Доминик Ливен

РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ

К оглавлению

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ИМПЕРИИ

Глава 3

Британская империя

Формы имперского правления

ИМПЕРИИ ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ ВЕЛИКИ и разнообразны. Их несхожесть затрудняет обобщения, касающиеся только одной из них. Но британцы правили самой большой и пестрой из всех остальных империй, существовавших в мире когда бы то ни было. Она протянулась через все мировые климатические зоны, через все населенные континенты и охватывала все основные мировые религии и цивилизации. Она включала в себя богатейшие страны мира, беднейшие страны и те, что находились посередине.

Британская империя была разной не только в разных регионах, но и в разные времена. По имперским стандартам она не была чересчур долговечной. Меньше чем четыре столетия разделяют основание первых английских колоний в Америке от кончины империи. По контрасту Византия просуществовала тысячу лет, а фактически - много дольше, если рассматривать ее только как продолжение Римской imperium. Но за последние четыреста лет мир изменился с поразительной скоростью, Ментальность, ожидания и идеологии поразительно повзрослели со времен эпохи Тюдоров1,

Тюдоры - королевская династия в Англии (1485-1603). Сменила династию Йорков. Власть Тюдоров носила абсолютистский характер; парламент был послушным орудием короны. Однако уже в последние годы правления Елизаветы началась борьба парламента, становившегося по мере развития капиталистических отношений рупором буржуазной оппозиции, против королевского абсолютизма.

165

Индустриальная революция изменила экономику, армию и коммуникации. Никакой народ не мог остаться в стороне от этих изменений, а тем более британцы, находившиеся в авангарде человечества. Их империя не могла не подвергнуться громадным изменениям в ответ на изменения как в окружающем мире, так и в собственной британской политической системе, экономике, культуре и ценностях.

По большей части имперских стандартов Британская империя была в высшей степени децентрализована и гетерогенна в своей системе управления. Она никогда не имела единого свода законов и централизованного администрирования. Имперским центром всегда было и остается Английское королевство. Его ресурсы были оплотом империи, его столица была столицей империи. Однако к 1900 году все гэльские области Британских островов влились в единое унитарное британское государство. Совершенно противоположный путь развития прошли заморские белые колонии, которые к 1900 году уже однозначно не являлись частью Соединенного Королевства. Подобно Британии, эти белые колонии были парламентскими демократиями. В отличие от нее некоторые из них были федерациями.

В полную противоположность Британии ее крупнейшее небелое владение, Индия, было авторитарным, централизованным и бюрократическим государством, у которого в конституционном смысле было гораздо больше общего с традиционным континентальным европейским просвещенным деспотизм ом ь чем с англосаксонскими концепциями свободы и представительского правления. Однако управление самой Индии не было единообразным. Приблизительно две трети страны управлялись напрямую, через преимущественно белую индийскую гражданскую службу, одна треть управлялась опосредованно через индийских князей. Ни одна небелая колония в 1900 году не имела самоуправления, и в каждой из них правили авторитарные режимы, но некоторые другие части небелой империи также управлялись не напрямую. Хотя в конституционном смысле разница между прямым и непрямым правлением была значительной и относительные преимущества и недостатки двух систем правления много дебатировались, в действительности британское правление во всех небелых колониях сильно зависело от туземных коллаборационистов. Непрямое правление через посредство туземных князей просто придавало этим коллаборационистам

166

большую автономию и статус, показывая одновременно, что основными союзниками Британии были скорее территориальные правящие элиты, чем новые, наполовину ориентированные на Запад средние классы, которые часто возникали под имперским правлением и которые обеспечивали большую часть нижнего и среднего (но никогда не верхнего) звена управления в британской колониальной бюрократии. Непосредственно за границами империи находились протектораты, чьи правители формально были суверенами, но их внешняя политика в различной степени контролировалась Британией. В двадцатом веке, например, в этой позиции долго находились Египет и Ирак.

За пределами же этих протекторатов находились обширные области, где Британия имела огромное влияние благодаря своей экономической и финансовой мощи, а также благодаря силе Королевского флота. Из всех континентов Южная Америка была единственным, где британские территории (Гвиана и несколько офшорных островов) были незначительными. С другой стороны, большую часть девятнадцатого века и часть двадцатого британское влияние на значительной части этого континента было столь велико, что формальная империя едва ли была нужна. Можно спорить, насколько велико было британское влияние в этом регионе [1]? но в середине девятнадцатого века, когда индустриальное и торговое превосходство Британии достигло своего апогея, многим исследователям казалось, что ей нет нужды иметь прямой контроль во многих районах земного шара, поскольку ее подавляющее превосходство в силе гарантировало триумф ее интересов и ее цивилизации независимо от того, реял над территорией Юнион Джек2 или нет*

Однако в 1900 году жизнеспособность «неформальной империи» уже внушала меньше уверенности, чем пятьдесят лет назад. Способности Королевского флота контролировать стратегические морские коммуникации по всему земному шару был брошен вызов. Такой же вызов был брошен способности британского экспорта конкурировать с европейскими и американскими товарами на открытых рынках. В некоторых случаях, там, где под угрозой находятся основные интересы, ответом на

2 Юнион Джек - неформальное название британского государственного флага.

167

эти вызовы могло быть преобразование неформальной империи в формальную. Но и прежде чем в конце девятнадцатого века на сцене появились активные европейские конкуренты, неформальная империя была всегда чувствительна к внутренней политической динамике спорных территорий. Сама империя могла легко подорвать благополучие своих туземных сателлитов, на которых была основана неформальная империя. Если эти сателлиты были племенными вождями, традиционно живущими грабежом своих оседлых соседей, то заключение мира империей легко могло лишить их доходов и легитимности. То же самое могло случиться при внезапном запрещении торговли рабами или при изменении мирового спроса на товары, от которых зависели доходы и мощь сателлита.

В британских колониях, над которыми Юнион Джек все-таки реял, практически единственным принципом, неизменным во все времена во всех ситуациях, была верность короне. Монархия и империя были очень важны друг для друга. В каком-то смысле по мере того как падали другие подпорки, важность монархии для имперского единства становилась в двадцатом веке все больше. Это помогает понять, почему относительно тривиальный вопрос о матримониальных проблемах Эдуарда VIII3 получил в 1936 году такую важность. Во время растущей международной опасности британская безопасность становилась критически зависимой от добровольной поддержки, которую в военное время могли обеспечить доминионы. Следовательно, любое ослабление престижа монархии или ее влияния на колониальную лояльность было опасным. Сейчас кажется поразительным, до какой степени монархия и монархическая лояльность владели умами заокеанских подданных. Генерал-губернатор лорд Нордкот4 в 1904 году высказывал свое мнение

Эдуард VIII (1894-1972) - король Великобритании, старший сын короля Георга V и королевы Марии. Наследовал трон 20 января 1936 после смерти отца, но 11 декабря 1936 года после конституционного кризиса, вызванного отказом парламента дать разрешение на его брак с разведенкой американкой из Балтимора Уоллис Симпсон, отрекся от престола. В 1940-1945 годах Эдуард был губернатором Багамских островов. Очевидно, имеется в виду Генри Стаффорд, лорд Норткот - губернатор Бомбея в 1900 году и генерал-губернатор Австралии в 1904-1908 годах.

168

ло поводу двусмысленного отношения австралийцев к Британской империи, но также упоминал об их экстраординарной привязанности к монарху, которого никто из них никогда в глаза не видел [2]. Индийские солдаты, иногда безразличные и даже недоброжелательные по отношению к своим офицерам, казалось, испытывали неподдельную преданность монарху и проявляли огромный энтузиазм, когда дело доходило до его непосредственного обращения к ним или вручения наград [3].

Как в 1600, так и в 1939 году монархия была источником легитимности и средоточием лояльности на всей территории доминионов короны. Однако к 1939 году власть, которой фактически обладал монарх как индивидуум, уменьшилась в огромной степени. Утверждать в семнадцатом веке, что Ирландия подчиняется королю, а не английскому парламенту, значило подчеркивать важное различие. Король лично назначал ирландского лорда-протектора и надзирал за его деятельностью, он издавал хартии (и мог отзывать их обратно) для торговых и плантаторских компаний, которые расширяли английскую империю как в Азии, так и в обеих Америках. По мере того как в восемнадцатом веке парламент набирал силу, ирландские и американские требования о подчинении королю, а не законодательному учреждению, все более становились анахронизмом, хотя порой являлись удобным тактическим приемом. Но только в 1840-х годах британская политическая практика и конституционная теория отразили тот принципиальный факт, что министры короля, другими словами исполнительная власть, должны быть подотчетны избранной законодательной власти. Монарх больше не назначал своих министров лично и перестал играть значительную роль в политике. Быстрый закат королевского влияния в результате административных реформ начала девятнадцатого века вместе с расширением электората после Акта 1832 года5 и ростом политических партий сильно урезали монарху пространство для маневра, В дальнейшем

Реформа 1832 года была первой реформой избирательного права в Англии. Она положила начало переходу от средневекового избирательного принципа равного представительства от корпоративных единиц к новому демократическому принципу представительства от количества населения.

169

правительства и их политика определялись общими выборами и партийной принадлежностью, а монарх был оттеснен на периферию политики* Это изменение было критично не только для Британии, но и для империи в целом, открывая путь как парламентской демократии, так и переходу власти от Лондона к самоуправляющимся колониям. Как только принцип ответственности министров перед парламентом был принят в самой Британии, для британских министров стало гораздо проще допустить, что в белых колониях должны править законно избранные правительства, а не представитель монарха, то есть губернатор. Принятие этого принципа было важным шагом в быстром развитии колониального самоуправления в середине девятнадцатого века [4]. Первыми, кто двинулся в этом направлении, были провинции британской Северной Америки, в некоторых из них в 1830-х годах уже наблюдались серьезные конфликты между губернаторами и выборными ассамблеями.

Разнообразные причины для создания империи

РАЗЛИЧНЫЕ ТЕРРИТОРИИ БРИТАНСКОЙ ИМПЕРИИ были приобретены и ценились по разным причинам. Одни из них были вполне традиционными, а другие - не имевшими аналогов в современных европейских империях. Во многих традиционных империях господствовала разновидность военной аристократии, которая захватывала земли соседей и налагала дань на обрабатывавших эти земли крестьян. Иногда, как это было в феодальной Европе, аристократия сама жила в сельской местности и напрямую эксплуатировала крестьянство. В других империях монарх облагал данью население и распределял барыши между своими придворными и военными.

Ирландия дает наглядный пример первого типа власти в Британской империи, хотя колонисты двадцатого века в Кении управляли похожими методами. Англо-нормандские аристократы прибыли в двенадцатом веке в Ирландию, чтобы захватить и эксплуатировать земли и население - как их предки поступили в самой Англии веком раньше. В шестнадцатом и семнадцатом веках захват земель был произведен

170

повторно, причем носил гораздо оолее систематический и разорительный для ирландцев характер. К началу восемнадцатого века представители старого католического высшего класса - (и гэльская, и англо-нормандская аристократия) - владели только пятью процентами земли. Существовали специальные законы, которые в уголовном порядке гарантировали невозможность возвращения к старому порядку. Почти полная монополизация земли и власти в руках новой беспринципной протестантской аристократии должна рассматриваться в контексте религиозных конфликтов, которые в шестнадцатом и семнадцатом веках опустошали Европу. Похожая судьба была у Богемии, где триумф Габсбургов и католичества привел к вытеснению большей части старой аристократии и ее замене новым правящим классом совершенно иного этнического проис-хождения^ который был в основном католическим и обычно пришлым. Однако в Богемии, как почти повсеместно в Европе, монарх-победитель добился успеха в деле религиозного единомыслия не только в среде аристократии, но и среди всего населения, Ирландия в этом смысле была исключением, поскольку сочетала преимущественно протестантскую аристократию с крестьянством, подавляющее большинство которого оставались католиками [5], В то же самое время во многих регионах, особенно в Ольстере, происходила иммиграция протестантских фермеров в масштабах, достаточных для того, чтобы вызвать ярость и негодование их католических соседей при потере земли предков [6]. Эти факторы обусловили крайнюю уязвимость британского правления в Ирландии в девятнадцатом веке. Национальное и одновременно социально-экономическое угнетение давали прекрасную почву для возмущения, что предоставляло возможность националистически настроенным интеллектуалам легко заручиться массовой поддержкой своего дела. К концу девятнадцатого века британцы пытались разрушить эту связь путем выкупа земель у протестантских землевладельцев и поиска временного соглашения с богатейшими слоями католического крестьянства. Но к тому времени национализм во многом благодаря земельному вопросу уже успел глубоко пустить корни.

Британское завоевание Индии до значительной степени было азиатской вариацией на традиционную тему территориального захвата, осуществляемого алчной военной элитой. Хотя

171

Ост-Индская компания6 начиналась как коммерческое предприятие, к концу восемнадцатого века она превратилась в отдельное государство в Бенгалии, причем такое государство, методы и приоритеты которого были приспособлены к индийским традициям. Индия восемнадцатого века не знала права абсолютной собственности в европейском смысле. Великий Могол жаловал своих помощников не землей, а правом получать доходы с определенных территорий - часть доходов те удерживали для себя, а остальное передавали императору. Пользуясь упадком империи, Ост-Индская компания в 1765 году получила для себя такое право в отношении Бенгалии [7]. Должностные лица компании составили себе на этом деле громадные состояния, а Бенгалия, богатейший регион субконтинента, стала геополитической базой для завоевания всей остальной территории Индии. Большая армия компании, самая грозная армия в Азии того времени, обеспечивала средства для территориальной экспансии, а ее офицеры числились среди основных получателей прибыли. Территории были завоеваны прежде всего для того, чтобы обезопасить получаемые с этих земель доходы, которые - в чисто индийском стиле - использовались на содержание победоносной армии. Некоторые из руководителей этой экспансии, в особенности лорд Уэллесли7, были выходцами из гэльского крыла британской военной аристократии. Им не было нужды сильно перекраивать семейные

6 Британская Ост-Индская компания - акционерное общество, созданное 31 декабря 1600 года указом Елизаветы I и получившее обширные привилегии для торговых операций в Индии. Фактически королевский указ предоставил компании монополию на торговлю в Индии. Коммерческая компания вскоре приобрела правительственные и военные функции, которые утратила только в 1858 году.

