русский язык, в котором говорится о том, что у армян есть такое поверье — если при въезде в Армению ты увидишь лицо Масиса, значит эта земля тебя приняла как своего. И вот как раз, когда абхазская делегация подлетала к Еревану, как никогда, это лицо было сияющее и открытое. Значит, эта земля после всего, что произошло, опять принимает своих братьев, гостей. Я очень рад, что все, что здесь происходит, происходит именно здесь.

Я никогда не говорю, что плохо пишу, но всегда говорю, что плохо читаю. Это цикл, он переведен и на армянский язык, но я прочитаю на русском одно из стихотворений этого цикла. Весь цикл называется «Нежность камня».

Обидеться, в тайне, пришел, упреждая обиду, по дому скорбя,

Ты искренне встречен и так же к друзьям относись,

Терпеньем у них одолжись, и вернется хозяин.

Ей камень глухой о своих сыновьях вопрошать

Которой во стыд красота, красоты не потратив,

Ей зерна надежды в камнях рассыпать по утру,

И восходов до вечера ждать, возвращения братьев.

Мальцом не успевшего броситься в яростный пламень.

Невинную кровь не отомщенную, тягостный камень.

Масис меня встретит, тогда же, когда же и всех,

Днем не растративший света, он будет ночами сиять из вселенских прорех,

Бессмертный народ, золотая заря затопила столицу твою,

И не смотрит в отчаянии вниз библейский ковчег,

Статья написана в преддверии юбилея, который произойдёт в июле 2003 года. Жанр: обзор-анализ на основе личного опыта и мнения, и не претендует на завершённость.

ТРАДИЦИЯ РАЗРЕШЕНИЯ КОНФЛИКТОВ НА КАВКАЗЕ И МЕТОДЫ ИНСТИТУТОВ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

Сергей Арутюнов

Сергей Арутюнов

Сергей Арутюнов

Алик Искандарян

Сергей Арутюнов

Вопросы и мнения

Геворк Тер-Габриелян

Координатор Кавказского Форума НПО (Лондон)

Кавказскому Форуму—пять лет

Опыт народной неправительственной дипломатии

Контекст

Идеи

Открытость

Развитие

Выживаемость

Идентичность

Возможности

Методология: перекрёсток традиции и инновации

Язык

Россия

Запад-Восток

Нужды