Уэллесли Артур-Коули (1769-1S52), с 1814 года герцог Веллингтон -выдающийся английский полководец и государственный деятель. В 1797-1805 годах в Ост-Индии отличился в войне с Типпо-Саибом. Успешно сражался против наполеоновских маршалов, а по возвращении Наполеона с Эльбы командовал англо-голландской ганноверско-брауншвейгской армией и вместе с Блюхером одержал при Ватерлоо решительную победу над Наполеоном, Впоследствии занимал многие ответственные посты в совете министров Великобритании.

172

традиции, чтобы не упустить благоприятные возможности в имперской Индии.

Британия также подыскивала земли для завоевания и эксплуатации в обеих Америках. Плантаторская экономика была учреждена в южных колониях североамериканского материка и в Вест-Индии. В этой экономике доминировала землевладельческая элита, которая своим политическим и культурным образцом считала английское землевладельческое дворянство. Однако эти плантаторские колонии сильно отличались от традиционной схемы аристократического империализма. С середины семнадцатого века рабочей силой на этих плантациях были преимущественно африканцы. Между концом шестнадцатого и девятнадцатым веком восемь миллионов негров [8] были насильно перевезены через океан в обе Америки. Хотя основным потребителем живой силы были шахты и плантации управляемой португальцами Бразилии, миллионы рабов все-таки попали и на плантации Вест-Индии, и в Северную Америку. Эти плантации должны были снабжать Европу продуктами, прежде всего сахаром и табаком, которыми Европа себя снабжать не могла. Производимые рабами товары и сама работорговля представляли собой важнейший элемент трансатлантической коммерции в период между 1650 и 1800 годами [9]. Это были первые в истории примеры массового передвижения рабочей силы и товаров через океан. Огромные богатства, которые Вест-Индия принесла британским плантаторам, торговцам и морякам, сделали ее драгоценным камнем в короне Британской империи восемнадцатого столетия. Другими словами, рабство сыграло важнейшую роль в развитии как Британской империи, так и современной интегрированной мировой экономики. Рабам это обошлось очень дорого. Путешествие из Африки в Вест-Индию занимало в два раза больше времени, чем в Бразилию, из-за господствующих в Атлантике ветров. Смертность на борту была на 30-50 процентов выше, чем при плавании в Бразилию [10]- И все равно вест-индские плантаторы утверждали, по крайней мере до 1760-х годов, что более выгодно было покупать новых рабов в Африке, чем создавать условия для их воспроизводства.

Отдавая европейцам справедливость, хочется заметить, что не они первые начали работорговлю в Африке. Она существовала там до прибытия европейцев и не могла бы быть расшире-

173

на до нужных размеров без активного сотрудничества самих африканцев, Тем не менее при любом сравнительном анализе империй, который претендует на расстановку плюсов и минусов, никак нельзя оставить в стороне ту гигантскую роль, которую сыграло крайне жестокое рабство в раннем европейском и британском империализме,

В контексте этой книги напрашивается очевидное сравнение между рабством Нового Света и крепостным правом в России. Самое значительное отличие заключается в том, что ни один белый британец не был рабом, в то время как большинство крепостных были великороссами. Черное рабство было гораздо более суровой формой эксплуатации, чем русское крепостничество , которое само по себе, возможно, было одной из самых деспотических и жестоких форм угнетения в Европе восемнадцатого века. Немалая часть русского крестьянства (больше половины) к освободительной реформе 1861 года не были крепостными, а относились к так называемым государственным крестьянам, которые платили государству дань за владение своей землей. Многие крепостные также платили дань своему хозяину, работая за пределами его поместья в городе в качестве рабочих и ремесленников, Больше остальных с черными рабами имели сходство крепостные, которые были слугами в помещичьих хозяйствах, и прежде всего занятые на сельскохозяйственных работах. Даже среди последних подавляющее большинство обрабатывало свои наделы, но также было обязано обрабатывать поля своего господина, В противоположность черным рабам они в основном не были безземельными сельскохозяйственными рабочими. Их жизнь в отличие от чернокожих не находилась под таким строгим контролем со стороны хозяев. Русские магнаты владели гораздо большим количеством крепостных, чем самые богатые плантаторы. Эти крепостные имели свои собственные деревенские общественные институты и выказывали большее чувство солидарности, чем обычно можно было обнаружить среди черных рабов на плантациях. Обычаи играли большую роль в регулировании отношений между помещиками и крепостными, чем в Вест-Индии или Америке. Русские крестьяне не были вырваны из своей культурной среды: крестьянская культура в значительной степени доминировала в сельской местности, помещики и управляющие имениями редко появлялись в этих краях. В Рос-

174

сии не существовало аналога политике вест-индийских плантаторов по выработке ресурсов рабочей силы до конца и последующем импорте новых африканских рабов для заполнения брешей, не говоря уже о самих трансатлантических путешествиях. Возможно, ближе всего царская Россия подошла к этому во время жестоких и тиранических рекрутских наборов в армию от времени правления Петра I до 1874 года. Но моральная стойкость, героизм и идентификация самих солдат со своими командирами, проявленные поколениями крестьянских солдат царской армии, были бы немыслимыми в армии, состоявшей из колониальных рабов [11].

Землю и ее ресурсы захватывали не только британские аристократы и плантаторы, но и фермеры-поселенцы. Последние селились преимущественно в тех климатических зонах империи, где могли жить европейские животные и где могло практиковаться европейское сельское хозяйство. В большинстве этих регионов коренное население также было гораздо меньше, чем в азиатских колониях, отчасти потому, что оно было ослаблено болезнями, принесенными британцами с собой. Крупномасштабная фермерская колонизация принимала порой различные формы. Иногда в ней участвовало государство. Поскольку считалось, что здесь задействованы основные стратегические и политические интересы, корона управляла многими плантациями в Ирландии, и прежде всего в Ольстере, В девятнадцатом веке она способствовала массовой эмиграции в Новый Свет, в первую очередь для того, чтобы избавиться от «лишнего населения» шотландских нагорий и некоторых районов Ирландии, Во вполне имперской манере она также помогала колонизировать отдаленные территории, посылая туда осужденных. Потеряв в 1770-х годах место для своих отбросов общества в Америке, она, чтобы восполнить ущерб, в 1778 го-ду открыла колонии для осужденных в Австралии.

Но фермерами становились и многие из эмигрировавших в белые колонии по собственной воле. Наиболее известной и важной группой фермеров-колонистов были пуритане Новой Англии. Исключительный рост этого сообщества в семнадцатом веке прежде всего был обязан необычайно высокому проценту эмигрировавших пуританских женщин. Религиозные взгляды также помогали этим сообществам процветать в грубых условиях раннего колониального фермерства, достаточно-

175

го только для обеспечения жизненного минимума. Тем не менее Новая Англия была уникальной среди ранних поселений, поскольку мотивация ее попечителей была религиозного, а не коммерческого характера. Малоразвитое сельское хозяйство не производило достаточного количества товаров и прибыли, которые заинтересовали бы коммерческих спонсоров в организации и поддержке колоний в условиях семнадцатого века,

В современном сознании белого человека аристократические империалисты, и еще более рабовладельцы, заслуживают мало симпатии. По контрасту фермер-переселенец, прообраз нынешнего гражданина, пользуется всеобщим уважением и даже романтизируется. Хотя для покоренных коренных народов дело обстояло совсем иначе. Пришлый аристократический правящий класс обычно либо ассимилировался коренной культурой (как в Англии), либо в конце концов был изолирован или изгнан (как в Ирландии). Тогда как массы пришлых колонистов, присваивая туземные земли, необратимо разрушали местное общество и культуру, В традиционных империях Старого Света массовая миграция в чужую землю могла иногда происходить, но чаще не происходила. Более распространенным было правление аристократической военной элиты. В тех же случаях, когда массовая миграция все-таки имела место, она обычно сопровождалась ужасным кровопролитием, но в итоге часто происходило слияние народов и культур. К примеру, именно так на протяжении столетий завоеватели кельты, саксонцы и викинги вливались в единый английский народ. Такого никогда не происходило в британских заморских колониях. Культурная пропасть между иммигрантами и коренным населением была слишком глубокой. Аборигенов Америки и Австралии презирали и относились к ним как к безнадежно отсталым народам. Смешанные браки с их представителями предавались анафеме. До конца восемнадцатого века почти не предпринималось попыток их обращения в христианство. Наряду с болезнями и самими масштабами белой иммиграции все это привело почти к полному уничтожению туземного общества и культуры, В противоположность материковым империям, колонизировавшим большие участки суши, британские заморские колонии со временем обрели собственную государственность и собственную идентичность. Но то и другое почти полностью определялось белым иммигрантским населением. В тех же странах, где, как в Южной Африке, рядом с белым

176

населением продолжало существовать многочисленное небелое население, оно подвергалось жестокой расовой дискриминации. В Африке, так же, как в Австралии и Северной Америке, белый рабочий рассматривал неевропейца как угрозу своему положению и уровню оплаты своего труда.

Овладение землями было одним из традиционных мотивов имперской экспансии, и Британия здесь не представляла собой исключения. Некоторые другие традиционные причины имперской экспансии значили для нее гораздо меньше. Бомбей, часть приданого Катерины Браганца^ был единственным важным заморским владением, приобретенным в результате династического брака в 1661 году. Однако в самом сердце империи важнейший англо-шотландский союз возник в результате чисто биологической случайности, сделавшей шотландского короля законным наследником английского трона. Такие династические союзы не были чем-то необыкновенным в Европе в начале Нового времени и порой приводили к образованию объединенных государств и даже великих держав. Вследствие огромной роли Соединенного Королевства в мировой истории англо-шотландское объединение 1707 года было важнейшим примером такого рода.

Религия в целом была не слишком значительным фактором в Британской империи. Мусульманские завоеватели, например, начиная с седьмого и восьмого века обратили в ислам Ближний Восток и южное Средиземноморье, навсегда изменив идентичность и геополитику огромного региона. Религия также играла важную роль в испанском завоевании Америк, где для обращения коренного населения прилагались значительные усилия. Но хотя елизаветинские империалисты и прибегали иногда к стилистике религиозной миссии, в реальности в семнадцатом и восемнадцатом веках для обращения коренного населения британских колоний в христианство было сделано очень немного. Ост-Индская компания до 1813 года строго ограничивала миссионерскую деятельность в Индии. Только с началом Евангелистского движения в конце восемнадцатого века миссионеры стали что-то значить для Британской импе-

* Екатерина Браганца - португальская принцесса, в 1661 году вышедшая замуж за английского короля Карла II. По легенде именно она завезла в Европу чай.

177

рии. Даже впоследствии, однако, британским миссионерам никогда не удавалось обращать в христианство большие сообщества, и их влияние по сравнению с исламскими или испанскими миссионерами очень невелико.

С другой стороны, протестантство было жизненно важно для британского понимания своей имперской миссии, С шестнадцатого до двадцатого века большинство англичан верило; что протестантское сознание лежит в основе всяческого прогресса. Они были убеждены, что протестантство - гарантия большой личной ответственности и могучей мотивации к самосовершенствованию и достижению успеха в жизни. Протестант был дисциплинирован, целеустремлен и основывал свою жизнь на твердых моральных принципах, почерпнутых из чтения Библии и в борьбе за определение собственной дороги к спасению. Просвещение восемнадцатого века и либерализм девятнадцатого века, без всякого сомнения, ведут свое происхождение от протестантства, даже если они в какой-то степени и утратили саму веру в бога, В противоположность католики рассматривались как рабы чувствительности, традиций, обряда и невежества. Мусульмане были еще хуже, а индусы и буддисты - худшими из всех. Расовые стереотипы в отношении к африканцам в конце девятнадцатого века были очень близки стереотипам отношения к ирландцам в шестнадцатом веке: они считались хитрыми, аморальными и праздными людьми, которых надо было принуждать к работе для их собственного блага [12], Нельзя сказать, что за последующие триста лет отношение англичан к католикам вообще и к ирландским католикам в частности сильно изменилось. В 1882 году профессор Королевской кафедры истории в Оксфорде утверждал, что «ирландские кельты до сих пор не готовы к парламентскому правлению... Предоставленные сами себе, лишенные того, что они называют скверным английским правлением? они почти наверняка станут. .. добровольными рабами какого-нибудь наследственного деспота из их старых тунеядствующих вождей и служителей культа - таких же самовластных мракобесов, как друиды"» [13].

Друиды {лат* druides) - жрецы у древних кельтов; ведали жертвоприношениями, выполняли также судебные функции, были врачами, учителями, прорицателями.

178

Подобные взгляды объясняются сильным чувством культурного превосходства и цивилизующей миссии, присущим английскому империализму. Они отражают также доктрину terra nullius, впервые провозглашенную в Ирландии шестнадцатого века и оправдывающую экспроприацию и эксплуатацию более цивилизованными завоевателями людских и природных ресурсов, которые отсталое коренное население растрачивало впустую. Вооружившись этой доктриной, можно легко оправдать экспроприацию земли у коренного населения и уничтожение туземной культуры во имя прогресса. Еще с большей непринужденностью можно оправдать превращение ленивого африканца в трудолюбивого раба или принуждение китайского правительства к согласию на импорт опиума, поскольку и то и другое было необходимо для развития руководимой Британией экономики, а последняя является двигателем прогресса.

Могли ли католики, мусульмане и язычники быть обращены в английское протестантство, и если да, то как быстро, - оставалось спорным вопросом. Как следовало ожидать, Просвещение и его ранние викторианские наследники были исполнены оптимизма. Некоторые мыслители Просвещения в восемнадцатом веке ожидали обращения ирландских католиков в «рационализм» - другими словами, в культуру протестантской элиты, из которой бог в значительной степени был удален. В 1830-х годах широко распространилось мнение, что последовательная политика правительства, касающаяся в особенности образования, приведет к англофикации сначала индийской элиты, а затем и всего населения. Реформаторам казалось, что это пойдет индийцам только на пользу. Их (реформаторов) вера в усовершенствование человечества при этом могла сравниться только с их крайним презрением к неевропейской культурной и интеллектуальной традиции. Как писал Чарльз Тре-вельян™, «приведенная нами к счастью и независимости, снаб-

Не совсем понятно, о каком Чарльзе Тревельяне здесь идет речь. В английской истории фигурируют два Чарльза Тревельяна: Чарльз Эдуард Тревельян (1807-1866), начавший карьеру государственного чиновника в Индии и известный своей негативной ролью на посту помощника секретаря Британского казначейства во время знамени.

179

женная нашим знанием и политическими институтами, Индия останется величественным памятником британской филантропии» [14]. В эти первые, исполненные чистой веры годы викторианского либерального оптимизма многие англичане были убеждены в том, что прогресс и рационализм - это торная дорога человечества, указанная самой историей. Впоследствии примерно так же полагал Ленин.

Но в Британской империи всегда имелись люди, сомневавшиеся в таком видении мира. Сюда относились прагматики, имеющие представление о социальных конфликтах и политических опасностях, таящихся в либеральной политике; финансисты, сознающие, что Вестминстер будет настаивать на самообеспечении Индии и что индийские доходы едва достаточны для оплаты расходов армии, полиции и администрации, не говоря уже о такой роскоши, как образование. Существовала и идеологическая оппозиция либерализму. В нее входили, с одной стороны, поздневикторианские расисты, которые подчеркивали врожденное биологическое отставание небелого населения, и3 с другой стороны, романтики и, позднее, антропологи, гордящиеся туземной культурой и настаивающие на сохранении ее уникальных традиций.

Однако в Британии никогда не могли отказаться от своей базовой, хотя порой уже и немного заикающейся приверженности прогрессу и просвещению, которые для британской элиты были смыслом ее существования, основной целью исторического процесса и залогом легитимности Британской империи. И, безусловно, британские либеральные ценности и идеологии обратили в свою веру значительные слои туземных элит сначала в Индии, а затем и повсеместно. И именно ради этих ценностей им потребовалось самоуправление и независимость от Британии. Но в этом процессе, как, впрочем, и во многих других, формальная империя была только одной из причин, по-

того Ирландского картофельного голода, и Чарльз Тревельян (1870-1958) - английский политик, член кабинета Г. Асквита, ушедший в отставку в знак протеста против вступления Британии в Первую мировую войну. Возможно, впрочем, что автор ошибся в имени, и высказывание принадлежит крупному английскому историку Дж.М. Тре-вельяну (1876-1962).

180

влекших радикальные перемены и перестройку на западный манер. Уже на останках империи телевидение, рыночная экономика и американизация мировой молодежной культуры ока-зали такое глубокое влияние на коренное население, о каком разрозненные чиновники и учителя Британской империи могли только мечтать.

Британская империя действительно производила масштабную идеологическую экспансию. Она также была мощным механизмом территориальных приращений и создания британских сообществ во всем мире. Однако в первые два века своего существования она (если не считать Ирландии) прежде всего была торговой империей. Когда англичане впервые появились в Вест-Индии, их основной целью было подорвать испанскую торговлю и контрабандно ввезти свои товары в испанскую Америку, И впоследствии Вест-Индия ценилась много выше необъятных материковых владений благодаря своему огромному вкладу в британскую мировую торговлю и, следовательно, в прибыли государства. Ост-Индская компания была учреждена как чисто торговое предприятие и полностью справлялась со своей ролью в течение первых ста лет. Задуманная первоначально как средство избавиться от посредников и обеспечить постоянный доступ к азиатским специям, со временем она стала ключевым элементом британской системы мировой торговли, которая впервые в истории связала Европу, обе Америки, Индию и даже Китай. Непоколебимым принципом британской политики с 1650-х до 1840-х годов было сохранение этой торговой сети в виде закрытой имперской системы, исключавшей любое участие посторонних. Вся торговля внутри этой системы производилась при помощи судов, несущих Юнион Джек, и все колонии могли торговать с иностранными государствами только через британские порты. Несмотря на яростную критику Адама Смита и его последователей, эта система, в сущности, была неплоха для своего времени, В эпоху, когда индустриальная революция еще не начала кажущееся бесконечным увеличение мирового благосостояния и производительности труда, выглядело вполне рациональным рассматривать спрос неизменным, а выгоды для одной страны - как потери для другой. Еще более существенным было то, что в условиях яростного соперничества европейских стран в области торговли не было никакой альтернативы созданию закрытых имперских торго-

181

вых систем и защите их с мечом в руке. Когда в 1930-х годах рухнула мировая торговая система и вернулось яростное неомеркантилистское соперничество между государствами, британцам пришлось вновь обратиться к прежним торговым принципам и создать полузакрытый автаркический торговый блок, что впоследствии очень помогло Британии выжить во Второй мировой войне и после ее окончания. По иронии судьбы, подлинная сущность Британской империи как коммерческой организации накануне ее кончины оказалась более убедительной, чем за предыдущие сто лет.

Период с 1840-х до 1930-х годов был периодом британской «империи свободной торговли». Вплоть до 1890-х годов идеи Адама Смита и его последователей об экономике, коммерции и, в значительной степени, международных отношениях полностью доминировали в британском образе мыслей. Хотя протекционизм с 1890-х годов начал набирать интеллектуальную респектабельность, на выборах и интеллектуально он оставался проигравшей стороной вплоть до кризиса 1930-х годов. Для викторианских либералов огромное увеличение благ и производительности труда в результате индустриальной революции, состоявшееся прямо на их глазах, казалось практически самоочевидным доказательством того, что старая меркантилистская концепция торговли, дающая нулевые шансы в борьбе за ограниченный рынок, была неверной. На протяжении десятилетий по мере возмужания Британской империи и экономики свободной торговли сформировались мощные, облеченные правом интересы, которые последовательно защищали эту систему против протекционистского вызова начала двадцатого века. «Нацеленная на импорт экономика юга, дающая торговые, финансовые и профессиональные доходы, а также доходы рантье, вполне разделяла взгляды на свободу торговли с ориентированной на экспорт текстильной, металлургической и машиностроительной экспортной индустрией севера, с владельцами судов в крупных портах и с судостроителями Тайна, Мерси и Клайда. Капитальные имперские, военные и морские интересы косвенно зависели от свободной торговли, инвестиций в производство сырья и морские перевозки, составлявшие основной товарный оборот в поздневикторианский период. Рабочий класс решительно

182

голосовал против любых попыток исключить из экспорта иностранное зерно» [15].

Континентальные критики не замедлили отметить, что доктрины свободной торговли являются очередным доказательством британского лицемерия. Мол, государству, чье индустриальное превосходство позволяет без особых проблем разделаться с любым соперником на «свободном» и «справедливом» рынке, легко произносить заумные проповеди о выгодах свободы торговли для международного мира и процветания. К концу девятнадцатого века лишь меньшинство британских интеллектуалов признавало, что в этой критике содержится доля истины. В 1902 го-ду Холфорд Маккиндер писал, что «трудно представить себе, как иностранные правительства, озабоченные выживанием бедных континентальных народов, смогут противостоять давлению, оказываемому на них в связи с их протекционизмом торговым государством, обладающим островной безопасностью и далеко ушедшим вперед». В условиях свободной международной торговли «такое государство увеличит свое лидерство и в конце концов поставит весь мир в подчиненное положение» [16].

«Свободная торговля, - писал далее Маккиндер, - это политика сильного... Сознавал ли Ланкашир, что свободный импорт был навязан Индии силой?» [17] В 1880-х годах Сили делал такие же выводы. Он утверждал, что в противоположность большинству империй ранних эпох Британия не получала прямой дани от Индии и доходы от индийских налогоплательщиков не поступали непосредственно в королевскую казну. Британцы дали Индии мир и безопасность, а взамен получили выгоды открытого незащищенного рынка. «Здесь мы осуществляем огромную внешнюю торговлю, которая в состоянии еще расти и расти, и безопасность этой торговли может считаться обеспеченной, доколе мы являемся хозяевами в правительстве Индии» [18]. В белых доминионах Британия к 1880-м годам потеряла подобное господствующее положение. Тем не менее даже в эпоху свободной торговли было бы наивно представлять, что британская индустрия и коммерция не извлекали существенных преимуществ из наличия колоний, населенных англоговорящими народами, которые имели сильные политические, экономические и культурные связи с родиной.

Финансы были ключевым элементом британского могущества. В великой битве за империю, кипевшей между Британи-

183

ей и Францией с 1690-х по 1815 год, «подавляющее финансовое превосходство» было среди определяющих факторов британской победы [19]. Даже перед индустриальной революцией Британия восемнадцатого века представляла собой относительно богатую страну с развитой для своего времени экономикой. Но Франция была гораздо больше по размерам и населению: даже в 1760-х годах ее правительственные доходы были на 30 процентов выше британских. Однако фискальная и кредитная системы Британии оказались гораздо лучше приспособленными для выдавливания соков из страны. В 1789 году, перед началом наполеоновской эпохи, будучи представителем самой обремененной налогами нацией Европы, средний англичанин платил в три раза больше налогов, чем рядовой француз. В ганноверскую эпоху11 60 процентов государственных доходов поступало от косвенного налогообложения, а акцизом к 1780-м годам было охвачено 100 000 предприятий. Еще более важной была система государственных займов. В восемнадцатом веке Британия могла получить больший, чем во Франции, кредит под меньшие проценты. Ключевой здесь являлась уверенность инвесторов в учрежденных в 1690-х годах институтах, в том числе в Английском банке, но прежде всего - в системе парламентского контроля над финансами. Имущие классы чувствовали себя комфортно, ссужая деньги государству, которое контролировалось такими же людьми, как они сами, и финансовая политика которого была последовательной, прозрачной и эффективной. По контрасту на континенте давать деньги взаймы королям всегда было рискованной операцией, что автоматически влекло за собой высокие процентные ставки. Британская политика субсидирования континентальных союзников, проводимая, чтобы связать руки Франции материковой войной, была очень эффективной. Она достигла апогея в 1813-1814 годах, когда огромные суммы помогли сохранить боеспособность русской, прусской и австрийской армий вплоть до окончательного поражения Наполеона. За время почти всех войн, начиная с 1700 и кончая 1815 годом, британская торговля фактически окрепла, в то

Эпоха правления Ганноверской английской королевской династии (1714-1901).

184

время как торговля и торговые пути сообщения Франции были уничтожены, а ее рентабельные колонии - завоеваны. Неумолимо растущее благосостояние и ряд внешних побед помогли узаконить и консолидировать парламентскую конституцию и британский правящий класс [20],

Ядро этого класса составляла аристократия, которая уже в 1800 году была богатейшей в Европе. В восемнадцатом веке возникла финансовая и коммерческая элита лондонского Сити, ставшая основным, хотя и младшим пока что союзником аристократии, К концу девятнадцатого века относительный упадок власти и благосостояния настиг класс землевладельцев, хотя этот процесс ни в коем случае нельзя было назвать завершенным. Основная часть аристократических магнатов, обычно имеющих крупные интересы в городской собственности или угольной промышленности, оставалась в центре новой плутократии, чьим другим важным компонентом были люди, сделавшие свои состояния в Сити, В сущности, ни один промышленник не имел возможности соперничать с практически беспредельными средствами богатейших аристократов и финансистов. Тесные связи между правительством и финансистами возникают естественно. В Британии, где финансы являлись ключевым компонентом государственной стратегии и мощи, эти связи были особенно сильны. Так как правительство и финансисты жили в Лондоне бок о бок, а аристократические и финансовые элиты постоянно вступали в перекрестные браки, имели общие ценности и вели похожий образ жизни, тенденция постоянно крепла. Вокруг этого плутократического ядра формировалась более широкая элита, имевшая корни в правительстве, мелкопоместном дворянстве, вооруженных силах, колониальных службах и некоторых секторах торговли и даже индустрии. Географической базой этой широкой элиты был юго-восток Англии, а ее однородность гарантировалась прежде всего системой публичных школ. Эта элита была достаточно открытой, а ее правление достаточно успешным, для того чтобы обеспечить ей огромную легитимность.

Меньше обращающие на себя внимание и не такие защищенные, как правительственные долговые обязательства, банковские боны также были очень важны для интегрирования империи. Викторианская Британия создала огромные

185

сбережения, которые британская экономика не могла или не хотела впитать. Сити переводил эти сбережения за моря, где они приносили высокие проценты инвесторам и помогали развивать новые территории. Британское заморское инвестирование ни в коей мере не ограничивалось империей: к 1913 году, например, официально одна четверть всех заморских ценных вкладов приходилась на Южную Америку [21]. Тем не менее к 1890-м годам британские колонии имели преимущественный доступ к лондонским валютным рынкам и пользовались значительным доверием среди британской публики. Колониальные правительства считали для себя приоритетным поддерживать это доверие при помощи ортодоксальной финансовой политики, которую всемерно одобрял лондонский Сити. Ни одна британская колония никогда не осмелилась бы заявить о дефолте своих долгов. Необходимость постоянного обращения к лондонским рынкам за новыми ссудами категорически требовала именно такой политики. Кроме того, для большинства представителей среднего и высшего класса британцев, будь то в колонии или в самом Соединенном Королевстве, гарантированная прибыль была не только необходимым ингредиентом экономического прогресса, но и моральным принципом. Расточительство и растущие неоплаченные долги были просто одним из признаков, согласно которым латиняне, славяне и другие низшие расы невыгодно отличались от уникальной способности британских протестантов к дисциплинированному самоограничению. Временами, когда объемы колониального экспорта падали, бремя их долгов перед Лондоном казалось особенно тяжким. Белый электорат колоний, особенно в Австралии, бывал подчас раздражен этим бременем и возмущался зависимостью от лондонской финансовой олигархии. Однако в целом белые колонии обрели много выгод от британских инвестиций, которые помогли им развиваться с огромной скоростью и стать в двадцатом веке одними из богатейших и наиболее развитых стран мира.

Возможно, лучше всего представить себе Британскую империю как международную систему могущества и влияния, поддерживающую определенную цивилизацию и ее ценности, Это могущество состоит из многих элементов - финансы, идеология и территория являются тремя наиболее очевидны-

186

жет стать врагом народной свободы. Она может быть использована для поддержки королевских навязчивых идей о силовой политике в Европе или, хуже того, для поддержки ганноверских интересов. Не считая своих press gangs14, Королевский флот по определению не мог представлять угрозы для конституционного правительства. Он охранял Британию от иностранного вторжения и деспотизма, он с неизменным успехом защищал британскую торговлю. Поддержка торговым сообществом аристократического государства усиливалась верой в то, что это государство было эффективным защитником коммерческих интересов, Народные чествования морских героев и мучеников также вносили вклад в легитимность как государства, так и правящего класса. В позднюю викторианскую и эдвардианскую эпоху народный национализм и его близкий союзник, империализм, подпитывались окостеневшими символами могущества и величия - великими военными кораблями Королевского флота, Британия могла сдавать позиции в других пунктах, но ее флот все еще оставался безукоризненным: все-таки естественней гордиться боевым кораблем или хотя бы королем, чем, скажем, станком,

В каком-то смысле могущество символизировало само себя. Большой военно-морской парад, королевская церемония или прекрасные здания вдоль лютьеновскойIS Rajpath;& в Новом Дели были предназначены продемонстрировать непреодолимую мощь и достоинство британского правления, а ансамбли и дворцы Лютьена - его (правления) укоренившееся и законное положение внутри индийской политической традиции. Британцы имели склонность смотреть на своих небелых подданных как на не вполне возмужавших, подобных детям людей, которые гораздо сильнее реагируют на апелляцию к эмоциям, использование символов и силы, чем на призывы к разуму. Соответственно с этим британцы выстраивали свою линию поведе-

и Press gangs [англ.) - люди, занимавшиеся насильственной вербовкой

рекрутов для флота,

Эдвин Лютьен (1869-1944) - выдающийся британский архитектор,

автор ансамбля Нового Дели. 1& Rajpath (англ,) - Дорога раджей, церемониальная авеню в столице

Индийской республики.

190

ми. Важность каких-то конкретных территорий для империи возрастала и падала, Вест-Индия была самым важным британским владением в 1750 году, но стала экономическими и стратегическими задворками в 1900 году. Индия представляла большую ценность для Британии в 1890-м? чем в 1939 году, когда политическая ситуация внутри Индии вынудила власти ввести тарифы на британский импорт и использовать британские налоги для оплаты модернизации индийской армии и ее действий за пределами субконтинента. Ценность конкретной колонии зависела не только от уровня ее внутреннего развития, но и от изменений в международной обстановке, а также от того, какое влияние они оказывали на Британию. Аннулирование закрытого имперского торгового блока и гарантирование самоуправления для белых колоний в середине девятнадцатого века, конечно же, не означало, что британское правительство было безразлично к судьбам империи или желало ее конца. Но даже при этих условиях в 1900 году Лондон ценил Австралию, Канаду и Новую Зеландию выше, чем в 1850-м, С одной стороны, это было связано с тем, что все три страны во второй половине девятнадцатого века сильно прибавили в населении, благосостоянии и ресурсах. С другой стороны, сама Британия стала относительно слабее и уязвимее, чем была в начале викторианской эпохи. Во многих ключевых видах промышленности она плелась далеко позади Соединенных Штатов и Германии. Ее экспорт был изгнан со многих иностранных рынков не только при помощи жесткой конкуренции, но и при помощи протекционистских тарифов. Возвышение других агрессивных империалистических держав представляло потенциальную угрозу британским территориям и интересам, разбросанным по всему миру. В этих условиях значение поддержки колоний становилось жизненно важным. Когда в 1914 году угроза стала реальностью, вклад колоний в победу Британии оказался очень весомым и в экономическом отношении, и особенно на поле сражения. Во время Первой мировой войны свыше 2,5 миллиона человек из заморской Британской империи служило в вооруженных силах и каждый десятый из них был убит [22]. В 1918 году на важнейших участках Западного фронта австралийские, канадские и новозеландские формирования были, возможно, лучшими в британской армии [23],

187

Защита империи

ОДНАКО ГЛАВНЫМ СРЕДСТВОМ ЗАЩИТЫ морской империи, безусловно, служил Королевский флот. Его главной задачей было защищать от вторжения политическое и экономическое сердце империи - Британские острова. Островное положение Британии давало ей существенные преимущества перед ее основными европейскими соперниками - сначала Францией, а затем Германией. До тех пор пока ее флот обладал бесспорным преимуществом на морях, у Британии не было необходимости в таких расходах на армию, как у континентальных держав. Бросая вызов Британии на море, ни Франция, ни Германия не могли позволить себе забыть о собственной острой уязвимости на суше. Отчасти поэтому в великой морской гонке Британии удавалось переигрывать Германию до 1914 года, так же как раньше она опережала Францию,

Тем не менее Британия никогда не могла позволить себе полную изоляцию от Европы. Любое государство, контролирующее континент, контролировало бы береговую линию в непосредственной близости от Соединенного Королевства и распоряжалось бы ресурсами, которые делали оборону Британии невозможной. Традиционным ответом на эту угрозу была проводимая Британией политика баланса сил на континенте, весьма остро контрастирующая с британской верой в универсальные выгоды их морской имперской гегемонии. Прежде всего британцы пытались заручиться поддержкой континентальных государств против любой европейской страны, которая становилась сильнее других, В восемнадцатом и девятнадцатом столетиях эта политика хорошо работала и относительно недорого стоила Британии, В двадцатом веке цена резко возросла. Огромные британские наземные силы сражались за Европу в двух мировых войнах. Сильно ослабив Германию в ее противостоянии с Россией в 1945 году, Британия затем впервые была вынуждена постоянно держать большие наземные силы на континенте, чтобы обезопасить его от возможной советской угрозы. Это не могло не ограничить ее ресурсы для сохранения и развития империи [24].

Морской флот гарантировал, что иностранные державы не смогут вторгнуться в британские колонии, а мятежники не смогут получить внешней поддержки - капитальнейшее сооб-

188

ния. Некий уровень спокойной, достойной, иногда суровой отчужденности всегда рассматривался как необходимый для престижа имперских правителей, окруженных морем коренных жителей, чья культура разительно отличалась от их собственной. Ненадежность их положения породила настойчивые требования того, что власти никогда не могут быть оскорбляемы или унижаемы, иначе пострадает чувство превосходства белого человека. Какая часть из этого была сознательным тактическим шоу, а какая - естественным поведением британца, остается спорным вопросом, У себя дома, где не было туземцев, на которых нужно производить впечатление, британцы также находили удовольствие в имперской помпезности. Вести себя так, как будто ты несешь «бремя белых»17, было подозрительно похоже на поведение и привычки мальчика из привилегированной частной школы. Холодное и отчужденное высокомерие имперских правителей было характеристикой английского высшего класса в самой Британии, что часто отмечалось иностранцами [26].

По поводу легитимности своей империи британцы, пожалуй, зря так волновались. Как утверждал один из их индийских подданных, «кто бы ни завоевал страну, он воспринимался как ее законный правитель... Британцы имели не больше и не меньше прав грабить Индию и управлять ею, чем все остальные правители, которые до них силой держали страну в повиновении» [27]. Не только в Индии, но и в других частях небелой империи массы населения ожидали мало хорошего от своих правительств и в той или иной форме были приучены к правлению пришельцев. До тех пор пока эти пришельцы не вторгались в местную жизнь слишком глубоко или пока они не начинали эксплуатировать слишком жестоко, к ним относились толерантно. Тирания человека не могла сравниться с силами природы, чьим циклам и жестоким капризам было подвластно местное население. Возможно, в самой туземной деревне имелись такие эксплуататоры и хищники, которые грабили крестьянина гораздо сильнее, чем далекий имперский правитель и его чиновники. Пока власть была сильна, ей повиновались.

17 «Бремя белых» - знаменитое стихотворение Р. Киплинга, воспевавшего британскую колонизацию Индии.

191

ражение для любой империи. Британские правители Ирландии восемнадцатого века знали, что их режим незаконен в глазах католиков, но верили, что репрессии, инерция и почти полное уничтожение католического землевладельческого дворянства делало их неуязвимыми до тех пор, пока Ирландии не грозило вторжение французских армий. Случись подобное, притягательность британской власти распалась бы? и можно было ожидать массовых мятежей [25], Во время бурской войны12 Британия была изолирована и крайне непопулярна в Европе, но пока Королевский флот контролировал океаны, британские подкрепления свободно могли добираться до Африки для создания перевеса над бурами, и никакое эффективное иностранное вмешательство не представлялось возможным.

Отношения Королевского флота и британской торговли можно назвать своего рода симбиозом. Защищая британскую торговлю и завоевывая для нее новые рынки, военно-морской флот восемнадцатого века резко повышал правительственные доходы, способствовал развитию торгового флота и судостроения. Все это имело огромное значение для морской державы. Чтобы выжить в военное время^ Королевский флот должен был иметь большие резервы обученных моряков, В морском флоте, особенно в бронированном боевом флоте, военный корабль воплощал последние достижения техники. Военный флот также играл важную роль во внутренней политике. И дело было не толь* ко в дороговизне армии - впрочем, и флот тоже был недешев.

Атавистические воспоминания о Кромвеле и Джеймсе II13 таились в сознании британца восемнадцатого века. Армия мо-

12  Англо-бурская война (1899-1902) - война Британии против бурских республик-Южно-Африканской Республики (Трансвааля) и Оранжевого Свободного государства (Оранжевой Республики) - была развязана в интересах английских монополистов, владельцев золотых и алмазных приисков в Южной Африке.

13  Король Джеймс (Яков) II Стюарт (1633-1701) - последний английский король-католик (правил с 1685 по 1688 год), крайне непопулярный в своей стране, был свергнут в результате так называемой «Славной революции» Вильгельмом III (Оранским), что дало мощный импульс конституционному прогрессу с передачей власти от короля к палате общин.

192

В Британской империи власти, не задумываясь, демонстрировали свою силу, когда это требовалось. Восстание сипаев18 в девятнадцатом веке было подавлено с беспощадной жестокостью, гражданское движение неповиновения 1930-1934 годов встречено полицейскими репрессиями, движение военного времени за выход Индии из войны было сломлено британской армией. Даже в течение двух последних десятилетий своего правления британская власть в Индии могла вполне адекватно ответить на любой вызов. Армия и полиция расправлялись с забастовщиками, демонстрантами и бунтовщиками с большей суровостью, чем это можно было себе представить в Британии двадцатого века [28]> Сила была ответом империи на то, что воспринималось как потенциальная анархия примитивного общества. Она также была эрзацем подлинной легитимности в то время, когда индийское общество стало быстро меняться и прежнее покорное согласие с властью пришельцев уже не было так распространено среди широких слоев населения,

В двадцатом веке индийская армия в качестве последней надежды британского владычества очень часто использовалась для «поддержки гражданских властей». Оружие применялось постоянно. Лояльность войск почти во всех случаях была образцовой. Тому было много причин. Индия была бедной страной, поэтому надежная и относительно неплохо оплачиваемая работа, предложенная правительством, была хорошей приманкой. Срок службы в армии был большой, в ней служили профессионалы, и солдаты до известной степени были отделены от общества и воспитаны в esprit de corps. Кроме того, до 1900 года индийская армия набиралась преимущественно из так называемых воинственных народностей - сикхов, патанов, гурков и подобных им, - которые (по крайней мере в британском сознании) имели мало общего с основной массой на-

1& Сипаи (на языках хинди, урду и перс. - еипахи - воин, соддат) - в колониальной Индии (в основном с середины XVIII века) наемные солдаты, вербовавшиеся из местного населения в армии европейских (португальских, французских, английских) колонизаторов. После жесточайшего подавления восстания сипаев (1857-1859) был обнародован манифест королевы Виктории, объявивший о переходе управления Индией к английской короне и о ликвидации Ост-Индской компании.

192

селения. Причем даже в тех регионах, где жили эти воинственные народности, набор производился преимущественно в отсталых сельских местностях с низким уровнем грамотности и плохим (или вовсе отсутствующим) пониманием националистических и политических лозунгов. От такой армии может быть мало проку в войне с Японией или Германией, хотя в свое время она весьма неплохо проявила себя во Второй мировой войне, но она была надежным инструментом для поддержания внутренней безопасности колониального государства.

То, что сказано об армии, относится и к индийскому государству в целом. В бедном обществе, где было очень нелегко найти себе применение, у государства было много потенциальных сотрудников. Кроме того, население Индии было разделено на языковые группы, религии, регионы и касты; подобно предшественникам Моголам, британцы правили Индией, используя это разделение. Если подлинный дух национализма объединит местные элиты, не говоря уже о всем населении, имперское правление как в Индии, так и в любом другом колониальном обществе, быстро окажется несостоятельным.

Мыслящие британские эксперты всегда знали это. Профессор Дж.Р. Сил и из Кембриджа написал в 1880 году библию империализма, книгу «Английская экспансия». В это время Британская империя и ее власть со стороны казались непоколебимыми, и от книги можно было ожидать значительного, хотя и сдержанного, самовосхваления и самоуверенности. Однако Сили сделал акцент совсем на других аспектах. Он утверждал, что «возможно, наша западная цивилизация совсем не так хороша, как мы привыкли считать». Европейцы ничуть не умнее индусов и, конечно, не обладают более развитым и богатым мыслительным аппаратом. В сравнении с римским империализмом «свет, который мы несем, не менее реален, но он, возможно, менее привлекателен и принимается с меньшей благодарностью». Основой для возможности британского правления в Индии является «отсутствие индийской национальности, хотя имеются зародыши, из которых, по нашим ощущениям, она вот-вот появится... Национальный характер состоит из разных элементов, среди которых чувство родовой общности - только один. Общие интересы и единое политическое целое составляют второй элемент». Британское правление было установлено во многом благодаря разобщенности Индии, а «мятежи подавлялись в основ-

193

ном за счет науськивания одних народностей на другие». Индия на самом деле была еще очень далека от того, чтобы стать государством, но британское правление, больше чем любое предшествующее, поощряло ее к этому. Если в Индии начнется националистическое движение, сравнимое с подъемом итальянского национализма 1850-х годов, британское правление исчезнет в мгновение ока. Габсбурги не могли удержать Италию, хотя Австрия была военной империей и держала в Италии войска из других регионов, тогда как Индия являлась колонией с преимущественно индийскими войсками, в финансовом отношении предоставленной самой себе и не получающей никаких субсидий из Лондона. Если бы Британия вздумала управлять Индией на правах завоевателя, без поддержки местных союзников и массовой поддержки населения, она «без сомнения, потерпела бы финансовый крах». В реальности, однако, Британии просто пришлось бы быстро убраться из Индии, поскольку военные и финансовые обязательства, которые она хотела бы взять на себя для удержания Индии, всегда были весьма ограниченны. «Условием существования нашей индийской империи является то, что она должна поддерживаться без значительных усилий» [29].

Уязвимые места империи

КОММЕНТАРИИ ДЖ.Р. СИЛИ, БЕЗУСЛОВНО, были последним словом в отношении к империи и Индии в поздней викторианской Британии. Некоторым его современникам они представлялись слишком либеральными и «не слишком идущими к делу» [30], Тем не менее его комментарии являются полезным вступлением для разговора о присущих Британской империи слабостях. Из этих последних основной была сверхпротяженность стратегических коммуникаций, К 1900 году Британия являлась морской державой с преимущественно коммерческими интересами в Америках, Южной Африке, Индийском океане, Австралии и Дальнем Востоке, Индустриальная революция и доктрины свободной торговли увеличили ее международные обязательства, сделав очень зависимой от импортного продовольствия и сырья, В дополнение к проблеме охраны всех основных мировых

194

морских путей сообщения Британии также приходилось беспокоиться об обороне своей империи на суше, В первых трех четвертях девятнадцатого века главной заботой Британии была охрана протяженной канадской границы от американской экспансии. Соединенные Штаты вторгались в Канаду в 1812 году, но еще много десятилетий спустя некоторые политики в Вашингтоне вынашивали идею поглощения всей Северной Америки.

В конце девятнадцатого века, по мере того как страхи по поводу безопасности Канады улеглись, у британцев появилась новая головная боль - русская угроза северо-западным границам Индии. Российские железные дороги в Центральной Азии с каждым годом делали эту угрозу все более реальной, и британским стратегам не раз пришлось вспомнить, что Индия была многократно завоевана именно с этого направления. Реалисты, правда, были уверены, что современной европейской армии, какой, безусловно, являлась российская, придется испытать гораздо больше трудностей при пересечении гористой афганской территории, чем легкой кавалерии прежних завоевателей. В 1904 году Джордж Кларк19, секретарь имперского комитета обороны, назвал «полным сумасшествием» вероятность того, что Россия сможет содержать значительные силы в Афганистане: «главнейшие факторы войны - снабжение и коммуникации - в таких предположениях либо игнорируются, либо трактуются совершенно неправильно». Однако настоящий страх британцы испытывали не перед успешным русским вторжением, а перед теми последствиями, которые конфликт с Россией мог бы иметь для британского владычества в Индии, расценивавшегося самими британцами как крайне хрупкое. В случае войны «любая заминка в действиях наших армий или любая долгая пауза после наступления будут волновать коренное население» [31], а поражение вообще подорвет престиж британского правления и покорность индийского населения. Более того, война опасно уменьшит поступление денег из Индии, которое не может быть значительно увеличено без серьезного риска политических беспорядков. В ретроспективе британские опасения кажутся чрезмерны-

* Кларк Джордж (1848-1933} - с 1912 года лорд Сиденхэм, секретарь имперского комитета обороны с 1885 по 1892 год. Впоследствии был губернатором Виктории (Австралия) и Бомбея.

195

ми, но такова уж особенность военных плановиков - всегда рассматривать наихудшие сценарии. Это вообще свойственно тем, кто правит другими народами без их согласия, - ревниво оберегать свою репутацию непобедимой державы и бояться, что любые внешние потрясения могут освободить их подданных от привычки инертно принимать неизбежность угнетения.

Покуда Британия имела подавляющее превосходство в качестве единственного в мире действительно индустриального государства, она успешно несла это стратегическое бремя. Однако к 1880-м годам в других странах произошел бурный рост промышленности и экономики, и стратегическая позиция Британии стала уязвимой. Франко-российский альянс 1894 года вызвал большую озабоченность в Британии и подтолкнул ее к укреплению своего флота, чтобы гарантировать морское превосходство в европейских водах. Когда же с целью бросить вызов Британии к гонке флотов подключилась гораздо более грозная Германия, эта озабоченность многократно возросла. В то же самое время рост американской и японской экономик и флотов угрожал морскому превосходству Британии в Западном полушарии и Тихом океане. Британское правительство отвечало на эти вызовы разумным спокойным подсчетом относительной тяжести угроз, предполагаемых затрат и выгод (чем разительно отличалось от немецкого, неспособного правильно определить приоритеты), а также плюсов и минусов всех своих начинаний. В 1902 году был подписан союзный договор с Японией. За четверть века до Первой мировой войны в жизнь стала проводиться политика потакания Вашингтону и отказа от всего, что могло бы вызвать возмущение американцев. Под американским давлением Лондон отказался от сотрудничества с Берлином в вопросе укрепления прав европейских инвесторов в Венесуэле, в противоположность своей прежней позиции, которую Британия занимала, например, в вопросе о правах держателей акций в Египте, Британия также уступила Америке право строительства и контроля над Панамским каналом, которое она могла бы законно оспаривать на основе предыдущих договоренностей. Озабоченность безопасностью Канады и Вест-Индии существенно уменьшилась. Было признано доминирование Америки в Западном полушарии. Лучше удерживать Сингапур и Канаду с согласия соответственно Токио и Вашингтона, чем ставить безопасность Лондона в зависимость от весьма проблематичной доброй воли кайзеровской Германии.

196

В целом в двадцатом веке британские государственные деятели и британское общественное мнение, будучи поставлены перед выбором и имея разные варианты, предпочитали союз с Америкой любому другому. Предметом озабоченности государственных деятелей был только трезвый просчет стратегических вариантов и рисков. Соединенные Штаты обладали уникальной мощью. В основном их интересы совпадали с британскими. Даже для британских правителей, не говоря уже об общественном мнении, чувство общего языка, культуры и политических ценностей было также очень важно. Британское общественное мнение, воспринимавшее Ла-Манш как оборонительный ров с водой и испытывавшее сильное влияние протестантских и либеральных ценностей, всегда предпочитало рассматривать внешнюю политику, британскую мощь и Британскую империю скорее в моральном аспекте, чем с точки зрения закостеневшей геополитики. Британская империя получила легитимность в глазах британцев как оплот мира во всем мире, оплот международного экономического и политического порядка, а также англосаксонской цивилизации, которая почти повсеместно воспринималась как превосходящая любую другую. Альянс с Соединенными Штатами и даже последующий окончательный переход превосходства в международных делах к американцам широко рассматривались как поддержка целей, для достижения которых существовала Британская империя.

Впрочем, за сто лет со времени обретения Америкой независимости отношение к ней в Британии часто менялось. Правящая Британией аристократическая олигархия большую часть девятнадцатого века была склонна видеть в американской демократии вызов британским социальным и политическим ценностям, а также угрозу британским позициям в Западном полушарии. Американское мстительное и националистическое общественное мнение также рассматривалось как агрессивное, нестабильное и экспансионистское по сути. Лорд Пальмерстон, важнейшая фигура в британской внешней политике 1830-1860-х годов, был воплощением подобных представлений. Предоставленный самому себе, он вполне мог бы вмешаться в американскую Гражданскую войну, чтобы обеспечить независимость Конфедерации и навсегда ослабить потенциальную угрозу мировым позициям Британии. К 1900 году настроения даже среди аристократической и консервативной части британского руководства сильно

197

изменились. Для Артура Бальфура, богатого аристократа, премьер-министра тори и ключевой фигуры британской внешней политики на протяжении четырех десятков лет, англо-американские отношения были «величайшим стимулом его политической жизни». Для Бальфура государственные институты и международные договоры всегда значили меньше, чем общие симпатии, культурные предпочтения и ценности, У него не было сомнений в полном превосходстве англосаксонской цивилизации перед всеми остальными. «Вопрос упорядоченной свободы» в мире зависел от англосаксов, поскольку только они обладали добродетелью «благоразумной сдержанности». В конце концов, Соединенные Штаты и Британия были союзниками в деле поддержки мирового прогресса, порядка и цивилизации, потому что «если поскрести американца, обнаружишь британца» [32].

Альянс с Америкой, тщательно культивируемый с 1890-х годов, спас Британию в двух мировых войнах и создал международный порядок, который был более приемлем для Британии, чем какая бы то ни было другая стратегическая альтернатива. Тем не менее зависимость от Америки имела свои минусы. Сразу после окончания Первой мировой войны желание избежать конфронтации с США и предотвратить соперничество за военно-морское превосходство привело к разрыву англо-японского альянса, к которому Соединенные Штаты относились крайне неодобрительно. Поскольку американцы не предложили никаких гарантий безопасности британских территорий и интересов на Дальнем Востоке, этот разрыв усилил уязвимость империи. Влияние ирландского и еврейского лобби в Америке затрудняло британскую политику в Ирландии и Палестине. После 1945 года позиция Америки по отношению к Британской империи была двусмысленной. С одной стороны, американцы помогали своему основному союзнику и его прозападным сателлитам в борьбе против международного коммунизма. С другой

Бальфур Артур Джеймс (1848-1930) - английский государственный деятель, лорд с 1922 года, один из лидеров Консервативной партии* В 1887-1891 годах министр по делам Ирландии, проводил политику жестоких репрессий против ирландского национально-освободительного движения- В 1891-1892 и в 1895-1902 годах министр финансов. В 1902-1905 годах премьер-министр,

198

стороны, в некоторых частях света Вашингтон рассматривал Британскую империю как препятствие на пути международной свободы торговли и как главный раздражитель для националистов третьего мира, чьи симпатии в отсутствие империи - так тогда думали - естественно окажутся на стороне антиимпериалистической и демократической Америки в ее сдерживании советского тоталитаризма. Американской идеологии, рожденной в борьбе против имперского правления, империя всегда оставалась чуждой. Превосходство американских ценностей в «свободном мире» после 1945 года ослабляло идеологические позиции Британской империи. Как показали суэцкие события23, стратегическая и экономическая зависимость Британии от Соединенных Штатов делала любую одностороннюю попытку восстановить могущество Британии очень опасной, если эта попытка не была санкционирована Вашингтоном.

Альянс с Америкой имел также важные последствия для отношений Британии с белыми доминионами. Защита своих владений всегда была главной заботой империи. Даже те сообщества, которые не испытывают особой привязанности по отношению к имперским правителям, могут одобрительно относиться к укреплению имперской мощи как источника своей безопасности в сложной международной обстановке. Хотя вклад доминионов в оборону империи в мирное время был очень ограничен, во время двух мировых войн его объем и значение резко увеличивались. Британия оказалась втянутой в эти войны прежде всего из-за страха за свою безопасность, вызванного угрозами европейскому балансу сил, К канадцам и австралийцам эти угрозы имели довольно слабое отношение. Единственная возможная угроза Канаде исходила от Соединенных Штатов, Однако в 1900 году мало кто мог представить себе вторжение Соединенных Штатов в Канаду, и уж абсолютно никто в здравом уме не мог представить себе Британию, защищающую Канаду, случись невозможное.

Имеются в виду события 1956 года, когда успешная англо-франко-из-раильсхая военная операция по разблокированию Суэцкого канала оказалась, по сути дела, бессмысленной из-за политического вмешательства СССР и США, что лишний раз подчеркнуло утрату Британией международного авторитета,

199

Австралийская позиция была другой. Изолированные и относительно небольшие белые сообщества на краю земли стремились заручиться поддержкой Британии в отражении домогательств соперничающих европейских держав, и особенно (и прежде всего) Японии. Колонии, чье процветание основывалось отчасти на разорении аборигенов и жесткой дискриминационной эксплуатации наемного труда азиатских иммигрантов, имели особые причины опасаться усиления единственной в мире небелой великой державы, Австралия была одним из основных участников Версальской мирной конференции, отказавшейся примкнуть к японскому предложению увековечить декларацию расового равенства в мирном соглашении. Военно-морская база, построенная в Сингапуре между двумя мировыми войнами, должна была служить одновременно символом и стратегическим узлом британских оборонных обязательств перед ее австралийской и азиатской империями. Ее унизительная и впечатляющая потеря в 1942 году22 обнаружила невысокую цену этих обязательств и привела к тому, что безопасность австралийской и азиатской частей Британской империи попала в зависимость от Соединенных Штатов. Более того, если мир, укрепление белого влияния в Новом Свете и мировое превосходство англосаксонской цивилизации были среди наиболее привлекательных для австралийцев черт Британской империи, то теперь смещение мировой гегемонии к Соединенным Штатам им ничем не угрожало.

Даже в вопросах, касающихся обороны и внешней политики, -ключевых вопросах империи - простая география предопределяла конфликт перспектив Британии и ее доминионов. Глобальные оборонные приоритеты, с лондонской точки зрения, привели к тому, что воздушные эскадрильи, которые могли бы спасти Сингапур от японцев, были вместо того развернуты в России33 и на Ближнем Востоке. В 1930-х годах осведомленность британ-

22  15 февраля 1942 года гарнизон считавшейся неприступной морской крепости Сингапур сдался существенно уступавшему ему в численности японскому десанту.

23  Автор, очевидно, имеет в виду сопровождение британской авиацией транспортных конвоев в Россию. Ни о каком размещении британских эскадрилий на территории СССР во время Второй мировой войны в исторической литературе не упоминается.

200

цев о том, что доминионы сильно противятся военному вмешательству в европейские дела, была хотя и не самым важным, но одним из факторов, заставивших Лондон неблагоразумно и неосмотрительно потакать Германии. Перспективы и приоритеты новых обществ, возникающих при новой расстановке сил, неизбежно отличались от перспектив и приоритетов метрополии. Земельная собственность, иммиграция, экспортные тарифы и отношение к коренному населению были основными пунктами расхождения во взглядах. Памятуя о разногласиях, возникших после американской революции, Британия после 1840-х годов полностью отдала эти вопросы в руки колоний, справедливо полагая, что белые колонии достигли такого уровня развития и численности населения, что любые попытки Лондона навязать свое мнение по определенным вопросам будут просто бесполезными и опасными, К 1840-м годам, например, население будущей Канады достигло уровня американских колоний накануне обретения независимости.

В семнадцатом и восемнадцатом веках «пересечение "этого ужасного океана" надолго оставалось в памяти поколений европейских мигрантов» [33]. В середине девятнадцатого века недели, проведенные на борту иммигрантского судна, пробивающегося через бескрайние моря Южного океана, также были самым захватывающим впечатлением мигрантов в Австралию и Азию, которое тесно их объединяло. В Новом Свете колонист знакомился с экзотическими растениями и животными, сильно отличавшимися от тех, что существовали на его родине. До двадцатого века подавляющее большинство покинувших Британию едва ли предполагали увидеть ее снова. До появления аэроплана, телевизора и телефона сохранять свою национальную идентичность за океаном было гораздо труднее. Точно также была затруднена политическая интеграция колониальной элиты и элиты метрополии. В 1770-х годах Адам Смит видел единственную альтернативу отделению американских колоний в интеграции их политических элит в Вестминстер и Уайт-Холл, где власть, гордо поднятые головы и покровительство стоящих у руля великой империи могут склонить их отказаться от партикуляризма и отделения [34]. В тех же 1770-х годах даже британская аристократическая олигархия была не прочь поделиться властью с жалкими провинциалами, однако расстояния и допотопные коммуникации еде-

201

лали этот план нереальным. К 1900 году изобретение парохода, железной дороги и телеграфа сделало это более выполнимым в техническом смысле, но к тому времени доминионы уже давно обзавелись демократическими институтами самоуправления и, отчасти как следствие, возросшим пониманием своей идентичности.

Демократия сыграла важную роль в коллапсе Британской империи. По поводу же белых доминионов справедливо замечание, что нечто гораздо большее, чем политика, понадобилось для возникновения новой национальной идентичности в бывших колониях. В Канаде и Южной Африке большинство белого населения составляли французы или голландцы. Оказавшись в результате завоевания внутри империи, они сохранили сильную самостоятельную идентичность и не испытывали никакой наследственной привязанности к Британии. Голландские и французские канадцы могли добрососедски (или не совсем) существовать бок о бок с британскими колонистами в новых государствах, но они никогда не могли согласиться с подчиненным положением этих государств относительно Британской империи и ее целей, а также с препятствованием развитию местных небританских меньшинств, которыми была чревата любая схема имперской федерации. После 1840-х годов Лондон уже не желал нести длительные расходы на управление французами и голландцами авторитарными методами и сносить вдобавок их антипатию, тогда как предоставление демократического самоуправления Канаде и Южной Африке неминуемо повысило их политический вес,

В Австралии и азиатской империи подавляющее большинство населения в 1990 году было британского происхождения. Смешавшись друг с другом, англичане, жители Уэльса, шотландцы и ирландцы сделали их в каком-то смысле более британскими, чем само Соединенное Королевство, С определенной натяжкой можно сказать, что английская социальная иерархия и ее ценности остались в Европе, а на другом конце земли образовалась более эгалитарная, популистская и грубоватая Новая Британия, где колониальные интересы и перспективы не только отличались от интересов и перспектив метрополии, но и создали также чувство собственной иден-

202

тичности, отличающее колонистов от британцев. Яркие эмоции и страдания военного времени помогают создавать государства, так же как и мифы, возникающие во время войн. Сталкиваясь со старой Англией в особо атавистичной и иерархической военной форме, популистская австралийская идентичность с готовностью противопоставляла себя высокомерным и иной раз некомпетентным британским генералам, которые командовали армиями империи при Галлиполи24 и в других сражениях в 1914-1918 годах. Однако прежде всего эти идентичности, интересы и перспективы были сформированы политическими институтами. Надо отдать британцам должное: отказавшись в своих белых колониях от принципа «разделяй и властвуй», они пытались объединить их в жизнеспособные национальные государства на федеративных началах. Политики, управлявшие этими демократическими сообществами, должны были выражать их идентичность и интересы и заботиться о них. Едва ли эти политики согласились бы отдать это попечительство, власть и статус в руки вышестоящих имперских деятелей.

Еще более ошеломляющими оказались результаты демократизации в Ирландии. В 1801 году бывшее независимое королевство Ирландия было введено в состав Соединенного Королевства прежде всего затем, чтобы предотвратить в будущем угрозы безопасности и британскому правлению, подобные тем, что возникли во время восстания 1798 года23. Во многих других империях (Россия в их числе) жизненно важные ко-

Битва при Галлиполи была частью Дарданелльской операции 1915 года. После неудачной попытки англо-французской эскадры прорваться через проливы было решено захватить полуостров Галлиполи десантом, чтобы оттуда развить наступление на Стамбул. 25 апреля десант численностью более 80 тысяч человек высадился на полуострове. Попытки расширить плацдарм остались безуспешными, Наступательные действия англо-французских войск также окончились неудачей- За 8 месяцев боев погибла 21 тысяча солдат Британской империи (в том числе 9 тысяч австралийцев и новозеландцев), 9 тысяч французов и 86 тысяч турок.

Восстание под руководством Томаса Вольфа Тона, борца за независимость Ирландии, жестоко подавленное английскими войсками.

203

лониальные территории часто интегрировались в состав унитарной метрополии, Ирландия - единственный подобный пример в Британской империи, показывающий на некоторые подводные камни этой политики, выходящие на поверхность, когда метрополия является либеральной и в высшей степени демократической страной. За союз с Британией выступало в основном протестантское сообщество, которое за пределами Ольстера было представлено небольшим элитным меньшинством - землевладельцами, адвокатами, учителями и т. п. Демократия подорвала их позиции в Вестминстере и местном правительстве, передав власть в руки нового католического среднего класса, состоящего из владельцев магазинов, священников, фермеров и ремесленников. Они доминировали не только в политике, но и в образовании и, впоследствии, в культурной жизни. Выпестованная ими ирландская идентичность была решительно католической и до известных пределов противопоставляла ирландцев и англичан, упирая на исторические несправедливости, учиненные под британским владычеством. В ответ на подъем католического ирландского национализма протестантское большинство Ольстера тоже воспользовалось возможностями демократии и сформировало оппозицию дублинским требованиям общеирландской автономии. В 1914 году замаячила угроза гражданской войны. Демократия по многим причинам ослабляла способность Лондона контролировать «две Ирландии», поскольку предоставляла едва зародившемуся общественному мнению возможность укрепляться, высказываться и распространяться. Иногда она даже позволяла ирландским представителям оказывать влияние на расстановку сил в Вестминстере и навязывать свою повестку дня британской политике. Как подытожил один генерал-губернатор Канады, «наличие 72 голосов в палате общин, всегда готовых уменьшить империю, было источником беспокойства для всех патриотов» [35].

Ирландские радикалы девятнадцатого века давно надеялись, что большая европейская война откроет дорогу для ирландской независимости. Империи, вынужденные во время войны мобилизовать все ресурсы, иногда суровыми и непопулярными мерами непроизвольно провоцировали восстания в провинциях, чья лояльность центру и без того была сомнительной. Столкнувшись с крайней нуждой в живой силе для Западного фронта пе-

204

ред угрозой германского наступления, Ллойд Джордж26 прибег к конскрипции в Ирландии, забив последний гвоздь в гроб конституционного национализма- Последовавшая вооруженная борьба была маломасштабной по меркам антиколониальных войн двадцатого века. Однако уже в 1919-1921 годах жестокие и деспотические меры, принятые правительством против инсургентов, стояли комом в горле у британской публики. Еще более драконовские меры, направленные на подавление восстания в 1921 году, не могли долго пользоваться поддержкой населения, в особенности потому, что даже «победа» не гарантировала продолжительной стабильности или смирения ирландцев с британским правлением. Как утверждал лидер юнионистов27 Эдвард Карсон2а? если британцы не были готовы оплачивать политические и иные издержки подавления восстания всего в двадцати милях от английских берегов, они с еще меньшей степенью вероятности были готовы выдержать битву за другие, не столь важные территории, когда им будет брошен серьезный вызов [36],

В двадцатом веке демократия в Британии ограничивала применение репрессий в поддержку империи. По мере того как скрывать информацию о положении колоний становилось все труднее и общественное мнение все больше проникалось антиимперскими настроениями, эти ограничения возрастали. Совестливость британского общественного мнения, его филантропические и

Ллойд Джордж Дэвид (1863-1945) - государственный деятель Великобритании, лидер Либеральной партии. В 1905-1908 годах министр торговли, в 1908-1915 годах министр финансов. Во время Первой мировой войны выступал за ведение борьбы до решительного поражения Германии, В конце 1916 года путем интриг и сговора с консерваторами, ценой раскола Либеральной партии добился падения либерального правительства Аскнита и возглавил коалиционное правительство (премьер-министр до октября 1922). Стал одним из главных участников Парижской мирной конференции 1919-1920 годов и одним из создателей Версальского мирного договора (1919). Юнионисты - политическая группировка, выступающая за сохранение Северной Ирландии в составе Соединенного Королевства. 2- Карсон Эдвард Генри (1854 -1935) - барон, член британского парламента, занимал различные посты в правительстве Великобритании,

205

либеральные представления о себе и об империи - все имело значение в этом контексте. Не последнюю роль играло и стойкое нежелание расплачиваться по счетам империи кровью или собственным материальным благополучием. Многие империи были основаны на способности правящей элиты жестоко эксплуатировать бедные слои населения метрополии для обеспечения обороны империи. Демократия гарантировала, что в Британии этого не будет. За десятилетия до Первой мировой войны, когда первые ростки демократии еще только пробивались, ее последствия для британской стратегии и мощи были источником беспокойства многих государственных деятелей* Ее обвиняли в раздувании благотворительных бюджетов, что ставило под угрозу финансовую устойчивость и адекватные военные расходы. Лорд Роберте29, главный солдат империи, сокрушался о невозможности получить путем голосования право на конскрипции - абсолютно необходимую, в его глазах, меру для подготовки к большой европейской войне, которая, как он предвидел, маячила на горизонте* Еще больше огорчались лидеры тори, поскольку для них экономический протекционизм был критичным аспектом объединения белой империи и гарантом того, что Британия останется великой державой в эпоху государств континентального размера. И до, и после Первой мировой войны все призывы и доводы в пользу империи оказывались несостоятельными в глазах избирателей, прежде всего из-за опасений роста потребительских цен. «Глуповатая и нерешительная личность, человек с улицы» тоже не был другом мандаринов, управлявших внешней и имперской политикой, хотя мнения, которые открыто выражались в парламенте до 1867 года, теперь тайно обсуждались в клубах или конфиденциальных и частных письмах. Лорд Хардинг™ еще

29 Граф Фредерик Слай Роберте Кандагарский, Преторийский и Уотерфорд ский, виконт Сент-Пьер (1832 -1914} - британский фельдмаршал и талантливый полководец, участник Второй афганской войны (1878-1880) и Англо-бурской войны (1899-1902), последний британский главнокомандующий (1901-1904, после чего должность отменена). Одним из первых предвидел начало Первой мировой войны. Хардинг Чарльз, позже барон Пенхерст (1858-1944) - британский политический деятель, генерал-губернатор и вице-король Индии (1910-1916). В 1904 году был послом Великобритании в России.

206

мог, не опасаясь последствий, утверждать публично, что «внешняя политика, базирующаяся на эмоциях, может привести только к катастрофе», но убеждение сэра Уильяма Тайрелла^ что «наш горизонт определяется Вестминстером (т. е. демократами), и только хитростью нам иной раз удается проводить до* стойную государственных мужей политику», в 1914 году было уже определенно провокационным [37].

Разумеется, консервативная и традиционалистская элита, сожалевшая о пагубном влиянии демократии на мощь Британии, преследовала свои личные корыстные цели. Демократия угрожала их собственному статусу в Соединенном Королевстве.

Сделав в двадцатом веке сознательный выбор между империей и демократией в пользу последней, британский электорат поступил мудро. Его отказ разрешить конскрипцию своих детей для защиты иноземного правления в британских колониях демонстрировал изрядное политическое чутье. Не так однозначно это выглядело, когда, например, в 1930-х годах на повестку дня встал вопрос сдерживания Германии. Здесь застарелое беспокойство мандаринов о том, что сентиментальное общественное мнение неспособно проводить Realpolitik32, кажется оправданным.

Что же касается небелых колоний, то для них британская концепция демократии была попросту губительной. Монарх мог править своими подданными по праву некоего божественного предназначения. Аристократия могла править по праву давности, а бюрократическая элита могла править, отрицая способность масс к самоуправлению. Но стране, которая называла себя ядром демократии, в конечном итоге было нечем оправдать правление сотнями миллионов подданных без их согласия. Можно какое-то время оттягивать решение, заявляя, что подданные пока не готовы к самоуправлению и должны этому обучиться. Но после того как широкие массы британцев, включая католических ирландских крестьян, добились для себя демократии, авторитарное правление в империи могло быть оп-

11 Тайррелл Уильям Джордж (1866-1947) - британский дипломат В 1905-1915 годах был личным секретарем министра иностранных дел Эдварда Грея.

13 Realpolitik {нем.) - реалистическая политика.

207

равдано уже только неприкрытыми расистскими принципами. Чувство расового превосходства всегда присутствовало в британских колониях, хотя в Индии семнадцатого и восемнадцатого века оно смягчалось уважением к мощи и культуре ее правителей. Ко второй половине девятнадцатого века высокомерие, появившееся в результате превосходства в силе, и псевдонаучные расовые теории уменьшили британское уважение к индусам. Накануне Первой мировой войны многие британцы согласились бы с сэром Чарльзом Лукасом31 в том, что «качества, характер и воспитание большинства цветных совсем не те, что требуются для правящей расы, и это различие не скрашивается, за исключением отдельных редких случаев, образованием по системе белого человека» [38].

Но у таких взглядов были и свои противники. Британская правящая элита была проницательным и изощренным в политике классом. К двадцатому веку ее основная часть могла быть названа вигами, или либеральными консерваторами. В девятнадцатом веке она уступила усиливающемуся напору демократии, но при этом сохранила большую часть своей власти и статуса. Она была способна распознать безнадежную ситуацию и предпочитала политическое маневрирование жесткому репрессивному авторитаризму. Британцы считают свой девятнадцатый век героическим примером мирных реформ со сбалансированным переходом от прежнего порядка к новшествам и переменами.

В Индии, а позднее в других небелых колониях, британские правители всегда понимали необходимость существования туземных коллаборационистов и обычно бывали в состоянии оценить важность нового образованного европеизированного класса, чтобы пытаться использовать его - по крайней мере его самых покладистых и «умеренных» представителей. В определенной степени они даже злоупотребляли виговской интерпретацией британской истории девятнадцатого века и порой неверно трактовали колониальную реальность. «Оглядываясь назад, можно заметить, что люди, определявшие в первые три десятилетия двадцатого века британскую политику по отноше-

Лукас Чарльз Прествуд (1853-1931) - английский историк, специализировавшийся на колониальной истории.

208

нию к Индии, руководствовались ложным убеждением, что реформы могут принести туда окончательный и длительный политический мир» [39].

Даже если бы британцы осознавали, что политика вигов приведет к их изгнанию из Индии, британцам все равно ничего другого не оставалось, кроме как следовать этой политике. Как бы то ни было, но в двадцатом веке их все более незаконное владычество в Индии, которое чем дальше, тем больше было вынуждено опираться на полицию и другие силовые структуры, начинало выглядеть уж совсем неприлично - почти как царская Россия. Но имидж британского либерала требовал оправданий и заверений в том, что британское владычество в Индии существует «на неизмеримо более высоком моральном уровне, чем Российская империя». Во всяком случае, царизм, чтобы поддержать авторитарное правление, был готов ввести в дело такие ресурсы, до которых британцам в колониях было еще далеко. Даже в 1881 году вице-король лорд Дафферин'4 был решительно настроен «управлять, все больше используя растущий по всей стране авторитет общественного мнения и по возможности сообразуясь с ним» [40].

Не исключено, что самым важным шагом в реализации такой политики были реформы Морли-Минто 1911 года35» которые «необычайно раздвинули границы участия индийцев в управлении своей страной» [41] и, что еще более важно, установили, что индийцы в принципе не являются неспособны-

Дафферин Фредерик Темпл Гамильтон-Темпл-Блэквуд (1826-1902) -британский дипломат и государственный деятель. В 1872 году был генерал-губернатором Канады. В 1879 году был назначен послом в Россию. В 1882 году - во Францию. Занимал пост генерал-губернатора и вице-короля Индии в 1884-1888 годах, а не в 1881 году, как указывает автор.

3:1 Реформа «Морли - Минто» - закон, принятый британским парламентом в 1909 году и предусматривавший изменения в составе и функциях так называемых законодательных советов [центрального и провинциальных) Индии. Был разработан министром по делам Индии Дж. Морли и генерал-губернатором Индии Г. Дж. Минто, Реформа расширила за счет индийцев законодательные советы и увеличила число выборных членов.

209

ми к такому участию. Авторы реформ 1911 года не ожидали (если только вообще могли предположить), что они так быстро приведут к полномасштабной демократии и независимости. Однако и политики из партии вигов, которые провели в Британии реформу избирательного права в 1832 году™, не ожидали (да и не имели ни малейшего желания), что он приведет ко всеобщему избирательному праву, В обоих случаях, как только принцип реформ и расширенного участия в выборах был принят, его дальнейшее развитие получало собственную инерцию и логику. Ни в Британии девятнадцатого века, ни в Британской империи двадцатого века никакое изменение не могло произойти само по себе. Давление снизу было очень существенным. Причем в обоих случаях оно также было неизбежным.

К 1900 году расовые проблемы стали преобладать в Британской империи. Большинство подданных королевы были небелыми. В Индии и особенно в Бенгалии британцы создали местную интеллигенцию, которая говорила на английском языке и порой довольно далеко зашла в понимании европейской цивилизации и ее идей. Такие люди неизбежно испытывали фрустрацию, получив отказ в доступе к власти и управлению своей страной. Их унижало оскорбительное расистское высокомерие белых в Индии, не говоря уже о британских самоуправляющихся белых доминионах - события в британской Африке, например, послужили фактором, отвратившим Ганди от империи, В Канаде, Австралии и Новой Зеландии власть белого человека и его процветание были основаны на экспроприации земли у коренного населения и на жесткой дискриминации труда азиатских иммигрантов. Популистская и эгалитарная белая колониальная культура была расистской от начала до конца. Самоуправление оставляло вопросы земли, иммиграции и отношения к аборигенам в руках местного начальства. Лондон имел

Реформа 1832 года была первой реформой избирательного права в Англии. Она положила начало переходу от средневекового избирательного принципа равного представительства от корпоративных единиц к новому демократическому принципу представительства от количества населения.

210

мало желания и возможностей для вмешательства. Консолидация белой империи рассматривалась в качестве основополагающей для будущего Британии как великой державы, и этого можно было достичь, только пожертвовав «туземцами» и культивируя британское имперское белое сознание и солидарность, которые были расистскими по самой своей сути. Тем не менее некоторые представители правящего класса Британии чувствовали себя некомфортно в этих обстоятельствах. Не только вице-короли, но и премьер-министры и монархи приходили в смятение от оскорбительного обращения с индийцами и предрассудков, выказываемых в отношении местного населения в Индии и колониях. В самой Британии, где небелые были тогда достаточно редки и не могли составлять конкуренции в борьбе за рабочие места, белое население проявляло гораздо большую толерантность, хотя оставалось ничуть не меньше убеждено в собственном превосходстве над всеми другими народами, не говоря уже о цветных. Однако, как понимали некоторые более чувствительные представители британской элиты, колониальное обращение с небелыми было, по сути дела, публичным оскорблением для британских претензий на моральное и экономическое первенство в мире. В 1908 году Альфред Литтелтон, бывший секретарь по делам колоний, признал опасное лицемерие британской позиции по вопросам международной торговли и миграции труда. «"Свободная конкуренция в вашей стране, монополия в нашей'г - такой была доктрина, и он вполне соглашался... что такой принцип мог быть введен и поддерживаем только силой» [42]. В 1885 году лорд Блэтчфорд пытался выпустить пар из грандиозной риторики о всемирном цивилизующем влиянии британской имперской федерации, осуществляющей мировую гегемонию в альянсе с Соединенными Штатами* «Идея англосаксонского альянса выродится в малоуспешный инструмент для запугивания всего мира. Выдвигаемая в пользу такого альянса теория о том, что англосаксы - величайшие истребители аборигенов в умеренной зоне, - будучи объединены в конфедерацию, дадут новый исключительный пример справедливости и гуманности, кажется мне каким-то уж очень абстрактным объяснением» [43]. Такие взгляды были относительно редкими в Британии, но гораздо чаще они встречались в общественном мнении континентальной Европы.

211

Единственная империя, с которой британцы любили себя сравнивать, была империя Древнего Рима. Они понимали, конечно, что в расовых вопросах и в вопросах ассимиляции эти две империи сильно отличались друг от друга. Как заметил Чарльз Лукас [44], римляне в основном не обращали внимания на цвет кожи. Они постигли истинный смысл универсального имперского гражданства, чего британцам никогда не удавалось сделать. Но даже если бы британцы были бы равнодушными к цвету кожи сторонниками ассимиляции, они никогда бы не преуспели в насаждении своей культуры и ценностей среди большинства своих подданных. И соотношение сил, и время были против них. Подавляющее большинство подданных империи были крестьянами из культур, настолько далеких от культуры элиты британской метрополии, насколько это только можно представить. Для культурных заимствований потребовались бы века, которых по геополитическим соображениям у Британской империи не было в распоряжении. Китайским ценностям и высокой культуре для покорения материковой Восточной Азии понадобились не только тысячелетия, но и то обстоятельство, что эта высокая культура доминировала в огромном, но практически изолированном регионе. Британия не была изолирована от других стран Европы. Ее культура была ветвью более широкой европейской культуры, и на протяжении почти всей своей истории определенно не самой важной ветвью. Факторы, которые вызвали эффектный рост британской мощи в восемнадцатом и девятнадцатом веках, были общими для всей Западной Европы и могли легко быть перенесены из государства в государство. Природа европейской экономики Нового времени была такова, что идеи и технологии легко пересекали государственные границы. Острое соперничество между европейскими странами гарантировало, что правительства будут быстро перенимать у своих соперников все, что привело бы к увеличению их могущества. Недвусмысленное первенство Британии в Европе длилось с 1815 по 1890-е годы. Но даже в это время у нее не было армии, достаточного населения и желания превратить первенство в господство. Пример культурного воздействия Китая на огромный регион в течение тысячелетия не мог быть повторен в течение нескольких десятилетий даже при всех преимуществах новых технологий и коммуникаций.

212

Сравнение Британской и Российской империй

ОДНИМ ИЗ НЕМНОГИХ ПОЛОЖЕНИЙ, с которым согласилось бы большинство историков Британской империи, является факт ее существенного отличия от Российской империи. Некоторые будут здесь выделять контраст между автократией и либерализмом, другие подчеркнут различие между финансовой и индустриальной сверхдержавой в центре мировой экономической системы и менее развитым аграрным обществом на ее периферии. Для прочих ученых основным покажется различие между империей, четко разграничивавшей метрополию и колонии, и империей растворяющей завоеванные и зависимые территории внутри централизованного, гомогенного имперского государства. Этот последний аспект хорошо рассматривать с позиций геополитики, для которой контраст между морской и континентальной державой представляется наиболее важным. Так как сопоставление России с другими империями является основной задачей этой книги, стоит завершить главу несколькими комментариями по поводу вышеуказанных различий в той мере, в какой они касаются Британской империи.

Мало что можно добавить к тому, что уже было сказано в этой главе о Британии как о либеральной империи, хотя важно отметить, что до 1914 года либерализм имел гораздо больше общего с идеями Рейгана и Тэтчер, чем с культурным плюрализмом, моральным релятивизмом и робкой политикой социального обеспечения, с которыми обычно ассоциируется этот термин в современной Северной Америке. В целом Британская империя была либеральной в традиционном значении слова, хотя ее продвижение в этом направлении было менее однонаправленным, неизбежным и телеологичньш, чем утверждают британские мифы.

Британские американские и вест-индские колонии никогда не имели над собой такого близкого бюрократического контроля, как тот, который Габсбурги ввели в Латинской Америке в шестнадцатом и семнадцатом веках. Английские колонии, где не было золота и серебра, рассматривались как менее заслуживающие внимания короны и изначально имели гораздо меньше возможностей оплачивать имперскую бюрократическую машину. Различия между системами управления в самих метрополи-

213

ях также были очень важны. В средние века и Испанское, и Английское королевства были феодальными государствами, в которых королевская власть была относительно слабой. Однако в шестнадцатом и семнадцатом веках, когда испанские короли создали «абсолютную» монархию, английские не смогли этого сделать. Если бы Стюарты37 преуспели в своей борьбе с парламентом, они, без сомнения, попытались бы консолидировать королевскую власть и в колониях. В 1680-х годах Джеймс II даже начал предпринимать определенные шаги в этом направле-нии^ но этот процесс был остановлен «Славной революцией». А когда в 1760-х годах в манере, типичной для империй эпохи упадка, имперский центр попробовал восстановить ускользнувшую от него в предыдущем столетии в руки колоний власть, это вызвало американское восстание. В ответ на американскую независимость Лондон усилил административный и финансовый контроль над остальными колониями. Но даже при этом в 1791 году Верхней и Нижней Канаде было предоставлено право иметь представительские ассамблеи. Большим уважением по-прежнему пользовались избранные законодательные учреждения вест-индских колоний. Насаждение в больших британских сообществах чисто авторитарного военного или бюрократического правления предполагалось неприемлемым. Эта позиция была значительным шагом к полному колониальному самоуправлению, установившемуся в 1840-х годах, но едва ли полным переходом к нему Но в конце концов право белых мужчин протестантского вероисповедания на самоуправление было распространено на все владения короны.

Контраст между отсталой и периферийной Россией и могущественной Британией, находившейся в центре современной экономической жизни, действительно имел место. История Британской империи была одновременно и больше, и меньше, чем история британской индустриальной и финансовой мощи, но как бы то ни было обе империи тесно связаны между собой, и расцвет и упадок Британской империи должен рассматриваться в контексте возникновения современной мировой капиталистической экономики, И акцентировать в этом контексте недораз-

Стюарты - королевская династия в Шотландии (1371-1714) и Англии (1603-1649, 1660-1714).

214

витость и периферииность России было бы явным преувеличением. Сильнейшие различия, появившиеся после 1945 года между первым и третьим мирами, следует с большими предосторожностями прикладывать к Европе до 1914 года. В викторианскую эпоху большая часть европейского континента лучше всего описывается понятием «второй мир». Сюда входили не только Южная, Восточная и Центральная Европа, но также Ирландия и Скандинавия. Россия была одним из беднейших (население) и мощнейших (государство) членов этой группы.

Тем не менее, хотя Россия во многих секторах экономики была развита сильнее, чем, например, британская Индия, во многих аспектах ее уместней сравнивать именно с британской Индией, чем с самой Британией, В обоих случаях европейская элита правила массой крестьян, чья культура была для нее чуждой и местами абсолютно непостижимой, а «варварство» и постоянная готовность к возмущению внушали элитам страх. Жесткие полицейские режимы, не всегда озабоченные соблюдением прекраснодушных законов, были одним из следствий этого. Но таким же следствием зачастую оказывалась романтизация и идеализация простого крестьянина. Западный человек, имея под рукой все блага современной цивилизации, всегда испытывал некоторые сомнения по поводу правильности созданного им мира и прежде всего - своего в нем положения. Эти сомнения порой находили выход в идиллических представлениях о благородном дикаре, а это вовсе не обязательно означает, что они были слабо обоснованы или что восхищение простым крестьянином или воином и его взглядом на мир не было искренним и гуманным.

Однако в этом и многих других отношениях британская Индия была бледным подобием царской России. Восхищение, которое британский офицер мог испытывать по отношению к своим индийским войскам, было гораздо менее глубоким и сложным, чем идеализированное представление русского дворянина о крестьянах одной с ним этнической и религиозной группы. Его восхищение «простым народом» соединяло в себе глубокие чувства консерватизма, русского национализма, неуверенности в собственном положении и оскорбленной гордости. В любом случае русская элита неизбежно была более тесно связана со своей страной, чем британцы с Индией. Даже британского администратора или армейского офицера в конце

215

службы ожидала пенсия или пансион где-нибудь в Челтенхэме. Большую часть своего пребывания в Индии британцы содержали там относительно небольшую профессиональную армию, набранную среди «воинственных народностей» и идеально подходящую для проведения внутренних репрессий (хотя во время обеих мировых войн британцы провели массовые дополнительные наборы в Индии). Тогда как русским царям, вынужденным мобилизовать все местные ресурсы для ответа на вызовы, брошенные мировыми лидирующими державами, пришлось после 1874 года ввести обязательную воинскую повинность со всеми вытекающими отсюда угрозами внутреннему порядку. Прежде всего разные уровни обязательств перед страной отражались в экономической политике. Британцы построили железные дороги и впечатляющую систему каналов и ирригации, но их вклад в развитие индийской тяжелой промышленности не был впечатляющим даже по стандартам царской России восемнадцатого века. В 1930-х годах Магараджа Мисо-разэ делал гораздо больше для развития индийского самолетостроения5 чем британцы. «Япония за десять лет инвестировала больше капитала в Манчуко30, чем Британия в Индию за два столетия» [45], хотя не ясно, понравилась бы индийским националистам, критикующим Британию за отсутствие индустриальной политики, та цена, которую им пришлось бы заплатить за японский способ колониального развития.

Контраст между Российской империей, где метрополия и колония были слиты воедино, и Британской империей, где они были сильно разделены, кажется очевидным и неоспоримым. Океаны и (в небелых колониях) очевидные различия рас и культур отделяли Британию от ее заморских владений. На протяжении почти всей истории империи британские конституционные законы также проводили отчетливую границу между Соединенным Королевством и заморскими владениями короны, С самых первых дней империи англичане были в курсе римских прецедентов: слияние самоуправляемой метрополии с завое-

Мисор (или Майсур) - в прошлом княжество, а ныне штат в составе современной Индии.

3* Государство во внутренней Маньчжурии, образованное Японией после ее захвата этой территории.

216

accompli40, хотя меньшинство было готово предоставить ирландцам ограниченную автономию. Некоторые англичане верили, что будущее их страны - это федерация Большой Британии включающая белые заморские колонии. Для съежившейся Англии 2000 года большая часть этих предположений и перспектив кажется прихотливой игрой воображения, но они в свое время разделялись многими интеллигентными современниками, и от них нельзя отделаться с высокомерием исторической ретроспективы. География и расстояния всегда были против создания Большой Британии, так же как и нежелание англичан не в лучшую сторону изменять свое внутреннее устройство, чтобы приспособить его к нуждам империи. Но нельзя также недооценивать дарованное колониям в 1840-х годах право на самоуправление, которое образовало совершенно самостоятельные правительства и увеличивающуюся идентичность в колониях. Когда был введен принцип самоуправления, пароходы и телеграф еще не покорили расстояния и не сделали технически осуществимым некий вариант имперской федерации* Британия в апофеозе своего политического и экономического господства не слишком нуждалась в колониальной поддержке. Если бы вопрос о самоуправлении решался ближе к 1880-м годам, когда технологии и международное положение Британии сильно изменились, трудно представить себе, что Вестминстер не попытался бы соединить демократию в колониях с некими вариантами вышестоящих, хотя и ограниченных, общеимперских институтов. Вылились бы эти институты в двадцатом веке во что-нибудь, отличное от существующего Британского Содружества, неизвестно. Но если бы они были созданы, они неминуемо оставили бы свой след в позднейшей истории Британии и ее белых колоний.

Наконец мы подошли к самому главному различию Британской и Российской империй: с одной стороны островная и морская держава, с другой - огромная материковая империя. Это различие не требует глубокого осмысления. Нет практически ни одного аспекта истории Англии и Британии, который не был бы напрямую связан с островным положением страны. Морская держава как в эпоху паруса, так и в эпоху угля или

Fait accompli (франц.) - свершившийся факт.

220

ванными территориями могЛб консолидировать империю, но -так безоговорочно считалось в Англии восемнадцатого века -привело к коррупции среди народа римской метрополии и к потере свободы. Во избежание искушений империи, деспотизма, восточной роскоши и коррупции в Англии будет собственное правительство, отдельное от правительств заморских владений.

С другой точки зрения, принадлежащей Сили и его последователям, истории Англии и империи не могут быть так сильно разделены. Родовое гнездо английской власти находилось в Юго-Восточной Англии, Оттуда она распространилась сначала по Британским островам, а впоследствии по всему миру. Англосаксонское королевство объединило Англию, добившись своей цели отчасти за счет эксплуатации и порабощения крестьян во имя королевской и аристократической власти и отчасти за счет территориальной экспансии. Такой процесс хорошо знаком историкам России. Это королевство затем было захвачено франко-нормандской аристократией, которая сама начала завоевание Ирландии в двенадцатом веке* Большая часть Ирландии стала частью империи, чьим геополитическим центром было Королевство Англия, а правителем - английский король. Но она едва ли была частью империи в современном британском понимании слова, поскольку сами англичане были подданными чужой космополитской аристократической элиты. Для русских это опять-таки очень знакомые вещи. На протяжении многих веков геополитическим центром их империи была Великороссия, а ее (империи) правителем - монарх этой территории. Но сам народ России^ большая часть которого были крепостными, едва ли может рассматриваться как правящая, доминирующая или привилегированная нация. Различие между понятиями «российский» (когда речь идет о государстве и монархе) и «русский» (когда говорится о человеке или культуре), если заглянуть подальше в прошлое, имеет свой эквивалент в английской истории.

Только к шестнадцатому веку англичане (элита и массы) сплотились в нацию благодаря общим протестантским ценностям, общему врагу - католической Испании, широко распространившейся грамотности и хорошо продуманной пропаганде и политике Тюдоров [46]. В семнадцатом веке возникла английская империя в современном значении этого слова, и здесь важно запомнить, что империя в форме американских

217

колоний и Ост-Индской компании появилась на много десятилетий раньше Великобритании - то есть союза Англии и Шотландии. Союз 1707 года был результатом трезвого расчета английской и шотландской элит. Присоединяя к себе Шотландию, англичане увеличивали свою относительную мощь в европейском балансе сил и исключали риск того, что Франция может получить в качестве сателлита управляемое Стюартами королевство на северной границе Англии. Шотландская элита со временем получила доступ к доходам и власти не только в Лондоне, но и во всей английской империи. Как это было принято в те времена, ни английское, ни шотландское население не спрашивали, хотят ли они этой сделки. Только в середине восемнадцатого века Глазго начал получать доходы от имперской торговли, а шотландская аристократическая и профессиональная элита стала собирать богатые урожаи в Вестминстере и колониальных правительствах. Однако со временем союз доказал свою состоятельность, став богатейшей и сильнейшей страной мира. Протестантство помогало консолидации союза, а победы и растущее благосостояние усиливали уверенность английских и шотландских протестантов в том, что Бог на стороне Британии, а ее конституционные институты - основа человеческого прогресса. Основной жертвой этого прогресса стал гэльский народ Северной и Западной Шотландии, чье общество и культура были уничтожены политическим союзом Южной Шотландии с Англией, а еще более - влиянием индустриальной революции в Южной Шотландии на ее горные районы. Как это бывает в заморских колониях (особенно в Латинской Америке), уничтожив гэльский мир с его сепаратистскими наклонностями, новая Шотландия присвоила себе некоторые черты его внешности как отличительные особенности шотландской идентичности.

В 1801 году еще более хитроумная сделка была заключена между британской и ирландской элитами. Ирландия вошла в состав Соединенного Королевства, Пока политика ограничивалась интересами элит, этот проект был вполне жизнеспособен. Но современный массовый национализм часто определяется религией и противопоставляет себя враждебному соседу или историческому угнетателю. Поэтому не вызывает удивления, что с всеобщим распространением грамотности и демократизации политики поднял голову антианглийский по сути

218

нефти располагает мобильностью и пластичностью, которые одновременно являются и силой, и слабостью.

В одном ключевом аспекте географии положение Англии и России схоже. Обе они были приграничными государствами Европы, что привело к многочисленным последствиям в их истории, В эпоху огромного роста европейской мощи по сравнению с другими континентами именно пограничные европейские государства легче других могли распространить свое влияние вне границ Европы, Поэтому нельзя считать простым совпадением тот факт, что в девятнадцатом веке именно Британия и Россия владели крупнейшими в Европе неевропейскими империями. В девятнадцатом веке, по мере своего распространения по земному шару, эти две империи стали основными соперниками. Одним из результатов этого была знаменитая «большая игра» во внутренней Азии. Но при том, что великие пограничные империи активно соперничали вне Европы, внутри континента, где располагались их наиболее существенные интересы, они были естественными союзницами против возможной гегемонии любой континентальной державы. Этот естественный альянс был определяющим фактором поражения Наполеона. В двадцатом веке этот альянс возник снова перед лицом возможного господства Германии. Ла-Манш и необъятные пространства России были непреодолимыми препятствиями на пути любой державы, которая попыталась бы установить свое господство с позиции франко-германской базы, К тому же и Россия, и Британия могли мобилизовать против любой державы, угрожающей установить господство над Европой, ресурсы не только своих геополитически безопасных центральных регионов, но и неевропейских имперских периферий. Эти факторы имели решающее значение в Европе двадцатого века.

Как в России, так и в Британии всегда раздавались влиятельные голоса в поддержку изоляционизма. Зачастую их привлекала мысль о том, что пока у их главного соперника на другом краю Европы руки будут связаны европейскими конфликтами, сами они будут процветать в мирной изоляции. Кутузов считал, что Россия в борьбе с Наполеоном таскает для Англии каштаны из огня. В 1939 году Сталин сделал то, что некоторые консервативные британские историки полагали необходимым для Лондона, а именно уклонился от вмешательства в европейский конфликт в надежде, что Гитлер и его противник на другом

219

конце Европы измотают друг друга годами борьбы. Однако в 1811 и 1940 году Россия понимала, что господство одной державы на европейском континенте угрожает ее безопасности. В конце концов британские политики тоже приходили к этому заключению. Конечно, Ла-Манш, Королевский флот и империя предоставляли пограничной Британии больше возможностей для маневра, чем у материковой России, но в глазах британских политиков эти преимущества не были значительными. Иностранное государство, контролирующее порты Ла-Манша и имеющее возможность мобилизовать против Соединенного Королевства ресурсы всей Европы, всегда считалось недопустимой угрозой безопасности Британии, независимо от того, декларировало ли такое государство свои мирные и дружественные намерения в отношении Британии, Это была основная причина, по которой Британия два раза в двадцатом веке вступала в войну против Германии.

221

и пропитанный духом католичества ирландский национализм. В 1914 году ирландцы были намного богаче, чем в 1801-м, -они находились примерно на одном уровне с испанцами итальянцами и финнами и были гораздо богаче греков, португальцев или венгров. Но в противоположность Шотландии Ирландия не стала одной из богатейших индустриальных держав мира. Находясь внутри союза, ирландцы сравнивали свое благосостояние с английским, а не с испанским. В этом свете и в отличие от Шотландии этот союз не был для них привлекательным, поскольку не принес впечатляющего экономического успеха. Более того, в 1845-1848 годах Ирландия пережила ужасный голод и последующую эмиграцию. Представляется маловероятным, что независимое правительство Ирландии смогло бы как-то смягчить эти несчастья, однако в этих несчастьях все равно обвиняли союз, причем в последующей националистической ретроспективе даже больше, чем во время самого Великого голода* География также играла свою роль в слабости союза. Находясь на крайнем западе Европы, отрезанная от континента Королевским флотом, Ирландия не могла иметь никакого другого угнетателя, кроме английского. Тогда как, например, польская ненависть к России могла смягчаться страхом перед Германией. Ирландцам в девятнадцатом веке некому было противопоставлять себя, кроме как англичанам, еще и потому, что их имперский сосед обладал также наиболее динамичной мировой экономикой и культурой. То, что Ирландия в противоположность Польше не стала ареной битвы соперничающих держав, было одним из преимуществ империи, которое, впрочем, у ирландцев, подобно большинству подданных современной империи, не вызывало особой благодарности. С другой стороны, реальная оценка огромной мощи Британии отдаляла в глазах многих ирландцев (и даже тех из них, кто горячо желал этой независимости) шансы на обретение Ирландией независимости от Лондона вплоть до 1914 года [47].

В 1880-х годах легко было представить себе несколько вариантов границ будущей Британии. Жалкий пессимист, которых, в сущности, в то время практически не существовало, мог представить Британию, уменьшенную до Англии и Уэльса. Фактически, в это время подавляющее большинство англичан было убеждено, что союз с Ирландией является необратимым fait